Недождавшись ответа (похоже, это уже становится традицией... я привык всегда получать ответы на свои вопросы и терпеть не могу, когда меня игнорируют... чем же всё это кончится? Ладно, в чужую башню со своим уставом не лезут, постараемся проявить уважение), Роско пару мгновений помолчал с вежливым видом, затем решительно вздёрнул подбородок. За его спиной развивалась какая-то активность; посмотрев через плечо и не обнаружив опасности, юноша снова начал сверлить кота взглядом. Наконец, он непринуждённо улыбнулся.
- Зелёные ежи это очень, очень хорошо. Я не встречал таких в своих странствиях, но, право, если я чего-то не видел, это ещё не говорит, что этого чего-то нет, не так ли? - Роско снова широко улыбнулся. - Уверен, зелёные ежи - это добрый знак. Но чтобы Вы поняли, почему я склонен так считать, мне всё же придётся поведать Вам свою историю.
Итак, как я уже сказал, я родом из города Пыли, небольшого, но важного индустриального центра в одном из западных княжеств Объединённых Княжеств Северной Полосы, что лежат между заокеанским Союзом Демократических Республик на западном континенте и Великой Восточной Империей на востоке соответственно. Моя семья ведёт свою историю из пограничного с Империей поселения на самом берегу моря, но вскоре после моего рождения мы были вынуждены перебраться в город Пыли, продав большинство восточных имений и выдержав долгое путешествие через всю страну. Поезд неделю мчал меня, моих родственников и заметно поредевшую прислугу через все ОКСП, унося из полного долгов прошлого в будущее, покрытое мраком.
Как выяснилось, мраку этому предстояло рассеяться на исключительно короткое время, после чего он сгустился так, как никогда ранее.
Мой отец, служивший капитаном огромного трансокеанического лайнера и оставшийся на востоке под предлогом необходимости согласования каких-то бумаг, не приехал в Пыль. – Роско прищурился – Перед переездом мне было четыре года, я помню отца весьма смутно. Естественно – естественно для моей семьи – в детстве родственники скрывали от меня подробности, с приторными улыбками убеждая, что папа просто ушёл в долгое плавание. – Роско улыбнулся. – Но я был смышлёным ребёнком, гораздо более смышлёным, чем я есть сейчас. Слёзы матери о многом говорили мне. Документы – в основном письма – изученные мной незадолго до совершеннолетия, ясно указывают, что после расставания с нами отец некоторое время продолжал работу на корабле, совершая плавания в пределы Империи, затем перебрался на континент, обзавёлся новой семьёй, путешествовал, побывал на родине в одном из Юго-Центральных Княжеств… Дальнейший его путь теряется во мраке.
Я не хотел бы больше говорить о нём. Надеюсь, Вы не против. Замечу только, что сейчас, с высоты прожитых двух десятков лет, - Роско улыбнулся, - мне думается, что отсутствие отца оказало сильное влияние на моё становление.
Конечно, в нашей семье оставался другой мужчина – мой дед по материнской линии, военный инженер. Дворянство досталось ему от его родителя, бывшего, судя по всему, последним хоть сколько либо одарённым человеком среди моих предков этой ветви. Кроме моей матери, разумеется. Ограниченность деда – Роско поморщился, - и привела к тому, что мы оказались на грани разорения. Впрочем, на западе он смог устроиться снабженцем при дворе Князя, обеспечив нам средний достаток и окончательно похоронив в себе те зачатки разума, которые ему когда-то были привиты в Академии Аэронавтики. Что не слишком-то окупало его непробиваемое упрямство и чёрствое малодушие. Помимо прочего, он безоглядно подчинялся моей бабке, истеричной вечно молодящейся женщине эгоистичного характера и чудовищного невежества. – Роско не улыбался. – Если бы не она, старого консерватора можно было бы счесть безобидным… В детстве я даже любил его.
В детстве я и открыл свой первый способ путешествий между мирами.
Пыль – второй по величине город нашего Княжества. Он намного меньше столицы провинции, но назвать его захолустьем тоже нельзя – двести тысяч человек – если считать всё население – это не так уж и мало. Основная статья его доходов – химическое производство: в мирное время город поставляет топливо для дирижаблей и автомашин по всей западной части ОКСП. В военное же с его конвейеров резиновыми черепами сходили противогазные шлемы для солдат Объединённых Княжеств… и баллоны с фосгеном и этиловым бромацетатом для неприятеля – Роско солнечно улыбнулся. – Тем удивительнее, что город Пыли с двух сторон окружён сосновыми борами первозданной красоты. Однажды, когда мне было лет восемь, я сбежал из нашего, единственного теперь, поместья, расположенного на окраине, и по поросшим высокой травой косогорам углубился в дремучее древесное царство. В лесу меня застал летний закат; алый щит солнца залил багряным золотом темнеющее небо, на котором уже проступали первые звёзды, и я впервые оказался в самом сердце сгущающегося мрака, мрака, который показался мне не пугающим, но родным. – Роско опять улыбнулся, но на этот раз как-то мягко и невесомо. Взгляд молодого человека на несколько мгновений оставил кота и растворился в неведомых далях. Очнувшись, молодой дворянин продолжил. – И об этом я тоже, с Вашего позволения, детально рассказывать не буду. Отчасти потому, что и сам помню немногое. Скажу только, что я провёл в лесу несколько дней и ночей, из которых лучше всего моя детская память хранит стародавние закаты, золотые глаза в темноте и сообщество говорящих ежей – Роско широко улыбнулся, сверкнув очками – необычайно крупных для своего вида зверей, обожающих выкурить после обеда трубочку-другую и умудряющихся мирно сосуществовать с местными лисами. Казалось бы, куда уже более бредовредная история? В своё оправдание могу только заметить, что зелёными те ежи не были, я гарантирую это.
Теперь Вам, по крайней мере, понятна моя реакция на заныкавшуюся по словам милой (но определённо пакостной… не к добру эта швабра, ой, не к добру) девочки поблизости стаю зелёных ежей. И я могу с чистой совестью продолжить свой затягивающийся рассказ.
Когда я всё-таки вернулся домой, выяснилось, что меня не было в поместье ровно восемь часов. Меня отчитали, выпороли (что, не смотря на всю скандальность моего семейства, случалось нечасто) и отправили спать. Перед сном я, утирая быстро высыхающие слёзы – о, как скоротечно горе в нежную пору – поведал матери свою историю о лесе и о ежах. Она была единственной, кому даже в таком наивном возрасте я отважился её доверить – потому что была единственной, кто мог поверить. В нашем роду она слыла взбалмошной и сумасшедшей. Старшие родственники, гордящиеся богатой библиотекой, которая при них спокойно дремала на стеллажах, укутанных толстым покрывалом пыли, и кичащиеся заработанным деловитым предком дворянством, давно уже считали мою мать чужой. Молодящаяся при помощи химических препаратов бабка бешено завидовала дочери, не смотря на её несчастье в замужестве, и всеми силами пыталась сжить её со свету, ежедневно устраивая безобразные сцены и создавая для моей матери невыносимую атмосферу.
Об этом я снова не хочу говорить подробно. Важным будет отметить лишь что постоянные ссоры между членами моей знатной, но увядающей фамилии, также, по моему мнению, наложили значительный отпечаток на формирование моего характера. Когда же старшее поколение, не обременённое по долгу службы большими обязанностями, ещё и начинало безрассудно кутить, устраивая на последние сбережения безудержно пышные балы и потрясающие своей разнузданностью попойки, нам с матерью только и оставалось, что погружаться в мои истории про говорящих ежей и залитые солнечным золотом леса. Сколько я не пытался найти это место второй раз, все дороги выводили меня к бесконечным холмам, мрачному ельнику, а то и вовсе глухим стенам заборов дворянских дач. Поэтому я часто пытался воссоздать тот мир, в котором однажды побывал. Не знаю, поверила ли она мне когда-нибудь по-настоящему, но мама всегда охотно выслушивала рассказы подрастающего сына (что и привило тебе привычку пространственно изливаться на людях, да, Роско?). Лесные жители казались милыми её опустошённому сердцу; о золотых глазах в темноте я всегда молчал. Поначалу эта золотоглазая часть моей памяти казалась незначительной, позже – невероятной и нежеланной; затем стало поздно. В десять лет меня отдали в Гимназиум при Дипломатическом Корпусе. Тогда же и исчезла моя мать. – Роско немного помолчал. Когда он вернулся к рассказу, его взгляд и голос были безмятежны. – В стране произошёл переворот, к власти пришла новая дружина Князей, молодая и жестокая. Многие из прежней аристократии попали под молот репрессий. Преступность процветала в тени знамени революции; доносы были важным оружием в руках разрушителей прошлого. У меня есть все основания считать, что моя мать стала жертвой одного из них. У меня есть все основания считать, что я знаю доносчика.
Роско снова замолк. Усталость давала о себе знать. Перед глазами плывёт, веки обсыпаны песком, горло опять пересохло – проклятая сухость… Ладно, довольно изображать из себя мученика. Прорвёмся. – Последним, что передала мне перед своим нежданным исчезновением мать, был вот этот символ… Роско слегка расстегнул своё пальто, и рука в чёрной перчатке явила свету два креста – прямой и наклонённый, - наложенные друг на друга и охваченные в центре и по краям двумя ободками. Талисман был выполнен из серебра и висел на чёрном шнурке, обвивающем шею. – Сионийское Колесо. Знак Веры. Никогда не замечал за матерью особой набожности, а уж мои отношения с религией – это вообще отдельная история, но я не мог не взять его с собой. Да…
Итак, меня определили в Гимназиум… Вернув Колесо обратно на грудь, Роско потянулся было за знакомым уже кувшином, когда благодатная тишина за его спиной была бесцеремоннейшим образом прервана. Потрясая увесистой дорожной сумкой, к столу жизнерадостно шествовал недавний рыцарь, громогласно разглагольствовавший (уж тебе ли об этом слове думать, гимназист ты конченый) о пользе музыки и сливовицы. Развернув свою походную скатерть-самобранку, бравый воитель не смущаясь сбагрил привратника Цапке, бросил пару фраз окружающим, единым махом опрокинул в щербатый рот полкружки сливовицы, крякнул, вытер усы и обратился к Роско:
- Вы, юноша, вроде бы плясуна какого-то неверлендского помянули. Аль бывали в тех краях?
Я не слишком-то понимаю, вошёл ли он только что, или давно стоял в тени стен, прислушиваясь к моей оратории; после начала речи он точно куда-то исчезал, это всё, что подсказывает мне изнурённый разум. Да и не важно это, по сути: разливаться соловьём перед вовсю флегматирующим котярой мне не охота, тем более на такие щекотливые темы, тем более на такой пустой желудок. Ай да рыцарь, ай да… угодил.
День добрый, милсдарь Пейрак, - слегка поклонился Роско. – Не обращайте внимания на мою витиеватость, вне сцены я бываю вменяем. По образованию я толмач - издержки призвания, так сказать… Птицу и рыбу я обычно оставляю котам и крысам, а вот пирог и велкобродскую, пожалуй, ангажирую - почтительно, но весело улыбнулся Роско. – А про плясуна – нет, не бывал; да и о разных Неверлендьях мы с Вами толкуем, сдаётся мне. Но само словечко это на Почве распространено, да. Распространено даже не менее, чем порнография.

Странная крыска (Цапка – так она себя назвала) отвлеклась на вопрос одного из посетителей башни. Чёрный плащ с тяжёлым капюшоном не позволял как следует разглядеть любителя табака, за исключением ярко-зелёных глаз, сверкавших из окутывавшей его темноты. Увидев красно-белый параллелепипед пачки «Мальборо», недавно прибывший черноволосый юноша удивился в первый раз за сегодняшний день. Похоже, Цапка успела побывать в моём мире… Либо концерн «Мальборо» - или что у них там? – успел распространить свою сеть гораздо шире, чем я знаю. Эльхант – так назвала его Цапка – с видимым удовольствием затянулся сигаретой, поблагодарил крыску и удалился в угол зала, по пути сунув гордо прошествовавшей к столу девочке крупный кусок сыра.
Посетители прибывали один за другим, но на вопрос юноши в зеленоватых очках так никто из уже присутствовавших и не ответил. Казалось, что, утомлённые долгим переходом, они дремали на своих местах. Едва заметно втянув носом воздух и нахмурившись от запаха табака, молодой человек собирался уже переспросить, да погромче, когда через ворота башни вошёл новый человек.
Оглянувшись на прибывшего, юноша весело присвистнул; вид закованного в броню посетителя внушал уважение. Однако эмоции отразились на его лице гораздо сильнее, когда одетый в тяжёлые латы путник обратился к сидящему на столе коту. Всё-таки, я не ошибся… И у нас с этим животным есть много общего.
Молодой человек рассеянно слушал речь рыцаря, время от времени запуская одетую в чёрную перчатку руку под пальто, проверяя что-то, висящее на груди… Когда бронированный пришелец отхлебнул из горлышка стоявшего на столе графина - из воздуха он его вытащил, что ли?! Или сказалась долгая дорога, и я уже не замечаю очевидного - юноша удивлённо поднял бровь. Который уже раз за сегодня. Наконец, рыцарь закончил. Сверкнув глазами – или это его очки дали такой зеленоватый отблеск? – молодой человек улыбнулся себе в воротник и подошёл вплотную к столу. Аккуратно обхватив хрустальное горлышко графина, юноша жадно приник к нему, словно к губам любимой девушки. Утолив жажду (что случилось не сразу), он покосился на рыцаря.
- Неверленд… Порнографические гравюры, Неверленд. То-то танцор умер в пятьдесят лет. От сердечного удара, наверное –тихо, почти про себя проговорил юноша, ухмыльнувшись. Затем молодой человек слегка поклонился коту, откашлялся и звучным, глубоким баритоном (омытый водой, он оказался гораздо сильнее, чем можно было подумать по первому впечатлению) произнёс:
- Моё имя – Роско Лайкуа, дворянин из Города Пыли, что на Почве. Надо ли мне рассказывать Вам свою историю, достопочтенный привратник?

Белый прямоугольник захваченного проёмом ворот неба разрезала пополам чёрная тень, и на пороге появилась высокая фигура.
На мгновение задержавшись, вновь прибывший вошёл внутрь. По мере того как он, гулко шагая по каменнному полу, приближался к столу, каждый желающий мог рассмотреть его черты. Это был стройный, но без худобы, юноша, глухо закованный в длинное чёрное пальто. Чёрные же штаны свободно охватывали ноги идущего; из под них выглядывали тяжёлые дорожные ботинки, бывшие причиной столь громкого появления. Лицо молодого человека казалось бледным и измождённым... Впрочем, виной тому могло быть синеватое свечение, мерцающим покровом охватывающее первый этаж Сапфировой башни. Тёмные глаза весело и немного безумно смотрели на присутствующих из-под изящных очков, чьё стекло то и дело давало отблики цвета морской волны. Короткие волосы чёрным огнём ерошились над открытым лбом юноши. Ни украшений, ни оружия при нём не было.
Остановившись, прибывший не спеша осмотрел собравшихся в башне. Его взгляд с интересом задержался на странном крысообразном существе, чем-то занятом у самого стола; кажется, одетая в короткие штаны и безрукавку невысокая фигурка вызвала у юноши одобрение, по крайней мере он усмехнулся, не скрывая этого. Затем его взор привлёк к себе другой из присутствующих, чьё бледно-зелёное лицо слегка светилось в окутавшем помещение полумраке. Пристально всматриваясь в кровавые глаза незнакомца, молодой человек задержался на несколько мгновений. Наконец, он повернул голову к столу.
Восседавший на столе палевый кот необыкновенных размеров, излучавший чувство достоинства и причастности к чему-то неимоверно важному, приковал внимание юноши. Нахмурившись, вновь прибывший внимательно рассмотрел благородное животное. Какая-то мысль отразилась на его лице; сухие, потрескавшиеся губы что-то неслышно прошептали. Наконец, он всё-таки оторвал взгляд от кота, и повернулся к собравшимся.
- Добрый день. - голос звучал глухо и немного хрипло. - Это ведь здесь проходит зачисление в Академию? Скоро ли подойдёт ответственный за приём? И ещё... - юноша беззаботно улыбнулся. - Я долго был в дороге. Не найдётся ли здесь чего-нибудь выпить, горло совсем пересохло. Я заплачу.