Марго +

Спутница француза, о которой проявляла гипотетическую заботу вспыльчивая незнакомка, наблюдала за развертывающейся сценой с все возраставшим брезгливым недоумением. Какое... воинствующее милосердие. Наверняка богачка, пришедшая сюда пощекотать нервы опиумными испарениями, наскучив играть фарфоровыми куколками. Совершенно искренне Марго не могла понять, какое дело им, белым, до неизвестной девицы из Чайнатауна. В зеркальном отражении, если б волею обстоятельств эта маленькая мисс Найтингейл* валялась на улице, то ее подружка в первую очередь поинтересовалась содержимым кошелька мисс, а не ее самочувствием. Со скучающим выражением на лице мисс Шульц ждала, когда незваная гостья уйдет донимать кого-нибудь еще.
- Потом окажется, что вы оставили без помощи китайскую Марию Магдалину, - тихий горловой смешок прозвучал на мгновение и тут же растворился в шуме празднества.
Взвесив на одной руке чашу с опием, а кончиками пальцев другой подцепив оброненный пакетик кокаина, Марго задумчиво произнесла:
- Почему-то у меня такое чувство, что в одной руке у меня нож, а в другой пистолет... Какое из этих дьявольских зелий вы присоветуете как эксперт?
Мсье ле Шифр, которого, как видно, внезапное братание всех стран - Prolétaires de tous les pays, unissez-vous! * (причем последнее, вероятнее всего, должно было произойти в самом что ни на есть физическом смысле слова) – восхищало не меньше, чем рыжеволосую американку, к тому времени оставил странную парочку и возвратился на циновки. Небрежно сбив вместе несколько подушек, он стянул пиджак, оставшись в рубашке и жилете, и утомленным движением упал на это царское ложе.
- К сожалению, китайские святые так похожи на китайских шлюх, что различить их может только опытный глаз… или какая-нибудь другая часть тела. Мартышки,- его губы, к которым постепенно начал возвращаться цвет, мгновенно надулись и лопнули.
- Их можно научить ходить на задних лапах, танцевать и даже издавать какие-то подобия слов…- решив не продолжать умозаключений, мужчина повернулся к собеседнице.- Хотя да, вы правы, лучше всего им удается доставать с деревьев лакомые плоды. Посоветовать…- темные глаза, прищурившись, искусительно блеснули, когда он всем телом повернулся к даме, устраиваясь на ложе на манер персидского халифа.- Смотря что вы предпочитаете: crescendo или же largo religioso.
- Я не люблю итальянскую кухню, - мило улыбнулась Марго, аккуратно поставив чашу с опийной настойкой рядом с обтянутым шелком коленом, между собой и Ле Шифром. - И совсем не знаю китайскую.
Кончиком языка она коснулась верхней губы, не отводя взгляда от белого порошка. Что за рай таился в нем, за который Рузвельт раз за разом был готов продать душу. Что за ад плескался в поднесенной чаше?

------
* Флоренс Найтингейл - легендарная сестра милосердия.
* Пролетарии всех стран, соединяйтесь! (фр.)
* Музыкальные термины. Сrescendo - музыкальный термин, обозначающий постепенное увеличение силы звука. Largo religioso – обозначение темпа в музыке, «широко, плавно».

О да.
В его доме было слишком уж много чужих.
Это с ними он поднимал на пирах полные чаши, выслушивая лживые слова хвалы и веселья.
С ними делился мыслями, горем и радостью, им приносил клятвы верности - те, которые не он, а они попрали, не моргнув глазом.
С ними, случалось, стоял в бою, защищая спины, не подозревая, что когда подойдет самый страшный враг - его собственную спину, голую кожу, его дом, его жену, его детей - некому будет защитить. Не на кого будет оставить. Некому будет даже передать прощальные слова, без опаски, что в них отыщут крамолу и их же затянут пеньковой веревкой вокруг шеи Милдред.
Да, некому оказалось довериться, кроме того, кто все: датчане и норвежцы, белые аскеманы и черные, молившие о победе Тора и Водана - все до одного между собою именовали не иначе, как изменником.

Ну, что ж, к кому ему было и идти, как не к изменнику?

Он приподнялся, твердо стал на ноги и снова обвел взглядом холодное, сумрачное помещение церкви. Словно от темного, полного неблагочестивых мыслей, равнодушного к священству этого места взгляда немногочисленные горевшие лампады затрепетали, трепыхаясь вокруг промасленных фитилей. Чужой... Да, и он был чужим для этого места - и, как знать, не станет ли причиною гибели того, кто, не побоявшись, протянул ему руку помощи.
Что ж, кому, как не служителю Белого бога было укрыть его от своих единоверцев?
- Жди.

Тяжело ступая, как если бы двигался по льду в подступающей темноте, Гейр направился к дверям. На этот раз они отворились без скрипа, и высокая тень исчезла в снежной крупе, которую щедрой рукой сыпанула на порог нерадивая небесная повариха. Как будто не было - только чернеющие следы на пороге, которые в то же мгновение запорошило белым.

- Нет,- Гейр сам не знал, почему ответил на вопрос прямо, забыв об опасности, дышащей гнилым ртом прямо в затылок. Возможно, причиной была дверь, отпертая раньше, чем он успел назвать себя, возможно - то, что норвежец, даже склонивший голову перед крестом с подвешенным на нем богом, был больше своим, чем все вместе взятые воины короля. Кровь их народов перемешалась слишком давно на поросших стальными колосьями полях битв и в темных спальнях, которые, случалось, сами становились полями битв - о, он не верил, что голос перебродившей крови, который толкал и звал его предков в далекие морские просторы, окончательно угас, заглушенный благостными бормотаниями!
Или... может быть, ему просто некуда было больше идти.
- Моя жена со мной и дочь Хёгни Йоргесона,- он глубоко вздохнул и поднял лицо, на котором теперь, в зыбком свете лампад, шрамами проступили боль и усталость.- Ты должен их спрятать, пока я не найду способа выйти из города. Хёгни взяли сегодня...- он не договорил, но для того, кто, как говорили, слышал голос самого Бога, не нужно было (как предполагал Сварт) обычных земных слов.
- Я уйду до утра,- внезапно испугавшись, что служитель может отказать, пообещал он, перехватывая грубой рукой запястье христианина.- Но их ты должен укрыть. Вы едины в своей вере.

Движение, которым мужчина отстранил склонившегося к нему служителя Kvitekrist'а - Белого Криста - было не резким, но в нем ощутима была та дистанция, та неодолимая грань, которая навсегда разделила два мира: норвежцев и данов, мужей мира и мужей войны, но главное - тех, кто обратился к новой, чужой, чуждой им вере, и тех, кто продолжал поклоняться старым богам. Пускай Сварт не верил, что на своих собраниях христиане режут младенцев и ягнят, чтобы наполнять жертвенные сосуды их кровью (причиной было лишь то, что Милдред не стала бы посещать храм, где творилось подобное непотребство), и даже сомневался в словах своих соплеменников, плевавших на землю с презрением при мысли о том, что эти люди пожирают плоть своего бога и пьют его кровь,- но прикоснуться к себе тем, кто (он это признавал, а как не признавать, если жена верила в это?) мог творить, пусть светлое, но чужое ему колдовство,- да, прикоснуться к себе он не мог позволить, пожалуй, за все блага мира.
- Ты разве лекарь?- темные, обведенные тенями глаза сумрачно блеснули на того, кто дерзал говорить от имени Бога. Отец с детства внушал Гейру, что между детьми и родителями не может и не должно быть посредников, потому что стоящий между голосом и ушами волен исказить услышанное и передать его так, что черное станет белым, а солнце, померкнув, прекратит разливать свой свет над землей. Он позабыл об этом, он стал служить этим людям, и вот - наказание за забвение веры предков, за то, что он позволил кому-то встать между собою и своим господином.
Хотя... теперь он уже не знал, был ли король когда-нибудь господином над ним. Для него.

- Эгиль,- произнес он давно забытое имя, которым между собой люди ясеня продолжали именовать нынешнего отца Мартина.- Эгиль, мне нужна твоя помощь.

Вместе с Джо

- Скорее, в помощи нуждается эти милая леди,- голос мужчины буквально источал капли яда, вскипевшего в крови при воспоминании о придверной откровенности «Золушки» и о ее жалобах.- Говорят, вы проводите примерку туфелек у прекрасных дам, разыскивая пропавшую прекрасную незнакомку. Вероятно, какой-то из отвергнутых кандидаток стало плохо с горя, после того как вам не подошла ее… pantoufle de vair*.
Яростный, больной от нестерпимого гнева, от едва сдерживаемой боли взгляд француза блеснул на Тенгфея.
- Или что вы там... примеряете.
Опустошенный въедливым чужим голосом взгляд молодого китайца, как если бы хотел снова быть закованным под маской, догадавшись, что совершил оплошность, когда снял ее (все равно, что разорвал рубашку, подставив обнаженную грудь навстречу мельхиоровым пулям) обратился на говорящего господина.
Потухающий в глазах огонь зубаби – мышиный изумруд – который подбрасывают горстями в костер, чтобы сломать тишину возмущенным треском, запутавшись в ресницах, коснулся ядовитых губ недовольного гостя – мысленно прикладывал палец?
Жемчужное, одно мгновение потрясенное лицо Тенга тут же разгладилось, обретая спокойствие. Медный рот брезгливо раскрылся зияющим прорубом. Черные брови в удивлении дрогнули вспархивающими ввысь чайками.
- Мы знакомы… мсье?
Восхищенный смешок вырвался с красных губ. Что ж, хотя бы в одном он был прав: мальчик, сегодня утром рыдавший в алькове, вжимавшийся в одинокую подушку, сбросил использованную оболочку, высосал сок из уродливого кокона. Несравненный мастер.
Он поклонился: прямая спина, столетиями поколений воспитанная осанка, как будто проглоченная старинная шпага нанизала на себя все внутренности.
Все еще хотите обыграть меня в шахматы, mon ami? Они быстро наскучат вам после таких игр.
- Прошу прощения. Кажется, я принял вас за кого-то другого.
- Ничего страшного, в ваших… летах такое случается.
Глаза китайского джина на секунду захлопнулись, проглатывая – укладывая в голове - слово за словом, вымоченное в яде, нежными веками прикрывая язвы, которые они наносили. Он, будто Иоанн, с покорностью принимающий из рук насмешливого жреца протянутую чашу с отравой - фиалу с сужающимся горлышком, из которой так удобно пить и слизывать драгоценные капли ртути.
Не ушел, но не остался. Знает, но не помнит. Что ж, все, что остается - пасть на колени и
возблагодарить господа бога за избавление от этого гроба повапленного, не так ли, mon аmour?
Тенгфей улыбнулся, опустил лицо (туго сомкнул губы, перевел дыхание) и вновь поднял его – светящееся от бесстыдной властной красоты и равнодушия лунное полотно колесованного преступника, обращаясь уже не к обознавшемуся господину, а к притихшей мисс Милтон.
- Так что произошло?

------
* pantoufle de vair - туфелька, отороченная мехом - оригинальное написание в сказке Перро. Путаница с pantoufle de verre (стеклянной туфелькой) и дало русскому читателю знаменитую хрустальную туфельку, а сторонникам теории Фрейда - повод позубоскалить насчет того, что именно обозначает эта самая "меховая туфелька".

Джо +

Молодой китаец утратил страх, тяжесть, едва стоящего на ногах собственного тела, расстался с прокалывающей сердце иглой недоумения – глаза, ему нужны были глаза. Темные, как пережаренные зерна кофе, глубокие, точно океанический глубоководный жёлоб, попав в который однажды, уже не выбраться никогда.
Тенгфей – надменный вымогатель внимания, страждущий пленник чего-то большего, чем просто надежда или любопытство, стервятник, кружащий вокруг обездоленной лани, или кольчатая кобра, стягивающая добычу тугим жгутом, - прислонился спиной к бамбуковой решетке, едва поддерживая равновесие между желанием приблизиться еще хотя бы на шаг к некогда красноликому гостю, который теперь был всего лишь тусклым пятном в пьяном колышущемся воздухе, и страхом ошибиться (оказаться правым?), встретив в стенах чайного дома не Жана Дюрана, которого собственными руками сегодня утром «убил» в ванной комнате новой квартиры, а кого-то другого… чужого, насмешливого, навсегда холодного.
Посмотрите на меня…
Горький ком подступил к глотке, провалился внутрь, ошпаривая кипятком ноющее в груди сердце. Но секунда за секундой, пребывающий все это время в ожидании взгляд молодого китайца постепенно возвращал себе спокойную изумрудную красоту, даже нежность, пусть отяжелевшие зрачки хрустальными стрелками маятника продолжали раздирать на клочья заволакивающий беседующих гостей маковый липкий туман.
Жан, посмотрите.
Форсированный вариант с жертвой. Только единственной жертвой, которую сегодня принесут в этом месте (даже тайпан, лишившийся жизни на ритуальном камне был наверняка счастлив встретить своих собратьев на небесах, чем гнить в этой содомской пучине, среди людей, гадящих под стульями почаще нечистоплотной свиньи) будет он сам, так что Тенгу больше нечего было терять.
Одним движением руки хозяин дома, нарушая свое благоговейное молчание и впервые оторвав глаза от «красного незнакомца», остановил за плечо кого-то из прислуг и велел немедленно подойти к гостям.
- Гаспади Тенгфей рад видя вас, и просит пользовать его шатер.
Именно эти слова слетели с присыпанных маковым порошком губ коротышки, когда он сделал то, о чем попросил апельсиновый король: подошел, поклонился и поставил на стол широкий глазированный кувшин с лаунданумом.
Всякий человек носит в себе известную дозу природного опиума, Жан. Вы та доза, от которой я не могу отказаться.
Наверное, он должен был пожалеть о том, что рядом с ним сейчас женщина, бросить все, бежать, задыхаясь, на этот зов, в слепой бесполезной надежде, что на душу демона снизошел долгожданный мир и покой. Что тот одумался. Что сказанное: «Я хочу чтобы вы ушли из моей жизни» - оказалось вдруг страшным сном, капризом изменчивого, переливчатого, рассыпавшегося на костяшки без железного объятия его рук существа. Наверное, он мог бы переломить, а потом заново, из знакомых позвонков, из уже отведанных на вкус жил, собрать нового Тенгфея – того, что плыл, раскрываясь, как лотосовый цветок, в недостижимых пределах далекого черного озера. Пепелища.
Но он был рад.
Сейчас, как никогда, давно забывший вкус причастного хлеба мужчина ощущал присутствие Бога.
Побелевшие губы сложились в мраморную улыбку. Никаким египетским мудрецам с их масляными желобами*, с их тысячами рабов, было бы не поднять сейчас двух этих каменных плит, с громким треском готовых расколоться и раздробить ему череп.
- Рад… он будет рад нас видеть, вы слышали? Может быть, пошлем за мистером Рузвельтом; когда еще ему предоставится такая возможность?
"Рассеките мне грудь, вырвите сердце, отрубите мне голову*. Я, Жан Дюран, убил строителя Храма Соломона".

----
* есть гипотеза, что блоки к пирамидам доставлялись по желобу, наполненному маслом.
* Все тот же Джубела.

С Марго

Очевидно, не получив обещания, которого бы ему хотелось (или не обладая таким же опытом сценических выступлений), мужчина остался стоять.
Вокруг, сколько хватало глаз, у его ног бился прибой человеческих тел: мужчины и женщины, разного возраста, разных цветов кожи – о прочем можно было лишь догадываться, скаля зубы или скрывая гримасу отвращения под красной, словно вымоченной в крови и блуде маской. Время от времени волна человеческой плоти, принявшая образ настойчиво шарящей руки или распахнутого рта, прикипала к ногам посетителя – но каждый раз он неизменно делал шаг назад, сверху вниз глядя на эту животную бездну. Напоминала ли она ему клубок червей, копошащихся внутри трупа, или, скрестив руки на груди, он призывал дух Калигулы, развратителя и убийцы – об этом нельзя было догадаться ни по сокрытым чертам, ни по задыхавшемуся в накаленной броне одежд телу, ни даже по выражению глаз, скользивших по поверхности источавшего миазмы страсти моря.
Но… что-то мешало ему погрузиться с головой, впустить, отдать себя в это бесконечное слияние, не давало даже уловить ритм ревущего потока. Как магнит ощущает по невидимым, неуловимым для других волнам присутствие другого магнита, как жертва, не слыша, знает неуловимого убийцу; как невидимая звезда заставляет отклоняться со своего пути яркие кометы – вот так же он не глазами – затылком, спиной, волосами, дыханием, кожей – ощущал присутствие в нескольких шагах позади хозяина этого пожирающего душу праздника.
- В ночной темноте звезды загораются особенно ярко,- силясь разорвать постыдные путы, превращающие каждый вдох в удушение, обратился он к своей спутнице.- Главное – угадать ту, что поможет вам найти нужную дорогу.
В отличие от мужчины, преобладающим чувством, владевшим в этот миг Марго, было не отвращение, а любопытство. Отстраненная, оставаясь вне толпы и ее жадных щупалец, певица готова была признать ее живописно-экзотичной.
- Главное - не ошибиться с дорогой, - возразила она. - Звезд много, и они светят всем. Присядете или же помочь упасть?

Совместно с Ланой

…Та поддалась неожиданно легко, больше того – не прошло мгновения, как она сама отлетела навстречу разгневанной девице, едва не влетев той в лоб.
Мужчина, шагнувший через невысокую дверь – пригибаясь, чтоб не задеть притолоку краем причудливой маски, которую он нацепил во дворе дрогнувшими от отвращения руками – придержал медную ручку в последний момент.
Один быстрый взгляд, как сеть, охватил все помещение.
- О-ла-ла! - насмешливый улыбающийся голос был искажен папье-маше, но интонации оставались вполне различаемыми. - Похоже, праздник в разгаре. А вы куда собрались, мисс? Туфельки на месте, да и до полуночи еще далеко.
«Перед хорошим человеком двери открываются самостоятельно», - вспомнила Эва увиденную где-то надпись, - но вряд ли хорошего человека они при этом еще и ударят.
Инстинктивно зажмурившись, мисс Милтон подалась назад и чуть было не споткнулась о чью-то ногу. Бросив рассерженный взгляд на своевременного посетителя, она уже хотела его просто проигнорировать, но что-то показалось ей знакомым в этой насмешливой интонации. Да и все равно он сейчас загораживал такой желанный выход.
- Принц соизволил выразить свое сожаление тому, что мне не подошла туфелька, как видно, оставленная кем-то ранее. А еще мне показалось, что для местного общества у меня слишком консервативный костюм. В общем, пора мне покинуть этот праздник жизни. Вы позволите?
- Возможно, перед принцем нужно было просто снять еще что-то, кроме туфельки?- посетитель рассмеялся, делая шаг вперед, вместо того, чтоб уступить дорогу разгневанной даме.
- Я же говорю, наряд слишком консервативен, - буркнула Эва, - но знаете, в чужой монастырь… Хотя Вы, как я посмотрю, прибыли тоже с несколько большим количеством одежды, чем здесь... принято… Мы знакомы? – она решила все же проверить свои смутные подозрения. Эмоции начинали потихоньку расползаться по своим углам. Их огонь угасал, оставляя под грудой мыслей и планов только тлеющий уголек желания усадить китайца на место. Самые радикальные методы, вроде того, чтобы устроить тут погром были тут же с позором изгнаны из подсознания.
Девушка сосредоточилась на собеседнике. Какой удачный способ отвлечься и все обдумать позже. Месть нужно подавать холодной.
В ответ человек в маске засмеялся: в самом деле, трудно найти что-то более забавное, чем подобный вопрос к тому, кто скрывает лицо. Все равно что предложение пойти ва-банк, чтоб угадать карты на первом проходе.
- А вы пришли сюда… знакомиться? И, держу пари, вот с тем господином, - рука, закованная в манжет, твердый, словно кандальное кольцо, вытянулась, указывая на сиявшую в полутемном помещении, облаченную в пламя восточного наряда фигуру китайца.- Рад бы утешить вас, красавица, да не могу,- господин в красной, как свежесвежеванное животное, маске повернулся, делая еще один шаг от дверей и позволяя, наконец, войти спутнице: ее лицо и рыжие волосы не были почти ничем скрыты (вуалька да бант) от голодных глаз присутствующих, но одежды было так же излишне много, как и у него.
«Больше, чем принято».

Я очень сильно рад, что этот день наступил.
И сегодня, и в принципе.

Очень рад, что мы родились.
И, как бы там ни было, очень рад, что все мы, здесь собравшиеся, живы. И, как бы там ни было, еще говорим на своем языке и живем в своей стране не как рабы.
И рад, что дискуссию о рабстве можно будет развести в другой день. Что ее в принципе можно будет развести.

Поделитесь этой радостью со всеми близкими.

Joseph

Чайнатаун, Chаguаn,
Tight Springs, штат Арканзас,
6 февраля 1930 год, 22:00

Маленький чайный домик, подобно железной пагоде Тэта, взрывающейся высоко вверх рогатой крышей и вспахивающей шпилем огненно-фиолетовое небо, словно небесные жители устроили гонки на лодках-драконах и длинными веслами, изрезанными глазурованной черепицей - под стать рыбной чешуе – перемешивали новорожденные облака с пеленающей Чайнатаун акварелью заката.
В темном зале среди курительных благовоний, восковых парадных красных свечей, что опоясывали помещение вдоль стен померанцевой орорью из танцующих огней, глиняных ваз с душистыми кипарисовыми ветками, разбросанного по полу гаоляна, риса, проса и кукурузы на мягких подушках с важностью Тиберия или Нерона возлежали ожидающие гости – в сплетенных с полуголыми китайскими девицами обрюзгших трепыхающихся клубках с трудом можно было разглядеть их лица, сокрытые под меховыми масками коров и тигров.
Войдя внутрь и остановившись в проеме, перетянутом бамбуковой решеткой, Тенгфей с омерзением разглядывал их пухнущую плоть (он с легкостью мог назвать большинство из присутствующих по имени) – она казалась настолько переполненной распутством и сластолюбием (вены вздувались под напором крови, превратившейся в опиумный спирт и разъедающей все живое внутри похотливых американских обезьян; глаза вылезали из орбит, а языки, как у животных в одышке, вываливались из слюнявых глоток) что молодому китайцу впервые в жизни захотелось выбежать на улицу, чтобы сделать глоток свежего воздуха, и потом, дождавшись, когда эти вымоченные в страсти и блаженной неге туши перестанут двигаться, ножом выпотрошить их потные волосатые брюшки.
Может быть, земле от этого станет хоть немного легче.
- Nǐ de zhùshǒu shēngbìng. Zhè jiāng wúfǎ cānjiā*, - щуплый узкоглазый старик, одурманенный опийным сном, отчего два стеклянных глаза слепила молочная пленка, выплыл из пепельного облака и застыл в складках темно-синей парчи, занавешивающей каморку.
- Wǒ kěyǐ zìjǐ chǔlǐ*.
Тенгфей - с отрешенностью и обреченностью «агнца для всесожжения» - опустил голову, спрятав лицо, как демон в плаще ночных крыл, под длинным покровом волос от блудливых взглядов ненасытных мерзких котов, потому что их морды, поднявшись на напрягшихся шеях, уже разглядывали его со всех сторон так, словно собирались в следующую секунду разорвать на части, так, словно чувствовали, что молодой азиат влечет за собой незримый шлейф из будоражащих наслаждений.
Хозяин курильни поднял волочащийся подол маково-красного пао и босыми ногами ступил за падугу.

------
*Nǐ de... - Ваш ассистент заболел. Он не сможет участвовать
*Wǒ kěyǐ... - Я справлюсь сам.
*кумирня - языческий храм

с Марго

- Английский мистера О’Долла достаточно понятен… как и прочее содержимое его шкафа*. Меня интересует, не завалялось ли там китайского халата. Не хотите немного покататься по городу, взглянуть на праздник? Может быть, приобрести какой-нибудь сувенир?- он вновь улыбнулся, глядя на хорошенькую бизнес-леди, готовый в любой момент обратить дело в шутку.
Играть против хозяйки банка, даже в мелочах, было серьезным делом.
- Или же, если пожелаете, я провожу вас до номера.
Под номером гость, очевидно, подразумевал спальню и кровать со связанным Рузвельтом. Марго передернуло: бывали моменты, когда она предпочитала держаться от своего покровителя подальше. Альтернатива предлагалась не менее рискованная: уехать в ночь с человеком, имени которого она даже не знала - не принимать же всерьез прозвище "Шифр". Впрочем, затея на стала бы более безопасной, назовись француз Смитом. Или Вессоном. Певица тихо рассмеялась.
- Проводите, - просто ответила она; коньяк и виски толкали на безрассудное приключение. - Я захвачу манто и шляпу.

------
* кроме прочего, обыгрывается жаргонное обозначение гомосексуалиста в англ. языке – «сидящий/живущий в шкафу»

Рука, покрытая темными пятнами, вцепилась в его руку.
Предугадывая первое и естественное движение заарканенной добычи - бежать - человек, морозной тенью выросший на пороге, с силой сжал руку, обличая присущую ему звериную силу и вынуждая святого отца оставаться на месте.
Косматая голова, которую снежный ветер немилосердно трепал, разбрасывая во все стороны мокрые волосы, придвинулась к бдящему церковнику в надежде, что тот, возможно, узнает пришлеца в бледном отсвете ламп. Но время не терпело промедления, и ночной гость хрипло вымолвил, прочищая горло от колкого зимнего ветра:
- Отец Мартин, это Сварт. Гейр Сварт.
... Слова эти, казалось, были последним, что он мог сказать в этой жизни: колени мужчины, нарушевшего покой окраинной церквушки, подогнулись и, если бы не тяжелая дверь, за которую он успел ухватиться, и на которой остались темные следы от его руки, датчанин упал бы на пороге.

Несравненная Марго +

- Едва ли пьяница, вылакавший бочку виски, способен получать большее удовольствие от его букета,- чеканный профиль мужчины обратился в сторону, куда указывал жест его собеседницы.- Вино и любовь сходны тем, что в малых дозах они бодрят и улучшают настроение, в умеренных могут наполнить жизнь и заставить ее заиграть новыми красками, в чрезмерных же… в чрезмерных же превращают человека в ничтожество, купающееся в собственных испражнениях и полагающее болезнь за величайшее счастье на земле. Почему алкоголиков и морфинистов лечат, помещая в санаторию, а других… Ваш хозяин, например,- он сделал глоток, не замечая допущенной оговорки,- полагаете, сейчас он был бы способен оценить поцелуй… или бокал вина?
Марго лукаво рассмеялась, покачивая в пальцах ножку коньячного бокала, - француз ее совсем за дурочку держит?
- Ну, нет, мистера О’Долла я обсуждать не стану. Особенно здесь, - тихо фыркнула она. Джимми-бармен отвернулся, но его гибкая спина и уши, розовеющие под гладко набриолиненными волосами, находились в ненужной близости от парочки.
- Всякое рвотное необходимо строго дозировать,- не обращаясь ни к кому конкретно, резюмировал француз, сделав глоток и почти с наслаждением чувствуя, как растекается в гортани обжигающая жидкость. Оправдание всему, вздумай он сейчас упасть лицом на стойку, в пол, в салат или в колени рыжей девицы. Свободный художник, сгущающий краски в палитре, чародей, превращающей сына плотника в божьего посланца, замарашку – в принцессу в меховых башмачках* (Венеру в мехах?), а постель китайской проститутки – в озера, цветущие лотосами. Aqua vitae, aqua Tofana*. Сыворотка правды*.
- Предпочитаете более уединенные места?- повторил он (когда уже кончится это бесконечное блуждание в замке с зеркальными стенами?) фразу, недавно оброненную мистером Долли.- Или, напротив, более публичные?
- Зависит от места, - Марго вопросительно посмотрела на Дюрана, поощряя к развитию темы. - Вы просто так, поболтать, или есть что на уме? - с грубоватой прямолинейностью поинтересовалась она. Коньяк, скользнув по горлу, соединился с виски, и, смешавшись, два напитка начали совместный огненный танец с нарастающим темпом, принесшим восхитительную легкость телу и беззаботность мыслям.

------
* в оригинальной «Золушке» Перро речь идет не о хрустальных башмачках, а о туфельке, подбитой мехом.
*Aqua vitae – вода жизни, aqua Tofana (Acqua Toffana, Aqua Tophana, and Aqua Tufania) – вода Тофаны, легендарный яд.
* Понятие сыворотки правды появилось в начале века. В 30- гг. в этом качестве использовался скополамин.

Джозеф, Марго и ваш покорный

- Полегче, полегче, - Рузвельт поморщился от того, что узел растревожил его больную руку, но взгляд был более чем одобрительным, даже похвальным, как у учителя, позволяющего своему любимому ученику наглядно показать все то, чему юный школяр обучился за этот год.
- И что же дальше? Мне закрыть глаза? Или что мне делать? – американец задрал голову, хлопая челюстью в громком смехе, одновременно начиная напевать во всю глотку «Signora I Want to Say Carissima».
- Синьора, дорогая, так я хотел бы тебя назвать!
Платок, угодивший между челюстями прервал песню. Не выпуская край галстука – так строгий хозяин придерживает поводок заливающегося слюной и лаем бойцовского пса – француз двумя пальцами разжал челюсти Рузвельта, как изгаженную салфетку в мусоропровод, заталкивая туда кусок батистовой ткани.
Подумать только: одно неосторожное движение – и все закончится. Навсегда.
Отдернул руку, когда зубы задели кожу – брезгливым движением, словно безумие О’Долла было заразно и могло передаться при самом ничтожном повреждении кожи.
Накинул еще две петли поперек завязанного узла – словно стягивал талию красотке кринолиновых времен – и туго затянул последнюю вокруг ремня брюк.
Темные глаза обратились на даму, окутавшуюся дымной вуалью:
- Надеюсь, синьора, дорогая, мы не станем ждать, пока мистер О’Долл все-таки назовет всех, кого планировал. Судя по всему, это не доставит никому удовольствия.
Холодная маска небрежной невозмутимости, наконец, дрогнула, явив на мгновение простодушную растерянность неискушенной провинциалки - след которой Розмари вытравляла тщательней, чем одурманенная модой брюнетка темный пигмент из волос.
- Вы предлагаете уйти, оставив Рузвельта вот так? - Марго раскатисто и звонко рассмеялась, манерно отведя в сторону зажатую в тонких пальцах сигарету. - Вы шутите, - без вопросительной интонации заключила она.
Бесцветная бровь едва дрогнула.
- Мсье придет в себя через полчаса, самое большее – через минут сорок. Еще через… минут двадцать он сообразит, как развязаться… Мы можем спуститься в бар и выпить чего-нибудь; устроите мне экскурсию по здешним… достопримечательностям,- мужчина расправил ворот рубашки и вопросительно воззрился на собеседницу.- Но, ежели вам более приятна роль бонны, кто я такой, чтобы чинить препятствия?
Огонек на кончике сигареты мигнул, и Марго загасила окурок о дно мраморной пепельницы, тяжелой, основательной и вызывающе-роскошной, как и вся обстановка «Cinerаmа». Она пристально посмотрела на Дюрана, и ярко-алые губы раздвинулись в медленной улыбке. Месье не шутил.
- Вы гость, - коротко уронила она и, прежде чем отвернуться, бросила последний взгляд на Рузвельта. Лучший способ спасения от неприятностей - посадить на шелковый поводок. Интересно, оценит ли Алоизия?
Слова эти означали согласие и заслуживали несомненной благодарности, которая воспоследовала в виде полупоклона, заставившего слегка подпружинить кроватный матрац, стремительного разворота и не менее энергичного прошествия в ванную, где оставались, сброшенные на пол, пиджак, ботинки и шелковые носки постояльца номера один в этом не то борделе, не то гостинице без указания звезд. Второй раз мсье появился перед глазами девицы уже полностью одетым – если не считать досадного отсутствия галстука, в эту минуту ставшего путами для хозяйского сына.
Впрочем, эту неприятность он рассчитывал исправить в само ближайшем будущем: бумажник и портсигар занимали предназначенное им место в кармане его пиджака.
Даже не оглянувшись на Рузвельта, которого, надо полагать, только охватывала волна самого большого блаженства, представимого человеческому воображению, гость прошествовал к выходу, не преминув по пути подобрать со стола початый пакет с кокаином.
Предосторожность, не больше.
Распахнув дверь, он отдал даме старосветский полупоклон.
- Qui m'Aime me Suive!*

------
* - Те, кто любит меня, за мной! - фраза Жанны д’Арк, по легенде, обращенная ею к армии в критическую минуту.

Pas de trois*

- Это уже будет зависеть от тебя, bаby, - американец расплылся в улыбке и заговорил почти шепотом. – Сделай одолжение, загляни в ванную к нашему новому другу.
Он направился к кровати, остановившись у изголовья, и принялся неаккуратно сбивать подушки, словно готовил постель для приболевшего короля только для того, чтобы в ней же его и заколоть.
- И скажи ему, что я жду.
Марго капризно надула губки: мамаша навязывает ей роль няньки, сынок - горничной... Но все же подплыла к двери, за которой плескался, топился или давился своим сарказмом французский гость. Стукнув в филенку деревяшки пару раз, она с удовольствием прислушалась к отзвуку глухого эха.
- Мистер О’Долл волнуется, не утонули ли вы в канализационном сливе, мистер. Насвистите пару тактов "Марсельезы", чтобы успокоить его.
- А мистер О’Долл отзывается только на свист? Сочувствую
Гость возник в дверном проеме: в брюках и рубашке, которую заканчивал застегивать твердыми, изредка подрагивающими пальцами. Единственное, что выбивалось из этого слегка помятого, но не лишенного следов прежней респектабельности вида – он оставался босым, и узкие длинные ступни выглядели чем-то куда более непристойно, чем предшествовавшее полное обнажение.
Во всяком случае, на фоне дорогой ткани и вызывающе острых лацканов рубашки, которые он в этот момент пытался соединить модными эмалированными запонками, были куда более неуместны.
- А проверьте, мистер, - взглядом Марго оценила теперешний вид француза, враз подорожавшего на несколько сотен долларов; из притонного забулдыги - в джентльмены. - Мистер О’Долл вообще отзывчивый парень. Вы ему руку сломали, а он готов вам подушки взбивать.
В том, что американец готов это сделать, равно как и в том, каким местом и каким способом, у воздвигшегося, аки Афродита из пены, француза сомнений не было. Не было даже изумления: свежий кусок мяса бросили двум постоянно грызущимся псам. И гадливость, растущая по мере того, как ему открывалось, какие место в партии отводил ему дорогой, клявшийся в любви друг.
Или… уже не отводил?
«Бегите отсюда, Жан. Потому что я никогда не смогу дать вам то, чего вы заслуживаете».
Он сделал шаг из ванной, обратив взгляд к кровати, на которой, судя по всему, должен был пребывать покалеченный сын владелицы казино.То, что он заслуживает.

-----
*Па-де-труа – все трое

Джо +

Хрустящая пятидесятидолларовая купюра возникла в его холеной руке с ловкостью волшебника, который готовился показать незабываемый фокус. Отложив ее в сторону, американец, уже почти опьяненный предвкушением леденящей бодрости – точно кулинар подбирал необходимые ингредиенты или знойный любовник с вожделением стягивал шелковые чулки с ляжек маленькой girl, которая по образу и подобию Мэри Куант задрала перед ним полосатую мини-юбку, - склонился над серебряным инеем, пыльцой снежной королевы, протягивающей вымороженные руки навстречу тем, кто в поисках новизны и праздности осмелился войти в ее обитель, утопию временного, но неповторимого восторга; неаккуратными, нескладными, торопливыми и возбужденными движениями Рузвельт взялся мельчить драгоценный порошок припасенным лезвием (волшебник продолжал удивлять аплодирующую публику) и тут же расчерчивать свежий белоснежный холст узкими длинными дорожками.
- Так что, дорогие друзья? Неужели всей этой прелестью мне сегодня придется довольствоваться одному? В таком случае, господин француз, вам придется оставить нас на ночь в своей комнате.
Не нужно было родиться в Париже накануне нового века, переживать там его пышный закат, по сту раз в день теряя девственность в объятиях ищущих куска хлеба русских княгинь, кому на двадцатилетие была подарком мировая война, а молитвой вместо «Отче наш» - гудки в номере врача, лечащего сифилис,- необязательно было переживать все это, и все же вырваться из сетей обывательского, душного, взорвавшегося, словно шанкр, мира; да, совсем необязательно было обладать всеми этими качествами, чтоб угадать, чем завершится это безапелляционное требование американца. Pas de trois*, как говорили в околдованной русскими сезонами столице мира; «сэндвич», как выражались не столь захваченные решением полового вопроса северные соседи. Хотя в этом случае, как подозревал мсье, прослойка легла бы не между двумя кусками хлеба, а лишь под один из них,- во всяком случае, взгляды кукольного принца куда чаще останавливались на его новом знакомом, чем на очаровательной спутнице.
Это гость ощущал с остротой недавно причащенного и получившего полное отпущение грешника.
Но увы, если раньше намерение наградить его венцом имени Святого Себастьяна вызвало бы у мужчины лишь едкий смешок, теперь это представлялось абсолютно, до перечеркивания бритвой напряженного пульса, катастрофически невозможным.
- Разумеется, вы можете остаться, мистер О’Долл,- темные глаза, наконец, сфокусировались, перестав раскатываться во все стороны, как неловкой рукой брошенные кости.- Остаться и радоваться: все, что вы так преданно вымаливали, принадлежит вам.

------
*Па-де-труа – танец для троих исполнителей.

там же, те же

Необходимость поддерживать королевский шлейф, который – символичный жест – едва не был утрачен под нажимом женского каблучка, как нельзя более кстати отвлекла мсье от желания предостеречь, что достойному наследнику мадам О’Долл сегодня стоит быть крайне осторожным и за десяток миль обходить Китайский квартал.
Мысль, вспыхнувшую в нем, словно ледяной укол невидимой иглы – почти такой, о которой он только что с тайным наслаждением рассказывал не ведающим ничего об ужасах Ипра и Ла-Буасель американцам – и отразившаяся в ледяных кристаллах слова bonheur (A ce bonheur suprême je n'ose ajouter foi)*, была тут же безжалостно, как лань, окруженная волками, загнана, обескровлена, истреблена.
- Весьма жаль, что мне не случилось стать свидетелем подобного зрелища,- отирая ладонью покрытый искрящимся бисером лоб (не осколки ли убитого желания оставили на нем эту сверкающую пыльцу?),- хотя сомневаюсь, что современных дам может привести в трепет зрелище выпущенных кишок одной-другой твари… зрелище, которым они упиваются едва ли не каждый день. Вероятно все же кое-какие традиции все-таки Старого света прижились здесь… если я правильно понимаю, что вы имеете в виду под «чайным домом»…- покривившиеся губы, в этот момент больше напоминавшие мертвых улиток, которых повар уже готовится окунуть в шипящую смесь масла и красного вина, сложились в предательскую улыбку.
Брезгливая гримаска без слов говорила, что Марго не понимает и понимать не хочет утонченных пристрастий Старого света. Она уже не была наивной девочкой, которая купится и сделает что-угодно на брошенное небрежно и презрительно "неотесанная деревенщина". Она резко глотнула виски, чтобы не ответить резким словом, но зря. Темно-янтарный напиток, созданный неторопливо смаковать на языке и нёбе, отомстил, обжегши горло, и Марго закашлялась, прикрывая рот ладонью и расплескивая остатки виски на пол.

------
*счастье;
*A ce bonheur suprême je n'ose ajouter foi – «Этому блаженству я не осмеливаюсь верить» - ария из 1-го акта оперы Луи-Жозефа-Фердинанда Герольда «Цампа, или Мраморная невеста» (Zampa ou la fiancée de marbre).

ваш покорный и королева Марго

Если в голове парижского гостя (которого, несмотря на происхождение, можно было по справедливости назвать «каменным гостем») и звучала какая-то музыка, то это было гарделевское Fumando espero*. Его царапающие ноты, как высверки на бескрайних снежных полях, раздирали внутренности жаждущего, цепляясь за нее сотнями маленьких крючков – адская, убийственная музыка, чирканье гвоздем по стеклу, или стеклом – по живому телу. Это пичикатто можно было уничтожить только одним: немедленно, сию же секунду принять приглашение дирижера, присоединиться к нему в этом адовом танце. Гость О’Доллов, как Улисс, уже готов был броситься на голоса белотелых сирен – но рассудок, этот кормчий жизни, внезапно переложил руль, заставив уже наклонявшегося к дорожке мужчину отшатнуться прочь, как если бы на них красным по белому была начертана дата его смерти.
Сегодня.
Движение это было вызвано даже не страхом, но прикосновением: пальцы, по-хозяйски расположившиеся на его плече, были как комок слизи, отвратительное бесполое, бесхребетное существо, обитатель Марса, популярно рисуемый модными фантастами. Мужчина подался назад так резко, что, перенеси Рузвельт на руку хотя бы малую часть своего веса, самодовольный щенок упал бы на пол (где ему, без сомнения, было и место).
Цепочка: кокс – алкоголь – смерть – горе мадам – отказ в доверии (все-таки, как ни крути, любимый сын был в его комнате и пытался повиснуть на его зацелованной гибискусовыми губами шее) – крах, очень быстро нарисовалась в воображении жильца номера первого. Сам он уже был достаточно пьян, чтоб это стало неодолимым препятствием, но все же оставался достаточно опытен, чтобы предвидеть развитие романа спирта и кокаина; переведя дух, чтобы немного, хотя бы на миг заглушить демонов, требующих немедленной порции яда, он проговорил, поворачиваясь уже не к Долли, а к его спутнице – куколка куклы:
- На вашем месте я бы не стал этого делать.
Распространяя вокруг волны духов и раздражения, Марго миновала француза, равнодушно пройдясь по краю его импровизированной тоги, шлейфом разложенной по полу.
- Кому необходимо выпить, так это мне, - пробормотала она, целеустремленно направляясь к бару, как антилопа к источнику вод. "Спасибо, дорогая Алоизия, за чек, но вашему сыну поздновато нанимать нянюшку, если только та не будет вооружена хлыстом и наручниками, чтобы усмирять его суицидальные порывы".
Виски с мягким журчанием плеснулось в пузатый бокал, почти одновременно со словами Дюрана.
"...не стал бы этого делать".
- Что именно? - Марго обернулась, согревая в ладони янтарную жидкость, холодный огонь, пока она не вольется в человеческое горло и вены.
------
* Fumando espero – (Куря, я жду) – знаменитейшее танго одного из самых великих исполнителей жанра, Карлоса Гарделя, написанное в 1922 году. Считается, что приносит несчастье, поэтому никогда не исполняется в конце милонги.

Вместе с Джо

Удар, расчетливо подготовленный Рузвельтом, был, несомненно, силен, и достиг бы цели, поразив лишенного своей страсти кокаиниста в самое сердце, если бы не одна крошечная деталь: эффект неожиданности, потерянный и смягченный за время его намаза на полу. Подобно фокуснику, в шляпе которого оголодавший кролик прогрыз дыру, мистер О’Долл, выступай он перед широкой публикой, не снискал бы ничего, кроме громкого свиста.
Поэтому гость даже нашел в себе силы улыбнуться в ответ на любезное приглашение.
- Мадам, несомненно, очень щедра, ведь, судя по всему, большинство гостей мистер Рузвельт сам не обходит вниманием,- бархат в голосе француза ничуть не уступал по мягкости интонациям избалованного хозяйского отпрыска.- Вообразите, что я – китайская кровать… или, виноват, китайская подстилка,- вынырнувшее воспоминание заставило говорившего на мгновенье сжать челюсти,- о свойствах которых он, судя по всему, так хорошо осведомлен. Вы были сверху или же укрывались под ней от взгляда мадам?
Мужчина умолк, чувствуя, что яд ревности и раскаянья, занесенный в его кровь грязными когтями американца, медленно, но верно растекается под его медной кожей. Возможно, все брошенные слова были одной лишь ложью, но ни подтвердить, ни опровергнуть их, ни высчитать это по костям, по линиям на горле молодого любовника не представлялось возможным. Да еще порошок, тузом в незаконченном флеш-рояле вскрытый выкормышем сухопарой тигрицы, одним своим видом заставлял кровь кристаллизоваться, разрывая гулящие вены!
Не в силах больше стоять на ногах, европеец опустился на кровать, опираясь на локоть: побежденный Марс, с тоской вспоминающий беззаконные объятия жадной любовницы.
Даже сейчас, вышвырнутый за порог, словно приблудный пес, он все еще не мог избавиться от власти этой раскосой химеры.
- В этом пакетике, надо полагать, достаточно сильное обезболивающее, чтобы ваши чувствительные внутренности могли вынести удары китайских палочек?
- Как бы ваши китайские палочки не сломались, sweety, - процеживая по капле притворно ехидную и сахарную – как праздничная сладкая вата – ухмылку, членораздельно вывел американский щеголь, но на этом он не остановился, явно приободрившись от того, что медный богоподобный выскочка занял положение «лежа». - Американские барабаны с настоящим американским звучанием гремят так, что звук достает до копчика. Это вам не какая-то там китайская подделка.
Он обнажил и сверкнул ровным рядом блестящий зубов, точно таким же сиянием зашлись щеки Рузвельта, как если бы скопившаяся под кожей кислота начала проедать ее верхний слой и сползать вместе с вышколенной шкуркой с лицевой кости, так и напрашивающейся на смачный удар.
Но О`Долл был в себе уверен как никогда. Он хлопнул ладонью по пакетику, заодно присматривая столик, чтобы начать колдовать над облюбованным средством от всех депрессий.
- Но признаюсь вам честно. Вот за что мне действительно хочется от всей души наградить калифорнийскими палочками нашего общего друга, так это за «чистый кокаин», - он хлюпнул носом, как будто предвкушал эту обмораживающую негу. – Никаких примесей, никакого сахара, чистая соль, и потом такое начинается… Хотя он наверняка давал вам и это попробовать. Как предпочитаете: шприцом или через купюрку?

Aertan
Жаль, я тебе еще раз заплюсить не могу)

Скажу так: ребенок это тот, кто изо всех сил хочет, чтоб его считали взрослым.
Взрослый - тот, кто хочет иногда позволить себе побыть ребенком.
И то и другое... не всегда получается (с)

... Двери церкви не запираются на ночь, и в скудном, суровом, как самое время, за которое и в котором молился отец Мартин, храме было нечего унести - разве что вырезанное из камня распятие - но нынче, ветреной ночью, когда обитатели холмов, седоволосые бэнши, казалось, пробудились и блуждали меж домов, выискивая свою жертву, именно сегодня то и дело распахивавшиеся ветром двери заложили на ночь тяжелым засовом. Опасались не духов, опасались живых. Ходили разговоры о странных происшествиях, о людях, исчезающих без следа. О криках, доносившихся из королевских подвалов. О женщинах, молча плакавших в храмах Белого бога, обнимающих внезапно осиротевших детей. О том, что все пропавшие были родом из Данелага. О том, что то была кара божья язычникам. О том, что это был страх божий для короля.
Неспокойные были времена, что греха таить.
Поэтому, когда от дверей раздался негромкий, какой издает осторожная или заиндивелая рука, стук, содрогнулись, казалось, самые свечи, без устали горевшие на алтаре.

2 Joseph

Your love and pity doth th'impression fill
Which vulgar scandal stamped upon my brow,
For what care I who calls me well or ill,
So you o'er-green my bad, my good allow?
You are my all the world, and I must strive
To know my shames and praises from your tongue;
None else to me, nor I to none alive,
That my steeled sense or changes right or wrong.
In so profound abysm I throw all care
Of others' voices, that my adder's sense
To critic and to flatterer stopped are.
Mark how with my neglect I do dispense:
You are so strongly in my purpose bred
That all the world besides methinks th'are dead.

Согласно правилам, перевод:

... Хотя Гейр и оставлял женщин в безопасном месте (да какое место могло быть сейчас для них безопасным?), все же с души его свалился тяжкий камень, когда он увидел, или, скорее, учуял, волчьим своим хребтом узнал нужный дом, а за ним - искрящуюся от снега, слабо благоухающую прелым сеном повозку. Высокая тень метнулась между домами, оставив едва приметную цепочку следов - и вот уже мужчина проскользнул в убежище, рыщущими глазами выискивая в кромешной темноте фигурку жены.
Предотвращая ее первый порыв, он вскинул руку, покрытую темными блестящими пятнами. На объятия и радость не было времени.
Отрывисто, словно переводя дыхание от боли или бега, он заговорил, не ожидая и не предполагая возражений - ощеренный зверь, знающий за спиной смертельные силки:
- Нас ждут. Остаться на улице - смерть. Мы идем в церковь.

mon divin Epoux, Марго и мои два су

Жилистая шея холеного гладкошерстного добермана, на чем возвышалась голова-леденец, пусть волосы заметно выбились от неосторожных движений руки, за которыми американец пытался скрыть страх оплошавшего на охоте пса, возмущение подсадного кролика, оказавшегося настигнутым во время притравки этой же собакой, и желание отожравшейся крысы юркнуть в теплую непроходимую норку, надломилась, и Рузвельт – жалкое подобие слепленного из гипсовых черепков болванчика - коротко закивал: непонятно было лишь то, какое именно слово в предложении «патрон перепутал меня с персоналом» он рвался подтвердить.
Его неприученный к острословным перепалкам мозг, понимающий и принимающий лишь один способ решения сложных ситуаций – ласково отсчитывать долларовые тугие банкноты (еще он вместо пожеланий доброй ночи расчетливо жаловался матушке на официанта, что каждый раз на ужин упорно подавал вино «Calvet» вместо Pavillon Blanc) смог заставить длинноногое тело согнуть колени, склониться над рваными полосами серебряного кокаинового порошка и начать быстрыми движениями ревностно собирать бесценную собственность.
Ноздри Розмари гневно раздулись и опали: один быстрый взгляд на Рузвельта показал, что ждать защиты от него столь же напрасно, как от пушистой болонки. Но певица не сердилась на незадачливого покровителя, поскольку иллюзий насчет мистера О`Долла она не питала ни малейших, как и по поводу прочих двуногих мужского пола. Марго переступила замшевыми туфельками, чтобы не задеть склонившегося над кокаином обезумевшего Рузвельта, и рассмеялась, хрипло и нарочито вульгарно.
- Занятные обычаи в этой вашей Европе, - растягивая гласные, проговорила она, оборачивая собственные слова француза против него самого. Старая, как мир и вражда, шутка. - Американские девушки попроще, обычно мы смотрим в лицо, - и в подтверждение она в упор посмотрела на Дюрана.
- А разве мои ботинки… были вчера на лице? Занятные обычаи в этой вашей Америке,- не дождавшись, пока ползающий на карачках отпрыск неблагородного дома соизволит обратить внимание на коньяк (хотя до того ли было теперь собирателю серебристой манны?), гость мадам О’Долл сделал несколько шагов назад, возвращаясь к разоренной кровати.
- Пока ваш друг собирает прошлогодний снег… может быть, выпьете что-нибудь?

Джо +

- Вы…
Холеные брови американского щеголя оказались высоко на открытом блестящем от испарины лбу; синие, доставшиеся от матери глаза, но обладающие – в отличие от нее - повсеместной коричневой горчинкой, независимо от освещения или настроения, буквально приклеили к Дюрану потрясенный, ошарашенный, пораженный и нотами голоса, и взором, и категоричным внешним видом, взгляд молодого плейбоя.
Он, замахнувшийся питчер, словно, выйдя на свой первый матч в главной бейсбольной лиге, только что получил битой по голове, да вдобавок был закидан мячиками из белой кожи с красными стежками – один не иначе как угодил в рот, потому что тот распахнулся и звучно хлопнул зубами.
- Вы… серьезно?
Только то, что желудок француза был уже основательно прочищен, спасло номер один от дальнейшего поругания, а его самого – от необходимости объясняться с мадам либо существовать в загаженном помещении до прихода обслуги, и еще некоторое время морщиться при взгляде на отчищенные полы.
Хотя… находиться в четырех стенах с этим юнцом, воняющим так, как будто его тоже не так давно получили из прачечной и готовили к тому, чтобы обернуть в шелковую бумагу, напомадить, надушить, и послать по почте мамочке, было не менее невыносимо.
- А вам хочется, чтобы я был серьезен, мой маленький друг? Хочется, чтобы кто-то поставил вас на карачки и заткнул вам рот… или, может быть, какую-то другую часть тела, чтобы выбить из вас дерьмо, которым наполнена ваша голова? Если я… сейчас… сделаю… это…- мужчина говорил негромко, шаг за шагом наступая на омерзительного гостя, сделавшего перед ним стойку, словно истекающий слюной породистый кобелек на вертлявую дворняжку, которую он видит в окно в сопровождении длинной очереди из «кавалеров».- Если я… сейчас… распорю вас вдоль хребта, заставлю вас скулить, выть от боли, просить пощады… а после просить добавки… вы… что вы сделаете? А если я плюну вам в лицо и пошлю к черту? А? Побежите скулить под маминой юбкой? Вы ведь наверняка часто там бываете, вынюхивая, скольких псов вам следует опасаться? Ну что?
Высокая фигура гостя нависала теперь над О’Доллом, как в детских страхах тень невиданного чудовища нависает над проказницей в красной шапочке, неосмотрительно позволившей себе выйти за порог.
В этом лесу водятся звери и пострашнее серых волков.
- Вы ведь ничего не сделаете, правда, мой дорогой мистер Бэмби*? Потому что вы – генерал только в пределах даже не вашего дворца, а ваших комнат… и едва ли кто-нибудь успеет прийти вам на помощь, даже если мне вздумается переломать вам не только вторую руку, но и хребет. Хотите дешевого секса – ступайте в китайский квартал. Дорога туда, судя по всему, вам особенно хорошо известна.

------
*Зло обыгрывается имя Барнаби. Книга «Bambi, ein Leben im Walde» была выпущена в 1923 году.