До игры, которую мастерим - осталось двенадцать дней. Я в степи, неподалеку от Волгограда, а игра под Питером - на Карельском перешейке, график давит как не знаю что, эх сто бы рук иметь, да телепорт, что бы всюду успевать - как было бы легко! Организовать полигонку по малоизвестному фэндому - тот еще геморрой, хотя бы из-за специфичности мира и сложности набрать игроков.
Ну да ладно - подойдут двадцатые числа июля, они покажут что сделано верно, а в чем допустили промах. Надеюсь, фэндом Эльфквеста не угрохаем, даже если игра получится не настолько удачной, насколько стараемся.

Дорога от замка Окаяма к побережью.
1601 год, конец февраля

Предыдущая ночь, а так же утро и весь последовавший за ним день – явно не задались. Широкоплечий, закутанный в плащ воин это прочувствовал всем своим естеством – сперва, когда принял посильное участие в увеличении суматохи внутри и вокруг стен замка, который утром опознал как Окаяма. Затем – когда изрядно поплутав запутывая следы вокруг стен, пришел наконец в нужное селение, отыскал дом, в котором намеревался встретить тех, по чьим стопам уже не первый день пролегал его путь, но никого не застал.
Хозяйка дома, с поклоном ответила, что уважаемые гости покинули ее хижину несколько часов тому назад, а значит, усталому путнику вновь придется топтать ногами земную твердь позабыв об отдыхе, в надежде нагнать наконец старых знакомых. Ну что же – значит так тому и быть. Потрепанные вараджи вздымают клубы мелкой пыли с поверхности дороги, разделяя паузами широкие шаги, левая ладонь покоится на оковке ножен, а правая – скучает по надежной тяжести древка нагинаты, или хотя бы увесистого посоха, пока солнце поднимается все выше, а глаза путника внимательно разглядывают всех встречающихся и особенно, обгоняющих его на дороге людей.
Так, усиленное внимания путника не могли не привлечь почти два десятка хорошо вооруженных всадников, одетые в украшенные однажды уже виденными монами, одежды и доспехи. Всадники обогнали его сразу после короткого привала, какой он только и мог себе позволить для того, что бы съесть рисовый колобок и запить его парой глотков воды из почти пустой тыквы-горлянки, заменяющей флягу в долгом пути.
Всадники ехали не очень быстро, но и не медленно – явно не желая пускать лошадей быстрее, что бы не глотать поднимающуюся в воздух пыль, но было ясно – как только дорога станет лучше – они тут же пустят коней вскачь. Судя по суровым лицам и стиснутым на рукоятях оружия рукам, конные воины явно готовятся к скорой битве, значит цель их уже недалека. А что такого впереди, куда могли бы спешить по важному делу почти два десятка буси древнего славного рода, кроме портового селения, в котором к тому же можно сесть на корабль?
Покосившись вслед всадникам и хорошенько обдумав ситуацию, закутанный в плащ широкоплечий воин допил предпоследний из остававшихся во фляге глотков, съел последний рисовый колобок и нахмурясь, ускорил шаги, справедливо полагая, что чем скорее он доберется в порт, тем будет лучше.

Ворон вытянул крыло, как человек руку, и впал в задумчивую ностальгию, перебирая клювом перья. Демоны, страшные... давненько он кое с кем не виделся, навестить бы.
Муджина чуть обиженно и возмущенно отшатнулся:
- Ты чего? - Затем опустил лапы и признался. - Ну... был.
Индеец, наблюдающий за спутниками сквозь узкую щель между прикрытыми веками, заинтересованно приподнял уголки губ, так, словно еле заметно улыбнулся. Странное священное место, которое то есть, то его нет, заинтересовало его. Что же касается рассказов об огромном числе страшных и могучих, алчущих крови и жизни, духов, то в них, на взгляд шамана, не было ничего удивительного. Покинутые, разрушенные святилища всегда привлекали алчущих духов, детей Кен-маниту, - Духа Смерти, остатками своей силы, которой было слишком мало, что бы их изгнать, и которой эти духи не брезговали питаться. Естественно, изгнать большое количество сильных духов с облюбованного ими места было по плечу отнюдь не каждому жрецу Солнца, а только наиболее сильным, к которым Старое Солнце себя никак не относил, по этому индеец с большим вниманием вслушивался в разговор, стараясь вычленить полезные сведения из всего вороха слов, которыми обменивались окружающие.
- Ну и что?! - вступился за оскорбленного в лучших чувствах оборотня Хаяши. - Мало ли кто где был, чтобы сразу так во всем признаваться?!

(ой много, однако!)

пустоши и селение у замка Окаяма, февраль 1601 года

Странник, одетый в порядком испачканную, покрытую коркой льда, накидку, и амигаса с разрубленными полями, устало брел сквозь оседающий туман. Превратившийся в грязь, выпавший ночью легкий снежок, налипал и чавкал под ногами, обутыми в пропитавшиеся влагой варадзи, отнюдь не добавляя им резвости.
Странник очень устал, игра в прятки с прочесывающими округу стражниками изрядно его утомила и не раз, лежа за камнями, среди мокрой травы, пока вдалеке не стихали голоса отправленных в погоню, его глаза слипались, грозя обладателю глубоким забытьем.
Особенно долго пришлось отлеживаться однажды – не так давно, когда откуда-то из распадка донеслась перекличка стражников, яростный визг лошади, а следом протяжный вопль человека, не скоро смолкший вдали. Это место путник, часто прячась и прижимаясь к земле, обошел по широкой дуге, направившись в виднеющееся дальше селение, где спросил у первого же из встречных крестьян – дюжего детины с топором лесоруба на плече, не видел ли он высокорослого и широкоплечего, но несколько неаккуратно одетого самурая, и если да, то где его найти. Лесоруб согнулся в поклоне, а после задумчиво почесал широкой, словно боек мотыги, ладонью, затылок и, наконец, после долгих раздумий и глубокомысленного почесывания, ткнул пальцем по направлению к третьему дому слева по дороге.
Странник, с сомнением покосившись на глуповатое лицо лесоруба, а затем – по направлению указанного дома, хмыкнул, но решил довериться мнению местного жителя и направился туда.

У замка Окаяма, несколько ранее описанных в крестьянском доме событий, февраль 1601 года

Телохранитель захрипел, схватившись за рукоять вошедшего в шею куная и оседая на землю, а странник не замедлил воспользоваться возможностью улизнуть, тем более что два других телохранителя отвлеклись на панические вопли о помощи их отважного господина – несгибаемого Кобаякавы.
Путник со всех ног устремился к воротам замка и, так шустро, насколько позволяли приличия, направился к мосту, намереваясь пересечь его и затеряться в утреннем сумраке. Путник знал, что лучшие идеи чаще всего терпели неудачу не из-за ошибки в планировании, а из-за неудачного осуществления, потому пытался приложить все усилия, дабы его план увенчался успехом.
Как бы то ни было, то ли добрые ками забыли этой ночью о незадачливом отпрыске славного рода, то ли наоборот – пакостные демоны вспомнили о его скромной персоне, но как только странник выскочил из надвратной арки наружу и сбавил шаг, дабы у нервничающих стражников не стенах, среди которых могли быть и лучники, не возникло подозрений, что одинокий путник является беглецом, как понял, что сделал это зря.
Не менее десятка ошалевших от неразберихи и странностей этой ночи стражников, выскочили из-за угла главной башни и, подбадривая себя боевыми кличами, бросились к нему.
Странник не замедлил отреагировать на шумное появление новых участников ночного действа, все больше и больше напоминающего представление провинциального театра, перейдя со степенного шага на рысь, а потом и на размашистый бег, которым и направился через мост, что было сил.
Стражники, впервые за ночь встретившие существо из плоти и крови, которое можно было вполне успешно рубануть мечом, и которое, судя по всему и было виновником случившегося переполоха, не собирались оставлять в покое предполагаемого синоби, заядло его преследуя.
Странник улепетывал со всех ног – поношенные варадзи помогали ногам лучше упираться во влажную землю, амигаса с надрубленными полями билась за плечами словно штандарт под порывами бури, а в руке тусклым пламенем отражал свет дальних фонарей выхваченный на бегу меч. Но, как путник ни старался, расстояние между ним и преследователями увеличивалось крайне медленно.
Вот обутые в варадзи ноги простучали по последним доскам моста, унося своего обладателя под прикрытие густых кустов у дороги, которые идеально, с точки зрения улепетывающего путника, подходили для организации засады, а сзади уже слышался гневный топот многочисленных ног по дереву моста, сопровождаемый не менее гневными криками.
«Если не отцепятся и в кустах – приму бой…» - Подумал на бегу путник, пытаясь хоть на миг скрыться с глаз стражников. – «Лучшего места все равно не найти – дальше, до самого призамкового городка пустырь, ни спрятаться, ни скрыться. Мигом окружат и возьмут числом.»
Через миг, когда, как ему показалось, удалось оторваться и ненадолго исчезнуть из поля видимости преследователей, путник не сбавляя скорости нырнул в кусты и сквозь хруст веток услышал тот самый басовитый свист, с которым пара кунаев поразила его недавнего противника – одного из телохранителей. Все указывало на то, что кто-то помогает ему оторваться от погони, но не время и не место было для розысков этого предполагаемого помощника – не теряя ни минуты, странник пушечным ядром выкатился из кустов и, подгоняемый в спину яростной руганью и воплями стражников, ряды которых прорядили несколько метко брошенных из-за кустов кунаев, бегом поспешил в сторону призамкового городка, где вполне мог затеряться целый десяток бойцов, а не только один он.

Все еще замок Окаяма, у стен и в воротах, февраль 1601 года

Направившись вслед за старым знакомым, странник шагал от моста по направлению к воротам, всецело сосредоточившись на том, за кем присматривал и по этому встречного монаха, одетого в оранжевую кашью, почтил обычным поклоном, не больно-то обращая на святого человека внимания – мало ли их уже встречалось страннику на пути. Куда больший интерес у кряжистого, опирающегося на толстый увесистый посох, путника вызвало затихание мелодии и то, что четверо стражников, озадаченно тряся головами и переговариваясь, направились к воротам, перекрыв вход и выход, почти сразу за спиной старого знакомого, которому, скоро явно захочется наружу.
Путник озадаченно прищурился, закусив ус и с упоением почесал затылок, надвинув на глаза намокшую амигаса. Четверо еще не оправившихся от волшебства мелодии, стражников, не были такой уж огромной проблемой, но на шум схватки из двора замка тут же явилась бы подмога, сцепляться с которой, без полусотни тяжелой кавалерии за плечами, или колдовской помощи пары-другой йокаев, было весьма рискованно.
Придя к такому выводу, странник прижался к стене замка неподалеку от ворот, стараясь слиться с тенью, и стал ожидать дальнейшего развития событий, которые, судя по тому, насколько он представлял себе удаль невысокой рыжехвостой фигурки, и старого знакомого, в очередной раз проникнувших в замок, должны были незамедлительно последовать.
Предчувствие не обмануло странника – где-то наверху, возможно даже в покоях владельца замка, раздался дикий, высокий, хотя и исходивший из мужской глотки, вопль, почти сразу прервавшийся. Следом донесся все усиливающийся звон клинков, боевые выкрики, топот и громкий треск, сопровождающий, судя по всему, разрубание каких-то деревянных предметов, а может быть и стен или балок главной башни. Судя по всему, некое оживление, второй раз за ночь поднявшееся в многострадальном замке, смещалось сверху вниз, по направлению к подножию башни и воротам, стража которых округлившимися глазами взирала во двор, все еще ничего не понимая.
«Ну что же, самое время действовать…» - Подумал путник, поправляя и заново подвязывая поясом намокшую накидку, после чего перехватил поудобнее верный посох и резвой рысью бросился ко все еще таращащимся во двор стражникам, по счастливой случайности стоящим к нему спиной.
Время и место не располагали к излишнему шуму, по этому путник обошелся без обычного, так и рвущегося с губ боевого клича, заменив его всего лишь яростным рыком, который, тем ни менее, оказал на двух стражников – товарищей тех, кто внезапно получили по головам, должный эффект. Когда два тела рухнули лицом в грязь, а рядом с уцелевшими, из отбрасываемой стеною тени, возникло нечто широкое, развевающееся, измазанное грязью и с рычанием размахивающее над головой толстенным посохом, нервы стражников не выдержали. Вопя что-то невразумительное о демонах, оба припустили во двор, надеясь затеряться среди других людей, суетящихся на его освещенном пространстве.

Сколь бы эпохальные события ни портили нервы людям, всякий раз готовы произойти более или менее эпохальные события, готовые попортить нервы в куда большем количестве – этот вековечный закон не устарел ни на йоту, вновь и вновь доказывая свою действенность в данный момент господину Нибуи Сабуро.
Вышеназванный господин майор рано утром отправился на совещание в штаб командующего авиационной дивизии, откуда вернулся в девятом часу утра в настроении куда более угрюмом, чем до того.
Среди прочих «обрадовавших» командира полка, новостей, были ужесточение норм экономии авиационного горючего, что напрямую уменьшало количество самолето-вылетов полка, а следовательно, время, которое его самолеты могли «висеть» над полем боя, осуществляя прикрытие и поддержку своих частей, а так же бомбово-штурмовые удары по противнику. Но, кроме того, это ужесточение норм расхода рубило на корню всю летно-тренировочную программу, без выполнения которой не стоило и надеяться на превращение разношерстного, на две третьих состоящего из новичков, соединения, в полноценную боевую часть, чего майор в данный момент желал более всего на свете.
Маленький юркий «Курогане», немилосердно переваливаясь на складках местности, наконец, доставил господина Нибуи на территорию вверенной ему части. Покинув кабину, майор раздраженно окинул взглядом расположение части, но с легким чувством гордости отметил, что придраться не к чему – личный состав занимался согласно расписанию. На взлетную полосу как раз выруливали два звена «Зеро» из второй эскадрильи, отправляющиеся на патрулирование линии фронта, а у дальнего ангара, рядом с которым застыла фигура часового, трое механиков латали поврежденный во вчерашнем бою, новейший истребитель. Пилот опытной машины с одним из механиков в этот момент готовили к вылету временную замену раненому самолету – наскоро заштопанный «Зеро» из первой эскадрильи, пилот которого из-за тяжелого ранения в бедро, попал в госпиталь.
Дернув щекой, полковник с тоской взглянул на крылатую, готовую подняться в небо, машину, затем перевел взгляд на свои, обтянутые белыми перчатками, кисти рук, вытянул их перед собой, и, вновь дернув щекой, опустил наполненный болью взгляд – обе кисти нервно подрагивали, слушаясь хозяина, но подавая четкий сигнал: «На нас особенно можешь не рассчитывать». Стиснув зубы, господин Нибуи размашистым шагом направился в штаб полка, где немедленно имел деловой разговор с начальником штаба – отличным боевым офицером с непревзойденным аналитическим умом и цепкой памятью, которого весьма уважал. После уточнения ряда первоочередных вопросов, речь дошла и до второстепенных, с точки зрения высшего командования, но не менее важных для жизни полка в целом, проблем. Одной из них, было совместное решение штаба авиадивизии и штабов пехотных частей, осуществляющих наступление на Порт-Морсби.
Пехотинцы, резонно требовали от авиаторов как можно более широкой поддержки в проведении наземных наступательных операций, так же настаивая на увеличении времени , которое самолеты полка проводят над линией фронта, и улучшении координирования действий авиационного и наземного командования. Авиаторы не менее резонно ссылались на жесткий лимит топлива, выделяемого на проведение операций каждые сутки, при этом, соглашаясь, что более четкое координирование действий должно принести свои плоды с минимальными затратами ресурсов. Плодом этих обсуждений и было решение о передислокации стационарных точек службы радиообмена аэродром-самолет из зоны базирования в создаваемый координационный центр на хребте Гряды Оуэна, с их дублированием. Иными словами это означало выделение от каждой авиационной части по лучшему радисту с соответствующим оборудованием, который, перебазировавшись в создаваемый на хребте отдел штаба дивизии, будет осуществлять куда более устойчивую связь с самолетами над линией фронта, являясь промежуточным звеном и передавая необходимую информацию на аэродром базирования.
Решением командира полка и начальника штаба, для этой операции выделялся лейтенант Ямаширо, которому предстояло к полудню собрать личные вещи и с походным комплектом радиостанции ожидать у штабного ангара прибытия транспорта.

Замок Окаяма, февраль 1601 года

Судя по всему, эта ночь является воистину Ночью Странных Деяний – к такому выводу пришел сжимающий в вспотевших, не смотря на ледяной ветер, ладонях, посох, путник, взирающий на завершение суеты у моста.
Когда до его ушей донеслись звуки призывной, чарующей мелодии, он вцепился в посох, вложив всю силу воли в этот жест и желание остаться на месте, не поддаться и понять, что же все таки, во имя всех ками тут происходит. Лишь огромное упрямство, помноженное на неутоленное любопытство, позволили закутанному в накидку страннику устоять и не направиться вслед за мелодией, которая проникала в самую душу, навевая воспоминание о детстве, веселье, празднествах и сладких рисовых колобках.
Глаза он успел протереть уже дважды и протер бы и в третий раз, если бы подобный поступок смог бы разъяснить сложившуюся ситуацию, но так как ума от протирания глаз отчего-то не прибавлялось, оставил это дело и, удивленно встопорщив усы, взирал на то, что происходило.
Невысокая серая тень, столь успешно гонявшая по мосту перепуганных стражников, неожиданно потеряла к ним всякий интерес, как только они подпали под очарование влекущей мелодии, устремившись на поиски ее источника. Словно бы даже несколько разочарованно пожав плечами, тень опустилась на четыре конечности и, на бегу покрываясь светлой, в мечущемся свете фонарей, шерстью, понеслась к воротам, за которыми и скрылась, только мелькнул длинный рыжий, с белым кончиком, хвост.
Не успел путник собраться с мыслями – не попытаться ли протереть глаза еще раз, для верности, так сказать, как из-под моста показалась высокая и широкоплечая, странно знакомых очертаний, фигура. Эта фигура, без сомнений принадлежащая одному знакомому самураю, ранее ронину, а сейчас главе клана, почти в точности, как только что исчезнувшая четвероногая «тень» пожала плечами, после чего с громким, слышимым даже здесь вздохом направилась к открытым настежь воротам замка, явно намереваясь скрыться за ними.
Ожидать далее в бездействии путник посчитал пустой тратой времени, тем более, что большая часть настолько заинтриговавших загадок этой ночи разъяснились столь простым образом, но меньшая часть все еще требовала разъяснений и, не успокоившись, терзала душу любопытством. По этому, не теряя больше времени, он перехватил поудобнее тяжелый посох и, стараясь шуметь как можно меньше, осторожно направился к воротам вслед за старым знакомым, встретиться с которым как раз и намеревался, направляясь по дороге к городу, пока не был привлечен шумом и неразберихой, захватившей в эту ночь неприступный замок.
Странник крался вслед за знакомым, кривовато улыбаясь в усы и размышляя, что готов поставить полноценное коку на то, что именно этот человек, и гонявшая стражников по мосту «тень», вместе, либо по отдельности и были причиной переполоха и ночной суеты в замке, а значит теми странными событиями, свидетелем которых он стал, дело отнюдь не завершиться.

Замок Окаяма, февраль 1601 года

Бодрым, по ночному времени, шагом, опирающийся на увесистый посох, странник, по широкой дуге обогнул главную башню, все больше смещаясь в сторону берега реки, пока, наконец-то, его взгляду не открылся вид на всю ширину этой стороны укреплений замка.
Судя по всему, предположения о том, что основные события этой ночи в замке и окрестностях, будут происходить именно с этой стороны, вполне подтвердились – у подножия стены мелькал свет фонарей, метались фигуры, раздавались крики ужаса, смешиваясь в холодном воздухе с хриплым боевым кличем и долетая до привычных к звукам битвы, ушей странника дикой, незнакомой мелодией. Можно было понять, что у подножия башни происходило что-то необычное, похожее и одновременно не похожее на схватку преследовавшей ночных «гостей» стражи, с беглецами, но вот что именно – оставалось задевающей самолюбие странника загадкой, которую стоило, и должно было разрешить.
Придя к такому решению, закутанный в промокшую накидку путник, стараясь не привлекать к себе внимания, направился вдоль берега реки поближе к сдвинувшимся цепочкой огням, уже на берег, к месту, откуда мелькал свет и неслись отчетливо слышимые лязг клинков, и дикие вопли.
Приблизившись к источнику суматохи, кряжистый путник остановился и попытался протереть удивленные глаза, отказываясь верить в то, что в этот миг со всей отчетливостью они видели. По деревянным доскам не столь уж далекого моста, словно перепуганные куры, с лязгом и топотом врассыпную носились до зубов вооруженные стражники, улепетывающие от какой-то невысокой тусклой фигуры, с завидным проворством старающейся на повороте настигнуть их, словно прокравшаяся в курятник и вершащая разбой, лиса.

Склон горы Асама

Долгий переход, камни под ногами, вес мешка за спиной, тихие разговоры спутников – чаще всего недавно встреченного носильщика с остальными, особенно с юным воином, все это успокаивало, притупляло настороженность, навеивало воспоминания, но не могло полностью избавить шамана от уже проснувшихся сомнений. Старое Солнце шагал с невозмутимым лицом, словно ничего необычного не происходило, но разум его находился в сомнении. Странная женщина, так вовремя повстречавшаяся на пути, в тот момент, когда злые духи в очередной раз настигали путников, не давала ему покоя. Странная женщина, чью великую силу он ощущал почти осязательно, но не мог понять суть этой силы, дружелюбна или враждебна она, беспокоила его, будила сомнения и настораживала.
Даже во время трапезы в крестьянской хижине, даже отдыхая после нее, краем уха прислушиваясь к разговорам спутников, индеец время от времени поглядывал на женщину, пытаясь понять ее силу, почувствовать ее во всех оттенках, оценить ее, но не преуспевал в этом трудном деле. Он пробовал одну молитву за иной, стараясь не привлекать внимания окружающих, совершал малые, не требующие жестикуляции обряды, искал ответ, но не находил его. Наконец, Старое Солнце устало прикрыл глаза и решил на некоторое время прекратить выматывающие его поиски ответа, слушая беседу самурая и жреца Распятого Бога. Он слушал плавное течение их речи и погружался в поток воспоминаний, сплавляясь по которому в прошлое, заново видел картины успехов и неудач, радуясь первым и без злости принимая вторые. Он вновь, как в четырнадцать лет в одиночку постился на вершине Горы Семи Вождей, вновь как шестнадцать охотился на серого медведя – Гитчи Мокве, вновь участвовал в обрядах, силой духа преодолевал слабость своего тела, отдавая себя на пытки в праздник Отца-Солнце. Он вновь проходил свой путь, черпая из воспоминаний силу и уверенность в себе и своем пути, отдыхая душой и телом от хлопот нынешнего дня.
Не почувствовав как это произошло, Старое Солнце уснул, но чутким, готовым в любой момент прерваться, как только обостренное чутье подаст сигнал опасности, был его сон.

Makiliar
Всецело солидарен с вами, прикл можно сказать в коме, по этому нужно менять идею прикла и сам сюжет, возможно это стимулирует игроков писать.
Иначе и правда проще закрыть прикл и не засорять тему.

Замок Окаяма
конец февраля 1601 года

Широкоплечий странник некоторое время наблюдал за стражей на стене, но так как никаких достойных его внимания событий, кроме обычно суматохи вызванной приказом: «Лови его! Хватай его!» не наблюдалось, опирающемуся на посох человеку стало скучно.
Пробурчав себе под нос нечто колоритное, мол, даже переполох поднять не могут так, что бы на это было интересно смотреть, мужчина поплотнее закутался в накидку и направился вокруг стены замка, рассудив, что если тревогу все же подняли, то не без причины, и если с этой стороны одна лишь скука, то по идее, с другой должно происходить все самое интересное.
Он шел быстрым широким шагом насколько мог тихо, намереваясь обогнуть подножие главной башни по возможности не привлекая внимание всполошившейся стражи к своей скромной персоне. Изношенные соломенные сандалии ступали по схваченной морозцем корке на влажной земле не оставляя следов пока главная башня разворачивалась, открывая путнику свой вид с иной стороны. Увесистый посох в широких ладонях странника казался бамбуковой тросточкой, раз за разом легко прикасаясь к смерзшейся земле так плавно и быстро, словно наносил ей неотразимый удар.

Склон горы Асама

На появление маленького человечка с большой корзиной за спиной, Старое Солнце внешне не отреагировал никак. Хотя бы потому, что к своему стыду не смог почувствовать его присутствие ни с помощью обостренного чутья, ни с помощью искусства воина, до тех пор, пока скрипнувший под ногой коротышки песок не выдал его местонахождение самураю.
Индеец отнюдь не считал себя величайшим воином, но все же не был и новичком, не раз участвуя в походах и читая следы зверей на тропах так же легко, как невидимые непосвященным знаки силы, при общении с духами. И тем ни менее, все внимание Старого Солнца и весь опыт выходившего один на один против седого медведя, охотника, оказались бессильны перед маленьким, болтающим ногами в воздухе, потому что висит в железной руке самурая, человечком. Это настораживало.
Индеец вновь испытующе взглянул на странную женщину, только что встретившуюся им. Женщину, непонятную, но могучую силу которой, он ощущал почти осязательно. Затем перевел взгляд на коротышку, назвавшегося носильщиком и опять таки не почувствовал ничего. То ли тот и правда был маленьким человечком из стоянки у подножия горы, то ли столь искусно умел скрывать свою истинную сущность, то ли, и эта мысль больше всего заставляла задуматься, присутствие странной могущественной женщины искажало чутье шамана, сбивая его с толку и почти лишая способности чувствовать незримое.
В любом случае, эта загадка была слишком интересной, что бы отказаться от попытки разгадать ее, а значит, стоило взять маленького человечка с собой, что бы расспросить его на привале и провести несколько ритуалов, которые, возможно, помогли бы открыть истину о том, кто и что он на самом деле.
- Пусть идет. – На голос самурая эхом откликнулся голос шамана. – Здесь не место и не время для долгих споров. Пока милостью Отца-Солнце злые духи оставили наш след, нужно пройти так много как сможем, что бы оторваться от их преследования. А если новые знакомцы не понравятся нам, или мы им – на первом же привале каждый сможет идти своим путем.
С неизменным выражением спокойного достоинства на лице, Старое Солнце приблизился к муджине, опустил на камни навязанный неугомонным Малым Духом Леса, мешок и направился вверх по склону, давая понять, что если все за то, что бы взять женщину и коротышку с собой, то и говорить тут долго не о чем – путь впереди не короткий.

Замок Окаяма
конец февраля 1601 года

Над миром стояла глубокая ночь, - лучшее время для охотящихся демонов, ищущих отмщения призраков и просто разбойных людей, когда одинокий, порядком усталый путник, чье тело от ночной прохлады защищала длинная бесформенная накидка, шагал по дороге мимо возвышающегося на обрыве над нею, замка.
Причудливая многоярусная крыша мощного строения, черным пятном застывшего на холме, заслоняла собой далекие звезды. Замок спал, лишь на самом верху - в окне главной башни теплился блекло-оранжевый свет, пробуждая в усталом после пути и порядком продрогшем теле путника желание как можно быстрее оказаться в тепле и уюте человеческого жилища, желательно чайного домика, а не ежится под порывами дующего от реки холодного ветра.
Странник вздохнул, устало опершись на длинный прямой посох, буркнул под нос нечто емкое и предельно не лестное, касательно выдумавших эту мерзкую погоду демонов и взглянул в сторону, где, чуть дальше по дороге, виднелся, манящий теплыми огоньками из окон, призамковый городок.
Странник, буркнул себе под нос еще что-то, высказав свое мнение относительно своего благосостояния и того, что, поскольку с деньгами не густо, придется отказать себе в большинстве удовольствий, ограничившись скромной трапезой и кувшинчиком-иным сакэ. Странник, из чьей ширины плеч можно было бы скроить пару более худощавых мужчин, скользнул рукой под влажную и потяжелевшую накидку, извлек из коробки у пояса что-то белесое и округлое, что немедленно отправил в рот и с аппетитом сжевал.
Достойный староста не преувеличил – будущая невеста была отменной хозяйкой, а рисовые колобки ее изготовления, последний из которых путник только что съел, пусть и меньшие чем обычно, отличались хорошим вкусом, неплохо хранились в пути, да и просто отлично насыщали даже столь немалое тело с отменным аппетитом, каковым обладал путник.
Притопнув ногой, и критически взглянув на состояние потрепанных соломенных сандалий, мужчина тихо крякнул, буркнул что-то совсем невразумительное и, взглянув на темную громаду замка, собрался продолжить путь, как его внимание привлекло суетливое мигание пламени в окнах главной башни. До ушей странника долетел отдаленный шум голосов, пока что больше всего напоминающий гул пчел из потревоженного неумелым сборщиком меда, улья. Шум рос и ширился, уже более ясно слышны были перекликания и топот ног охранников, стремительно разбегающихся по постам, громкий голос старшего каро, резким рыком отдающего немедленные для исполнения, команды, и все более громкий и суетливый лязг оружия и доспехов.
Подобная полуночная шумиха многое могла сказать опытному человеку, каковым странник, причем не без оснований, себя считал. Судя по тому, насколько шумно вели себя стражи на стенах, причиной их мельтешения была неожиданная тревога.
А, так как враждебной армии, готовой обложить неприступное укрепление и попытаться взять штурмом, в округе что-то совершенно не наблюдалось, странник пришел к выводу, что стража не готовится отбить внезапный приступ, а скорее, ловит, пока безуспешно, кого-то, уже находящегося в замке, причем, скорее всего успевшего забраться внутрь под покровом ночной темноты.
Как бы то ни было, поднявшийся шум и не думал прекращаться, а значит, события в укреплении только развивались, будучи пока далеки от обоих из закономерных финалов – и от успешного бегства непрошенного гостя, и от поимки или умерщвления бдительной стражей.
Пропустить подобное зрелище после нескольких дней однообразного, скупого на развлечения, пути, было бы предельной расточительностью, потому мужчина решил понаблюдать за тем, что будет происходить дальше, опершись на посох и окидывая скептическим взглядом ярко освещенную огнем недавно зажженных фонарей, стену.
Странник стоял, с кривой ухмылкой любуясь на действия стражи, одновременно, и мысленно потешаясь над ними, и размышляя, а что бы он сам, делал на их месте, случись подобная жизненная необходимость, и ожидал дальнейшего развития событий.

Конец февраля 1601 года
Деревушка возле замка Ако

Двое самураев и девушка гостили в домике Урусаро несколько часов. Они передохнули, подкрепили свои силы обычной крестьянской пищей и местным сакэ, который оказался весьма недурен, не смотря на то, что о нем говорил хозяин домика, и продолжили путь.
А Урусаро, остался один в опустевшем, и словно, куда менее приятном домике, размышляя, давал он кому-либо, какие-либо обещания, или нет, не важно, но стоять в стороне и скромно ловить рыбку, пока старые знакомые рискуют головой, он не собирается, и потому отнюдь не маялся бездельем. Напротив, следующие несколько часов его жизни, до возвращения в деревеньку, старосты с сыновьями, продававших в призамковом городке утренний улов, были весьма насыщены приготовлениями в дальнюю дорогу и заполнены до краев.
Наконец, когда солнце перевалило зенит, и тени на улице начали удлиняться, Урусаро, одетый в свою лучшую одежду, направился к дому старосты с официальным визитом и был со всем возможным почетом, вскорости, принят. Староста – хитро щурящийся мужчина лет около пятидесяти, больше всего напоминающий крепкий гриб, что бы выковырять который из мха, придется приложить немало усилий, был учтив и приветлив, с невинным выражением поинтересовавшись, что это за шумное столпотворение имело место у домика Урусаро утром, во время отсутствия самого старосты. Гость, не менее учтиво попивая чай, поведал, что этот прискорбный инцидент был вызван излишним рвением и горячностью нескольких молодых благородных господ, не известно по какой причине возомнивших, что он – скромный рыбак является ни больше и ни меньше, чем одним из высокопоставленных мятежников, злоумышлявших против высокочтимого Токугавы Иэясу и принимавших участие в сражении при Секигахаре. Хозяин, с неизменным хитрым блеском в глазах сокрушенно покачал головой, сожалея о чрезмерной горячности некоторых благородных господ, но причине юного возраста лишенных свойственной зрелым людям обстоятельности, и полюбопытствовал, чем именно завершился этот инцидент, с учетом того, что сильно поредевший отряд богато одетых всадников, он с сыновьями встретил при выезде из городка.
Урусаро уважительно поклонившись хозяину дома и вспомнив, сколько времени потратил на то, что бы присыпать пылью кровавые пятна на земле у своей хижины, ответствовал, что прискорбное недоразумение было разрешено на благо обоих сторон и отныне ничто больше не угрожает ни лично ему – Урусаро, ни давшей ему приют деревне. Услышав это, грибообразный староста заинтересованно приподнял брови, ожидая продолжения рассказа и его любопытство было вознаграждено – гость в очередной раз пригубив чай, с достоинством ответил, что успешное разрешение недоразумения случилось благодаря старому знакомому Урусаро, достойному бугейше, который, случайно проходил мимо селения с двумя спутниками и был рад оказать рассказчику эту небольшую услугу. Так же, Урусаро упомянул, что как бы то ни было, но он, как человек честный, считает себя в долгу перед старым знакомым за оказанную помощь. По этому, собирается сегодня же покинуть гостеприимную деревню и ее добрых обитателей, дабы направиться по следам уважаемого бугейши и содействовать ему во всех его делах, в надежде отплатить услугой за услугу, после – вернуться в эту гостеприимную деревню и продолжить размеренную жизнь рыболова. Потому, он просит достопочтенного старосту присмотреть за домиком, на время отлучки Урусаро, а так же хочет сказать, что по возвращении желает взять в жены дочь старосты, так как эта юная дева весьма ему приглянулась, и просит достопочтенного хозяина принять в дар эту скромную сумму. С этими словами Урусаро с поклоном положил перед старостой десяток серебряных монет сложенных стопкой и перевязанных красивой лентой.
Староста помолчал должное время, что бы излишней заинтересованностью не принизить достоинства своей дочери, сделал глоток ароматного чая и с поклоном ответил, мол, ему жутко стыдно, что он вынужден предложить уважаемому Урусаро не настолько красивую девушку, какой тот достоин. Но что его дочь – работящая и хорошая хозяйка, а так же достойная девушка, которая, как он уверен, будет отличной парой для Урусаро, так как она не против выйти за него замуж, а сам староста с женой будут не против породниться с таким добрым человеком. Ответный поклон гостя был еще глубже чем предыдущие. Оба мужчины еще некоторое время побеседовали о всяких мелочах, так как главное было уже сказано, а затем Урусаро попрощался с будущими родственниками, пожелал им всевозможных успехов во время его отсутствия и, когда родители не видели, наблюдал розовый девичий язык, с задорной ухмылкой показанный ему достойной девушкой, - его будущей невестой.
Вернувшись от старосты, Урусаро присел на свою любимую лавочку у дверей, вдохнул полной грудью вечерний воздух и подумал, что иметь собственный дом, - дом, куда хочется возвращаться, где можно жить вместе с молодой женой и растить сыновей, все же очень хорошо.
Взглянув на начавшее розоветь на закате небо, Урусаро вошел в домик, одел и тщательно зашнуровал доспехи и шлем, заткнул за пояс ножны с вновь украшенными цубами, кавалерийским клинком и вакидзаси, после чего, повесил на плечо походную сумку и, тихо скомандовав самому себе: «Вперед!», направился вдаль по дороге, надеясь скоро догнать ушедших днем, долговязого воина из Нары, взбалмошного молодого сацумца юную, но доблестную девушку и рыжего кота у которого уцелела лишь половинка хвоста.

там же
(те же, факт, Китти отдельное спасибо, причем большое)

- Да, он прав... - Урусаро устало улыбнулся, глядя на вспышку юного сацумца и грустно кивнул головой. - Один человек не мог изменить ход великой битвы, самой большой, что я видел хоть здесь, хоть на землях Коре. Скорее, воля ками, чем действия одного человека, даже такого заметного как ты, Мицуке-доно, смогли подтолкнуть недостойного к предательству, а жестокого - к истреблению тех, кто верен слову и клятве.
Воин еще раз пошевелил усталыми руками, улыбнулся и коротко кивнул юноше:
- Входи и ты в мой дом, истинный сын Сацума - такой же скорый на деяния, как твой меч - на удары. У меня найдется дзабутон и для тебя и для юной девы, которая, я теперь уверен, потащилась в неведомый путь вместе с вами.
- Тебе решать, - Мицуке тоже смотрел на Тенкьё. - Мы можем решить свои разногласия. Можем принять приглашение. Можем и отложить бой, мне все равно, когда ты умрешь.
Кряжистый воин кивнул с улыбкой, услышав слова бугейши и подумал, что не пожалел бы нескольких мон на ставку, поспорив с любым небожителем или демоном о том, вступят ли немедленно в схватку Мицуке-доно и Тенкьё-сан, или все же воздержатся от нее, под благовидным и не роняющим честь каждого из них, предлогом. Несдержанность, упрямство и лихость жителей Сацума давно стали поговоркой, но и уроженец Нары, насколько Урусаро смог его узнать, тоже был отличный воин, равнодушный как к чужой, так и собственной смерти. В любом случае, ставка в таком споре была бы вдвое интересней, чем любая другая и результат не смог бы предсказать почти никто, так что даже ставя против Каннон, шансы были бы почти равные.

Конец февраля 1601 года
Берег моря возле замка Ако
(Bishop+Higf+Китти+Reytar)

Усталый воин в хотоке-до, которого местные жители знали под именем Урусаро, узнал бугейшу. Он встряхнул головой, пробурчал себе под нос что-то красочное, с упоминаниями родственных связей они и человека, подобрал с земли ножны и спрятал в них клинок.
- Ты всегда появляешься столь внезапно и своевременно? - Буркнул он, приосанясь и глядя в лицо воину. - Иногда я задумываюсь, а человек ли ты вообще, или все же сродни тэнгу. Ну да это не важно. Думаю, этого юнца стоит отпустить - как бы я ни относился к его родителю, мелочным клятвопреступником он никогда не был.
Не взирая на горделивый вид, старательно демонстрируемый окружающим, Урусаро понимал, что если бы не появление старого знакомого, бой завершился бы довольно быстро и не лучшим образом для него - слишком уж он устал.
- А второго? - ухмыльнулся долговязый воин; его меч так и остался в ножнах. - Того, чьему клану ты служишь.
Он поднялся, давая возможность наследнику Токугавы вдохнуть свежий морской воздух.
- И второго тоже... - Пробурчал Урусаро. - Он хорошо сражался, куда лучше этих разряженных фазанов, и вполне мог выиграть бой. Видно, что от доброго стебля этот, пусть и не лучший, побег.
Кряжистый воин подобрал с земли свою, рассеченную мечем Нобуюки, накидку повертел ее в руках и, с разочарованным вздохом, отшвырнул прочь, после чего вновь взглянул на бугейшу.

1616 год,
склон горы Асама

Еще до того, как за спинами путешественников прозвучал незнакомый женский голос, шаман-пикуни насторожился куда более чем просто перед встречей с алчущим духом. Что-то неясное, настораживающее витало в воздухе, что-то чего Старое Солнце сразу не мог определить. А когда женщина приблизилась и заговорила, шаман понял, что чувствовал исходящую от нее силу. Странную, незнакомую, но отнюдь не расположенную к людям, силу.
Индеец плавным, почти незаметным движением положил пальцы на мешочек с Трубкой Грома, висящий у пояса и подумал: «Если придется схватиться с этой женщиной, то на обряды и молитвы надежда куда сильнее, чем на воинское умение и честное оружие. Мне еще не приходилось встречать таких, как она.»

1598 год, осень
неподалеку от замка Уэда

Этой ночью десятник кавалерии-нагината славного клана Санада спал беспокойно, долго ворочался и что-то исключительно грозное бурчал себе под нос, но упорно не просыпался, хоть и очень этого хотел. Такеда Хидэтада снился плохой, изматывающий, полный ярости и горечи, сон. Сон, из цепких объятий которого он никак не мог вырваться, словно чья-то чужая, могучая воля пыталась запереть его дух в грезах, отвлечь от чего-то важного, что он мог бы вполне предотвратить, остановить, задержать убегающее мгновенье. Мгновенье, после которого только боль, позор и смерть – словно над головой смыкается зеленоватая морская вода и тебя тянет, тянет все глубже, туда где нет воздуха и где все твоя сила и гордость – ничто, если не сможешь удержаться на поверхности в это решающее мгновение.
Спящий кавалерист рванулся всем телом, словно пытаясь плыть и, сквозь сон прорычал настолько крепкое выражение, что, услышав такое, сам проснулся и обвел соловыми глазами комнату, в которой ночевал вместе с патэрэном и Олури-химэ. Он встряхнул головой, прогоняя остатки кошмара и переплетя пальцы, горячо помолился Каннон, а затем вскочил на ноги.
Такеда Хидэтада не помнил во всех деталях мучавших его видений, но кое-какие их обрывки, которые задержались в памяти достойного десятника, наводили на очень нехорошие мысли, поневоле заставляя быть предельно подозрительным. Так, среди прочего, Хидэтада запомнил сияющий, подобно лучшему из фонарей, диск луны в темных небесах, который внезапно закрывали черные крылья, роняющие сверху, подобные сгусткам пепла от сгоревших свитков, полных священных письмен, перья. Он помнил лунный отблеск на бледном, слишком правильном, для мужчины, лике и странный голос, звучавший у него в ушах, голос который то шипел подобно змее, то поднимался, словно звуки, издаваемые бегущим по перекатам ручьем.
Голос, звучание которого слагалось в незнакомую, но будящую в груди нехорошие предчувствия, песню:

Не спи же, о, Дева, не спи – мой конь под седлом
И я отпускаю чёрную птицу с плеча
В глазах отражаются звёзды крошащимся льдом
И пальцы смыкаются на рукояти меча
Под пологом ночи, под солнцем, в кромешном аду
Пусть ляжет мой путь, ведь ещё не проигран мой бой
Судьбу не обманешь, и я тебя всё же найду
Запомни – однажды я снова приду за тобой.

Не спи же, о, Дева, не спи – подковы звенят
Холодные искры меча отмечают мой путь
Вскипела река, и твой дом уж пожаром объят
Надежда разбита о камни – её не вернуть.
Ты зря тратишь время на поиски зла и добра
Хмельное вино обернётся безвкусной водой
Ты видишь – беда отражается в пляске костра
Осталось немного – я скоро приду за тобой.

Не спи, о, Дева, не спи – мятеж во дворце
Предательства крепкие цепи сомкнулись вокруг
Я вижу, как страх возникает на бледном лице
И зова не слышит надежный и преданный друг.
Ожившим кошмаром твоим я у цели стою
Я меч, занесённый над миром самою судьбой
Не смей шевельнуться, не смей – ты стоишь на краю
Быть может спасу, но однажды приду за тобой…*

«Когда за дело берутся военные…» - хрипло произнес под нос Тритон, косясь на Седого. – Не смеши меня, парень. Видел я этих военных и вдоль и в поперек, хоть наших, хоть российских – фигня та же самая. «Горцы покричат, попляшут и по домам разойдутся. Доукомплектовываться некогда – вперед!» - И танковый батальон без прикрытия и поддержки, с неполным боекомплектом, а некоторые машины и без такового колонной входят в город и сгорают как свечки. Вот тебе, что происходят когда за дело берутся военные – мой старший брат был там в декабре 1994-го, инструктором служил, учил одних горцев бить других – гражданская война у них была, пока русские туда не вломились - видел все это.
Титаренко страшно захотелось сплюнуть на землю в сердцах, но откидывать герметичный щиток было лень, гадить внутри костюма совсем не дело, и он сдерживался. Вся эта история нравилась ему все меньше и меньше – не подбором основной части личного состава для группы – с этим был порядок. Кот и он сам, Красотка и Седой были не зеленью подкильной, вполне могли, при должной удаче, довести разыскивающего брата парня до окрестностей Черного Леса, ну а что было бы дальше – уж как фарт ляжет. Места там глухие. Но вот совершенно «зеленая» девчонка, которую с какой-то блажи вздумал опекать такой старый волк как Кот, да еще и с отсутствием мозгов но избытком гонора, это было, как любил выражаться племянник Триотна: «Полный Ахтунг!». В довершение всего, «зеленую» девицу, устроившую сцену: «Не подходи ко мне! Я на вас обиделась!», звали Слава. Тритон ничего против ее имени не имел, вполне ярко себе представлял как еще одна подобная выходка и «погоня за Славой» могут привести всех их к окончательному карачуну. Сергею жутко хотелось самозабвенно выматериться, но ругаться при женщинах было делом постыдным, потому он передумал давать волю чувствам, задумчиво проверив, как себя ведет затвор АКС-а и кивнув Седому, мол сейчас дотреплются и пойдем уже куда-то, не отставай, компаньен.
Наконец, когда все сопли были утерты, а сентиментальные фразы закончились, группа направилась в сторону Темной Долины, двигаясь обычной манерой – редкой, готовой, при появлении опасности с фланга, слиться в защитный круг, цепочкой.
Впереди уже маячила старая фабрика и когда эфир разорвала фраза: «Внимание, 12 часов - противник!», Тритон отреагировал как обычно – взгляд на датчик аномальной активности, все ли вокруг тихо, а затем – упасть на колено, по-утиному бодро заковылять к ближайшему укрытию и засесть за ним, уперев приклад в плече и выискивая сквозь оптику ПСО-1 видимые цели на территории фабрики.
- Сектор чист, противника пока не фиксирую. – Буркнул Тритон в микрофон шлема, вглядываясь в прицел.

(Далара+Bishop+Higf+Reytar)

По правде говоря, выдр выглядел более уставшим, чем миссионер, так как явно захватил больше, чем было легко нести, и его душу отогревал только взгляд на мешки за спиной Старого Солнца, по сравнению с которым его собственный сразу, казалось, становился меньше и легче. Сперва он что-то весело говорил, потом начал жаловаться на жару, а затем вообще замолчал, только отвечая на вопросы, причем непривычно коротко для себя.
- Наверху обитает много демонов, и разных, - громко сказал отец Андрео. - Нам надо быть готовыми.
Старое Солнце шагал вслед за самураем, стараясь дышать как можно тише, но время от времени тяжело переводил дух - вес двух мешков наполненных пищей давил на плечи подобно юному Большому Медведю. Так же, как тяжесть на плечах, вид суровой горы впереди невидимо давил, заставляя уменьшать шаг и мечтать о скорейшем привале, во время которого хотя бы один из мешков силами всех путников изрядно полегчает, а путь на голую вершину станет немного длиннее, отдаляя миг подъема. Даже видавший жизнь с всевозможных сторон, шаман чувствовал себя не лучшим образом, глядя на возвышающуюся впереди гору, мысленно желая себе оказаться подальше от нее, пусть даже на заброшенном, полном алчущих духов стойбище. Пусть даже покинутом стойбище племени Кроу - заклятых врагов народа Черноногих, даже там, как подумалось индейцу, было бы куда уютнее и безопаснее, чем на горе, к которой они подходят все ближе и ближе.
Неожиданно споткнувшись и чуть не рухнув под весом двух тяжелых мешков, шаман мысленно пожелал Духу-Выдре похудеть раза в три, а так же быть оттасканным его противником Духом-Вороном за уши, что бы впредь не слишком заботился о сбережении своей пухлой фигуры и не жадничал чрезмерно.

Склон горы Асама

-Угх! – Все что смог произнести потрясенный настойчивостью и запасливостью Духа-Выдры индеец, пытаясь забросить себе за плечи в дополнению к уже выбранному, еще и этот мешок.
– Хорошо, о Малый Дух Леса, я попробую нести этот мешок тоже, но с такой нагрузкой мне придется идти медленнее, чаще делать остановки и больше есть, что бы восстановить потраченные силы. Так что в любом случае, больше ты возьмешь в путь пищи, или меньше, тебе придется немного похудеть. – Произнес себе под нос Старое Солнце, пошатываясь под тяжестью мешков, шагая туда-сюда у хижины, что бы привыкнуть к их весу.

борт "Миёко"

«Да это явно не «Монитор», и не старина - «Саламин» - В который уже раз думал капитан-лейтенант Тополевский Станислав Казимирович, новоиспеченный командир БЧ-3 крейсера ВКФ «Миёко», нажимая клавиши настройки под экраном, на котором в реальном времени отображался график изменения мощности реакторов, обеспечивающих тягу фотонных двигателей, со все увеличивающейся скоростью несущих корабль по курсу.
Тополевский полюбовался очередной, возникшей на экране, кривой, степенно кивнул своим мыслям, и захлопнул защитную панель, взглянув в лицо испытующе взирающего на него дежурного механика.
- Продолжайте текущие работы согласно графика. Если асимметричная десинхронизация опять проявит себя в работе 4-го и 6-го энергоблоков, ставьте меня в известность немедленно, будем принимать меры. Если этого не произойдет, ничего пока что предпринимать не будем – судя по записям моего предшественника вас изрядно заездили пока корабль готовился к походу. Я буду в своей каюте – продолжу ознакомление со схемами систем корабля, работы еще немало. – Капитан-лейтенант приложил указательный и средний пальцы к козырьку форменного флотского кепи, обращаясь к подчиненному. – Удачного дежурства!
Механик ответно откозырял ладонью, не заметив, что козырек его форменного кепи сдвинут на затылок, а над переносицей, вместо символа ВКФ, поблескивает, выбившийся из-под кепи вихор. Тополевский еще раз окинув взглядом пультовую и фигуру дежурного, упакованную в порядком измятый форменный комбинезон, и ничего не сказав, покинул помещение, направившись в обратный путь по переходам корабля, стремясь вернуться в положенную ему по должности каюту, в которой безвылазно провел несколько часов после взлета, корпев над технической документацией.
Этот корабль уже много раз за столь короткое время, удивлял его как новшествами, так и обилием «детских болезней» свойственных любой, только что сошедшей с кульманов конструкторов, технике. Станислав соглашался с конструкторами в необходимости дублирования жизненно важных для крупного боевого корабля схем, таких как жизнеобеспечение или питание зенитных батарей малого радиуса действия. Так же он понимал, что питание разных линий схемы требуется производить от различных реакторов, дабы в случае выхода из строя одного из них, что в бою было делом совершенно житейским, это не привело к потере боеспособности всего корабля, лишая его способности обороняться, маневрировать, или обеспечивать жизнедеятельность находящихся на боевых постах, членов экипажа. Но вот чего он никак не мог понять, – почему создатели столь совершенной, не похожей на корабли, на которых доводилось служить ранее, машины, умудрились провести дублирующие цепи столь близко одна от другой, да еще и не обеспечив их должной защитой от повреждений каждую в отдельности. Почему защищенный силовой ввод проходил, чуть ли не вплотную с бронеплитами обшивки корабля, да еще столь причудливо, что достаточно было одного мало-мальски сильного, повредившего бронекорпус, попадания, и батареи малого радиуса по одному из бортов тут же замолчат, так как их излучатели окажутся просто лишенными энергии. Почему, наконец, когда столько внимания оказывается обеспечению бесперебойности работы этого плода сумрачной конфедеративной мысли – невиданной дальности прибора обнаружения и идентификации целей, все прочие энергетические системы корабля, даже питание торпедных аппаратов, запроектировано настолько неудачно, словно являются не более чем придатком к прибору обнаружения, что сравнение: «одетый наспех башмак, на пару размеров меньший, чем нужно» приходит на ум в первую очередь.
Командир БЧ-3 капитан-лейтенант Тополевский шагал по коридорам вверенного в том числе и ему, крейсера и не находил ответа на все эти «почему». Но он был твердо уверен, что вернется в каюту и продолжит поиски ответов на эти вопросы, и будет выматывать себя этими поисками до седьмого пота, лишь бы заглушить, с каждым днем все больше грызущую его изнутри, боль. Боль, которая не ослабевает с того рокового дня, когда пламя потекло равнинам, а воздух превратился в раскаленный коктейль из оплавленных частиц всего, что некогда было живым и неживым.
Капитан-лейтенант Тополевский не сомневался, что сможет исполнить порученное ему Дело наилучшим образом, как того требует его честь и память о тех, кого уже не вернуть.

Склон горы Асама

- Действительно полдень… - Подумал Старое Солнце услышав слова Малого Духа, после чего поднял глаза вверх и улыбкой поприветствовал ласковые лучи стоящего в зените Дневного Светила. – Пора выступать. День длинный, но когда Отец Солнце задернет шкуру у входа в свое типии, дабы на земле наступила ночь, многие скрывающиеся от яркого света голодные духи, будут чувствовать себя уже не перепуганными беглецами, а хозяевами. Собраться и выступать – самое время.
Индеец пришел к выводу, что собирать-то ему особо нечего. Он скользнул безразличным взглядом по грязной, порванной рясе, служившей ему в качестве плаща, по кожаному ремню, обмотанному вокруг талии подобно поясу, по пустым ножнам на боку, в которых не так давно покоился верный нож, оставленный на месте схватки с сильными злыми духами, напавшими у хижины старика – сына Великого Змея.
Ножа было жаль. Давным-давно кем-то мудрым было сказано, что каждый воин срастается душой со своим оружием. Старое Солнце не был исключением из этого правила – тяжелый, длинный, отлично отцентрованный клинок, выкованный из металла, отлитого в родном городе Вождя Педро, давно и прочно занял место части души шамана, словно переброшенное через ручей бревно, связывая две столь разные части жизни, до прихода бледнолицых и после этого.
Как бы то ни было, отправляться в путь действительно было самое время и подготовка к выступлению, похоже, была в самом разгаре – Малый Дух Леса натаскал большую кучу всевозможных мешочков, свертков и котомок, сложив их перед хижиной и с видом исполненного долга, взирал на этот, наводящий на окружающих священный трепет, холм.
С легкой улыбкой шаман, не вставая с места, прямо от стены хижины, где сидел, скрестив ноги и предаваясь размышлениям с утра, взглянул на довольного Малого Лесного Духа и только хотел задать вопрос, где же тот многочисленный военный отряд, который он собирается кормить всей этой горой пищи в течении дальнего похода, как вдруг ощутил присутствие еще одного Малого Духа. Этот новый дух был совсем не таким, как уже знакомый Дух-Выдра, с гордым выражением мордочки стоящий у кучи мешков, но тем ни менее от присутствия новоприбывшего не возникало того тяжелого, давящего ощущения, какое всегда вызывали у живых – Алчущие Духи, а значит вред путникам этот новый дух мог причинить лишь в случае, если его сознательно обидели.
Мгновенно вспыхнувшая перепалка между Духом-Выдрой и Духом-Вороном показала, что сознательно обидеть духа тут могут проще простого, причем сами же духи, между которыми, как теперь стало ясно, была какая-то вражда. В эту вражду, невзначай, словно по воле случая, тут же вмешались высокий самурай и падре Андрео, а затем и мальчишка, который, взял Духа-Ворона под свою защиту.
Старое Солнце с неизменной улыбкой наблюдал за разворачивавшейся, но так и не превратившейся в сражение, сварой, а когда она угасла, поднялся на ноги. Он приблизился к куче свертков, выбрал один из них – не самый большой, но и не самый малый, а как раз такой, какой бы смог нести в долгом пути взрослый мужчина, не слишком уставая и не теряя силу, которая может пригодиться ему для боя. Взвалив мешок на плече и, поудобнее устроив его за спиной, индеец уважительно поклонился пристроившемуся на запястье мальчишки, Духу-Ворону, сказав:
- Привет Тебе, Малый Дух Леса! Правду сказал мудрый Жрец Распятого Бога - Андрео, Гитчи Маниту заповедовал мир всем своим детям, посему, если хочешь что-то сказать, то говори, а нет – лети своею тропой и да будет твоя охота удачной. Нам некогда затевать битву с тобой, сколь бы мудрым и сильным ты себя не почитал. Нас ждет дальняя и опасная тропа, а Отец Солнце уже в зените и час выступать давно настал, если мы хотим пройти хоть сколько-то большой кусок до темноты.
- Тебе же, о Учтивейший из Духов… - Старое Солнце в свой черед поклонился выдру. – Я скажу: великое дело ты совершил, собрав всю эту пищу, которой можно было бы кормить многих воинов долгий срок, и предложив ее всем нам. Но сам посмотри – нас вместе с тобой только пятеро, при этом воину не стоит отягощать себя тяжелым мешком, ведь ему нужно быть готовым к бою. Значит, нести продукты на себе могут лишь четверо из нас и один из них – юный воин, почти что мальчик. Всю эту гору пищи нам не унести, как бы мы ни старались. Так может давай спрячем большую часть продуктов до лучших времен, а с собой возьмем лишь самое необходимое в пути, легкое и сытное, тем более что время проходит и нам давно пора быть в пути?

Десятник кавалерии-нагината славного клана Санада, Такеда Хидэтада наблюдал за сценой одаривания Олури с расстояния нескольких шагов – он подтягивал подпругу. Демон-У, обычно весьма вредный и своенравный жеребец, на этот раз вел себя тише воды и ниже травы, лишь недовольно косил на всадника глазом и гневно фыркал, но никак не пытался творить пакости, до которых был большой мастак, и, признаться, Хидэтаду это радовало.
Пока Олури находилась в поиске нелегкого решения, как не обидеть ни одного из названных старших братцев, десятник наконец-то нашарил в сильно исхудавшей седельной сумке то, что старательно разыскивал уже долгое время.
Приблизившись к Такамори и Мицуке, чьи подарки Олури-химэ только что, с милой непосредственностью, приняла, кавалерист с искренним уважением поклонился каждому из них в отдельности и протянул по кувшинчику отличного сакэ из остатков изрядного запаса, употребленного дружной компанией на посвященном луне празднестве и произнес:
- Благородные господа, прошу вас принять этот скромный дар в память о совершенном вместе путешествии. Это очень хорошее сакэ, оно поддержит вас когда трудно, согреет когда холодно и притупит печаль, если тяжело на душе, напомнив о празднике луны, во время которого мы вкушали подобное. Мы все вместе прошли немало ри, видели множество чудес, много раз обнажали мечи, сражаясь на одной стороне, и каждый миг этого похода для меня был честью. Мой долг – доставить Олури-химэ в замок Белого феникса, тем более что так и не удалось найти и доставить туда же ее младшего брата. Судьба каждого из вас ведет вас своим путем, по этому сейчас, в час расставанья, благодарю вас обоих и надеюсь на то, что еще когда-нибудь пути каждого из нас вновь пересекутся.
С этими словами, Хидэтада еще раз поклонился, а затем, вскочил в седло и, надев на голову украшенный рогами шлем, затянул подбородочный ремень, произнеся, обращаясь к подопечной:
- Пора в путь Олури-химэ. Господин с нетерпением ждет вас. Путь впереди еще долгий, а заставлять господина ждать, так же как и вам пребывать без должной свиты – недостойно юной госпожи столь высокого рода.
С этими словами, кавалерист толкнул коленями бока верного скакуна и Демон-У, с угрюмым выражением морды в очередной раз покосившийся на седока, уверенным шагом направился вперед, старательно задирая неровно торчащий пучок коротких волос, оставшийся от, донедавна роскошного, с длинным блестящим волосом, хвоста.