совместно с бабкой Гульдой

- Вы прекрасны, Мадлон, - буквально промурлыкал Франсуа.
Сладко потянувшись, он обнял девушку и прикрыл глаза, наслаждаясь последними минутами спокойствия перед суматохой, царившей во дворце, которая, как бы это ни было прискорбно, должна была затронуть и его. «Вернее, - подумалось Люсьеру, - Я сам вольюсь в этот бесконечный поток, захлестнувший, кажется, все на свете блестящей помпезностью, сколько я еще выдержу, прежде чем сорвусь и буду казнен? Ах, нет, ведь где-то в шкафу у меня есть всегда улыбающаяся маска».
– М-м-м, – блаженно протянула Мадлон, – но в глазах уже таяла пелена счастливого беспамятства, взгляд уже искал платье (не смялось ли?). – Сударь, вы поможете мне затянуть корсет? Не хотелось бы тревожить вашу сердитую служанку...
Когда корсет затягивают не руки подружки, с которой живешь в одной комнатке над портняжной мастерской, а ловкие и ласковые мужские руки... о, этот процесс грозит затянуться!
Но всему приходит конец - и вот уже Мадлон у дверей...
– Ой, а рубашки! Могу ли я сказать мадам, что клиент доволен работой нашей мастерской?
Франсуа весело улыбнулся и кивнул.
- Передайте ей, что рубашки пришлись мне по вкусу, - прошелестел его голос. – Я доволен и, быть может, в скором времени сделаю новый заказ.
Закончив говорить, юноша, не отводя глаз, красивым и медленным жестом послал девушке воздушный поцелуй и слегка поклонился.
Уже на пороге Мадлон обернулась и сказала с намеком:
– Ах, сударь, эти рубашки шила я...
И дверь затворилась за лукавым бесенком...
- Очень милая особа, - вновь потягиваясь, произнес Люсьер, - приятна и легка в общении… Но нас ждут неотложные дела: мне нужно спасти короля, без меня он рискует помереть от скуки.
Франсуа улыбнулся откровенной фальши в своем голосе и принялся одеваться.

Шут поклонился Рюдо и бабке Гульде, показал язык Торвику и теперь сидел за столиком, отвешивая щелбаны бубенцам на своем разноцветном колпаке, когда к нему снова обратились.
- Зачем? - непонимающе повторил он заданный вопрос. - Признаюсь, я и сам не знаю зачем. Стихи находят меня, не я их, так что каждый раз это спонтанное сиюминутное настроение. Хотя в этом стихотворении, я быть может описал свое видение Петербурга.

Шут, нервно куривший в сторонке все это время, не выдержал непосильных тягостей столь долговременного ожидания, и подошел к закутанному в белоснежный плащ мужчине.
Гордо звякнув бубенцами, он произнес:
- Не сочтите за шутку, но я согласен! - поклонился он, чуть не упав. - Только давайте сразу договоримся про поединок: вы отвечаете за смешанный, а я за смешной.
Шут посмотрел на мужчину, и весело улыбнулся. Только глаза не смеялись, в них была неуверенность и в то же время хитрость, говорившая: "смешные фокусы могут быть опасны".
- Только сразу предупреждаю: черный юмор никто не отменял, - подмигнул он. - Только сначала давайте познакомимся, Я - Mimicus Eris.
Шут протянул руку, все так же прямо смотрел на мужчину.

Солнце жарило черную плоть изуродованного человека, привязанного к столбу позади одной из хижин. Он почти не шевелился, и только по часто вздымающейся груди было видно, что он еще жив. Чуть поодаль от него стоял молодой охотник. Он впервые видел этого человека, но ему рассказали, что его зовут Гупа и он одержим. Это было понятно, как еще он мог выжить один эти два года, после изгнания.
Когда его только привели в деревню, почти никто не узнал бывшего соплеменника, но никто не был рад видеть прогневившего духов. Ходили слухи, что он убил льва и съел его сердце, и глубокие шрамы от когтей на спине Гупа были тому подтвержденьем.
Так или иначе, вскоре он будет принесен в жертву богам и все знали об этом.
Вдруг Гупа приподнял голову и не открывая глаз простонал что-то невнятное. Молодой охотник сразу напрягся, ему было велено не приближаться к пленнику. Но ему сказали, чтобы он давал одержимому глоток воды, чтобы тот е умер от жажды раньше времени.
Гупа снова простонал, и охранник налил из кувшина плошку воды и подошел к нему.
Одним большим глотком Гупа осушил ее, и, не открывая рта, взглянул на юношу. Пристально и внимательно, как змея перед броском. Внезапно он резко подался вперед, насколько позволяли тугие веревки, и выплюнул воду в лицо охраннику. Тот отпрыгнул назад, в ужасе глядя на одержимого, сердце охотника бешено колотилось.
А Гупа надрывисто хохотал и метался, словно в конвульсиях. Его глаза безумно вращались, а в широко открытом рту дергался обрубок языка.
Молодой охотник собрался с духом и с силой ударил Гупа кулаком в челюсть.
Одержимый успокоился и вновь обвис на столбе.

Кумаал еще долго сидел возле уже мертвого мага и смотрел в его застывшие глаза. Зло улыбнувшись своим мыслям он провел ладонью по его лицу, опуская веки врага, легонько повернул его голову набок, и встал, не отводя взгляда. Постояв с минуту, рейнджер опустил сапог на висок убитого и с силой вдавил его в песок; послышался хруст, и голова мага заметно сплющилась, брызнув кровью.
Не обращая внимания на общение на новые лица среди живых, Кумаал направился к бездыханному телу солифугида. Склонившись к чудовищу, он недолго изучал его, потом обнажил нож и аккуратно удалил ядовитые клешни, и аккуратно связав их вместе и обернув тканью, взятой с плаща одного из нападавших, повесил на пояс.
Потом молча и уверенно направился к беседовавшим с магичкой товарищам.
- Полагаю, говорить можно и на ходу.

Гупа.

Гупа родился и рос в племени обычным охотником. Все шло своим чередом, пока он не повздорил с колдуном. Тот проклял его, сказав, что каждое слово, которое произнесет охотник, будет отравлять его, пока не убьет совсем, и что смерть уже близко. Но Гупа оказался хитрее. Он отрезал свой язык и съел его, поглотив силу проклятья, после чего ушел из племени.
Два года он выживал отшельником и его тело носит отметины о каждом дне, прожитом в саванне.

Несколько дней назад охотники нашли его возле убитого льва. Гупа как раз поедал его сердце. Заметив бывших соплеменников, он с ревом кинулся на них, но силы были не равны, и хоть Гупа и убил двоих, но его ранили и связали.
Когда его привели в деревню, колдун сказал, что человек не способен прожить столько времени в одиночку, а значит, Гупа одержим зверем. Теперь его готовят принести в жертву богам, чтобы те покарали его дух.


Внешность.

Невысокий, примерно метр пятьдесят, ростом, коренастый мужчина. На широколобом с кривым приплюснутым носом лице блуждает, кажется, доброжелательная улыбка простака, но в серых глазах то и дело загораются плотоядные искорки.
В переносице, между бровей и в ушах вставлены маленькие изогнутые косточки, а все тело покрыто бороздками шрамов. На спине через всю левую лопатку и до пояса – пять глубоких рваных полос от львиных когтей.


Характер и умения.

На первый взгляд Гупа кажется улыбчивым и добродушным. Он чаще соглашается, чем спорит, возможно, оттого что ему трудно объясняться с людьми. Но, так или иначе, почти всегда он все равно поступает по-своему и не терпит, когда ему пытаются помешать, сразу огрызаясь, и давая понять, что в своих силах он больше чем уверен.
Передвигаясь обычно смешной неуклюжей походкой, он выглядит очень нелепо, но в случае опасности все в нем сразу переменяется. Если бы обезьяна была львом, то она бы была Гупа. Пригибаясь к земле, он движется неожиданно и быстро. Он превосходно карабкается по деревьям и скалам, умеет неслышно красться, прятаться и обладает недюжинной силой.
Гупа нелюдим, но отлично приспособлен к выживанию в дикой природе, с которой сроднился за годы отшельничества.

Torvik про заглавные буквы хотел промолчать, но больше не могу, честное слово. Серьезно, какая разница? Лично мне так приятнее и удобнее, больше никаких целей я не преследовал.
Тем более, что этот стих я писал "под Бродского" (неужели, его Вы тоже ненавидите?))).
"Легких"-"легких" - намеренно. Остальные.. согласен, что не все удачны, но я пишу стихи "на слух", а вслух там почти все гладенько, имхо.
Что касается темы. Рад, что вы так критичны. Но Золотой век уже кончился.

Итак, по порядку.

Неизвестный автор.

Идей подобных не встречал, поэтому лично для меня это было оригинально. Правда, признаюсь, кроме, собственно, идеи меня ничто не сильно не зацепило. То есть я улыбнулся один раз и забыл. Настроение чувствуется; достаточно забавно, но хочется большего.

Павел Серебряный - люблю тебя нежно, но комментировать не стану.

Рюдо.
Красиво, образно, мне понравилось. Тематика мне близка, хотя я воспринимаю все чуть иначе, но не об этом речь.
Написано гладенько, не считая мелочей. Местами только слишком много повторений. Например:
"...Бабочка. Бабочка под конвоем снежинок. Бабочка бросается..."
Три бабочки подряд были использованы намерено, так ведь? Не знаю, но я споткнулся.
В остальном - чудьненько.

совместно с бабкой Гульдой

Покинув покои короля вместе со всей процессией, Франсуа, с разрешения Его Величества, был на время отпущен. А ведь он едва сдержался, чтобы не ляпнуть: «Седина в бороду…» Было понятно, к кому и зачем отправился правитель, но на такие шутки чувство юмора у правителя было особое. Жаль, что при дворе никто не любил правду.
Франсуа зевая, прошелся по дорогим залам и дошел до своих покоев. Точнее, небольшой комнатки, в которой зато была немаленькая кровать.
Отворив дверь, юноша увидел у себя служанку и симпатичную девушку с коробкой в руках.
- Вы можете идти, - кивнул Франсуа пожилой женщине и обратился к девушке:
- Доброе утро, чем могу служить?
Мило зардевшись, Мадлон присела:
- Сударь, я от мадам Помпон. Ваш заказ: полдюжины батистовых рубашек...
Франсуа дождался, пока служанка покинула покои, и заулыбался девушке.
- Премного благодарен, юная леди, - подмигнул он ей, - Каких фасонов? Я уже не помню, что заказывал.
– Конечно, сударь. Вам и не надо помнить, что Вы заказывали. В мастерской знают ваши вкусы...
Тут бы девчонке и замолчать. Но она не удержалась и закончила на той же почтительной ноте:
– ...и сама мадам, и мастерицы, и почти все заказчицы...
Франсуа хитро прищурился и подошел к посыльной чуть ближе.
- Правда? И что же Вам известно о моих вкусах?
– Только то, что они безупречны и... и... – Мадлон замялась, подбирая слово. – Чрезвычайно разнообразны.
- Ну что же… - Франсуа склонил голову чуть вбок и посмотрел ей прямо в глаза. – Что касается безупречности – Вы мне льстите, а насчет разнообразия…
Франсуа подошел к девушке и взял коробку из ее рук.
- Вы так и не рассказали мне про фасоны.
Девушка с готовностью развязала ленточку, откинула крышку – и нечто полупрозрачное, невесомое заколыхалось в ее руках.
– Сударь, это восхитительно! Взгляните, эта рубашка не просто облекает грудь и плечи – она обнимет, она ласкает...
Люсьер внимательно посмотрел на девушку.
- Ваши слова ласкают слух не меньше: они убедительны настолько, что я буду не я, если не примерю ее сейчас же, - Франсуа попробовал ладонью восхитительно нежную ткань, невзначай коснувшись руки, - Вас не затруднит отвернуться?
– Отвернуться? – изумленно распахнула глаза Мадлон. – Сударь, уж не принимаете ли вы меня за горничную?! Я помощница самой мадам Помпон! – Это прозвучало как титул. – Разумеется, я помогу вам переодеться! Это моя работа!
Франсуа кивнул. На самом деле – своим мыслям: «шаг назад всегда притягивает женщину».
- Прошу прощения, – он улыбнулся и расстегнул рубашку, - Как Ваше имя, юная помошница самой модам Помпон?
– Не так! – взвизгнула девушка вместо ответа. – Это потом, вы же так помнете жабо! Сразу видно, сударь, что вам каждый вечер помогают снимать рубашку. – Она подошла и ловко сняла жабо.
Как и у большинства франтов, шея Люсьера была обмотана шейным платком, поверх него - плотной черной лентой. Девушка с профессиональной ловкостью начала эту ленту разматывать.
– А зовут меня Мадлон. Мадлон Флавье, – вскользь сообщила она.
«Помогают, - улыбнулся себе Франсуа, - и рубашку, и брюки, и каждый вечер».
- Рад знакомству, Мадлон, - сказал он вслух, - обязательно похвалю Вас, при встрече с госпожой Помпон.
Лента и нашейный платок полетели на стол.
– Позвольте ручку, сударь, – промурлыкала Мадлон, а про себя восхитилась: "Какие плечи!"
Это был не боязливый восторг девчушки, впервые увидевшей полуобнаженного мужчину. Кто-кто, а портнихи всякое видели и перевидели... да к этому можно добавить некоторый личный опыт Мадлон.
Нет, это была оценка знатока, не разочарованного в своих ожиданиях!
Ощутив взгляд, Франсуа, будто разминая мышцы, чуть прогнулся в спине и вытянул руки, словно просто потягивался. При этом возникало такое впечатление, что он сам получал огромное удовольствие от каждого движения, так и было на самом деле.
- У Вас очень чуткие руки, Мадлон.
– У нас в мастерской других не держат, – не стала с ним спорить девушка. – Если у тебя пальцы грубые, а руки как крюки, так ступай в прачки, а в у мадам Помпон тебе делать нечего.
И прозвучала в ее голосе спокойная убежденность в том, что мастерская мадам Помпон есть высшая ступень, на которую дано подняться женщине...
Но тут же Мадлон спохватилась:
– Ой, заболталась я... сейчас, сударь, вашу рубашечку, сейчас...
И отвернулась к столу, к коробке.
- Судя по всему, Вы довольны свей жизнью, - сделал вывод Люсьер, - Впрочем, многие и не мечтают оказаться в Вашем положении.
В другой момент Мадлон откровенно ответила бы, что жизнью своею она довольна еще не до конца, а совсем довольна будет, когда пойдет в церковь с достойным женихом, предварительно вручив этому жениху приличное приданое. Мадемуазель Флавье не делала секрета из своих скромных планов на жизнь. но сейчас она об этом искренне забыла. Ожидание чего-то восхитительного перышком щекотало ее сердечко.
– Довольна? – шепнула она, склонившись над коробкой и пряча лицо. – Довольна? Я... я не знаю...
- Вы не уверены? – удивился Франсуа.
Он повернулся лицом к Мадлон, и на секунду замер.
- А о чем же еще мечтать, - вкрадчиво заговорил он, медленно подходя к ней, - помошнице госпожи Помпон, столь прелестной девушке с такими чуткими руками? – и не отводя взгляда, добавил, - Чего же Вам не хватает для счастья?
– Ах, сударь, – покраснела Мадлон, – если бы я сама это знала...
Юноша чуть склонил голову вбок, и по-доброму просто улыбнулся девушке. Он потянулся к рубашке, которую она держала, но, как будто случайно, взял ее за руки.
- Эта рубашка, - опустил взгляд Франсуа, - Вы говорите, она обнимает? – И вновь посмотрел прямо в глаза Мадлон, - Она ласкает?..
– А вы попробуйте, сударь! – с неожиданным задором и храбростью отозвалась Мадлон.
Он взял рубашку, и, найдя рукава, в мгновенье ока накинул ее на плечи и, опять держа девушку за руки, чуть притянул ее к себе:
- Не поможете мне застегнуть пуговицы, - почти шепотом проговорил он, положив ее руки на грудь и почти обвивая ими свою шею.
Совершенно ни к чему было застегивать пуговицы почти вплотную к мужчине, но Мадлон не попыталась отстраниться. Естественно, даже ее ловкие пальчики замешкались на первой же петле. Шею ее обожгло жаркое дыхание Люсьера.
– Сейчас... – мышонком пискнула Мадлон, не поднимая глаз.
Пока девушка без особого рвения пыталась застегнуть верхнюю пуговицу, Франсуа легонько прикоснулся ее щеки внешней стороной ладони, потом нежно провел ей по шее Мадлон и запустил руку в черные локоны девушки. Обняв ее другой рукой, он прижал ее к себе.
И это были вовсе не бесы, как в случае с Его Величеством, только то, что свойственно горячей юности.
У Мадлон хватило незамутненной крупинки сознания, чтобы произнести непременные, освященные обычаем слова
– Ах, сударь... что вы себе позволяете... – промолвила она, прильнув к груди Люсьера...

О да.
Лукас, по сути, открыл кино заново. Спилберг открыто говорит, что учился именно на ЗВ.
Кстати, когда я говорю ЗВ, я имею в виду только старые фильмы, 4, 5 и 6й эпизоды, потому что новые - уже не несут того новаторства и прогрессивности в кинематографе. Хотя, несомненно, они сняты очень хорошо (кроме второго, имхо) и заслуживают всяческих похвал. Стоит вспомнить, что после выхода первого эризода США понесли огромные убытки, потому что большинство людей попросту не вышли на работу, чтобы попасть на сеанс. День выхода второго и третьего эпизодов - был официальным выходным.
Но вернемся к старым фильмам. Дело даже не в том, что в 77 году Лукас смог зрелищно показать эту волшебную вселенную. Кубрик, например, еще в 69м снял свою "Космическую Одиссею", которая, пожалуй, во многом превосходит ЗВ по глубине и красоте передачи. Но Лукас, как никто умеет передавать идею. Он, быть может, слишком идеалистичен и прям, но именно со Звездных Войн началась эра кассового кино.

А что касается лично меня, то пять лет назад я познакомился с неким Питером Гретойм, и наблюдал все что происходило с российским фэндомом ЗВ изнутри. Именно эта компания во многом сформировала мои взгляды и представление. Не напрямую, конечно же - в фан-клубе я не состоял, но именно благодаря ему я познакомился со многими интересными людьми, которые, по правде говоря, к ЗВ вообще отношения не имели
Кстати, один из таких людей - Дофин познакомил меня когда-то с Тео, так что и мое появление здесь тоже косвенно связано с ЗВ. Выходит, что так

У меня есть всего одно украшение - маленькое серебряное колечко, с уже сошедшей чернью. Его мне подарила мама, а ей оно досталось от бабушки.



Моя настоящая фамилия - Серов, но псевдоним - Серебряный (да, я всегда стремлюсь быть ярче ). И это колечко стало для меня отражением моей любви к образности и актерству. И несмотря на то, что я не всегда его ношу, я без этого аксессуара немыслим.

Возможно, я буду излишне критичен, но не могу все ж таки не высказаться.
Я увидел в этой теме обсуждения Гладиатора и Александра, Три и Царства Небесного... но это современный мэйн-стрим и лично я такое кино перевариваю плохо. Максимум на один раз.
Для меня весь жанр исторического кино - это всего один фильм. До него ничего подобного просто не было, а все, что было поле - так или иначе ему подражает.
Я говорю о фильме Стенли Кубрика "Спартак", снятом в далеком 1954 году, и получившем 8 оскаров в том числе за декорации.
Этот фильм был снят в Голливуде, когда Кубрик еще не перебрался в англию и в нем снимался Дуглас старший.
По сути, Спартак - это квинтессенция голливудского исторического кино: здесь есть и героизм, и баталии, и любовная линия... Но все-таки чувствуется жесткая неподатливость режесера (Дуглас после съемок назвал Кубрика настоящим Тираном). Говорить об этом шедевре можно много, но стит ли?
Скажу лишь одно: сердце замирает, когда синхронно перестраиваются тысячные римские когорты. А ведь снималась все с натуры, только живые люди..

Ястреб перевел все в точности, как говорил капитан и Ахмед, насколько это позволяла разница в языках.
Индеец стоял в пол оборота к жрице, но смотрел куда-то в сторону, едва заметно наморщив лоб. Он говорил медленно, делая паузы после каждого слова, и старался не окрашивать слова интонациями.
Когда Ястреб перевел последнюю фразу капитана, он посмотрел в глаза Коа. И в его странном немигающем взгляде перемешались непонимание, вопрос и грустная искренность, прямота, наполненная нежностью к жизни.
«Духи не ошибаются, Латадавин», - подумал Глэйдэйнохче и стал ждать.

Франсуа поклонился, приветствуя дофина и барона, вошедших в покои короля, и не посмел перебить кого-либо из них, но не смог удержаться от комментариев.
- Связать коня? – возмутился юноша, - Судя по всему, барон Де Феммер одинаково пренебрегает и лошадьми Вашего Величества, и женским обществом. Подумать только, - заулыбался Франсуа, - страсть Маркизы к лошадям одержала верх, несмотря на увлечение барона шпагой... либо Де Феммер не рискнул сопротивляться, либо женщины действительно умеют творить чудеса!

совместно с Сейденом.

Король изволил повернуться… Вполне рядовое событие для любого королевства. Но что оно могло принести придворным прямо здесь и прямо сейчас? Храп утих, а затем возобновился, все набирая силу, все выше поднимаясь под свод опочивальни. И вдруг резко оборвался. Король открыл глаза. Придворные, находившиеся в его покоях замерли - король пристально изучал в потолок и упорно молчал.
«Вот и начался рабочий день», - подумал Франсуа и вслух обратился к правителю:
- Доброе утро, Ваше Величество. Надеюсь, Вы видели приятные сны? – улыбнулся юноша и про себя добавил: «А то мы уже заждались, ей богу!».
Король молчал, все так же пристально разглядывая потолок. Некоторые из придворных от нетерпения побледнели. Да и было от чего. В комнате стояла непереносимая духота от десятков персон. Определенно, следовало бросать дурную практику пускать в покои этих огломотов. Вероятно, таковы были мысли короля в этот момент.
Дюкард кашлянул, а затем медленно-медленно повернул голову к своему шуту.
- Шут… что здесь делают все эти люди?
Франсуа галантно поклонился и, едва заметно щурясь, ответил:
- Все эти люди, Ваше Величество, здесь радуются чести присутствовать в момент Вашего пробуждения. Рекомендую Вам воспользоваться их присутствием, совершая утренний туалет.
Договорив, юноша подмигнул одному из слуг, мол, пора бы уже начать суетиться.
Слуги зашевелились, задвигались. Король устало вздохнул и не пошевелился. Слуга с нижним бельем замер возле кровати, переминаясь с ноги на ногу. Двое придворных почтительно держали в руках праздничный костюм этой недели.
-Олух уже прибыл? – Дюкард не стал скрывать пренебрежение, высказанное своему внуку. И что делает второй? Дьявол…
Король поморщился и поднялся на локоть:
-Кто знает, что вчера было? Даю сотню луидоров.
Франсуа улыбнулся: искренность в высших кругах, пожалуй, могла иметь вид только презрения.
- Вчера, - прокомментировал он, - слуги все так же были глупее дворян, а Вы, Ваше Величество, были мудрее их всех. Столы были полны яств, соседи лояльны, и народ счастлив. Мы процветаем Вашими стараниями
Юноша чуть не зевнул, пока произносил речь: «Изо дня в день, все та же лесть и все та же скука».
Жульен довольно кивнул. Слова шута пришлись ему по вкусу, и король позволил придворным одеть себя. Ответов на вопрос о дофине и его брате Дюкард ждал от придворных… но те пока молчали, из чего король сделал, вывод, что нечто случилось… Он насупился и окинул взглядом своих придворных.
-Ну что еще? Только не говорите мне, что эти клирики… - тут Дюкард торжественно осенил себя крестом, - опять привезли буллу от Папы.
Кто-то из придворных открыл, было, рот, но в то же мгновенье открылась дверь, и в королевские покои вошел барон Шарль де Ларош-Матье.
- Доброе утро Ваше Величество!

совместно с Freja.

Алоцвет, капитанская каюта.

Ястреб подошел к капитану и внимательно выслушал все, что Сангве хотел узнать от жрицы.
Выпрямившись, он внимательно посмотрел в глаза девушки.
Язык племени Глэйдэйнохче отличался от языков южных индейцев, но отец научил его некоторым из них.
- Жрица, - обратился он к ней, - как ты чувствуешь себя на этом корабле?
В глазах Коа на миг заплясали сумасшедшие чертенята, но она быстро взяла себя в руки.
- На этом? Не хуже и не лучше, чем на любом другом.
Ястреб вздохнул и покачал головой.
- Вряд ли Одна Из Птиц бывала на других кораблях вне клетки, - Ястреб улыбнулся, - Тогда ответь, правильно ли я понял, что ты поклоняешься ядовитой богине Читлау? И как ты оказалась в плену белых людей?
Если бы у Коатликуэ была шерсть, она встала бы дыбом. Лицо девушки осталось непроницаемым, но воздух буквально зазвенел от напряжения.
- Это не твое дело. Не твое и не его - девушка кивнула на Сангве - Я не хочу больше о ней слышать НИ-КО-ГДА! Если вы привели меня сюда только за этим - можете смело вести обратно.
- Злость всегда берется из страха, – посмотрел Ястреб прямо в глаза жрицы. – А страх, - продолжил он на английском, - всегда возникает из боли. – Глэйдэйнохче выдержал небольшую паузу и продолжил на языке островитян, - Это может быть хуже змеиного яда. Как сильно ты ненавидишь свою богиню?
Коа уставилась в пол и сделала вид, что не слышит вопроса Ястреба. Какое право он имеет вот так запросто лезть ей в душу? Выкупил у работорговца? Тоже мне заслуга - ясно ведь, что не без собственной выгоды. Девушка изо всех сил пыталась разозлиться на индейца, обратить свою ненависть на реальную цель, но воспоминания уже накрывали с головой: десять дней между жизнью и смертью, когда подруги умирали рядом одна за другой, мать, преклонившая перед ней колени и не смевшая поднять глаз на новую жрицу Чиаталу, нож в руках верховной жрицы, страшный, хищный, неотвратимый...
Ястреб ждал, но ответа так и не последовало.
- Белые люди убили моего отца – и я отомстил. Они убили мою мать прямо на моих глазах, и я не мог отомстить. – Ястреб подошел к девушке и положил руку на плечо. Ты уже знаешь многое о белых людях. Ответь, сможешь ли ты показать путь до храма змеиной богини?
Да, этого Коатликуэ не ожидала... Хотя могла бы и догадаться. Теряешь былую хватку, Коа, - чего же еще может быть нужно пиратам? Конечно золото. Проклятое золото проклятой богини.
- О да, я достаточно знаю о белых людях... И ты хочешь, чтобы я отвела их прямо к тому месту, где живет мой народ? Привести кобру к птичьему гнезду? - девушка язвительно рассмеялась.
- Я не ненавижу ядовитую богиню. – Улыбнулся в ответ Ястреб. – А ты?
- Я не хочу говорить об этом. Ни с тобой, ни с кем-то еще. Еще раз повторю, если ты привел меня сюда только для того, чтобы устроить публичную исповедь, ты просчитался. Мне нечего бояться: смерть станет благом для меня, так что вряд ли ты и твои дружки извлечете какую-то пользу из нашего разговора.
- Ты не обязана рассказывать ничего. – Ястреб не понимал, упорства ее страданий. – Но я прошу тебя ответить на мой вопрос: покажешь ли ты путь до храма. Как я понял, тебе уже все равно.
- Я не приведу бледнокожих убийц в дом моей матери.
- Мы все здесь убийцы, но воля твоя.
Ястреб задумался на минуту, а затем пересказал капитану диалог с жрицей слово в слово.

Его Величество изволит просыпаться рано. Женщины, которых соблазнял Франсуа Люсьер, изволят засыпать только под утро. А сам Франсуа, таким образом, опять совершенно не выспался.
Широко зевая, он на ходу ел яблоко и поминутно потирал глаза.
В одном из залов Франсуа остановился на мгновенье перед огромным зеркалом и, поправив кружевной воротник, подмигнул своей неотразимости и направился дальше.
Приоткрыв дверь в одну из зал, он увидел там множество скучающих придворных
Юноша успел во время: Его Величество изволит просыпаться.

Кумаал подошел к умирающему магу и присел на корточки возле него, так чтобы тот мог видеть изуродованную часть лица рейнджера.
Умирающий тяжело дышал, всхрипывая, и, казалось, плохо понимал, что происходит вокруг.
Кумаал аккуратно провел внешней стороной ладони по щеке мага, и улыбнулся:
- Я хочу, чтобы каждую секунду, пока ты дышишь, твои глаза видели мое лицо.
Эльф вдруг взял мага за руку и сжал ее вокруг запястья. Послышался хруст, и умирающий стал дышать еще чаще.
- Я убью тебя быстро, как только ты расскажешь мне, чьих рук это дело.

совместно с lari

На этот раз кафе было гораздо более респектабельным и дорогим.
Генрих растянулся в удобном кресле, вытянув ноги вдоль стола, и смотрел на люстру сквозь стакан с виски “White Horse”. В его руке дымилась вкусная сигара, и он задумчиво улыбался.
- Предлагаю выпить за Бони и Клайда, чтобы им было не обидно нервно курить в стороне, глядя на успех в нашем маленьком, но очень зрелищном предприятии.
- Определенно, - приподняла бокал с соком, Диана.
Они чокнулись, и Генрих залпом осушил стакан. Прикрыв глаза от удовольствия, он немного посмаковал послевкусие и пригубил сигару.
- Родная, - произнес он, не открывая глаз, - скажи мне, какие цвета в моде этой зимой?
- Ммм...фиолетовый, черный, как всегда. Багрово-красный...а еще очень яркие цвета, разнообразнейшие. - задумчиво ответила девушка, наматывая прядь волос на палец. За модой она не следила, отнюдь. Других дел было по горло...
- Багрово-красный тебе определенно пойдет, - кивнул Генрих и попросил счет у официанта. – У меня есть идея. Предлагаю, порадовать себя любимых хорошим стилем, а потом найти место, где можно оттянуться по полной программе. Сможешь мне устроить такого рода экскурсию?
- Я предлагаю импровизацию.
Генрих внимательно посмотрел в глаза девушки.
- И все-таки мы с тобой очень похожи, сестренка.
Расплатившись, он встал и, подав руку Диане, добавил:
- Тогда вперед, в объятия непостижимого волшебства импровизации!

* * *

В просторном зеркальном холле появились двое.
Девушка небрежным жестом отдала гардеробщику свой багрово-красный кожаный плащ и взглянула на свое отражение. Тень от широкополой шляпы скрывала хитрую улыбку на лице. Две верхние пуговицы на белой рубашке были расстегнуты, Рубашка была перехвачена широким поясом, собственно в который и была заправлена, чернее бриджи, чуть длиннее колена, завершали образ черные сапоги на высокой шпильке.
Рядом, за ней, встал молодой человек в расстегнутом фиолетовом пиджаке поверх шелковой рубашки темно-золотого цвета. Пряжка ремня на брюках в тон пиджаку представляла собой большой значок пацифика.
За дверью возле зеркала шумели люди за игровыми автоматами и столами с покером и рулеткой.
Генрих очень задумчиво смотрел в зеркало, казалось, что-то зацепило его изнутри. Но он перевел взгляд на глаза Дианы и расплылся в улыбке.
- Здесь должен быть бар, красавица. А заодно вместе подумаем, чего нам не хватает для полного счастья, чтобы потом это у кого-нибудь выиграть.

Torvik, спасибо за то что указали ошибки =)
а еще раз можно?

/Sepia.

Интересный, но неувлекательный,
как философский трактат,
где всё между строк.
Отзывчивый и невнимательный
я существую как факт
памяти мыслей впрок.
Очередности преображения
словно деленье на ноль
каждой из цифр меня.
Отрицаньем своих утверждений,
и не играя роль,
найду бесконечность себя.

Юмор - основа дружбы.
Смех открывает склад ума и образ мыслей. Если вы смеетесь вместе, значит понимаете друг друга с полуслова.

Женщина - это вдохновенье мужчины. Мужчина живет женщиной и так он живет для себя.

Бывает, между чувствами мужчины и женщины встает любовь.

так рядом

Мы так призрачно рядом.
незаметно испуганы,
что найдем то, что ищем.
Это февральское послевкусие
и столовая ложка радости;
(страх проявить увлечение),
хитро и весело
быстро-задумчивым взглядом –
не в унисон молчание.
Делаем вид и шутим,
одинаково противоречим:
дышим медленно и свободно,
тайна наших движений
еще не сказана,
но мы уже рядом.

Франсуа Люсьер.

- Франсуа! – почти провизжала толстая дама, стоя перед зеркалом. – Позовите кто-нибудь этого дьявола сюда.
- Сию минуту, мадам, - откликнулась тут же служанка и засеменила вверх по лестнице.
- Никчемный мальчишка, - в сердцах прошептала женщина, поправляя изумрудные серьги.
Ее нахмуренный лоб означал сейчас не иначе как недовольство сыном, своенравным, нисколько не считающимся с матерью, дерзким шестнадцатилетним негодником Франсуа. В остальное время морщинки над переносицей выражали еще и негодование, вызванное мягкотелым мужем, который еще и пьет в придачу. Возможно, что единственная причина, по которой она терпела его присутствие только из-за его деда, который был знатным генералом.
- Франсуа Люсьер, сейчас же сюда! – от ее голоса в этот раз чуть задрожали стекла, а после все вокруг замерло.
- Госпожа, - послышался перепуганный голос служанки сверху.
Дама подхватила подол и свирепой походкой вскарабкалась по лестнице.
- Госпожа, - повторила служанка и запнулась.
Врываясь в распахнутое окно, свежий вечерний ветер перелистывал страницы какого-то романа и разбрасывал скомканные листки с неотправленными любовными посланиями. На мольберте возле окна красовался только что законченный портрет. Юноша с точеными чертами лица и убранными в хвост черными слегка вьющимися волосами смотрел прямо и едва заметно улыбался. В голубых глазах блестел задорный огонек. А ниже было приписано: «здесь был Франсуа».
- Будь ты проклят! – где-то стекло все-таки треснуло, - Франсуа!..

* * *

Именно так рисовалась в воображении Франсуа картина после его побега. По крайней мере, последнюю фразу он слышал отчетливо.
- Ты всю жизнь звала меня дьяволом, зевнул Франсуа и перевернулся на другой бок, пытаясь устроиться поудобнее в телеге с бутафорией, - твое проклятие, маменька, по мне, что отцовское благословенье.
Он не жалел, что больше никогда не увидит родителей, отнюдь. Провинциальные дворяне, вобравшие в себя се самые отвратительные качества светских обществ, никогда не могли понять его утонченной натуры и изворотливого острого склада ума. Единственное, за что юноша был им благодарен, так это за отменное образование. Но зависеть больше от их общества он был не в силах.
Жаль только расставаться с кузином, ведь скорее всего навсегда.
Жак был, пожалуй, единственным другом Франсуа. Будучи немного старше его он уже имел звание офицера и весьма недурно владел шпагой. Частенько он давал Франсуа уроки фехтования, после которых они могли часами обсуждать свои любовные похождения.
Франсуа теперь вспоминал все, от чего так дерзко отказался буквально только что. А потом ему снились сны, где были и маман с папа, и Жак, и тоненькая Диана, и очаровательная Люси, Анжела и ее сестра Софии, и…
Проснулся юноша совершенно не выспавшимся.

* * *

- Вы негодяй, господин Годар, - холодно кинул Франсуа, - я уже год как срываю овации зрителей в каждом городе, где мы останавливаемся, они набивают золотом Ваш карман, а Вы не хотите даже прочитать мою пьесу!
А господин Годар немного вжался в кресло и, отпив вина, нервно глянул на юношу. Он ценил его, но менять свое мнение был не готов.
- Мальчик мой, - успокаивающе заговорил он, - ты отлично поработал здесь в столице, и я прослежу, чтобы ты получил тебе причитающееся вполне и даже больше. Но ты должен понимать, что с нашим графиком мы не сможем изменить программу и тем более выделить время для репетиций. Тем более после того, как мы лишились Дени, вы оба великолепно смотрелись на сцене.
И потом, по правде говоря, ты пишешь слишком остро для нашей публики, я не могу рисковать репутацией.
Франсуа стиснул зубы и зло сверкнул глазами. Дени Люстин, успел стать ему хорошим приятелем, и то, что драматург-недоучка упомянул его сейчас, было более чем оскорбительно.
Юноша медленно выдохнул и, вдруг, резко переменился.
Задумчиво улыбнувшись, он склонил голову набок, делая вид, что рассматривает одну из недорогих картин.
- Господин Годар, - вкрадчиво произнес юноша, - судя по всему, я вынужден просить Вас расплатиться со мной немедленно.

* * *

- Вы великолепно танцуете, - прошептала зеленоглазая красавица на ухо Франсуа.
Он поцеловал ее открытое плечико, затем коснулся губами мочки уха.
- Ваш голос сводит меня с ума, - незаметно улыбнулся юноша, - завораживает и утягивает за собой, словно журчанье чистого ручья.
Франсуа чуть подался назад, так, чтобы женщина могла чувствовать его дыхание своей щекой.
- А в Ваших волшебных глазах мне видится невообразимо прекрасное звездное небо, - прошептал он, обняв ее за талию, и аккуратно притянул к себе.
Оторвавшись от страстного поцелуя, она прошептала:
- Мой муж вернется только через два дня…
Договорить ей не дал Франсуа.

* * *

- Прости Франсуа, - грустно улыбнулась она, глядя в его голубые глаза. – Мне просто хотелось интриги, я тебя окрутила.
- Тогда все кончено, - крикнул юноша и, развернувшись, зашагал проч.
Скрывшись из ее поля зрения, Франсуа сразу переменился. Вместо нервного и быстрого шага, он шел аккуратно, словно наслаждаясь каждым своим движением.
- Она меня окрутила, - вздохнул он и тут же расхохотался. – Подумать только!
Но как бы там не было на самом деле, Франсуа понимал, что придется делать вид, мол, так все и было. Эта женщина представила его всему придворному обществу, порекомендовала Его Величеству как превосходного острослова и, по правде сказать, только благодаря ей у него было все то, о чем он раньше и не мечтал.
Хотя, разумеется, не малую роль в этом действии сыграла пьеса Франсуа, которая пришлась по вкусу очень многим, и имела большой успех. Но другого ожидать было трудно, шутил Франсуа колко, но высмеивал все больше провинциальные общества, с которыми был знаком гораздо лучше, нежели с придворным.
Франсуа Люсьер, названный в честь своего прадеда, о котором некоторые слышали, теперь стал придворным шутом, как бы нелепо это не звучало.
Юноша искренне радовался, что ему посчастливилось родиться в то время, когда в шутов не кидаются едой, за пошлые шутки. По сути, он остался тем, кем и был – актером, изменился зритель.
И такие изменения были Франсуа по душе.

* * *

Франсуа вглядывался в собственные глаза, отражавшиеся в большом зеркале. Так, словно что-то искал за голубой радужкой.
Он прикоснулся к холодному стеклу, провел по нему внешней стороной кисти и отвернулся.
Два года пронеслись как один день. Шутки, пьесы, интрижки, - каждый день сочетал в себе испытание на соответствие придворному обществу и в то же время – охоту, необходимую для поддержания формы и репутации. Потому что быть жертвой – значит вновь оказаться без всего, а этого Франсуа позволить не мог.
Но все чаще он задавал себе другой вопрос: что будет дальше? Казалось, его все любили, правда, никто здесь не верил в любовь.
- А я себя люблю, или тоже не верю? – спросил он у отражения, да оно почему-то не ответило.
Франсуа начинал задыхаться от пудры ну лицах красавиц. Ему было душно среди напыщенных и горделивых мужчин, хвастающих друг перед другом дороговизной одежды.
- Я живу без забот, - не унимался он, - так почему же я заботы себе создаю? Я их выдумал, или они существуют в действительности?
Юноша научился здесь притворяться доверчивым, или опасным, делать вид, что он ничего не понимает, или наоборот. Он менял образ каждый день, вместе с одеждой, и каждый день забавлял или соблазнял. И, казалось, этому не было конца.

Тут в дверь постучали.
- Франсуа, - тихо прозвучал женский голос.
В глазах юноши блеснул плотоядный огонек, и он подмигнул отражению.
- Мы ответим на эти вопросы чуть позже, - прошептал он и добавил уже вслух, - входи, прекрасная, я не запирал.

Сегодня я переслушал альбом группы R.E.M. 1992 года выпуска под названием Automatic For The People.
Альбом поистине великолепен. Он точен и аккуратен, минимализм и в то же время насыщенность.
Долго думал, как точно охарактеризовать стиль, в котором играет эта команда. В их музыке присутствуют и брит-поп мотивы, и почти классическая для рока манера и звук, который почему-то вызывает у меня ассоциации с гранджем.
В итоге, я пришел к выводу, что это попросту арт-рок, наподобие Manfred Mann, только в девяностые.
Музыка очень красива и мелодична. Есть в ней и что-то меланхоличное, даже намек на безысходность, но при прослушивании, тем не менее, возникает ощущение легкости и спокойствия.
Достойный альбом.