Не склонившие головы, Нортумбрия, первая половина IX века

[Monsieur Le Chiffre >>>]

... Это было похоже на спуск в Хель: чадящая лампа, ледяной холод, поднимающийся снизу, из темноты, и ощутимый даже сквозь плотную одежду, переливающиеся морозными искрами ступеньки лестницы, ведущей в неоглядную пустоту. Сердце, и без того голодным волком завывавшее в груди, казалось, готово было замереть в темном предчувствии. Куда он ведет их? К началу какого ада, каких мучений, каких испытаний? О! будь в Гейре хоть на одну толику меньше уверенности в том, что он прав в каждом своем поступке, он уступил бы мольбам жены, бежал вместе с ней так далеко, как способны были бы унести неутомимые лошадиные копыта - в другую страну, за море, на другой край света!
Если бы был хоть один шанс.
Но звериное чутье говорило, что сеть вокруг желанной дичи затягивалась туже и туже. Сварт понимал, что это похоже на безумие, но мог бы поклясться, что слышит преследующий их по пятам звук чужих шагов и чувствует вонь гнилых ртов. А еще... еще он внезапно понял, что взял сакс не для обороны.
Не только для нее.

Он споткнулся, нога соскользнула с промерзшего дерева; в поисках опоры мужчина сильно откинулся назад, ощутив спиной плотную ткань женской одежды. Светильник дрогнул, покачнувшись и заставив тени по углам заметаться, словно застигнутых грабителей. На миг они так и застыли: мужчина, почти опирающийся о свою хрупкую, маленькую жену, следом - данное им без спросу чужое дитя, а вокруг - мечущиеся призраки, вспугнутые желания, несбывшиеся надежды. Сам не заметив, Гейр поднял руку, находя тонкие, послушные, странно безжизненные пальцы Милдред: они показались ему столь же призрачными, как и видения, разбегающиеся по углам.
В самом ли деле это все происходит? Или же это просто сон, который приснился ему на привале, после битвы, сон, похожий на наказание, крик обнаженной души? Может быть, сейчас он проснется?

Но Гейр Сварт был не из тех, кто тешит себя мечтами. Нет, все это была реальность, и они, действительно, стоят на этой проклятой лестнице, теряя драгоценное время. Драгоценные мгновения, отделяющие Милдред от жизни, весны, от первого крика их сына, от дня, когда она осушит, наконец, свои слезы и улыбнется. Когда поймет. Хотя... не обязательно. Пусть лучше улыбнется, даже кому-то другому.
- Осторожнее,- словно в оправдание своей слабости проговорил он, делая следующий шаг вниз. Затем еще несколько - и вот уже под башмаком заблестел покрытый измерзшей соломою пол и смутно проступили очертания мешков и бочонков.
Поставив лампу на ближайший, Гейр поспешно вернулся к лестнице, помогая женщинам завершить спуск. Он далек был от робко пробовавшей себя при дворах христианской любезности, но теперь простой и чужой жест имел совершенно иное значение. Обе эти женщины должны были покинуть этот дом и этот замерзший город живыми и здоровыми, и, пока это было в его силах, он должен был защитить их даже от подвернувшегося пальца.
Пока может.

- Останься здесь. Я сниму ставни.

[бабка Гульда >>>]

Маленькое оконце служило для освещения и для притока свежего воздуха, а вовсе не для того, чтобы через него выбираться наружу, поэтому пришлось не только снять крохотные ставенки, но и выломать раму.
У Милдред мелькнула неуместная, несоизмеримая с ее страданием мысль: теперь припасы, с такой заботой сделанные ею на зиму, достанутся первому прохвосту, который сюда заберется...
Глупо, да. Глупо жалеть об окороках и капустных кочанах, когда за спиной остается прошлая жизнь... нет, не так. За спиной остается просто жизнь. Вся. Без Гейра жизни не будет, останется что-то унылое и безнадежное...
Милдред молча выбранила себя.
Ребенок. Нужно думать о ребенке. Он должен родиться и жить, а как сложится судьба самой Милдред - не так уж и важно...
Кода муж твердо взял женщину за талию и подсадил, почти протиснул в оконце, она задохнулась морозным воздухом. Неуклюже выбралась наверх - и не поднялась на ноги, так и осталась стоять на четвереньках в снегу, готовая помочь выбраться Эйрлис.

[Monsieur Le Chiffre >>>]

... Когда Гейр поднял жену на руки, она сама вдруг показалась ему ребенком. Дочерью, которую он вот-вот вручит сияющему от радости, нетерпеливо ожидающему первых услад жениху. Дочерью, которую он на руках вынес к свету, может быть, не в широкий, освещенный жадным, неистовым солнцем двор - но лишь поднесет к окну, трепетно прижимая к себе и придерживая под головку. Он не знал названия этому чувству, но от него в груди начинало щемить с такой силой, что жестокий, поседевший от ран и военный походов мужчина переставал дышать в те мгновения, когда смотрел на жену.
Да, он знал, что проводит ее, что еще какое-то время они будут вместе; что у него останется еще несколько летучих мигов обнять, зарыться лицом в ее волосы, ощутить тепло ее тела, в котором, невидимая, зреет уже новая жизнь. Жизнь, зачатая ими...
Но сейчас лицо жены - далеко наверху, в рамке выломанных рам - показалось ему далеким, как если бы уже смыкались за нею непроходимые для язычника облака христова рая.
- Давай,- сильные ладони легли на худенькую девичью талию; Гейр легонько подтолкнул Эйрлис к стоящему у стены бочонку, на который можно было влезть для пущей надежности. Неуместная улыбка появилась на губах: ох, давно, давненько он не брал за бока молодых девиц!

[Серина >>>]

Эйрлис молча, глядя в пол, следовала за Гейром и Милдред: поздно было уже что-то менять, что-то говорить.
Она чувствовала, как жизнь, до того размеренно бежавшая по своему руслу, вдруг взорвалась бурным потоком, чтобы иссякнуть потом навек.
Какой смысл бежать из города, если за стенами ей останется только принять долю дочери предателя, сироты. Кому нужна она со своими зелеными холмами?.. Дойти бы до них, заснуть в мягкой, ласкающей снежной перине.
Она выбралась на улицу, цепляясь за окно похолодешими тонкими пальцами. Они скользили по гладкому, промерзшему дереву. Морозный воздух ударил в лицо, вновь напомнив ей о шатающейся на одной петле двери. Её тяжелый, словно уставший скрип заглушал голоса людей и ветра. Эйрлис не надеялась, что отца просто бросили в подвал и забыли, хотя это, возможно, было бы большим унижением и оскорблением для воина, чем разговор с королевским палачем. И страшнее всего было чувствовать себя сиротой, зная, что отец, вероятно, еще жив. Чувствовать свою вину в том, что случилось с ним. Не будь ее, он бы не ушел добровольно. Он бы дорого продал свою жизнь. Он бы ушел из города еще после смерти Анвен - искать своей, чтобы встретиться с той, что любила его всей душой, уже за гранью, где не властно безжалостное время.
Эйрлис выпрямилась, напряженно, как натянутая на длинный гибкий лук тетива. Снежинки замирали на темной ткани плаща, оседали в волосах и на темных ресницах. Маленькая травница была красива. Да вот только некому теперь будет отдать эту красоту? Кто захочет взять в свои руки тонкие ладони дочери предателя? И билось в голове, в такт сердцу: "Одна."

[Monsieur Le Chiffre >>>]

Гейр выбрался из искалеченного оконного проема последним. Ветер тут же метнул ему в лицо целый мешок снежных игл; не успев еще утвердиться на ногах мужчина хлебнул его полной грудью - и, задохнувшись, словно пораженный в самое сердце молотом или ударом палаша, подался назад. Нога соскользнула по обледенелому дереву, проваливаясь обратно, в ловушку окна - но каким-то невероятным чудом датчанин удержал равновесие и выпрямился.
Две спутницы, которых он ожидал найти стоящими рядом, не поддерживали друг друга. Плохо. Очень плохо.
"Старик"...- мысль ужалила его, как в иные, жаркие, летние дня кололи стальными хоботками прирученные и навостренные стрелы.- "Старик, на что ты надеешься? Оставь их, иди немедленно, кинься в ноги королю. Пообещай сознаться, лови его руки, моли, моли, кричи о милости, чтобы оставили в живых твою жену и ребенка. И еще эту... маленькую, наивную глупышку".
Этот поступок был бы, наверное, мудрым. Или безумным - если не помнить о том, что дорога по зимнему лесу, разбитой и тряской дороге наверняка убьет и ребенка во чреве, и саму Милдред. Но выщенки надежды, как в суку, вцепились уже в него всеми зубами, крича, завывая: иди! Что он мог сделать? Кому довериться, как отправить жену с этой девочкой прочь, просить милости у чужого им человека? Может быть, король все-таки пощадит их? Может быть, сердцу христианина будет довольно и не-христианской крови?

- Идем,- не желая вступать в пререкания, ни даже в переговоры со взбунтовавшимся, обезумевшим сердцем, он кое-как откашлялся в ворот одежды и, подхватив тяжелый узел с вещами, подтолкнув Эйрлис к ее новой подопечной, решительно направился между домов.
Следовало миновать улицу (если можно было назвать улицей узкий проход между домами, возведенными на развалинах или остатках римских строений), повернуть вдоль ближайшей площади влево - и дальше уже идти вдоль стены, соблюдая всю осторожность, чтоб не попасться бессонным, совиным глазам третьей стражи.

Сообщение отредактировал Monsieur Le Chiffre - 9-03-2012, 1:10

[бабка Гульда >>>]

Милдред шла за мужем, след в след, глядя в его широкую спину. Лицо ее казалось отсутствующим, застывшим, словно маска, выточенная из непрозрачного льда.
Не с мужем говорила она сейчас в мыслях своих. С другим человеком, бесконечно дорогим ее сердцу: с нерожденным ребенком. Почему-то она была уверена, что это сын.
"Сынок, прости, что оставляю тебя без отца. Прости, что не удержала, не уговорила его. Ты его не увидишь, и виновата в этом буду только я, я, я, глупая, слабая женщина. Где уж моей воле встать против воли твоего отца! Он сильный, я перед ним - как тростинка перед скалой... но почему, почему он верен мерзавцу и глупцу, а не нам с тобой, сынок! Я не могу даже сделать так, чтобы мы с тобою остались и пробыли рядом с ним весь остаток жизни... ах, это мужское упрямство, как же я люблю твоего отца, сынок, как же я люблю его!"

Сообщение отредактировал бабка Гульда - 9-03-2012, 10:32

[Monsieur Le Chiffre >>>]

Впереди между домами, стоящими уже почти вплотную к стене, раздался шум. Голоса и шаги. Затем замелькали факелы - оранжевыми сполохами по голубому снегу, как огонь, вспыхнувших на подожженном лихими гуляками ковше.
Гейр застыл, вскинув руку, привычным движением, въевшимся под кожу, вошедшим в плоть после стольких лет и стольких походов. Словно командовал цепочкой могучих, опасных, как волки, воинов, а не двумя слабыми женщинами. Затем быстро скользнул в тень, за выступ каменной башни, оставив за собой лишь неглубокий след на снегу. Прильнул всем телом, прижался к холодной, ребристой стене - единственному подтверждению, что все это - не пугающий, дурной сон.
Сакс уже грелся в ладони, скрытый под одеждой, чтобы до времени не выдать присутствия. Сердце билось короткими, рваными ударами, как будто не терпело скорее метнуться туда, навстречу занесенным клинкам.
Сварт повернулся к жене, дыхание которой морозным облачком поднималось совсем рядом, и прошептал, приближая лицо к ее лицу:
- Если они пойдут сюда - не шевелись. Молчи. Что бы ни случилось. Ты поняла меня? Молчи!

[Серина >>>]

Эйрлис замерла, едва только в ее распахнутых глазах отразилось рыжее пламя факелов. Значит, все было вот так... Никто не стучался, пытаясь прикрыться мирными намерениями (выбитая дверь родного дома и мертвый черный проем вставали перед ее взором вновь и вновь). Как просто, оказывается, рушатся судьбы.
Ей отчаянно, до сдавленного болью от задушенных слез горла хотелось оказаться где угодно, только не в этой снежной тишине проулка между домами. Лишь бы не видеть лица Гейра, не думать о судьбе Милдред и ее ребенка. Рука, которой она придерживала плащ, непроизвольно сжалась в кулак, да так, что костяшки побелели.
Но травница лишь сделала пару шагов, приближаясь к жене дана: сейчас им нужно было быть рядом. Если Эйрлис уже не суждено прожить ту жизнь, которую она хотела бы для себя, которую хотел бы для нее Хегни, то она хотя бы сделает все, что в ее силах, чтобы ребенок его друга смог увидеть яркое солнце.
Её потерянность медленно, но верно сменялась решимостью, отразившейся в самой глубине стальных глаз. Эйрлис словно очнулась от тяжелого дурмана, вдруг почувствовав, впервые после того, как увидела мертвый дом отца, мягко пружинящий под ногами снег, оседающие на лице и мгновенно тающие снежинки. Холодную стену, на которую она оперлась плечом, колючую шерсть плаща и боль в словно сведенных на ней судорогой пальцах, тяжесть отцовского меча и прохладу металла, что чувствовалась сквозь платье.
Когда Гейр скрылся в тени, девушка положила узкую ладонь на плечо Милдред, не произнося ни слова, чтобы не спугнуть ненароком так внезапно вернувшиеся чувства.

[бабка Гульда >>>]

А душа Милдред словно костром взвилась! Разом пропали тоска и равнодушие, в щеки бросилась кровь, глаза заблестели.
Бог или боги взяли в руки нить ее судьбы - но они все сделали правильно!
Враги пришли с оружием! Гейр взялся за меч!
Теперь ничего не может пойти так, как было совсем недавно! Не будет разлуки, пахнущей гнилью и пустотой, серым одиночеством.
Только бы успела убежать Эйрлис!
А она, Милдред, от мужа и шагу не сделает. Если Гейр погибнет - нож при ней, сейчас не страшно перерезать себе горло... это легче и быстрее, чем искать сердце... да, оно колотится, как птица, но попробуй в него попади!
Такие мысли, зайди они случайно раньше в добрую, полную мирных домашних помыслов головку Милдред, напугали бы бедняжку до обморока. Но сейчас они бодрили, казались спасением, давали коротенькую, но надежду.
А если Гейр перебьет врагов... он сумеет, он великий воин... тогда он не сможет повторить этих непонятных ей речей о верности подлецу. Эта дурацкая, никому не нужная, насквозь фальшивая верность разлетится в ошметки под клинком ее отважного мужа!
"Боги данов, даруйте Гейру победу, он верит в вас, он ваш сын, он достоин быть победителем!.."

Сообщение отредактировал бабка Гульда - 13-03-2012, 22:55

[Monsieur Le Chiffre >>>]

Человеку не дано читать в чужой душе. К добру это или к худу - можно только догадываться, да пенять или осуждать Бога: вот, мол, не предусмотрел, не дал человеку быть всезнающим и себе подобным. Скольких слез, скольких войн можно было бы избежать, если б люди могли слышать в чужой душе, если бы сами могли распахнуть навстречу дружеским объятиям свою душу! Сколько бы лжи не было сказано, сколько правда сохранено! Сколько любви не затоптано, сколько доверия не обмануто, сколько благородства, нежности и отваги явились бы видящему взору, засияли бы чище и краше драгоценных камней перед глазами людей.
Но... было бы иное. Если бы Милдред в этот момент могла раскрыть мужу, что никакой другой цели в жизни ей больше нет - только бы лечь в холодный гроб рядом с ним, только бы остановить свое сердце в тот же, единый с ним день час, с радостью, с отречением - он бы спросил только одно.
Сын. Его сын, которого он не увидит, не примет на руки. Тот, которого он не посадит впервые на спину гнедого коня, придерживая за плечо, для кого не вырежет колыбель, не поднимет первый раз с земли с разбитой губой, от кого не услышит в первый раз знакомое и всегда новое: "Отец, я люблю ее!"?
Разве не ради этого сейчас он готов был принять под ребро холодную сталь ножа? Разве не ради этого вел их морозной тропой к тайному месту, чтобы спасти, увести подальше от страха и чужих шагов дорогую свою жену? Разве хотел бы, чтобы ее жизнь оборвалась так, унося с собою и последнее, что мог оставить он на земле - нерожденного ребенка?
Разве не должен был сохранить теперь род своего старого друга?
Нет, хорошо, очень хорошо, что Боги не дали людям читать в чужом сердце.

А вдвойне хорошо было то, что преследователи - или кто они были - тоже не умели читать. Иначе бы не укрыться было бы в черных тенях ни решительности Эйрлис, ни горячей любви Милдред, ни громко бившемуся в груди, твердому сердцу Гейра. А теперь всего лишь теням, черному плащу ночи, неверным краскам зимы удалось уберечь их от беды.
Молча, ни издавая ни звука, мужчина прислушивался к чужим шагам, гадая, раздались ли они уже, проскрипели ли на пороге дома. Была ли то припозднившаяся стража, или же собравшийся по случаю пирушки патруль,- или это в темноте затевается какой-нибудь новый кошмар, вьется пеньковая веревка очередной повинной голове? Ночь, ночь скрывала следы и ответы, оставляя одно: скорбно гадать, прижимаясь к замерзшей стене, вглядываясь в брызги света, стараясь, чтобы даже дыхание не выдало твоего присутствия в этом месте и с это время, того, что ты еще жив.
Но ждать... бесконечно ждать было невозможно. Держась теней, Сварт шагнул вдоль стены, бесшумно, словно волк, пригнувшись, держа руку на невидимом клинке. Еще шаг и еще. Все ближе и ближе к соседнему дому, внутри которого, наверняка, уже поднялись и тихонько молятся разным богам перепуганные люди. Не так часто по ночам бродят по спящему замку с факелами; не так редко ночные цепочки огней не ведут никуда, кроме лютой беды.

... Он был уже в двух шагах от дома, где, из-за выступающего угла, можно было хорошенько осмотреть двор - когда от стены, в том месте, куда он вел жену, Эйрлис и своего ребенка, долетел слабый крик. Слабый - но столько отчаянья, столько боли и столько жалобы на предательство было в этом задушенном звуке и в ответившем ему ржании коней, что Гейр в одно мгновенье все понял.

Отскочив, как ошпаренный, быстрее оленя он метнулся к жене, и, схватив ее за руку, бросился между домов, не оглядываясь, понимая, что нужно, как можно скорей, уносить ноги из этого страшного места.
Домой?

[бабка Гульда >>>]

Милдред только успела ухватить за руку Эйрлис и дернуть ее за собой.
Бежать туда, куда тащит Гейр? Ну, конечно! Это замечательно - чувствовать, как вцепилась в твое запястье - грубо, до боли - мужская рука. Ощущать, что он жив. Что он здесь. Что он заботится о Милдред, об Эйрлис, о не родившемся еще ребенке.
Бежать? Скакать прочь, если удастся достать коня? О господь и все святые, да хоть драться! Лишь бы не тоска безнадежности, не сгустившееся, как патока, время, не понимание, что ничего сделать нельзя...
Милдред бежала за мужем, бежала к спасению, конечно, к спасению, а как же иначе... Это была жизнь, это была надежда, это было счастье, яркое, грозное, жестокое счастье, какого до сих пор не испытывала тихая, кроткая жена воина...

[Monsieur Le Chiffre >>>]

Казалось, в Гейре проснулся дикий зверь. Хотя - почему "казалось"? Ведомый инстинктом, пробуждающимся у всех живых существ, когда речь заходит о том, чтобы оставаться в живых, Гейр мчался обратным путем, едва разбирая дорогу; птица, которую необъяснимое людям чутье ведет на север или на юг, к прижитому гнезду, в теплые южные страны, или, напротив, в окованые снегами земли далекой родины. Казалось, еще минута (если бы не рука Милдред, если бы нее сбившееся дыхание, если бы не тонкие башмачки, вязнущие в снегу) - и он пустится вперед длинными волчьими прыжками, готовый вцепиться в горло любому, кто только осмелится появиться на пути. Нервы, натянутые, как струны, взгляд, видящий сквозь темноту и стены ближних домов, слух, различающий падение ветки и тихий, змеиный шепот предательства.
Только бы успеть! Успеть! Успеть... но куда?

... Он проскочил в узкий проулок, скатился по наглаженной льдом тропинке, упал на четвереньки; не выпуская меча, развернувшись, поймал летящую, как на крыльях, жену, а затем - хрупкое девичье тело; мгновенье спустя обе уже были втиснуты между запорошенным возом, где нерачительные хозяева бросили гнилью вонявшее сено, а мужчина, пригнувшись, уже готов был без устали мчаться дальше - осторожный, почуявший близящуюся опасность и близкую руку смерти зверь, шерсть которого дыбом стояла на загривке, а спину кололо от вонзающихся под кожу лучей звезд. В последний раз убедившись, что и Милдред и Эйлис надежно укрыты среди теней, и что их невозможно заметить даже самому острому глазу, мужчина уже сделал шаг, чтобы уходить...
И вдруг повернулся, быстрым движением обхватил голову жены и прижался, в отчаянье припал к ее жарко дышащим губам с поцелуем.
Капли воды с черных усов упали в рот, добавляя запах талого снега.
- Я вернусь,- пообещал он, прежде чем отстраниться и кануть во тьму.

[бабка Гульда >>>]

Милдред понимала, что нельзя бежать следом за мужем. Не поможешь ему сейчас, только помешаешь.
Плечом к плечу с Эйрлис она стояла, укрытая за возом, и только присутствие девушки мешало ей сойти с ума.
Милдред попыталась молиться... но первые слова, беззвучно выдохнутые в морозный воздух, застыли на устах вместе с паром.
Женщина вдруг поняла: сейчас, именно сейчас, молиться бессмысленно.
Бог не видит их с Эйрлис. Бог отвернулся. Огромные звезды в студеной мгле глядели слепо.
Бог не видит, не видит ее горе, и страдание Эйрлис, и мерзкое предательство короля.
Бог не видит, и все упование - только на Гейра!

Сообщение отредактировал бабка Гульда - 30-03-2012, 23:04

[Monsieur Le Chiffre >>>]

Гейр тоже не молился. Не мог. Не мог, хотя идущему во тьму, возможно, на смерть, оставлявшему за спиной любящую жену и нерожденного ребенка следовало бы напомнить о себе равнодушным, отвернувшимся богам. Кричать им в уши. Умолять о пощаде. Напоминать, что они взялись защищать и даровать победу - не всем, но тем, кто чист сердцем, кто бьется за правое дело, тем, кто никогда не преступал их, начертанных в известняке или же вырезанных на рунном посохе правил.
Не убивай слабого, не кради у голодного, не предавай, не лги, не обижай сироту...
Они никогда этого не делали. И если боги помнили, торговаться этим было излишне.
А если забыли... если забыли, то вымаливать подачки, торгуясь за рай, и вовсе не нужно было.

Рай у всех разный. Только ад - один на всех. И если в этом Аду он пробьется, найдет, вернет себе свою ненаглядную, нежную, любимую Милдред... да пошел бы этот рай всем напыщенным богам поперек глотки!

Поэтому он не молился. Волком бежал, рысью крался, спящей теперь в норе ядовитой гадюкой скользил по хрустящему снегу, проклиная природу за то, что именно сейчас вздумалось ей подыграть не ему, а его врагам. К дому, к дому! Выломанное окно погреба примет их так же, как выпустило, а дальше... дальше...
Что дальше?
Опять ждать, когда и кому вздумается указать на них окровавленными руками?

Милдред была права. Этельвульф не стоил подобной преданности. Не того, чтобы умереть за него (за него?) на поле боя, а того, чтобы дать убить ради его страха и прихоти тех, за чью жизнь Гейр готов был впиться сейчас в горло первому встречному. Разве за то, чтобы этот слабый человек просидел еще один день на деревянном троне, Сварт год за годом срастался с железной рубашкой, так что даже его тело теперь казалось вылитым из металла? Разве для того, чтобы его дети тянули ладони к солнцу, он крался по ночам, полз по грязи и холодному снегу, стиснув зубами нож, поил его человеческой кровью? Разве принимал раны на тело лишь потому, чтобы они не продырявили драгоценное платье короля?
Мысли эти были кощунственными, дурными для воина, для потомка данов,- и от понимания этого, понимания того, как изменила его, проточила изнутри каменное сердце тишина, шедшая от Милдред, Гейр резко остановился. Так резко, что снег, запутавшийся в его волосах, облачком спорхнул вниз, чтобы растаять от дыхания.
Ровно за мгновение до того, как он заметил свет, пробивающийся из-под закрытых ставен.


***
... В заснеженном проходе между домами, перегороженном возом с подгнившим сеном, раздался негромкий скрип шагов.

[Серина >>>]

Какой-то безумный бег: проносящиеся мимо дома, стелющийся ковром под ноги снег, хрустящий, поблескивающий в неверном свете луны.
А теперь они стояли вдвоем, укрытые повозкой, казалось, почти в безопасности... Эйрлис не услышала - почувствовала, что Милдред начала молиться своему Богу. Тому, к которому никогда не обращалась Анвен, а вслед за ней и ее дочь. Как и мать, маленькая травница хранила в своем сердце старую веру. Зеленые холмы.
И она не молилась: ее духи всегда были рядом. Они прятались в поземке, гоняемой ветром от дома к дому, скрывались в зеленой листве, выдавая свое присутствие только легким шорохом, стучали каплями дождя по крышам и мостовой. Они помогут, она знала это. А если нет - что ж, значит, не заслужила.
За спиной, в проулке, послышался скрип шагов. Девушка медленно повернула голову, предупреждающе сжимая пальцы на запястье Милдред.
Отцовский меч ожег кожу холодом...
Или ей это лишь показалось?

Сообщение отредактировал Серина - 8-04-2012, 12:42

[бабка Гульда >>>]

Милдред знала эти шаги.
Она и не подозревала, до какой степени они ей знакомы.
Шаги по снегу. Шаги по деревянным ступеням крыльца. Шаги по камышовой подстилке на полу.
Она всегда узнавала их - и улыбалась легкой, почему-то робкой улыбкой.
И сейчас эта домашняя, привычная улыбка так неуместно тронула губы.
И тут же - бурный стук сердца, и прилив радости, и воспрянувшая надежда.
Гейр вернулся!
Милдред положила руку на плечо Эйрлис - чтобы успокоить.
Теперь все обязательно должно быть хорошо. Потому что Гейр вернулся.

[Monsieur Le Chiffre >>>]

... Хотя Гейр и оставлял женщин в безопасном месте (да какое место могло быть сейчас для них безопасным?), все же с души его свалился тяжкий камень, когда он увидел, или, скорее, учуял, волчьим своим хребтом узнал нужный дом, а за ним - искрящуюся от снега, слабо благоухающую прелым сеном повозку. Высокая тень метнулась между домами, оставив едва приметную цепочку следов - и вот уже мужчина проскользнул в убежище, рыщущими глазами выискивая в кромешной темноте фигурку жены.
Предотвращая ее первый порыв, он вскинул руку, покрытую темными блестящими пятнами. На объятия и радость не было времени.
Отрывисто, словно переводя дыхание от боли или бега, он заговорил, не ожидая и не предполагая возражений - ощеренный зверь, знающий за спиной смертельные силки:
- Нас ждут. Остаться на улице - смерть. Мы идем в церковь.

[Bjorn >>>]

Хельги, его брат, однажды пошутил, что молиться Богу - все равно что бездельничать. При этом он избивал тщедушного монаха, пришедшего на север проповедовать веру, которой с недавних пор следовали в его родной Саксонии. Хельги был силен и мог голыми руками прикончить свою жертву. Но монах почему-то не хотел умирать. С каждым ударом он продолжал читать молитву - теперь Эгиль, вернее, отец Мартин знал, что это был "Отче наш" - и только изредка поскуливал от нечеловеческой боли. Он замолчал, лишь когда нож, сверкнувший лезвием в отблесках тусклого норвежского солнца, выпустил из горла миссионера темную струю крови.
Что теперь сталось с Хельги? Нашел ли он свой путь в Вальхаллу или по-прежнему рыщет морской рысью, лютой яростью наводя ужас на жителей прибрежных деревушек и монастырских насельников? Как знать. Отец Мартин молился за него. Он молился и за отца с матерью, при жизни не познавших света, исходившего от Белого Бога. Но Господь милостив, в этом невозможно было усомниться. Он пощадит их души и выведет из мрака Шеола, как извлек прародителей Адама и Еву и праведников Своих.
Также он молился за паству, которую с десяток лет назад без лишних раздумий предал бы мечу или увел в рабство. А теперь, сам не ведая, как то случилось, отец Мартин утешал их в скорбях, больших и малых, помогал добрым словом, советом или делом. Они приходили сюда, в маленькую каменную церковь у самой городской стены, где он сейчас стоял на коленях, не обращая внимания на студеный пол и ветер, продувавший через щели в ставнях. Это было малым неудобством, по сравнению с молитвой во спасение мира, воистину тяжким трудом, что он принял на себя и нес добровольно и во славу Божию.

[Monsieur Le Chiffre >>>]

... Двери церкви не запираются на ночь, и в скудном, суровом, как самое время, за которое и в котором молился отец Мартин, храме было нечего унести - разве что вырезанное из камня распятие - но нынче, ветреной ночью, когда обитатели холмов, седоволосые бэнши, казалось, пробудились и блуждали меж домов, выискивая свою жертву, именно сегодня то и дело распахивавшиеся ветром двери заложили на ночь тяжелым засовом. Опасались не духов, опасались живых. Ходили разговоры о странных происшествиях, о людях, исчезающих без следа. О криках, доносившихся из королевских подвалов. О женщинах, молча плакавших в храмах Белого бога, обнимающих внезапно осиротевших детей. О том, что все пропавшие были родом из Данелага. О том, что то была кара божья язычникам. О том, что это был страх божий для короля.
Неспокойные были времена, что греха таить.
Поэтому, когда от дверей раздался негромкий, какой издает осторожная или заиндивелая рука, стук, содрогнулись, казалось, самые свечи, без устали горевшие на алтаре.

[Bjorn >>>]

Кто мог постучаться ночью в двери церкви? Нередко случалось, что лихие люди без зазрения совести святотатствовали, сперва оглушив или отправив в лучший мир служителя Божия, а после сгребая в латаную суму потиры и украшенные самоцветами распятия, коли таковые находились. В эти темные дни вера отступала перед жестокими варварскими богами, вновь овладевшими сердцами людскими, несмотря на то, что их обладатели получали крещение и с детства заучивали Pater Noster.
Отец Мартин не боялся разбойников, в прошлом его собратьев по ремеслу, и не стал бы роптать, ежели те принудили его принять смерть от их нечестивых рук. Но даже воры и убийцы предпочли бы в эту ночь поплотнее закутаться в плащ и крепко заснуть перед очагом. А стало быть, Господь привел к дому Своему не заблудших во тьме стяжательства овец, но путников, не нашедших иного приюта.
- Кто здесь? - вопрос был излишним, поскольку сопровождался лязгом порыжевшего от времени засова. Дверь отворилась, и скупой свет через проем упал на заиндевелую землю.

Сообщение отредактировал Bjorn - 3-05-2012, 22:10