OBB* - Недалеко от Истины и Блюза, Одна гангстерская история

[Joseph >>>]

в плену l'époux infernal

С тем же успехом самого африканца можно было спросить, как его обезъяноподобные предки относились к веревке на шее. Или к кастрационному ножу – жаль, что не все ублюдки, пыхтевшие после хлопковых плантаций на лоснящихся как вакса телесах своих подружек, познакомились с этим забавным инструментом. Перед глазами мужчины как будто бы распустился павлиний хвост: медленным и мучительным движением, игрой самоцветов на шелковой нити, жуткая паутина, которая – он даже поднял руку, снимая невидимые тени с лица – стягивала его внутренности.
Кто захочет спасти свою душу – тот потеряет ее.
- Пусть будет китайский шелк,- чувствуя, что его начинает утомлять эта назойливая опека, мужчина переступил с ноги на ногу, поворачиваясь, затуманенным взором ища полуоткрытый бар, в котором, еще неоткупоренная, ожидала его новая бутылка Божоле.
- И я хочу халат. Берлинская лазурь или мышьяковый. Еще что-нибудь, что вам необходимо знать? - почти с вызовом спросил он, перефразируя вопрос, услышанный недавно от хозяйки заведения и теперь неожиданно прозвучавший, словно захлопывающаяся дверь, пинок под толстую черную задницу и хохот зевак, глядящих, как неутомимый хлопотун пытается подняться с асфальта.- Какого цвета белье я предпочитаю? С кем я занимался любовью сегодня ночью? Сколько раз я смогу удовлетворить мадам О’Долл?
Тонкая ножка бокала переломилась в ладони. Косой срез – надсеченный стебель тюльпана, который садовник торопится уложить в корзинку, чтобы не повредить драгоценную чашечку – вдавился в ладонь, оставляя на линии сердца отпечаток, похожий на крошечное сердечко.
Ах да, он же все-таки потерял его…
Портной, толстая баржа – экзотический кортеж, везущий тигровые шкуры, блеющих осликов, и черных язычников в Америку (а он был настолько упитан, что не оставалось сомнений в рыхлой начинке огромного живота) – виновато закивал, начиная подсчитывать, во сколько же ему встанет излишнее любопытство, когда придет время расплачиваться за услуги.
- С вашего позволения, мсье, я немедленно отправляюсь приступать к работе, - еще один кивок, нет, почти низкий поклон, как будто чернокожий американец умел искренне благодарить за общество.
Он сейчас улыбался точно так же, как его предки-гребцы за работой над тяжелыми массивными рукоятями весел, мечтающие содрать скальпы со всего экипажа торгового судна. Но цивилизованность требовала затачать свое прошлое в самые глубокие и непроходимые глубины темной африканской души.
Ему платят – это главное.
Когда портной вместе с чемоданчиком оказался у двери, чтобы покинуть раздраженного господина, на пороге появился еще один американец: клыкастый блестящий доберман с крысиным лицом - при этом упакованный в повседневный голландский костюм из бежевых тонов в тонкую голубую полоску - взирал на хозяина комнаты (в номере никого другого он попросту не замечал и не собирался) с таким выражением лица, словно свирепый охотничий пес, захлебывающийся в собственной желто-грязной слюне, заглянув в нору, струсил от того, что увидел двух совокупляющихся лисиц.
- Добрый вечер, мсье. Какая приятная неожиданность.

Сообщение отредактировал Joseph - 21-04-2012, 22:08

[Monsieur Le Chiffre >>>]

+ Joseph +

Мужчина, стоявший спиной к двери (он так и не собрался дойти до бара, словно не мог решить, желает или нет продолжать отравлять себя молодой виноградной кровью, раз уж не судьба была откупорить чье-то другое горло), неспешно повернул голову. Чеканный профиль, опущенные ресницы, разворот сильных плеч, обнаженные ягодицы – все это было сейчас полностью доступно для взгляда, неподвижно, как будто и в самом деле, принадлежало не человеку, а отлитой из меди статуе Посейдона.
Видеть неожиданно (ожидаемо) появившегося пришельца он не мог, голос едва ли запомнил,- но простейшая житейская логика подсказывала, кому могло принадлежать право и находиться здесь в любое время дня и ночи, и разглядывать его ощутимым свинцово-липнущим взглядом, и право объявить о своем присутствии.
- А, это вы, мсье О’Долл. Присматриваете укромное местечко насладиться выкупом за понесенные увечья?
- Всего лишь заглянул в поисках извинений, мне сообщили, что они меня тут ждут. Это вы их только что обронили? – руки в прорезных карманах без клапанов шевельнулись; взгляд с высокого блестящего открытого лба рассматривал француза с таким неприкрытым интересом, как будто Рузвельт в прочитанном до дыр модном журнале неожиданно обнаружил что-то новое.
Он не пошевелился, не сошел с места – портному, чтобы проскользнуть в коридор, наверное, в одну секунду пришлось похудеть на пару-тройку десятков килограмм и просочиться мимо – ни в коем случае, не задев – господского плеча, подпирающего деревянный проем.
- И как вам здесь, нравится? Не каждому судьба преподносит возможность сменить конуру на такие апартаменты, - закрыв дверь, он принялся расстегивать пиджак. - И будьте любезны, налейте мне выпить, что-то во рту пересыхает.
«Постоялец» с некоторым изумлением поднял руку, словно пытался угадать, как случилось, что его бокал вдруг оказался непригоден к употреблению. По-видимому, мысль продолжить вечер показалась ему довольно удачной, несмотря даже на присутствие этого молодого хлыща, от вони которого мгновенно заломило виски.
Тем не менее, он с хладнокровием римского «всадника» пересек расстояние, отделявшее кровать от бара, соблазнительно улыбавшегося хрустальными гранями и благородными соцветьями пузатых бутылок, и, широко распахнув полированные створки, вновь повернулся к незваному гостю.
- Виски, водка, коньяк?

[Joseph >>>]

совместно с mon précieux аmi

- Коньяк. Для начала.
Растопыренные пальцы здоровой руки (вторую Рузвельт бережно продолжал прятать в кармане брюк, не иначе как от посягательств на изувеченную конечность) скинули пиджак на край кровати и провели по волосам, блестящим и слоеным – что были щедро сдобрены лосьоном и зачесаны к основанию затылка, как у большинства голливудских красавцев, развлекающих домохозяек с экранов телевизоров в отсутствие трудолюбивых супругов, - словно глазированные шоколадные коржи, слепленные друг с другом рукой педантичного парикмахера, а собственный внешний вид американец ни при каких обстоятельствах не мог доверить никому другому.
Прогулочным шагом полновластного правителя этих помпезных земель О`Долл прошелся по комнате и встал у стены, скрещивая жилистые руки на груди – вероятно, выбирал подходящий ракурс, чтобы получше познакомиться с новоявленным другом своей дорогой и горячо любимой матушки.
- Плачевное стечение обстоятельств, господин француз. Думаю, нам нужно повторить знакомство, - белоснежный ряд зубов сверкнул, когда вздернутые в улыбке губы, припухлые, как ляжки молоденького с выпуклыми нежными венами розового поросенка, беззаботно резвящегося в зарослях шалфея, раздвинулись в знак примирения. – Но вот мне всегда было интересно, каковы китайские шлюхи в постели?
- И что вам мешало произвести этот… естественнонаучный опыт?- пробка вышла из горлышка с глухим звуком, словно бы заточенный в хрустале дух требовал внимания к себе и беседы исключительно о своих, не о чужих достоинствах. Янтарь выплеснулся из берегов, чтобы быть тут же уловленным прозрачной полусферой; но гость, как можно было ожидать, не протянул хозяину столь заботливо добытый напиток: тот попросил только налить, а лакей уже вышел.
Вместо этого он занялся своим Божоле. Отвратительный вкус.
Запятнанный халат пинком был отправлен в ванную, где замер на полу убитым барашком; неторопливый и, по-видимому, начисто лишенный чувства стыда мсье остановился перед кроватью, словно прикидывая, какое из чувств преобладает в данный момент в комнате: приличия или земного притяжения.

[Monsieur Le Chiffre >>>]

Джо и я

- Не предоставлялось возможности, - продолжая разделять улыбку с ожиданием, О`Долл опустил голову, разглядывая раскрепощенного и бесстыдного француза с ног до головы, как если бы римский господин, прогуливаясь у стен Колизея, присматривал и придирчиво выбирал мальчика-nani* на эту ночь. – У кого там из ваших европейских соседей любят говорить «кто не наслаждается, сам не может усладить», мсье?
Рузвельт подпер стену спиной, облаченной в приталенную рубашку из ткани «оксфорд»*, и зевнул, прикрывая ладонью огромную скалящуюся пасть. Оставшись удовлетворенным мятным дыханием, он усмехнулся:
- И все-таки у меня не укладывается в голове. Наверное, этот скользкий красавчик не оставил вам выбора. Поинтересуюсь расценками, когда загляну к нему в следующий раз. Слишком дешев или слишком виртуозен?
Подобно тому, как пурпурная раковина защелкивает свои створки, пряча скрывающую ее драгоценную жемчужину, или броненосец – коренной житель Америки – сдвигает щитки, чтобы не дать хищнику подобраться к лакомому нежному мясу, так и гость – заложник? – мадам O’Долл в мгновение ока из расслабленного сибарита превратился в напряженно сжатого клубками ярости и презрения зверя. Внешне, впрочем, это никак не отразилось: все та же небрежность и вызывающая демонстративность в движении, тот же безразличный ко всему медный профиль. Он пошатнулся, откидывая сливочный с сиреневым крем покрывала с широкой постели, и одной рукой (древний бог, перехватывающий поводья увлекаемой резвой квадригой золотой колесницы), намотав на кулак, потянул на себя льняную простынь.
Подушки и сброшенный пиджак попадали на пол.
- Когда наведаетесь к нему, сделайте одолжение,- помутневшие глаза обратились к до тошноты сладкому, словно клубничная помадка на торте, до отвращения сытому лицу. С куда большим удовлетворением обитатель первого номера адресовал бы тому удар кулака. - Заберите оттуда мои рубашки. Иначе они провоняют китайскими шлюхами и кокаином. Я так понял, вам пока везло только с одним. Слишком дорого или вы недостаточно виртуозны?

------
*nani – римские проститутки, которые начали заниматься наукой любви еще с шестилетнего возраста
*оксфорд - полосатая или клетчатая нейлоновая ткань

[Joseph >>>]

вместе с мсье

Решительно двигаясь, как по течению в быстро несущей реке, а американец, несомненно, чувствовал себя здесь как рыба в воде (это была его территория, его казино, его мать, гость в какой-то степени становился тоже его; Рузвельт даже перестал таить от самого себя мысль, что не плохо было бы переманить французского сенбернара на свою сторону или в свою постель - да, китаец был прав, он "генерал, который ходит в пределах своего дворца"), он поднял пиджак с пола с таким выражением лица, будто благородно прощал эту выходку и собирался сдувать пылинки с дорогого голландского костюма – между прочим – единственного в своем роде, сшитого на заказ, где каждая петелька на бортах и каждая тончайшая нить выглажена двумя белошвейками-прелестницами. Ах, как они были хороши, а кожа бедер под чулками и кружевными брэ из небелёного льна такая же шелковая на ощупь, как и сама ткань.
- Я просто не имел представления, что в китайской квартире ублюдочного рэкетира можно попробовать что-то еще, - О`Долл выпрямился с лучезарной очаровывающей улыбкой – интимным проверенным оружием против суровости и замкнутости милых посетительниц библиотек - улыбкой заговорщика, когда сладкая влага проступает на губах в качестве крючка для поимки крупной добычи. – Только, к сожалению, я туда пока не ходок. Поговаривают, ваш… бывший друг обхаживает итальянского гангстера, а после сломанной руки… Итальянцы очень горячие люди. Во всем. Не подадите мне мой коньяк?
На мгновение мужчине – Жану Дюрану, сейчас он был снова Жаном Дюраном; было, прошло, поросло быльем – показалось, что сердце внутри него вздулось, как обжигающий красный шар, который шаловливый ребенок привязал к трубе резко газующего автомобиля. Боль, охватившая грудь при этом внезапном движении, была так сильна, что он потерял равновесие и вынужден был наклониться вперед, опираясь коленом и рукой, все еще сжимавшей бокал, о встревоженное ложе. Но с дрожью, промчавшейся по плечам и вполне простительной для напившегося человека, француз выпрямил сильный хребет (выщелкал, позвонок за позвонком, в одну гудящую электрическую дугу) и перевел дыхание, возвращая внутренностям приличествующие размеры, а себе – подобающее наследнику Шарлеманя достоинство.

Сообщение отредактировал Joseph - 22-04-2012, 18:55

[Monsieur Le Chiffre >>>]

Демон и грешник

- Так вы, mon petit ami*, сетуете на его неразборчивость или собственную нерасторопность?- еще несколько рывков, и простыня, сорванная с ложа (сейчас оно более всего походило на катафалк, а кремово-белый отрез ткани – на саван), упала на плечо европейца, кое-как скрывая смуглое тело Аполлона от жадно взирающего на него Марсия.
Затем, следуя какой-то вдруг охватившей его тайной мысли, оживший памятник направился к истекавшему разъедающей злобой и похотью американцу; в одной руке у него был бокал, вторая небрежно придерживала край простыни, открывавшей высокое бедро и волнами спадавшей до самого пола.
- Рад бы служить, да занят. Но, если вы подержите мой…- не договаривая, и не дожидаясь ответа, гость перехватил искалеченное запястье, впихивая в него пустой сосуд и насильно сжимая разбитые пальцы. Лицо его замерло в подчеркнутом, сладострастном изъявлении благодарности.
- Спасибо.
Рузвельт шумно сглотнул подступивший к горлу ком (дело было не в памяти, растерзанной на клочья небрежной хваткой и еще помнящей тот день, когда его рука, созданная для того, чтобы изучать благородные фьорды под платьями-гарсонками и «коктейльными» нарядами, превратилась в безжизненную развалину; американец будто находился под впечатлением от того, что оно – медный идол, бронзовый «невероятно французский» красавец, не уступающий кино-мачо, что ходят с моноклем или покоряют зрителей трюками с лассо в техасском цирке, да взирают с метровых плакатов "Перекати-поле" и "Красавчик Брюммель" – ожило и с видом строгого тюремного надзирателя соизволило почтить своим вниманием.
Сейчас американский хлыщ был похож на банку с осами, которую хорошенько встряхнули лишь для того, чтобы посмотреть – что же произойдет.
- Не разборчив? Боюсь, наоборот, он очень разборчив и получает то, что хочет, - Рузвельт опустил чеканный и насмешливый взгляд в бокал, рассматривая стеклянное дно как зеркало со своим отражением, что подтверждало его ожидания, точно бирка top shelf* на телячьем окороке. – Что он получил от вас? Деньги? Связи?
Слегка удивляясь тому, что поврежденный (пока только телесно) хлыщ не зашелся еще в крике, призывая на помощь мамочку, нянечку (а, точнее, наверное – мускулистого, гладко выбритого атлета-няня с белозубым оскалом и всегда готовым набором присыпок и мазей), полицию, менеджера казино и девочек из кордебалета, гость напоследок резко встряхнул переломанную конечность и отошел к бару, на ходу поправляя стелющийся по полу шлейф своего нового наряда. Отбросив его тем же движением, каким знатная дама всего каких-нибудь двадцать тел тому на королевском приеме перемещала богато украшенный трен, он понял бокал в вытянутой руке.
- Почему бы вам не спросить его самого?

------
*Мой маленький друг
*top shelf - высший класс

[Joseph >>>]

я и mon аmour

Только в этот момент, когда хозяин номера вернулся к беззаботному время препровождению, Рузвельт, словно избавившись от наваждения – сжав челюсти, отчего жилы на лице разом вздулись – схватил свою искалеченную руку, вот-вот готовую отломиться, как запястье шарнирной глиняной куклы – оплота тайной мести и злых козней; но, как бы американец не пытался щелкать челюстями, стоящий напротив человек оставался равнодушен к любым попыткам вывести его из себя, и это заметно и невыносимо раздражало молодого франта.
Покачнувшись, чудом цепляясь за стены, прослезившимися глазами проклиная чертового китайца, его маму, француза, ниспосланного какими-то злыми силами, чтобы портить его жизнь, точно в дымящийся вонючий котел, к ним же примешивал квакающую закуску из ненавистных лапок пучеглазого монстра с большим ртом, как будто в несчастиях американского сына Алоизии была виновата сама Франция, позволившая появиться на свет этому наглому «беляку». Однако при всем при этом, предусмотрительно помалкивая в его сторону, Рузвельт неожиданно обнаружил, что в охвативших его муках боли даже не заметил, как пакетик с драгоценным порошком (он собирался сегодня распробовать завоеванный ценой своего здоровья трофей) вывалился под ноги.
- Осторожнее, мсье, - наконец, свирепо произнес он, выпрямляясь и цепляя скрюченными пальцами упаковку «седого волшебника». – Я бы на вашем месте приложил все силы, чтобы со мной… подружиться.
Ядовитый ответ уже готов был брызнуть с губ виночерпия – но, на беду, он повернулся… и через мгновение взгляд уже намертво был приклеен к пакетику с порошком.
Казалось, все его чувства в одно мгновение испытали глухой удар. Сердце дало перебой, кровь огненным цунами гулко раскатилась по телу. Так, только так смотрит алхимик на утопленный в пепле сосуд, над краем которого появилось радужное сияние, или моряк, после полугодовой тоски на клочке земли завидевший приближающийся парус. Этим же взором Ромео проницал темноту под знаменитым балконом, ожидая появления той, что затмила для него сияние факелов в полуночи…
Этот взор был краток, но таил в себе слишком многое, чтобы его можно было укрыть. В следующий момент полные ярости глаза уперлись в слезящиеся глаза Рузвельта.
- Вы можете раздеться,- выплюнул он засевшую глубоко внутри ядовитую занозу. Холодный голос. Презрение. Отчуждение. Интонации Тенгфея выплеснулись с его языка раньше, чем француз успел остановиться. - Но не обещаю, что это будет не больно.

[Monsieur Le Chiffre >>>]

Джо +

- Вы…
Холеные брови американского щеголя оказались высоко на открытом блестящем от испарины лбу; синие, доставшиеся от матери глаза, но обладающие – в отличие от нее - повсеместной коричневой горчинкой, независимо от освещения или настроения, буквально приклеили к Дюрану потрясенный, ошарашенный, пораженный и нотами голоса, и взором, и категоричным внешним видом, взгляд молодого плейбоя.
Он, замахнувшийся питчер, словно, выйдя на свой первый матч в главной бейсбольной лиге, только что получил битой по голове, да вдобавок был закидан мячиками из белой кожи с красными стежками – один не иначе как угодил в рот, потому что тот распахнулся и звучно хлопнул зубами.
- Вы… серьезно?
Только то, что желудок француза был уже основательно прочищен, спасло номер один от дальнейшего поругания, а его самого – от необходимости объясняться с мадам либо существовать в загаженном помещении до прихода обслуги, и еще некоторое время морщиться при взгляде на отчищенные полы.
Хотя… находиться в четырех стенах с этим юнцом, воняющим так, как будто его тоже не так давно получили из прачечной и готовили к тому, чтобы обернуть в шелковую бумагу, напомадить, надушить, и послать по почте мамочке, было не менее невыносимо.
- А вам хочется, чтобы я был серьезен, мой маленький друг? Хочется, чтобы кто-то поставил вас на карачки и заткнул вам рот… или, может быть, какую-то другую часть тела, чтобы выбить из вас дерьмо, которым наполнена ваша голова? Если я… сейчас… сделаю… это…- мужчина говорил негромко, шаг за шагом наступая на омерзительного гостя, сделавшего перед ним стойку, словно истекающий слюной породистый кобелек на вертлявую дворняжку, которую он видит в окно в сопровождении длинной очереди из «кавалеров».- Если я… сейчас… распорю вас вдоль хребта, заставлю вас скулить, выть от боли, просить пощады… а после просить добавки… вы… что вы сделаете? А если я плюну вам в лицо и пошлю к черту? А? Побежите скулить под маминой юбкой? Вы ведь наверняка часто там бываете, вынюхивая, скольких псов вам следует опасаться? Ну что?
Высокая фигура гостя нависала теперь над О’Доллом, как в детских страхах тень невиданного чудовища нависает над проказницей в красной шапочке, неосмотрительно позволившей себе выйти за порог.
В этом лесу водятся звери и пострашнее серых волков.
- Вы ведь ничего не сделаете, правда, мой дорогой мистер Бэмби*? Потому что вы – генерал только в пределах даже не вашего дворца, а ваших комнат… и едва ли кто-нибудь успеет прийти вам на помощь, даже если мне вздумается переломать вам не только вторую руку, но и хребет. Хотите дешевого секса – ступайте в китайский квартал. Дорога туда, судя по всему, вам особенно хорошо известна.

------
*Зло обыгрывается имя Барнаби. Книга «Bambi, ein Leben im Walde» была выпущена в 1923 году.

[Rosemarie >>>]

Дверь без стука распахнулась, и с порога грудной голос вопросительно и чуть капризно пропел:
- Дорогой..?
...Как водится, в любой бочке меда сыщется своя ложка дегтя, а самое большое и сладкое яблоко окажется надкусанным жирным червяком. Тысячедолларовый чек и выступление на открытии должны были удовлетворить Розмари хотя бы на время, но миг довольства певицы длился недолго, как и полагается мгновениям истинного счастья, уступив место более прозаическим заботам, начиная от подбора наряда для выступления (те, что переполняли шифоньер в гримерке, само собой, не годились) и, завершая тонкостями отношений с покровителем. По проверенным и с неприкрытым злорадством сообщенным сведениям, падкий до всяческих перемен Рузвельт О`Долл уже сыскал новую фаворитку из кордебалета и уединился с ней в верхних комнатах. Марго не дрогнула лицом, выслушав эту совсем не удивительную новость, только слегка скрипнула белыми зубками. Разумеется, ни о какой ревности речи и быть не могло - но наглую девицу следовало осечь, прежде чем она позарится на что-то еще, кроме доступного тела "золотого мальчика".
В комнате, вызвавшей сонм недобрых мыслей у подозрений у мисс Шульц, она не обнаружила ни одной женщины. "Убить мало этих трещоток", - со смесью ярости и облегчения подумала Марго, и лишь потом обратила внимание на второго мужчину и его костюм, точнее, полное его отсутствие, и губы ее машинально округлились для удивленного тихого свиста. Мужчина без штанов, положим, не редкость в обители одноруких бандитов, но вчерашний француз, пользующийся сегодня гостеприимством семейства О`Долл, сбил Марго с толку. Человека, который сломал вам руку, в гости не приглашают, а выкидывают за дверь со всевозможной грубостью.
- Оу, вот так встреча, - не зная, как себя вести, чересчур развязно сказала Марго. - Вы так и прибыли в Америку, мистер? - ее взгляд опустился к босым ступням Дюрана. - Вчера у вас хотя бы были ботинки.

[Joseph >>>]

+ непревзойденный Monsieur Le Chiffre

Появление Марго стало для Рузвельта не просто глотком свежего воздуха в задымленной смогом горящей постройке и даже не спасательным кругом, сброшенным с тонущего лайнера «Мюнхен»; она, как дрессированный ангел хранитель, врывающийся поутру со звенящими бутылками свежего чешского имбирного "Budvar" к изможденному ночными бдениями бедолаге – сербская наемница, нет, спасительница в доме фарисея или наследница Моисея (Мессия! Тара!* Женщина-бодхисаттва! О, Марго, обратись она сейчас норманнским щитом, покровитель незамедлительно подарил бы ей виллу в Каннах, а всех соперниц и недругов девицы отправил в Сан-Квентин* подметать кормушки птицеводческого хозяйства) - мечта любого гуляки, изборожденного пивными морщинами по всему телу и тоскующего по материнской ласке.
Слова, произнесенные Дюраном, заставили американца едва ли не согнуться по полам, как дерево, прибитое рассвирепевшим ураганом, и даже смогли убедить О`Долла в том, что он «not quite gentleman»*, трусливый хохлатый щенок и еще несколько определений того же рода, с которыми Рузвельт был готов публично согласиться, лишь бы выйти отсюда целым и невредимым.
Да какой там джентльмен! Единственное – что ему сейчас хотелось, это, не разворачиваясь, исчезнуть с глаз или – что еще лучше – щелчком пальцев обязать медного высокомерного Бога если не закрыть рот, то провалиться под землю.
- Марго… мсье - теперь наш… гость, - проскулил он, вперив глаза в крошечный ставший почти священным – неприкосновенный оберег на все случаи жизни – кокаиновый пакетик. Рузвельт расковырял его ногтем, и теперь живительный бесценный порошок серебряной пылью падал на пол.
Самоуважение требовало ответить девице, уже второй раз вторгающейся в его обнаженное уединение, тем же манером, что и ее кавалеру – но внезапно «гость» почувствовал если не отвращение к человеческой речи вообще, то острое нежелание продолжать эту беседу. Был ли причиной тому едва слышный звук, с которым – о, он готов был поклясться – из разорванного пакета просыпается кокаин?
Он закрыл глаза, потому что белый порошок, проливавшийся на пол (млечный путь на черном ночном небосклоне, оплошность Небесной ткачихи) вызвал жгучее желание упасть ниц, втягивая дрожащими ноздрями заемное блаженство.
Почему Он не сказал?
- Ваш коньяк, мистер О`Долл, - налившийся кровью взгляд смотрел теперь сквозь американца, затем перешел на новое действующее лицо.
- И снова здравствуйте, мадам. Приношу извинения за то, что своим видом доставляю вам неудобство: люди богемы, подобные вам, вероятно, привыкли различать своих партнеров по ботинкам, ночующим возле кровати. Теперь понятно, почему ваш… патрон перепутал меня с персоналом в китайском доме свиданий.

------
*«Not quite gentleman» - не совсем джентльмен
*Тара - спастельница - в буддизме женское существо, достигшее совершенства и освобождения
*Сан-Квентин - старейшая в штате Калифорния тюрьма, что расположена на мысе Сан-Квентин в округе Марин; была открыта в июле 1852.

[Monsieur Le Chiffre >>>]

mon divin Epoux, Марго и мои два су

Жилистая шея холеного гладкошерстного добермана, на чем возвышалась голова-леденец, пусть волосы заметно выбились от неосторожных движений руки, за которыми американец пытался скрыть страх оплошавшего на охоте пса, возмущение подсадного кролика, оказавшегося настигнутым во время притравки этой же собакой, и желание отожравшейся крысы юркнуть в теплую непроходимую норку, надломилась, и Рузвельт – жалкое подобие слепленного из гипсовых черепков болванчика - коротко закивал: непонятно было лишь то, какое именно слово в предложении «патрон перепутал меня с персоналом» он рвался подтвердить.
Его неприученный к острословным перепалкам мозг, понимающий и принимающий лишь один способ решения сложных ситуаций – ласково отсчитывать долларовые тугие банкноты (еще он вместо пожеланий доброй ночи расчетливо жаловался матушке на официанта, что каждый раз на ужин упорно подавал вино «Calvet» вместо Pavillon Blanc) смог заставить длинноногое тело согнуть колени, склониться над рваными полосами серебряного кокаинового порошка и начать быстрыми движениями ревностно собирать бесценную собственность.
Ноздри Розмари гневно раздулись и опали: один быстрый взгляд на Рузвельта показал, что ждать защиты от него столь же напрасно, как от пушистой болонки. Но певица не сердилась на незадачливого покровителя, поскольку иллюзий насчет мистера О`Долла она не питала ни малейших, как и по поводу прочих двуногих мужского пола. Марго переступила замшевыми туфельками, чтобы не задеть склонившегося над кокаином обезумевшего Рузвельта, и рассмеялась, хрипло и нарочито вульгарно.
- Занятные обычаи в этой вашей Европе, - растягивая гласные, проговорила она, оборачивая собственные слова француза против него самого. Старая, как мир и вражда, шутка. - Американские девушки попроще, обычно мы смотрим в лицо, - и в подтверждение она в упор посмотрела на Дюрана.
- А разве мои ботинки… были вчера на лице? Занятные обычаи в этой вашей Америке,- не дождавшись, пока ползающий на карачках отпрыск неблагородного дома соизволит обратить внимание на коньяк (хотя до того ли было теперь собирателю серебристой манны?), гость мадам О’Долл сделал несколько шагов назад, возвращаясь к разоренной кровати.
- Пока ваш друг собирает прошлогодний снег… может быть, выпьете что-нибудь?

[Rosemarie >>>]

+ Monsieur Le Chiffre

Если бы Жан Дюран в придачу к другим своим талантам обладал умением читать мысли, то знал бы, что охотнее всего Марго отведала бы его разбавленной алкоголем и высокомерием крови.
- Вам есть, что предложить даме? - вопросом на вопрос ответила Марго гостю, распоряжавшемуся, будто хозяин, но все же прошла следом за Дюраном. В сетчатку глаза сполохами синематографических кадров в темном зале впечатывалось повторение прежних образов: спальня, разобранная постель, обнаженный мужчина, хнычущий Рузвельт. Недоставало только узкоглазого китайского божка.
Если бы способностью читать мысли обладала несравненная обладательница туфелек, которые живо напомнили французу сверкающие фальшивым льдом и фальшивой позолотой витрины магазинов (царство Снежной королевы, где с бьющимся сердцем замирают мидинетки, мечтая о временах, когда смогут натянуть, не красить ножки в цвет bronze, а натянуть настоящую шелковую паутинку со стрелкой, уезжающей, словно поезд, под арочный изгиб подвязки, а затем (высший шик) погрузить ее в черный бархат башмачка (каблук, помпон и/или кокетливый бант, призывный, как взмах ресниц, изгиб подъема)…да, если бы Марго обладала этим счастливым даром, она, несомненно, сморщила бы хорошенький носик, почуяв вонь опия и китайских благовоний, все еще витавшую в головах обоих мужчин. Но сейчас единственным, что она могла почуять, был острый запах алкоголя – да, может быть, резко-потливый душок, надо полагать, прошивший мистера Долли* от самого корня позвоночника.
- Что-нибудь, кроме филейной части вашего друга?- мутные глаза француза с сожалением оглядели напряженную фигуру местного вылощенного (или выхолощенного?) идола, и в них мелькнуло лютое сожаление, что нельзя поступить с нею образом, для которого она была, казалось, вполне предназначена – то есть отвесить хорошего пинка.- Не сомневаюсь, впрочем, что наши алжирские друзья* оценили бы подобный подарок. Если мой вид оскорбляет ваши представленья о нравственности, готов немедленно исправиться,- говоривший подхватил белый шлейф своего импровизированного одеяния, то ли намереваясь сорвать его с себя, то ли в очередной раз отбросить с дороги, которая, в зависимости от пожеланий дамы, могла пролегать в сторону бара или же ванной.

------
*опять же, обыгрывание фамилии Рузвельта. Dolly – кукла.
*Алжир формально был передан Франции в 1930 году, но уже к тому времени количество французских иммигрантов и франко-говорящего населения там было очень высоким, хотя формально страна и находилась под протекторатом Османской империи.

[Joseph >>>]

+mon сher l'époux infernal+несравненная Марго

- Здесь есть коньяк, виски, вполне пристойный Божоле и небольшой выбор красных и белых вин. Впрочем, с содержимым бара вы наверняка знакомы лучше меня,- не заботясь о связности своей речи, гость вопросительно воззрился на спутницу увлеченного кокаиновыми полями юнца.- Но готов устроить экскурсию по неизведанным ранее достопримечательностям. Что вас интересует?
Рузвельт тем временем уже прибрал к рукам кокаин, ногам же вернул – побеждающую тремор – решительность и выпрямился во весь рост, точно широкоплечий красавчик-спортсмен, собирающийся показать лучший результат в прыжках в высоту с разбега. После чего, задрав голову с ослепительной солнечной улыбкой, подобно олимпийскому гимнасту, что приветствовал восторженную публику, американец, наконец, выразительно посмотрел на неблагодарного мсье, не собирающегося платить любезностью за гостеприимство. Платить ему. А этот перетянутый простыней загорелый и поджаристый француз обязательно заплатит с полна, да, заплатит - и за руку, и за ущемленную гордость, за испытываемый стыд перед певичкой и за свою словесную несдержанность, чего О`Долл не позволял ни одной живой душе после кончины отца-фабриканта: единственного умельца вдалбливать в соломенную голову своего чада правила хороших манер и культурные дисциплины благородных американских сэров. Однако тот - то ли не успел вколотить как следует сложную науку, то ли умер в процессе этого бесполезного занятия.
- Милая, - Рузвельт нарочно подлил в голос дрожащей сладости. – Мсье разучился нормально отдыхать, не обращайте внимания на его грубость. Наверняка, он плохо спал этой ночью – пружины китайских кроватей для сна не предназначены. Может быть, мы сможем поднять ему настроение?
С этими словами (а присутствие Марго придавало мужчине уверенности лучше глотка ядреного портвейна) он двумя пальцами поднес драгоценный пакетик к лицу и потряс им, словно погремушкой перед личиком плачущего младенца.
Любимым развлечением маленьких хищниц, вонзающих подобно ламиям лисьи зубки в мужскую плоть, во все времена была и будет схватка двух самцов. Прикрытая более или менее прозрачным покрывалом лицемерной чувствительности, первозданная кровожадность.
- Как скажешь, дорогой, - проворковала Марго, подливая масла в огонь вопреки наставлениям мадам Алоизии, - я могу вообще не обращать на мосье внимания. Но вот незадача, - она капризно надула губки, - твоя мамаша мне платит как раз за то, чтобы я оделяла вниманием ее гостей.

[Monsieur Le Chiffre >>>]

Вместе с Джо

Удар, расчетливо подготовленный Рузвельтом, был, несомненно, силен, и достиг бы цели, поразив лишенного своей страсти кокаиниста в самое сердце, если бы не одна крошечная деталь: эффект неожиданности, потерянный и смягченный за время его намаза на полу. Подобно фокуснику, в шляпе которого оголодавший кролик прогрыз дыру, мистер О’Долл, выступай он перед широкой публикой, не снискал бы ничего, кроме громкого свиста.
Поэтому гость даже нашел в себе силы улыбнуться в ответ на любезное приглашение.
- Мадам, несомненно, очень щедра, ведь, судя по всему, большинство гостей мистер Рузвельт сам не обходит вниманием,- бархат в голосе француза ничуть не уступал по мягкости интонациям избалованного хозяйского отпрыска.- Вообразите, что я – китайская кровать… или, виноват, китайская подстилка,- вынырнувшее воспоминание заставило говорившего на мгновенье сжать челюсти,- о свойствах которых он, судя по всему, так хорошо осведомлен. Вы были сверху или же укрывались под ней от взгляда мадам?
Мужчина умолк, чувствуя, что яд ревности и раскаянья, занесенный в его кровь грязными когтями американца, медленно, но верно растекается под его медной кожей. Возможно, все брошенные слова были одной лишь ложью, но ни подтвердить, ни опровергнуть их, ни высчитать это по костям, по линиям на горле молодого любовника не представлялось возможным. Да еще порошок, тузом в незаконченном флеш-рояле вскрытый выкормышем сухопарой тигрицы, одним своим видом заставлял кровь кристаллизоваться, разрывая гулящие вены!
Не в силах больше стоять на ногах, европеец опустился на кровать, опираясь на локоть: побежденный Марс, с тоской вспоминающий беззаконные объятия жадной любовницы.
Даже сейчас, вышвырнутый за порог, словно приблудный пес, он все еще не мог избавиться от власти этой раскосой химеры.
- В этом пакетике, надо полагать, достаточно сильное обезболивающее, чтобы ваши чувствительные внутренности могли вынести удары китайских палочек?
- Как бы ваши китайские палочки не сломались, sweety, - процеживая по капле притворно ехидную и сахарную – как праздничная сладкая вата – ухмылку, членораздельно вывел американский щеголь, но на этом он не остановился, явно приободрившись от того, что медный богоподобный выскочка занял положение «лежа». - Американские барабаны с настоящим американским звучанием гремят так, что звук достает до копчика. Это вам не какая-то там китайская подделка.
Он обнажил и сверкнул ровным рядом блестящий зубов, точно таким же сиянием зашлись щеки Рузвельта, как если бы скопившаяся под кожей кислота начала проедать ее верхний слой и сползать вместе с вышколенной шкуркой с лицевой кости, так и напрашивающейся на смачный удар.
Но О`Долл был в себе уверен как никогда. Он хлопнул ладонью по пакетику, заодно присматривая столик, чтобы начать колдовать над облюбованным средством от всех депрессий.
- Но признаюсь вам честно. Вот за что мне действительно хочется от всей души наградить калифорнийскими палочками нашего общего друга, так это за «чистый кокаин», - он хлюпнул носом, как будто предвкушал эту обмораживающую негу. – Никаких примесей, никакого сахара, чистая соль, и потом такое начинается… Хотя он наверняка давал вам и это попробовать. Как предпочитаете: шприцом или через купюрку?

[Joseph >>>]

+mon сher

Едва ли африканский ребенок, живот которого распух от поедания гнилой чечевицы, или умирающий от голода в японском лагере житель незабвенного (для все еще витающего в комнате призрака) Шанхая,- да, едва ли кто-то из них взирал на кусок хлеба с большим вожделением, с большим голодом (зубы волка, зубчики пилы, впивающейся в раздробленную кость), чем полулежащий на кровати мужчина – на пакет белого порошка, которым так бережно, так небрежно распоряжался отпрыск умнейшей женщины, недавний гость Чайнатауна, Рузвельт О’Долл. Сейчас из жалкого, внушающего желание раздавить его башмаком (ни в коем случае не босой ступней) червяка он вдруг превратился в Дьявола, с услужливой ухмылочкой на устах распахивавшего врата в сказочную бездну. Каждое его движение, словно встряхивание сосуда с ядом, припасенном Борджиа или Медичи для своих врагов, заставляло кровь в венах сгущаться, взметало красные клетки незримыми торнадо – и все они сонмом дьявольских голосов вопили, выли, стенали на разные лады, требуя, умоляя, взывая de profundis*: дать, подарить, недоглоданной костью швырнуть им сладкую подачку наркотика. Пакет порошка, подобно Протею, превращался в руках Рузвельта то во Всевидящее око масонов, в философский камень древних алхимиков, в венец, обещающий Райские врата и блаженство в последнем кругу Ада; он притягивал, втягивал в себя все до единого чувства гостя, как магнит притягивает железо – и казалось, что сами кости сейчас с треском вырвутся, проломят ослабшую плоть, бросятся навстречу ему… альбиносу-отпрыску Золотого льва*.
Что было ему терять? К чему стремиться? Все блаженство, любовные клятвы и наслаждения целой вселенной лежали сейчас, перемолотые, перед его глазами; ответ на все вопросы, излечение от всех болезней.
Была ли услада, испытанная им нынче ночью в постели китайского юноши, столь же смертельной?
Привстав, мужчина несколькими шагами рассек загустевшее пространство комнаты и резким движением вырвал вожделенный пакет из руки Рузвельта. Ноготь, как нож убийцы, вонзился под уже поврежденную кожу; выдернув его, быстрым движением француз провел облепленным кокаином пальцем по губам, пробуя на вкус, втирая его в загоревшиеся десны.
- Да. Да.
Выжидая изменения на лице Дюрана и вгрызаясь крысиным взглядом в его губы, они казались американцу, растленному киношными фантазиями о мускулистых праздных и вечно загорелых донжуанах, что переполняют лазурные бассейны курортов Варадеро и салоны эротического массажа в Майями, отбивая их пороги босыми ногами и сверкающими ягодицами, разрезом в сочном томате – дикой черри на зеленой мохнатой плодовой ножке, - Рузвельт неожиданно сделал открытие.
А кто кого использовал, и кто кого соблазнил?! Может быть, молодой желтолицый ублюдок был всего лишь марионеткой в жилистых руках французского кавалера, подкупившего дикаря плаксивыми парижскими романсами, клубникой-карбункулами, морозной мятой, влажными поцелуями и пересказом Книги Любви – не успел О’Долл вкусить слизистой носа живительную пыльцу, а перед глазами уже начали проплывать любопытные картинки, на которых медный Бог, элегантный, нарядно-стройный мсье в колпаке волшебника, насвистывая Plaisir d’amour* и в образе гламурной летучей мыши распахивая пелерину из сверкающих страз и крашеного меха, штурмует кровать косоглазого юнца-акробата, раскрывающего свои объятия перед наступающей грозной флотилией.
С большим трудом отведя глаза и судорожно моргая пушистыми ресницами, богатенький сын Америки оглянулся на свою молодую спутницу, точно проверял защитные укрепления, которые могли понадобиться ему в любую секунду, если своенравный житель номера, пристрастившийся к издевательству над его рукой, решит повторить этот трюк.
- Марго, bаby, поухаживайте за мной. Налейте чего-нибудь крепкого, - щелкающим голосом (так подзывают официантов после томительного часа ожидания) бросил он через плечо и вновь уставился на Дюрана с интересом маленького внука, соскучившегося по дедушкиным сказкам. Рука американца неожиданно поднялась и легла на оголенное мужское плечо. – Ну что скажете, мой друг? Угоститесь? Позволите мне осыпать этой солью ваши... раны?

------
* из бездны
* Золотой лев – в представлении классической алхимии, порошок, получаемый на последней стадии Великого делания; основным свойством является то, что он превращает в золото все, с чем соприкоснется.
*Plaisir d’amour - Радость любви - классический французский романс, написанный в 1784 году Жаном-Полем. Гектор Берлиоз в 1858 году создал аранжировку для оркестра.

[Monsieur Le Chiffre >>>]

ваш покорный и королева Марго

Если в голове парижского гостя (которого, несмотря на происхождение, можно было по справедливости назвать «каменным гостем») и звучала какая-то музыка, то это было гарделевское Fumando espero*. Его царапающие ноты, как высверки на бескрайних снежных полях, раздирали внутренности жаждущего, цепляясь за нее сотнями маленьких крючков – адская, убийственная музыка, чирканье гвоздем по стеклу, или стеклом – по живому телу. Это пичикатто можно было уничтожить только одним: немедленно, сию же секунду принять приглашение дирижера, присоединиться к нему в этом адовом танце. Гость О’Доллов, как Улисс, уже готов был броситься на голоса белотелых сирен – но рассудок, этот кормчий жизни, внезапно переложил руль, заставив уже наклонявшегося к дорожке мужчину отшатнуться прочь, как если бы на них красным по белому была начертана дата его смерти.
Сегодня.
Движение это было вызвано даже не страхом, но прикосновением: пальцы, по-хозяйски расположившиеся на его плече, были как комок слизи, отвратительное бесполое, бесхребетное существо, обитатель Марса, популярно рисуемый модными фантастами. Мужчина подался назад так резко, что, перенеси Рузвельт на руку хотя бы малую часть своего веса, самодовольный щенок упал бы на пол (где ему, без сомнения, было и место).
Цепочка: кокс – алкоголь – смерть – горе мадам – отказ в доверии (все-таки, как ни крути, любимый сын был в его комнате и пытался повиснуть на его зацелованной гибискусовыми губами шее) – крах, очень быстро нарисовалась в воображении жильца номера первого. Сам он уже был достаточно пьян, чтоб это стало неодолимым препятствием, но все же оставался достаточно опытен, чтобы предвидеть развитие романа спирта и кокаина; переведя дух, чтобы немного, хотя бы на миг заглушить демонов, требующих немедленной порции яда, он проговорил, поворачиваясь уже не к Долли, а к его спутнице – куколка куклы:
- На вашем месте я бы не стал этого делать.
Распространяя вокруг волны духов и раздражения, Марго миновала француза, равнодушно пройдясь по краю его импровизированной тоги, шлейфом разложенной по полу.
- Кому необходимо выпить, так это мне, - пробормотала она, целеустремленно направляясь к бару, как антилопа к источнику вод. "Спасибо, дорогая Алоизия, за чек, но вашему сыну поздновато нанимать нянюшку, если только та не будет вооружена хлыстом и наручниками, чтобы усмирять его суицидальные порывы".
Виски с мягким журчанием плеснулось в пузатый бокал, почти одновременно со словами Дюрана.
"...не стал бы этого делать".
- Что именно? - Марго обернулась, согревая в ладони янтарную жидкость, холодный огонь, пока она не вольется в человеческое горло и вены.
------
* Fumando espero – (Куря, я жду) – знаменитейшее танго одного из самых великих исполнителей жанра, Карлоса Гарделя, написанное в 1922 году. Считается, что приносит несчастье, поэтому никогда не исполняется в конце милонги.

[Joseph >>>]

очаровательная Марго с Monsieur Le Chiffre, ну и я

- Вам знакомо понятие «окопного чая»*, мадам?- пошатываясь, мужчина развернулся вслед покачивающимся бедрам; прелестный задок Марго, обтянутый тканью, словно второй кожей, помимо воли завладел его вниманием. Настолько, что французу пришлось сделать паузу, чтобы восстановить в памяти то, что он собирался сказать.
- В Париже было весьма много русских… все эти великие князья, принцы крови, белая кость, бывшие царские советники… рассказывали довольно много забавных вещей. Я видел их… мертвые глаза, побагровевшие лица, разбитое параличом тело,- помимо воли, лицо говорившего скривилось то ли в пародии, то ли в подражании мерзкому тику, который навечно врезается в память любому, видевшему превращение минуту назад здорового человека в кусок мяса, неспособный даже подать знак, чувствует ли он, когда хирургическая игла входит ему под ноготь.
Отвратительно ухмыляясь, он попытался встать, но не удержал равновесия и ухватился за плечо Рузвельта – на мгновение, но и этого оказалось достаточно: рука вспыхнула, как будто он обмакнул ее в чан, где брезгливый дворник сжигал фекалии.
Резко отдерну ее, гость выпрямился, широко расставляя ночи и чувствуя непреодолимое желание вымыться с головы до ног. Или отрубить себе кисть.
- Хотите проверить, насколько у мистера О’Долла… голубая кровь?
- Я не пью чай, мистер, - насмешливой бравадой Марго прятала неуверенность от ситуации, в которой очутилась, как привыкла прятать за пудрой естественный румянец. Смертоносная пыльца "джанкоя", сверкающими голубыми кристаллами оседающая в виски - воображение мисс Шульц не поспевало за отталкивающе-прекрасной картиной, живо и стремительно вспыхнувшей в воспаленном мозгу Дюрана.
Она поднесла к лицу бокал, вдыхая острый и резкий запах алкоголя.
- Только не говорите, что мадам О’Долл угощает своих гостей отравленным пойлом. Это... европейская утонченность.
- Кстати о мертвых глазах, - схватившая американца и поспешно отхлынувшая рука хозяина номера (Рузвельт целенаправленно собрался подсчитывать, сколько еще выпьет Дюран, чтобы, может быть, воспользоваться случаем и хотя бы начать откровенный разговор; под беседой по душам богатенький щеголь понимал обсуждение несправедливого закона Уильяма Хейса, что запрещал обнаженным телам и счастливому адюльтеру мелькать на экранах кинотеатров или спор над вопросом, за что у исполнителя роли повелителя зверей потребовали сбрить волосы на груди) заставила его подумать о том, что прикосновения полуголых мужчин отвлекают даже от мыслей о кокаине – поэтому мужчина осторожно развернулся, протягивая французу широкую ладонь, как будто (молил повторить падение?) ловил неуклюжее дитя.
- Сегодня ведь в чайном домике собираются выпотрошить пару-тройку ползучих тушек. Девицы, которые захаживали туда со мной одно время, падали в обморок при виде этого зрелища, - Рузвельт громко расхохотался. – В такие минуты каждый присутствующий мужчина чувствовал себя «контролёром бюстов», если понимаете о чем я.

------
* Спирт с кокаином. Упоминается, в частности, у Алексея Толстого в романе «Хмурое утро». Рассказчик пьет «окопный чай», не имея возможности спать в течении нескольких суток (недель).

[Monsieur Le Chiffre >>>]

там же, те же

Необходимость поддерживать королевский шлейф, который – символичный жест – едва не был утрачен под нажимом женского каблучка, как нельзя более кстати отвлекла мсье от желания предостеречь, что достойному наследнику мадам О’Долл сегодня стоит быть крайне осторожным и за десяток миль обходить Китайский квартал.
Мысль, вспыхнувшую в нем, словно ледяной укол невидимой иглы – почти такой, о которой он только что с тайным наслаждением рассказывал не ведающим ничего об ужасах Ипра и Ла-Буасель американцам – и отразившаяся в ледяных кристаллах слова bonheur (A ce bonheur suprême je n'ose ajouter foi)*, была тут же безжалостно, как лань, окруженная волками, загнана, обескровлена, истреблена.
- Весьма жаль, что мне не случилось стать свидетелем подобного зрелища,- отирая ладонью покрытый искрящимся бисером лоб (не осколки ли убитого желания оставили на нем эту сверкающую пыльцу?),- хотя сомневаюсь, что современных дам может привести в трепет зрелище выпущенных кишок одной-другой твари… зрелище, которым они упиваются едва ли не каждый день. Вероятно все же кое-какие традиции все-таки Старого света прижились здесь… если я правильно понимаю, что вы имеете в виду под «чайным домом»…- покривившиеся губы, в этот момент больше напоминавшие мертвых улиток, которых повар уже готовится окунуть в шипящую смесь масла и красного вина, сложились в предательскую улыбку.
Брезгливая гримаска без слов говорила, что Марго не понимает и понимать не хочет утонченных пристрастий Старого света. Она уже не была наивной девочкой, которая купится и сделает что-угодно на брошенное небрежно и презрительно "неотесанная деревенщина". Она резко глотнула виски, чтобы не ответить резким словом, но зря. Темно-янтарный напиток, созданный неторопливо смаковать на языке и нёбе, отомстил, обжегши горло, и Марго закашлялась, прикрывая рот ладонью и расплескивая остатки виски на пол.

------
*счастье;
*A ce bonheur suprême je n'ose ajouter foi – «Этому блаженству я не осмеливаюсь верить» - ария из 1-го акта оперы Луи-Жозефа-Фердинанда Герольда «Цампа, или Мраморная невеста» (Zampa ou la fiancée de marbre).

[Joseph >>>]

вместе с мсье

- Неужели никогда не были? – Рузвельт в удивлении широко распахнул рот, воткнув руки в подтянутые бока, заодно ощупывая их, как будто внезапно вспомнил, что съеденные вчера на ночь ванильные пончики (не зря в ресторанных списках их называли длинными внушающими названиями: «Смерть от шоколада» и «Сладкое сумасшествие») могли нарастить за сутки лишние непозволительные складки, которые приводили американца в неописуемый ужас – также, как обрюзгшие животы седеющих охотниц за молодчиками, что свешивали со стульев барных стоек толстые сальные ножки или их шарпеи, чьи кожные борозды так и хотелось как следует отутюжить.
О`Долл сочувствующе посмотрел на свою спутницу, наказывая ее никак за провинциальную жадность. На этом милость господина заканчивалась и взгляд голубых, почти небесных глаз, снова попытался напоить своим глянцевым сиянием лицо француза.
– Опиумная курильня - замечательное место. Именно там я познакомился с нашим общим другом и, к сожалению, не смог тогда отказаться ни от одного предложенного удовольствия. Но мы сразу не сошлись в характерах, «здесь темнее всего перед рассветом», - Рузвельт надул губы, словно готовился плюнуть прямо на пол. - Это его ответ на мой вопрос, где же можно найти тенистое местечко, чтобы уединиться с… дамой. И если бы не нож, который он держал у глотки мраморного фирса… Возбуждающее зрелище. В общем, вы много потеряли, sweаty.
Не смог отказаться.
А кто бы смог?
Дюран почувствовал, как мир под ногами шатается и начинает танцевать, стремительно всасываясь в бездонную воронку. Невыносимее всего было то, что разум, словно задумавший взять реванш за недавнее небрежение к его советам, не желал угасать: словно зритель, выложивший немало денег за премьеру в роскошном театре и вынужденный любоваться на бредовые фантазии режиссера (что скажут соседи справа и слева, что он ответит коллегам, которые спросят о свежеизвергнутом шедевре?) он, сдерживая отвращение, пронаблюдал полет некой невидимой камеры спирально из одного до другого угла комнаты. Поперхнувшаяся девица, край шторы (декорации), потолок, скошенная, заваленная стена, оторванная от тела, в метафизическом смысле, рука мистера Долли, его надутые губы, выкаченные глаза, галстук, костюм, манжет, кокс… затем резкий рывок – оплошность оператора – и вот уже занавес упал ему прямо на глаза, спектакль окончен, актеры готовятся на поклон, а в ушах, рекурсивно повторяя сами себя, криками bis*, звучали брошенные с торжествующей, язвящей, почти публичной интимностью слова:
- …. перед рассветом… уединиться… возбуждающе… Вы много потеряли.
О да.
Je te salue, heureuse et profitable Mort
Des extremes douleurs medecin et contort.*
О`Долл - казалось, его пламенная речь, наконец, подошла к концу, - торжественно развернулся к столику, чтобы заняться написанием кокаиновой сказки. В эту минуту он сам больше походил на огромного слизня, или собаку, таращащуюся на трубчатую косточку и пытающуюся с неимоверным над собой усилием впихнуть назад в клыкастую пасть выпадающий с сосульками слюны черный язык.
- Но ходить туда за полевыми цветочками в шортах я бы не советовал – можно наткнуться не на милого ужика, а на ядовитую гадину, не так ли, мсье?

------
* Бис – просьба повторить исполненный номер (на концерте).
* О смерть, я жду тебя, прекрасный, добрый друг,
Освобождающий от непосильных мук. – Пьер де Ронсар. «Посланник к смерти»

Сообщение отредактировал Joseph - 3-05-2012, 20:04

[Monsieur Le Chiffre >>>]

Джо +

Хрустящая пятидесятидолларовая купюра возникла в его холеной руке с ловкостью волшебника, который готовился показать незабываемый фокус. Отложив ее в сторону, американец, уже почти опьяненный предвкушением леденящей бодрости – точно кулинар подбирал необходимые ингредиенты или знойный любовник с вожделением стягивал шелковые чулки с ляжек маленькой girl, которая по образу и подобию Мэри Куант задрала перед ним полосатую мини-юбку, - склонился над серебряным инеем, пыльцой снежной королевы, протягивающей вымороженные руки навстречу тем, кто в поисках новизны и праздности осмелился войти в ее обитель, утопию временного, но неповторимого восторга; неаккуратными, нескладными, торопливыми и возбужденными движениями Рузвельт взялся мельчить драгоценный порошок припасенным лезвием (волшебник продолжал удивлять аплодирующую публику) и тут же расчерчивать свежий белоснежный холст узкими длинными дорожками.
- Так что, дорогие друзья? Неужели всей этой прелестью мне сегодня придется довольствоваться одному? В таком случае, господин француз, вам придется оставить нас на ночь в своей комнате.
Не нужно было родиться в Париже накануне нового века, переживать там его пышный закат, по сту раз в день теряя девственность в объятиях ищущих куска хлеба русских княгинь, кому на двадцатилетие была подарком мировая война, а молитвой вместо «Отче наш» - гудки в номере врача, лечащего сифилис,- необязательно было переживать все это, и все же вырваться из сетей обывательского, душного, взорвавшегося, словно шанкр, мира; да, совсем необязательно было обладать всеми этими качествами, чтоб угадать, чем завершится это безапелляционное требование американца. Pas de trois*, как говорили в околдованной русскими сезонами столице мира; «сэндвич», как выражались не столь захваченные решением полового вопроса северные соседи. Хотя в этом случае, как подозревал мсье, прослойка легла бы не между двумя кусками хлеба, а лишь под один из них,- во всяком случае, взгляды кукольного принца куда чаще останавливались на его новом знакомом, чем на очаровательной спутнице.
Это гость ощущал с остротой недавно причащенного и получившего полное отпущение грешника.
Но увы, если раньше намерение наградить его венцом имени Святого Себастьяна вызвало бы у мужчины лишь едкий смешок, теперь это представлялось абсолютно, до перечеркивания бритвой напряженного пульса, катастрофически невозможным.
- Разумеется, вы можете остаться, мистер О’Долл,- темные глаза, наконец, сфокусировались, перестав раскатываться во все стороны, как неловкой рукой брошенные кости.- Остаться и радоваться: все, что вы так преданно вымаливали, принадлежит вам.

------
*Па-де-труа – танец для троих исполнителей.