Город светлячков, тем, кто не видит снов

[Woozzle >>>]

Годо ожидал на улице, с кажущейся ленивой рассеянностью наблюдая за мелькающими вокруг прохожими. Его взгляд за круглыми стеклами окуляров казался расфокусированным и скользящим, вбирающим одновременно все – не стремясь при этом ничего удержать надолго.
Появление Гильберта он заметил каким-то другим зрением – боковым, задним, внутренним, заметил и тут же подобрался, сбрасывая отсутствующее выражение с лица как ненужную шелуху.
- Теперь вниз, - распорядился Присяжный. – Придется прогуляться пешком, подъемники не работают. Идем, все объясню по пути.
- Да, сэр.
С таким же успехом, наверное, можно было сообщить Годо, что они отправляются на Поверхность, или к ядру земли, или к черту на рога – в ответ прозвучало бы все то же невозмутимое «да, сэр», скрашенное легким наклоном головы.

Они шли сквозь Променад, утонувший в растерянном мельтешении – не слишком многолюдном, но суматошном и нервном; ветер воровато тек рядом, прислушиваясь к разговору, вклиниваясь свистящим шепотом между слов.
Присяжный избегал ненужных деталей, рассказывая лишь самую суть – и ветер скулил с досады. Ему хотелось знать больше - чтобы лететь, нести, трепать по всему городу. На каждом углу, в каждое ухо, пересыпая подробности красноречивыми паузами. А так... Не сплетня, а сводка, сухая, скучная, ну кому это интересно – и он разочарованно убрался прочь, растрепав напоследок волосы рассказчика.
Годо слушал внимательно, изредка кивая или задавая уточняющие вопросы – его подобный стиль изложения более чем устраивал.

Миновав полицейский кордон, оцепивший правительственный сектор, они окунулись в безумие. В кипящее, гудящее, мечущееся безумие переполненных улиц, где непрерывно кого-то искали, звали, с кем-то ссорились – и на каждом шагу костерили правительство. Рутинно и буднично, без огненной брызжущей ярости, и Гильберт чутьем, нюхом, отточенным до остроты предвидения, понимал - нет, сегодня еще не рванет. И завтра, пожалуй, тоже.
Потом... Нюх отказывал, словно получив пригоршню острого мелко размолотого перца.

Спускаясь все глубже в этот клубящийся людьми ад, он в конце концов перестал воспринимать звуки и запахи окружающего пространства, просто отключился от них, сосредоточившись на первоочередном.
Гнилая ветка.
Как же не вовремя и неудачно это все: пропавшая группа, карантин, стачка, идиотские до абсурда действия полиции, превратившие простое сборище недовольных болтунов в ощетиненную стаю, готовую дорого продать свою жизнь.
Не вовремя и неудачно настолько, что впору задуматься – нет ли здесь чьего-то изощренного замысла. И если есть – какое место в нем отвели самому Гильберту?
Он не мог найти однозначного ответа, и это раздражало.
Присяжный терпеть не мог, когда им пытались манипулировать – гораздо привычнее было находиться по другую сторону игры. Впрочем, граница всегда была условной – и он не упустит возможности разыграть свою партию.
Постепенно последние капли естественного света, сочащиеся сквозь нагромождение перекрытий и уровней, начинали таять, истончаясь в пронизывающих подземную темноту лучах прожекторов. По тонким лестницам, напоминавшим нити паутины, они медленно спускались туда, где не существовало слов «день» и «ночь» - только мерное, монотонное истечение времени под наблюдением люминесцентных бессонных ламп, разбитое на строго выверенные участки рабочих часов.
Тесные улицы наблюдали за ним тысячами прищуренных глаз, настороженно умолкая при их приближении - словно местные обитатели каким-то образом могли чувствовать верхних людей по поступи или запаху. Гильберт впервые почувствовал почти кожей в переполненном городе непривычно давящую на уши тишину, в которой прятались перешепоты, взгляды и изредка - тихий лязг железа.
Неоднократно стали попадаться на глаза небольшие группы людей с оружием - массивным, вроде винтовок или коротких карабинов, лишенных каких-либо знаков различий или формы - некоторые образовывали что-то вроде блокпостов, не пытаясь, однако, задерживать или останавливать прохожих, и просто обозначая свое присутствие. Либо местные вооружались самостоятельно, либо именно таким образом выглядели отряды добровольцев, слухи о которых в последнее время практически витали в воздухе заседаний Ассамблеи... Годо наградил один из наиболее внушительных постов цепким, недобрым взглядом, но больше ничем не пояснил свою реакцию.

...условленное место показалось из-за угла неожиданно, не предупредив о собственном появлении заранее - в этих кварталах города ориентировались практически на ощупь, не имея возможности окинуть взглядом предстоящий участок пути. Рабочие термитники, рассеченные узкими улицами, остались позади - они вступили в пределы промышленных громад, возвышавшихся над головами серыми, угрюмыми бетонными глыбами - наливные терминалы, многоярусные склады-хранилища, заполненные пузатыми цистернами, резервуары, почерневшие от ржавых пятен и потеков мазута, скелетные остовы старых, заброшенных вышек, и впивающиеся в камень «мертвые головы» шахтных входов.
- Сэр, - Годо вежливо кашлянул, привлекая внимание и подчеркнуто оглядываясь вокруг: они стояли на узком многоугольнике пустого пространства, где линию дороги перерезал мрачного вида забор, затянутый колючей проволокой, но зиявший посредине живописным проломом, и находились здесь - редкий случай за все время этой вынужденной прогулки - совершенно одни. - Это и есть место встречи?
- Именно здесь, если верить господину Каведишу, - слегка насмешливый кивок оттенил нелепость ситуации, - нас должны были ждать. Возможно, так оно и есть, просто ожидающие не торопятся представиться.
Постепенно замедляющиеся шаги наконец застыли задумчивой паузой: Гильберт остановился в паре метров от ощетиненного шипами забора – граница, дальше которой вряд ли разумно идти.
Демонстративно расслабленный, невозмутимый, он окинул неторопливым взглядом площадь, пытаясь отыскать возможный пункт наблюдения. Бессмысленно занятие – он прекрасно понимал, что человек, ориентирующийся в этих нагромождениях складов, мог смотреть откуда угодно – и оставаться незамеченным. Но зачем?..
- Господа? – он чуть повысил голос, не больше, чем на пол тона, но звук гулко прокатился по площади и рассыпался острыми бликами. – Надеюсь, я проделал весь этот путь не для того, чтобы поиграть в прятки?
Ответ - спустя несколько повисших в воздухе мгновений неуверенной тишины - пришел оттуда, откуда его не ждали.
Из-за поворота позади, откуда только что вышли Присяжный и его телохранитель, показались трое - рабочие, вытертые куртки, обманчиво-расслабленные ружья, скалящиеся в стороны косыми обрезами дул, посеревшая кожа, испещренная татуировками и угрюмые, жесткие лица, как нельзя менее вязавшиеся с обращением "господа". В какой-то момент Гильберт почти вспомнил эту - или похожую - троицу в составе одного из уличных кордонов, которые он рассеяно разглядывал по пути сюда - а те, как оказалось, в свою очередь не менее пристально наблюдали за необычными гостями...
Годо, среагировав на шорох шагов, плавно и быстро обернулся, опуская руку к бедру, но затем, оценив обстановку, медленно отвел ее в сторону, демонстрируя новоприбывшим открытую ладонь. Те, в свою очередь, опустили настороженно подрагивающие стволы чуть ниже, и предводитель, шагнув вперед, коротко кивнул в сторону пролома в ограждении. «Почетный караул» оказался неразговорчивым - недвусмысленный жест громила сопроводил сдержанным, но не менее однозначным щелчком ружейного замка. Перебросившись с хозяином немым вопросительным взглядом и получив столь же безмолвный ответ, Годо повернулся, демонстративно занимая место между Присяжным и следовавшим позади охранением - и они шагнули внутрь.

...уже через несколько минут становилось очевидно, что ощущение безлюдности, витавшее над горным и промышленным сектором, было ложным. Старые ворота Гнилой ветки, почти осыпавшиеся и представлявшие собой уродливый пролом в изъеденной временем кладке, через сотню метров сменялись новыми - прорезанными в сером бетонном панцире и щедро, как клубок сколопендр, увитыми колючей проволокой. На подступах ко входу было видно, что за оградой кипит работа - над кромкой возводились укрепляющие баррикады, наблюдательные вышки из подручных материалов, куда устанавливали направленные наружу прожектора и посты часовых. Внутренности шахтного комплекса кишели людьми, как взбудораженный муравейник - то тут, то там взгляд натыкался на бригаду орудующих плотницкими инструментами и сооружающих очередную баррикаду, или укрепляющих раствором расшатавшиеся плиты, и тут же внимание перехватывал грохочущий мимо бульдозер, нацеливающийся на одинокое офисное здание, которое в скором времени превращалось в груду дымящихся пылью материалов, разбиравшихся и немедленно идущих в ход...
Гнилая ветка никогда не была ни особенно богатой на добычу, ни слишком многолюдной - и сегодня здесь собралось определенно больше, чем значилось в штатном расписании одной смены. Это был самый старый промышленный промысел Люкса, не считая черпальных колодцев Черных озер, разрабатывавшихся в доисторические времена, когда нефть еще использовали для обогрева и разжигания костров. Даже название «ветка» не слишком шло ей - в отличие от остальных направлений, где нефть скапливалась в трещинах и проломах породы, вынуждая рыть тоннели многометровой глубины, здесь шахты были неглубокими и все больше заменялись на открытые скважины. Особенности расположения - почти идеально в центрально-нижней точке впадины - позволяли строить теории о том, что скапливающаяся в этих местах нефть - продукт многолетнего разложения живых существ, населявших это место до возникновения в нем города. Отсюда появилось название, которое почти сразу вытеснило официальное, успешно циркулируя в хороводе слухов о старых кладбищах и могильниках, на останках которых сформировалось месторождение. Тяжелые условие работы, отсутствия интереса со стороны перспективных компаний (в результате чего рабочий труд обходился здесь дешевле всех остальных), гнетущий флер мрачноватых легенд и знамений - сейчас казалось очевидным, что первые последствия волнений должны были проявить себя именно здесь - и тем досаднее казался тот факт, что никто, включая самого Гильберта, не подумал об этом раньше.

[Черон >>>]

Их отвели в небольшое здание, которое некогда принадлежало управляющему надзирателю - чиновнику компании, отвечающего за отгрузку добытого и обеспечение поставок. Первоначальный обитатель кабинета, должно быть, не поладил с восставшими шахтерами, и тем или иным способом освободил свое рабочее место. Покосившийся письменный стол, с которого были сметены бумаги, занимал новый владелец. Точнее, владелица.
Изучающий взгляд, скользя по грубым, ломаным чертам лица, то и дело сбивался, оказываясь не в состоянии определить ее возраст. Редкие, торчащие пегими клочьями волосы, впалые щеки, причудливая мозаика пятен на коже - тифозная сыпь; усталые, отяжелевшие глаза, красные от дыма и пыли. Тонкие, сжатые в ломаную линию губы, острые костяшки пальцев. На Дне дети шахтеров с ранних лет работали на фабриках, и редко доживали до сорока - так что хозяйке комнаты могло быть в полтора раза меньше лет, чем самому Гильберту, - напомнила о себе неосторожная мысль.
Но встречаясь с ней взглядом, он против воли разубеждался в этом.
- Сам мастер Присяжный, - голос оказался неожиданно высоким и хрупким, подтверждая его догадку; но вымученная усмешка, последовавшая за этим импровизированным приветствием, свела на нет впечатление. - Все-таки пришли. Должно быть, мы вам действительно встали поперек горла.
- Мне?.. – он приподнял бровь; удивление на его лице казалось абсолютно искренним и оборвалось вежливой улыбкой. – Ну что вы. Я всегда приветствовал... волеизъявление народа. Не в столь провокационной форме, разумеется, но тем не менее – лично мне вполне понятны ваши мотивы. Полагаю, вам это известно – иначе мне трудно объяснить особый интерес к моей скромной персоне. Ведь по каким-то же причинам вы назвали мое имя в числе тех немногих, с кем желали бы разговаривать.
Короткая пауза, наполненная доброжелательностью; он не отпускал взгляда собеседницы, заменив улыбку на более приличествующее случаю серьезное, сдержанное и одновременно с тем мягкое выражение.
- Впрочем, в чем-то вы правы, - наконец продолжил он, вытянув перед собой руки; гибкие узкие ладони расслабленно, без малейших признаков нервозности легли на стол. – Сложившаяся ситуация вполне может застрять поперек горла – у всех. Не буду лукавить, правительство меньше всего сейчас заинтересовано во внутренних беспорядках. Но на их стороне все еще сила, многократно превосходящая ваши возможности. Заметьте, я всего лишь информирую. Мне бы очень не хотелось, чтобы эта сила была пущена в ход. Именно для этого я здесь – нейтральная, наименее заинтересованная сторона – с целью не допустить кровопролития.
- Иными словами, вы хотите, чтобы все эти, - короткий, сухой кивок в сторону окна, в стеклянных бликах которого отражался копошащийся муравейник, возводящий фортификации, - заползли в те норы, откуда выбрались. Перестали мутить воду. Открыли бы забои, вернули выработку на прежний уровень... верно?
Она поднялась, и усталым, неестественно-болезненным движением села на покосившуюся столешницу, сгорбившись под взглядами новоприбывших, и казалось, не замечая их, уставилась куда-то в пространство перед собой.
- Меня зовут Эйси, - она вдруг вскинула голову, словно прогоняя какую-то назойливую мысль, и спокойно встретила пытливый взгляд Гильберта, не протягивая, тем не менее, руки. - Старшая бурильной бригады. Скажите, господин Присяжный... - ее голос вдруг зазвучал неожиданно-беспечно, как будто они находились не посреди вооруженного лагеря, а на светском рауте, - как оно там - наверху?
- Сейчас – немногим лучше, чем здесь, внизу, - Гильберт усмехнулся странной болезненной усмешкой, словно с него на миг слетела маска – или он позволил ей упасть. - В чем-то даже хуже. Здесь по крайней мере пока еще у каждого есть кусок хлеба.
Откинувшись назад, ощущая лопатками шершавую спинку кое-как сколоченного стула, он изучал лицо напротив: выражение глаз, сомкнутые резкой линией губы, упрямую складку на переносице. Пытался понять, на какие точки давить, за какие ниточки дергать, какие слова точно попадут в цель, а не уйдут в молоко пустым сотрясением воздуха.
- Видите ли в чем дело, Эйси, - неторопливо, чуть растягивая слова, заговорил он. – До вас ведь доходят новости? Слышали о... нападении? Возможно, даже решили, что вам это на руку – отвлечет внимание властей, заставит распылить силы... Так вот – если так, вы ошиблись. Не рискну утверждать наверняка, что в Люксе нет человека, который сможет извлечь выгоду из этого вторжения, но это точно не вы. И не любой другой обычный житель. И даже – представьте – не я. Заметьте, я предельно открыт; вполне возможно, что степень моей откровенности будет оценена как преступная, но я готов рискнуть. Мне хотелось бы, чтобы меня поняли. Главный ваш враг сейчас – там. С правительством можно договориться, но те, кто пришли извне – не разговаривают. Они просто жгут то, до чего могут дотянуться. И ненавистные вам войска, какими бы идиотами они иногда ни были, сейчас защищают и вас тоже.
Он смолк, давая собеседнице время обдумать услышанное, с ленивой грацией скрестил руки на груди; взгляд скользил плавно и словно бы мимо – но впитывал каждую деталь, изучая чужое лицо как книгу, написанную на непонятном языке.
- С того дня, как здесь все остановилось, знаете, все стало таким необычным, - она снова бросала хриплые слова куда-то в сторону, склонив голову, словно прислушиваясь к резонансу, который они вызывали внутри. - Конечно, у парней много работы - все эти укрепления, охрана, они меняют нефть на еду в городе, передают новости о нашем лагере... Но все-таки это совсем по-другому. Иногда люди собираются вместе, спорят, рассказывают истории. Я часто слушаю. Странная вещь, мастер Присяжный, - на этот раз Эйси произнесла его прозвище с явственной издевкой, исподлобья наблюдая в ответ за тем, как он отреагирует. - Конечно, войска защищают. Именно поэтому вы до сих пор не сровняли эти развалины с землей - потому что вам нужны руки, которые будут продолжать копать. Все просто, правда? - ее лицо исказилось в болезненной, кривой усмешке, - Оказавшись без ошейника, начинаешь понимать, как твой хозяин на самом деле ценит тебя...
Где-то за спиной почти неслышно шевельнулся Годо, давая понять, что он тоже услышал эту фразу. Ненамеренная игра слов, в которой случайно читалось то, о чем девчонка из шахты не знала, не имела возможности даже представить себе - или все-таки...
- А те, кто сверху... кто знает, может быть для них мы все - то же самое, что для вас Гнилая ветка? - задумчиво произнесла Эйси, не заметив, казалось, последствий ее последних слов. - Цепные крысы, по своей воле грызущие землю. Исправно тянущие наверх караваны с нефтью. Ценные, полезные. Зачем жечь полезных, мастер Присяжный? Не лучше ли хлестнуть пару раз, припугнуть - чтобы быстрее работали?..
Она тряхнула головой - пегие, короткие пряди волос расплескались каким-то растерянным, полным досады жестом, как будто она собиралась сказать совсем не то.
- Полиция своих не сдает, это все знают, - теперь ее голос звучал заметно тише, опустошенно, растеряв ядовитые нотки. - Но мне сказали, что может быть, вы поймете. Парни никуда не уйдут, пока им не выдадут тех, кто отдавал приказы. Тех, кто запер разведчиков внизу, тех, кто руководил карантином и убивал сопротивляющихся. Они не верят суду, и не хотят наблюдать за процессом. После этого... есть другие требования, и их много. Но пока этого не будет, никто не станет даже разговаривать с властями.
Он выдержал паузу, тягучую и липкую, как смола – хотя уже знал, что ответит. Но согласиться поспешно, не медля и не торгуясь – признак слабости, которой Гильберт не имел права показать. Поэтому он молчал, просто молчал, сменив расслабленность на острый, демонстративно-пристальный интерес.
- У меня есть такие полномочия, - голос вошел в смолу ледяным отточенным ножом, разрезая ее надвое – до и [/i]после[/i]. - Вы получите того, кто отдал приказ и наиболее ретивых исполнителей. В обмен на одну простую вещь. Я хочу быть уверен, что это не просто слухи. Что, обеспечивая карантин, полиция действительно перешла рамки разумного сдерживания. Сколько у вас жертв, Эйси? Точно установленных жертв, не считая самой первой бригады разведчиков? С ними, подозреваю, все было кончено задолго до вашего карантина.
Дверь скрипнула, приоткрывшись - в просвет под давлением света снаружи легла неровная тень и показалось лицо рабочего. Эйси быстро кивнула визитеру, и тот, помедлив, отступил, удостоверившись, что все в порядке. По короткой пляске темно-серых линий, просочившихся внутрь, стало понятно, что за дверью собралось как минимум несколько человек, наблюдающих за ходом переговоров, и готовых, без сомнения, в любой момент принять непосредственное участие.
- Пятеро погибших в перестрелке - кто-то попал под огонь, кто-то задохнулся из-за полицейских газовых шашек, - сухой, бесцветный голос перечислял жертвы и симптомы почти бесстрастно, выдавая себя только самой верхней, едва заметно дрожащей нотой. - Там, за рудными амбарами, устроили кладбище. Можете взглянуть, я проведу. Еще двенадцать просто... исчезли. Понимаете? Они были на общем сборе, вместе с нами требовали, чтобы комендант снял карантин, стояли в цепи против полиции, пока все происходящее казалось достаточно мирным... Те, карантинные, загоняли нас в тоннели, рассекали на небольшие группы, не давая объединяться, запирали в старых отводах и тупиках. Некоторые такие ходы обрываются в глубокие колодцы - там, где встречаются трещины в пластах, опустевшие газовые карманы, или просто старые, уже брошенные разработки, - Эйси поморщилась, нервным движением стряхнув со лба спадающие пряди волосы. - Там, под землей, были люди. Они ни за что бы не свалились туда по неосторожности, да еще и таким количеством - любой мало-мальски опытный рабочий знает опасные проходы наизусть. Потом, когда все закончилось - они не вернулись, - она вскинула голову, уставившись на Присяжного с вызовом, плавящимся в сузившихся зрачках. - Вам нужны еще доказательства?

[Woozzle >>>]

- Вполне достаточно, - он не отвел взгляда, встретив это бешеное пламя легким кивком, отражающим жар. – Как я уже сказал, вы получите тех, кто напрямую виновен в этом инциденте. Упакованными в герметичные непрозрачные мешки они вас устроят? Только имейте в виду, что нам придется провести небольшое расследование, чтобы не пострадали непричастные, и это займет какое-то время.
Тусклая лампа, раскачивающаяся под потолком, перемешивала тени на лицах, подчеркивая пропасть, которая пролегала через грубый, кособокий письменный стол. Одно – горячее, играющее оттенками ненависти, боли, горечи; второе – сосредоточенное, острое, хищное.
- Полагаю, спрашивать вас об именах или хотя бы приметах – бессмысленно?
Присяжный говорил ровно, будто в пространство, и вопрос прозвучал утверждающей формальностью; мысли переплетались, пульсируя холодной тяжестью. Козлов отпущения – или, если угодно, жертвенных агнцев - нужно будет найти быстро. Так быстро, как это возможно – но не настолько, чтобы могло показаться подозрительным.
И еще что-то колючее, ядовитое жгло изнутри висок. Нехорошее, интуитивное, подступающее к горлу подозрение, что, решая одну проблему, он имеет все шансы создать другую. Еще более... неудобную.
Переменчивые отсветы, отбрасываемые пламенем лампы, казалось, на мгновение застыли на резко обострившемся лице напротив.
- Нет, - слово прозвучало осторожно, невесомо, с отчетливой досадой; Эйси мотнула головой, расплескав успокоившиеся тени. - Это были не здешние, мы никого из них не знали. Какие-то люди из центра... - она запнулась, и медленно, отчетливо выговаривая звуки, продолжила:
- Что вы хотите от нас? Со своей стороны?
- Прежде всего – убрать баррикады. Отогнать шахтную технику обратно в тоннели – и начать применять ее по прямому назначению. Добыча нефти в Торфяном пласте должна возобновиться, и чем скорее – тем лучше, - перечисляя пункты, Гильберт чуть склонился над столом, будто стремясь сократить разделяющее их пространство, но не эту узкую полосу лакированного дерева, а то, что висело в воздухе непонимающей настороженной чуждостью. - Обсуждать условия труда и нормы выработки в отсутствии господина Джаспера, разумеется, не вполне корректно, но, тем не менее, я возьму на себя такую ответственность. В разумных пределах само собой – и с обязательством донести до вашего работодателя новые условия найма. В дальнейшем, когда он почувствует себя лучше, вы сможете обговорить все детали более подробно и прийти к соглашению, которое устроит всех.
Она медленно наклонила голову, отреагировав, однако, на движение визави и едва заметно отстранившись - рефлекторно, соблюдая дистанцию с таким неуместным, в тесной комнате посреди рокочущих механизмов, отвалов породы и баррикад, человеком в змеиной коже.
- ...хорошо, - согласие далось ей не без труда; слова застывали в воздухе, медленно оседая сквозь вязкое недоверие разговора. - Сейчас я не могу ничего гарантировать. Только то, что если вы выполните свое предыдущее... обещание - вас будут слушать. Люди боятся, мистер. Продолжать работу - в их интересах, но не так, как сейчас. Они разозлены и хотят крови, но когда этот голод уйдет - они будут бояться, что за согласованиями, переговорами, уточнениями ставок и норм все снова станет как прежде - когда одним распоряжением управляющего их всех можно будет запереть там, за шлюзами; опасных похоронить в темноте, а любые недовольства задавить, выставив против еще большую толпу полиции и охраны - когда их не будут отвлекать нежелательные вмешательства со стороны верхних. Они не захотят возвращаться во вчерашнее прошлое. И их уже нельзя, как еще недавно, просто стряхнуть, и набрать в трущобах нового сброда - многие инженеры, геологи и проходчики встанут на нашу сторону. Их команды складываются не в Университете, за лакироваными столами вашего верхнего города - а здесь, внизу, - она резко поднялась, подводя черту этому странному разговору; лампа, среагировав на поток воздуха, болезненно плеснула потеками света по стенам.
- Подумайте, господин Присяжный. Расскажите вашим хозяевам в костюмах и котелках. Когда-нибудь - быть может, не сейчас, но когда-нибудь - неизбежно - им придется уступить. Начать выбирать управляющих из рабочих, допускать их в советы правления, давать им решающий голос в вопросах безопасности. Люди просыпаются, мистер, - короткая, похожая на лезвие ножа улыбка, такая редкая на лице Эйси, располосовала фразу недобрым контрапунктом. - И... новости быстро разносятся в этом городе.
- Разумеется, - он улыбнулся в ответ, поймав колючий блик с ее лица в кривое зеркало, повторяющее и искажающее каждый жест человека напротив: вместо режущей грани – умиротворенная мягкость, вместо резкости движений – неторопливая плавность. Разумеется, я в точности передам эти слова нашим хозяевам в костюмах и котелках. Уверен, они с пониманием отнесутся ко всем... инновациям. Лично я нахожу ваши предложения по улучшению работы шахт более чем разумными.
Ни тени иронии в голосе, в улыбке, в выражении глаз – только зеркально–искренняя доброжелательность; так глубина подземного озера никогда не покажет илистого дна, скрытого толщей прозрачной воды.
Он встал, легким бесшумным движением отодвинув стул, вытягивая время в шелковую нить, готовую оборваться по первому требованию.
- Благодарю вас, Эйси, - шелк струился сквозь слова, покорный, переливающийся эхом, все еще длящий свои секунды. – У меня будет еще одна просьба, прежде чем я уйду. Большая часть полиции к этому моменту уже должна быть выведена из этого сектора, я распорядился об этом еще до нашей встречи. Останутся небольшие патрули – как вы понимаете, это вынужденная необходимость. Все они получат четкий и недвусмысленный приказ не обострять ситуацию. Понимая ваше... – он на миг замешкался, подбирая слово, - напряженное отношение к господам в форме, я все же надеюсь, что вы со своей стороны не станете их провоцировать. Напомните всем своим людям – это не те, кто виновен в гибели ваших товарищей. Они всего лишь так же одеты.
Только теперь он позволил лопнуть натянувшейся нити, делая шаг к двери.
Лампа, слегка качнувшаяся под потолком, почувствовала освободившееся пространство и спешно плеснула туда дрожащим светом, оставляя узкую, нескладную фигуру, ссутулившуюся в той же неизменной позе, в окружении наброшенных легким муаром теней. Предводительница шахтеров молчала, чуть склонив голову. Годо коротким, плавным жестом предостерег его от того, чтобы выйти из комнаты первым - и, заступив дорогу, коснувшись кончиками пальцев пыльной поверхности двери и оставляя на ней пять неровных отпечатков.
- Я не верю вам, - вдруг произнесла Эйси, заставляя телохранителя застыть в неоконченном движении. - Слишком красиво говорите. Либо вы не понимаете, за что взялись, либо просто морочите голову... - длинная, вязкая пауза упала в образовавшийся промежуток между фразами, - И все равно - спасибо. Мы будем ждать обещанного.
- Передам парням, чтобы кто-нибудь вас проводил, - она наконец распрямилась, заставляя испуганную лампу отреагировать новым всплеском разбегающихся теней. - В последние дни здесь не слишком любят верхних. Особенно тех, кто выглядит, как вы.
Скрип половицы под ногой застыл незавершенной нотой; Присяжный обернулся – словно хотел что-то ответить – и интуитивно ощутил, что любое слово сейчас будет лишним, не добавит ни доверия, ни понимания, ни хотя бы согласия, скорее бросит паутину трещин на хрупкий лед договора. Он молча кивнул, обрывая этот последний взгляд – странно прямой, острый, почти открытый, так непохожий на зеркальную гладь, что смотрела из его глаз до этого – и подал знак Годо: идем.

[Черон >>>]

Только оказавшись на улице, Гильберт в полной мере ощутил, как устал от затхлой сырости, от разлитого вокруг запаха нефти и вплетенного неистребимого оттенка плесени. Этот запах щекотал ноздри там, внутри, раздражая, заставляя втягивать воздух мелкими процеженными глотками, и постоянно держать в уме: поморщиться здесь, хоть как-то показать, что здешняя вонь его беспокоит – непозволительно.
Подсознательно он ожидал, что на улице станет легче, но вышло наоборот – запахи накатывали волнами, вызывая отвращение, тошноту, заставляя дышать еще реже. Казалось, что легкие изнутри медленно покрываются темным маслянистым налетом. Чтобы отвлечься от мерзкого ощущения, он заговорил – сразу, как только сопровождающие из рабочих остались у ближайшего поста.
- И что ты об этом думаешь?.. – запах нефти и сырости прокрался в слова, оборачивая их в мутную пленку. – Признаться, она умнее, чем я ожидал. И весьма проницательна.
- Последнее стоит расценивать как признание? - Годо едва заметно приподнял уголки губ, блеснув тусклым лезвием улыбки. - Тогда, господин, хотел бы обратить ваше внимание, что мы все еще находимся в пределах досягаемости достаточно заинтересованных и, возможно, менее умных и проницательных людей...
Тяжелый потолок уровня, нависающий над головами, давил на размещенное под ним пространство сгущающейся, сырой темнотой, заставляя теряться в течении времени. Здесь и сейчас Гильберт вдруг почувствовал, как вся громада Люкса, города-глотки, давит на его плечи, простираясь в толще камня, переходов и человеческих ульев наверх, там, где где-то невозможно далеко она соприкасалась пустыми улицами с серым солнцем.
- Смею заметить, ваше решение было достаточно дипломатичным, - голос телохранителя мог показаться незнакомому человеку обманчиво-мягким, почти обволакивающим. - Хотя сотрудники карантинного отряда могли бы с вами не согласиться.
Чуть заметный отблеск, зеркально поймавший улыбку напротив – и отправивший ее обратно.
- Карантинный отряд отделается легким испугом, парой дисциплинарных взысканий и рекомендацией поменьше болтать. Пара чинов посерьезнее, само собой, лишится погон, но полагаю, они будут чрезвычайно рады именно такому развитию событий. Учитывая альтернативу... – Гильберт чуть заметно дернул плечом, будто стряхивая невидимую пылинку с рукава, одновременно стирая с лица усмешку, заменяя ее жестким холодным выражением. – Можно, конечно, отдать им реальных виновников происшествия и получить через пару недель бунт армейских подразделений. Вооруженных, обученных и гораздо более опасных, нежели эти наивные... народовольцы. Не говоря уже о том, что если наша собственная полиция станет воевать с нами – кто будет воевать с верхними?.. Военные – слишком ценный ресурс, чтобы им разбрасываться.
Он снова переплавил ледяную маску в насмешливый контур – изящный, тонкий, но по-прежнему лишенный тепла. Город под его шагами казался хрупким, разбегающимся мерзлыми трещинами.
- Или же, если через пару недель наивные народовольцы поймут, что их обманули, утихомирить их будет гораздо сложнее... - Годо чуть наклонил голову, позволяя задумчивой фразе выскользнуть на свободу и недобрым предзнаменованием повисеть где-то рядом, словно не споря с собственным мастером, а просто думая вслух. - А вы идете по тонкой дорожке, сэр...
Словно в насмешку над его словами, тесный капилляр переулка сузился, вытягиваясь в ступенчатую тропу, по которой они могли двигаться только в ряд; с трудом верилось, что еще недавно они шли по невзрачной, но достаточно оживленной улице. Покосившиеся бетонные стены, влажные от сырости, покрытые темными пятнами ржавчины и лишайника, играли со случайными прохожими в приступы клаустрофобии - казалось, что стоит неосторожному эху сдвинуть давно расшатанные опоры, и давление провалившихся стен в мгновение ока раздавит тонкий проход, а заодно и незадачливых путников. Но телохранитель, тем не менее, настаивал именно на этом пути - как он туманно выразился, "в целях безопасности". Каким-то образом Годо, ни разу, кажется, до этого дня не бывавший ниже второго уровня, перед визитом в считанные часы успел разузнать карту нескольких ближайших кварталов, выучить и прочертить в памяти все лазы, крысиные логова, укрытия и пути отхода от возможной угрозы - и уверенными, короткими жестами направлял Гильберта на развилках и перекрестках.
- Позвольте поинтересоваться, кого же вы собираетесь им подсунуть? - негромкий голос ненавязчиво догнал его на повороте; впереди, наконец, забрезжил свет и виднелось что-то, похожее на лестницу. - Найти с десяток головорезов, по которым плачут виселицы, и обрядить их в форму будет несложно, но только дайте им заговорить... А мятежные шахтеры, уверен, захотят расспросить их перед расправой.
- Не заметил, чтобы мадемуазель Эйси сильно настаивала на неприкосновенности виновных. Почти уверен, она не хуже нас понимает правила этой игры, - в спокойствие тона вплелся легкий, едва заметный оттенок насмешливого уважения, - и готова с ними мириться. В обмен на более ощутимые и не столь эфемерные, как праведное чувство мести, пункты договора. Если я прав – они примут трупы в форме без лишних вопросов, как формальный знак своей победы, и перейдут к обсуждению более насущных проблем. Настоящее и будущее важнее прошлого, условное благополучие живых ценнее отмщения за погибших. Если я ошибся, и здравый смысл ей так же чужд, как и всем прочим, жаждущим крови… У нас все еще остается неплохой шанс, что подмены не заметят. Или заметят не сразу, и проблемы можно будет решать постепенно.
Какое-то время он шагал молча, без возражений повинуясь приказам своего охранника и проводника, опутанный сырым шепчущим эхом, слышащий отзвуки своего дыхания. Он понимал, что ситуация не идеальна. Слишком много остается мелочей, нюансов, штрихов, которые невозможно просчитать заранее. Шахтеры могут разгадать игру и не принять ее. Причастные к делу полицейские карантинного отряда могут оказаться недостаточно понятливы и молчаливы, а слухи в этом городе действительно расходятся быстро. Раздосадованное полицейское начальство, в конце концов, может затеять собственную партию. Все это могло привести к осложнениям – с обманутыми рабочими с одной стороны, и полицией – с другой. Это раздражало, но Гильберт был почти уверен, что выбрал лучший вариант из существующих.
- Во всяком случае, - пробормотал он, обращаясь больше к себе, чем к Годо, - у нас не будет резни в городя прямо сейчас. А если повезет – и вовсе обойдется без нее.
- Один вопрос, сэр, по-прежнему не дает мне покоя, - ступени лестницы твердыми, острыми гранями проступали под ногами, отделяя их от поверхности Дна - и еще не преодолев пространство между двумя уровнями, Присяжный почти физически почувствовал, как тяжелый, дымный запах земли слабеет, теряет свою силу, сдерживаемый трескучими роторами вентиляции, разбросанными по изнанке следующего уровня. Годо держался позади, и с подчеркнутым вниманием слушал, изредка вкрадываясь мягкими, осторожными репликами. - Почему на переговоры отправили именно вас? При все уважении, - подчеркнутую вежливость в его голосе иногда сложно было отличить от тщательно укутанной в шелк невесомой нотки язвительности, - но конфликт этих господ, очевидно, не выходит за рамки круга чинов местной полиции и нефтепромышленников - их собственных хозяев... Сомневаюсь, что мадемуазель Эйси когда-нибудь видела вживую кого-нибудь из Ассамблеи. Подчеркнутый знак того, что их требования рассмотрены на высоком уровне, м-мм?
Строго говоря, подобный ненавязчивый вопрос выходил далеко за рамки приемлемого для человека, заведовавшего личной охраной - но Годо был особым случаем.
- Ты задаешь интересные вопросы, - короткий смешок разбил ответ на странные острые осколки, - для того, кто не казался слишком сведущим в интригах. Полагаю, там возможны разные варианты, не возьмусь утверждать, какой из них ближе к истине. Возможно, Маркус был кристально честен, и если лейбористы и правда назвали лишь троих, с которыми согласны иметь дело – никто другой пойти не мог в силу физических причин. Или - он счел, что нейтральная, незаинтересованная сторона сможет разрешить конфликт без лишних эмоций, а значит наиболее выигрышным образом, - на лице Присяжного на миг отразилась мелькающая тень, словно отблеск мысли, перещелкивающей варианты развития события. - И, разумеется, нельзя исключить, что это был изящный способ списать меня со счетов, перестановка фигур на доске – обычное дело. Впрочем, в таком случае, странно, что мы до сих пор живы и покинули территорию повстанцев в, хм, первоначальном виде.
- Не торопите события, сэр, - Годо с подчеркнутой серьезностью изящно включился в игру, наморщив лоб и продемонстрировав все признаки гротескного беспокойства, вызванного принятой всерьез угрозой. - Любой волос, упавший с вашей головы в пределах встречи сразу поставил бы на шахтерах клеймо преступников, с которыми никакие переговоры вестись уже не могут. Очевидно, мадемуазель Эйси и ее соратники в таком исходе не слишком заинтересованы - поэтому на их месте я бы устранил вас где-нибудь по дороге обратно, когда мятежная сторона успела продемонстрировать свои мирные намерения. Случайный грабитель, уличные рейдеры, несколько громил из Синдиката или с десяток голодных беженцев, позарившихся на ваш плащ... - он тихо рассмеялся, комкая нарочитую обеспокоенность и заставляя окружающих - этот уровень постепенно наполнялся людьми, изредка включая в себя по-настоящему переполненные беженцами улицы - коситься на странную парочку, которая, казалась, прогуливалась по кварталам, превратившимся в грязные серые улья, давшие убежище тысячам беглецов...
Впрочем, подобное впечатление было бы не в полной мере правильным. Среди плещущегося эха голосов, заполняющих город, они оба слышали звук, преследовавший их с того самого момента, когда за их спинами сомкнулись импровизированные ворота шахтного поселка: низкое, утробное гудение тысяч машин и механизмов, вгрызающихся в землю. Оно доносилось до этих мест едва слышно, прорастая неуловимой дрожью в ногах, заставляя незаметно человеческому глазу вибрировать основания зданий и опоры уровней, но услышав его один раз, прогнать его из памяти становилось почти невозможно. Этот многоголосый, безликий хор, казалось, пел свою тоскливую песню не для людей, а для внимательно прислушивающихся глубин - и толпы беженцев, собравшиеся над самой поверхностью Дна, неспособные услышать этого мотива, тем не менее, воспринимали его - кожей, дыханием, змеистыми снами, прорастающими в сознании, навевающими тревогу.
Сейчас место одного из хористов пустовало. Гнилая ветка молчала, отложив в сторону орудия и буровые установки.

[Woozzle >>>]

Феб продирался сквозь город – и везде наблюдал одну и ту же картину. Растерянные люди, сбившиеся в лагеря, крысы, шныряющие между импровизированных палаток, пока еще не слишком рьяные, но уже вспыхивающие то тут, то там ссоры из-за еды... Разговоры, закрученные в равномерный, давящий на виски гул.
- Да просто решили те уровни застроить шикарными особняками для богатеньких, - распалялся кто-то, - а нам лапшу вешают про нападение верхних! Ждут, когда мы все тут передохнем с голода или передеремся от безделья – а сами там поди уже сносят наши хибары...
- Не болтал бы ты, чего не знаешь, - отвечал следующий голос кому-то другому, - просто климат наверху изменился, верхним совсем невмоготу стало, вот они и заплатили нашим, чтобы их в Люкс пустили. А куда их всех размещать?.. В наши дома, ясно же. Вот пока ты здесь блох ловишь, какой-нибудь хмырь неместный, поди, в твоей постели нежится.
- Учения там проводят. А народ согнали, чтобы под ногами не болтался. Так что не бойся, дядя, скоро всех по домам распустят и еще компенсацию выдадут. В благодарность, значит, за терпение и причиненные неудобства.
Над последним смеялись долго. Хлопали по плечу, утирали слезящиеся глаза, прочили блестящую карьеру в сатире.
Феб ловил отголоски чужих мыслей, переплетенных тревогой и желанием знать, но сам думал о другом. С каждым шагом по улицам, зависшим в миге от голодных стычек, он понимал, что ошибся. Ошибся, когда поверил в гуманность или хотя бы в разумность правительства – или, может, переоценил их осведомленность? Их ресурсы?..
Не важно. Важно то, что убежища, которые должны были принять беженцев и обеспечить им сносное существование – так и не заработали. И обозов с провизией тоже не было. Это значит, что завтра за кусок хлеба уже могут начать убивать. Не каждый. И не каждого. Кто-то не сможет переступить через внутренние границы, даже умирая; кто-то другой уже готов разметать надоевшие правила и взять то, что ему нужно – силой. И полицейские патрули – он встретил их от силы десяток за весь свой путь – ничего не смогут противопоставить тем, кому надоело быть паинькой.
Скорей от отчаянья, чем в надежде что-то изменить, он круто развернулся – и пошел прочь от Висцеры, которая уже маячила впереди яркими театральными шатрами.

Серый сумрак, небрежно раскрашенный вечерними фонарями, догнал его уровнем ниже, на подходе к ощетиненной рвами, заборами и наслоениями колючей проволоки громаде Оранжереи. Единственный ворота казались входом в преисподнюю, зыбкой границей между реальным миром и чем-то запредельным, мистическим, вечно окутанным дымкой боязливого восхищения. Феб, как и большинство горожан, никогда не стремился познакомиться с ней поближе; поговаривали, что неосторожно коснувшись проволоки можно получить разряд, несовместимый с долгой счастливой жизнью, но отлично совместимый с быстрой болезненной смертью.
Сейчас Феб шел к воротам, ощущая, как расступаются и становятся пылью старые городские легенды. И все же – нерешительно топтался несколько долгих минут, прежде, чем постучать, словно оттуда могли ответить громом и молниями.
- Эй! Есть кто-нибудь? – наконец крикнул он, одновременно врезаясь костяшками пальцев в тяжелую кованую дверь; раскатившийся железный звук удара вполне мог сойти за гром, но молний, к счастью, не последовало.
Не отвечали долго, и Феб, отсчитывающий про себя минуты, приличествующие вежливости, уже готов был ударить снова, тяжелее и громче, но тут маленькое окошко, прорезавшее дверь на уровне лица, распахнулось.
И ощерилось автоматным дулом.
- Что надо? – голос у дула был угрюмый и нервный, готовый плеваться свинцом и жаром. – Проваливай давай.
Феб отступил назад, ощущая, как сжимается в горле холодный комок. Он сглотнул его – с трудом, пытаясь вытащить из под давящего, гипнотизирующего взгляда оружия ту решимость, с которой шел к воротам. Получилось не слишком – но все-таки хватило на то, чтобы не развернуться и не уйти сразу же.
- Я хотел бы... поговорить с вашим руководством, - сбивчивые слова, руки немного разведенные в стороны, демонстративно-плавные движения. Фебу очень хотелось, чтобы говорящий посредством автоматного дула видел в нем именно того, кем он является – мирного, чуждого насилию и совершенного не опасного человека. – По вопросу взаимовыгодных поставок продовольствия.
О взаимовыгодности можно будет подумать позже. Сейчас ему хотелось остаться живым – и по возможности получить шанс разговаривать с людьми, а не с оружием.
- Проваливай, тебе говорят, - откликнулся из-за двери другой голос с каким-то взвинченными нотками. - Нет никакого руководства. Зато охраны дохрена, будь уверен. И дружкам своим передай!
Отчего-то показалось, что за истерично-злобными выкриками голос прячет в себе страх. Непривычный, незнакомый – и оттого еще более кусачий.
- Послушайте, я... – забывшись, он сделал шаг – и тут же короткая очередь предупреждающе вспорола камень под его ногами, плеснув серой крошкой по сторонам.
- Ты в какого такой непонятливый, парень? Еще раз сунешься, получишь пулю в пузо.
Окно захлопнулось – и онемело, отказываясь продолжать разговор.
Вот так.
Обратно он шел медленно, отчего-то измотанный этой короткой перепалкой до вязкого, тупого равнодушия. В конце концов, с чего он решил, что может изменить мир? Засмотрелся в свой нелепый калейдоскоп, пытаясь сложить из ерунды что-то важное – и конечно, как всегда, потерпел неудачу. Нелепый, смешной, сломанный...
Рука ныла ржавой, с кислинкой, болью. И что-то под ребрами – еще один кусок железа?... – ныло так же.
Наверное, что-то еще можно попытаться сделать... Какая-то ускользающая мысль, тень воспоминания, хмельного эха и тоски, жалила в броню усталости – и не могла пробиться. Завтра, пообещал он ей. Завтра я воскресну. Но сегодня, пожалуйста... спи.
До Висцеры он добрел, когда ночь уже откусывала от фонарей широкие ломти и размазывала их вокруг.
Лагерь не спал. Лагерь грелся вокруг огромных костров, делился слухами один нелепее другого и – пил. Где раздобыли целую бочку грибного вина, Феб даже думать не хотел – конечно, всегда оставался шанс, что это пожертвование какого-то щедрого лавочника, но что-то подсказывало, что пожертвование было не слишком добровольным.
Тихо пройти мимо не получилось: его заметили, пригласили к огню, вложили в ладони кружку с зеленовтао-коричневым вязким напитком; Феб механически обхватил ее, ощутив, как смыкаются пальцы с железными флейтами. Пить не хотелось. Не сейчас – и не это вино. Он просто стоял – молча, покачиваясь в такт чьим-то словам, и чувствуя, как медленно уплывает в далекую темноту выдыхаемый воздух. И все, что накопилось за день чугунной тяжестью в голове. И звучащие вокруг голоса. И даже – земля из-под ног. Он позволил ей ускользнуть, опустился на землю – прямо здесь, в ярком горячем круге пахнущего нефтью пламени, и мягко провалился...
...в кошмар.
В кошмаре не было рук, сжимающих горло, не было дыма, пожирающего легкие, не было оружия, говорящего нервным человеческим голосом. Ничего, что на первый взгляд могло показаться страшным.
В кошмаре была роскошь – запредельная, блистающая, бьющая по глазам – и два человека, ведущие пьяную, сумасшедшую игру. Точнее, игру вел – один. Второй пытался держать лицо.

[Черон >>>]

Между линиями. Скучающий

Гостиная комната была отделана с подчеркнутой, вызывающей роскошью - лакированные панели дорогого красного дерева, заботливо сохраненные в своем первоначальном виде, должно быть, уже не меньше сотни лет, антрацитовый мрамор, поблескивающий на переломе лучей света бледно-голубыми искорками, и надменно-бравурное золото, стекающее по барельефам извилистыми завитушками. Он откинулся на спинку кресла, и еще раз с удовольствием оглядел обстановку. Полутьма под потолком, создающая впечатление, что небольшой зал имеет необычайно высокие стены; матовые светящиеся шары по углам... Ему нравилось это место. Утонченный ценитель интерьеров, наморщив нос, заключил бы, что отделка слишком вульгарно-экспрессивна и отдает чрезмерной антикварностью - но он наслаждался каждой деталью настенных гравюр или крикливой золотистой лепнины. Безумное, громкое, вечно пьяное. Он покачал головой, поднося к губам искрящийся хрусталем бокал, на дне которого плескалось терпкое, мутно-соломенного цвета содержимое, и вдохнул бьющий в ноздри, кружащий голову аромат. Что ни говори, к этому городу невозможно было относиться равнодушно.
- Хотите? - Люциола поднял бровь, протягивая нетронутый бокал в сторону его визави, но та в ответ только затряслась, сжав побелевшие губы и судорожно мотнув головой, так, что движение получилось едва заметным. Пожав плечами, он сделал глоток дымного напитка и покатал на языке содержимое, смакуя сменяющие оттенки вкуса и всем своим видом демонстрируя, что его сопровождающая совершенно напрасно отказывается от возможности, которая, должно быть, представится ей еще очень нескоро. В отличие от него, она, казалось, совершенно не оценила изысканного интерьера, сжавшись в трепещущий, пульсирующий комок страха в своем некогда белом, а теперь посеревшем халате, и только озиралась по сторонам, как будто ожидая, что на нее вот-вот набросятся со всех сторон. Ее руки и ноги были свободны - но бежать она уже не пыталась, хорошо запомнив последствия самого первого раза и двух последующих.

Двери в дальней стене зала - настоящее дерево, витражи темного стекла, позеленевшие от времени бронзовые ручки - скрипнули, расходясь в стороны и пропуская наружу сначала немного лишнего света, а затем - целую процессию, большая часть которой (за исключением одного) отличалась бесстрастными каменными лицами телохранителей и сопутствующим набором острых и огнестрельных предметов, не слишком скрываемых из виду. Люциола едва заметно улыбнулся, не разжимая губ. Его работодатель ни разу за время их встреч не поддался иллюзиям того, что своему ручному убийце можно хоть на мгновение доверять. Он приветственно хлопнул рукой по дивану рядом с собой, приглашая человека в центре охранения присоединиться и сесть рядом, но тот, разумеется, и не подумал последовать приглашению, выбрав для себя кресло в достаточном отдалении для того, чтобы чувствовать себя в некоторой безопасности.
- Рад видеть, что ваша вылазка прошла удачно, - голос человека, которого Люциола знал как Ангус, звучал, как всегда, словно сквозь плотную вуаль - достаточно сильно и уверенно для человека, облеченного властью, и тщательно скрывая при этом какие бы то ни было истинные эмоции, испытываемые им безотносительно декларируемой радости. - Алистер, пожалуйста, проводите доктора Маккейн в лаборатории. Я побеседую с вами буквально через полчаса, доктор, - он чуть наклонился, подпустив в голос успокаивающей теплоты, тщетно пытаясь пробиться сквозь панцирь страха и отчуждения, который выстроила вокруг себя гостья. - Не надо бояться. Никто здесь не причинит вам вреда, уверяю вас.

...вместе с его теперь уже бывшей спутницей комнату покинули двое охранников; стало ощутимо просторней, хотя силуэт Ангуса до сих пор терялся на фоне конвоя, окружавшего его кресло. Минуты ожидания сопровождались звонким, натянутым молчанием - хозяин комнаты открыто и без стеснения рассматривал своего гостя, словно пытаясь по особенностям строения лица и черепа сделать какой-то вывод о том, какие мысли таились внутри. Люциола медленно допивал виски и рассеянно думал о том, когда человеку, сидящему напротив, придется умереть. Его жизнь уже была внесена в расчетные ведомости господина Присяжного и оплачена, и под именем была подведена черта - осталось только дождаться нужного момента.
Он никак не мог почувствовать его наступление во вкусе, танцующем на кончике языка.
- Вы однажды сказали, что пришли сверху, господин Люциола, - его собеседник первым нарушил дуэль взглядов, осторожно тронув затянувшуюся тишину; пробный шар был обманчиво-расслабленным, словно начало светской беседы. - Расскажите, на что похож ваш дом? Он такой же, как и Люкс? Или где-то там есть города, которые растут на поверхности?
В терпком молчании звучал привкус крови и пьянящего свободой воздуха; Люциола пожал плечами, позволяя лицу расслабленно улыбаться – и быть непроницаемым.
Он мог позволить себе не только это. Молчать, насмехаться, рассказывать сказки без намека на правдоподобность – этот город слишком привык к покою и ровному течению времени, чтобы посметь возмутиться.
- Хотите, я покажу вам? – промурлыкал он, покачивая в ладони бокал, расплескивая по стенкам маслянистую жидкость. - Мой дом. Представьте только, вы всю жизнь провели в яме, боясь высунуть нос, а на самом деле там, наверху, нет дождей, разъедающих кожу и легкие, нет ветра, выгрызающего глаза – только покой и солнце. И мой дом. Идемте? Сейчас!
Люциола вскочил – взлетел - гибким прыжком пантеры, мгновенно оказавшись напротив кресла, в котором закостенел его смешной работодатель; склонился, позволив тому в деталях рассмотреть свое смеющееся, отчего-то кажущееся ассиметричным лицо, дохнул запахом дорого алкоголя – и так же легко, неощутимо переместился обратно.
Миг спустя он уже сидел на своем месте, с видимым интересом разглядывая узор ковра под ногами.
- Впрочем, он не так прекрасен, как ваш, - глубокое кресло изгибалось, повторяя контуры тела, позволяя ощущать себя в блаженной невесомости. – Пожалуй, я задержусь здесь ненадолго. У вас ведь найдется свободная комната для усталого путника?
Прямой, режуще-холодный взгляд резко контрастировал с вкрадчивой мягкостью тона; лицо и вовсе казалось сшитым из лоскутков: подбородок и линия рта – от безвольной тряпичной куклы, нос, скулы, сеточки морщин – от усталого работяги, глаза и вздернутые брови – от дьявола, вышедшего из преисподней на ежедневную прогулку.
Ангус дернулся от этой вспышки тщательно отмеренного, клокочущего безумия - пальцы побелели, вжимаясь в подлокотники кресла, телохранители по бокам напряглись, застывая в напряжении, готовом разорваться в клочья. За время их немногочисленных встреч охрана успела некоторым образом привыкнуть к эксцентричной манере поведения гостя (насколько это в принципе было возможно) - но полностью приспособиться к этому сочетанию ледяного молчания и брызжущих пламенем, насмешливых приступов было, казалось, совершенно невозможно.
- ...Конечно, - выдавил хозяин, выдержав невольную паузу; стоило отдать ему должное - голос почти не дрожал. - Ваши услуги будут, как и прежде, должным образом оценены. Должен сказать, они... весьма эффективны, - непрошеная нотка, в которой переплетались невольное восхищение и опаска, проскользнула во фразе почти незамеченной. - Значительно более, чем услуги прочих... специалистов по соответствующим вопросам.
Люциола отстранено покивал, продолжая рассматривать узоры на полу, по которым разноцветной сеткой рассыпались пропущенные сквозь бокал радужные блики. Он наклонил ладонь, играя отражением, позволяя лучикам разлетаться по углам и собираться вместе - мутно-золотистые капли скользнули через край, оставив цепочку мокрых пятен на ковре, но он словно бы не замечал этого.
Чтобы обзавестись доверием денежных мешков и прочих костюмированных клоунов, составлявших то, что здесь называли Ассамблеей, ему пришлось занять место в сложной иерархии серого рынка, куда немногие игроки карабкались годами. Спасибо Эвелин - восхождение произошло почти мгновенно, и сейчас имя, которое он использовал для себя, было надежно прикрыто поручительствами людей, обладавших достаточным весом в кругах, где устранение политического противника или просто неугодного человека было возведено в разряд бизнеса. Он ни в малейшей степени не заботился о надежности собственного реноме - все эти люди были для него одинаковыми: пустые оболочки, позолота, тесьма, умирающее эхо - но это было нужно для работы и приходилось терпеть.
- У меня, однако, есть еще один... клиент для вас, - момент ухода в воспоминания растянулся слишком надолго, и Ангус, похоже, начал нервничать, переплетая пальцы и подаваясь вперед из мягкого кресла. - Это опасное имя, пусть меня и уверяли в том, что для вас нет ничего невозможного. Теперь, когда мы полностью уверены в ваших выдающихся способностях... - он отметил это "мы", не слишком, впрочем, скрываемое и прежде.
- Оно наверняка вам знакомо, - продолжил хозяин; по короткому, нетерпеливому знаку один из телохранителей осторожно плеснул ему виски, но пить он не спешил, сомкнув ладони вокруг бокала. - Это, собственно, даже не одно имя, а два... - прищурившиеся глаза зорко метнули в его сторону внимательный взгляд, ожидая реакции.
- ...господин Танненбаум. Что скажете?
Сшитое из обрывков лицо улыбнулось левой половиной; правая оставалась серьезной, словно окаменевшей – дико, жутко, создавая ощущение двух людей, запертых в одной голове. Невозможно было понять, что творится там, за стеклянным смехом его глаз, что приросло к обратной стороне этой сломанной маски, какие иглы колют ее изнутри. Когда Люциола наконец ответил, в его голосе перекатывалась медленная ленивая ртуть.
- Господин Танненбаум... Это будет...
Он растягивал слова, словно они были терпкой, липнущей к губам смолой, а потом и вовсе смолк, заставляя собеседника снова чувствовать себя не в своей тарелке и пытаться додумать остаток фразы самому.
..непросто?
..опасно?
..дорого?
- Упоительно, – большой глоток виски прокатился по горлу; Люциола блаженно прикрыл глаза, став на какое-то время обычным человеком, наслаждающимся хорошей выпивкой, удобным креслом и приятными планами на ближайшее будущее.
Его расслабленная обыденность почему-то казалась еще более пугающей, чем расчерченное безумием лицо и голос, прячущий в обертонах окрашенное кармином лезвие.
- Это будет упоительно, - повторил Люциола, все еще блуждая где-то в своем склеенном из режущих осколков зазеркалье, но каждым прозвучавшим звуком возвращая себя обратно – туда, где терпеливо ждал заметно нервничающий Ангус. – Надеюсь, с ним нет нужды быть столь же деликатным, как с вашей сегодняшней нимфой? В противном случае придется доплатить за вредность. Вы не представляете, как ранит мою хрупкую психику настолько скучная работа. А второе имя? – спросил он без всякого перехода странным монотонным тоном, заключающим вопрос в панцирь всезнания или безразличия, заставляя его звучать, как реквием.
- Второе... - медленно протянул Ангус, наклоняясь вперед и постукивая кончиками пальцев по стеклу бокала; его черты лицо странным образом обострились, как будто столь охотный ответ скорее насторожил его, чем обрадовал. - Второе - некоторым образом досадная помеха... нечто вроде суеверия. Вокруг Хозяина циркулирует множество слухов различной степени достоверности, часть которых сама пустила корни среди толпы, а часть, несомненно, раздута прессой и его собственными подручными. Среди них, видите ли, не на последнем месте находится диковатая мысль о том, что наш Хозяин в некотором роде бессмертен, и держит собственную филактерию, наподобие сказочного чудовища. Уверен, что в этом нет ни капли оснований, но плебс с восторгом пересказывает подобные гримуарные басни... Это девочка, его сопровождающая, с которой он подчас не расстается даже в ходе редких публичных появлений. Ее зовут Ран, - пальцы, задумчиво выбивающие беззвучную дробь, на мгновение замерли.
- ...однако, ваш энтузиазм по отношению к делу не может не радовать, - хозяин вдруг оборвал медленно натягивавшуюся нить между собеседниками, расслабленно откинувшись, и наконец, пригубив успевший согреться в ладонях виски. - Перед тем, как я углублюсь в детали, позвольте полюбопытствовать - это первое имя что-нибудь значит для вас? Возможно... - тягучая, выверенная пауза вдруг прорвалась резаным скрипом запотевшего стекла, - ...некий персональный интерес?

[Woozzle >>>]

И без того изогнутая бровь приподнялась еще выше, становясь штрихом гротеска, грубо начерченном поверх лица. Самый черный уголь не смог бы справиться с этим лучше.
- Разумеется, - Люциола отчетливо насмехался, разглядывая визави сквозь опустевший бокал: надутые щеки, вытянутый лоб, искаженная линия подбородка. – В каждом моем заказе есть персональный интерес, разве это не очевидно? Разве можно достойно выполнить работу, если ты не желаешь ее всем сердцем?
Его смеющийся рот казался странно чужим рядом с этими словами, произнесенными шепчуще, мягко, почти молитвенно.
Он поставил бокал на подлокотник и вспорол Ангуса оценивающим взглядом; так смотрят на кусок мяса, прежде, чем вонзить нож – выбирают точку, с которой удобнее всего начать разделку.
- Эй, любезный, налейте еще виски, - окликнул он наугад, не обращаясь ни к кому конкретно, словно вместо пятерки вооруженных до зубов охранников видел пятерых прислужников, каждый из которых, затаив дыхание, ожидал новых распоряжений. И тут же, не дожидаясь ответа, снова остро ткнул взглядом собеседника: - Вы собирались углубиться в детали. Углубляйтесь.
Я разрешаю, милостиво скользило где-то в воздухе, тонким шлейфом окутывая прозвучавшие слова.
Ангус, поморщившись, кивнул одному из подопечных. Выражение лица телохранителя сложно было трактовать двояко - треснувшее пополам гримасой неудовольствия и спрятанной за ним настороженной опаски. Тихий скрежет стекла о стекло, плеск капель, отдающих резким запахом травяного настоя, стук слегка опустевшей узорчатой бутыли - преувеличенно громкий, вместивший в себя то немногое раздражение, которое дозволялось проявлять слугам Ассамблеи.
Детали этой миниатюрной пантомимы, казалось, остались незамеченными для Ангуса, который был слишком поглощен опасно-острой темой беседы, чтобы реагировать на настроения охраны. Его собеседник с привычной отточенностью восприятия рассеянно отметил все перепады внутренней температуры обитателей комнаты, зафиксировал, и только затем позволил себе забыть о них.
- В отличие от большинства предыдущих... заказов, это дело - не из тех, которые можно решить однократно, - странный блеск в глазах Ангуса не исчезал, в нем читалось что-то незнакомое, отсутствующее раньше - что-то оценивающее. - Хозяин - не слишком публичная фигура, но время от времени все же появляется перед людьми, особенно в условиях того кризиса, что развернулся сейчас. Как вам не составит труда догадаться, - еще один глоток, короткий, почти символический, - для хорошего стрелка и команды специалистов не составило бы труда... ликвидировать его. Особенно учитывая его и без того сложное состояние. К сожалению, Танненбаум - не столько личность, сколько организация: огромная пирамида, выстроенная из людей, идеально подогнанных друг к другу, как вытесанные блоки, скрепляемая во многом мистическим авторитетом своего лидера. Обезглавливание этой структуры нанесет ей серьезный удар, но они оправятся от него достаточно быстро - и немедленно перейдут к атаке. У Хозяина есть преемники, и открытое убийство некоронованного правителя города развяжет им руки для самых жестких мер ответного удара, позволив наконец отбросить и без того шаткий авторитет Ассамблеи и начать действовать в одиночку. Они контролируют - напрямую или через получивших особое расположение командиров - почти три четверти военных частей, расквартированных в городе... и думаю, вы в состоянии представить возможные последствия. Террор, открытая диктатура, национализация промышленности, - бледные пальцы забарабанили по поверхности бокала, оставляя тающие в холодном воздухе отпечатки. - Поэтому удар должен быть нанесен изнутри. Большая часть работы, которую вы выполняли до этого, была посвящена соответствующим целям. В Ассамблее многие начинают сторониться Хозяина и его недавних эскапад. У нас есть нужные люди, которые прикладывают необходимые усилия к тому, чтобы его имя звучало в контексте вашей... деятельности.

Виски казался ему слабым, водянистым; та ускользающая нотка дурманной полыни, терпко танцующая на языке, куда-то исчезла, не иначе как растворившись в сбивчивых и путаных речах, наполнивших еще недавно идеально сбалансированную атмосферу комнаты. Люциола прикрыл глаза на мгновение, вернувшись к тому короткому разговору на острие ножа, фотографически запечатленному в его памяти - сухой, мертвенный голос, ровный и почти не дрожащий, холодно перечисляющий факты - голос человека, который еще не успел осознать, что переживет эту ночь. Сиверн, Кармак, Ангус Марбери. Радикальное крыло. Опасны, в большинстве своем - глупы; и тем не менее, опасны. Способны поднять много шума, но большинство не воспринимает их всерьез. В их свите - бунтари, заговорщики и конспирационисты; многие рвутся к парламенту, почти все будут счастливы увидеть голову Хозяина на пике. Но вы, надеюсь, понимаете, - слабая, почти призрачная усмешка: кровь, приливающая к щекам, возвращающееся самообладание, - что Танненбаум сейчас - ваш главный союзник...

- ...нам нужен раскол, - голос, назойливо звенящий в ушах, снова заставил его вернуться в настоящее. - Нам нужна фигура, достаточно весомая, чтобы сначала тайно, а затем открыто противостоять Хозяину, ослабленному нашей атакой. Необходимо посеять панику и сомнения в преданной ему части армии и полиции, создать впечатление, что их патрон с легкостью бросит их на смерть - агрессорам сверху или в очаги сонной болезни, или на поживу разъяренным беженцам и бунтовщикам, которые уже начинают подниматься. Если вы согласитесь, вам не придется действовать в одиночку - в вашем распоряжении будет достаточно специалистов, чтобы действовать по всем направления. В свою очередь, мы делаем ставку на одного из приближенных Танненбаума - человека, который заключает альянсы и строит отношения с простыми людьми, в то время как его мастер пытается взять город в стальные рукавицы. Если наши семена упадут на подготовленную вами почву, то в скором времени за ним пойдут военные и большая часть политиков, сторонящихся текущего агрессивного курса действий - и тогда Хозяин будет пожран тем самым механизмом, который он скрупулезно выстраивал все эти годы.
Сухой, раздробленный, напоминающий автоматную очередь звук в ответ: Люциола смеялся, не считая нужным сдерживаться. Его определенно забавляли ядовитые пауки в этой банке: каждый стремится откусить голову каждому, каждый уверен, что уж он-то все предусмотрел, рассчитал, обезопасил себя, он-то неуязвим для челюстей друзей и соратников. Тем увлекательнее наблюдать удивление на лицах, когда их паутинная иллюзия, такая изящная, так заботливо выплетенная – рушится в один миг.
Впрочем, эта паутина ему еще пригодится. А ее хозяин пусть пока побудет в приятном заблуждении, что контролирует ситуацию.
- Прекрасный план! - отсмеявшись, Люциола снова припал к хрустальной кромке бокала, впитывая губами терпкий хмель. – Грандиозный! Величественный! Гениальный! - ему быстро надоело перебирать эпитеты; утрированно восторженные ноты в голосе сменились вежливым, чуточку язвительным интересом: - Позвольте спросить, какую роль в этой комедии играю я? Полагаю, вы успели заметить, что я специалист… узкого профиля. Я не выступаю с трибуны, не занимаюсь распространением слухов, а панику сею одним строго определенным способом. Я устраняю проблему в самом буквальном, физическом смысле.
- Вы возглавите нашу боевую группу, - собеседник, казалось, пропустил открытую насмешку мимо ушей, подаваясь вперед, поглощенный собственной идеей. - Вы откроете охоту на его сторонников, выпустите на улицы террор, сделаете так, что любой, кому дорога жизнь, будет остерегаться открыто выступать на стороне Танненбаума. Устранение нескольких значимых полицейских чинов устроит разброд и смятение в рядах серых мундиров; напротив, показательная расправа над лагерем беженцев или бастующими рабочими спровоцирует погромы, беспорядки и вспышки ненависти против полиции, армии и тех, кто их контролирует. Надеюсь, вы не против небольшого маскарада? - Ангус криво ухмыльнулся, отставляя в сторону опустевший бокал и нетерпеливым жестом требуя продолжения. - Любой, кто достаточно громко выскажется в поддержку курса Хозяина, станет вашим потенциальным... клиентом. Необходимо соблюдать крайнюю осторожность - нельзя, чтобы Ассамблея получила повод даже заподозрить направленное вмешательство некой враждебной группировки. Вам придется менять обличья, выступать под личиной разгневанной толпы, несчастного случая или злого рока, представить дело так, словно Хозяин сам расправляется с неугодными, посеять сомнение и тревогу в его стане. А затем - уверяю вас - в текущей острой ситуации это не займет длительного времени. Затем... настанет черед самого Танненбаума и его подопечной. И на этот раз - без излишней деликатности.

- ...итак, что скажете? - опасная, вкрадчивая пауза, повисшая было в промежутке между двумя фразами, рассыпалась слишком поспешно. - Не сомневайтесь, награда будет соответствовать работе. Если вас, как и прежде, интересуют деньги - сумма не разочарует вас. Или, быть может... что-нибудь еще? - пробный камень был брошен с нарочитой ленцой, за которой чувствовалась скрытая недосказанность. - Чего вы хотите, господин Люциола? Власти? Положения? - Ангус медленно сдвинулся в кресле, меняя положение и не отводя при этом взгляда от своего визави.
Люциола залпом допил виски и беззаботно уронил бокал на пол; тот покатился по яркому узорчатому ковру – без звона, сминая гранями густой ворс.
- Я назову цену позже, - на этот раз в его глазах не было смеха, только ледяная корка, застывшая поверх зрачков. – Когда станет понятно, что ваш прекрасный план действует. И действует именно так, как задумывалось.
Он поднялся, не обратив ровным счетом никого внимания на подобравшихся, замерших сгустком тревоги охранников. По-кошачьи мягко пресек комнату, притягивая расслабленной танцующей пластикой взгляды, в которых плавились восхищение и опаска, и не оглядываясь, не прощаясь, не поясняя больше ничего – вышел.
Чтобы стать тенью, которую невозможно догнать.

[Черон >>>]

Феб вынырнул, казалось, через мгновение после того, как пламя костра расплылось перед глазами невнятным пятном – и понял, что прошло несколько часов. В горле клокотал остаток сна - дрожью, ненавистью, болью.
Он почти не помнил деталей. Все их затмевало смеющееся лицо дьявола-скомороха и два прозвучавших имени. Танненбаум. Ран.
Утро приняло его в себя распахнутой прохладой, утро скользило впереди – хоть не было никакой нужды указывать дорогу. Он знал, куда идти. Знал – к кому.

Дорога осталась в его памяти смазанной, невнятной чередой картинок, сливающихся в мешанину смутных ощущений - настойчиво бившийся в висках вкрадчивый страх заставлял пропускать окружающее мимо. Уровни, прилегающие к центру, казались ощутимо более переполненными, чем кварталы вокруг Висцеры, как и недавно (казалось, это было целую вечность назад), когда он искал Аннеке - но на этот раз извилистые, змеистые улицы, вившиеся под ногами, словно в насмешку вели его другим путем, заставляя кружить и петлять по гулкому, многоголосому улью, отстранено выхватывая из толпы обрывки слухов, сплетен, шепотов и сказок, ничем не отличавшихся от тех, которыми обменивались новые жители нижних уровней.
...он помнил Променад отсеченным от остального города, загороженным наспех сооруженными проволочными заборами и блокпостами, где каждый сквозной ход был перегорожен хмурой группой полицейских - но на этот раз он встретил его открытым настежь. Бывшие посты, сдерживавшие беспокойную толпу, опустели. Заграждения успели растащить беженцы - по дороге Феб видел целые небольшие городки, собранные из подручного хлама, брусок, балок и обрезков металла, наподобие убежищ у их театра; но самое странное при этом было то, что никто, казалось, не решался ступить на освобожденную улицу. Променад был пуст - широкая аллея, увенчанная рядом угловатых, нечеловечески высоких и худых статуй, открывалась перед ним как на ладони - и несмотря на давку и толкотню на улицах в не столь большом отдалении, никто не делал попыток поселиться здесь.
Более того, не было даже тихой, сосредоточенной шумихи, которая вспоминалась ему в первый день сонной вспышки, когда улица кишела курьерами, разносчиками донесений, сменами полевых отрядов, которые возвращались со Дна, и прочими усердными муравьями правительственных служб. Двери старого театра, в котором прежде размещался штаб, зачем-то забаррикадировали тяжелыми бетонными блоками, расчертив их аляповатым знаком "вход воспрещен". Смутно узнаваемые здания - банк, городская ратуша, опера, старый амфитеатр Университета - тоже опустели, скалясь наружу побелевшими от пыли стеклами и вызывая к жизни вопросительное недоумение - в одном большом зале театра можно было разместить едва ли не половину всех беженцев Висцеры...

Добравшись до уже знакомого дома, где располагались его бывшие апартаменты, Феб успел заметить, что Ассамблея не торопилась полностью убирать охрану с улиц - посты перебрались поближе к конторам, открыв площади и бульвары всем желающим, но тесно оцепив невзрачные высотные блоки. В небольшом сквере у замолкших фонтанов он разглядел с десяток человек, патрулирующих входы, не узнав, тем не менее, формы - привычных серых мундиров на охранниках не было (в памяти некстати проснулось воспоминание о тех двоих, что выволокли из дома в день ареста). У дверей, не особенно выставляясь напоказ, дежурили часовые: все это напоминало не столько почетный караул, сколько охрану какого-то военного объекта.
Видеть этот совсем недавно процветающий район в таком запустении было дико и отчего-то особенно жутко. Словно каждой своей заколоченной дверью, каждой замершей улочкой, Променад являл немое свидетельство того, что ни одна из теорий, которые в изобилии рождались внизу, не верна. Что война на самом деле пришла – и не оставит в стороне никого.
Помня о вчерашнем неприятном разговоре с автоматом, об очереди, легко крошащей камни под ногами того, кто сделал неосторожный шаг, Феб шел медленно - но старался держаться уверенно. И чувствовал, как настороженно заостряются взгляды, отмечая траекторию движения чужака.
Возле тех самых дверей, которые он так отчетливо помнил с того самого раза, как его впервые привела сюда Ран, Феб остановился. Спокойный. Прямой. Подчеркнуто строгий.
...главное не думать, о том, что лицо украшает двухдневная щетина, взъерошенные волосы слиплись от пыли и копоти, а оторванный подол рубашки вечно выбивается наружу.
- Здравствуйте, - короткий, сдержанный, полный достоинства кивок. – Как я могу найти господина Ведергалльнингена?
По нему поочередно скользнули несколько холодных, недоверчивых взглядов, не задерживаясь, тем не менее, на недостаточно респектабельных деталях облика - похоже, среди осведомителей, являвшихся сюда, встречались самые разные люди.
- Зачем? - соизволил поинтересоваться охранник, едва заметно изменив позу - отчужденность и готовность в любой момент выгнать заблудившегося бродягу слегка отступила: очевидно, имя Присяжного здесь было известно.
Он ждал и опасался этого ”зачем”. Ни о чем, из того, что Феб собирался сказать Гильберту, он не мог – и не хотел - разговаривать с посторонними. Отчасти это было бессмысленно, отчасти – опасно, и уж точно ничуть не приблизило бы его к цели.
- У меня есть для него информация, - все так же безукоризненно вежливо, не меняя выражения лица, откликнулся Феб. – Конфиденциальная. Если вы опасаетесь тревожить господина Ведергалльнингена без веских оснований, пригласите, пожалуйста, Годо. Он может за меня поручиться.

...на удивление, после недолгого совещания между охранниками, его пропустили - не понадобилось даже присутствие обещанного поручителя. Либо уверенного облика и знания необходимых имен здесь было достаточно для открытия многих дверей - либо господин Ведергалльнинген заранее предупредил охрану о некоем возможном непрошеном посетителе.
Дом тоже поддерживал ощущение мертвого места - стойка портье пустовала, полуоткрытый бар, который еще в прошлый раз был полон света, блеска и негромкой музыки, стоял безлюдным, по-видимому, уже несколько дней - впрочем, поднявшись выше в сопровождении одного из часовых, Феб обнаружил, что это впечатление верно лишь отчасти - в коридорах кипела своя тихая жизнь, состоящая из приоткрытых дверей, скрипа перьев и шелеста бумаги. В глаза бросалась непривычное количество военной формы - в основном, у гостей, ожидавших приема у дверей бывших комнат, превратившихся в конторские кабинеты.

Они поднимались выше, под самую крышу - в узких окнах, размеченных по высоте лестницы, можно было увидеть раскинувшийся у ног Променад, и чуть дальше за ним - однотонные, заполненные людьми улицы. Его неразговорчивый сопровождающий коротким кивком указал на ничем не примечательную дверь, и помедлил, не спеша возвращаться на пост - ожидая, должно быть, не прикажет ли хозяин кабинета вышвырнуть нежелательного гостя.
Вытертая сотнями рукопожатий потускневшая латунная ручка. Хрустящий скрип механизма. Легкое дуновение воздуха, потянувшееся сквозь открытое окно изнутри комнаты - перемешанные запахи чернил, бумаги, горькой ржавчины.

...несколько секунд Присяжный, обернувшись на скрип открываемой двери, оторопело - и совсем не похоже на его обычную реакцию - взирал на посетителя с остановившимся выражением лица, кажется, напрочь позабыв об обыкновении прятать недоумение вместе с остальными проявлениями эмоций.
А затем тихо и как-то потерянно рассмеялся, уронив руки на стол и зарывшись пальцами в бумаги.
- Послушайте, как вы это делаете? - когда он поднял голову, Феба встретил знакомый взгляд, в котором вкрадчивая мягкость переплеталась с тусклыми, хорошо спрятанными иглами. - Полчаса назад я просил Годо вас разыскать, и думал, что в текущих условиях это займет несколько дней... О, простите за столь неловкий прием, - он поднялся из-за стола, делая шаг навстречу и протягивая руку для приветствия. - Энсин, благодарю, можете быть свободны, - еле заметный кивок предназначался все еще ожидающему за дверью охраннику, - Располагайтесь, прошу.
Феб стоял истуканом, пытаясь справиться с клокочущей внутри солью. Он не думал, что это будет – так. Что разом вернется все то, от чего он малодушно бежал несколько дней назад, что успело забыться и выцвести за окружающей суетой, стать тихой ноющей нотой в подреберье, эхом, не помнящим слов. Сейчас – казалось, что ничего за пределами этой комнаты не существовало вовсе, и времени не существовало тоже. Все то же лицо: жесткий подбородок, темные глаза, тонкая ниточка затянувшегося шрама на правой щеке... Феб не дал себе увязнуть в этой линии, отвел взгляд, выдыхая колючий соленый ветер первым немым приветствием. Медленно – шаги казались неестественно громкими в ожидающем молчании – прошел к столу. Отодвинул кресло – ужасающий, бьющий по ушам грохот. Скованно опустился, не зная куда девать руки. И только тогда снова решился взглянуть на человека перед собой, отмечая детали, не замеченные ранее. Заострившиеся скулы, темная дымка по векам, оттененные красным белки глаз – признаки усталости или тревоги, которые не скрыть даже тому, кто безупречно владеет собой.
Нужно было что-то сказать, с чего-то начать – ведь он же пришел не просто так... Вот только первый выдох оставил на связках едкий налет, и Феб никак не мог избавиться от ощущения, что голос, пройдя сквозь него, станет фальшью.
- Теперь мне придется сказать, что я это почувствовал.
Он не ошибся. Фальшь полоснула тишину тупым ножом, и у Феба заныло под ложечкой. Он не хотел к этому возвращаться. К обмену нелепыми фразами, наклеенными – даже не пытающимися казаться настоящими - улыбками... Зло мотнул головой, словно отбрасывая слова, что прозвучали раньше.
- У меня к вам очень серьезная просьба. Даже не одна. Но сначала – вы, - фальшь отступила, оставив место отчаянному, сжатому в пружину напряжению.
Присяжный, вернувшийся в кресло, не скрываясь, рассматривал его. Последние несколько дней отозвались на его лице и манере вести себя некоторыми едва заметными переменами - вкупе с деталями, подчеркивающими недостаток сна и плескавшимся во взгляде напряжением. Куда-то исчезло ощущение подчеркнутой невозмутимости и контроля над происходящим, которое раньше отделяло его носителя от окружающих невидимым барьером, вознося его над страхами и желаниями обычных людей. Сейчас перед Фебом сидел не тот человек, которого он впервые встретил в тюремной комнате для посетителей: за непроницаемыми зеркалами темных глаз поблескивал дрожащий огонек возбуждения, заметный только вблизи; кроме того, впалые щеки и слегка расширенные зрачки давали основания заподозрить господина Ведергалльнингена в употреблении составов, снимавших стресс и продлевавших работоспособность.
Но голос его был прежним.
- Когда мне рассказали про лидера одной из стихийных группировок беженцев, я сначала не поверил, - медленно протянул он, не отводя взгляда от Феба и отвлеченно перебирая пальцами металлическое стило. - Впрочем... Нет, это никуда не годится, - он вдруг резко мотнул головой и снова поднялся, почти рывком. - Пойдемте. Сначала чистая одежда и ванна, остальное - потом, - заранее не обращая внимания на возможные возражения, он шагнул к выходу, приглашающим жестом увлекая собеседника за собой. - Здание переоборудовали, но несколько номеров еще остались и функционируют... Я распоряжусь, чтобы вам принесли все необходимое.

[Woozzle >>>]

Наверное, это то, что Фебу действительно было нужно. По-настоящему. Остаться на какое-то время одному, в упругом биении водных струй, позволяя им вымывать из себя всю эту чертову соль – или хотя бы разбавить, содрать с губ, наполнить пресным вкусом дыхание. Прийти в себя.
Он выкрутил до упора вентиль – и стоял неподвижно, чувствуя, как наполняется свежим, холодным звоном, приходящим на смену запертой в клетке ребер немоте. Кажется, он снова мог дышать, не ощущая кристаллического осадка, разъедающего легкие; возможно – он снова мог говорить, не царапая гортань искусственностью распятых слов.
Мыло, бритва, жесткое полотенце и непропитанная пылью одежда завершили преображение, вернув ему человеческий облик – Феб даже узнал себя, мельком взглянув в запотевшее зеркало, прежде чем покинуть ванную комнату.

Вернувшись в кабинет Присяжного, он с признательностью кивнул, одновременно понимая, что в состоянии наконец чувствовать что-то еще кроме разрастающейся внутрь скорлупы. Тепло. Тревогу. Благодарность.
- Спасибо, Гильберт. Некоторые вещи начинаешь по-настоящему ценить, только когда они становятся недоступны, - легкости по-прежнему не было. Но и той ужасающей скованности, отнимающей его у самого себя – не было тоже. – Многие вещи, если задуматься.
Способность говорить, не выискивая подтекст в собственных словах, к примеру. Или способность говорить просто так, не думая о минутах, которых для всего вокруг остается еще меньше, чем было только что.
- Спасибо, - он больше не прятал взгляда. – Так для чего вы хотели меня разыскать?
- Чтобы посмотреть на человека, который среди всего этого хаоса каким-то чудом поддерживает жизнь мирной коммуны, - с лица собеседника исчезла легкая взвинченность, теперь его голос можно было назвать почти располагающим - и где-то на дне, под слоями шелка учтивости, прятался едва заметный, но неподдельный интерес. Он нетерпеливо смел в сторону груду отчетов, хаотично заполонивших собой почти весь стол - случайно скользнувший по перевернутым строчками взгляд зацепился в разбросанной мозаике букв за тисненые печати в виде круглоухой мышиной головы и грифы "секретно" и "конфиденциально".
- ...разумеется, не только посмотреть, хотя то, что вы сделали, само по себе достойно восхищения, - мягкий голос снова наполнил комнату, вступая из затакта; приглушенный аккомпанемент к шуршанию пожелтевших листов бумаги. - Я уже говорил, что сначала отказывался верить донесениям; как оказалось, напрасно. Так или иначе, мне о многом хотелось бы вас расспросить, - он сделал какое-то короткое, резкое движение стилом, прорезав легкий штрих в подвернувшемся под руку черновике, и поднял глаза, скрещивая взгляды: обволакивающая, медленная, обманчиво-расслабляющая тяжесть темной воды - с ржавчиной, переплавленной с солью.
- Поэтому давайте сменим тему. Что привело сюда вас? Совпадение, м? Или, - полное отсутствие какой-либо насмешки; Фебу даже на мгновение показалось, что при этих словах его визави на мгновение болезненно посерьезнел, - еще один из ваших снов?
Хрупкий осколок тишины. Феб не сразу понял, что это: вызванная нервным напряжением колкость или невозможная, пугающая проницательность; несколько секунд он просто вглядывался в лицо напротив, и, кажется, его молчание было самым красноречивым ответом.
- Да, - он наконец выпустил слово, и тишина разлетелась вдребезги от этого короткого выдоха. – И сны тоже. Но это не единственная... не главная причина. Я хотел просить у вас помощи для Висцеры – тот самый лагерь, о котором вы слышали. Точнее... сначала я хотел просить именно об этом. Но сейчас... – постоянные паузы, которые кромсали его слова на рваные, неуклюжие обрезки раздражали, но склеить их в единое целое не получалось, Феб латал их кое-как, наспех подбирая мысли, но снова и снова прерывался, чтобы поймать что-то ускользающее. – Сейчас я понимаю, что это слишком мало. Нужно... решать вопрос повсеместно – только в этом случае мы сможем продержаться. Мы все. Вы ведь следите за обстановкой на нижних уровнях, верно? Вы знаете, что никаких убежищ для беженцев на самом деле нет. И что людям грозит голод. Мы ждали... какой-то правительственной помощи, в первый раз за всю жизнь - действительно ждали. Но ее нет, и все уже теряют надежду. Если ничего не изменится... – он помотал головой, словно что-то жгучее засело в виске. - Сегодня сильные уже отнимают еду у слабых. Завтра начнут убивать тех, кто слишком крепко держит свой кусок. Через три дня – здесь будет гражданская война. И я даже думать не хочу о том, что можно будет увидеть дней через десять. И, наверное, не хочу быть тем, кто сможет увидеть.
- В некоторых местах все уже началось, - эхом повторил Присяжный, сцепив руки в замок; узкие костяшки пальцев побелели, стиснутые в бессознательном движении. - Рискну предположить, что за последние два дня вы почти не встречали вокруг себя регулярных отрядов полиции, так же как и - к сожалению - бригад снабжения и санитарных патрулей. Как ни прискорбно положение в вашем районе, Феб - люди ведут себя там достаточно тихо, чтобы не привлекать внимания соответствующих служб, которые сейчас ограничены в ресурсах. У нас есть несколько протечек токсичных материалов в Соленом городе, вызванных паникой и переполохом; около десятка кварталов - по большей части рабочих - остались без надзирателей, о положении дел в них мы не знаем практически ничего, там через каждые несколько часов вспыхивают драки вокруг раздачи пайков и воды. После того как группу полевых медиков взяла в заложники толпа, нам приходится сопровождать любые вылазки вниз усиленной охраной. "Убежища" строятся - но пока они больше похожи на тюрьмы, где запирают буйных и возмутителей спокойствия; этакий загон для людей, прикованных и привязанных... - Гильберт качнул головой, и в этом невольном движении впервые почувствовался отзвук того бессилия, что питало бессонницу в его покрасневших глазах. - Карантинная операция Танненбаума до сих пор проходит вблизи Черных озер и Пограничного сектора; Хозяин взялся за дело всерьез, и все входы и выходы в эти ульи перекрыты, так что даже мы не знаем, что происходит внутри. Эти районы населенны вперемешку копателями, скребками, плесневыми садовниками и теми подземными, кто живет среди людей, и я впервые рад, что вся эта публика надежно заперта в своей резервации - представляю, чего стоило бы сдерживать толпу на границе с Холодом, если бы туда потекли беженцы. А еще есть бастующие шахтеры... - он махнул рукой, обрывая себя на полуслове. - Впрочем, и этого более чем достаточно.
Короткая пауза, растянувшаяся дольше необходимого, вдруг впустила в тишину комнаты чужой звук - далекое эхо улиц, распростершихся под окнами Променада; белый шум сотен и тысяч голосов, звучавший отсюда странно похожим на плеск капель дождя.
- Вы проделали чертовски хорошую работу, - Присяжный на мгновение отвлекся, вздрогнув, когда прикосновение эха коснулось его плеча, и вернулся к прерванному разговору. - Частично вам на руку сыграл облик выбранного места: ваш господин Айронс - известный персонаж в узких кругах, и со своими покровителями имеет репутацию скорее мрачноватого религиозного лидера, чем человека сцены... Впрочем, насколько мне известно, рядом с вами он оставался на вторых ролях.
- Так что, - невеселая усмешка коротко скользнула по усталому лицу, - возможно, ваша паства переживет этот кризис с наименьшими потерями. И все же, все же... возможно, у меня найдется для вас несколько ободряющих новостей. Что если я скажу вам, - острый, внезапно сбросивший все ощущение растерянности прищур уколол Феба раньше, чем тот успел среагировать, - что армия собирается через несколько дней открыть границу с Верхним городом? Или, во всяком случае, передвинуть ее выше - почти за уровень жилых районов?
Слушая Гильберта, Феб не мог избавиться от ощущения давящей бетонной плиты, той самой, которую нес на плечах сам Присяжный; при мысли о том, как это – держать ее всегда, постоянно, зябкая пустота заполняла нутро и стекала в колени ватной слабостью.
Там, на улицах, среди обездоленных, мерзнущих, потерянных беженцев очень легко было осуждать абстрактную власть, упрекать ее в равнодушии и бездействии...
Здесь абстрактная власть обретала плоть, жесты, усталое лицо, которое каждой черточкой, каждой тенью, каждым движением покрасневших век отрицало саму возможность применить к этому человеку слово “бездействие”.
И Феб все отчетливее ощущал, что понимает и эту сторону тоже. Понимает, и еще – хочет хоть как-то облегчить его ношу, приподнять краешек плиты, смягчить ее вес. Или тронуть флейты дыханием, спеть ему прохладно-дымчатый, тихий, светлый сон, накрыть воспаленные глаза черной шелковой лентой – и пусть весь мир застынет на несколько часов или катится к черту; власти тоже необходимо спать.
..он знал, что не в силах сделать первого и не вправе – второго. Вместо этого он отдавал свои безумные сны, тревоги и сомнения, как будто Гильберту мало собственных.
Даже последняя новость, самая добрая из тех, что доводилось слышать за последние дни – все же отдавала горечью.
- Люди смогут вернуться в свои дома. Конечно, они будут счастливы. Но... - задумчивые пальцы тронули подлокотник легким перестуком, вплетая в голос пока еще не взятую ноту сомнения. – Знаете, я напоминаю сам себе старую охрипшую ворону, которой во всем чудятся дурные знаки. Поэтому, конечно же, будет “но”. Я видел, как проходила эвакуация. Я видел распахнутые двери брошенных домов – легкая добыча для любителей быстрой поживы и мародеров всех мастей. Да даже десять запертых замков в полностью пустом доме не слишком задержат грабителя. А уж они наверняка нашли способ обойти кордоны, это, в целом, не так уж и сложно. Я, слегка ограниченный в ловкости движений, - он с легкой театральной печалью приподнял проржавелую руку и грузно уронил ее обратно, - со мной - хрупкая девушка, падающая от усталости, и мальчишка лет двенадцати – безусловно, самый пронырливый из всех нас, но все же ребенок... Так вот, мы прошли несколько уровней насквозь и сумели избежать ненужного внимания полиции. И это за несколько часов. За несколько дней - две-три мобильные шайки вынесут из половины домов все ценное и не слишком объемное. В первую очередь, конечно, деньги и еду. Люди вернутся из голода и нищеты - в голод и нищету. Впрочем... Наверное, это лучше того, что есть сейчас.

Сообщение отредактировал Woozzle - 18-10-2014, 22:24

[Черон >>>]

- Прекрасная аналитика, - Присяжный наблюдал за ходом размышлений собеседника со слабо скрываемым любопытством, и коротко кивнул, сцепив кончики пальцев в беззвучных аплодисментах. - Даже при условии того, что на этот раз армия остается в верхних кварталах и будет поддерживать порядок на время расселения - безболезненно этот процесс городу не обойдется. Военные рапорты добавляют поводов для беспокойств - некоторые жилые блоки пострадали от осколков и взрывной волны, особенно - как вы с легкостью догадаетесь - трущобы вдоль окраин естественных границ Люкса. Кто-то из переселенцев может обнаружить, что ему или ей и вовсе некуда возвращаться. Скорее всего, через некоторое время их примет то же Дно, неохотно отпускающее принадлежащих ему...
В размеренном, вкрадчивом речитативе вдруг проснулась необычная нотка какого-то скрытого азарта, звучавшая в диссонанс ощущению нависшей на плечах весомой ноши - господин Ведергалльнинген, несмотря на печать усталости, как будто был втайне увлечен открывшейся перед ним проблемой, не опуская при этом долженствующего выражения серьезности. Понимание пришло, опоздав на мгновение, холодком по коже - человек, сидевший напротив Феба, испытывал к людям, о которых он рассуждал, не больше сопереживания, чем к лакированным фигуркам шахматной доски. Даже сейчас, когда набирающая обороты трагедия смыла хрупкие проволочные рамки политических игр, Гильберт вел себя так, словно стоял перед решением увлекательной задачи, головоломки, требовавшей в необходимых случаях хладнокровной жертвы части ресурсов. Например, тех, кому будет некуда возвращаться.
- Предположим, я не солгал вам, - слабую улыбку, сопровождавшую эти слова, можно было назвать почти извиняющейся. - Предположим, я не просто хочу распространить с вашей помощью ободряющие слухи, а мы и в самом деле прошли через эту стадию кризиса, а теперь болезненную операцию по перемещению почти половины населения придется обратить вспять... Как бы вы сделали это? - внимательный взгляд снова вернулся, впитывая каждую деталь готового прозвучать ответа. - Поймите меня правильно, я спрашиваю не из любопытства. Вы жили среди этих людей, вы знаете не только то, о чем говорят на улицах, но и о чем они думают на самом деле - то, что не передаст нам ни один информатор, которых мы испытываем дьявольскую нехватку... Что скажете? К примеру - хранить ли эту новость до последнего в секрете, или пустить слух сейчас, заранее подготавливая почву?
То, как быстро этот человек меняет маски – нет, не маски даже, а кожу, облик, саму внутреннюю суть – не могло не выбивать из равновесия. Словно напротив сидит не один, а два, три, пять Присяжных, каждый из которых видит мир под своим углом и постоянно стремится перехватить инициативу.
Феб был оглушен этой его частью. Той самой, с которой он впервые познакомился в тюрьме и беседовал пару раз позже, той, которую не узнал, не увидел сегодня. И которая просто наблюдала сквозь острый прищур за их разговором сейчас. За таким смешным и таким искренним Фебом, готовым... Не важно.
Вместо соли в груди прорастала полынь, царапала острыми листьями ребра, тянула стебли сквозь горло. Не слишком больно – но вкус застывал оскоминой на зубах и тоже был немотой. Другой, завернутой в слова – за которыми крылась пустошь.
- Я не знаю, Гильберт, - он и правда не знал, а терпкая горечь во рту не давала сосредоточиться. – Я не силен в манипуляциях. Если предположить, что вы не солгали... наверное, нет никакой разницы. Надежда на скорое светлое будущее – хороша, но не заменяет еды.
- А, - Присяжный тонко, сочувственно улыбнулся одними губами, сохраняя выражение подчеркнутой серьезности в каждом жесте. - Понимаю. Конечно, после всего, что вам пришлось пережить, вы... оглушены происходящим. Оставим эту тему.
Он сделал легкое, быстрое движение, переложив послушно шелестнувшую пачку аккуратно сложенных листов и быстро, наискось пробежался взглядом сквозь аккуратные печатные строки. Как будто на мгновение забыв о госте, Гильберт что-то неразборчиво пробормотал под нос, кивнул, и отложил бумаги в сторону. Затем подумал - и отправил их в выдвижной ящик.
- Что до вашей просьбы - я постараюсь помочь, насколько это в моих силах. К сожалению, сейчас правительство достаточно стеснено в рабочих руках, и вынуждено, как я уже упомянул, направлять свои усилия для стабилизации наиболее беспокойных районов. Вместе с тем, запасы продовольствия еще далеки от полного исчерпания... а, вот оно, - стило, застывшее в окаменевших было пальцах, легко уткнулось в один из лепестков желтовато-белого листопада, устилавшего письменный стол. - Могу предложить вам следующее: вечером этого дня вас и нескольких сопровождающих примут у одного из продовольственных складов на седьмом уровне - ближе к вам, увы, не получится, охрана не везде одинаково сговорчива. Не обещаю полного пансиона, но достаточный минимум продуктов, чтобы спокойно пережить оставшиеся несколько дней, вам обеспечат. Согласны? - он бросил слегка встревоженный взгляд на собеседника. - Учтите, прогулка с... ценным грузом по городу сейчас может быть опасной - а выделить вам сопровождающих я вряд ли смогу. Придется справляться самим.
Это было... не совсем то, о чем он просил. В продовольствии нуждалась не только “Висцера”, предчувствие голода уже висело повсюду, штриховало злобой глаза, толкало под руку, заставляя делать страшные вещи. Найти источник снабжения только для своего лагеря – это все равно что принести в дом ящик Пандоры. Заранее понимаешь, что проблем появится едва ли не больше, чем разрешится – но не в силах от него отказаться.
- Мы справимся, - кивнул Феб, хотя совсем не ощущал такой уверенности. Стоило только представить группу людей, несущих самое ценное, что сейчас существовало на всех уровнях от Променада до самого Дна, представить оцепление, ощетинившееся недобрыми взглядами, обманчиво-расслабленные, спрятанные в карманы руки, готовые взлететь, блеснув оскалом ножей... Феба замутило; он спрятал свою слабость за ржавчиной ладони, на миг приложив ее к глазам, колючим холодом – по векам, острым напоминанием: выбора – нет. – Спасибо. Я правильно понимаю, что в целом беженцам на средних уровнях можно не ждать помощи? - голос непрошено кольнули обвиняющие ноты, Феб проглотил их, заставляя острия игл раствориться в короткой паузе. – Послушайте... Я слишком мало смыслю во всем этом, и возможно покажусь вам глупцом. Но вот эта ваша тактика - спешно латать только самые ужасающие прорехи... она порочна и неэффективна. Проще не дать прорваться, чем потом стягивать края, понимаете, о чем я? Не игнорируйте средние уровни только потому, что пока они не доставляют серьезных проблем. Когда все это расползется по швам, разом – уже никак не получится сшить. Ограниченность ресурсов, сил, времени, людей – я понял, что все очень серьезно. Но если те, кто сейчас относительно лоялен и готовы перетерпеть некоторые неудобства, поднимут голодный бунт... Ресурсов не станет больше, а вот потребность в них – повсеместно, на каждом участке возрастет в разы. А я не хочу, чтобы в этом городе возводились баррикады и жители воевали с полицией. Я не хочу, чтобы правительство расстреливало бунтовщиков, а бунтовщики – резали всех, кто имеет отношение к правительству. Я не хочу, черт побери, выбирать, кого увидеть убитым – кого-то из моих друзей или вас, Гильберт. Вы же власть, в конце-то концов! Сделайте так, чтобы мне не пришлось выбирать. Пожалуйста.
- Что, например? - Присяжный развел руками, впервые демонстрируя какие-то, пусть и тщательно скрытые под давшей трещину гипсовой маской, признаки бессилия, давящего на плечи. - Открыть ворота Оранжерей и впустить туда всех желающих? Вы не хуже меня представляете, что произойдет в таком случае. Даже если мы изолируем большую часть уличных банд на нижних уровнях, знаете ли вы, что произойдет с обычным, благополучными гражданами - вроде вас, Феб - когда они поймут, что запасов на всех не хватит, и главное - успеть первым? Я тоже не знаю, но я не намереваюсь ставить подобные опыты на моем городе. Выставить охрану у каждого склада? У нас не хватит для этого людей. Вернуть армию из верхних секторов? Атака отбита, можно переводить их в спасательные и сопроводительные отряды... Да, мы отвели несколько резервных частей - каплю в море - но не забывайте, что там хватает своих проблем. Большая часть оборонительной группировки сейчас борется с пожарами и ликвидирует разливы нефти, образовавшиеся после удара; кроме того, они держат оцепление у границ Чердака - заброшенной зоны, которая, предположительно, пострадала от взрывов еще сильнее нас. Местные обитатели - полулюди, безумцы и каннибалы - напуганы и рвутся вниз, в темноту, в убежище - и сдерживать их массированные волны становится непросто само по себе... - Гильберт ненадолго умолк, переводя дух, и когда снова поднял голову, то выражение его лица немного смягчилось.
- Я догадываюсь, - чуть тише, после недолгой заминки продолжил он, - что вам глубоко отвратительны игры политиканов, которые сидят в своих креслах, и не могут решить, кем дешевле пожертвовать и кем пренебречь, когда вы и ваши люди брошены на улицах и беспомощны. Но иногда это действительно так. Иногда... действительно приходится предпочесть наименьшую опасность. Более милитаристские представители Ассамблеи сказали бы вам, что разогнать силой бунт умеренных значительно легче, чем вытравить угнездившихся в своих норах тех, кто внизу. К сожалению - это правда.
- ...поэтому я и искал вас, - выдержанная им пауза была рассчитана почти идеально: тяжелая, полная горькой безнадежности, выросшая почти до той точки, где терпеть тишину становилось невозможно - и вскрытая осторожными, мягкими словами. Присяжный подался вперед, заглядывая в глаза своему визави. - Сейчас нам нужны такие люди, как вы, Феб. Нам нужны люди, чтобы контролировать ситуацию на улицах. Если вы приведете с собой хотя бы полсотни человек и гарантируете их лояльность - мы обеспечим им остальное: оружие, легальный статус, поддержку полиции, доступ к складам продуктов и Оранжереям... Я знаю, что за вами пойдут. Не для того, чтобы в голодном городе оказаться поближе к власти - а чтобы помочь своим же. Возможно, в другом месте и с другим человеком этот разговор мог быть совсем другим... - слабая улыбка скользнула по его лицу, комкая неоконченную фразу. - Вы все еще думаете, что вам не придется выбирать?

[Woozzle >>>]

- И как они должны будут помогать своим же? – горечь перетекала в тоску, та – в иронию, а она - снова в горечь, образуя замкнутый, рвущий душу круг, из которого не было выхода, и оставалась только скользить по нему, цепляясь обрывками нервов за шероховатости и заусенцы. – Передавать воинским подразделениям информацию о любых очагах недовольства? Целиться в лицо тем, кто не может больше жить, как животное? Стрелять в тех, кого не остановишь словами, угрозами и красноречивыми жестами? Как?!
...Феб задыхался. Он не хотел такого выбора, просто не мог его сделать. Предать – чтобы спасти?
- Это слишком... за гранью всего, - он почти механически качал головой из стороны в сторону, как заведенный, повторяя один и тот же жест. – Никто не согласится. Даже я... не уверен, что согласен, а ведь я знаю вас. И верю вам – насколько это вообще возможно.
- Черт возьми, да охранять пункты раздачи еды! - силуэт Присяжного, помедлив, отклонился назад, разрывая сократившуюся было дистанцию; он резко тряхнул головой, как могло показаться - разочарованно. - Помогать распределять лекарства, сопровождать медиков... Да - пресекать драки и конфликты. Да - работать с полицией, передавать ей мародеров и преступников. Сначала вы требуете, чтобы правительство решило ваши проблемы мановением руки, но при этом уверены, что все, что ему нужно - это, воспользовавшись моментом, установить в городе полицейское государство? Послушайте, в конце концов - в Ассамблее сидят не идиоты. Они прекрасно понимают, что одним кнутом в урегулировании этого кризиса не обойтись. И меньше всего сейчас заинтересованы в том, чтобы еще больше восстанавливать против себя людей, набирая личную армию для слежки всех за всеми и давления на непокорных, - тень за окном едва заметно сдвинулась (далекий скрежет - поворот одного из главных прожекторов...), стекая с плеч худой, темной фигуры так, что все лицо Присяжного словно укрыли непроницаемой тканью, оставляя на свету только поблескивающие, тусклые блики глаз. - Подумайте еще раз, Феб. Если вам нужно посоветоваться в вашими людьми - вы можете это сделать, хоть сейчас и дорог каждый час. Подумайте.
Почему-то сразу стало легко. Словно эта вспышка Присяжного содрала липкий налет непонимания, расставила все по местам – с шумом, с треском, отбрасывая все лишнее, разрывая нелепое кольцо, в котором метался Феб. Очищая его до прозрачной, жгущей виски искренности.
- Простите, - даже это слово, зачастую царапающее язык, далось просто и без всякого сомнения, как единственно верное, необходимое, рожденное бьющимся внутри ветром. – Я действительно истолковал ваши слова неверно, и рад, что ошибся. Может быть, я слишком... закостенел в своей неприязни к властям и всякого рода играм в политику - настолько, что порой становлюсь слепым. Настолько, что за сказанными словами мне видится тень того, что пугает меня до дрожи. Еще раз простите, и... Да, я согласен. Знаете, я всегда считал, что не умею говорить, убеждать, - если только дело не касается музыки - поэтому не знаю, каков будет результат. Но все же – думаю, что ради такого дела расстаться с любимыми стереотипами буду согласен не только я один.
Муаровая тень по ту сторону невидимой стеклянной стены какое-то время оставалась без движения.
- Значит, я не ошибся в вас, - сухая ладонь, вырезанная из темноты, крепко и вместе с тем осторожно пожала руку Феба, протянувшись навстречу через море шуршащих бумажных листьев. Прикосновение было до странности холодным, но отпрянуло, прежде чем представилась возможность осознать это.
- ...нам будут нужны все, кто способен помогать при раздаче пайков и медикаментов - не только вооруженная охрана. Хотя, конечно, в последней мы нуждаемся не менее остро, - хрусткий момент рождения трещин в стекле, разделяющем надвое небольшую комнату, истек, и голос Присяжного снова звучал как еще несколько минут назад - спокойно, уверенно, тщательно скрывая подступающие признаки тяжести в паузах. - Минимум формальностей - знаки отличия, повязка на рукав - чтобы неблагонадежные элементы усвоили, что на отряды добровольцев распространяется протекция властей. Их проинструктируют касательно мер и средств использования оружия, и обстоятельств, когда его разрешается применять. Списки добровольцев распространят по всем спасательным пунктам и отделениям полиции; им будет разрешен допуск и выдача гуманитарной помощи, они будут подчиняться офицерскому составу и местным интендантам. Вам, конечно, будут предоставлены соответствующие полномочия... - он вдруг замолчал, оборвав неоконченную фразу, и нервно рассмеявшись, передернул плечами, словно от холода. - Черт возьми, это предприятие обрастает горой деталей просто на глазах. Вы слишком много слушали меня, Феб - скажите теперь, чего хотите вы. И ваши люди, от имени которых вы теперь выступаете.
На несколько спутанных мгновений Феб замер – не зная, что ответить. Он пришел сюда, чтобы рассказать о том, что творится среди беженцев, чтобы донести их монотонный, гулкий, многоголосый страх, их отчаянье, готовое взвиться искрами. Для того, чтобы предотвратить самое страшное из всех возможных завтра – хотя оно все еще могло наступить вопреки всему. Сформулировать что-то помимо этого, что-то, выходящее за рамки банального обеспечения было не так-то просто
- ...Мы хотим, - он вдруг понял, почувствовал этот ответ, собрав в него все свои вспышки горечи и досады; он осознавал, что Присяжный спрашивал не об этом - а о том ощутимом, что можно отмерить рамками деловых переговоров, но именно это плеснуло ему в горло словами, и Феб не стал их сдерживать. - Мы хотим, чтобы к нам не относились, как к шахматным фигуркам. Чтобы не думали, что мы – пешки, расходный материал, которого всегда в достатке, которым можно легко пожертвовать, чтобы сохранить ценную фигуру. Или хотя бы... Если это совсем невозможно, если игра неистребима, и аналогии шахматной доски правят бал... помните хотя бы, что каждый из нас – способен стать ферзем. Каждый. Любой. Кто-то, сброшенный со счетов, как недостойный внимания – может стоить победы. Тысячи потенциальных ферзей, понимаете, о чем я? Мне кажется, Гильберт, если кто и способен понять – то именно вы.
- Конечно, - Присяжный наклонил голову, коротким ответом уравновешивая тяжелые слова, прозвучавшие с другой стороны и выдерживая это состояние на время, достаточное, чтобы убедиться в том, что покачивающиеся чаши весов замерли в хрупком покое. - Не беспокойтесь на этот счет, Фебьен. У меня хорошая память.
Воцарившееся было молчание прервал осторожный скрип двери за спиной Феба - кто-то невидимый, снаружи заглянул в комнату и, наткнувшись на небрежный взмах руки хозяина кабинета, поспешно подался назад, смыкая распахнувшуюся щель, сочившуюся теплым воздухом. Вслед немедленно донесся торопливый звук удаляющихся шагов.
- К слову, о памяти, - Гильберт переменил позу, скрестив ноги и подчеркнуто-рассеянным взглядом скользнув обратно, от непослушной двери к лицу человека, сидевшего перед ним. - В самом начале нашей беседы вы сказали "и сны тоже". Надо полагать, это была... не фигура речи?
Нервные пальцы – и не менее нервные флейты – судорожно сомкнулись на подлокотнике кресла. Длинные тени, отброшенные двумя фигурами, застывшими друг напротив друга, казались выточенными из напряжения: одна – в немом ожидании, другая – в скомканном неуверенном смятении.
- Да, - наконец откликнулась тень, полосующая подлокотник флейтами. – Я не знаю, как об этом говорить. Жерло, я даже не знаю, что об этом думать. Если бы был хоть какой-то четкий признак, отделяющий просто дурной сон... от чего-то, что имеет значение. Не знаю. Я снова видел его. Не так, как в прошлый раз – по крайней мере, я не был им. Я вообще ничем не был – я не помню, чтобы в том сне ощущал себя хоть как-то. Только он и его собеседник.
На лице Присяжного не дрогнул ни один мускул - но преувеличенная, змеиная непроницаемость, с которым он слушал, говорила о его реакции достаточно.
- Что... там происходило? - тихо спросил он. - И кто был собеседником?
- Почему-то я помню все это, словно сквозь дымку, - он нанизывал слова на скрученное жгутом напряжение, делая их сухими и ломкими, выпитыми. – В основном – внешние детали, картинку, отпечатанную на глянцевой бумаге. Очень отчетливо, как сейчас, вижу ту комнату – блеск, роскошь, позолота, ковры... Просто музей вычурности и пошлости. Хорошо помню лица: много охраны, и у каждого из них такой вид, как будто они вынуждены тянуть сквозь тонкую трубочку неразбавленный уксус. Напуганная женщина в белом халате, медик или ученый; ее быстро куда-то увели. Хозяин кабинета – какой-то... непримечательный, я бы сказал обычный, если бы не одна деталь. Один глаз у него – голубой, рыбий, блеклый. Второй – уходит в вязкую болотную зелень.
- Вы раньше никогда не видели этого человека? - быстро перебил Присяжный, предостерегающе взметнув ладонь чуть над столом.
- Думаю, нет, - взгляд на мгновение стал прозрачно-отсутствующим, словно где-то за ним Феб перелистывал свою жизнь. – Я бы запомнил такие глаза, они слишком выбиваются из всего привычного – и даже на его лице смотрятся как что-то... чужеродное.
- Благодарю, - помедлив, Гильберт коротко кивнул, опуская ладонь. - Продолжайте, прошу вас.
- Самое обидное, что настолько детально и точно я могу описать только это, - странная виновато-болезненная тень обвела лицо Феба по контуру, острыми чертами отметила скулы и ломаную линию губ. – Сам разговор... Никаких подробностей, понимаете? А он был длинным. Очень длинным, смолистым, тянущимся, мне казалось, что я уже никогда не проснусь оттуда. Они говорили об убийствах – тех, что были, и тех, что еще будут. Люциола, казалось, забавлялся, а тот, второй – нервничал, хотя и пытался это скрыть. Но два имени, Гильберт... Я бы не смог из забыть, даже если бы весь остальной сон стерли ластиком. Танненбаум и Ран, - выговорив все это практически залпом, он очень медленно и глубоко вдохнул, пытаясь наполнить себя воздухом и спокойствием, чтобы продолжить дальше. – Я не знаю, как защитить ее... – короткая, бессильная усмешка. – Правильнее будет сказать – я знаю, что не в силах. Я подумал – может быть, вы... сумеете?

Сообщение отредактировал Woozzle - 21-10-2014, 23:45

[Черон >>>]

Вместо ответа Присяжный молча поднялся. Несколько неслышных шагов - и он запер дверь изнутри, предварительно выглянув в коридор и убедившись, должно быть, в отсутствии нежелательных слушателей. Короткий лязг замка немедленно подхватил другой инструмент - шипящий треск радио, ожившего от прикосновения руки и пережевавшего обрывки фраз с дождем помех. Вслушиваясь, можно было разобрать обрывистые нотки военного жаргона - мелькавшие в мешанине слов обозначения фонетического алфавита, званий и групп, докладывавших обстановку.
- Хозяин - и его юная протеже - постоянно находятся под угрозой покушения, - тишина, приглушенная этим нехитрым шумовым фоном, пропускала голос Гильберта, как лезвие сквозь масло, - За последние два года охрана предотвратила три попытки разной степени серьезности. Боюсь, правда, ни одна из них не была осуществлена нашим теперь уже общим знакомым... Вам удалось услышать какие-нибудь детали? День, время или место? Количество участников? Что-нибудь, что могло бы подсказать, откуда ждать атаки?
..очень хотелось вспомнить. Как никогда, наверное – вывернуть свою память наизнанку, вытрясти все до последней песчинки, все, что может иметь хоть какое-то значение. Феб тер висок железными пальцами, и на коже оставались красные полосы с вкраплениями ржавчины. Память спала, спрятавшись под ватным одеялом, память мерзла от улыбки дьявола, рисующего алым, от его голоса, струящегося пьяным смехом, мерзла и не хотела покидать свой уютный кокон.
- Кажется, они не обговаривали конкретных дат... – флейты, прочертив очередную линию вдоль щеки, скользнули дальше, накрывая подбородок и обжигая губы ртутным холодом. – Кажется – хотя я и не уверен – что речь шла не просто об убийстве. Этот господин с разными глазами... Он говорил, что место Танненбаума постепенно должен занять кто-то другой, кто-то, достаточно близкий к нему, чтобы не вызывать подозрений, и только потом... Еще! – он выхватывал обрывочные детали, словно из горящего дома, едва успевая вывернуться из-под обваливающихся балок; он говорил теперь так, славно был уверен в истинности своего сна, и главным было – не дать видению сгореть дотла. – Убийств будет несколько. Любой, кто открыто будет выступать, как союзник Танненбаума, кто будет поддерживать его идеи – заранее под угрозой. И только потом – он сам. И – она.
Тень, вырезанная искусственным светом из серого воздуха, молчала, наклонив голову. В ушах легко, невесомо шелестел трескучий голос, сухо зачитывающий сводки из какого-то далекого мира. "...надцатый сектор закрыт, радиус разлета осколков... Четверо, множественные... третьей степени. Пункт дельта-двенадцать не подтвержден..."
Электрическое эхо вызывало к жизни непрошеные воспоминания - о чужом голосе Ран, таком неестественном на ее тонких, белых губах, и позже - жившем в гнездах микрофонов Висцеры. Человек, который находился где-то по ту стороны невидимой нити, протянутой через пространство, звучал обыкновенно - совсем не так, как Танненбаум, скрипяще-скрежещуще, железом по стеклу. Но этот голос, пропущенный через катушки соленой проволоки и дрожащие медные мембраны, тоже казался мертвым - как будто вылепленным из остывшего пластика.
- Если бы вы рассказали мне о чем-то подобном еще неделю назад, - Гильберт опустошенно покачал головой, не отводя взгляда от какой-то пустой точки пространства, которая поглощала все его внимание, - скорее всего, я бы рассмеялся. Господин Марбери, Ангус - во всяком случае, в вашем исполнении он описан достаточно похоже - всегда был склонен к подобного рода революционному романтизму, собирая вокруг себя соответствующих людей. Радикальное крыло всегда привлекало... настроения определенного сорта. В конце концов, когда большую часть жизни проводишь в банке со скорпионами, поневоле возникает желание разбить стеклянные стены. Я предполагал, что они окажутся достаточно здравомыслящи, чтобы с наступлением беспорядков прекратить попытки дестабилизировать обстановку - и возможно, мог бы принять услышанное вами за некий... поэтический призыв, который Марбери и его сторонники собираются вложить в головы людям - обвинив во всех бедах города Танненбаума, сказочного железного дракона, который пьет кровь и питается плотью детей, - Присяжный невесело усмехнулся, переплетая пальцы. - Если бы не присутствие здесь вашего Господина Светлячка...

- Я не могу предсказать его мотивов. Не знаю, что ожидать от рассказанного вами, зачем ему нужна эта пантомима - стоит ли запирать все входы и выходы, начать опасаться за свою жизнь и ждать удара из каждого угла, или уже завтра из утренней "Люкс Этерны" мы узнаем, что некто неизвестный щедро раскрасил интерьеры особняка Ангуса кровью его обитателей. Помните, я говорил вам - на той прогулке по Променаду, после второй встречи - что мы имеем дело с существом, непостижимым нашим разумом, настолько чуждым ему, что даже клеймо безумца, которое мы ставим на него в отчаянных попытках как-то объяснить эти иррациональные действия, похищения, убийства - не значит ровным счетом ничего? Как в ту ночь, - в глазах Присяжного плеснуло мутью; он содрогнулся, безотчетно сдавив побелевшими пальцами подлокотники кресла, - когда он пришел в мой дом.

...закрытые ставни, нетронутые окна. Входные двери заперты - к ним никто не прикасался. Десять человек охраны; никто не видел ничего и не слышал ни звука. Это был первый и единственный раз, когда я видел Годо вышедшим из себя - он кричал, что это невозможно, и всерьез начал подозревать, что его визит привиделся мне в бреду. Проклятье, я сам едва не поверил в это!.. Уже потом, на следующий день, я понял, зачем была нужна такая щепетильность - при том, что побочные жертвы для него никогда прежде не были проблемой - и понял, что за кажущимся безумием скрывается тончайший расчет, произведенный на много шагов вперед. Он не хотел оставлять следов. Не хотел, чтобы появлялись неудобные вопросы. Зачем-то ему было нужно, чтобы об этой встрече никто не узнал - включая, должно быть, меня самого, начавшего к тому моменту сомневаться в собственном рассудке.
Я не знаю, почему остался жив. Я не знаю, зачем он приходил - тогда. Он хотел услышать все о людях, управляющих этим городом - имена, позиции в Ассамблее, сторонников, кукловодов и заговорщиков. Все это было совершенно бессмысленно - подобной информацией можно обзавестись за вечер, угостив в баре двух-трех конгрессменов. Два дня назад он не знал даже самого имени Хозяина - или, во всяком случае, искусно притворялся, что так и есть... Потом, когда у меня кончились слова, он отпустил меня. Ничего не говоря напоследок - просто исчез, должно быть, тем же путем, что и появился - через окно.
Наверное, почти час я не мог встать или просто позвать на помощь. Просто сидел там, у погасшего огня, не в силах шевельнуть пальцем - и пытался понять, что еще жив.

...далекий, чужой голос радио давно смолк, оставив вместо себя колючий, шелестящий треск помех. На этом фоне резким, рваным, болезненным диссонансом звучал другой чужой звук - свистящее, надсадное дыхание Присяжного.
- Не знаю, поможет ли ваше предупреждение, - наконец, справившись со сковавшим легкие параличом воспоминаний, он поднял голову - скривившись, каким-то ломаным движением. - В ту ночь он спросил меня еще об одном человеке, не имевшем отношение к Ассамблее. Имя, как будто оказавшееся здесь случайно...
Феб угадал обрывок непрозвучавшей фразы за мгновение до того, как она все-таки прорвалась в шипящую тишину.
- Он спросил меня о вас.
..это могло бы быть страшным, бросающим в ледяную дрожь, в желание забиться в самую глубокую из нор – лишь бы только никогда не узнать, чем вызван интерес Люциолы и чем он чреват. В прошлой жизни или десять минут назад Феба пронзило бы оторопью, бессловесной и стылой; сейчас... он не ощущали в себе этой панической немоты. Шелестящий голос Присяжного, так ровно, сухо, безэмоционально транслирующий в сегодня то, что видел и чего не успел увидеть Феб в своем безумном сне, был страшнее. Намного страшнее – и чувство вины снова прошило нутро электрическим разрядом, безымянной судорогой, скрученной из тоски. За то, что стал невольным свидетелем того, что этот человек с железной волей не хотел бы показывать никому. За то, что вновь вытащил из глубины его души все эти воспоминания, успевшие, быть может, покрыться хотя бы тонкой корочкой забвения...
Иссушенная до безмолвного понимания тишина покрывала кабинет тонкой пылью.
Хотелось протянуть руку, хотелось спрятать его от всего этого, снова – черт побери! – хотелось спеть ему что-то, убивающее тревоги.
Острой нотой пришло понимание, что Гильберт не примет сочувствия. Улыбнется зеркальным бликом, скажет что-то прозрачно-вежливое, застегнет на все пуговицы свою змеиную кожу. Наденет маску, едва почувствовав, что его заподозрили в слабости.
Феб слишком ценил эту случайную искренность, но не видел способа удержать ее, не дать спрятаться за ломаной, вылепленной из осколков смальты усмешкой. Поэтому просто продолжил то, что требовало продолжения в словах.
- Что же он хотел знать? – ржавчина ныла в ребрах, складываясь в странную мягкую мелодию, переплетенную сбивчивым, чуть учащенным ритмом. – Чем я успел заинтересовать его... за нашу короткую встречу?
- Я надеялся, что у вас есть какие-нибудь догадки на этот счет, - уголос рта-лезвия коротко дернулся. - Он почему-то не посчитал необходимым... пояснить свое любопытство. Я не смог сказать ему ничего, кроме вашего имени, и того, что вы из Музыкантов - к счастью, я не знал, где ваш дом. Должно быть, этого ему хватило. Может быть... - короткая, неуверенная заминка, разбившая вереницу слов надвое; Присяжный, не глядя, взял со стола лист отчета и бессознательно смял его несколько раз, расправляя складки, - может быть, опасаться стоит не Ран - а вам. Это скорее слепая догадка, но вы никогда не думали, что эти сны... показывают вам? - пальцы, сжимавшие треугольное бумажное крыло, дрогнули, сломав хрупкую плоскость пополам. - Говорят, что присутствие Хозяина иногда отзывается на окружающих бессонницей и ночными кошмарами. До недавнего времени я считал, что это нелепое суеверие, которое он поддерживает, как удобную деталь образа. Сейчас... возможно, между этими вещами есть что-то общее, - он мотнул головой, поморщившись, - Не знаю.
Феб попытался нащупать в себе струны, звенящие памятью – о каждом из своих кошмаров, вчитываясь в партитуру мелочей – и явственно осознавая, что хаотичному нагромождению звуков не хватает гармонии. Не складывалось. Ничего не складывалось – в те дни, когда он жил в апартаментах Адвайты, где, если верить бармену Джейку, кошмары Танненбаума терзали всех – Феб не видел столь ярких и мучительных снов. Хотя и был к Хозяину ближе, чем когда-либо. Потом, дома, и сейчас, в “Висцере” – когда сны захлестывали, заменяя собой воздух в легких, Танненбаум был дальше, значительно дальше – так о каком же присутствии тогда речь? Если только…
- Что-то общее... – он ткнул почти наугад, каким-то неосознанным чувством прикладывая к себе и отбрасывая прочь чужое, неприятное имя. - Как, например, то, что в каком-то из наслоений бреда он назвал меня Максимилиан?
Сухие пальцы осторожно поставили на стол схематичную фигурку бумажной птицы - такие в Люксе часто складывали во время праздников, собирая в гирлянды их вместе с собратьями-змеями, сложенными из высушенных листьев, и развешивая желтовато-зеленые нити под окнами. Безглазая птица недоуменно наклонила голову, вслушиваясь в отзвуки угасавшей фразы - и растерянно повела кончиками крыльев.
- ...отказываюсь понимать, что все это может значить, - геометрический журавль, повинуясь движению чревовещателя, обессилено уронил голову, признавая поражение. - Значит, они были знакомы раньше? Я подозревал что-то подобное - его реакция на имя Хозяина казалась... недостаточно бесстрастной. Но при чем здесь вы... нет, не понимаю, - птица печально покачала головой, нахохлившись и собрав крылья над головой в подобие горба, втягивая шею.
- Знаете, - помедлив, Присяжный выдавил короткий смешок, словно пересиливая себя, и смял бумажную фигурку в ком, - Ран однажды рассказывала - в те редкие моменты, когда она одна и расположена к разговорам... Она рассказывала, что иногда присутствие чужого сознания невесомо, как касание пылинки. Что она не всегда знает сама, находится ли ее невидимый сопровождающий рядом, или предоставляет ее собственной воле. Она говорит странные вещи... ее непросто понять. Что-то о том, что аппарат жизнеобеспечения и физический контакт - это условность, фикция, и иногда она слышит Хозяина даже когда находится на удалении. Я не слишком разбираюсь в механике этого процесса - впрочем, Саллюви поднял меня на смех, когда я пытался высказать ему что-то подобное. Плюс это широко распространенное суеверие о дурных снах... Если бы мы находились среди общества диких алхимиков и магов, я бы предположил, что с вами может происходить нечто подобное - только вместо хрупкой девочки, требующей защиты и охраны, вашим носителем стал инфильтратор и убийца. Танненбаум мог бы вам позавидовать, - он махнул рукой, делая знак о том, что сказанное не стоит принимать всерьез, и поднялся, дотянувшись до радиоприемника и оборвав плеск помех. - Впрочем, у нас сейчас достаточно проблем и без мистики сомнительной достоверности. Что вы собираетесь делать в ближайшее время?

[Woozzle >>>]

Вынырнуть из воспоминаний, говорящих голосом Люциолы, смеющихся его смехом – получилось не сразу. Смятый бумажный журавль на столе успел впитать несколько десятков пыльных секунд, а Феб все еще пытался прочертить границу, за которую не стоит заступать сейчас, за которой желание понять превращается в навязчивую идею. За которой уже не видно реальной жизни.
- Прежде всего, конечно, поговорю со знакомыми, - когда пауза иссякла, Феб говорил почти ровно, спрятав в темный угол сны, раскрашенные чужой улыбкой. - Постараюсь найти добровольцев, но не могу пока сказать, сколько времени это займет. Еще... Наверное, придется сходить в полицию, - медленный выдох тронул холодом губы; даже думать об этом было зябко: сразу вспоминались бесконечные, уводящие вниз лестницы, тесная камера, решетка и тишина, разрастающаяся в висках. – Скажите, если бы вы хотели узнать наверняка, есть ли среди задержанных в последнее время некий человек - куда бы вы обратились? Ведь должны же у них быть какие-то общие сведения, списки...
- Вы ищете кого-то конкретного? - Присяжный быстро обернулся; взгляд, слегка утопленный в бессилии последних минут разговора, снова обрел знакомую цепкость. - Думаю, я смогу это выяснить быстрее.
- Кого-то конкретного, - Феб с признательностью кивнул, - Точнее - конкретных. Во время эвакуации со мной были два человека, потом мы разделились, и с тех пор я не могу их найти. Они не появлялись в оговоренных местах, их не видели наши общие знакомые, только слухи – насчет полиции. Я... беспокоюсь. Не могу избавиться от мысли, что не должен был отпускать их одних. Эвакуированные уровни, растревоженные люди - можно было догадаться, что это не безопасно. Вдобавок ко всему, - он спрятал неловкость в горьком смешке, - я знаю о них обоих не слишком много. Девушку зовут Аннеке, бледная, хрупкая, темноволосая. Фамилии – не знаю. Про мальчика – и того меньше, мы встретились за несколько часов до того, как расстаться, и я не знаю даже имени. Обычный взъерошенный шалопай лет двенадцати. Я даже не знаю, долго ли они оставались вместе после моего ухода. Извините. Мне неудобно в такое время нагружать вас еще и своими личными проблемами...
- Не беспокойтесь, - Гильберт небрежным взмахом руки отмел возражения, и остро щелкнул дверным замком. - Пройдемся немного. Это не займет много времени.
...идти действительно пришлось недалеко - местом назначения оказалась неприметная металлическая дверь этажом ниже, которая, однако, в отличие от остальных областей пустующего коридора, собрала вокруг себя трех терпеливо ожидающих своей очереди посетителей, по виду типичных клерков. Присяжного здесь, определенно, знали - для того, чтобы оказаться первым в очереди, ему не понадобилось даже озвучивать свою просьбу.
- Телефонная, - быстро кивнул он Фебу, переступая порог и извиняющеся поводя плечами. - Придется подождать снаружи - я свяжусь с патрульным штабом и попытаюсь выяснить что-нибудь о ваших потерявшихся.
Несколько минут ожидания почему-то, наоборот, показались Фебу неимоверно тягучими, вязкими, наполненными старательно контролируемой тишиной - небольшая дверь не пропускала ни слова изнутри, должно быть, используя для этого какой-то изолирующий материал - а остальные обитатели этого пространства, стоически ожидавшие своей очереди, тщательно избегали Феба взглядом. Как будто - непрошеная мысль уколола неуместным подозрением - любой сопровождающий Присяжного получал в глазах окружающих статус вещи, с которой исключительно ради собственной безопасности не стоит иметь дела.

- ...некоторые результаты все-таки есть, - задумчиво сообщил Гильберт, выждав, когда они снова останутся одни в пустой анфиладе полуприкрытых дверей. - Ваша подопечная - имя и описание внешности совпадают - действительно оказалась под арестом два дня назад. Сопротивление действиям служащего полиции, дестабилизация обстановки... - он снова махнул рукой, - На практике по этому параграфу проходили все, кто как-то мешал проведению эвакуации. Мальчика с ней не было - должно быть, они разделились раньше. Странно другое: при столкновении с патрульными ее хватают, оформляют в ближайшем посту, составляют протокол и оставляют в камере временного заключения - такие расположены обычно прямо в здании участка, обычные комнаты с решетками. Но через несколько часов ее и еще одного человека из арестованных по отдельному распоряжению переводят в полноценную тюрьму, для осужденных - вроде той, в которой пришлось некоторое время гостить вам. И вот это на первый взгляд выглядит необычно: всех, арестованных в тот день, через сутки выпустили - обвинение, в конце концов, пустяковое - кроме этих двоих. Либо они представляли опасность для окружающих, либо у местного офицера были основания подозревать их в чем-то более серьезном, чем простое праздношатание по карантинной территории... - лицо Присяжного выглядело ровным, но в глубине глаз острыми льдинками кололось беспокойство. - У вас нет оснований что-нибудь скрывать от меня касательно этой персоны, Феб? Она действительно всего лишь забрела в неподходящее место из любопытства?
- Иногда для того, чтобы попасть в полноценную тюрьму, вполне достаточно оказаться в неподходящем месте в неподходящее время. Или даже более, чем достаточно, как это было в моем случае.
Он вдруг поймал себя на двойственном чувстве: хотелось закрыть, защитить Аннеке от подозрений Присяжного, отрезать – нет, нет, она не может быть замешана ни в чем плохом, но одновременно с тем – он понимал, что действительно не слишком много о ней знает. Или правильнее сказать - почти ничего.
- Мне, во всяком случае, неизвестно ничего такого, что я считал бы необходимым намеренно скрывать, - Феб замедлил шаг, а затем и вовсе остановился, в беспокойной задумчивости прерывая их короткий маршрут. – Она – Музыкант, как и я. Немного экспериментирует со звучанием и воздействием, возможно – с рафией или чем-то подобным. Все это, насколько мне известно, пока еще не преступление.
Сквозь безлюдную пустоту коридора текли звуки – отголоски присутствия, словно десятки теней скользили поблизости, и Феб, почувствовав себя неуютно, желая избавиться от эха чьих-то слов, возобновил движение.
- Возможно, это связано с нашей... не вполне официальной прогулкой наверх? Хоть это и выглядит довольно странным – в конце концов, мы толком ничего не видели. Не говоря уже о том, что покинули верхние уровни беспрепятственно, и вряд ли она слишком распространялась обо всем этом в участке, - перебирая отвлеченные мысли, он никак не мог зацепить ту единственную, которая стала бы маяком, проколовшим непонимание острым лучом. – А тот человек, которого забрали в тюрьму вместе с ней, вам что-нибудь сказали о нем?
- Нет, - Гильберт, помедлив, покачал головой. - Правда, я не интересовался подробно. Как и вы, говорите... - пауза, последовавшая за растаявшим в тишине окончанием фразы, могла бы показаться стороннему наблюдателю несколько неуверенной. - Впрочем, неважно. Не беспокойтесь - мы найдем ее. В конце концов, иногда чтобы выбраться из тюрьмы, - он невесело усмехнулся, возвращаясь на мгновение в воспоминаниях на несколько дней назад, - тоже достаточно крайне малого.
- Да, кстати, чуть не забыл, - узкая ладонь беззвучно скользнула в карман, вернувшись обратно с предметом, который Феб поначалу едва не принял за еще одну, разглаженную, бумажную фигурку, и которая по ближайшему рассмотрению оказалась невзрачного вида бледно-серой книжицей. - Думаю, вам пригодится. Этот документ утверждает вас в роли внештатного сотрудника канцелярии Танненбаума - в конце концов, я все еще руковожу ей, пусть и номинально, а некоторые имена сейчас весьма... весомы. Командовать патрульными отрядами не советую - формально у них будут все основания вам не подчиниться, да и неформально, - снова короткий, мрачноватый смешок, в который каким-то образом поместилось удивительно много о соответствующих настроениях городских патрульных, - тоже. Но он как минимум послужит вам пропуском в любое местное отделение - или в качестве индульгенции на случай если кто-то из серых мундиров захочет проявить в отношении вас излишнее рвение. И, само собой, вы сможете свободно посещать это место, не беспокоясь об охране. К сожалению, все делалось в некоторой спешке, и я не знал, согласитесь ли вы заранее на мое предложение, - Присяжный бледно улыбнулся. - Поэтому там не указано имя. Впишите его сами.
Феб взял документ осторожно, слабой дрожью пальцев – словно ядовитого паука. Внутри зрело странное промозглое ощущение, что, принимая удостоверение, он словно проводит за собой некую черту. Делает выбор, подписывает договор, совершает сделку, которая даже ему самому кажется двусмысленной. Внештатный сотрудник канцелярии Танненбаума – звучало неприятно и почему-то стыдно, как нечто такое, от чего Феб всю свою жизнь старался держаться как можно дальше. Но сейчас... Сейчас он понимал, что одна неприятная на вид книжечка поможет избежать многих проблем – а они несомненно будут возникать в том деле, за которое он согласился взяться. Значит, придется переступить через собственное предубеждение и вписать рядом с этой должностью собственное имя.
- Спасибо, - слово прозвучало тускло, оставшись привкусом ржавчины на языке; удостоверение поспешно затерялось в кармане, словно само стыдилось слишком явной демонстрации. – И за Аннеке тоже, - ржавчина растаяла, смытая настоящей, теплой благодарностью. – По крайней мере, теперь я знаю, что она жива. Спасибо.
- Удачи вам, - рукопожатие оказалось неожиданно крепче, чем можно было предположить по сдержанному, как всегда, непроницаемому лицу его контрактора. - Возвращайтесь, Феб. Надеюсь увидеть вас завтра - если возникнут сложности, кто-нибудь из моих курьеров будет искать вас у "Висцеры", - уверенные пальцы на мгновение дрогнули, разжимаясь. - Время дорого.
Феб кивнул в ответ, отпуская холод ладони, и быстро пошел вниз, впечатывая отзвуки в каменные ступени. Но пролетом ниже вдруг остановился, резко обернувшись назад – к человеку, все еще стоявшему, легко облокотившись на перила.
- Гильберт... Когда все это закончится - рискнете напиться со мной еще раз? – в голосе звучала отчаянная мальчишеская бравада и улыбка. Склеенная из тысячи осколков, но все же – настоящая, искренняя, бьющаяся в переплетении звуков.
- Обязательно, - Присяжный улыбнулся было в ответ, но быстро посерьезнел, добавив, уже тише, словно сказанное предназначалось в большей степени ему самому:
- Если закончится.

Когда Гильберт поднимался по лестнице обратно к себе, в его маленький мир, отгороженный четырьмя стенами и одновременно на электронных радиоволнах простирающийся до самых границ города - Феба снова коснулось странное ощущение, как будто весь этот многоэтажный дом брошен, покинут, пуст - словно здесь нет никого, кроме него самого, пары случайных статистов в коридорах - и не смолкающего, звучавшего где-то в трещинах каменной кладки и скрипе полированных перил, механического голоса, шепчущего свой речитатив.

[Черон >>>]

Между линиями. Тот, кто в сетях

Человек-светлячок шел через город.
Переполненный своими обитателями, как уродливая опухоль, вздутый, распухший, для всякого случайного прохожего он мог показаться безмолвным. Разрозненные цепочки муравьев-прохожих, прячущих лица и старающихся побыстрее преодолеть открытые пространства, чтобы не привлечь к себе внимания уличных хищников или патрульного отряда; дома, наполненные тишиной и ожиданием, медленно перерастающим в неверие; закрытые окна, запертые двери. Пустыри и площади, занятые лагерями беженцев - угрюмые, неразговорчивые, укутанные в тряпье и пережидающие холод. Скрежет тяжелой железной бочки по брусчатке, надсадный скрип крана, плеск воды...
Но он слышал совсем другое.
Для него город был полон тысяч невидимых, но присутствующих совсем рядом голосов, каждый - как крошечная, еле заметная деталь вселенского хора, состоящего из тысяч и миллионов дыханий, разом затрепетавших сильнее обычного, подстегнутых голодом и страхом. Не оборачиваясь, он слышал беззвучный плач ребенка, чье родители второй день не возвращались домой; хриплый, задыхающийся голос чумного, которого заперли в подвале, обнаружив лиловые пятна на горле. Чувствовал прерывистый пульс под запястьями полицейского, не убирающего руку с кобуры у пояса. И дальше, еще дальше - опускаясь вниз, шагая по линиям струнных волокон, стягивающих человеческие жизни, ближе к корням земли, сквозь набитые под завязку бараки рабочих, тяжелый, затхлый запах тел, грязи и земляного масла, еще ближе - медленное, холодное сердцебиение существа, живущего под землей, прячущегося в своей норе, пока в поисках еды его убежище не разроют уличные собаки...
Человек-светлячок поморщился и тряхнул головой, обрывая затянувшееся путешествие.
Ему нравился этот город. Когда он отправлялся в путь, это место представлялось ему совсем другим. Серый, холодный, наполненный громыхающими и лязгающими механизмами, не умолкавшими даже по ночам, наводненный шепотами, плачем, ожиданием, Люкс окружал его, как голодная паутина стягивается вокруг попавшего в него мотылька. Только эта добыча в ответ играючи вспарывала окружающие его липкие нити, неизменно добираясь до сидящего на том конце паука.
Он скорее почувствовал, чем увидел толчок плечом - сильный, намеренный, провоцирующий ссору. Заострившиеся пальцы хищно сжались где-то в складках наброшенного плаща, заставляя резко вскинуть голову навстречу нависшей рядом тени - и бродяга, отшатнувшись, шагнул в сторону, что-то неразборчиво бормоча под нос.
Все-таки... его не оставляло ощущение, что кто-то - глубоко, в самом центре этого переплетения - знает о его присутствии. Бесстрастно делает свой ход, наблюдая за очередной парой стравленных друг с другом тарантулов, набрасывает три новые петли взамен одной разрезанной.
Он закрыл глаза, снова погружаясь в неумолкающий хор шепотов.
...он видел отряды солдат, поднимающиеся из нижних уровней. Посты, сооружавшиеся на перекрестках; ржавый, скрежещущий голос динамиков, повторяющий заученную за последние несколько дней фразу о вторжении. Видел, как подавили драку рабочих за подводу с продуктами, и видел черные, изломанные силуэты разбитых фарфоровых кукол, оставшиеся лежать на улице и истекать вязким фабричным кармином. Как зачищают улицы, выгоняя с них нищих и бродяг; как медики, сопровождаемые военными, обходят дома - короткое прикосновение иглы к сгибу локтя, треск выбитых досок; тех, кто не хотел открывать дверь, выволакивают наружу... И как разрозненные группы людей в сером стягиваются вокруг одиноко стоящих, ничем более не примечательных зданий: кроме того, что внутри - звенящая тишина, куда он не может проникнуть своим слухом. Он слышит, как беженцы шепчут: "спящие дома", и обходят их стороной, не пытаясь искать убежища внутри...

- Возьмите, мистер.
Человек-светлячок недоуменно смотрит на того, кто преградил ему путь. Девочка: худой, нескладный уличный зверь, прозрачные глаза, уставившиеся куда-то вглубь себя, рваная серая шаль на плечах. Она держит в пальцах цветок - такой же хрупкий и невзрачный, чей алый оттенок едва заметно пробивается сквозь пыль и грязь нижнего города. Небольшая корзина его собратьев - не больше десятка - прячется у ее босых ног.
Он, помедлив, осторожно принимает протянутый дар, на мгновение всматриваясь в переплетение лепестков - ему вдруг кажется бросившаяся в глаза мерцающая искра на самом дне чаши. Поток людей подхватывает его, унося дальше - и перед тем, как скрыться за поворотом, он зачем-то оглядывается, чтобы увидеть еще раз странный призрак девочки - очередное творение этого безумного города.

Этот дом обитаем, но все его жители - далеко отсюда. Здесь, внутри чувствуется сладковатый запах снов, витающих у постели ушедших - а может быть, это всего лишь кажется солдатам карантина, которые дышат сквозь марганцевые маски.
Они работают быстро, но аккуратно - спящих извлекают из комнат, одного за другим, и укладывают в ряды на простыни, словно пациентов анатомического театра. Врач, сверяясь с расчетной книгой, отмечает каждого из них прикосновением терпко-горячего металла, оставляющего на коже выжженный номер, и указывает что-то в своих записях. Пахнет горелой плотью, кое-кто из сопровождения морщится - но спящие не чувствуют боли.
...и тогда в молчащий дом входят те, кого доставляют под охраной: высокие, согбенные тени, переступающие мелкими, тяжелыми шагами, словно несущие на себе огромный груз. Скованные за спиной руки, стянутые с железной опорой; слепые лица, бессловесно поворачивающиеся под тусклым светом ламп, глаза, запечатанные повязкой, и уши, залитые воском... Они медленно поднимаются по лестнице, ведомые своими погонщиками за длинные прутья, прикованные к ошейникам, грузно переступают по скрипучему полу, почуяв запах сородичей, и беспокойно поворачивают головы, словно хотят разглядеть что-то, не существующее для остальных присутствующих.
Когда безлицые начинают свою песнь, первый спящий вздрагивает - и открывает глаза.

[Woozzle >>>]

Этот шепот преследовал Феба сквозь спираль, путал шелестящими пальцами мысли, чувства, превращая их в сухие, хрупкие листья и швырял ветру, что скулил голодной собакой. Ветер обнюхивал добычу и с обидой сминал в горсти: здесь нет ничего ценного.
Феб не слышал сердцебиения города. Феб не слышал голосов и музыки – только шепот и ветер, и листья, раскрошенные в труху. В воздухе, в голове, под ребрами – ничего кроме шуршащего вороха пестрых обрывков, мешанины тоски и тепла, соли и хмеля, шелка и битого стекла, надо и хочу – не разобрать, где что.
Он не запрещал себе быть лоскутным – эту дорогу, всю, сколько есть, он отдал своему ветру. Не так уж много, если задуматься.
Потом, в “Висцере”, Феб посадит его на цепь, но эти полчаса – пусть беснуется. Пусть бьется в нервах, истончая и натягивая их до верхнего “ми”, может быть, хотя бы ему удастся спеть.


Лагерь в разгар дня гудел, как улей: деловито и довольно мирно, это гул казался таким будничным, таким привычным, что Феб передернулся, и ветер его сжался в комок. Он не хотел к этому привыкать. Он не хотел, чтобы будни становились такими.
Он шел сквозь человеческий рой и вглядывался в лица, запоминая выражения глаз. Кто-то из них, возможно, завтра получит оружие – и Феб пытался понять, как изменится их взгляд от осознания этой силы и этой власти. Он не имел права на ошибку.
Тяжелая дверь театра, гигантская каменная чаша, переполненная людьми, все тот же равномерный гул, из которого не вырвать ни слова.
Он пробирался сквозь этот гул, открывая все двери подряд – и, убедившись, что там нет ни Гробовщика, ни доктора Холдена, никого другого из знакомых, шел дальше. В гримерной, где они разговаривали с Айронсом вчера установили еще несколько лежанок. И в костюмерной, и в подсобке – даже сама сцена, святая святых, была отдана беженцам.
Когда Феб почти поверил, что все артисты, включая своего режиссера, не выдержали надругательства над святыней и разбежались кто куда – он наткнулся на арлекина. Точнее, споткнулся об него, сидящего прямо в проходе.
- Джейми? Вы не знаете, где носит Айронса? – он присел рядом, но все равно, чтобы пробиться через многоголосый монотонный хор, приходилось почти кричать. - Никак не могу его найти...
- Ушел в гости к Цикаде, - арлекин хмыкнул, словно по привычке, но встретив недоумевающе-мрачный взгляд, тут же пояснил: - в храме неподалеку. Налево после нашего пустыря с шатрами, сразу за ближайшей лавкой. Вы легко найдете.
...он и правда нашел легко – хотя ни за что не заподозрил бы в этом обычном, совершенно непримечательном на первый взгляд доме, храм Цикады. Разве что темные глухие шторы выбивались из череды окон, попросту закрытых ставнями. И дверь - приоткрытая вопреки всему. Феб осторожно толкнул ее – и вошел в настороженный, отдающий ладаном полумрак.
...изнутри место поклонения Молчаливому выглядело ничуть не более впечатляюще, чем снаружи - его встретил небольшой, пустой холл, выдающий себя разве только парой скромных домашних алтарей - ютившихся по углам усеченных пирамидок с подношениями и дымящимися палочками благовоний. Пахло какой-то смесью терпких трав с едва уловимым ароматом библиотеки - запах старых, слежавшихся бумажных страниц.
Полутемный, широкий коридор за поворотом уводил вглубь дома. Он то и дело рассекался на части спадающими полосами ткани - то вытертого бархата, то простого грубого полотна, расположенными, казалось, без всякой идеи - разве что создавать у случайного гостя впечатление, что с каждым обрывком занавеса коридор будто бы заканчивается, когда на самом деле он продолжал тянуться дальше. В какой-то момент, отводя в сторону очередной щекочущий лицо отрез ткани, Феб понял, что коридор полон людей - тихих, прятавшихся в тенях, в складках темноты, сидящих прямо на полу и прислонившихся к стенам. Замерев на мгновение и дав окружающим невесомым шорохам заглушить звук собственных шагов, он услышал многоголосый хор множества дыханий, шелестящих медленно-медленно, и своим совокупным движением приводя в едва заметное движение застывшие в ожидании клочья занавесов. Не было слышно ни звука человеческого голоса - посетители этого места обращались к своему покровителю в полном соответствии с мрачноватым прозвищем "Молчаливый".
Коридор кончился. Он оказался в небольшой, аккуратной зале, занавешенной по углам все теми же декорациями и погруженной таким образом в полумрак - но на этот раз центральное пространство освещали несколько скромных пирамидок-алтарей, вроде тех, что Феб уже видел у входа. Вокруг постаментов, увенчанных свечами и ароматическими палочками, сидели люди. Обычные - таких он видел на улицах, без труда теперь уже узнавая в них рабочих, шахтеров, химиков, мелких торговцев; он заметил даже нескольких подземных - худых, паукообразных, замотанных в свои грязно-землистые саваны. На не-людей никто не обращал внимания - они присутствовали здесь наравне со всеми. Иногда кто-то нарушал круг, поднимаясь и переходя к следующему, где его так же молча принимали. В некоторых группах негромко о чем-то переговаривались, сопровождая речь неброскими символами сложенных особенным образом пальцев.
Тот, кого он искал, нашел его первым - заметив новую фигуру, разительно выделяющуюся из круговорота посетителей храма, Гробовщик гибко поднялся из толпы, приветственно поднимая бледную ладонь. Поймав взгляд Феба, он сделал рукой знак в сторону одного из тихих углов зала - и через несколько шагов молитвенный зал остался у них за спинами, отдалившись в пространстве и сделавшись глуше.
- Черт возьми, ты вернулся, - рукопожатие Айронса было крепким, почти яростным, несмотря на кажущуюся хрупкость пальцев арлекина; здесь, среди полутьмы и негромких голосов импресарио казался несколько выше и прямее обычного, а слабая полуулыбка, в которой еще вчерашним утром чувствовалось отчаяние и нерешительность, сейчас плескалась какая-то скрытая уверенность. - Мы уже начинали беспокоиться... Что произошло?
- Ничего. Во всяком случае – ничего плохого, - Феб, все еще слегка оглушенный здешним молчанием, говорил тихо, хрупким полушепотом, словно опасаясь, что его голос может разрушить таинство, не слишком понятное ему самому, но важное для всех остальных. – Скорее наоборот. Послушай, я...
Пауза растворилась в легком дурмане догорающих свечей, становясь почти незаметной, уплывающей, наполненной странным туманом. Феб искал слова, чтобы коротко передать все то, что самому ему удалось принять совсем не легко, и тягучий, пряный молитвенный запах помогал ему в этом, делая молчание естественной частью воздуха.
- Я знаю, - наконец нарушил он хрупкое равновесие свеч, истекающих воском, и вплетенного в них беззвучия, - что это покажется странным. Я был вчера в Оранжерее, и меня чуть не подстрелили. Все не так-то просто, как мы думали. Сегодня... Я разговаривал с одним знакомым. Он имеет отношение к правительству, я не очень вдавался в иерархию и понятия не имею, какое именно отношение. Но он может помочь. Он хочет помочь – только у них нет людей. Собственно, поэтому до сих пор нет никаких поставок продовольствия в лагеря беженцев. Мы заключили с ним сделку. У нас будет еда – не только в «Висцере», мы организуем раздачу повсюду, но нужно взять дело в свои руки. Нужны люди. Надежные – те, кто пойдут на это не ради особого положения, а чтобы помочь остальным. У тебя есть такие на примете? Я думаю... все, кто обустраивал лагерь – как раз подойдут, я поговорю с ними, но это меньше, чем нужно.
- ...вот как, - по мере того, как он говорил, во взгляде его собеседника медленно, в такт сбивчивым фразам, гас огонек. - Не уверен даже, что из тех, о ком ты говоришь, все согласятся на эту работу. Одно дело - помогать обустраивать собственный, пусть и временный, но дом, другое - выходить в город с грузом, за который многие сейчас готовы перегрызть горло. Послушай... - Айронс замялся; сомнение в голосе, чьи нотки Феб уже слышал, снова напомнило о своем присутствии. - Я верю тебе, и само по себе наличие в пределах досягаемости контакта из властей - чертовская удача... но ты действительно уверен, что дело обстоит именно так? Зачем бы правительству в самом деле устраивать эти игры - сначала сгонять людей в загон, потом выбирать из их сторожевых псов, выдавать оружие и доступ к ресурсам? Разве что... - он резко помрачнел, инстинктивно досадливо щелкнув пальцем - резкий, сухой треск заставил обернуться нескольких недостаточно глубоко погруженных в медитацию гостей храма, - разве что все эти разговоры про нападение сверху - действительно правда.
Он вскинул голову, уставившись в Феба острым, пытливым взглядом - в нем на мгновение промелькнула его прежняя маска Гробовщика-Исчислителя, в чьих зеркальных глазах отражался человек в своей полной форме, измеренный и взвешенный от ногтей до кончиков волос.
- Ты доверяешь этому своему знакомому? Это была его идея?

[Черон >>>]

...наверное, это был момент истины. Короткое, замкнутое в несколько выдохов мгновение, за которое необходимо не просто дать ответ – найти его внутри себя. Выудить из кипящего, бьющего током месива эмоций то единственное, что имеет значение.
- Да, - время истекало, и в подреберье рыбой, вытащенной на воздух, билось понимание – странное, не желающее замечать ничего кроме самого себя: - это была его идея. И да – я верю ему.
Какая-то часть Феба, рациональная, умеющая помнить и знающая суть игры, смеялась внутри, раскалываясь на сотни издевательских бликов – веришь? После всего?! Горьковатая, терпкая мелодия струн откликалась искаженным эхом, которое не видело ни иронии, ни вопроса - верю. После всего.
- Во всяком случае, - понимая, что Гробовщик ждет не такого ответа, Феб тронул флейтами висок, призывая на помощь ту самую, рациональную часть себя, - я уверен, что в гражданской войне он заинтересован не больше нашего. И готов использовать все возможности, чтобы ее избежать.
- Значит, решено, - Айронс взмахнул рукой, отметая готовые было последовать возражения; ему словно напротив, было достаточно короткого "да" из уст Феба, без необходимости в выслушивании аргументации. - Мы не в том положении, чтобы пренебрегать помощью, тем более людей из власти... - беспокойный взгляд дрожащего зеркала помедлил на мгновение и признательным жестом коротко опустился чуть вниз. - Пойдем, обсудим детали.

- ...людей, которых ты хочешь собрать для этого занятия, придется убеждать - сейчас обстановка в лагере несколько улеглась, но здесь по-прежнему нет ни лидеров, ни сколь-либо признанных авторитетов - не считая доктора Холдена, который за последние два дня, должно быть, осмотрел больше пациентов, чем за прошлый месяц... - они шли по пыльной брусчатке, быстрым шагом пересекая наискось проулок, отделявший храм от пустыря "Висцеры". Еще до того, как покинуть здание, Гробовщик несколько раз останавливался, извиняясь перед спутником, и обменивался короткими репликами с другими посетителями святилища, чаще не вслух, а с помощью быстрого обмена жестами какого-то неизвестного Фебу языка. Как он объяснил позже, для него это был единственный шанс привлечь добровольцев - через тех последователей Цикады, кто посещал службы, и тех, кто в остальное время жил при других лагерях беженцев. Новость распространится быстро - в течение полудня о ней услышат по всему району - но осторожно, избегая ушей тех, кто мог бы воспринять предложение Феба превратно.
- За последние несколько часов много всего произошло, - Гробовщик шагал, переступая через выщербленные камни, в приступе легкого возбуждения начиная идти вперед попутчика. - Уровни начали заполнять солдаты - откуда-то снизу. Должно быть, из тех карантинных блоков, которые оградили сразу после сонной вспышки. Сюда они еще не добирались, но слухи ползут странные. Всем, зарегистрированных в домах, и беженцам в лагерях вкалывают какой-то препарат, вроде бы вакцину. Сопротивляющихся - принуждают. Бездомных отгоняют вниз, зачищая улицы на время проведения обходов - впрочем, надолго это в любом случае не поможет... - он помолчал, прежде чем добавить - нерешительно, с сомнением:
- Еще говорят, что с ними идут какие-то странные... не могу сказать точно. Говорят, что нашли способ лечить тех, кто в сонной коме. Все это как-то неимоверно сумбурно происходит, проклятье... Не могу поверить, что я сам это говорю, но спящие сейчас - меньшая проблема. Если лекарство и правда существует, его стоило бы отложить до времени, когда разрешится этот кризис - они бы переждали его, даже не заметив! А солдаты могли бы поддерживать порядок на улицах и охранять конвои с едой...
- Может, эти сны представляют какую-то опасность? – Феб рассеянно менял шаг, подстраиваясь под поступь своего спутника. – Для самого спящего или для окружающих. Поэтому они стремятся разбудить всех как можно скорее...
Разноцветные шатры “Висцеры” врастали в зыбкий туман театральной яркостью. Бурление человеческих масс казалось вечным двигателем, запертым в этих разноцветных парусиновых оковах.
Они шли мимо - и сквозь – не вглядываясь в происходящее, не вслушиваясь в плетение голосов, просто распарывая собой сотканную из людей материю. Феба не покидало тревожное ощущение, он и сам не мог понять, чем оно вызвано – собственной просоленной насквозь лоскутностью, холодом, запертым в ребрах, или – интуицией, выхватившей из обрывков фактов что-то по-настоящему неприятное.
Гильберт не упоминал про лекарство от сонной болезни и про медицинские - карательные? - отряды, задействованные в излечении. Просто не счел нужным? Скрыл намеренно? Или просто – не знал?
Почему-то последний вариант казался самым... колючим. Вызывающим нервную оторопь и спазм в легких.
- Вряд ли мы сможем что-то с этим сделать, - он рассматривал пестрящую движением площадь, словно нарочно не касаясь взглядом того, кто шагал рядом. – Когда они будут здесь?..
- Кто знает, - Айронс передернул плечами, словно от внезапного прикосновения холода. - Если верить скорости распространения новостей, то может быть, уже завтра. Во всяком случае, эти не занимаются мародерством - может, их присутствие хотя бы на время утихомирит буйных. Здесь сегодня утром чуть драка не случилась...
Мимо проплывали ряды шатров и укрытий - тряпичные пирамиды, хлопающие под редкими порывами непривычного здесь, на глубине, ветра; листы металла, составляющие аляповатую крышу, обломки строительного мусора, которыми размечали территорию. Несмотря на середину дня, многие беженцы оставались в лагере - взгляд скользил по бесконечно тянущемуся ряду силуэтов спящих и просто пережидающих беспокойное время. Кто-то читал - в театре нашелся небольшой запас книг, разобранных сразу же после еды и воды - кто-то собирался в небольшие группы и вполголоса обсуждал последние слухи. Женщина, пытавшаяся успокоить плачущего ребенка, чье-то смутно знакомое лицо - кажется, мелькало среди разношерстной публики "Повешенного", разукрашеное кривым шрамом... Здоровяк-рабочий, один из тех, кто помогал сооружать лагерь - он узнал Феба и кивнул ему, еще некоторое время провожая уходящих взглядом.
На следующем Феб на мгновение запнулся - случайный облик, выхваченный из человеческого моря, выделялся даже на фоне окружающей пестрой публики. Неестественно бледная, словно выцветшая гипсовая маска, лысый череп, выпукло обтянутый кожей, тонкие, вытянутые кончики ушей, бесформенная одежда - не то монаха, не то рабочего каких-то химических производств. В висках билась слабая, но назойливая мысль, полупрозрачным насекомым вившаяся перед внутренним взором - он где-то видел похожее лицо, совсем недавно... Незнакомец был погружен в чтение, аккуратно держа в сцепленых пальцах небольшой томик без видимого названия. Заметив, что им интересуются, он быстро бросил ответный взгляд колючих глаз-иголок - Фебу показалось, что он напрягся, готовый вскочить - но затем равнодушно отвернул голову, близоруко щурясь и возвращаясь к переплетению темных строчек.
- Скоро полдень, - они оказались у ступеней театра, оставив позади шепчущую, беспокойную площадь, и Гробовщик бросил беспокойный взгляд на извлеченный из кармана пальто механизм часов: другие способы определения времени здесь, под землей, почти не применялись. - Отсюда слышен сигнал отбоя Северной ветки - к этому времени люди собираются к раздаче воды и того, что удалось найти за день. При всем успехе последнего воззвания... - зеркальные глаза смотрели серьезно, без малейших признаков насмешки, - мне кажется, сейчас лучше будет поговорить с ними напрямую. Обойдем лагерь вместе с доктором. Заодно убедимся, что никто из тех, в чьих руках я меньше всего хочу увидеть полицейские револьверы, не бросится в первые ряды добровольцев.
- Да, - Феб продолжал перелистывать лица, скользящие мимо, но с какой-то странной, почти отсутствующей рассеянностью, словно уже не видя их, словно зацепившись взглядом за то, оставшееся позади, почти незнакомое, серое, ничье. – Я тоже об этом думал. Если мы раздадим оружие и индульгенцию грехов не тем людям… - камень под ногой хрустнул от неловкого шага, содрогнулся холодным гладким телом, отлетел в сторону, - даже думать не хочу.
Он снова оглянулся, не в силах отделаться от навязчивого ощущения, которое никак не мог ухватить за хвост, пытаясь снова отыскать глазами бледного, словно выгоревшего изнутри человека – и не находя его в переплетении черт, нагромождении лиц, в хаосе блуждающих бесприютных призраков, облеченных плотью. В тот миг, когда его взгляд нащупал пустоту - в том, именно в том месте, где минуту назад, сгорбившись, сидел похожий на тень человек – Феб вспомнил, где видел это лицо. И имя вспомнил, произнесенное мягким змеиным шепотом – Говорите. Говорите, Альб. – в том самом сне, когда…
Нутро окатило мерзлой волной, словно Холод подкрался к сердцу и выплеснул себя из ржавых ладоней. Кажется, что-то говорил Гробовщик, но Феб слышал его голос смутно, сквозь пленку, сплошь покрытую радужными разводами, снова и снова вглядываясь в линии перемешанных лиц, отталкивая их одно за другим, отчаянно понимая: то – ускользнуло.
А если бы и нет – что тогда? - усмехнулось ржавое эхо где-то в ребрах. Что бы ты сделал? Зачем тебе эта память о том, чего почти не было?..
Ни зачем. Незачем. Но ржавые иглы кололи изнутри в унисон ноющей doloroso железной ладони.
И хор голосов, подступающих вплотную, звучал в той же тональности.

[Woozzle >>>]

Из раскрытого окна плеснуло беспорядочной очередью сухого треска - резкая, нервная канонада, почему-то напоминающая своей мелодией скорее похоронный салют, чем расстрел. Вслед за ним, с легким опозданием пахнуло ветром - дымным и теплым, каким он всегда бывает на нижних уровнях, рожденный искусственными воздуховодами и вентиляциями, но на этот раз - еще и с отчетливо различимым кисловатым запахом пороха.
Присяжный рассеянно потянулся к ставням свободной рукой - и, передумав на полпути, не стал закрывать их.

- Воля ваша, сэр, но эти карантинные части сильно облегчат нам задачу, - человек, сидевший слева от Феба - смуглое, заостренное лицо, вытертые нашивки капитана полиции, беглый взгляд - аккуратно отчеркнул пером два сектора на разложенных перед ним картах. - Еще вчера я бы не рискнул отпустить добровольцев хотя бы на шаг в сторону Дна. Сегодня, по крайней мере, можно надеяться, что военные контролируют те районы и не допустят массовых перестрелок...
Гильберт вежливо улыбнулся, не разжимая губ, и покивал головой; было видно, что он не согласен, но о причинах предпочитает не распространяться. Они - четверо, включая Присяжного, Феба, и двух полицейских из командования - сидели вокруг массивного эбонитового стола, укрытого распростертыми листами с изображением городской планировки. Каждый лист изображал срез одного из уровней - концентрическую окружность, покрытую уродливыми наростами и выступами, которые чем глубже, тем сильнее раздавались в стороны, превращаясь в отростки тоннелей, коридоров, впадины озер и пещер. Казалось, что на рисунках изображена постепенная эволюция какой-то болезненной клетки - впечатление подкрепляли красно-желтые метки, изображавшие сектора, где наблюдались волнения, нехватка продовольствия или эпидемиологические проявления.
Карты, стол и комната помещались внутри громоздкого кирпичного тела старой оловянной фабрики, которая с недавних пор служила тренировочным лагерем патрульных. Там, снаружи, за невидимой гранью распахнутого окна, дрожащей от периодически доносящегося оттуда грохота выстрелов, собралась внушительная толпа - не меньше сотни человек. Неожиданным, хотя и достаточно предсказуемым фактом для Феба оказалось то, что его отряд был не единственным, который Гильберт привлек на свою сторону - и тем не менее, из гражданских на этом небольшом совещании присутствовали только они двое.
- С другой стороны, - мягко возразил Гильберт, отодвигая в сторону отмеченный лист, - сейчас, во всяком случае, Дно может пережить еще день без нашей поддержки. Армейские подразделения на улицах мало в кого вселяют воодушевление, но по крайней мере, предохраняют от прямого бунта - кроме того, у местных обитателей есть свои традиционные способы добычи пропитания. Проблема - здесь, гораздо ближе, - он кивком головы указал на сектор, включавший в себя, как заметил Феб, небольшой овал купола "Висцеры". - В этих трех районах, прошу заметить, находится несколько складов и Оранжерей. Если поднимутся волнения, туда толпа направится в первую очередь. Сейчас, по крайней мере, мы можем обеспечить быстрые радиальные поставки по всему блоку...
Феб чувствовал себя эхом, случайно забредшим в заставленную зеркалами комнату – и запертым там, меж бликующих амальгамой стекол. Он не хотел быть эхом и оттого долго молчал, переплетая струны голосов в единый ломкий менуэт; чувствуя себя неловко, нелепо, скованно из-за этого молчания – и не умея подобрать уместных слов.
Ему не нравилась эта роль – хоть и не впервые доводилось ее играть – случайного человека, приглашенного в круг избранных, словно призванного разбавить своим простым, непрофессиональным суждением слова тех, для кого такие совещания были насущным хлебом и образом жизни.
Правая рука против воли мягко касалась пальцами холодной, темно-глубокой поверхности стола, чтобы тут же отпрянуть, не издав звука. Левая - мертво лежала на подлокотнике кресла, ловя отголоски не прозвучавшего ритма и отзываясь болезненным пульсом в такт, продернутым сквозь плечо и ключицу и застывающим колкой немотой на губах.
Он не хотел быть эхом, но собственные слова, раскрошившие наконец эту корку молчания, оказались именно отзвуком, нетвердым и хрупким после уверенной речи Присяжного:
- Я понимаю, тем, кто внизу, сейчас тяжелее всего, но все же... Люди из “Висцеры” не будут в восторге от идеи опекать районы Дна, когда их собственный дом, – он выговорил это слово с какой-то терпкой ироничной горечью, - остается без пищи и без защиты.
Капитан неопределенно хмыкнул, наградив Феба странным взглядом, в котором отчетливо чувствовалось сопротивление необходимости прислушиваться к мнению какого-то штатского, практически беженца - но возражать не стал, коротко наклонив голову в знак признания.
- Значит, решено, - Присяжный перелистнул еще один лист, и, вооружившись карандашом, обвел несколько точек, разбросанных внутри окружности. - Что скажете, Хадсон? - вопрос уколол второго полицейского, внимательно наблюдавшего за грифельными штрихами, выводящими рядом с отметками на карте короткий ряд цифр. - Найдется у нас достаточно боеспособных человек, чтобы их хватило на четыре Оранжереи?
- Это Люкс, сэр, - хмурый Хадсон пожал плечами, затем, поколебавшись, кивнул. - Большинству этих людей не привыкать к оружию. Некоторые из них сверху, какая-то часть - местные; и те и другие хорошо знают, что после отключения прожекторов выходить на улицы без револьвера небезопасно. Если дело дойдет до настоящей драки, от этих парней я бы многого не ожидал, но отогнать мародеров они сумеют.
- Тогда нам нужно не меньше пятнадцати человек на объект, - кивнул Гильберт, поднимаясь из-за стола и сразу становясь неестественно выше и заслоняя своей тенью расчерченную карту. - Пойдемте, господа. Начинаем комплектовать и инструктировать партии. Фебьен, - короткий взгляд; непривычной острый, формальный, как будто призванный напомнить присутствующим, что он теперь - такое же официальное лицо, как и присутствующие здесь полицейские, - вы сможете отобрать надежных людей в каждую? Нужно хотя бы несколько знакомых с местностью и тех, кому вы доверяете в первую очередь. Хадсон, мне нужно, чтобы вы отправились с одной из групп - хочу услышать ваше мнение по поводу эффективной численности и комплектации. С другой пойду я, - он произнес это небрежно, почти вскользь, не обратив внимания на округлившиеся глаза обоих офицеров, и шагнул к двери.

Стрельбище во внутреннем дворе – прямоугольное, обнесенное флажками по периметру – казалось особым замкнутым миром и притягивало взгляд, словно арена или сцена. Методичная сосредоточенность стрелков, резкие окрики инструкторов, темные силуэты мишеней, кровоточащие светом в тех местах, где удачные выстрелы прорвали бумажную плоть – в ярких лучах прожектора все это выглядело немного игрой, постановкой, пока еще отделенной от городских улиц зыбким, неровно текущим временем.
Феб отыскал там, среди простреленных декораций, несколько знакомых лиц, даже отсюда различая застывшее напряженное внимание.
- Полагаете, что это хорошая идея? Распределить тех, кому мы верим, в разные отряды... – сомнение качнуло его голос мягкой волной; полицейское начальство в серьезных погонах осталось чуть позади, то ли занятое каким-то своим разговором, то ли уважая личное пространство Присяжного, и Феб теперь говорил только с Гильбертом, и слова уже не оставляли на губах этого отчетливого затхлого привкуса скомканной официальности, становясь почти естественными. – Кажется, мне понятны ваши мотивы, вы хотите контролировать ситуацию, но... Если что-то пойдет не так, два-три верных человека не удержат в узде полтора десятка. Конечно, они все знают, что отправились не на прогулку по Променаду, и готовы к каким-то трудностям. Но я не хочу, чтобы они пострадали, не хочу дополнительного риска для тех, кто пришел со мной. Не хочу дробить их на осколки, которые будут еще более уязвимы.
- Понимаю вас, - Гильберт наклонил голову, не отводя прищуренного взгляда от нестройных рядов добровольцев. - Я имел в виду другое. Все эти люди - не только те, которых вы привели с собой - теперь подчиняются и вам тоже. Конечно, некоторым образом неофициально - и все же я предпочту, чтобы их распоряжения исходили в первую очередь от гражданских лиц, нежели от полиции; что в данном случае означает - от нас с вами. Для этого придется узнать их несколько поближе. - он вдруг улыбнулся быстрой, скользящей улыбкой, и подмигнул Фебу с наигранно-веселым выражением лица:
- Как думаете, хватит ли вам получаса, чтобы понять, кто из них заслуживает доверия немного больше остальных?

[Черон >>>]

Они медленно шли сквозь заполненный утренне-серым полумраком квадрат внутреннего двора, обходя небольшие группы людей, выстроившихся на позиции, или сменявшихся на отдых. Изнутри площадка выглядела гораздо более разнородной, чем казалось из окна второго этажа - в стороне от стрельбища пара инструкторов демонстрировала собравшимся вокруг содержимое походных наборов, кто-то быстро перечислял коды телеграфных сигналов, которые подавали в случае нападения на одного из своих или для запроса подкрепления. У стены установили массивный щит, на котором Хадсон крепил размеченные листы карт, отмечая свинцовым карандашом маршруты до ближайших складов; рядом вынесли небольшой стол, к которому тянулась неровная цепочка людей, получавших в обмен на запись в учетном гроссбухе красные нарукавные повязки, которые отныне будут носить добровольцы... Присяжный наблюдал за действом пристальным, неподвижным взглядом змеи, иногда выхватывая из общей неразберихи незначительные детали, зачем-то привлекавшие его внимание - слишком усердного слушателя, делающего заметки в блокноте, или стрелка, который подсказывал стоявшим рядом, как лучше целиться. Приглянувшихся ему людей он отводил в сторону, обмениваясь с ними парой негромких реплик - и продолжая рассеянное, бесцельное движение по полигону дальше. Иногда они останавливались среди отдыхающих от очередного раунда стрельб; их расспрашивали о том, что происходит, правда ли им придется спускаться на Дно, и будет ли с ними полиция. В этих коротких, сосредоточенных разговорах манеру речи Гильберта было совершенно невозможно узнать - он держался наравне со всеми, охотно отвечая на самые нелепые вопросы, иногда, пользуясь моментом, шутил, сбрасывая нарастающую в толпе нервозность.
Эта естественность и легкость, с которой он держался, это его новое лицо, безукоризненно нанесенное поверх прежнего, не могло не вызывать восхищения и еще – почти суеверного, молитвенного, соленого до спазма чувства опасности. Которое тоже, по сути, было восторгом.
Сам Феб никак не мог поймать этой невесомости, став, словно в противоположность своему спутнику, натянутой пружиной. Будто впитывал, постепенно собирал в себя все то напряжение, которое новому Гильберьту удавалось вытравить из собравшихся добровольцев.
Феб вглядывался в лица и ему мерещились знаки, тени, недобрые призраки, стоящие за спиной, представлялись картины одна мрачнее другой. Доводы разума не могли перевесить безымянного мутного ощущения; все, на что его хватало – это быть большим, разрастающимся магнитом, стягивающим дурные предчувствия. И еще немного сверх – не позволять им вырваться обратно.
Пряча внутри все эти страхи, он вдруг поймал себя на мысли, что его собственная, перевитая тревогой улыбка, выглядит сейчас куда менее искренней, чем расслабленная благожелательность Присяжного.
Позже, спустя час, или два, или три (Феб с трудом находил ориентиры в этом бумажном, простреленном холостыми патронами времени), когда отряды были сформированы, и для каждой из групп – определена цель, когда запах пороха, успевший за это утро пропитать воздух, кожу и легкие изнутри, наконец остался серой дымкой над учебным полигоном, он все еще думал об этом. Чуть позади, вбивая неровный шаг в пыльную, истоптанную дорогу, шли его люди: полтора десятка хмурых мужчин, дань “Висцеры” тревожному, гудящему городу. Рядом – слева, проклятье, снова слева, так, что при каждом случайном взгляде бьет по зрачкам едва затянувшийся шрам – расслабленно, по-кошачьи мягко ступал Присяжный.
- Как вам это удается?.. – городской гул, оттененный сбивчивым звуком шагов, был даже хуже тишины; в нем пульсировало гулким резонансом все то напряжение, которое копилось внутри, и вплетать в него свой шаг, свое дыхание, свое молчание, было невыносимо. – Так легко менять... – он хотел сказать “маски”, но слово рассыпалось на губах неловкой горчащей паузой, чтобы стать другим. – Себя?
- Не уверен, что понимаю, о чем вы, - легкая, подчеркнуто-вежливая улыбка казалась совершенно непроницаемой, но взгляд Гильберта был понимающим. В несмелый обмен репликами вкрался рычащий звук двухколесной телеги-короба, которую тащил с собой отряд, чтобы потом нагрузить припасами - массивные, обитые сталью колеса ткнулись в брусчатку возобновившейся редкой мостовой. Короткая пауза, пересменка - двое добровольцев выпустили направляющие рукояти, передавая очередь следующим - и неуверенно запинаясь на незавершенном движении, потому что в хаотичном порядке следования отряда наступала очередь Присяжного, к которому, несмотря на его открытость, относились настороженно. Не раздумывая, тот кивнул в ответ, заступая позади импровизированного фаэтона, и приглашающе хлопнул ладонью по дереву, адресуя недвусмысленный жест Фебу.

Толкать повозку было несложно - пустая, она казалась совсем легкой, и катилась почти сама. Когда ее заполнят доверху, это занятие окажется гораздо менее приятным - и почти наверняка не располагающим к беседам.
- Странно, что вы спросили, - на губах Присяжного играла легкая, расслабленная улыбка; он, не державший, должно быть, с юных лет ничего тяжелее чернильницы, казалось, с интересом отдавался тягловой работе, прислушиваясь к новым ощущениям. - В конце концов, это первостепенное умение для выживания в политических кругах нашего лучшего из городов. Человек, не способный к легкой и естественной лжи, продержался бы в Ассамблее едва ли несколько дней - и то разве что в качестве редчайшего экспоната, которого выставили бы на обозрение в центральной зале...
Вокруг них, немного в отдалении, шли люди - угрюмые, сосредоточенные, настороженные. Многие озирались по сторонам на перекрестках, некоторые не снимали ладоней с дубинок за поясами или револьверов. Против ожидания, открытых столкновений им встретилось немного - несколько раз попадались разрозненные группы уличных падальщиков, безошибочного собиравшихся вокруг любого неосторожного одиночки, который выглядел так, словно у него имелось хоть что-нибудь ценное. Один раз троица мародеров, избивавшая слабо корчившегося на тротуаре беженца, разбежалась, заметив их отряд. Останавливаться, чтобы помочь недавней жертве, по молчаливому согласию не стали: до Оранжереи оставалось совсем немного.
- Кроме того, вам ведь самим, наверняка, не привыкать к использованию подобных... приемов? - вопрос был осторожным, невесомым, словно прощупывал почву перед возможным последующим, - Ваш род занятий, как мне казалось, располагает к принятию сценических личин. Скажите, каково это - быть... - Гильберт запнулся, освободив ладонь, и неуверенно изобразив нечто похожее на перебор воображаемых струн, - тем, кто вы есть?
- Тем, кто я был, вы хотели сказать, - усмешка, перекроившая линию рта, могла бы показаться злой, но голос, тщательно укутанный в надтреснутое равнодушие, старательно прячущий стеклянную крошку в словах, отчетливо давал понять, что злость эта адресована не тому, кто задал вопрос. Скорей – самому себе.
Какое-то время Феб шел молчал, разбивая скрипом и грохотом толкаемой телеги мгновенно возникший спазм – в том месте, где раньше жила музыка, а теперь пульсировала черной желчью пустота. Чувствуя, как разливается горечь, возвращая его в почти забытое ощущение отрезанности от мира, в ту самую траурную рамку, в которой он запер себя когда-то сам – и которая вновь прорастала по периметру черными лентами.
Черта с два. Он не позволит себе снова утонуть в этой дряни. Усмешка стала оскалом, судорогой, выжженным клеймом – на несколько застывших секунд, а после Феб согнал ее, оставив на губах лишь ощущение содранной, сочащейся кровью корки.
- Признаться, я уже и не помню...- ровный, попадающий в тон поскрипывающим колесам тон хотел казаться легкомысленным и светским, но в глубине все-таки слышалось что-то, вытянутое изнутри – как жилы, как струны. Что-то, что хотело прозвучать, - ...кто я есть. Но кое-что я попробую пояснить. Вы представляете воздействие, как игру на ниточках, протянутых через некие точки человека, но это не так. И музыка – это не вага в руках кукловода. Это прежде всего... желание слышать, как сплетается звучание, это понимание, какой ноты, какого звука ему не хватает, и умение стать именно этим звуком., заполняющим пустоту, заменяющим паузы в дыхании... – он запнулся, понимая, что говорит, наверное слишком много, и слишком наивно, и не о том; искоса посмотрел на своего визави, сосредоточенно толкающего повозку, отвел взгляд. – Как-то так я это чувствовал всегда – но никогда не спрашивал ни о чем подобном у других.
Присяжный не ответил: то ли не нашел подходящих слов, то ли отвлекся на показавшийся из-за угла силуэт угрюмого, закованного в бетон и проволоку здания, в котором Феб уже безошибочно узнавал Оранжерею. Издалека она казалась такой же безлюдной, как и вплотную обступающие ее ангары и склады, но помедлив, можно было различить по ту сторону толстых серо-зеленых стекол редкое движение: охрана, должно быть, тоже заметила направляющуюся к ним процессию.
Сначала внутрь впустили сержанта, возглавлявшего отряд, чтобы рассмотреть в непосредственной близости соответствующие документы - и продержав его внутри немногим меньше четверти часа. Все это время они стояли перед сомкнутыми воротами, чувствуя себя на редкость странным образом: судя по негостеприимным репликам охраны, о новой инициативе властей здесь не знали. Охрана Оранжерей, как вполголоса пояснил им второй приписаный к ним инструктор, не подчиняется ни полиции, ни армии, и имеет полное право игнорировать любые вышестоящие распоряжения, в случае если они не исходят от органа высшей власти. На Присяжного словно бы напал приступ немоты - он с интересом наблюдал за тем, как люди перекидывались слухами, и спокойно ждал чуть поодаль. Наконец ворота с лязгом распахнулись, на позициях над стеной показались крысиные силуэты снайперов, настороженно поводящих носами винтовок (кто-то рефлекторно схватился за револьвер; жест скорее отчаянный, чем достойный одобрения - троица стрелков сверху с легкостью могла смести всю их разрозренную группу, стоявшую как на ладони), и показавшийся сержант махнул рукой, подзывая остальных.

[Черон >>>]

Внутри было душно. Солоноватый воздух, казалось, напитаный водой, прилегал к лицу плотной и влажной подушкой, заставляя дышать глубже, и все-таки чувствуя, как каждый вдох приходится совершать словно преодолевая сопротивление вязкой материи. Когда они вошли в центральный зал, позади послышались едва сдерживаемые восхищенные возгласы: казалось, каждый сантиметр полукруглой комнаты, включая стены и потолок, был покрыт изумрудным ковром из листьев и побегов, купающихся в конденсирующейся влаге, искрящихся стекающими каплями воды. Все это сопровождалось приглушенным лязгом и гулом какой-то машинерии, которой Фебу - и, судя по недоуменным лицам, остальным тоже - раньше ни разу не приходилось видеть. То тут, то там из незаметных углублений в стене выдавались наружу механические выросты, и с тихим шипением распыляли вокруг себя водяной пар; подчиняясь тому же вселенскому распорядку, под потолком проплывали панели ярких резко-голубых прожекторов, склоняясь над рядами растений, но не задерживаясь чрезмерно. В почву у корней входили заостренные щупы, поблескивающие индикаторами солей и удобрений. Один раз Феб заметил даже что-то вроде очень тонкой металлической конечности, метнувшейся откуда-то из глубины насаждения, чтобы отрезать подгнивший лист... Помимо машин, однако, зал был полон людей, наблюдавших за состоянием растений - в отличие от охранников, эти были одеты в какие-то ярко-оранжевые комбинезоны, предохранявшие, должно быть, от контактов с химической средой окружения. Почти треть зала была загромождена цистернами, ящиками и коробками, которые периодически пополнялись из глубин зала. Одна из полуприкрытых коробок была набита совершенно обычными пятнисто-бурыми цуккини.
От созерцания их отвлек окрик сержанта - более подробных указаний здесь не требовалось. Они начали медленно, стараясь не повредить содержимое, заполнять ящиками повозку, передавая их один за другим, по цепочке. Никто, казалось, не следил за тем, что они берут и сколько - один раз, обернувшись, Феб успел увидеть, как кто-то, стоявший в стороне от охранников, украдкой сунул в карман бледное, выцветшее яблоко.
Присяжный работал наравне со всеми - только изредка, когда он бросал взгляд в сторону работников сада, на его лице мелькало какое-то странное, беспокойное выражение.
Феб, случайно поймавший эту тень тревоги снова ощутил, как подступает к горлу – тяжелое, темное, мутное – то, что переполняло его сегодня утром на учебном полигоне и отступило, рассеялось позже в дороге, убаюканное мерным звуком шагов и поскрипывающих колес.
Впрочем, сейчас, запертое в клетке простых физических действий, оно было не таким всеобъемлющим и вязким; Феб принял его спокойно и даже с некоторым признанием – как предостережение. Как напоминание о том, что расслабляться – рано, что получить доступ в Оранжерею – это лишь малая часть того, что им предстоит.
Коротко кивнув стоящему рядом, он покинул цепочку, передающую драгоценный груз из рук в руки, и шагнул ближе к повозке – с некоторым запозданием, но все же сообразив, что размещать припасы стоит не как попало, а хотя бы с каким-то подобием системы. Чтобы потом, раздавая продукты нуждающимся, не выуживать наобум из наспех погруженных коробок неизвестно что. И – не тратить время на перекомпоновку, покинув оранжерею.
Теперь, когда он сдвигал крышки подаваемых ящиков, чтобы взглянуть на содержимое и отправить в тот или иной угол их маленького передвижного склада, погрузка пошла немного медленнее, и в образовавшиеся паузы прорывались чьи-то восторженные реплики, сдавленные смешки, короткие междометья. Большинство из добровольцев, как и сам Феб, видели столько яркой, дышащей зелени впервые в жизни – и стоило на секунду отвлечься от дела, взгляд как магнитом тянуло к этим изумрудным, кажущимся живыми стенам. Потом, когда погрузка была закончена, отряд покинул святая святых, а створки медленно смыкались, отрезая их от этого рая – на смену всем словам пришло задумчивое, прозрачное молчание, словно каждый пытался сохранить внутри себя искрящийся сад.
И Феб – пытался тоже. Ему слышалось тихое дыхание побегов, бьющийся в гибких стеблях пульс, звонкое стаккато капель над листьями – невозможно прекрасная, незнакомая музыка, которую он вдохнул и теперь звучал ей, позволяя тонким зеленым нитям прорастать под кожей. Недолго – всего несколько минут, но он запомнит это звучание, и, может быть, сумеет сыграть. Может быть.
Сейчас – пришлось перекрыть в себе этот зеленый ток, искрящийся в нервах, и вернуться в другую музыку. В городской гул и беспокойное жужжание мыслей. Феб отыскал глазами Присяжного (тот выглядел куда менее отрешенным, чем прочие, взгляд его казался привычно-цепким, не упускающим ни одной детали происходящего), обошел нескольких добровольцев, чтобы оказаться ближе.
- Мне показалось, вы были чем-то встревожены. Там, в Оранжерее... – не-вопрос, ожидающий ответа одной лишь застывшей на выдохе паузой.
Присяжный быстро взглянул на него в ответ - в темных глазах читалось едва уловимое колебание.
- Представьте себе, я ни разу не был внутри какой-нибудь из них, - наконец, сказал он несколько громче, чем следовало бы для конфиденциального обмена мнениями, слабо пожимая плечами, словно в извиняющейся манере. - Признаюсь, зрелище с непривычки... впечатляет.
- Не то слово, - вмешался кто-то из охранения, прислушивавшийся к короткому разговору. - Готов поспорить, никто тут ни разу в жизни не видел столько зелени! - его поддержали нестройным хором, в котором еще чувствовались остатки недавних впечатлений. Кто-то высказался в том смысле, что на обогрев и снабжение водой одного такого комплекса должно уходить едва ли не больше мазута, чем сможет выкопать население, питающееся его продуктами. Его не поддержали; в бригаде оказалось как минимум пара нефтяников, и загорелся спор об энергетике, отвлекающий от тоскливого марша с грузом. Присяжный шел молча с застывшей на лице неровной улыбкой. Возможно, по-настоящему подозрительный наблюдатель, знакомый с манерами господина Ведергалльнингена, мог бы заподозрить, что вся дискуссия была инициирована им целенаправленно - но о цели подобной махинации, впрочем, оставалось только догадываться.
- А еще эти машины... - тихо, но многозначительно протянул он, каким-то образом перекрыв жаркий обмен аргументами и заставив всех ненадолго смолкнуть, прислушиваясь к тающему в тишине окончанию фразы. Кто-то неуверенно хмыкнул. "А ведь и верно", буркнул сержант, замыкавший отряд. Очередная короткая пауза - пересменка людей, толкавших повозку - на какое-то время смешала разлитое в воздухе недоумение.
- Я имею в виду - кто-нибудь видел что-нибудь похожее? - продолжил Присяжный, казалось, искренне увлеченный вопросом. - Пневматические руки, датчики, автоматы... Как будто оно все способно работать совершенно без людей. Я, конечно, не разбираюсь в механике, но может, кто-нибудь здесь есть... - несколько голосов подтвердило, что есть, и присутствующие полностью разделяют удивление господина Ведергалльнингена. - То есть - почему бы, в конце концов, правительству не использовать их в других местах - в шахтах, к примеру...
Какое-то время шли молча. Голос Присяжного, даже выстроенный в робкой и неуверенной манере, обладал каким-то магнетическим действием на окружающих, в результате чего большинство поучаствовавших в разговоре предпочитали обдумывать его самостоятельно, изредка перешептываясь с идущими поблизости соседями. За очередным поворотом показался испещренное неровными отверстиями-окнами раздутое тело глиняного дома-муравейника - начинался жилой квартал, Старые Бараки, где, судя по карте, в глубине размещался один из здешних лагерей беженцев. Людей на улицах резко прибавилось, и разговоры в бригаде скоро стихли.
У Феба осталось смутное ощущение, что Присяжный ответил совсем не на тот вопрос, просто ушел от него, перевел тему, легко включив в свою игру всех окружающих. Но вдаваться в детали, пытаться вытянуть из него что-то сверх этого, было, пожалуй, бестактным – и наверняка бессмысленным.
Они продвигались вглубь района и пыль, кружившая вокруг, приобретала резкий, затхлый привкус отчаяния. Ветер трепал мусор, разбросанный повсюду, швырял в лицо пришельцам обрывки бумаги, подбрасывал под ноги склизкие отходы , щедро сдабривая запахом нечистот – этому месту повезло меньше, чем “Висцере” как минимум в одном: коллектора поблизости не оказалось, и сотни беженцев, нашедшие здесь приют, успели превратить окрестности в отхожую яму.
Серые, кособокие, отчасти разрушенные дома жались друг к другу, напоминая колонии пещерных грибов; многие из них были покинуты – и в каждом их этих коробков ютились десятки людей. Без тепла, без воды, без света – но хотя бы угрюмые стены напоминали им о тех временах, когда у каждого из них был дом.
Странный караван, волокущий тяжелую повозку, встречали колючими взглядами, задиристыми окриками или свистом, приходилось останавливаться, рассказывать, что чуть дальше, на пятачке вон за теми домами, будут раздавать продукты – за повозкой выстраивался хвост, извивающийся, дикий, живущий своей жизнью и вовсю ругающий нерасторопную голову.
Когда они добрались до места, где можно было разместиться, чтобы не устраивать давки, окончание хвоста, петляя, скрывалось среди серых коробок. Перед ними раскинулось целое поле, пусть и меньших размеров, чем площадь у "Висцеры", но чем-то неуловимо похожее - нестройные ряды тряпья, в которых кутались люди, обломки досок и листов металла, которыми отгораживали клочки личного пространства, бочки из-под топлива, вокруг которых собирались, чтобы погреться - и рваные плети дыма, стелившиеся над улицей. Пространство между домами здесь раздавалось в стороны, превращаясь в несколько сращенных друг с другом дворов, перегороженных пузатыми домами - в таких обычно жили несколько десятков семей, зачастую не в лучших условиях, чем беженцы снаружи. При их приближении лагерь оживился - из бараков высыпали любопытные, подбираясь поближе, но сохраняя, тем не менее, дистанцию - вид оружия на поясах здесь обычно означал крайне недвусмысленную угрозу. Скоро повозку окружило плотное кольцо, постепенно прирастающее с задних рядов. Взгляд, скользящий по ряду лиц, замечал одно и то же - грязная одежда, вытерто-серые полосы рваной ткани, еще недавно бывшей мешковиной, или и вовсе изоляционной пленкой. Сосредоточенные, напряженные взгляды - в любой момент готовые оступить, бежать, прятаться. Землистые черты лица, мозолистые руки, у некоторых - бледные пятна от ожогов кислотой, по которым безошибочно угадываются рабочие химических комбинатов.

[Woozzle >>>]

За последние несколько дней Феб начал запоминать иерархию масок и обликов улицы - и не без некоторого труда, но смог определить в толпе несколько чуть более угрюмых, хищных оскалов, окруженных немногочисленным количеством вооруженных приспешников. Свинцовые дубины, обрезки труб - их не держали на виду, но и не прятали, наверняка готовясь, в случае чего, обороняться. В конце концов, приглушенно произнес кто-то позади, местные вполне могли предположить, что полицейская бригада с обозом прибыла, чтобы забирать еду, а не раздавать...
Сержант рявкнул что-то неразборчивое - фраза эхом пронеслась по пустырю, разгоняя слежавшийся, затхлый воздух, и первые ряды, заволновавшись, хлынули вперед, толкаясь и оттесняя друг друга. Не меняя выражения лица, полицейский двумя пальцами вытянул из кобуры блеснувший ствол и разрядил его два раза в воздух - глухой хлопок ударил по ушам двумя сомкнутыми ладонями, словно отдаляя беспокойный гвалт, заполнявший фон. Толпа поняла знак безошибочно - ряды дрогнули, отступив, некоторые рефлекторно пригибались, наклонив голову. Еще несколько отрывистых команд - и из беженцев сформировалось что-то вроде нестройной цепочки, подбирающейся к откинутому борту повозки.
- Не слишком ли резко? - тихо поинтересовался Присяжный, наклонившись к инструктору, так и не убравшему пальцев с рукояти.
- Никак нет, сэр, - тот мотнул головой, коротко ухмыляясь. - Их не меньше тысячи человек, и тут главное - чтобы все узнали, что у тебя есть оружие, сэр. Иначе те, что сзади, начнут напирать на тех, что впереди... - Присяжный молча кивнул, показывая, что можно не продолжать.

Дождавшиеся своей очереди и получившие долю (вместе с меткой грибными чернилами на запястье) отходили в сторону, недовольно ворча, но добычу сжимали крепко. Почти сразу стало заметно, что вожаки не принимают участия в общей толкучке, а наблюдают издалека, провожая внимательными взглядами тех, кто получил свою порцию. Кто-то из добровольцев шепотом выругался, толкая в бок соседа - становилось понятно, что после ухода бригады в лагере вскорости произойдет перераспределение, и вряд ли оно будет в пользу наиболее страждущих.
- Слушайте, это черт знает что, - протянул один из стоявших ближе к Фебу; он уже начал запоминать имена - парня звали Дуг или как-то вроде. - Мы, значит, кормим не беженцев, а банды?
- И что будем делать?..
Вопрос был обращен в пространство, ни к кому конкретно или – ко всем сразу. Феб откровенно, с нескрываемой гадливой неприязнью разглядывал одного из наблюдающих молодчиков – минуту, другую... Тот словно почувствовал взгляд – чуть повернул голову, зло ощерился и уже не отводил глаз.
- Можно, конечно, зачитать воззвание с обоза, в красках расписать, что ждет мародеров и грабителей, призвать людей не поддаваться на угрозы и объединяться против таких крыс... – лицо Феба сейчас казалось скроенным из двух половин: верхняя, окаменевшая в напряженном противостоянии взглядов – напряженный лоб, холодный прищур, застывшие, словно выжженные зрачки, и нижняя, чуть смягченная словами, выпускаемыми сквозь полусомкнутые губы. – Боюсь только, что крысы теперь обнаглели настолько, что испугать их будет куда сложнее, чем испугатьим. Показательно забрать кого-нибудь? Просто для острастки, если наберется хотя бы несколько свидетелей...
- А потом дружки этого... показательного поговорят со свидетелями. По-свойски. Хорошо, если просто переломают пару костей, а могут и нож в пузо... - угрюмо откликнулись из-за спины, и Феб кивнул – одним подбородком, не меняя позы.
Все так. Осознавать свое бессилие было гадко, мерзко даже думать о том, что все, чем они могли бы помочь этим людям в конечном итоге обернется против. Вдвойне мерзко – смириться с бессилием и уйти, оставив все как есть.
Феб усмехнулся – ржавчиной, вплетенной в линию рта, срастив две половины лица в единое целое, немое, поросшее изнутри чешуйками железа – почти как отяжелевшая рука, и пошел сквозь толпу – по линии, спаявшей взгляды.
Он не видел, как позади побагровел, выругался, дернулся следом сержант – и остановился, почему-то подчинившись властному жесту штатского: Присяжный вскинул узкую ладонь и коротко качнул головой.
Он почти не видел, как впереди сгрудились вокруг вожака крысеныши помельче, демонстративно оскалившись обломками стальных труб и арматуры – а затем расступились, давая пройти.
Остановившись в половине шага, Феб молчал несколько тягучих, падающих в ржавчину минут. Город сжался до неприятных, липких глаз напротив – мутно-серых, в обрамлении белесых ресниц.
- Дружеский совет... - ленивая, истекающая ртутью улыбка, театральная расслабленность в словах – и тревожный, горячий пульс в железных пальцах. – Аскетизм и умение довольствоваться малым – залог счастливой, а главное, долгой жизни.
В его сторону повернулось несколько голов - против ожидания, немного. Большинство по-прежнему жадно следило за укорачивающейся очередью, пытаясь поймать момент и оказаться в ней следующим. Неподвижные, прищуренные глаза, не мигая, смотрели на Феба в ответ с красноречивым выражением злобы. Судя по лицам окружающих, фразу поняли далеко не все - кто-то один позади неуверенно хихикнул и сразу же умолк.
Вожак, не отводя взгляда, презрительно оттянул угол рта и сплюнул на землю. От желания кивнуть своей немногочисленной своре на Феба его удерживали достаточно очевидные факторы - обрезки металла не слишком хороши против отряда в десяток человек, каждый из которых был вооружен; кроме того, должно быть, даже самые агрессивные из уличных хищников сейчас понимали, что с незнакомой, но предположительно правительственной бригадой сейчас стоит поддерживать исключительно дружеские отношения, раз им подвернулся шанс разжиться продуктами.
Все это, однако, не слишком меняло тот факт, что для человека, с неприкрытой вызывающей ухмылкой уставившегося в лицо Фебу, "аскетизм" почти наверняка означало что-нибудь из области изощренных ругательств.
..почему-то Феб вспомнил то странное шествие по долгой, переливающейся огнями спирали от Маяка к самому Дну. Danse macabre, безумие, музыка, клокочущая в горле – и маска Цикады, приросшая к лицу. Он был тогда пропитан ею, прошит сотнями мелких корней, сквозь кожу и кровь – к сердцу. И ржавый холод, обнимающий пальцы, дрожал и таял, становясь диким, пляшущим в клетке пламенем. Феб вспомнил это день – и эту часть себя, сотканную из обрывков пряных, щекочуще-восторженных детских страхов.
Он тоже молчал – и молчать было легко, потому что откуда-то, из темной глубины, живущей только течением нот, восставал Господин Цикада. Ртутная улыбка застыла – и раскрошилась, до секунды точно отмеряя немоту.
- Правильно молчишь, - шелестящий голос, впитавший в себя песнь и тьму дышащих сыростью шахт, тронул тишину плесенью; пальцы-флейты легко коснулись груди напротив – минутным холодом, всплеском, эхом, перетекающим в чужую плоть. - Это тоже – залог.
Дебют, который даже сейчас с восторгом бы приняли на подмостках "Висцеры", прошел незамеченным. Разгадать выражения лиц немногочисленного участка толпы, собравшегося вокруг него, было непросто - скользящие, беглые взгляды, привыкшие избегать людей в форме, угрюмо-недоуменные гримасы, голодные ухмылки окруживших добычу шакалов, сообщающие фальшивому импрессарио, как хрупка грань, отделяющая его фигуру от соприкосновения с обломками труб и лезвиями в обманчиво-расслабленных руках. В следующее мгновение, однако, взгляд вожака дрогнул, переломив брошенный вызов пополам - одновременно с тем, как холодные пальцы дотронулись до тряпья и полос ткани, служивших незамысловатой формой одежды.
Он отступил - коротко, на полшага, отводя взгляд и бормоча что-то недоброжелательное под нос. За ним последовал первый ряд свиты - несколько человек украдкой изобразили в воздухе какой-то треугольный знак. Ворчание, шепотки и приглушенные переговоры усилились, зазвучав диссонансным, беспокойным эхом, которое плескалось от одного края собравшейся вокруг них толпы до противоположного.
Плечо Феба стиснула чья-то рука, дотянувшаяся из рядов своих.
- Послушайте, мистер... - по голосу сержанта чувствовалось, что окажись на его месте сейчас прямой подчиненный, ему бы не поздоровилось - но эти двое гражданских, не иначе как из правительства, явно обладали особенными привилегиями, - Не стоило бы так с этими. Они здесь почти дикие, верят во все подряд, - беспокойный взгляд метнулся в сторону металлических пальцев, задержавшись на них на мгновение. - Еще посчитают, что пайки чем-то заражены...
Феб медленно обернулся на звук, все еще храня в расширенных зрачках отпечаток черной безликой маски, все еще ощущая мягким нёбом вибрацию глубинного голоса – и выдыхая ее последние ноты облачком серого пара.
После недолгой заминки он кивнул – резко и отрывисто, пряча эхо театрального шествия в темное подреберье. Этот короткий жест со стороны мог показаться согласием – или отрицанием. Признанием правоты – или досадой, что не дали доиграть роль. Благодарностью – или раздражением.
Так или иначе, спорить Феб не стал, и несколько метров, протянутых между ними и остальной группой, осыпались сухими шагами. Окружающие обоз беженцы беззвучно расступались, образуя живой, трепещущий коридор, который, впрочем, смыкался сразу за спинами. Чувство голода было сильнее суеверий – и Холод, что нес в проржавелой руке один (пусть и весьма странный) человек, не казался таким уж пугающим.
Уже почти достигнув своих, перебирая взгляды (в одних читалось одобрение и дружеское “так их!”, в других - недоумение и порицание, в третьих - слегка удивленное равнодушие), он снова посмотрел назад, через плечо, отыскав то самое, застывшее злым слепком лицо. Тягуче, вязко качнул головой, словно напоминая – нет, а затем вычеркнул, вырезал его из серого гобелена площади, оставив в этом месте слепое пятно.