Greensleevеs. В поисках приключений., Добро пожаловать в мир злых заек!

[Spectre28 >>>]

7 мая 1535 г. Бермондси.

Уже темнело, когда Джеймс, надсадно кашляя, постучал в дверь Аду-аль-Мелик Мозафара. За углом дома притаился Хантер, за другим двое дюжих стражников в простой рабочей одежде делали вид, что присутствие госпожи Инхинн вне тюрьмы - дело нормальное. Впрочем, из окон Мавра ни первый, ни вторые видны не были, и Джеймса это более чем устраивало.
Кашель усиливался. Чтобы его вызвать, пришлось полной грудью вдохнуть перец, а потому у Джеймса было полное ощущение, что горло сейчас извергнется на мостовую.
- Иду, во имя Аллаха! - За дверью раздалось шарканье мягких тапочек, она распахнулась и на порог появился Мавр, одетый в полосатый халат. - Бисмилляхи Рахмани Рахим! Мастер констебль! Вечер такой сырой, а вы с чахоткой, муш-муш. Ну входите же, Аду-аль-Мелик Мозафар знает, что делать.
Джеймс зашёлся в кашле, опёрся на Мавра, почти ложась на плечо. И вывернул ему руку, вытягивая локоть и заламывая её за спину.
- Хантер! Инхинн!
- Вай дод!
Мавр дёрнулся, но вырваться не получилось. Он судорожно вздохнул и сжал зубы. Изо рта немедленно потекла густая зеленоватая пена, а тело напряглось. Хантер перехватил Мавра, уложил на бок, почти одновременно Инхинн засунула чуть ли не всю руку в рот лекарю, вызывая рвоту, а Джеймс получил пару секунд, чтобы опустошить флягу, наполненную молоком. Молоко смыло перец, жжение унялось и снова можно было говорить.
- Сегодня его лучше не допрашивать, - Инхинн брезгливо вытерла руки о полу халата Мавра и выпрямилась. - И ему желательна новая одежда, чистая, не пропитанная ядовитым потом.
- А что он сделал-то, кроме того, что под чужими юбками шарить любил?- Проворчал Хантер. - И ты бы домой сходил, что ли. А то я как-то мимо проходил, и твоя Мэри там занавеску на скалку наматывала. И было это, считай, два дня назад.
- Есть мнение, что он в бордельные секты вхож, - Джеймс кивнул стражникам, чтобы уволокли Мавра в тюрьму. - Ну да завтра проверим. Том, пошли нарочного в орден, чтоб срочно лекаря прислали. Анастасия отдохнуть не успела, её подменить бы. Надо последить, чтоб Мавр не сдох. А я - домой, посмотрю что там с занавесками.

[Leomhann >>>]

Дома пахло едой. Мэри, судя по звукам, доносящимся из комнат, накрывала на стол. Встретившая в дверях миссис Элизабет выглядела умиротворенной, и это было нехорошо. Потому что если старая упырица маменька казалось сытой, значит, она либо недавно свернула кровь кому-то, либо собиралась это делать.
- Даже не думайте, миссис Элизабет, - предупредил её Джеймс, рухнув на скамейку и стягивая сапоги. - Маленькая, я дома!
Мэри павой выплыла из кухни, держа тяжеленный таз с водой. И прежде чем Джеймс успел забрать его с нотацией, что ей нельзя такое таскать, уронила на ноги, чудом ничего не сломав и окатив водой.
- Ой, - мило улыбнулась она. - Садись ужинать.
И ушла. Джеймс встряхнулся, как мокрый пёс и припустил за ней. Ссориться было категорически нельзя. Во-первых, потому что это была Мэри! Мэри - маячок, Мэри - путеводная звезда, и если она обидится и уйдет слишком далеко, жизнь станет пустой. Во-вторых, Джеймс её любил. По-своему, возможно, слишком трепетно и кто-то бы сказал, что такое недостойно мужчины, но терять эту теплоту не хотелось.
"Да уж, ангельский характер".
- Мэри! Постой!
Пойманная в объятия Мэри глядела печально. Даже не морщилась от боли в ноге, отбитой тазиком. На что, конечно, имела полное право, особенно если вспомнить об Инхинн.
- Послушай. Ты можешь злиться, но! Сначала меня в лесу нахватила глейстиг, от которой спас тот самый брат-лекарь. Пока я пытался оправиться от кровопотери, этот грёбаный маг переместил меня в свою лабораторию, где намеревался разобрать на части. Потом я оттуда провалился на "Горностай"! Ты была со мной там, ты знаешь, что оттуда я не выхожу сразу и от меня это не зависит! Я не мог ни вернуться домой, ни записку послать! Потом меня вышвырнуло во двор тюрьмы, и только я собрался пойти домой, как приехал гонец от Кромвеля со срочным делом! Я только сегодня вернулся из Лондона, скрутил Мавра и сразу домой! Ну что мне сделать, чтобы ты простила? Хочешь, на руках ходить стану?
Вопреки словам, Джеймс сграбастал Мэри и как был, мокрый, путаясь в тесемках сапог, рухнул с ней в кресло у камина. Потому что твердо намеревался примириться.
- А рубашку потерял и нашёл, пока брал на абордаж испанский бордель, - кивнула Мэри. - Или насильно надели, пока героически лежал, раненый, в лихорадке. В том же борделе.
- А рубашка сгорела, прости, - покаянно вздохнул Джеймс. - Когда вывалился. Пришлось отобрать у Ворона, который тра... э... общался с Инхинн. Времени буквально ни на что не было, даже домой заскочить: корона обвинила Ричарда Фицалана в измене.
Жутко хотелось скрестить пальцы, по-детски скрывая ложь. С другой стороны, это как в ассизах - правду необходимо подавать под нужным углом. Но врать - нельзя.
- Снимай, - вздохнула Мэри, потянув за рукав. - Она ведь в плече разошлась уже, пока меня поднимал. Бесси потом Инхинн отнесёт, а то где этих михаилитов искать? Или... лучше, наверное, я сама. Всё равно хотела с ней поговорить о... ой, ты же не знаешь.
Она прижалась плотнее и улыбнулась.
- Это Бесси первой заметила, не знаю уж, как. Кажется, детей будет двое.
"Так вот чего я не знал в собственном доме".
Близнецы рождались редко. И выходило, что одного из них Джеймс отдал своему чертовому папеньке. Пряча горечь за радостным поцелуем, он подумал, что если что и умеет, так это скрывать и притворяться.
- Инхинн в ближайшие дни занята будет. Много работы, - рубашка и впрямь разошлась, снимать её с Мэри на руках было неудобно, а потому один из рукавов затрещал и оторвался. - Быть может, лучше брата Сапфира пригласить? Так что, я прощен? Или ужин тоже полетит в меня?
Мэри мотнула головой и соскользнула с колен, чтобы взять миски.
- Не нужно. С Инхинн просто было бы не так стыдно, пусть она и странная. А так - миссис Элизабет поможет. Видел, какая она довольная? И Бесси рада.
"Воистину - ангельский характер".
Джеймс улыбнулся и потянул к себе лютню. Мэри любила музыку, а ему мягкий перебор струн помогал не думать.
В конце концов, детям полезно слушать мелодии. Даже если один из них - отец.

[Spectre28 >>>]

8 мая 1535 г. Бермондси.

Утро началось как обычно. Джеймс проснулся до петухов, поцеловал спящую Мэри, долго плескался в кадке с холодной водой на заднем дворе, позавтракал пышками и простоквашей, поданными миссис Элизабет, пробежался по Бермондси. Городок оживал после блокады, несмело открывали лавки торговцы, на рынке снова появились нищие, цветочница и пара типов от Стального Рика - Ю показывала остальным бандам, кто тут хозяин. Хантер тоже не дремал - на каждом углу стояли парами стражники. Словом, Бермондси в этот раз удовлетворил Джеймса, а потому в управу он не пошел. Принимать прошения от тётушек, у которых сбежали гуси, в то время, как в тюрьме Мавр непытанный сидит? Увольте.
Мавр, впрочем, был лишь причиной. Иногда стоило признаться хотя бы самому себе - Джеймса влекло к Инхинн еще с самой первой встречи в Брентвуде. Белизну её шеи тогда подчёркивала бархотка, с которой свисали каплевидные ониксы, окружая и выделяя небольшой крестик. Самым странным в облике была тонкая косичка у виска, в которую палач вплела несколько ярких перьев невиданных цветов. Хотя, пожалуй, нет. Самым странным было то, что на неё почти никто не смотрел. Если подумать, то Инхинн с тех пор стала чем-то вроде феи-крёстной.
Она отдала Джеймсу Гарольда Брайнса, хоть ее и воротило от мысли об этом. Вытащила из лап Эзры Харта, не дав искалечить и повесить. Помогла оправдать Раймона де Три. Сделала вид, что не увидела, как был исправлен протокол Ричарда Фицалана, несмотря на то, что Фицалан ей не нравился. Быть может, даже больше, чем его сестра. Она молчала, хотя знала о Джеймсе больше его собственной жены, хотя могла бы давно за одни только мысли выдать Кромвелю. Или сразу королю. А то и церковному суду. И Джеймс был ей благодарен. Он ценил эту дружбу, стараясь сделать всё, чтобы Инхинн не выматывал ни дар, ни ремесло. Но вопросом "почему" задался только сейчас, разделив с ней ложе.
Вопрос в самом деле был важный. Ищейка всегда ходит по той же шаткой доске, что и её добыча. И чтобы оставаться в самом деле хорошим сыскарём, верным псом, нельзя сомневаться. Нельзя оспаривать желания власти, даже самые абсурдные. Но Джеймс из-за проклятой склонности думать и делать выводы, грешил этим в мыслях с завидным постоянством. Если опустить нефритовых соколов, неприязнь к королю, производившего впечатление душевнобольного, нежелание срываться с земли и бороздить просторы страны, то Джеймс всё равно оставался инакомыслящим, dissidente, как это называли польские католики. Такой партнёр был проблемой для палача-телепата, и в случае чего Инхинн стала бы соучастницей, поскольку покрывала и умалчивала.
"Фея-крёстная... Вот же нелепицу придумали".
Если принять, что та глейстиг тоже была феей, то Золушке, у которой была такая крёстная, поневоле сочувствовалось. Джеймс хмыкнул, отгоняя дурацкую мысль и возвращаясь к этому назойливому "почему", которое следовало бы озвучить госпоже Инхинн.
Почему палач, будучи женщиной умной, сильной, самодостаточной и явно стремящейся к уединению, раз за разом прикрывала задницу своему коллеге-констеблю, который исправно тащил в пыточную проблемы, профанации и даже говорил о мерзком Гарольде Брайнсе? Беседы о чёртовом торговце Джеймс не простил бы даже самому себе. Незванной гостьей, следом за Брайнсом, в мысли вползла Дженни. Девочка, должно быть, сгинула в своих поисках состояния, но скорбеть не получалось. Упорно казалось, что она вот-вот вырулит из-за угла, подбрасывая в ладони монетку, просияет улыбкой и выдаст что-то вроде "Наше вам, ваше констебльство". И снова следовало признаться самому себе - Джеймс бы обрадовался этому. Рыжая побирушка была душой Бермондси, без неё городок опустел. Некому стало срезать кошелёк у миссис Мерсер. Впрочем, самой миссис Мерсер тоже не стало. Её тело и тела семьи только недавно срезали с городских ворот, аккурат перед блокадой, чтобы закопать за оградой церкви. Потому что заговорщики и смутьяны людьми не являлись. С этой мыслью Джеймс толкнул дверь пыточной.
Инхинн выглядела усталой и обнималась с новеньким бронзовым колоколом, свисающим в дальнем углу пыточной. Настолько усталой, что хотелось плюнуть на Мавра и всех прочих, взять её в охапку и уволочь спать. Джеймсу все эти проявления рекомендовали оставить дома, для жены, поэтому он просто протянул своему бесценному палачу очередную бутыль домашнего вина. Миссис Элизабет уже начала коситься и принюхиваться к сыну, но это Джеймс мог пережить.
- Ну вот скажи, - тускло сказала Инхинн, не открывая глаз и не отрывая головы от колокола. - Quo vadis, о констебль Джеймс Клайвелл, рыцарь короны? Проще говоря, на кой?
- Вино, спать или плевать на Мавра? - попробовал было пошутить Джеймс, но осёкся. Для шуток, вина и Хайяма, кажется, было не время. - Боюсь, дорогая, я не читаю мысли. Поэтому должен переспросить: на кой - что? Вытаскивать за уши Фицалана или вообще жить так, что складывается ощущение, будто я хочу, чтоб меня вздё... а, я ж рыцарь. Будто я хочу, чтоб мне отрубили голову?
- Куда ты сам идёшь, куда планируешь дойти? - Уточнила Инхинн, открывая глаза и отмахиваясь от бутылки. - Только ещё алкоголя мне сейчас не хватало. Ради чего подставляешь свою шею - и мою тоже? Она мне, знаешь, дорога.
Джеймс задумчиво покрутил в руках прибор, в мире палачей именуемый "аистом". "Аист" тоже был новым и самым изуверским из всего арсенала. Молитвенный крест, в котором зажимали тело жертвы, был тщательно продуман: голова, шея, руки и ноги были стиснуты единой железной полосой. Спустя несколько минут неестественно скрюченная поза вызывала у жертвы сильнейший мышечный спазм в области живота; далее спазм охватывал конечности и все тело. По прошествии времени стиснутый «аистом» преступник приходил в состояние полного безумия. Часто, в то время как жертва мучилась в этой ужасной позиции, ее пытали каленым железом, хлыстом и другими способами.

[Leomhann >>>]

- Знаешь, леди-рыцарь Анастасия Инхинн, - запрыгивая на дыбу и поудобнее усаживаясь на ней, благо, что она была пока свободна, проговорил Джеймс, - это очень хороший вопрос. Настолько, что лучше б ты меня в этого "аиста" зажала. Со смерти Дейзи я шёл на работу. Жил на ней. Жил ею. На самом деле, я очень люблю закон. Ибо закон - не юриспруденция, не толстенная книга, забитая параграфами, не философские трактаты, не напыщенные бредни о справедливости, не истрепанная фразеология о морали и этике. Закон - это безопасные дороги и тракты. Это городские закоулки, по которым можно прогуливаться даже после захода солнца. Закон - это спокойный сон людей, знающих, чего разбудит их пение петуха, а не красный петух. Кажется, я откуда-то украл эту цитату, но это не важно. И я был, и остаюсь рабом закона, чтобы стать свободным. Вся проблема в том, что я люблю закон, но не люблю законотворцев. И всё это время... как бы сказать помягче? Всё это время меня несло вразнос, я то вешал бунтовщиков, то усмирял резню банд, то заключал пакты с этими самыми бандами, чтоб в Бермондси шалили строго там, где это можно делать, то нянчился в бездомными побирушками, то выносил голых настоятельниц из монастыря, пока не повстречал Мэри. Веришь ли, я её облил водой из кувшина при первой встрече. Она зачем-то упала в обморок.
Странно, но с тех пор Мэри в обморок не падала ни разу. Джеймс хмыкнул, припоминая, что Мэри могла сигануть с обрыва, чтоб не мешать ему резать людей, собрать и разобрать пистоль, переколотить безделушки миссис Элизабет - но не упасть в обморок. Это было так странно, что он даже остановил свой монолог, задумавшись, куда он в самом деле идёт. И зачем. И так ли важна эта его любовь к закону в сравнении с благополучием жёнушки, Бесси, еще нерождённых детей, матушки, Анастасии Инхинн, Брухи, Хантера и прочих, кто был ему дорог? Потому что ответ на вопрос самого лучшего из палачей был очевидным - Джеймс жил ради них, жил ими. Каждый поступок, каждая мысль были продиктованы страхом за близких. Ради них - и в первую очередь, Мэри - он ушёл с арены, хотя мог бы остаться. И быть почти счастливым, почти свободным в безмыслии неволи, когда за тебя решают, что делать. Если подумать, то Джеймс носил в себе одновременно и ад, и рай, обратив себя в щит, защищающий тех, кто рядом. Почему он вытаскивал и Раймона де Три, и Ричарда Фицалана?
- Потому что за их спиной стоит Роберт Бойд. Это человек, с которым лучше дружить. Нет, если я ему откажу, моих детей и жену всё так же укроют за стенами резиденции. Но он - запомнит.
Таков мир. Когда ты законник, видишь многое. Разнимаешь дерущихся из-за межи, которую завтра истопчут кони королевской охоты. Увешиваешь деревья вдоль дорог висельниками, а в лесах - треплешься с разбойниками, уговаривая их не резать глотки купцам. То и дело натыкаешься на трупы в сточных канавах в городе. Спешишь в богатый особняк, где муж истыкал жену стилетом, и сам свалился на пол, синий от отравы. Видя всё это, привыкнув к этому, нельзя было ответить на вопрос, куда идешь и чего хочешь достигнуть. Потому что если Джеймс и хотел чего, так это состариться вместе с Мэри, в окружении пары десятков внуков, в мире и покое. А потом - тихо умереть, обрести покой небытия.
- Знаешь, леди-рыцарь Анастасия Инхинн, это очень хороший вопрос. Даже не знаю, что ответить. Разве что спросить, на кой ты меня всё время прикрываешь?
- А хер знает, - задумчиво отозвалась леди. - До того оно было не настолько опасно. А с Фицаланом - по инерции. Ну и потому, что ты там немного сбрендил, кажется.
- Просто я слишком долго кружил вокруг Потрошителя, дорогая. Мне до сих порой снится Фанни Пиннс. И... странное. Будто далёкое будущее, знаешь? Лондон, здешний и нездешний одновременно, и там я тоже - сыскарь. И тоже охочусь за тварью, похищающей женщин. И когда Фицалан сказал, что спас эту девочку, дочь Фанни... Я сбрендил. Спасибо, что выбила обратно. Но ведь и он виновен лишь в том, что родился принцем. Можно, я тебя обниму? Ужасно хочется, но боюсь услышать, что это тоже лучше уносить домой.
В самом деле, хотелось и обнять, и сказать, что преступный мир свято чтит свои законы, потому что в государственных нет ничего святого. И что казнить Фицалана в самом деле было не за что - Джеймс в этом был глубоко убежден. Potentia magna. Если хватать каждого пятого на улице и с пристрастием спрашивать, что он думает о короле, то из этих пятых можно было бы повесить каждого третьего. Эдак в стране никого не останется. К тому же, король тоже был человеком, и человеком весьма самодурным. Самодурственным.
Запутавшись в словесных казусах, Джеймс снова хмыкнул и отпил из бутыли.
- Значит, надо сделать так, чтобы Фицалана снова допрашивали мы. И остальных тоже, а то... старший констебль - хорошо, но ведь и их порой вешают. Подробнее можно будет поговорить у меня в комнатке, ну, потом. После продолжения объятий, - Инхинн уселась рядом, привалилась к плечу. - Дьявол, а ещё ведь доспех нужно где-то достать. И копьё. И коня. Дорого... Как думаешь, может, если выехать на турнир без рубашки, они просто сдадутся?

[Spectre28 >>>]

- Леди-рыцари не бьются же, - удивился Джеймс, приобнимая её и запрещая себе думать о том, что скажет Мэри, когда правда вскроется. О том, что всё тайное рано или поздно становится явным, он знал не понаслышке. - Но если хочешь, найдем тебе в арсенале стражи броню и коня. Всё равно парни отказываются носить тяжелые доспехи, да еще и цвета тюдоровской зелени. Будешь Зелёным рыцарем, как Его Величество в молодости. Ты думаешь, снова придётся допрашивать? К слову... ты ведь путешествовала с магистром. Что думаешь о нём, можешь поделиться?
Всегда было полезно знать, чем дышит человек, ради дружбы с которым Джеймс рисковал жизнями.
- А может, я хочу потыкать кого-нибудь копьём. Но в зелёном лучше не стоит, - Инхинн помедлила, тряхнула головой. - Тогда сразу повесят. А магистр этот твой - усталый престарелый негодяй, которому доверять нельзя вообще и никак, и ни за что. Даже не престарелый, а древний. Куда старше, чем даже хочет казаться.
Удивительно, как женщины, даже самые умные, умели всё усложнять. Возраст магистра был написан в его глазах, а негодяям доверия бывало побольше, чем иным добропорядочным. Вообще, работая с негодяями, Джеймс понимал их и не опасался.
- Хорошо. Отсутствие Мавра лучше слов свидетельствует, что он еще не готов, иначе твои оболтусы уже разложили б его к моему приходу. Что ты там про комнатку говорила?
Было странно из постели жены перекочёвывать в постель друга и коллеги, но Джеймсу нравилась эта странность. Подумать об этом можно позже, в управе, принимая бесчисленные слезницы и заполняя изрядно накопившиеся бумаги. Сейчас же мысли только вредили.
Разум - третий лишний там, где нужны только двое.

[Leomhann >>>]

Раймон и Эмма де Три

5 мая 1535 г. Билберри, кладбище, насморк.

- Gealach garlic, mo bhalach milis, air neo bidh thu tinn... Ой, ты же не понимаешь! - Хихикнула Немайн, вываливаясь из воздуха.
В руках она крепко держала внушительных размеров бутылку с мутной жижей. Яркое алое платье распласталось по надгробию.
- Настойка на чесноке, говорю. Заболеешь еще. Что ты за михаилит будешь с соплями?
"Да как этот язык вообще можно понять?! И что все привязались к моему здоровью и мешают упиваться жалостью к себе?"
Вообще-то говоря, мысль была нечестной и для этих всех довольно обидной: Раймон подозревал, что эти самые все заботились и волновались искренне. Но где ещё обижать, как не в мыслях? Мысленную и общую злобность подпитывали сразу четыре вещи. Во-первых то, что одну и единственную из всех похитили и она египтяне знают, где. Затем - то, что ещё один из всех флиртовал - и небось, успешно! - с тварью, на которую у незабвенного Гарольда Брайнса когда-то там не хватило денег. В-третьих, если он ещё что-то помнил о ритуалистике, то вот этой конкретно волнующейся скакать тут по надгробиям было опасно. Ну и в-четвёртых, знобило так, что насморка и правда было не избежать - ну и пусть ему будет хуже. Кому какое дело?
"В-пятых, мысли тут вполне могут и читать".
- Поимейте совесть, дамочка, не выкидывайтесь в мой погост. Или вы думаете, шо вы не опоздали? Так я вам скажу, шо таки да!
"В-шестых, я тут вообще не нужен, пусть себе общаются. Общий язык явно найдётся без проблем".
- Уйди, котяра, распылю, - Немайн взметнула косами, рассыпавшимися длинными гладкими прядями. Одна из них зацепилась за куст терновника, но богиню это не волновало. В руках у неё из ниоткуда появились кружки. Хорошие, пузатые, каждая не меньше пары пинт. - На кой упиваться жалостью к себе, если можно просто напиться? А потом пойти смотреть, как моего зятя бьёт ножнами, убивает, воскрешает и обращает в младенца моя сестра? М-м, чесночок...
Пила Немайн жижу залпом, не морщась, как портовый грузчик, всучив вторую кружку Раймону и как-то кокетливо глянув на кота.
- Так вот, - продолжила она. - Сопли - это плохо. Значит, будем лечить. Танцами! С бубном! У тебя есть бубен? Ну, или туз бубен? Нет? На худой конец, бубен кому-нибудь набьем. Так сказать, кто к нам с бубном придет, тот в него и получит.
- Те карты, которые у меня есть, слишком липнут к рукам, а если там и сплошные тузы, то без бубнов, - Раймон скептически оглядел засыпанные солью кости, гадая, что именно пойдёт не так. Что-то ведь должно. Или всё сразу? Он бы не удивился. Роба небось уже вообще зажрали, а богиня так себя ведёт от горя. Или радости. Хотя, зачем бить ножнами труп? Хотя, кто их, этих шотландцев, знает. - А бить морды не хочется. Поверишь, вообще никогда особенно не хотелось. С мордами лучше всего - это когда они сами друг другу всё набили, да ещё и виноватыми остались.
"Поганый из меня... кто-либо. Вечно, пока не доведут, добреньким остаться хочется. Или прикинуться. Впрочем, и тогда больше хочется убивать, а не бить морды. Потому что если уж настолько довели, то морды на месть не хватит. Впрочем, про "сами набили" - мысль неплоха. Что-то в этом есть, что-то крутится".
- Не зажрали и даже еще не трахнули. Но, думаю, собираются? Хотя... За штаны он держится, как нетронутый. О! А давай пойдем кошек на крыльце ломать? А то чего они, поразвели котов тут.
Немайн девчоночьи хихикнула и попыталась повиснуть на шее, но Раймон, вписавшись в движение, закрутил её и усадил обратно на надгробие. Кружку, впрочем, взял, принюхался и чуть не вычихал всё варево прямо на кости. Почему вообще "держится", когда соль? Или всё же не те кости? Или?..
- На деле всё, чего хотелось - по-настоящему хотелось, а не под хмелем, - это делать мир лучше. Ну, на мой вкус, и хотя бы чуточку, но лучше. А сейчас? Во-первых, разве все эти Рольфы о том думают? А если и думают, то это когда-то там, а пока - станет только хуже. Во-вторых, мой вкус внезапно стал нашим, через сказки, коленки, поротые спины и прочие недомолвки - и это бы ничего, это одновременно правильно и неправильно, как и надо, но где сейчас это "мы", я спрашиваю? Половина, а рядом - отсутствие, как тут не беситься, спрашиваю? Какое тут "лучше", когда даже содранное с очередной глейстиг платье не подарить? Ну а в-третьих, в-третьих...
Допив мерзкую дрянь, от которой аж передёрнуло, он таки перевернул её над могилой, роняя капли. Если уж его самого так с этогой воротило, то бруха вообще должна изумиться до полного окаменения.
- В-третьих - пошли. Бить котов. Они мне, честно говоря, сразу не понравились, уж очень морды наглые. И флюиды какие-то не такие. Или такие. В каком-то смысле.
"В-четвёртых, за такое и правда не бьют морды. Если вспомнить тот милый костерок, потом - кузена Эда, Листа... нет, битьё морд в этот ряд вообще не укладывается, древние греки не оценили бы, наставники тоже. Даже Роза бы не поняла. Мена на бруху или карты - тоже, потому что с какой стати? Нас украли, а не купили, в конце концов, так что отвечать надо тем же. Значит, и карты, и бруха - не для этого, а чтобы все били друг другу морды. Кто - все? Хотя бы Грейсток, потому что бруха, и Рольф, потому что Эмма. А зачем? Затем, что бруха и Эмма. Почему? А вот тут надо подумать. Наконец-то подумать так, словно я - всё ещё мы. Но есть чувство, что вот для почему небубны точно пригодятся".
Немайн, надувшая было губы обиженно, снова вспорхнула с надгробия. Платье сменилось на короткую блузу, не скрывавшую ни округлых плеч, ни высокой груди, ни женственного живота, и такие обтягивающие штаны, что приличнее было бы без них.
"Но коленки не те. Да и прочее".
- Беситься - это вроде от слова "бес"? - уточнила она, протягивая новую кружку, от которой тянуло виски на дубовой стружке. - Это тебе не подходит. Хочешь... злиться? Я же твоя богиня-покровительница, так что злиться могу обеспечить с крышечкой.
Раймон только отмахнулся. В мыслях плавали и никак не хотели смешиваться эммы, брухи, карты, вампирята и почему-то драконы.
"Почему драконы, откуда?.."
- Злиться я и сам умею. Одну церковь вспомнить... да и вообще.
- Богиня-покровительница, - издевательски прокаркала с ближайшей ветки мелкая ободранная ворона, или даже воронёнок.
Над птицей отчего-то поднимались струйки дыма, и Раймон закатил глаза. В лесу определённо становилось очень тесно. Не хватало... нет, пожалуй, упоминать никого не стоило, а то мало ли. Ворона меж тем каркала дальше.
- Подопечный даже morrean и mallachd не отличает, стыдоба подхолмная. Пррравильно! Хочешь, чтоб тебя не выбросили из ренессанса - нянчи чадо, а в прочем только пить и остаётся. И сиськами светить.
"Нянчи, чтобы не выбросили..."
Немайн, мило улыбаясь, выжгла наглую птицу до отсутствия пепла, оставив только плавающий в абсолютном ничто довольный оскал. Вороний.
"Впечатляет. Вот так и я бы не отказался, и выжигать, и скалиться после того, как выжгли. А сиськи..."
- Главное, что есть чем светить, - в этот раз богиня обошлась без попыток ввинтиться в объятья. Просто возникла перед ним, да так близко, что слова щекотали губы. - Умеешь - и ладно.
- Папе пожалуюсь, - вредно заявил Раймон. - Как семейный человек и вот это всё ваше гаэльское. Это где ж такие няньки виданы, да и я, кажется, из того возраста вышел. Но, кстати...
Горячее дыхание богини упорно пыталось пробудить какую-то мысль. Что-то о воронах, нет... поймав идею, Раймон довольно прищёлкнул пальцами.
- Точно! Даже о стандартных методиках забыл с этим всем.
Искра нырнула в саркофаг, и внутри полыхнуло, как в печи. Кости горели, обращаясь в пепел, смешиваясь с неохотно текущей солью. Если уж гулять, так гулять.
- А отвар она просто в таверне нашла, - пожаловалось отсутствие мелкой вороны и снова улыбнулось. - Сама и варить-то не умеет!
- Кыш, - Раймон отмахнулся от не-призрака, снова поворачиваясь к Немайн. - Если уж бить котов, ты не могла бы помочь добраться туда побыстрее? И ещё, потом нам наверняка потребуются лошади - бога с два я дотащу до места, где их оставили, таща на себе Роба и бруху... даже одного Роба-то вряд ли, прежде чем все олени попросыпаются.
"Станет ли от взаимного мордобития хоть мир лучше?"
Раймон покатал эту мысль в голове и пожал плечами. Для разнообразия на это было совершенно плевать.

[Spectre28 >>>]

Роберт Бойд

5 мая 1535 г. Билберри, лес, комары.

- Цезарь не бегает от войны, но и не просится на войну, - Роб пожимает плечами. В кабинете Верховного тепло, сумрачно и пахнет травами.- А ведет столько войн, на сколько сейчас хватает легионов. Сейчас меня хватит разве что на занудную лекцию о тактике, совершенно не применимую к ситуации. Может ли некромаг подчинить себе бруху, одержимую леди Элизабет Грейсток, Руп? Как именно она, будучи бестелесным духом, умудрилась одержать бруху? Что со всем этим делать?
- Я думаю, Роб. Не торопи. Как оно, замужем?
- Как в той потешке: женатый боевой маг ищет любви, ласки, понимания и чего-нибудь пожрать. Ну ладно, пожрать дают.

Что такое охота, если не стремление одной души найти другую душу и полностью подчинить своей власти через смерть? Всякий в мире желал догнать, поймать и разорвать - даже зайцы. Особенно они, ибо кто еще мог так коварно и жестоко уничтожать беззащитную траву?
Роб беспечно почесал щёку, мимоходом подумав, что напрасно побрился вчера. Под щетиной хотя бы не было видно комариных укусов, которыми зловредные насекомые испятнали едва ли не всё лицо. Но, может быть, комары были вовсе не виноваты, а зуд вызывали те декокты, которыми брат Филин накачивал Роба всё утро? Так или иначе, но Робу было весело, жарко и беззаботно.
- Ветер с моря дул, ветер с моря дул...
Переделка была нелепой. Следовало петь длинно, заунывно, с тщанием выговаривая "bidh a ’ghaoth a’ gal sgòthan fiadhaich le", но зачем, если можно весело и задорно горланить на весь лес, что видно не судьба, видно не судьба, видно нет любви, видно нет любви. И особенно громко о том, как некий Ты посмеялся над некой Мной. Имена были странные, смешные и явно не христианские. Из чего можно было сделать вывод, что Филин знает толк в настойках, особенно - в вербенно-полынной. Не стоило столько пить, нужно было есть. И петь. Роб прислушался к мыслям и кивнул сам себе. Мысли звучали верно, в согласии с настроением. Жужжали, как те комары, чертовы кровопийцы. Ну вот какое из него украшение шатра, если эти твари крылатые грызут немилосердно?! Правильно, пятнистое. А неистовая хотела полосатого котика. Но не расчесываться же теперь до полосок?

[Leomhann >>>]

- Да чтоб её сожрали все порождения Мрака! Кто этих брух вообще придумал?
- Испанцы, кажется.
- Всегда знал, что от них одни проблемы. То королевы бесплодные, то брухи вот.

- Как упоительны в Суррее вечера - любовь, лесавки и закаты, переулки...
Одна вдовушка из этого самого Суррея называла мягкий, вкрадчивый баритон Роба драматическим. Утверждала, что его голос вызывает трепетание во всем теле - от пяток до макушки. По чести сказать, чтоб вдовушка затрепетала, хватало малости. Но если женщинам нравилось, как Роб голосит незамысловатые песенки, то почему б их не голосить? В лесу под Билберри вполне могли обитать женщины - вдовые и не очень. О том, откуда бы бабам взяться в весеннем лесу, полном тварей, и что за такие мысли сделает со своим шотландским кобелиной Бадб, Робу думать не хотелось. Потому что нельзя, - нельзя! - потому что нельзя... Потому что нельзя полировать освященным вином настойку из листьев осины! Господи Всеблагой, да что они только не пили! Даже к лютикам приложились, и к мяте. Последней Роб сейчас и дышал на осточертевших комаров. Не зря же говорят - свежее дыхание упрощает понимание. К сожалению, у кровососов мозга не было, и согласия достичь не удалось.

- Чтоб ты понимал, Роб, белый единорог означает духовную жизненную силу, свет мудрой жизни, особый "женский фаллос", не материальный, но духовный. Ибо... Хм. А вот когда тебя кто-то кусает, что происходит?
- Светом мудрой жизни не осеняет, если ты об этом. Особенно, когда кусает единорог.

"А ты это что, покусываться брухами собрался, что ли? - подозрительно поинтересовалась Бадб. - Столько декоктов и прочей отравы. Вот когда за упырями-мужиками - так небось не готовился, как за упыребабой. Упыреледи. За брухобабой, короче. Ещё и с Раймоном. Вот стоило у него жену украсть, так тут же по брухам".
- А я нашел другую, хоть не люблю, но - целую, - упыребрухи, брухоледи, а если по гримуарному, научно, то вампир исключительно женского пола, в которого после смерти превращается женщина, занимавшаяся при жизни колдовством. Убить бруху невозможно, нет таких способов, хоть вбивай ей куда угодно осиновые колья — не поможет, если только они не сравнимы размером с тележной оглоблей. Запах чеснока ей неприятен - как очередное нарушение этикета. Священные символы для неё — лишь забавные предметы народного промысла. Свет солнца она переносит хорошо, хотя предпочитает ночную тьму. В общем, почти всеми представлениями о вампире в случае брухи можно было разве что подтереть задницу. Гримуары вообще советовали осторожности и молитву, именно поэтому Роб согласно хмыкнул словам жёнушки и заголосил еще громче. - Юный некромант, мальчик молодой, все хотят повоскрешать с тобой...

[Spectre28 >>>]

- А если это вот так смешать? Чеснок, мята, святая вода, полынь. Немного терновника с Голгофы. Осина.
- Если... кха... ты хочешь меня отравить, так и скажи. Ух, мерзкая херня!

Лес, тем временем, согласно похрустывал ветками под ногами, посвистывал птицами, покапывал каплями росы. Он, наверное, попискивал бы мышами и пощелкивал белками, но Роб не слышал ни тех, ни других - а жаль. Мыши - мягкие, теплые, послушные. Серые. Белки - тоже, но рыжие и чёрные. Роб даже зажмурился от удовольствия, представив большую, размером с него самого, шубу из живых мышей. Наверное, комарам она бы тоже понравилась: разнообразие вкусных мышей лучше, чем один и тот же старый поддатый магистр. К тому же, мыши почти наверняка бы глушили обостренный слух, не позволяя улавливать подозрительное шуршание то сверху, то слева, то чуть впереди.
- Сегодня, - сообщил шуршанию Роб, - святая Церковь празднует память святой мученицы принцессы Урсулы Кельнской.
Память принцессы, замученной гуннами, праздновалась двадцать первого октября, но право, какие это были мелочи по сравнению с женщиной, соблаговолившей-таки выйти из-за приземистого дубка.
Пышная - такие некогда нравились Раймону - сдобно-белокожая, чернокосая и черноокая, закутанная в живописно подоткнутые прозрачные ткани. При взгляде на неё вспоминались жирные сливки, козий сыр и почему-то свиное сало. Словом, всё то, с чем Роб никогда бы не сравнил красивую женщину.

- Какая дрянь...
- Пей. Идея дурацкая, согласен. Но как еще отравить вампира, если не кровью? Хочешь еще мяты?
- Дерьмо мятой не испортить.

В сущности, никто не мог точно сказать, что это за тварь - бруха. То ли от того, что упырицы были штучным товаром, то ли от нежелания братьев-исследователей выстраиваться в очередь и изучать, изучать, изучать... Испанские asesino de monstruos утверждали, будто она по ночам способна превращаться в призрачную птицу, чтобы нападать на людей и высасывать из них кровь. Сейчас она не была похожа на птицу - обычная еврейка из богатой семьи, разве что развратно одетая. Роб лениво повёл плечами, сбрасывая с себя личину огромного, неповоротливого уровня, и вежливо поклонился.
- Госпожа, - голос звучал самоуверенно, расслабленно и самую толику нетрезво. - Значит, это вы меня желали... видеть?
За лихой, мальчишеской улыбкой юнца, уверенного в том, что его хотят все женщины мира, а те, которые не хотят - попросту дуры, Роб припрятал страх и трепет. Впрочем, дама и сама их почуяла, дёрнув носом и ехидно рассмеявшись.
- А вы insolente, магистр, - сообщила она, демонстрируя помимо клыков еще и осведомленность о том, кто её собеседник. - Вы любите играть в салки?
- Боюсь, госпожа, я слишком стар для таких preludio.

[Leomhann >>>]

- Она создательница и разрушительни­ца. Она сотворила время со всеми его циклами возрастания, спада и унич­тожения и является причиной и измерителем времени. Она — подательница жизни и пожирательница мёртвых, плодородное чрево и могила, в которую тело помещается, когда смертная жизнь завершилась.
- Впечатляет, Роб. А что ты там про могилу?

Теперь комары не кусались - не могли догнать. Роб мчался сквозь лес, позволяя веткам хлестать по щекам, цепляться за рубашку и рвать её, оголяя тело. Бруха счастливо смеялась сзади, благо, что оказалась слишком глупа, чтоб понять - магистр, женатый на богине, подобным образом развлекается хоть и не часто, но с завидным постоянством. Впрочем, ни Роб, ни Циркон совокупно не думали, что умение подыгрывать Бадб может пригодиться в охоте на бруху. Или в охоте брухи на михаилита, что в целом было одним и тем же.
- Куда же вы? - Бруха оказалась как раз на дороге, и, разумеется, даже с дыхания не сбилась, хотя могла бы, чисто из вежливости. - Там ведь одни деревья и кусты. И как же без preludio? Разве рыцарь приступает сразу к piatto principale? Это вредно для желудка и, наконец, просто невежливо по отношению к даме, а то и не к одной.
- Туда, - Роб ткнул пальцем в сторону Билберри. Указательным, хотя очень хотелось средним. - Рад был знакомству, заходите вчера.
Вопреки словам и голодному взгляду собеседницы, побуждающим здравое желание продолжить упоительное, героическое бегство, он медленно провёл по свежей царапине на скуле и задумчиво облизал палец, пробуя собственную кровь. Вышло совершенно нецеломудренно, но и жест был подсмотрен у одной из трактирных шлюх.
- Рыцарю крайне интересно, - сообщил он, - почему дама полагает его готовым к подобным... игрищам? Ничего особого, уверяю вас. Обычный престарелый и не слишком здоровый михаилит.

- Яд хобий? Кровь лесавки? Жабдарова слюна? Сорок три тома бестиария, и ни одна тварь бруху не сожрала!
- Хм, Руп, а вот эта тварь всегда на этой странице была? Надо же... Ллос. Дурацкое название и на вид - паук пауком. К слову, если Бадб придется меня исцелять, будешь объясняться с ней сам.

[Spectre28 >>>]

- А морда на диво молодая, для престарелого, - заметила бруха, тоже облизнувшись. - Кто бы мог подумать, что магистры стареют как хорошее вино - чем больше лет, тем ярче, привлекательнее, богаче ароматом. У вас в ордене все такие?
"Он ещё и с брухами заигрывает. Вот кобелина шотландский. К слову, помнишь, как сестричка однажды прыжок подправила? Я, наверное, тоже так смогу. Правда, один раз, потому что на второй эта бруха заигрывать будет уже со мной".
"Ладно, Роб, яйца в кулак".
Улыбка предназначалась скорее Бадб, но отвечать ни ей, ни брухе Роб не спешил. В конце концов, должна быть в рыцаре какая-то загадка. Тайна. Которая, как известно, только делает вкуснее.
- Ну что вы, прекрасная госпожа, - совершенно правдиво сообщил он, - я такой один. Единственный, неповторимый и несравненный. Хм, если подумать, я вообще редкий. Можно сказать, даже вымирающий. И очень, очень скромный.
В целом, у Роба существовала гипотеза о существовании брух. Гипотеза тоже была плодом пьянки с Рупом... братом Филином и выглядела достаточно бредово, чтобы походить на правду. Роб полагал, что бруха - попросту диббук. Не то, чтобы за свои полсотни лет он встречал много диббуков. По совести сказать, он не видел ни одного.
Зато много читал. Диббук - душа умершего человека, не отличавшегося добротой. В своей естественной форме диббуки представляют из себя полупрозрачных, летающих медуз, волочащих за собой длинные нити. Однако они редко путешествуют таким образом. Вместо этого, тварь овладевает первым подходящим, найденным трупом, пробуждая тело от смерти, чтобы затем потакать своим отвратительным порокам. Обычно они изгоняются цадиком и десятью другими членами еврейской общины, которые при этом одеты в погребальные рубашки. При процедуре изгнания сжигают нард, ладан, камфору, сандал, мирру, читают молитвы и трубят в шофар. Вот только у Роба на момент не было шофара, а воплощение цадика и всей остальной еврейской общины, заманившее его сюда, развлекалось на кладбище. Зато нарда, ладана и прочих пряностей было в избытке - но внутри.

- Молодость как плен, Руп. Он не умеет, не хочет переступать через свой нрав. Даже Эмма не сдерживала его в последние дни.
- Никогда не понимал. Почему именно - Раймон? Мрачный трикстер на грани безумия, непослушный, торопливый.
- Именно поэтому. Он - вылитый я. Ну... тогда, у истоков времен. Не гляди так, мне пришлось признать, что тогда тоже был я.

[Leomhann >>>]

- И вообще, госпожа, почему морда-то?
- Потому что наглый, - просветил диббук и одарил его печальным взглядом из-под пушистых ресниц. Повёл плечиком, и платье соскользнуло ниже, открыв ещё полоску белоснежной кожи. - Зубы заговариваете, бегаете туда-сюда, волков пугаете совершенно возмутительным образом. Не лучше ли проводить даму домой, как подобает магистру? Выглядите провожальщиком опытным, почтенным, ароматным, а даме одной идти далеко, через лес. А вдруг разбойники? Или волки? Страшно! Особенно волки, в последние ночи совсем наглые стали, ходят везде, чисто gallos.
"Если бруха тебя трахнет, то взрослеть заново будешь, - меланхолично пообещала Бадб. - Из пелёнок".
"Годится. Заодно и Раймона так же. Грёбаный tolla-thone".
Роб улыбнулся со всей доступной ему обольстительностью. На лице шотландского побережника это смотрелось, должно быть, не слишком маняще. Скорее, будто Роб собирается бруху ограбить. Но Бадб нравилось, а остальное было не важно. Разве что провожать сомнительного качества нежить в особняк, где бруха себя чувствует дома, не хотелось вовсе. Насидевшийся в башне Циркон решительно протестовал против таких авантюр, да еще и бесплатных.
- Заманчивое предложение, госпожа, - от улыбки кровь из царапин засочилась сильнее, но это было хорошо. - Даже жаль, что у михаилитов, как и у всяких проституток, есть правило не работать бесплатно. Особенно, если наглые петушары-волки. Скажем, магистр проводит вас домой, а вы отпустите его потом... после ужина... в резиденцию. Живым. В конце концов, мой непутёвый воспитанник так или иначе займёт моё кресло, другого-то претендента уже нет.
Что там Раймон наобещал этой даме, Роб достоверно не знал. Но дитятко так умильно бесилось при упоминании преемничества, что могло прикрываться только креслом. Пешка не худшая, хоть и не самая верная.

- Слушай, Руп, а если она и не в брухе вовсе? А в своих костях? Лежит там, водит бруху за веревочку.
- Медиумизм. Тогда... нужно позаботиться и об этом. Вот тебе кипарисово-коричный декокт. Пей.
- Это же афродизии!
- Как удачно, что ты женат, правда?

[Spectre28 >>>]

- По рукам? - Руку получилось протянуть в поклоне почти придворном. Роб скривился, будто поясница ныла от возраста, и невинно хлопнул ресницами. Почти так же невинно, как это делала Птичка.
Поцелуй, который он получил в ответ, был жарким и обещающим столь многое, что будь это жёнушка или просто обычная девчонка, Роб долетел бы до поместья если не на крыльях любви, то около того. Верхом, так сказать, на собственном. Но увы, нежить оставалась нежитью, и чтобы хоть как-то заставить себя проникнуться моментом, пришлось прижать её покрепче и припомнить обнажённую Бадб. Которая сейчас имела полное право обидеться и огреть чем-нибудь тяжелым. Что самое поганое, с этим чертовым поцелуем гасла приязнь к Раймону. Пофлиртовать с подавальщицей в трактире, подмигнуть хорошенькой девчонке на тракте, подать цветок миловидной фрейлине - всё это мог себе позволить женатый магистр, искренне привязанный к своей супруге. Целовать мёртвую бабу, сиречь - ремесло... Никто не видел сапожника, лобызающего сапоги, bark? Пообещав себе оторвать сыночку всё, до чего дотянется, Роб мягко отстранил бруху, ласково касаясь холодной белой щеки.
- О, какой шалун! Ведите же, магистр.
"Uighean ann an dòrn, Роб..."

- Я ей и говорю, что буду, мол, руки тебе целовать, как мальчишка, забыв о смене времён. То есть, не говорю - думаю. Но мысли же читает!
- Ты б лучше говорил, а то мало ли... Женщины, пусть даже богини - существа непостижимые. Почти как брухи, мать их всей вампирской братией.

В душной, пряно пахнущей духами, вином и сластями спальне Айме, Роб между поцелуями позволил стянуть с себя рубашку. Отчаянно чувствуя себя целкой на сеновале, как в последний бастион вцепился в штаны - "Еще рано, моя прелесть" - и увлёк бруху на греховно мягкую постель. Особняк он не запомнил совсем - только кошек у крыльца, о которых говорил Раймон. Покрытые трещинами статуи заставили Айме хмуриться и торопить события. С силой, достойной королевского гвардейца, она утащила Роба в это чувственно пахнущее фрезией место, полное алебастровых кувшинчиков, ярких ковров, расшитых подушек, тяжелых штор, стеклянных бус. Нагая, как в день, когда появилась на свет, бруха прижималась к нему, обнимала шею, притягивая к себе ближе. Покусывала и облизывала, заставляя прислушиваться к внезапной, резкой боли, к струйкам крови, стекающим из укусов. К каплям слюны, остающимся в ранках. Капля за каплей, и вот уже тело, привыкшее бороться со всякой заразой, какой была и нежить, вошло в первую фазу. Тело хотело поближе познакомиться.
- Вы так спешите, mo thruaighe, - томно и тихо заметил он, отстраняясь от объятий брухи под чувство тяжёлых и немного мстительных размышлений, которыми истекали его клейма илота. - Разве поспешность принесёт усладу? Возраст - как крепкий виски из погребов Ангуса Дугласа, его надо смаковать вдумчиво и медленно.
Подкрепляя свою мысль, Роб дотянулся до кубка со сладким вином и пригубил его.

[Leomhann >>>]

‌‌‌‌- Рисково, - теперь Руп пожимает плечами, прикладываясь к бутылке, и Роб понимает, что Верховный очень похож на него самого. Не зря говорят, что германцы и гэлы - родичи. - Слишком много "если". Если в гробнице не она, если охламон не справится, если не успеет. Если соли не найдет. Если последствия. Если это не де Манвиль.
- Если Грейсток или кто он там. Не люблю вашу братию, Руп, а эти они, как ни крути, некромаги.

"Яблони на Авалоне нужно выкопать, - без всякой связи с происходящим, отстраненно, следом за утекающей в бруху жизнью, подумал Роб. - Сколько их там теперь осталось-то? Вот все и выкопать. И посадить в холмах у Вест-Килбрайт. Хорошо будет! Цветут, листьями шумят, в них птички поют. Миру иногда нужно немного чуда. А бравым солдатам - полезного для духа и тела труда на земле".
Внезапно накинувшаяся грызть и пить нежить делала это с той же страстью, с которой целовала до этого. Мысли путались и сбивались на дрожь руки, в которой был кубок, из которого Роб отпивал вино, которое...
"Mo chreach".
И тут бруха взбесилась окончательно. Она вздрогнула, взревела на два голоса, вцепилась в плечо, выдрав приличный кусок. И - схватившись за горло, оцепенела.

Изрядно поддатый, но трезвый как стекло Руп задумчиво плещет настойки в огонь. Огонь злится, раскрашивается в разные цвета.
- Я вот что думаю, брат мой, - наконец сообщает он, - надо сделать так, как требует твоя жена-богиня. То, что является подателем жизни, станет и разрушителем. Вот только тебе придется соблазнить эту бруху, заставить укусить. Отдать кровь. Врубаешься?

- Ну наконец-то. Mo leannan, плетёнку сюда!
Сверху рухнула кольчужная сеть, которую Бадб заговорила так же, как и кольчугу. Преодолевая страшную слабость, Роб бережно спеленал бруху сначала в кольчугу, а потом в простыни. И дал себе ровно пару вздохов на отдохнуть. Когда планируешь отравить кого-то собой, кровь становится жидкой, течет быстро, а сворачивается плохо. Сейчас нужно было бы перевязаться, позвать жёнушку и восполнить силы... Но оскорблять Викку после почти измены с нежитью не хотелось.
Тяжело вздохнув, он взвалил на плечо сверток с Элизабет Грейсток и, пошатываясь, поковылял к выходу. В ушах навязчиво звучали строки песни.

Послушай, как ветер шумит.
Это плач малолетних сирот.
Мать детей с того света зовет.
Послушай, как ветер шумит.
(с) Listen to the wind

[Spectre28 >>>]

7 мая 1535 г. Форрест-хилл. Резиденция.

В хаммаме не хватало одалисок. Стройных, нежных, приятных телу и глазу. Чтобы весело плескались, смеялись, играли на сазе и флейте, танцевали, лакомились фруктами. Роб вздохнул, откидываясь на борт бассейна, в котором отмокал уже добрые два часа. Одалисок не было. Было густое красное вино с рябиной, чтобы восполнить кровопотерю. В изобилии имелись мысли.
Во-первых, почти изнасиловавшись брухой, Роб донасиловал себя королём и теперь чувствовал себя грязной шлюхой после роты наемников, отымевших во все отверстия. То, что Викка - "подумать только, он называет её Бэби!" - поддерживала в старом Гарри юношескую резвость - "и она ему еще ничего не оторвала за это!" - что утоляет боль - "А меня за Мэг кустами била!" - было хорошо и правильно. Довольный самодур - сговорчивый самодур, и вероятно нельзя пользоваться таким влиянием жены на короля, но как еще получить желаемое? Орденскую инквизицию, финансы, Ричарда Фицалана, чтоб ему Тауэр через задницу вышел? За Фицаланом Роб к королю и пошел, но верный своей привычке осторожно нащупывать дно в мути воды, вовремя умолчал об этом. Зато все эти два часа, что Роб мечтал об одалисках, во дворце находился Филин самолично, и можно было быть уверенным, что уж Руп-то проследит, чтоб правила для инквизиции были написаны так, как это нужно.
Во-вторых, не давала покоя мысль об обещанной королевской охоте на тварей. Хотелось как-то совместить короля и поход за Эммой, тем паче что бруха - вылитая ведьма. Сомнения вызывал цвет волос нынешней оболочки Элизабет Грейсток. Королева тоже была брюнеткой, и Роб был готов поставить ломаный пенни против драного сапога, что ведьму старый Гарри желает уличить в ней.
"Интересно, если я назову её Бэби, что она мне сломает?"
В-третьих, Бадб обиделась. На обиду жёнушка имела полное право. Более того, Роб сам на себя был обижен. Однако, скорая на расправу богиня затаилась и даже слова поперек не сказала. А это не предвещало ничего хорошего. Чем дольше откладывалось возмездие, тем больше становилось шансов, что Бадб не остановят ни аргументы необходимости, ни признание вины, ни даже то, что бруха - это ремесло.
Филин самолично собирал все необходимые для исследований жидкости и упаковывал тварь в специальный саркофаг из камня с Голгофы, расписанный согласно Каббале. Теперь та, что отзывалась на имя Айме, билась в этом каменном узилище, силясь порвать путы, выла и рычала. К ней водили мальчишек и те слушали пояснения наставника со страхом и восторгом. Когда нежить понадобится - её заткнут декоктом, над которым уже работали монахи. Ничего личного, никакого сожаления - только работа.
От мыслей легче не становилось. Роб выдохнул, погружаясь с головой в прозрачную воду и глянул наверх. Сквозь рябь слабо различалась ухмылка сатира, нарисованного на потолке. Мерзкое чувство - измена, пусть даже оправданная необходимостью. Но разве сам Роб смог бы простить Бадб, переспи она с королем ради спасения Фицалана? Пусть даже между ним и брухой были только объятия и поцелуи, ощущалось это будто принудили предать Викку. Пожалуй, бушуй она, швыряй острое, тяжелое и самого Роба, прибегни она к кнуту - как бывало некогда! - Робу бы стало легче. Подрались, примирились - можно жить дальше. Покаяние, ожидание возмездия, будто Бадб была сродни христианскому богу, оказались тяжелее и страшнее.

[Leomhann >>>]

"Жертву ей принести, что ли?.."
- Забыла сказать: я согласна, что работа не всегда должна быть приятной. Необходимость порой - совершенная необходимость, ничего не поделаешь, верно?
Бадб явилась с мёдом. Мёд, как это у неё водилось с недавних пор, был густо намазан на ломоть хлеба. Тягучие капли стекали в воду, размываясь желтоватой дымкой. Роб, всплывший за мгновение до явления богини своему супругу, сглотнул. При всей ненависти к липким сластям, обескровленный организм решил, что немедленно хочет добрый кусок этого хлеба, и даже обнаженность Бадб отошла в сторону.
- Неверно, mo leannan. Необходимостью хорошо оправдываться, когда есть в этом потребность. А мне - стыдно и противно. Значит, что-то можно было поделать. Не сделал. От этого еще более противно и стыдно. Настолько, что сам готов принести тебе кнут. Или розги. Или... побрить налысо Раймона.
- Нет, нет и нет.
Бадб погрозила пальцем, откусила ещё кусок хлеба и с явным удовольствием проглотила. Дальше творилось вовсе невообразимое. Бадб отламывала истекающие мёдом кусочки, и с рук, как птенца, кормила. Хлеб был ароматным, свежим, мёд - сладким, вино - крепким, но и то, и другое, и третье - увы! - оказалось мороком. Потому что не насыщали совершенно. Роб попытался перехватить кубок, больно получил по рукам и заставил себя расслабиться. Если не можешь ничего сделать - получай удовольствие.
- Конечно, все три предложения - очень искусительны, - меж тем вещала жёнушка, - почти под стать новым союзничкам. Но эти методы устарели, по новым правилам рыцарей таким не бьют, а мы - богиня современная и развитая, поэтому так делать не будем. Несмотря на искусительность. А что будем? Хм...
"Мы?!"
Попытка обнять тоже не увенчалась успехом. Хоть современная и развитая богиня и не била рыцарей кнутами, розгами и лысыми Раймонами, своим рукам она волю давала со знанием дела. Возможно, даже по новым правилам.
- Не делайте, - признал тактическое поражение Роб. - Позволь узнать, это "хм" вы сейчас всей своей божественной кодлой обдумываете или только твоими воплощениями?
"Какого чёрта - мы?!"
Подзатыльник, медным колоколом зазвеневший в ушах, тоже был отвешен вполне развито и правильно. При этом Бадб умудрилась засунуть в Роба большой кус хлеба, размазав мёд по трехдневной небритости, будто не был иллюзией.
- По лесам набегаются, песен нагорланятся так, что даже мёд едят, ну чисто бард, - умилённо проговорила Бадб, не давая времени на ехидное "а теперь облизывай". - А мы, как госпожа и рабовладелица...
Шрам - память о первом когтелапе - исчез, будто его корова языком слизала. Зато рыжее, голое воплощение безмыслия медленно, острым ноготком вывело вместо него "Le Badb ann an gaol gu bràth", вплетая эту любовную клятву в красивую вязь. Добавляя к старым оковам новый поводок.
- Спасибо, что тавро на задницу не поставила, как породистому жеребцу, - пробурчал Роб, одновременно пытаясь смыть с себя несуществующий мёд, стараясь не морщиться от боли и отвлечься от мысли, что неистовая обнажена, находится в доступной и весьма соблазнительной близости. - Довольна?
- Ох, - промурлыкала Бадб, любуясь новой татуировкой, - такой взрослый, матёрый, опытный рыцарь, лэрд, магистр, зверятник, а не знает, что кобелинам шотландским тавро ставят не на заднице, а... но нет, нет, современная, хорошо воспитанная bhean bheag ТАК мужей не калечит. А то обидно получится и как-то даже стыдно, особенно ночами. Она только заботится. Кормит, украшает и помогает умыться. Вот...
Вода внезапно и весьма подло стала холодной, до плавающих льдинок и отсутствия каких-либо намерений.
- Окончательно сбрендила, шальная? - Ласково и лениво поинтересовался Роб, стряхивая неистовую с себя и отплывая подальше. - Чего бесишься? Мёда переела? Думаешь - если мысли вообще посещают ваше сумасбродство, о великая богиня и моя госпожа, - я наслаждался этой нежитью? Зараза бешеная...
Тёплый воздух над ледяной водой стремительно густел, собираясь в небольшую, сердитую тучку, которая ворчала и посвёркивала зарницами в такт злости Роба.
- Ага, а я-то уже думала, что придётся переименовывать в святого великомученика Роберта, - удовлетворённо заметила Бадб, откидываясь на край бассейна. - Но нет, всё тот же псих. А ты - кыш, кыш отсюда.

[Spectre28 >>>]

Облачко послушно отплыло к стене и немного её обуглило. Бадб же, посерьезнев, наклонилась вперёд.
- Скажи, раз уж изволишь беситься, на кой тебе это всё? Мы, я, мы-я и то, что это включает, окружает и прочая философия. Ну, правда? Без этой вашей модной логики, которой отговорился в прошлый раз, а по-настоящему, от души?
- Возраст, - сочувственно покивал Роб, выбираясь из бассейна и заворачиваясь в простыню. Грубая ткань зацепила новую татуировку и она засаднила, хоть и уже зарубцевалась. Видимо, так болела неволя. - Понимаю и разделяю, старушка моя. Порой сам забываю простые вещи. Зачем оно мне, когда ты преследовала, уговаривала, заманивала, угрожала, била о меня посуду, устраняла моих женщин, покупала за Вихря? Проклятье, я забыл, что обещал выбросить все камни... Ну давай поговорим. Объясняю на пальцах, собери остатки мыслей, пока совсем не разбежались. Primo - я уже однажды тебе всё сказал. Tha gràdh. Если что-то изменится - сообщу дополнительно. Письменно. В трех экземплярах. Один вообще в камне выбью. Чтоб твою дурь увековечить. Бэби.
Secundo. Роб считал себя человеком глубоко верующим. В самом деле, сложно не уверовать, если ты - знаешь. Знаешь о несовершенстве бога - любого, но все равно продолжаешь служить, преподнося всего себя на алтарь. А божество - возвращает любовь и принятие, и не стыдно раскрыть и тело, и помыслы. И хочется продолжать служить, стремясь к большему. Бадб, если отбросить, что они не чужие, как неистовая некогда изволила заметить, была таким божеством, да простит Господь. Её хотелось возвеличивать и возносить, какой бы сумасбродной, сбрендившей дурочкой она не была. Потому что - кто без греха? В конце концов, Иегова жёг города и требовал приношения сыновей, а Элохим выпнули беззащитных Адама и Еву из Рая. Христианские боги тоже были теми еще... неистовыми.
Tertio. Приязнь и благодарность были не худшей основой для брака. Бадб помиловала его, подарив детство и семью. Берегла на тракте, незаметно, исподволь. Роб - подкармливал её случайными жертвами, наблюдая издали. Что поделать, если два нечужих человека, один из которых - богиня, долго не могли снова сойтись? Конечно, Викка не была воплощением супружества. Скорее горькой долей, наважденьем, бездной, сжигающим огнём. Привкусом крови в брачном кубке. И Робу, которому порой хотелось, чтобы его попросту обняли, не хватало сердечности. Да что там говорить, всего не хватало. Хотелось разговоров, семейных перебранок, посиделок у камина, смеха...
Зависть - плохое чувство, но Роб порой завидовал Раймону, глядя, как Эмма приглаживает ему вихор. Но просить у гордого чернокрылого ворона стать домашней курицей было неправильно. Противоречило secundo, обесцвечивало и обесценивало божественную сущность. В конце концов, в один прекрасный, но очень одинокий вечер пришлось признать, что если кем-то дорожишь, то принимать его нужно ad finem. Не пытаясь изменить, перекроить и перевоспитать. Стоило прожить полвека, чтобы избавиться от юношеских заблуждений и просто пытаться наслаждаться жизнью. И гордиться своей рыжей, несносной женой-богиней, которая сегодня вознамерилась довести до белого каления.
Роб мгновение подумал и швырнул в неистовую яблоко, что сиротливо лежало на краю бассейна.
- Это я-то псих, придурочная? Я эту бруху даже не трахнул, чтоб дать повод к таким разговорам. Какого рожна тебе не хватает? На кой тебе я вообще? Любовник - ну так это сомнительно. Мужиков на белом свете хватает, у меня не гранёный, да и возраст не тот. Полководца я еще могу понять, хотя сколько тех полков осталось? Ренессанс может твой любимый Фицалан двигать, даже лучше, чем я.
- Ты меня измучила, - я ей сказал,
Истомила, - я ей сказал.
О аллах, она мне сказала,
Так мучь же и ты меня!
Бадб взяла из воздуха брошенное яблоко, так до неё и не долетевшее, с хрустом разломила надвое.
- Бобби и Бэби - гроза королевских балов... - одна половинка полетела обратно, а вторую Бадб с видимым удовольствием надкусила. Слизнула сок с губ, проглотила ещё кусочек и тыкнула остатками в Роба: - Вот скажи мне, а есть разница, если соединить половинки от одного яблока, или от разных?
- Разумеется, моя Бадб. Другие меня бесят больше. Одну даже убил недавно, если помнишь.
Когда богиня Дану творила сущее, она вырастила яблоню, и разбросала плоды по всему свету. Яблоки падали на камни, ломались пополам, люди и боги подбирали их. Счастье тому, чьи половинки совпали. Чаще не совпадали, что приводило к мучениям, поискам и метаниям. Так люди и жили - пытаясь отыскать свою, но каждый раз находя чужую. Роб подбросил на ладони яблоко. И глянул на жёнушку, успокаиваясь. Однажды повстречавшись на перекрёстке времён, жара и стужа сложили половинки незрелого плода и поняли, что они совпадают. Подходят, как ключ к замку. Однажды расставшись на этом же перекрёстке, они не потеряли половинок, пронесли через лесные пожары и вьюги, чтобы снова, случайно соединить их и обнаружить зрелый, сочный плод.
- Я - голос тростника! Я, право был бы рад,
Как соловей, сладчайших песен звуки
Тебе дарить сто тысяч лун подряд.
Когда душа, сгорая от разлуки,
Как мотылек, в огне надежд дрожит,
Не стоит удивляться этой муке.

[Leomhann >>>]

Часом позже.

Песочные часы - память о Томе-Ясене - "Пап, смотри какую хрень я тебе на стол добыл" - глухо поблёскивали в отблесках камина. В своём кабинете Роб бывал нечасто, но всегда находил в нём воспоминания. А сейчас - ещё и изменения. Исчез со стола портрет Розали, вместо него появилась другая миниатюра. Бадб Маргарет Колхаун-Бойд, в зеленом старинном платье, с тартаном Колхаунов через плечо стояла на фоне холмов Портенкросса, готовясь вытащить меч. Рыжие локоны вились по ветру, глаза сияли, и следовало признать - неистовая вышла на портрете, как живая. Казалось, сейчас шагнет на стол и примется разгуливать по нему. Роб усмехнулся и потёр новую татуировку. Та, ожидаемо, никуда не исчезла и, в общем-то, не мешала: одной больше или меньше - не важно. Разве что бесила своей спонтанностью.
Вздохнув, он выудил из кипы прошений самое грязное и вчитался.
"А ведь какая была тихая округа! Даже домовые — и те редко отливали бабам в крынки с молоком. И вот, поди ж ты, под самым боком какая–то дрянь. Но заплатить — не заплачу. Фондов нету. На награды–то", - писал некий староста из деревушки под Чингфордом. Люди вообще любили выдумывать чудовищ. Тогда они сами себе казались не столь страшными. Греховными. Бесчеловечными. Напиваясь до соплей, обманывая, воруя, насилуя, они искренне думают, что самое страшное на свете - несчастный хухлик, прибившийся к деревне. Тогда им становится легче и проще жить. Самой большой проблемой было то, что люди жили в мире, где сказанное и подуманное могло воплотиться. Отсюда появлялись призраки, обретали облик пакостные фэа и множились преступления. И если с последним Роб ничего сделать не мог - не законник, то к первым вполне мог найти подход. Даже жаль, что фондов у этого старосты не было.
"А вот ежели бы давеча мы нонеча еёшнего да евошнего бесперечь вередили, - это письмо Роб вовсе отложил. Если зайдёт Раймон - пусть читает, продирается сквозь словоблудие кметов, наворотивших своих "выкамуривать", "разманить" и "сухоты".
Его собственная, Роба, сухота по имени Бадб порой задавала вопросы, совершенно не располагающие к работе. Сейчас, в тишине кабинета, не злясь и не торопясь, Роб мог подумать о случившемся разговоре.
Ему и в самом деле до сих пор было противно и стыдно. Будучи чадолюбивым, он полагал своей обязанностью помогать воспитанникам, и особенно - беспутному Раймону. Но обязанность и необходимость не смывали мерзости ласк и поцелуев с нежитью. Даже выволочка от Бадб не спасала. Особенно, в контексте её вопросов. Мы, я, мы-я, подумать только.
Говорить о чувства и отношениях всегда было сложно. Допустим, любишь ты кого-то. Не важно, как - родительски, страстно, невинно, как супруг или как еду. Но как описать это? Все знают, что такое - мать его - яблоко, какой у него вкус и запах, но попробуй дать определение яблоку!.. Вмиг рехнёшься.
Как избежать пафоса, избитых фраз, чтобы сказать: "Хотел бы бежать с тобой от весенней грозы под усыпанную цветами сирень, а летом собирать ягоды и купаться в реке. Осенью вместе варить варенье и заклеивать окна от холода. Зимой — помогать пережить насморк и долгие вечера. Мне не хватает одной жизни, чтобы любить тебя". И самое главное - как заставить поверить в это богиню, читающую мысли? И нужно ли? Потому что тогда придётся признаться - больше всего на свете Роб хотел простой михаилитской жизни, а после - покоя призрачной стражи в стенах резиденции.
Ему нравилось мёрзнуть на тракте, выслеживая тварей в дождь и вьюгу, носиться между тюрьмами, вытаскивая из них за уши непутёвых орденцев. Нравились ночёвки у костра, с теплой Девоной под боком. Он получал скромное удовольствие, когда получалось что-то выторговать для Ордена у властей. Ему хотелось возвращаться в свою комнату под самой крышей. А еще ему хотелось иметь теплый, уютный дом, выводок детей и внуков. Собственное скромное надгробие, обязательно - с белыми цветами. И при этом совершенно не хотелось быть ни генералом, ни илотом, ни движителем Ренессанса.

[Spectre28 >>>]

Но всё это приходилось принимать. Во имя Бадб. И во имя спокойствия и довольства жены.
Генерал - пусть и командовать было почти некем - уже однажды бросил полки истаивать, забыв о том, что эти люди тоже хотят жить. Ярко, вкусно, своими домами и семьями. Отринуть генерала - снова бросить их.
Рисунки на запястьях, клейма илота, из свидетельства несвободы уже полгода как стали символом привилегий. Упроси Роб Викку снять их, она бы не отказала. Но такой поступок показал бы, что даже муж этой богини отвергает её волю. Хотя должен гордиться.
И право, неистовой в самом деле порой нужно быть госпожой, а не супругой. По крайней мере, что делать, когда тебя гоняют от того дуба и до обеда, Роб знал. А вот, когда женщина его пилит - не любил. Иоанн Златоуст говорил, что любить есть дело мужей, а уступать – дело жен. Поэтому, если каждый будет исполнять свой долг, то всё будет крепко; видя себя любимою, жена бывает дружелюбна, а встречая повиновение, муж бывает кроток. Кроткая неистовая была нонсенсом. К тому же, Роба в этот брак никто не тащил. Он сам навязал его, сам и должен был теперь оберегать, защищать, носить на руках, гордиться и терпеть.
"Агромадное страховидло с зубишшами вот отседова и доседова, сожрамши и покалечимши жуткую уймищу, а как стали его ловить, так он летаить, хохочить и шиши кажить!», - от смешка удержаться было сложно. Роб скомкал эту бумажку и швырнул в камин. Не долетела, а ветром подгонять было лень. Пожалуй, лучше было бросить всех этих страховидл на жальниках и славно подремать в кресле у камина. Быть может, во сне получится пережить и стыд, и отвращение.

[Leomhann >>>]

Ричард Фицалан

5 мая 1535 г., Лондон.

Бывший кабинет леди Леони, а нынче его, диков, был убран с роскошью; около стен стояли шкафы с книгами, камином было широкое зеркало; пол обит зеленым сукном и устлан коврами. Старинный тяжелый стол из ореха, украшенный резным гербом Греев, стоял под окном, оставляя пространство для семи жестких кресел, обступавших его робкой стайкой. Здесь же, в углу за хозяйским столом, располагалась небольшая мягкая оттоманка, на которой кто-то забыл вышивку и книгу и на котором теперь сидела Хизер. В этой тёплой роскоши, было стыдно заниматься делами, обсуждать со старостами деревень сенокосы, считать доходы и расходы, принимать вассалов, вершить тяжбы. Но - приходилось. Вот и сейчас Дик, скрывая тоску, готовился слушать двух соседей - Джона Лилберна и Уильяма Хемпдена, умудрившихся не поделить межевую полосу.
Лилберн - пожилой, статный мужчина, отец пятерых детей, одному из которых, Иккину, Дик приходился крёстным, хоть и помнил это смутно. В конце концов, пригласить синьора крестить ребенка считали необходимым даже крестьяне, и если запоминать каждого, кого должен вести в Царствие Небесное, то этого самого Царствия не хватит. Хемпден - ровесник Дика, недавно вступивший в наследство и еще не успевший обзавестить потомством.
- Добрый день, джентльмены. Для начала хочу представить вашу новую госпожу - Хизер Фицалан, леди Грей. Прошу уважать и оберегать. А теперь - повествуйте.
Лилберн встал со своего стула, небрежно поклонившись Хизер.
- Дело такое, сэр Ричард, - откашлявшись начал он. - Некрасивое дело, не хотелось бы с ним в королевский суд идти. Но, если не рассудите, придётся. Есть у нас с Хемпденом межа между деревнями Шер и Гомсхолл, аккурат посередине поля, где озимые сеем. И я, и он. И вот в этом году при вспашке мистеру Уильяму почудилось, будто я лишнего припахал и засеял...
- Ха, почудилось! - Вскинулся Хемпден. - Моих крестьян оттуда согнал, а одного так избил, что тот ещё месяц работать не сможет - а за убыток отвечать отказывается.
- Лично согнал и избил? - Дик нахмурился, пытаясь представить, как немолодой уже Лилберн гоняет чужих крестьян по полям и весям. - Сдаётся мне, господа, что вы не договариваете чего-то.
Хмурясь, он поглядел на молчаливо сидящую Хизер. Казалось, её не трогает ни его тоска, ни неприязнь вассалов.
- Юнец недостойно врёт и позорит имя отца, сэр Ричард, - твёрдо ответил Лилберн. - Крестьяне подрались, бывает такое. Но ведь это не повод стадо племенных коров собаками травить! Да вот еще что...
- Крестьяне, может, и дрались, - перебил его Хемпден, - да только ничего больше нет. Сама эта ведьма на меня накинулась, осквернила попервости ворожбой, а потом и вовсе, и если милорд не рассудит, то я пойду не в королевский суд, а к экзорцистам.
Подперев кулаком подбородок, Дик задумчиво оглядел кабинет, превратившийся в подмостки для странного фарса. Теперь в деле всплыла какая-то ведьма, осквернившая несчастного Хемпдена. Судя по всему, ведьма была юна, миловидна и явно принадлежала к дому Лилберна, иначе почему бы её упоминали сейчас?
- Хемпден, вы что, принудили какую-то крестьянку сэра Джона?
- Дочь! Эллу! - Лилберн даже ногой топнул. - Ей всего пятнадцать, мы её уже за сына Джона Пима сговорили! Как бог свят, сэр Ричард, он её уволок и в лесу обесчестил, бедняжку мой егерь нашёл, вся истерзанная! И яблоки вокруг, конские.
- Ну хоть не надкусанные, - фыркнул Хемпден, скрещивая руки на груди. - Сказки-то не рассказывайте, стыдно. Ежели у вас дочь - блудница бесолюбая, то я - жертва, а не насильник какой. Следите лучше за своими... домочадцами женского полу, потому что страха Божьего в них нехватка великая.
Договорив, он бросил короткий взгляд на Хизер и нахмурился.
- Вы еще подеритесь прямо тут, - меланхолично вздохнул Дик, подпирая щеку другим кулаком. - А вы, Хемпден, придержите язык. Обвинять леди в распутстве и ереси недостойно дворянина. Ну, поскольку мистер Уильям женат и не может загладить свой грех браком, то решим таким образом: сэр Джон выплатит пятьсот соверенов за побои, а Хемпден оплатит цену двух приданых леди Изабеллы. Чтобы я был уверен, что леди возьмут замуж даже опороченной. Обращаться к экзорцистам запрещаю в виду отсутствия необходимости. Спорную межевую полосу я отдаю баронету сэру Уилфреду Харперу - де Манвилю. Что вы думаете, миледи жена?
Молчание Хизер становилось тревожным.
- Думаю, что решение воистину Соломоново, даже лучше, - легко и воздушно ответила Хизер, глядя куда-то над спорщиками. - Пройдёт чуть времени, и на полосу даже ступить будет нельзя, потому что баронет её сломает. Нет полосы - нет спора о земле. А если бы ещё жены не стало!.. Ой, само вырвалось.
Дик устало потёр переносицу. Что Харпер сломает межевую полосу, он даже не сомневался. Более того, на это и рассчитывал. А вот ситуация, когда из Хизер сами вырываются вредные и крамольные советы, ему порядком надоела. Но не держать же её в будуаре, как султан одалиску, право!
- Миледи нездорова, - коротко пояснил он вассалам. - Когда у вас родится сын, мистер Уильям, обручите его с одной из дочерей сэра Джона. Чтобы прекратить эту вражду.
- Придётся ждать внуков. От дочек. Потому что браки между дочками никогда... - Хизер помедлила, глядя Дику в глаза, и явно читая там что-то своё, - В общем, долго ещё таким ничего не скрепить.
- И где ж вы, сэр Ричард, - сочувственно начал Лилберн, - таких-то блаженных, прости Господь... А Харпер - это кто?
- Да безродный, который у Манвиля дочь трахнул, - фыркнул Хемпден, - и женился через это. Хотя кто её не трахал-то... Оскорбление прямое выходит, сэр Ричард. Не будь я ваш вассал, тут бы и дуэль...
- Идиот малолетний, - Лилберн заметно испугался. - Ты его на ристалище видел? Нет уж, сначала выплати виру Изабелле, потом дуэль.