Greensleevеs. В поисках приключений., Добро пожаловать в мир злых заек!

[Leomhann >>>]

19 февраля 1535 г.

Всем знакомы истории о ведьмах, заточённых в гробы или высокие башни. А кто слышал такую, чтобы опасных тварей было две, а замок - всего один? Если больше всего на свете вы боитесь, что они встретятся, но не решаетесь, не в силах убить?
Башня за дверью, зачарованной снаружи - от того, кто мог бы войти, не от меня! - и подвал, где в крошечной камере без окон, заложенной камнями, под материнскими чарами, оставлен умирать младенец. Как можно дальше одно от другого.
Мне повезло больше. Меня кормят.
Не могу писать. Не могу уложить в голове, кем нужно быть, чтобы… чтобы замуровать своего ребёнка в подземной камере, в надежде, что он умрёт? Это настолько неправильно, что я невольно задумываюсь, не видят ли и остальные люди в замке - сны? Только не такие. Не о мире с высокими деревьями и голубым, как платье, небом, но - другие? Не знаю. Могу ли оправдать это страхом? Могу ли осуждать - я, жертва, взятая чудовищем в миг рождения?
И ещё думаю, что убивать вот так… куда более жестоко, чем разом. Пронзить холодным железом, разбить голову. Почему - так? Медленно, в темноте и писке крыс, в шорохе лап и пронзительном прикосновении мокриц?
Возможно, потому, что убить иначе - не могли.
Пробовали ли они?
На этой мысли я сбиваюсь, раз за разом. Примеряю её на красивых и - добрых ли? - людей, на лорда и леди безымянного замка, и оно не подходит, не налезает. Видит Господь, дело даже не в красоте и нарядных платьях, просто... я смотрю глубже, за белила, румяна и подкрашенные ресницы. Смотрю - и вижу боль за алебастровой кожей, тоску и непонимание в огромных зелёных глазах. Сочувствие - к себе, ко мне? К замурованному ребёнку? И это не игра - не только потому, что передо мной играть нет никакого смысла. Просто лорд видит это тоже. Трогает длинный рукав, скользит пальцами по шёлку и тут же отдёргивает руку, и главное - смотрит. С той же болью, которую прячет хуже, гораздо хуже, с чувством вины, которого не скрывает вовсе. С тяжёлым осознанием правоты - как, Господи?!
И горничные счастливы жить здесь - такое не подделать. Забывая о моём присутствии, щебечут о лентах, ярмарках, подаренных перчатках или даже книгах, о том, что леди не скупится на лекарей даже для заболевших крестьян.
И всё-таки… пробовали ли они?

[Spectre28 >>>]

25 февраля 1535 г.

Я приспособилась. Смирилась с совпадением, отсутствием выбора, привыкла. Даже снова начала вышивать. Мама всегда говорила, что у меня выходят лучшие вышивки в Актоне, и сейчас это помогает. Игла с ниткой в руках под тихий голос Элис - ей нравится читать именно здесь. Говорит, что в комнатке, которую она делит с тремя другими горничными, никто не ценит Рабле, а я - слушаю.
Мне не хватает духа сказать, что слушаю я не её. Да в этом и нет нужды. Игла, голос - помогают казаться нормальной. Впрочем, а какая я? Изменилась потому, что меня взяли, или всегда была такой? Я вроде бы понимаю, что должна бы чувствовать иначе, по-другому, но уверенности нет. Если не можешь отличить настоящее от навязанного, есть ли разница, на самом деле? Может быть, я - помню неправильно? Может, для истинной себя мне просто не хватало той кареты, дороги через лес, безумия, шепота во сне? Кто я?
Без ответа мне остаётся только шить и слушать. Строки Рабле накладываются на зуд в пальцах, шелест гобеленов и тихий скрежет камней.
“...людей свободных, происходящих от добрых родителей, просвещенных, вращающихся в порядочном обществе, сама природа наделяет инстинктом и побудительною силой, которые постоянно наставляют их на добрые дела и отвлекают от порока...”
Слова грызут изнутри, несмотря на мягкий спокойный голос. Осталась ли у меня честь? Стыда уже нет, а возможна ли она без него? Не знаю, но скрываю улыбку, чувствуя, как сны оплетают замок, людей в нём, каждую комнату. Вы ведь знаете, что дома - живые? Они вздыхают, скорбят и радуются, защищают - и их тоже можно заморочить. И тогда люди начинают сходить с ума.
Я этому рада. То, что ждёт… тот, кто ждёт в подземелье - не ребёнок. Наверное, чудовища растут быстрее людей, и он - и ребёнок, и нет. За считаные месяцы словно прошло несколько лет, и он обещает, что уже совсем скоро станет взрослым.
Я прячу улыбку. Может быть, из подземелья выйдет прекрасный принц - говорят, волшебный народец красив, - но те слова, что доходят до меня, те чувства - от них исходит детское нетерпение, обида, непонимание. Для него это всё - игра, затеянная для чего-то родителями. Игра, в которой он лишь чуть изменил правила.
Мне не хватает духа ему сказать, и я жду и улыбаюсь.
Элис улыбается в ответ. Наверное, ей кажется, что мне нравится книга.
Наверное, так оно и есть.
Мне жутко. Что за создание, способное выжить - так? Способное исподволь переломить чары, опутать паутиной весь замок?
Что я - рядом с ним?
Зачем я?
Элис переворачивает страницу. Пустота с вышивкой в руках улыбается и одобрительно кивает.

[Leomhann >>>]

- Мальчик, когда его вынес Фламберг, был тощим. Но жил - чудом, наверное. Как можно оставить своё дитя? Уморить его голодом?
Пустоту после ухода Артура в Орден было не заполнить ничем. Джеймс не вспоминал о сыне, чтобы не тосковать, не ждать топота ног по лестнице, но до сих пор слышал крик "Папа!"
Теперь некому было поджидать за углом, когда Джеймс вернется из управы, а лютня до сих пор оставалась целой.
- Как можно связать, не отпустить, - эхом откликнулась Мэри, и добавила, тише: - И новые дети пустоты не заполнят. Особенно когда их... продолжай, пожалуйста.
"Продолжать?!"
Джеймс захлопнул тетрадь, изумленно уставившись на жену. Мэри, всё же, оставалась ребенком. Их браку шел только второй месяц, из которого неделю на арене можно смело вычеркнуть, в разъездах было не до обзаведения детьми, да и в лихорадке он немало провалялся. К счастью, супруга у него оказалась верной, и девой Марией не была, чтобы понести от святого духа. Впрочем, все это стоило говорить вслух.
- Мэри, - хмыкнул он, - мы женаты всего пару месяцев. Из них я был дома хорошо, если две недели. Откуда бы появиться детям, когда даже соседи у нас - старушки? Разумеется, я хочу, чтобы у нас были дети, но ведь рано еще! Понеси ты сейчас, ясно это станет лишь через месяц! А потом - почти год до рождения! Это матушка зудит комаром, да? И драные старые кошки - ее подруги?
- По разговорам - уже целые пару месяцев, - вздохнула Мэри. - Все они, да. Я знаю, что не стоит обращать внимание, но иногда это - тяжело.
Дома стоило бывать чаще. Джеймс снова хмыкнул, раскрывая тетрадь.

28 февраля 1535г.

Почти. Ещё немного. Теперь я почти вижу замок - чувствую шаги по коридорам и ступеням, чувствую движение воздуха, когда открывают дверь. Я путешествую вместе с горничными, стражниками, чаще всего - с леди и лордом, которых замок привечает особенно: машет уголками гобеленов, качает портретами, необычно громко поскрипывает лестницами, отвечая на случайную ласку руки, на улыбку.
Игра продолжается, и люди живут во сне, где правила - свои, а законов нет вовсе. В нём можно верить, что в груде лука скрывается золотая луковица, исполняющая желания - и я не могу прошептать сквозняком, что скоро придёт злой карлик. Можно представлять, что всегда - время обеда, что лучший способ жить - перерезать себе горло. Можно спокойно вытирать лужу крови, считая её разлитым ароматным вином с юга Франции. Можно взлететь из окна в твёрдое чёрное небо, промороженное февралём, с пятнами изморози и снега, можно раздеться догола и сидеть, посасывая чубук кальяна и считая себя самым прекрасным существом на свете - так, что в это поверят и другие. Во сне нет ничего странного в том, что ты не можешь найти дверь наружу, что давно не приходят торговцы.
Главное - в этом сне очень легко решить, что одну из стен в подвале нужно сломать.
Я чувствую их всех, вижу - не глазами. Мне больно, когда льётся кровь, страшно за людей, потому что они не испытывают страха. Сны накатывают и на меня, с ними всё вокруг кажется мягче, спокойнее, нормальнее. Я пишу про чувства, почти их не испытывая, потому что знаю - они должны быть.
Вы когда-нибудь чувствовали себя одновременно пауком и мухами?
Я - замок. Я жру сама себя.
Наверное, я могла бы объяснить тому, кто в подвале, что он делает с людьми. Возможно, не смогла бы.
Образ: мальчишка обрывает крылья бабочкам и недоумевает, почему они больше не летают.
Я виновата тем, что не пытаюсь.
Виновата тем, что не чувствую.
Виновна в том, что жду ударов кирки - содрогаюсь в предвкушении счастья - свободы! - сжимаю ноги в предчувствии боли, выгибаю спину заранее и комкаю кружево.
Укол боли - и я с недоумением смотрю на иглу, торчащую из подушечки безымянного пальца.
Эта не та боль, но становится чуточку легче. Пустота красноречива, но я - ещё не она, и мне не хватает слов. Надолго ли?

P.S. Длины иглы достаточно, чтобы пройти ладонь насквозь.
P.S.S. Элис больше не приходит. Наверное, потому, что осталась в комнате одна. Я иногда смотрю окном, как она читает. У неё тоже изрезаны руки, страницы запачканы кровью так, что не видно слов, но Элис - читает. Мне кажется, она будет читать, даже отними у неё книгу.

[Spectre28 >>>]

2 марта 1535 г.

Солнце греет меня снаружи, но внутри, в залах и коридорах стоит стылый полумрак. Стёкла решили перестать быть прозрачными, а дров никто не приносил уже давно - да и откуда? Выжившие не могут найти дверей, да и не ищут, находя самые разные причины этого не делать. В замке много работы. Пусть кто-нибудь другой. На дворе сожрут птицы.
И мне больше не приходится кусать губы от смертей. Мне кажется, тот, кто сидит в подвале, всё-таки меня понял. Или просто - понял. Повзрослел?
Игла проходит через руку ещё трижды, ведя за собой серую нить. По разу за минуту просветления, в которую я боялась даже попробовать объяснить, что такое смерть.
Те, кто выжили… он клянётся, что отпустит всех, но потом, потому что сейчас ещё - рано. Мне не остаётся ничего, кроме как верить и спать.
Дверь не поддаётся.
Еду не приносили уже три дня.

Удар кирки подбрасывает меня на кровати. Раз, другой. Грохот камней, режущий глаза свет факела, железо ржавой кольчуги. Неуверенные шаги стражника под хруст крысиных косточек. Один заходит, чтобы один вышел. Таковы правила. Одно меняется на другое.
Только ударившись о дверь я понимаю, что выхожу не я - и всё равно ликую.
Вместе с ним. За него. Остаётся мелочь - выйти из подвала, найти башню через скрывающие её чары, отпереть дверь…
Я не напоминаю об обещании, он говорит об этом сам. Теперь он сможет заставить родителей понять. Принять меня - простолюдинку, хамку - невестой. Дать ему имя. Настоящее имя, а не ощущение лета, не чувство, не образ. Только имя делает настоящим в мире людей.
Я рада? Я смотрю на подвал. На камеры, куда набились те, кому было, что искупать. Теперь я понимаю. Мороки не могут навязать то, чего нет. Только усилить то, что и так кроется внутри.
Я делаю то, чего не делала уже день - смотрю на Элис. Она лежит на кровати неподвижно, прижав к груди книгу, и я пугаюсь - пока не замечаю, что она дышит.
Я рада.

[Leomhann >>>]

- Он не успел их отпустить. Никого из них. Замок был похож на преисподнюю, живо напоминая мне обитель Марии Магдалины. Знаешь, михаилиты взяли в уплату земли, но отказались от монастыря и король его кому-то подарил. Кто будет жить в стенах, где творилось такое?
Сможет ли лорд Херли войти в замок, где осталась лежать его сокровище, его алая королева? Где умерли слуги? Джеймс вздохнул, запрещая себе думать о мальчике-полукровке снова. Иначе пришлось бы говорить о детях, расстраивая Мэри.
- И здесь - тоже про то, что мороки поднимают что-то из души, а не вкладывают новое. Клементина смогла выйти, и эта Элис с книгой... как же мало их, - задумчиво проговорила Мэри. - Монастырь, замок, а люди, получаются, одинаковы. И ещё, знаешь, говорят про обитель кающихся сестёр в Саутенд - что там было совсем плохо. Не только обитель, опустел целый город!..
- Бермондси ждала та же участь. Боюсь, Норфолк прав и я слишком ленив. Вот и сейчас, когда надо спешить...
Спешить, впрочем, не стоило. Потрошитель был сложной жертвой, способной превратиться в охотника. И об этом стоило подумать позже. А пока - дневник, который требовал, чтобы его дочитали.

5 марта 1535г.

Ночь? Раннее утро? Не знаю. Присутствие. Чужое, но знакомое. Незнакомое, но я его знаю. Я почувствовала, как открылась дверь во двор, и кто-то вошёл. Невозможно. Чары отводят глаза всем, кроме… меня?
Я скольжу по замку от портрета к портрету, от камня к камню, ниже, туда, где неторопливо идёт, меняя коридор на коридор, чужак… и останавливаюсь. С недоумением смотрю на брошенный на пол мятый листок, исписанный знакомым - моим! - почерком, и начинаю понимать. Письмо, весточка наружу, о которой я успела забыть. Ветер всё же принёс его в нужные руки, и я понимаю, что должна радоваться, но не могу сдержать грусти. Письму очень одиноко на полу, и не его вина, что размытые строчки уже ничего не значат для...
А потом я узнаю этого мужчину, и несколько ударов сердца не дышу. Когда не дышишь, оно бьётся всё медленнее, словно растягивает время, чтобы не остановиться вовсе.
Слишком давно мы играли, бросая камни в Темзу, чтобы его узнать. Слишком ярко я вижу сейчас, как плещут волны под летним небом в редкие часы, свободные от работы. Слишком хорошо помню, как эти прищуренные, настороженные глаза умели щуриться в улыбке. Слишком давно...
Знакомый мальчишка, незнакомый мужчина идёт через кухню, подозрительно оглядывает портреты в галерее, проверяет острием меча гобелены. Брат. Мальчишка, некогда мечтавший стать героем. Мужчина с воронами на лице и холодным пустым взглядом, разделяющий со мной кровь, которая суть душа. Её я узнаю даже с другим лицом, даже с татуировками. Мороки соскальзывают водой по воску, и он видит мир, как есть, но - не видит. Потому что пришёл спасать сестру от чудовищ. И когда на звуки выламываемой двери выходит последний стражник, оставшийся наверху, слишком хороший, чтобы тьма в душе заставила спуститься в подвал...
Нет. Пожалуйста. Не надо.
Брат шевелит губами, отступает, и стражник тяжело шагает за ним. Он не спал уже четыре дня, а званый гость заносит меч...
Я шепчу тканью, зову ветром, пытаюсь объяснить, сказать, что уже - поздно, и с самого начала было поздно, но не успеваю, и меня выгибает ударом меча по бедру. В горле стынет крик, а ногу уже схватывает жгут - крепко, до онемения. До пытки.
Где сестра. Как отсюда выйти.
Не вопросы. Утверждения, острые, как кровельные гвозди.
Стражник не может ответить, не может думать ни о чём, кроме мороков, что вьются вокруг - и я стыну ужасом в глазах одной из девушек в синем платье. Бегу прочь, через охотничью комнату, за люк наверх. Спастись от чудовища, стоящего с окровавленными руками над телом. От спасителя.
Господи, сохрани и помилуй.
Я молюсь, чтобы он пришёл прямо ко мне, прямо в башню, но не могу направить. Только смотреть. Чувствовать каждый шаг.
И кусать руку, чтобы не кричать.
Замку больно. Как больно…
Он идёт вниз. Туда, куда ушли все те, кто…
Позволь мне стать пустотой, Господи!
Не позволяй мне стать пустотой!
Лезвие рассекает кожу, раскалённое железо заставляет корчиться и отползать - но мне никуда не деться. Я здесь - я там. Я схожу с ума - я мыслю так ясно, как никогда прежде.
Что с тобой стало? Что с тобой сделали?
Что я делаю с тобой?
Я виновна, ибо привела брата своего…
Не сразу понимаю, что кричу.
Странно. Я столько раз чувствовала, как ломаются пальцы, но могу держать перо. Просто руки кажутся чужими.

Когда брат поднимается обратно, я радуюсь тому, что внизу ещё остались живые… чудовища, как он с отвращением выплёвывает. Монстры.
Когда брат поднимается обратно, мне хочется забиться в угол и ничего не чувствовать. Потому что наверху - лорд, потому что там - леди. Они пируют в замке, не осознавая ничего вокруг, и тоже не смогут ему ответить. Меня рвёт этим пониманием - желчью, до выворачивания наизнанку и боли в горле.

[Spectre28 >>>]

(время вымарано)

Слова на страницах появляются сами по себе, словно мороки истекают чёрной кровью. Я пыталась рассказать… нареченному, умоляла его что-то - что? - сделать, но он слишком растерян тем, как перевернулись правила игры. Игра! Всего лишь игра... Уже не ребёнок. Ещё не взрослый. Поэтому я - ради боли и сладкого страдания - смотрю глазами брата.
Когда-то мы с завистью глазели на золочёные кареты, корнуолльских лошадей, смеялись, когда какой-нибудь барончик с руганью летел в грязь, поскользнувшись на дощатом настиле. Сейчас брат - и я вместе с ним - смотрит на улыбающуюся женщину в алом, направив на неё арбалет. Виновница. Королева эльфов, главное чудовище, заморочившее всех, укравшее сестру, искалечившее отца. Я бьюсь в разум, пытаюсь пробить возведённые в нём стены, но брат подготовился хорошо, а я - не маг. Ведь слова - это не волшебство.
Женщина в алом улыбается, и я внутренне сжимаюсь, ожидая волны ненависти к ней, сомнения, страха, но нет. Брат улыбается в ответ, и меня чуть не выбрасывает наружу от его равнодушия. Пустоты. Он не понимает - нет, он не хочет понять. Только видит, что женщина не боится, и я испытываю облегчение. Пусть он ошибается, пусть думает, что она не боится не потому, что не видит арбалета, а просто считает себя неуязвимой. И в том, и в другом случае незачем давить пальцем рычаг, спуская с привязи тетиву, незачем убивать, незачем…
Арбалетный болт сметает женщину со стула, и я хохочу вместе с лордом, выкрикиваю бессмыслицу, захлёбываясь желанием сорвать мороки, вскочить, достать меч. Я чувствую, как на человека, перед которым убили любимую женщину, накатывает безумие - настоящее, а не то, что держит разум, мешая видеть, как есть, заставляя догадываться, достраивать. Я касаюсь его разума - и отшатываюсь от безумия, от ада, в котором плавятся мысли.
Я завидую.
Я тоже не хочу видеть, как брат, распоров алое платье, задумчиво смотрит на женщину и снимает с пояса охотничий нож. Я не могу отвернуться, когда он начинает вырезать из её спины ремни. Осознание приходит внезапно. Мыслями, не чувствами.
Защитные чары лучше всего смывать кровью того, кто их наложил. Ребёнка лучше всего сковать кожей той, что его родила. Это настолько жутко, что несколько секунд я серьёзно раздумываю над ритуалом - а ведь это не месть, это именно ритуал. Разумный, обдуманный. Рабочий.
Мой брат действительно стал героем. Вымоет ли он руки, прежде чем подниматься в башню? Уберёт ли с лица это выражение, сосредоточенное, серьёзное? Может ли он его убрать?
Когда он отрубает руку лорду - потому что такая рука откроет все двери, если правильно высушить, - я смеюсь вместе с хозяином замка. Ползу вместе с ним к камину, прижечь! Инстинкты оказались сильнее мороков, или просто они уже развеиваются, слабеют? Что для дома пылает ярче крови хозяев? Огонь сжигает фантазии. Железо их разрубает.
И когда сами собой открываются двери в зал, мой брат готов встретить того, кто идёт, притянутый уходом матери за вуаль. Он вооружён ремнями из кожи, кровью на руках. Даже на лбу виднеется смазанная полоса - работа оказалась трудной и долгой.
Я смотрю на двери его глазами, жадно - и поздно понимаю, что зря. Что так дом мог принимать его - за меня, позволить брату моему... поздно. И я смотрю на грязную, измождённую фигурку, возникшую из теней. Мой нареченный, моё проклятье. Сила и могущество в теле десятилетнего ребёнка.
И даже сейчас я - надеюсь, потому что брат не поднимет руку на ребёнка. Правда?
Когда перед глазами появляется кулак, сжимающий бело-красные тонкие полосы, я зажмуриваюсь.
Простите меня.

Умирающие мороки льнут ко мне, истекают фантазией. Я пытаюсь приласкать их, погладить, прошептать, что всё будет хорошо - как в сказке! - но руки проходят сквозь, ударяются о камни, о решётку на окне. Но они помогают видеть, пусть отрывки, кусочки, всё равно я цепляюсь за них, любовно разглядываю каждый камень, отчаянно жалея, что приходится видеть - так.
Когда они закончатся, останется лишь пустота.
Останусь я - и шаги на лестнице.
Скрежет по двери.
Молчание.
Стук.

Когда он придёт, я, Коралина Брайнс… Коралина без фамилии, обливаясь слезами, кинусь брату на грудь. У него сломана левая рука, значит, он обнимет меня правой.
В последние дни Элис и остальные горничные уже не следили за мной так, как бывало. И маленький ножик помещается в рукав.
Я - Коралина, и ко мне идёт любимый брат.
Я - Коралина, и у меня есть нож.
Я - Корали… я - пуста.

- Её похоронили на кладбище Или, в освященной земле. Мы - я, Фламберг и Берилл, промолчали, что она заколола себя сама. Коралина Брайнс обрела покой.
Джеймс вздохнул, убирая тетрадь к своим книгам, что стояли теперь на камине, и подхватил Мэри на руки. К дьяволу чужие страдания, когда рядом тревожилась жена. Он знал ни Бесси, ни Артур никогда бы не подняли руку на ребенка, не стали бы друг друга спасать такой ценой. Потому что были его детьми и умели думать, чувствовать. Жить.
- Девочку или мальчика, миссис Клайвелл? Не отвечайте, знаю - обоих.

[Leomhann >>>]

Здесь и далее - со Спектром

Раймон и Эмма де Три

8 марта 1535 г. Или, Саффолк.

Раймон ткнул носком сапога обугленную дверь, валявшуюся в нескольких шагах от дверной арки, и тяжело вздохнул. Судя по расстоянию и тому, как встопорщились клёпки и стальные полосы, тот, кто выходил из поместья Херли, очень торопился.
- Вот почему, если зовут михаилита, то почти никогда - на бокал вина и пирог? Не для того, чтобы навестить больную бабушку, которую когда-то в детстве спасли от мавок или фавна? Хотя, в последнем случае лучше там ничего не есть, кто знает... в любом случае, почему почти каждый раз - вот так?
Он обвёл рукой замок, словно Эмма не видела его и сама. Окна блестели розовым, отражая зарю, над башнями пищали, радуясь теплу, птицы. Картина получалась пасторальная, приятная, но для того, чтобы отбить желание заходить внутрь, не требовалось просьбы и предупреждений Немайн. Хватало тишины, которая присуща скорее кладбищам, чёрного фона, получавшегося на кладбищах внезапных и... внезапно многолюдных. Раймон подозревал, что, приди он сюда через несколько недель, орден имел шанс получить много, много денег с заказов на самую разную нежить. Если бы в соседних селениях уцелели готовые платить. Сейчас? Сейчас у него появлялось неприятное чувство, что если для заказов он пришёл слишком рано, то для всего остального - слишком поздно.
- Не то, чтобы я был на самом деле против, - продолжил он, с интересом оглядывая пятна на двери, которые почему-то очень походили на следы пяти пальцев. Мужских, пожалуй, если по размеру. С когтями. - Отпуск всё равно не задался, а так мы хотя бы очень быстро оказались очень далеко от Трюарметта.
Эмма пожала плечами в ответ, отряхивая незримую пыль с серых кожаных штанов, которыми шокировала добрую половину Или. Точнее - всех, исключая несчастных, до кого не успели дойти слухи, и тех, что оказались слишком набожны даже для того, чтобы подглядывать через щель в ставнях.
- Как по мне, лучше вот так, чем Трюарметт. Ни белочек, ни орешков, ни Зенобий-голубеуморительниц. Жутко, мерзко, безысходно, но для разнообразия чувства эти - не наши.
- И чувства, и тела, - согласился Раймон, перешагивая через порог, в тень надвратной башенки. Расстояние, если и не лечило, но по крайней мере помогало отстраниться.
Обитателям замка это не помогло. Раймон бросил только беглый взгляд на висящего на яблоне седого мужчину, на застывших в живописных позах женщин в яслях. Коровы, свесив головы, висели на досчатых подпорках, словно устали от дойки. Помогать здесь было уже некому, а виновник... Не его обычная дичь. Не фэа, не жуткое чудовище из сказок. Эти не стали бы тратить время на такую ерунду, действовать настолько методично, целеустремлённо, напоказ. Монстры были куда проще и приятнее.

[Spectre28 >>>]

И здесь, кажется, всё закончилось, а не началось, и, значит, нужно было идти дальше. Немайн просила за алую королеву, полукровку-фэа, любовницу лорда, и за их сына - квартерона. Спасти непонятно от чего, вытащить, если получится. А здесь их не было. Кто бы ни поработал в замке, он не упустил бы шанса сотворить для лорда и леди что-нибудь особенное, не это жалкое низведение до доярки и садовника. Не то место, не та сцена. Что бы тут ни случилось, центр находился где-то внутри. Внизу или в покосившейся башне? Посередине. Боковая дверца висела на одной петле, скалясь щепой на месте замка, и Раймон подхватил Эмму под руку.
Когда богиня появилась за окном, Раймона удивило, что она не может узнать, что случилось, сама, сделать хоть что-то, но теперь он понимал. В этой мешанине из эмоций, обрывков мороков, въевшився в самые камни, ему самому приходилось закрывать разум, чтобы видеть реальность, а не дюжину слоёв её сразу. И, на самом деле, если бы не Немайн, он мог бы заподозрить очередную изощрённую ловушку. Просто потому, что всё это...
- До ужаса напоминает Эдмунда, - негромко заметил он.
- Эда здесь не было, - с замечательным равнодушием лекарки ответила Эмма, на миг прижимаясь и тут же высвобождая руку. - Я его теперь ни с кем не спутаю.
Раймон кивнул и мысленно встряхнулся. Ощущения - ощущениями, но ведь Эмма была права. Виновник - или виновники - вполне мог находиться ещё где-то здесь и только и ждать праздных гуляк, чтобы выпрыгнуть из-за гобелена. Но оставаться настороже было трудно, пожалуй, как никогда прежде. Слишком мягко обволакивал покой, слишком много всего произошло до того. Вот уж точно, глупость - позволить себя угробить именно сейчас, ради непонятно чего! Раймон попытался припомнить, когда в последний раз получалось расслабиться по-настоящему. Пожалуй, на той охоте на буку? Да, хороший был момент, светлый, несмотря ни на что. Здесь на такое рассчитывать не приходилось - максимум на сумерки. Да, они помогали тишиной и равнодушием, но так же легко могли и убить. Утащить с собой, потому что замок умирал вокруг, без мучени й, но не понимая, что происходит, как... обиженный ребёнок? Странный образ.
- Тогда стоило бы его сюда привести, пусть бы поганец осознал, что такой не один, и у всех - одинаковые фантазии. Авось бы помер от расстройства. Хотя, лучше не стоит, здесь и так слишком много... лука?
Луку было самое место на кухне, рядом с котлами, горшками и корытами, но в таком виде? Походило на то, что кто-то собирался покормить им и только им целую ораву, причём вовсе не заботился о том, куда улетит шелуха. Хрустящими лёгкими перьями был усеян весь пол и кухни, и коридорчика.
- Тебе в детстве сказку про золотую луковицу рассказывали? - Задумчиво поинтересовалась Эмма, сдавленно кашляя от густого лукового духа.
Раймон согласно хмыкнул, аккуратно обходя начавшую гнить кучку овощей.
- В михаилитском варианте - редкий мутаген, который оказывает чёрти-какое влияние на организм в зависимости от фазы луны, положения звёзд, скорости очистки и способа употребления. Искренне надеюсь, что если её тут искали, то не нашли. Или хотя бы не трогали голыми руками. И не вдыхали запах. И уж точно - не ели, потому что тогда придётся посылать голубя в резиденцию или снова звать Шафрана, причём одно не исключает другого. Кстати, в определённых случаях, если летописцы не врут, из таких опытов получались и чужедушцы.

[Leomhann >>>]

- Ты такой образованный, - обожающе глядя на него, неискренне восхитилась Эмма, повторяя манёвр. - Но здесь к безысходности прибавляются еще и надежда, и изумление, и злоба - тонко, шлейфом. Будто нашли, но не то. Или не того.
- Не удивлён, - заметил Раймон, сапогом сдвигая в сторону груду шелухи. Под сухими полупрозрачными шкурками красовался алый отпечаток. Не лапа, сапог, большой. Мужской. Дальше в коридор следов становилось больше, и вели они из замка - к выломанной двери. - Кажется, кто-то испачкал обувь. А это значит...
- Тут убили не его, - констебльским тоном резюмировала Эмма.
- И где-то там на полу - куда больше крови, - закончил очевидным выводом Раймон, улыбаясь нелепости ситуации. Как михаилит и охотник, он знал, куда нужно идти, но как же не хотелось видеть новые тела! Разговор, при всей его кажущейся простоте, помогал сгладить это тоже. Сказанное вслух становится настоящим, реальным, и игнорировать его было уже никак. - Здесь всё настолько насыщенно... всем, что я даже не рискую вслушиваться. Каждый камень жалуется, восторгается, кричит.
Эмма сокрушенно вздохнула, разглядывая кровавые разводы на гобелене, где дева гладила единорога.
- А единорог не жалуется, - сообщила она, - я бы сказала - доволен даже.
Раймон покосился на узор и вынужден был признать её правоту. Животина действительно казалась крайне довольной, да и дева, как ни странно, не отставала, с жадносьтю поглядывая на кровь.
- Это пока лесавок нет. Но - будут, - оптимистично заметил он. - Лесавки, мшанки, это не считая того, что уже тут появится... или появилось. Одно хорошо - по следам этим идти легко, если и не приятно.
Приятного, действительно, было мало. Мужчина, застывший в луже крови, выглядел так, словно его пытали. Над рубленой раной в бедре красовался затянутый жгутом ремень. Поодаль у стены лежала полуодетая юная девушка с перерезанным горлом. Раймон вздохнул.
- Говорят, что свидетели есть всегда. Живые. Здесь я как-то начинаю сомневаться. Разве что действительно поговорить с портретами и гобеленами?
- Идиот какой-то ремень затягивал, - Эмма изящно, точно усаживалась на диванчик, присела у ног мужчины, - погляди - пережал бедренную артерию надолго, даже кожа вокруг посинела. Так и ноге отсохнуть недолго. И с него кольчугу сдирали. - Она указала пальцем на царапины на шее трупа. - У тебя такие же бывают, когда спешишь.
- Хм, - Раймон почесал в затылке, глядя на тела так, словно они лично его обидели. - И на рубашке у девицы крови меньше, чем надо бы. Это получается, кто-то пришёл, убил их, содрал кольчугу, платье... - говорил он всё медленнее. - Господи, зачем? Кольчугу могу понять, но платье? Не на себя же напялить. По следам - мужик немаленький.

[Spectre28 >>>]

Эмма с неожиданным интересом оглядела его с головы до пят, и обратно.
- Думаешь, проиграл в загадки, заплатил кровью стражника, а потом взял платье? - Кивнув сама себе, удивилась она. - Кстати, я уже говорила, что в следующем монастыре послушницей будешь ты?
- Допустим, - осторожно согласился Раймон, вскинув бровь и глотая рефлекторное "девушка не похожа на фэа". - Но мне казалось, монастырём уже было поместье? Правда, там послушницей побыть не удалось, но это уже совершенно отдельный вопрос, не имеющий отношения к делу. Шанс - был!
- А платья - не было! - Отрезала Эмма, оглядываясь назад. - Какая же ты послушница, если у тебя нет ни платья, ни хотя бы старого хабита?
- Очень несчастная и в очень плохом монастыре с очень жадной матерью-настоятельницей, - парировал Раймон, скрестив руки на груди. - Отцом-настоятелем. Пришлось обходиться, что было. И, заметь, даже воды не предложили!
- Бедненький, - Эмма продолжала разглядывать коридор, что не мешало ей умиленно сюсюкать, - недоедал, недосыпал, тяжело работал... Знаешь, кажется, нас арестовывать пришли.
- Тему переводишь, - пожаловался Раймон, не без скрытого удовольствия разглядывая изумлённое лицо Джеймса Клайвелла, который как раз вышел из-за угла, и кивнул. - Добрый день. Так вот, подумаешь, акция от короны "поиграй в отца Августина" по заказу Гарольда Брайнса. А послушницы - это важно.
- А вы сюда тоже из свадебно-рабочего путешествия сбежали? - Буднично осведомился Клайвелл вместо приветствия, присаживаясь на корточки у тела девушки и принимаясь разглядывать рану на горле так придирчиво, будто резал её сам. - Или просто мимо проходили, как обычно?
- А мы гобелены зашли посмотреть, - Эмма ткнула пальцем в стену, на которой, как назло не было ни одного гобелена, - но тут их мало. Так что, уже уходим.
- Ага, - подтвердил Раймон. - Херли славятся этими... гобеленами, особенно единорожьими. С девами. Техника шитья уж больно интересная, а Эмма же вот профессионал. И мы ещё не все посмотрели, так что...
- Гобеленов тут предостаточно, - хмыкнул констебль, принимаясь теперь изучать правую руку мёртвой, - вот этот, к примеру, сам зарезался. А этот, - он перебрался к телу стражника, - получил рану в бедро, на редкость неудачную. И, кажется, воинский гобелен пришел сюда раньше девичьего. Знаете, что любопытно? Вышивки, оставшиеся в хлеву, умерли позже всех.
"Уходя, убивайте всех? Ну а позы?"
Мысль о любителях-энтузиастах надоела уже хуже горькой редьки, настолько стала привычной. И почему-то чуть ли не каждый раз энтузиазм сворачивал вот в такое. Или просто так везло? Тяжела жизнь... констебля.

[Leomhann >>>]

Раймон вежливо кивнул Клайвеллу.
- Действительно, любопытно, как люди разбрасываются ценными предметами из коллекций. К слову, а откуда вы узнали о выставке?
Констебль выпрямился, натягивая бежевые перчатки, покрытые застарелыми потёками крови.
- Трактирщик рассказал про одного любителя искусства по имени Деним Мас, который сначала интересовался поместьем, потом беседовал с михаилитом, купил самый дешевый товар - уже странно для Масов, не находите? А потом ушел чистым, а вернулся весь в крови. Пришлось найти брата Скрамасакса, поведавшего, что сей Мас желал вызволить из плена злобных фэа некую Коралину Брайнс. Я и подумал - с Коралиной Брайнс еще не знаком. Может, она тоже любит гобелены?
Раймон не сдержал кривой усмешки. Вот ещё этого не хватало для полного счастья. Но платье к кольчуге вполне могло объяснить наличие ещё и женщины, если она была чуть аккуратнее и смотрела, куда ступает. И по-настоящему любопытно было то, что даже открытые врата через полстраны не позволяли отделаться от последних событий. Масы, надо же. И Брайнсы. Пустота, которую ощущала Эмма, нашла объяснение - но объяснение ли?
- Желание Маса сэкономить, кажется, действительно та единственная странность, в которую я не готов поверить. И Снежинка взял бы контракт, если бы ему готовы были заплатить. Что ж, стоит, кажется, поглядеть на жемчужину коллекции.
- И этот мужчина говорил, что от моей родни нет никакого спасу, - едва слышно проворчала Эмма, но добавила громче, - я думаю, дальше узоры должны быть интереснее.
На это Раймон мог только кивнуть, возглавляя процессию. Какой бы паук не сплёл эту паутину, края наверняка не могли сравниться с центральным рисунком - и от предчувствия сводило зубы.

[Spectre28 >>>]

"Это похоже на ад".
В мужские разговоры Эмма никогда не лезла - сами разберутся. Она оставляла себе мысли - и работу лекарки.
Впрочем, жирной лысой женщине с залитой салом грудью, лежащей у входа в подвал, лекарка была уже не нужна. Чтобы понять, что она подавилась, а после - лопнула от обжорства, не нужен был даже констебль. Отворачиваясь от нутра, в котором синели колечки кишок, Эмма невольно поморщилась. Если Клайвеллу замок Херли напоминал монастырь, то ей самой - преисподнюю, хоть там пока не довелось побывать.
- Странно, но мне отчего-то жаль этого ребенка, - тихо вздохнула она Раймону, - быть может, это чувства Клайвелла, но ведь дитя не виновато, что не пришлось ко двору.
- Страх, - Раймон поморщился, потёр правую руку. - Жаль. Кажется, всех. Ведь могло оно решиться иначе - должно было. Приди мы раньше, может, смогли бы уговорить. Отдать дитя, наконец... Но вместо нас пришёл этот Деним Мас, спасать Коралину Брайнс.
Благое намерение, которым воистину оказалась выстлана дорога в ад. Эмма перескочила через очередную лужу крови, останавливаясь у стены. Серые камни пятнала кровью надпись: "Меня". И от этих слов Эмме стало жутко настолько, что она невольно коснулась её рукой. И замерла, понимая речь этих стен и этой крови.
Пустота. Первозданная, подобная той, что когда-то воплощала собой мир, но в этой, оставленной Денимом Масом, плавала злоба, желание мести, но мести нелепой, будто убийца и сам не знал, чего хочет. Эмма отшатнулась от стены, но чужая ярость закружила голову, метнула к другой стене, несшей на себе слово "Зовут".
- Гарольд, - в унисон с камнями, замком, и надписью на низком потолке прошептала она, тщетно пытаясь справиться с вакханалией алого и черного, с имбирем и тленом, захлестнувшими её. - Меня. Зовут. Гарольд.
- Не верю, - в голосе Раймона недоверие мешалось с яростью. - Ну зачем? Чернокнижие в голову ударило - ладно, но - так?! И это имя, здесь... Зар-раза. Мы же с ним говорили! Советы давали!
Лица его Эмма не видела - глаза затмевала багровая хмарь, и пахла она - жаждой чужой крови. Не как у анку. Не та, что у любого из упырей. Человек алкал человека, желая возмездия, мешая свою слепую озлобленность с потехой. Или потешался кто-то другой? Эмма прижалась к плечу Раймона, краем сознания, тем, что находилось за глазами замечая, как ярко вспыхнули тьмой руки.
Наверное, то же самое видел сейчас и Раймон. Тот же мужчина, что резал ремни из дамы в алом наверху, шел по этому коридору в белом - подвенечном или траурном? - богатом платье. Наряд уже изрядно пропитался кровью из ран, шлейф волочился следом, оставляя багряную полосу, пачкаясь в пыли. Не боясь, не задумываясь, лишь желая мести, шел Гарольд Брайнс вперед - и новое лицо, новое имя не изменило его пустой сути.
- Двое, - Эмма судорожно цеплялась за ворот оверкота, - здесь было двое зверей, но только один из них - человек.

[Leomhann >>>]

Раймон коротко кивнул.
- Значит, за ним пусть охотятся констебли, а нам остаётся другой. Не думал, что когда-нибудь такое скажу, но, чёрт подери, приятно будет посмотреть, как его вздёрнут. И... ты понимаешь, как оно получилось? Мы ведь его видели: да, пустой, да, дурак непонимающий, но не вот такое же. Что должно щёлкнуть в голове для вот такого? Даже на мороки не списать, потому что в их мире человек всё равно принимает решения сам. Сам решает, как... резать и рубить, как говорить.
- Он как Эд, - выдох получился судорожным, слишком много всего было вокруг, но пальцы разжать получилось. Эмма аккуратно расправила ворот, потянув Раймона вперед. Где-то там, неподалеку, в одной из камер сидел мужчина. На мгновение, на краткий миг, который потребовался Эмме, чтобы пробежать путь до этой двери - и замереть, прижавшись к стене.
- Там мужчина, - тихо проговорила она, - мясо ест.
Из-под двери тянуло тем мерзким, тяжелым и сладковатым запахом, каким пахнет палёная человечья плоть. Заходить туда не хотелось отчаянно, но Эмма коснулась ладошкой теплых, чуть шероховатых досок, что скрывали за собой вход.
За дверью был кряжистый мужчина. С тупым остекленевшим взглядом он сидел у костра, сложенного из обломков дыбы, и жевал чьё-то бедро. Его собственная нога лежала в костре, обгорая и вспениваясь пузырьками жира, но человек этого не замечал. Со страшной, методичной обреченностью отрывал он от своей добычи плоть, проглатывая её сырой, почти не жуя. Не в силах глядеть на это, Эмма с отвращением захлопнула дверь.
- Ты можешь найти мальчика?
Раймон с сомнением пожал плечами.
- Может быть. Тут всё куда сложнее, чем было хоть в Равенсхеде, хоть в гулеревне. Здесь всё перекручено, смято, от стен до... людей и нелюдей. Но попробую.
Приложив ладонь к стене, он прикрыл глаза и стоял так несколько секунд, прежде чем тряхнул головой и поморщился.
- Если я верно читаю, то мы прошли мимо, не заметив. Там, недалеко от развилки, где камни на полу...
Эмма кивнула, решительно отворачиваясь от двери, за которой сам себя готовил на ужин палач. Ад теперь ей был не страшен - она видела его, не умерев.

[Spectre28 >>>]

Вышивать надо было почаще - пальцы утрачивали чуткость, и нащупывать дорогу к ребенку стало занятием непростым. Маленький Херли, как пояснил Раймон, раскинул пелену морока, защищая себя, а потому приходилось идти по стене. Чувства бунтовали - глаза видели лишь коридор и клубы мглы, рука чувствовала стену, ноги - неровный пол, усеянный обломками камней. И когда в маленькой камере обнаружился хрупкий, худенький мальчик лет десяти, удивительно похожий на Скрамасакса-Снежинку, Эмма облегченно и огорченно вздохнула. Ремни из человеческой кожи стягивали его тонкие ручки и ножки, медленно усыхали и врезались в тело, отчего оно вздувалось отеками. Ребенок кричал бы от боли, не будь он в беспамятстве. Но сил перерезать своим кинжалом эти путы Эмме не хватало и она растерянно глянула на Раймона.
- Снежинка... он - тоже? Похожи.
- Полукровка, или даже меньше, сложно сказать, - Раймон покачал головой, глядя на почти ушедшие под кожу ремни, и забрал у Эммы нож. - У меня кинжал посеребряный, только мучить зря. Сталь тоже, но не так...
Подцепить путы не получалось, и он, выругавшись сквозь зубы, принялся аккуратно пилить, морщась вместо беспамятного ребёнка, когда лезвие оставляло царапины и порезы.
- Но, наверное, характер и любовь к красивой одежде у него природные. Хотя кто его знает. О, как он, должно быть, страдал, разговаривая с Брайнмасом в грязном!.. Только с контракта, не иначе.
- Природное, - согласилась Эмма, запоздало вспоминая, что в лекарском кошеле есть ланцет и тысячелистник на спирту, которым можно размачивать ремни, - как у тебя надменность. Но почему-то мне кажется, что он не столько страдал, сколько думал, как бы ему не взяться за эту работу.
Доведись Раймону говорить о таком контракте, она уперлась бы, но не пустила. Или пустила? Чтобы не случилось вот такого? Эмма вздохнула, протирая раны ребенка настоем. Правильных ответов было больше одного.

[Leomhann >>>]

- О, светозарный мальчик мой!
Столь лестное обращение досталось не Раймону, хоть Немайн и явилась после его "Nemhain Morrean, fàilte!" От её присутствия радовался лесок, что раскинулся за поместьем, из кустов выглядывали олени, а зайцы и белки будто становились пушистее, с плохо скрываемым обожанием трогая лапками шлейф алого платья. Но Эмма не радовалась - глупо ревновала. Ей упорно казалось, что Хозяйка Рощи порой поглядывает на Раймона отнюдь не как богиня-покровительница. Впрочем, сейчас та баюкала на руках маленького Херли, лучась такой радостью, что подле нее расцветали подснежниками пни.
- Чем отплатить тебе, мой Раймон? - Счастливо вопрошала богиня, заставляя надевать невозмутимо-светскую личину, прятать за ней досаду - свою и Раймона.
- Отплатить... - Раймон оглянулся туда, где остался замок лорда Херли, где Клайвелл выводил и устраивал уцелевших. - А скажите, госпожа, вот того... Брайнса, с воронами на морде, вы его чувствуете? Знаете, где он сейчас?
- Брайнса? - Богиня на мгновение задумалась, по-волчьи потянув воздух. - Чую. Но это - не отплата, когда за услугу просят возмездие. Это всё еще работа. К тому же, я сама хотела просить об этом. И еще кое о чём.
Эмма нахмурилась, пытаясь подманить к себе белку. Зверюшка, ожидаемо, к руке не подошла, и Раймон лишился возможности созерцать эту свою жену пародией на портрет несостоявшейся. Просьбы, просьбы, просьбы... Для чего быть богиней, если без смертного чемпиона не можешь ничего?...
- Может, они только в парах с птичками. И хотят взятку орехами и семечками, - громко прошептал Раймон и снова обратился к Немайн. - О чём же, госпожа?
Эмма хотела было возмутиться, что у ней нет ни орехов, ни семечек, но богиня лениво повела бровью и белочка сама вскочила на плечо, пощекотав ухо хвостом. Вот только такой подарок Эмме был не нужен.
- Роб затеял пляски с этими... князьями, - Немайн бережно прижала к себе застонавшего ребенка, - в дипломатию играет. Сестрица Неистовая недовольна, я - тоже, но ты же знаешь его... Не откажи в любезности поприсутствовать? Этим будет недоволен уже он, но мне некого просить больше.
Животное остро пахло мускусом и лесом, но Эмма всё равно нервно гладила белку. Той такие ласки не нравились, но ослушаться богиню зверюга не смела. Бойд будет не просто недоволен присутствием Раймона. Он будет зол. Эмма понимала магистра, его тщательно сдерживаемое желание опекать своего упрямого мальчика и мудрое решение не впутывать того в перепетии собственной жизни, оставаясь рядом и оставляя свободу. И потому не одобряла просьбу Немайн, хоть и осознавала - ей и в самом деле просить некого.
- Поприсутствовать, - повторил Раймон, вскинув бровь. - Учитывая, что я уже отказался с ними плясать... поприсутствовать - и только? Зачем, если я там обозлю одних и вряд ли понравлюсь другим?

[Spectre28 >>>]

"Именно затем, мой Раймон".
Мысль получилась издевательской, будто Эмма хотела подражать Немайн. Но... как иначе было понять её просьбу? Богиня же пожала плечами с равнодушным величием королевы.
- Затем, мой Раймон, что этот ренессанс строю и я. Иногда - в прямом смысле, выращивая деревья для Фэйрли. И я хочу видеть за столом переговоров своего чемпиона, хоть и предпочла бы политике битву.
- Только чемпиона? - уточнил Раймон.
- Ты уверен, что хочешь, чтобы жена увидела брата, который уж нашел новую сестрицу? - Деланно удивилась Немайн, бросая взгляд на Эмму. - Но, конечно же, Эмму нельзя оставлять. Старшая только того и ждёт.
Известие о том, что Дик нашел себе сестру, не тронуло. Эмму это устраивало, пока братец был спокоен и уравновешен рядом с этой женщиной, а значит - не беспокоил и её.
Раймон только фыркнул, пожал плечами и откликнулся почти эхом:
- Если у него не окажется за пазухой ещё интересных сюрпризов - пусть его. Может, поглядеть будет даже любопытно, как знать? Ладно. Хоть я и предпочёл бы не злить, но просьбу понимаю. И когда же сие знаменательное событие?
- Не знаю, - на этот раз движение плечами у богини вышло величественно-небрежным. - Но когда станет известно, вы прибудете вовремя. К Брайнсу - тоже. Благодарю, мой Раймон. Я не забуду об этой услуге. И мальчик от рода Беван - ее не забудет.
Мир на мгновение рассыпался иссиня-черными перьями, и богиня исчезла, оставляя Эмму раздосадованной. Белка соскочила с плеча, больно цапнув за ухо, а Эмма вздохнула. Кажется, с Немайн у них была взаимная неприязнь.

[Leomhann >>>]

Голубь спорхнул с неба так уверенно, словно был частью ручного леса Немайн, забывшей о том, что богиня успела исчезнуть. Сняв с лапки свёрнутый листок тонкой бумаги, Раймон быстро проглядел его, хмыкнул и протянул Эмме.
"Детям вечно досаден их возраст и быт... Если решишь повзрослеть таким образом, сын мой, то подумай вот о чём: монахи отказались от затеи с ловцами, когда поняли - они попадают в один котел с теми, кого возвращали. Когда ты твареборец, всё честно: есть ты, есть они. Ты их изгоняешь, они изгоняются. Но когда ты fugam venandi, беглецы тебя кличут отребьем, ибо служишь двум господам сразу. У михаилита нет выбора, за него решили - и оттого его уважают, да и котёл будет с привычной компанией. Возвращатель же - это твоя добрая воля. И этот путь скорее для такого, как я: обещанного после смерти богине. Но работа привычная и люди не поймут, кто ты, если не скажешь. Остальное - при встрече. Скажу лишь, что мне вдвойне горько - преисподняя разве что в тиски не берёт, заполучая тебя.
Ножнами не бьют совсем, только грозятся. И - спасибо. Все пять записок вместе с голубями трепетно храню у сердца. Папа Лей-Серебро и муж Снимай-Юбка, Р.Б. Будь осторожен".
- Письмо его порадовало, - задумчиво заключила Эмма, возвращая записку, исписанную так мелко, что пришлось прищуриться, читая.
- Вероятно, от шока. А вера в то, что ад исключительно из уважения предоставит котёл, где нет того же отца Августина - всё же странна, - заметил Раймон, складывая листок. - Честное снаружи - честно для преисподней? Нет. Хорошего я там не ждал бы ни при согласии, ни при отказе, ни просто помри посреди тракта. Сама мысль о том, что покойный Джером, например, уважает за михаилитство и исключительно поэтому не готов подкладывать дрова...
- Он не о том, - Эмма вздохнула, вскарабкиваясь в седло - Пират был выше Солнца, и даже опущенные стремена не спасали, - а как раз о нежелательном соседстве на сковородке. И о том, что аду ты нужен не как мастер-экзорцист, а как любимый сын столпа ренессанса. И мне Бойда порой жаль. Ему бы стариться, возиться с внуками, гонять от своих границ назойливую голытьбу...
Но внуками никто не радовал, старость отобрали, а голытьба, должно быть, заопасалась лезть, лишь прослышав о такой... леди Бойд. Эмма с нежностью посмотрела на Раймона, самым постыдным образом - намеренно - сползая по боку жеребца.
- Подсадишь?
- Как любимый сын... бесспорно. Тем лучше, что отказался, пусть и потому, что до чёртиков надоели эти... пляски. И потому, что уж больно подозрительно князь мялся.
Удивительно, что даже теперь, когда шёл уже третий месяц, а казалось - прошла вся жизнь, Раймону не надоело её касаться. Вот и сейчас его руки задержались на ягодицах, прежде чем толчком отправить в седло.
- И я вот всё думаю... бей-сапог - понятно. А с кого леди Бойд срывает юбки и зачем?..
- Снимает, - поправила его Эмма, улыбаясь. - Звучит, как приказ, не находишь? А если вспомнить, что шотландцы носят эти тартаны...
- В резиденции не носил, но ведь лежит у него в комнате тартан, - Раймон даже задумался, уже поставив ногу в стремя Розы. - Как раз для этого, видать. Богиня, значит, командует, он его снимает... а потом кидается сапогом в фэа, которые подсматривают?
- Догоняет и бьёт. Но я вполне могу представить картину, когда леди Бойд командует своим полкам: "Снимай юбки!". Для, - Эмма прищелкнула пальцами, припоминая слово, - деморализации противника?
Раймон отвлекся от тяжелых мыслей, и от этого было тепло. Еще успеет надумать тьмы, гоняясь за Брайнсом - или ему подобными.
- Хм-м, - Раймон легко запрыгнул в седло и подобрал поводья. - А вроде бы раньше хватало повернуться спиной и задрать. Ты представь, их же потом искать ещё, тартаны эти! После того, как по ним задние ряды пробегут. За противником.
- К тому же, - Эмма проигнорировала эту его ремарку, отметив лишь смешком, - это можно приказывать дамам из свиты. Для поднятия боевого духа тех же полков и возмещения им потерянных тартанов.
- А если враги вдохновятся? - возразил Раймон. - Или... дух у полков уж слишком поднимется? Не таранить же... А если...
Эмма тронула каблуками Пирата, понуждая его идти к пятну зеленой травы, что разрасталось среди весеннего леса. Немайн открывала путь к Гарольду Брайнсу, но мысли были лишь о шотландских полках и придворных дамах Портенкросса, которым одновременно приказывали снимать юбки.

[Spectre28 >>>]

9 марта 1535 г. Или, Саффолк.

- Какой нелепый конец без начала, - ворчал Раймон под стук молотка. - Но не ждать же, когда всё вспомнит и станет прежним? Всё же, в некоторых случаях хорошего решения просто нет.
- Если человек становится другим, забывая себя, принимая другое имя, то получает ли он другую душу? - Судя по лицу записного софиста, Эмму еретичность рассуждений не волновала. Разве что руки чуть нервно разглаживали складку на юбке. - Ведь он будто заново родился, заполнил пустоту!
- Ха. Добавь к этому, что собственная душа - в закладе у преисподней, - Раймон даже пальцами прищёлкнул, пытаясь сообразить, что же вообще в этом случае получается. - И вот тело умирает, а душ, значит, две, и одну ад уже получил. Но вторая, формально, всё равно их, или уже нет? Тело, заметь, боль чувствовало, как и прежнее, значит, договор действует и с новой душой? Хм-м, и влияет ли на это, какое именно имя он взял? Масы...
Всё-таки как причудливо крутилось колесо мира, переплетая жизни даже там, где связи, кажется, отродясь не было и быть не могло. Почему - Мас? Потому, что тоже торговцы? Вроде бы и разумно, но какое совпадение! Мало ли торговых семей в славной Англии, среди которых можно было бы выбрать и не таких приметных?
Эмма неопределенно кивнула, прижимаясь плотно, будто желая врасти.
- Масы, да. Странно, что не Симсы. Или Тоннеры. И девчонка эта, в ворот которой вцепился Джеймс... Ведь она его опекала, я поняла это в лесу.
Раймон с некоторым сомнением покосился на девчонку, которую прежде никогда не видел, хотя в жестах, мимике и мелькало что-то смутно знакомое. И Клайвелл её явно знал. Бермондси... тоже новое лицо? Нет, не вспомнить. Он пожал плечами.
- Думаешь, тоже в ковене, ещё и повыше? Не похожа, признаться. Хотя, учитывая, сколько я уже ошибался с этими культистами... По поведению вроде бы уличная, а эти с чем только не связаны.
- Думаю, что не вступись за неё Джеймс, висеть бы ей, покачиваясь, - вздохнула Эмма, - как и нам с тобой.
- Нет, - Раймон покачал головой. Подобранное на Авалоне служило верно, пусть ему и не нравилось к нему прибегать. И всё же, если бы потребовалось по-настоящему, когда об этом ещё никто не знал - оно могло спасти. - Ей - да, но не нам. Что бы ни держало в Англии, если бы предстояло висеть ни за что, мы бы ушли так далеко, чтобы констебли не дотянулись. Это, разумеется не отменяет благодарности... Но, раз он её спас, значит, верит, что и она не виновата. Или виновата не настолько, чтобы слушать этого чёртова священника не из толпы, а с эшафота. Кстати, мне кажется, или святой отец успел хорошо выпить перед казнью?
- И оба констебля, и даже палач, - Эмма стянула перчатки, блеснув изумрудом в кольце, на который тут же положил глаз чумазый мальчишка, отирающийся неподалеку, - наверное, к казням привыкнуть невозможно? Но не обольщайся, Раймон. Джеймс - умный, понимающий, но порой, при встречах, которые стали всё чаще, я ловлю в нем тьму, погуще твоей. И броню, эту тьму скрывающую. И мне становится любопытно - как с этим справляется его жена? Но сейчас... Сейчас я не могу не примерять эту петлю, что ждёт Гарольда Маса, на тебя.

[Leomhann >>>]

- А мы почему трезвые?.. - возмутился Раймон, сглотнув, и потянулся за фляжкой. От серьёзности Эммы он и впрямь почти ощутил горлом колючую пеньку. - Сейчас и в будущем. Мы привлекаем слишком внимания, это правда, слишком часто оказываемся там, где не должны бы - или как раз должны. И время начинает двигаться слишком быстро. Остаётся только попробовать дожить хотя бы до отправки корабля, если уж не найдётся места здесь. Иначе... бежать всегда хуже, чем спокойно уезжать, а что-то мне подсказывает, что после всего этого в Англии нам места может и не остаться.
- Мы трезвые, потому что ты просил не позволять тебе напиваться, - просветила его Эмма, отнимая фляжку, - наутро после той ванны. И потому что отвары ты имеешь обыкновение выливать мне на голову, вместо того, чтобы отгонять ими похмелье. Но бежать мы будем, думаю, в нехудшей компании.
- Так то - напиваться, а тут... Но про компанию ты, конечно, права, и душу это греет - не костром! - хотя в более общем смысле утешает слабо, - Раймон проводил флягу печальным взглядом, сглотнул снова и уставился на помост, куда как раз поднялся Джеймс Клайвелл.
Подготовка к отправке на тот свет - и одновременно предупреждение живущим. Ветер нёс слова над притихшей в ожидании толпой, и оставалось только выхватывать их из воздуха, не хуже иного мага. Впрочем, сейчас волшебником, владеющим стихиями, несмотря на брошь, был именно констебль.
"...осторожно, не как неразумные, но как мудрые..."
Редкий михаилит доживал до его лет, оставаясь чистым, как плащ Снежинки в ясный день. Все убивали - и не только виновных, - все сговаривались, все нарушали устав и законы, потому что иначе проще было удавиться. Всех было, за что прихватить, не каждого мог спасти орден, и значило это одно: не переступать границу так, чтобы стать слишком уж неудобным для всех, и особенно - для тех, кому не всё равно. Это всё было понятно. Вопрос оставался - получится ли? Венец был отложен, но не забыт, а когда играешь с архиепископами, рай - в одном шаге. И чем дальше, тем больше не хотелось собирать этот проклятый обруч. Не хотелось даже его искать, но слово... оставалось словом. Как, разумеется, и взятые по чеку деньги оставались деньгами. Ну не возвращать же!
"...а если откроешь тайны его..."
Тайнам предстояло умереть вместе с Гарольдом Брайнсом, который уже умер и так. Навсегда ли? Теперь и не узнать. Тайн, как и самого Гарольда, было не жаль ни капли, туда им и дорога. Денима... иногда прошлая жизнь догоняла новую, и с этим ничего не поделаешь. Кем бы ни был сейчас этот человек, на руках его тела едва успела высохнуть кровь алой королевы Немайн.
"...и не поймаешь..."
Он отсалютовал бы фляжкой за предупреждение, но бренди забрали. Увы. Оставалось только кивнуть, запомнив слова Клайвелла, помня слова Эммы о тьме.
Меж тем церемония шла своим... относительно своим чередом, и Раймон скупо ухмыльнулся браваде, отворачиваясь от эшафота.
- Ну, что же, по крайней мере, умирает он досто...
Договорить он не успел: мир вскружился чёрными перьями, сворачивая и площадь, и толпу в один ком, собравшийся почему-то в желудке. И всё исчезло, прежде чем Раймон смог хотя бы сглотнуть желчь или выругаться - пусть хоть коротенько. Времени хватило только на одну злобную мысль:
"Могли бы и предупредить!"

[Spectre28 >>>]

Портенкросс, после полудня.

Хизер Освестри Эмме понравилась. Именно такая сестра и нужна была Дику-Зеркалу, да и, наверное, ей, Светочу. Хизер походила на надломленный цветок, привитый к чужому стеблю и на нём начинающий расцветать. В ней не было фицалановской тьмы, грызущей изнутри, в ней не было света. Хизер ровно тлел бездымной лучинкой. И Дик, после переговоров заглянувший в небольшую комнатку, которую делил с этой девушкой, рядом с ней казался такой же лучинкой.
- Сестрица Эмма? - Вопросительно проговорил он, остановившись в нерешительности на пороге, но увидев приветливую улыбку, вошёл, опасливо сев рядом. - Я...
- Извиниться хотел, - закончила за него Эмма, вздыхая. - Но, Дик, поймите и вы - забыть нелегко.
Забыть и перечеркнуть, выбросить половину жизни, простить... Дик просил многого, но и сам делал первый шаг. Эмме нетрудно было понять, как сложно ему молить о прощении, как тяжело переступать через себя, через гордость и тьму.
- Нелегко, - согласился Дик, вытаскивая из кошеля шелковый мешочек, - и мне тяжко осознавать, что всё, начиная с моей жестокости и заканчивая вашим монастырем - следствие не наших склонностей, но нашего воспитания. И всё же - простите? Я не могу перестать быть Зеркалом, как и вы Светочем, но мы можем научиться жить в согласии.
Эмма бережно развернула мешочек, уставившись на камею. Огладила камень пальцами. В безыскусном рисунке, в тонкой резьбе чувствовалась любовь, чуткая забота. Неожиданным и приятным оказался этот жест Дика, трогательным. И хоть хотелось спросить, чем Хизер оказалась лучше её, Эммы, но получилось лишь улыбнуться и кивнуть, прикалывая камею к платью и протягивая руку для поцелуя. За грехи отцов всегда расплачивались дети, но в их силах было разорвать этот порочный круг злобы.