Greensleevеs. В поисках приключений., Добро пожаловать в мир злых заек!

[Leomhann >>>]

Представляла ли себе мать-настоятельница - телепат, способный проецировать мысли, годами впитывавший силу кусочка венца, - ад именно таким, окружённым бездонной непреодолимой пропастью? Или жители сами неосознанно выбрали именно такой вариант объяснения невозможности уйти из города? Возможно ли их вывести, если, например, завязать глаза? Скорее всего нет, да и неизвестно, как далеко придётся отойти. Нет, решать проблему предстояло именно здесь. А решать её - нужно было, независимо от того, сколько в том было его собственной вины. Преисподней и так хватало где-то там, встречался ад, увы, и в Англии, и позволять тащить в реальность лишний его кусочек Раймон не собирался. Он покачал головой.
- Простите, не могу сказать. Орденские методики. А что, получается, с тех пор в город никто не приезжал - ни другой михаилит, ни какой торговец?
- Монашенку беременную из Лутона привозили, три дня как, - тяжело вздохнул Райт, доставая из-под кресла бутыль, от которой шибало ромом, и разливая напиток по кружкам. - Удержать не смогли - в обитель ушла. Первый раз видел, как брюхатая через забор скачет, что твоя коза. Те, кто привезли её... Ну, день они продержались. А михаилиты... Им будто глаза кто отводит. Проезжают мимо. Вы первый.
- А это уже - орденские методики, доступные только старшим поколениям... рукоположеным, - Раймон улыбнулся, принимая кружку. В нос шибануло резким запахом, от которого ещё до глотка начало драть горло. Или он отвык, или ром тут держали тот ещё, но по крайней мере в нём не чувствовалось яда. Значит, ждали именно их, чуть ли не приглашали. Провожали взглядами лесавок, возможно, наблюдали за мятой травой. Жаль, тогда не подумал, можно было улыбнуться той хобии... Ну, всегда приятно, когда тебя ждут. Кто знает, возможно, мать-настоятельница хотела поблагодарить за такое чудное развитие способностей, пожать руку честному михаилиту, открывшему дорогу к истинному вознесению? В конце концов, надежда ведь должна умирать после веры, так? А веры здесь, кажется, ещё хватало, хотя Раймон и подозревал, что на похороны любви они с Эммой опоздали уже в первый визит. - Продержались сутки... а как держатся остальные? И те монашки... за стенами монастыря не осталось ни одной живой? Из тех, что кидались?
Эмма улыбалась мечтательно, явно думая отнюдь не о псалмах. И констебль невольно, быть может, не догадываясь об этом сам, начал улыбаться тоже, глядя на неё.
- Остальные привыкли каяться, молиться и думать благостно. Да благословит Господь сей напиток, - набожно сообщил Райт, - и вашу супругу. Будто светлее с нею.
- В городе её не оставлю, - с улыбкой предупредил Раймон, делая ещё глоток. Светлее - из-за того, что творится вокруг? Из-за него самого, от мрачности, от мыслей убить Скрамасакса почти просто так - во что сейчас Раймон едва мог поверить. Какого дьявола на него тогда нашло? Причины для мрака никуда не делись, но сейчас пригасли, жужжали тише. Напоминали, не давали забыть. Занятно, как катятся кости. Место - то же, а тьма сместилась, и новый дом заняла, кажется, надолго. И как-то слишком уж нагло диктовала правила. Чересчур. - Придётся сделать так, чтобы посветлело везде. К слову, а сколько управа готова заплатить фонарщику?..

[Spectre28 >>>]

- Сколько хотите, - хмуро посулил констебль, - можем даже золотого тельца отлить.
- И телегу, - Эмма улыбалась все так же безмятежно и счастливо, не обращая никакого внимания на то, что с юбки осыпаются сухие листья, - а лучше - три. Иначе как его везти?
- Пилить придётся... неудобно, - Раймон нахмурился, словно и впрямь прикидывая, как придётся такое перевозить, но взглянул на вымотанного констебля и вздохнул. - Цен за очистку ада как-то даже в регуляциях нет, так что уж как-нибудь потом сговоримся. Сначала нужно взглянуть, что там и как. К слову, так а что, поймали вы хоть одну из тех монашенок живой?

[Leomhann >>>]

Живые монашенки на живых похожи не были. Эмма стояла у края каменного мешка, глядя на то, как внизу, на темном сыром дне, беснуется младшая сестра анку. Некогда кипенно-белое одеяние пойманной монашки было покрыто грязью и кровавыми пятнами, но жутью пахли не они. Выпитая до дна, выгоревшая душой некогда пресвятая невеста Христова рычала, скаля острые зубы, и клобук лишь подчеркивал заострившееся лицо, серую кожу и запавшие, обведенные чернотой глаза.
"Беги от греха, как от лица змея; ибо, если подойдешь к нему, он ужалит тебя. Зубы его – зубы львиные, которые умерщвляют души людей".
Эмма вздохнула, кладя руку на плечо Раймона. Тепло его тела, его запах всё также успокаивали, хоть сам он и был неспокоен.
- Не прилагай греха ко греху, ибо и за один не останешься ненаказанным, - задумчиво проговорила она, пытаясь услышать чувства монашки - и не слыша их. Даже анку источал ярость, жажду плоти, упорство. У сидящей в яме не-живой женщины не было ничего. Лишь тонкий, гнилостный аромат прегрешений.
- Жало же смерти – грех; а сила греха – закон, - поддержал её констебль, и отошел от края, поворачиваясь к Раймону. - Видите, сэр Фламберг, вот так царствует грех в смертном теле, чтобы повиноваться ему в похотях его.
Раймон хмыкнул.
- Грех, говорите... Похоти хотя бы не все одновременно? Но они определённо слышат, воспринимают. Понимают ли? - он скосился на яму, хмыкнул снова. - Вряд ли. Разве что совсем простые раздражители, например, "монастырь", "аббатиса".
В поведении монашки, чувствах не изменилось ничего. Она всё так же билась о стены, пыталась допрыгнуть до края, вцепиться в край, добраться, наконец, до живых и нераскаяных. Недостаточно раскаяных и не осознающих. Раймон же чуть разочарованно пожал плечами.
- Нет, так нет. Чем вы их кормите, к слову? Если ещё нужно.
- Ничем, - от констебля повеяло скорбью, накрывшей темным флёром и усталость, и надежду, и неглубокое, наигранное раскаяние, - сначала кидали то, чем узников кормят. Не жрут. А потом Джонс оступился, мир ему, и упал. Она его заблевала чёрной херней - и сожрала. К слову, плюются они блевотиной знатно.
"Изблюю из уст тёплого - и тем очищусь."
Эмма прильнула к Раймону, вцепившись в руку, пытаясь уловить можжевельник и мяту. Он еще пах ими - но слабо, будто умирал даже Фламберг, уступая место кому-то... Тёмному?
- Хотел спросить, мистер Райт, зачем вы их ещё держите, - заметил Раймон, обдав макушку тёплым дыханием, - но вспомнил, что я же - михаилит, а не вы. Простите, но то, что в яме - это уже не человек. Даже не могу сказать: "ещё не тварь", потому что она и есть. И если позволите, я выжгу эти ямы начисто. Хотя бы во имя стражников, которые могут подскользнуться на краю.

[Spectre28 >>>]

И ради самих монашек. Эмма согласно кивнула, отшатываясь к лавке, где валялись кольчуги и дубинки. Эта обитель стала ужасным местом и до того, как Кранмеру понадобился обломок венца. И выжечь ямы, быть может, было последней помощью, какую Раймон мог оказать этим несчастным.
- Выжигайте, сэр Фламберг, - вздохнул Райт, отмахиваясь, - в конце концов, отчет, если мы из всего этого выпутаемся, будет выглядеть еще хуже, чем у Клайвелла.
Раймон поморщился и кивнул, поднимая руку над ямой.
- Возможно. В конце концов, мистер Клайвелл смог вытащить из обители Бермондси двух монашек, а я сейчас не могу обещать и одной. Впрочем... говорят, парочке не так давно случилось сбежать? Странны дела Господни.
Эмма вздохнула, развязывая тесемки на юбке и оставляя её у лавки. Штаны она успела надеть еще в лесу, предвкушая прогулку по монастырю. Монашки и послушницы бежали всегда, а их с Раймоном это не касалось. Свой побег она совершила давно.

[Leomhann >>>]

От поцелуя на стене Эмма не удержалась. Слишком свежо еще было воспоминание о примятой траве, да и Светочу так было проще. К тому же, Раймон впервые брал её с собой, и они рисковали не выбраться из этого монастыря, и... Время терять было нельзя. В восемнадцать лет жилось жадно, целовался Раймон мастерски, а стена обители, под которой вполне могли сидеть твари, поводом для сдержанности не являлась.
- Надеюсь, в этот раз обойдемся без послушниц, - оторвавшись, проговорила она, пытаясь в холодной темноте монастырского двора разглядеть хоть что-то.
- Но я не откажусь найти там нормальных живых и разумных послушниц, а потом сплавить их Райту, - задумчиво заметил Раймон, тоже разглядывая клубящийся мрак, казавшийся ещё чернее под закатным солнцем. - Нельзя же, чтобы Клайвелл справился лучше? Мы же эти, михаилиты, для репутации плохо!
Репутация... Эмма поморщилась, понимая, что слышит это слово с детства. Для этой странной вещи было плохо всё - от улыбки крестьянскому мальчику до продажи трактирщикам тысячелистника под видом афродизий. Для Эммы репутация была сродни тени от дерева, о которой заботились, вместо того, чтобы ухаживать за самим деревом.
- Я думала порой, какой была бы в Бермондси, когда Клайвелл вошел туда? Одной из тех, кого орденцы сочли тварями? Уподобилась бы Клементине? Кажется, сейчас я смогу это узнать.
- В первом случае - не узнаешь, - совершенно серьёзным голосом обнадёжил Раймон. - Так что бояться нечего.
Он чиркнул ногтем по прихваченному из разгромленной лавки местного алхимика опалу. Сгинувший мастер постарался на славу: зачарование подействовало сразу и сильно. Камешек, налившийся ярким солнечным светом, упал во тьму... и пропал, словно его и не было.
- М-да.
Эмма пожала плечами, делая шаг к краю стены. Жуткой и соблазнительной показалась смерть от кинжала Раймона, эвфемизмом к близости, каковую даже в браке почитали греховной. А уж им, невенчанным... Должно быть, мать-настоятельница, владычица этого ада, ужасалась таким мыслям.
- И кольчуга - тяжелая, - в тон Раймону сообщила Эмма, понимая, что простой жест равнодушия отозвался ломотой в плечах, - а еще в ней путается коса.

[Spectre28 >>>]

- Если совсем неудобно, то что же делать, - раздался в ответ тяжёлый вздох. - Раз кольчуга не сочетается с косой, значит, косу придётся всё-таки резать. Эх, как прыгать-то не хочется. Получается, приземляться почти аккурат на тела. Ногу сломать как нечего делать, даже не считая того, что где тела - там и то, что их оставило валяться. Хотя вот его - не чувствую. Только трупы и этот странный туман, словно соты...
Эмма вцепилась в косу, поспешно заматывая её вокруг головы - с Раймона могло статься воплотить эту угрозу-обещание в жизнь. Ему легко было говорить, воину, с детства приученному к доспеху!.. Перед глазами неуместно встал Бойд, говорящий: "Запомни, Раймон, выходя из дома, всегда надевай кольчугу. И не забывай мыть руки!" - и заставивший хихикнуть нелепой мысли.
- Зачем прыгать, если можно спуститься по камням? Они старые, выщербленные, почти лестница. Вот только в кольчуге этой я неуклюжая.
- Спускаться - медленно, подставляя спину, - Раймон всё так же вглядывался во мглу, кусая губу. Затем положил ладонь на тёплые от солнца камни стены - и почти сразу отдёрнул, вздрогнув. - Этот монастырь - он... мать-настоятельница. Знает, чувствует, мыслит. И я не верю в тишину и покой внизу. Куда подевались все те твари, что лезли из пара? Охрана? Ловушки? Это ад, да, но где все его демоны? Нет. Уж лучше я спущусь побыстрее.
Эмма со скепсисом, какой и не подумала скрывать, кивнула.
- О да, а я к тебе буду лететь, ориентируясь на горячую привязанность? Любовь, конечно, чувство сильное, но не настолько, чтобы во тьме, из которой не слышится даже звука, упасть точнехонько на тебя.
- А ты ко мне будешь осторожно спускаться по камням, ориентируясь, как я думаю, на что-нибудь горячее, - пояснил Раймон, доставая кинжал. - Ну, что же, пора.
Ворчать о том, что в доспехе спуск растянется на века, Эмма не стала. Незачем уподобляться пиле, если и без неё будут любители снять стружку. C Раймона. Рассказывали, что в далекой Московии есть племена, что едят замороженную рыбу, называя её забавным словом "строганина". Должно быть, твари во тьме непрочь были отведать такого блюда из свеженького, отъевшегося михаилита и его ведьмы, но Эмма их всё равно не чувствовала, а потому об этом не думала. Пока.
- Будь осторожен, - жалобно проговорила она, - я еще не готова вдоветь.

[Leomhann >>>]

Спуск выходил долгим, хотя казалось, что стена не столь высока. Эмма ползла в сырую, тёплую хмарь, густо смешанную с мраком, оступаясь, хватаясь за плющ. Пару раз ей показалось, что под рукой чавкнуло что-то мягкое, но об этом думать она себе запрещала. Равно, как и о том, что ей до чёртиков надоели монастыри. За свои восемнадцать она успела перевидать их больше, чем иные паломники, и в каждом её поджидали беды. Они прикидывались матерями-настоятельницами, послушницами, кусками венца, отнимали то неловкое счастье, которое принес Раймон и которого Эмма втайне стыдилась. Говорить об этом почему-то казалось неправильным, будто слова могли разрушить хрупкое равновесие, сломать грань между гармонией и хаосом, которая и без того была слишком тонка.
И теперь, спускаясь в ад, Эмма обещала себе обязательно, непременно сказать о...
Додумать у неё не вышло. Земля надвинулась почерневшей травой, жаром догоравших мертвяков и болью в ноге. Эмма придушенно пискнула, заскусывая губу и запрещая себе кричать, хотя кровь обжигающим потоком стекала в сапог, и было даже странно, что соки горячее самого тела. Не успев удивиться ни тому, что в кои-веки досталось ей, ни тому, что уроки Бойда не прошли даром, она впечатала свободную ногу в нос изумленно хрюкнувшей твари. Тут же свистнул меч, отсекая отвратную шипастую голову, и Эмма с молчаливым обожанием уставилась на главного демона этого ада.
- Ногу отрубим? - Буднично осведомилась она.
Раймон наклонился, изучая рану в тусклом свете камешка, со вздохом кивнул и потянулся к сумке с лекарскими принадлежностями.
- Увы. Сначала косой перетянем, чтобы жгут, значит, а потом уже... обрубок-то сохраним, выстругаю тебе деревянную по образцу, когда выйдем. Выпрыгаем.
- Я не хочу деревянную, - капризно процедила сквозь сжатые зубы Эмма, вздрагивая от холода ножа, распарывающего штанину. - Серебряную. С изумрудами, чтоб под кольцо подходила.
А потом все капризы прекратились. Боль от прижигаемой плоти сравнима лишь с родовыми муками, когда дитя таранит головой пути, прокладывай дорогу к миру. Эмма зажмурилась, закусив рукав и давая себе второе обещание за сегодня - штопать раны Раймону только после того, как он выпьет опиум.
А через боль как через подушку пробивался назойливый голос:
- А пнула ты его отменно, не хуже иного михаилита. Так их всех, по наглым... длинным зубам. Только если ещё железа в сапоги напихать, и совсем хорошо. Кстати, скажи, окажись ты здесь, когда всё это закрутилось - где бы стала прятаться?
- За твоей спиной, - пробурчала Эмма в рукав, честно пытаясь думать вопреки боли. - Но вообще... в кухне. Она всегда угловая и с двумя дверями - в обитель и во двор. В ней есть еда и вода, огонь, много тяжелых вещей, которыми можно запереть двери. И нет окон.

[Spectre28 >>>]

Боль становилась смыслом жизни, а травники врали. Не унимали её ни тысячелистник, ни имбирь, ни корень валерианы. Наверное, в этом мог бы помочь всё тот же опиум, но его не было, а потому Эмма лишь потуже перетянула повязку на ноге, и шла, будто по горящим угольям, стараясь не отставать от Раймона. Всё те же твари, выглядевшие жуткими изломанными пародиями на людей, бросались из тьмы, отшатывались, теряя конечности и головы, упорно ползли вперед, весело загорались, и не будь в руках Раймона светлячка, Эмма нипочём бы не нашла кухонную дверь. Разве что по запаху объедков, которые, кажется, не выносили уже очень давно. В Бермондси за такое мать-кастелянша ходила бы пунцовой после взбучки, устроенной настоятельницей, но здесь... Могло статься, что именно кастеляншу и дожгли в каменных мешках тюрьмы Саутенд-он-Си.
Дверь, как того и следовало ожидать, оказалась запертой. Темное дерево, заляпанное кровью и чем-то серо-белым, изрисованная крестами, казалась островком умиротворения. Быть может, потому что над ней теплилась тонкая восковая свеча, но скорее потому, что твари не приближались к ней, похрюкивая на границе света и тьмы. Эмма вздохнула, стуча в дверь, за которой, может статься, никого и не было.
- Кто там, во имя Господа? - Дрожащим девичьим голосом осведомились из кухни, и Эмма оглянулась на Раймона. Как отвечать на такой вопрос в забытой этим самым Господом обители, она не знала.
- Ангелы, кажется, - с сардонической улыбкой шепнул Раймон и повысил голос. - Милостью Господа - михаилит Фламберг и его ве... лекарка Берилл. А кто внутри?
- О Господь милосерд, - выдохнула девушка, но открывать не спешила, - докажите.
Эмма пожала плечами, показывая, что голос этот ей не знаком. В самом деле, с многими ли познакомишься, вышивая в келье, а после молясь с Лиссой?
- Вам к двери куски тварей сложить, что ли? - удивился Раймон, почесав в затылке. - Так всё равно не увидите. А молитвы, чую, тут читать каждая вторая нечисть умеет. О, знаю! Управа согласилась заплатить за контракт, сколько скажу, без точной суммы. На такое точно ни одна химера не способна, а вот михаилит - пожалуйста.
- О, Господень Великий Архангел Михаил! - Въедливо отозвались из-за двери. - Избавь нас от всякой прелести дьявольской... Ну, продолжай?
- Когда услышишь нас, грешных, молящихся Тебе, и призывающих имя Твоё Святое, - раздраженно подхватила Эмма. Её знобило и хотелось хоть ненадолго присесть, дать отдых ноге. - Ускори нам на помощь и побори всех!
- И как второй пункт Устава Ордена звучит? - Не унималась излишне дотошная девушка за дверями.
- Пусть будет установлено, как писано в Уставе, что братья, избравшие стезю мракоборца и примкнувшие к Ордену, будь они высокого или низкого рождения, сейчас развернутся и уйдут, а вы будете разбираться сами, - меланхолично заметил Раймон, пробив череп очередной твари освящённой стрелой из арбалета. Нежить беззвучно канула во тьму, почти приветственно махнув лапами, и он вздохнул. - Без советника для коммуны.
За дверью тяжело вздохнули в ответ, завозились, оттаскивая что-то тяжелое, а затем дверь приоткрылась и выглянула девушка в плате послушницы.
- Вы точно михаилит? - Поинтересовалась она, добавляя к мучениям Эммы запахи и цвета. Фиолетовый и серый - надежда и недоверие. Тонкая, удушливая нотка кардамона - усталость. - Вы не тварь и не... Он?
- Госпожа ранена, - нетерпеливо заметил Раймон, выразительно кивая на дверь. - Может быть, вы расскажете, кто этот "Он" - внутри?
- Но вы на Него похожи, - замялась послушница, и Эмма, будучи не в силах больше терпеть боль, раздраженно рявкнула на нее, прежде чем ввалиться в дверь.
- Вообще не похож!

[Leomhann >>>]

В кухне, освещенной множеством свечей, нога Эммы выглядела из рук вон плохо - настолько, что Раймон невольно хмурился и потирал подбородок. Впрочем, понимала это и сама Эмма, зажавшая в зубах рукоять собственного кинжала и твердой рукой сшивающая края раны. Помогать себе она не позволила никому, а послушницу и вовсе назвала косорукой дурой, когда та, испуганно охнув, уронила котелок с горячей водой. Две других монашки, обнаружившиеся внутри, молодые, хорошенькие и усталые, споро задвинули тяжеленным дубовым столом дверь и уселись на полу у камина, с испугом глядя на Раймона и с ещё большим - на Эмму. Понять, почему так, было несложно.
- Февуюфий ваз, - недовольно ворчала Эмма в рукоять, - тьфу. В следующий раз мы заберем из резиденции всю гадость, какую вам предписывается употреблять. Все эти порошки, пилюли, настои. И твоим уверениям о том, что раны ты можешь терпеть, больше верить не стану.
- Не люблю я их. Потом, когда наступает реакция, всё становится странным.. Представь, что может сотворить морочник-огневик, когда ему странно... но, - Раймон тяжело вздохнул, глядя на то, как нить стягивает края раны. Болело оно почему-то сильнее, чем когда шили его самого. Странно. И хотелось что-нибудь сделать. На что способен морочник-огневик, когда ему странно? - Теперь, пожалуй, стоит хотя бы брать запас с собой. И всё же, сестра - что это за "Он"?
Он и так догадывался, и в каком облике этот образ гулял, и в какой роли здешняя аббатиса его представляла, но догадки - одно, а услышать - другое. И в любом случае им требовался отдых, а кухня казалась местом достаточно безопасным - пока что.
- Он похож на вас, - оглядываясь на раздраженно шипящую Эмму, заговорила послушница, - только... не Фламберг. Он не называл имени, а мы не спрашивали, и... Он карает грешных. Приходит из тьмы, в паре и огне, и вокруг демоны... Ох! Грешные после служат ему, показывая собой, как ужасен грех!
- Твою мать, - с непередаваемым бойдовским выражением резюмировала сквозь зубы Эмма, протирая бренди аккуратный шов, - как больно-то!.. И шрам будет!
- В следующий раз поищем полные латы, - серьёзно утешил Раймон, пряча гримасу, и прислонился к стене, сложив руки на груди. - И запасные штаны. Шрамы же - не порок. А скажи, сестра, почему такое странное доказательство у двери? Не думал, что устав известен за пределами резиденции - откуда бы?
- Так сестра Магда надоумила, - послушница мотнула головой в сторону одной из монашенок, что жались к огню, - михаилита рано или поздно сюда прислали бы, а как узнать?
Эмма медленно, по стенке, поднялась на ноги, бледнея с каждым движением.

[Spectre28 >>>]

- А как узнать, что он слова устава верно назвал? - Осведомилась она, глядя на эту самую сестру Магду. - Я, к примеру, до сих пор не знаю, как они звучат полностью. Ты бы хоть почитал мне их на ночь, милорд муж.
- Так я их и сам полностью не знаю, - удивлённо отозвался Раймон, не трогаясь с места - у него появлялось чувство, что свободные руки вполне могут пригодиться. - Мы ж обычно то ругаемся, то торгуемся, а лет сколько ж с обучения прошло? А по голове сколько с тех пор били? Хочешь, когда вернёмся в резиденцию, хор послушников под дверь?
- Хочу, - подумав, согласилась Эмма голосом Берилл, не спуская глаз с Магды, - и чтоб устав на мотив провансальских песен исполняли. И лесавки хоровод водили вокруг, а хухлик из сада держал в лапах блюдо с клубникой.
Магда заметно нервничала. То ли послушники, то ли лесавки и хухлики её пугали, но отодвигалась она от Эммы на заднице, оставляя за собой зольный след.
Под хихиканье остальных девушек Раймон с сомнением покачал головой. От Магды тянуло нескрываемым страхом: она боялась Эмму, не меньше боялась Его - но не его, и хорошо.
- Не удержит. Это кого покрупнее надо привести будет, только не гуля - пахнет плохо и развалиться может невовремя. Я тебе потом бестиарий добуду - выберешь. Сестра... э...
- Алекса, - отозвалась послушница.
Она уже не смеялась, разглядывая Магду с удивлением и толикой настороженности.
- Алекса, - с благодарностью подхватил Раймон, с удовольствием бросая прежнее обращение. - А как вы понимали, когда люди... сдались? И понимали ли?
- Я хочу хухлика, - упёрлась Эмма, медленно надвигаясь на Магду и совершенно не обращая внимания на его беседу с послушницей, - пушистого и ушастого.
- Да никак не понимали, - вздохнула Алекса, - порой в грешных узнавали сестру Эулалию или сестру Одилию, так и догадывались. За год-то научишься всякому, господин, если жить захочешь.
Сжав губы, Раймон кивнул, соглашаясь со всем сразу.
- Хухлик так хухлик. Осталось приделать подпорки под лапы и научить его носить подносы. А ты, сестра Магда, - он выделил имя голосом, и монашенка, вскинув голову, взглянула ему в глаза. - Хочешь спать. Очень сильно. Ты так устала, что готова уснуть прямо здесь, на полу.
- Я хочу спать? - Переспросила Магда глубоким, красивым голосом. - Да... Хочу. А ты хочешь... послушать?
Алекса лишь охнула, когда монахиня осела на пол, выронив из рук распятие. На черном кресте, перевитом алыми лилиями, висел ухмыляющийся Фламберг. Глядя на не-морок, идущий волнами от пристального внимания и неверия, Раймон хмыкнул - и словно по этому сигналу Фламберг превратился в печально глядящего на кухню Иисуса из Назарета.
- Чем связать - найдётся? И, кажется, вам стоит придумать другую проверку. Эта испытания не выдержала.
И любопытно было, зачем матери-настоятельнице устав и молитва. Для лучшей имитации - так ведь мало. Кое-как понимая, что здесь происходит, Раймон не понимал, что именно нужно от него аббатисе, и это раздражало. Стать дьяволом? Мысль была почти искусительной - но лишь почти. Быть тёмным властелином, на его вкус, было слишком скучно, особенно - тёмным властелином библейским. Правда, ангелом становиться не хотелось тоже. И что оставалось?
- Оставаться собой? - Эмма, не раздумывая, впихнула руки Магды внутрь облачения, спеленывая монашку её же одеждой. Слова, чтобы понимать, ей не требовались. Как и всегда. - Ни к черту в братья, ни к ангелу на подпевки?

[Leomhann >>>]

- Собо-ой, - протянул Раймон, с сомнением рассматривая крест. Больше всего морочники не любили других морочников, а здесь, к тому же, был вовсе не морок, а... вложенное в мысли понимание? Не совсем, слишком похоже на те же мороки, но слова упорно не подбирались. Впрочем, хватало и простого понимания, что разница - есть. Он взглянул на послушницу и нарочито нелепо подбоченился, вскинув голову. - А что,сильно похож на меня этот "Он"?
- Я уже сказала, что нет, - за Алексу ответила порозовевшая Эмма, упёршая кулачки в бока. Спелёнутая Магда её теперь интересовала мало. Алекса от ее взгляда поспешно кивнула, а затем мотнула головой.
- Хм, на распятии выглядел-то куда как смазливее, - скосив глаза на Эмму, задумчиво продолжил Раймон. - Молодой такой, опасный...
Эмма с готовностью кивнула, опираясь на большой кухонный стол из такого же серого в прожилки камня, что и алтарь в Билберри.
- Не похож, - подтвердила она, - ты-то совсем неопасный. Даже мавки не боятся. И с кеаск целуешься.
- Они меня целуют, - уточнил Раймон, - у морских жителей ведь зрение отличается. Думаю, она нас просто не разглядела толком.
- Конечно. А Фламбергом звала на всякий случай. Чтобы не ошибиться сослепу, если это ты на огонек... шум волн заглянул.
Несчастная Алекса с тревогой глядела то на него, то на Эмму, то улыбалась, то прятала лицо в ладонях, но Эмма на чужие эмоции и свою боль внимания уже не обращала. Она хмурилась, рассеянно перекатывая по столешнице пожухлое яблоко, и была совершенно права. Пусть светлые и приятные, разговоры к цели не приближали никак. Где-то в аббатстве ждали новые твари, где-то там бродила копия Фламберга, не имеющая представления о том, что значит им быть, где-то там ждала его мать-настоятельница. Раймон покачал головой и повернулся к послушнице.
- Алекса, ты здесь с самого начала. Подскажи, куда мне идти дальше? Где - сердце этого ада?
- Хорошо придумал, - одобрила Эмма елейным голосом, восхищенно глядя на него и жестом останавливая уже открывшую рот послушницу. - Только я теперь за тобой не успеваю. Что же с этим делать? - Она задумалась на мгновение, но сразу же просияла улыбкой. - Знаю, я тебя укушу. За ногу. Есть еще вариант, в котором ты носишь меня на руках, как самый романтичный из рыцарей. И все они равно самоубийственны для обоих, как и в том случае, если ты оставляешь меня здесь и сбегаешь на свидание с аббатиссой.
Зная, что его всё равно поймут, Раймон мысленно закатил глаза.
- Последний вариант менее самоубийственен - если эти милые твари не умеют грызть каменные стены, конечно. Бежать ты не можешь, нести тебя на руках и одновременно отбиваться - не могу уже я, как и бросить той же нежити. Да, оставаться здесь - опасно, но идя рядом, ты почти наверняка убиваешь нас обоих. Не будь раны - я бы не спорил, но так...
Яблоко оказалось не таким уж жухлым. Оно с мерзким хлюпаньем врезалось в стену над головой, разбрызгивая сок и кусочки мякоти. Следом за ним полетели пучок петрушки, кусок вяленой рыбы и сыр. Эмма бросала их плохо, не целясь, зато от души, быстро уподобив кухню той самой помойке, по запаху которой и нашла вход.

[Spectre28 >>>]

- Убиваю, значит? - Совершенно спокойно проговорила она, доставая из кошеля темный пузырек, от которого тянуло пустырником, душицей и бренди. - Не спорил бы? Ну ничего, милый, сейчас мы тебя вылечим. И от тьмы, и от... всего. Помнится, ты однажды показал мне дивный способ.
Раймон снял с плеча рыбий хвостик и положил обратно на стол.
- Настойка на травах? Что ж, по крайней мере те твари, что ориентируются на запах, сойдут с ума, пытаясь понять, что такое мимо идёт. Ещё больше сойдут с ума то есть. Только реальности монастырской это не меняет, - он поразмыслил, потом покачал головой. - Да и от тьмы, кажется, не избавляет. Хотя бы потому, что если она и будет, то - там, за дверью. Но - кидай.
Эмма кивнула так яростно, что коса распалась на пряди, и откупорила пузырек, щедро плеснув настой в кружку.
- Не буду, - выдохнула она, залпом опрокинув в себя напиток, - но с тобой я пойду, даже если для этого мне придется вцепиться в твой сапог и волочиться по земле, горестно подвывая. Если уж становиться владычицей этого ада, который сама же и создала, то рядом с владыкой. Как думаешь, какие ванны предпочитает тёмный феникс?
Что за упрямство! Они ведь останутся в первой же засаде, оба - а как показал двор, развлекаться ловушками в монастыре любили. Раймон раздражённо сложил руки на груди.
- Мы не делаем людей теми, кем они являются. А ванна... чего угодно? Кровь, слёзы девственниц? Хм, найдутся ли здесь девственницы? - он обвиняюще зыркнул на изумлённо хлопавшую глазами Алексу.
Девушка перекрестила сначала его, потом перекрестилась сама, и от этого стало только злее.
- Значит, нет. Что ж, придётся доставлять из города. Оплату обещали чем угодно, помню.
- А я еще и не феникс, - огрызнулась Эмма, - и ванны люблю с тобой. Но вот только, если ты бросишь меня здесь, их не будет. Двери и стены не останавливают тех, кто считает себя божествами. Демонами. Кем угодно. Но дело даже не в этом. Ты угасаешь, темнеешь. Чего только стоит мысль о том, чтобы убить Снежинку! И я пойду с тобой, чтобы быть рядом. Пойду, куда поведешь. В конце концов, раз уж мы тут: "Есть у тебя жена по душе? Не отгоняй её" и "Но как Церковь повинуется Христу, так и жёны своим мужьям во всём". Я иду с тобой или... или, - она вздохнула, делая сложное па из морески, - когда выйдем отсюда, я буду читать тебе псалмы. Сутками.
"Повинуется?! Ха!"
Впрочем, на смену этой мысли тут же пришла другая:
"О Снежинке при посторонних?!"
Раймон метнул взгляд на монашек, и выдохнул: судя по остекленевшим глазам, девушки если и слышали ругань, то слов не понимали. И хорошо. Просто чудесно. Ещё лучше, если они потом об этом и не вспомнят. В конце концов, надежда...
- Когда Библию писали, аббатисы тварей в свиту не заводили, - угрюмо заметил он, отмахиваясь от угрозы. Занятно. Чем дальше шёл разговор против тьмы, тем гуще она становилась. Странно. - А то их и вообще не было. Ладно. Тебя не переубедить, да?
- Я не отстану, не буду путаться под руками, шуметь и падать в обмороки, - умоляюще пообещала Эмма, устало садясь на лавку, - бояться тоже не буду, а если что-то пойдёт не так - не задумываясь продам Розу, чтобы получить своё приданое, наконец.
- Ладно, - повторил Раймон, пожимая плечами. Злость уходила, рассыпалась пеплом, оставляя только усталость и пустоту. Совершенно не по-фениксовски, это он знал точно. - Значит, пойдём умирать.
"И убивать. Раз уж скорее всего не обойтись без одного, глупо обходиться без другого".
- Нет уж, - снова упрямо нахмурилась Эмма, - умереть мы должны после многих лет "долго и счастливо", в один день, высмеивая менестреля, который будет петь в саду о твоих подвигах. Так что, пойдём выживать.

[Leomhann >>>]

Монашенки говорили, что скорее всего ад раскрылся в капелле. Именно поэтому Раймон, расспросив Эмму, уверенно двинулся к келье матери-настоятельницы. Идти туда хотелось не слишком, но двери ада привлекали ещё меньше, а келья в любом случае несла на себе слепок хозяйки. Не помешало бы, потому что сейчас Раймон её не понимал. Чтобы их прихлопнуть, хватило бы не то, что полной свиты не боящихся смерти тварей, а, пожалуй, трёх-четырёх. Так где всё? Они с Эммой двигались настолько медленно, что подготовить ловушку хватило бы времени даже не телепату. И поэтому он замедлял шаг ещё больше, прощупывая чёртов пар взглядом, вслушиваясь, закидывая удочки мороков - но последние бессильно опадали с гладких стен. Людей, разумов - здесь не было, а монастырь в себя не пускал, угрожая раздавить. Глаза и слух обманывали тоже - и вероятно поэтому, когда враги возникли из тумана, он едва успел среагировать - и уже ломая шею монашенке со сломанной спицей в руке, понял, что не успел. За спиной, где оставалась Эмма, тоже раздался сип, что-то прошуршало, глухо стукнуло. Резко развернувшись, Раймон поймал падающую на него вторую опустошённую монахиню, вздёрнул выше и всадил посеребряное освящённое лезвие в сердце. И только потом взглянул на улыбающуюся Эмму, стоявшую у стены с кинжальчиком в руке. Уворот, подножка, чуть подтолкнуть... Раймон с облегчением кивнул.
- На диво знакомые движения. Молодец. Хм, нужно будет купить нормальный кинжал... ты там поминала что-то про серебро и изумруды?
И к гордости примешивалась всё та же усталось, всё та же тень. Сейчас, видимо, на пробу, монашек было лишь две. А если четыре? Шесть? Эмма при всех её талантах всё-таки не была обученным с детства михаилитом, а он - уже не успел. Даже так. Сперва - завёл, а потом - не успел.
- И хухлика, - вздохнула Эмма, касаясь рукой стены, - но лучше... Вишню. Много.
Последнее прозвучало по-детски растерянно. Её пальцы слепо поглаживали камни, как это водилось у Эммы, выискивая трещинки, щели, рисунки.
- Я вот что думаю... В Бермондси я понимала камни. Тогда, с братом-лекаря Клайвелла. Если мороки бессильны, а ходят эти монашки так тихо, что даже ты не слышишь, может?..
- Но камни здесь - это та же аббатиса, читающая мысли, навязывающая их. Каждый раз, когда что-то начинаешь понимать, оно чуть сдвигается, сбивает, - Раймон потёр подбородок, раздумывая над вариантом, потом кивнул. - Попробуй. Как знать, может, и получится. Только - не слишком глубоко.
- Но ведь камни остаются еще и камнями. Если я понимаю, что чувствует нежить, то...
Договаривать, что камни тоже неживые, Эмма не стала - просто прижалась щекой к стене, закрыв глаза. Замерла, почти не дыша.
- Камни чувствуют, как по полу впереди, у лестницы в кельи, ходят, - неуверенно проговорила она. - Странное ощущение, будто давят сверху, и не скажу, что приятное.
- Много?
- Чувства количество не передают, - наставительно сообщила Эмма. - Но думаю, двое или трое. В разные стороны давят.
- Люди, не люди, обнимут, покусают...
Ромашки для гадания, увы, под рукой не было, но знание - половина дела. Раймон с улыбкой кивнул Эмме.
- Что же, вероятно, стоит посмотреть, зачем они давят камни. Кстати, - он задумчиво потыкал носком сапога булыжник. - А нас самих ты тоже ощущаешь? Хотя нет, лучше не проверяй!

[Spectre28 >>>]

Проверять, давит ли она или Раймон на камни, Эмма и не думала. Знание служит не только тому, кто его получил, а игры разума здесь были самоубийственны. Она лишь шла вперед, опираясь на стену и скрывая от Раймона боль, пронзающую ногу раскаленной ржавой кочергой. Эта обитель стала местом искупления не только её, Эммы де Три, грехов, но и грехов мужа. О том, что они невенчаны, думать не следовало.
Как и о тех монашках, что бродили у лестницы. Еще не опустошенные, уже не одухотворенные, сёстры повторяли лишь одно: "И уже не я живу, но живёт во мне Христос". Спасителя в них не было, за это Эмма могла ручаться.
- Две, - констатировала она, отшатываясь от стены.
- Две так две, - Раймон резко кивнул, достал кинжал и тронул выщербленное лезвие - у них так и не нашлось времени его выправить. А затем со вздохом спрятал оружие обратно в ножны и скупо улыбнулся. - Нет. Быть собой, говоришь? Ещё не опустошённые, думаешь?
- Всего лишь начавшие выгорать. Верно ли говорят, что в Бетлеме, в том госпитале при монастыре Нового Ордена Пресвятой Марии Вифлеемской, помогают таким?
Эмма с жалостью глянула на монашек, вскинувшихся, услышав о Марии Вифлеемской, упавших на колени, будто они с Раймоном были ангелами с небес. Безумицы тянули руки, стонали пересохшими ртами, но глаза оставались пустыми.
Раймон кивнул снова.
- Не знаю, можно ли их восстановить - не больше, чем ту девушку, в которую мы влили слишком многие жизни, но в Бедламе о таких заботятся. По крайней мере, по слухам, потому что сам - не видел, не приходилось, хотя и странно это. Где-где, а там работы должно быть много.
Мягко подступив к монахиням, он коснулся лба сначала одной, затем - другой, и женщины распростёрлись на полу, едва успев зевнуть.
Эмма вздохнула, снова приникая к камням. Это было странно - понимать их, отсеивая наносное, принадлежащее настоятельнице. Вдвойне странно - ощущать присутствие обломка венца в них. Силы, заключенные в этой поделке Немайн, будто впитались в стены и пол.
- Дальше никто не ходит, не ползает. Разве что летает. Ты чувствуешь присутствие венца? Стены наслаждаются им, алчно держат остатки его сил.
- Не могу, - Раймон поморщился, оглядывая серые стены, испятнанные яркими красками гобеленов. - Я погружаюсь в них - и это словно лабиринт из зеркал, как... в Глостере. Я думаю, чувствую, и мысли возвращаются искажениями, которые вызывают новые мысли, которые... и так - по кругу. Могу рискнуть, но тут вариантов два - я или останусь в середине, или выберусь из неё. И, честно говоря, мне не нравится ни то, ни другое, а то ведь кто его знает, что ещё оттуда принесу.
Эмма мотнула головой, ступая на лестницу. Должно быть, она держала спину слишком ровно, слишком старалась не хромать, но Раймон ничего не говорил, а значит, внимания это не стоило. Лестница рябила, то превращаясь в темную, залитую кровью, усыпанную терниями, то вновь становясь прежней. Она то вела к жаркому мареву, в котором плясали всполохи огня, то к пустому и холодному коридору обители, затянутому паром. И когда на вершине лестницы возникло худощавое рогатое существо, Эмма попросту в него не поверила. Эка невидаль - анку обзавелся рогами, подпирающими потолок, и возомнил себя дьяволом.
- Пойдем, - вопреки её неверию повелительно произнес демон, протягивая руку, - грешница. И ты.

[Leomhann >>>]

Последнее предназначалось Раймону.
- Что думает михаилит, встретив в лесу стаю хухликов? - небрежно поинтересовался Раймон, беря Эмму под руку и шагая вперёд так, словно анкулопы не существовало.
- Переноси страдания, как добрый воин Иисуса Христа. Никакой воин не связывает себя делами житейскими, - просветил его демон, не позволив ответить Эмме. - Что думает хухлик, завидев обнаженную глейстиг?
Эмма улыбнулась, цепляясь за рукав Раймона. Демона она не слышала, но и коснуться руки своего упрямца здесь, в преисподней, было грешно, но Господи, как приятно!
- Встретив хухлика, михаилит жалеет, что у него нет с собой овсяного печенья. Вот как наяву вижу того, что по саду бегает... - Раймон, приостановившись, щёлкнул пальцами свободной руки и оценивающе осмотрел рогача. - Знаешь, если подумать, вот это очень похоже на печенье. Конечно, ни одна нормальная хозяйка сейчас такое не испечет, но кто знает, может, через сто, двести лет, на Самайн? Вот такого, рогатенького, чтобы дети учились скусывать головы?
- Если я когда-нибудь такое испеку, - отозвалась Эмма, внимательно изучая демона, - вылей мне на голову всю опару. Но, в самом деле, если рога покрыть сахарной глазурью и изюмом...
Рогач озадаченно тряхнул головой, подобрался - и раскрылся, распахнул разум, вываливая на неё злость на грешников, осознание своей правоты, жажду искупления и... молитв? Эмма пошатнулась, опираясь рукой на деревянные перила.
Так уже было, после Грейстоков. Когда пропали краски, потускнели, а мир подернулся дымкой, полной пепла и горечи.
- Знаешь, что о тебе говорят мальчишки в резиденции? - Проговорила она, отшатываясь от перил и заставляя себя не глядеть на демона, хоть и напоминал он кошмарный сон, от которого никак не очнуться. - Что не появилась еще та тварь, что тебя прожевала бы. Будто однажды ты явился к скупщику с полусотней яиц виверны, а когда тот удивился, сколько же ты убил для этого тварей, ответил, что ни одной. Просто каждый день приходил к одной и той же и предлагал ей выбор - либо она несет яйца, либо переезжает жить в королевский зверинец. Что напившись, взял контракт на Дикий Гон и до утра рассказывал им смешные истории, после чего те зареклись с тобой встречаться. Но больше всего меня впечатлила история, в которой тебя наказывают за грехи ведьмой из Бермондси, отравившей половину монастыря. И я подумала, а почему мы что-то должны искупать, если капитул, эти святые люди, уже определили тебе покаяние? А жена, как известно, спасется мужем своим.
Рогач оглядел её, открыл было щель, что именовал ртом, но коротко взревел, затряс длинной рукой. На миг, на удар сердца, на длани проступили очертания хухлика, блаженно вцепившегося в локоть демона.
- Странно, что не говорят ещё, что виверна яйца от меня несла. По десять за раз, - с некоторым изумлением пробормотал Раймон и встряхнул головой. - А потом удивляемся, откуда столько химер берётся. Вылупляются же. Или вот представь, что может родиться у хухлика с глейстиг. Можно ли пить кровь у печенья?
- Кровь печенья - это варенье, - улыбнулась Эмма, подивившись незамысловатой рифме, - если оно достаточно жидкое, то... Думаю, можно. А от хухлика и глейстиг родится хустиг. Или глейлик. Или...

[Spectre28 >>>]

С демоном происходили странные метаморфозы. Он глядел на свою руку с таким удивлением, что даже не замечал, как высокие рога оплывают, превращаясь в пушистые, пятнистые уши. А когда заметил - бросился вглубь коридора, цокая новенькими, только что отросшими копытами.
- Рикардо Тулузский, - резюмировала Эмма, приседая в реверансе и морщась от боли, - дым, платки и зеркала. Говоришь, корсет нужно опустить пониже, а юбку поднять повыше? И... где мое ведро для денег?
- Единственный зритель сбежал, не заплатив, - указал Раймон. - Так что, выходит, мы тут не ко двору, аудитория не та. Хотя, может, виновато как раз отсутствие ведра? Надо было прихватить с кухни, но кто ж знал. И не ставить же им тут религиозные moralité!
Эмма кивнула, соглашаясь, и снова вцепляясь в перила - ноги подкашивались так, что даже рана болеть стала меньше.
- Но ведь религиозные представления тоже могут быть забавны. Если, к примеру, показывать праотца Авраама, продающего свою престарелую жену дураку-фараону, а потом еще и требующего плату за осквернение. Или царя Соломона и его жен. Всех, одновременно. Но тогда нам понадобятся послушницы. Много послушниц. И... с Диким Гоном - неправда?
- Если михаилиты рассказывают - то точно правда, - не сморгнув, ответил Раймон, обнимая её за талию. - Святые мужи и не менее святые братья ведь врать не станут. А здесь - правда вдвойне, получается. Или, скорее, втройне. Потому что по сынам, отцам и духу устава.
Эмма лишь улыбнулась. Восхождение по лестнице пора было заканчивать.

[Leomhann >>>]

В келье настоятельницы, чистой, прибранной, светлой, точно сюда ад и не заглядывал, царила пустота, приправленная чувствами аббатисы. Пожилая женщина плакала в подушку, слезами омывая своё одиночество - и подушка пахла горькой полынью. Монахиня скорбела о грехах своих подопечных - и от распятия на стене тянуло удушливой сиренью, плескало серым и алым. Оставшаяся глубоко в душе девочка по имени София желала отомстить своим родителям за боль и холод, а Эмма отшатывалась от старого бронзового зеркала, в котором в отблесках Светоча угадывалась искаженная гневом гримаса, меняющая нежную кожу и веснушки на землистость, рога и алчный блеск в глазах.
- Даже жаль её, - Эмма устало опустилась на лавку, поднимая одну из розг, валяющихся подле. - Наверное, доживи я, стала бы такой же настоятельницей.
Раймон хмыкнул, оглядывая келью, затем поднял подушку, под которой обнаружилась библия.
- Подозреваю, окажись ты такой настоятельницей, случайный михаилит не прошёл бы дальше кухни. Если бы вообще до неё добрался, - раскрыв книгу, он хмыкнул. - Всё в красных росчерках, но не кровь. И выслал его Господь Бог из сада Едемского, чтобы возделывать землю, из которой он взят...
- Смотря кто был бы этим случайным михаилитом. Ты упрям, милорд муж мой.
За стеной тихо застонали, и Эмму опалило болью, которую женщина в соседней келье уже не могла скрывать. Родовые муки не спутаешь ни с чем. Ломит поясницу, а в живот будто кто-то вставляет вертел, медленно прокручивая его. Умелая повитуха может облегчить эти страдания, но лишь время и ребенок отнимают муки, заменяя их другими.
- Позволишь?
- Они пошли и проповедывали покаяние, - задумчиво процитировал Раймон ещё один отчёркнутый отрывок и захлопнул книгу - Книгу, - нахмурившись. - Одной - не позволю. И не уверен, что у нас много времени. Возможно, и без того потеряли его в этой келье, а если роды затянутся, то... и у меня откуда-то ощущение, что эта роженица - часть игры, в которой очень хочется делать наоборот. Задержаться и помочь одной, упустив время... решить всё и для всех?
- Я могу принять роды, пока ты будешь решать всё и для всех, - пожала плечами Эмма, - мужчины в повивальном деле только мешают. Сестра Адела рассказывала, что вы в обмороки падаете. Но, судя по стонам, роды уже в ходу, и затянуться не должны. Час, может быть - два, не больше.
Или даже меньше. Объяснять Раймону тонкости того, как младенец прокладывает себе путь, как его можно поторопить и даже извлечь, Эмма не стала. А вот роженицу пожалела. Той было страшно, холодно и одиноко.
- Интересно, - задумчиво произнёс милорд её муж, потирая подбородок, - если я упрям, то почему меня сейчас отпускают на свидание с аббатисой, не вцепляются в ногу, готовы остаться одни, хотя только что собирались вылить на голову что-то сильнопахнущее за одну идею... если вот это всё, то почему я собираюсь прождать эти два часа у двери, готовясь убить или того, кто придёт, или эту роженицу? Осознавая, что обители, кажется, нравится эта идея - а нам едва ли должно нравиться то, что нравится ей? Что потом будет куда как хуже?
Эмма задумчиво оглядела его ноги, пришла к выводу, что они хоть и красивы, но грязные сапоги к цеплянию за них не располагают, и мило улыбнулась, целуя Раймона.
- Потому что ты не только упрямый, но еще и добрый. В глубине души. Очень-очень глубоко.

[Spectre28 >>>]

С часом-двумя Эмма изрядно погорячилась. Ребёнок, хорошенький, черноволосый, что пронзительно орал сейчас у груди матери, уже был готов родиться к их приходу, и ему нужно было лишь помочь. Надрез, пара потуг - и вот уже теплый, сморщенный, покрытый слизью комочек разъяренно сучит ножками, протестуя против холодного мира и колючего плаща, в который его завернули. Плащ Эмма отдала младенцу свой, одного взгляда на лицо Раймона хватило понять, что рыцарем милорд муж быть сейчас не намерен.
- Храни вас Господь, госпожа, и вас, господин, - стуча зубами, благодарила новоиспеченная мать, пытаясь кутаться в тощее монастырское одеяло, - думала уж и умру тут с сыночком. Век буду за вас молиться! Уж и не знаю, чем отплачу. Я ведь из Лутона. Священник у нас там, отец Ральф... Улестил, а защитить от комиссара не смог. Дьявол Кромвеля к нам явился ночью. Послушницу Эмму чуть было не совратил, умертвий разбудил, счастье, что брат Харза снова в город приехал. Мы со всенощной шли, как этот Уилл Харпер поджидал. Меня увидел, в руку вцепился, и перед людьми огласил, что брюхата. И... как здесь оказалась - не помню, только руку аббатиссы, а очнулась лишь, как воды хлынули. Спасибо вам, господин, госпожа, храни вас Дева Мария!
Раймон, хмыкнув на имени послушницы, снял плащ и набросил поверх одеяла. На губах его играла ухмылка, слишком весёлая для трагической истории.
- Надо же, звучит, словно какой-нибудь грек пародию писал... Может, нам стоило найти михаилита и заплатить ему, чтобы занялся проблемами? Жаль, под рукой ни одного нету - не себе же платить. И снова - дилетанты. Небось, собирался устроить себе повод ограбить церковь, да перестарался. Ну хоть не до того, что было у Херли... или здесь. Тебя как зовут, находка?
- Мэгги, Мэгенн, господин, - на Раймона роженица не глядела. Она ласково гладила пушок на голове младенца, любуясь тем, как жадно он сосет грудь. Эмма глядела на эту пасторальную картину с малой толикой зависти, порожденной здешним адом. Не то чтобы ей хотелось дитя, но... «Жизнь и смерть предложил я тебе, благословение и проклятие. Избери жизнь, дабы жил ты и потомство твое».
- Скажи, Мэгенн, - продолжал Раймон, поглядывая на вход, - как ты добралась до кельи? Ведь ты появилась в городе уже после того, как всё началось, на дворе - твари, в коридорах... чего только нет. Как прошла? Или кто-то провёл?
- Так мать-настоятельница и привела, - удивленно просветила его Мэгги, - за руку. Рука у нее холодная, дрожащая... Сказала, что дитя неповинно, и потому моё покаяние начнется, когда ребенок родится. Но почему-то кажется, что и не придет она. В капелле, должно быть, не так темно и сыро.
Эмма вздохнула, укутывая свою пациентку плотнее и протягивая кружку с отваром. Роды, должно быть, немало озадачили настоятельницу, коль уж она отступила от этой кельи. Присутствия аббатисы здесь не чувствовалось совсем.
- Мэгги проспит несколько часов, да и младенец тоже, - а вот Раймон тревожил, балансируя на таком шатком мостике у грани, что Эмма пожалела о своей просьбе, зарекаясь молчать. - Не думаю, что их кто-то обеспокоит. Младенец - будто Христос, низошедший в этот ад. И... прости? Я понимаю, что всем не поможешь, что время дорого, и что так мы можем навлечь на себя большие беды. Но я каждый раз вспоминаю тех детей, которых Адела уносила в лес замерзать, и...
Она уткнулась в пропахший здешней сыростью оверкот Раймона, и закусывая губу, чтобы не заплакать. Слов не хватало. Их не было для того, чтобы сказать: "Нет, я не рискую нами, потому что ясно - настоятельница и ее преисподняя отступают перед жизнью, боятся её, ведь жизнь во всех своих проявлениях нарушают тот мир, что аббатиса построила здесь". Слова не складывались, чтобы произнести: "Я бы все равно пошла за тобой, как тогда, в деревне гулей, потому что доверяю. И раненая нога не рушит ни этого доверия, ни привязанности, ни благодарности, ведь если всё это так легко сломать, то их и не существовало."
- Не терзай себя. Мы всё успеем. Даже принять ванну. Не думай о том, что ты не успел защитить - это неважно. Не гонись за временем - наплевать. Если мы нужны аббатисе, то она дождётся. Просто прислушайся к тишине, что царит в лесу вокруг небольшого поместья за горами и морем, почувствуй горьковатый запах ирисов под окнов, сырость земли. Слышишь, как кто-то хрустит в кустах? Это лесавки доедают единорога.
- Я слышу, как песок сыпется в нижнюю чашку часов, - Раймон говорил почти отсутствующе, но руки согревали спину, касались волос. Ласкали. - Пусть рождение отрицает ад, пусть здесь нет аббатисы, но она есть - там, за стенами. И ждёт, верно, и у неё - больше времени, чем у нас. Сколько, говорила Алекса, она в аду - год? Сначала я подумал, что она год как в обители - не так-то она и отличалась от ада, но сейчас не уверен. И какой день будет снаружи, когда мы выйдем? И чего именно она дожидается - и чего дождётся - вот вопрос. Но келья эта ощущается как безопасная ловушка. Да и безопасная - надолго ли? В капелле, думаю, не настолько теплее и суше.
- Я не буду с тобой спорить. Я всего лишь женщина, что умеет немного врачевать и самую малость вышивать. Но за городской стеной остались твари. Разве они не вспомнят, для чего созданы, если аббатиса внезапно исчезнет? Не пойдут в город? Скажи, есть ли у орденцев на такой случай способ связаться?
За стенами города оставался Шафран. Эмма обвела пальцами вышивку на оверкоте, стараясь удержать последние мгновения тепла и покоя. Мэгги их уже обрела, заснув крепким, молодым сном, прижимая к себе младенца.

[Leomhann >>>]

Раймон покачал головой, не двигаясь с места, не пытаясь выйти в коридор.
- Нет. Но если не будет матери-настоятельницы, я, наверное, смог бы нарастить стены, да хоть загнуть козырьком - летать-то твари умеют не все. А если всё-таки полезут, то придётся положиться на стражников, который чем-то там в ком-то вертели, и на то, что людям хватит ума попрятаться до зачистки. Да и скорее твари по большей части разбредутся по округе, начнут делить зоны, а это - время. Вряд ли здесь ими кто-то станет управлять, как в той деревне с ульем. Но это всё не то, не о том. Если аббатиса внезапно исчезнет, этот ад напоследок станет настоящим. Ненадолго, но этого может хватить. А если не исчезнет - договариваться, снова? Читать проповеди, убеждать именем архиепископа? Оставлять в живых и смиряться только потому, что страшно? Это уже не Фламберг, и не я, а черти кто. И получается так, что аббатиса здесь может всё, а я не смею ничего, потому что куда не кинь, а будет только хуже.
- В Бермондси мы порой мечтали о том, чтобы низложить преподобную мать. Писать архиепископу, просить... Но смелости так и не набрались. Её власть здесь дана ей монахинями и послушницами, подтверждена каким-то из церковных сановников. Пойдём? Мы не сможем всю жизнь просидеть в этой келье. Здесь часто отправляют на покаяние в пошивную, портки шить.
Эмма в последний раз вцепилась в рукав Раймона, отшатываясь от тепла, покоя и слабого, гаснущего аромата можжевельника.

[Spectre28 >>>]

В пошивной комнате под присмотром жуткой твари, напомнившей Эмме гончую и анку одновременно, прилежно трудились пятеро женщин. Пожилая монахиня в потрепанном хабите, в маленьком, зарешеченном окошечки двери выглядящая серой и усталой, ласково, ободряюще кивала девушкам, испуганно поглядывающим на чудовище в углу. Взгляд Эммы она заметила первой, так жарко полыхнув надеждой и радостью, что становилось стыдно. О Берилл, кажется, слышали все, да только Эмма ею еще не была, а подаривший это имя Раймон Фламбергом уже переставал быть. И Фламберга было жаль. Уж он-то точно причиной бед не являлся, но страдал вместе со всеми.
- Михаилиты. - Эмма шепот не слышала. Угадывала по едва заметному движению губ монахини, по чувствам. - Хвала Господу, это Фламберг, должно быть.
- Тебя узнают по глазам твоей ведьмы в смотровом окошечке, mon cher Flamberg, - тихо хмыкнула Эмма, отшатываясь к стене. - И там какая-то жуть лежит у окна.
- Хм, - заглянув в окошко и поморщившись от вони крови и испражнений, Фламберг потянул из ножен меч и улыбнулся, смерив почему-то прищуренным взглядом саму Эмму. - А ведь хорошая приманка, ещё по анку помню. Интересно, если я открою дверь, а ты представишь, как славно горят все эти богами проклятые гобелены, а с ними и все вон те портки - оно будет гавкать или кусаться?
Эмма недоверчиво уставилась на него, выразительно покрутив пальцем у виска. Приманкой ей надоело быть еще при том анку.
- Послушницей должен был быть ты, - напомнила она, понимая, что гобелены будут гореть замечательно. Чтобы их не тронула поцелуем времени плесень, ткань пропитывали маслом. Именно поэтому в любой обители первым делом сгорала гобеленная, если уж случался пожар. И для этого жаркого, вскормленного жирным пламени, портки стали бы легкой закуской. - Открывай.
Тварь гавкать не стала, да и кусаться тоже. Она подпрыгнула на своем грязном ложе из костей и обрывков облачений, молча и бесшумно ринулась в отворившуюся дверь - и тут же свистнул меч.
- Ты меня не любишь,- тоном капризной маркизы, надув губы и накручивая на палец локон, пожаловалась Эмма, с интересом наблюдая за тем, как передняя половинка собаки зло клацает зубами и загребает лапами по полу. - Я тебе нужна лишь приманкой. И украшения вешать. На тебе-то тиары, ожерелья и кольца смотрелись бы странно.
- Хм-м, а ведь и в самом деле, отсутствие ожерелий - упущение, - Раймон... - Фламберг? Раймон? - осторожно потыкал голову кончиком меча и, дождавшись, пока так и не издавшая ни звука тварь огрызнётся, всадил лезвие через пасть в мозг - или что там его заменяло. Когда не помогло и это, изнутри туши взвился всполох огня, и странная собака, наконец, издохла окончательно, пусть и только передней половинкой. У задней, впрочем, были собственные проблемы - куда точно ползти оно, кажется, не видело, да и с координацией задних лап всё было плохо. - Интересно, из чего они их таких делают? Впрочем, не хочу думать, но про ожерелья - запомню. Вот только доберёмся до ювелира - и сразу. В тон чему-нибудь.
Небрежно вытерев меч от тёмной тягучей жидкости валявшимся поблизости куском рясы, Фламберг распахнул дверь окончательно - ногой - и широко улыбнулся монашкам.