Диктатура Сердца, терроризм, реформы, реакция...

[Хелькэ >>>]

День следующий
(с Бессмертник))

Собрались у Корбы в полдень - самое подходящее время, чтобы не вызвать подозрений, почему это люди то по одному, то по двое проходят в один подъезд. В полдень на улице много народу, никто не заметит особого оживления возле одного достаточно приметного дома, тем более что черный ход открыт и приветливо манит - тех, кто знает, куда идти.
Двухкомнатная квартира казалась темной даже при дневном освещении, даже при том, что солнце било прямо в окна. Коричневая мебель, бордовые и серые ковры, темно-зеленые занавески, казалось, впитывали и поглощали яркие лучи. Еще и дым от папирос...
Вера Фигнер почему-то любила папиросы. А ведь институт благородных девиц за плечами, давно бы пора отучиться от вредной привычки, приличествующей разве только крестьянскому мужику.
Впрочем, она же крестьянка. Ну не мужик, конечно, усмехнулась бы сама Вера, но в иных делах любому мужику фору даст.
Начать она решила с необычного, но давно мучающего. Выдохнула мутноватый дым, раздавила окурок в пепельнице.
- Знаете, у меня с неделю уже строчки в голове крутятся... Я записала.
Вытащила сложенный листок из кармана длинной шерстяной юбки, развернула, тихим голосом, размеренно, стала читать:

- Есть предание седое,
Что когда-то встарь
Испытать бойца-героя
Вздумал хитрый царь.
И послал ему цветные
Камни и парчи,
Жемчуг, кубки золотые,
Стрелы и мечи.
Не прельстился витязь златом
И не взял жемчуг,
Но пленился он булатом -
Выбрал меч да лук...
Пред тобой судьба стояла,
Полна тайных чар:
Всё, что любо, предлагала...
Что ж ты выбрал в дар?*

Закончив, она обвела глазами собравшихся, и скорее подтвердила, нежели спросила:
- Разве не про нас, не про вас эти строки? Разве не мы выбрали меч вместо обманно прекрасных жемчугов?
Баска, сидевшая рядом, кивнула.
- Но речь пойдет о другом, - Вера снова сложила листок, ровно по тем же линиям сгибов. - Скажите, что же Фролов? Еще топчет матушку-землю?
- Скоро перестанет, - чей-то тихий голос привлек всеобщее внимание сквозящей в нем ненавистью. Не той сиюминутной злобой, что вспыхивает порой в сердце каждого, нет. Это чувство было из разряда редко доходящих до кипения, но и никогда не остывающих. - Нам известен его распорядок дня, его привычки и слабости, - продолжал тот же человек. Оратора не сразу разглядели – фигура пряталась в глубокой тени, прямо за спиной Сарычевой. Женщина непроизвольно сжала в кулаке краешек занавески, который теребила до этого.
- Святослав говорит об игорном доме «Мидас», - пояснила Ирина присутствующим. - Информация о нем поступила сразу из нескольких источников и считается достаточно надежной. Я предлагаю действовать быстро и… громко. Общество должно наглядно увидеть, чем кончают подобные Фролову.

[Bes/smertnik >>>]

продолжение)

- Короче говоря, нужна бомба, - лица Святослава Нардова по-прежнему видно не было. - Теперь к делу. Когда мне идти в «Мидас»?
- То есть, вы желаете быть добровольцем? - сухо уточнила Сарычева. - А за другими вы этого права не оставляете?..
- Я не желаю, я знаю, что так будет. Так должно быть, - бесформенный силуэт позади Ирины Васильевны шевельнулся.
Баска фыркнула, неприлично громко.
- Это что еще такое? Что значит "должно"? Вторым Гриневицким стать желаешь? Ну так ты, небось, не один такой... Я жребий тянуть предлагаю! И чтобы все тянули.
Анна Корба едва заметно вздрогнула.
- Не надо жребий, - сказала она тихо, но ничей голос не перебил ее. Когда Анна говорила, словно какая-то неведомая сила заставляла слушателей забыть о прежних своих мыслях и все внимание обратить на эту женщину с мраморной кожей и глазами-звездами.
А еще заставляла подумать невольно о том, как не походит к такой обстановке - такая женщина.
- Жребий - глупо, - Анна произнесла это как само собой разумеющееся. - Во всяком случае, для всех. Пойми (она нахмурилась в ответ на ухмылку Баски), не все могут этого хотеть, не все внутренне готовы. Я вот вижу, я чувствую, что Святослав - готов. Пусть даже стать вторым Гриневицким... вы не забывайте только, что Гриневицкому ноги раздробило в кровавую кашу.
- Мне и умереть не жалко, - зашипела Баска, - за правое-то дело. Пусть мы все умрем - главное, чтоб страна спасена была. Ну и что, что не для нас?.. Хоть для потомков. Они спасибо нам скажут, тем, кто в борьбе за свободу погибнет. А ты, Корба, как, не хочешь за правое дело погибнуть?
Анна улыбнулась в ответ - просто и искренне.
- Не хочу. Если б мне ни для чего больше жить не надо было, я бы пошла, а так - не пойду. Буду раны ваши зализывать, кровь вашу останавливать, спасать вас от смерти, и потому сама умирать не пойду.
- И правильно, - прервала их Вера Фигнер, вставая, - тебе и не надо. Кому надо, тот, верно, сам уже решил. Ты, Баска, вижу, решила. И Станислав решил. А есть у нас еще кто-нибудь, столь же... решительный?
Будничный тон, которым Вера говорила о людях, идущих, вероятнее всего, на верную смерть, неприятно поразил Анну. Но она промолчала.
Все, что нужно, уже было сказано.
По комнате пробежал еле слышный шепоток – и затих, увяз в густой тишине. Все переглядывались, как будто надеясь по крупицам собрать недостающую им самим смелость в чужих глазах. Ирина затылком чувствовала холодный презрительный взгляд Святослава. Нельзя, нельзя ей идти! Целая группа останется без руководителя!
- Решительных больше нет? - кажется, Нардов улыбался.
У отца начнется обострение, Горюнову безвозвратно затянет быт, а уж что взбредет в голову Листратову с его вечным душевным кризисом...
Вперед, часто моргая, выступил хрупкий юноша с оттопыренными ушами и бесцветными ресницами:
- Я мог бы это сделать, наверное, - сглотнув, паренек поспешно добавил - то есть, почту за честь.
- И я тоже, - Сарычева скорыми шагами подошла к Вере. Может быть, ее раздразнила явная насмешка собственного человека, а может, было что-то еще… Главное сейчас – не передумать, не спасовать. Давши слово, крепись.

[Хелькэ >>>]

и снова продолжение)

Вера удивленно посмотрела на юношу.
- Тебе-то туда зачем, соколенок мой ясный? Верю, чувствую, что охота тебе нам помочь - но позволить не могу. Ты жизни не видел. Не понимаешь, за что на жертву идешь. А Нардов вот понимает, и Баска понимает... - Фигнер бросила мимолетный взгляд на Сарычеву. - Ирина, я высоко ценю.
Что именно она ценит, Вера не пояснила. Порывисто встала, колыхнув складками длинной юбки, взглянула за окно, обернувшись; поморщилась от яркости дневного света и задернула шторы.
В комнате окончательно, безраздельно воцарился сумрак.
- Трое - это много, - покачала головой женщина. - Я не знаю, стоит ли жертвовать и двоими... поймите, это почти наверняка жертва! Я могу распорядиться своей жизнью, но вашей - не вправе. Это вы делаете выбор. Отказаться еще не поздно, и никто не осудит вас, если вы откажетесь. Живыми, здоровыми можно принести больше пользы нашему делу, чем устроив один, но для себя последний погром.
- Вера, я решила, - перебила Баска. - Меня уж не переубедить. Возьму и пойду, даже если скажешь, чтоб Святослав шел, все равно пойду! Нутром чую, должна я там быть! Должна показать всем, чего русская женщина стоит!
Аня Корба спрятала почему-то лицо в ладонях.
- Полноте, милая, - грустно и ласково шепнул ей кто-то на ухо. Рядом с Корбой стояла невысокая ширококостная женщина с красными, мозолистыми от тяжелой работы руками – вдова Ольга Горюнова.
Светловолосый юнец шагнул вперед, к Вере, явно желая доказать ей что-то, но Ирина ловко перехватила его под локоть и увлекла за собой, в сторону, приговаривая:
- Умереть не хитро, это всегда успеется. Не готов ты еще. И я не готова, - цепкие холодные пальцы Сарычевой держали крепко. - Пойдем, пойдем…
Обернувшись, Ирина невольно вздрогнула – на том самом месте, с которого она только что сошла, уже стоял Нардов. Его тощая нескладная фигура выглядела сейчас особенно отталкивающе и нелепо.
«Да он же чучело, натуральное чучело,» подумалось Ирине Васильевне. «Впалая грудная клетка, узкие плечи и непропорционально большая голова с высоким выпуклым лбом. А нос-то, нос! Угреватый, хищной формы!.. Должно быть, такие люди только на то и годны, чтобы других людей убивать».
- Я тоже не отступлюсь. И сделаю все, - говорил в это время Святослав. - Мы идем на рискованное дело, не терпящее медлительности и осечек. Если один из нас не справится, второй сможет завершить начатое. Пустите нас обоих, Вера. Разве ж не поделим мы одну смерть между собой?
Фигнер тяжело вздохнула - видно было, что нелегко ей будет произнести то, чего ждал от нее Нардов. А еще было видно, что именно это она произнести и хочет, только не слушаются губы, отказываются выпускать звуки наружу, вот и складываются поэтому в несчастную, горькую, кривую пародию на улыбку...
- Делите, - выдохнула наконец. - Идите оба, идите вдвоем. Баска, ты знаешь, что в мастерской взять. Святослав - определитесь касательно времени. Фролов уйти не должен. Любой ценой.
Повисла гнетущая тишина, и как-то особенно громко в этой тишине всхлипнула Анна Корба. Отчаянно сдерживаемая радостная улыбка, улыбка победителя, дрожала на губах Нардова.
- Об одном вас прошу, - продолжила Вера. - Если сможете уйти живыми - уходите. Напрасных жертв... не нужно.
Баска уставилась в пол, прошептала глухо:
- Здесь никакая жертва не будет напрасной.
И тут же, словно им отдали негласный приказ, все ожили, зашевелились, задвигали стульями. Собрание было окончено.

[Bes/smertnik >>>]

Разговор. Недалеко от "Мидаса".
я и Хелькэ

По вечернему проспекту шла пара.
Сторонний наблюдатель непременно решил бы, что это - супруги, вышедшие на променад. Чуть более внимательные могли бы заметить, что супруги эти не просто прогуливаются, а явно собираются на некое увеселительное мероприятие, о чем говорит тщательно подобранный гардероб, чересчур изысканный для простой прогулки. Те из прохожих, кто имел совсем уж большой опыт в понимании личности человека по одному только на него взгляду, сказали бы, что оба - и мужчина, и женщина, - чуть нервничают, что видно было из того, как крепко женщина прижимала к себе расшитую сумочку.
А те, кто просто прислушался бы к их разговору, вероятно, были бы очень удивлены.
- А что же вас заставило, хотела б я знать?.. - вполголоса поинтересовалась Баска. Ее волосы, обычно собранные заколкой, были уложены в пышную прическу, в ушах поблескивали серьги, а неожиданно тонкую шею украшало ожерелье.
Она была... красивой. Правда, обязана этим она была Анне Корбе, которая несколько часов готовила ее к "выходу в свет", а перед тем, как Баска ушла, зачем-то бросилась ей а шею и разрыдалась, как гимназистка.
Но крупных крестьянских рук - рук, не приученных носить дамскую сумочку, - не удалось скрыть даже перчатками до локтя.
- Ерунда. По капле набиралось, - расплывчато ответил даме ее спутник. Нардов производил впечатление внезапно разбогатевшего человека, который до этого длительное время жил экономно и даже бедно – элегантный костюм и почти новое пальто (откуда он их взял, осталось загадкой), хоть и были по размеру, но сидели как-то косо, неловко. На том же Фролове, сытно живущем, избалованном изысканной жизнью, те же самые вещи смотрелись бы по-другому. Однако справедливости ради надо отметить, что лицо Нардова приятно преобразилось. Неправильность черт уже не выглядела уродством; что-то благородное проглядывало теперь в остро очерченном профиле мужчины.
- И так-таки за ерунду вы на смерть идете? - нахмурилась женщина. - Ой, темное дело.
Высокие каблуки отбивали дробь по мостовой, и в этом стуке слышались Анне почему-то звуки выстрелов: бах! бах!
Неудобные были туфли. Захочешь в таких убежать, а далеко не убежишь.
- Вряд ли моя история выйдет интересной, - Святослав вздернул кверху угреватый нос. - Но я расскажу… терять-то нечего. С ранней юности я чувствовал болезненную неестественность окружающего мира. Все было не так. По молодости я не понимал, в чем именно заключалась погрешность, и мог лишь смутно догадываться о причинах ее появления. Мне просто было больно. Меня мучила, грызла каждая прожитая минута, сам воздух казался мне заполненным зеленоватой гнилой мутью. Родители учили меня смирению и всепрощению – христианство прочно засело в их головах. Я готовился стать священником. Читал Библию. Учил читать других. Но, как оказалось, чем сильнее рвешься вверх, тем прочнее увязаешь в трясине. Я видел столько… грязи… что отныне предпочитаю считать Бога вымыслом. Ибо если он есть и попускает такое, то я…
Слова, много лет вертевшиеся навязчивой круговертью в голове, отказывались срываться с губ Нардова. Ему, воспитанному в глубоко верующей семье, тяжело было признаться, что он ненавидит Бога.
- Да уж, - кивнула Баска. Кивок вышел скупой, словно она боялась лишний раз пошевелиться. - Это я знаю, о чем вы говорите. Я епархиальное училище закончила, по Закону Божию имела "отлично". Вы не смотрите, что грубая, что простая - я человек с образованием. И жалею о том иногда, просто страсть!
Из груди ее вырвался тяжелый вздох.
- Всю жизнь свою билась, как птица в клетке. Думала, как выучусь, сразу жить станет легче. А вот поди ж ты, не стало, даже напротив. Живешь и видишь, что плохо все у нас - и то плохо, и это плохо... И если вдуматься хорошенько, то выходит - у простых людей все плохо из-за людей совсем не простых. Вот как Фролов, к примеру. И что с этим делать, никак в толк не возьмешь. А потом уж я поняла, что выжигать их надо, фроловых, как бородавки на теле. Тогда и дело будет.
Засверкал огнями, заблестел и зашумел уже невдалеке игорный дом "Мидас" - черная громада в полупризрачном свете фонарей, с похожими на статуи неподвижными каретами, терпеливо ожидающими возвращения богатых своих хозяев...
- Вы-жи-гать, - повторил понравившееся слово мужчина. - Выжигать, выжигать.
Он прошел еще десяток шагов, шепча одно и то же, словно языческий наговор. А потом вдруг остановился. В запястье Баски, обтянутое мягкой тканью перчатки, судорожно впились крючковатые пальцы Нардова.
- Вы мне не откажете в одной просьбе?.. З-знаете, я тут подумал, - глаза Святослава влажно блестели. Он нервничал все заметнее. - Последние минуты по земле ходим. Может, нам прямо здесь, прилюдно, в губы… один раз? Возмутитесь – пойму. Но коль уж я гибели скорой не боюсь – пощечину от вас как-нибудь стерплю.
Баска замерла на месте, приоткрыла рот - не то от изумления, не то и правда возмутившись. Помолчала немного, потом наконец высказала-выдохнула:
- Как это вы... а знаете, я, впрочем, очень давно последний раз в жизни своей... еще когда учительницей в губернии была - жил там один такой... да неважно.
Правая рука ее, все еще ощущавшая хватку пальцев мужчины, скользнула вверх, к его шее, а тонкие губы прижались к его губам.
Левая рука, неподвижная, держала сумочку.
Нардов закрыл глаза, робко приобнял Анну за талию. Раньше Баска ему нисколько не нравилась. А сейчас будто бы вся оставшаяся у Святослава жажда жизни влилась огромным горячим комом в его тусклое, слишком тесное для таких чувств, сердце.
Через время мужчина отстранился от Баски. Его желтоватые впалые щеки горели юношеским румянцем. Нардов коротко кивнул Анне и повлек ее к переливающемуся цветными огнями «Мидасу». В лицо ей он не смотрел.

Сообщение отредактировал Bes/smertnik - 31-03-2010, 21:49

[Father Monk >>>]

Андрэ Клермон

Карета остановилась подле дома, где квартировал Клермон, Панин лично вышел, дабы снова пожать руку французскому подданному, принес извинения, говорил что-то еще, наверняка, чтобы Андрий при случае заглянул к нему на чай, но Клермон воспринимал речь слабо, изредка кивал и старался улыбаться, хотя, как обычно, улыбка выходила вымученной.
Когда карета тронулась и скрылась за углом, Андрэ поднял воротник пальто, подул на замершие руки и отправился в противоположную дому сторону. Он шел без разбору, просто, чтобы идти, погрузившись в свои мысли, которые сковывали разум не хуже окружавшего Клермона мороза. Щупальца страха уже заползли в душу русского француза, обхватили сердце, заставляя оное странно сжиматься, распространяя отравляющую тело слабость по венам.
Андрий остановился у парапета набережной, долго стоял, смотря на противоположную сторону. Неподалеку надрывался мальчишка, пытаясь продать газету, и Андрий, как-то машинально, потянулся в карман за мелочью. Мелочи не было. То ли он ее не взял, то ли жандармы решили, что мелочь заключенному не потребуется.
Андрэ снова подул на руки и, почти следуя по своим же следам, вернулся к подъезду дома и быстро взбежал по лестнице к двери своей квартиры.
Раиса Ивановна всплеснула руками, когда Андрий пересек порог, начала причитать, крутиться вокруг, но Клермон жестом попросил ее помолчать, кивнул в сторону ванной комнаты. Черепец засуетилась, пообещала тут же поставить чайник и отогреть "околевшего барина", начала наполнять ванну.
Клермон слушал слабо, закрыл глаза, погрузившись в странное состояние полудремы.

[Bes/smertnik >>>]

Игорный дом.
с Хелькэ и Тельтиаром

Этот вечер в "Мидасе" протекал как обычно – вычурная роскошь лепнины на стенах и потолке, лоск новеньких костюмов, невозмутимая вежливость круперов. И такой знакомый всем присутствующим стук маленького белого шарика, в тысячный раз скачущего по ячейкам рулетки. Красное, черное, красное...
В основной зале собралось уже довольно много народу. Игроки, стоя вокруг столов в два, а то и в три ряда, вытягивали шеи, переговаривались.
Отовсюду доносилось:
- Ставка сделана!
- … и всего-то на пятом ударе выскочило zero…
- Блестящая победа, сударь!
- Делайте вашу ставку, господа! Делайте вашу ставку! Больше никто не идет?..
- Я же предупреждал вас, Савелий Александрович, миленький: ставьте на нечет! - раздалось откуда-то справа. Тот, к кому обращались, сутулый старичок явно невысокого чина, сердито шагал к выходу. Он был весь побагровевший и часто промокал свою блестящую лысину мятым кружевным платком.
Святославу почему-то подумалось, что он понимает писателей, любящих вскользь упоминать таких вот колоритных людей в своих рассказах. Тут же осудив себя за непростительно далекие от дела мысли, Нардов как можно небрежнее огляделся, отыскивая глазами Фролова. Лично он генерал-губернатора никогда не видел, но располагал довольно точным словесным портретом.
Тучный, но не чрезмерно, с длинными, ухоженными бакенбардами и двойным подбородком - таков был петербуржский градоначальник, украдкой от родных посещавший игорный дом. Пристрастился будущий губернатор к столь пагубному увлечению еще будучи студентом, и со временем его страсть лишь крепла, оттесняя все иные радости жизни. Огромные суммы казенных денег, отпущенные ему на благоустройство города, оставлял он в "Мидасе" и иных подобных заведениях, а вместе с тем - и личные средства его истощались, ибо удержа Фролов не знал.
- Пройдемся по залу? - предложила Баска, тронув Нардова за локоть. Шепотом, почти одними губами добавила: - Как же здесь ярко, прямо до тошноты...
Самым похожим на это место, из того, что видела в жизни Баска, был деревенский кабак. Грохот стульев, пьяные выкрики, стутучащие в стаканчиках кости и шлепанье карт, с непременным звоном бутылок и хором разгульных голосов. Как это было у Лермонтова - "смотреть до полночи готов на пляску с топаньем и свистов под говор пьяных мужичков"? Это было как раз то, что Анна больше всего ненавидела в русском крестьянине, то, чего она боялась - какой-то непобедимый хаос в душе, прорывающийся иногда наружу. И когда прорывается он - держись, страна!
Потому и пошла она в церковное училище, потому стала сельской учительницей... спасать надо было от хаоса великую русскую душу.
А здесь этот хаос процветал - пестрый, блестящий, шумный. Раздражающий сверх всякой меры - так и хотелось сделать сейчас то единственное резкое движение и разметать все вокруг, превратив веселье в макабрический карнавал. Но было еще рано.
Нардов небрежно, будто бы привычно, кивнул женщине и двинулся вглубь помещения. Толпа вокруг колыхалась, гудела, сбивала с толку круговертью неуловимо схожих между собой лиц. Все способно было поменяться в один миг – кто-то сорвал выигрыш, кто-то проигрался в прах, а кого-то поймали за присвоением чужой ставки…
Временами Святослав не выдерживал и косился на дамскую сумочку в руках своей спутницы. Его неотвязно преследовало видение: обрадованный (или обозленный, не суть) игрок быстро отступает от стола, наталкивается на Баску, та роняет смертельную ношу и…
- Постойте, кажется, я нашел. Там, левее, - проронил Нардов, замедляя ход. Было отчетливо видно, как на его виске бьется тонкая голубая жилка.

Сообщение отредактировал Bes/smertnik - 13-04-2010, 17:08

[Хелькэ >>>]

(продолжение, состав - тот же))

Баска проследила за его взглядом – и уголки ее губ чуть заметно приподнялись в улыбке.
- Да, - кивнула она, удостоверившись, что их цель действительно за тем столом. – Пойдемте.
Так, должно быть, чувствует себя кошка, незримо наблюдающая за маленькой мышью. Их разделяет расстояние в один-единственный прыжок, и только кошка знает, прыгнет она или нет. Мышь все еще шуршит в уголке, считая, что ее мышиная жизнь целиком и полностью в ее распоряжении.
Она даже не знает, что затевается игра в кошки-мышки.
Анна чувствовала себя сейчас необыкновенно значительной и важной, этакой королевой бала, только вместо короны – ридикюль, начиненный взрывчаткой, и он дает ей такую неслыханную власть… даже жаль, право слово, что никто не догадывается.
Рядом тихонько присвистнул Святослав:
- Похоже, догоним сразу двух зайцев, - он выразительно посмотрел на стоящего около губернатора человека. Вроде бы не было в последнем ничего примечательного – ростом ниже Фролова, жилистый, подтянутый, с усами и небольшой залысиной. Одет очень дорого, но строго, без излишеств. Сам не играет, зато советы генерал-губернатору дает исправно: вполголоса что-то объясняет, немного раздраженно загибая пальцы на левой руке...
Петербуржский градоначальник лишь отмахивался от него. Глаза Фролова, блестящие, покрытые красноватой сеткой лопнувших от напряжения сосудов, были прикованы к вращающемуся барабану рулетки.
Нардов еще раз взглянул на того, кого посчитал за «второго зайца» - хотел убедиться, что не ошибся. Нет, ошибки быть не могло. Это был Дворжицкий, начальник полицейского департамента.
- Кое-кто проигрывается, - прокомментировал Святослав, наблюдая, как настроение губернатора портится с каждой секундой.
Надо было торопиться. Мишень могла в любой момент вспылить и уйти. Боязнь упустить Фролова ненадолго вытеснила из головы террориста мысли о скорой развязке, уступив место азарту и ощущению нереальности всей сцены. Будто это не настоящее дело, а пьеска какая-нибудь или рассказик.
Баска, чуть сильнее сжав локоть мужчины цепкими пальцами, сделала еще шаг вперед.
- Может, и нам поставить? – засмеялась, сверкая крупными зубами. – Поглядите-ка, готова поспорить, что чет выпадет!
Сделала вид, что склоняется над столом, пытаясь разглядеть, где остановился шарик – и подвела Нардова чуть ближе. От Фролова их отделяли несколько шагов.
Анне показалось, что сердце ее забилось так громко, что услышать его стук могут все, кто собрался вокруг стола.
«Только бы сумку проклятую не выронить», думала она, прислушиваясь к разговору, что вели губернатор с полицмейстером.
- Ваше Высокопревосходительство, да послушайте вы меня, - сквозь зубы скрежетал Дворжицкий. - Еще одного сегодня взяли. На ту же квартиру пришел, стервец, а наш фон Берг его и сцапал.

[Bes/smertnik >>>]

(те же, завершающая часть)

- Сцапал и хорошо, - глядя на шарик, скачущий по барабану рулетки, Фролов побагровел от напряжения и злости. - Уйди, Игнатий. Не до тебя сейчас!
- Да как же не до меня, господин губернатор, - полицмейстер схватил Фролова под локоть, но тот лишь отмахнулся. - Государь-то умер, а новый короноваться боится, покуда мы всех нигилистов не передавим. Разве ж это...
- Ты мне всю игру портишь! Учти, если проиграюсь - из твоего жалования вычту.
- Да... я... Ваше Высокопревосходительство... только для пользы отечества!
Нардов, посмеиваясь, отвечал в тон Баске. Болтал про ставки, чет, нечет и зеро. Но диалог двух высокопоставленных душегубов слышал отлично.
- Может... давай... давай мне свою сумочку, - несмотря на улыбку, выражение лица Святослава было неестественным, деревянным. - Тяжелая она. Я ее... подержу... пока ты будешь ставки делать. Давай. Время дорого.
Она судорожно вздохнула и медленно, осторожно передала ему ридикюль.
- Конечно, - прикрыла глаза на секунду, переводя дыхание. - Спасибо... милый.
"Немножко осталось" - постучалась в виски назойливая мысль. "Совсем немножко - и уже ничего не будет. И Фролова не будет, и Дворжицкого не будет... и Баски тоже".
Анна не уйдет - Нардов понял это почти сразу. И в душе его, рядом с гордостью за Баску, приютились протест и сожаление.
Голова была пустой и звонкой - пропали куда-то пафосные лозунги, которые он ночами твердил вместо молитв, погас манящий свет идеалов. Осталось только убийство. Массовое. И самоубийство.
Резко, не давая себе опомниться, Нардов швырнул роковую сумку прямо под ноги генерал-губернатору. В ее темном чреве немедленно что-то хрустнуло.
В тот же момент Баска, резко обернувшись и взглянув прямо в лицо Фролову, громко и четко сказала:
- А вы сегодня проиграли, губернатор.
И перед тем, как мир разорвался яркой вспышкой, она успела с хищным удовлетворением отметить, как расширились от ужаса его глаза.
В каком-то молниеносном прыжке, человек, сидевший за соседним столиком обрушился на Нардова, сбивая его с ног - но даже ему не хватило всего нескольких секунд, чтобы остановить террориста.
- Ваше Высокопревосходительство!
Дворжицкий, успевший осознать, что происходит, рванулся прочь и успел сделать ровно два шага, прежде чем прогремел взрыв. Раскаленные гвозди и металлический сор изрешетили спину полицмейстера, сам же он, отброшенный силой взрыва, пролетел через стол, окровавленным кулем свалившись на пол. Ошметки человеческих тел и обломки мебели разлетелись по залу, вместе со смертоносным железным дождем. Кричали, зажимая кровоточащие уши игроки, которым посчастливилось находиться вдали от взрыва. Те же, кто еще оставался на ногах и был в состоянии сделать хоть шаг, понеслись к выходу, яростно расталкивая тех, кто был рядом, и давя упавших на пол. Казалось, в "Мидасе" воцарился сущий Ад, и каждый крик, каждый стон лишь провоцировал новый приступ безумия, овладевшего людьми.
Что же до генерала-губернатора Фролова, так его тело и вовсе сложно было теперь опознать в том изуродованном куске жареного мяса, что валялся теперь возле разломанной рулетки.

[Тельтиар >>>]

Последствия

О происшествии в "Мидасе" практически мгновенно стало известно по всему Петербургу. Шум взрыва и крики привлекли внимание зевак, к тому же из здания выбегали, истошно вопя, окровавленные и изувеченные люди. Некоторые из них тут же падали обессиленными прямо на мостовую, другие носились как сумасшедшие, пока кому-либо из окружающих не удавалось их остановить. Вскоре появился городовой, а менее чем через час игорный дом был оцеплен полицейскими, для разгона толпы даже вызвали казачий эскадрон, но столь радикальных средств не потребовалось - люди вскоре разошлись сами, спеша передать новость знакомым и родственникам.
Уже на утро все газеты пестрили заголовками: "Совершено новое покушение!", "Нигилистами убит полицмейстер Дворжицкий!", и даже "Жиды убили русского начальника полиции!".
Листовка Народовольцев, в которой сообщалось, что по приговору Исполнительного Комитета, был казнен Генерал-Губернатор Фролов, поначалу расценивалась полицией как наглая провокация, и лишь после того, как градоначальник третий день к ряду не появился ни дома, ни на службе - принялись искать его. Но не смогли найти и малейших следов, поскольку все неопознанные останки к тому времени уже были захоронены.
Для министра внутренних дел, Лорис-Меликова, этот терракт стал роковым ударом - второй раз за столь короткий промежуток времени, он оказался бессилен что-либо противопоставить революционерам. Недоброжелатели набросились на него со всех сторон, критикуя в газетах и очерняя перед Императорской фамилией.
- Никаких тебе конституциев! - Грозно отрезал Александр Александрович, когда министр пришел к нему на прием с докладом. - Покуда у нас в Столице такой бардак творится, все будем делать по-старому, как при дедушке!
В этот момент Михаил Тариэлович понял, что стал политическим трупом, и его отставка - всего лишь дело времени, причем недолгого времени. То, что ему удалось изловить нескольких наиболее видных членов Народной Воли никоим образом не оправдывало его в глазах наследника. К тому же, заместитель главы охранного отделения, надворный советник Критский так же погиб в "Мидасе", где вел слежку за губернатором, надеясь таким образом вычислить народовольцев. Расчет Андрея Павловича оказался верен, однако предотвратить покушение ему не удалось.
Спустя два дня министру принесли копию секретного письма Победоносцева, адресованного Александру. Добыть его удалось с великим трудом, и текст этот, а так же благожелательное отношение к его автору наследника, оказали на Михаила Тариэловича удручающее впечатление: «Час страшный и время не терпит. Или теперь спасать Россию и Себя, или никогда. Если будут Вам петь прежние песни сирены о том, что надо успокоиться, надо продолжать в либеральном направлении, надобно уступать так называемому общественному мнению, — о, ради бога, не верьте, Ваше Величество, не слушайте, не оставляйте графа Лорис-Меликова. Я не верю ему. Он фокусник и может ещё играть в двойную игру. Если Вы отдадите Себя в руки ему, он приведёт Вас и Россию к погибели. Он умел только проводить либеральные проекты и вёл игру внутренней интриги. Но в смысле государственном он сам не знает, чего хочет, — что я сам ему высказывал неоднократно. И он — не патриот русский. Берегитесь, ради бога, Ваше Величество, чтоб он не завладел Вашей волей, и не упускайте времени».
Вся власть была пока еще в руках Лорис-Меликова, Александр все откладывал коронацию, иные царедворцы побаивались властного графа, министерство находилось в полном его подчинении, но он не находил в себе более сил для борьбы.
Спустя несколько дней полиция арестовала нигилистку Софью Перовскую - граф даже не проявил интереса к этому событию, позволив новому полицмейстеру самому вести следствие. Тот, сильно напуганный судьбой предшественника, велел устроить суд в скорейшем времени и сразу над всеми арестованными.Особое присутствие правительствующего Сената приговорило шестерых народовольцев к казни через повешание - Желябова, Кибальчича, Перовскую, Михайлова, Рысакова и Гельфман, однако последняя заявила о своей беременности и суд был вынужден заменить ей наказание на пожизненное заключение.
Лорис-Меликов наблюдал за исполнением приговора больше со скукой, отлично понимая, что его карьера все равно окончена. Рысаков отчаянно вырывался из рук жандармов и кричал, что ему обещали помилование... на эшафоте никто из приговоренных не пожал ему руки. Веревка дважды оборвалась под весом Михайлова - толпа стала требовать, чтобы его отпустили, однако полицмейстер велел вздернуть его третий раз, теперь уже наверняка.
Михаил Тариэлович, после казни, выступил на совещании министров, пытаясь вновь донести до них свое видение будущего России. После этого ему сообщили, как слышали, что Александр сказал Победоносцеву: «Сегодняшнее наше совещание сделало на меня грустное впечатление. Лорис положительно продолжает ту же политику и хочет так или иначе довести нас до представительного правительства, но пока я не буду убежден, что для счастия России это необходимо, конечно этого не будет; я не допущу. Странно слушать умных людей, которые могут серьёзно говорить о представительном начале в России. Более и более убеждаюсь, что добра от таких министров ждать я не могу. Вы могли слышать, что Владимир, мой брат, правильно смотрит на вещи и совершенно, как и я, не допускает выборного начала».
Следующим ударом по несостоявшемуся диктатору стало следующее совещание министров, где Александр лично зачитал манифест "о незыблимости самодержавия". Не выдержав подобного давления, Лорис-Меликов (а следом и поддерживающие его министры) подал в отставку. Победоносцев коротко охарактеризовал сие действие в разговоре с Александром: «Ваше Величество, не извольте обманываться. С 29 апреля эти люди — враги Ваши».

Диктатура Сердца, являвшая собой органичный сплав сурового правления и либеральных начал, завершилась бесславно, как и великое множество иных добрых и прогрессивных начинаний в России.


____________
С отставкой Лорис-Меликова, прикл так же завершен.

[Ясмик >>>]

Завершен. И закрыт.

Цензор Ясмик.