С ног на голову

Три часа ночи. Чем я занимаюсь? Записываю очередной рецепт настойки, втыкаю в окно. Лучше бы спала.

Я сижу в лаборатории в окружении книг, свитков, чернил, перьев, человеческих внутренностей и неприметного котла. Последний скоро вернется в офис, потому что я отказалась от работы с Анон Аноновичем — основным заказчиком эфира. Я варила его месяца три, и практически нашла идеальный рецепт варева, который при правильной дозе не убивает и вызывает качественные галлюцинации. После употребления этого «зелья» людям кажется, что они стали популярными. У них берут автографы/просят сфотографироваться/поцеловать ребенка. Нужное подчеркнуть. Мир становится искаженным: кажется, что с неба начинают падать лайки, комментарии, реакции «ух-ты!», «супер», «ха-ха». Видимость популярности, чтоб её!

У зелья, правда, есть побочный эффект. Оно вызывает привыкание и через месяц человек готов отдать все свои деньги, чтобы эфир всегда был доступен. Анонович сам не раз норовился попробовать варево, но отказывался каждый раз, как я напоминала, что не хватает лабораторных исследований (и на них нужны деньги, которые этот жмот не даст).

Сколько ночей ушло впустую! За это время меня обвинили в алкоголизме и чрезмерной трате говна (главного ингредиента «эликсира популярности»). Подумаешь! На других производствах мои траты вообще не считаются, а жаловаться на пьющих ведьм бесполезно. Такие уж у нас особенности.

Мне хочется обнулиться. Перевернуть всё с ног на голову и обратно. Сбросить старое, вздохнуть полной грудью. Разумеется, у меня на это нет шансов. Потому что тонны говна лежат в танках для хранения. А тысячи людей ждут, когда я его вылью в котел, смешаю с внутренностями и сделаю из этого эфир. Ведь им так хочется обмазаться им, выпить его, занюхать и чувствовать себя популярными. И я им это дам, конечно. А потом уеду на зимние каникулы.

За окном лежит снег: он укрывает землю и готовит её к Рождеству. Я тоже готовлю, чтобы всем было хорошо лежать под эфиром. Зачеркнуто. Ёлкой.

Рик

Брысь, я сказал. Знаю я таких: хватают в руки всё подряд и начинается… Дым над водой, пустота в голове. Вона, на соседней полке Гибсон лежит, его и мучай. Ему не привыкать. Нет, ну что за молодёжь пошла… Как ты держишь? Куда ты руки ставишь? Что за… Нет, только не это, только не Лестница! Вот тебе, понял! Мне струны ради такого не жалко. Порезался? И поделом. Если ещё раз кто-то попробует сыграть на мне Дирижаблей, я взорвусь, и пусть считают хоть террористом, хоть Телекастером. Хендриксом клянусь.

А ты что хочешь? Что, если магазин твой, то и со мной можно делать что угодно, да? Фигушки. Меня такие руки держали, что не твоим чета. И делали это с уважением! Куда ты меня тащишь вообще? Что значит, старая рухлядь?! Ты это о ком? Эй, к тебе обращаюсь, морда татуированная! Эй!

Темно. Тихо. Не как в футляре, когда тебя перевозят во время тура. В футляре безопасно и тепло, а тут пыльно и страшно. Страшно, когда не понимаешь, куда и зачем везут. И струну так и не заменил, подлец. Был бы ты нашим роуди, тебе бы за это ребята руки оборвали. Зачем тебе руки, если они растут из… Приехали. А вот кто ты вообще такой и куда ты меня тащишь? Что это вообще за бардак? Мебель какая-то, холодильники, мусор… Эй, вы с этим из магазина совсем головой поехали? Это же свалка! Эй, ты куда?! Эй!!!

Что надо? Брысь от меня, я на растопку не гожусь. Ни на что не гожусь, если честно так, но тебе до этого дела нет. Заросший, худой… Ни разу ты не дитя цветов, просто пончо где-то спёр, небось. А теперь и меня со свалки утащить решил. Преступление века.

Ха, да у тебя даже квартира есть. И струны?! А я думал, бездомный. Один живёшь? Вижу, один… Ну и зачем тебе, ворюга, понадобился старина Рик? Давай, признавайся. Только помни, про Лестницу я не шутил!
Подключил? Надо же, с первого раза даже… Куда ты… А, ладно. Сойдёт. И руки более-менее правильно поставил. Так что это будет-то? Серьёзно? Правда? Я сейчас расплачусь… Ну, давай тогда на два голоса:
«Ah look at all the lonely people…»
Как раз про нас.

Праздник

Меч сияющей молнией рассёк последнее чудовище. Оно рухнуло ошмётками, забрызгав кровью рыхлый снег. Марк оглянулся. Горы поверженых врагов доходили до горизонта. На вершине холма, следуя по дороге, вымощенной прозрачными камнями, испускающими тусклый свет, он нашёл сундук, полный монет и украшений с россыпью самоцветов. Подбежала Марго с посохом в руке, подлечила, обняла и порадовалась победе. Марк подарил ей лучшую диадему.
Сидя в своём поместье под пышной красавицей ёлкой, они болтали. Любимый питомец, мохнатый пёс, радовался своим хозяевам и махал хвостом. Пришли друзья и подарили редкие шарики. Ими украсили ёлку, а на верхушке уже сияла звезда. Но ещё сильнее блестели голубые глаза Марго. Она уткнулась в плечо парня. За окном сияли и трещали богатые фейерверки.

Что-то обхватило ногу и требовательно запищало. Дергало за юбку. Нина выключила компьютер и взяла сына на руки. Он опять обделался. Смыть это, переодеть. Разогреть еду и покормить. На столе гора посуды. Никто не услышал её просьбы помочь. Уборка. Шторы постирать. Муж вернулся и разбросал одежду. Всё развесить, носки в стирку. Требует внимания и поддержки. Три часа рассказов о его проблемах. Требует еды. Сам не может. Разогрела. Котлеты не вкусные. С ребёнком сидеть занят. На праздник никуда идти не хочет. Дома отмечать привычнее. Хочет любимый торт и салат и ещё три блюда. Придут его друзья. Выжала тряпку и орудует шваброй. До полночи только четыре с половиной часа.

О, этот светлый день!..

К полуночи город уснул.
Кривопутье улиц завалило до подоконников грязным от сажи снегом. Окна едва теплились тусклым пламенем свечей. Часы на ратуше разразились скрипучим перезвоном, отбивая последнюю четверть последнего часа.
За дверями церквей расстроенные каллиопы визгливо наигрывали гимны. Кресты на шпилях нависали над морем крыш зловещими глаголями шибениц. Непорочные девы в ладанном сумраке привычно лили кровавый воск слез, а рядом, над алтарями, умирал и не мог умереть на распятии тысячекратно повторенный в своих отражениях Спаситель.
Олени, увязая в снегу, влекли сани по безлюдью улиц. На дне возка слабо шевелился изрядный мешок. Возница, до глаз заросший куделью бороды, незло пихал мешок сапогом; тот ненадолго утихал.
- О-хо-хо, –вздыхал возница и кутался в доху, расшитую серебряными костяками. – Ну что за место, что за ночь? Что за работа?..
За поворотом колченогой улочки открылась площадь. У подножия ратуши, рядом с эшафотом, дремала понурая ель. Снег лежал на головах соломенных кукол, свисавших с ветвей. Гирлянды выбеленных черепов безглазо таращились в ночь. Над площадью висел тонкоголосый костяной перестук.
- Тпр-ру-у!
Олени послушно встали, опустили головы и вкусно захрустели снегом. Возница вытащил из саней мешок, отволок под ель. Приглядевшись, разбросал курившийся паром сугроб. Отыскал там солового сторожа, растер снегом, влил в синие губы остаток недопитой сивухи. Сорвал с гусиной шеи здоровенный ключ. Нашел на поржавевшем стволе замочную скважину, завел пружину. Зажужжал, просыпаясь, часовой механизм.
Ель встрепенулась, расправила ветви, жестяно лязгнула хвоей. Полыхнули, зажигаясь, красные огни. Побежали по площади, кружась в танце, кровавые сполохи. Мрачнокрылый ангел на верхушке ели поднес к губам горн, и в ночи, вторя бою часов, зазвучала мелодия хорала «И Спаситель придет».
- Другое дело, – сказал, довольно крякнув, возница. – Н-но пошли!..
Олени уныло потащили возок в темный лабиринт улиц.
Вслед им несся из-под ели приглушенный мешком детский плач.

Муж

Никита быстро закупился в супермаркете - тележка заполнилась до краёв. Он загрузил покурки и сел в машину. На перекрестке его заметили люди и презрительно фыркнули:
- Обезьяна.
Парень смутился, ему стыдно, что он получил права.
Дел невпроворот.
Пока он в фартуке стоял на кухне, звонил любовник жены. Говорил, что Никита её не достоин. Угрожал, истерил.
А вот и жена. От неё несёт перегаром и чужим одеколоном.
- Что пожрать?
- Котлетки.
- Тащи.
Напилась и опять избила. Забралась на свой любимый диван и захрапела. Никита всплакнул о своей судьбе, но уйти не мог. Страшно и жить не на что. Да и кому он нужен в свои 37?

Молчание – золото

...мальчик, не старше восьмого класса, с кем-то в маршрутке по телефону говорит про Тургенева. Говорит громко, хохочет, собеседника тоже старается рассмешить:
- А он говорит, типа, я не понимаю, зачем он эту корову утопил! Ну и все сразу понимают, что он не читал, потому что это же про собаку, не про корову...
Тетушка на соседнем сиденье улыбается, понятно, ее такие ребята умиляют, а потом она натыкается на взгляд молодой женщины напротив. Он ледяной, и женщина та, кажется, тоже.
- Замолчи, - говорит она. – Или потише.
И мальчику, и тетке на соседнем сиденье явно обидно, мальчику за себя, ей за него, но мальчик уже взрослеет, он уже немножко нахал, поэтому продолжает в полный голос по телефону.
Молодая женщина дает ему полминуты на передумать. Мальчик громко смеется в трубку. И она говорит, тоже в голос:
- Травить таких надо.
Он затихает, удивленный этой настоящей злостью. Тетка-соседка возмущается, разом вспыхивая, будто ждала:
- Ты своих роди сначала, потом воспитывать будешь!
А молодая женщина говорит:
- Родила уже своих. И отравила.
В полной тишине она выходит на следующей остановке, прячет лицо в шарф, а руки в карманы. У нее давно болит голова, еще с Коринфа, но на это Медея вслух никогда не жалуется.
Ее дети всегда вели себя тихо.

Лучшее лето на земле

Тем летом Лида в первый раз оставила босоножки в шкафу.
В кедах было жарковато, зато ее шаг стал быстрее и легче; Лида скакала, как щенок хаски, пытаясь успеть все и везде, подняться на каждую гору, собрать каждую ягоду в лесу. Жаль, искупаться толком не выходило, разве что смочить руки или побрызгать водой на лицо, но ведь купание – не главное в лете? Ей и так повезло. Мало кто обращал внимание на ее кеды, мало кто начинал подозревать: она все еще носила шорты и юбки, открытые майки, смеялась и загорала. Что бы она делала, если бы все началось зимой?
Везучая, говорила мама, ее самая обычная, нормальная мама, ты тоже пока что можешь побыть нормальной, без чужих взглядов, без шепота за спиной. По утрам, натягивая Лиде носки, как маленькой, – каждый раз на полсантиметра, на сантиметр, на строчку выше, – мама подолгу рассматривала ее шуршащие стопы. Читала. Лиде исполнилось пятнадцать. Ее история писалась так быстро, что у нее оставалось только это, последнее лето. К августу она перейдет с носков на гольфы, потом на колготки. Осенью так будут ходить все, это тоже будет нормально, но вряд ли она сможет часто выходить из дома, если зарядят дожди. Да и разве сравнить скучную серую осень с летом? Ее летом?
Иногда она заглядывала к отцу. Подходила к кровати: мама так и не решилась поставить его на полку. Присаживалась на край, поглаживала хрустящие листы. Вдыхала библиотечный запах. Читать не читала: эту историю Лида давно знала наизусть. Вторую, которую он успел начать своим последним летом, она услышит от мамы. Лежа на собственной кровати, когда строчки, исполосовав ее всю, доберутся до головы. Если у книг есть уши. Если книги вообще умеют слушать.
Впрочем, даже если нет – что с того? Лида и так знала, что это будет хорошая история. Этим последним летом она боялась только промочить ноги. И больше ничего.
У нее было лучшее лето на земле.

Звезда

Рей отдал всё, что в нем было, остался выжатым, как лимон - пел с остервенением, тряс головой с длинными волосами, танцевал, как в последний раз. Он уверен, что это было его лучшее выступление. Он превзошел себя и оставался последний штрих. Рей встал и разбил гитару, как делали прежде многие до него, но ему всегда хотелось повторить эту глупую, но эффектную выходку. Теперь он раскинул руки и устремился в зал, чтобы получить награду. Но ему ответила лишь застывшая тишина.
Рей вздохнул и поднял переломанную швабру. Ему ещё нужно помыть между рядов кресел и выплеснуть грязную воду.

Антиподы

Цивилизация антиподов людям не известна вовсе не потому, что она обитает в далекой галактике или другом измерении. Наоборот, она находится очень близко от нас, а именно в атоме железа, из которого состоит гвоздь, вбитый в стену панельного дома в одном из городков Норвегии. В самый современный микроскоп невозможно разглядеть даже планету антиподов, не то, что города и отдельные строения. А жаль. Антиподы очень похожи на нас, за одним исключением - вектор морали. Человек с самого детства воспитывается в стремлении к добру. Типичный ребенок-антипод, напротив, должен стремиться к злу. “Нет ничего проще!” - скажите вы, и окажетесь неправы. Даже банальнейшее “не убий” человеку, при должном уровне безответственности, нарушить очень просто. А вы попробуйте совершить убийство, когда все с самого детства стремятся тебя убить, да еще и предпринимают меры, дабы не получить нож в спину. С “не укради” у антиподов дела обстоят еще хуже. В условиях тотальной паранойи и при тамошнем уровне развития охранных систем воровство практически сошло на нет. И так со всеми возможными грехами. “Но тогда они давно должны были вымереть, перебить друг друга!” - скажите вы, и снова будете неправы. Ведь не у каждого антипода хватает силы духа противостоять искушениям сил добра. Тлетворное его влияние проникает в детские сердца достаточно рано и иногда родителям стоит больших усилий снова направить чадо на путь зла. “Но как же в таком обществе вообще выживают дети? Зачем их рожают?” - снова спросите вы. Одна из причин - безрассудное прелюбодеяние. Эта причина спасла не одну цивилизацию во Вселенной. Вторая причина… Позвольте, я не буду её называть. Поверьте, зачем антиподы рожают и растят детей вам лучше не знать. И даже не думать на эту тему, если вам дорог сон.

4i4ikофф: фейс-off

Енотьки, в эфире Женя Котик, «Фалафель-FM». Репортаж с самой закрытой пати сезона. Мы на спецпоказе постановки Гамлета Арумяна «Чичиков: фейсофф». Маэстро добрался до знакомых по школе «Мертвых душ»! В разгаре фуршет – стерлядь с дымком, белужья икра, шампанское Арман де Бриньяк. Тут весь столичный бомонд! Пикантность в том, что селебритиз узнаваемы лишь по бейджам. Главная фишка мероприятия – дресс-код.
Слово критику Симе Язю. На Симе персиковый пиджак Кензо, горчичные слаксы Прада, лицо скрыто телесного цвета чулком от Сен-Лоран:
- Реально, прорыв. Арумян прыгнул выше головы. Небывалое что-то… Реально это надо всем культурным людям смотреть.
Мы подходим к светской львице Беладонне Фламберг. На ней шубка из рыси Луи Виттон, сапоги Гуччи; лицо скрывает ажурный чулок от Агент Провокатор.
- Гамочка не подкачал! Не котирую скучную классику, но его артхаусное прочтение перевернуло воспринятие объяснимого…
В окружении поклонниц - Даня Бурмант. На нем синяя двойка Бриони, кроссовки Пума, на голове – строгий темный чулок Брависсимо. Чтобы получить главную роль, Даня пошел на настоящие жертвы:
- Прочел пьесу, и такой – вау! Чичиков – он пухлый! Что делать с весом? Каждый день ел пиццу, спагетти, мороженое ведрами. Стоило того…
А вот сам Арумян. На нем шерстяной дафлкот Барберри, джинсы и кирзовые сапоги. На лице - эпатажный леопардовый чулок от Кайзер-Рот.
- Сперва тема показалась неподъемной… Тогда я вспомнил великого Эда Вуда. Как бы он поступил? Он даже на Гуадалканале носил под формой женское белье. Я пошел и купил упаковку чулок. Не успел открыть, как пришло решение… Увидел, как надо это ставить. Пусть все будут голые, да? А на головах чулки, как у грабителей. Считываете отсылки? Эта безликость чиновной Руси… Безличность нравственная… Понимаете, как это важно?
«Чичиков: фейсофф». Пьеса-скандал. После нее мы не будем прежние.
С вами Женя Котик, на мне нитка жемчуга, короткое черное платье от Шанель и красный сетчатый чулок от Филодоро. Оставайтесь на нашей волне, енотьки!

“Родина-Эйрлайнз”

- И что говорят пассажиры?
- Пассажирам какой-то идиот сказал, что у нас в кабине спрятан запас парашютов. Золотых. Если прислушаетесь, услышите, как они ломают дверь огнетушителем.
- И что говорит дверь?
- Скрипит. Думаю, они так провозятся до самого “приземления”. Тем более, что парашютов у нас нет - радист пропил в прошлом месяце. Как будто тут бы помог парашют…
- Радист?
- Мм?
- Осталось что-то или ты всё до вылета уестествил?
- Мм!
- Спасибо. Если верить приборам, падать нам ещё минут десять, так что предлагаю связаться с…
- Мм!!!
- Тоже пропил?!
- Мм.
- Талант, мать твою. А как я тогда с управлением на земле говорил?
- А он смартфон вам туда подключил, только сейчас от смартфонов толку… Тем более, он его сирийцу из первого класса продал уже.
- Тогда извини, радист, но бутылку я тебе не отдам… Первый?
- Буду, что за вопросы. Жаль, стюардесса осталась с пассажирами... Гениальные планы есть?
- Есть. Дружно становимся на голову и молимся, чтобы гравитация поверила и мы упали вверх.
- А сработает?
- Первый…ты совсем тупой?
- Мм?
- Вот, радист тоже поверил! Уже на голове стоит.
- И ты готов поверить каждому слову капитана? Так ты тогда один из пассажиров, Первый.
- При всём уважении, капитан, но пошли вы… жить захочешь, и не в такие бредовые идеи поверишь. Так что лично я готов хоть на голову, хоть биткойны купить! Вот сейчас встану и всё будет хорошо...
- А знаете, что самое интересное? Мы за время полёта обратно на час вернулись, так что… ещё раз с Рождеством, что ли.
- С католическим Рождеством и наступающим новым… а, ну его нахрен, этот ваш новый год. Останемся в старом, если ваш план не сработает.
- Мой?!
- Ну ка, давайте на раз-два перевер...нулись.
- Поз-драв-ля-ем!
- Мм!
- И к новостям катастроф...

...и веселого Нового Года

С каждым шагом ельник становится гуще. Куда ни иду, стволы всё ближе, а воды под ногами всё больше.
Ветки начинают касаться лица, цепляют одежду. Смолистые шишки прилипают и остаются. Снимаю, но их всё больше. Откуда у ёлок смолистые шишки?
Становится тяжело двигаться, просветы меньше и меньше, уже почти протискиваюсь. Воды по колено.
Останавливаюсь, закрываю глаза, перевожу дух. Открываю - ели отступили, окружив меня плотной стеной на расстоянии в несколько метров. Пытаюсь сделать шаг, но чуть не падаю. Вместо воды ноги увязли в плотной земле.
Поднимаю взгляд выше. Звёзды в безоблачном небе сложены в слова - "Счастливого Рождества".
Шишки вспыхивают.
Кричу.

Орес, старина, ну ты же старина. Ты же должен помнить, кого троллем называли за годы до того, как первый хипстр задрал к небу свой непокорный лобстр. Его и троллем-то назвали за грубость и неотесанность. Он-то, посконный тролль, всегда рационален. Он не спорит, не прилагает усилий, не имеет точки зрения. Это уже потом молодёжь придумала, что любой, кто провоцирует - тролль, даже если он себя больше провоцирует, чем других, или даже правда считает так, как говорит, хоть бы и провокационно. Так что не тролль ты мне, Орес, и я тебе не тролль.


Этот коник у нас заезжен практически до судорог. Доходячая он скотинка.
Да и вообще конём на Прикле быть плохо. Провод не даст соврать.

"Неотправленные письма" для Прикла - честь, а дуэли и на КЛФ есть были.

Что характерно, я два года назад написал:

Что чуть менее характерно, шесть лет назад я написал:

Что совсем нехарактерно, десять лет назад я написал


Короче, вы мне в другой раз сразу внятно давайте понять, что от вас Прикл защищать надо, а не как обычно.

Все эти гадости, которые тут пишут, я не читаю, но мимо такого пройти не могу :О
Следуя тренду


предлагаю до тех пор, пока меня кто-нибудь не, считать, что Прикл - не просто интернет-ресурс, но родина слонов, марихуаны и фильмов без Дмитрия Нагиева.

И да, я от всех тут ожидаю. А от некоторых прям ожидаю-ожидаю.

По-моему, не все сходу въехали, что я просто предлагаю себя на роль чемпиона Аневки (но готов уступить эту жесть честь).

Если надо победительно убедить кого-нибудь в глубоком августе, я не прочь повязать платок Аневки себе на харизму*.
Но с готовностью уступлю это право другим жгучим кабальерам, конечно. Я слышал, в сорока семи штатах дуэли с Ортом всё равно запрещены.

*в смысле, быть её чемпионом; чо-то не все въехали, по-моему.

Ночь утробно ворчит. Жертва её раздразнила, но не насытила. Ночь хочет быть алой, не чёрной.
А ведь это была одна из вас, пассажиры. Хрупкая, мягкая, сонная, славная, мёртвая. Она могла бы рассказать вам свою считалочку. Или свою мечту. Или свой самый жуткий кошмар.
Но у вас уже есть и считалочки, и мечты, и кошмары. Человек за бортом не ровня человеку на борту. Человек без имени не ровня человеку с дюжиной имён. Вперёд, беззаботные пассажиры!
- Вперёд, - командует Плотник, и движение продолжается со скоростью света. Свет, медленно покачиваясь, плывёт по ночной степи. Свет не торопится и не боится.
- Не соглашайся, - велит Плотник Невесте. - Не подглядывай. Не приручай, не прикармливай, не мани. Не принимай чужую истину - она станет твоей. Не забывай, иначе вспомнишь не то. Не создавай, иначе не захочешь разрушить. Не выбирай, иначе окажешься в должниках. Не верь советчику, если не видишь созвездие у него во лбу, - Плотник улыбается, а в его черепе роится далекий свет. - Так ты сможешь уйти налегке. Так ты сможешь вернуться.
Он взглянул на Киру, но промолчал. О чём? Видел ли он россыпь белых цветов, россыпь алых капель? Знал ли, кто никогда не вернётся? Но на чашу весов упал другой вопрос.
- Истина - не река, не пещера и не зеркало. Это суть и природа вещей. Тебе может казаться, что огонь обжигает, но истинный огонь - обжигает на самом деле. Тебе может казаться, что та женщина умерла, но ты поймёшь, когда увидишь истинную смерть. Всё, кроме истины - эфемерно. Смотри!
Шаг во тьму - и тьма сделала шаг навстречу. Дурной гость остановился, застыл возле самого лица Плотника, искажённый мотылёк на невидимой булавке. Его быстрые, быстрые, быстрые руки бессильны хотя бы мелкой дрожью выдать агонию голода, терзающую гостя изнутри. Другие гости отступают во тьму, вереща и скуля и шипя. Обещая.
- Он даже больше чужак, чем вы, - объясняет Плотник, поглаживая застывшую маску ненависти и голода. - В нём ещё ни капли истины. Мне кажется, он очень хрупок.
Плотник берёт маску двумя руками - и тянет на себя. Она словно бумажная - очень легко рвётся. Гость не издаёт ни звука. Ладонь Плотника прорывает бумажную кожу на груди гостя, крушит картонные рёбра, вынимает сморщенный чёрный комок папье-маше.
- Кажется, он умер, - Плотник вытирает чёрные пальцы о белые одежды, не оставляя ни следа. Бумажный гость опадает в траву. - Но, в каком-то смысле, он и не жил. С теми чужаками, что уже успели напитаться истиной, сладить будет не так легко. Раньше этим занимался Сторож. Когда он придёт за вами, помните - он может показаться туповатым и самовлюбленным, но своё дело он знает. Вы должны быть готовы - и те, кто хочет уйти, и те, кто решит остаться. Так чего хочешь ты, Рыцарь?

Как они на тебя смотрят, Кира! Будто ты горишь, и просишь прикурить. Будто из окна "Феррари" клянчишь денег на маршрутку. Но они дают тебе дробовик, патроны и немного личного пространства. Чуткие ребята.
Кира? Вот же твой дробовик, бери! Куда это ты смотришь? Что это ты видишь?
Ты видишь белые цветы на безымянной могиле, верно? Видишь всадника на гребне холма. Чудовищный конь терзает копытами землю. Под его тяжестью стонут мёртвые камни. В его черепе тлеют алые угли.
Всадник пробует воздух изранеными губами. Он почуял тебя, Кира! Он видит тебя! Он трубит в свой рог, скликая чудовищную охоту.
Но тебе всё равно, правда, Кира? Ты лежишь лицом вниз среди белых цветов безымянной могилы. Твоя кровь, твоя истина уходит в землю, питая чужие сны. Дон скулит и лижет твои ладони. Они не послушали. Никто не послушал.
Что ж, по сравнению с ними, тебе повезло. Ты просто уснёшь. Тебе будут сниться поцелуи и созвездия. Нельзя было верить Близнецам.
Обман. Предательство. Смерть. Вот что будет дальше.
Ну же, Кира! Бери свой дробовик!
Здесь и сейчас Плотник жадно выслушивает чужие желания, собирает драгоценные крупицы. Катает на языке вопросы.
- Как называется мир? Как называешься ты? Я буду звать тебя Сиренью, и всему миру ты можешь дать имя, если захочешь. Я привык называть мир - миром, дом - домом, себя - Плотником. Я привык называть вещи своими именами. Ты не узнала ничего нового, верно? Тогда я отвечу и на второй твой вопрос. Я не Хозяин. Бессчетные годы я служил то одному Хозяину, то другому. Я чинил то, что сломано, это я умею. Потом Мать сплела в моей голове паутину из своей вязкой истины, из вздохов, взглядов, молчания. Я запутался в липких нитях. С тех пор она решала, что сломано, а что - нет. Пока однажды я не выстрелил себе вот сюда, - пальцем в звёздное небо. - Я убил чужие мысли в моей голове. Теперь я свободен.
Хриплое дыхание проносится совсем близко. Луи указывает куда-то под ноги, и от него расползается беспокойный шёпот. У вас под ногами тянется свежий след. Вокруг мёртвые травы и сухая земля.
- Смотрите внимательно, - говорит Плотник.
Он идёт мимо всех вас к одному из гробов, который волокут ребята в самом хвосте процессии. Хруст, треск и гвозди возвещают чьё-то рождение.
Гадкий Луи держит лампу высоко. Рядом с ним двое целятся в необъятное брюхо ночи из своих маленьких, слабеньких ружей. Ночь смеётся, но не подступает ближе.
- Что происходит? Где я?- новорождённая спрашивает, но Плотник не принимает её вопросов. Кажется, он доволен. Кажется, он держит её на вытянутой руке, точно невесомую.
И швыряет в ночь.
Хруст, треск и крики возвещают чью-то смерть.
Если вы смотрели внимательно, вы успели увидеть. Их руки, их лица похожи на ваши. Искаженные. Дурные гости.
Если вы не успели зажмуриться... Платье рвётся на лоскуты, но этого мало. Каждый лоскут платья состоит из нитей, верно? Много-много нитей...
Человеческое тело рвётся на лоскуты, но и этого мало.
- Не всем здесь хорошо, - говорит Плотник спустя миг. - И не всем здесь место. Я могу помочь тем, кто действительно хочет уйти. Спрашивай теперь ты, Невеста.

- Хозяева? - Плотник пробует вопросы на зуб. Наверняка он без труда распознает фальшивку. - Хозяева очень разные. Между ними никогда не было согласия, их ссоры сотрясали дом до основания. Есть тот, кого называют Отцом... Свирепый гигант, хотя я помню, как он пришёл сюда совсем мальчишкой, баюкая за пазухой крупицу истины. Сперва он хотел быть плотником, как я, но дом сделал его воином. В его руках истина - всегда оружие. Все чужаки для него - враги, захватчики, разрушители. Отец чтит лишь мёртвые законы, и не сомневайтесь, вы уже нарушили их все, или нарушите скоро.
Огонь далеко за спиной мечется в безмолвии и бессилии, царапая самый краешек неба. В пляске теней можно различить фигуры - одна, громадная и рогатая, крушит, сметает все другие. Запрокидывает голову в беззвучном рёве, от которого трепещут звезды.
- Хозяйка, которую зовут Матерью, не жена ему. Она похоронила тысячу мужей, выпив их истину до капли. Безумная, ненасытная блудница. Она желает всех вас, и всех вас пожрёт. Её истина коварнее лжи - она станет вашей истиной, стоит только зазеваться. Во тьме Мать плетёт свои сети из рыданий и шёпота. Ступайте осторожно, чужаки.
Позади снопы искр поднимаются к небу, попадают в путы теней - и одна тень, что чернее неба, слизывает их с жадностью и трепетом. Она тянется вверх, к звёздам - или ждёт, когда они начнут падать ей в пасть.
- Слышите? Так воет ветер в сырых балках. В такие ночи у него особенный голос. Он передразнивает Хозяина Пса. Другие Хозяева бросили дом - но не Пёс. Жуткий Хозяин. Однажды он был пастухом, но агония дома превратила его в волка. Его истина - страх, и мучения, и отчаяние. Берегитесь Пса, чужаки, не то будете вечно мчаться в его стае.
Тени гонятся друг за другом. Тени корчатся и умирают в огне. Лишь одна остаётся, и мечется, и зовёт, но никто не приходит, и тень наливается мраком. Холодом. Ночью.
- Четвёртая - Хозяйка Агнец, и не проси меня говорить о ней дурно, - ветер играет с болью Плотника, прежде чем унести её в небо. - Она хотела вдохнуть жизнь в то, что мертво, но сама надышалась смертью. Её дети и сейчас бродят в ночи, их сиротская истина одинока и голодна. Им показали жизнь, самую желанную игрушку, но так и не отдали насовсем. С тех пор моя Хозяйка печальна, и степные травы проросли из её костей.
Огонь становится дымом, дым - ночью, и ночь смыкается за спиной. Тени не исчезли - они, осмелев, подступили ближе, и ребята беспокойно задирают лампы над головой. Чёрная степь хрипло дышит, рычит и стонет. У самой кромки света мелькают фигуры, блики голодных глаз вспыхивают и гаснут в темноте.
- Рассказывают ещё о хтонических Старых Хозяевах - шепотом. Сторож будто бы видел их, спящих у корней фундамента. Говорят, их раны сочатся истиной, но им не познать смерть. Говорят, поэтому дом нельзя снести, нельзя прекратить его страдания. Долгие годы я верил, и раз за разом укреплял их темницу. Я чинил то, что было разрушено. Я поддерживал свет в самых жутких уголках дома. Стены хрупки. Наш друг Шрёдингер слегка ковырнул Четвёртую, и глядите-ка, незваные гости тут как тут.
Из рук в руки - лампы и ружья. Из уст в уста: "Дурные гости".
- Так чего ты хочешь, Странник? - он не оглядывается на Агасфера, на ребят, на Белоснежку, у которой больше не болят глаза. - Чего ты хочешь на самом деле?

Вопрос, как монетка, брошенная в щель автомата на ярмарке, ненадолго пробудил Плотника к жизни, привёл в возбуждённое движение.
- Прямо сейчас вы все - чужаки, в первую очередь. В вас меньше истины, чем в моей голове после генеральной уборки. Такими дом вас не примет. Сторож захочет выставить вас вон. Но если вы решите остаться...
Плотник замедлил шаг, подмигнул через плечо. В его добрых глазах отражалось недоброе пламя.
- Это можно устроить. Жизнь не ко всем бывает ласкова. Она всё суёт вам свои дурацкие лимоны, а вы мечтаете о любви, смерти или забвении. Или о яблоках. Там для вас нет яблок, но здесь - всё в ваших руках. Дом будет таким, каким сделают его Хозяева. Даже... солнце... восходит по их воле. Или не восходит.
Отзвучав в ушах, слова опускаются в позвоночник.
Погляди на свою сестру, Арепо. Другие не видят, а ты гляди. Как она прекрасна в своём царственном венце из рябины! Я преклоняю колени у подножия ваших тронов, и следом за мной, в едином порыве - тысяча других. Изгоев и сирот, обретших приют в вашем новом доме. Мы все принесли молодым Хозяевам дары - истину в наших сердцах. Потому что истина...
...исцеляет любой недуг. Загляни в глаза брата, Опера. В них отражается солнце. Доброе, ласковое солнце. Совсем ручное. Вы дома. Впервые по-настоящему дома.
- Теперь я знаю, чего хочет Шрёдингер. У него спрос, у меня - предложение, на том и стоим. А чего вы хотите, Близнецы? Чего вы по-настоящему хотите?

Вереница огней плывёт по ночной степи. Душистые травы шелестят под печальным грузом. В черепе Плотника роятся звёзды.
Присмотрись к тому, кто освещает тебе путь, пассажир. К тому, кто держит лампу на вытянутой руке. Помолчи и прислушайся. Они напевают себе под нос, эти хмурые ребята. Заунывная мелодия рождается где-то внутри, между ребрами и душой.
У них плохие зубы, и глаза тоже плохие. Нехорошие рты. Они наполовину из оружия, эти люди. Отбери у них последний патрон, последнее лезвие - останется калека.
Они шагают, как мертвецы. Как призраки парижских соборов в полуночном шествии. Словно не видят вас и не слышат. Или сыты вами по горло.
Кроме Луи. Слышишь его дыхание, Невеста? Где-то справа.
Остов поезда растворяется во мраке. Мрак растворяется в огне. Когда первые рыжие цветы начинают распускаться у вас за спиной, когда первые отсветы нарождающегося пожара бросаются вам под ноги, Плотник начинает говорить:
- Правила очень просты. Не я их выдумал. Может быть, они выдумали меня. Если вам что-то кажется, значит, так оно и есть - умоляю, не нужно креститься. Но то, что кажется - не истина. В этой юдоли есть смерть, а есть смерть. Есть реальность, а есть истина. Есть выбор, но нет выбора - пока нет. Когда вы увидите истину, вы сразу её узнаете. Что делать дальше, решать вам, я могу только дать совет. Не пытайтесь схватить истину грязными руками. Перед ней вы все равны - пока равны. Ей не важно, что и кому кажется.
- Мне кажется, что я дракон, - сказал Луи низким грудным голосом, и его тень мгновение затмила путь впереди. Потом он выдохнул колечко дыма, пахнущее горькой землёй, и наваждение исчезло. Кто-то похлопал его по плечу.
- Истина может быть оружием, может стать другом, даже спасением. Но ещё истина - это смерть. От смерти не просыпаются. Помните об этом, и всё у нас получится.
Огонь безмолвно ползёт вдоль рельсов. Ребята передают друг другу папиросы, прикуривают от мечущихся теней.
- Теперь лекция окончена. Каждый может задать мне вопрос, но в обмен на вопрос. Здесь вам придётся платить за всё, но, к счастью, вы все богачи. Шрёдингер! Ты спросил, и я отвечаю: это место - дом. Оно может стать вашим домом, если вы захотите и если сможете... убедить Хозяев. А вот чего вы хотите - это и есть мой вопрос. Подумайте хорошенько. Это единственное, что сейчас важно.

Музыка умерла прежде, чем закончилась плёнка. Её агония перешла в скрип, потом в шорох - и оборвалась еле слышным щелчком. Страшная смерть.
Небесная щель почти захлопнулась, забрав остатки света. Теперь ребята зажигают лампы, отгоняя голодную ночь. Но она не уйдёт далеко.
Ну-ка, смотрите под ноги, пассажиры. В ореолах света - мёртвые руки, мёртвые лица. Багровое стало чёрным. Если думаете, что вам не повезло - посмотрите под ноги. Они лежат вповалку, умиротворённые ребята. У вас так много гробов, а у них никогда не будет могилы.
Луи, подними лампу повыше.
- Я не Харон, не Анубис и не рад вас видеть, - голос этого человека заставляет электрический свет трепетать, а звёздный - разгораться чуточку ярче. А может, только кажется. - Я Плотник.
Сейчас, в тусклом свете лампы Гадкого Луи, это кажется очевидным. Он мог быть только Плотником, этот человек. У него добрые глаза и белые одежды. Мотыльки слетаются к нему из мрака, садятся на грудь, думая, что поймали луну. У него красивое лицо, тёмное от испарины, светлое от прозрения. Голова и ладони его перевязаны, и ночь сочится из-под грязных бинтов.
- Я не стану учить вас искусствам, - продолжал Плотник, и работа замирала, когда он говорил. - Но я сделаю вас ловцами человеков.
Ночная птица, резвясь, катает по небу чей-то неприкаянный плач. Все взгляды устремлены на вас, пассажиры, но теперь - только взгляды. Вас больше не держат на прицеле, но и в этих взглядах довольно свинца.
- Времени почти не осталось. Вы долго спали, может быть, даже видели сны. Но теперь сны могут увидеть вас, и тогда - берегитесь. Сворачиваемся, ребята! Закончим по дороге.
Пройдя между пассажирами, Плотник указал ещё несколько гробов, и ребята бросились прилаживать к каждому волокушу.
- Позови своего пса, Жжёнка, - бросил он Кире мимоходом. - Разбуди. Ему снятся волки. Разбуди, пока они нас не почуяли. Мы уходим!
Уходим! Уходим! Ребята молча подхватили клич. Они знают, что нужно торопиться, что не нужно шуметь. Тяни! Тащи! Ремни от одной волокуши молча вручают рыцарю, от другой - Марку, от третьей - близнецам. И от четвертой - близнецам.
- Ещё одну тебе, Шрёдингер, - распорядился Луи. - Сирень, Белоснежка - осилите шестую? Придётся поднажать, хе.
- За мной, мои неоперившиеся птенцы! - возгласил Плотник. - Отряхните с себя скорлупу и шагайте! Не потому, что вы мне должны. Не потому, что я вам нравлюсь. А потому, что кроме меня здесь только ночь, и вы с ней не подружитесь. Я знаю, вы спросонок. Вы сбиты с толку. Но я расскажу вам простые правила, и вы сами всё поймёте. И да, парень, - он глянул на Марка через плечо, - если у тебя всё ещё болит голова..
Плотник потянул бинты со лба, и они опали безжизненным ворохом. Сквозь зияющую дыру в его черепе можно было увидеть чужое небо и незнакомые звёзды.
- ...то дыши полной грудью. Здешний воздух - просто чудо.

Никаких обсуждений. Никаких квент, тьфу на это нечистое слово. Просто выбери гроб и полезай в него, приятель. Если ни один не приглянулся, или все уже заняты, не бойся - там хватит на всех. Доверься мне, и я откину твою прядь очень, очень далеко.

Этот поезд умер прежде, чем оборвались его рельсы. Он умер на бегу, с рёвом и скрежетом, с визгом, с огнём. Хорошая смерть.
Если хочешь умереть так же, торопись, скоро конечная станция.
Вагоны полны тех, кто успел. Смотри под ноги, здесь липко от крови и звонко от гильз, и душно, и дымно. Поезд дорого отдал свою жизнь, так что сними-ка шляпу. Да, вон с того парня. Он прикорнул в уголке. Отстреливаться очень утомительно, но теперь ты его убил, и он наконец-то отдохнёт. А ты работай в поте лица. Грабь могилы.
Ребята вносят инструменты. Ребята выносят ребят. Их было много, ребят. Кое-кто ещё откашливается свинцом, кое-кто уже не слышит. Это хорошая смерть.
В поезде было полным-полно солдат. Тоже ребята. Одинаковая незнакомая форма. Одинаковая знакомая смерть. Один как раз писал домой письмо. Его уже никто не отправит. И письмо тоже не отправят.
Один ещё давится алым смехом.
- Не завидую... - шепчет багровым, липким голосом.
Правильно. Завидовать - грех.
Ребята трудятся, выдавливая из поезда последний лязг и скрежет. Падают на землю обессилевшие запоры. Там, внутри, наш приз. Мы заняли все призовые места.
Я пойду принесу магнитофон, а ты пока смотри. Внимательно смотри, и не забывай считать.
Вот и первый гроб. Старый, ветхий и бесстыдный, как твоя мамаша, разве что лак на ней лучше сохранился. Поставьте в тени, ребята.
Ну-ка, встряхнулись! Я принёс вам музыку! Музыка, сукины дети! Поживей, до заката половина плёнки.
Второй гроб тянут лебедкой, доски и кости хрустят под ним. Ребята пыхтят от натуги, особенно Гадкий Луи, который даже и не помогает - он просто взволнован. Стальное чудовище, перевитое цепями, охваченное скобами. Придётся повозиться. В гуле генератора, в визге шуруповёртов мне чудится ещё какой-то звук - изнутри. Пусть открывают, не будем им мешать.
Пойдём, откроем вон тот ящичек, он на вид попроще. И-раз, навались!.. Кто тут у нас?
- Кто я? - приятно, что парня в ящике заботят те же вопросы. Он стонет, и жмурится, и не хочет нас видеть, но не помнит, как закрыть глаза и снова уснуть. - Где мы?
Посмотри вокруг, бог из коробки. Небо оставило для тебя щёлочку света напоследок. В щёлочку видно степь. Послушай, как она беспокойно дышит. Нет, это Гадкий Луи.
Ты не знаешь эти травы, да? Эти звёзды, светлые на светлом? Это чёрное вдалеке - там очень много деревьев, а где-то за ними лес.
- Какая это... часть света?
Не тот вопрос, приятель. Но ты и сам уже понял.
- Какой... какой это свет?
Посмотри лучше, какой у меня дробовик. Он хочет знакомиться.
- Я... я помню, кажется... меня зовут Гарри?
Значит, нашего главного героя зовут Гарри! Что скажешь, дробовик? "Бах"?
Нет, нашего главного героя определенно зовут не Гарри. Закапывай.
Третий гроб нарядился в чужеземные флаги. В глазах рябит от полос. Здесь у нас никаких флагов, так что ребятам в диковину.
Четвёртый - нагой, только металлическая табличка сверху, непристойная, как грех: 3227. И большущий крест. Оторви, не люблю.
Ребята трудятся не покладая рук. Гробы всё прибывают, всё убывают те, которые внутри. Как-как, старина? "Бах"? Да, именно "бах". Нам не нужны какие попало. Каких попало мы можем наделать и сами.
Пятый гроб - прозрачный, точно в сказке, но там всё кончилось хорошо. Ребята толпятся вокруг, ничего не разглядеть. Луи взволнован.
Вот с шестым возиться неохота. Шестой какой-то несуразный. Гвозди торчат наружу, словно их забивали изнутри. Многовато гвоздей. Очень много.
Седьмой утопает в бархате, точно кровать для молодожёнов. И у него два изголовья. Одно пахнет сиренью, другое - ладаном, и принеси-ка мне лучше ещё дробовик.
Осталось много гробов, а кассета вот-вот закончится.