Властитель Норвегии. Клятва Конунга, Сага о Северных Землях - 3

Хладир. Гротгард, Херлауг, Хакон и Бьярни
С Дарклайт

Споро отправил хозяин Хладира племянников юных в бой собираться - да крепко задумался. Мальчишек надобно в бою проверять, станут ли добрыми мужами, али навек полати присиживать останутся. Храбрость иль есть или нет. Вот и думал Хакон одну думку. Зим шестнадцать назад глянулась ему одна рабыня. Ну, дело нехитрое да и нередкое. Однако, через положенный срок принесла женщина сына. И с той поры, как законные первенцы конунговы ушли пировать с предками, Хакон терзался догадками, чья ж кровь в жилах отпрыска незаконного. мать нарекла его Хаконом, однако рабыня - есть рабыня, не одному конунгу ложе она в год тот грела. вот и порешил владыка проверить, что за нрав во младшем Хаконе скрыт. Повелел Бьярни передать юноше повеление - с войском на Грютинга идти да славы искать.
Племянники Хакона в то время как с воинством грозным навстречу Оркдальцам выступали. Немало людей оружных собрать смогли - даже конный отряд был в полсотни молодцев, а уж викингов храбрых не одна сотня. Не разменивались по малому Херлауг и Гротгард, не брали с собой бондов-ополченцев, лишь ратных мужей на битву взяли.
Как удидел то Бьярни-Медведь - с трудом усмешку сдержал. Не дано мужу простому воителям высокого рода указывать, даже коль опыта им не хватает. Так что гридень сметливый за Хакона спрятался.
- Дядя ваш поклон шлет,- молвил он братьям. - Да наказывает с собой бондов мужей с тысячу поднабрать - для солидности. А чтоб самим вам с мужиками не маяться - волчонку своему подкидному, Хакону, их под руку отдает.
- Сына рабыни дядя нам посылает? - Гротгард вопросил.
- С вами он в битву поедет. Конунг говаривал, чтоб смотрели каков он на поле бранном и что то было за древо, из которого для него заготовку возделали.
- И то славно, - согласился Херлауг, слова посланца выслушав. - Воинов дело воинами командовать, рабьему же сыну - лишь бондов в бой вести.
Усмехнулся Бьярни в усы, внимая тому, как легко Херлауг на лесть нехитрую клюнул. Ой, прав Хакон что не послами, а воинами их к ворогам шлет. Таких обмануть проше простого, нет еще мудрости житейской. А сына рабыни он и не знал толком - так что слова племянника конунгова как должное принял.
- А пошто нам дядюшка этого юнца прислал, - произнес Гротгард, ближе к Бьярни подъезжая. - Неужто может рабий сын много пользы дать в деле ратном?
- Во время военное всякий меч на счету, так что не дело юнцу, вошедшему в лета на печи бока отлеживать, - ответил Бьярни. - Кроме того, может, и впрямь он вам родич по батюшке. Глядишь, кровь заговорит от песен клинков. Как знать, может вместо посредственного раба воин справный выйдет. конунгу прибыток будет.
- Славно тогда будет, - согласился старший брат. - Ты приказывай бондам под стяги вставать, пусть верность свою повелителю докажут боем.
- Да, иди, Бьярни, собирай бондов, - произнес младший. - И нас догоняй, мы с воинами вперед выступим, место для битвы пригодное отыщим.

Поговорив с племянниками властителя, Бьярни направился к самому Хакону. Поспрашивав у людей, нужного парня медведь нашел без труда. Тот упражнялся с деревянным мечем, и он недолго постоял в стороне, разглядывая мальчишку. Ему уже минуло пятнадцать зим, и, как одобрительно отметил гридень, стать у рабыниного отпрыска вышла что надо. Высок, плечами широк, да сложением крепок. Того, кого на весла посади - не скоро умается, даром что молод. Видимо, хорошая кровь. Ну. да что говорить! Конунгова наложница не для простых бондов, все возможные родители этого юноши были воинами отнюдь не последними. Хакон имел серые северные глаза, да русые волосы, воскрешавшие в памяти купцов из Хольмагарда больше, чем северных викингов. На конунга он ликом сильно не смахивал, но и ни на кого другого из дружинных мужей не походил. Видимо, в мать пошел. И судя по внешности - красива рабыня была.
- Ай, малец, пойди-ка сюда! - окликнул посланец юношу и кратко передал конунговы повеления. Молодой Хакон выслушал сдержанно - только глаза радостно заблестели. Хорошая выдержка - самое то для воителя! Может, и впрямь толк из пащенка выйдет... за сим Бьярни вернулся в усадьбу, а Хакон отправился до дворам - отряд сбирать да к походу готовить.

Лес. Хаки и Эгиль.
Совместно с Ви-Зетом.

Зимний лес только кажется тихим и безжизненным. Конечно, это спокойствие под тяжестью снежных одежд не сравнима с весной или летом, когда под сенью ветвей кипит жизнь, но и тут покой выходил мнимым.
Волки как всегда появились бесшумно, серыми тенями скользя между стволов. В сумерках их можно было бы принять за духов леса, спешащих за добычей явно не звериного облика. Но сейчас был полдень, и всякое наваждение было обязано отступить до заката, спрятаться в чаще. Двое мужчин, шедших вслед за волками духами не было. Хаки поправил снегоступы – сами содеяли, умельцев не дожидаясь, и покосился на Эгиля. Связь слепого с волками доселе была неясна его спутнику, однако же, для того чтобы нечто использовать пониманье не всегда надобно. Сейчас Эгиль вдруг остановился в сугробе, по-птичьи склонив набок голову и слушая что-то обычному уху неявное. Стая резко вильнула в сторону – Хаки заметил кусок серого меха, сноровисто исчезающий с глаз. Видимо, зверя почуяли…
- Там человек, - слова слепого явились неожиданностью. Следуя за Гандальвом, жители лесные проходили от селений людских недалече, однако не столь близко, чтобы селян настораживать. Так что мальчишка, случайно забредший за хворостом, исключался. А знающие мужи по одному в такое время не ходят. Зима – время голодное, зверье лютым делается. Кроме того – и война. Если зверь лесной пощадит, коли сыт, от врагов милость такая невиданна. Хаки нахмурился – и первым сдвинулся с места, направившись в указанную ему слепым сторону. Надо сказать, что ему не слишком-то любо было встретить людей – но оставить загадку за спинами много плоше. Может, любопытство – и свойство Локи, но им, столь многим обязанным обманщику было грех брезговать его божественными дарами.

Страшная картина охотника – серые тела кругом над упавшим двуногим. Но, в отличие от обычной голодной стаи, братья Эгиля просто стояли кругом, не спеша рвать клыками добычу. Видимо, пока спутник ломился через подлесок, слепец позаботился о найденыше. Эгиль не спешил: по снегу волк бегает всяко быстрей человека, а вот мысль летит даже скорее четырехпалой смерти. Хаки скользнул меж расступившихся серых тел – как тяжело было привыкнуть видеть их рядом! – и посмотрел на «добычу» в немом удивлении. Не часто встретишь юную девушку посреди зимнего леса! Страх перед волками сидит глубоко: видимо, женщина бежала от стаи, и теперь, загнанная, пала без сил. Она лежала в сугробе лицом вниз, разметав косы по снегу, и Хаки отсюда уж слышал сбившееся дыхание. Именно в этот момент она приподнялась на руках и посмотрела на бывшего конунжича круглыми от страха глазами…

Она желала себе смерти. В их роду не было слабодушных, да и скверные войны встречались с изрядной редкостью. Она пережила смерть отца, тяготы племя, и даже позор – с мыслью о том. Что Харальд вернется за ней и все снова будет как раньше. Будет хорошо. После ножа Асгейра Жестокого надежд не осталось. Она не видела своего лица в зеркале – мудрые бабы, ходившие за бывшей полонянкой, смотреться в него не давали. Да и не надо: они и сама видела, как отводили глаза их мужчины. Любящее сердце может много простить. Но любят мужчины глазами, и такая уродина, как она, породит в конунговом сердце лишь жалость. Вот и порвалась последняя ниточка… она делала вид, что смирилась, покорно глотала отвары и выполняла все указания. И дождалась-таки, что девочка-подросток, приставленная смотреть за болезной, сбежит на свидание. Выскочила в ночь в чем была, лишь свиту на ночную рубаху накинула. Ей недалече… сугроб или прорубь – едино, а Хель все равно, в каком виде к ней в царство пожалуют. Не на свадьбу. Разум говорил, что надо уйти дальше от жилья. Лишь потом умирать, не пугаясь погони да возвращения к жизни. Вот она и шла. Упорно шла вперед, страдая от холода и переставляя посиневшие ноги. Вначале ей хватило рассудка сделать крюк, радуясь внезапному снегопаду. Не найдут деревенские, где она в другую сторону повернула. Не в тех кустах тело искать станут. Вот уже близился тот сугроб, где она упадет без сил, упокоив свое страданье в холодной зимней постели… но тут из кустов появились серые тени. Волки! Страх оказался велик: собиравшаяся умирать дева припустила по лесу, как заяц. На сил правда осталось немного – трех полетов стрелы не промчалась, как рухнула. А когда рискнула поднять голову – встретилась взглядом с чужими глазами. На миг ей помстилось, что муж этот – Харальд. Однако, человек – или дух? – повернул голову, видать в удивлении – и мигом стал тенью Гандальва. Тот же знакомый жест, - ах, как желала бы дева забыть, как он вскидывал голову в удивление. Те же глаза, цвета льда. Вот только эта неверная тень теперь не смеется, как конунг… может, то все-таки дух? Харальд-Гандальв сделал шаг вперед, и она выбрала лучший для себя вариант – провалилась в беспамятство.

Отсутствие зрения часто может и не быть такой уж большой помехой, как думают многие. Эгиль не мог точно видеть, кого отыскала его стая… но запах был женским. И молодым.
И он не удивился тому, что от Хаки исходит удивление. Эгиль и сам не ждал встретить молодую женщину в лесу.
Молчаливый приказ заставил волков отойти. Те повиновались, хотя от них явственно пахнуло неодобрением. Ну и что, что двуногая, как вожак? Вкусная ведь, наверное… впрочем, вожаку виднее.
– Ты ее знаешь? – поинтересовался Эгиль. Скорее для порядка; совсем уж невероятно, чтобы им встретилась знакомая Хаки.
- Ныне вижу впервые, - ответил последний, но незрячему собеседнику послышалась в тех словах тень сомнения. Хаки видел лицо девушки. Неясно, что за зверь сотворил подобное с юной красой, и носил ли он шкуру косматую али доспехи воительские, но узнать деву с первого взора было бы трудно и родичам. Конунжич прошел несколько шагов, отделявших его от беглянки, и почти без усилий перевернул легкое тело, вглядываясь в черты. Нет, дева сия и впрямь была не из Альвхеймара. Мелькало в ней что-то смутно знакомое, но... - викинг помотал головой, отгоняя лишние мысли. И продолжал рассматривать нежданную находку лесную. Вероятно, чуть ранее дева была весьма собой хороша. Ни эта ли красота стала причиной нынешней муки? Хаки хорошо знал, что дивные творения природы - как и изделия рук человеческих, в иных сердцах родят восхищение, а в других - только жадность да злобу. Сломать, чтоб другим не досталось... вот и этот хрупкий цветок северных земель, похоже, пострадал именно от человеческой злобы. Внимательный взгляд говорил про то с очевидностью. Хотя - раны уже почти зажили...
- Бедная... - проговорил сын Гандальва, обращаясь то ли к Эгилю, то ли к волкам, то ли к ванам-властителям. - Надо согреть ее чем-то, пока насмерть в руках не застыла.
- Особенно с ранами, - Эгиль втянул воздух, ощущая слабый запах крови, исходивший от все же еще не до конца заживших ран. - Так...
Он положил руку на спину ближайшего волка и задумался, поглаживая шерсть.
- Тут относительно недалеко есть дом, - наконец сказал он. - Хозяин его давно уже умер, но построил свое жилище крепко. Я там иногда живу, когда совсем лютые холода наступают.
- Значит, туда и пойдем, - Хаки поднялся, решительно вскинув беглянку на левое плечо. Аккуратнее, конечно, было бы нести на руках, но вот проробуй-ка протащить так кого-то хоть десять верст да по снегу. - Надо бы поспешить, Эгиль. Замерзнуть она замерзла, но - вдруг все же очнеться? Мы с тобой боле на нечисть, чем на людей нынче похожи. Как бы воевать не пришлось, пока поясним ей, что зла не желаем. Лучше сперва отогреть да отварами отпоить. Тогда и беседа лучше заспорится.
- Отвары еще сготовить надо, - рассудил Эгиль, шагая рядом. Стая, конечно, тоже позади не осталось. - Но, как мне помнится, у Ворона разных запасов на добрый век хватало...

Приграничная деревня. Грютинг и племянники Хакона.
avarach & DL

Морозный воздух покусывал щеки, пар вырывался клубами изо рта у конунга, нарушившего границы Трандхейма. Грютинг решил вторгнуться во владения Хакона с началом нового дня. Ныне же он остановился перед первой приграничной деревушкой в землях нанесшего ему оскорбление соседа. Всего несколько домов и невысокий тын, даже заостренные колья в землю забить не озаботились. Ой, привольно, видать, жилось бондам при Хаконе, давненько враги по сим землям не хаживали, сегодня все изменились. Войско еще подтягивалось, становилось за спиной оркдальского властителя, на вершинах поросших лесом сопок. Деревенька отсюда была видна, как на ладони, ее жители занимались повседневными делами, даже не подозревая о нависшей над шеями их угрозе.
– Торстейн! – окрикнул Грютинг, – возьми дюжину хирдманов и еще дюжин пять ополченцев. Сожгите эту деревню. Кто побежит - не преследовать, а всех кто ратиться надумает, али просто не станет бежать сломя голову – убить без сомнения. Не будем плодить крепких духом в землях врага. Пусть Хакону трусы останутся – конунг с ними намается после. Найдешь что из съедобного в запасах крестьян, тащи сюда в обоз, армию сама война кормит.
– Я понял тебя, конунг, – быстро откликнулся Торстейн и собирать людей по приказу проследовал. Мудрый муж не стал бегать как заяц, кого-то из лучших в войске выискивая, взял первых из уже прибывших дружинников, на которых перст конунгов указал. Хоронясь за кустами, воины стали спускаться с вершины сопки.
Грютинг молча проводил их глазами, с выдающейся вперед нависавшей над округой скалы ему было хорошо видно все происходящее в округе, поэтому он быстро заметил стаи птиц, поднявшихся в лесах за деревней. Пока еще эти стаи были плохо видны, но то их количество говорило о многом – кто-то шел на встречу конунгу, и в силах тяжких.
Грютинг тут же отдал приказ войску строиться к битве. Похоже и Хакон отнюдь не дремал в стенах Хладирских и отправил к захватчикам рать, наказав гостям горячую встречу содеять. Что ж, тем лучше, когда он дойдет до усадьбы, Хакон многих из своих людей не досчитается.
Войско Грютинга становилось в виде подковы, охватывая своими крыльями деревню.
– Ахти, – обратился Грютинг к молодому великану, – возьми своих гридней да обойди по правой руке мое войско. Часть воителей на коней посади, чтоб ход их ускорить. всех моих скакунов забери – а людям моим сказывай, что то-де конунгова воля. Крюк по лесу сделай, чтоб воев Хакона Трандхемского обогнуть. Мыслю я – не сам он их бой ведет. Коли с нами Торова милость – вожди их, как дым над деревней узреют, со всех ног побегут бондов своих выручать. Ну, или головы вражьи рубить – тут причины различны для воев по стати да опыту. Нам важно то, что зверь, бегущий вперед на добычу, по сторонам мало смотрит. Ты только сразу не высовывайся, жди, пока они в сече увязнут. А когда я их силы дружиной с боков сдавлю, ты им в спину ударь. Славная выйдет ловушка!
- Будь по твоему, конунг, - согласился великан, разминая заждавшиеся сечи кулаки. Бондов в деревнях резать ему не с руки было да баб гонять - настоящей схватки хотелось. Показать он жаждал, что не от трусости бежал из Хрингасакра, а от того, что выбора иного не было:
- Эй, воины, за мной!
Велел он хирдманам Упплендским бондами одеться, да сам на голову плащ драный накинул - если бы не рост его, совсем бы он стал похож на простого ополченца, благодаря тем лохмотьям, что на нем надеты были. Так же и люди его все в простых накидках были, часто дырявых и залатанных - не отличить от бедных земледельцев. Разве что по оружию да доспехам, порой в прорехах блестящим. Но для того надо было близко к себе «бондов» подпустить да сталь их на своих спинах опробовать. А кто бы издали посмотрел - никогда бы не сказал, что это-де лучшие воины, какие у Гудбранда старого были.
Выстроились хирдманы, последовали за Ахти, покуда он засаду на витязей Транделагских готовил.

Тем временем Торстейн подобрался практически вплотную к деревне, ворота частокола заперты не были, нужно было успеть захватить их до того, как их створки сомкнуться. Отряд разделился на две части: большая – сорок пешцов, во главе с Торстейном и хридманами, должна была захватить ворота, меньшая часть– два десятка лучников, прикрывала пешцов, и должна была не дать никому высунуться из-за частокола или закрыть ворота.
Глянул Торстейн еще раз людей под своим началом: лица дружинников хмуро смотрят из-под низких бровей, железо обнажено и ждет только знака, чтобы крови напиться. Да и лучники, оставшиеся на высотках, готовы стрелять. Уж, поди, их луки снаряжены да стелы на тетивах хищно дрожат в поисках цели. Усмехнулся воин в жесткие усы, сечу предчувствуя, да подал знак начала атаки. Воины бросились вперед с громкими, оглушающими криками, словно дикие в рати берсерки, а над шлемами атакующих запели песнь смерти первые стрелы. Несколько человек стоявшие у ворот упали замертво, сраженные лучниками, в деревне раздались первые крики, крестьяне принялись метаться между домов, и никто не смог задержать нападающих ни у ворот, ни на частоколе. Вслед за ворвавшимися в деревню и уже скрывшимися за домами ополченцами, выпустив запас стрел да забросив свои луки за спину, бросились пришедшие с Торстейном лучники. Они нарочно отстали от первых рядов, чтоб без помех выпустить в бондов смерть оперенную. Теперь, когда хилый тын не мешал их обзору, ни единая стрела даром не пропадала. А опустошив колчаны, воины взялись за мечи. Кое-где уже занимался огонь, жители деревни спасались, перепрыгивая через тын, сбегая от захватчиков в лес. Когда весь отряд Торстейна вошел в деревню, хаос, царящий в ней, только усилился, никому не были нужны пленные крестьяне, запасы еды в деревни оказались небольшими – большинство их уже собрали люди Хакона. Разгневанные отсутствием добычи дружинники поджигали все подряд, огонь охватывал их дома, местами перекидываясь уже и на частокол.
Пламя вовсю плясало в деревне когда Торстейн увидел появившихся из леса боевые порядки воинов, вначале он удивился зачем его конунг обошел деревню и выстроил своих для атаки, но раздавшиеся рядом тревожные крики заставили его присмотреться внимательнее. Войско было чужим, это появились настоящие хозяева здешних земель.
Гротгард с Херлаугом, племянники конунговы, столь сече внезапной возрадовались, что и впрямь понеслись с благородными воинами вперед, обогнав даже собсвенных ополченцев. Грютинг коварный рассчитывал на азарт, что вождей из Хладира способен обуять, но такого подарка не ожидал и во снах. Недалекими воинами были родичи Хакона. Коли сам он лисом слыл хитрым, то племянничков его ваны нравом прямодушным отдарили. Видимо, то правда, что в роду все равновесным должно быть. Один родович доблестный на перу слабодушиных приходиться, один мудрый муж – у детей Скади в счет за глупца поидет недалекого. Так и в семье у Хакона сбылось. Вот и ныне шли рати Трандхеймские прямо в ловушку, по сторонам не зря да тыл не прикрыв.
Торстейн закричал, созывая своих, ибо не все воители, увлекшись погромом в деревне и поисками добычи, обращали внимание на творящееся за частоколом. Уверенность в с собственной силе ослепляла воинов, могучая рать за спиной позволяла чувствовать себя непобедимыми.
К тому времени как Торстейн смог, извергая проклятья на головы доставшихся волей конунга дружинников, собрать их, вражеское войско двинулось выбивать из деревни захватчиков. Добыча казалась им легкой и немногочисленной, добыть славы и повергнуть врага смогли бы только самые быстрые и удачливые.
Торстейн не стал принимать боя с лавиной несшихся на него воинов, развернувшись со своим отрядом, он стал отходить туда, где оставил своего господина, его лучники не позволяли самым быстрым врагам приблизиться, несколько человек в рядах врага даже свалились пронзенные меткими стрелами.
- Вперед! – проревел Гротгард, вскидывая меч. – Воины Хакона, бейте захватчиков подлых!
- С нами Один, - вторил брату Херлауг. – Поднимим их на копья да Грютингу головы пошлем. чтоб знал пес, как в землях чужих лиходейничать.
Преследуя отступающих оркдалцев, отряд из Хладира вошел в покинутую деревню. Торстейн в то время уж покидал ее сквозь опрокинутый тын – и с радостью узрел движение на холмах. Видимо, конунг решил случай использовать да пакость врагам приготовил. мигом смекнул воин, что орлы Хакона-конунга в деревне слепы, как котята. Дым зрению мешал, да и дома крестьянские вид загораживали. А потому повелел он своим воителям развернуть строй у околицы да не выпустить вражеское войско из подожженного селенья. Хороший гридень и животом своим конунгу пожертвует, вот и решил опытный командир Грютингу время клинками своими выиграть. Вальхалла – только одна, викинг достойный не смерти боится, а трусом прослыть да в Хель прозябать. Так что ныне Торстейн не колебался и мига.
Две рати сошлись в схватке кровавой. Меч против меча, щит супротив лезвий секиры, лучники в дыме толком толком целей не видели, так что сражение шло стенка на стенку. У племянников Хакона было больше людей, и теснили они Торстейна назад. То один то другой воин грютингов падал, кровью захлебываясь, но дорого они жизни свои продавали. А сам властитель Оркдальский тем временем тоже не медлил.

Сообщение отредактировал Мориан - 14-04-2007, 18:23

Приграничное селение. Грютинг и племянники Хакона.
Avarach & DarkLight, при участии Тельтиара

Храбрые Грютинговы войны, изготовившись на окружающих деревню возвышенностях, хоть и спешили включиться в битву, но терпеливо ждали знака от властителя своего. И воздал он их пожеланиям. Как стали вои Хаконовы без оглядки входить в деревню запаленную, да скрыл от них дым оркдальских храбрых мужей, подал конунг Грютинг знак дружине своей верной. Словно молот грозного Тора, обрушились они на зашедших в ловушку врагов. Дружно запели могучие луки враз освобожденными свирепыми оркдальцами тетивами, стрелы зорких лучников первыми взяли кровавую жатву средь недругов. Да и сами гридни неслись чуть медленней стрел, так велик был угар молодецкий. Свиреп и страшен был удар их копий, словно сами окрестные, став руками богов, нанесли первый удар по рядам хладирских воителей. Более всего пострадали те, кому недостало места в деревне и кто лишился хрупкой защиты стен домовых да жалкого тына. Кровь потекла по земле, словно реки из Хель возвернулись на землю в назиданье живущим. Упавшие на землю не могли более подняться, потому как ступали по ним, как по твердой земле, в бой вступившие воины. Не просили тут пощады – да не давали. Словно руки великана железные сжали в горстях вороги дружину родичей Хакона, как траву по весне сминали ее Грютинговы вои, загоняли противников в пламя горячее да дым удушающий. Тихий день выдался – не снег ни дождь пламени дерево есть не мешали. Тяжело приходилось Херлаугу и Гротгарду ранены были они оба, один в лицо стрелою каленой, другой же копьем получил в сочленение доспеха. Славными воинами хладринцы были, в другой раз не сумел бы враг так легко жизни их взять, да подвела их уверенность, теперь выбор их был погибнуть в пламени, либо на копья бросившись вражеские.
Конунг оркдальскиий с дружиной личной избранной, пробивался к ярлу своему приближенному Торстейну, ободряя его криками.
– Славно, славно Торстейн! Улыбнулись нам боги сегодня, нашу сторону они приняли!
– Знатно сегодня мы повеселились! – отвечал Торстейн своему конунгу, – Враг наш думал на нас поохотиться, а теперь сам падет нашей добычею.
Из взятых с собой ярлом дружинников не отправилось в залы Валгаллы меньше половины, а оставшиеся были все переранены, на каждом железо хладринцев след оставило, но до подхода помощи Грютинга сумели они выстоять. И теперь, уже сломавшие строй дружинники племянников Хакона, отступали, кровью своей умываясь.
Так и сгинула бы дружина Херлауга и Гротгарда, но поспел со своими бондами вовремя Хаконов пащенок, сын рабыни. Спеша в битве участвовать, не дождались родичи знатные со своими людьми бондов, что шли за ними вослед. Теперь тяжкая кара их за гордыню постигла. Однако же, Грютинг и люди его тоже были удивлены, а потому смог Хакон пробиться сквозь окружение. Разглядел он место слабое в рядах напавших оркдальцев, да ударил своими силами там где крылья сходились дружины Грютинга. Крики и звон железа заполонили окрестности, обе дружины сошлись в бою себя позабыв, потому и удалось Хакону юному прорвать кольцо дружины оркдальской. Его удар мог бы крови большой стоить Грютингу, да не спал Ахти великан молодой, со своею дружиной отчаянно он ударил по ополчению бондов. Тяжко было положение воинов Хладира, да вдруг еще хуже заделалось. Выполнил пасынок Гудбрандов уговор с Грютингом и появился прямо за спинами трандхеймских воителей. Ой, тяжек был удар этих бондов по вражьим порядкам! Смотрелись они крестьянами, а бились как опытные вои, щитом да мечем живущие и добычу из викингов справно возившие. Куда настоящим бондам супротив такой силы? Хоть было у Ахти лишь сотни полторы воев, но смяли они все порядки юному Хакону.
Легкой пушинкой молот могучего воина разносил вставших на его пути землепашцев, гася их удар в спину оркдальской дружине. Смеялся Ахти-великан, когда кости ломал, да черепа дробил, было ему в радость сражение это, ибо память о Хрингасакре лишь кровь врагов смыть могла. А подле него вои верные шли, да недоумевали вражеские бонды, почему клинки и копья их, плащи драные пробивая, с железом, а не податливой плотью встречаются - да кто же мог заподозрить, что у таких оборванцев кольчуги двойного плетения надеты крепкие. Молотил Ахти без устали - где щитом бил, где молотом, а как молот из рук выпустил, оставив его в груди врага проломленной, так чье-то копье подхватил, да колоть стал. Копье преломилось - топор в руке Йотуна оказался, и чем бы не сражался воин грозный - оставались вокруг него лишь убитые и раненые, повторял свой подвиг хрингасакрский Ахти, уж больше полутора десятков врагов к Одину отправил, а других навсегда ущербными и увечными оставил.
Но дело свое Хакон пащенок выполнил, сумел открыть дорогу хирдманам Гротгарда и Херлауга, те не стали долго раздумывать и весенней водою паводка устремились к пути спасения. Ахти сразу стало труднее пробивать дорогу дружине своей избранной, теперь стало против него не крестьянское ополчение, а прожженные ветрами войны воины закаленные. Но не думали они о возмездии, укрыв за собой своих водителей, поспешили они из боя выйти.
– Вперед! Не дать им уйти! – раздавался над полем голос Грютинга.
Но не долго смогли врага оркдальцы преследовать, через версту остановил их конунг.
– Все назад, дружина Хакона трусливо по лесам от нас разбежалась. Нет смысла ее нам по одному человеку вылавливать. Возвращаемся назад и подберем своих раненых.
А Гротгард да Херлауг вынуждены были стопы обратно в Хладир направить, да думать по дороге, как перед дядей виниться. Тяжек проступок их был, тут и оправдываться нечем. Сами в ловушку пришли, сами от бондов оторвались, силы раздрабливая. Обычно в боях. Гибло больше крестьян-ополченцев, чем воев знатных, что прямые мечи носили да землей владели в достатке. Ныне все было наоборот. Половину воителей славных да опытных племянники Хакона в селенье оставили. Хотя и бондов воители Ахти потрепали изрядно, но меньше средь них было потерь, даром что многие ополченцы мечи второй в жизни раз видели. А сами вои рода конунгова переживали, что спас их от смерти отпрыск рабыни, в первую битву пошедший. Правда не велела им хаять юного Хакона, так что благодарили его Гротгард с Херлаугом, как между воинами должно. Хакон-старый традиции воинские в дружине своей чтил люто, и племянникам то заповедовал. А все же злость в душах осталась. Тяжко бывает проигрывать.
Возвращаясь к месту недавнего поля брани, заметили глаза острые воев Грютинга обоз бежавшей дружиной Хакона брошенный, возрадовались сердца их добыче с ворога взятой, песни в рядах оркдальцев послышались, смех раздаваться начал. Но послал оркдальский владетель для охраны трофея доставшегося Ахти Йотуна с его дружиною, да еще своих ему сотню дал со словами:
– Добычу захваченную поделить мы успеем. Сейчас же, нельзя нам на этом месте стоять длительно, враг может опомниться да решить отомстить нам. Потому готовь обоз захваченный Ахти Йотун, мы дальше отправимся, место найдем победу отметить нашу, где и добычу захваченную разделим по справедливости. Если в плен кого взяли для выкупа, так ты тоже возьми под охрану захваченных, я же к месту побоища нашего выступлю.
- Добрые трофеи каждому воину достануться, - кивнул, утирая руковом со лба пот выступивший, Ахти. - Прослежу чтобы никто лишнего не взял, да обиженным не ушел. Эй молодцы, забирайте обоз щенков хаконских, будет нам скоро пожива еще большая!
Отправилось войско с Ахти да Торстейном во главе вперед, медленно ступая, осторожно, не желая в ловушку какую попадаться, после столь великой и славной битвы.
Оркдальский же властитель вернулся к месту их ратного подвига, да со жрецами учеными счел потери свои и сравнил их с потерями Хакона, после чего сердце его возрадовалось. Средь погибшей дружины вражеской были сплошь хирдманы сильные, сила знатная полегла сегодня, бондов вражеских меньше положено. Добрый знак боги подали, хорошо их поход начинается.
Из своих же людей много раненых, да дело то поправимое, из тех что с Торстейном ярлом выступили погибло четыре дюжины, да и то бондов одних, не хирдманов, при ударе в спину крыльям войска Грютинга да прорыве остатков дружины Хакона десять дюжин всего положено. У врага потери те втрое-вчетверо выше будут. Пленных знатных, трех сынов ярловых, взять удалося, выкуп за них честный получен будет, и то добрый знак.
Пособрав своих раненых, да оружие мертвых хридманов с доспехами, тяжело ступало нагруженное войско храбрых оркдальских воителей, ждал их пир в деревеньке следующей, да дележка добычи собранной. Веселы были они, увидали, что не так грозен Трондхейм, как раньше думалось, не так сильны хирдманы хаконские.

Усадьба Хладир. Хакон и племянники.
Совместно с Тельтиаром.

Тяжек был сон Хакона Хладирского в ту зимнюю ночь, тревога сердце глодала. Вот и вышел он поутру на крылечко усадьбы, хоть и противились старые кости ранним вставаниям. Все старцы знают: утро - время самое тяжкое, когда возраст дает себя знать больше всего. Надо сказать, что взор конунгов не был плох, и потому разглядел он в мужах, проходящих ворота, своих племянников родных. Шли эти мужи не как победители. Нахмурились Хакона брови: видать, не зря его сон был столь тяжек, предупреждения боги слали.
Первым Гротгард на глаза дяде показался, хотя и шел он, тяжело ступая - давал знать о себе рана, до сих пор кровь через повязки сочилась. А следом и брат его младший, с головой тряпками замотанной, наощупь ступал. Глубоко видать стрела его поразила. Были и другие мужи ратные с ними, тоже побитыми псами выглядели они.
- Кого вижу я ныне? - возвысил глас конунг. - Ужели это вои мои, за победою посланные? Не вы ли гуторили, что шкуру Грютинга мне на сапоги привезете? Выходит, зверь сам загнал охотника в нору, да шеломами вашими свою горницу украшает?
- Тяжко нам пришлось, дядюшка, - прохрипел Гротгард, на колени перед конунгом падая. - Знаю, нет мне прощения за глупость мою, да не ожидали мы от Грютинга прыти такой!
- Окружил нас ворог лютый, - Херлауг продолжил. - Заманил в засаду подлую!
- Засада? Так что за морковку он кинул в ловушку, чтоб вы поспешили туда, будто кролики?
- Увидал я, что деревню жгут вороги, - отвечал младший воин. - И приказал хирдманам своим прогнать их оттудова, стали Хладирской испробовать дать! Да только едва мы в деревню вошли, как отовсюду люди оркдальские появились, набросились на нас, словно воронье!
- Значит, ума вам хватило всем скопом туда ринуться, дозора не выслав да люда приглядывать за окрестностями не оставив?
- Да уж времени не было, как мы подошли дозоры высылать!
- времени не было?! - гнев Хакона полыхнул так, что не только племянники - все гридни, с ними на двор Хакона пришедшие, наземь попадали. - Значит, спешили вы так, что шеи не берегли? Умный муж в незнакомую реку в откоса не прыгнет - сперва пощупает дрыном, далеко ли дно. Даже, коли там в воде русалки купаються. А вы... бороды вырастили, жен завели, а ума что у деток безразумных.
- Пощади, дядюшка! - Воскликнул Херлауг, тоже на колени падая, да не видя Хакона, в другую сторону лицом поворотился. - Ведь и мы немало Грютинга потрепали!
- Щадить? Не с Гандальвом ли ты меня путаешь, родич? – удивился конунг. - Владыки Хладирские воям своим лишь за дела их преступные, лютости немереной рубили головы. Но не мечтай, что сойдет тебе с рук эта глупость. Шишки набивать - впредь наука, но ротозейство ваше сильно дорого стоить стало. Не водить вам больше рати именем конунговым, сам на коня сяду, коль молодые побеги рода старый пень подвели. Стыдитесь!
- Нет прощения глупости нашей, конунг, - опустил голову Гротгард. - Позволь в бою искупить ошибки? Позволь с тобой отправиться, как раны залечим!
- Да куда же вы денетесь, - проворчал Хакон. Гнев его уже поостыл, уступив место усталости. - Ежели Грютинг сюда с войском войдешь - первыми на дубах вы повисните. Так что дело тут вам, скажем прямо, шкурное. Да и честь восстановить было б неплохо. После того, как обманул вас Грютинг, дурнями выставив, много соседей моих зашевелится. Вам ли не знать, как хрупок был мир у границ наших.
- Ведаем про то, дядюшка, - с грустью и досадой Гротгард сказал. - Вели большую рать собирать, покуда ярлы твои мятежа не учинили!
- Ярлы мои только мне служат, - отрезал Хакон. - С ними сто раз я в битву ходил, щитом одним прекрываясь. Так братьев не чтут, как иным из них верю. Так что хватит тебе, неразумный, люд хаять напрасно. Лучше вот что ответь: мне любопытно, как вырвались вы из ловушки. Знаю я Грютинга сызмальства: кровь у него горяча, да ничего он без раздумья не делаем. Ежели содеял ловушку - на совесть небось, чтоб бить вас до мужа последнего... ну?
Промолчал Гротгард, гордость отвечать не позволяла, да Херлауг молвил:
- Хакон млад с ратью подоспел на подмогу - ему лишь благодаря живы мы остались.
- Значит, и впрямь хорошего мужа его мать Трандхейму родила, - ответил конунг, скрывая свое удивление. - Храбрость да смекалка должны быть оценены – да почестями отмечены. Так говорит Правда воинская, а я чту ее сызмальства и буду чтить до кургана.
Склонили головы племянники, не было у них желания Хакона хвалить, а потому молчали, да решения последнего дяди своего дожидались - что-то прикажет он супротив Грютинга предпринять.
- Велите юнца в усадьбу прислать, - озвучил решение властитель. - Награжу его как конунгу следует, да и место за своим столом предоставлю. А сами идите-ка по домам. От увечных да на ходу спящих толку с вас чуть. Утешьте раны, подкрепите силы - да сбирайтесь к вечеру на совет. Думать совместно будем, как дела теперь делать. Жрецов позовем - может, боги выход подскажут?
- Благодарим, дядюшка! - Воскликнули оба брата, да поднялись, кряхтя и охая. Пошли восвояси, раны залечивать, да и хирдманы с ними пришедшие тоже по домам разошлись, а кто и лекарей искать. Один гонец только за Хаконом младым побежал.
Вздохнул Хакон старый, глядя во след племянникам. Ох, тяжкий камень дурни на печень его положили. Не ждал властитель печали такой, но что делать? Теперь надо снова брать поводья в свои руки , даже коли ослабли они из-за лет. Ах, кабы был он уверен насчет Хакона младшего!
Конунг велел себе пристальнее присмотреться к юнцу, да направился в свои покои.
Впереди ждали дела.

Фиорды. Альвир, Торольв и их родичи.
Каиливи и Тельтиар.
Три дня прошло после пира, а после Кари берсерк с верными людьми отправился по подвластным ему деревням, смотреть, что бонды его и ремесленники сработали, оброк собирать, да товары, что для торга приготовлены на сани грузить. Подходила зима к завершению, да пока еще снег таять не спешил и можно было быстро на санях запряженных из одного конца Фиордов в другой попасть.
Так нагрузили люди работные фигурок резных деревянных, да посуды глиняной, да костяных разных украшений, да одежду, за зиму женщинами вытканую, плащи и рубахи шерстяные, мехом подбитые, да и просто меха зверья пушного. Кузнецы же мечи добрые и кольчуги грузили, по справедливости всем платил Кари из Бердлы, никого не обидел, под вечер же возвернулся в усадьбу свою товарами груженый, да хмельной немного.
Утром дня следующего приказал он домашним собираться, на тинг зимний ехать.
Не долги были сборы их, уже давно поклажа по саням разложена и кони запряжены. Во главе всех стал умудренный жизненным опытом Кари. Попрощавшись с женой и одевшись потеплее, накинул он на широкие плечи свои меховой плащ. Супруга, попрощавшись с сыновьями и пожелав всем удачи, укуталась в шкуру какого-то зверя, зашла в дом, но долго еще смотре из окна на отдаляющиеся сани.
По снежным просторам неслась шеренга саней, разрыхляя и раскидывая в разные стороны снег наточенными салазками. Ледяной ветер бил в лица викингов и их верных слуг, путь был не близок, но этот поход стоил своей цели.
Юный Альвир, мерно покачиваясь в седле, погрузился в свои, некому не ведомые мысли, и почти не замечал бушевавшей метелицы, лишь изредка стирая с лица налипший снег. Кари же мимоходом осматривал свои владения, и отчего- то чело его мрачнело, видно тяжкие мысли стали посещать старого лендрмана. Быть может, он вспоминал свои былые славные бои, быть может, не хотел расставаться с деревней.
Погода ухудшалась, хлеставший снег слепил глаза так, что было невозможно их открыть. Вскоре Кари понял, что они уже покинули родной удел и должны в скором времени добраться до имения Квельдульва.
Да только различили вскоре зоркие глаза Эйвинда сани, навстречу им двигающиеся, тяжело груженые, двумя быками запряженные. Медленно ехали сани, да верно - опытный возница возжи держал. А по бокам от саней двое воинов ехали вида грозного, да роста немалого. С трудом различил в одном из них юный сын Кари соратника своего Торольва, столь запорошил снег ему лицо.
Да и Квельдульва сын родичей увидал, руку в приветствии вскинул, и крикнул зычным голосом:
-Здрав будь дед мой Кари! И вы будте здравы Альвир и Эйвинд!
-И тебе не пожелаю худого! - Крикнул Кари в ответ, пытаясь отправить приветствие в нужную сторону, ибо ветер нещадный слово викинга сталого сносил в сторону от приветствующих.
-Рады встретить вас! До вас то мы и пытались добраться сквозь снег, будь он не ладен. – Зычно крикнул подъезжающий Эйвинд.
Альвир же на коне остался не движим, лишь легким движение головы поприветствовав Квельдульва и сына его.
Заприметив то нахмурился старший сын Кари, не понраву пришлось ему поведение своего брата, но отворотившись от него Эйвид обратился к Квельдульву:
-А куда путь держите?!
- А то ли ты сам того не ведаешь? - Удивился старый воин. - на тинг в Гаулар, как с вами и уговаривались! Али совсем ты уговор наш позабыл во хмелю?
Смутившись, Эйвинд укоризненным взглядом окинул отца. Отец же признал свою вину:
-Так сыну старшему позабыл сказать о плане своём. Но полно на месте стоять! А ну! – прикрикнувши Кари пришпорил лошадь, и, взрыхляя снег, понесся вдаль, подавая пример остальным.
-Стар уже, а не утихомирится всё. – пробубнил про себя Альвир и направил коня за отцом.
- Эй, Кари, тестюшка! - Прокричал Квельдульв вослед берсерку. - Мы-то за тобой угонимся, а вот сани наврятли! Поохлади пыл, к ярлу на поклон поди раньше ты так не спешил! Кари уже далек отъехавши усмехнулся сам себе, что не говори но слух у него отменен был. Остановился он и стал дожидаться саней.
Улыбнулся в бороду и Торольв, к братьям названным подъезжая:
- Скажи, что ты грустен так, Альвир Хнува, что за печаль тебя былого веселья лишила?
- Нечто странное коснулось неокрепшей души моей, ибо чувствую я перемену в себе, но понять от чего она не пойму.
- Что же с тобой, братец случилось?
-Эх, не понять тебе того. Брат мой меня не хочет понимать, и чувствую я, что потерял он былое уважение ко мне. Отец ушел в воспоминания свои, а я. Я понял что не бой мой уклад… - погрустнев окончательно Альвир на том порешил закончить неприятный разговор и отъехал.
- Неладное деется, когда воин славный такие речи говорит, - нагнал Торольв друга, схватил его коня под узцы. - Разве ж не любо тебе было с нами в походы ходить? Разве не любо добычу богатую брать было?
Попытался Альвир отъехать от Торольва, но попытка его не увенчалась успехом, глубоко и печально вздохнув ответил он кротко и шепотом:
-Приятно друг мой, приятно…И могу похвастаться даже что познал искусство боя хорошо я. Но в последнем походе нашем по иному взглянул на мир я. Понял я что не в битвах одних заключен смысл жизни нашей, не в богатствах одних да женах прекрасных. Мы творить историю можем не только кровь вражеской. Славные деяния не только со смертью связаны. За богатством не только по трупам идти можно. Красавицы не все убийц беспощадных любят.
-Скажешь молод и глуп я? Ан нет, я считаю себя умнее многих старых вояк!
Грозно процедил Альвир, видно разбудил Торольв в сердце его больную тему, ту что не давала покоя молодому викингу.
- Молод ты еще, Альвир, да разумом не обделен, - Квельдульв подле юноши оказался, рукой могучей руку сына накрыл, поводья выпустить заставив, да слова, с языка сорваться готовые, проглотить. - В былые времена и я не видел ничего, кроме сечи ратное для себя приятственнее, но годы прошли, увяла слава бранная. Здесь, в имении своем людьми управлять - труд не менее достойный, нежели мечом злато добывать.
Смолчал Торольв, отцу перечить не посмел.
Разгоряченный молодец блеснул глазами, но отблагодарил за понимание Квельдульва:
-Ох лучшем разум мой не был так ясен когда понял я это, ибо словно жизнь вся рухнула, все идеалы мои прежние в прах превратились. Торольв быть так может, что возненавидел ты меня за слова мои, но прошу тебя удержать услышанное подальше от ушей отца и брата моего. И вас прошу, о мудрый Квельдульв, подале припрятать разговор наш, чтоб никто он нем не услышал боле.
Склонив голову в поклоне, отправился Хнува от сына с отцом, согнувшись в седле точно от тяжкой ноши.
- Твое это дело, младой Альвир, - покачал седой головой лендрман. - Тебе жить с этим, тебе в чужих сердцах непонимание встречать. Оставим его сейчас, Торольв. Не близок еще путь наш, успеешь ты с братьями названными позже погуторить.
Еще более сгорбился Альвир, но остался молчалив.

Саросберг. Торлейв и Гиллеад
С Тельтиаром


Медленно тянется время, когда ждешь чего-либо, но верно - опускалось солнце над Сарасбергом в тот миг, когда в волнах Скагеррака шла ожесточенна битва, и Торлейв Мудрый вернулся в дом, где держал он, точно пленницу, ирландскую принцессу Гиллеад. Строго настрого наказал жрец старухе Торхильде не кормить и не поить женщину, коли уж она от трапезы с ним отказалась, и верно исполнила знахарка волю своего господина.
Теперь же, едва скинув теплый плащ, велел мудрец котел на огонь ставить, ужин готовить, сам же проведать гостью вынужденную отправился.
Изнывая от безделья, Гиллед не находила себе места. Помыслы её к Хареку устремлены были, но и её положение оказалось теперь незавидным. Перспектива ожидать не понятно чего в доме старого жреца, ничуть не радовала. Но, поразмыслив, дева поняла, что ждать нового сюрприза от судьба она не намерена и, найдя всё необходимое в принесённом с собой мешочке, принялась ждать.
Сменился день вечером, но так и не посетил никто Гиллед в заключении её.
Отворил дверь Торлейв, вошел в спальню, пленнице отведенную:
- Здравствуй, Гиллеад, хорошо ли тебе в доме моем?
Встала дева с лавки, у окна стоящей, глянула на жреца.
- И тебя, Торлейв, приветствую! Хорошо у тебя, не жалуюсь, - гордо глядя на реакцию его.
- Славно это, что понравилось тебе у меня в гостях, - в бороду улыбнулся мудрец. - Скучала, поди?
- Не скучала я. Всё избой твоей да видом из окна восхищалась. Благодарить за гостеприимство хотела.
- К столу пойдем, там, за трапезой и поблагодаришь.
- Не голодна я, а поблагодарить и здесь тебя могу.
- Не дело это, женщине молодой изо дня в день не есть ничего, - покачал головой верховный жрец. - Зачахнешь ты так, а я за тебя ответ перед Харальдом держать буду. Подумает еще - голодом морю гостью.
- Сама я ответ могу перед Харольдом держать. Клеветать же понапрасну на хозяина радушного я не собираюсь. Не такова принцесса ирландская.
- Так идем к столу, к чему спорить, - вновь на уговоры Торлейв пустился. - Бонды мне сегодня рыбы свежей принесли, да оленины.
Бросила дева мимолётный взгляд на жреца упрямого, продолжая закатом любоваться.
- Не пойду я трапезничать, Торлейв.
- Мне бабку Торхильду позвать, чтобы силой тебя на ужин увела? - Внезапно голос мужчины стал жесток, точно камень.
- Мне бабку Торхильду позвать, чтобы силой тебя на ужин увела? - Внезапно голос мужчины стал жесток, точно камень.
- А хоть бы и конунга самого, - сложила губы в подобие ухмылки Гиллеад. - В дом свой с позволения его привёл, так может и для этого воинов призовёшь?
- Ну довольно, - сжал губы жрец. - Не желаешь ты есть, так не говори после, что голодна!
Развернулся он, да вышел из комнаты, дверью хлопнув.
- Эй, Торхильда, на стол накрывай, один я нынче трапезничать буду.
Захлопнулась дверь за мудрецом, вновь оставляя деву в одиночестве. Праздновала Гиллеад свою первую, пусть и маленькую, но победу.
Жрец же зло очами сверкал, да на старуху покрикивал, что мол и еда холодновата, и мясо жесткое, и готовить она не умеет. Обиделась Торхильда, но слова бранного говорить не стала, лишь отвар принесла целебный, что господину готовила, да подле него в кружку налила. Даже слов благодарных не произнес Торлейв, кивнул лишь, да пойла пригубил. Тяжелы были думы его, тяжкая обида в сердце закралась и злость.
Время прошло, раздался стук в дверь Гиллеад, да не такой напористый, как обычно жрец стучал, слабее.
- Не заперто, - весело отозвалась Гиллеад, с интересом поглядывая на дверь. - Разве что снаружи.
Со скрипом дверь открылась, старая Торхильда со всей прытью, на какую способна была, проскользнула в спальню с кружкой большой в руках и хлеба краюхой свежего.
- Бери скорее, девонька, - прошептала знахарка. - Узнает Торлейв, что я здесь была - худо мне придется.
- Спасибо тебе за заботу, - благодарно приняла угощение Гиллеад. - Только незачем приходить ко мне было, гнева хозяйского лишний раз опасаться. Нет желания у меня в доме недруга своего трапезничать. Ну да быть по сему, раз так случилось.
Дева с явным удовольствием из кружки отпила, да за хлеб после принялась.
- Ты кушай, кушай, красавица, сил набирайся, - вновь произнесла старуха, рядом садясь. - А то как посмотрю, что тебя изверг этот голодом морит, так сердце кровью обливается.
- Не волнуйся за меня, бабушка, уж не пропадёт как-нибудь у жреца в доме принцесса ирландская, жена Харека самого, - спокойно отвечала ей Гиллеад, кружку пустую отставляя
- Глупость твой Харек учудил большую, - прокряхтела в ответ Торхильда. - Конунгу обиду нанес лихую, от богов отступился - не будет ему прощения, даже если с повинной придет.
Потупила очи дева.
- И при таком конунге не пропадёт муж мой. И обиду не обидой повернуть сможет.
- С трудом вериться в то, - головой старуха покачала. - Ты допивай, мне посуду забирать еще.
- А по-другому и быть не может. Образумится всё, - чуть улыбнувшись, молвила Гиллеад, отдавая старухе посуду пустую.
Взяла Торхильда кружку, за дверь ступила, прошептав тихо:
- Много ты знаешь, как оно быть может.
В трапезную вернулась знахарка, где ее уже жрец ожидал:
- Все она выпила?
- А как иначе-то, косатик, - отвечала старуха. - Все ты верно говорил, когда меня к ней идти надоумил.
- Ну добре, хорошую мне травницу отец оставил, - усмехнулся Торлейв горсть монет серебряных на стол положил. - Возьми себе, Торхильда, заслужила ты эту благодарность.
- Скоро снадобье подействует, а там уж ты и сам что делать знаешь, - улыбнулась старуха беззубым ртом. Вспомнила как отец жреца ее саму силой взял, так почему же пленница Торлейвова судьбы такой избежать должна?
Постепенно овладевал Гиллеад сон. Да необычный сон, что побороть можно, а тот, что не под силу преодолеть.
- Будь ты проклята, чертова бабка, - выкрикнула дева, с трудом со скамьи поднимаясь и, не в силах на ногах держаться, обратно опускаясь.
Зашел Торлейв жрец, на Гиллеад глядя, улыбнулся. Не соврала бабка, все как надо справила, да и сам он в травах разбирался, знал - не будет теперь женщина ласкам его противиться. Подошел он к ней, на руки взял, жадными пальцами тело ее обнимая, да вон понес из спальни - не хотел Торлейв, чтобы вспомнила ирландка что либо, потому в свою опочивальню понес ее, где не была она ни разу еще.
Улыбнулась Гиллеад в ответ жрецу, всем телом к нему прижимаясь дорогою, нежно лицо его поглаживая, да губами к нему припадая. Остальной мир перестал существовать для неё, растворяясь, словно в тумане, размывая всё в округ, оставляя лишь ощущение близости тела мужского.
Радовался тому Торлейв, все устами к деве опоенной припадал, покуда до покоев своих не дошел, а там на кровать ее бросил, и сам одежды дорогие снял, в одной рубахе нижней оставшись, да сжал Молот Тора, на груди висящий.
- Ныне благосклонен ко мне Фрейр, коли и дальше так будет - хорошую жертву принесу Асам, - шептал жрец, взглядом похотливым деву на ложе распластанную разглядывая, а после склонился над ней, платье снимая, да не испортить одежду стараясь - к чему лишний повод для воспоминаний пленнице оставлять.
Замотала Гиллеад, на кровать уложенная, головой, прогоняя дурман нерассеивающийся. Не добившись ничего рассмеялась дева, остановить пытаясь перед глазами картину. Ещё больше развеселившись от смазанного мира вокруг, уловила она жреца, на кровати приподнявшись на колени, да за шею крепко ухватила, к себе привлекая.

Многие дела легко дались в тот день молодому конунгу, после того, как Рагхильда Вещая с ним говорила, да некоторые сомнения в душу закрадывались. Говорила мать ему, что домогался супруги Харека жрец верховный, а конунг сам Торлейву ее отдал на содержание, покуда ярл дерзкий не возвернется. Уж как бы не вышло, что мудрец властью опьяненный непоправимое совершит, после чего о примирении с Волком и речи быть не сможет, и добро будет, если конунгу самому извинения приносить придется, да виру платить немалую.
Не по душе такой исход Харальду был, потому-то он, не смотря на поздний час, плащ горностаевый на плечи накинул, да из усадьбы вышел, а следом за ним верный Укси пошел - не спал в ту ночь телохранитель, по уговору с другими ближними гриднями конунга его очередь дежурить была.
Добрался до дома жреческого конунг, в меха кутаясь, да шапку поглубже надвинув - холодная ночка выдалась. Дважды постучал в дверь дубовую, но ответа не дождался. Вновь занес кулак властитель юный, опустил руки на доски крепкие - не желал никто ему дверь открывать в поздний час. Тогда повелел он Укси могучему в дверь стучать, вскорости старуха дряхлая на улицу выглянула.
- Повелитель, прости меня глухую! - На колени повалилась Торхильда. - Ночь уж на дворе, не ждали мы, что ты придешь! Не ведали!
- А других гостей ты и на порог пускать не желаешь, старая? - Грозно брови сдвинул Харальд, дверь распахнул. - Не по закону живете, богами заповеданному, колу путник усталый в дверь стучит - пустить его надобно, а не молчанием скупым отвечать!
- Непременно, господин, - била челом старуха. - Спала я уже! Не слышала, прости ты меня старую!
- Ну довольно, а жрец где?
- Спит он, умаялся за день!
- А гостья почетная?
- И она спит, не след беспокоить их, с утра оно лучше было бы...
- Их? - Удивился конунг, женщину за плечи взяв, да с пути отодвигая, но уперлась старая, не хотела пускать повелителя законного.
- Уж лучше с утра Харальд приходи, - причитала она. - Торлейв-то спит, не советчик он тебе сонный будет!
- А это уж мне решать, с дороги, - бросил Харальд, а Укси бабку подхватил да с порога снял, путь повелителю освобождая.
Вошел конунг в дом, в сени пустые, в трапезную заглянул, заметил спальню открытую с кроватью примятой. Закралось подозрение нехорошее в сердце, бросился он к спальне жреца, дверь распахнул, да жреца верховного на постели увидал, поцелуями шею девушки сонной покрывавшего.
- Так-то ты мне служишь, Торлейв! - Зло бросил Харальд. - Смотрю я, славно ты за женой ярла моего приглядываешь, ни в чем она отказу не знает!
Отпрянул от девы жрец, бледнее мела лицо его было. Вскочил с постели, шкуру медвежью на пленницу нагую набросил, да сам рубахой срам прикрыть попытался. Дрожал Торлейв как лист осиновый, бегали глаза его то на потолок смотря, то на стены, только владыке в глаза посмотреть он боялся. Не ожидал он позора такого, что теперь вовек ему не вернуть имя свое доброе будет. Видел, что не простит ему Харальд самовольство и похоть эту, да старые обиды припомнит.
- Вижу я, воля моя для тебя не значит ничего, Торлейв Мудрый, - тяжело, словно молота удары, падали слова конунга. - Али считаешь ты, что сам вправе решать, что тебе делать? Али себя владыкой возомнил? Или плоть свою, от усердного Фрейру служения, по сию пору унять не можешь?!

Слышала как сквозь сон Гиллеад, грохот двери отворяющейся, да пропажу мужчины, рядом бывшего, осознала. Но подсказывало ей что-то, что не один он теперь оказался.
- Вернись,- томно прошептала она, чуть приподнявшись на локте, роняя тем самым шкуру медвежью.
Поворотил взгляд на женщину жрец, вновь его взгляд загорелся, да пришла мысль спасительная в голову:
- Спал я уже, повелитель, да сама она ко мне пришла среди ночи, истомой полнима, - с достоинством теперь говорил жрец, да все равно страх проглядывался.
Зло усмехнулся Харальд:
- То-то вижу я, трясешся ты, словно с мороза пришел, жрец похотливый! - Подошел конунг к жрецу, взял его за ворот рубахи, да с силой тряхнул. Пусть молод был Харальд, да силушкой не обижен - отлетел Торлейв к столу своему, повалился, ларцы опрокидывая. Покатились амулеты, да бумаги на пол, а следом за ними и сам жрец, шепча что-то, да телеса бледные на показ выставляя.
- Эй Укси! - Прокричал конунг верному воину, что тут же рядом оказался. - Возьми этого сына троллиного, да охолонится в сугроб брось, может поуйметься.
- А женщина? - Спросил воин, хватая жреца за бороду, да за собой увлекая, не смотря на протесты слабые.
- Здесь пусть остается, пока в себя не придет, - конунг повелел, хотя и его взгляд мальчишеский по телу красивому не раз скользнул, прежде чем вышли они из дома негостеприимного.
Бросил берсерк жреца в снег, выбежала на крики старуха Торхильда, к господину своему бросаясь. Удержал ее конунг, грозно велел:
- До утра пусть здесь побудет, как есть без штанов, а тебе голову отрублю, коли пособишь ему чем!
Затряслась Торхильда, прочь бросилась, Торлейв же лишь сотрясался беззвучно, в снегу лежачи. Не было у него сил уже конунгу противиться, да милости просить.

Альвхеймар. Гандальв и Хедвиг.

Наступивший рассвет кюну не радовал. Да с чего веселиться, если день минувший столько убытка принес. Воистину, чудом спасся Гандальв от врагов, слуги во все поговаривали о колдовстве, охраняющем Владыку от гибели. Хедвиг же думала, что чары те, не иначе, как черными шептунами содеяны – ради погибели. Ибо в злобе Гандальв воротился – и снова начался плач во селении. Хильден-ярл первым был, чью голову гридни конунга грозного на кол одели. А за ним – еще часть ослушников следовала. Хедвиг хотела не выходить к трапезе, оплакивая родителя. Да куда там! Конунг велел. Велел сидеть, улыбаясь, глядя как губитель отца голод утоляет. Понимала он в те мгновения Ассу, бабку Харальдову, что, как говаривают, со свету Гандальвового деда сжила. Увы… у Хедвиг была отнюдь не та стать, и конунг хмельной после прямо о том сказывал.
«Ты, - говорил, - дура, и отец твой не умней. Конунг тебя в дом взял, кюной пред годи назвал, а ты чести не ценишь. Сын мой, Хаки, всегда был тряпка тряпкой, веревки хоть вдоль, хоть поперек вей. Будь в тебе норов викинговой жены, да мозгов боле чем в курице – правила б им, как всадница – конем взнузданным. А ты вослед за батькой своим нос воротила. Вот и допрыгались! Он – до столба пред воротами, а ты… в доме моем только я волен: коль захочу – вмиг в прорубь с мешком кину. За то, что женой моему сыну была, а внуком меня не порадовала. Может, и вовсе ты пустоцвет?..»
Руки у конунга – что клещи железные, и всхочешь – не вмиг разожмешь. Да Хедвиг и не старалась. Слишком живо мешок ей привиделся, да вода ледяная почувствовалась. И хоть конунгу хмельному, ныне видать что Хедвиг, что рабыня простая была особо без разницы, но властителям не отказывают. И вышло так, что именно супруга Хаки в опочивальне конунга рассвет этот встретила. Конунг, натешившись, крепко спал, не спеша вставать вместе с солнцем, а женщина лежала без сна. Только слезы тяжелые из глаз на мех капали. Прав был Гандальв, кругом прав: что имела она, то не ценила. Ныне расплата пришла, и именно ее, а не Хаки, видать, следовало бы назвать «малодушной». Вчера вот в протесте и рта не раскрыла, словно язык кто вмиг заморозил. И сегодня веревку с позора сплести вряд ли сдюжит, хоть и совестно ей ночь вспоминать, собственный страх проклиная. Только и остается, что плакать. А что конунгу девичьи слезы? Вода. Не она тут была первая – и последней не будет. Горько и стыдно было Хедвиг, не знала она, как на глаза домочадцам покажется. Хотела было встать да уйти, пока люди не встали. Может, и минет ее горюшко, не припомнит похмельный властитель, с кем эту ночь почивал? Но едва лишь она дернулась встать, конунг, вроде бы спавший, Хедвиг за локоть схватил:
- Далече ль собралась без позволения? – опасно прищурился владыка Альвхеймара. - Кюной назвалась – с конунгом и лежи. А уйдешь, когда я отпущу. Сильно много тебе воли Хаки давал – время исправить, похоже.
Говоря то, Гандальв по хозяйски привлек невестку к себе, наслаждаясь властью над девичьим телом. Не зря говорил он Асгейру про любовь к юным вдовушкам… да и жен уж давненько не видел. То, что тут оказалась именно Хедвиг – было случайностью, но конунг не привык сожалеть о каких-то делах. Да и выгоду явную видел:
- Коли мне сына родишь – кюной моею останешься. В жены тебя возьму да хозяйкой Адьвхеймера нареку пред богами. Если не сдюжишь… будешь мне наложницей без всякого права. Люба ты мне оказалась. Грех такой красоте во вдовстве пропадать.
И заглушил протест поцелуем.

Эйрик, Готланд

Ранним утром, едва только солнце, выглянувшее из-за белоснежных перистых облаков, уронило лучи на талые снега Остерготланда, двинулись шведские воины в путь. Снарядившись как должно, с санями да яркими лентами, трубя в рога, провозглашая по всему Готланду – "Эйрик конунг едет на тинг!" Никогда не таились, не нападали скрытно, чего же теперь прятаться, едучи завоевывать новые земли? Пусть все слышат, пусть все знают.
Кольчуги начищены, мечи отточены… Но не понадобится им оружие, они едут не кровь проливать, а лишь показать, кто здесь достоин власти, а кому останется только подчиниться.
Солнце пригревает все больше, играя на наконечниках копий, на стали шлемов. Путь предстоит неблизкий, ехать им неделю или более – зато по всем округам, по всем поселениям пролетит весть об Эйрике сыне Эмунда – славном потомке Ивара Широкие Объятия, от которого пошли все конунги свеев.
В одних санях с Эйриком ехали Свен и Вальгард, как ближайшие соратники и советчики верные. Свен все сомневался, что добровольно бразды правления будут отданы шведам – а ну как порешат на тинге, что не должна земля эта шведам достаться?
- С любым хевдингом завсегда договориться можно, - говорил тому Вальгард, - ежели золото у тебя есть. Стоит только пообещать им дары великие, как они сами все упадут к эйриковым ногам.
Сам же Эйрик только усмехнулся на эти слова. Дорогою конунг все больше молчал, думая о чем-то своем.
Великую славу стяжает он, если удастся ему на тинге на свою сторону всех склонить. И детям, и не рожденным еще внукам и правнукам - гордость; супруге же любимой, Сванхильд – убеждение в том, что не напрасно покинул он ее, уехав на войну...

На второй день останавливались они в небольшой деревеньке. Поначалу думали проехать ее, но встретили их на окраине староста да еще несколько жителей, да хлеб-соль поднесли. Грешно отказываться было, и остались воины на ночь. Знатный прием оказали им жители той деревни, так, что Эйрик сам удивлен был несказанно.
- Откуда же узнали вы, что мы прибудем? – спросил он у старосты, перед тем, как почивать ложиться.
- Молва-то впереди вас идет, конунг, - уклончиво ответил тот. – А идет она все по одной дороге, другого пути нет здесь. Мы, как узнали, так и порешили – уж коли ехать вам все равно мимо деревни нашей, так окажем достойный прием достойному мужу, властителю нашему будущему.
- Ох и льстишь же ты мне, старик, - усмехнулся конунг в густые усы. – Да спасибо и на том.
"Везде бы так встречали – и сомнений бы не осталось в том, что именно мне Готландом править, а там и всей Северной Землей", подумалось Эйрику.
Но о пожелании этом опрометчивом еще не раз пожалеть пришлось конунгу в дороге – еще несколько деревень проехали они, и едва не в каждой их на ночлег зазывали. Разошлась молва быстро, да не к спеху – нельзя было везде останавливаться, как ни хотелось людей добрых уважить. Лишь два раза еще встали они на постой – коням нужно было отдых дать да и самим отдохнуть с долгой дороги.

На пятый день пути достигли они границы. Издалека Эйрик завидел дружину, рубеж охраняющую, насторожился. Уже и к мечам его воины потянулись, приближаясь…Да напрасно - расступились чужие воины почтительно, вперед их пропуская.
- Привет тебе, Эйрик конунг! – прокричал один из них, в кольчугу сверкающую облаченный, и по всему видимо – главный.
Удивился Эйрик, что дозволили им проехать, но руку в знак приветствия поднял и кивнул величаво. Миновали границу, да как – с почетом, словно дорогих гостей встретили! Нет, нечего, видать, опасаться, что не примут их на тинге как должно.
Тут подскакал к саням Эйрика один из знатнейших ярлов его, Храни, и, склонившись с седла, обратился к правителю:
- Не велишь ли придержать коней, конунг?
- А какая надобность в том? – Эйрик оглянулся, не случилось ли чего, но знак подал. Войско остановилось.
- Конунг прозорлив, - Храни взглянул на дружинников, на заставе стоящих, - я думал, велит он остановиться да предложит кому-нибудь из воинов этих с ним вместе на тинг ехать.
- Это зачем еще? – удивился Свен.
Храни усмехнулся.
- Увидят тогда хевдинги, что не только свеи за Эйрика конунга, но уже и гауты. Впрочем, ежели…
- Быть посему, - прервал его Эйрик. Вышел он из саней и жестом главного к себе подозвал. – Как имя твое, воин?
- Гадалхар, сын Гадемара, - с поклоном отвечал тот.
- Что же, предлагаю я тебе, Гадалхар, с нами отправиться, в составе войска нашего. Откажешь – не обижусь, ну а согласишься – золотом осыплю. Все ж не век доблестному мужу границы охранять, особливо учитывая, что всем Готландом скоро мне управлять…
Недолго пришлось ждать ответа: вместе с Эйриком отправились, помимо Гадалхара, еще двое. Усмехаясь, конунг ехал в санях; на него искоса поглядывал Свен.
- Ох и льстец же этот Храни, - произнес в сердцах он.. Жалел Черный Молот, что не он конунгу мысль славную преподнес.
- Надо будет землями его пожаловать али чином высоким, - как бы невзначай заметил Эйрик, к пущей зависти Свена.
Остаток пути проделали они спокойно, за два дня. Вот, наконец, и подошло все к тому, что решиться должна была судьба Готланда – остаться ль ему в старых руках али в новые перейти. Но для кого-то исход и сейчас был уже ясен.

Владения Хакона.
avarach (автор песни Dark Light)

Вскоре показалась деревня новая, открытыми воротами встретила она воев Грютинга – разбежались жители местные, только вести узнав о захватчиках, но еще вились дымки над крышами, а в домах тепло не выветрилось. С радостным гомоном заходило войско уставшее от ратных подвигов, похвалялись своими деяниями пред товарищами по оружию, светом победы сладостным лица дружинников отмечены были. Грютинг конунг оркдальский занял под себя лучший дом в селенье поставленный, Ахти и ярлы занимали следующие, хирдманы и вои простые шатры ставили прямо на улице, разжигали костры пламенные, заводили песни победные.
– Сегодня здесь встанем! – возвестил Грютинг конунг людям своим, – отдохнем от битвы не легкой, в которой вы себя славой покрыли. Пусть в сердца ваши веселье войдет безудержное. Скальд, подготовь песню хвалебную, пусть о нашем свершении сегодня каждый услышит! С пенным элем достаньте бочонки, путь души воев моих возрадуются. Восхваляйте Одина грозного, что затмил глаза врагам нашим, восхваляйте Тора могучего, что вложил в наши руки силу победную, пусть возрадуются они с детьми со своими.
Войско конунга ревом радостным те слова встретило, восхваляя силу и славу его богами дарованную.
Грютинг оглядел с довольной улыбкой дружину свою:
– Теперь их трудно остановить будет, добычу мы взяли знатную, жаль, конечно, движение наше она замедлит, Хакон встречу нам приготовит, ну да ладно, и его одолеем. Людей его много мы побили, да из лучших все, их хридманов. Одолеем его, на хребет дружине его мы уже наступили пятою тяжелой, надломили его, а у Хладира и вовсе сломаем.
Оглянулся конунг на Торстейна и Ахти за спиной его стоящих:
– Вас как не помяли в бою псы Хакона?! Ахти, я вижу, здоров, враги до него и подступиться не смогли, срубленной травой перед ними ложились, а вот ты Торстейн, держал их крепко, пока я не подоспел с дружиной. Весь в крови был, доспех твой смят, сильно тебя они задеть сумели?
Усмехнулся Торстейн словам конунга:
– Кровь то врагов наших была, меня они лишь поцарапали, дома женщины сильнее на ложе впиваются, чем вои Хаконовы в бою.
– Добро, – рассмеялся Грютинг словам Торстена, – коли для дружины моей чужие вои силой словно женщины слабые кажутся, нет нам соперников, не родились противники что вас повергнуть смогут, а коли родиться кто, то и его мы в снег и грязь лицом ткнем, своей кровью захлебываясь. Где там разносчий?! Почему у конунга, союзников и ярлов эль рогах не плещется?! Живо наполнить, за здоровье своих воинов, за наши победы выпить хочу!
Тут же за спиной послышался спешный топот ног, кто-то из рабов бросился выполнять желание хозяина.
– Эй, кто-там, пленникам тоже дайте испить за нашу победу, пусть не говорят потом, что гостей мы привечаем плохо, – крикнул вдогонку Грютинг.
Шумно и весело радовались дружинники началу войны славному, похвальбы и клятвы рождались во хмелю дружиной овладевшем. Где-то меж дружинников раздавался голос скальда уже о свершенном деянии оркдальцев рассказывающий:

Конунг Грютинг коней
Лесом ловко правил
Волей вождя войнов
Ножи в рать вострил
Хладирскому хозяину
Зятем стать задумал
Нападал ни ночью
Ворон вызвав пир.
Скальды сече славу
Воспоют веками
Мира младшим воям
Явно век не зреть.
Грютинг гордо голову
Вскинет пред врагами
Милой мужу музыкой
Стали след звенеть.

– Ловко он песню складывает, – кивнул Грютинг в сторону скальда, – потом нужно будет позвать певуна этого, пусть для нас споет.
Но раздавшийся у ворот шум отвлек внимание от песни скальда присутствующих, это входила небольшая группа его воинов, они волокли за собой около дюжины женщин и одного окровавленного подростка.
– Вот, по дымам нашли деревенских, женщины есть даже красивые! – предупредил вопрос конунга своего назревающий один из поимщиков.
– Щенка зачем притащили? Тоже поразвлечься? Там не могли порешить, зачем падаль сюда тащить было?
– Да конунг, пусть вои твои повеселятся, он одного из наших, из бондов из засады рогатиной свалил, пусть теперь свою смелость лицом к лицу со смертью покажет, а мы посмотрим. Слышишь ты, – кричащий пнул в живот подростка, – не смей умирать быстро, мы должны порадоваться твоей смерти.
– Одного из наших свалил?
Грютинг посмотрел на полоненного. Мальчишка, лет двенадцати, с подбитым глазом и рассеченной бровью поднимался со снега, сплевывая кровью, в ответ на слова воя его захватившего, он злобно сверкнул на него глазами и прокричал что-то похожее на проклятье.
Воины радостно зашумели, пленник был не из робких, такой умирать слано будет.
Грютинг прервал их гомон словами:
– Эй, ты как твое имя?
Пленник сжал зубы и не собирался отвечать когда его застал второй удар ногой в живот:
– Отвечай сын шлюхи, когда тебя конунг спрашивает!
– Свейнколь, – буркнул щенок.
– Отродье свиньи и имя у тебя такое же! – расхохотался поимщик.
– Тихо! – прикрикнул Грютинг, – Эй, щенок, хочешь заслужить другое, достойное имя?! Ты украл у меня одного человека, сумеешь доказать нам свою доблесть, займешь его место и получишь новое имя. Не сумеешь, стать – умрешь, откажешься – станешь рабом навечно.
– Я согласен на испытание.
– Вот и славно! У меня в дружине лишь лучшие вои, докажи нам какой ты воин, крепко ли твое сердце, сильны ли твои руки, яростен ли твой дух. Твоим испытанием станет бой с волками – над мертвых телами которых поймали, у тебя будет нож, а волков только зубы, поэтому волков будет трое. Приготовьте нам место для испытания!
Несколько дружинников схватили пленника связанного и волоком по снегу потащили его к загону, где в деревне оленей держали. Следом за ним вели диких зверей, те ярились и капали на снег слюною, теплую кровь новой жертвы своей чуя. Весть о предстоящем испытании, словно пламя лесного пожара пронеслась над лагерем оркдальцев, дружинники не жалея кулаков место себе добывали посмотреть на забаву новую.
Притащившие в загон пленного бонды, быстро веревки с него срезали, кинули нож и выскочили за ограду плетеную, державшие волков свирепых, ярили их все сильнее, ожидая знака начала от конунга. Грютинг сев на место красное, для него хридманами сберегаемое, оглянулся на ярлов своих и Ахти, все ли устроились, всё ли увидеть смогут, и подал сигнал к началу.
Волки резво бросились на жертву свою с привязи отпущенные, крестьянин же не став их дожидаться, схватил с земли обрывок веревки подлиньше, накинул на петлею на руку свободную и спиной к плетню прижавшись, стал дожидать волков. Первому же из них, он сумел накинуть на шею петлю, увернулся от прыжка второго и ударил ножом под лопатку первого. Тут и настиг его третий волк на спину бросившись, дружинники взревели радостно, начался бой мужчины за честь свою вставшего. Не успели в кострах догореть угли яркие, битва с волками была закончена, победителем вышел юный бонд, одолевший противника. Оглядел его Грютинг конунг молодца, и рек он слово свое:
– Доказал ты нам крепость рук и сердца твоих, твердость духа, и займешь ты теперь место в дружине моей, что освободил сам недавно. Ульвколь тебя нарекаю теперь, чтобы помнил свое испытание, за тобой лишь клятва верности мне осталась, принеси ее и к кострам моим можешь сесть. Клянись же служить мне жизнью своей правдиво и верно, твердо пред врагом стоять до самой смерти своей!
– Клянусь! – ответил щенок нареченный Ульвколем.
– Волки тобой убитые в схватке горячей, жертва Одину славная будет, сердце Тора возрадовалось глядючи на твою схватку добрую, добрый то знак тебе от богов будет, ступай.
Криками радостными встретили воины нового своего товарища, место рядом с костром ему предоставили, продолжалось победное пиршество.

Сообщение отредактировал avarach - 11-04-2007, 9:54

Сарасберг. Харальд конунг сотоварищи

Не желали видать в эту ночь Асы даровать конунгу сон спокойный. Стоило ему лишь жреца-распутника урезонить, да к усадьбе воротится, как появился из темноты всадник на коне взмыленном. Как его стража ночная пропустила – то Харальду было не ведомо, но выступил вперед Укси, схватил коня под уздцы, в лицо гостю незванному взглянул.
- Надобно чего? - спросил грозно.
- Ты не ярись, берсерк! – Вскричал в ответ воин, руку вскидывая с гривной златой. - Посланец я от Гутхорма ярла! Конунгу вести принес! Трех коней насмерть загнал, чтобы не ждал повелитель ни мгновения лишнего!
Узнал ту гривну Харальд – дяде его она принадлежала. Вот уж встреча долгожданная, да неожиданная. Вышел властитель из-за спины телохранителя могучего, знаком велел узду отпустить.
- Говори же, что тебе велено, - приказал Харальд голосом спокойным, хотя и снедало его нетерпение узнать, что же с дядей случилось, чем поход его окончился.
- Ликуй, государь! – Пусть не ждал гонец, что встретит на улице ночной повелителя, да не растерялся, все как следует поведал. – Пали враги твои могучие! Разбиты рати конунгов грозных! Так сказать тебе Гутхорм славный велел:

В яростной битве
Пал Фроди рьяный,
Хегни зарублен
Топором данов.
Гудбранд в дыму
Обрел свою смерть,
Гримкиля участь –
До тла сгореть!

Озарила улыбка безбородое лицо агдирского конунга, большую радость принесли ему слова гонца. Уж и не чаял он, что Гутхорм с малой ратью сумеет расправится с лютыми недругами, да еще и Гудбранда старого в Хель отправить! Права была матушка – нет для Гутхорма невозможного! Любое дело родичу по плечу, знал Харальд, следует как подобает за подвиг такой всех воинов вознаградить, а пуще других дядю любимого. Сейчас же снял он с пальца безымянного перстень драгоценный, посланнику бросил. На лету схватил воин награду, взгляд мимолетный бросил, да на руку надел.
- В дружине моей будет тебе место почетное, хирдман, - конунг молвил. – Что же еще ты скажешь о битве славной?
- Много врагов оружных погибло тогда, а другие на милость Гутхорма ярла сдались, теперь они верные слуги тебе, даритель злата! Нет у тебя более противников в Гудбрандсдалире, всех к повиновению привел родич твой славный, а кого и в Валгаллу отправил. В Хрингасакре тебя дожидается Гутхорм!
- Не след воителя храброго ждать заставлять, - усмехнулся конунг. Отрадны были ему слова, пусть и кололо сердце осознание того, что сам он ни в одной битве пока участия не принял, а уже столько земель под его рукой оказалось. Теперь, когда сокрушены были враги на севере, можно было рати храбрые повернуть против Роголанда да Агдир отстоять, а не на попечение бабки старой оставлять земли отцовы. Одно узнать осталось только. – Скажи, а Гандальв мертв ли?
- Не нашли его воины, - покачал головой посланец. – Избежал видать стали честной подлец, а может и сгорел с гридями своими.
- Не таков родич мой ненавистный, чтобы позорную смерть принимать, - покачал головой Харальд, да кулаки сами-собой сжались. Понял он, что покуда жив Серый Конунг, нет ему пути в Агдир – добить надо гадину ослабленную, или же надолго еще война затянется.
- И Ахти Йотун, Гудранда сын бежать сумел, - гонец добавил. – Не смогли его отыскать в лесу!
- Хорошо, не уйдет он далече от железа агдирского, - последний вопрос оставался, ответ на который узнать желал конунг: - А о Хареке Волке, что скажешь ты?
- Доблестно бился ярл, - с готовностью ответил посланец. – Лишь ему благодаря, сумели мы столь малой кровью победу великую одержать!
- Что же, в отваге его я не сомневался, - кивнул Харальд. «Но кому служит он? Мне или себе самому лишь?» - Иди, отдохни с дороги! А ты, Укси – как петухи пропоют, буди воевод моих, в поход засветло выступим, благо собраны уже припасы загодя. Сейчас же зови ко мне Асгаута ярла, буде понадобится – из постели его вынимай!
Кивнул берсерк, побежал к дому ярла названного.


- Ну здравствуй, Асгаут ярл, - в усадьбу возвратившись, уже сидел конунг на скамье резной, в меха дорогие кутаясь. Холодно было, не истоплено с ночи. – Знаешь поди, зачем я позвал тебя?
- Того не ведаю я, всемогущий конунг, – отвечал ярл, и в том правда была, так как позвал его Укси, да не сказал ничего, не ответил на расспросы Асгаута.
- Так слушай же – первым все узнаешь, - по-доброму улыбнулся Харальд, отлегло от сердца у воина, ибо испугался он уже, что гневится на него властитель. – Одержал мой родич Гутхорм знатную победу, головы конунгов вражьих с плеч снял, да на колы насадил. И теперь иду я к нему с ратью собраной, а ты здесь в Сарасберге останешься от моего имени править, суд вершить и за исполнением воли моей следить.
- Для меня честь это, господин, - поклонился Асгаут.
- Не сомневаюсь, что сумеешь ты доверие мое оправдать, а потому поручаю я заботам твоим мою матушку, - продолжил Харальд, пристально в глаза ярлу доверенному всматриваясь. – Смотри, Асгаут, чтобы ни в чем ей отказа не было!
Молча кивнул ярл, да и не нужны были слова верному хирдману, чтобы приказ повелителя принять. Слышал он, что делать должно, знал, что все по воле конунга справит. И конунг о том ведал.
- Теперь же главную волю мою слушай, - похолодел голос властителя, понял Асгаут, не весело служба его начнется, коли уж помрачнел вмиг государь. – Торлейв жрец сильно опечалил меня, запятнал свое звание великое поступком низким и недостойным. Не желаю более я видеть его подле себя. Молчи Асгаут! – Вскинул ладонь Харальд, увидев, что возразить что-то желает ярл. – О том, что случилось не спрашивай, да милости Торлейву не проси – сердце мое, точно камень глухо будет к просьбам таким. Сильно осерчал я на него, а посему проследи, чтобы этим же днем покинул он Сарасберг и в капище свое возвращался в Агдире, богам пусть служит, как следует, коли уж мне не сумел – может они над ним сжалятся.
- Воля твоя, властитель, - согласился.
- Теперь иди, и правь по правде, ярл!
Ушел Асгаут. Остался Харальд один, да не надолго. Длинна северная ночь, но коли делами ее державными наполнить – быстро истекает. Вот уже и первые солнца лучи показались. Услыхал как вдали от селения оружием хирдманы гремят – радуются, что в поход выступают. Кликнул слух конунг, в доспехи ратевые облачился, меч верный взял, шлем Ульву отдал, Укси поутру сменившему.
Выступил из усадьбы, да на коня подведенного сел. Восемь ярлов сопровождали его из деревни, да десять херсиров, да двое скальдов, но более всего отрадно было видеть подле себя матушку конунгу. Пробудилась Рагхильда раньше сына, лучшую шубу соболиную на плечи накинула, проводить Харальда вышла. В молчании покинули Сарасберг воины знатные, добравшись до местности Хакадаль, названном так в честь победы над Хаки Гандальвосоном, и предстало им там зрелище славное – сотни людей ратных, к походу долгому готовых, да конунга приветствующих. Приветствовал их и Харальд, о победе Гутхорма сказал, да о битвах великих, что впереди грядут.
Двинулось воинство славное к Хрингасакру с первыми лучами солнца, как и желал того властитель.

Сообщение отредактировал Тельтиар - 11-04-2007, 9:17

Усадьба Хладир. Два Хакона.

Хотя Хакон младший уродился неробкого десятка, но подобные изменения кого хочешь смутиться заставят. Еще седмицу каждый ярл благородный мог нос воротить от рабынина сына, а ныне сам конунг на двор позвал да место в дружине сулит. Не диво, что Хакон слегка оробел, порог переступая, очи вниз опустил да шапку в руках мять принялся. В детстве мать часто говаривала ему, что он – сын конунгов, вот юноша и привык тем родством тайно гордиться, тем паче, что старый Хакон на то поводов много давал. Правил сей конунг разумно, бондов не обижал, с соседями без дела не ссорился. Даже рабам в землях его, как гуторят, было привольнее, чем у окрестных властителей. Однако доселе видел он старшего Хакона пяток раз, да и то - издали только. Когда конунг с дружиной селение проезжал, али на праздниках лично присутствовал, предков-богов почитая. Сегодня они остались с глазу на глаз…
- Проходи же, не мнись у порога. Воинам то не пристало, - послышался старческий голос, и Хакон-младший замалиновел ушами, сообразив, как то смориться. Супротив ожидания, конунг не насмешничал, смотря на юнца с искреннем интересом. Указал ему место подле себя, а про бой стал расспрашивать. Сам Хакон млад считал, что случайность тогда лишь ему помогла, но конунг слово то опровергнул:
- Случайностей нет – есть только воля богов, а они любят находчивых. В битве той все не по нашему плану пошло, Грютинг коварный ладно свою ловушку расставил. Но даже опытные мужи, ходящие не в первый, а в тридцать первый поход, всего усмотреть не могут. То, что не растерялся ты – меня радует. Значит, воином родился, да не простым ополченцем жизнь всю проходишь. Что ярлом тебе не бывать – так то и сам знаешь. Желал бы я распорядить по другому, но не на рунах же ныне гадать, к какому тебя роду причислить. Война многие семьи проредила, видится мне, что многие благородные мужи сыну столь в рати умелому только б порадовались. Я б среди них первым был – ну, да, видать Фрейр заповедовал. Однако ж кровь благородная – еще не все для успеха. Бывает и так, что самые славные семьи потомков себе хилых рожают. Хаки Гандальвсон тому славным примером считался. Дед – воин славный по Северу, отец – серый волк лютый, а конунжич сам будто кот был ласковый. Потому вот и сгинул до сроку: правителя доброго в миру люд больно хвалит, но для войны ему зубы стальные потребны. У тебя, я смотрю, самая стать подходящая, чтоб мужу военному примером быть, да дружину водить за собою. Гудбранд-хевдинг, ныне мерзнущий в Хель, тоже свой род вел не от Одина, однако же слава его широко по землям норвежским скальдами воспелась. И ты, коли робеть перестанешь, наместником в землях моих вполне можешь сделаться. Помогу я тебе, чем нужно, да за победу твою обласкаю. Конунг ведь славен воями, как и наоборот. Однако, теперь много что от тебя, отрок, зависит. Харальд, конунг Агдира с тобой в один год родился, да раньше на лето узнал, что мало бывает получить благо по праву – его еще удержать надо. Как, Хакон млад, сдюжишь удачу за чуб ухватить, али слишком то тяжко?
- Сдюжу, батюшка-конунг! – восторженно ответствовал юноша, восхищенный, что старый Хакон гуторит с ним как с мужем взрослым да гридням дружинным равным по стати.
Властитель Трондхейский слегка усмехнулся: было два смысла в речах юнца слову «батюшка», хотя едва ли воин младой тем кичился намеренно. Конунг на речи не осерчал, ибо правду Хакон один другому Хакону говорил: гордился бы сыном таким, и признал бы тот час, знай, что дите его крови:
- Иди же теперь в дом дружинный, да скажи Бьярни, что я нынче велел тебя там в роли воина моего славно приметить, да место почетное отвести. Присмотри себе оружие справное да одежу богатую – серебра я на то довольно отсыплю. Грех это - скупость являть на том, что жизнь воинскую сохранит в походе.
Старец махнул рукой, отпуская гостя, и снова стал думать над тем, как именно выгнать из Транделага войска Грютинга.
Грядущий совет приближался.

Сарасберг. Торлейв и другие.
С Дарклайт

Стоило уйти грозному конунгу, со стоном поднялся жрец, бока намятые растирая, да снег отряхивая. Разгорячен он был еще пока, холода лютого не чувствовал, но замерзали уже стопы его. Не грела рубаха нательная, льняная на морозе, замедлялось крови течение в жилах. Стал он с ноги на ногу переминаться - мало пользы от этого получилось. Да и в дом возвращаться нельзя было - не пустит его Торхильда, убоится конунгова гнева, и правильно сделает. Даже одежды попросить у старухи не мог жрец - одно оставалось, прочь брести - ведь не приведи Фрейр, увидит его кто в таком виде - сраму же не оберешься.
Зубами стуча, да подолом рубахи место причинное прикрывая, двинулся верховный жрец по деревне, все больше с задней стороны дома обходя, да вспоминая, где приют найти можно, к кому в дверь постучаться, чтобы не осмеяли на весь Агдир.
Однако, в ту зимнюю ночь боги явно решили смеяться над своим оступившемся слугой до последнего. Одна из баб посреди ночи решила выйти до задка по нужде, и, увидав возле двери столь мало одетого мужа, закричла истошно, народ собирая. Помстилось ей, что то йотун аль тролль в селенье пожаловал, жен для утех воровать. Впрочем, насчет жен да утех баба почти не ошиблась, но Торлейва признала только тогда, когда выбежавший на крики из дому муж осветил лик жреца факелом.
- Ты что творишь, ротозей?! - Вскричал служитель богов, а борода его гневно затопорщилась, постепенно обрастая ледяной корочкой. Сам Торлейв уже с трудом мог по земле идти, да ступней от холода не чувствовал, но припугнуть случайных встречных решил, чтобы не болтали лишнего. - И бабу свой заткни!
- Торлейв-жрец, ныне странно ты Фрейру услужаваешь, - удивился вой, оком зорким все детали отметив. Баба хихикнула в сторону: служитель богов ныне выглядел очень комично, и гнев его не пугал, а смешил. Конечно, коли б был он одет, как положено да свитой сопровожден как по чину - жена и взора не подняла. Хотя - она и теперь глаза опустила, почти без стесненья рассматривая полунагого жреца.
- И кто же, сын Тора, ныне тебя в ночь-то погнал с теплого ложа? Небось, на чужой каравай рот-то разинул? - сообразить с какой радости муж в виде таком ходить по деревне было не сложно.
- Ты не дерзи, хирдман! - Вновь вспылил Торлейв, окоченелые пальцы растирая. - Видишь, мерзнет жрец почтенный - в дом пригласи, да одежу принеси, как положено!
Может тут и завершились бы злоключения жреца, да видимо холод мысли в голове, точно волны заморозил, потому-то и добавил Торлейв сквозь зубы:
- А коли откажешь, век тебе счастья не видать!
- Гостям под кровом моим всегда рады, - возмущенно возвысил глас гридень, - и привечаю я путников всех что в ночи, следуя правде. Однако же, тех, кто угрозами дверь отворяет - лишь железом каленым встречать буду. Ежели любо тебе в виде таком сыну Скади служить - задержать уж не смею. Только ты сперва сам у богов милости вымоли - а после людей добрых карой пугать будешь. Не бонд я тебе, худородный, высоко в горнице конунга ныне сижу. И Харальд, а не Торлейв мне приказы давать только волен.
- Ах ты троллиное отродье! - Возопил Торлейв, от холода и боли подпрыгивая. - Попомни мои слова, ты у меня еще не так запрыгаешь! Жрецу верховному в приюте отказать, экая наглость!
- А ну-ка проваливай лесом, покуда народ посудить нас не крикнул! Жрец верховный достоинтсво конунга перед богами должен блюсти - а ты и свое потерял, вместе с совестью. Иди вон к рабыням в барак, и согреешься, и плоть славно потешишь.
- Чтоб тебя цверги загрызли, - проскрежетал жрец, оборачиваясь, до вновь по снегу потопал, сквозь зубы добавив: - А баба твоя чтоб до конца жизни бесплодной осталась!
Надо сказать, что гридень сей, как на грех, был чужанином из земли южной, Хальвданом за доблесть привеченным. В землях откуда он родом, боле Перуну, чем Тору дары приносили, так что прокляться жреца воя почти не пугали, но злили. Кабы тот речь гуторил хорошую - без сомненья, приют бы да кров получил. Мужи многие до чужой красоты падки бывают, так что подобные приключения часто у всех, кроме мужа красавицы, смех вызывают. Однако же, покушенье на род да на чрево жены плодородное - в вере любой очень очень злостно карается. Жена оказалась быстрее мужа, кошкой метнулась вперед, Торлейву в лик ногтями вцепившись. Спасибо выучке воина - глаза сохранились!
- Ах ты, отродье йотунское, чего возжелать вздумал! Да я тебя за то самого без хозяйства оставлю, чтоб Фрейру служил с палкой в штанах вместо достоинства! Жрец еще выискался! Срам один да и только, - заголосила возмущенная молодуха.
Не слышать такие вопли было весьма сложно. Хоть и жаловались соседи на сон, но на гам такой все к окошкам прилипли. Вокруг поединка жреца с разъяренной пожеланиями его бабой собиралась толпа.
Люди шопотом передавали друг другу обстоятельства дела, попутно изобретая кучу подробностей. Мол, Фрейр велел своему первому служителю раздеться до исподнего, да первой встреченной бабе благосклонность явить... Нет, возражали другие, то проклятье Гандальва, чтоб не имел жрец Агдира ни минуты покоя, и постоянно в утехах дни проводил... как бы то ни было, на том, что дело именно в утехах постельных сходились все зеваки. Больно уж красноречива была наблюдаемая сцена.
Удивительно, но околевшему на морозе жрецу, и правда, оказалось сложно отбиться от весьма крепкой телом жены, чьи силы умножились возмущением. Она же, увидев вокруг зрителей, пала на снег, голося пред соседями в голос:
- Ой, лиходей! Чтоб его Хеймдаль гнал кнутом от Вальхаллы, за язык его злой локи отродья. Явился к нам в дом в виде срамном - да проклятьями сыпать. Чтоб его боги отвергли! Чтоб дева ни одна на ложе добром не взошла, ибо лжив он насквозь да обманен. Ой, добрые люди, помощи вашей прошу! Заступитесь!
Увидал жрец, что за стенаньями да воплями, разжала когтищи лютая баба, да бросился бежать, людей удивленных расталкивая, да на бегу платок со старухи какой-то сорвав шерстяной. Больно ногам было, да страх и позор сил придавали - лишь бы подальше от глаз людских схорониться, лишь бы только не на виду не быть.
Яростно в тот миг молил жрец богов, чтобы те памяти всю деревню лишили, чтобы не знал никто о сраме его небывалом! Да только что толку Асов молить, коли сам оплошал! Запыхался Торлейв, с хрипом воздух из застуженной груди вырывался. Остановился у стены какой-то, дух перевел. Платок изорвал натрое - ноги отмороженные замотал шерстью, да на шею остатки повязал - все уже не так холодно, да делать надо что-то - ведь поутру к конунгу пойдут люди. Как отвадить их на него, жреца, жаловаться?
Свезло все же под утро окоченелому жрецу, на пути его возник ярл Асгаут, из дома конунжего возвращающийся. Удивлены оба были, да виду не показали - жрец, поскольку уже едва двигать мог руками, да лицо онемело, ярл же оттого, что вспомнил Харальдом сказанное. Так вот какое наказание советнику конунг юный назначил.
- Жестоко я смотрю, поступили с тобой, Асов служитель, - приветствовал жреца Асгаут, теплый плащ, конунга подарок с плеч снимая, да на Торлейва его накидывая. Прошептал слова благодарности жрец устами посиневшими, да не расслышал их Асгаут, лишь подхватил мудреца на руки могучие, понес к дому своему, а коли попадался на пути кто - грозным взглядом любые насмешки подавлял.
Распахнули слуги дверь перед хозяином, котел на огонь поставили, постель застелили, укутали Торлейва, горячего испить поднесли, ноги растерли настойкой крепкой, что могли сделали, а после прогнал их Асгаут, на друга старого с укоризной взглянул.
- Должник ты мой теперь, жрец верховный, немалый должок за тобой, - с улыбкой ярл произнес. - Ты лежи, молчи, меня слушай. Осерчал на тебя конунг, тяжко осерчал. Гнать тебя велит в три шеи, да в качестве награды палок всыпать за похождения твои ночные.
- Но...
- Молчи, молчи жрец, язык твой - враг тебе лютый! - Приложил ладонь к губам Торлейва теплеющим ярл. - Нет у меня возможности милости для тебя у конунга испросить. Один путь у тебя теперь - прочь уходить. Кончается власть твоя в Агдире нынче, да ведь многое может измениться.
- Что?..
- Всякое в битве случается, - улыбнулся Асгаут. - Тебе ли не знать, жрец опальный! Раз сумели мы Харека очернить, вновь сумеем, а может и сгинет он в бою - а уж друзья твои верные сумеют сердце конунга вновь к тебе повернуть. Страшен в гневе Харальд, но отходчив. Ты мне, другу своему поведай, что произошло?
- Ох, велел мне за женой Харека приглядывать конунг, - прошептал Торлейв. - Я ж по чести делал все, как должно, как богами заповедано. Она же, девка развратная, ночью этой в спальню ко мне пришла, да одежды скинула и на ложе мое возлегла, точно кошка, али змея извиваясь. Разве мог я, сонный, чарам ведьмы этой ирладской противиться? Околдовала она меня, а может и опоила чем во время трапезы вечерней? Обхватил я ее, супротив воли своей, устами она уста мои отыскала... А в тот миг конунг пришел ко мне, совета испросить. И слова он мне сказать не дал - лишь на двор гриди его меня вышвырнули, точно раба последнего! - Дрожал голос жреца, много в нем обиды слышалось. - Меня, жреца верховного, словно падаль какую в снег, в сугроб головой моей седой! Разве ж того я заслужил верой и правдой Харальду служа? Так он меня отблагодарил за то, что я из рук Ассы зловредной власть забрал и ему, мальчишке безбородому, отдал?! Вот она, благодарность конунжия!
- Довольно, в тебе сейчас не ум, да обида говорит, - сурово глядел Асгаут на Торлейва. - До вечера у меня побудешь, а там к Рагхильде пойдешь заступничества просить! Помни - с тобой я пока, а меня Харальд Сарасбергом править оставил.
- Спасибо тебе, Асгаут, - мудрец шептал. - Век не забуду дружбы твоей. Пока же Торхильду мою позови, она одна меня излечить сможет лучше, чем дюжина лекарей.

Так вот и вышло: желал Харальд миром дело замять, в Агдир с глаз Торлейва отправив. Пустое! Наутро уж селение все о скандале ночном засудачило. А уж повеление конунгово услышав, и другие детали люди смекнули. Много охотников было в усадьбе, а снег ночью не шел. Мигом знающие мужи уразумели, кто ночью к Торлейву пожаловал, да из какой домины его на мороз голым-то выставили. Ох, и широко весть разнеслась! Славные скальды "подвигами" жреца уст не марали, зато люд простой дюже злословил, неуклюжие висы про ночь складывая:

Торлейв коварный
Сладкий речами
Подлую мысль
На досуге удумал.
Соратник верный
Спрятан лесами
Взять себе тролль
Его деву задумал.
Супруга Харека
Статью славна
Волосом рыжа
Да зелена оком.
Прелюбодейника
Совесть черна
Где же бесстыжим
Мечтать о высоком?
Все рассчитал он
Муж – под клеветой
Дева прекрасная
Пленницей стала
Злом стал закон
Под Торлейва рукой
Доля несчастная
Гиллеад ждала.
Но только боги
Узрели разгул
До Ранарека
Дожить не успев
Конунг тревожась
К жрецу заглянул
Горем развратнику
Харальдов гнев.

Транделаг. Гуннар Сердитый ярл Стринда и Мар Хладные Пальцы ярл Гаулардаля.

Славно повеселились Гуннар Арлаугсон ярл Стринда с сородичем своим Маром Хладные Пальцы из Гаулардаля. И охота на славу вышла и погуторить с пользой удалось. Да только радость та уж горстями звёзд по небу рассыпана, пора и к очагу радушному с гостинцами наведаться, за столом широким спеть песнь старинную, али новую сочинить, да рог медовый к устам поднести. И хоть Сердитым прозвали Гуннара, но и он в этот день улыбкой радостной свой лик пожаловал, не скупился и очами пылко сверкать, ежели когда добычу преследовал. А родич его, Мар Иллуги сын, словно ребёнок малый веселился, и ни за что бы не подумалось человеку пришлому, случись такой поблизости, что безрассудный юнец этот, в обнимку со зверем лютым по снегу катающийся, на самом деле страшный во гневе и спорый на слово хлёсткое ярл Гаулардаля. Славно, славно выдалось.
- Вижу, нахмурился ты опять, родич, - обратился Мар Хладные Пальцы к ярлу Стринда. – Уж не привиделось ли тебе, будто Хакон Хладирский, прознав о нашем с тобой уговоре, в гости тебе пожаловал?
- Весело я гляжу тебе шуткуется. Не уймёшся всё, - сердито отвечал Гуннар. – Посмотрю я, какую забаву удумаешь, когда конунга послы к тебе явятся, да не просто, а с указом людей собирать, да на подмогу идти, Грютинга поганого из Трондхейма взашей гнать. Или думаешь не пришлёт?
- Пришлёт. Да что с того? Слово конунгово - закон, да только всяк исполняет его по своему. Кто с рвением, а кто с нерадением.
- Не лучше ль нам, родич, прямиком идти, а не обиняк-тропой хаживать?
- Коли лучше было б, - отвечал Мар, - так бы и сам Один-отец завсегда делал, да только и он порою имя истинное скрывает, да лицо полою шляпы закрывает. Обиду нам Хакон учинил, дочь свою мальчишке пообещал, разве терпеть мы должны?
Нахмурился Гуннар пуще прежнего. Промолчал.
- Уж оговорено всё, родич, - продолжал ярл Гаулардальский. – Не теперь передумывать.
- Да кто ж тебя надоумил, будто передумаю я? Сполна получит Хакон то, что заслужил.
- И мы с тобой, родич, своё возьмём. Что по праву нашим должно быть, да с процентами. Ослабит конунга распря, обкусает бока ему Грютинг Оркдальский, тогда вспомнит Хакон о ярлах своих верных, о тех, над кем обиду учинил. А коли запамятует, так сами напомнят.
- Уверен ли ты, Мар Иллугисон, что все как один думают? Как бы в меньшинстве нам не остаться.
- Да и тогда не дрогнем. У нас с тобой силы поболе будет и против Хакона обескровленного выдюжим и пяти ярлам дадим студёной напиться, пущай рты зубастые заломит, чтоб клыками не сверкали, да слюной не брызгали. Хотя, - помолчав недолго продолжал сын Иллуги, - и в твоих словах правда. Надобно нам разузнать, как соседушки думают, станут ли на обидчика сторону или нашу примут.
- Уверен ли, что не выдадут Хакону нас, не раскроет ли кто из них перед конунгом помыслов наших, - спрашивал Гуннар Сердитый.
- Правду говоришь, родич, надо так всё устроить, чтоб и самим не раскрыться и о чужих планах выведать. Подумаю над этим, будет, чем бессонную утешить. Пока же так скажу, выждать нам надобно, если кто из соседушек послов своих пришлёт - за ворот возьмём. Уже сейчас приструним ярлов мятежных, чтоб и потом силу за нами признали.
- Это ты хитро, родич, придумал, - сказал Гуннар. – Пусть думают, будто не пойдём мы супротив Хакона, тогда страх их обуяет, небось, не захотят, чтоб конунг проведал раньше времени, что мечи ярлов его верных супротив него же и обернуться могут. Станут они псами цепными, из тех, что и кусить не в силах и служить верой приходиться.
Рассмеялся Мар зычно, да и Гуннар Сердитый улыбку скупую обронил. Подъезжали уж ярлы Транделагские к деревне, где ночевать собирались. Остановил коня своего Хладные Пальцы, погодил немного, а затем сказал такую вису:

Волчонок глупый,
Обидчик Тюра.
Рвался как ветер,
Да не приметил
Цепей звонких
Свитых тонко.
Что ж теперь заскулил,
Пленник Глейпнира?

Саросберг. Гиллеад

С Тельтиаром

Утреннее пробуждение оказалось тяжёлым. Головная боль и слабость во всём тело не давали подняться. Преодолев слабость, Гиллеад всё же приоткрыла глаза, оглядываясь по сторонам. Окружающая обстановка казалась совершенно незнакомой, да и вспомнить не удавалось, как именно здесь очутилась она. Устроившись поудобнее на ложе, начала дева события припоминать дня минувшего. И воспоминания, собираемые по мельчайшим крупицам, ничуть не нравились ей. Резко побледнела Гиллеад, зелье дурманное, бабкой принесённое вспоминая, да на одежду свою, по полу разбросанную, глядя.
«Так вот ты каков, мудрец, - дрожащими руками платье застёгивая, думала она, - вот, чего гостеприимство мне твоё стоило. Тяжела плата за него оказалась. Ну да не могла я мужу изменить… Ответишь же ты, Торлейв, за поступки свои».
Одевшись, принялась Гиллеад комнату осматривать, в сторону полетел амулет жреческий, под ногу попавшийся, да бумаги разбросанные в стороны разлетались за украшениями вслед, где дева проходила. Удостоились внимания лишь вещи на столе оставшиеся. Искусно вырезанные амулеты соседствовали со стопкой свитков, внимание привлёкших. Потянулась рука сама к одному из них, да развернула, почерк знакомый на свет извлекая. Хареку письмо принадлежало, узнаваясь по рунам, им выведенным да по подписи. Себе забрала его Гиллеад, складывая аккуратно и в платье запрятывая, к сердцу поближе.
Разлетелись свитки по местам разложенные, как дверь дева захлопнула из комнаты выходя. Не без труда найдя опочивальню, ей приготовленную, захватила она мешок свой с травами, да направилась к выходу из дома ненавистного, ни секундой доле не собираясь задерживаться в нём.
Да только у дверей на скамье старая Торхильда сидела, голову откинув, точно спала. Но чуток был сон ее старческий - едва лишь оказалась рядом женщина, схватила травница ее за руку крепко, к себе дернула:
- И куда же ты собралась? - Прошамкала старуха.
- Да уж загостилась я у вас, пора бы и приличия соблюсти, хозяевам не докучать, - гнево молвила Гиллеад, пытаясь руку свою из цепких старушечьих вызволить
- Ты уж сядь-посиди, блудница иноземная! - Тут уж старуха вскричала, глазами злыми словно прожечь ее пытаясь. - Из-за тебя Торлейв Мудрый на улице ночь провел! А ты и не стыдишься даже!
- Так всю ночь он на улице провёл, - замерла она на мгновенье, ответа дожидаясь
- Да уж, по твоей милости, девка подлая! - Пуще прежнего распалялась Торхильда.
- Так ты только зелья смешивать горазда за спиной, карга старая? - расцепив наконец-то старушечью руку, гневно молвила она.
- Какие зелья? - Прошамкала Торхильда. - Ужель забыла, как сама пришла к Торлейву этой ночью?
- Да ты ещё и лгать мне смеешь после этого? - всё больше и больше начинала злиться дева.
- Уж кто здесь лжет, так это ты, распутная девка! Жреца многомудрого соблазнила, и на позор обрекла!
- Так вот как вы всё представить собрались, - горько усмехнулась Гиллеад. - Не о чем мне с тобой разговаривать, - молвила она, проходя к двери старуху минуя.
- Постой же! - Вновь старуха рядом оказалась, костлявыми пальцами обхватывая ирландку. - Мне господин тебя велел не выпускать!
- Так он мне ещё и в глаза после этого смотреть посмеет? Ну уж нет. Не собираюсь я его дожидаться.
-А придется! - Не желала старая ее отпускать, удержать силилась, чтобы хоть чем-то радость жрецу доставить.
С лёгкостью в этот раз выдернулась Гиллеад, распахивая дверь во двор морозный.
Прошипела старая Торхильда проклятие вослед деве убежавшей, да дверь захлопнула. Осталась одна хозяина своего дожидаться.
Вышла Гиллеад из избы, на солнце высокое глядя. День давно уж пришёл, незаметно для неё, и ночь и утро проспавшей.
Направилась было она к избе, для неё выделенной, да передумала на полпути. Вспомнила про кюну, заступничество обещавшую. К ней и решила идти она, помощи иль совета просить. Да и не к кому было больше. Неспешно дошла дева к усадьбе конунга улицами малолюдными.
До кюны дошла, в дверь постучала , терпеливо у порога дожидаясь.
Служанка вскоре открыла, удивленно смотрела девушка на гостью:
- Гиллеад?
- Да. К кюне я пришла, коль пустит она меня
- Всегда рада госпожа тебя в доме своем видеть, - отвечала служанка. - Да только нет ее сейчас, сына своего провожать отправилась.
- Провожать? Что ж, дождусь я её тогда.
- Конечно, дом кюны для гостей открыт, - пропустила ее внутрь девушка. - От трапезы немало осталось утренней, коли угодно тебе - стол накрою.
- Нет, не надо, - чуть резко ответила дева. - Знала она, что у кюны в доме нечего ей опасаться, да перебороть себя не могла.
- Что же, тогда быть может, госпожа за беседой время скоротать желает?
- Нет, предпочла бы я отдохнуть до возвращения кюны.
Пожала плечами служанка, да сплетни о ночном переполохе она слышала уже, и потому не удивилась желанию гости в тишине передохнуть, покуда Рагхильда не вернется. Отвела девка Гиллеад в комнату для гостей отведенную, на кровать пуховую указала.
- Оставь одну меня, - бросила Гиллеад, к кровати направляясь
- Как угодно будет госпоже, - поклонилась служанка, двери затворяя.
Подозрительно обернулась дева, в след уходящей без расспросов служанке глядя, да без сил на ложе улеглась, сном неспокойным забывшись.

Роскильде, остров Сьялеланд, летняя столица конунга Датской Державы Хардакнута
Совместно с Тельтиаром.
---------------------------------

Еще три дня плыли доблестные воины Харальда с той поры, как одолели людей Торира морского конунга, и погребли отважных хирдманов на сгоревшем драккаре. После смерти Вемунда Угля, Оттар Рваный стал предводителем посольства, и велел курс брать на Роскильде, к датскому правителю плыть приказал.
Не ведали устали викингские корабли, каждые четыре часа менялись пленные гребцы на веслах, да продолжал в барабаны бить надсмотрщик, ритм верный выстукивая. Плыли корабли агдирские - Змей Алый, Мьельнир и Охотник, ночью и днем плыли, дабы времени не терять драгоценного.
Благосклонен был Ньерд к мореплавателям ныне, не встретились они более с людьми Торира, или другого какого разбойника, властителем морским себя возомнившего, спокойно остаток пути проделали. И вот, наконец, к исходу третьего дня подошли корабли к острову датскому. Вошел Мьельнир в гавань, другие же два корабля дальше отправились – вдоль берега, да к городу славному Хадебю.
Гуннар Одноухий, воин бывалый да кровей знатных повольство к властителю датскому возглавил – чинно сошел он с кнорра, товарами нагруженного, да дарами богатыми, и в сопровождении дружины, в начищенные доспехи облаченной в город направился.
В городе было шумно и людно. У пристаней стояли множество кораблей: когги и кнорры из стран северных, ладьи вендов, и даже корабли франков. Ворота города, из крепких дубовых досок, обитые железом, были открыты настежь, а в город въезжали вереницы повозок с различной снедью. В воротах стояла стража, тщательно проверяя груз в каждой повозке и придирчиво осматривая всех входивших в город.

- Здравы будьте, стражы бдительные, - улыбнулся данам Гуннар, усы пышные поглаживая, едва лишь у ворот оказался.
- Кто такие, с чем идете? - окликнул их стражник - Вижу, что издалека. Из каких вы краев?
- Изделека путь держим, прав ты, хельд славный, - не поскупился на лесть посланец конунжий. - Из земель мы Агдирских, где правит Харальд сын Хальвдана, родич датского правителя. К конунгу вашему на поклон идем, да слова властителя нашего передать желаем.
- Чем подтвердишь свои слова, гость из дальних краев? - спросил начальник стражи,усмехнувшись. - Многие к коннунгу нашему просятся в гости, и многим отказывать приходится

Опустил руку в кошель Гуннар, достал горсть монет серебряных, на ладонь их стражу положил. Переливчатым звоном они звучали.
- Грамоту с печатью дал мне мой конунг, - так хирдман сказал.
Хельд ловко спрятал горсть монет.
- В город можете входить спокойно. Вон там - по этой улице прямо к холму - будет дом коннунга. Там тоже охрана стоит, им грамоту покажете. А мне и этой грамоты хватит.
- Благодарю тебя, воин благородный, - кивнул Агдирец, да своим товарищам велел за ним следовать. Десять воинов знатных в город вошли, сам Гуннар - одиннадцатый.

В городе пахло свежим сеном, курился дым - видно хозяйки обед готовили. Возле некоторых из домов мастерские располагались, и прямо на крыльце был разложерн товар. Стучали топоры и молотки, вертелись гончарные круги, что-то варилось в котлах... Увидев чужаков, свора дворовых собак кинулись с лаем.
- Пшли прочь! - Огрызнулся кто-то из хирдманов, несильно пнув слишком близко подбежавшего пса. Другие воины больше были заняты тем, что высматривали таверни, где можно было бы провести остаток дня, да глядели на товары, какие увидеть могли - все хотели что-нибудь с собой привезти из датской земли. Только Гуннар не отвлекался, вел отряд небольшой к конунговой усадьбе - ее издали видно было.

На входе к усадьбе, путь к воротам ти преградили рослые хирдманы с диковинными перьями на шлемах.
- Здесь конунг проживает, с чем пожаловали? С чем беспокоить хозяина нашего пришли?
- Послы мы, из Агдира прибыли, - отвечал им усатый Гуннар. - С нами воля конунга Харальда, что родича своего, славного Хардакнута почтить желает и слова любви и дружбы передает.
- Печать и грамоту покажите. - буркнул стражник, но все же дал знак хирдманам убрать копья.
- Вот, смотри, почтенный, - достал посланец кожу скрученную, сургучем скрепелнную, а на сургуче том одна лишь руна стояла - Х (Хагалаз), да голова волчья агдирская, какой ранее Хальвдан свои грамоты скреплял.
Бpови у страшины стражи сошлись на переносице.
- Харальд коннунг Агдира и Вестфольда сын Хальвдана Черного сына Гудреда? Проходите. Эй, Даг, проведи гостей к дому конунга, и сообщи что к нему гости прибыли из северных земель...
- Благодарствую.
Последовали агдирцы следом за стражником младшим, ворота миновали, а после и в саму усадьбу резную вошли. Красива была усадьба Хардакнута конунга снаружи, а внутри - и вовсе роскошью великой удивляла. Были в ней и ковры из стран южных, и золотые фигурки, и шелка ромейские. А все, кто навстречу попадался одеты были в платья дорогие, какие не всякий конунг позволить себе мог. Крепка власть владыки данов, сильна рука его да полна казна, коли в таком богатстве жил он. Однако и Гуннар в грязь лицом не ударил - кафтан на нем был с бархатом, да плащ с мехом куньим, да сапоги сафьяновые - знал посол, что нельзя по иному к конунгу идти, ведь всю мощь, все величие державы агдирской он представлял...

Их встретили и провели в горницу. Четверо стражей, стоявшие за дверью, зашли в комнату, и встали у двери.
- С чем пожаловали, гости из Агдира? - раздался хриплый голос. Конунг сидел в кресле у стола, и вкушал какие-то заморские фрукты, запивая их вином. Это был еще не старый мужчина со светлыми курчавыми волосами, круглым волевым лицом, хотя упитанные щеки оттопыривались и угадывался второй подборордок... только на висках и на кочиках его пышных усов просматривалась седина. Даже трудно было поверить что этому могучему властителю минуло пять десятков лет, и он практически ровесник Харальдовой бабки Ассы... - Присаживайтесь, гости дорогие, сначала садитесь за мой стол, подкрепите силы, а потом и раскажете мне о деле своем. - сказал датский властитель.
- Только пусть сложат свое оружие у порога. - произнес старший телохранитель.
Тотчас же трое телохранителей, находившихся в разных концах комнаты. подошли к своему повелителю. Двое встали по правую и по леую руку, один за спиной.
- Делайте, как велено, - велел Гуннар сопровождающим своим.
Легли мечи острые и секиры на пол дубовый, а сверху и кинжалы уместились. Безоружными прошли в горницу люди Харальда, подле конунга и гостей его сели, кубки поднесенные осушили, кто фруктов взял, кто мяса, кто еще диковинки какой отведал - богат был датский властелин, да не скуп - от души людей потчевал. Но вот что удивительно было - всего на пять-шесть лет старше Хардакнут Харальда был, но вся держава датская у его ног лежала, а вороги одного имени его боялись. Великую славу стяжал дан сей, и еще о более великой мечтал. Того же и Харальду добиваться следовало. Вот утолили голод легкий агдирцы, взял слово старший посланец:
- Такое у нас к тебе дело, Хардакнут сын Сигтрюга, конунг Датский, что послал нас родич твой, Харальд Хальвдансон, Агдира, Вестфольда и Вингульмерка правитель, дабы в дружбе своей тебя заверить.
- Дружба всегда хороша... По дружбе многие дела благие делаются... Только дружба дружбе рознь. Есть дружба между равными, есть дружба сильного со слабым, и слабого с сильным, и между слабыми... чего же хочет от меня властитель ваш юный?
- Властитель мой о родстве кровном припоминает, что предка твоего Олава Дерзкого с Харальдом Рыжебородым связывало, - продолжил агдирец, почтительно ладони сложив на груди. - И о том, какой в те времена дружба была меж Агдиром и Данией. Харальд - правнук Рыжебородого, возвернуть то время хочет, когда даны с агдирацами дружбу водили, и чтобы вновь корабли торговые в Каупанг - бухту агдирскую хаживали, да кровь славная перемешалась, доброе потомство на свет производя. Чтобы жили в мире и согласии даны с агдирцами. Велика власть Харальда конунга в его земле, велика власть Хардакнута конунга в земле датской - так лепо было бы двум владыкам могучим союз заключить!
Хардакнут внимательно посомтрел на ярла, и сдержанно улыбнулся, хитро прищурившись.
- Союз говоришь? Согласен я, лепо было бы дело такое, если бы конунг Агдира на помощь мне пришел, если у меня дела плохи будут, да только слышал я, что плохи у него самого сейчас дела, и почти вся Норвегия помнит о делах отца его, и многие властители местные против него нынче ополчились... Против кого союз заключить ваш властитель готов? Тревожат меня саксы, да и со свеями у меня немало споров за земли наши исконные, которые они к рукам своим ненасытным прибрать хотят. А еще конунги морские и венды, и курши, и эсты и земгаллы берега мои набегами тревожат, добро грабят да людей в полон везут. А владения у меня большие, и берега протяженные везде воинов не поставишь... Лучшие наши воины разбрелись по свету за богатой добычей - кто в страну Бретов подался, а кто на берегах страны Франков осел, или в стране Фризов лодки смолит да на зимовку обустраивается... Чем я могу помочь властителю вашему, коли у меня самого войска немного, а врагов вокруг множество?
Ярл спокойно выслшуал эту тираду, и ни один мускул на его лице не дрогнул.
- Это ли речь воина, храбрый Хардакнут? - Всплеснул руками хитрый Гуннар. - Многие враги Харальда повержены уже, в славных битвах разбил он своих недругов, как некогда ты со своими расправился. Заключите союз - не будет покоя морским разбойникам ни на том берегу Скагеррака, ни на этом! Всех пиратов со свету сживете - станет дело купеческое процветать! Разве ж дело это - земли Англов жалких разорять, когда ближе есть война жестокая, да добыча немалая! Не на помощь тебя зовет Харальд славный, от ран изнемогая, но триумф свой с родичем разделить желает!
Глаза конунга данов загорелись живейшим интересом, и еще больше наклонил он голову к собеседнику.
- Вот как? Говорили мне люди, из Норвегии приплывавшие, что со всех сторон недруги обступили властителя Агдира и Вестфольда... что и северные и западные властители фюльков на него войной пошли, и всем им своей земли мало стало. Жив ли еще кто из них? Сюда немногие вести с вашей страны доходят... А все благодаря Сигурду Коршуну и Ториру Собаке, которые в Трелеборге и Бретаборге - давних крепостях викингских обосновались, и хоть и потомки они славного конунга датсткого Рагнара Лодброка, им нет разницы кого грабить - своих ли сородичей или страны дальние... А коли разделался Харальд уже скем-то из недругов, значит удача его велика... А уж коли мы родичи... родичу не помогать - богов гневить и удачу от своего дома отворотить. А триумф само собой будет... если дело правое и боги милостью не обделят...
- Кто жив - те скоро в Валгалле будут, но быть может - храбрые даны еще успеют топоры их кровью подлой обагрить, - живо воспринял согласие конунга посланец, да покуда речь о цене клинков датских не зашла, в иное русло разговор увел. - Что же до разбойников подлых, так по пути столкнулись мы с драккаром пиратским, где воины Торира Собаки обретались, да погубили многих, а судно само огню предали. Старший их рассказал, что идет на данию Торир Собака, да с ним всего пять кораблей - не большая это сила, коли сам ты воинов им навстречу пошлешь, покуда они с Сигурдом не соединились! Всего на день-два, нас опережали их корабли, так что не далеко уйти они сумеют!
Думалось Гуннару, что, коли уж решит Харальд сокровищницу Торира разграбить, лучше, чтобы даны сами викингов вольных посекли, нежели Торир разьяренный в силах тяжких за златом своим в Агдир явится.
- А вот это весть славная... Сегодня же распоряжусь отправить на них десять драккаров. Хотя лучше бы было их на пути обратном подстчеречь, когда они добычу домой везти будут... - На то - воля твоя, Хардакнут, но есть у меня подарок для тебя - двое викингов пленных, что Ториру служили. Все секреты, все пути его тебе они изложат...
На лице конунга датского отобразился живейший интерес. :
- Воистину ценный дар вы мне преподнесли, посланцы родича моего. Что же, какой дар от меня вы желаете получить взамен?

Негоже было просить у конунга даров, но коли сам властитель предлагает - то уж нельзя отказываться:
- Слышал я, девы датские красивы, как нигде в иных странах, - издалека начал новый разговор Гуннар. - Прошу тебя со сватовством мне подсобить, поскольку овдовел я год тому, да нет наследников у меня.
Хардакнут засмеялся.
- Так и у меня нету. Трое детей у меня, и все дочери... Не дали мне боги сына от жены моей, хозяйки палат моих обильных... А твою беду легко исправить... Много у наших ярлов дев достойных и статных. Поговоришь вечером с моей свахой, завтра поговоришь с девой из того рода, который по совету ее выбрать захочешь... А уж те со славным ярлом з рода знатного будут непрочь породниться...
- Не один я таковое мнение имею, щедрый Хардакнут - конунг наш родство укрепить желает, а у тебя есть дочь молодая, что ему в жены подойдет. Так вы близкими родичами станете, да многие иные владыки вас убоятся - и англы, и венды, и Эйрик в Уппсале!
При упоминании Эйрика в Упсале глаза конунга сверкнули мимолетным гневом.
- Истинно так. В единстве сила. Кабы держались люди севера вместе как в давние времена, весь мир бы лежал у наших ног... Пусть врагов своих Харальд сокрушит, и сделается конунгом половины Норвегии, тогда и дочь мою Рагнхильду сосватает. Тринадцать лет ей нынче исполнится, еще года через 3 пожалуй и замуж ее выдать можно будет... Время покажет. Я конечно и не против совсем, но кто знает как сплели норны нить судьбы, а удача в войне переменчива... Через 3 года, как дева подрастет и к замужеству будет готова, тогда и вернемся мы к этому разговору. А пока что пусть Харальд знает, что не противится сердце мое такому союзу... Род Инглингов славен издревле, и род Скьёльдунгов ему не уступает ним в дренвост и ни в знатности... Боги же такому союзу возрадуются только...
- Мудры слова твои, великий властилель данов Хардакнут, но скажи - что передать мне повелителю моему? Какую рать ему ждать в Агдире? На сколько храбрых данов нам в палатах конунжьих пир готовить? Сколько злата из сундуков вынимать, да в кошели хирдманам насыпать?
- Вот что я сейчас сказать могу родичу моему в Агдире... Знаю я, как тяжко ему пришлось, и наслышан я об его удали и умениях... потому помощь ему я оказать готов, но с некоторыми условиями...
- Внимаю я условиям твоим, конунг, - отвечал агдирец. - Но и ты не серчай на меня, коли согласия дать не смогу, если на слова твои лишь сам Харальд ответить сумеет.
- Не так уж и много у меня сейчас войска... Тысяч десять постоянно по всей земле этой обретается... Но на время тысячи три хороших хускарлов я дать могу, а с ними хёльдов и ярлов именитых, в боях многих прославленных, за которыми хускарлы и вогонь и в воду пойдут... Просились они в викингский поход в южные страны, да я их не пустил... Если вдруг саксы решат на нас войной пойти, кто Даневирке защищать будет? Если же вам этого войска мало... Дам я сундуки с серебром арабским... Поплывете в Хедебю, наймете там еще вольные дружины, которые туда приходят и меч свой предлагают за плату... А может и рабов выкупите, и в дружину возьмете - многие из них сражаться могут хорошо, и в бою простых бондов малоопытных одолеют... А то войско, что я вам дам - оно моим было и моим останется. Его я вам лишь взаймы дам, и возвратить их вы должны будете, ка ктолько война закончится... Если же на мою страну грозный враг нападет - то я должен иметь возможность их тотчас же обратно к себе призвать. Потому далеко от Агдира их не посылайте...
- Быть посему, - кивнул Гуннар, - не думаю я что коннунг наш против таких условий будет... ТЫл ему нужен надежный, и союзники верные тому порука...
Хардакнут кивнул, и довольной улыбкой продолжил:
- И еще...Ни у меня, ни у Харальда сыновей пока нету, кто бы наши владения законно мог унаследовать. А потому, я думаю, было бы справедливо, если и я и он поклянемся перед богами, что или я или он, если вдруг безвременно мир этот покинет один из нас, то другой примет под свою руку все его владения, как и положено родичам...
- Это уже я не могу сказать, соглаится ли коннунг наш на такое, но надеюсь что не будет он возражать. Уж если родичи, так во всем поддержка быть должна, я так это разумею, - произнес Гуннар, прикидывая, что стоит за этим предложением...
Хардакнут загнул указательный палец на левой руке, и продолжил:
- И третье. чтобы союз был нерушимым, пусть обещает мне Харальд,что как только своих врагов всех изгонит, и ничто его державе грозить не будет, то чтобы по первому моему зову мне на помощь свое войско привел от борное, и войну объявил тем, с кем я сам воевать буду, и кто на меня войною пойдет... Если свейский конунг на меня с войной пойдет, то чтобы он мне помощь оказал, ну и я его без помощи в случае чегог не оставлю, и тогда союз наш будет нерушим и нам обоим полезен...что сказал бы на это конунг ваш?
Гуннар поклонился.
- Помощь взаимная - дело богам угодное! Следует родичам помогать в час нужды - на то дал бы согласие Харальд Хальвдансон, - неспешно отвечал Гуннар, слова Хардакнута обдумывая. - И войско храброе, даже на время данное - подспорье не плохое. А уж сундуки, серебром наполненные - немало воинов сами на рать придут, коли в ладони их серебро польется...
Замолчал посланец, не сразу сумел на третье требование дана ответ подыскать, чтобы не обидеть властителя да чести агдирской не уронить.
- То верно и благо, когда родичу родич наследует, - вздохнул Одноухий, знал он, что есть у Харальда и поближе родня, что Гутхорм не из тех, кто так просто земли племянника данам отдаст, буде тот погибнет, но то потом, а войска датские сейчас нужны. - И коли не будет наследников у Харальда, и коли постигнет его доля горькая - Хардакнуту его земли наследовать, а коли Хардакнут прежде умрет, сына не заведя - Харальду Данией править... Тут уж как норны решат, никому - даже богам неведомо как все обернется...
Хардакнут довольно закивал, потирая руки.
- Значит на том и сойдемся. Сегодня же дам повеление, чтобы три моих лучших ярла войско собирали, да готовили корабли в поход. А мы наш уговор на пергаменте скрепим, а кольцом Тюра заверим. И пошлем его Харальду конунгу - дабы и он свои обещания подтвердил как подобает властителю... И как придет от него ответ - отправится ему войско на помощь...
- Так тому и быть, Хардакнут=конунг, - кивнул Гуннар, вновь к еде возвращаясь. - Пока же вели людям твоим к нашему кораблю идти - много подарков ценных с собою я привез...
Перешла беседа в русло неспешное, о многом в тот день говорили викинги, разные диковинки вспоминали да битвы великие, подвигами хвалились и рода древностью, а кто и силой мерялся. Но об ином были думы посла Одноухого - знал он, что три тысячи воинов - сила немалая, и коли укрепятся даны в Агдире - быстро датской землей он, обескровленный, станет. Размышлял Гуннар, как воев получить, да этого не допустить, а еще размышлял он о том, как серебро датским конунгом обещанное с большей пользой потратить, по усам же его в то время брага хмельная стекала, ибо пил он из большого рога, да залпом...

Сообщение отредактировал Skaldaspillir - 18-04-2007, 17:27

Транделаг. Усадьба Хладир.
Конунг Хакон и ярлы его.

Мудрый Хакон не возжелал принимать решение в спешке, едва лишь явились у нему родичи со скверными вестями. Однако же, и собрать совет в срок оказалось натружно: многие знатные ярлы, за собой людей водящие, волей богов оказались вдали от Хладира. Конунг судил, что дело такое, как сохраненье земель праотеческих требует все мненья заслушать, а потому полетели из усадьбы сизые голуби да побежали гонцы быстроногие. И, спустя некое время, собралися в доме у Хакона все добрые мужи Транделага, предками славные да в сечах проверенные. И Хакон млад тут же был - в новой кольчуге да при прямом мече, сам собой словно ярл, а не раб худородный. Многих ярлов то злило: норов в людях разный сокрыт. Кто-то своими успехами кичиться, а кто-то - лишь славою родичей похваляеться. И не по нраву было последним воителям, что Хакон-конунг сына рабыни с ними за стол посадил да на равных с знатнейшими потчивает.
Наконец, опустели тарелки с яствами, да чащи с напитками. По обычаю древнему, конунг сперва пищу гостям предложил - лишь теперь разговор о делах намечался.
- Ярлы мои верные! - молвил Хакон. - Все вы уж знаете, что за беда нас постигла. Жили себе в довольстве да мире мы, соседями почитаемы, но даже хорошего лука тетева лопнуть может. Ныне же тут Грютинг один - опосля же многие волки норвежские морды на наше добро повернут, да к лапам его заребущим прибрать попытаются. Собрал я вас здесь, чтобы вместе решить, как след бороться с угрозой. Стар я уже - а вы воины славны, да опытны. Мыслю я ныне сам войско возглавить, да вести рать транделагскую хозяину Оркдала навстречу. если ему выбьем клыки споро - другие кусаться забояться. Что скажите вы на то, доблестные мужи?

Гаулар. Кари с сыновьями и Квельдульв с сыновьями.
Совместно с Тельтиаром.


Путь двух семей был не легок, ибо свирепая погода предпринимала, казалось, все, только бы насолить путникам. Но даже стихия не могла остановить смелых викингов, которые с каждым часом приближались к заветной цели и не устанны были кони их, животные двигались наперекор беспощадному ветру, усиливающемуся с приближением к Гаулару.
Наконец путники несколько изможденные трудной дорогой отметили, что уже прибыли в Гаулар.
-Отец. – Альвир подъехал к Кари. – Отец, ты уверен ярл будет рад видеть нас?
- Примет, куда ж он денется, коли к нему столь знатные и прославленные мужи приедут, - отвечал берсерк, к сыну поворотившись. - Тем паче что не с пустыми руками, а с товарами дорогими. Славную добычу сыны мои взяли в битве! Горжусь я вами безмерно!
-Коли бы не ты отец…- в разговор вклинился сын старшой.- Ты нас уму разуму научил, и битве ты нас научил, я благодарен тебе по гроб жизни своей. Нет желаннее отца для меня чем ты. – Он поклонился в седле так низко, как только мог.
-Да отец и я тебе благодарен. – Альвир поклонился также, но гораздо выше чем сделал это брат. – Ну что чем раньше прибудем тем лучше? В путь?
- Что - то не пойму я тебя, Альвир? - Удивился седовласый Кари. - Мы же и так едем себе, али лошадей совсем загнать хочешь скачкой неразумной?
-Нет отец, я хотел сказать, что пора разговор заканчивать, да и холод тут не добрый, не гоже будет перед ярлом больным стоять.
- Хвори какой боишься, младший мой сын? Отродясь хворь наш род не брала, до старости немощной крепость тела сохраняя!
-Я лишь о вас, отец, забочусь, ничего боле. И усомнится в вашей крепости не имел в помыслах, но что за сын, что не заботится об отце родном?
- Твоя в том правда, Альвир - вижу я, складно гутришь, - усмехнулся в густую бороду Кари. - Может и выйдет из тебя скальд другим на зависть. Слагай висы - удиви ярла Атли, да других славных мужей - пусть видят, не только клинком доблестны потомки мои.
-Будет по твоему отец, не подведу я тебя. – тихо сказал Альвир под ненавистным взглядом брата своего.
Долго ехали они, да все же к вечеру добрались до селения, что Атли Тощему, ярлу Гауларскому принадлежало. Велико было селение - больше чем на сотню домов, да частоколом ладным обнесено. Стражи оружные Кари и Квельдульва встречали, в пояс кланялись воинам славным, да сами приветствия принимали.
- Здоров будь, Квельдульв и ты Кари-берсерк, - чинно произнес старший из них. - С чем пожаловали вы в Гаулар?
-С товарами дорогими, да с новоявленным скальдом! С сыном моим Альвиром Хнувой.
- Ну, товары - товарами, скальда же ярлу покажите, - стражник говаривал. - А мне с вас с каждого и по пять монет хватит за проезд в селение.
Расплатились и попрощались мужи со стражами да отправились в селение. Народу мало было, но тому и радовались викинги и слуги их, ибо сани да кони занимали месту много, как бы не придавить кого. Кари же видя, что ночь уже близка, оставил сыновей с Квельдульвом и отправился к другу старому, на поиск приюта. Погутарив недолго вернулся он за сыновьями да провел всех в имение добротное, с конюшней да хлевом. Хозяин был добр да экономен, почести все отдав берсерку старому и другу его верному, плату взял. Расположил всех как следует да тихо исчез куда-то.
Сами же путники, товары с саней поснимав, да в хлеву их положив до поры, на ночлег расположились. Поутру тингу быть - поутру и вопросы решать, сейчас же - лишь сон здоровый воинам нужен был.

Хакадаль.
Рагхильда, Харальд и символическая толпа народу за ними.
Совместно с Палычем

Обождала Рагхильда, пока сын речь приветственную скажет, да направила свою кобылу каурую за его конем. Когда поравнялись их лошади, кюна в порыве нежности протянула руку и коснулась плеча сына своего.
- Будь, сын мой, разумен.. вот тебе мое наставление..
- Буду матушка, но - впереди много сражений лютых - чует сердце мое, не многим вернуться из них суждено, - Харальд произнес. - За меня ты не волнуйся понапрасну - храбрые мужи жизнь мою берегут, да боги сами на моей стороне!
- Боги с тобой, то правда, - задумчиво проговорила Рагхильда, перебирая гриву своей лошади, - Харальд.. Знак они мне послали недобрый..
- Какой же, матушка? - Встревожился юный властитель, помнил он, что до сей поры все предсказания Вещей Рагхильды сбывались. - Поведай мне.
Женщина долго молчала, опустив глаза. Вспоминался ей сон, увиденный прошлой ночью. Приснилось ей, что бредет по тропе широкой одинокий олень. Силен он и прекрасен, и знает о многих опасностях мира. Смелостью и отвагой светятся его глаза. Но вдруг из темноты на него бросается один волк, затем второй, затем третий.. И бьется между ними могучий олень, крошит копытами черепа, ломает рогами ребра и животы. Но нападают и нападают на него волки..
- Виделось мне.. - начала наконец Рагхильда, - что нападут на Хакона, дочь которого твоею женою станет, многие ярлы за это, и будет он в нужде и в бедствии...
Помолчала кюна, а затем молвила снова:
- Сон мне такой же был... Когда деда твоего, Сигурда Оленя, разбойники убили...
- Как бы Хакона та же участь не постигла, - неприятны были слова кюны, тревожны для Харальда. - Сердца у ярлов транделагских черны, алчность в них да жестокость гнездиться. Потороплю я людей - чем скорее к границам с Трандхеймом подберусь - тем оно лучше будет! Поспорю я с судьбой!
- Боги любят смелых, сын мой, любят.. - с грустной улыбкой проговорила Рагхильда. Из ее тонких пальцев выскользнула жесткая косичка, в которую она заплела конскую гриву, - но помни мой наказ - будь разумен!
- Уж поверь, матушка, поперед войска в битву не ринусь - не для того державу могучую я под руку свою взял, чтобы голову в сече лютой сложить, - конунг ей отвечал. - Но есть дело другое, что меня тревожит - Торлейв жрец ночью минувшей пытался над супругой Харека, ирладнкой Гиллеад насилие совершить. Велел я жреца в снег бросить, охладиться - а после вон гнать. Желаю теперь твое слово услышать по делу этому?
Нахмурилась кюна. Не по нраву ей было поведение жреца.
- Прав ты, сын мой. От этого поступка его постыдного могут большие беды быть! Нам никак нельзя с Хареком ссориться, да и негоже это, чтобы жреца, уста богов, за совращением чужой жены заставали, как юнца неопытного, в первый раз жар любви постигающего! - вот было слово Рагхильды. Хотела она еще добавить, что строже надо Торлейва наказать, да решила, что сын и сам до этого додумается.
- Тогда поделом ему будет, что от стола конунжего в капище свое вернется - богов о прощении молить, - твердо слово конунга. - Мне же такой советник не надобен.
Благодарю тебя, за совет твой - вижу теперь, прав я сам был, когда приказ отдавал. Теперь же прощатся будем - тебе, матушка, в Сарасберге править с Асгаутом ярлом вместе - его я старшим поставил в свое отстутствие, мне же - воев вести, да дядю родного встречать, победу его славную праздновать!
- Ну, сын мой, прощай! Помни мой наказ, да не бойся ничего - будут Боги с тобой, я их каждую ночь молить об этом буду! - проговорила кюна, протягивая снова руку сыну, - Прощай же!
Она развернула лошадь и легким аллюром поскакала обратно, погрузившись в раздумья.

Сообщение отредактировал Мориан - 15-04-2007, 10:17

Владения Хакона.

Как всегда, в это утро Грютинг поднялся одним из первых, выпитое вчера еще тяжким звоном отдавалось в голове, но конунг на то и властитель своим людям, чтоб быть первым среди них и слабость свою всегда одолеть, а то и силой выставить. Вот и сейчас, Грютинг вышел во двор, снегом белым умылся да вдохнул воздуха свежего, устремив очи к звездам гордые, комки снега на лице разгоряченном, от умывания оставшиеся, не торопясь истекали водою студеной, давая избавление от тяжкого груза в голове поселившегося. Сегодня дружина стояла не во поле, взором орлиным ее сразу и не окинешь, потому взяв с собой хирдманов из дружины ближней, отправился конунг людей своих проверить, как службу несут вои в сторожу поставленные. До зори утренней времени еще было вдосталь, самое время для сна крепкого и врагу ударить любо по спящим дружинникам. Суров бывал оркдальский властитель к нерадивым, кто службу свою исполнял абы как, но стража службу исправно несла, а потому отбранив нескольких воев за недостаточную расторопность, и то для порядку только, чтоб руку конунга тяжелую помнили, Грютинг решил еще одно дело справить.
– Фрейвар, жрец наш, где встал с постоем? – обратился к хирдманам, что тенью за ним следовали.
–Второй дом по добротности после твоего, конунг. – ответил один из дружинников, хельд с лицом иссеченным.
– Хорошо, пойдем, навестим его.
– Так потчует он еще, рано так никогда не встает.
– Когда у конунга дело важное, нет сну места, ни для кого из людей его, – оборвал дружинника Грютинг, – иди вперед, мы за тобой.
Заскрипел с тоскою снег, словно жалуясь на людей, что и ночью покоя ему не дают, под ногами мужей к жрецу устремившихся. Перед темной глыбою дома остановился хельд, лицом к своему властителю повернувшись, отворил перед ним двери с поклоном, вперед пропуская. Прошел конунг до спящего на полатях жреца:
– Вставай жрец, дело конунга службы твоей требует.
Тот в ответ лишь промычал что-то неразборчивое.
– Помогите жрецу в себя прийти, хмель из головы его выветрить. На воздух его, воды принесите с колодца.
Двое хирдманов подхватили жреца под руки и понесли его в ночь морозную, опережая их бросился исполнять приказание конунга гридень расторопный. Жрец на морозе не желал приходить в себя.
– В снег его опустите. Воду принесли?! – вопросил Грютинг воев своих, – Лей на него.
Гридень с лоханью ловко опрокинул ее на лежащего в снегу жреца, тот подскочил с воплем истошным:
– Гнев богов на тебя, отродье турсово, как смеешь ты к жрецу богам внимающему так относиться!
– Вижу пришел ты в себя, Фрейвар. Не серчай на воя, по моему слову тебя разбудил, дело справлять надобно.
– Да какие дела ночью могут быть?! Даже боги все спят еще!
– Боги может и потчуют, да нам на то нет времени, дружина с рассветом двинется и дел других поприбавится. Вставай да пошли ко мне, дела есть секретные, пергамент с собой захвати и чернила.
Кряхтя жрец поднялся, потряс головой остатки хмеля вытряхивая, поморщился да вздыхая за конунгом двинулся. В горнице своей Грютинг пожалел жреца, да гридню приказал рог с элем, для поправки здоровья служителя богов, поднести.
– Славно, славно конунг, во истину людей ты своих без слов понимаешь, – откликнулся на то Фрейвар
– Пей, да давай дела свершать.
– Богам служение не терпит поспешанья, – откликнулся жрец.
– Сейчас ты не богам, а мне служишь. Пергамент разворачивай, письмо писать будем, письмом рунным, чтоб не прочел ее абы кто.
– А кому писать-то будем?
– Ярлам Хаконовым. Пиши, ведомо нам о том, что владетель их, Хакон, решил земли свои в руки чужие отдать с людьми и дружинниками вместе, под щенка Харальда их подмять желает. Запиши так же, что знаем мы, воля ярлов под Харальдом изойдет вся, не вольны они будут в судьбе своей боле, ведь желает тот под себя всю Норвежскую землю подмять. Не смогут боле воины смелые средь соседей удаль показывать, дружины за добычей водительствовать, в прозябанье и нищете воинам жить, кто в морские походы не ходит придется. А кто ходит, то долю с добычи отдать своей должен будет не по справедливости.
Скрипело перо жреца за конунгом своим слова записывая, хитрой вязью рун письмо покрывалося. Наконец и закончено оно уже было. Подозвал к себе Грютинг хельда верного:
– Найди мне людей с дюжину из хирдманов, да чтоб из самых надежных да понятливых были, того кто не сгинет и дело конунга исполнить сумеет, да чтоб конные были.
– Есть такие у меня на примете. Во главе может Ормкнуд встать, он из рода славного, в деле проверен был уже, верность и храбрость свою не раз уж доказывал, хитростью не обделен он к тому же.
– Добро, иди, поднимай своих верных, чтоб готовы еще до зарницы были выступить.
Проводил воя взглядом, приказ выполнять убежавшего, Грютинг, протянул руку к пергаменту:
– Топи воск, Фрейвар, печать свою мне наложить надобно.
Капли горячего воска с шипением на пергамент упали, опечатал перстнем своим Грютинг то послание. Не пришлось владыке оркдальскому долго ждать воев в посольство отобранных, собрались они спешно, как потребно то было конунгу. Призвал Грютинг их к себе и обратился с напутствием:
– Посылаю вас с делом важным, к ярлам Хаконовым, чьи земли себе он за бытность конунгом. Если Хакон под пяту Харальда сам постелится, не видать ярлам жизни былой, продает их конунг с дочкой своею. Скажите им это, и то скажите, что не прошу я клятву верности их Ха кону данную нарушить, пусть они лишь не успеют к нему с подмогой подойти. А в замен, коли стану я зятем Хакону, могут они на вольность рассчитывать большую. Пойдете в обход земель Хакона через Мер северный, на глаза воям Хаконовым ппасться бойтесь, если что скажитесь перебежчиками из воинства нашего.
Воины поклонились си вышли приказ властителя своего справлять.
– А ты жрец собирайся с посольством к самому Хакону двинешься, письмо тобой написанное с собой возьмешь. К ярлам, что в Хладире будут присматривайся, смотри кто в бой рвется, а кто и в стороне постоять не прочь, войско сочтешь Хаконово, как к войне готовы они выглядывай. Раз мы их уже разбили, посмотри, с чем ждут они нашего появления, жадных до драки, тех кто духом пал поражения после. Ты жрец, к тому же с посольством едешь, тронуть тебя никто не посмеет, а пройти ты дальше ярла моего сумеешь. Возьмешь с собой так же дюжину воинов, выступишь, после побудки утренней, а сейчас собирайся, времени тебе больше будет, чем простым ратникам. Хакону передашь мое предложение сдаться, пусть дочь свою отдает в жены мне, а сам в ярлы ко мне переходит, коль жизнь свою да людей своих пожалеть пожелает.
Сборы жреца были долгими, но успел он перед войском Грютинга все же выступить, серебром снежное облако под копытами коней отряда его.

Сообщение отредактировал avarach - 15-04-2007, 21:18