Greensleevеs. В поисках приключений., Добро пожаловать в мир злых заек!

[Spectre28 >>>]

с Филиппой

Руки оказались привязаны к перекладине креста, а потому первое, что ощутил Ричард, была страшная, выворачивающая суставы боль. Руки сжались в кулаки, не в попытке освободиться, нет, но в желании сдержаться, достойно перенести пытку. Ричард почувствовал, как ногти впились в ладони и открыл глаза. Он висел на кресте, а внизу, у его подножия уже занималась огнем высокая поленница из хвороста. Спина похолодела от осознания того, что его пожелания Эмме вернулись ему же и сейчас... Дым уже застилал сияние дня, что был ночью, хворост вспыхнул ярко и горячо, точно облитый маслом. Огонь несмело коснулся босых стоп, точно пробуя на вкус, а затем пополз выше, по штанам, разгораясь с утробным, голодным урчанием...
Больно уже не было. Чувства сгорели вместе с плотью, но смерть все не приходила, точно упрямое молчание Ричарда не позволяло ей приблизиться, точно подойти для последнего поцелуя она могла только по зову. И вдруг все пропало. Исчез крест и жар огня, испарились, будто их и не было. Ричард полулежал на лавке, опершись больно и неудобно на край стола, закусив до крови губу.
- Вам нехорошо, милый Дик? - Участливо поинтересовалась Эмма, успевшая перекочевать из-за спины на колено к михаилиту.
- Слишком много вина, полагаю. Оно здесь крепкое, а ждать ему пришлось долго, - раскаяния в голосе Фламберга не слышалось.
Сил Ричарда хватило только на то, чтобы сложить пальцы на руке в знак, известный еще римлянам под названием digitus infamis и прохрипеть негодующее: "К чертям".

В дом леди Леони Ричард добирался тяжело. Боль фантомных ожогов не покидала его, казалось, будто под жаром даже кости потрескались. Но все же, теперь, когда злость отступила и он снова обрел способность мыслить трезво, Ричард готов был признаться самому себе в том, что такую Эмму он готов уважать. И что, пожалуй, готов признать этот брак, тем паче, опротестовывать его было делом заведомо безнадежным. И еще - он, кажется, был готов говорить с новоиспеченным родственничком, как с равным. Всю жизнь, каждой своей мыслью, каждым своим вздохом, Ричард мечтал о том, как однажды он сможет добиться всего, стать богатым, вернуть роду его силу и положение... Но ведь возможности лежали под ногами, стоило руку протянуть и поднять. Быть может, не нужно было гоняться за призрачными сокровищами фэа и уж тем паче - за сестрой, которая могла и не оказаться ключом к ним? А просто пробиваться по головам, со всей жестокостью и отчаянной злобой?
Да и с Эммой необходимо поговорить теперь спокойно. Так, как они не говорили никогда.

[Leomhann >>>]

Раймон де Три и Эмма Фицалан

6 января 1535 г. Лондон.
прибывающий полумесяц.


Лабиринтами грязных переулков открывался Лондон, зловонной пастью зевали выгребные ямы под старой римской стеной, к которой теснились двухэтажные домики с маленькими двориками. Любой констебль рассказал бы любопытствующему путнику о том, как опасно в них поскрипывают ступени лестниц под ногами, как пышно растет по влажным стенам плесень. Расскажет о комнатушках, где на одной кровати спит вповалку вся семья, и родители, и дети. А где такая теснота, там недалеко и до греха: уж слишком рано дети узнают, откуда они берутся. О том, как на двух сдвинутых ящиках в таких комнатках можно найти тело самого младшего из них умершего от сыпного тифа. Ведь, чтобы похоронить его, требуются деньги. Чуть далее любознательный взор может увидеть коттедж, гораздо более просторный, но наполненный вонью и лаем. Во дворе его повсюду носятся собаки и справляют нужду прямо на снег . Здесь разводят терьеров на продажу, ведь травля крыс собаками – одно из любимейших развлечений Ист‑Энда. Так, а это что? В клетке поскуливает парочка печальных болонок. Судя по всему, породистые собачки были похищены где‑нибудь в престижном Вест‑Энде, когда поутру их выгуливала горничная. Вскоре у хозяев потребуют выкуп, как минимум десять фунтов, а то и все двадцать пять. Грязь всюду. В окнах сушится белье, из окон льются помои; девочки четырнадцати‑пятнадцати лет бродят босиком и нечесаные в каких‑то белых салопах, надетых чуть ли не на голое тело; тут же мальчики всевозможных возрастов в куртках всевозможных размеров или вовсе без них. Мужчины и женщины, одетые кто во что горазд, но все без исключения грязно и убого; все это слоняется, бранится, пьет, курит, ссорится, дерется и сквернословит.
И вся эта неприглядность, вся мерзость и вонь заканчивались также внезапно, как и начались, лишь копыта лошадей начинали стучать по серой лондонской мостовой. Светлые, легкие особняки с прекрасными парками, модные лавки и уютные таверны, приветливо улыбаясь, спешили поприветствовать путников. Храмы и дворцы, что мало уступали церквям в торжественности, возносили свои шпили к серому небу, пронзали его, оставляя зияющие раны в облаках, откуда лился золотой, розовый, янтарный свет, точно ангелы небесные нисходили на грешный город.
Таверна с кокетливым названием "Эй, красотка!" была по-домашнему уютной. В большом общем зале жарко полыхали камины, общим числом три (в паре из них истекали жиром и прозрачным соком ноги оленей, вращаемые специальным мальчиком), тяжелые шторы создавали полумрак, а длинные столы хоть и не имели стульев, но зато лавки были покрыты зеленой тканью, а сами столешницы украшала причудливая резьба в виде диковинных птиц. Хозяин таверны, краснолюд, на Тоннера не походил совершенно. Он был также приветлив, но без подобострастия, да и улыбался как-то искренне и открыто. Впрочем, как мрачно подумал Раймон, это могло не значить вовсе ничего. В последнее время им не слишком везло на встречных, которые в итоге были теми, кем казались изначально. Это как-то подрывало веру в искренность, не говоря об открытости, но Эмма молчала, и он чуть расслабился. Хотя и не вполне.
Этот треклятый особняк так и зудел в памяти незавершённым делом. Упирался в спину десятками глаз, заставлял дёргаться несмотря даже на то, что между тогда и сейчас миновали две ночи. Обвинял - хотя вроде как было и не в чем, но в основном - просто нависал тучей, напоминал, в том числе и этими вот оленьими ногами. Звал вернуться, заманивал образами неувиденного бала, где были бы то ли маски, то ли лица. И эти разбежавшиеся сектанты, которых он даже и в лицо никогда не видел!.. Раймон искренне жалел, что в церкви тогда собрались не все. Очень.
И всё-таки трактир казался по-настоящему правильным. Спокойным и неторопливым. Предлагал - не напоминая. И комната, к счастью, также была не похожа на ту, что они снимали в Билберри. Кровать под балдахином на резных столбиках по ширине не уступала тем, что ставят в знатных домах. Покрытая одеялом, отороченным мехом, она обещала уют и тепло. У камина грела медные бока ванна, аккуратно застеленная плотным полотном, а к окну плотно подступали три кресла, заваленные грудой цветных подушечек, которые Эмма тут же принялась перекладывать в известном только ей порядке. И эта картина, уютная и уже привычная, успокаивала тоже. И заодно отдаляла Ламбетский дворец, в котором всё же останавливаться не стоило. Разве что зайти и поговорить с архиепископом, но - потом.

[Spectre28 >>>]

с Леокатой

Даже когда они спустились вниз, переодевшись и немного отдохнув, ощущение устроенности не покидало. Подавальщица, тоже вся какая-то милая, уютная и пухленькая, немолодая, но со смешинками в уголках глаз, с добрыми морщинками, чисто и опрятно одетая, принесла гору снеди на нарядном бронзовом подносе.
- Без мяса жить практически нельзя, а с мясом жить заметно веселее, - пошутила она, ставя в центр стола горячую, пряно пахнущую копчением, вырезку. Островками выросли вокруг зелень, нарезанный причудливыми квадратами сыр, пахнущие домом булочки и невесть как сохранившаяся свежей темная, почти черная, крупная вишня, кажется, порадовавшая Эмму больше тиары.
- В поместье нужно будет разбить оранжерею, - задумчиво заметил Раймон.
Сам он, по заветам подавальщицы, с которыми был полностью согласен, уже занимался вырезкой, заедая её ломаными кусочками ароматного сыра. Островатый вкус его, смешиваясь с мясным соком, прикрытый сверху свежестью салатного листа, мог бы сбить с пути и святого. Раймону до святости было далеко, поэтому он отдавался искушению радостно и с нескрываемым удовольствием. Над Эммой, лукаво улыбнувшейся в ответ на его слова, кажется, довлели те же чувства. Впрочем, ответила она не раньше, чем очередная косточка легла в сложный узор, начавший проступать на дне тарелки.
- Придется нанимать старого и немого садовника, - даже не пытаясь скрывать смех, посетовала она, - чтобы на служанку не заглядывался.
Раймон разломил ещё тёплую булочку и, подумав, окунул в варенье. Давленые ягоды чёрной смородины, скорее кисловатые, чем сладкие, не напоминали ни о мёде, ни о востоке, зато как-то очень странно подчёркивали сыр. Странно, но вроде бы правильно. И даже хорошо. Прожевав и подумав, он предложил:
- Можно евнуха. Или двух. Служанка ведь и посторонними мужчинами интересоваться, к чему риск? Всегда есть какая-нибудь деревушка под боком, где живёт много парней, охочих до служанок. А тут ведь старая не сгодится.
- Дорого, - Эмма проводила взглядом очередной кусочек булочки, вздохнув, но от ягод не оторвалась, - и жиреют они часто. Лучше бы пару таких оленей, как у Грейстоков. Сами себя обеспечивают. Правда, оранжерею потравить могут.
Мысль оказалась неожиданной, но в чём-то очень практичной. Очень Эммы. Поданной с такого угла, что переводил воспоминания в совершенно новое русло, очищая их, делая какими-то - другими.
- Удобно, - признал Раймон. - Думаешь, они продадут несколько на развод? Только пары маловато будет. Хотя бы двух самцов и несколько самок.
- Пожалуй, не хочется проверять это, - нехотя созналась девушка, протягивая ему ягоду, - ни потом, когда поместье будет, ни сейчас. К дьяволу. Признаться, я думала, они их еще и едят. Но... они, кажется, чувствуют только очень сладкое.
- А-а! - Раймон невольно испытал облегчение. Тогда, в особняке он не связал слова Айме с тем, что на пиру никто толком не ел, но теперь всё встало на свои места. Проглотив ягоду, следом он прожевал кусочек мяса, приправленного чесноком и явно приготовленного под красным вином. - Бруха говорила, что, пройдя по этой чёртовой лестнице, теряешь вкус к жизни. Остроту, чувство, цвета. Что ж, обойдёмся слугами-мужчинами? Они хотя бы будут сами бегать в деревню, а не наоборот.
- А потом из деревни будут бегать разъяренные отцы девушек, - проворчала Эмма, с явным сожалением и алчностью глядя на уполовиненную миску с вишней, - или сами девушки. И однажды, вернувшись, мы обнаружим орду кудрявых мальчуганов, топчущих лужайки перед домом и портящих розы не хуже твоей лошади.
Лёгкое движение руки, и ягоды придвинулись ближе к Эмме. Сам Раймон, подумав, намазал варенье прямо на сыр и с удовольствием отправил в рот под изумленным 0взглядом девушки. В опустевшей на треть мисочке из светлой глины тёмные разводы складывались в причудливый рисунок, похожий на отражение в кривом зеркале какого-то очень удивлённого змееобразного создания с длинными вытянутыми лапками.
- А со служанкой они будут появляться прямо в доме, прежде, чем выбегать на лужайку и уничтожать розы. Придётся часто менять. От вторжения извне, по крайней мере, можно завести в поместье стаю лесавок или попросить у Бойда выводок гончих.
- Не могу больше, - со скорбным вздохом призналась Эмма, отодвигая от себя вишню, - и вообще, если буду столько есть, то Солнце не сможет меня нести. И вопрос нравственности слуг решится сам собой.
- Очень сомневаюсь, что это случится с ягод, - скептически отозвался Раймон. - Очень. К слову, о поместьях, слугах и рыцарстве. Смутно помню, что мне - и тебе, соответственно, тоже - полагается и герб. До сих пор не было толком времени подумать, что там изображать. И ещё девиз, - он с удовольствием разломил ещё одну булочку. К хорошей еде, хорошим комнатам привыкалось быстро, и оно того стоило.
Эмма, решившаяся, все же, на кубок вина и кусочек булки, жалобно покосилась на него.
- У тебя даже щита нет, чтобы герб носить, - напомнила она со вздохом, - и стяга тоже. И сомневаюсь, что какой-нибудь твари из леса будет интересно его разглядывать и раздумывать над значением того или иного символа.
- Герб можно нашить. На весь оверкот, чтобы ещё издали было видно, что цена - двойная. Тройная. Можно выбрать что пожутче. Жабдара того же.
- Лучше тогда сразу список цен, - проворчала девушка, с сомнением разглядывая подозрительную черную точку в румяной корочке булки. Точка, к счастью, оказалась угольком, но Эмма все равно отложила недоеденный кусочек на край тарелки, - и герб, и девиз одновременно.
- Нельзя, - Раймон с сожалением покачал головой, словно думал об этом всерьёз. - Тогда цена-то одна на всех. Никакого удовольствия вот как с Грейстоками. Или Тоннером. Того же Солнце мы бы тогда и не получили вовсе. Так что лучше рисунок. Стая лесавок, очень по занятию... хотя они негеральдические, но...
- С Грейстоками и без того удовольствия не было. А геральдические... Единороги, - девушку заметно передернуло, - и лучше бы их эти самые лесавки сожрали. И девиз при этом "Sic faciet omnibus".
- Лесавки, загоняющие единорога... пирующие на останках единорога. Хм...
- Я это даже вышью, - оживилась Эмма, - и еще тебе нужна будет фибула с гербом на плащ. Как раз и гривна эта ужасная пригодится.
- На фоне горящего монастыря... хотя вот такое могут не одобрить, конечно. Лучше просто. И гривна эта... - Раймон поморщился. - Да, стоит она достаточно. И лучше продать, чем переплавить на что-то другое. С некоторых пор то, что относится к старой вере, как-то настораживает. Так что - избавиться и достать что-то чистое.
- Причем - для тебя, - судя по упрямому тону, Эмма заранее готовилась возражать против очередного украшения.
Взгляд Раймона скользнул по открытым её рукам, по обнажённой шее.
- Там и тебе хватит. Браслеты, колье, чтобы к тиаре... ещё несколько колец, пожалуй...
- У меня есть кольцо, - девушка, вздернув бровь, продемонстрировала палец, на котором изумруд перемигивался с огнем камина, - иное мне не нужно. И браслеты с колье не нужны тоже. Для чего ошейник и оковы?
Раймон улыбнулся и оглядел едва уполовиненный завтрак почти с такой же тоской, с какой Эмма смотрела на вишню.
- Ещё серьги забыла.
- А серьги будет носить Роза! - Мечтательно ответила Эмма, с интересом прислушиваясь к разговору мужчин чуть поодаль, оживленно обсуждавших турнир, который вот- вот должен был начаться.
- И это будет самая дорогая лошадь в округе, - заключил Раймон и, не выдержав, рассмеялся. - Странная женщина, Эмма. И это - хорошо.

[Leomhann >>>]

Со Спектром

Ристалище Хэмптон-Корта.

На трибуну проталкиваться даже не пришлось. Пропускали их безоговорочно, лишь глянув на лицо Раймона, надменное настолько, что слова, произнесенные им в хижине тогда об Эдуарде Аквитанском, вызывали сомнения. Впрочем, если возражения у кого-то и возникали, то они волной о камни разбивались при взгляде на рыцарскую цепь. Оставалось только держаться за руку и идти следом с безмятежным видом, тщательно прислушиваясь к его тишине. Имя, прозвучавшее с ристалища, заставило вздрогнуть, вцепиться в рукав Раймона, приникнуть к нему.
- Брат.
Волнения и страха, вопреки ожиданиям не было. Лишь холодное, отстраненное любопытство. Ричард не изменился - и очень изменился одновременно. Возмужал, обзавелся жесткой складкой между бровей и обманчиво спокойным взглядом. И явно проводил много времени на улице - нежную белизну кожи, которую запомнила Эмма, покрывал загар.
Ричард Фицалан как раз выбил из равновесия и оглушил второго противника, и Раймон хмыкнул.
- Хорош. Две победы - на балансе... двигается хорошо. Понимает. И тебя он заметил тоже. Смотрит-то как.
Эмма плавно, цыганским движением, повела плечами, не спеша отпускать руку и спокойно, даже равнодушно ответила:
- Леди не дозволено проявлять свои чувства в присутствии посторонних людей. Будь у него возможность, он бы уже стащил меня отсюда. Причем, за косу.
Рыцари на ристалище сменились, за спиной Ричарда бесшумно опустился полог шатра, но чувство, будто он пристально глядит, не покидало.
- Ну, этого мы бы не позволили. Коса, по заветам Бойда, нужна для другого, - Раймон говорил с ленивой иронией, но звучала в голосе и уверенность. - Пусть смотрит. Как я понимаю, тебе не слишком хочется с ним говорить.
- Совсем не хочется, - согласилась Эмма, отворачиваясь от арены и невольно, незаметно для самой себя, хватаясь за косу, для чего пришлось оторваться от спасительного рукава. Пометавшись недолго между тишиной вкупе с покоем и осознаваемой отчетливо необходимостью переплетать волосы, она, все же, уцепилась за руку. - Да и не о чем.
- И всё же, он тебя искал. Даже через констеблей... - Раймон закусил нижнюю губу, разглядывая пёстрые шатры. - Может быть, мне с ним поговорить и стоит. Пусть через власти он сделать ничего не может, но иногда просто так люди этого не понимают...
Эмма вздохнула, кончиками пальцев проводя по этой самой губе, по щеке, заправила несуществующий локон за его ухо.
- Не стоит, - спокойствие удивляло и ее саму, но, право, ничего иного она и не чувствовала, - мы скоро уедем. А Ричард, сколько я его помню, был вспыльчив. Не думаю, что магистр порадуется, если ему придется еще и тебя выручать из- за драки с лордом.
Раймон фыркнул.
- Я, всё-таки, не вполне Ворон. Уже. Но пусть будет по-твоему. Хотя нутро подсказывает, что эта история ещё не закончена. Опять же, совпадение, что ты понадобилась брату именно сейчас.
- Это всего лишь одна из многих незаконченных историй, - ласково улыбаясь, пожала плечами Эмма, - что за жизнь без риска?

Слуги Ламбетского дворца удивили Эмму настолько, что всю дорогу до таверны она молчала, задумчиво поглядывая на Раймона. Низушок Гарри, который, как пояснил Раймон, был правой рукой архиепископа, обрадовался михаилиту так искренне, светился таким чистым счастьем, пересыпая его причитаниями, что складывалось впечатление, что явился не наемник с отчет, а наследник хозяина, молодой господин. Впрочем, слуга так его и именовал. Эмма вздрогнула, поспешно отгоняя мысль, хоть Кранмер и славился своими похождениями. К радости Гарри примешивалась чуть заметно горечь утраты, а это означало, что Раймон всего лишь напоминает им кого-то очень близкого. Придя к этому выводу, Эмма успокоенно вздохнула, тверже опираясь на его руку.

Таверна "Эй, красотка!", поздний вечер.

Пальцы левой руки лениво шагали по лесенке шрамов, украшающих грудь Раймона. Правой рукой Эмма скучающе подперла щёку, отчего приобрела вид серьезный и задумчивый. Ричард, милый братец... Уголки губ сами разъехались в лукавой улыбке, вспомнив прощальный жест Дика. Братец... Все такой же подло-благородный, мечущийся между честью рода и собственной жестокостью. Злой, ненавидящий и отчаянно желающий ее заполучить. Эмма зябко поежилась, закутываясь плотнее в одеяло и удобно уложила голову на плечо Раймона. Укус на его шее оказался прямо перед глазами, вызывая стыд от несдержанности и ожесточение - подстать Ричарду - в адрес Грейстоков. Кошки отзываться будут ей еще долго, похоже.
- Ну вот ты и познакомился с моим братцем...
Лежа на плече путешествовать по шрамам оказалось еще удобнее. Стоило закрыть глаза и смотреть только пальцами, как начинал вырисовываться причудливый, фантазийный узор, достойный того, чтобы его выткали на гобелене. Единорогов, к счастью, в этом рисунке не угадывалось.
Раймон вздохнул.
- Злой он какой-то. Неродственный. Не будем его к себе приглашать. Ещё и пить не умеет.
Указательный палец запнулся о неровно шитый рубец и Эмма удержала себя от соблазна попытаться разгладить, растянуть его, как узелок на вышивке, нарушающий гармонию рисунка.
- Это откуда?
Получилось недовольно, даже обвиняюще, а потому пальцы ласкающе побежали дальше, обгоняя слова и мысли.
- Дик всегда был такой. Злой и любитель командовать. Но кажется, - улыбка стала еще шире, - он понял, что его не боятся.
- Чего бояться, не убьёт же... А это, - Раймон сам коснулся шрама и хмыкнул. - Пытался покончить с собой после встречи с риборотнем. Чего только не сделаешь в восемнадцать лет...
- Самоубийство - страшный, непростительный грех, - попеняла ему Эмма с интонациями матери-настоятельницы, - придется молиться, поститься и каяться. И кто это - риборотень?
- О-о, это жуткий монстр, - сложно было понять, говорил Раймон всерьёз или нет, но он перевалился на бок, повернувшись к Эмме лицом. - К счастью, очень и очень редкий, потому что будь таких больше, мир, как мы его знаем, перестал бы существовать. Представь существо, которое одновременно эльф, дракон и демон. Предпочитает, правда, облик юной девушки под суккуба, почти без одежды - так легче охотиться, хотя это и странно. Согласно бестиариям, его куда больше привлекают женщины, для чего, скорее, годится облик почти обнажённого мужчины... но неважно. Невидимость, повышенная регенерация, бессмертие - и это не считая длинных блестящих волос, которыми оно может опутывать жертву. Но самое главное - оно не отвязывается. Почти никогда. Ему-то не нужно ни есть, ни спать... и всё время оно говорит о странном, сводя с ума. Возможно, это кто-то из дальних родичей скоге, но те насылают безумие кошмарами, питаются страданием, а здесь нечто иное, чему сложно найти определение.
- Ты такой умный,- с придыханием, восторженно-влюбленно произнесла Эмма, расширив глаза и больно щипая его за бок, - так много знаешь! И как же ты смог спастись от этого страшного чудовища?
Раймон приосанился и выпятил грудь.
- Легко. Ну, когда додумался. Оказалось, можно просто залить его расплавленным свинцом изнутри, сковать цепями - с серебром, - положить в гроб, засыпать облатками и лично проследить, чтобы его скинули в море, где поглубже. Конечно, - он задумался, - со временем оно всё равно выберется, но я очень надеюсь, что это будет не при моей жизни.
- Рикардо Тулузский, - одобрительно вздохнула Эмма, поудобнее устраиваясь под боком, - дым, платки и зеркала.
И все же, такой Раймон больше походил на привычного насмешника. И - это радовало. Билберри и Грейстоки, особенно - Грейстоки, казалось, погасили в нем огонек, оставили тлеть лишь угли. Но сейчас - и Эмма ощущала это отчетливо, будто бы для этого не нужен был и дар, на пепелище подул ветер - и они снова вспыхнули, пусть слабо и неуверенно. Но с малого огня - начинается пожар.

Сообщение отредактировал Леоката - 19-04-2018, 15:07

[Spectre28 >>>]

с Леокатой

7 января 1535 г. Тракт.

Эмма ехала молча от самого Лондона. Да и там, пояснив парой слов, что произошло, больше не говорила. Молча и споро собрала сумки, помогая себе коленом, уминая особо упорно отказывающиеся укладываться вещи. Сердито нахмурив брови, долго застегивала неисчислимое множество мелких пуговичек на перчатках, не позволяя себе помочь. И молчала. Точно только что из монастыря вышла. Морщилась, как от боли, осторожно поводя плечами. Зябко ежилась, когда ветер сметал колючий снег с деревьев у тракта. Но, наконец, не выдержала, когда они отъехали уже достаточно далеко, за королевский лес и даже миновали пару деревушек.
- Можно к тебе? - Жалобно попросилась она, подводя Солнце ближе, - меня будто на части разрывает.
Лес, перешептывающийся тихими, шуршащими голосами, на мгновение замолк, прислушиваясь к ее голосу - и оживленно загомонил, будто обсуждая услышанное. Глухо каркнул ворон, веселым треском ему вторили сойки и сороки, глухо застучал дятел в свой лесной барабан.
Ситуация не нравилась Раймону ещё со вчера. А ещё у него чесались руки. Невзирая на слова Эммы о том, что её брат не виноват и точно так же ошарашен. Невзирая на то, что он и сам видел выражение лица Ричарда Фицалана в тот момент, помнил его слова, тон. И всё же, всё же этот человек пришёл с некой целью. Слишком ловко он играл словами, пусть и не ясно было - зачем. Пусть и не ждал такого исхода - но ведь рассчитывал на какой-то иной? Совпадения. От одного слова хотелось морщиться, и он улыбнулся Эмме:
- Конечно. Семейные встречи всегда волнительны.
Снять девушку с седла и усадить перед собой было несложной задачей. И снова напоминало о времени в монастыре. Разве что теперь не приходилось беспокоиться о наказаниях. Но и беглая послушница, кажется, все же исчезла без следа. Не сидела та Эмма в седле, как влитая, не прижималась к груди так плотно, будто желая врасти. И уж точно - никогда не позволила себе бы этот поцелуй, пахнущий зелеными яблоками и мятой. И тело под плотной тканью, которой словно не было, ощущалось иначе тоже.
- Так хорошо, - пальцы девушки начали привычный уже путь по вышивке оверкота, - совсем хорошо.
На ясене слева мелькнул арбалетный болт с куском красной тряпки - так братья помечали места с недочищенными логовами тварей. Но лес шумел как обычно, не умолкая, сороки стрекотали спокойно и ровно, ворчливо переругивались воробьи.
Раймон, мысленно перебирая тварей, которые могли становиться невидимыми или умели маскироваться настолько хорошо, что не потревожили бы лес, провёл пальцами по рёбрам корсета, будто по коже.
- Разрывает - как тогда, с кошками? Иначе?
- Как будто руку пытаются оторвать. Назад тянет. Тянуло, - Эмма прижалась еще плотнее, вздохнула, - уже прошло.
Через дорогу неторопливо, перебирая лапами, будто исполняя сложные танцевальные па, просеменила мшанка, напугав Солнце. Жеребец всхрапнул и ткнул Раймона под локоть теплым носом, точно намекая, что он бы тоже непрочь, вслед за своей всадницей...
- Вот так, просто? Это хорошо. Интересно, каково сейчас твоему брату, - изгнать из голоса толику мстительности Раймон даже не пытался. Сознательно, или нет, а этот чёртов рыцарь был виноват. Снова. И то, что его самого разговоры скорее развлекли - язвить сэр Ричард умел и явно любил - не имело к вопросу никакого отношения.
"Видел он сестру разок, да уж".
- Надеюсь, похуже, чем просто ощущение, что отрывают руку.
- Похуже, но, - Эмма подняла на него глаза и ласково погладила по шее, - он ведь тебе понравился. Особенно, после этого жеста.
С этим согласиться было легко. И, в принципе, согласие ничего не меняло тоже. Он улыбнулся девушке.
- Конечно. Особенно после этого жеста. Но это не повод позволять... - Раймон махнул рукой в воздухе, подбирая слова, - чтобы дым проникал слишком глубоко под стекло. Нарушает правила игры, так? Поэтому плакать по нему я не стал бы тоже.
Вороны в отдалении подняли грай, перекидывая голоса, точно письмо, точно послание. Дорога впереди подернулась зыбким, жемчужным туманом. А может быть, то был и не туман вовсе. Эмма вздохнула и вздох по ноте, по шороху, по каплям медленно скатился жемчужинами, запутался в гриве лошади...

[Leomhann >>>]

Со Спектром

- К бою Орден готов! - Клич несется, его перекидывают друг другу знакомые - и незнакомые - голоса. Вихрь, Ясень, Свиристель... Ворон?! Раймон лежит на мягких подушках, прохладный ветерок английского лета ласково касается щек. Ветерок - а может быть, рука, прикосновения которой, кажется, знакомы всю жизнь. И одновременно бёдра чувствуют бока Розы, далеко, словно в другой жизни.
- Магистр! - Голос юноши, еще чуть ломкий, но уже уверенный, определившийся с оттенками, и - знакомый тоже, зовет почтительно, добавляет с любовью, но тише, - отец! Ты слышишь меня?
И ещё дальше другой голос, знакомый, но едва слышный, будто...
- И не надоело? Посланий не хватило? Мало, недостаточно понятно?
Парень, сидящий рядом с ложем, неуловимо похож на него самого: узкое лицо, черные волосы, даже щетина намечается уже также. Но - серые аквамарины глаз Эммы. И ее губы, посадка горделиво откинутой головы, ее руки - с длинными, чуткими пальцами. Юноша улыбается ему, белозубо и открыто, потирает подбородок. Новеньким серебром на руке у него блестит орденское кольцо.
- Ты очнулся! Ты так долго был в беспамятстве... А сейчас, - парень косится туда, за тонкое полотно шатра, где раздаются крики, - атака на Лондон, а наша... твоя сотня без командира, никакие послания не помогут. И... мама не простила бы, если тебя не...
"Не как в прошлый раз. Восприятие частично остается. Или...".
Ситуация больше походила на один из его собственных мороков. И в этом случае, если ощущение, что он едет на Розе - просто ещё один слой наваждения, то неверное движение легко отправит на землю. Без возможности сгруппироваться, вместе с Эммой. Отведя руку в сторону, он кривится. Нереальное ощущение, словно одновременно он цепляется локтём за подушку, гладит простынь раскрытой ладонью - и сжимает пропущенные между пальцами поводья. Роза продолжает идти по тропе, "снаружи" его не слышат - или это тоже всего лишь кажется. Желания вставать это не добавляет.
- Морриган берите командиром сотни.
- Ты не помнишь, отец? - Юноша удивляется так искренне, точно ему говорят очевидное. - Ты ведь убил ее. Давно.
- Ага. Конечно, - Раймон прислушивается к крикам и криво усмехается. - Хрен там эта тварь сдохнет. Хотя эту историю я бы с удовольствием послушал, но оставим сказки. Впрочем... кому там Лондон понадобился?
- Темный властелин, - юноша, кажется, начал терять терпение. Он раздраженно хмурит брови, снова напоминая Эмму и поясняет медленно, как ребенку. - Раньше он монахом был, кажется. Но сумел призвать орды нежити, стать королем. Сегодня - решающая битва. И мы, наконец, отомстим ему за маму.
- Ага, - паренёк, похожий и на него, и на Эмму, мил. И, возможно, здесь - даже настоящий. К сожалению, он Раймону не нужен. - Что со мной случилось, раз без сознания валялся? Проклятье, ничего не помню. Даже того, что этот чёртов монах сделал с, хм, мамой.
- С мамой? - Новая порция удивления. - Ты даже, как она умерла, не помнишь? Как вернувшись с тракта, нашел нас с братом оголодавшими и одинокими, не отходящими от нее? Не помнишь, как отгоняя нас, рубил промерзшую землю? Как нес ее на руках, завернув в свой плащ? Как лежал всю ночь на могильном холме, а утром увез нас в Орден? Я на всю жизнь запомнил, как магистр Циркон сказал тогда, что мы с братом - это и она тоже. И ты должен жить поэтому. Беренгар был слишком маленьким, но я-то помню. И я помню, как прятался за мороками, как ты меня учил, как зажимал рот брату. Как мама молчала, когда он ее...
Парень хищно, с отчаянной злостью чеканит слова, точно пытаясь сдержать недостойные мужчины слезы. Его лицо теряет мягкость, он похож на волка, пригнувшего голову, тоскливо тянущего запахи сырой земли влажным носом.
"Трогательно".
Но история не трогает. Это не его мир, не его Эмма, не его дети, не его жизнь. Примерить на себя холм? Детей? Такие слова Циркона? Впрочем, Бойд так сказать мог. Только вот Фламберг бы не стал слушать. Щека ощущает лёгкий удар, и Раймон скупо улыбается. Вопрос, чего от него хочет эта чёртова богиня? Повести сотню, порубить нежить или быть порубленным самому? Как отзовётся смерть здесь в мире-как-он-есть? Но, по крайней мере Эмма здесь - была - правильной. Молчала, когда...
- Не помню. Неважно, - Раймон приподнимается, проверяет, как слушается тело. Оглядывает доспехи, оружие, которые ждут у кровати и улыбается снова. Какого дьявола... - А где венец? Который когда-то принадлежал королю Альфреду?
- У Жака, - юноша устало опускается на колени у кровати, - Он только Жака признал ведь. Отец, поднимись, если можешь. Больше ведь некому. Бойд... Он погиб пять лет назад в битве за Гринфорд. Ты сжег его тело и поднял его меч. Ты брал Бермондси, не помнишь? С маминой лентой на рукояти.
- Вот Бермондси - брал, - почти не кривит душой Раймон. Аббатство, если подумать, к городку относилось. Практически ограбил. Он поводит пальцами и чувствует, как колется изнутри магия. Поднимает колет. - Только... а что случилось с тамошним констеблем? Джеймсом Клайвеллом?
- Он умер. Давно. До событий еще. Брат Лабрис - его сын. Позвать?
Голос Эммы невнятным шепотом звучит в ушах, зовет, но не увлекает, не выдергивает. Зато снаружи раздаются шаги и входит Снежинка. Бритый налысо, без своего роскошного, длинного и платинового хвоста. Но - все такой же франтоватый.
- Брат Волк, как он? О!
Скрамасакс замирает в проходе, удивленно смотрит на Раймона.
- Думал, не очнешься уже. Неделю пролежал, после такого-то.
Голос Снежинки, самый вид его мешали сосредоточиться, услышать. В тот раз Эмма говорила так чётко, так слышно... что иначе сейчас? "Сын" сбивает тоже, вниманием, взглядом этих глаз, напряжением в позе. Раймон поднимает руки и на миг замирает, заметив, как они изменились. Этот человек не стар, но - старше. Правильно. Взрослый сын... не стоит искать зеркала. Он резко машет головой:
- Оставьте меня пока что. Пять минут - и я выйду. Дайте прийти в себя. И передайте остальным.
Дождавшись, пока они покинут шатёр, Раймон вытаскивает из ножен меч и придирчиво оглядывает лезвие. Идеально заточенное, без единого пятнышка. И Фламберг чувствует, как на него накатывает злость. Битва? Чёрт с ней, она принадлежит другому человеку, а он, хвала богам, ещё способен поднять забрало. Если Морриган хочет увидеть его в деле - перебьётся. Выбранный мир? Трагические судьбы? К дьяволу. Красивых и таких знакомых глаз мало, чтобы идти за них в бой. Он предпочтёт увидеть их на другом лице. И увидит, несмотря на все попытки этой твари - нет, не разомкнуть их, а поставить стену, через которую не проходит ни голос, ни жест. Чёртова Морриган! Вот кого надо было подсовывать вместо монаха, если хотелось спровоцировать. Вот кого он бы убил с огромным удовольствием, и так, что позавидовала бы скоге. Что вздохнул бы с сожалением святой отец Августин. В этом мире он её уже убил раз - что же, Раймон надеется, что хотя бы в этом видение не лжёт. Что шанс - есть. И Фламберг всаживает меч в пол и отворачивается.
К губам прижимаются губы Эммы, мягкие и нежные, пахнущие утренним яблоком с корицей и веточкой мяты, что она жует по пути, чтобы не засыпать в седле.
- Мама?! - Изумленно охает Волк, зачем-то вернувшийся в шатер, но лица его Раймон уже не видит.

[Spectre28 >>>]

с Леокатой

Вороний, разочарованный и злобный, грай умолкал в лесу. Просеменила обратно мшанка, выражением морды отчего-то напомнив Бойда, а Эмма облегченно вздохнула, обнимая за шею.
- Убей ее, - вопреки словам, голос девушки дрожал,- надоела, право. Я ведь не знаю, как это работает. Понимаю только, что ты зовешь - и откликаюсь, точно свечу в окне зажигаю. А идешь ты сам.
- Сам, сам, - откликнулся ворон, крупный, иссиня-черный, с серебряными кольцами-браслетами на лапах, с ветки ясеня, - сам, сам.
- А я, получается, иду на свет, - продолжая говорить, Раймон снял с седла новый арбалет и спокойно, не торопясь взвёл. Воздух вокруг подрагивал от морока, и он точно знал, что видит ворон: двух человек, занятых только разговором. - И убил бы с удовольствием, да найти бы способ. В том... там, где я был, говорили, будто я её прикончил. Жаль, не подумал спросить, как именно.
Выстрел оказался точным. Болт смахнул птицу с ветки, оборвав карканье на полузвуке.
- Жаль, - согласилась Эмма, аплодируя выстрелу, - еще долго терпеть ее назойливость, значит.
Ворон трепыхался в снегу, коротко вскаркивая в агонии. Из заснеженных кустов высунулась морда очередной мшанки, но ни люди, ни птица ее не заинтересовали.
- Древние богини, - слова прозвучали как ругательство. Раймон спрыгнул с лошади и, после некоторого колебания, снял с поджатых лап птицы серебряные кольца и подкинул на руке. Украшения отзывались в пальцах покалыванием, и он хмыкнул. - Зачаровано. Интересно, как. Явно не на то, чтобы отбивать стрелы.
На мшанку Раймон бросил только короткий взгляд. Одна или две были ему неопасны, да и в период размножения эту нежить волновало иное. И, опять же, за них никто не платил. Даже не предлагал.
- Придётся терпеть, - согласился он с запозданием, и вздохнул. - Кто знает. Венец, вроде бы, её дар. И артефакт, вроде бы, сильный. Глядишь, если найдём, пригодится. Прежде, чем отдавать.
- В этот раз она хотя бы ворона здесь не досчитается, - в голосе Эммы звучало злорадство, но посматривала она на мшанок с заметным беспокойством, - а вот эти... зверушки, они всегда такие любопытные? Их так лошади интересуют, точно никогда ничего интереснее не видели.
- Не должны бы, - Раймон ещё раз критически оглядел тварюшек и нахмурился. Те действительно не проявляли желания поохотиться, но... он вспрыгнул в седло. - Пожалуй, не стоит искушать их лишний раз.

Мшанки сопровождали их почетным караулом при королевской чете, мелькая рыжими спинами в придорожных кустах, часто показывая мордочки и перевякиваясь звонкими, тявкающими голосами. Сзади им отвечали также - звонко и задорно, заставляя нервно всхрапывать Солнце, а Эмму, пересевшую на своего коня, с ворчанием успокаивать его. Продолжалось так довольно долго, пока дорога, вильнув, не уперлась в развилку. Столб с деревянным щитом пояснял четкими надписями, вырезанными на нем, что Глостер - налево, а направо будет местечко Чедворт с одноименным поместьем. До деревеньки выходило ближе - не больше получаса езды. И Раймон не помнил, было ли, где переночевать дальше по дороге к Глостеру. Устраивать лагерь в лесу, где свободно бегают непуганые мшанки, не хотелось тоже. И возникали вопросы, как же тут живёт эта чёртова деревня. Городок. Или что там ещё. Ответы, которые возникали тоже, не нравились. И всё же он со вздохом мотнул головой направо.
- Не могу сказать, что мне не нравится компания, они почти умильные, но всё же ночевать лучше в кровати.

[Leomhann >>>]

Со Спектром

Чедворт деревней в прямом смысле не был. Скорее, небольшим ленным поселением при поместье: несколько домиков, одна лавка, сейчас закрытая. Нищая, даже с улицы выглядевшая неуютной и холодной, таверна, скорее кабак. И, в отдалении - господский дом, усадьба. Нелепый, будто строился и перестраивался он несколькими поколениями Чедвортов. Деревянную, полусгнившую галерею подпирали деревянные колонны, а на мраморном крыльце зябко жались гуси и дремал лопоухий, лохматый пес. Сам особняк, наполовину каменный, наполовину деревянный, с тремя флигелями походил на престарелого помещика, закутавшегося в белый халат из снега. На улице, впрочем, было оживленно, деревенские суетились во дворах, разгребали снег, рубили дрова. Визжали мальчишки, кидаясь снегом.
- Стен нет, - Раймон, опираясь на луку, критически оглядел поселение и при виде трактира поморщился. Поместье выглядело привлекательнее, и они вполне могли сойти за пару аристократов, но... там, скорее всего, пришлось бы подчиниться правилам этикета. Наверное. Если бы не получилось иначе. Впрочем, был ли настоящий выбор? - И какие-то они тут весёлые больно для местечка, где нет стен, зато вокруг бегает нежить.
- Они не веселые. Они боятся, но уныние - грех.
Эмма смотрела в сторону поместья и, судя по лицу, особняк ей нравился ничуть не больше трактира.
- Уважаю, - признал Раймон. - Сильна в них вера, ничего не скажешь. Ладно. Кабак. Где ещё узнавать местные новости? Кого съели, кто съел, кто пропал, где трупы закапывают. Захватывающая перспектива. А в комнатах наверняка блохи... если тут вообще есть комнаты.
Девушка вздохнула и с тоской покосилась на таверну, из которой как раз выходили двое мрачных крестьян в поношенных джеркинах.

Внутри кабак выглядел также плохо, как и снаружи. Даже хуже, потому что на улице не были видны ни закопченные, грязные стены, ни покрытые толстым слоем грязи лавки и столы. Здесь, кажется, не было даже посуды, потому что двое низушков в углу хлебали нечто вроде похлебки прямо из углублений в столешнице. Грязными, обгрызанными ложками. Утираясь рукавом. Почесываясь. И все это было окутано непередаваемым запахом то ли псарни, то ли свинарника. Трактирщик, восседавший на колоде для рубки мяса, тоже был грязным и во внешности имел определенное сходство с тощим боровком. Эмма, озирающая эту картину с непередаваемым выражением отвращения и брезгливости, тихо вздохнула.
- Согласен. Паршиво. Будем считать, новости слишком непривлекательны и моются три раза. В жизни. И в особняке наверняка не лучше. Дорогая, как ты смотришь на ночь в седле?
- Четыре, - вздохнула девушка, отступая к двери, которая мало того что была грязной, так еще и обитой какими-то засаленными тряпками, - про крещение забыл. Хотя, возможно, они перед свадьбой отказываются от этой процедуры. Я согласна даже на ночь в лесу, только не здесь.
- Значит, проведём ночь в лесу, - легко согласился Раймон и кончиками пальцев в перчатке потянул за полусгнившую петлю, открывая перед ней дверь. - Мне вот вовсе не кажется, что этим людям нужна помощь. По уставу. Они выглядят вполне довольными жизнью, верно?
- Выглядят. - Судя по тону Эммы, где-то в глубине души чедвортовцы удовлетворены своим бытием были гораздо меньше, нежели демонстрировали, но на улицу девушка вылетела так, будто ей предлагали объятия прокаженного.
- Вот и замечательно, что выглядят. Хотя узнать, что тут творится, всё равно было бы хорошо, - проворчал Раймон, оглядывая улицу. - Чтобы за задницу в лесу кусала хотя бы заранее известная падла. Падлы неожиданные кусают больнее. Не верю я в такое вот, да чтобы без причин... - он тяжело вздохнул и подошёл к покосившемуся забору, за которым рубил дрова щуплый, но как-то чуть более опрятный, чем прочие, мужчина. - Добрый день, уважаемый! На пару слов?
- Можно на пару, можно и не на пару, - проворчал мужичок, с размаху разваливая колуном чурку, - дрова-от сами не порубятся...
Но, все же подошел к плетню и вопросительно уставился на Раймона, лениво почесывая поясницу.
- Дело такое, - начал Раймон, сознательно игнорируя замечание о дровах, - пока через лес ехали, странные тварюшки следом неслись. Мелкие, шустрые. Словно то ли загоняли, то ли сопровождали куда. Интересно мне стало, что за обычаи тут такие, и что ещё в лесу водиться может? А то, знаешь, дальше ехать-то надо, а на дворе - к ночи дело.
- Рабы греха должны стать святыми, милорд. Сие - во искупление и нам, и, сталбыть, вам.
Подтверждая свои слова, крестьянин размашисто перекрестился и с интересом и неодобрением уставился на Эмму.
- Как хорошо сказано, - восхитился Раймон. - Как раз недавно говорили об этом со святым отцом Августином, который был настоящим приверженцем старых, правильных понятий. А как именно здесь принято грехи-то искупать?
- А вот кого в лес утащили, тот и того... искупил, - тяжело вздохнул мужчина, - а ежели амбар потравили - так половина греха ушла, значит.
- А что утаскивает? Или кто?
Одно хорошо. Если в округе завелось что-то серьёзное, то, скорее всего, оно не стало бы далеко уходить от прикормленного места. И, хотя ситуация заставляла задуматься о забрале - прочном, на шарнирах, опущенном на глаза, - захлопываться оно не спешило. Возможно, в этом виноват был вид деревни. Возможно - чёртова Морриган и чёртов другой мир, после которого хотелось чего угодно, но не контраста. Но, вероятно, решало всё неодобрение. Явное и взаимное.
- Дьявол, известно, - удивился мужичок, вздыхая и почесываясь, - виконты наши даже деньгу платить хотели тому, кто его того, а священник-то не того говорит, терпеть, молиться и плакать надо. Вот оно и... молимся, как без этого?
- Понял. Конечно, как же оно, без молитвы. А выглядит этот дьявол как? Ибо обличья в мире он может принимать зело различные.
- А вот снизу будто собака, а сверху - человек. Снизу справа, как кобелю хорошему положенная, - крестьянин заметно воодушевился, принялся перетаптываться на месте и что-то вычесывать под джеркином на груди, - ну лапы, хвост и все прочее. А сверху - мужик навроде. Глазищи желтые. Как есть велиал мерзкий, сын вельзевулов. Так священник сказал. И утаскивает, сталбыть, прямо в преисподнюю. Через лес.
- Ага. Что же, спасибо, добрый человек. Да хранит тебя Господь.
Уже уходя, он обернулся ещё раз.
- А в какую сторону, значит, преисподняя та? Через лес?
- А к Глостеру, - пробурчал мужик, возвращаясь к дровам, - как дьявола увидите, так оно и она.
Раймон переглянулся с Эммой.
- Знаешь, - голос его звучал задумчиво. - Иногда у меня возникает чувство, что нам уж слишком везёт. Не считая Морриган. Ну, правда же, столько всего интересного - и как раз по дороге.

[F_Ae >>>]

Ричард Фицалан

7 января 1535 г. Лондон.

И все же - было приятно просыпаться не в холодной усадьбе, на ремонт которой летом ушли почти все сбережения и потому топить приходилось скудно, а в теплой постели, в теплой комнате, пахнущей сухостью и яблоневыми полешками, жарко горящими в камине. И ощущать под рукой не глупую, зайцем дрожащую Клариссу, одни воспоминания о которой порождали ярость, а веселую и разбитную служанку, нагло напросившуюся на ночь. И все же, необходимо было снова поговорить с сестрой. По-хорошему, как бы это странно не звучало. Но - и Фламберг, и Эмма вызвали неохотное, неуверенное уважение. Ощущение того, что Эмма, в отличии от безвольных и бесцветных братцев - семья. А семья всегда была важна для Ричарда. По крайне мере, с тех пор, как он стал ее главой. И, по крайней мере, его никто не мог упрекнуть в том, что он просаживает состояние - или то, что от него осталось - в кости или за карточным столом. К тому же, все же стоило сказать своему зятю и своей сестре о том, что натворила повитуха, будь она проклята стократно! Примириться, если это будет возможно. Договориться о покупке продуктов домой и одежды детям. Заказать новые охотничьи сапоги, с тяжелым носом. Предыдущие-то стерлись совсем, в чем немалая вина и Клариссы. Выбивать дурь тяжелым сапогом всегда лучше, чем легким. Ричард досадливо вздохнул, отбрасывая в сторону шитый серебром гульфик и останавливаясь на простых штанах для верховой езды. Учишь жену, учишь... А как чудила, так и чудит. То весь хворост для растопки отдаст крестьянке, которой детей кормить нечем, как будто у самих столы ломятся! То нищему - последний кусок хлеба отнимет у детей. Пожалуй, мальчишек пора отдать на воспитание в знатную семью, иначе жена сделает из них мучеников. Когда вернется в поместье - непременно этим займется. И наряд ведь новый надо бы Клариссе купить. Пожалуй, власяница доминиканцев, плетеная из крапивы с колючками терновника подойдет. Особенно, если корсет поверх затянуть потуже... Хочет молиться и каяться? Так кто он такой, чтобы мешать эт
ому праведному делу? Напротив, как хороший и любящий муж должен поспособствовать приближению Царствия Небесного... Ах, Кларисса, ангел чистый и непорочный... Столько лет замужем, а в постели все молится, потом кается и постится. Как двоих детей удалось родить - не понятно. Дик с тоской вспомнил мягкую, нежную, но пылкую дочь мельника, ее бархатистую кожу и милую родинку на шее. Вспомнил тепло и уют охотничьей хижины, куда увлекал девушку. И на кой черт милорд отец настоял на браке с Клариссой Ламли, которая еще и кузиной доводилась? В первую брачную ночь она сначала долго молилась, стоя на коленях и глядя на распятие над камином. Так долго, что у Ричарда пропало терпение. Пожалуй, не стоило тогда прерывать молитву тычком по почкам... Или стоило? В любом случае, жена до сих пор не вняла и приняла разумной бережливости мужа, не осознала того, что молитвами сыт не будешь, а небеса не слишком-то отзывчивы к просьбам.
К "Красотке" он дошел уже после заутрени, когда улицы начали полниться гомоном. Стук копыт, голоса и крики сливались в один, веселый и оживленно-оживляющий шум, слышимый даже в таверне. Сев за тот же стол, Ричард попросил завтрак - и пригласить сестру. Формулировка приглашения, правда, осталась прежней, поменялись лишь намерения. И еще - хотелось надеяться, что сейчас его ждать не заставят.
Так и вышло. Долго скучать не пришлось - он не успел даже снова взяться за Библию в поисках стихов о послушании. Эмма, в зелёном, шитом золотой нитью платье спускалась по лестнице, опираясь на руку михаилита; в волосах её посверкивали свежей листвой и морем драгоценные камни. Фламберг этим утром выбрал тёмно-синий оверкот, а из-за пояса торчала рукоять роскошного кинжала. Кивнули они одновременно, словно отражения, после чего твареборец с улыбкой усадил спутницу за столик у камина, в нескольких шагах от Ричарда. И махнул рукой, подзывая служанку.
Дикон, как его называла матушка (жива ли она еще?), вздохнул тяжело, но без злобы, вставая. И неторопливо прошествовал за стол к сестре, позволяя рассмотреть себя. Поссет и булка с маслом вполне могла найти его и там, а вот игнорировать себя он позволить не мог. Тем паче, что пришел с миром.
- Доброго утра, - любезно поздоровался он, усаживаясь на скамью.
- Как благословение святого меняет людей, - Эмма меланхолично кивнула ему, приникая к плечу михаилита. - А ведь стоило только снизойти благодати!
- Воистину тогда это доброе утро, - задумчиво кивнул Фламберг, ревниво оглядывая унесённый к другому столу поднос. - Милорд, вы уже чувствуете себя обновлённым? Очистившимся?
- Вполне, - развел руками Ричард, усмехаясь, - можно сказать, заново родился. Собственно, с этим и пришел.
Он снова вздохнул, впервые в жизни не зная, с чего начать разговор. Но все же - начал. С рождения Эммы. Вкладывая всю искренность, всю страсть, все красноречие, зная, что Эмма поймет правдивость его слов, Ричард рассказывал о том, что узнал из дневников отца. О рождении Эммы и деянии повитухи Конноли. О том, что рассказала ему леди Леони. О собственных мыслях об этом. И - о том, что осознает свою неправоту. Что Эмма, все же, сестра. И что он готов, черт побери, признать этот мезальянс.

[Spectre28 >>>]

с Филиппой и Леокатой

- В конце концов, сэр Фламберг, - закончил он чуть расстроенно, - нельзя осуждать меня за желание жить хорошо. Да и признаться, я до сих пор не верю, что Эмма не окажется в бор... брошенной.
Михаилит задумчиво помолчал, потом тоже вздохнул, не менее, а то и более тяжело.
- Велик святой, пробуждающий такие чувства. Но милорд, помилуйте! И не думал осуждать. Дорогая, разве мы когда-то кого-то осуждали за желание жить хорошо?
- Не припомню, - сестрица недоуменно вздернула бровь, провожая взглядом служанку, принесшую завтрак.
- Вот! - Фламберг поднял указательный палец, другой рукой разливая вино. - Не осуждали, и не будем. В конце концов, мы и сами считаем, что лучше жить хорошо, чем жить плохо. По, скажем прямо, жизненному опыту. И этот же опыт говорит, что, хотя мы неимоверно признательны за признание того, что в признании не нуждается, а родственные чувства и опасения практически вызывают слёзы умиления... к слову, в гости мы всё равно вряд ли приедем, но неважно. Так вот, несмотря на всё это неизбежно хочется мне спросить: и что же, милорд?
- А ничего, - беспечно пожал плечами Дик, - я сказал, вы услышали. Эми еще и поняла. Да, Эми, отчего вы так мало едите? Кажется, кусок хлеба у вас был всегда, откуда такая аскеза?.. О чем бишь я? Ах да! Научись видеть, где всё темно, и слышать, где всё тихо. Во тьме увидишь свет, в тишине услышишь гармонию, не так ли, сестрица? Пока я искал вас, потерял себя и пытаюсь обрести свет и тишину. А вы, Фламберг, уже нашли себя?
- Вы всегда были экономны, милый братец, - любезно согласилась Эмма, вздрагивая и плотнее прижимаясь к своему михаилиту, - и очень практичны.
- Наверное, неплохое качество для землевладельца, - добавил Фламберг, обнимая её за плечи, и коснулся губами волос. - Теперь и вовсе хорошо. Больше никаких лишних трат, даже на хлеб. В доме - мир и покой, от которых отдыхает душа, а в мыслях царит покой озёр, отражающих горы... И - благодарю за заботу. Легко найтись, когда рядом - такая женщина. Впрочем, вы, наверное, понимаете и сами. Ведь и вас ждёт дома жена.
- Кларисса - свет обманчивый, неверный, - уныло сознался Ричард, пригубив из своего кубка, - в ней нет ни глубины озер, ни высоты гор. Люди ищут пути на небо по той простой причине, что они сбились с дороги на земле, верите ли, Фламберг? Любовь должна быть скорее светом, чем пламенем, а если ее нет? И лишь сумрак вокруг. Впрочем, кому как не вам, билберийскому палачу, известно, что чем ярче горят костры за спиной, тем светлее путь впереди?
Улыбка Фламберга приняла сочувственный оттенок, и он снова обратился к Эмме, задумчиво болтая вино в бокале.
- Ты и не говорила, что брат - такой философ. Свет, тишина. Костры. Право же, если они так нужны, впору самому уходить в монастырь. Ибо Deus Caritas Est, но и Deus Lux Est. А если почему-либо этот свет не подойдёт, вдруг там случайно проедет... знатная дама?.. Заглянет под капюшон серой рясы. Зажжёт свет - хотя бы и в виде костров. Может ведь такое случиться, дорогая?
- Обязательно случится, - Эмма, вцепившаяся в рукав Фламберга так, что побелели пальцы, кивнула рассеянно и как-то удивленно, даже изумленно.

[F_Ae >>>]

Cо Спектром и Лео

Волна тьмы, поднявшаяся было от сердца Ричарда после слов Фламберга вдруг подернулась серебром, обволоклась ртутью. Больно и горячо, до отчаяния, до безнадежности, до обреченности - больно и до ожога, до рубца на сердце - горячо. Ослепительно ярко, будто глаза выжигало изнутри угольями, темными светом, который не был сиянием благодати, светом истины или любви, о которых он сам толковал. Наверное, так сиял Люцифер, низринутым летя с Небес. Возможно, подобный свет видели те, кто покидал этот мир. Он вел - не приводя никуда. Увлекал за собой - и оставлял на месте. И Ричард с удивлением понял, что горит, ярко и ровно, его сестра, Эмма. И что свет этот не проходит сквозь него, он будто поглощается тьмой и возвращается миру обратно - серебром. И что боль эта - сладостна. В этом блаженном бреду все воспринималось иначе. Люди вокруг выглядели отражениями самих себя, они сияли и переливались разноцветьем оболочек, ранее не видимых, окутывающих их с головы до ног. Ричард протянул руку к Эмме, поддаваясь зову темного пламени сестры.
- А вот этого не надо, - прозвучал холодный, резкий голос Фламберга, и михаилит жёстко, ладонью отвёл его руку в сторону, не схватив за запястье, но словно намекая, что - мог бы. - Шурин.
- Не надо, - то ли согласилась, то ли попросила Эмма, ошарашенно встряхивая головой и с заметным испугом повисая на его плече.
- Простите. - Ричард с удивлением глянул на свою руку. Отражения пропали так же неожиданно, как и появились, а в сердце, там где были тьма и серебро поселилась пустота. Щемящая. Ощутимо покалывающая острыми иглами. - Правда, простите. Эми, вам нехорошо?
Конечно же, ей было нехорошо и вопрос был глупым. Разве ему самому было сейчас хорошо? К тому же, возникшее подозрение, что над ним тоже пошутила повитуха - горчило.
- Мы вернёмся в комнату.
Голос Фламберга прокатился мёртвой ночью, в которой бесшумно пылали костры, а звёзды осыпались пылью. Михаилит встал, поддерживая Эмму, и повернулся, чтобы уйти, но помедлил. Оглянулся, коротко, молча, на долгую секунду. И повёл девушку наверх по лестнице.
Ричард уронил голову на руки, пытаясь справиться с усиливающейся болью. Чем дальше уходила Эмма, тем сильнее сжималось сердце, казалось оно и вовсе останавливается, чтобы снова забиться бешено, быстро, выпрыгивая из груди. И ведь с этим, похоже, нужно было научиться жить.

Дорогу до дома леди Леони он запомнил плохо. Шел, как пьяный, как в бреду, шатаясь и держась за стены. Боль утихала, уходила куда-то вглубь, растворялась в шуме лондонских улиц. Но все же - было больно, точно оторвали часть его самого, вырвали, оставив зияющую рану. Он огляделся вокруг - улица была полна народу, но никого, кроме самого себя, не увидел. Одиночество начиналось в двух шагах от людей, в шаге от сестры, к которой влекло неумолимо. Разочарование, ненависть, злоба... Издревле люди верили, что ад находится в преисподней. Но сейчас один из кругов его - одиночество - неожиданно возник над домами и улицами, во мгновение ока превратившись в юдоль мук и страданий. И лишь в уюте особняка, когда он грустил у догорающего камина, глядя в огонь, на тлеющие угли, чей отсвет хоть и не был похож на пламя Эммы, но - согревал, Ричард понял, что всю жизнь он был один, но осознал это только сейчас, поймав собственное отражение.

[Spectre28 >>>]

Хельга и Лео

Джеймс Клайвелл

Лондон, Доки
7 января 1535 г.

Закалывать плащ брошью он не стал. Пусть даже глупо было предполагать, что его не знают, но, все же, демонстрировать то, что ты констебль - в Доках... Глупо не менее. Да и одежду надел попроще и постарее. И отказался от меча, оставив его в управе. Квилона должно было хватить. Ну, а в ситуациях, где не поможет длинный кинжал, бесполезен будет и меч.
Дорога была мерзка именно настолько, насколько её запомнил Джеймс. Доски, заменяющие здесь мостовые, мерзко хлюпали под ногами - обитатели этого местечка не утруждали себя выгребными ямами и выплескивали все прямо из окон. Или под ноги. Крысы, иные размером с кошку, нагло копошились в грудах мусора, ничуть не боясь шагов. Людей, ожидаемо, было немного. Пара моряков, явно спешащих по своим делам, несколько праздношатающихся типов, чьи рожи вызывали только одно желание - повесить. Скучающие стражи на углу, старательно их не замечающие. Оборванный, испуганный мальчонка, выглядящий настолько голодным, что Джеймс с трудом удержался от того, чтобы бросить ему на ходу монетку. И, наконец, таверна под красивой, кованой кружкой, лениво раскачивающейся на обрывке веревки.
У Гленголл в такое время было почти пусто. Сидел спиной к стене пожилой краснолюд в парусиновой куртке, слишком холодной для этой зимы. Время от времени он запускал похожую на лопату пятерню в густые встрёпанные волосы, хмурился и шевелил губами, словно пытался что-то вспомнить. Раздумьям помогала уполовиненная кружка дешёвого, дерущего горло рома. Напротив, у прикрытого ставнями окна расположилась с богатым кальяном женщина, которую Клайвелл вчера видел в сопровождении пары эльфов. Она даже не сменила накидку - и лица не сменила тоже, равнодушно глядя сквозь доски. Пока констебль смотрел, чёрно-белая женщина охватила губами резной чубук и неторопливо выпустила очередную струю синеватого дыма, завесив мир дымкой. Перед ней на столе стоял бокал с янтарным маслянистым напитком, запотевший, словно его только что сняли с ледника.
Почти пусто было у Гленголл, и тихо - но не совсем.
- В рам́очке, смекаешь? – четко звучала в зале забавная, ломаная речь Ю Ликиу, ручейком по камешкам перетекающая от буквы к букве. Иногда ручеек спотыкался об особо несговорчивую букву и плавно огибал ее, заменяя другой, а то и вовсе – выбрасывая на берег. – В золотой рам́очке. Квиток. От гре́фье.
В голосе китаянки звучали довольство и нескрываемый смех. Бармен с крысиным лицом, протирающий кружку обрывком красной тряпки с кружевом, согласно кивал, не поднимая головы. Юшка заливалась смехом, напоминающим о пении иволги и изящным движением узкой руки поправляла несуществующую прическу, откидывала некогда непокорную, а сейчас попросту отсутствующую, прядь волос со щеки. Да и шею и плечи она держала настолько ровно, что вместо белоснежной рубахи почти нараспашку виделась другая, с высоким стоячим воротником, наглухо застенутая и расшитая золотыми драконами по алому шелку.
Джеймс некоторое время помялся у порога, размышляя, как лучше обратиться к китаянке, но, не придя к определенному выводу, решительно прошел к стойке.
- Доброго утра, мисс Ю, - улыбаясь, поздоровался он.
Ю Ликиу единым, плавным движением развернулась к нему, просияв улыбкой в ответ настолько широкой, будто родственника увидела.
- Мистер Джеймс! Я так рада! Бабочка, - вопреки ожиданиям на зов откликнулся бармен, - "Гранде дель Маре" для мистера Джеймса. Вы ведь позволите вас угостить?
Джеймс чуть вздрогнул, удивленно уставившись на женщину. Итальянское вино любимой марки он позволял себе нечасто и... Мысленная затрещина взбодрила и напомнила, что он его упоминал не далее как позавчера, в таверне.
- Э, - неловко выдавил он, - благодарю вас, мисс Ю. Я, собственно, по делу.
Юшка рассмеялась звонко, колокольчиком под крышей пагоды.
- Конечно же, мистер Джеймс, - согласилась она, смеясь, - вы всегда приходите для работы. А ведь можно - просто в гости!
Бармен, тем временем, поставил на стойку поразительно чистый, начищенный до блеска бронзовый кубок. По таверне поплыл чистый, свежий запах винограда, созревшего под солнцем Италии, на южных склонах, сладкий и пьянящий.

[Хельга >>>]

Со Спектром и Лео

- Кто она? - Джеймс пригубил из кубка, кивая в сторону сидящей у окна и чувствуя как вот это самое солнечное тепло растекается в крови, приятно обволакивая и отзываясь легким шумом в голове. Девушка в черно-белом казалась... интересной. К тому же, вот ее-то он и не ожидал встретить у Гленголл.
Ю лениво посмотрела на девушку и не менее лениво пожала плечами, движением охорашивающейся, сытой цапли.
- Дочь камерария и француженка. Зачем вы детей отослали, мистер Джеймс?
- А вот об этом я и пришел поговорить.
Джеймс решительно отодвинул кубок, с трудом отводя взгляд от дочери камерария.
- Мисс Ю, возможно, это не мое дело... Но - и мое тоже. Что ваш человек делает в Бермондси?
- Пьет в таверне, конечно же.
Произнося эти слова, китаянка совершенно забыла о необходимости говорить с акцентом, да и рубашку на груди запахнула плотнее, точно озябнув. Тонкая складка залегла на белоснежном лбу, но тут же разгладилась, а сама Ю усмехнулась светло и радостно.
- Вы любите яблоки, мистер Джеймс? У меня дома в саду росло много яблок, разных-разных. Одни были желтые - сладкие, как мед, как поцелуй любви. Другие - алые, с зелеными точками. Они созревали позже, долго горчили и вязли на языке и губах. И за ними нужно было следить, ждать, когда упадут в руки сами. А еще была там рабыня - иноземка, она следила за тем, как падают эти яблоки и собирала их в корзину. А я - следила за рабыней.
- Я люблю яблоки, мисс Ю, - Джеймс оперся на стойку локтем, старательно стараясь не смотреть на француженку, - но не люблю, когда хозяйничают в моем саду. К тому же, меня не покидает ощущение, что сторожей в саду хотят сменить.
- Хороших сторожей найти так непросто, - черные, глубокие, бархатистые глаза скользнули по простой куртке и плащу, задержались на шрамах у висков и явно проследили их до подбородка, цепко подмечая и в бородке. - Особенно, если сад принадлежит старшему констебль. Очень непросто, нет, мистер Джеймс.
Уставившись на странного краснолюда, Джеймс вздохнул. Ладно, допустим, они и сами тут пока не знают, что затевается, но, по крайней мере, хотя бы помогут. И все же, взгляд привлекала эта камерариева дщерь, безмятежно покуривающая кальян. Она была настолько иной в этом мире иных же, что мысль, наталкиваясь на нее, невольно замедлялась. Ей было не место здесь, но в то же время - она явно была на своем месте.
- Как она здесь оказалась, мисс Ю?
- Сама пришла, - Ю взмахнула рукой - лозой, гибко качнулась кувшинкой на волнах Великой Реки, и заговорила с прежним акцентом, - кальян взяла без спроса - грубиянка, смекаешь?
- Смекаю, - согласился Джеймс, - вполне смекаю.
Чего уж тут было не смекнуть. Сама пришла, сама ушла, сама выбирает, и ее при этом никто пальцем не трогает, потому что строго-настрого запрещено, небось.
- Мисс Ю, - встрепенувшись, вспомнил он внезапно о мысли, посетившей его еще на ярмарке, - а у вас змея воздушного не найдется? Яркого, как ваши соотечественники любят?
- Отчего же не найтись? - Юшка просияла улыбкой, поманив к себе бармена, - я вам подарю, мистер Джеймс. В знак дружбы.
Джеймс кивнул, улыбнувшись.
- И еще, если вас не затруднит, передайте мисс Марико, что я видел Барсука в Билберри. Жив и здоров, чего не скажешь о чертовом Брайнсе.
- Когда они вернутся, Брайнс - ваш, - Ю прикусила нижнюю губу и закрыла глаза, вздыхая. Сверток, который она приняла из рук Бабочки и протянула Клайвеллу, был объемным, но легким. - Но сначала - мой.

[Spectre28 >>>]

с Хельгой

Назад ноги, казалось, несли его быстрее. Хотя все еще отзывалась болью лодыжка. Нельзя сказать, что визит прошел впустую, но все же... Складывалось впечатление, будто Ю Ликиу уверена в том, что либо в Бермондси ничего не затевается, либо, что все пройдет достаточно гладко. В отличие от нее, Джеймс в этом не был уверен. Отчего-то казалось, будто городок его морочит, показывает то, что хочет, заволакивает дымом. И через этот дым Джеймс ухватывает только самый краешек... чего? И все же - не зря он отослал детей. Лучше так, чем внезапно обнаружить их заложниками. Или и того хуже - мертвыми. А еще стоило как-то ненавязчиво присмотреть за Мэри. Интересно, где в это время можно повстречать мисс Хейзелнат?
Пробежка в поисках неуловимой Дженни принесла свои плоды, и плоды эти оказались не слишком приятны на вкус. На доме Джонсонов - а после приглядывания оказалось, что и не только - обнаружился плакат, на котором мерзостная упырица с криксой на руке восседала на мешках с товарами. Подписи на плакате не было, но она и не требовалась. Уж очень походило изображение на те рисунки, что ходили после коронации. Хотя и отличалось тоже.
И булочник Уотсон не порадовал тоже. И вопросом, правда ли, что король отпустит цену на муку, и сообщением, что как-то мало её сегодня привезли, и странным, смущённым взглядом, словно хотел что-то спросить, но не решался.
Кумушки из матушкиной стаи при виде Клайвелла неодобрительно качали головами, и он мог даже по этому жесту предположить, о чём они судачат. Впрочем, разговоров вполголоса хватало и без них.
Дженни обнаружилась в крайнем деннике конюшень, где она под присмотром конюха с явным удовольствием вычёсывала некрупную рыжую кобылку. Выглядела девочка усталой. Увидев констебля, впрочем, она приветственно отсалютовала щёткой.
- Ваше констебльство! Куда детей-то задевали? Я, значит, ищу-ищу, а потом бац - и говорят, будто с рыцарем ускакали.
- Это временно. - Отмахнулся от нее Джеймс, изрядно озадаченный плакатами с королевой и малым количеством муки. И если на рисунки можно было просто махнуть рукой - не гонять же стражу их срывать, хотя намылить шеи и стоило, но мука... В свете слов Джека о том, что продажи выросли... Куда, черт побери, деваются подводы?
- Дженни, ты подзаработать хочешь? - Поинтересовался он, сообразив, что молчит уже долго и вообще девочку искал сам.
Вопреки ожиданиям, та не стала отвечать сразу, медлила, помахивая забытой щёткой. И лишь спустя несколько долгих секунд сморщила нос, пробурчала себе под нос что-то про грязные соверены и решительно кивнула.
- Как не хотеть-то, ваше констебльство? Хочу. Кто же от таковского отказывается?
- Соверен? - Переспросил Джеймс задумчиво, - ты, часом не о таком мерзком типе с лицом восточного сатрапа? Он что, в Бермондси?
Девочка небрежно пожала плечами.
- Ну так. Да только кто он такой, что мне указывать будет? Пф. Тьфу на него. Так что говорите, сделать-то надо?
Джеймс вздохнул и уселся на валяющееся неподалеку ведро, перевернув его.
- Мне нужно, чтобы ты завтра отправилась со мной на мельницу в Гринфорде, с утра. С самого раннего утра. И осталась там, в услужении у мисс Берроуз. Не нравится мне то, что здесь происходить начинает. Чуйства, как ты говоришь, неправильные. А мисс Мэри... - он замялся в раздумьях, как поточнее выразиться, - очень мне дорога. И этим могут воспользоваться в случае чего. Тебе не нужно геройствовать, всего лишь веди себя прилично и если вдруг... Ну, тебе нужно будет спрятаться понадежнее и потом сообщить мне. Буду платить по серебрушке.
- На мельницу?.. В услужении?.. - по лицу Дженни было видно, насколько не привлекает её идея. - Ваше констебльство, да какая из меня услужительница?! Эта ваша мисс Мэри, небось, посмотрит только, и вашей-то быть перестанет! И не умею я в это, ихнее... в шитьё да булавки!
- Лентяйка, - мягко пожурил ее Джеймс, задумчиво глядя на лошадей, - ладно... Расскажи-ка мне про Соверена... Что значит: "кто он такой, чтобы указывать"? Почему он указывает и куда делся прежний пастух?
- Не лентяйка я, - проворчала Дженни, - а только когда ж... нормальному-то учиться было. А Грай куда делся - кто его знает. Взял да и исчез, а вместо него - этот вот. Дрянь редкостная, я скажу. Слухи ходют, что в Лондоне как-то одного надвое порвал, за ноги-то. Просто руками, без деревьев каких. Сволочь, одно слово. Что до словей, то так и есть. Я - Дженни Хейзелнат, и я - сама по себе! Кому хочу, тому и работаю.
- Тебе ночевать-то есть где, самопосебешная Дженни Хейзелнат? - Джеймс поднялся и вздохнул, потрепав девочку за макушку.
Хм, выкупили или убрали? Убрали или выкупили? В любом случае - наверняка не дознаешься. Грай либо подо льдом уже и всплывет весной, либо далеко - и всплывет в другом городке. Впрочем, нехватку продуктов могут тоже создавать специально, без лишнего шума выкупая подводы. И даже будет неудивительно, если для отвода глаз ограбят парочку возов. Вот только плакаты с Болейн - чьи? Заговорщиков или банд? Хотя, скорее действуют независимо, а передельщики еще и прикрываются этим заговором. Джеймс очень не любил это чувство беспомощности, когда и почти все понятно, и сделать ничего нельзя. Как с Джеком Берроузом. Оно его раздражало до бешенства. Впрочем, для этого было еще рано. В управе лежал сверток с воздушным змеем, а время съездить на мельницу, как будто, еще было. По крайней мере, если в ночь ничего не начнется.
Дженни неподражаемо фыркнула.
- Есть, конечно. Чтобы чужак тут всё знал? Да ни в жисть, - она переступила с ноги на ногу и вздохнула. - Ладно... совсем утром, говорите, ваше констебльство? Когда оно ещё и не утро, небось, да?
- Спи уж, - улыбнулся в ответ Джеймс, - не прав я. Не нужно тебя в это мешать. Сам выкручусь. Держи.
Серебряная монетка перекочевала в руки девочки. Джеймс снова потрепал ее по теплой макушке, собираясь уходить.
- И купи себе шапку, наконец, - проворчал он.

[Хельга >>>]

Со Спектром и Лео

В управу он шел медленно, по пути подмечая дома и лавки, чьи владельцы не сорвали портреты королевы. Одну такую листовку Джеймс прихватил с собой. Дженни было жаль. Умная и, в общем-то, славная девочка. Но какова ее судьба? Попрошайничать и красть она может, пока не оформилась, а после? Быть может, стоило подыскать ей в округе семью, готовую принять это ходячее безобразие на воспитание? А еще он отчаянно скучал по детям, письмо Бесси не утешило, а только растревожило. И Джеймс порадовался пустой управе, что в обеденное время было и не удивительно. По крайней мере, никто не помешает вздремнуть на лавке, подложив под голову плащ.
Из сна, тяжелого, смурного его вывел голос Брунхильдочки, которая ухитрилась зайти, не скрипнув дверью.
- По виду удобно. И мысль хорошая. Не подвинетесь? Ещё и теплее будет. Папа всегда говорил, что разговаривать лучше лёжа: так разница в росте не мешает.
Девушка стояла над лавкой, уперев руки в бока. Подмышкой виднелся бумажный свёрток. Волосы её на этот раз прятались под цветастым платком - единственным ярким пятном в тёмно-серой и чёрной одежде.
- Здесь узко, - лениво сообщил Джеймс, закрывая глаза ладонью, - могу предложить пол и - как джентльмен - плащ.
Сон и впрямь сняло, как рукой, но вставать не хотелось, а потому пришлось медленно сесть на лавку.
- А ведь мне за это еще и жалованье платят, представьте, - неубедительно даже для самого себя посетовал он девушке.
- Я могла бы лечь сверху, - предложила еврейка. - Вы выглядите мягче, чем лавка.
- И гораздо теплее, - усмехнувшись, согласился Джеймс, - но, кажется, я говорил о ширине этого ложа, а не о степени его мягкости? Впрочем, вы можете оценить сами, присев.
- Сидеть не хочу. Ладно, вот, - Бруха развернула свёрнутые листы и помахала ими, расправляя. - Пока - только часть, уж простите. Скажите, господин констебль, вы что, не могли найти злодея поглупее? Впрочем, ладно, - она сделала глубокий вдох. - Цитаты из "Directorium Inquisitorum", "Formicarius", "Malleus Maleficarum, Maleficas, & earum hæresim, ut phramea potentissima conterens", трудов Бернара Клервосского... не только на латыни, на немецком тоже. Мало необычного, на самом деле, всё это достаточно доступно. Вот что интересно - так это замечания. Большая часть отрывков и замечаний помечены как ерунда, с короткими пояснениями. И ваш приятель наверняка доминиканец, хотя бы в прошлом: по крайней мере, в начале оценка идёт с точки зрения орденского устава. И почти ничего - о магии, скорее рассуждения о том, как, всё же, отличить просто магию от магии еретической. Определение ереси. И техники... - девушка впервые помедлила и сморщила нос. - Плохие техники. Как не убить человека. Как убить его в строго определённый момент для максимальной эффективности, - Бруха поморщилась. - С цифрами. С другой стороны, не могу не восхищаться. Если бы это всё - да во благо!.. Здесь только намёки, части схем и прочего, и я не уверена, что смогла бы всё это соединить, даже обладая талантом, но этот человек смотрит на вещи очень необычно. Если вам это поможет, он явно - учёный. И теолог, и медик. И заметьте... - она перелистнула несколько страничек. - Тон меняется. Примечания всё короче, словно он уже не встречает ни нового, ни полезного. Раздражённее. Словно он ищет ответ, но я не вижу вопроса.
- Мне удалось перемолвиться с ним парой слов, - сидеть было невежливо и Джеймс со вздохом встал на ноги, одергивая тунику, - он хочет найти путь к Творцу, врата.
Доминиканец... В Англии доминиканских орденов не так много, но англичанин ли он? К тому же, "Молот ведьм" и прочие были скорее инквизиторскими книгами, а последний раз святая инквизиция на Альбионе в тысяча триста девятом была... Впрочем, это не мешало запросить архивные учетные книги доминиканских монастырей и изучить прибыль - убыль братьев.
Бруха пожала плечами.
- Странно он его ищет. Впрочем, кто я такая, чтобы осуждать? Или претендовать на понимание Бога? Вот, интересно, про путь, - она нашла лист, на котором некоторые абзацы были подчёркнуты. - "Боль. Сила, яркая, резкая, быстро рассеивается и впитывается в землю. Возможно, это объясняет необычную атмосферу в пыточных камерах, про которую говорил брат Богуслав. В тот же день впервые отмечаю мощное излучение силы после применения пролонгированных пыток. Похвалы брата Дитриха о целебной магии - пыль на ветру. Смерть разово превосходит пиковый выброс на величину от двухста до пятиста процентов. Зависимость ещё предстоит уточнить". Говорю же, умный. Или дальше: "Уточнение: следует различата́ь боль физическую и боль душевную, что подтверждается рядом экспериментов. При определенных условиях вторая может являться более сильной и продуктивной с выбросом силы до 85% в трех повторениях эксперимента. Так, работа над любимым человеком на глазах подопытного даёт ровный поток более тонкой силы с пиками соответственно прикладываемым усилиям и реакции объекта. Сочетание прирост не суммирует, но умножает. Брат Дитрих - полный идиот. Фанатизм суть нехватка разума".
- Я предпочел бы, чтобы он не был таким умным, - проворчал под нос Джеймс, протягивая руку за листами, - вы позволите?
Имена, имена... Богуслав, Дитрих - это уже что-то, хоть и вполне возможно, что монахов с подобными именами - в каждом монастыре, бочками.
Джеймс уткнулся в листы, заметавшись по управе так, словно опаздывал куда-то. Было совершенно ясно, что все эти исследования сумасшедший монах проводил для того, чтобы то ли открыть эти врата к Всевышнему, то ли просто-напросто вырубить их, как топором. И что - он совершенно определенно жив. Силы, выработанной в ритуале с матерью-настоятельницей ему явно хватило и для того, чтобы перенестись во время падения, и для исцеления. Чертов маг! Содержание листов было... жутким? Да, вероятно - жутким. Страшным. Обрывки ритуалов, которые понимались плохо еще и от того, что на привычные они похожи не были; графики, иллюстрирующие результаты экспериментов. Классификация пыток по применению - для максимального результата в получении сил. И все это со ссылками на пособия инквизиторов, многие из которых были знакомы и самому Джеймсу. Да и названия городов были немецкие - Кёльн, Базель, Вена... Изгнанный из ордена или явившийся сюда нести свет истинной веры? И снова все упиралось в монастырские книги. Явившийся должен был отметиться в ближайшей перцептории. Об изгнанном - могли уведомить. Джеймс бережно положил листы на свою конторку.
- Спасибо вам, мисс Кон, - улыбаясь, обратился он к девушке, - вы очень помогли.
Та кивнула и нахмурилась.
- Остальное - когда-то потом. Может, дальше будет что-то более полезное, но пока сказать трудно. Я всё ещё не теряю надежды обнаружить там стихи.
- Не похож он на человека, который пишет стихи.
Джеймс уселся за конторку, задумчиво уставившись на листовку с Болейн. Ну вот к чему это? Даже пусти заговорщики пожар, взорви тюрьму, церковь или таверну Гарри (чего горожане уж точно не переживут), он все равно не будет просить из Лондона помощи. Слишком маленький Бермондси, чтобы пережить нашествие чужих солдат. И - слишком очевидно, что от него ожидают именно этого. Вполне хватит городской стражи, должно хватить. Взгляд упал на сверток со змеем, сиротливо валяющийся на широком подоконнике. Съездить в Гринфорд? Джеймс с сомнением оглядел свою поношенную одежду, в которой ходил в Доки, да так и не переоделся - и со вздохом встал. Солнце стояло еще высоко, а сегодня был удивительно ветреный день.
- Простите, мисс Кон, вынужден вас оставить.

[Spectre28 >>>]

с Хельгой

Гринфорд

Сокол рвался из рук, расправлял бумажные крылья, стремясь к свободе. Живая мощь чувствовалась в нем, когда ветер подхватывал его, чтобы унести выше. Наконец, поток воздуха был пойман и птица зависла под облаками, лениво подрагивая.
- Мисс Мэри?
Передав нитку девушке, Джеймс отступил на шаг. Стоя на этом невысоком утесе, где Мэри любила играть в детстве, он отчетливо чувствовал себя мальчишкой. Змеев он не запускал с детства, хотя и клеил из драгоценных, промасленных и тонких листов бумаги, которые воровал у маменьки. Даже с Дейзи, даже с детьми. Он почти забыл: каково это - парить на невесомых крыльях в недостижимой высоте. Впрочем, его удел - земля. Не море, чей шум он до сих пор слышал во снах. Не полет, который манил его, быть может, только в детстве. И все же, сейчас он откровенно любовался Мэри, похожей на королеву ветров из старой детской сказки.
- Это замечательный змей, - голос Мэри, мечтательный и мягкий, словно соперничал с плавными покачиваниями птицы, с мягкостью её перьев. - Спасибо. За свободу, - она помолчала, склонив голову. - Скажите, мне всё ещё стоит быть особенно внимательной и аккуратной? И я не очень поняла, чего именно опасаться. Не считая обычных страхов, но они, кажется, уже не работают.
- Внимательной и аккуратной теперь придется быть всегда, - Джеймс сокрушенно вздохнул, следя за змеем, - пока я жив, по крайней мере. Хоть я и обещал не умирать трижды за день, но... Вы - моя слабость, мисс Мэри. И если детей я могу отослать, то вас - пока нет, увы. А потому нельзя пускать в дом незнакомцев, необходимо запирать двери и ставни. А еще лучше - завести злую собаку и не держать ее на цепи. С законником спокойно никогда не бывает.
Сожаление и грусть в голосе он и не подумал скрывать. С законником - любым, даже самым попустительским - спокойно действительно быть не могло. Как ни крути, обязанности все равно требуют своего исполнения, всю жизнь на лавке не пролежишь.
- Я могу завести злых разбойников, - задумчиво предложила девушка. - По крайней мере, некоторых. Но они едят больше, чем собаки. И пьют тоже.
- Боюсь, тогда у вас еще неожиданно ревнующий констебль обнаружится, - полушутя-полусерьезно заметил Джеймс, вздыхая. Лесные, конечно, могли присмотреть за девушкой надежнее его самого, лучше собаки. Но... Интересно было узнать, между прочим, как ухажеры из разбойничков отнеслись бы к тому, что Джек собирался отправить девушку в монастырь?
- И мне, кажется, больше нравится быть чьей-то силой, - задумчиво продолжила Мэри, перехватывая верёвочку. Ветер крепчал, и облака, серо-сизые, несло всё быстрее. - Хорошо. Если я позову разбойников, то только некрасивых, хорошо? Всё равно, самого милого вы посадили в тюрьму. Хм... - она бросила на констебля взгляд искоса и подняла бровь. - В тот же день, когда поливали водой.
- Мисс Мэри, - в тон ей и, пожалуй, даже более задумчиво ответил ей Джеймс, - помните, у Демосфена: "Сила слаба тем, что верит только в силу"? Слабость ведь может стать и силой, все зависит от ее желания, верно? И, пожалуй, мне стоит заняться отловом оставшихся разбойников, сортируя их по милоте. Что до воды... Больше не буду. Никогда.
Подспудно удивляясь вспыхнувшей ревности, он оторвал взгляд от крыльев бумажного сокола, с грустью думая о возвращении домой, в пустоту и тишину. Впрочем, вечер можно было скоротать у камина, за чтением. А можно было вернуться в управу и тоже скоротать вечер за чтением - но уже рабочих бумаг. И лавка там иногда не уступала мягкостью перине.
Мэри посмотрела снова, уже пристально, наклонила голову и коснулась пальцами его рукава, как в то время, когда они медленно ехали от мельницы на ярмарку.
- Жаль. Иногда поливать водой просто необходимо. Вы разве не знали?
- Знал. Но не думал, что это нужно делать с завидной регулярностью, - хмуро признался Джеймс, снимая ее руку с рукава. Впрочем, выпускать теплую ладошку он не спешил. - Вчера написала Бесси, должно быть, едва успев немного обжиться.
- Не знаю, что там было написано, но она вас, наверняка, очень любит и скучает, - Мэри пожала его пальцы. - Иначе не писала бы сразу. Вы - её дом, Джеймс. И я надеюсь, скоро вы получите ещё письмо. Другое.
Джеймс коротко кивнул, забирая нитку у девушки и привязывая змея к подходящей ветке дерева. Если поток был пойман правильно, то птица будет парить еще долго, подстраиваясь под ветер, вплоть до бури, какие нечасты в это время года. А уж подстраиваться он умел.
- И я надеюсь, - спокойно ответил он, - думаю, вам незачем завтра пропускать заутреню. Если приеду, то также, после полудня.
- А если не приедешь?
- А если не приеду, то нужно быть втройне осторожной и, черт с ними, позвать милых разбойников, - целуя девушку в лоб, со вздохом признал Джеймс.

[Хельга >>>]

Со Спектром и Лео

Письмо ждало его в этот раз на подушке, а вот ужина не было совсем. Подосадовав на маменьку, столь не вовремя вспомнившую о воспитании сына, Джеймс отыскал на кухне кусок хлеба, оказавшийся вдобавок еще и черствым, и, окатившись холодной водой во дворе, рухнул в постель.

"Дорогой отец,

с мальчишками мне скучно. Они только хвастаются и стараются задрать нос повыше. Странно, что не спотыкаются, особенно те, кто постарше. Один просто хвостом ходит и даже готов ждать в библиотеке, пока я читаю. Честно говоря, это даже раздражает, хотя он, конечно, красивый... странно. Написала и поняла, что здесь все - крепкие, здоровые. Как на подбор. Но, наверное, я не хочу собирать красивые статуэтки, которые, к тому же, ходят следом и глупо смотрят. И, мне кажется, его обижает, что я не восхищаюсь. Должна ли леди восхищаться? Здесь не у кого спросить.
Артур здесь чувствует себя как дома. Даже участвует в общих занятиях, и его оттуда никто не выгоняет. Завидую. Не тому, что девочкам ничего такого не положено - хороша бы я была в платье с мечом! - а увлечённости. Хотя, у меня есть книги и залы с тварями. Ты бы видел эти книжные шкафы, отец! От пола и до потолка, между высоких окон, с рабочими столами и стопками бумаги, которую можно брать, сколько захочется. И никто не мешает!
Ах, да! Магистр отвёл нас к рыцарю, который, как говорят, оценивает магические способности в детях. Кажется, Артура теперь отсюда забрать будет ещё сложнее, а со мной... сложно. Кажется, я понимаю животных и растения. Это, наверное, хорошо, пусть и странно, но рыцарь настаивал на том, что надо учиться, иначе способности так и останутся ла-тент-ны-ми и несформированными. Но мне нравится.

P.S. Не знаю, стоит ли это писать, но я всё-таки заметила, что в твоём письме не было ни слова о мисс Мэри.

Р.P.S. Щенки замечательные, пушистые и умные, но магистр по странной случайности предложил одного до того, как пришло твоё письмо с разрешением. Возможно, он повторит его, когда я вернусь домой?"


Замечательные, пушистые и умные щенки порадовали больше, чем внезапно появившийся ухажер из будущих михаилитов. Впрочем, внезапно ли? Дочь превращалась в весьма миловидную барышню и, пожалуй, стоило уже подумать о приобретении поганой метлы, коей ревнивым отцам предписывалось гонять воздыхателей. На мгновение представив на своем месте мельника Берроуза, Джеймс усмехнулся. Хоть он и не намеревался ограничивать выбор Бесси, но вот законнику вряд ли бы порадовался. Впрочем, рада ли ему была сама Мэри?

"Солнышко,

С мальчишками всегда скучно, разве твой отец и брат тому не примеры? Признаться, я даже удивлен, что ухажи (зачеркнуто) хвостом ходит только один ("и слава Богу!"), но, по крайней мере, эти юные михаилиты действительно крепкие, здоровые и умные. Как говорил магистр, в обучение берут не каждого, а потому твое наблюдение верное ("моя дочь, да..."). Полагаю, леди может выказать свое расположение и даже восхищение кавалеру, если таковое имеется, но Бесси Клайвелл совсем необязательно быть ею, чтобы там не говорила миссис Элизабет ("Вопреки!"). Впрочем, думаю, мальчику действительно будет приятна любезная улыбка ("Ну что ты такое пишешь, Джимс?"). Большая библиотека - это великолепно, моя Бесси. Какие новые книги ты там прочитала? Стоит ли нам приобрести подобные для домашней библиотеки?("Боже, она будет ученым, кажется!") Залы с тварями также кажутся любопытными. Полагаю, что ты достаточно осторожна при общении с ними? А что до меча, так нет ничего зазорного в том, чтобы переодеться в мальчишечье и попробовать свои силы. Многие леди умеют пользоваться кинжалом и их никто не порицает за это. Но только если тебе это покажется интересным ("А ведь было бы полезно!") . Артуру же все равно будет нужен учитель фехтования, быть может, хоть тогда он начнет уставать ("Что вряд ли."). Да и у тебя, моя Бесси, появится больше времени.
Солнышко, что касается магии... Я думаю, что мы действительно подыщем тебе учителя, если ты того пожелаешь ("Чертов магистр!"). И, вероятно, мы купим смирную и спокойную лошадку или мула, но не пони, как то предлагает мисс Мэри. Да, я умолчал о ней в прошлом письме. И - как странно - впервые мы говорим с тобой вот так, много и долго, как твой папа всегда и хотел. Мисс Мэри - очень славная и милая, она любит механизмы и простор, музыку и театр, много читает и мечтает о полетах. Хотя и бывает слегка несдержанна в словах. ("Вообще не сдержанна и будто топором ими рубит!") И, кажется, я готов познакомить ее с тобой, но не уверен, готова ли ты к этому, моя Бесси. Она живо интересуется тобой и Артуром и, кажется, не одобряет миссис Элизабет также, как и все мы ("Что даже не удивительно, наверное"). Новую одежду, что я купил тебе на ярмарке, помогала выбирать и она. Кроме того, тебя дома дожидается толстая книга историй о рыцарях, с иллюстрациями.
Мои опасения о нехорошем в Бермондси подтверждаются и визитом в Доки, и словами Дженни. К слову, она искала вас с Артуром и я, признаться, размышляю о том, чтобы подыскать ей семью, которая возьмет ее на воспитание. Она - хорошая девочка, хоть и проныра, но мир жесток к таким, как она.
Со щенком действительно получилось забавно. Магистр говорил мне, что Девона ощенилась и я подумал, будто ты можешь пожелать обзавестись собакой, хоть она и суть тварь из леса... Но, клянусь честью, мы не сговаривались! В любом случае, решение за тобой. И возвращение домой не отменяет моего обещания: любое животное, хоть лягушка, не оглядываясь на недовольное лицо миссис Элизабет.
С письмом я прилагаю завещание, моя Бесси, согласно которому, если вдруг... Согласно завещанию, дочь моя, ты остаешься наследницей дома и небольших, но достаточных накоплений. Артур пусть останется на воспитании в Ордене, если наставники его сочтут подходящим для этого. Если нет - разделишь средства пополам, чтобы ему хватило на обучение в академии. И не волнуйся - я всего лишь дую на парное молоко, как говорит мистер Хантер.

Скучаю,
Папа. "

Маменька отчего-то снова не озаботилась удержать голубя, а дождаться утра казалось безнадежным и утомительным занятием. Джеймс бережно сложил письмо и убрал его в украшенную перламутром шкатулку, в которой хранились те злосчастные часы, что подарили Дейзи родственники. На конторке у окна лежала давно забытая книга. Первый том "Магдебургских центурий", протестантская книга об истории христианства. Отличное чтиво, чтобы быстро заснуть.

[Spectre28 >>>]

с Хельгой и Леокатой

8 января 1535 г. Бермондси.

Завтрака не было тоже. И вода для умывания куда-то исчезла. И вообще, кажется, маменька решила объявить ему войну такую, что впору уже было жениться, хотя бы для того, чтобы утром было чем умыться, а вечером - поужинать. Впрочем, для этого было еще слишком рано. Сначала нужно было вернуть детей, разгрести дела и дать Мэри время немного повзрослеть. Впрочем, отсутствие кувшина с теплой водой имело определенные достоинства. К примеру, холодная вода, которой вновь пришлось окатываться во дворе, бодрила и, несомненно, должна была его закалить, если раньше он не сляжет с чахоткой.

Путь к управе, хоть и расчищенный от снега, не порадовал тоже. Листовки стража так и не озаботилась убрать с улицы, лавки закрыты, а по мостовой бродят невесть откуда взявшиеся ободранные, худые и паршивые бездомные собаки. Толпу женщин, галдящих возле управы, он заметил издали и сразу же замедлил шаг, постаравшись идти чинно и неторопливо. Ближе стало видно, что вся эта толпа, напоминающая стаю крачек во время отлива на отмели, осаждает Хантера.
- Доброе утро!
Даффодил Паркинсон, дородная, высокая, с красными от работы руками, обернулась к нему, надвинулась, как прилив. Следом воздушным змеем тянулся Донован Паркинсон, тихий, забитый слегка мужчина, по виду которого было ясно, что мечтает он об одном: исчезнуть. Пусть даже провалившись сквозь мостовую.
- Это что же такое деется, мистер старший констебль?! Что женщине уже и дома-то спокойно не заснуть?!
Вслед за ней, отпустив край плаща Хантера, подскочила Адель Аддингтон, стройная и чопорная обычно, а сейчас отчаянно краснеющая и бледнеющая, порывисто размахивающая руками.
- И ванну не принять! - Визгливо подвердила она.
Очаровательная, красиво стареющая Гармония Литтл, испуганно цепляющаяся за рукав своего супруга, Майкла, согласно кивнула головой.
- Майкла так часто нет дома... А я одна. И страшно!
Джеймс хмыкнул, аккуратно огибая толпу и становясь у дверей управы. Кажется, проблемы Бермондси входили в следующую фазу - ночных ставенников, что лазили по окнам и пугали, ничего особо не воруя. И, кажется, это была та самая девочка Рика, что не вызывала доверия у Ю. Больше некому.
- Значит так, - мрачно сообщил он толпе, - все жалобы принимаются в установленном порядке в приемный день. Но, раз уже все собрались, проведем его сегодня. Заходим по-одному в управу. И. сообщаю вам, что подобные сборища без разрешения городских властей могут быть расценены как собрание заговорщиков против короля. А потому - настоятельно прошу не галдеть. И отдать мне мистера Хантера.
Не дожидаясь возражений, Джеймс хлопнул дверью управы.
Скрайб встретил его сочувственной улыбкой и известием о том, что корреспонденции, к счастью, нет. Хотя пиьма родственникам Клементины написаны, а сама девушка желания продолжать духовную стезю не выражает. А потому от ее имени написан еще и запрос в церковный суд с просьбой отрешить от сана. И штрафы с домов, что не расчистили дорожки - получены. Впрочем, доклад свой завершить он не успел, в контору вихрем ворвалась Адель Аддингтон, с ходу начиная причитать.
- Мистер Клайвелл, вы, право, бываете излишне жестки. Понимаю, неурядицы в семье, но горожане страдать не должны! Отчего я, честная вдова, должна запирать окна, когда принимаю ванну? Свежий воздух полезен для кожи!
- Разумеется, - согласился Джеймс, скидывая плащ и пояс с мечом на лавку и оставляя при себе лишь поясок с кинжалом, - неужели кто-то посмел не согласиться с вами в этом, миссис Аддингтон?
Женщина замерла с открытым ртом, удивленно уставившись на него.
- Да. То есть нет. - Выговорила, наконец, она, - я вчера ванну принимала, при открытом окне, как обычно. около полуночи то было. А он в окно! Как влезет! Худенький такой, в черном весь! И лицо завязано!
- Ничего не взял? Что сказал?
Джеймс уселся за свою конторку, с тоской размышляя о том, что повидать Мэри сегодня, должно быть, не получится. Впрочем, ловить таинственного нарушителя спокойствия смысла тоже не было. Разве что, просить капитана стражи усилить ночные дежурства.
- Ничего не взял и молчал! Просто смотрел и молчал! Страшно! - Миссис Аддингтон поежилась и всхлипнула. - А потом ушел в окно. Снова.
- У всех так?
Дым. Все дым. Отвлекают, заставляют распылять внимание, которое еще и не особо-то собиралось, сказать по чести. Неудивительно, если погром устроят евреям или низушкам. Черти б вас всех драли, господа лондонские!
- У всех, то есть, конечно, ванну только я принимала, но...
Адель вздохнула, покраснела и уселась на лавку, выжидающе уставившись на констебля.
- Ступайте, миссис Аддингтон, мы разберемся с этим. И позовите следующего.
День определенно обещал быть утомительным. Джеймс отчаянно ненавидел выслушивать кумушек, чьи слова зачастую были приправлены изрядной долей домыслов и грешили против здравого смысла. А ведь он планировал сегодня посетить приют в Бермондси и поинтересоваться, кто из семей в округе ищет ребенка в семью!

[Хельга >>>]

Со Спектром и Лео

Когда всё закончилось, а Скрайб дописал последнюю жалобу со слов пышущей праведным негодованием Даффодил Паркинсон, Хантер тяжело привалился к стене и широко зевнул.
- Проклятые бабы! Никогда не умел с ними обращаться, а уж когда стаей собираются, так и вовсе хоть могилу рой. Сестринскую, - он посерьезнел. - И всё-таки, Джеймс, что-то здесь не так. Неправильно это всё.
- Я вот и думаю, - задумчиво протянул в ответ Джеймс, поднимая с колченогой табуретки колет и кольчугу, - где в это время мы можем найти этого типа со шрамом? Кажется, пора перемолвится парой слов. А то ведь и уважаемый джентльмен Грай исчез... А вместо него какой-то Соверен. И не представился даже.
Хантер даже не замешкался с ответом. Видимо, господин с такой татуировкой занимал его тоже, и немало.
- Сейчас - у девочек. И этот... Соверен, да? Обычно тоже. Когда не в школе.
- Отлично. Твое мнение - сами переговорим или пару стражников прихватить стоит? Осточертели эти игры, право слово.
Игры не то, что осточертели - они набили оскомину, прискучили, навязли на зубах. Выводили из себя. К тому же... Разве он не должен работать по жалобам этим чертовых кумушек сейчас? Да и Соверен в школе... За пропажи детей горожане вздернут его самого, в первую очередь.
Томас с удовольствием, неприятно усмехнулся и подхватил с лавки предмет, который не входил в установленный регуляциями список вооружения стражи: короткую залитую свинцом дубинку на крепком ремне.
- На поговорить - и нас хватит. Зачем делиться? Вот если потом тащить куда... впрочем, позвать можно будет.
- Думаю, - пуговицы на старом оверкоте, который он носил поверх кольчуги застегивались плохо даже спустя столько лет, - тащить придется в любом случае. Вряд ли мадам согласится держать его в своем леднике.
Кинжал легко щелкнул гардой по оковке ножен, а вот меч с собой брать не стоило. Надоел, да и в помещении не так удобен.

В борделе, по раннему времени, было тихо. Знакомый уже орк мрачно оглядел сначала Клайвелла, затем Хантера, но пустил беспрекословно, не задавая вопросов. Мадам, как ни странно, их не встречала, но заблудиться было сложно - из залы прямо по коридору доносились звуки лютни и громкий женский смех. Обилие зеркал в этой комнате впечатляло. Они были в простенках между окнами, завешанными пушистыми алыми портьерами, вместо картин и даже потолок представлял собой одно большое зеркало. На огромном, мягком даже по виду диване, заваленном грудой подушек, вальяжно развалился давешний со шрамом. Одной рукой он прижимал к себе рыжеволосую, ярко размалёванную девицу, одетую в платье без рукавов вообще, но зато сшитое, судя по всему, из той же портьеры. Девица именовала его Графом и льнула так плотно, что прелести, стиснутые корсетом, за малым не вываливались наружу. В другой руке мужчина держал массивный кубок, полный белого вина. Рубашки на нем уже не было, зато на поясе по-прежнему красовались ножны с кинжалом. При виде законников он едва заметно подобрался, садясь ровнее и упирая ноги в пол.
- Здравствуйте, - вежливо улыбаясь, поздоровался Джеймс, маня пальцем девицу к себе, - вижу, вам у нас нравится.
Девушка фыркнула негодующе, но пошла почему-то к Хантеру, отчаянно виляя бедрами и не потрудившись даже подтянуть корсет, из которого торчал край соска. Обилие краски на ее лице просто потрясало и заставляло задуматься о том, как она не отваливается с кожи подобно штукатурке. Запечатлев на ухе сержанта томный поцелуй, девица фыркнула еще раз и уселась в кресло, задрав юбку до колен.
- Очень, - подтвердил Граф, медленно вставая на ноги и обходя кругом столик, стоящий у дивана.
- Это замечательно! - Искренне порадовался Джеймс, двигаясь встречным полукругом и немного вперед, - и давно вы у нас тут?
- А у нас страна, милостью короля, свободная и богоспасаемая, - огрызнулся лондонский, задумчиво взвешивая в руке тяжелую по виду каменную статуэтку, - где хочу, там и хожу. Документы, если желаете, в порядочке, господин старший констебль!
- Люблю, когда законы чтут, - снова порадовался Джеймс, не утруждая себя разнообразием чувств, - а все же - зачем к нам пожаловали?
Вместо ответа в него полетела статуэтка, от которой, впрочем, он успел увернуться, а потому чертова нимфа (или кто она там была?) лишь слегка зацепила за плечо и с оглушительным грохотом разбила одно из зеркал на стене. Нахмурившись от мгновенной вспышки боли, Джеймс поудобнее перехватил стул мореного дуба, отламывая у него тяжелую ножку. Дерево импровизированной дубинки, взятой через край плаща, приятно оттягивало руку, а то, что Граф сделал первый шаг - радовало. Намерения были продемонстрированы и можно было не жалеть. Джеймс взвесил в руках остатки стула и бросил в ответ, одновременно с этим бросаясь вперед. От стула лондонский увернуться не успел, схлопотав мебелью по груди и плечам. Но и ошарашенным не выглядел, отступая от констебля подальше, вытаскивая нож и принимаясь медленно, полукругом отходить влево, ногой отшвыривая со своего пути столики и подушки. Девица в кресле испуганно попискивала, съежившись, но внимания на нее, кажется, никто не обращал. Джеймс двинулся встречным кружением, переступая по-птичьи, иноходью, не мешающей двигаться ни по подушкам, ни по полу и не позволяющей случайно споткнуться. Первым этот танец не выдержал снова Граф. Опустив руку с ножом вниз, он внезапно остановился и, пригнувшись, выставив свободное левое плечо, нырнул к Клайвеллу, пытаясь коротко, без замаха, ударить оружием. Нож и длань, его держащую, Джеймс поймал плащом, связывая плотной тканью, лишая подвижности. И тут же, не останавливаясь, не задумываясь, используя силу и скорость противника против него же, резко развернул Графа на прямом и вывернутом локте, открывая его Хантеру. Лондонский пригнулся и чуть присел, согнув колени, свободной рукой закрывая голову и бок.
Сержанту хватило одного хорошего, с короткого размаха, удара дубинкой по голове спутанного лондонского. Увернуться тот уже не успел, и дубинка прошлась по черепу с радующим душу глухим звуком. Граф, хрипнув, осел на пол. В наступившей тишине раздавались всё более громкие взвизги за дверями и стенами и послышался отчетливый щелчок выдергиваемого сустава - Джеймс и не подумал выпустить руку Графа. Звучало это все на удивление радостно.
- Отличный удар, Том, спасибо, - задумчиво поблагодарил Джеймс Хантера, - ну что, сами до пыточной дотащим или не по чину?
Тот только смерил неподвижное тело взглядом и точно сплюнул на валявшуюся рядом рубашку.
- Я к чину привыкнуть ещё и не успел. Дотащу. Бывали и потяжелее. А тут и церемониться ни к чему.
- Тогда вдвоем, - согласился Джеймс, наконец, выпутывая руку лондонского из плаща, - вот дьявол!
Нож Графа успел проделать прореху в шерсти, а потому связывал его Джеймс тем самым кожаным ремешком, что выдала ему корона как раз для таких случаев, с огромным удовольствием.
- Надо бы нам успеть до того, как мистер Фиддл домой уйдет, - вздергивая на ноги тело, вздохнул он, - я на мельницу еще хотел прокатиться.
- Успеем, - проворчал Хантер, подхватывая Графа с другой стороны. - Идти-то. А вот мельничка... может, компания нужна? До мельнички хотя бы. А то раз такое дело... дорога-то пустая.
- Не откажусь, - с благодарностью согласился Джеймс.
Безумная отвага и фанфаронство хороши для странствующих рыцарей без страха и упрека. Отцу двоих детей, без пяти минут жениху и констеблю нужно быть осторожнее. И если кто-то посчитает это трусостью... Проблемы заблудших умов и заблудших душ Джеймса не волновали.

[Spectre28 >>>]

с Хельгой

Гринфорд, после обеда

Ещё из-за ворот их приветствовал басовитый лай, перемежающийся рыком. И здесь речь шла уже не о спаниэлях - хотя и, кажется, ещё не о Девоне. Внутри же встречала забористая, в три оборота и до неба ругань низушка, который ощупывал прореху пониже спины в джеркине. С цепи у дома рвался громный кобель с лапами едва ли меньше мужской ладони. Лобастую голову с короткой мордой покрывала гривой густая чёрно-жёлтая шерсть. Спина и хвост поросли так же густо, в глаза мерцали волчьей желтизной, выдавая неведомую помесь. Цепь выглядела крепкой. Вышибной замок, который её запирал - тоже. Опасения внушала разве металлическая пластина, которая крепилась к брёвнам стены у наскоро сооружённого навеса. Крепление ощутимо подрагивало. Или так казалось. Впрочем, огромный пёс уже почти успокоился и взлаивал всё реже, зато с несколько голодным интересом поглядывал на Джеймса. Не улыбаясь. Гарри меж тем, выдохнувшись, перешёл к более простым выражениям.
- Чтоб их собственные псы насмерть затрахали, а потом сожрали, высрали и земли сверху накидали! Мерзогадостные подземные ублюдки! Ну вот какая, мать её, сука молодой хозя... - заметив, наконец, присутствие гостя, он осёкся и уставился на Клайвелла возмущённым взглядом, начисто игнорируя Хантера. На поясе низушка висел тяжёлый по виду чекан.
- Хм, хороший пес, - похвалил Джеймс, спешиваясь и с ответным же интересом рассматривая собаку, - а где мисс Мэри? И что за подземные ублюдки?
- Мурлоки же, - буркнул низушок. - Скоты подземельные. Ну, эти, у которых дом наполовину в землю утоплен. К ним, значит, к тварям мерзким с утра с самого и катались. За животной этой поганой и богохульственной. Для охраны, стал быть. Да только уж больно злая. Последние часы ещё лает и лает. Еле на цепь загнал.
Джеймс вздрогнул от предвкушения чего-то нехорошего, беды, готовой случится или уже случившейся, и повторил настойчивее - и мрачнее:
- Где Мэри?
Хантер, соскочив на землю, уже натягивал тетиву на прихваченный из оружейной лук.
- Так ведь на обрыве своем любимом, - уже беззлобно ответил Гарри и мотнул головой к знакомой тропинке. - Она почти кажинный день туда, особливо если солнца хоть сколько есть, порадоваться. А так-то со вчера грустная совсем, вот и... - заметив взгляд Клайвелла, он передёрнулся и заговорил быстрее. - Да вы ж чего, она ж не одна, с Алвкином. Он, может, и пожилой уже, угрюмый, а крепче иного силача, и посох у нас никто так не крутит. Лесовик, понимаете? И дубину носит такую, что ух...
- Том, пожалуй, я должен показать тебе этот обрыв, - не дожидаясь ответа Хантера, Джеймс споро зашагал по знакомой уже тропинке, - там замечательные виды.

Мэри с неведомым Алвкином ушли в этот раз дальше по реке, чем помнил Клайвелл. Стоило подойти ближе к обрыву, они натолкнулись на первое тело. Краснолюд с измазанными почему-то чернилами пальцами лежал на спине, уставив в небо незрячий взгляд. Лоб его был проломлен страшным ударом, а из голени торчал обломок кости. Ещё один разбойник - юноша чистой, хотя и присыпанной кровью одежде скорчился, держась за живот. Перед смертью его жестоко рвало. Следы вели дальше, мимо любимого места Мэри, в низинку, которая потом шла снова вверх, пока край не навис над рекой на высоте двух-трёх ростов. Здесь уже не было тропинки, никто не расчищал снег, поэтому идти было сложнее. Зато следы виднелись отчётливо, рисуя картину засады и отступления, перемежаемых стычками. Кое-где снег был закапан кровью.
О том, что схватка ещё не закончилась, возвестили глухие звуки ударов и хэканье вперемешку с проклятьями и богохульствами. Казалось, что они успели вовремя, но когда до вершины подъёма оставалось всего несколько шагов, раздался громкий щелчок, и следом - звук падения тела. После этого наступила тишина, которую даже не перемежали торжествующие возгласы. И когда Джеймс высунул голову из-за края, стало частично понятно, почему. Низушок с пращой, совершивший удачный бросок, склонился над товарищем, который скорчился на снегу, боюкая раздробленную ногу. Ещё один человек без движения лежал поодаль лицом вниз, выронив короткий меч. Тонкая смуглая девушка, затянутая во всё черное, морщась, потирала рёбра, не выпуская, впрочем, из руки длинный, узкий нож.
А пастух лондонских карманников, Соверен, молча смотрел на Мэри, стоявшую, выпрямившись во весь рост, над самым обрывом. И задумчиво подкидывал на руке кривой нож - хотя нападать и не спешил. Девушку же, казалось, больше интересовал её защитник. Высокий крепкий старик без движения растянулся в снегу между ней и Совереном. Посох, которым и отбивался пасечник, лежал в стороне. Один его край был расщеплен или срезан, и за деревом темнел свинец.
Джеймс мысленно вздохнул, отшатываясь к Хантеру, и с мрачной улыбкой расстегнул застежку плаща. Тяжелая ткань упала на снег, темным полукругом, полумесяцем охватывая ноги. Чувств и мыслей не было - только ярость, подстать какому-нибудь чудовищу. И расчет. Жестами показав сержанту, что девушку (как её?... Не важно!) необходимо убрать из лука, он снял и оверкот, оставшись в одной кольчуге. Выбор снова пал на кинжал, хотя, пожалуй, меч был бы более уместен. Но отчего-то было ощущение, что кинжалом - больше удовольствия от убийства. И это Джеймсу казалось сейчас правильным.
Сержант мельком глянул направо, где солнце упорно пыталось пробиться через облака. Сморщился на порывистый ветер, гулявший у обрыва, но - уже поднимаясь в рост и одновременно натягивая тетиву. Вторую стрелу он, словно копируя давешнего валлийца, тоже держал за пятку в правой руке. Телохранительница - любовница? - Рика всё-таки успела его заметить до выстрела, и уже начала разворачиваться, когда первая стрела с хрустом вошла под ключицу, отбрасывая девушку назад. Вторая стрела, свистнувшая уже мимо плеча Клайвелла, пробила горло пращнику. И сцена изменилась мгновенно. Соверен, вначале недоумённо оглянувшийся на тонкий, птичий вскрик Ван Хо, рванулся к Мэри, но девушка так же молча и спокойно, как стояла, припала к земле, взметнув юбку, и перекатилась за край.
Не тратя время на лишние разговоры, размышления и переживания, лишь мельком порадовавшись сметливости девушки, Джеймс рванулся к Соверену быстрым, волчьим шагом, держа кинжал прямо и даже чуть за спиной. Не мудрствуя лукаво, пастух карманников встретил его пинком сапога по голени, не слишком сильным, вскользь. И тут же, коротким тычком, метя в бок, махнул ножом, на шаге после пинка. Кисть противника Джеймс успел перехватить на противоходе, сверху, и потянул ее на себя, вбивая рукоять кинжала свободной рукой в сгиб локтя Соверена. Резко выдергивая руку злодея вверх, зафиксировав левой рукой свое правое предплечье, Джеймс повернулся налево, одновременно нанося удар коленом в промежность противника. Соверен согнулся и подло попытался упасть, зацепив ногу Клайвелла "кочергой". Не вышло. Упираясь этой же ногой в свод стопы констебля, злодей извлек из-за спины другой нож, короче и тоньше, и резко замахнулся, метя в шею, туда, где заканчивался ворот кольчуги. Нырком уходя от удара, Джеймс подтянул руку Соверена к себе и коротко, без замаха, воткнул кинжал в печень. Дожидаться смерти пастуха щипачей он не стал. Отпихнув тело от себя и не обращая внимания ни на кровь, стекающую по кольчуге, ни на пялящегося из-за пригорка, разинув рот, низушка Гарри, Джеймс бросился к обрыву.
Подмытый берег уходил вниз отвесно, шапкой нависая над затянутой льдом рекой, но под срезом обнаружилась горбатая песчаная коса, на которой упрямо цеплялись за жизнь несколько чахлых кустов. Среди чёрных голых веток ярким пятном раскинулось зелёное платье, прикрытое чуть более тёмной накидкой. Подол пошевеливал налетающий ветерок. Лицо же Мэри, с закрытыми глазами было почти неотличимо от белого снега. Девушка не шевелилась.Спуститься было негде, а потому Джеймс, торопясь и подскальзываясь, бросился назад, туда где берег был ниже и более пологим. И снова, спеша, спотыкаясь, проклиная ногу, не вовремя вспомнившую, что она болит, побежал по льду к девушке. Мэри была без сознания, но несомненно жива, хотя и бледна, с холодной испариной на лбу. Аккуратно подняв на руки и с облегчением убедившись, что позвоночник цел, Джеймс споро пошел назад, к берегу и мельнице.
Мэри заговорила внезапно, словно отдёрнули плотную занавеску.
- Красивые ресницы. Очень. Я это уже говорила, да? Но это правда. И я вот всё думала, приедете ли вы снова после вчера. Что, наверное, не успею извиниться. Слишком много говорю, и слишком мало думаю. Или слишком много? Вы, кажется, тоже слишком много думаете. Несмотря на ресницы. Так сложно, когда вот тут, - она слабо пошевелила рукой, попытавшись ткнуть пальцем в грудь Джеймсу, но сдалась. - Чувство, а снаружи ничего нету. Или не то. Или не о том. А потом оно - бах! - взмах руки не получился тоже. - Вы разрешите мастерскую в доме? С алхимией? Порох! Хотя с ним может не остаться ресниц, я читала. Но ваша матушка будет против. Но ведь новая хозяйка... ой, кажется, я опять слишком много говорю. Зато думать так весело, пусто.
- Мэри, - заботливо и даже нежно поинтересовался Джеймс, пропуская мимо ушей алхимию, ресницы и порох, - Во-первых, кто же матушку спросит-то, даже если она и будет против чего-либо? А во-вторых... У тебя голова кружится? Не тошнит? Испугалась?
Вопросов получалось много, особенно для девушки, у которой явно тряхнуло голову. Но облегчение от того, что жива, что успел вовремя, хоть сам того и не ведал, будто прорвало плотину, за которой скопились слова и чувства.
- Головы вовсе нету, - убеждённо ответила Мэри. - Поэтому тошнить не может. А если кого-то и тошнит, то это не я. И конечно же я испугалась. Я так и не успела у вас спросить, куда пропала лютня. Лютни даже важнее, чем пони, а она куда-то делась. Это тайна. Загадка. Обожаю загадки. И музыку. У тебя обязательно, совершенно точно должна быть лютня. И не простая, а какая-нибудь необыкновенная. А потом я испугалась, что ты не вернёшься. Я вообще очень много боюсь, ты не знал? И мало думаю. Или много? Наверное, недостаточно. Или посередине. Иногда нельзя думать ровно посередине, правда? Тогда наверняка ошибёшься. И иногда надо просто чувствовать... - девушка замялась и нахмурилась, потом неуверенно продолжила. - Мир кружится. Почти как солнце, только мир. Из слов. Потому что говорить - нужно. И спрашивать, наверное, тоже? Ты хочешь меня поцеловать? Ой. Наверное, это неприличный вопрос. И всё равно головы нету. Но... - она помедлила. - А как я тогда говорю?
- Словами? - Предположил Джеймс, усмехаясь и прибавляя шаг, надеясь, что Хантер не забудет прихватить плащ и оверкот. - Поцеловать я, конечно, хочу. Но не сейчас. После. Когда у тебя голова появится, а то без нее и вовсе неприлично получится. Да и таинственной загадки никакой нет: на лютню Артур прыгнул с кресла, а новую руки так и не дошли купить. И возвращаться я буду всегда, пока жив.
Если, конечно, будет куда, после пороха-то. Нет, алхимической мастерской в доме не будет точно. Особенно, в доме, где живет Артур. Несмотря на ресницы, загадки и лютни. Несмотря на голубые глаза и приятную тяжесть в руках. На сметливость и хладнокровие.
Мэри довольно кивнула и попробовала закопаться глубже в окровавленную кольчугу, но железо сопротивлялось. Зато, казалось, растрепавшиеся волосы её очень оценили возможность цепляться за ряды клёпаных колец.
- Живой - это хорошо. Очень хорошо. Я рада. Только почему-то холодный и железный. И колючий, кажется. Ты же убил этих людей? Мой герой. Жаль, я не видела. Девушка была такой жуткой, хуже, чем этот человек с ножом. И, мне кажется, очень несчастной, но это ведь не повод так красить ногти? В чёрный? Ей не шло. Так им и надо. Интересно, пойдут ли наряды Бесси. И когда же ты познакомишь с детьми? Ой. Это тоже нескромно и леди такого не спрашивают. Стоит ещё одного поцелуя. Странная математика. Качается, - она хихикнула.
- Еще б она не качалась, - проворчал Джеймс, с облегчением кивая Хантеру, с руках которого была его одежда, и с неодобрением глянув на ошарашенного низушка. - Мэри, с детьми познакомлю, как только они вернутся домой. Но сначала - тебе нужен покой, понимаешь?
- Покой, - кивнула девушка. - Не понимаю. Мне совершенно не хочется лежать. Двигаться не хочется тоже. Ты видишь сны? Мне хотелось бы знать, о чём. И, наверное, почему? Да. Почему, мне кажется, важнее. Не менее важно? Так же важно? Важно. Смешное слово, почти такое же смешное, как куст. Кусты с вопросами, с которых легко соскользнуть. Или не с вопросов, а с ответов? Растут ли ответы на кустах вопросов? И иногда, наверное, там попадаются слишком тонкие ветки. Ломаются под тяжестью... как смешно выглядит крыша. Да, я вспомнила. Я лежала, и, наверное, стоит лежать ещё? Только не на льду.