- Интуит. Возможно, чёртов, почти как телепат.
- Я бы это назвал по-другому, но в работе помогает. И я могу задним числом оформить протоколы, разумеется. Хотя в новое уложение об учреждении инквизиции, признаться, не вникал. Но уверен, что ваш Верховный выгоды Ордена не упустил. Еще могу написать прошение о выплате михаилиту Фламбергу небольшой премии за помощь следствию из казны. Но при условии, что оставишь мне сумку, бумаги, заметки и дорогу. К слову, а преподобный Кранмер с ними, часом, не работает?
А сэр Рольф де Манвиль был тестем комиссара Харпера. Джеймс чувствовал себя ныряльщиком в мутном болоте, где ядовитые змеи сплелись в клубок, центром которого был Уилфред Харпер. Попавший туда, скорее всего совершенно случайно.
- Возможно, - Раймон пожал плечами. - Уж очень не вовремя его крокодильщество порой появляется там, где ждёшь кого-то другого. Зуб не дам - преподобный мне и так куски памяти задолжал, - но всё равно подозрительно. Даже если не считать интереса к древним коронам.
- Почему вы не хотите участвовать в турнире, Джеймс? - Эмма упёрла подбородок в ладони. - Вас беспокоит то, что произошло в... Колизее? Да, в Колизее. Беспокоит это вашу жену. И, кажется, даже любовницу. Ой. На турнире вы бы могли пережить это, отпустить. Сколько помню рассказы брата, там всё то же. Азарт, кровь, песок - и жажда не столько славы, сколько этого азарта.
Вот так, походя, заглянув на ужин, разрушались чужие семьи. Джеймс вздохнул, понимая, что не знай Мэри об Инхинн ранее, непременно бы вспылила сейчас. Но Эмма, разумеется, была права. Турнир – почти то же самое. Но есть нюанс.
- На турнире рыцарь свободен, леди Эмма, - Джеймс улыбнулся, дотронувшись до серьги. - Он бьётся за прекрасную даму, свою честь, награды. Гладиатор сражается за свою жизнь. И это - ярче, острее. Думаю, лорд Грей завтра это познает в полной мере. И ему завтра важнее все эти азарт, кровь и песок. Король - сумасбродный псих, но он любит зрелища больше, чем хлеб. Не волнуйтесь, я уже сделал первые шаги, чтобы преодолеть гладиатора в себе. Следующим шагом станет уничтожение арен. Ну, как только на меня перестанут сыпаться голуби.
- О, - Эмма пожала плечами. Расстроенно хлопнула ресницами. - Кажется, меня оскорбили, дорогой.
Прежде чем Джеймс успел удивиться или возразить, Раймон кивнул и небрежно выплеснул вино ему в лицо, поднимаясь.
- Ну пойдем. Выйдем.
- Ну пойдём, - согласился Джеймс, вытирая лицо скатертью. В то, что он мог оскорбить эту невозмутимую женщину, не верилось ни на грош. Разве что в урок, который хотела преподать леди де Три. По пути он прихватил меч: рыцари, как-никак. И на улице вопросительно взглянул на Раймона. Кумушки, фланирующие в вечерний час по улице, уставились на них двоих, остро напомнив матрон с трибун арены. Правда, эти матроны были старыми.
- Почему-то я вам не верю, - монотонно заговорила Эмма, цепко придерживая изумлённую Мэри. - Знаете, я читала о римском праве. Уж не знаю, зачем. Семья раба - это рабы, так? А вот теперь представьте, дорогой сэр Джеймс, если на арене вы повстречаете... ну вот его. Рослого, плечистого, сильного. С детства воспитанного, чтобы убивать, и убивать - быстро. Потому что если не ты, то тебя.
Что и говорить, с михаилитами Джеймсу драться не доводилось. Он видел их в деле – в Билберри, и вынужден был признать: они быстрее его, фехтовальные ухватки вбиты в них до полного безмыслия. Там, где он хоть и быстро, но думает, они два раза делают. Но съезжать с поединка на глазах Бермондси не годилось – и он просто заулыбался, как на арене, пока откидывал ножны в сторону.
- Бедняжка Мэри, - заметил Раймон, вынимая меч. Глянул вокруг, и кумушки помолодели, завздыхали. - Ну, ладно.
- Не знаю, как вольноотпущенник снова попадет на арену. По привычке ли, продав ли себя снова. Бой за боем, и нет равных Актёру. Трибуны рукоплещут, женщины рискуют затопить чашу Колизея, и всё так просто и понятно. Вот - кровь. Вот - песок. Вот - опьяняющий азарт. Но Актёру скоро тридцать один. Его тревожат старые раны Джеймса Клайвелла, и мысли, и слова...
Учили в Ордене великолепно. Это Джеймс понял после первого обмена ударами. Бил Раймон де Три крепко и быстро, ноги переставлял так, что и не уследить. И вплетал в бой мелкие, но неприятные миражи. С которыми чудесно сочетался голос Эммы. Джеймс пропустил над плечом клинок, поплатился порезом на щеке, и внезапно почуял пряный аромат арены - духи женщин, магнолия, жареное мясо и вино.
- И в один прекрасный то ли день, то ли вечер, когда ты, купаясь в жарком солнце Рима и обожании поклонниц, вышел на арену, случилось страшное. Подвела рука. Или нога. Возможно, спина, когда-то сильно ушибленная в бойне. Или переломанные рёбра.
Рёбра немедленно заныли. И спина напомнила о себе, хотя не делала этого никогда. И в пропущенном пинке, от которого Джеймс кубарем полетел по пыльной дороге, виноваты были они.
- Или просто случилось так, что хозяину надоело старое, - с кривой улыбкой выдохнул Раймон, - Потому что зрители - зрители хотят зрелищ, всегда - новых зрелищ, даже когда они старые.
- И ты лёг на арену, не своей волей. И он, да вот он, глядел на трибуны твоим взглядом, взглядом победителя, вопрошая - жизнь или смерть?
Кончик меча замер у горла ровно в тот момент, когда Джеймс перекатился, чтобы подняться. И надо отдать должное твёрдости руки - даже не дрожал. Фламберг сдерживался, как мог, почти нечеловеческими усилиями. Еще самая малость - и отсёк бы руку. Ту самую, которая теперь болела рассеченным плечом
- Зрители так просто не расстаются с кумирами. Им хочется играть в них снова и снова. Они подымут пальцы вверх, но хочешь ли ты такую жизнь? Инвалид без руки, не нужный на воле, утратившая чутьё ищейка.
- И даже если не хочешь - отпустят ли? - Раймон неприятно улыбнулся. - Не-ет, потому что...
- Тебе дорога под арены, как твоему надсмотрщику. Или ты думал, он там доброй волей? Потому что - нравится?
- Передавать опыт. Учить других, отводить наверх и ждать, вслушиваясь в жизнь арены.
Джеймс замер, понимая, что никогда не задумывался, откуда Квинт знает латынь. И почему говорит так грамотно, так доходчиво. И почему так сурово-бережно относится к гладиаторам. И выходило, что под ареной он уже довольно давно, а судя по имени - пятый по счёту...
- А наверху, где-то там, без тебя растут близнецы. Юная - быстро взрослеющая - жена ждёт соломенной вдовой. К Бесси женихи зачастили. Вот бы их всех поганой метлой, правда? Но здесь, под ареной, хозяин тебе доверил бестолковых парней, из которых нужно сделать гладиаторов. И Артура. Знаешь, юного михаилита так легко поймать на тракте.
"Вашу ж мать!"
- Или даже не юного. Нам ли не знать.
- Первая практика, наставник отвлёкся на другого оболтуса - и вот уже твоё вольнодумие оборачивается твоим сыном.
- Настоящая звезда. Быстрый, ловкий, такой, что и от бхута увернётся. Сын знаменитого Актёра! Сколько будет писем после первого же боя, на котором он, конечно, победит!
- Хочешь умереть от руки сына, Джеймс? Ах, что это за бой! Сын на отца, но...
Джеймс закрыл глаза, сползая по стене собственного дома. По щеке стекала кровь, а казалось - высыпается песок арены, уходит пеплом сгоревшей зависимости. Он не хотел, чтобы его дети росли без отца, а Артура с первого же тракта украли в рабство просто потому, что он тоже – Клайвелл. И для этого следовало заняться торговлей людьми настолько плотно, насколько этому способствовала чёртова серьга в ухе.
- Я понял. Спасибо. Помоги мне встать, Раймон. Не хотел бы я однажды стать тварью из бестиария и сойтись с тобой в поединке еще раз.
- Захочешь стать тварью, - заметил Раймон, поднимая его на ноги, - сначала брошь констебльскую заглоти. Да даже и без неё цена на контракт такая будет, что проще ещё раз бруху отловить. Ту, билберрийскую. Брр. Тварь - она будет ещё быстрее, ещё сильнее, и... ну его, короче. Так, а вы на что смотрите? Кыш! Никогда не видели, что ли, как билберрийский палач какого-то непонятного злыдня рубит?
- Не забывайте, сэр Джеймс, - Эмма теперь говорила почти пророческим голосом, и даже Мэри в её руках уже не дёргалась, - мои слова. В следующий раз Фламберга будет не удержать.
- Обычно я с первого раза всё понимаю, леди Эмма, - огрызнулся Джеймс. – Отпустите, пожалуйста, Мэри. Ей вредно волноваться, а вам еще меня шить.
«И вам скорее надо запугивать не Фламбергом, а Берилл».
- Быть может, вернёмся к ужину?

23 мая 1535 г. Лондон. Турнир.

На трибунах Джеймс откровенно зевал. Чтобы успеть к открытию турнира, встать пришлось рано, и после побоища, а потом небольшой попойки с Раймоном под неодобрительными взглядами жён, спать хотелось зверски.
- Мы знаем, говорят, будто ваш король толст и немощен. - "Прямо скажем - толст". - Ну так дурни они, и вы тоже, если слушаете, потому что только дурни не видят, что король ваш - во цвете лет и сил. - "А ведь ему всего сорок четыре, и впрямь" .- Господь исцелил вашего короля в один миг, и знак это, что курс наш мил Ему и ангелам Его. - "Господь, ха!" - Знак это, что сгинут все бунтовщики и предатели, с двумя из которых мы намерены сегодня расправиться лично. - "Валяйте, государь". - Знак, что ваш король не просто ого-го, а ещё ого-гее, чем когда-либо бывало, и по бабам, кхе-кхе, и все мятежи - разгонит ссаными тряпками. - "Самолично обоссались или Саффолк помог?" - Саффолк своими уже начал, ну а скоро и мы подтянемся, потому что оно ведь за веру, а вера - за Господа, а Господь - с нами и за нас, что и показывает чудесным исцелением. - "Всё же, помог". - Ну а бунты - что бунты? - "А что, бунты? Бунты как бунты, нормальные. Можно даже сказать, правильные". - Слыхали, небось, как бунтовщики только бордели да лавки грабят? - "Это мародёры, государь. Им рубят руки, а потом вешают". - Ну и какой наш подданый захочет, чтобы грабили его бордели?! - "Я например. От них одни проблемы". - Да если вы англичание хоть на пенни, то никак не стерпите! Ополчение, кстати, сбираться будет вон там. А тут - и король ого-го, и рыцарство - тоже. Вот как конями затопчем!.. Сначала на турнире, потом на пиру копытами, а потом на севере, тоже топотать, топтать и по борделям. Кхе-кхе, восстанавливать. - "В пьяном угаре, ага". - Это, конечно, кроме двух предателей - их затопчем прямо тут. - "Забавная штука жизнь. Вот я, обычный констебль тридцати лет, скоро уже тридцати одного года, сижу тут и слушаю бред этот затаптывателя. Вроде бы и пожаловаться не на что, потому что жалованье платят, рыцаря дали. Баронет, мать мою всей казармой." - И чтобы послы смотрели! Где послы? А, вот. Смотрите! И вы тоже смотрите, и своим государям докладывайте, братьям нашим, хе-хе, и сёстрам тоже. И спасибо с
кажите, что сапог снимать лень, чтобы по перилам постучать, для наглядности. - "Спасибо! Пламенное мерси!" - Топота у нас на всех хватит, вон каблуки какие. - " Да вы ж на трибуне, государь, мы не видим". - И смотрите же, кто с нами, а кто против нас? - "Все, кто не с нами, вестимо". - А против - да вон, в Лланелли которые, попрыгали в море, испугавшись тряпок Саффолка - поделом, я скажу, а то он как сапоги после похода снимет порой, то ух, чертям тошно, - "Чёрт тебя задери, заткнись, смейчас Мэри стошнит!" - а разве бунтовщики против воли Господа не есть черти мерзкие? Попрыгали в море - жабры отращивать. - "Дьявол, неужели Саффолк дошел до того, чтоб топить?!" - Скоро в Темзе вылавливать будем, хе-хе, если не помрут от водички нашей английской. Завтра же издам указ о том, чтобы выловленное в похлёбке человекоедством не считалось, ибо разве же это люди? - "Давайте, узаконьте людоедство. Вот вам хомут и дуга, я вам больше не слуга!" - Это черти жабрастые, и кто такого поймает, тому кроме похлёбки ещё сотня золотых от щедрот наших. - "А как потом доказывать, что вот эта человечина на вертеле была с жабрами? Господи, спаси Англию!" - Только указа дождите, а то обратной силы он не имеет, хе-хе! - "Сволочь ты отожравшаяся!" - И второй указ - уже сегодня, против того, чтобы ведьмы похищались, скрывая себя от нашего справедливого гнева. - "О да, так они и послушали". Но это, конечно, михаилитам. - "Хвала Господу" - Всем. Например, сэру Фламбергу, кто во время беспорядков помог нам отбиться от наседающих женщин, потому что тянет их к королю, что мух к... мёду, а вы что подумали? Саффолк так и сказал, а кому верить, как не ему? Где сэр Фламберг? - "Думаю, мается похмельем" . - Велели же и михаилитам быть! Что? На тракте, потому что денно и нощно чернокнижников истребляет? - "Если он что истребляет сейчас, так это острый и горячий суп. И воду. Кстати, не отказался бы от похлёбки". - Это похвально. - "Конечно. Похлёбка - это хорошо". - Ну, не услышит тогда, что жалуем
его кошелём с золотом! Ибо пусть не говорят, что михаилит работал бесплатно, от этого у ордена башни болят, хе-хе. - "Да, башня болит. Надо было хоть полыни дома выпить, что ли. Или эля по дороге". - Что? Да, который потолще. Помню, он на леди Эмме из Фицаланов женат? Тощая, - "Да нормальная. Ничего такая, всё при ней. Только излишне умная. И мысли читает". - как эти новомодные италийские клинки, пусть хоть откормится. А то в дороге оно сложно, хе-хе. Отправить кошель голубем из королевской конюшни. Скорым. - "Забавно. Шутки за триста шиллингов подвезли". -И ещё о голубях, тоже скорых, но на этот раз зубастых и из чужих конюшень, хе-хе. Послы ещё здесь, не разбежались доносить? Нет? Ладно, тогда и для них, но особенно для народа скажу так: Франс - это наши исконные земли, были, есть, и ещё будут, как топоталка дойдёт, а случится это скоро. Что? Империя? Император этот великоимперский - поганый испанец, так и передайте, и один Сулейман душу греет - крокодила в подарок прислал, значит, боится и уважает. Мусульманин, а и то больше понимает, что мы одобряем и всячески ценим. Кстати, кто выловит его в Темзе - получит награду. Не по крокодильскому весу, но тоже немало. -"Вот мавки-то обрадуются. Крокодилов они еще не жрали". - Ответным даром пошлём шотландца. Хе-хе, послом, а вы что подумали? - "Лучше сам езжай, мы хоть отдохнём всей страной" - Сэр Роберт Бойд-старший, вы не хотите? У вас и опыта много, столько лет от племянника моего послили. -"Куда слили?..." - Всё же нет? - "Дак то ж сливаться захочет? Посылайте медведя". - Что? Медведя? - "Ой!" - Послом?! А, вместо крокодила? Что я вам, московит, что ли? Это там каждый второй - медведь, а у нас только шотландцы. - "Не только". - Что? Не только? - "Хм". - Тогда графа Ормонда - он тоже шотландец, только ирландский. О, хотя бы этот, вижу, не отказывается, предатель, что ли? Хе-хе, шучу. И лучше бы не колдун тоже, потому что в свиту придадим инквизиторов, для представительности...
Когда Джеймсу окончательно надоело обмысливать весь этот бред сивой кобылы, то есть - короля, он услышал своё имя.
- Кстати, о проверках. Сэр Джеймс Клайвелл! Жалуем вас домом побольше, не бойтесь - в Бермондси, чтобы продолжали, хе-хе, проверяться и проверять. Как там ваша палач? Не хочет во фрейлины? Жаль, а то такие глаза, такие глаза! Чтобы выкорчевали всех предателей под корень! А потом его отрезали, хе-хе.
Не то, чтобы дом на Эсмеральд был дорог Джеймсу. А всё же - был дорог. Его купил для миссис Элизабет отец, когда родился Джеймс. И записал на имя сына, Джеймса Джеральда Клайвелла. В этом доме Джеймс вырос, знал каждую половицу, а половицы знали его. И вот теперь король дарил новый. Конечно, растущая семья требовала простора. Бесси взрослела, близнецы хоть и были пока внутри Мэри, но тоже скоро потребовали отдельной комнаты. И матушка. И... Джеймс хмыкнул, поклоном благодаря короля. Нужно было брать, что дают. Несмотря на то, что большая часть страны ютилась вповалку на соломенных тюфяках в одной комнате у очага, его семья должна была жить в комфорте и достатке.
- А теперь - время нашей всемерно и народно любимой королевы. Гро-омче любите, что вы, не народ, что ли?!
Королеву слушать Джеймс не стал. Университеты, разрушение борделей, рыцарство и пирожные. Анна Болейн, умная, образованная, светская и яркая, но увы - не царственная. И так и не родившая королю живого сына. Джеймс подозревал, что проблема в короле. Такое случается, когда мужчина не может подарить женщине здоровое семя. Сама природа отвергает такие плоды, отторгает их из материнского лона. Какой бы взбалмошной, ветренной, капризной не была бы женщина, она не всегда причина выкидышей. И казнить её за это нельзя. Равно, как и за то, что эта хрупкая, темноволосая королева надоела своему мужу.

- Вот смотрю я на ристалище и всё думаю: чего же мне в этом не хватает? - Светски заметил подошедший со спины Джеффри Поул до боли знакомым голосом. - А стоило тебя увидеть, и сразу понял: зрелища, крови, что впитывается в песок. О, и леди Мэри здесь! Украшение любых трибун! Помните, как это было? Как к лицу был нашему Джеймсу тот шлем, как вдыхали запах, как слушали не ушами - всем телом?
Джеймсу стоило большого труда не вздрогнуть, не показать, что Нерон застиг его врасплох, но тут тихо заговорила Мэри.
- Убирайся обратно в свою нору, бедламит, в свою клоаку, жри там дерьмо, трахайся с ползучими гадами, слушай крысиный писк, которых тебе так дорог. Вспомни это всё - и уползай туда, где тебе самое место.
От неожиданности Джеймс даже забыл хмыкнуть. Начитанная Мэри облекла ругань в столь литературную форму, что это хотелось спеть. Вот только раньше эта юница с мельницы себе такого не позволяла. Воровайка - да и только!
- Слышь, мурка, когда лоха ушастого на гоп-стоп греть будешь, - едва слышно промурлыкал он на ухо Мэри, - сообщи. Чем обязан, милорд? - Это уже Нерону, вслух. Так, чтобы слышал даже Циркон, расположивший свой шумный михаилитский табор неподалёку. - Кажется, не удостоен чести личного знакомства.
- Какая красивая, и какая зубастая, - с полуулыбкой пробормотал Поул. - Напоминает Фламинику, когда та была помоложе. Но ты, Джеймс, не бойся. Эти плебеи всё равно не поймут, о чём речь. Или и правда хозяина забыл? Серьга ухо не оттягивает?
- Как родная сидит, - всё так же громко сообщил Джеймс, нахально улыбаясь заинтересовавшемуся Циркону. И чуть тише добавил. - Согласно римскому праву, либертин должен был служить своему хозяину как патрону, то есть относиться к нему с уважением. Не разрешалось подавать судебные иски против хозяина, за исключением претензий вещного характера. Историк Тацит писал, что в его время многие всадники и сенаторы происходили от вольноотпущенников, а случалось, и сами недавние рабы императора играли видную роль в управлении империей, например, в дворцовой канцелярии. При Калигуле выдвинулись вперёд некий Протоген, который помогал цезарю судить, и Каллист, «достигший величайшей власти, почти такой же, как сам тиран». Но уже при Нероне либертины стали меньше влиять на государственные дела, по-прежнему пользуясь всеми благами свободы. Понимаете, милорд? Всеми. Благами. Свободы. Как говорят те, кого я ловлю: прикинься, киса, пёсиком.
- Какой у вас увлекательный разговор, джентльмены, - Циркон лениво опёрся на поручень, разделяющий трибуны. - Лорд Джеффри, моё почтение. Как ваша чтимая матушка? И особенно - брат - кардинал?
- Милорд Бойд! - Поул вскинул бровь. - Моё почтение. Благодарю, здравствует и здравствует. Предательский братец, если не ошибаюсь, сейчас в Вене, но, возможно, уже и нет. Как ваша многоуважаемая супруга? Как ваши птенцы? Вижу, все как на подбор. Сэр Джеймс, вижу, тоже смотрите и оцениваете?
- Ну что вы, милорд, какой из меня ценитель, - покаянно вздохнул Джеймс. – Так, разве что мечом изредка помахать. Всё в порядке, магистр, мы говорили о римском праве. Знаете, сэр Джеффри, вероятно, я погорячился в нашем споре. Совсем как Задранец.
Закусывать удила следовало аккуратно. Во-первых, выносить арены на ушах лучше было изнутри. Во-вторых, не хотелось ходить и оглядываться в боязни, что снова утащат или чего доброго – убьют.
- Задранец? - Поул наморщил лоб, провожая взглядом магистра, вернувшегося к своей рыжей жене. - Не помню такого. Должно быть, кто-то из твоих сомнительных товарищей? Я вижу, у тебя швы. Но они тебе не помешают провести пару боёв. Сделай красиво, мой мальчик, а то тут не на кого посмотреть. Разве что на Фицалана, но он бледноват. Болен смертельно, полагаю. О, а погляди, как на тебя плохо смотрит Норрис! Любопытно! Адью!
- Только без нотаций, - лучезарно улыбаясь Норрису, уведомил Джеймс Мэри. - Это всё намеренно. После гибели прецептории иоаннитов, рынок рабов должен пошатнуться. Сейчас самое время заняться его разрушением. Но ты меня удивила, признаться. Песни для дна не пишешь, часом?
Мэри вздрогнула.
- Тронешь блокнот - убью. Задушу во сне, потом заколю и утоплю.
- Убивалка не выросла, - радостно сообщил ей Джеймс. - Мэри, ну на кой мне твой блокнот? Не скажи ты, даже не подумал бы. Но теперь придётся прочитать. Потому как - интересно.
Магистр, который с крайне злым лицом беседовал с очаровательной белокурой леди, сообщил, что Харпер якобы умер. Джеймс ответил ему кивком, не поверив ни слову. Дерьмо, как известно, не тонуло.
- А то того, значит, было не интересно, - заключила Мэри, вздёргивая нос. - Пока не сказала. Всё понятно. Пока не скажешь - не интересуются, да ещё и совершенно негодяйски дразнятся! Ох. Тебе правда надо сейчас сражаться?.. Чтобы сделать этому бедламиту красиво?
- Сейчас всем будет красиво, - задумчиво пообещал Джеймс, в которого Норрис, только что осчастливленный королевой и её шарфом, швырнул перчатку. – И ему, и тому парню.
Он скинул оверкот, повёл плечами, проверяя, не тесна ли рубашка. Решил, что не тесна. И попросту перемахнул через ограждение трибун. Норриса Джеймс выкинул из седла излюбленной ухваткой стражи - за щиколотку, выворачивая. А потом его понесло. Накрыло удушливым туманом Лондона, резким запахом табака, оклик "Тачи-рэй!" Норрис попытался уйти кувырком, но тело работало будто само - хватало, удерживало, душило. Когда герольды утащили придушенного Норриса куда-то в шатры, Джеймс осознал - ему свистят и аплодируют. Будто этот грёбаный придворный успел достать почти всех.
- Ну что, Мэри, красиво было? - Поинтересовался он, когда вернулся к жене.
Вместо ответа Мэри счастливо пискнула, повисла на шее и поцеловала излишне горячо. Излишне для жены человека, у которого жена беременна и спать с ней как-то еще, кроме рядом, нельзя. Потому что чревато выкидышем.
Джеймс мягко отстранил её, тряхнув головой. Мысли смешивались в кучу, будто кто-то взбалтывал содержимое головы большой ложкой.
- Поаккуратнее, маленькая, эдак я всех душить начну, если после этого так целуют. Значит, говоришь, на блокнот даже издали глядеть нельзя? А где он лежит? Чтоб, значит, случайно не увидеть.
- Душить и не обязательно, - прошептала Мэри, - чтобы так целовали. А журнал и не увидишь, и не найдёшь, и тем более не прочитаешь! Оно над серым, за коричневым, поперёк цветного, за белым синее пьёт, а не толстеет, только к красному клонится. Могла бы нашептать, да не умею, напеть - тем более, поэтому может через стеклянную гору, много лун и ещё больше солнц...
Большую часть королевской речи Джеймс пропустил мимо ушей. Потому что нагло, непристойно в глазах высшего общества, целовался с женой. Как подросток - до одури, синих мух в глазах и радости, что не носит тесные штаны.
- Так. Решили мы, при полном одобрении лорда Кромвеля и всех тех, кому радость королевская сердце и душу греет, усыновить графа Суррея, того, кто Ричард Фицалан, девятнадцатый своего имени. Радуйтесь!
И Джеймс обрадовался. Так, что даже отпрянул от Мэри. И вовремя, как выяснилось. По верхним рядам трибун крались какие-то подозрительные типы. Настолько подозрительные, что Джеймс рванул к ближайшему, перепрыгивая через людей и скамейки. Пока крутил ему руки, одиннадцать остальных успели выстрелить, и в небе расцвели крамольные надписи, призывающие свергнуть короля и вернуть Екатерину Арагонскую. Радость от чудесного спасения Фицалана сменилась лихорадкой работы. Схваченного следовало допросить, остальных - переловить. Но на трибунах оставалась Мэри, и Джеймс вздохнул, поманил пальцем одного из стражников, передал ему задержанного и вернулся к жене.
Жена хотела на бал.

РАЙМОН И ЭММА ДЕ ТРИ

18 мая 1535 г. , письменный пень в недолесочке под Вудфортом.

Писать письма без стола, на подложенной под листок дорожной сумке, Раймон не привык, но выбор был невелик. В Вудфорте оставаться не хотелось - уж больно невкусно там воняло страхом, - а хижину временно заняли вампирята, и там пахло ещё похуже. Поэтому - вот.
"Выбрались в лес два михаилита, невидимая богиня и бывшая послушница, а там - почтовые голуби. Сидят и ждут, словно деревья - памятники римским императорам. Хотя, конечно, хорошо иметь рядом зверятника".
Почему два михаилита? Да как тут одному спокойно письма написать, когда из стен ведьмы лезут волосами вперёд! Не ведьмы, а пауки какие-то! Жуть!
Жуть Раймон одобрял, тактику - не очень. Даже на его вкус получалось слишком самоубийственно, потому что не будь то хижина, не спи за спиной Эмма, Розали прилетело бы не мороками и лопатой, а чем посерьёзнее.
"Небось, перерождения как перчатки меняет".
На поляне, конечно, стен не было, зато были деревья, земля, наконец, хухлики...
Раймон представил ведьму, вылезающую из хухлика, и невольно вздрогнул. А ещё где-то неподалёку мог обретаться Рольф с Нил знает, чем под рукой, ногой или ещё какими успевшими отрасти на почве некромагии конечностями. В общем, стоило поберечься, хотя бы ненадолго.
"Точно ненадолго".
Раймон знал, что вскоре пути разойдутся. Не потому, что ему хотелось поскорее помереть, просто дело предстояло такое, для которого компания могла помочь, а могла и помешать. Но пока что хруст дерева под робовым ножом, повизгивания хухлика в кустах успокаивали и помогали. Помогали самому поверить в то, что всё - почти как обычно.
"Выбрались в лес два михаилита, невидимая богиня и бывшая послушница, а там - почтовые голуби. Сидят и ждут, словно деревья - памятники римским императорам. Хотя, конечно, хорошо иметь рядом зверятника".
- С чего начать, с чего начать... как водится, с простого, верно?
Эмма, сидевшая рядом на толстом пледе, не ответила. Берилл хватало только на то, чтобы сохранять позу или реагировать на звук или свет. Не её вина - на создание второго "я" у михаилита уходили годы жизни, месяцы медитаций и самодисциплины... не то, чтобы сам Раймон ею отличался, но упрямство порой способно сдвигать горы.
- Итак, начнём с Клайвелла. "Друг мой", запятая... что ты говоришь? Свет и тьма? В ком из нас их нет... внутренние твари, конечно, реже встречаются, но и тут - вон, во мне Фламберг, а была и заглушка, в тебе - своя Берилл и чужие демоны со всякими чужими аурами, в Робе - у-у-у! Я иногда думаю, а если он консорт... муж, то всех этих богинь в голове постоянно слышит? Тогда - У-У-У! Хотя, пока им не отвечать, наверное, всё не так плохо. В общем, главное правило: своё хранить, от чужого избавляться. Но, впрочем, интересно, что об этом всём думает Мэри?
"Но это я в письмо добавлять не буду, потому что моё. Хочешь своё - бери карандаш и вписывай, вот. А потом расскажешь, о чём вы там разговаривали, пока я, словно шут какой, короля спасал".
Свежие стружки пахли весной и детством, птицы вокруг пищали так, словно хухлики их не ели - ха, по весне они ели всё, с костями и иногда сёдлами - и слова ложились на бумагу сами собой.
- Так, "спешу сообщить, что Эмму больше искать не нужно: нашлась и со мной, пусть пока что и не вернулась" - понимаю, устала. Я бы тоже устал, похищают чуть не каждый месяц заново. Или даже каждый? "Но - верну", потому что как иначе-то. Да кто бы говорил про упрямство! И да, я тоже скучаю.
В стороне плеснуло чёрно-рыжим. Раймон обернулся, на всякий случай готовя несколько особенно неприятных мороков, но только пожал плечами: богиня решила стать видимой. Яркой, рыжей, почему-то босой. Впрочем, почему босой - понятно: по траве она прошлась с явным удовольствием, уселась рядом с Робом, расплескав по зелени юбку. Кивнула, запрокинула голову, подставляя лицо солнцу. Раймон кивнул в ответ и достал второй листок.
Если даже явление предвещало новые неприятности, они явно могли подождать. Или его просто не хотели тревожить и разговаривали беззвучно и безэмоционально. Вырезая фигурки и загорая. Но это всё тоже было не о том. Подождёт уж несколько минут - и Раймон выкинул из головы лишнее, оставив только ритмичный скрип ножа и робово посвистывание в тон... подо что-то там непонятное, но зажигательное.
- Так, что там дальше? А дальше - так и не отвеченное письмо. Как невежливо с моей стороны, жуть. Стало быть, "Любезный шурин!" - да, я понимаю, что шурин - это почти признание, а Дик - просто имя, но пора бы уже. В конце концов, никуда он пока не девается. Дальше: "Всецело разделяя стремление к безумию, с запозданием не извиняюсь: я так и не явился на ваше венчание вместе с толпой жонглёров, карлиц, вампиров, и - пьянющим, как десять друидов разом, Фортунато".
Вся эта замороченная толпа к дверям церкви святого Климента Датского! Какое было бы зрелище! Впрочем, нет, слишком вульгарно, без правильной esthétique. Нет. Даже если бы хотелось оказать такую услугу - нет, только не такой ценой.
- Говоришь, поехала бы и без толпы? Что ж, возможно. В конце концов...
"В конце концов, вдруг и правда повезёт ему с Хизер. Вдруг и нам повезёт, что ему повезёт с Хизер. Но веры - веры в это как-то не хватает. Если я упрямо не меняюсь, с чего бы другим?"
- "Извиняясь за то, что не стал срывать венчание всей этой кодлой, спешу обрадовать: моя супруга и ваша сестра нашлась и со мной, пусть пока что и не вернулась. Но - верну". Ссоримся? Кто ссорится? Никто не ссорится, вот, письма пишем, хорошие, в обе стороны. Наверное, для начала сойдёт? Хоть так, а то, действительно, похищения, светочи, вороны всякие... нет, это я не в обиду, это так. Не обращайте внимания. Хотя, вы и так не обращаете и, наверное, к лучшему.
- "А вам, любезный шурин, счастья с леди Хизер - и только с ней. Раймон". Знаешь, может быть, и правда лучше бы с кем-то ещё, но... не знаю. Об этом тоже нужно будет поговорить.
Уходить от Эммы не хотелось, словно её снова могли утащить из-под носа, но увы, птицы на призывный взгляд прилететь отказались. Ну вот и зачем в семье зверятник?.. Пришлось подняться и сделать три шага, хотя казалось, что куда больше.
Голуби смотрели как-то недовольно, словно обещали запомнить и вернуться. Нет. Недовольно смотрел один, Диков, а второй - как-то исподлобья, оценивающе. Жуть. Взгляды заставляли задуматься о том, не связывает ли голубя с адресатом не только чувство направления, но и нечто тоньше, на уровне душ. Возможно, над миром постоянно летали голуби, которые были немножко людьми. Иногда сбивались с пути, порой попадались хищникам...
"Да просто жрать хотят небось, а не лететь абы куда".
Пожав плечами, Раймон свернул письма, привязал понадёжнее и подбросил птиц вверх, повыше, чтобы у них не возникло искушения вернуться.
Три шага обратно дались гораздо легче, и Раймон снова уселся рядом с Эммой, прислонился плечом.
Зато, видимо, для баланса, вскочил Роб. Бросил голые ноги Бадб, бросил Раймону лошадку - гладкую, хорошую, на которой только и скакать куда-нибудь вдаль, - и принялся бродить по полянке, каждым шагом разрушая покой.
- Отправь ворона проследить за голубями. И что значит - пропал, моя Бадб?
"Лучше бы и правда голыми ногами занимался".
Вздохнув, Раймон тоже поднялся, подхватил Эмму и кивнул остающимся.
- Пожалуй, воспользуюсь предложением. Пора уходить, пусть и без клыкастых. Спасибо, и - бывайте.
Уводя Эмму в птичий писк и зелень, Раймон думал о том, что с совестью договариваться ещё придётся, но - потом. Ещё - о том, как один ворон может проследить сразу за двумя голубями, улетевшими в разные стороны. О том, кто из голубей пропал... нет. Об этом думать точно не стоило, и он прижал к себе Эмму покрепче, вдыхая запах волос.
Совесть... совесть тоже вздохнула и умолкла.

19 мая, всё там же

- Я и говорю, господин сэр Фломберх, что падает звезда, а ейный хвост по небу стелется. Я глядь - а драконица это с драконенчиком. Я за ними. Они от меня. А тут восюлиск, злой, ну вот как собака три дня нежрамши. Дерьмом изволит плеваться. Я назад, от него. А тут тварь горбатая, с рогами. Бык не бык, а будто мино... миро... минро... Мыротавер, во.
Староста гудел и гудел, ничуть не мешая думать. Раймон согласно кивал, сохраняя суровый вид, присущий серьёзному михаилиту, словно во всё это верил. От этого дородного, седого мужчины с руками пахаря тянуло сырыми, неоформленными мороками, и оставалось только гадать, сколько мыротавров были настоящими, а скольких староста просто придумал, а затем убедил себя в том, что вооон та косуля - кентавр, а торчащие изо рта травинки - зубищи длиной с вилы.
- А что, загрызли кого? Или, может, скотину рвут?
Надо было уходить, уезжать на юго-восток, подальше. Например, в Сэндвич. Какая ему, в сущности, разница? Главное, не на север, потому что: "Мерлин призвал воинскую помощь. Проигнорировать нельзя. Уходи с севера, братучадо".
Уходи. Легко сказать. В угрозу на севере не хотелось верить ещё больше, чем словам старосты. Если уж после Рыся крестьяне не начали поднимать михаилитов на вилы - вот именно тут и сейчас не поднимали, - то что же там случилось такого, что отменяло и репутацию, и крестьянскую практичность? Даже бунтовщики и бандиты не отказывались от услуг михаилитов! И если орден отводил своих с севера - это означало две вещи разом. Во-первых, случилось что-то настолько крупное и гадостное, что тянуло на выбор сторон. Во-вторых, к лету на севере людей просто сожрут. Первое Раймон отбросил сразу, потому что быстро такие выборы наспех не делались, и время явно терпело, а вот второе...
- И загрызли, и рвут, и блюют потом непотребное, господин сэр Фломбрех, - почесал руку староста. - Девочку вот, совсем кроху, дочку кузнеца подрали. Живого лоскута не было.
- Фламберг, - в который раз бессмысленно поправил Раймон, и наклонился ближе к старосте. - Где именно подрали? Когда именно подрали? И... блюют? Чем? И, опять же, где?
Выбирать крохи смысла было тяжело. Стоило, конечно, поспрашивать и других деревенских, и потом Раймон так и собирался сделать, но такой вот морочник скорее всего задурил и остальным головы так, что концов не сыщешь. Подранного ребёнка полностью выдумать было сложно, но вместо тварей тут могли быть, например, волки. Или собаки. Правда, волки бы вряд ли подрали и не сожрали. А твари?
Ничего из того, чьи следы Раймон приметил, пока мотался вокруг деревни, под такие повадки не подходило. Да, бербаланг или гуль мог бы подрать, и не сожрать, но только сытый, а здесь сытой нечистью и не пахло, наоборот.
"Даже если бы не додрали, потом вернулись бы дожрать".
- Фломберх, - честно повторил староста, недоуменно глянув на него. Мол, чего этому твареборцу надо, всё правильно говорю. - Господин сэр. Говорю, рвут и грызут, а как же. На то они и твари безбожные, чтоб им в аду святым Андреем отрыгивалось. Особливо восюлиску. Он, знать, и рвёт, так я думаю. Потому как наблёвано похоже - дерьмом чёрным, воньким. А Дейзи, дочку кузнеца, разодрали аккурат в лесочке между Вудфордом нашим, Чингфордом соседским и Бакхёрст-хилл де Манвиля. Хороший хозяин сэр Рольф, крепкий. Всегда в порядке поместья держит. Вот кабы смут не было б так везде! Ить только отсеяться успели, господин сэр Фломберх, а ну как урожая не будет? Вот чего я опасаюсь. И восюлиск этот житья ну никак не даёт!
Из смешавшихся в кучу рольфов, восюлисков, смут и святых Андреев Раймон понял только одно: кто-то тут всё-таки рвёт. И гадит. Чтобы василиски или ещё какие твари блевали "чёрным и вонючим" он не припоминал, но это... это требовало прогуляться по деревне и вон тому лесочку между всем сразу и особенно между Бакхёрст-хилл. Потому что если михаилитов с севера отзывали, то до восюлисков кто-нибудь из братьев добрался бы ещё нескоро.
Впрочем, прогулки по деревне требовали кое-чего ещё.
- И чего же вы заплатите за такую жуть, которая ещё и гадит? - Поинтересовался Раймон, потирая подбородок. - Сразу говорю, за еду и веру не работаю. За девок тоже. Даже если найдётся свящённик, которого неплохо было бы сжечь - не надо, возьму деньгами. Потому что леди, - указанная леди величаво сидела рядом с ничего не выражающим лицом, но сейчас иного и не требовалось, - нужны, сами понимаете, ленты, кольцо новое. Наряды. Потому что прошлые кольцо и наряды сожрал рольфолак.
- Скудова деньги, господин хороший сэр Фломхер? - возмутился староста. - Никогда такого не видели тут, и не водилось оно. Ну вот разве что шиллингов семь наберем, от бедности. Или даже восемь. Святая елда, десять!
Раймон вздохнул, не глядя указал пальцем, и пробегающий по столу таракан вспыхнул и обуглился, даже не успев толком сбежать.
- Вот это, - заметил он, указывая на горелую дорожку, - может, стоило бы десять шиллингов, но и то вряд ли. А восюлиск - точно дороже. Гораздо дороже. Как сейчас помню, в прошлом году за несчастного анку, который только рвёт, но не блюёт давали шестнадцать фунтов плюс цеховой сбор, да ещё и приманку выдали, не пожалели - и даже обратно потом не потребовали. И это - в прошлом году. А в этом разве что дешевле стало? Не стало. Кажется, не так-то вам и хочется от этой твари избавиться. М?
- Ну может всем миром сто фунтов наскребём, - неохотно признал староста. - Под юбкой у Эми-шлюхи. Но вам бы, господин добрый Фламгрех, на большой дороге работать. Робингудить, значит.
Раймон помедлил, пытаясь понять, как мысль могла пойти от десяти шиллингов к ста фунтам через шестнадцать фунтов плюс приманку, но сдался. К тому же, приманка и вовсе была бесценной. Кивнул, поднимаясь сам и поднимая Эмму.
- Ладно. Если из-под юбки - отказаться никак не получится, пусть будет сто фунтов с мира. А я - пойду. На большую дорогу, искать вашего восюлиска.

На первом круге по деревне в обнимку с Эммой Раймон понял, что староста, возможно, не преувеличивал, а преуменьшал. На втором он осознал, что прыжок от десяти шиллингов до ста фунтов был слишком коротким. Раза в три, если не в пять - если, конечно, в деревне нашлось бы столько денег.
- В другое время, - задумчиво поведал Раймон, изучая дерево, на котором какая-то тварь оставила серебристые чешуйки, словно метила территорию, - я бы, может, подумал о том, чтобы вызвать кого-нибудь ещё из братьев. Просто на всякий случай. А всё почему? Потому что вот такой твари, которая трётся о деревья на уровне груди, оставляет там чешую и одновременно топает по земле четырьмя куриными лапами, в бестиарии нет. Я, конечно, учился плохо, но не настолько, и - как чертовски хорошо снова ощущать себя михаилитом! Никого не буду вызывать. Это ж пришлось бы делиться славой! Уступить кому-нибудь право первым оказаться в желудке неведомой фигни - да ни за что.
Люди в деревне поодиночке не ходили, и виноваты в этом были вовсе не мороки старосты. Не мороки прогнали из деревни синантропную мелочь, которую обычный хищник не тронул бы, и которая поэтому обычных хищников не боялась. Значит, то, что бродило или водилось вокруг могло - и хотело - оставить после себя чисто поле. Не заходя в хижины, бани, подвалы, сказать было сложно, но Раймон мог бы побиться о заклад, что там нашлись бы и останки не успевших сбежать импов.
- А ещё, знаешь, там, вокруг хижины, не было следов лесавок, хотя они-то наличию крупного хищника только порадовались бы. Поначалу-то я и правда грешил на какую-нибудь виверну, но они не трутся о деревья и не распугивают мелкоту, наоборот, собирают вокруг себя. Кто трётся - обычно шерстяной, игольчатый, пахучий, а тут - смотри, ни шерстинки, и запах сухой, не мускусный.
Не годились на роль местного рвача и всякие водные твари, которым могло приспичить с голоду выбраться на сушу - подвижность на земле у них была не та, высота обычно тоже.
- А значит, это скорее всего...
- А вот мог бы господин михаилит амбарных долгоносиков вывести?
Крестьян было трое - все тощие и высоченные, как пугала, только один постарше и с вислыми усами, а двое других - помладше и без. Говорил усатый, остальные два смирно стояли позади, потупившись, явно привыкши помалкивать, пока старшие говорят. Тот, что младше всех, ковырял в носу, что-то оттуда доставал, разглядывал и либо брезгливо стряхивал на землю, либо отправлял в рот.
- Мог бы, - сознался Раймон, не имеющий представления о том, как эти дьяволовы долгоносики выглядят, зато кое-что понимавший в радикальной чистке деревянных построек. - С младых лет магистры заметили во мне талант, который для такого дела подходит лучше всего. Огонь. Если в цене сойдёмся, то только покажите тот амбар, и завтра вместо него будет красивое ровное пепелище - ни один долгоносик не выживет. А амбар потом новый выстроите. И наполните.
Крестьянин задумался крепко: видимо, считал стоимость амбара, запасов и прибавлял михаилитскую работу. Словно и впрямь готов был на такое радикальное решение. Это само по себе вызывало уважение, и Раймон мысленно пообещал себе, что если вдруг - да, амбар он сожжёт качественно и от души. Тем более, давно не доводилось. Всё осторожничаешь, как бы чего не полыхнуло, а тут - такое счастье!
- Дык, долгоносики у нас, поди, мелкие. Не видно их. Так что, считайте, что нет их. Спасибочки.
Провожая взглядом крестян, Раймон вздохнул. Не свезло. Придётся поджигать что-нибудь другое. Там, где долгоносики покрупнее.
"И всё же, что это за дрянь такая, долгоносики?.. Вроде бы точно не из бестиария. Или?.."
- Так вот, о чём это я? Ах, да. Думаю... а, кого я обманываю, михаилиты думать не умеют, если это не магистры. Неважно. В бестиарии такого нет, потому что тварь эта, думаю, не природная, и не противоприродная одновременно. Получается - конструкт, скорее всего некромантский. Попался мне однажды на глаза манускрипт - только не говори никому, пусть они думают, что я умею только натравливать лошадь на розовые кусты, а то магистром сделают, - в котором автор описывал нечто под говорящим названием "загрызень". Красивое название, правда? Сразу видно, народное, описательное, прям в глаз, никакой там латыни, никакого эллиннского. И то, что там описано, мне не нравится вообще. Далеко не анку, по двум причинам, и обе сводятся к...
- Сэр Фламберг, а вашей маме невестка не нужна?
Три девицы - все рыжие - сидели у колодца всё то время, пока Раймон бродил кругами по деревне, но заговорить решили только сейчас. Видимо, окончательно решили, что призовой михаилит бродит тут исключительно для их удовольствия. Коренастые, фигуристые, круглолицые - но, взглянув на Эмму, Раймон только вздохнул. Флиртовать с этой троицей не хотелось, вспоминать их потом тоже - не больше, чем подавальщицу в Гленголл. То ли дело, например, чаровница из Равенсхед, которую Роб тогда уволок в своё поместье. Синеглазая, белокурая, в распахнутой шубке поверх струящегося алого платья. И этот взгляд! Словно цветочек, невинный и...
Эмма слабо дёрнулась, снова, как когда-то, пытаясь убить ногу о сапог.
- И ядовитый до крайности, - вслух закончил Раймон, уводя её туда, откуда доносился звон молота. - Я ей, между прочим, чуть не отравился тогда! Так, а это ещё что?
"Этим" оказался голубь, тяжело упавший на плечо. По сравнению с короткой лаконичной запиской от Арктура здесь слов оказалось куда больше, но и изумляли они куда сильнее. До... до полного, абсолютного изумления.
- Дика надо было спасать?.. А, это, должно быть, как раз к тому, на полянке. Не хотели беспокоить - что ж, понимаю, с одной стороны. Но - это у вас семейное, что ли? Мерлина и Розали понимаю, что Дик выбрался сам - понимаю, про то, что выбрался с Алеттой - тоже понимаю, хотя не понимаю, что мне с ней делать и зачем. Ладно. Но, помилуй, что мне делать в Хокинг Крейг?! И это же как раз через весь кипящий север! И главное - зачем, ну на кой Роб туда полез?! Почему нельзя проигнорировать то, что надо игнорировать? Сотня солдат где-то там, под командованием михаилита - привет, Устав, даже я так над тобой не издевался, да и кому я нужен... Что? Говоришь, нельзя проигнорировать, потому что абсолютная верность и тому, и другому? А подумать? А делегировать? Нельзя проигнорировать, как же! Да ты на тон погляди, он тут словно в могилу собирается, а не в резиденцию. Магистры, конечно, счастливы не будут, но... но что они там сотворили с этой сотней? Как там, чтобы не при детях, но душу отвести... во, Ith mo bhod! Не помню, как переводится, но как звучит! А Хокинг Крейг этот - небось завещательное, раз уж про могилу подумалось. Кто тут вообще ещё tolla-thone этот ваш!..
"Моё звание, не отдам. Нет, всех прочих Роб, конечно, тоже толахонит, но в первую очередь - моё!"
Хмыкнув, Раймон криво улыбнулся и медленно выдохнул, заставил плечи расслабиться. Деталей в письме не хватало просто жутко, зато оно просто требовало взять и отправиться не куда-то там, а в резиденцию. С одной стороны. С другой - капитул торопиться не любил, особенно по важным вопросам, отзыв михаилитов с севера скорее походил на выжидательную тактику, а детей рвали вот прямо здесь. Где, уедь он вот прямо сейчас, в следующий раз михаилит мог объявиться только после того, как закончилось бы непонятное северное бурление. А рядом лежал Бакхёрст-хилл...

- Остаёмся. Заканчиваем, хм, ещё толком не начатое, а потом уже на юг. Дьявол, с мысли сбило. О чём я? А, о причинах. Первая заключается в том, что обычно где конструкт - там и его создатель. Вторая - в том, что обычно конструкты просто так случайных детей и импов не жрут, потому что зачем? Правильно, обычно - затем, что так приказал создатель, для чего-то, с какой-то целью кроме "а давайте привлечём побольше внимания, а то скучно". Но местная тварь ощущается какой-то потерянной. Бесцельной. Либо хозяин был идиотом, либо у него был какой-то особенно хитрый план, либо... либо по какой-то причине ему было всё равно или не до того.
В двух вариантах из трёх рекомендовалось вызывать помощь и бить дядьку толпой, ибо проще. С идиотами рекомендовалось вызывать магистра. Что делать, если идиот - михаилит, уложения не уточняли, видимо, за ненадобностью.
- А неконтролируемые конструкты порой куда гаже конструктов контролируемых.

До охотников Раймон добрался только когда солнце уже начало клониться к закату. Убитый горем кузнец говорил неохотно, морщился, детали вспоминать просто отказывался, но про то, что дочь нашлась в лесу - подтвердил. Трактирщик убил час на то, чтобы вызнать, кто может плевать в пивное сусло и сколько будет стоить убрать плевуна, долго разорялся о том, что "плохих мест" здесь отродясь не бывало, не то, что в Бакхёрст хилл, вот та-ам муравейник просто, если каждое дурное место за муравья принять. А здесь - нету. Дом старый господский разве что, вот там доски так прогнили, что можно запросто в подвал провариться. Прямо с лестниц.
Зато именно там Раймон узнал, что кроме девочки, тварь задрала ещё двоих. И что один из охотников оную тварь даже видел - или не видел. Какого дьявола об этом не рассказал староста - оставалось только гадать, и догадки получались... интересные.

- Значит, говорите, девочку ту в лес тащили? Не сама шла? А поймали её, значит, рядом? Как и остальных?
Эль оказался на диво неплохим, с травами, мясо - жестковатым, но таковы уж английское косули по весне. Братья-охотники - и браконьеры, но кто без греха? - пригласили в дом охотно, накормили, напоили, и теперь рассказывали истории. Истории эти только усиливали желание вернуться к старосте и вытрясти из него душу, но пока что было рано.
- Я так думаю, сэр Фламберг, - обстоятельно начал старший из братьев, Грег, - её за голову прихватили возле колодца, а потом уже в лес оттащили. Там мы с Шоном её и нашли. И вправду сказать, ничего не в лоскуты её, как староста всем брешет. А мозг да печень выжрало. Самое вкусное, значит.
- Мы его у тела и видели, - поддержал его Шон. - Оно в крови перемазалось, стало видно немного морду да грудь. Лисоволк, клыки что добрый баллок, да вроде как хвост длинный. Эт по следам если глядеть.
Лисоволк, который жрёт вкусное...
"Нет, не вкусное. Просто - питательное, полезное, что сразу пойдёт в дело".
- И на вас не кинулось, от добычи-то? И ещё. Следы, говорите. Лапчатые, или тоже лисоволчьи, или всё вместе? И все - одного размера, или помельче тоже есть?
- Кинулось, но Грег из арбалета жахнул. Двойкой, - ухмыльнулся Шон. - Мы ж привычные, сэр Фламберг. В лесу без этого нельзя. То коряги напрыгнут, то хухлик за сапог цапнет. Оно и улепётнуло, взвизгнув. Да только крови не было видно.
- А следы всякие. То вроде как на куриные смахивают, то лапища волчья. Когда куриные - с ладонь, а волчьи поменьше, пособраннее будто.
"Значит, пока что одно, и то хорошо. Но - робкий загрызень, который пугается арбалетного болта?!"
Меняющиеся в зависимости от поверхности лапы, чешуйки, способные отражать свет под нужными углами, делая тварь почти невидимой безо всякой магии, клыки, размер, упёртость - чем больше Раймон думал об этой твари, тем меньше она ему нравилась. Один михаилит, да ещё и измученный последними неделями, да ещё с Эммой, не способной увернуться... Он украдкой потёр колено под столом. Скотская нога ныла ещё с той пробежки от гравейров. Небось вообще вывихнул и не заметил.
- Но когда волчьи - то одинаковые, и когда куриные - тоже одинаковые, - подытожил Раймон. - А куда ведут эти лапы, не приметили? И откуда?
Даже у такого конструкта должно быть логово. И уж тем более логово должно быть у хозяина.
- Ногу пропарить бы, сэр Фламберг, - сочувственно заметил Грег, - и то сказать, сучья у вас, михаилитов. жизнь. Только и называетесь рыцарями, а живёте хуже иного бродяги. Лапы кругами ходят. А где и пропадают, будто заметает или специально путает. Не отследить.
"Приметливый. Или с ногой всё ещё хуже, чем мне казалось".
У всех должно быть логово. Кругами, вокруг, пропадая... если деревню не отдали в охотничьи угодья, то получалось, что логово было прямо здесь. Где-то. Глупо, потому что невидимость - невидимостью, но уж возникающую из ниоткуда цепочку следов люди заметили бы. Заметили бы? Глупо ли? Деревня пропахла старостой, но мороки были слабыми, неявными, и распутывать эти слои можно было долго. Долго у Раймона не было. Было быстро.
"Но всё же, посреди дня? Как?"
- Что ж, - он с некоторым трудом поднялся. - Благодарствую, и за эль, и за мясо, и сведения тоже. Не отследить - значит, не отследить, значит, будем иначе.
- Так, сэр Фламберг, может, помощь какая нужна, - переглянувшись с братом, предложил Шон. - Мы и лес знаем, и следы читаем, и с рогатиной на кабана ходим. Ну, когда он на ограду напарывается, значит.
- Сам исключительно, - кивнул Грег. - И приманкой можем быть. Вы не подумайте, мы не про то, что вы не сможете. Мы михаилитов знаем давно и уважаем, как никого. Но сподручнее же.
"Ого".
Эмма едва заметно наклонила голову, почти заинтересованно, как тогда, с разбойником и анку, но такого и не требовалось. Робкие конструкты, гостеприимные браконьеры, не боящиеся вообще ничего. Теряющиеся следы, остаточные мороки. Раймон пожал плечами и невольно скривился - рёбрам тогда, с гравейрами, тоже досталось, а потом ещё и та ведьма, которая из стены вылезла. Ну кой чёрт её дёрнул за лопату хвататься?
- Нет нужды. Сами видите, мне одному тут делать нечего, ещё и с миледи. Вызову тройку братьев - тогда и поохотимся, а пока - на юг уйдём. Постараюсь вернуться поскорее, прежде чем тварь ещё кого загрызёт.

Как ни странно, прямо за дварью тварь их не ждала. Хмыкнув, Раймон аккуратно притворил дверь, подумал и усадил Эмму на Розу. Всё равно что-то здесь не складывалось. Тварь, мороки. Мороки, тварь. Если мороки её прятали, почему так странно? Если не прятали, то зачем? Что за дьяволовы охотники с байками? Причём тут староста? Надо было бы обшарить деревню от и до, но что-то подсказывало - не дадут. Поздно.
Мороки, меж тем, стали ярче, плотнее, один страхолюднее других. Словно слетались на добычу.
"Не вполне. Не слетаются, ярчеют, словно реагируют на то, что мне плохо. Но однако, талант - я сам бы столько разных надолго не удержал".
Талант - но сырой, не гранёный. Староста не создавал единую морочную сеть, каждое страховидло - особенно вон то, под минотавра в кольчуге и наплечниках - существовало само по себе. И следы они не прятали. Просто существовали. Реагировали. Предпочитали тёмные углы, словно твои буки. Следы же...
Раймон присмотрелся, и хмыкнул в голос, беря Розу за повод. Следы то были, то нет, и прятала их не магия.
"Хвостом, что ли, разглаживала? А, нет".
Местами следы были глубже - как раз там, где тварь, прыгала на стену, или сразу на крышу. Прыгнет сверху? Возможно, но зачем это невидимке, любящей поиграть?
Прихрамывая, Раймон медленно двинулся к колодцу - по цепочке следов, которая казалась посвежее, шла прямо посреди улочки. Как дорожка из конфет - знай себе, иди, как... как в засаду. Странное он увидел только потому, что смотрел не под ноги, а чуть дальше. Один из следов внезапно сдвоился, и времени осталось только на то, чтобы бросить повод и отпрыгнуть в сторону, оставляя вместо себя огненное облако. Чешуя, может, и делала тварь невидимой, но ещё она была сухой, и должна была отлично обугливаться и гореть. А с видимой целью всё становилось... не просто, но - проще. Ещё влить немножко силы в старостовых страхолюдин, чтобы отвлекали...
"А ведь если колено и правда болело, я бы тут и остался. А где?.."
Под отчаянный визг твари Раймон отпрыгнул снова, но поздно - в кольчугу ударил арбалетный болт, опрокинул на землю, вынудил перекатиться. Где-то на крыше мелькнул край охотничьей куртки, обиженно и удивлённо вскрикнула Роза - но пока было не до того. Раймон зло вскинул руку, и по деревне прокатился раскат грома. Полыхнуло так, что пришлось проморгаться. Короткий взгляд на Эмму: та медленно, неуклюже, сползала из седла, а по шее Розы стекала кровь.
"Хорошая лошадь. Сберегла".
Раймон задумчиво потыкал носком сапога подкатившийся к ногам клыкастый череп и вздохнул. Насколько же раньше было проще: вот убегает некромаг, скорее всего пока второй лихорадочно собирает вещи. Или сжигает. Значит, что делает правильный михаилит? Несётся туда со всех ног, наступая на все ловушки по очереди, и особенно те, которые на пороге.
- Госпожа Немайн? Мне бы во-он туда, быстро и аккуратно.

- Спасибо.
Рукоять кинжала - отличный аргумент против некромага, особенно когда появляешься из воздуха у него за спиной, а он стоит на коленях, пытаясь засунуть в набитую сумку жезл с птичьей головой. Грег успел только удивлённо вздохнуть.
Вздоху ответил приглушённый вой, и Раймон крутнулся, чувствуя, что рука сама собой наливается жаром. То-то загрызень показался слишком робким и игривым. Детёныш.
"Зараза, какого же размера матушка? Папенька?.."
За спиной не оказалось никого, зато под брошенной на пол волчьей шкурой нашлась дверь в подпол - без замка, даже без задвижки. Что бы там внизу не рычало, оно явно могло бы вылезти само, если бы захотело, но - не вылезло. А значит, им можно было пренебречь. Тем более что дверь открыли рывком, и в домик чуть не прыгнул раскрасневшийся то ли от бега по крышам, то ли от испуга Шон. Увидел Раймона, валяющегося на полу Грега, застыл - да так и остался, только волчий клык, висевший на груди, задымился, а потом почернел.
Мороков вокруг было - хоть жги, и Раймон с удовольствием жёг, наслаждаясь дармовым ужином от старосты. Воистину, вера - страшная штука. Аккуратно закрыв дверь, он подтащил Шона к брату и поставил рядом. Пусть стоит. Лабиринт, в котором сейчас блуждал браконьер, должен был занять его надолго. А пока...
За дверью, судя по звукам, деревня вышла на войну с мороками. Или с тварями. Или всё вместе - не важно, главное, что не с михаилитами. Шлёпали сапоги по грязи, крестьяне орали и, кажется, тыкали вилами в стены. Оставалось только порадоваться двум вещам: отсутствию факелов и тому, что некробратья дом выбрали добротный, из брёвен. Таких на всю деревню-то было...
Деревня гуляла, а Раймон снимал с братьев амулеты, откладывая в сторону горелое. Снял сапоги, прощупал одежду, а потом принялся работать по-настоящему. Заставил себя забыть про то, что где-то там стоит Эмма... или идёт. Даже про рычание под ногами можно было пока не думать. Наверное.
Лабиринт, по которому блуждал Шон, вёл себя странно: плыл, шёл складками, начинал рваться, хотя видит морочная луна - силы Раймон не пожалел. Странно, словно...
"Словно он знает, куда идти. К кому идти".
К брату? Раймон включил в лабиринт Грега, но ничего не изменилось, скорее, всё стало ещё страньше. Не один разум на двоих, не рой, в котором у всех одна воля, и всё же братья были связаны, как муравьи в муравейнике. И пахли одинаково.
"И где же у нас муравейник? Вряд ли вы вдвоём просто для развлечения занимаетесь разведением загрызней".
Каждый муравей знает дорогу домой. Выбить это из сонного, не понимающего, что к чему разума, было несложно - всего-то вломиться в разум, заставить увидеть путь, наложить на карту, и...
И Раймон остановился, задумался. Всё же, порой нельзя было нестись сломя голову. Да и зачем, если можно обойти? Если можно подправить реальность совсем чуть-чуть, убрать, например, этого вот михаилита, которого один из братьев даже увидеть не успел, а второй видел долю секунды. Мороки в деревне - жуткие, агрессивные - их можно было оставить, так бежать проще. Потому что вы ведь бежите, да? Правда? И во сне время идёт странно, рывками, но это ничего, главное - пройти все знакомые места на тропе, все ориентиры. Я ведь не вламываюсь, нет-нет, вы всё сами, лишь бы уйти подальше от этого Вудфорта. Кто же знал, что от этого михаилита арбалетные болты отскакивают. И баба у него не иначе ведьма. Но ничего, ушли. Главное - быть вместе. Через Эдмонтон на юг к Хорнси, на юго-восток через Илфорд, Баркинг, до Криксмута...
Раймон запоминал, смотрел - одновременно набивая и без того чуть не рвущиеся сумки ещё и амулетами.
После этого всё было быстро. Взлететь по приставной лестнице на чердак, убедиться, что схроны за связками рыбы уже пусты. Осторожно приоткрыть люк к загрызню, полюбоваться на тварь, которая выла, страшно зыркала, царапала пол, но выпрыгивать отказывалась. Сжечь, понять, что мечущаяся тварь, пока горела, подожгла балки, которые поддерживали потолок. Подхватить сумки, окинуть взглядом комнату, которая начинала наполняться дымом.
Задержался Раймон только перед самым порогом, уже открыв дверь, уже заметив на улице Эмму. Окинул взглядом братьев: одного распростёртого на полу, второго - стоящего рядом, глядя в никуда, но на самом деле - на берег Кригсмута. Милосерднее было перерезать им горло. Ещё милосерднее - выжечь разумы кошмарами. Раймон лишил их возможности чувствовать боль, а потом - подпитал огонь, чтобы тот разгорелся побыстрее.
"Обойдусь как-нибудь без второго черепа. Если, конечно, первый не успели утащить на память или ещё Бог знает, для чего. Ну а третий и четвёртый не нужны и подавно. В конце концов, за человеческие никто не заплатит, даже если приложить атам".
Со ступеней сбежалось легко. Да, ещё предстояло разобраться со старостой, с мороками, но пока что была Эмма, а неподалёку ждал домик священника, который наверняка не отказал бы в приюте. Мир, наполненный воплями, вилами, отсветами горящих некромагов и желанием на ручки казался вполне неплохим местом. Не без недостатков, но Эмма - воистину михаилитка! - ухитрилась перевязать шею Розы и даже подобрала обгорелый череп с площади! А староста и мороки - тьфу, завтра.
Не удержавшись, Раймон ткнул в ближайший - нечто, состоявшее только из зубов, когтей и щупалец, гнавшееся за визжащей крестьянкой. Морок, не превращая погони, превратился в милого вислоухого кролика, но тут же отрастил клыки, рога и достал откуда-то длинный нож.
- Вот же воображение упёртое, - пожаловался Раймон, обнимая Эмму, словно себя. - Воистину, будь в тебе веры, как...
Фламберг вспыхнул, видя вместо лица Эммы сначала волосатую макушку, вылезающую из стены, а затем красивую рыжеволосую женщину, замершую в калейдоскопе ломаных мороков. Её очень хотелось зарубить, а потом ещё, и ещё раз... Раймон с изумлением осознал, что когда-то это уже сделал. Очень хотелось повторить.
"Какого беса?"
А потом вспыхнула Эмма, и мир на секунду исчез в белом пламени.

20 мая 1535 г. Всё еще Вудфорд.

- Подумаешь, убил когда-то, - ворчал Раймон, пробираясь по улочкам к дому старосты. - За дело ведь, и вообще, я ещё маленький был, какой с меня спрос. Чего привораживать-то сразу? И, главное, что за дурость - привораживать михаилитов? Будь это так легко, мы бы по тракту до первой деревенской ведьмы ездили, и не дальше, а я только мимо послушницы проехать не смог. Впрочем, идея не хуже, чем вылезти из стены к магистру с лопатой. Может, я в ней тогда что-нибудь сломал, как ты думаешь?
Поутру деревня выглядела спокойнее, но, наверное, только потому, что крестьяне очень устали за ночь. Зато мороки выглядели жирными, живыми. Достоверными, до последней шерстинки - или чешуйки. Или до последнего клока кожи, тронутого проказой, как вон у того непонятного.
Раймон глянул на подбирающуюся к ним с Эммой тварь, ощетинившуюся жвалами, и та немедленно превратилась в колченогий табурет. Подкрадываться, впрочем, табурет не перестал, зато выпятил на сиденьи тупые деревянные шипы, а на ножках образовались волочащиеся следом кандалы.
- Думаю, она всегда была такой, - Эмма отшатнулась от злобной куклы, ковыляющей мимо неё с ножом. - Роб ведь её даже потом не искал, и вообще женщины в его жизни - лишние. До брака он таким жизнерадостным был!.. Ой, а это она теперь будет сохнуть по тебе?
- Никогда не видел приличную или нет ведьму, которая не сняла бы с себя любое проклятье, - скептически отозвался Раймон. - А этой вроде как тыща лет, уж должна была научиться. С другой стороны, поступки у неё странные. Не знаю. Может, ей понравилось. Если так, наверное, это означает, что вылезать в следующий раз будут прямо из седла, а проклинать каждый день, а по праздникам - трижды.
Открывая дверь старостиного дома, он задумчиво добавил:
- Причём, возможно, вылезать будут из твоего седла... надо держать наготове лопату. Так, где там череп... господин Флинн, держите. И давайте. То есть, держите череп, и давайте оплату. Там на пожарище можно раскопать ещё один такой, побольше, но так и быть, втрое брать не станем.
- Это не восюлиск, - резонно заметил староста, на всякий случай пряча руки за спину. - Это собака какая-то. Меня, господин сэр Флюгер, на мякине не проведёшь.
"Надо признать, похож, но это уже наглость. Два загрызня! Два некромага! Дом с чердаком!".
- Фламберг, - поправил Раймон, подкидывая череп на ладони. - А если ваш восюлиск собачьей башкой людей рвёт и чёрным блюёт, так ни он, ни я в этом не виноваты. Орден тоже. Все претензии - к некромагам.
- Вам бы, господин сэр Фляжкер, грабителем быть, - со вздохом повторился староста, отходя от двери и впуская внутрь. - Идите уж, покалякаем. Может, за дружеское отношение заодно уж котовасию прогоните?.. потому как дороговато.
"Дороговато - это жить рядом с хорошим, крепким хозяином сэром Рольфом..."
- Интересно, - с любопытством заметила Эмма, - когда ты смиришься, что тебя зовут, как угодно, но не Фламберг?
- А надо?..
Что делать с этим крепким хозяином, Раймон не знал. Не знал он так же, что посоветовать деревням, которым не повезло оказаться неподалёку. Особенно во времена, когда михаилиты мимо могли проезжать куда реже обычного.
- Котовасию? Вот эту, что ли? - Он кивнул за окно, на колодец, рядом с которым висело что-то белёсое без лица и, кажется, пыталось грызть ворот морочными зубами. - Которая всю ночь гуляла?
- Нет, это бурбуланга. Названа так, - тон наставника старосте удавался особо хорошо, - потому что живёт в колодце и бурбулит там. А котовасия - это которая воет. Ить вы же, господин Флембрег, учёный этому. Должны б знать.
- Местные имена, - заметил Раймон, усаживаясь на лавку и устраиваясь поудобнее и понижая голос, - до ордена, увы, доходят медленно. Вот я отчёт напишу, магистра по фольклору порадую, а уже он всё это в учебники включит, чтобы юные михаилиты отличали котовасий от бурбуланг. Но прогонять котовасию... а зачем, господин Флинн? Она ведь выть начала как раз вокруг того, как некромаги в деревне объявились, верно? Перед тем, как людей грызть начали? Значит, предупреждала, получается, и всё вот это вокруг - очень похоже на самоорганизацию локальной экосистемы, направленной на сохранение ареала обитания. Блюющие твари, конечно, дело иное, и, к сожалению, не только они. Есть в подлунном мире то, чему жить не только не полезно, а даже вредно, потому что не сохраняет оно, а только рушит. Только ш-ш, - шёпотом добавил Тин глядя за печь, - А то услышит.
Тьма в углу шевелилась, словно живая, словно и не сияло за окном весеннее солнце - а хотя оно и не сияло. С чего ему сиять, когда вечер, а в избе ни лучины не горит. У очага, в соломе, храпел пьяный отец. Во дворе рыдала мать, пытаясь выдоить из иссохшего вымени козы хоть капельку молока. А Тина, такая бледная, такая худенькая, глядела в угол. Она знала - оно услышит, непременно услышит, и вылезет из-под единственной в доме кровати. Сначала - мягкий комок, потом появится рот с зубами, а изо рта вырастет низенький, рыжий еврей, густо усыпанный конопушками. В церкви говорили - еврей воруют детей и выливают из них всю кровь на Пасху.
- Это правда? - Тихо и боязливо спросила Тина. - Правда - выливают?
- Правда, - подтвердил тощий до синевы Ост, выглядывая с кровати. - Как свинью - чик, по горлу-то. И потом трясут, пока всё, до капельки, не вытечет.
- Оберег надо, - прошептал Тин, гордо поднимая палочку, измазанную в саже. - слышал, проезжий михаилит говорил, будто если круг нарисовать, то нечисть не сунется.
- А если оно не нечисть? - Тина почесала затылок. - Я боюсь, Тин.
- А если и нечисть, то что же, в круге сидеть? - возмутился Ос. - Так мы первее с голодухи сгинем, чем нечисть. Им, может, вообще есть не надо, для удовольствия рвут.
- А там ещё что придумаем! - Тин, забывшись, стукнул палочкой о пол, скрипнул, начав вести большой, с полкомнаты, круг.
- Р-р.
Мокрая солома даже не шелестела, она мерзко и мокро скрипела. Отец завозился, приподнял голову, попытался встать: большой, косматый, с длинными костистыми лапами.
- Гундите. Н-не дёте 'пать рбочему чловеку. Ну под сюда.
- Ой, - протянула Тина, - ой, мамочки. Он сейчас молоток возьмет - и трямс!
Она тряхнула косичкой, собралась было залезть под кровать, но вспомнила про рыжего еврея, и заметалась по комнате. Уронила кочергу.
Казалось, что тьма за углом должна была испугаться грохота, спрятаться, но нет, она наоборот вытянулась по полу, нашла отцовскую серую тень и слилась с ней. Вычернила. Поползла выше по коленям, к поясу.
- Не бей её! - Тин вскочил, встал перед сестрой, выставил палочку, словно оружие. - Это я всё шуршал, вот!
Отец хрюкнул, занёс руку, и Тине на миг показалось, что смотрит не в лицо, а в лохматую морду. Клыкастую, звериную, только глаза остались теми же, мутными, выцветшими.
За окном зарыдали, и отец дёрнулся, оглянулся. Тина схватила кочергу, зажмурилась, со всех сил вдарив ему по руке. Что-то хрустнуло, а отец с омерзительным рёвом покатился по полу, прямо во тьму. Внезапно осмелевший Ос соскочил с кровати, как был, в потрёпанном дырявом отеяде, выхватил у Тины кочергу, замахнулся - и отпрыгнул: отец менялся, проростал тьмой. Горбился, царапал пол отросшими когтями.
- Бежим, - тихо сказал Тин, чуть не швыряя Тину к двери.
Ос, не выпуская из рук кочерги, прыснул следом, споткнулся, улетел за порог. Сам Тин помедлил, глядя на то, как в углу вздымается на задние лапы нечто, а потом быстро прочертил поперёк двери линию сажей, и выскочил следом за остальными.
- Ой.
Ой - это Тина. Сестра стояла, обхватив себя руками, и смотрела на нечто белое, туманное, без лица, но с большим ртом, из которого доносились рыдания. Нечто стояло над иссохшей козьей тушкой, но, заметив детей, поплыло в их сторону.
Ос замахнулся было кочергой, но Тин схватил его за руку, остановил. Второй рукой обнял Тину, стоявшую, как деревянная кукла, какие порой пускали по речке, чтобы унесло горе.
- Оно не к нам.
Сбоку раздался скрежет. Отец, невозможно сложившись, словно тряпичная игрушка, медленно пролезал сквозь окно, цепляясь лапами за стены - словно в дверь и правда не получалось. Белое нечто доплыло, облепило морду, скрыло окно за собой, и из дома раздался вой - не боли, а словно отцу было обидно и непонятно.
- Тебя нет, - Тина совладала с собой, выпрямилась, гордо глядя в окна. – Я тебя положила в коробочку, а коробочку – в мешочек, а мешочек – в реку выкинула, вот!
На миг показалось, что получилось: отец перестал реветь, задышал шумно, со вхлипами, но потом когти прорвали нечто, и оно, безлико оглянувшись, растаяло, оставив в воздухе последний стон.
Ос фыркнул: мол, чего ещё ждать от девчоночьих глупых заговоров. Тин покачал головой.
- Это просто нужно сделать. Мало сказать. Нужна коробочка, нужен мешочек, и река. Только быстрее, а то оно вылезет.

Деревня казалась пустой. Ни соседа-кожевника по прозвищу Косолап, ни его жены, тихой, забитой женщины. Не вился над кузней дым, не бегали по единственной улочке дети, не гоготали гуси. И всё же пустой деревня только казалась. Молот бил в наковальню и без кузнеца, с забора скалилось что-то полосатое, на старой сухой берёзе, нахохлившись, сидела невиданная птица со стальными перьями и сморщенным старушечьим личиком.
И туман. Туман лип к ногам, поднимался до пояса, а порой тянул щупальца ажно к лицу. Красиво - если бы не вот это всё вокруг и не память о том, что пыталось выбраться из избы. И если бы в тумане не плавали чёрные прожилки, и чем ближе к лесу - тем толще.
- Густой какой, - пробормотал Тин, опасливо оглядываясь, - Ногу откусят, и не заметишь... Слушай, Ос, а вон то, на берёзе - ты же про такую рассказывал? Тогда Тина ещё разревелась, а ты потом утешал, что всё выдумал. Выходит, не выдумал?
- Выдумал, - грустно согласился Ос. - И рыжего еврея тоже. И вот эту штуку. Надо же, сидит на дереве, выдумавшись - ну как живая.
Тина, расхрабрившись, подобрала с дороги шишку и швырнула ею в птицу. Резкое движение головы, щелчок зубастого клюва - и птица проглотила шишку, облизнувшись длинным раздвоенным языком.
Тин только вздохнул.
- Хоть бы полезное выдумывал. Пирог вот например, а то живот сводит, сил нет. Вон, дерево странное, разлапистое - на таком точно могут пироги расти. Маленькие такие, на несколько кусов. С мясом, чтобы, как на праздник, сочные, чтобы как надкусишь, так весь подбородок потом...
Не успел он договорить, как ведьмин мох на дереве обернулся ржаной лапшой. Лапша покачивалась на ветру и одуряюще пахла вареной курицей. Трепеща крыльями, на ветках закачались жареные куропатки, повисли маленькие пирожки и голубые башмачки, о которых давно мечтала Тина. Башмачки немедленно ощерились клыками - за спиной раздался дикий рёв отца и скрежет когтей по деревьям. Через вареную курицу тонко запахло смолой и щепой, и деревья застонали от дикой боли.
Ос застонал вместе с ними, побелел, и Тин дёрнул его за руку.
- Бежим!
Тина успела уцепить с ветки куропатку, впилась зубами и вздохнула.
- Запах есть, а вкуса нет, словно воздух кусаешь...
Куропатка забила крыльями и истаяла туманными клочьями.
- Тише, - выдохнул Тин. - Бегите. Авось потеряем его.
Темнота вокруг сгущалась - не обычная, ночная, а словно мир мазали сажей. В деревне такими были только прожилки в тумане, а тут, стоило отойти подальше вглубь леса - вообще всё. Из глубины леса раздался злой клёкот, и Тин приостановился, не понимая, куда бежать дальше.
- Ос, ты же не такой чёрный лес придумывал. Там звёзды были, и ягоды, и конфеты. Ведьмы, конечно, тоже, но - не так!
- Оно не выдуманное, - ответила Тина и потянула в сторону, туда, где в чернильной мгле ещё гуще чернел бурелом.
- Значит, если что выпрыгнет - кочергой его, - Тин ткнул Оса локтем и ухмыльнулся, - а там, в хижине, оно прям съёжилось, когда ты замахнулся. Кочерга - она почти меч, только благословить осталось. Знаешь, мне кажется, это всё вот эта тьма. Наползает, захватывает, и как тут не...
Вой раздался совсем близко, за спинами, и он смолк, послушно залез за Тиной под низкие ветки. Здесь едва можно было повернуться, и дети затаились, тихо, как мыши.
- Выдумай, как мы убегаем дальше, - еле слышно дохнул Тин на ухо Осу. - И чтобы страхом пахло... ну, сильнее, чем от нас тут. Тс-с.
То, что было папой, бесшумно ходить не умело, или не хотело. Наступало на хрусткие ветки, хрипело так шумно, что любая добыча боялась, бежала бы без оглядки, пока не разорвётся сердце. Тин чувствовал, как колотится оно у Оса, словно само пыталось сбежать. Дело было не только в звуках, не только в вое - тварь накрывала мир ужасом, как волна, набегающая на берег. Лапы прохрустели совсем близко. Остановились, и в мире остался только ритмичный хрип.
Тина, кажется, не дышала вовсе, Ос застыл. Тин поднял было руку, разминая пальцы, но тут в стороне раздался звук бегущих шагов, и кто-то - Тина - вскрикнул, словно от боли. Небось, ногу подвернула.
Тварь повернулась резко, рывком, сделала шаг, другой, и дышать, думать сразу стало легче. Призраки детей убегали во мрак, и тот радовался, хохотал и ухал на разные голоса. Щёлкал зубами, улюлюкал - но всё это смолкло, стоило тому, что уже не было отцом, завыть, угрожая всему, что могло тронуть его добычу. Лес испуганно смолк, а тварь - король! - тяжело ринулась в лес. Не быстро, не медленно. Как раз так, чтобы не донать сразу.
Подождав чуть, Тин решительно выбрался из-под веток и помог выбраться остальным.
- Молодец. А теперь - понять бы, где река...
- Вон там, - Тина указала направо, где тьма казалась гуще всего. - Разве не слышишь? Плещет. Реки - они текут во всех мирах, я знаю. Ни с чем не спутаешь.
Тин не знал, но кивнул.
- Верю. Веди. А я по дороге коры нарву. А с тебя, Ос, кусок рубахи. А с Тины - немного волосков. Да не бойся, всю косу отстригать не буду, пригодится ещё!
- А... зачем? - Спросил Ос, хватаясь за рубаху так, словно без неё лес тут же накинулся и зажрал бы.
- Кораблик делать, - охотно пояснил Тин, щурясь на едва белеющие во тьме берёзы. - Для чего ж ещё?

- Двенадцать щитов, двенадцать сил, и все меня крепко держат, службу несут, от злого спасут, - выдыхала Тина, ритмично, под шаг, и вокруг на миг становилось светлее, острые ветки не лезли под ноги, а глаза, мерцавшие во тьме, щурились, как у сонной кошки. - Отведите от беды, ненастья, дурного, несчастья. Станьте мне оберегом от века и до века...
В речку они не свалились только потому, что вода пенилась вокруг камней. И потому, что вела Тина. Мгла скрадывала звуки, множила, путала, но девочке это не мешало. Тин попробовал речку ногой и кивнул.
- Быстрая. Как раз. Так.
Береста отрывалась легко, словно деревья хотели помочь. Клея у них не было, поэтому кораблик получался больше похожим на маленькое лукошко, промазанное глиной. Ветка заменила мачту, клок от рубашки Оса - парус, и...
Из тьмы, не издав ни звука, выпрыгнуло что-то небольшое, но зубастое, клыкастое и с несколькими пастями разом. Ос, взвизгнув почти как Тина, огрел это что-то кочергой, и то всё так же молча отлетело в сторону. Поднялось, отряхнулось и двинулось по кругу на прямых лапах.
- Меч, как же, - всхлипнул Ос, опуская оружие. - Я его, а оно вона как...
Тина толкнула его руку вверх, положила ладошку на кочергу.
- Сведу на кочергу бедность и нужду, сплетни и склоки, ссоры и мороки. Защищу себя от гнева, прошу сил у солнца и неба.
- Попробуй ещё раз, - сквозь зубы пробурчал Тин, пытаясь прилепить под днище лукошка кусочки коры - для руля. - Теперь-то точно получится, смотри, как сверкает. Считай, серебро!
Кочерга - старая, грязная, в саже - не очень сверкала, но поблескивала тусклой серостью, и многорот замер, глянул настороженно, а потом одним прыжком исчез во мгле.
- Не понравилось, - довольно заметил Тин и безжалостно оторвал от и без того драной рубашки ещё один клок.
- Эй, а это ещё зачем?! - Возмутился Ос.
- А это будет груз. Поймать, и завязать вот. Волосами. Тина, не отползай! Давай сюда, это будет почти не больно.
- А что ловить-то?
- А вот его, - Тин ткнул в сторону огромной тени, выступавшей из леса. - И страх, конечно, тоже. Потому что это одно и то же.
Отец стал больше. Руки, длинные, как у тролля и широкие, как веники, волочились по земле, сгребая листья крючковатыми когтями. Ноги торчали в стороны, как у насекомого, а голова напоминала скорее котёл с прорезью пасти, где полыхал огонь. За спиной шевелилась свита.
Ос отступил было, съежился, но Тин упёрся ему в спину, толкнул обратно.
- Ты страх это, в мешочек прячь. Вон какой красивый.
Мешочек из грязной посконной ткани сложно было назвать красивым, зато горловина у него получалась широкая, в самый раз. Слона спрятать можно.
- И про кочергу думай! Если она - почти меч, то ещё и острая же, смотри, вон, кончик!
- И ещё помни всё прочее. Как доставалось. Как плачет мать. Как пахнет солома, на которой такое поваляется. Как жутко, когда тьма выплывает из углов и застилает взгляд. Как меняется... вспоминай всё - и отдай. От души, с прибавкой.
Ос вскинул кочергу над головой, двумя руками, словно и правда рыцарский меч.
- А вот и не боюсь! Ни капельки! Ни вот пасти этой, как печка открытая, ни зубищ как вилы! Сгинешь, а мы останемся! И с козой тоже!
Голос у него дрожал, но чудовище остановилось, покачивая головой. Стало меньше - или так просто казалось? Тин пожал плечами и открыл горловину мешочка пошире. Тина присела рядом, приготовив сплетённые в косичку волосы.
Отец потянулся лапищей, и Ос огрел... нет, не огрел. Кочерга, блестевшая уже чистым серебром, прошла через запястье, как нож через масло. Тварь раззявила рот и отдёрнулась, съежилась. Не медведь уже, большая собака. Даже мгла притихла, глядя сонмом жёлтых глазищ.
Взмах, другой - и собака стала котёнком, зайчонком, а потом - чем-то мелким, чёрным, на куче ножек.
- Лови его!
Бегать тварь умела плохо: путалась в траве, ветках, и Ос, чуть не рыдая от отвращения, схватил её и опустил в мешочек. Тин тут же сомкнул края, а Тина перевязала.
Чуть глины, и мешочек упокоился на плоском днище кораблика.
- Ну и всё, - вздохнул Тин, потирая подбородок. Глянул на Тину, и та кивнула, набрала в грудь воздуха.
- Мачта острая, проткни злое иглой, отошли его от меня долой. Огнем слово заклинаю, железом слово закрепляю, с кораблём отпускаю.
Вода сонно плескала, унося буку, и Раймон повёл плечами, хмыкнул.
- В общем, разрушение хороших экосистем, господин Ос, в цену не входит, да и, глядишь, вредно? Так что - побуду грабителем. С большой дороги. Хотя лучше - из густого леса.

Раймон подкинул на ладони увесистый мешочек, родившийся из-под юбок Эми-шлюхи и довольно кивнул сам себе.
- Хотел бы я поглядеть на следующего некромага, который сюда приедет. Или, впрочем, на следующего михаилита, если на то пошло.
Эмма без интереса проследила за полётом мешочка, а потом пожала плечами. И напрыгнула. На спину, прижавшись, будто хотела врасти.
- Поехали, - скомандовала она. - Знаешь, что следующему михаилиту расскажут здешние? Что на шее Фламберга ездит жена, да еще и погоняет!
- Куда, о жена моя? - Поинтересовался Раймон и повёл плечами, устраивая её поудобнее. - Потому что если на тракт, то это в одну сторону, к лошадям - в другую, а вот например в шатёр, который Роб бросил у хижины... и вообще, следующие и вообще все михаилиты и без того знают, что на Фламберге жена ездит! Более того, я порой подозреваю, что кто-то это даже может одобрять.
- Неприлично до безобразия, - хихикнула Эмма, - такой суровый твареборец, от взгляда которого глейстиг раздеваются, кеаск лезут целоваться, а буки – писаются, и так себя непристойно ведет. Поехали в шатёр. В хижине как-то подозрительно пахнет лавандовым мылом и брухами.
- Брухой пахнет потому, что её там, хм, разделывали вампиры, - просветил Раймон. - А мылом - потому, что потом они отмывали домик. Лавандовым - потому что они украли его у нас из сумок, поэтому у нас больше нет мыла, что уже точно неприлично. Я виню во всём монастырь. И Дика. Просто потому, что это удобно. Ну а глейстиг и прочие - натура у них такая... ну, кроме как у бук, конечно. И вообще, кто юбки скидывал прямо посреди Трюарметт? Практически перед роднёй! Стыд-то какой.
Эмма снова рассмеялась и сползла на землю.
- Между прочим, снять юбки мне разрешил муж! И я, как послушный, нежный цветочек, их сняла. А мыло сварю. Купим в ближайшем городе жиры, щелок, сухая лаванда у меня есть. И… вишню? Большую такую, сочную. Ужасно хочется. И еще – сушёную рыбу, плотву. И персики. И не смотри так, я не беременна. Просто – хочу. Очень холодно было лежать в могиле, до сих пор отогреться не могу. А в шатре есть ванна?
Раймон обнял Эмму, прижал к себе, делясь и наслаждаясь теплом, и повлёк дальше, за выросшие за ночь вокруг хижины яблони. Могила и всё прочее Рольфу ещё аукнутся, но сейчас об этом совершенно не думалось. Думалось о другом. У ночёвки в доме священника всё же были и свои минусы. Да, определённо.
- Да бес его знает, - честно ответил он. - Я туда ни разу так и не заглянул, не до того было. Обычный шатёр, потрёпанный, словно Роб его всю жизнь таскает. А может, и без "словно". Даже латаный, кажется. Но для ванны внутри он в сложенном виде слишком плоский. И маленький. Так что, боюсь, ванну придётся тоже искать в ближайшем городе. Правда, это будет Эдмонтон, и как раз через него проезжали наши милые братцы-некромантсы, поэтому кто его знает, остались ли там вишни, персики, ванны и мыло? Но плотву, так и быть, наловим! И высушим. Хм, а если это окажется плотва-нежить, возможно, наловится сразу сухая. Только костлявая.
- Мне надоела нежить, - Эмма смешно наморщила нос, будто на завтрак, обед и ужин вкушала только некрорыбу. - Я хочу нормальную, сушеную рыбку! Желательно, которую купили. Не испытываю готовности неделями гонять мух. Да и где нам сушить? На поводьях Розы?
Раймон одобрительно кивнул.
- Правильно понимаешь. Отличная идея, красивая: едешь себе по тракту, рыбки качаются.
- И воняют.
- Правильно, приманивают тварей. Какая нежить откажется прибежать на рыбную вонь? Воняет, значит, не злой твареборец, а торговец или рыбак, вкусно. Хорошо придумала, надо будет так и сделать. По-михаилитски, значит. А так... - он откинул полог шатра, шагнул внутрь и замер. - Матерь Божья.

- Ничего себе... да оно размером с орденскую трапезную! Только без толпы. И погляди только на эту кроватищу!..
- Ого! Смотри, тут ванна! Деревянная! И какая большая!
- Правильно, под размер-то... Так, а это что? Мочалка, мыло, ещё мыло, ещё мыло... даже не пойму, чем пахнет. И... ого! Какой Роб затейник, оказывается. И вода не стынет... ага, вижу, огонь подвели. Ну, не огонь, а... сущность огня? И дай подумать, наверное, оно должно как-то меняться... вот, если так...
- А так - почти кипяток. Ты сварить нас хочешь? Фламберг в собственном соку - только у нас и только сейчас. Два по цене одного.
- Неправда, второй в хижине лежит, в сундуке. Я такие сумки делать не умею, чтобы как этот вот шатёр, внутри больше, чем снаружи. А даже если бы умел, зачем его с собой таскать? Чтобы мыши не погрызли? Так отравятся, и зачем нам дохлые мыши... так что, по цене одного Фламберга пойдём мы с тобой... вот, а так?
- А так - хорошо, - шуршание юбок. - Куда ты подевал все корсеты? Верхом в них ездить очень удобно, спина не болит, и... Ой, рисунок с Сапфиром на стене, погляди. Ну погляди же! Ну погляди-и... Ой, да хватит жевать! Тут Сапфир держит в руках склянку с чем-то. Улыбается. И надпись: "Боль в спине может застать в самый неподходящий момент. Облегчить дискомфорт и вернуться к привычному образу жизни помогут специальные мази от боли в спине".
Хмыканье.
- Зачем бы мне вот именно в этот момент смотреть на Сапфира?..
- Затем, - плеск воды и блаженный вздох, - что дико невоспитанно так глазеть на то, как леди раздевается... Ну, чего стоишь? Масло на ирисе или дамасская роза? Пожалуй, всё сразу. И немного пустырника. И ромашки побольше, а то кожа, как у крокодила какого-то. Знаешь, никогда не видела крокодилов. Как думаешь, на кого они похожи?
- Легко. Я целую гору манускриптов видел, сейчас...
Шуршание колета.
- Крокодил - это, получается, рыба. Рогатая, клыкастая, шипастая, лапы во все стороны, и с задницей от гиены. И хвост длинный и в узлах. Не знаю уж, зачем, может, от удовольствия бытия крокодилом.
Шуршание рубашки.
- И пасть большая, потому что они там, на юге, так людей рожают, ногами вперёд. Выплёвывают. Потому оные люди вниз головой потом и ходят. Здесь-то таких переучивают, чтобы переворачивались уже и ходили, как все люди, а там - незачем. Там переучивают только правшей. Вот. А здесь бедолагам остаётся только в цирк идти. О, смотри, и по западной стене буквы бегут. "А ты записался в гэлы?" Хм-м. Как думаешь, нужно было?..
- Я думаю, тебе нужна новая рубашка. А гэлы, как я помню из легенд, ходят вовсе без них, - смешок, - щекотно!
- Ещё даже не подошёл, а ей уже щекотно...
- Нет, правда! - Плеск воды. - Живая мочалка. Надо же. Сэр рыцарь, я начинаю подозревать, что это ваши проказы!
- Ни за что. Это всё гэлы с их невоспитанностью, - плеск. - Сначала без рубашек ходят, потом живые мочалки делают. Я думаю, это - какая-то разновидность твари, возможно, кусачая. Сейчас поймаю... где оно там ползает...
Довольный и очень кокетливый взвизг.
- Учтите, сэр, я за эту тварь платить не буду! Ой, не души её, из неё же мыло льётся! Ну вот. Придётся тебе всю эту пену сдувать.
- Зачем? - удивлённое. - Это невоспитанно. К тому же, - плеск, - нам привычно теряться, блуждать, и потом - что-нибудь, как-нибудь - находить.
Снова взвизг.
- Это моя коленка! Ну всё, я буду мстить и мстя моя будет ужасна!
Громкий всплеск, возня. Пауза.
- Но хотелось бы, чтоб больше не теряться. Знаешь, чтобы даже мочалка не нашла.
- Месть - наслаждение духа. Не смотри так, это не я, это снова на стенах. И так тоже не смотри, оно аккурат правее твоей, хм... Но какие дикие люди. Злые даже, не то, что я. О, ещё надпись, левее твоей другой, хм... какие приятные, округлые буквы. Жил-был на свете сэр Гадский - наверное, из московских бояр, они там все странные, - устраивал лаборатории, крал и размножал честных людей так, что у прочих голова кругом шла, а у размноженных - тем более. Потому что где это видано, чтобы размножали не людьми и даже не крокодилами? И было так, что жил в маленьком домике у самого моря - чтобы удобнее было собирать ракушки, - человек с именем и лицом. И какие же чудесные это были лицо и имя! Такие, что мимо ну никак не пройти - вот гадская челядь и не прошла.
- А зачем ему ракушки? Обереги делать?
- Поначалу - они ему просто нравились. Перламутровые, нежные, хорошо было с ними говорить, - тихий плеск, низкий выдох, - Конечно, потом, когда за ним пришла, хм, челядь, он пытался за ними спрятаться, да как спрятать лицо за раковиной, даже если поднести его близко-близко?
- О, - то ли всхлип, то ли вздох, - это я знаю. Надо собрать, - еще один вздох, - несколько ракушек веером. Или щитом?
- По правде, - пауза, - у него никогда не было так уж много ракушек. Ловил он их, - пауза, - и отпускал. Потому что ракушкам лучше, - пауза, - на воле. Но когда попробовал прилепить их на лицо, челядь только рассмеялась на всё побережье: вот дурак! Всё равно ведь ты - это ты! Твоё лицо под ракушками, и имя тоже твоё! Как не узнать? Потянулись крючковатыми лапами, с которых капало узнаванием - едва вырвался. Укрылся в соседней деревне у человека с руками. И такие это были руки, что впору поклоняться. Белоснежные, изящные, но сильные, с тонкими пальцами, а кожа - словно шёлковая пена...
Плеск воды. Стон.
- А когда, - вздох, - его нашли, он ушел к человеку с ногами?
- О, не сразу. Зачем торопиться и сразу переходить к ногам? Медленные истории порой - лучшие. Услышав вой, поцеловал он человека с руками, и снял с него лицо, какое было. Встал на пороге. Рассмеялась челядь: где же прекрасные руки к лицу, какое есть? Не обманешь. Вот оно, лицо твоё под кожаной маской, и какое же прекрасное это лицо! К слову, хочешь вишню? Вон, на столике появились. О, и сушеная плотва тоже! Сходить? Сейчас выле...
Звук поцелуя. Долгий.
- Никаких вишен, о боже. Не отвлекайся. Что же дальше было?
- М-м. У человека с ногами - длинными, гладкими, - пауза, - чтобы могли обхватить что угодно, - пауза, - человек с лицом и именем отнял и лицо, какое было, и красивые его ноги, разгладил руками, нежно, словно шёлк, вложил губы в свои, моргнул чужими глазами - и снова встал на пороге, закрывая собой то, что осталось...
Вздох. Смешок.
- Но челядь снова узнала его? Почему?
- Потому что свои губы чужое имя. Не назовут. Особенно имя как есть... неведомо никому, сколько блуждал человек с именем и лицом по холмам, сколько пересекал долин, сколько нашёл деревень с разными людьми, у кого было разное. Как раскрывался и сжимался мир под каждым шагом. Как остановился на холме, не зная, куда идти дальше, да и не желая. А только когда пришла челядь гадская к холму, языки свесив, то увидела...
- Никого?
- Всё. Потому что всё, - плеск, выдох, - это и руки, и ноги, - речь быстрее, отрывистее. - И каждый палец, и каждая долина, - выдох, - одинаковые. Разные. Знакомые. Каждый взгяд - новые. Спросила челядь. Имя его, и... - стон, - промолчал. Человек. Забыл имя. А какое, - выдох, - прекрасное. Это имя... И разгорелась. Заря. Заливала огнём, - дыхание, - сошёл кто-то. С холма. Блуждал по тесному, скользил. По открытому. Набрёл. На дом. У моря. На окне. Под краской. Заката. Сиял. Перламутр. Сияло. Имя. Какое. Прекрасное. Имя... для себя. Рэмма.
Гортанный, птичьий вскрик. Пауза. Долгая, наполненная только дыханием и шелестом перьев, накрывающих и шатёр, и ванну.
Медленный вздох. Сдвоенный.
- Знаешь, я тебя почти убил там, на поляне. Если бы не Бойд...
Ойканье.
- По рёбрам-то за что?.. Ой, на мне же и сапог нет. Ой!
- Знаешь, я сама себя чуть не убила. Не думай об этом. Я всё равно бы вернулась. Чтоб отпинать.
- Да поди тут не думай, когда вроде и есть, а проде и потерялся, - ойканье. - Дай угадаю. Тоже вроде и была, и потерялась, и всё равно вернулась бы, чтобы отпинать второй раз? Ой! Или в третий. Но лучше... о, смотри, на кровати покрывало с вышивками! Тонкие, красивые, отсюда вижу. Какой-то там крест, надо рассмо...

21 мая 1535 г. И всё еще Вудфорд и - через проксю - Бакхёрст-хилл, хотя и то, и другое уже надоело.

Рдва смотрел на Эмму, и в штанах появилась приятная теснота, которую хотелось потереть. Эмма - это хорошо. Тёплое, мягкое. Пахнет вкусно. Как пирожок с ягодой. Потому что Эмма - это хорошо. А если её пощупать, то штаны становятся еще более тесными, взрываются мокрыми, и в голове поселяется пустота, от которой хочется спать. Потому что Эмма - это хорошо. Почти как пирожок с ягодой. Мысли совершенно запутались, и Рдва протянул руки, чтоб потрогать. Мягкая, мягкая кожа. Эмма дёрнулась, стало немного больно. Потому что руки тоже дёрнулись. Рдва засмеялся и зарычал, сгребая её в охапку. Тёплая. Мягкая. Пахнет вкусно. Как пирожок с ягодой. Пирожки с ягодой растут на кухне, где тепло и много огня. Огонь - это тоже хорошо. Почти как Эмма. Поэтому, Рдва сграбастал Эмму в охапку, чтобы отнести к огню.

Ртри почесал руку. Почесал между ног. Кухарка была не Эмма, но тоже хорошо. Много, тепло, пахнет, как пирожок. Только бьёт больно. Большой ложкой. Потому что хочется чесать между ног. Когда сидишь у очага, не больно. Огонь - хорошо. Как Эмма. Эмма бьёт рукой. И ногой. Ртри потянулся к огню, но опасливо замер. Огонь кусается. Но хорошо. Кусается. Но от него свербит внутри, и в штанах тоже становится тесно. Почти как Эмма. Огонёк из очага свернулся в ящерку, и Ртри засмеялся. Огнящерка посмотрела на него, выбралась из-за решётки шмыгнула под шкаф. Огонёк свернулся в ящерку. Ртри смеялся. Огнящерка прыснула под сложенные в углу мешки. Ртри смеялся.

Рпять спал. Спать - это хорошо. Как огонь. Как Эмма. Нет Эммы - плохо. Огонь - хорошо. Сон - хорошо. Во сне можно идти. Где огонь. Огонь - хорошо. Рпять тронул пальцем гобелен. Гобелен загорелся. Рпять захихикал и сунул чёрный палец в рот, но палец не болел. Сон - хорошо! Палец не болел. Палец - хорошо! Хихикая, Рпять ткнул в другой гобелен, в сундук. В доспех. Доспех не загорелся. Рпять засмеялся. Спать - хорошо! Деревянная лестница - хорошо. Старик разевает рот - смешно. Старик - плохо, старик бьёт. Не как Эмма. Старик не делает в штанах тесно. Смеясь, Рпять ткнул старика чёрным пальцем. Пошёл дальше. Огонь - хорошо!

Рдва потёр руку. Повозился. Эмма била сильно, штаны стали мокрыми. Эмма - это хорошо. Почти как очаг. Почти как очаг. Как огонь. В штанах дёрнулось, и Рдва засмеялся. Сад зелёный, а в траве огонёк. Как очаг. Как Эмма. Если подбросить огоньку веточек, он становится большим. Растёт вверх и в ширь. Начинает кусаться. Как Эмма. А Эмма - это хорошо. Тепло. Значит, Эмма - огонёк, но ветки есть не хочет. Эмма хочет есть пирожки с ягодой, а огонь - ветки. Рдва мгновение подумал и принёс целую охапку сухих веток от кухни. Пусть Эмма посмотрит, какой он сильный! И на огонь посмотрит!

Рпять встретил Р'тыре и рассмеялся. Р'тыре странный. У него в штанах всегда пусто. Даже когда Эмма. Даже когда огонь. Огонь - хорошо. Огонь на Р'тыре - хорошо и смешно. Р'тыре шёл в подвал. Нет Эммы. Нет огня. Но Р'тыре - огонь. В подвале. Рпять стряхнул палец и пошёл следом, хихикая. Управлять огнём! Хорошо, тесно, мокро! Сон - это замечательно. Лучше, чем Эмма. Огоньки тут, огоньки там. Весело. Р'тыр на полу. У бочки. Рпять потыкал его пустые штаны. Потыкал свои. Облизал палец. Потыкал Р'тыре между ног. Огонёк пересел на рукав. Надо показать Эмме. Эмма хорошо. Эммы нет.
Сон - хорошо. Огонь - хорошо. Бочки - хорошо. Огонь - это...

Рдва плясал у огня. Вперёд четыре шага. Назад четыре шага. Кружится, кружится хоровод. Ручками похлопали, ножками потопали. Плечиком подвигали. Эмму потрогали. Огонь плясал тоже. Огонь - прожорливый и весёлый, совсем, как Ртри. Огонь уже съел все ветки, дерево и теперь подбирался, чтобы плясать на окнах. Тепло. Эмма. Эмма - хорошо. Эмма трогает сама, потому что Эмма - хорошо. Эмма хочет в колыбель. Эмма - хорошо. Огонь - хорошо. Эмму надо трогать. Надо вести. Колыбель - хорошо. Покой. Прохлада. Нет огня. Плохо. Эмма - хорошо. Как пирожок с ягодой. Лизнуть Эмму. Эмма - ягода. Рдва отодвинул алтарь. Рдва повёл Эмму вниз. Колыбель - хорошо. Штаны мокрые - плохо. В штанах тесно - хорошо. Потереться об Эмму. Эмма не бьёт. Эмма - хорошо. Колыбель. Держалки, сосалки - плохие. Держат. Сосут. Плохо. Огонь хорошо. Эмма хорошо. Колыбельная - хорошо. Держалки плохо. Огнящерки - хорошо. Рдва хихикает. Огнящерка. Хорошее слово! Эмма трогает. Эмма - хорошо. Эмма - в колыбели. Огонь, колыбель, Эмма - хорошо. Эмма бьёт. Плохо. Держать Эмму. Эмма, колыбель, огонь - хорошо. Эмма бьёт. Ртри спускается по лестнице, и Рдва смеётся. По Ртри бегают огнящерки. Ртри тоже трогает Эмму. Эмма - хорошо. Держалки - пло...

Роригинал... тьфу, Раймон тряхнул головой, стряхивая наваждение, потянулся. Голова после этих... этих... недорослей гудела так, словно по ней врезали лопатой. Даже одного такого недоросля морочить - дорогого стоит, а четырёх сразу?! Морочник так и свихнуться может.
- Огонь - хорошо, Эмма - хоро... тьфу, вот прилепилось же. Кажется, всё. Кроме этого вот.
Размял шею, глянул на пойманного Робом недоросля. Тот сидел у костерка, пялился в пламя и хихикал. Лез в огонь пальцами, отдёргивался, лез снова. Хихикал. Штаны у него вздувались так, что иной конь позавидовал бы - и это он ещё искренне верил, что Эммы рядом нет. Не видел её, не слышал и - на всякой случай - не осязал.
- Омерзительно, - несуществующая Эмма потянулась тоже. - Сотворить из части тебя - такое.
- Да, как они посмели так над нами надругаться, - рассеянно заметил Раймон, перерезая Родину горло. - Но, может, это почти комплимент?
Он щёлкнул пальцами, и корчащееся тело вспыхнуло. В этот же огонь полетели добытые карты с кусочками Рольфа.
- Жаль, Рольфа не было в Бакхёрст-хилл. Надеюсь, он в дороге, свалится с лошади и сломает себе шею.
Эмма равнодушно пожала плечами.
- Думаю, ничего с ним не станется. Пойдём, тебе нужен отвар с мятой и настой на коре ивы.
- Кажется, мне надо в нём искупаться. Настой - хорошо, ива - ой!..

22 мая 1535 г. Олдерсбрук, Нортгемптоншир.

Под окном с вырезанной из камня ажурной решеткой и витражом со сценой Благовещения стояли алтарь, украшенный вышитой шелковой напрестольной пеленой, инкрустированное драгоценными камнями распятие, и старинная статуя Мадонны с младенцем. Спокойно-возвышенное лицо статуи будто призывало к смирению и терпению. Воздух благоухал ароматом цветов, которыми прихожане украсили часовню, молился седой отец Джеймс. Всё напоминало об уюте дома, будь такой дом у Эммы.
Именно поэтому каждый вздох крестьян, каждая капля воска, даже мельчайшие огрехи вышивки врезались в память так, будто их больше не будет на свете.
Было странно стоять перед алтарём, преклонив колени, плечом ощущая тепло Раймона. Было странно самой собирать его к этому венчанию, припоминая все суррейские обряды: класть в сапоги по соверену, за голенище - спешно купленную плётку. Вдвойне странно было осознавать, что надеть решительно нечего, и потому платье глейстиг - идеально. Оказалось, что можно обвенчать давно и прочно женатых людей, связать их, пока смерть не разлучит. И всё это - чтобы всякий дьявол не попрекал греховностью.
Множество разноцветных стеклышек складывались на полу часовни в чудесную мозаику. Священник говорил о Боге, преданности друг другу, о том, что будет плоть одна, о счастье в Господе. Эмма думала, слушая его. Счастье — это дойти до той тонкой грани безумия, когда черта между сознанием и реальным миром уже стерта, когда просыпаешься и засыпаешь с мыслями о нем, когда хочется улыбаться и жить, лишь вспомнив улыбку.ю когда за каждый вздох, каждый взгляд, каждое мгновение рядом можно отдать все… и перешагнуть через эту грань, навсегда превратившись из Он и Она в Мы, став единым целым… Это и есть Счастье. Но где тогда она сама, Эмма?
В этом удивленном, полном самоиронии Раймоне? Быть может, Эмма в том кольце, которое осталось у Рольфа де Манвиля? В мыслях о несбыточном, далёком спокойствии? В этой часовне, отсутствии свадебного платья, венка в распущенных волосах, в золотом блеске новых колец?
То, первое кольцо, было жаль. Самое неожиданное, а значит – самое дорогое, оно было частью пальца, и частью души. И принимать новое было почти больно. Эмма даже всплакнула, пока Раймон рылся в куче колец, любезно вываленных палаткой на пол. Но тут же запретила себе это делать. Венчание – лишь очередной обряд, не первый, не последний. И волосы отрезать не надо, а они так замечательно отросли.
И когда пришло время произносить обеты, Эмма смотрела только на Раймона, не сводившего с неё глаз, и повторяла слова, которые обручали с ним навеки. И от себя кое-что добавила, иначе не была б она Эммой.
- Обещаю больше не пропадать.

РОБЕРТ БОЙД

18 мая 1535 г. Всё еще Вудфорт.

Лошадка получалась на славу. Крутобокая, с тонкими ногами и летящим хвостом. Лошадка тонко пахла липой и детством. Спроси кто Роба сейчас, когда ему доводилось вот так, спокойно, сидеть на пеньке и выстругивать детскую игрушку, он затруднился бы ответить. Должно быть, в раймоновом детстве. Но тогда приходилось быть игрушечной фабрикой - из тридцати подопечных детей каждый хотел лошадку, барашка, котика, солдат или даже жуть какого страшного дракона. И никого нельзя было обидеть, разве что для Раймона лошадки выходили покрасивее, для Джерри собачки получались более добродушными, а Том всегда просил птичек.
Роб вздохнул, подковыривая сучок. В воздухе зрел фурункул грядущих перемен - а это Роб всегда чувствовал задолго до того, как рванёт, и этот яркий весенний день, пение птиц, запах дерева были одними из последних спокойных, почти семейных. Рядом сосредоточенно писал письма Раймон и выглядел до того умилительно, что хотелось взъерошить ему волосы и выдать леденец.
После того, как Розали попыталась вылезти прямо из стены, они по одиночке не ходили. Более того, неподалёку постоянно тёрлись вампирята, которые, Роб это был вынужден признать, могли быть хорошими телохранителями. Сейчас они готовили из брухи Айме приманку для Грейстоков, и судя по недовольным мордам, счастья от этого не испытывали. Но всё это осталось в доме, а здесь, на этой полянке за кустами орешника, в которых шуршал хухлик, были зеленая трава, кузнечики и пчёлы. И комары, такие же назойливые, как Розали.
Если подумать, ей порой очень невезло. Будто Бадб тайком наложила на неё еще одно проклятье - быть недотёпой. Бывало, возвращаешься с тракта домой, а там печь сломана, сковорода тоже, и на полу лежит полузадохнувшаяся от дыма Розали. А виновата в этом, разумеется, Бадб. С тех пор было сложно избавиться от привычки всё делать самому. Право, проще постирать свою рубашку самостоятельно, чем устранять потоп. Или тушить пожар. Или чинить ушат. Господи милосердный, додуматься вылезти из стены к битому трактом михаилиту!..
Приличных слов, которыми можно было описать всё, что хотелось подумать о Розали, не нашлось. Пришлось насвистывать мелодию крайне сложного ирландского танца "Оборви иву", которую пьяные наемники превратили в своеобразный гимн тавернам. И стараться не мешать Раймону, разговаривающему со своей безмолвной женой. Эммы - а точнее, Берилл - хватало на то, чтобы ходить, сидеть, справлять потребности и даже причесываться. Не более. Но Раймон как-то ухитрялся поддерживать беседу именно с Эммой. А может быть, просто говорил сам с собой, кто его разберёт? Лезть в голову сына не хотелось. Там наверняка можно было сломать собственную.
- Я иногда думаю, а если он консорт... муж, то всех этих богинь в голове постоянно слышит? Тогда - У-У-У! Хотя, пока им не отвечать, наверное, всё не так плохо...
Роб позабавленно, хоть и мимо мелодии, присвистнул. Он в капитуле-то не всё слушал, а устрой богини у него в голове гвалт... Вероятно, они узнали бы о себе много интересного, хоть и неприятного. К счастью, он упрямо держался постулата, что Бадб - это Бадб, а все остальные - сами по себе. И потому не обязан был слушать и слышать, что там думает этот божественный птичий двор. Вороний курятник. Гусыни нещипанные. Чтоб их всех святой Пётр самым большим ключом!.. Особенно - Королеву. Кроме Бадб. Собственную жену делить с ключами апостолов Роб не хотел.
Точно отзываясь на мысли - а может быть, отзываясь, на поляну плеснуло ароматами лета за пеленой. Роб на мгновение прикрыл глаза, с удовольствием вдыхая жасмин, цикламен, розовый перец, лимонное дерево. Аромат Бадб. Жены.
Сегодня она была босой, и жёсткая весенняя трава колола нежную кожу. Всё-таки было что-то особенно беззащитное в её ножках под широкой юбкой горянки. Нечто такое, что побуждало взвалить Викку на плечо и, рыча, утащить в пещеру, как это сделал бы какой-нибудь дикарь. Но вокруг кружили непуганные рольфы, покушающиеся на жизнь Раймона, и Роб ограничился тем, что поприветствовал жёнушку радостной трелью про то, как нужно бить кружки в ирландской таверне. А эти замечательно босые ноги просто положил себе на колени, когда Бадб уселась рядом.
"Mo leannan? Соскучилась или по делу? Лучше, конечно, если соскучилась".
"Соскучилась, конечно, соскучилась. Но - по делу. Дик пропал".
Роб удивленно присвистнул и замолчал. Кажется, семейным проклятьем Фицаланов было пропадать, теряться, и похищаться. К счастью, Раймон уже отпустил голубей, что позволяло говорить вслух, не боясь ему помешать.
Проводив взглядом птиц, Роб с сожалением опустил ноги неистовой на траву и поднялся на свои. Любовно выструганную лошадку он всучил Раймону, и прошёлся по поляне. Найти Ричарда Фицалана в целом было несложно. Почтовые голуби - это та погрешность, которую не учитывают маги при постановке защит, щитов и прочих вещей, осложняющих жизнь при поиске. Потому что голубь - это рутина. О которой думаешь только когда она прилетает с письмом. Если, конечно, похитители не рассуждали, как Роб, и не озаботились.
- Отправь ворона проследить за голубями. И что значит - пропал, моя Бадб?
Вздохнув, Раймон тоже поднялся, подхватил Эмму и кивнул.
- Пожалуй, воспользуюсь предложением. Пора уходить, пусть и без клыкастых. Спасибо, и - бывайте.
Роб поднял руку, благословляя. Bho chridhe gu ghrian – от сердца к солнцу. Издревна этим жестом и приветствовали, и отправляли в дорогу. Раймону и в самом деле было пора. Как ни жаль отпускать, но Эмма требовала излечения. А проблемы полковников детей генералов не касались.
- Mo leannan? Сгораю от нетерпения.
- Думаю, с чего начать, - призналась Бадб и растянулась на траве, закинув руки за голову. - Пропал - значит, отправился улаживать дела с фоморами в Лланелли, и пропал. Я его не вижу, только чувствую порой... угрозу, просьбы? Обращения? Словно через десяток одеял. Не думала, что фоморы так могут, но мы живём в странные времена. А сестрица уже поручила найти илота мерлину. А на мерлина упала Розали и сломала ему шею, но он уже выздоровел. И её тоже выздоровел.
- Херня какая-то.
Роб помялся мгновение и рухнул в траву рядом с ней. Во-первых, фоморы могли всякое разное, но так, чтоб закрывать мольбы илотов – не умели. Илот – это почти мерлин, жрец-воин, посредник в отношениях воинов с богом-покровителем. Сложно посредничать, если тебя не слышат и не понимают. И войну за Альбион тогда у фоморов бы не выиграли. Во-вторых, Розали утомляла, но дело было не в ней.
- Понять направление, откуда обращения идут, можешь? Примерно?
Дело было не в Розали, не в Харпере-мерлине, а в том, что Фицаланы пропадали еженедельно, как обойдённые. А рядом лежала Бадб, и то ли от её присутствия, то ли от не наскучившей еще новизны свободы, Роб чувствовал себя юнцом.
- А надо? - Лениво поинтересовалась Бадб. - Голубь вот летит куда-то в сторону Ланкастера, хорошо летит, а мы - хорошо лежим. Хотя, можно ближе.
- Надо, - грустно подтвердил Роб, придвигаясь ближе. И ближе. И еще ближе, притягивая к себе. - Я ж генерал, не могу подчиненных бросать в беде. Доверять перестанут. Но - позже.
Пара часов ничего не решали, будь Дик Фицалан жив или мёртв. А вот такого солнечного, птичье-зелёного дня могло больше не быть.
В конце концов, умная жена не спрашивает, чего хочет муж. Она знает.

Тот же день. Лес под Ланкастером.

Все проблемы в мире были от баб. Не влюбись король в Анну Болейн – не пропал бы Дик. Не сойди некогда Тростник с ума от сладкой Розали, история сложилась бы иначе. Не рычал бы сейчас от ярости Циркон, не сохранял бы маску ледяной невозмутимости Роб. Странное дело, некогда пламенная страсть стала не менее яркой ненавистью. Проклятая ведьма! Семя дьявола! Двумя словами внести раздор, стравить Харпера и Бевана, мерлина и дини ши! Робу бы подумать, что побратим будет вступаться - они всегда закрывали плечом друг друга. Подумать, придержать, не допустить раздора. Но увы. При виде Розали Роб вёл себя, как кот, завидевший огурец - отпрыгивал, шипел и хотел убежать. А лучше - покусать.
«Спокойно, Роберт Бойд. Этого она и добивается».
Вместо того, чтобы мечтать об убийстве Розали, следовало подумать, зачем иоаннитам Дик. Возможно, стоило сходить и спросить. Вероятно, даже с пристрастием. Но пока Роб занялся вампирятами. Ник и Майк, которых старый Войтех породил сам от себя, были его плотью, кровью, памятью и стратилатом вампирьего клана одновременно. Белобрысые, голубоглазые, скуластые, они выглядели и вели себя как семнадцатилетние юнцы. Но тем не менее, оставались высшими вампирами. То есть, не-живыми существами, способными мыслить и преобразовывать силы и кровь живых существ для осуществления своей жизнедеятельности. И они частенько бывали в прецептории - старый Войтех дружил с иоаннитами настолько, насколько вообще возможна дружба древнего вампира и духовного ордена.
- Ник, сколько входов в прецепторию? Да не делай такое испуганное лицо, это всё почти нормально. Подумаешь, с мёртвой бывшей женой встретился.
- Открытых - три, - ответил вампир, поглядывая краем глаза на спящую Розали. - Скрытых, если считать канализацию - ещё четыре, но все заговорены на вход, и там... там плохое место. Глифы под камнями, в стенах, под штукатуркой. Меня там тошнит.
Роб пожал плечами. Вампирят тошнило практически от всего – от коз, нежити, креста, девственниц-брюнеток. Филин воспитывал из них неженок. К вопросу, чего хотели иоанниты от Фицалана, это не относилось. К стратегии беседы с братствтенным орденом – тоже.
- Сын мой… хотя нет, не мой. Меня сейчас мало волнует, от чего тебя тошнит. Тошнит – значит, будешь их опознавать. Хватит на неё глядеть, мать твою упырицу за ногу! Она несъедобная, я проверял. Отравишься – сам будешь объяснять Фламбергу, почему тащил всякую гадость в рот. Что у них внутри? Лаборатории? Темницы? Похоже на резиденцию?
- Похоже. Темницы, темницы под темницами, лаборатории, большая библиотека... планетарий вон в той башне. Обсерватория в этой.
- Ну и чудно, - Роб против воли тоже глянул на Розали и поморщился. – Оттащите её в какую-нибудь палатку, исчадия. И не смейте даже надкусывать, я вам промывание делать не буду.
План осады иоаннитов уже начал складываться у него в голове. Во-первых, надо было снять с людей пятнистое и добыть пару тюдоровских стягов. Под своими идти не хотелось смертно. Даже так Роб рисковал и людьми, и собой, и мог попасть как на плаху, так и в орденские темницы. Филин порой бывал очень глух и несговорчив. Во-вторых, один взвод следовало заменить на инженерный. Хватит им отдыхать в Вест-Килбрайд, пора бы мозгами пораскинуть. В конце концов, на их обучение уходили деньги замка Дин. Благо, что брат делился. И что наконец-то вернулись дини ши, ушедшие разведкой.
Прецептория внешне выглядела обычным замком прошлого столетия. Стены толстые, зубцы недавно подновляли, ров углубляли, но ворота для отходов выходят на сушу. Мост пока не поднят, но на стенах двадцать-двадцать пять человек, в готовности. Вода во рву есть. Если не осушат, то Робу не понадобится даже мост, но всё это было решаемыми мелочами. Фицалан внутри, документы и лаборатории – вот что было важно.
"Дик вернулся. Вытащила его в палатку!"
«Понял, mo leannan. Спасибо».
Это была первая хорошая новость за этот суматошный день. Планировать теперь можно было свободнее. Роб глянул на солнце, что уже катилось к вечеру. На закате следовало начинать. Напасть с северной стороны, при поддержке пушек. А тем временем инженеры сделают подкоп через ров, чтобы аккуратно войти и занять замок. Из которого, судя по вестям от Бадб, иоанниты прямо сейчас поднимали север для бунта. Роб прикрыл глаза, представляя карту - и хмыкнул. Лагерь нужно было перемещать за Ланкастер, к Халтону. Потеряв четверть людей, он брал этот замок вместе с содержимым. Ничего не поделаешь, атакующий всегда теряет больше обороняющихся, а для легионеров смерти не было. Бадб проведет их на другую ветку Древа, и они, после короткого отпуска, вспомнят, кем были. И вернутся, как это всегда бывало.

Иоанниты были не дураки повоевать. До дорогих османских пушкарей они со стен достать не могли, но упорно пытались. Впрочем, охранение после боя при Скетне чем-то удивить было сложно. Всего-то рыцари, не фоморы какие-то. Солдаты были бы горды лоб в лоб ударить противника - и все полечь в бою, но Робу претили напрасные жертвы. Умница Хоран сумел сделать с иоаннитами то, что сами они не сумели сделать с легионерами: пугнул их, заставил шарахнуться в сторону, дав залпы из аркебуз. Но иоанниты держались. Держались с мрачным упорством уходящих от неминуемой смерти. Ни одного крика не слышалось со стен, ни одного звука. Только щелчки тетив, только звон клинков - под стенами. Только грохот пушек. Только подвывание холодного ветра, стёкшего из русел еще не прогревшихся рек.
Роб чуял лихорадочное счастье неистовой. Богиня войны не могла не радоваться побоищу, она жадно пила эту воинскую жертву, а излишки сил отдавала своему генералу. Так было всегда. Но то, что годилось для Тростника, было излишне для Роба Бойда. Не используя силу бездумно, не злоупотребляя своим могуществом, Роб решительно не знал, куда девать этот поток. И поэтому глядел на поле боя всеми доступными звериными глазами. Испуганная полёвка выхватила азартно рубящегося под стенами Дика Фицалана. Быстрый, как куница, полковник серых улыбался - скорее, скалился, и танцевал между противниками, будто хотел отыграться за похищение, допросы и заключение. Полёвка метнулась, отдала глаза сороке. Нис Ронан, только недавно освоивший новые ухватки, с таким нескрываемым удовольствием бился сразу с двумя дюжими иоаннитам, что Роб устыдился. Лишать своего знаменосца счастья кого-то прикончить было грешно. Ронан пропустил в плечо, пошатнулся, согнулся, и Роб в движениях угадал ту ухватку, что показывал сам, в недолгое своё посещение полков. "Благодарность земле" - отступить, пропустить, слегка отводя, развернуться через левую ногу, подхватить, уронить, воткнуть. Иоаннит уже падал, когда Нис выпустил его - михаилитским приёмам учатся годами. Какой-нибудь никчемный ловкач, пожалуй, всерьез пришиб бы хребет. Но ловкий и быстрый воин покатился и сразу вскочил. Метнулся к знаменосцу, но Роб уже не смотрел. Обмякшее тело Ронана судорожно дёрнулось, неловко свалившись на перебитую руку.
К утренним зарницам знамя короля Тюдора взметнулось над башней прецептории иоаннитов и всё закончилось.
На поле боя остались двадцать четыре человека из сотни против пятидесяти иоаннитов. Главы ордена покончили с собой и подожгли лаборатории. Из того, что удалось потушить, Роб узнал - иоанниты изыскивают способы изменить историю, переписав её. И для этого им нужен Дик. И Авалон. В закромах ордена обнаружилось превеликое множество святынь и артефактов, которые Роб честно поделил. Золото - большая его часть - в королевскую казну, святыни - Кромвелю, артефакты - Филину, девок-рабынь - полку. Рынок гладиаторов был пуст, а жаль - потери следовало восполнять.
- Остаётесь комендантом крепости, сэр Уилфред, - обрадовал Роб мерлина-комиссара, глядя как посредством Немайн споро исчезают артефакты, рабыни и золото. - До прибытия войск государя короля. Имён, кто во славу его брал эту цитадель католичества и беззакония, не называйте. Просто шотландские наемники, внеклановое отребье, за долю добычи. Синьора можете помянуть, это он водружал флаг на башню. Но - аккуратно. Ничего лишнего. Ему и так несладко сейчас. Что еще? Ах да, за женой присматривайте. Кроме того, вам необходимо вернуться в Лланелли и решить проблемы фоморов. Думаю, через пару часов здесь будут констебли из Ланкастера, крепитесь. Хей, Хоран! Собирайся!