Greensleevеs. В поисках приключений., Добро пожаловать в мир злых заек!

[Spectre28 >>>]

18 февраля 1535 г. Где-то в Суррее.

В Суррее было теплее. Местами на тракте снега не было вовсе, а днем солнце согревало сады и землю, лаская лежащие повсюду груды красных и оранжевых листьев, чуть припорошенных снежком. И хотя до Уорнхема, где располагалось родовое поместье, было еще немало миль, настроение у Эммы было безрадостным. Особенно, когда с вершины холма, куда неспешно взбирались лошади, стал виден Редхилл - еще не городок, уже не деревушка. Точнее, церковь святого Иоанна. Высокая, из светло-коричневого камня, с острым шпилем и причудливо украшенными нефами. Колокол заливался тревожным набатом, сзывая своих прихожан если не для молитвы, то для пожара, но дыма или огня видно не было. Да и суеты, которая сопровождает огненное несчастье - тоже. Напротив, даже отсюда было заметно, что жители проявляют поразительное и очень единодушное равнодушие к трезвону. К счастью, Уорнхем был дальше. К несчастью - дорога к нему огибала озеро Редхилла, проходила мимо самого селения, давая ветку-тропку в городские ворота и пряталась в лесу. В Редхилл можно было не заезжать, но объехать подальше его было нельзя.
- Должно быть, там что-то случилось, - уныло предположила Эмма, меланхолично поправляя шапочку, - не будут же добрые люди так трезвонить в такой неподходящий час.
И при этом совершенно не беспокоиться трезвону, будто это дело обычное и даже богоугодное.
- Если бы случилось, бегали бы, - возразил Раймон. - Например, если бы пропала очередная реликвия - а рядом с такими местами нам советовали не показываться. Хотя и обидно будет, потому что виноваты-то тут не мы. С другой стороны, раз звонят, но не бегают, получается,что люди тут недобрые. Равнодушные. Отчего не хочется ехать ещё больше. Не знаешь, чем славен городок этот?
- Приорством, виноградниками и вот этой вот церковью. Я не уверена, но, кажется, раньше звонарь здесь был спокойнее. Этот шум, должно быть, и в Уорнхеме слышно!
А, может быть, и дальше. Редхилл стоял на землях рода Хорнли, мелких дворян из числа тех, что получали ленные наделы за доблесть в битве. История умалчивала, за что барон Хорнли получил этот кусок от королевства, но Эмма смутно припоминала, что-то о визжащих на его копьей толпах недругов, о которых барон рассказывал отцу за картами. По рассказу выходило, что нанизывал герой сражений их десятками, а то и сотнями за раз, а длина древка и вовсе выходила невообразимой. Но повествователя это не смущало, и чем больше выпивалось вина, тем плотнее становились ряды неприятеля.
Раймон поднял палец.
- Замечу, что я не выкапываю никого из-под снега! По крайней мере, пока что. Насколько вижу, другой дороги нет, если не пробираться лесом? Тогда стоит хотя бы на воротах спросить, что за беда без беды. Пусть лишь для того, чтобы эта беда не цапнула со спины. И невольно думаю, раз уж отпуск, не стоит ли здесь стать собой? Снять орденский перстень, оставив фамильный. Впрочем, вопрос, насколько широко разошлись слухи о том, с кем же бродит по тракту некая леди родом из Уорнхема.
- Меня не узнают, - пожала плечами Эмма, - серая мышь ведь. А вот французского аристократа вряд ли примут хорошо, даже если он в нескольких поколениях англичанин. Они тут удивительно патриотичны. Пожалуй, только Дику наплевать было на события в Бордо.
Брат, впрочем, всегда был равнодушен к политике, хоть и рвался ко двору, справедливо полагая, что должность даст деньги. Да и некогда ему было увлекаться осуждением всех, кто носил французские фамилии - Кларисса тратила деньги на церковь, малыши просили есть, а урожаи, на которые рассчитывал Дик, были скудными. Иногда Эмма поневоле задумывалась, что будь жизнь у них сытнее, спокойнее, не оставь отец долги и разор, то вот это дикое, звериное, что есть в Фицаланах, не проявилось бы. Да, Ричард не стал бы добрее, но спокойнее - уж точно. А еще ей казалось, что поспешный этот брак с Клариссой, на котором невесть зачем настоял отец, только усугубил это в Дике. Удивительно, но брат и сестра были единодушны в неприязни к Риссе, вот только если Дик не понимал, откуда она проистекает, то Эмма чувствовала в Клариссе непоследовательное, почти ханжеское благомыслие, меняющееся на алчное желание жизни, нарядов, ласки. От Риссы болела голова - слишком часто она меняла настроение от греха к радости, от покаяния к ужасу перед Богом.
- Зато не будут приставать с монстрами, если они тут есть, - впрочем, убеждённости в голосе Раймона не хватало, и он махнул рукой. - Ладно. Всегда можно назначить такую цену, что сами откажутся. Едем.

[Leomhann >>>]

У ворот их остановили четверо стражников. Двое из них ухмылялись столь гадко, оглядывая Эмму, так явно и со вкусом представляли, как хорошо бы повалять на сеновале за сторожкой, что хотелось схватиться за кнут, которого не было.
- Въезд - соверен, выезд - четыре, - сообщил один из хранителей порядка, чей плащ был украшен гербом Редхилла.
- Ого, - Раймон наклонился вперёд, опираясь на луку. Блеснуло орденское кольцо, так и не снятое. - Интересные цены. Прямо даже любопытственно узнать, отчего так? Неужели так страшно в городе, что гости норовят сбежать, не успев заехать? Или так противно на вас второй раз смотреть?
- Ну дык ведь, - стражник глянул на кольцо и расплылся улыбкой, в которой крепость гадостности только выросла, - вот вы изволите в город ехать, а известно - михаилиты завсегда чернокнижники. Опосля вас и улицы святить, и таверну, и конюшни. Вон лошадь-то какая мерзопакостная.
Эмма не удержалась от того, чтобы взглянуть на Розу, пытаясь усмотреть в ней озвученную мерзопакостность, но лошадь стояла с самым невозмутимым видом, как и всегда.
Раймон улыбнулся стражнику в ответ.
- Так ведь пять фунтов просто к цене добавятся. Выходит, сами себе из кармана в карман перекладываете. Или нет для чернокнижников работы в богоспасаемом Редхилле? Но тогда и осквернять незачем. Только чего же колокол так заходится? Или звонарь пьян?
- Так это призрак, - удивился второй стражник, моложе и без дерзости во взоре, - он там месяца два уже как. Звонит и звонит. Привыкли. Ночью-то он всего половину ночи, с полуночи. Жить можно.
Стражник удивлялся искренне, а вот про "жить можно" - лгал. Спать парень хотел отчаянно, только что глаза не потирал. И вместе с ним спать захотелось и Эмме.
- Значит, местная достопримечательность, - понимающе кивнул Раймон. - Ну и в самом деле, чего же такого гонять, если только полночи звенит? Жалеет, значит. Уважает покой. Получается, и в самом деле здесь михаилитам делать нечего. Бывайте. Останусь при пяти золотых, и то славно.
- А за разговор заплатить? - Удивился тот, что был с гербом, но его отпихнули товарищи по караульной службе, переставшие глазеть на Эмму и удивлять этим интересом - будто женщины никогда не видели! - и загалдели:
- ... соберем...
- Хоть сотню!
- Затрахал потому что....
- ... спать-то хочется!
- А он звонит и звонит! - Закончил их сумбурное изложение молодой стражник.
Солдаты вообще напоминали сейчас растерянных детей, обступив Раймона кольцом и с надеждой заглядывая ему в лицо.
Раймон вскинул бровь.
- А как же чернокнижие, господа?
Эмма обреченно вздохнула. Конечно, призрака на колокольне не нужно было выкапывать из снега, если только башню не занесло под крышу. Но "отпуск", кажется, ничем не отличался от обычной михаилитской жизни, разве что богини пока не вмешивались. "Господа" тем временем окончательно запихали того, что был с гербом, в караулку и только что не цеплялись за стремя Раймона.
- Ну ежели оно во благо, - задумчиво ответил молодой стражник, - то, стало быть, от Господа. Только, господин, не обессудьте, мы вас потом выгоним. Потому что ратуша считает, что призрак прибыль приносит. На него смотреть едут, слушать, как он к полуночи пасхальную службу звонить начинает.
- Не пойдёт, - голос Раймона похолодел. - Да и до пасхи с колокольным удовольствием далековато будет. Сам рассуди, уважаемый. Мы с дороги, выспаться с призраком у вас тут не выйдет, а после вы выпнете - и снова на тракт. Лошадей и михаилитов не жалко, понимаю, но за леди как-то даже обидно стало. Думаю, лучше направлю к вам первого встреченного брата.
Эмма улыбнулась растерянности и отчаянию стражников и уже было начала разворачивать Солнце, когда молодой стражник, поколебавшись между желанием рухнуть в ноги Розе и швырнуть оземь собственный шлем, взмолился:
- Господин мракоборец, дык я вас сам до Солфордса прогоню, лично. Чтоб, значит, убедиться, что не вернетесь. Час езды, зато таверна, что мой брат держит, гораздо лучше здешней! И на постой для меня примет бесплатно!
- Это точно, - подтвердил другой, с короткой и острой бородкой, - у Фокса знатно готовят.
- Сотня фунтов, бесплатный постой, вкусная еда и ванна... звучит уже лучше, - признал Раймон, оглядываясь на Эмму. - Что ж, если миледи не против задержки ради хорошей таверны...
Эмма была против. Настолько, что недовольно фыркнула, как кошка сестры Аделы. Но спорить не стала, лишь наклонила согласно голову, понимая, что великого и ужасного Фламберга никто уважать не будет, открой она рот, чтобы выразить протест. Подумаешь, гроза культистов, с женой справиться не может...
- Как пожелаете, милорд муж, - бесцветно и с воистину христианским смирением произнесла она, опуская очи долу.

[Spectre28 >>>]

Ворчать Эмма не собиралась, хотя по настроению, тщательно демонстрируемому ею, могла заняться этим позднее. Впрочем, Раймон подозревал, что головомойки всё же не последует. Пусть Эмма вела себя уже свободно, как никогда прежде, но в некоторых вещах недовольства открыто почти не выражала. Не больше, чем взглядом или вздохом. Увы. Какое дело до репутации михаилиту, который заслужил прозвище палача из Билберри? Если такой слушается жену - тем страшнее, потому что непредсказуемо и непонятно. Жутко вдвойне. Правильное же первое впечатление - штука незаменимая.
Так или иначе, молодой стражник, представившийся Рэем Фоксом, посматривал на Эмму сочувственно, и Раймон еле удержался от того, чтобы закатить глаза. Или поднять взор к необычно синему небу, которого в Англии не хватало и в лучшие зимы. И осени. Да и весной с летом тоже.
И всё же, зачем нужны ему этот городок и эта колокольня? Ради чего было мучить Эмму неизбежной головной болью? Уж точно не ради ужина и постели. И не сотни фунтов, которые стражники то ли соберут, то ли нет. Отпуск. Пожалуй, так и есть. Не Авалон, не демоны в резиденции, не подсунутые под нос бои, монстры и дуэли, а что-то такое, что он выбирал сам. Не слишком нужное, почти бесплатное, зато - своё. Просто потому, что любопытно. Призрак на колокольне молил не меньше буки, что охотился за Тиной и Тином. Он был... интересным. Легко-безумным. Наверное, так. Попытка вернуться к тому, что было - даже если то, как было, повторить уже нельзя. Но не пытаться - было ох как сложно.
Мимо проплывали приятно выбеленные поверх красивого цветного камня дома. Странные, словно камень собирали со всей Англии, просто для красоты, а затем - замазали краской. Так же замазанно ощущались жители. Раздражение их казалось приглушенным, привычным. Горожане бродили по улицам неспешно, без особенного интереса оглядывали путников в сопровождении молодого стражника, рассудительно, спокойно беседовали, без криков, ругани, не взмахивая руками. Даже дети кричали, казалось, не так, как в Лондоне. Впрочем, может, после шумной резиденции... от мыслей Раймона отвлёк голос Рэя.
- Вот, значит, колокольня, - по-хозяйски обведя рукой церковь, отрекомендовал он.
С мостовой было видно, что колокол пляшет свою безумную пляску самостоятельно - никакого призрака там не было. Раймон скептически прищурился. То ли эта инфернальная сущность исхитрялась делать это из своей усыпальницы, то ли коварно дергала за веревку из-под пола, но даже новоприобретенный дар видеть невидимое здесь не помогал. Хотя кое-что всё-таки настораживало. Уж слишком странно искривлялись наверху очертания арок, рябил камень, будто клубился там знакомый уже туман Авалона, тянул чужими мороками. Что слегка сбивало ощущение случайности и собственного выбора. Или нет. Раймон мысленно покачал головой. Всё же вряд ли всё крутилось вокруг него одного, а прорывы иных миров случались и так. В конце концов, орден михаилитов и был создан, чтобы разбираться с подобными вещами. Ну и, разумеется, чтобы магистрам было проще собирать гаремы.
Эмма тоже смотрела наверх, но с изумлением, цепляясь пальцами за гриву Солнца.
- Их там много, - проговорила она, - и всем больно. Очень больно и громко.
- Много? Да ещё громко? - не обращая внимания на нарушенное обещание не являть дар при посторонних, Раймон задумчиво прикусил губу, а потом повернулся к стражнику. - Скажи, а что говорят про этого призрака? Наверняка же есть какая-то легенда. Байка. Анекдот.
То, с чего стоило начать ещё на воротах, но порой лучше сначала увидеть, а потом уже услышать.
Рэй помялся, переступил с ноги на ногу, сплюнув в снег, и начал повествование. Первую часть, о том, насколько же богат и славен был торговый Рэдхилл, Раймон откровенно пропустил мимо ушей, разглядывая церковь. Он и так знал, как начинались все эти истории что здесь, что за морем. Башни, стены, поля со стадами тучных коровок. Пошлины, которые собирались со всех купцов, потому что построен был город в удачном месте, где скрещивались торговые пути. А это значило, что мэрия могла беззастенчиво грабить всех, кто привозил товары или увозил знаменитое местное сукно. Пока, разумеется, какой-нибудь король не задумался бы о том, что эти доходы можно было бы пустить на что-нибудь ещё. Но пока этого не случилось, жители, разумеется, нагуливали жирок. Хорошо им. Но когда стражник заговорил не о колоколе, Раймон вскинул голову и ткнул пальцем туда, где под самой колокольней в кладке зияла большая круглая дыра, не закрытая ни стеклом, ни витражной розеткой.
- Часы? Это те, которых во-он там больше нет?

[Leomhann >>>]

Стражник кивнул. Получалось так, что часы эти служили особой гордостью города. И дальше пришлось слушать, потому что история внезапно становилась почти профессиональной. Не потому, что стражник был хорошим рассказчиком. Просто такие байки обычно требовали то ли экзорциста, то ли констебля. Или и тех и других. Даже когда случались несколько поколений назад. Всегда был молодой мастер. Всегда были завистники, которые всеми силами старались испортить работу. И всегда в деле явно участвовал кто-то ещё. Обычно - дьявол. Впрочем... обычно люди просто не задумывались, сколько всего может стоять за этим прозвищем. Раймон теперь задумывался. И как-то всё чаще об этом жалел. Раньше всё было проще. Сожрут на тракте - и в ад. В последнее время появлялся выбор. Чертовски сложная штука. Раймон улыбнулся уголком рта и вернулся к рассказу. Рэй явно знал историю почти наизусть и рассказывал её не впервые, хотя юноше не хватало пыла настоящего рассказчика. Эмоций. Впрочем, признал Раймон - живя в этом городке под постоянным колокольным звоном немудрено устать до смерти. Какие уж тут байки. Странно, что стражник вообще говорить мог.
- Значит, отдал себя, сам стал частью часов, лишь бы они продолжали работать? - уточнил он, не скрывая скепсиса. - И даже особо никого не проклинал? Истинный мастер. И живые фигурки на бой часов, конечно, весьма интересны. Особенно это было бы интересно зачарователям. Даже орденским. Но продолжай.
- А вот теперь, извольте видеть, и часы пропали, - закончил свою повесть Рэй, - два месяца уже как не глядят вон из того круглого окошка под колокольней. А с тех пор и призрак поселился, буянит. Люди говорят, будто Питер это, часовщик.
Раймон вскинул бровь. Какой на удивление вежливый призрак. Его любимые часы - а то и часть души - украли или сломали, а он трезвонил не круглые сутки, а только днём да половину ночи. Сам Раймон бы колотил круглосуточно. Члены городского совета, или что здесь, глядишь, послали бы за кем-нибудь, невзирая на прибыль от гостей. Которая едва ли была так уж велика. Кстати.
- А почему всё-таки никого не вызвали за два месяца? Священника? Экзорциста? Кого-то из братьев? Гости - гостями, а жить-то как?
Стражник только руками развел, глядя на то, как Эмма прячется на груди. От нее тянуло чужой болью - и своей, отголоском, а губы шептали что-то о пижме и осине. Которые уж точно не работали ни с часами, ни с призраками. И пришли откуда-то ещё, что Раймону не нравилось вовсе. Но это можно было отложить на потом.
- Священник при церкви живет, - мрачно напомнил Рэй, - ему-то лишняя всенощная не повредит. А что экзорциста не вызвали, так мне ратуша и не докладывает, чего так. А братьев ваших и не припомню, чтоб... Ну да я и не в смене же постоянно, может, и наезжали.
Раймон хмыкнул. Смена или нет, а визит михаилита, который пытался бы изгонять местную достопримечательность горожане едва ли не заметили бы. Впрочем, странное местечко. И не здесь, и не там, пусть и Англия. Всё ещё.
- А всё потому, что часам доверять нельзя, - проворчал он. - Мерзкие механические паскудники. Меряют своё время, а потом шаг, два - и уже оно меряет их. А потом люди пропадают.
- Люди всегда пропадают. А бывает, что и не пропадают, хоть и пропали, - туманно заметил Рэй, вызвав удивленный взгляд Эммы.
Раймон сочувственно кивнул.
- Должно раздражать, понимаю. Ждёшь, чтобы кто-то пропал, а он, гад!.. А как именно не пропадают, друг мой? И как именно не пропадают?
- Ну вот, к примеру, у миссис Балмер супруг, - оживился стражник, - ушел из города и в леске его лесавки подрали. К вечеру привезли на подводе, и вдова, значит, убивалась-плакала. А утром - хоп! - и он живой. И не помнит ничего, что его убили. И в городе никто не помнит. Каждый день уходит в лес, вечером привезут, должно быть.
- И это ж каждый раз священнику платят! - восхитился Раймон. - Каждый вечер, за одно и то же! Интересно, а деньги исчезают наутро, или, например, то, что омыто святой водой, всё-таки остаётся? - он вздохнул. - Бедная вдова. Простите, жена. Теперь уже бедная.
А ведь им с Эммой оплату должны были собрать из денег, которые платил город. Платил, вероятно, раз за разом. Хотя... Раймон подозрительно покосился на Рэя. Стражник явно не относился к числу тех, которые "в городе никто".
- А серебро, которое из города выносят - обычное? Не исчезает наутро?
- В кошельки возвращается, - устало вздохнул Рэй, - а если заночевать вне города, у брата, к примеру, то в полночь будто щекочет что-то, и утром просыпаешься в казарме стражи. Я за два месяца этой хери, сэр, все проверил.
- А полчаса назад предложил золото и завёл в город прежде, чем это всё рассказал, - резюмировал Раймон, взглянув на солнце. То уже явно клонилось к закату. Часа два-три после полудня. А херь происходила в полночь. - И ведь если бы я не спросил - даже не заикнулся бы, да?
Хотя винить стражника он не мог. Не по-настоящему. С такой-то херью. Но не винить не означало, что ситуация ему нравилась. Вот ведь люди. Всё ради себя. Эгоисты гадкие. Не то, что он, праведный, верный уставу михаилит.
- Ладно. По крайней мере, если я тебя убью перед полуночью, ты всё равно вернёшься. И к тому же - всё запомнишь? Потому что не местный, так?

[Spectre28 >>>]

Рэй Фокс фыркнул, а потом расхохотался в голос.
- Убивайте, - отсмеявшись предложил он, - а то я вешаться устал уже. Не помогает. Может, хоть от меча помру.
Раймон с улыбкой пожал плечами.
- Проверим. Вдруг? Хотя бы на душе легче станет. К слову, а как у вас тут с тварями? Может, пока ничего и не менять. Устроить полигон для юных михаилитов. Запускать утром, выпускать вечером, если оно так сработает. А наутро всё заново.
Эмма возмущенно глянула на него, но стражник снова прыснул смехом.
- А как потом михаилитов этих из города убирать? - Полюбопытствовал он. - Куда б не уехали, утром тут будут. Да и нет здесь тварей. Я парней из стражи спрашивал, говорят, что лет двести они в город не заходят. В лесах вокруг - это пожалуйста, а вот чтоб тут хоть домовой какой завалящий - такого нет.
- Ну так натренировать - а потом починить уже эти часы, - серьёзно пояснил Раймон. - Как ни крути, сплошная выгода. Причём даже на целителей тратиться не придётся. И на еду. Зато потом будет целая армия подготовленных юнцов. Но без тварей, конечно, не получится. Может, завезти их тоже?
- Вы, сэр, сначала отсюда выбраться попробуйте, - не менее серьезно предложил Рэй, - чтоб весточку подать. Так что, может быть, к обоюдной выгоде? Вы с призраком этим, время на кулак мотающим, переговорите, а я уж, так и быть, не повешусь сегодня. Чтоб удовольствие вам не портить.
Раймон почесал в затылке. Полночь, значит?
- Если отправить голубя пораньше, он прилетит до полудня. Записку прочитают, и там будет ещё целый день на то, чтобы придумать, что с этим делать. Кроме того, даже если брат-библиотекарь наутро всё забудет - у него же могут остаться собственные записи, - он нахмурился. - Останутся ли у него собственные записи с прошлого дня? Ведь всей его связи с этим городом и часами - это прочитанное сообщение...
Эмма досадливо закатила глаза, тяжело вздыхая, и потянула его за рукав, указывая на вышедшего из церкви священника.
- Отец Настён... Анастасий, то есть, - поспешно буркнул Рэй, опуская голову.
Священник, меж тем, неспешно приближался к ним, колыхая под облачением пузом приличных размеров.
- Мир вам, дети мои, - поднял руку в благословении он, и Эмма снова вздохнула, намекая на то, что мир им только снится.
Раймон склонил голову.
- Добрый день, святой отец.
- Скверные дела творятся, - подергиваясь, вздохнул священник, оглядывая юбку Эммы, и сапожок, выглядывающий из-под нее, - воистину, огневался Господь, ниспослал нам наказние сие, призрака богомерзкого. Но не чурается сие создание дьявольское и святого, службу полунощную звонит! А вы, дочь моя, - обратился он к Эмме, - душу спасти возжелали? Потому и явились в это место, чтобы замолить грехи свои?
Если Эмма чего и возжелала, то делиться этим с отцом Анастасием явно не спешила. Лишь поправила шапочку и с нескрываемым интересом воззрилась на местного пастыря, говорящего столь бессвязно и так беззастенчиво разглядывающего её.
- Скорее, я, святой отец, - вздохнул Раймон. - Нуждаюсь. Очень. Ибо дошёл до того, что развращаю дев юных и невинных, из монастырей увезённых. Вот, странствуем от святыни к святыне, совершаем паломничество по Англии во имя спасения душ своих. И чуть ли не как поборник святой веры, хотел бы я попробовать изгнать сего призрака. Наказание, то есть, Господне снять, как есть.
Теперь вздохнул Рэй, многозначительно глянувший на свою веревку, висевшую у пояса. Раймон только закатил глаза. Словно местные стражники в управе наутро вспомнят, за что он там сидит и кто вообще такой. Священник же просиял улыбкой, благочестиво перекрестился и кивнул.
- Благословляю вас, сын мой, на труд ратный во искупление. И, оберегая душу вашу, а паче всего - юницы сей невинной, голубицы чистой, иду с вами, к высям горним.
- На колокольню, - устало перевел стражник, явно поднаторевший в иносказаниях пастыря.
- Уверены, святой отец? - поинтересовался Раймон, прикидывая, каково будет Эмме в юбках взбираться на колокольню. Получалось, что лучше всего их разрезать или подвязать к поясу. Но в присутствии этого странного священника... - Там ведь может быть опасно. Дьявол наверняка не откажется от лакомой возможности лишить этот славный город пастыря.
- Разумеется, - с редким воодушевлением кивнул отец Настён, но Рэй, недовольно закусивший губу, внезапно повернулся назад, уставившись на детей, играющих в снежки.
- О боже милосердный! - Громко воскликнул он. - Грех-то какой!
Священник повернулся вслед за ним и тоже глянув на ребятишек, заломил руки. Бежал он в сторону ничего не подозревающих малышей быстро, странно подергиваясь.
- Ну вот, - удовлетворенно сообщил стражник, - сейчас он будет читать им проповедь о грехе игрищ, с полчаса у нас есть, не будь я Рэем Фоксом.
- Что с ним такое?
- Говорят, однажды по голове заезжий рыцарь стукнул. Глядел на леди непотребно наш Настён. С тех пор, - Рэй покрутил пальцем у виска, - и уверовал яро.
А если стукнуть второй раз - разуверится? Покосившись на священника, с пылом размахивающего руками, Раймон вздохнул. Проверять не хотелось. Так хотя бы человек явно был при деле.

[Leomhann >>>]

Внутри башни стало очевидно, что строил ее тот же архитектор, что возводил и резиденцию, иначе с чего бы кому-то другому делать такие толстые и гулкие изнутри стены, в чем довелось убедиться, когда Эмма, следуя заведенной привычке, постучала кулаком по кирпичу. Да и лестница была в половину меньше самой башни, отчего ступени крепились к высокому каменному столбу лишь одной стороной и, казалось, опасно покачивались под ногами. Они поднимались вверх обреченно и бесконечно, к свету и пению колокола, неохотно сворачивая к часовой площадке, такой же узкой и пыльной, как и все здесь. А вот дверь в часовую была заколочена. Надежно, здоровенными гвоздями сквозь толстые доски, заперта на ключ и на железные скобы, скрепленные огромным замком. Но даже здесь было слышно тихое, мерное тикание часов, которые, без сомнения, находились внутри. А еще от двери веяло странной магией, наложенной на все эти запоры, похожей на ту, что использовал сам Раймон, отпирая запертое - но и иной, сродни механизму часов, в которых стрелки повинуются шестерёнкам.
- Везде-то магия, - меланхолично заметил Раймон. - Буквально на каждом гвозде. И вот так не хочется это всё трогать. Стоит себе спокойно. Есть не просит. Заколочено вот добрыми людьми. Не стали бы они ведь заколачивать просто так?
- Им там больно, - в тон ему сообщила Эмма, отряхивая юбки от пыли. - Всем. И громко.
Раймон покачал головой. Одушевлённые часы уже даже не удивляли, если это были именно они. Их части. Маленькие гномики, которые таскали туда-сюда секунды. Неважно.
- Всё равно пока что не хочется трогать. Или тем более? Хотя наверняка и придётся, но... позже? Сначала я бы взглянул, что там наверху. Что бьёт в колокол. И почему, например, у него просто не сняли язык, раз как минимум священник не боится подниматься на колокольню?
Последний вопрос становился важнее с каждым гулким ударом, который прокатывался по стенам. Возможно, за месяц-два к этому можно было привыкнуть. Получаса Раймону было откровенно мало.

С колокольни открывался дивный вид на Редхилл, на лес, окружающий его, и на озеро. И всем этим можно было бы наслаждаться вечно, если бы не назойливо гудящий колокол, языком которого дергал заблудившийся в нем ветер. Точнее, не заблудившийся, а начарованный - тщательно и вдумчиво. Он цеплял собственный остаток силы - и принимался трезвонить еще сильнее, образовывая ветряное кольцо. Простенки между широкими арками, держащими крышу, были сплошь испещрены надписями, призывающими ангелов, молящими о защите от зла, цитатами из Писания и крестами. Даже на полу, под самым колоколом, кто-то нарисовал круг солью. Старались, видимо, как могли. Полюбовавшись дилетантскими попытками защититься от призрака, Раймон высунулся за арочный проём, за которым свободно гулял настоящий, нечарованный ветер. Кто же здесь занимался зачарованиями и прочим? Священник? Если прочим подниматься запрещено. Священник или кто-то официальный. Городской маг по просьбе управы? Стоило уточнить, есть ли такой в городе. Стоило так же наведаться к часовщикам, но идти в гильдию с пустыми руками не хотелось тоже. Не хотелось так же и думать о том, как убеждать местных жителей в том, что они повторяют день за днём.
Перегнувшись через низкий бортик, Раймон посмотрел вниз и довольно хмыкнул. Окно, из которого выбили часы, находилось как раз под ним, за аляповатыми каменными завитушками и прочими красивостями, по которым было так удобно карабкаться. Что ж. Если дверь не открывается, имело смысл попробовать окно.
- Присмотришь, дорогая?
На пол отправились оверкот и кольчуга, а Раймон, ёжась, вылез наружу. Должно быть, с улицы зрелище было тем ещё, но что за жизнь без развлечений? Спускаться оказалось неожиданно легко. Даже странно. Непривычно. Наконец, Раймон, качнувшись, бросил тело в окно и мягко приземлился у механизма, который работал - хотя работать не мог. Шестерни крутились, пружины надсадно скрипели и растягивались, но даже Раймон, которого механика никогда особенно не интересовала, понимал, что для настоящей работы всё это должно как-то соединяться. Здесь же часы работали даже там, где детали не были связаны ничем, кроме... воздуха. Циферблат, огромный, красивый, со знаками зодиака на нём, кто-то аккуратно прислонил к стене. При этом дверь с проржавевшими петлями выглядела так, словно её не открывали десятилетиями, если не дольше. И кто же мог снаружи вбить часы внутрь, а потом поставить к стене? В воздухе за круглой дырой ощущалась магия. Не та, что у дверей, не та, которой Раймон убивал дахута. Скорее, она была похожа на то, что мог бы использовать Бойд, приманивая молнию. Несколько раз. Не подбирая хвосты. Значит, часы действительно вбили - не оставив следов, и они аккуратно откатились к стене? Вряд ли. И всё же в комнате не было никого и ничего. Ни клочка одежды, ни костей, ни инструментов, ни мусора. Комнату словно прибрали, забыв лишь смахнуть пыль. И, по словам Эммы, детали часов, от шестерней до филигранно выполненных фигурок испытывали боль. Ситуация не имела смысла. Почему тот, кто ломал часы, не довёл дело до конца? Ещё несколько молний уже внутри - и механизм разметало бы по углам. Это, наверное, прекратило бы его не-жизнь... возможно, вместе с городом?
Раймон покатал эту мысль в голове и пожал плечами, не придя ни к чему определённому. Может, город свихнулся бы окончательно. Может, это бы его вылечило. Кто знает? Вероятно, только мастер, который собрал часы. Или какой-нибудь другой часовщик. Возможно, даже не обязательно ничего объяснять? Может же михаилит интересоваться устройством часов и историей такой знаменитой штуки? Впрочем, затащить мастера сюда, признал Раймон, - было бы уже сложнее. Если бы даже тот смог это... починить. Слишком явно здесь работала магия, а не просто механика. Ломать или чинить. Чинить или доламывать? Последнее, конечно, было проще.
Раймон задумчиво тронул одну из фигурок - красивого рыцаря в сияющей броне - и отпрыгнул назад, хватаясь за кинжал. И только теперь вспомнил, почему магистры запрещали трогать подозрительные артефакты. Часы утробно взвыли, скрежетнули и начали сползаться вместе, собираясь во... что-то другое.
- Вот дьявол.
Впрочем, наставления, наверное, действовали бы лучше, не начинайся с этого изрядная толика баек о самих магистрах. Рассказываемых ими самими.
С интересом понаблюдав, как с циферблата уползли стрелки - неприятно напоминавшие размерами мечи, - Раймон, пожав плечами, коснулся ещё и циферблата. После чего ему осталось только спешно вылезать в окно в надежде, что охранная магия дальше пределов часовой комнаты не пойдёт. Уж больно быстро знаки зодиака начали сползать со своих мест. И он мог поклясться, что некоторые блестели зеленоватой жидкостью, которой прежде не было.
Какое-то время внутри раздавались тяжелые шаги, скрежет, какое-то царапанье, но затем всё стихло. Раймон помедлил, размышляя, не стоит ли заглянуть внутрь снова, но решил не искушать судьбу. Стрелки выглядели на диво острыми. И пусть сам он ограничил бы действие охранных чар по времени - в конце концов, должны же часы потом снова заработать! - гарантий не было. Особенно сейчас, когда они оказались сломаны. С другой стороны, хуже он не сделал. Наверное. Правда ведь? Часы же и так работали криво. Ну, походят, успокоятся, снова лягут болеть.
Путь наверх оказался дольше, но не намного. И, к счастью, Эмму никто не похитил за время его отсутствия. Дорогая жена занималась тем, что снова заплетала косу. Что ж. Раймон виновато вздохнул. Развлечений на колокольне, действительно, было мало. Разве что качаться на колокольной верёвке, но... наверное, это была бы не Эмма.
Натягивая оверкот поверх изрядно грязной рубашки, он глянул вниз, в люк. Пока что никто не спешил наверх, но отсюда он видел только пару витков лестницы.
- Пожалуй, мы здесь посмотрели всё, что нужно. Но раз день ещё не закончился - и если нас не бросят в темницу - я бы предложил прогуляться к часовщикам. Потому что часы здесь, скажу прямо, какие-то неправильные. Нормальные часы так себя не ведут. Не ходят, не машут мечами и не плюются ядом - это уж точно.

[Spectre28 >>>]

Эмма с удивительным равнодушием к ненормальности часов расправила ему воротник, неспешно застегнула пуговицы оверкота.
- Милый, - проникновенно произнесла она, обнимая за шею, - я чуть с ума дважды не сошла. Сначала, когда ты выбросился с колокольни, потом - когда внизу загрохотало. В следующий раз я полезу с тобой, погибать - так вместе. Как думаешь, зачем здесь среди прочих призывов к Богу, повторяется вот это?
Она ткнула пальцем в длинную надпись на полу, гласившую: "Хотя человек сделал их и заимствовавший дух образовал их, но никакой человек не может образовать бога, как он сам. Будучи смертным, он делает нечестивыми руками мёртвое, поэтому он превосходнее божеств своих, ибо он жил, а те – никогда."
- Не выбросился, а вылез! - уточнил Раймон, тоже разглядывая надпись. - Если читать это буквально, получается, что Питер создал часы, наделил их духом... чьим-то. И всё равно получились ограниченными. Вопрос всё равно остаётся: как? Каким духом? Крутится здесь что-то сродни острову, который скрыт туманами. Но лишь отголосок. Тень, не больше. Хотя, - он поморщился, вспомнив, как особо шустрая фигурка почти успела резануть его крутящимися лезвиями, которые каким-то образом выдвинулись из металлических рук, - и этого хватает. Как-то даже с избытком.
- Это "Книга премудрости Соломона", мой возлюбленный неуч, - любезно просветила его Эмма, - глава пятнадцатая, стих шестнадцатый. А выбросился или вылез при этой высоте - равноценно, не находишь? Ты пока еще в ворону не перекидываешься, чтобы благополучно долететь до земли, если сорвешься.
Головомойки она устраивать, как выясняется, умела. Но, кажется, не слишком любила предаваться этому захватывающему занятию, потому что тут же подсластила свое ворчание поцелуем и потянула вниз, скрывая покрасневшие от головной боли глаза.
Раймон закатил глаза. Не узнать цитату... позор. Окно, впрочем - дело другое, и он с удовольствием проворчал, подхватывая Эмму под руку:
- И ничего не равноценно. Потому что выброситься - это самоубийство, а вылезти - приключение. Отдых!

Городской часовщик, оказавшийся еще и магом по совместительству, жил в скромном одноэтажном домике неподалеку от площади. Да и дверь открыл лично, с интересом глянув на Раймона, на Эмму и на устало-сонного Рэя, скромно примостившегося на скамеечку поодаль. К счастью, священник отвлекся на даму, осмелившуюся выйти на улицу без головного убора, и не увязался следом. Из теплого полумрака дома пахло чем-то жареным и наверняка вкусным, а сам мастер, худощавый и рослый, держал в руках большую двузубую вилку.
Еда. Раймон мечтательно вздохнул, представив, что сразу после они отправятся в трактир... и мысленно выругался. А можно ли было наесться местной едой? Или каждое утро чувство голода всё сильнее? Впрочем... он покосился мельком на Рэя, который выглядел вполне живым и не истощённым, и развёл руками.
- Простите, мастер. Хотел спросить про часы городские, но, вижу, невовремя. Так что, верно, лучше заглянуть позже, когда удобно будет?
- Отчего же невовремя? - Мастер удивился и приветственно махнул под носом у него вилкой. - Вы ведь не откажетесь отужинать со старым мастером Алеком? О часах лучше беседовать за бокалом вина и жарким из голубей.
В мире фэа ни есть, ни пить не советовали. Подходил ли под этот совет городок Редхилл, застрявший между днями? Возможно. Не наверняка. Из дома донеслась очередная волна запахов, и желудок одобрительно заурчал. Раймон с неслышным вздохом склонил голову.
- Не откажемся, мастер Алек. Сэр Фламберг и леди Фламберг, к вашим услугам.

[Leomhann >>>]

Если верить маленькому, уютно заваленному инструментами дому, то жизнь мастера Алека составляли кухня и часы. Над очагом висели всевозможные кастрюли и жаровни, вилки и ножи, доски, черпаки, пряные травы, чеснок, вязанки лука. Стол, покрытый цветастой скатертью, был уставлен явствами. Голуби, зажаренные на вертеле до золотистой корочки, недоуменно поднимали головы из свежей, зеленой петрушки, точно выглядывали из кустов. Рядом с ними плакал пряными слезами сыр, подтаивало от жара лепешек желтое масло, кокетливо подмигивали темным стеклом бутылки с вином. Сам Алек, радушно усаживая Эмму за стол, балагурил почти не переставая.
- Попробуйте этих голубей, сэр Фламберг. Я бью их сам, из лука, в полях за городом, и смею уверить, что такого нежного мяса вы еще не едали. Приятно, признаться, узнать, что молодые люди вроде вас, да еще и михаилиты, интересуются такими вещами, как часы. Верите ли, когда мастер Питер отдал всего себя им, должность городского часовщика остается чистой традицией - с тех пор они не ломались ни разу, даже сейчас в часовой башне слышен их ход. Ход времени, хе-хе. Мой предок, некогда бывший подмастерьем мастера Питера, говорил, что часам, чтобы время шло шаг за шагом и не сбивалось, нужно лишь одно - своё место и правильный инструмент. А сыр, сэр Фламберг, делает молочница с соседней улицы. Козы у нее доятся круглый год и в закваску она добавляет специи. Он пряный и острый, как укол часовой стрелкой.
Раймон кивал, послушно пробуя то голубей - , нежных, - то сыр, который всё-таки ни на вкус, ни по запаху не походил, к счастью, на ту часовую стрелку, которой его чуть не закололи в башне. И всё же выбрал момент, чтобы вставить и свою реплику в плавную, почти напевную речь хозяина.
- Но ведь сейчас, уважаемый мастер, часы как раз сломаны. Механизм идёт, но что же за часы без циферблата?
- Ход времени отмеряется не циферблатом, - Алек задумчиво оглядел Эмму, питающуюся, как обычно, святым духом, то есть, почти ничем, - а песней. Шуршанием песка, щелчками механизмов, едва слышной мелодией тени. А починить их все равно нельзя. Инструменты Питера, которым часы подчинялись, хранятся в ратуше, а без них... или без Питера - это самоубийство.
Раймон мысленно хмыкнул. Ратуши грабить ещё не приходилось. Да ещё с шансом повторять попытки столько раз, сколько душе заблагорассудится, и как минимум одним стражником, который едва ли будет против. Он вздохнул.
- Про самоубийство я уже понял, господин Алек. Но, может, вы знаете, что с ними случилось? Не так-то ведь просто эдакую вещь сотворить. Да и зачем?
Мастер покачал головой.
- Откуда бы? Ночью прогремел взрыв и покуда стража металась, злоумышленник скрылся, а часы... Погодите, я вам кое-что покажу.
Алек вскочил на ноги с прытью, какую вряд ли можно было бы ожидать от пожилого мужчины, и скрылся в соседней комнате. Вернулся он с внушительного вида песочными часами, поддерживаемыми резными столбиками. Песок в них бил вверх.
- Вот так с того самого момента, как разрушили часы. Как не переворачивай. Да вот, сами попробуйте.
Мастер поставил часы рядом с Раймоном и принялся с наслаждением жевать сыр.
Хмыкнув уже вслух, Раймон положил часы на бок. Песок при этом продолжил сыпаться в том же направлении. Перетекая через изгиб.
- Значит, если даже... убедить мэра дать на время инструменты, ничего не помешает этому неизвестному повторить, - задумчиво резюмировал Раймон, помахивая в воздухе веточкой зелени. - К слову, мастер Алек, а имея инструменты, вы бы смогли их починить? Интересно было бы взяться?
- Какой мастер откажется? Хоть и сомневаюсь я, что вам удастся убедить мэра отдать инструменты. Он же их за большие деньги показывает, вдруг испортим? По крайней мере, - мастер снова глянул на Эмму, - никому не удавалось. Даже очаровательным блондинкам, на которых он падок.
Эмма недовольно нахмурила брови. Кокетничать она так и не научилась, а потому такое замечание ей явно не понравилось.
- Ну а вдруг отдаст очаровательному, пусть и небритому брюнету? - понадеялся Раймон и вздохнул. - Если нет, то, может, действительно придётся отправлять блондинку. Что поделать. В нашем мире нежным цветочкам порой открыто куда больше дорог, чем суровым воинам. Впрочем... что вы говорили, мастер, про то, что починить можно с Питером? Он способен помочь, даже сейчас?
Раймон на миг задумался о том, как призраки почившив, но не совсем мастеров относятся к тому, что кто-то трогает их часы. Вероятно, не слишком. С другой стороны, чем мог помочь призрак? Сам он, очевидно, чинить не умел. Мог успокоить своё творение? Тоже не обязательно. Обычно призракам, чтобы действовать в тварном мире, требовался сосуд. И эта мысль Раймону не нравилась категорически.
- Хотя, наверное, стоит начать с того, как именно он заставил эти часы работать. И что значит - отдал им себя. Если это, разумеется, не тайна.
- Прадед рассказывал, будто часы были сломаны так, что починить их нельзя было. И тогда Питер отдал себя, чтобы его детище жило. Одухотворил их, понимаете? - Алек отпил из кубка, вздохнув. - Он стал часами, часы стали им. Откуда мастер взял это чародейство, как догадался спасти часы - мне не ведомо. Но ему, должно быть, сейчас очень больно.
Мысль плавно трансформировалась в "как относятся не до конца почившие мастера к тому, что кто-то трогает их внутренности". Впрочем, о таком думать не хотелось вовсе, и Раймон кивнул.
- Понятно. К слову о времени, мастер Алек. В пути совсем со счёта сбился - не подскажете, какой сегодня день?
- Пятнадцатое декабря, - удивился мастер, - тысяча пятьсот тридцать четвертого года.
Эмма громко вздохнула. Ей сейчас, вероятно, полагалось сидеть в гобеленной. Или стоять очередное покаяние. Что полагалось Раймону, он толком не помнил. Валяться с похмельем в каком-то из притонов в западном? Валяться в чьей-то постели? Дьявол. Память о том, что было до двадцать второго числа ускользала. Не полностью, но уходили детали, подробности, словно всё, что было до, внезапно оказалось за толстым стеклом. Что общение с архиепископами-то делает. Так и не стал он ренегатом. Раймон глянул краем глаза на Эмму, и мысленно улыбнулся. Не стал, но жалеть об этом точно не стоило. Не все "старые времена" заслуживали эпитета "добрые". Кивнув мастеру, он поднял кубок.
- Что ж, будем надеяться, что часы всё-таки удастся починить.
А ещё всё-таки стоило поговорить с Рэем о том, кому выгодно было ломать часы. Кроме женщины, которой эта поломка раз за разом возвращала мужа. И священника, который явно владел магией воздуха.

[Spectre28 >>>]

Ратуша, несмотря на ранний час, была закрыта. Даже управа была закрыта - и судя по шуму, все собрались возле колокольни.
- Вас ловят, - меланхолично заметил Рэй, ковыряя мостовую носком сапога. - Мэр, значит, говорит, что это - попрание чести города, когда юнцы лазят по колокольне непотребно, а констебль зевает и никуда не спешит. Вот все время, пока вы ужинали, они там развлекаются.
Он ловко подцепил яркий лазоревый камешек и пнул в стену дома так, что тот отскочил аккурат к ногам Раймона.
- Так призрака ж ловил, да ещё по просьбе священника! - удивился Раймон. - Что ж теперь, в тюрьму сажать? Штраф заставлять платить? Ни шиллинга не заплачу! Хотя о пенни ещё можно подумать. Особенно, если потом вернётся.
Камешек снова ударил в стену, переливаясь под мороком всеми цветами радуги, отскочил обратно и Раймон, покачав его на носке сапога, перебросил стражнику.
Тот поймал на колено, перекатил на каблук, резким тычком возвращая камень обратно.
- Зачем в тюрьму? - Деланно удивился он. - Я вас же ловлю по городу. Поймать не могу никак вот. Быстро бегаете.
- Особенно леди, - согласился Раймон, прижимая камешек носком сапога к мостовой. - Юбки ещё и следы заметают, как же тут поймать? Но такое отношение жителей, конечно, немного неприятно. Так уже вышло, что желательны инструменты мастера Питера... вряд ли господин мэр сегодня согласится их мне показать. И нет гарантии, что эта толпа куда-нибудь денется до ночи. Сплошные неудобства.
Не считая того, что теперь он точно знал, как отвлечь половину города, если понадобится что-нибудь сделать что-нибудь... интересное.
- Ну я могу за вами еще за городом погоняться, - лениво предложил стражник, - только кто на шухере постоит, пока вы будете инструменты из кабинета мэра доставать? Потому как сам он нипочем их не отдаст.
Эмма, должно быть, изрядно уставшая за этот день, уселась на каменную лавку и вытянула ноги, всем своим видом показывая, что если Раймону угодно, он может продолжать развлекаться без нее.
- Я посижу, - проговорила она, - на шухере. Жену рыцаря в темницу не бросят, да и... как там было? Нежным цветочкам открыто путей больше?
- Надеюсь, - вздохнул Раймон. - Утешает то, что назавтра, если что, ни мэр, ни тюремный смотритель ничего не вспомнят, так? - он вопросительно взглянул на Рэя. - И, кстати. Хотел спросить - а насчёт того, кто сломал часы, мыслей нет? Потому что человеку ведь ничего не помешает повторить фокус сразу после починки. Если она удастся.
Рэй подцепил новый камешек, но пинать его не стал, лишь водрузил на скамейку.
- Священник и сломал. Парни говорили, что он после того, как ... ну, святостью проникся, начал чушь нести, что часы оскверняют здание церкви святое. А ведь он всякие чудеса на мессах показывал. Молнии по слову его, значит, в алтарь били божьим знамением, в страстную неделю руки у него кровоточили, как у Христа. Как по мне, - стражник поморщился, - ничего это не божье. Каждый ведь хоть чуть, но чародействовать умеет, так? Но кто-то вот может себе над рубашкой пошептать, чтоб в грязном не ходить, а кто - и молнией запулить.
Эмма, которая над рубашками не шептала, а отдавала их прачке, вздохнула. То, как она небрежным встряхиванием заставляет ткань разглаживаться, девушка до сих пор скрывала, занималась этим украдкой, когда думала, что её не видят. Но зато воротники всегда поправляла с плохо скрываемым удовольствием и пробивающимся сквозь него недоумением.
- Каждый день чинить - жизни не напасёшься, - не скрывая скепсиса, заметил Раймон, пнув камешек дальше по улице. - Как, спрашивается, сделать так, чтобы он тут же не разломал их снова? Ещё раз стучать по голове? Тут уже прогулкой до соседнего города не отделаешься. Впрочем, пара мыслей есть.
Мысли, действительно, были. После глостерского констебля, которого он свёл с ума, Раймону уже случалось задуматься над тем, на что в действительности способны мороки, если уходить глубже чувств, глубже верхнего слоя. Если он может сводить с ума, то - что ещё? Лечить? Изменять так, чтобы надолго - или насовсем? Экспериментировать на людях, впрочем, он желания не испытывал. Но если придётся попробовать, если получится осторожно... если. Если у стражника были другие идеи, Раймон собирался их внимательно выслушать.
Стражник с самым невинным выражением лица, похлопал ресницами, покивал каждому слову, улыбнулся Эмме - и уселся рядом с ней, принимаясь пуще прежнего ковырять сапогом мостовую.
- У нас тут рядом утес есть, над рекой, - безмятежно сообщил он, - Хромым его называют, потому что люди часто падают. Вот.
- С утёсом подождём, - улыбнулся в ответ Раймон. При таком выборе он бы скорее положился на собственную магию. Утёс - никуда не убежал бы, да и священник пока что не сделал ничего, чтобы заслужить славу билберрийского святого. Не лично ему. - Расскажешь про мэрию? Охрана, ловушки?
- Ну...
Рэй, кажется, призадумался. Так, что даже Эмма с интересом уставилась на него, нахмурившись.
- Там всегда четверо, - наконец, проговорил он, - даже, когда заперто. Потому как двери изнутри-снаружи открываются, а все эти бумаги-казну кто-то охранять должен. А вот насчет ловушек - не знаю. Ну то есть, ночью там что-то грохочет и топает, но стража мэрии из наемников-немцев, они ничего не говорят. А днем вроде как оно и не нужно, то что топает, так? Навряд ли вам хочется с топальщиком этим знакомиться-то. А я, как ни смотрел, так и не высмотрел, чего это. Может, оно вовсе около казны ходит?
- А когда топальщик - стража всё равно внутри?
Слишком всё было сумбурно, в спешке, и, главное, без толку. Раймон поморщился. Слишком мало сведений, слишком большой риск, слишком много неопределённости. Искать инструменты, которые находятся чёрти-где, да ещё днём, не зная, когда вернётся мэр... а потом среди бела дня бежать к мастеру, потом к колокольне? Вот уж действительно, что можно пойти не так? Он покачал головой.
- Предпочту ночь... или хотя бы утро. Скажи, нас обязательно ловить именно по городу, или можно где-нибудь в таверне? Или если снять дом у кого-нибудь не слишком болтливого?
- Все равно. Стража, то есть. Да, - сумбурно согласился Рэй, - а в таверне можно половить, чего уж. Она на соседней улице, "Красный Олень" называется. Только... я вас провожу и дальше ловить пойду. Если к полуночи нужен буду, то вы уж сразу говорите.
Эмма вздохнула, вставая и поправляя юбку.
- Сразу - если бы я сам знал, - вздохнул в тон жене Раймон, подавая руку. - Впрочем, насколько я понимаю, половину ночи всё равно никто не спит? От полуночи-то?
- К третьему дню попривыкли, на улицы почти никто не выходит, - уточнил стражник, - шарахнуло-то аккурат на двенадцатое. А пятнадцатого я заночевал у брата, а проснулся тут. Но трактирщик все равно не спит никогда, да и подавальщица у него, Виола, очень уж любопытная.
- Хм, - Раймон, уже двинувшись к таверне, приостановился. - А сколько тут готовы платить морочнику за ощущение отсутствия шума? Впрочем... дьявол. Деньги всё равно исчезнут. Вот всегда так.
Стоит только найти золотую жилу... вздохнув снова, он махнул стражнику рукой. Таверна ждала. А потом ждала ночь, ждал взлом колокольни и, возможно, призрак.

[Leomhann >>>]

Ночной Редхилл от дневного отличался лишь неверным, зыбким светом в окнах да огоньками на колокольне. Там, где днем лениво ворочался авалонский туман, сейчас разливалось нежное, сиреневое сияние, едва уловимое. В церкви, запертой изнутри, слышался заунывный речитатив - отец Настён молился об избавлении от призрака. На голове одного из ангелов, украшающих портик, сидела иссиня-черная ворона и клевала макушку крылатого с самым циничным видом. К счастью, она хоть и щеголяла знакомыми уже серебряными кольцами на лапах, но была обычной, небольшой и весьма упитанной. Завидев Раймона, птица каркнула, разбудив дремлющего на скамейке Рэя. Не обращая внимания на стражника, Раймон упёр руки в бока, глядя на птицу.
- Посланец? Или просто - посмотреть?
Ворона с интересом оглядела его и вернулась к своему занятию.
- Значит, посмотреть. И ладно.
Хотя колечки были красивыми и полезными, со времен первого ворона изменилось слишком многое. Мало ли, чья птица? И Раймон, оставив арбалет спокойно висеть под плащом, повернулся к башне. Дверь, насколько он помнил, запиралась изнутри не только на ключ, а и на замок, да и чтобы незаметно её открыть, пришлось бы использовать магию, не зная, насколько полубезумный священник способен ей сопротивляться. Да ещё и без возможности его видеть... Раймон покачал головой и осторожно вступил на внешнюю лестницу, которая шла почти до самой колокольни. вытертые камни, вделанные в стену, и днём-то были небезопасны, а сейчас и вовсе - но другого выбора не было. Ноги то и дело норовили соскользнуть с ледяной корки, что покрывала эти измышления строителей, строгая готическая лепнина башни была плохой подмогой для рук, но Раймон, всё же, добрался до вычурно-причудливого валика под часовым окном. Иначе эту конструкцию из сплетения химер и цветов назвать было нельзя. Здесь ступеньки заканчивались, из окна тянуло теплом и магией, громко переговаривались со временем часы, а Редхилл с этой высоты казался игрушечными, кукольным, окутанным тем самым сиреневым сиянием, что и колокольня.
Подниматься по лепнине? Ёжась под порывами ветра, Раймон вспомнил прежнее приключение и решительно отказался от этой мысли. Это и днём-то было непросто, а сейчас, да ещё при таком предательском свете? Нет уж. Может быть, он и ожил бы наутро, а, может, и нет. Эмма, вероятно, ещё не успела настолько от него устать, чтобы порадоваться вдовству, несмотря на то, что теперь ей с лихвой хватило бы на приданое. По крайней мере, Раймон на это надеялся. Неслышно хмыкнув, он заглянул внутрь через часовое оконце и с облегчением обнаружил, что часы снова выглядели как... ну, как разобранный, но рабочий механизм. Шестерёнки мерно проворачивались, фигурки спокойно стояли на местах, даже не думая нападать. Мягко светился циферблат со знаками зодиака. Раймон легко спрыгнул на пол и подождал, пока глаза привыкнут к полумраку. В прошлый раз часы не шевелились, пока он до них не дотронулся. Что ж. Пройти к двери удалось без происшествий, и Раймон пробежал пальцами по замкам. И ещё эти доски снаружи. Их пришлось бы выбивать. Шум...
Удар колокола прервал мысль, и Раймон довольно кивнул. Одной проблемой меньше. Под этот гул вряд ли священник услышит скрежет гвоздей, выходящих из стены. К тому же, хорош бы он был, сидя на колокольне, не появись призрак вовсе - например, потому, что кто-то тронул часы. Он склонился над замками и прикрыл глаза. Зрение здесь было ни к чему, а вот чувствовать механизм так получалось куда лучше. Интересно, закрывали ли глаза обычные взломщики, доверяя больше пальцам и слуху? На то, чтобы заставить повернуться ржавый механизм, который сам скорее походил на часы, а не на нормальный замок, ушло несколько минут, и всё это время колокол бил не переставая, выводя нежную, красивую мелодию. Дверь отворилась внутрь. А вот со следующей преградой пришлось повозиться. Греметь ими по ступеням Раймону не хотелось совершенно, так что приходилось осторожничать, придерживать мерзко скрипящие доски и жалеть о том, что ему не досталось от роду что-нибудь действительно полезное, вроде той же воды. Ледяные клинья выбили бы доски в минуту. Мороки здесь были бесполезны, огонь - тем более. Ещё пожара не хватало. Эта капризная стихия, как ни печально, оказывалась полезной куда реже, чем думали многие, кого волновала только пляска языков пламени. Поэтому он ругался про себя и работал, отдирая доску за доской и аккуратно складывая их у стены.
Подниматься по знакомой лестнице было легко и приятно. Особенно - по сравнению с неслучившимся путешествием по стене башни под пронизывающим ветром. А наверху, напоминая призрачных магистров резиденции - стоял мужчина, приземистый краснолюд, кудрявый, горбоносый, смуглый, в старомодной тунике. Сапоги, насколько Раймон мог разглядеть в сиреневой дымке, выглядели так, словно шились на одну ногу, а потом ещё разнашивались. И ощутимо веяло от мастера - если это был он - холодом.
Впрочем, призрак глянул на Раймона лишь раз, без любопытства, но с настороженностью - и отступил назад, прижимаясь спиной к простенку, точно испугался. Но испуга на его лице тоже не было, да и колокол, казалось, начал звонить потише, обозначая полночь. Ночь перевалила через свою половину - и мир не вздрогнул, не стал другим, но на мгновение почудилось, что лицо, тело залепил сухой, мелкий песок - как в часах. Долгие несколько секунд песок этот сыпался везде, затекал под одежду, гадостно щекотал тело - а потом всё пропало. Лишь краснолюд грустно вздохнул, а Раймон, стряхивая мерзкое ощущение, чуть развёл руки, показывая ладони.
- Мастер Питер, полагаю? Михаилит Фламберг.
Призрак устало кивнул, тоскливо озираясь - и провалился сквозь пол. Судя по лязгу, от которого начали дрожать камни - в часовую башенку. Раймон закатил глаза. Почему все всегда всё усложняли? Впрочем, спускаться было быстрее и гораздо легче. Дверь он толкнул осторожно, сперва заглядывая через щёлочку. А то мало ли. Часы нападать не спешили. Они просто прогуливались по башне, постанывая механизмом. Сокрушенно наблюдал за ними призрак мастера, покачивая головой.
- Бедняжка, - поглаживая рукой циферблат, приговаривал он, - моя несчастная девочка...
- Сочувствую, - заметил Раймон, входя в комнату - но не слишком далеко от двери. Слово прозвучало для него самого удивительно искренне. Впрочем, в мире, наверное, каждый переживал момент, когда результат любимого дела в одну секунду шёл псу под хвост. - Собственно, об этом я и хотел бы поговорить. Если можно.
- Михаилиты превратились в исповедников призраков?
Мастер вздохнул, прижимая к себе одну из часовых стрелок. Часы на мгновение замерли, из нутра механического чудовища выдвинулись какие-то шестеренки, поменявшиеся местами с другими, лязгнули пара лезвий, выдвинувшиеся на месте третьих.
- Боюсь, я такой один, - вздохнул Раймон. - Болтливость - жуткий порок. Впрочем, до сих пор призраки не жаловались.
- А я жалуюсь, - неожиданно сварливо пробурчал Питер, - жалуюсь. Болтать каждый может, да вот только девочка моя от этого страдать меньше не станет.
- Передам в капитул, - кивнул Раймон, прислонившись к стене. - Хотя скорее всего они решат, что я до сих пор достаточно наказан компанией женщины на тракте. И пока что с передачей - некоторые сложности. Сначала придётся вашу... девочку, хм, вылечить. Как-то.
- Руки нужны, - призрак продемонстрировал свои собственные, с тонкими изящными пальцами, которые скорее пригодились бы Эмме, чем кряжистому краснолюду, - своими-то я могу только вот циферблат потрогать. Он тут и не тут, понимаете, молодой господин?
Циферблат, в отличие от остального механизма лежал спокойно, лишь подрагивал жизнью, едва различимой через туманы. Раймон медленно кивнул.
- Для него оказалось - мало?
- Не хватило, - виновато признал Питер, - увы. Когда всего себя отдаешь чему-то, на что-то не хватает. Самые крохи ушли, чтоб и эту часть моей малышки защитить. Но что могут зодиаки? Почти ничего, лишь то, что ждут от них люди.
А ещё, кажется, плеваться ядом и ещё какой-то едкой гадостью, чего люди уж точно не ждали.
- А нынешний часовщик, да с инструментами, справился бы? - поинтересовался Раймон и повёл рукой. - Как-то оно не выглядит нормальным механизмом, который можно просто взять и починить.
- Часовщики, - в голосе краснолюда зазвучало презрение, - что они знают о том, как незримое, но осязаемое сочетает музыку времени и музыку механизма? Что они понимают в месте, где все должно быть? Вот вы, молодой господин, понимаете - иначе не пришли бы беседовать с призраком. Вы ведь чуете, где находится когда? И осознаете, к чему должно быть приложено куда? Но еще - не умеете?
"Где находится когда".
И почему столь многие любили выражаться так, что легче было бы понять слова лунного света в полосках бурундука? Причём выражаться тем более витиевато, чем больше знали? Возможно, многие знания слишком давили на разум, заставляя его скручиваться прихотливыми петлями? Что было ещё хуже, Раймон, кажется, понимал. После тех трикселей. после тумана и, главное, после тех минут, когда его было двое - но один. "Когда" скручивалось спиралью и не могло перейти на следующую шестерню. Где же и было, и не было, падая между секундами. Возможно, жрицы с Авалона умели работать со всем сразу. Ему же пока поддавалось только "что". И то, на что намекали слова мастера... завораживало. Раймон медленно кивнул.
- Возможно, и понимаю. Но уметь - не умею, нет. Учился на ходу, пытаясь сбежать оттуда, где "когда" убегало слишком быстро.
- Вот и часовщики не умеют, - резюмировал Питер, не спеша делиться секретами и лишь плотнее прижимая к себе циферблат. Так, что стрелки начали торчать у него из спины. - Вы б шли, молодой господин, к своему наказанию. А то ведь теперь каждое утро будете в часовой просыпаться. Какой женщине такое понравится-то? А я пока позвоню, оплачу свою крошку.
- Зачем просыпаться? - удивился Раймон, не торопясь уходить. Косяк был вполне удобным. - Завтра я собираюсь проснуться со своим наказанием в удобном трактире с лучшей жратвой в округе. Конечно, сначала побегать придётся. Кажется, здесь где-то делали порох... впрочем, нет. Наверное, я просто сделаю так, чтобы часть камней в основании башни поняли, что они находятся вовсе не здесь. Вряд ли после этого я проснусь в воздухе над башней. Понимания на починку нет, так ведь ломать - не строить, верно, мастер Питер? Конечно, лучше бы нашлись другие варианты, но...
- Руки нужны, - хмуро повторил краснолюд, снова демонстрируя свои, - да кто ж меня в себя пустит? Это же одержимость будет, как Бог свят, да и вдруг я не соглашусь уйти обратно в часы?
Раймон потёр подбородок.
- А научить - никак? Верю, что сложнее тасования кирпичей, но пока что учителя - не жаловались. Даже те, которые не хотели ничему учить.
- Ну как я вас научу, молодой господин? - Если бы призраки умели плакать, этот залился бы горючими слезами и затопил Редхилл. - Это как дышать, понимаете? Родились, получили по заднице от повитухи - и задышали. Никто не учил, так? Я часовщиком родился, я время чувствую пальцами, расстояние между "тик" и "так" - глазом вижу. Как этому научить-то? Ну вот... вам доводилось когда-нибудь горох от чечевицы отделять? На ощупь они одинаковые, верно? А на вкус, цвет и размер - разные. И если "сейчас" представить, как большой чан, в который насыпали горох - "когда" и чечевицу - "где", то мы получим время. А если из "сейчас" уйти в "никогда" - получатся часы.

[Spectre28 >>>]

- Понял, - Раймон хмуро улыбнулся и наклонил голову, прислушиваясь. По лестнице доносилось эхо шагов. Видимо, священник, привлечённый звоном, шёл обновлять круг из соли или наносить на камень заклинания. - Говорите, мастер, любые руки?
- Не любые, а правильные, - явно привередничая, начал призрак, но осекся. - Руки - они и есть руки, чего уж.
Священник остановился где-то посреди лестницы, звонко раскашлявшись. Кажется, молебны не пошли ему на пользу, да и для хождения по ступенькам он был слишком грузен. Раймон покачал головой. Подходящие руки, как же. И всё-таки попробовать стоило. Он прикрыл дверь, надеясь на то, что в темноте отец Настён не заметит снятых досок. Мороки лучше всего работали там, где в них легче всего было поверить. Заколочена часовая комната была так давно, что скорее всего священник иной её и не видел. Вот прочее было уже сложнее. Раймон прикрыл глаза, вызывая в памяти одуловатое лицо с набрякшими мешками под глазами. Тяжёлые веки, дыхание и, главное, взгляд, который тот бросил на Эмму. Рассказ стражника добавился в общий котёл ко где и когда, где плавились приближающиеся шаги. Дыхание, шаги, неровный стук сердца, не справлявшегося с весом. Священник шёл наверх, на лязг колокола, наверняка прихватив горсть соли, чтобы очертить круг. Чтобы призрак не осквернял церковного шпиля. Хотя... знал ли он сейчас о призраке? Это ведь был первый подъём - как всегда? Наверное, так. А, значит, к колоколу вполне можно добавить немного... осанны. Едва слышные голоса, славящие Господа и ангелов его. Раймон не знал, доводилось ли отцу Настёну слышать хора в лондонских соборах... ему - случалось. И если чуть изменить голоса певчих, сделать тон ещё выше, тише, неземным... Священник, кажется, восприял духом от услышанного настолько, что окрылился сам, что ангел. Без сияющих белизной крыльев он нипочем бы не преодолел лестницу так споро. На площадку перед часовой Анастасий вспорхнул, аки голубь, напевая под нос: "Я – Рафаил, один из семи святых Ангелов, которые возносят молитвы святых и восходят пред славу Святаго..." Вспорхнул - и замер, разглядывая дверь, лишенную досок.
- А беззаконные во тьме исчезают, - потрясенно проговорил он, озираясь по сторонам.
Раймон мысленно выругался. Глаза у этого отца Настёна - что это вообще за имя такое?! - оказались как у Рыся на золото. Но хотя бы ощущение священника, очувствование - держалось, пусть и неровно. Но, правда, кто же может говорить именем Господним под звон? Как могли исчезнуть доски?
- А праведные идут на свет Божий, во славу Его, аминь.
Браслет холодил руку, отдавая силу. Раймон приоткрыл дверь - медленно, плавно, вставая силуэтом против падающего из окна света. Уже не сиреневого, он надеялся, но белого, истинного, что Lux Aeterna. Вечного света он не видел, но священник, вероятно, тоже. Плащ за крылья сходил тоже не очень хорошо, но в целом всё это было лишь вопросом веры.
- Вонмем, станем добре пред Сотворившим мы; не помышляем противно Богу. Облечёмся во всеоружие Божие, чтобы вам можно было стать против козней диавольских.
- А-аминь?! - Священник удивился так, что вместе с ним удивилась и Эмма в таверне - тихо, фиолетовым всполохом. Он протянул руку, чтобы потрогать плащ-крылья, но тут же отдернул, точно ожёгся. - А... Явился же Ему Ангел с небес и укреплял Его, да?
- Дабы укрепить для перенесения и преодоления зол угрожающих, - ангел тяжело вздохнул. - Бесовскими силами создан был механизм этот, противен он Господу безмерно, - он помедлил. - Нет для бесов спасения, слишком далеко и давно отпали они от Творца, но очистить башню, часы от силы их - возможно, ибо всемогущи силы горние. И станут часы свидетельством не козней дьявольских, а силы Господней, с благословения его. Готов ли ты, сын Творца и церкви, сотворить это чудо руками своими, открыв разум свой посланцу Его, пропустив через себя силу, что превыше всего, свет, который изгоняет тьму?
- Чего?
Отец Анастасий глядел на него с глупым благоговением, явно не вникая в услышанное и почитая за счастье внимать гласу посланца божьего.
Ангел едва удержался от того, чтобы закатить глаза. Хорошо, что хоть не на арамейском заговорил.
- Вверяешь ли ты себя в руки Господа и посланца его? Открыт ли ты Творцу?
- Через рукоположение возгреваю я в себе дар Божий и каждому дается проявление Духа на пользу, ибо дары и призвание Божие непреложны.
Торжественности в голосе священника было столько, что ему непременно бы умилился и сам Христос. Впрочем, вряд ли бы он обрадовался проповеди, что последовала дальше, как бы богохульственно это не звучало.
- Ревнуйте о дарах больших, и я покажу вам путь еще превосходнейший. У людей ли я ныне ищу благоволения, или у Бога? Людям ли угождать стараюсь? Если бы я и поныне угождал людям, то не был бы рабом Христовым, - вещал Анастасий, размахивая руками и немалых размеров требником, извлеченным из глубин облачения. - Ибо и Христос не Себе угождал, но, как написано «злословия злословящих Тебя пали на Меня»
- Так прими же благословение, - Раймон протянул руки к голове священника. - Готов ли ты?

[Leomhann >>>]

- Яви нам свет лица Твоего, Господи! - Возопил Настён, молитвенно складывая руки на груди, под хихиканье Эммы, которого он, к счастью, не слышал. - Благ Господь к надеющимся на Него, к душе, ищущей Его. Благо есть славить Господа и петь имени Твоему, Всевышний!
Раймон с ужасом понял, что молиться священник собирался как минимум до утра. До, так сказать, пришествия света Господня. И это в планы как-то совершенно не входило. Мало ли, сколько времени ещё потребуется этому краснолюду для починки. Он скупо улыбнулся. Что ж, утро так утро.
- Аминь. Возрадуйтесь, отче, ибо день Господень пришёл.
Дождавшись, пока священник радостно вскинет взгляд на окно, Раймон расплескал морок вспышкой - белой, яркой, от которой отец Настён, несмотря на веру, зажмурился, молитвенно складывая руки. Секунды хватило на то, чтобы шагнуть ближе, зажать пульсирующую точку на шее под челюстью, в складках жира. Всего чуть-чуть, убеждая священника, что тот не чувствует касания, пока в сознании отче не вспыхнули огни уже другого рода. Но, наверное, сходные с райскими. А вот удержать получилось едва-едва. Уж больно тяжёл и рыхл был отец Настён, неудобен. Раймона хватило только на то, чтобы он не ударился головой и ничего себе не сломал.
Выпрямившись, ангел-изменщик устало упёр руки в бока.
- Руки - они и есть руки, так, мастер? Вон, машут, пальцами шевелят.
- Благ Господь к надеющимся на Него, к душе, ищущей Его, - ехидно согласился Питер, выплывая из темного угла, где все еще стонала его девочка. Но в священника он залез без лишних разговоров и, кажется, долго не мог попасть... во что-то. Долго же ворчал о каких-то "почему" и "туда", долго мелькали призрачные руки, высовываясь то из груди, то из головы. Наконец, Настён вздохнул, сел, чтобы нерешительно подняться и с жутким, не выражающим ничего лицом, начать разглядывать свои ладони.
- Подумать только... - потрясенно проговорил он голосом Питера. - Молодой господин, вы тут побудьте пока. А я до борделя - и обратно.
Раймон холодно улыбнулся и сдул с кончика указательного пальца возникший там огонёк.
- Сначала - часы. А потом думай, мастер, что тебе лучше - чтобы священник поверил в промысел Господень и оставил механизм в покое, или уверился, что это всё бесовщина и разломал окончательно.
Краснолюд пробурчал что-то о том, как иным наказания достаются правильные, а иные вот уже сколько лет томятся, хоть и в призрачном облике и обретаются, но, все же, подошел к циферблату. Без натуги поднял его, утверждая в окне, метнулся в угол за пыльными инструментами и замер. "Девочка", мерзко царапая невесть откуда взявшимися коготками пол, подошла к нему, для того, чтобы обнять членистыми лапами, как у насекомого.
Знакомый уже туман-протоморок закружился вихрем в часовой комнате, завертелся пляской осенних листьев на ветру, выбрасывая в сторону щупальца. "Где" - сероватое, но и цветное, как мостовая Редхилла, разбрасывающее в стороны то камешки, то песок, улыбающееся губами Эммы, выбивающее из тумана свою сестру - "когда". В башне ощутимо похолодало и с потолка повалил снег. Обычный снег этой зимы, заваливающий тракты так, что даже привычная ко всему Роза порой увязала, заставляющий нервно всхрапывать Солнце, напоминающий о снежной стене Королевы. "Когда" нахально лезло в голову, копаясь в воспоминаниях - и осознавая себя "сейчас". Третье щупальце было "никогда". Оно вытягивало мастера Питера из священника, пока пухлые руки отца Анастасия разбирали "девочку", присоединяя ее к циферблату. "Никогда" и "нигде" - но и везде.
А потом колокол умолк, упал на пол Настён - но зазвенели часы. Фигурки, принявшиеся танцевать, утратили всякое изящество жизни, превратившись в пусть совершенные, но - механизмы. Мелодичный звон разливался над спящим Редхиллом - да и был ли он спящим? Внизу, громко, ликующе вопил Рэй, а когда часы отзвонили своё, отплясали фигурками, стал слышен гул проснувшихся горожан.
А Раймон так и стоял, потирая подбородок - жест, который так не любила Эмма, но который стал частью жизни слишком давно, чтобы от него отказаться. Он смотрел на похрапывающего на снегу священника и думал. Одно движение, и отец Настён просто уснёт навсегда. Гарантий, что получится его уговорить - не было, а на новые внушения почти не осталось сил, да и вспомнит ли пузатое виместилище благочестия, что он испытал до починки? Надёжного средства защитить механизм Раймон не знал тоже. Насколько всё было бы проще, безо всякого обрыва. Просто переместить тело - в не здесь. И, возможно, не в когда, попробовать положить его между секундами. Решать было тем сложнее, что лично ему с Эммой уже ничего не угрожало. Достаточно выбраться из города до темноты, а там всё снова становится проблемой Рэя с уже известным решением. Раймон безрадостно улыбнулся. В конце концов, стражник едва ли будет возражать, если сперва придётся сбегать в бордель.И, возможно, делать это каждый день - ведь спешить Питеру будет уже некуда. Но и это, если подумать, было не проблемой Раймона де Три и уж точно не было проблемой михаилита Фламберга. И всё же, незаконченные дела... дьявол с этой верой. Изначальный морок его всё ещё слушался. Да и огонь пришёл послушно. Немного сотворённых из ничего - из основы мира - белых перьев. Выжженный в камне у окна и у двери знак волнистого меча, столь любимого воинственным архангелом. Можно было добавить ещё несколько мерзких и явно бесовских голов, но, поразмыслив, Раймон решил обойтись без этого. Вместо этого одно перо легко коснулось носа священника. Пришла пора поговорить о чудесах и капусте.

[Spectre28 >>>]

19 февраля 1535 г. Солфордс. Таверна.

Чем ближе становилось поместье, тем меньше Эмма хотела продолжать путь. Не тянуло ее в родные пенаты, казалось неправильным возвращаться туда, откуда ее выгнали. Ссылку в монастырь Эмма упорно считала изгнанием, хоть и признавала, что так она не отнимала кусок хлеба у мальчков Дика, не слушала причитания Клариссы и не страдала от жестокости брата. А еще ей было страшно. После той вспышки в таверне, когда Дик начал отражать её, брат исхитрялся сообщать о себе, не пользуясь письмами. Почти также, как она давала понять Раймону, что рядом. Но - и не так. Раймон - просто знал. Дик - стучался, негромко, будто в хрупкие стеклянные двери. Такие, говорят, были у короля в Уайтхолле. Непрактичные, но красивые и яркие. Если когда-то у них будет... Эмма улыбнулась этой мысли. Поместье. Если. Когда-то. Когда? И зачем ей в маленькой лесной усадьбе эти необычные двери, если она все равно ими не будет любоваться? Пока сможет держаться в седле - Раймон один на тракте не будет. Всё равно ведь на покой не уйдет, да и зачем? Что им делать там, в этих еще не известных лесах, в этом еще не построенном доме?
Растить детей? Хорошо, если дражайший супруг хотя бы их имена запомнит. Делить её он не согласится даже с собственными отпрысками.
Охотится? Но этим они могут заниматься и сейчас. Для того, чтобы гонять очередную тварь по тракту, не нужен дом.
Возвращаться? Эмма вздохнула. Пожалуй, лишь ради этого стоило думать о красивых стеклянных дверях, о сирени под окнами, о лужайке перед домом, даже мысль о маленьких де Три на этой лужайке становилась не такой абсурдной, когда появлялось, куда возвращаться.
Но это поместье было - не то. Его нельзя было назвать домом, оно заставляло вспоминать - но не о счастье. Тонкий, выбеленный лён рубашки Раймона покорно сминался иглой - рукава особенно страдали от кольчуги, а носить кожаную куртку вместо колета было... некрасиво. Зачем прятать сильные плечи и руки, если узкий колет замечательно их подчеркивает, равно, как и отсутсвие живота, каким хвастались купцы - да и многие дворяне побогаче. А штопка... она успокаивает. Особенно вот так, у камина, который можно представить почти своим, а под рукой - корзина с яблоками, зелеными и неведомо откуда взятыми трактирщиком. Особенно, когда штопка негаданно превращается в вышивание, расцвечивание белизны зеленым и голубым, серебряным и алым, когда от плеча к вороту вспыхивает под пальцами феникс. Одежда Раймона постепенно становилась похожей на него - яркой, но прячущей под вышивкой прорехи.
- Редхилл теперь будет образцовым христианским городом.
Еще бы - архангел Михаил явился священнику, починил часы и победил беса лично. Отец Анастасий теперь уж точно проникнется своей святостью - и начнет щедро нести ее людям. Ибо каков пастырь - таково и стадо.
- Возможно, стоило позволить призраку сначала заглянуть в бордель, - задумчиво ответил Раймон. - Чтобы немного разбавить святость. Но тогда, конечно, убеждение могло не сработать. Так что пусть город будет христианским. На какое-то время - теперь оно у него есть. А потом - как знать? Или город изменится, или Реформация дотянется. Но всё же... что за имя такое - Настён? Анастасий я ещё понимаю, а это?
Эмма пожала плечами. За шесть лет в монастыре она успела вышить огромное количество святых с труднопроизносимыми именами. Тарас, Мефодий, Афанасий, Пелагея... Настён среди них выделялся не слишком. Впрочем, михаилиту, наверное, не обязательно знать жизнеописания подвижников, которых когда-то неосмотрительно назвали по-гречески?
- Сократили, наверное, - равнодушно заметила она, - Здесь вообще любят странно сокращать. Дик, Эми, Сирри... Ты знал, что этого стражника, Рэя, тоже зовут Раймоном? Отец однажды пошутил... когда выиграл в карты наконец-то, что если хочешь, чтобы тебя звали не так, как окрестили - переезжай в Суррей. Несмешно, но верно.
Отец выигрывал в карты редко. Чаще - проигрывал, делал долги, из которых Дик героически вытаскивал поместье еще несколько лет. Когда выигрывал - смеялся и шутил, покупал сыновьям собак. Когда проигрывал - в усадьбе прятались все, кроме Дика. Ричард Фицалан-младший, наследник, похожий на отца как внешне, так и характером, себя бить не позволял.
- В любом случае, я его не сжёг. Теряю навык. Ваш местный священник такой же... интересный? Да и, кстати, - Раймон задумчиво потянул её за кончик косы. - Расскажи о няньке? Люблю, знаешь, нянек, которые делают такие подарки, а потом исчезают, не возвращаясь, чтобы спросить, довольны ли.
- Священник в Уорхеме очень интересный.
Эмма покосилась на мальчишествующего Раймона, но косу забирать не стала. Ей - да и ему, кажется, до сих пор не верилось, что рубить ее не нужно.
- Он очень любит детей. Понимаешь?
О няньке рассказать было сложнее. Эмма не имела ни малейшего понятия, с чего нянька взяла, будто её подопечной нужно надгробие при жизни, да и черты пожилой женщины впсоминались с трудом. Помнилось лишь, что она всегда пахла добротой и лаской, которых так не хватало с матерью, что руки у нее были грубоватые и теплые, что рассказывала она сказки о феях, великанах, богах и героях.
- Нянька умерла, вскоре после того, как отец решил, что в ней больше не нуждаются. В деревне её провожали, как древнюю жрицу. Быть может, она ею и была, - вздохнула Эмма, припоминая, что видела на руках у старой женщины полустертые синие рисунки сродни тем, что теперь носил Бойд.
Многие вещи не нуждались в рассказе - Раймон и без того понимал. Несомненно, он видел сейчас седые волосы няни, покрытые старомодным платом, морщинистые руки с синими спиралями, слышал её воркотню. Так, как вспоминалось это самой Эмме.
"Финн в возрасте героев позабыл позвать на пир при Алмайне, на красном холме, нескольких фениев, возгоревшихся гневом и негодованием. «Поскольку ты не удостоил нас чести праздника, — сказал Мак Ронайн сладкоголосый, — я и благородный Айльте увольняем себя на год от службы Финну». Отъезжая, они молчаливо положили свои щиты и мечи на борта своих кораблей. Два благородных вождя отправились в Лохланн, королевство блестящих мужей..."
- Жрица... Если поместьем никто не занимался, не следил, да с такой нянюшкой, - Раймон помедлил. - Возможно, там уже давно - тракт. А, может, и нет. Впрочем, гадать бессмысленно. Прогуляемся, посмотрим, так? Выроем парочку... призраков - или просто прогуляемся по округе. Взглянем на священников, которые любят детей - ибо дело это богоугодное и благое. Может, заглянем на ночь в поместье, за горячим чаем... Признаться, я бы с удовольствием узнал, что же такое делает твой братец. С завидным постоянством.

[Leomhann >>>]

- Дик следил за поместьем, - вздохнула Эмма, откладывая рубашку в сторону. Для штопки еще будет время, хоть запасы одежды изрядно поуменьшились. Страждущие мальчики, Ланселоты и беглые послушницы слишком часто нуждались в преображении. Припомнив, как забавно выглядел древний рыцарь в одежде Раймона, которая была ему велика, она улыбнулась. Должно быть, легенда уже устроил свою жизнь хоть как-то, а им, всё же, вдвоем было спокойнее. - У него не всегда хватало денег, не всегда были урожайные годы, но он разве что зубами не цеплялся за поместье. Отец оставил ему огромные долги. Но вряд ли он сейчас там. Зима - время турниров. А с Риссой... с Клариссой я ужинать не хочу, лучше уж с Диком. Молитвы мне осточертели.
- С Диком ужинать мы не станем. С Клариссой - тем более, но она хотя бы не задаёт вопросов через полстраны, - проворчал Раймон. - Стоило бы... уговорить перестать.
- Он не сможет перестать. По крайней мере - пока. Или, - Эмма улыбнулась, и вышло это неожиданно лукаво, - ты ревнуешь?
Лестное, смешное и смущающее чувство - ревность. Оно было дано людям, чтобы отрезвлять их, но лишь мутило сознание, отнимало сладкое ощущение собственной силы и было слишком похоже на зависть.
- А священник тебе не понравится. И церковь тоже. Там, на алтарном покрове, всегда были слезы, стыд, отчаяние и ненависть тех детей, что он... Нянюшка все время повторяла, что легче сотню раз развестись с мужем, чем отучить священника прелюбодействовать.
- Ревную, - легко согласился Раймон, - а как же. Только ты не совсем права. Он очень даже может перестать - хочет того или нет. Знает о том, или нет. Даже лучше, если нет.
- Но зачем?
Пальцы неспешно прошагали по его руке, к шее. Зачем Дику прекращать это делать, если саму Эмму это не беспокоит, как не смущают уже давно чужие чувства? Разве не нужен братцу шанс, чтобы всё исправить? Пусть Эмма никогда не забудет ни подвала, ни кнута, ни монастыря, но ведь и Ричард не забудет тоже! А ненависть... Она ей не нужна, вместе со страхом, неуверенностью и беспомощностью.
- Всё это... ревность, ярость, злоба - есть и во мне, иначе Дик не достучался бы. Значит, брат ни при чем. А отца, да и прабабку де Молейнс теперь спросить можно только с некромагом.
Раймон пожал плечами.
- Эта их Великая Королева обращается к тому, что во мне есть, иначе не приходила бы раз за разом. Она ни при чём, и не стоит прекращать? Всё ведь просто. Затем, что это мешает - сейчас. И скорее всего будет мешать дальше, особенно потому, что сам перестать твой брат не может.
Упрямо поджав губы, нахмурившись, Эмма досадливо боднула его в плечо. Упрямство Раймона было сравнимо лишь с его склонностью к злым шуткам. Порой лучше было отложить разговор, чем пытаться убедить драгоценного супруга в неправоте. И сейчас стоило уступить не столько ради него, сколько ради самой себя.
- Как скажешь, - согласилась она, прижимаясь губами к шее.

Сообщение отредактировал Леоката - 7-11-2018, 9:11

[Spectre28 >>>]

здесь и далее: за Хеллу

Джеймс Клайвелл
День 7. (15 февраля 1535 г. )

- Двадцать...
Сложно считать шаги, когда идешь ты по коридору, набитому всякой чертовщиной. Под руку попадается то китайская ваза, на ощупь самая настоящая, но если закрыть глаза, за нею - стена, то статуя очередной Венеры, то Марс, точно такой же, какой возвышается над Колизеем. А то и вовсе отвратная морда демона, щелкающая зубами. Уставшему Джеймсу было все равно - хоть светящийся говорящий шар, каковой, впрочем, немедленно возник на пути, вопрошая голосом Квинта, куда это Актёр собрался? Двадцать шагов оставалось до комнаты свиданий и потому было не до разговоров с собственным безумием. Свечи мерцали на стенах, выхватывая странные картины - императоров в колесницах, воинов на дне реки, глодаемых рыбами, дам в алом, удивительно похожих на Фламиник. И когда шаги, наконец, закончились, а Джеймс остановился напротив комнаты для свиданий, выяснилось, что двери-то и нет - глухая стена, в которой проем был обозначен лишь едва приметной аркой из лепных амурчиков, без сомнения открывалась каким-то механизмом. Искать его Джеймс не стал, быть может - зря. Зато первую отметину от сапожка Мэри нашел почти сразу, на стене. А дальше стало совсем просто. Так просто, что даже подозрительно. Ни стражи, ни ловушек - лишь прямой коридор, отмеченный сколами на камне, длинный, заканчивающийся лестницей, ведущей наверх. А за лестницей - снова коридор, на которого трижды приходилось отпирать решетки, один раз уронив отмычку и прислушиваясь к шагам наверху следующей лестницы. До двери, которая могла быть входной и, если он верно понимал, выходящей на внутренний двор бывшей тюрьмы, Джеймс добрался все также, без приключений. И лишь когда толкнул разбухшие от сырости доски рукой, предвкушая если не свободу, то свежий воздух, услышал голос Квинта.
- Набегался, Актёр?
Квинт и четверо стражников стояли за спиной, готовя цепи.
Джеймс повернулся с тяжелым вздохом и ощущением, что не только набегался, но и отбегался.
- Набегался, Квинт. Не надо цепей, сам пойду.
- Ты умный, - коротко согласился Квинт, подходя, чтобы завязать глаза и явно избегая смотреть на кулак с зажатыми отмычками.
Вели Джеймса в камеру короткой дорогой, по ощущениям - спускаясь по одной, длинной и прямой лестнице.
Снова хлопнула за спиной решетчатая дверь. Джеймс опустился на свой топчан, обхватив голову руками. Слишком легко прошел этот неудавшийся побег, будто снова играли, показывая, что выхода нет. Но ведь эта лестница... Кажется, перед тем, как его провели коридорами к камерам, слышался звук отодвигаемой потайной двери? А еще был в камере другой сюрприз, который он не заметил перед побегом. И теперь, отжимаясь, Джеймс алчно поглядывал на лютню, прислоненную к стене. Дорогую, темного дерева, с колками из слоновой кости и металлическими струнами, какие только начали завозить из Испании. И - не утерпел, прервал это своё правило-поклонение собственному телу, ухватил инструмент, бережно касаясь пальцами струн. Лютня послушно отозвалась чистым, ясным голосом, запела, подчиняясь перебору. Простое - и в то же время высокое счастье - слышать мелодию, которую рождают твои руки, чуть загрубевшие уже от меча, но все еще чуткие. Лютня - как женщина, она отзывчива на ласку, на любовь. Лютня - как Мэри. Смущенная, неловкая, отвечающая на поцелуи неумело, но с пылом... Воспоминания о первой ночи пришли сами, будто теперь не могли быть осквернены ареной. Струны страдали под пальцами, выпевали и короткий вздох жены, и девственную кровь на простыне, и теплую тяжесть головы на плече, и соль непрошенных слез, и тоску, и страсть, и... Ох, Джеймс Клайвелл, зачем ты вообще оставил её одну, пошел за этим мальчишкой? Зачем ушел утром от Мэри, от своей песни? Зачем забыл здесь те слова, что шептал ей? Пора домой, загостился. У решетки камеры, где жил Таран, шевельнулся Квинт.
- Даже не думай, Актёр, - предупредил он, - лютню Фламиника подарила, так что...
Джеймс улыбнулся ему в ответ, не прекращая играть. Даже это не смогло испачкать память о Мэри.

[Leomhann >>>]

Квинт давно отпер камеры, Эспада, ворча, умывался в тазу, а он все наигрывал, не в силах оторваться от мелодии. Бежать было бесполезно? Или ему лишь показали еще один путь, даже не отобрав отмычек? Для чего им ручной констебль там, на воле? Джеймс не обольщался, что с побегом всё закончится. Напротив, это было лишь начало, но и в то, что его убьют - или вернут на арену не верилось. Легенды и звезды должны уходить с арены непобежденными, создавать красивую сказку для следующих гладиаторов. "Отсюда только два пути", - сказал тогда Квинт. За неделю Джеймс превратился в Актёра и совершенно точно знал, что с этими бесконечными боями скоростью и реакцией не уступит и хорьку, что не забросит теперь ни утреннее правило, ни занятия с мечом, пусть даже для этого придется украсть у управы пару часов. Изменился ли он душевно? Пожалуй, ответить на этот вопрос могли лишь Мэри и Бесси. О том, что делать с людьми, которые сидели на трибунах и наверняка теперь будут узнавать на улице, Джеймс решил подумать позже. А пока он отложил лютню, сдергивая с кровати одеяло. Его должно было хватить и на ноги, и на плечи. Нынешней зимой бегать из тюрьмы в одних штанах представлялось занятием очень холодным.
Квинт отчего-то даже не удивился, когда Джеймс сказался больным, лишь пообещал прислать лекаря чуть позже. Сколько у него было времени? Час, два? Десять минут? И все же,он рискнул. День - ничуть не худшее время для побегов, а порой - даже и лучшее, чем ночь. Хотя бы потому, что никто не ждет. Потайную дверь удалось найти с пятой попытки, но там действительно была лестница вверх, казавшаяся почти бесконечной. Вверх и вверх, поспешно и не слишком тихо, удивляясь тому, что его будто не слышат. Не на колокольню к брату-лекарю. Не в спальню к Мэри. На свободу? А нужна ли ему эта свобода? Быть может, лучше остаться здесь, где слава, кровь и песок? Но Джеймс почему-то упрямо поднимался наверх, лишь на мгновение он остановился на ступеньке, поднимая неувядающую желтую розу, пронзенную серебрянной булавкой. И понимая всё. Он не бежал, его отпускали, дарили свободу, обещанную за победы, намекали на пари и долги.
Свежий воздух опьянил его, ударил в голову ромом. Воистину, хмель свободы был горек. Джеймс стоял на внутреннем дворе тюрьмы, мерз - и не знал, что ему делать дальше. Быть может, именно так себя чувствовали Адам и Ева, изгнанные из рая, ненужные, растерянные? Забытые? Будто нарочно через стену свешивался ясень, по которому так удобно было перелезть, оказаться на улице Лондона, найти лошадь... Но отчего-то он не спешил, прислушиваясь к себе. Страшно? Обидно? Или попросту устал? " Простите, мисс Мэри, я не должен был...- Должны. Иначе не сказали бы." "Я правда рада вас видеть, хотя и чувствую себя из-за этого виноватой". Выругавшись на самого себя, Джеймс взобрался на ясень, чтобы спрыгнуть на лёд Темзы.

[Spectre28 >>>]

Бермондси. Вечер.

Когда Джеймс добрался до дома, уже порядочно стемнело. Дом казался спящим, он дремал в ровном свете уличных фонарей, под белым полотном снега. Лишь в окне гостиной мерцал одинокий огонек свечи. Внутри было тепло, тихо, пахло хлебом и цветами, которые стояли повсюду - на столе, подоконниках, шкафах, висели на крученых жгутах под потолком и очагом. В гостиной прогорал камин, бросая алые блики на стол, где прежде лежали книги Джеймса. Теперь там стояла белая роза под стеклянным колпаком, а книги перекочевали на причудливую, ажурную полочку над камином, где их подпирала алая герань, на горшке которой ярко и четко виднелись инициалы "Э.Г."
А ещё там была Мэри в струящемся голубом платье без корсета, открывающем плечи, скрывающем ноги до самых лодыжек. Видимо, второй томик Нантейльской жесты она закрыла ещё когда стукнула дверь, и теперь, аккуратно положив книгу на столик, поднялась одним движением и скользнула к Джеймсу, словно призрак, видение. Но руки, обхватившие его за пояс, были настоящими, как и запах тела и запутавшегося в платье дыма, как и стук сердца за тканью. Как волосы, которые шевелились под дыханием. И слова, несомненно, были словами Мэри.
- Ты возвращаешься.
- Я всегда возвращаюсь.
Помедлив, Джеймс стянул с себя одеяло, пропахшее камерой, чтобы отбросить его в сторону. Арена отыграна, пропета - и повторяться было бы грешно. Впрочем, её нельзя было и забывать. Но перешагнуть, продолжить жить дальше не стоило почти ничего. Жизнь продолжалась в радости Мэри, в ее руках и запахе, в ее словах. Странно, но подхваченная на руки, она казалась легче, чем прежде. Более хрупкой, более нежной, более тонкой. Её не хотелось опускать на пол, сил, несмотря на пешее, холодное и голодное путешествие по льду Темзы, было много. Может быть от того, что он срезал путь складами? Вряд ли. Скорее потому, что ждал этой встречи неделю, показавшуюся годом. Потому что два месяца, за которые он так и не успел её толком узнать, казались вечностью. Потому что верность и преданность, которые он не заслужил, выразившиеся в этих отмычках, заронили в душу нечто такое, что вряд ли можно назвать любовью. Слишком простое слово для этого сложного сплава чувств.
- Я жалею о каждой секунде, что прошла без тебя. О несказанных словах, неспетых песнях, неподаренных цветах. О том, что не забрал тогда, сразу, вместо того, чтобы дарить фиалки. О той обиде на утёсе со змеем я жалею тоже. Ты - моя юность, моя путеводная звезда. - Джеймс улыбнулся, опускаясь в кресло с Мэри на руках. - Стоило стать гладиатором, чтобы научиться об этом говорить, как думаешь, маленькая?
Мэри улыбнулась и провела рукой по его щеке.
- Ты знаешь, мне кажется, этому можно учиться и не так кардинально. Пожалуйста, не нужно пропадать на неделю только для того, чтобы чему-то научиться. Ты мне и так нравишься. Хотя слова - о, слова приятны. Очень, - она скрепила чувства, звучавшие в голосе, поцелуем и со странной улыбкой подняла бровь. - Может быть, мне тоже стоит попасть на арену, чтобы научиться говорить то, чего не в силах? Потому что вот так, - губы коснулись щеки, - как ты, - встретились с губами, - я совершенно, - она вздохнула, - не умею.
- Думаю, ты это умеешь лучше меня, - вздохнул Джеймс в ответ, - и совершенно не нуждаешься в арене.
Арена. Снова арена. Сложно изгнать ее из своей жизни, забыть о серьге с бокалом и розой, вросшей в ухо, забыть о том, что навсегда остался смуглым и безволосым, как иберийский невольник. Сложно сжиться с тем, что неделя была украдена из жизни собственной же глупостью, но - и порадоваться тому, что она принесла. Поморщившись от боли, с которой замерзшие ноги принялись оживать, разгонять кровь, он коснулся волос Мэри, вспоминая рукой, как пушистые локоны льнут к ладони.
- И я снова ничего тебе не принес. Кажется, это неизменно. Бесси спит?
- Принёс, - возразила Мэри, не выказывая желания отстраняться. - Бесси спит. Ты хочешь подняться? Я приготовлю ванну. А еда - горячая. Боюсь, я в последние дни держу её на огне слишком допоздна.
- Нет, я хочу просто посидеть вот так, с тобой. И есть я тоже не хочу. Я бы попросил тебя рассказать о себе. О детстве, о любимых книгах и о том, как жила ты до нашей встречи, но... Предпочту узнавать это постепенно. Пусть это будет моим наказанием за частые отлучки. Повествуй мне кратко, что нового произошло в этом болотце, именуемом Бермондси, а то ведь после ванны времени для этого уже не будет.
С Мэри все было иначе. С Фламиникой ему понадобился дурман, чтобы мыслями быть далеко от той комнаты, и от острых зубов, и от... всего остального. Мэри удерживала здесь и сейчас прочно, своими словами, чувством, что звучали в них. Заботой и поцелуями. И потому вопрос о событиях городка он адресовал самому себе, отвлекая от мыслей о том, что скрывается под этим платьем. Да и как иначе узнать, будут ли у него с утра пара часов на завтрак с семьей? Управа может подождать, а зловредный лондонский убийца - тем паче.
- М-м, - осторожно протянула Мэри. - Всё очень тихо, правда. Только Хантер ругается по поводу лесных, которые теперь стали какими-то другими. Обнаглели. И, может быть, на меня придут жаловаться Мерсеры, но это, наверное, неважно? О, в Бермондси пришёл Гарольд Брайнс. Он, кажется, снова преступник. И скажи, пожалуйста... я не совсем поняла, но как ты думаешь, что может его связывать с девушками из Руси? Вроде бы воображаемыми, но я не уверена. И он сразу сменил тему.
- Ему вменяли работорговлю. Вряд ли девушки были воображаемыми. Пожалуй, Мэри, в Лондон мы отправимся вместе. Присмотрим тебе что-то из оружия полегче и кинжал. Неспокойно. И, пожалуйста, не беседуй с чертовым торговцем, если рядом нет меня или Хантера, хорошо? Что он тебе говорил?
Жалобы Мерсеров меркли перед явлением Брайнса в Бермондси. Нет, Джеймс подозревал, что рано или поздно это случится, но втайне, все же, надеялся, что торговец сгинет где-нибудь в своих слегка странных и бестолковых странствиях. А уж если припомнить те отчеты, что пришли от коллег накануне вызова к шерифу... Если верить им, Брайнс обнес церковь в Эссексе, там же украл изумруд из груди девы Марии, сломал в Ноттингемшире фрески и пол в мужской обители, а в Суррее зачем-то утащил статую архангела Гавриила вместе со змием с колокольни. Половина из них, конечно, были просто попытками перевесить свою головную боль на других констеблей. Но вот отчего-то верилось, что украсть Брайнс мог. Если не Гавриила, то изумруд. Но думать об этом с Мэри на руках было нельзя, хоть и пришлось.
- Натолкнулась случайно, - пояснила Мэри. - У него меч был в руках, так что я подумала, что бежать не стоит - может погнаться. Поэтому - говорила. Но, правда, я мистера Брайнса вовсе не интересовала. Совсем-совсем. Не так, как на меня смотрят обычно. Работорговец... может быть. Но я бы всё равно убежала, потому что он, кажется, не понимает. А говорил не очень много. Что упражняется. Что преступник. Что ты бы его посадил в тюрьму. Причём якобы просто так. Знаешь, наверное, самое странное в том, что он искал тишину, пришёл в правильное место - но не нашёл. Ни разу не посмотрел даже. Всё - не туда.
- Я б его с удовольствием посадил в тюрьму, тем паче, что есть причины, - признался Джеймс, целуя её ладошку, - а еще с большим удовольствием вздернул бы. Прости, мой маленький констебль, но, кажется, я завтра утром уйду в управу. Отчего-то мне не нравится, что преступники с мечами говорят с моей женой о поисках тишины. Что там насчет ванны?
Он снова коснулся губами ладошки, на этот раз - с благодарностью. Мэри помогала ему вернуться, воистину - вернуться. Заставляла думать, как законник, а не звезда арены. И дома, с ней на руках, в аромате волос и тепле камина было - хорошо.

[Leomhann >>>]

16 февраля 1535 г. Бермондси.

Странное это чувство - просыпаться в своей постели, в прохладе чудно нахолодавшей за ночь комнаты, обнимая Мэри. Не менее странное - знать, что пока ты отжимаешься на полу, не загремят ключи в двери и не войдет Квинт. А уж умываться дома, стараясь не шуметь - не менее странно, ново и непривычно. Впрочем, Джеймс в полной мере теперь понимал, каково узникам, выпущенным на свободу. И воспоминания об этой ночи с Мэри, пусть она и будет одной из многих ночей, вызывали задумчивую улыбку. Её Джеймс видел в небольшом зеркале на стене, впервые за неделю. И находил, что теперь воистину похож на пирата. Коротко стриженный, очень смуглый, отчего серые глаза кажутся ярче, улыбающийся лишь губами. В рубашке, которая трещит на раздавшихся плечах, и штанах, норовящих упасть на пол. Вернуться в себя было задачей сложной. Да и нужно ли было это делать? Мэри он, кажется, нравился любым, а чувства к ней, к дочери были неизменны. К тому же, этот Джеймс не убегал из дома до свету, но вернулся в постель к жене, усаживаясь на угол кровати, чтобы уложить ее голову себе на колени и тихо пропеть, перебирая локоны цвета платины:
- Королева стихии ветра,
Королева ночи и дня,
После этих строк, Королева,
Непременно взгляни на меня!
Голубые глаза Мэри ещё были затуманены ото сна, но губы улыбались.
- А я думала, что ты с утра в управу. Но так - гораздо приятнее. Знаешь, я искала тебя там, в твоём месте. Миссис Элизабет мне его показала - под страшными пытками.
Фрегат "Горностай" все еще стоял где-то там на приколе, прятался в стрижиной норке. Ждал, когда Джеймс ступит на его палубу, чтобы приветствовать залпами из пушек. Спивалась команда вместе с седым боцманом. Грустил, роняя перья, красно-зеленый попугай. И днище кренговать теперь встанет в пенни... Джеймс улыбнулся своим мыслям - и Мэри.
- Пожалуй, управа подождет пару часов. Хочешь встретить рассвет там?

[Spectre28 >>>]

Еще не светало, когда Джеймс ступил на палубу своего корабля, где не был с детства. Блеснули окнами капитанской каюты гнезда стрижей за спиной и хлопнул грот над головой, на мачте-тополе. "Горностай" шел полный бакштаг, под всеми парусами, кроме брамселей, которые иногда бывает трудно подобрать достаточно быстро, когда плаваешь в широтах, где часты тайфуны, и голубоватая полоска земли на горизонте становилась зеленой, того зеленого цвета, полного отенков, которого нет в нигде в мире, кроме Антильских остров... И юбки Мэри. Видно было и полукруглую бухточку, вдавашуюся в берег, и выстроившиеся по ее краю хижины, больше похожие на сараи, нежели дома. И вдали, в середине острова, на склонах горы, множество белых точек - поселок богачей. Слева от бухты внушительно глядела прочно построенная батарея, огонь четырех ее больших бронзовых пушек должен был хорошо перекрещиваться с огнем из высокой башни, видневшейся справа. Тортуге нечего было опасаться нападения. И, всё же, Джеймс видел слабое место, слепое пятно, куда можно было подвести корабль...
- Ты тоже видишь это, Мэри?
Острова и архипелаги каждый раз были иными. Сегодня - Тортуга, завтра - Доминика, послезавтра - Пуэрто-Рико. "Горностай" оставался неизменным. Светлые доски палубы, по которым шлепали босые ноги матросов, дева на носу, раскинувшая руки для объятий с морем и каперское свидетельство, похрустывающее в рукаве. Только в этот раз с ним была еще и Мэри.
Девушка встала рядом, выставив в разрез бронзовую от загара ногу.
- Ветер не очень сильный, но где-то там - он есть, ждёт. Что ты хочешь сделать?
- Пройти на лодках по реке западнее, оставив на "Горностае" человек двадцать на парусах. Пусть помаячат в фарватере, подпортят нервы канонирам. И не в форт пойдем, а вот к этим виллам.
План этот Джеймс вынашивал давно, должно быть, с тех пор, как оставил фрегат. Не было в нем героизма и красивого, тихого подхода на спущенных парусах к батарее. Не было и обманного маневра под чужим флагом с просьбой о помощи. Не герой... Джеймс дёрнулся, понимая, что слышал эти слова уже. Не герой, не принц... законник? На Мэри снова оказалась теплая накидка и длинная юбка, снова перед глазами был лишь серый лёд Темзы, и он тряхнул головой, возвращаясь туда, где пахло морем и горячим бризом.
- И губернатор сам вынесет ящики с золотом, собственными белыми ручками, - одобрительно кивнула Мэри, всматриваясь из-под руки левее, туда, где вдавалось в сушу устье. Вода там казалась светлее, почти серо-зелёной. - Но как бы не отрезали на обратном пути. Если гарнизон сообразит, что их драгоценные доны и донны лишаются ожерелий и колечек.
- Не отрежут, если не возвращаться, а спуститься по течению к морю. Благо, остров маленький и его можно пройти насквозь. К тому же, мы внутри и паника - наш друг.
Вздохнув, Джеймс поправил пояс, на котором почему-то вместо палаша висела легионерская спата с рукоятью, обтянутой акульей кожей. Это и удивляло, и воспринималось, как должное, точно какая-то часть души сроднилась с этим мечом, тосковала по нему. И сразу же рука Мэри легла на его.
- О панике я знаю всё. И лучше всего для того, чтобы её устроить, годится хороший, большой взрыв!

[Leomhann >>>]

Вёсла опускались в воду почти беззвучно - никто из выбранных для набега матросов не позволял себе шлёпнуть по воде лопастью несмотря на волнение. Прежде чем уйти дразнить батарею, фрегат сбросил десант далеко от устья, и теперь шлюпка и ял крались вдоль берега, а за спиной полыхал алый закат под низким краем туч.
- Надеюсь, среди наблюдателей нет ценителей природных красот, - тихо заметила Мэри, опуская подзорную трубу. - Чувствую себя, как лиса посреди поля. Как думаешь, те, кто постоянно видят такое - привыкают? Перестают смотреть на закат? На красоту?
Юбку сменили парусиновые штаны и свободная рубаха, и теперь девушка напоминала стройного юнгу - если бы не схваченные двойным ремешком волосы да, хм, выпуклости на груди.
- На тебя я никогда не привыкну смотреть.
Предзакатный ветер коснулся щеки. Сухой и жгучий, он шелестел листвой деревьев и высокой травой, скрадывая легкий плеск воды. Рыцари свободного моря, флибустьеры и авантюристы, его команда, доверять которой было нельзя, но проиходилось. Да и какой капитан может похвастаться тем, что доверяет сброду, нанятому боцманом в портовой таверне, даже проплавав с ними черт знает сколько? Только Мэри, жене, она дождалась его... откуда? Душная, зарешеченная комната, похожая на тюремную камеру, устланная чистой соломой, рёв толпы, кровь и песок. Она дождалась его, а откуда - важно не было.
Мэри наклонилась ближе, опёрлась на планшир, смахнула с лица брызги от разбитых о скулу шлюпки волн.
- Команда ворчит. Говорят, женщина на борту - к беде. Что капитан размяк, ослаб, за юбки цепляется. Наверняка уже сговариваются о бунте. И на берегу странно смотрят.
- Что думают береговые - плевать. Что думает команда... Вернемся с добычей - передумают. А не вернемся, выберут другого капитана. А вот будет ли слушать его "Горностай" - проверят вскоре.
С этим фрегатом Джеймс сроднился сразу, лишь ступив на палубу. Он чуял парусами ветер, радуясь ему, а днищем и бортами - воду. Он понимал, когда нужно поднять тот или иной парус и ощущал, с какой натугой разрезает корабль море при неполном такелаже мачты. Корабль отвечал ему, будто подсказывая песенкой древоточца, какую доску нужно заменить; щелкая парусом, если в нем появилась дыра; попискивая крысами, если возникла течь в трюме. "Горностай" шептал шагами команды, когда назревал бунт, улыбался девой на носу, когда брал след добычи, а уж за штурвалом крутился, будто танцор. Главное - понимать судно, говаривал батюшка. Главное - понимать городок... Нет, никакого городка сейчас нет.
- Не будет, - уверенно шепнула Мэри, обдав щёку дыханием. Голос тонул в плеске реки и шорохе листвы, путался в резких криках, доносящихся с берегов: какие-то неведомые звери перекликались через реку, словно удивляясь непонятным пришельцам. Вторил им птичий писк. - Не будет слушать, не позволит себя обогнать. Ха! Ты знаешь, что Лоредан-венецианец клялся разнести Горностая из пушек, заколоть тебя на дуэли, а меня - увезти в далёкую гавань и сделать наложницей?
- Бедолага, - в голосе прорезалось внезапное сочувствие к известному своей любвеобильностью флибустьеру, - грехи искупает, не иначе. Еще и вкус дурной демонстрирует. Ты - и наложницей? Я буду настаивать на том, чтобы он сначала возвел для тебя дворец. На самой высокой горе, где всегда поёт ветер. А уж после - поговорим о дуэли.
Противозаконной дуэли. Джеймс прикусил губу, прогоняя от себя видение застывшей реки и города за ней. Вся жизнь корсара - противозаконна, а уж если женщину ведешь к алтарю, то потом - возводишь на палубу. Иначе повесят её, и наплевать какой король подписал каперское свидетельство. И делит с ней рыцарь моря и горе, и радость, и шторма, и абордажи. И собой закрывает, куда уж без этого, часто рискуя командой. Да и рожают капитанские жёны в морях, бывает. А когда скопит капитан денег достаточно, чтобы купить домик... или остров, немногие соглашаются остаться на берегу, с детьми и ждать благоверного. Потому и не женятся, и верят в несчастье от женщины на борту. Семья - это тот крючок, на который тебя могут поймать, кем бы ты не был.
- Нужен мне его дворец, - проворчала Мэри. - Перебьётся. И вообще, пусть вот песочные замки разносит.
- Для этого он сначала должен научиться их строить, - Джеймс вздохнул, протягивая руку к соблазнительно алому, яркому цветку, нависшему над водой. Из чашечки, злобно гудя, вылетел шмель, от которого пришлось отшатнуться, коря себя за глупость и надеясь, что на берегу ничего не заметили. "Горностай" уже должен был выйти в фарватер и медленно лавировать под спущенным стягом. - Братцы, живее чуть, опаздываем.
Цветок в волосах Мэри пламенел, украшая её лучше самой дорогой тиары.