Диктатура Сердца, терроризм, реформы, реакция...

[Тельтиар >>>]

Если господствующая в стране система в целом плоха, если народ – массы людей, принадлежащие к различным сословиям и классам, с различным уровнем образованности, одинаково страдают от нее, недовольны ею, угнетены и активно отвергают ее, называя тиранической и кровавой, то кого им винить в существовании этой системы, против кого бороться? Виновен ли человек, стоящий на вершине общественной пирамиды? Какие обвинения и по каким законам могут быть ему предъявлены? Ясно, что не по законам системы, ведь их он обычно не нарушает.
Какой суд может судить его и вынести приговор? И кто будет приводить приговор в исполнение?

В воскресный день, 1 марта 1881 года, погода стояла ясная, но еще достаточно морозная. Зима, казалось, не собиралась сдавать позиций так же легко, как организация «Народная Воля», буквально раздавленная могущественным диктатором графом Лорис-Меликовым, сосредоточившим в своих руках всю полноту власти в Российской Империи. Будучи министром внутренних дел, он лично контролировал всю работу карательного аппарата, направленную на разоблачение и наказание организаций, пытавшихся подорвать устои самодержавия, и добился в этом деле крупных успехов.
«Народная Воля», вынесшая официальный приговор Императору, должна была поплатиться за свои многочисленные преступления, за все покушения на неприкосновенную особу государя, за смерти видных чиновников, павших жертвами террора – и эта расплата была уже близка. Этим утром петербургский градоначальник генерал Фролов доложил министру, что «главные деятели анархистов Тригони и Желябов арестованы и только остается захватить еще двух-трех человек, чтобы окончить дело с крамолой». И действительно, Исполнительный Комитет организации за несколько дней лишился большей части своего состава – теперь эти люди находились в руках полиции, и полный разгром «Народной Воли» был лишь вопросом времени.
Одновременно с этим, Лорис-Меликов готовил документ, способный потрясти самые основы русской государственности – конституционный проект, впервые со времен Анны Иоановны, могущий ограничить права самодержца. И хотя разработка сего документа проходила в строжайшей тайне, слухи уже проникли в высший свет. Кто-то встречал их с недоверием («Каких свобод можно ждать от этого сатрапа?»), кто-то радостно приветствовал подобные новости, а иные прониклись лютой ненавистью к подобного рода реформам. А та власть, которой обладал Лорис-Меликов, породила неприязнь к нему в высших кругах, в том числе и среди родственников Императора. Своей неиссякаемой энергией и деловой хваткой, граф сумел затмить ставшего к этому времени апатичным Александра, сделался фактическим правителем страны, чем заслужил враждебность Цесаревича и Великих Князей (особенно теперь, когда по слухам, Император одобрил его проект).
- Ваше Величество, прошу вас, не покидайте дворца, - полицмейстер Дворжецкий чувствовал тщетность своих слов, но продолжал настаивать. – Безопасность Вашей особы может быть под угрозой.
- Полно вам, - у государя на этот счет было свое видение. Он обещал присутствовать на разводе караула – его племянник впервые участвовал в этой церемонии и нуждался в поддержке царственного дяди. – Михаил Тариэлович сказал, что нигилистов можно более не опасаться.
- Все так, Ваше Величество, - жандарм отступил на шаг, не смея больше закрывать дорогу царю. – Но Вам ли не знать, на что способен затравленный зверь. Уже скоро от них не останется и следа…
- А Император Российский, по-твоему, должен трусливо прятаться? – Гневно сверкнули зрачки Освободителя. – Вели подать карету, со мной поедешь.
- Как будет угодно, - заикающимся голосом произнес Дворжецкий. Будь на его месте Лорис-Меликов, он бы убедил царя остаться во дворце, но полицмейстер слишком боялся перечить государю, даже зная, что эта поездка может оказаться смертельно опасной для венценосной особы.
Царский поезд – карета государя, сопровождающаяся казаками, жандармами и полицмейстером, разместившимся в санях, торжественно выехал на Невский Проспект. По обеим сторонам его столпились горожане, восторженно наблюдающие за величественной процессией. Верноподданные держали в руках цветы, которые порой бросали под колеса кареты. Жандармы, поначалу зорко следившие за людьми, уже скоро утомились, и продолжали смотреть вполглаза, скорее для приличия.
Уже скоро экипаж свернул на Екатерининский канал, довольно узкий, не удобный, однако составлявший маршрут офицер был убежден, что этот путь идеален с точки зрения безопасности. Людей здесь было не так много, охрана могла, при желании уследить за каждым, заметить подозрительные движения в окнах и на крышах. Могла. При желании. Однако, почему-то, никто не обратил вовремя внимания на угрюмого молодого человека, державшего в руках сверток. Никому не показалось странным и то, как бережно обращался он со своей ношей, как нервно метались его глаза – с одного жандарма на другого, словно опасаясь чего-то. Не смотря на холод, юноша не носил перчаток, пальцы его дрожали, а вот по лбу медленно стекала предательская капля пота.
Но вот показалась царская карета, мотнув головой, парень выступил вперед и с силой швырнул сверток на мостовую, едва только с ним поравнялись запряженные кони. Адское устройство сработало аккурат под экипажем, раздробив хрупкое дерево, буквально разорвав кучера, осколками поразив лошадей и стоявших слишком близко горожан. Люди закричали, бросаясь в рассыпную, но на их место тут же стекались зеваки, находившиеся поодаль и жаждущие увидеть, что же произошло.
Бомбист попытался было скрыться в толпе, и ему бы это удалось, если бы один из царских охранников не бросился ему на перерез. Спустя несколько мгновений, жандарм отточенным приемом заломил террористу руки за спиной, повалив его на колени, и тогда подоспели казаки, оттеснившие толпу. В дыму сложно было что-то разобрать, слышались стоны и хрипы раненых.
- Ваше Величество! Ваше Величество, - едва не плача, кричал Дворжицкий, неуклюже выбравшийся из саней и поспешивший к раскуроченной карете. – Ваше Величество…
Опираясь на плечо полицмейстера, царь выбрался наружу. Он, был оглушен и слегка пошатывался, но оказался невредим – взрыв и осколки совсем не тронули его.
- Государь жив!
- Слава Императору Александру!
Еще не совсем придя в себя, царь подошел к обезображенному телу мальчика, выбежавшего к карете за несколько мгновений до взрыва. Государь наклонился и накрыл умирающего своей шинелью, а затем перекрестил и прошептал что-то, что стоявший рядом Дворжицкий не смог расслышать.
- Ну же, вели подать людям больничную карету! – Оттолкнул он от себя полицмейстера, и, пошатнувшись, пошел к несостоявшемуся убийце. Несколько мгновений они просто смотрели друг другу в глаза: Александр – осуждающе, а глазах метальщика застыли удивление и злость. – Кто ты такой?
- Карающая рука народа, взывающего к мести! – С вызовом бросил тот.
- Имя?
Жандарм, удерживающий преступника, надавил ему на запястье, заставив застонать.
- Иван Рюмеев, - процедил тот.
- Стало быть русский. Отчего?
- Потому, что русские более всего от тебя претерпели, - он скрипнул зубами, голос срывался на стон.
- Но, я жив, слава Богу, - скорее для себя прошептал Император, а бомбист, назвавшийся Рюмеевым, зловеще бросил:
- Еще ли слава Богу…
Не желая больше его слушать, Александр отошел к парапету канала, вдыхая морозный воздух, и желая хоть немного успокоить бешенный стук сердца. Стоявший совсем рядом молодой человек в дорогом пальто, с коробкой конфет подмышкой, внезапно рванулся к нему, срывая красную ленточку. Он что-то кричал, но его голос утонул в грохоте взрыва.
- Помо…ги…
Хрипел самодержец, ослабшими пальцами держась за решетку. Дворжицкий вновь первым бросился ему на помощь, но раны государя были ужасны: взрывом ему оторвало ноги и он истекал кровью. Конечностей левой стопы совсем не было, обе берцовые кости до колен раздроблены, мягкие части, мускулы и связки изорваны и представляли бесформенную массу, выше колен до половины бедра несколько ран – одного взгляда на Александра хватало, чтобы понять, что уже скоро Императора не станет.
- Холодно… холодно… - шептал он, когда полицмейстер закрывал платком искаженное от боли лицо.
Вскоре появилась карета скорой помощи, куда с величайшей осторожностью погрузили царя. Приближенные еще спорили, куда следует отвезти государя, когда тот открыл глаза, взглянул на них и произнес чуть слышн:
- Во дворец… там – умереть…
Это были последние слова государя, спустя менее часа после рокового взрыва, он умер в своих покоях, в Зимнем Дворце.


Убийцу царя звали Игнатий Гриневицкий. Он умер в больнице, около десяти вечера 1 марта 1881 года, однако личность его была опознана гораздо позже. Тогда же увидело свет его завещание:

«Мне не придется участвовать в последней борьбе. Судьба обрекла меня на раннюю гибель, и я не увижу победы, не буду жить ни одного дня, ни часа в светлое время торжества, но считаю, что своей смертью сделаю все, что должен был сделать, и большего от меня никто, никто на свете требовать не может».

«Народная Воля», казалось бы, сломленная и лишенная какой бы то ни было надежды, ликовала. Этот успех, словно перечеркивал все те неудачи, что преследовали организацию несколько лет, которые длилась охота на царя. Воодушевленные жестоким убийством, они ждали куда более серьезных потрясений, должных затронуть всю страну, всколыхнуть крестьянство и поднять его на борьбу с обезглавленным царским правительством.

«Тяжелый кошмар, на наших глазах давивший в течении десяти лет молодую Россию, был прерван. Ужасы тюрьмы и ссылки, насилия и жестокости над сотнями и тысячами наших единомышленников, кровь наших мучеников – все искупила эта минута, эта пролитая нами царская кровь! Тяжелое бремя снималось с наших плеч, реакция должна была кончиться, чтобы уступить место обновлению России!»

Однако, вопреки мнению народовольцев, все только начиналось…


_________________

Дамы и господа, я приветствую вас на историческом прикле, посвященном Российской Империи в один из самых трагичных периодов ее истории. Мы с вами находимся на пороге великих потрясений, которые могут обрушить нашу Родину в самую бездну разрушения или же вознести на вершину могущества. Лишь одна из судьбоносных сил, что схлестнуться в борьбе за власть, сможет победить, остальные же будут преданы забвению или уйдут в глубокое подполье, чтобы там копить силы для нового решительного удара.
Правление Александра Второго завершилось трагично. Правление его сына, Александра Третьего началось в атмосфере тревоги, всеобщего страха и жесточайшей реакции. Однако то, что случиться дальше, будет зависеть, в том числе, и от ваших действий.
Прикл свободный, а это значит, что в известной степени, ход истории может быть насильственным образом изменен, однако, старайтесь не злоупотреблять этой возможностью, ведь история – дама коварная и злопамятная.

Пока же, я оглашу список тех, от кого теперь зависит судьба Российской Империи:

1) Оррофин
2) Хэльке
3) Торвик
4) Светозар
5) Аккеран
6) Мессалина
7) Бессмертник
8) Фазер Монк
9) СержК
10) Скорпион (Архон)

Быть может, здесь найдется место и для других имен, достойных быть вписанными в Историю.

[Хелькэ >>>]

Собирались у Анны, на одной из квартир, не такой просторной, как на Ефимова, но надежной, проверенной.
Как и люди, которые здесь собрались - все проверенные и надежные. Немногим числом, как говорится, да многим умением... или как там, в самом деле-то, говорится? В общем, то, о чем собиралась сейчас говорить Вера, было предназначено для узкого круга избранных лиц.
С одной стороны, такие новости хорошо бы оглашать, напротив, в широком кругу - пусть все гордятся, чувствуя себя причастными к великому делу. С другой стороны - большое количество народу, пришедшего сюда, могло привлечь подозрение, а это сейчас было им совсем не на руку.
- Сейчас, - откликаясь на собственные мысли, начала Вера, обводя взглядом собравшихся, - времена для нас будут не самые легкие. Операция удалась. После нескольких неудач, после нескольких серьезных потерь мы наконец-то добились, приложив все силы, того, к чему стремились. Император мертв - убит Игнатием Гриневицким!
Собравшиеся кивали - с улыбками, с воодушевлением. "Наконец-то" - очень правильно она сказала.
- Однако нам, ослепленным удачей, не следует поступать опрометчиво и забывать об осторожности. Во время операции Гриневицкого мы потеряли, и Рысаков был схвачен... хорошо, что остальным удалось уйти, но теперь наша задача - быть как можно осторожней! Не привлекать внимания - но и не прекращать работы. Что будет новой целью? Вызволить товарищей из застенков? Разобраться с остальными угнетателями?
Некоторые народовольцы переглядывались, будто обсуждая беззвучно: вызволить ли? разобраться ли? что сначала?..
- Главного нашего руководителя сейчас с нами нет. Значит, это придется решать под новым, разумеется, временным руководством...
Вера вздохнула, еще раз обвела всех взглядом завораживающе-темных глаз. Улыбнулась хозяйке квартиры, Анне.
- ...Моим.

[Аккеран >>>]

НРПГ: блин меня обогнали опять!

17 октября 1888 года. Станция Борки, 50 км от Харькова.

Скрежет покореженного метала, лязг стальных переборок и скрип колёс о рельса, казалось, уже никогда не прекратится. Но даже это разрывающая барабанные перепонки какофония не могла заглушить криков боли и ужаса людей, гибнущих в железном чреве царского поезда.
Сразу семь вагонов, один за другим сминая друг друга, слетали с рельс и, расшвыривая песчаную насыпь, скатывались вниз в карьер. Первый соскочивший с рельс вагон с грохотом пронесся всего в нескольких шагах от их укрытия, забросав их щебенкой и брызнув искрами.
Кто-то вздрогнул и тихо захрипел. А через мгновение что-то теплоё и мокрое коснулось его ладони, заставив поморщиться. Рядом дергаясь в предсмертной агонии, уже затихал Демьян Трофимович. Видимо один из обломков подорванного им же вагона настиг подрывника и пробил ему лоб. Ирония жизни или если угодно смерти.
Они вскочили сразу же. Пять человек. Пятеро террористов, чьи имена никогда не были вписаны в историю. Администрация Александра Третьего, после гибели его отца научилась жестоко бороться с революционными силами. Вот-вот должен был быть помилован Лев Александрович Тихомиров. Бывший представитель Исполнительного Комитета «Народной Воли» должен был аки презренный раб встать на колени перед узурпатором и душегубом. И администрация царя собиралась разнести весть об этом всему миру. Это был удар уже не по самим революционерам, но по их духу. Последнему несломленному рубежу. И это нужно было остановить.
У дома Тихомирова в Париже уже поджидал нужный человек преданный делу революции телом и душой со свёртком из недавно выпущенной им брошюру под названием: «Почему я перестал быть революционером?».
Они быстро передвигались от вагона к вагону. Изредка звучали выстрелы их пистолетов. Пару раз им навстречу сверкали искорки ответных выстрелов. До вагона ресторана добрались только трое. Один из террористов едва держался на ногах, зажимая пулевое ранение в животе, и даже не стал взбираться на насыпь, а просто рухнул подле вагона. Двое других мгновенно взбежали наверх.
- Открывай, Аман, - скомандовал долговязый усатый мужичок своему спутнику, смуглому азиату с платком на голове. – Сегодня с тираном будет покончено.
Они поднатужились, и дверь вагона со скрежетом отворилась, впуская их внутрь. Столько крови Амангельды не видел, даже когда вместе со Скобелевым подавлял восстание адайцев. Но поразило его совсем другое. Тяжело дыша прямо посредине вагона ресторана стоял Император Александр Третий. В полный рост, с лицом залитым кровью царь всея Руси на своих плечах удерживал падающею крышу состава, а у его ног, тихо постанывая, лежала темноволосая женщина.
Услышав их шаги, царь медленно поднял голову и посмотрел на двух вошедших. Безразличным взглядом скользнул по лицу усатого, но, поймав взглядом лицо второго, печально усмехнулся.
- Так значит это вы…

1 марта 1881 год. На подъезде к Петербургу.
- Ну что, Аман? – потрепал его кто-то по волосам, обдавая несвежим перегаром. – Кончай чаи гонять, айда к нам у нас кое-что и покрепче есть, - капитан Олейников навис над поручиком Тартпаевым и, заглядывая тому через плечо, размахивал бутылкой настойки перед его носом.
- Благодарствую, капитан-мырза, но никак не могу, - вежливо улыбнулся Амангельды. – Законы Шариата запрещают пить, да и устав тоже, - он осторожно вложил тонкую ленточную закладку в книгу, которую читал и отложил её на стол.
- Устав он для кого? – наставительно поднял палец верх капитан. - Он для всяких там унтеров и рядового состава. А тут все свои, - он обвел ладонью собравшихся в вагоне обер-офицеров. – Так что кончай читать там свою, - Сергий Афенович снова, подслеповато щурясь, попытался разглядеть название книжки. – «О состоянии Алтышара, или шести восточных городов Китайской провинции Нан Лу». Тьфу ты! Название-то, какое длинное. Надеюсь у тебя там не что-то запрещенное? – шутливо сдвинул капитан брови. – А то смотри. Лорис-Меликов щас с такими не церемониться. Вжих! И будешь ты, Аманаша, ехать уже на два вагона дальше и в кандалах со своими сородичами.
- Что вы, Сергий Афенович, - замотал головой Амангельды. – Это же знаменитый труд Шокана Валиханова. О путешествие в Кашгарию. До него там побывали считанные по пальцам люди…
- Аааа, этооот, - многозначительно кивнул головой капитан. Сам он в упор не мог вспомнить ни кто такой Шокан Валиханов, ни где эта чертова Кашгария находиться. – Ну, ты тогда это.… Читай там повнимательней. Если что важное вычитаешь, секреты какие, тайны мировые, ты мне сразу доложи…, - хохотнул он, наконец, и, раскачиваясь в такт поезду, потопал обратно, за столик к своим другим офицерам.
- Аман-ага! Аман-ага! – дверь вагона распахнулась, впуская в вагон-ресторан запыхавшегося рядового-казаха, совсем ещё молодого юношу. – Анау жерде орыс солдаттар кайтадан туткындары зомбылабатыр!
- Чего он там лопочет? – сразу же насторожился Олейников, при этом его нижняя губа брезгливо поджалась. Что не говори, не мог кадровый офицер видеть этих дикарей в форме так и не вобравших в себя ни капельки армейской дисциплины.
- Говорит, опять наши солдаты заключенных избивают, - прапорщик Тартпаев быстро схватил свой наган и шагнул к двери. – Я сейчас со всем разберусь.
- Ну-ну, - хмыкнул капитан, возвращаясь к бутылке. – Смотри не переусердствуй. Сородичи всё же….

Сообщение отредактировал Аккеран - 31-08-2009, 12:52

[Father Monk >>>]

Кристоф Плюсскар был уже совсем не молодым, но еще и не совсем старым человеком с необъятным животом и живостью движений и глазок. Он двигался проворно меж столиками с писчей бумагой, склянками из-под чернил, мимо молоденьких девушек канцелярии, живо отскакивающих от Кристофа, мимо работников посольства, которые уважительно кивали в знак приветствия, мимо, мимо, мимо... пока тучное тело не остановилось возле Андрия, что оторвал взгляд от газетных страниц и с выражением неподдельного удивления воззрилась на грозу канцелярского отдела.
- Да? - успел спросить Клермон до того, как сообразил, что его собеседник, прекрасно владеющий русским, явно не захочет показывать свои феноменальные способности в беседе с французом - или тем, кто имел право к таковым относиться.
- С'était horrible, André, horrible! Le tzar qui a été tué pendant sa promenade! Devant des spectateurs, devant les yeux de ses propres gardes du corps! - Кристоф с силой опустил кулак на столешницу. Жалобно звякнули чернильницы, выпало перо, измарав чистый лист, застыли в недоумении работники, снующие чуть поодаль. Взоры устремились на фигуру Плюсскара, который тяжело дышал, отирая пот со своего лица белым платком с французскими лилиями.
Андрий хотел что-либо сказать, но на ум не шло ничего путного, сплошные пустые слова и фразы, не несущие в себе никакого смысла. С таким же успехом он мог высунуть язык и изобразить диковинную шимпанзе из Московского зоопарка: для Кристофа сейчас не существовало этой канцелярии посольства Франции, не было тут русских восстаний и интриг, было только удивление, смешанное с каким-то странным чувством веселья, когда хочется пуститься в пляс, но понимаешь, что нельзя, не время. Скорее всего, имела место неудачная игра в преферанс с каким-нибудь русским поручиком или членом царской администрации, и Кристоф, проиграв свой жилет, узнал о покушении в состоянии повышенной раздраженности.
- Je dois vous rapeller, monsieur Plusscard, que la France a fait déjà éxactement la même chose avec son roi et tout sa famille, mais que...
- C'est pas le même! - резко оборвал Кристоф, оттягивая ворот рубахи и не глядя на Клермона. - La France a jugé le roi, et il y avait un procès, les juges, le tribunal, bordel de merde!
- Эээ, ну да... - не найдя ничего лучшего, произнес Андрий, благожелательно разводя руками. - Si vous le dites...
- Et j'en suis sûr! Vous êtes soit avec nous, André, ou vous êtes avec ce peuple sanglant, c'est ça la situation d'aujourd'hui! Et même l'administration de tzar nous le ditent sans se cacher. Horrible! Affreux!
Он говорил с жаром, Кристоф Плюсскар, говорил, словно с трибуны обращаясь к народу. Казалось, еще только какую-то сотню лет назад обезумевшие народные массы рубили головы ройалистам и королевской семье, а сегодня их потомки осуждающе качают головами, слыша последние новости...
Кристоф не удивил Андрия - слух об убийстве короля разлетелся слишком быстро, чтобы не попасть на страницы газет. Самое противное, что люди, кричавшие об этом Клермону, ждали от него какой-то реакции, мнения, окрашенной эмоциями фразы... но Андрию, по большему счету, было неожиданно все равно. И его мнение, несмотря на все народные волнения, не изменилось даже, когда схлынула первая волна эмоций. Странно было ощущать себя "белой вороной" в стае, когда первоначальный шок от новостей сменился какой-то ленивой апатией. Странным было все. Даже то, что из всех служащих посольства, Плюсскар выбрал именно его.

-------------

- Я все еще считаю, что это ужасно, Андрэ, ужасно! Царь, который убит, убит во время своей прогулки, пред свидетелями, пред глазами собственной охраны! (фр.)
- Я должен Вам напомнить, мсье Плюсскар, что Франция уже успела проделать то же самое со своим королем и всей его семье, и что... (фр.)
- Это не то же самое! Франция судила короля, и там был процесс, судьи, трибунал, черт побери! (фр.)
- Если Вы так считаете... (фр.)
- Я в этом уверен! Вы или с нами, Андрэ, или с этим кровавым народом, такова сегодняшняя ситуация! И даже царская администрация нам об этом говорить, не таясь! Ужасно! Кошмарно! (фр.)

Сообщение отредактировал Father Monk - 30-08-2009, 19:31

[Bes/smertnik >>>]

Матвей спал беспокойно. Стоило ему закрыть глаза, как ночной кошмар удушливым облаком наваливался на грудь, дыхание сбивалось, ныло сердце. Листратову чудилось, будто плывёт он по реке Неве лицом вверх, раскинув в стороны руки и ноги, весь застывший и как бы окостеневший. Из-за своей вынужденной неподвижности он мог видеть лишь краем глаза, как городские огни яркими полосами отражений горят в воде. Чёрная водица лизала ему щёки, а мокрая, тяжёлая одежда тянула вниз, на дно. Внезапно Матвей Платонович увидел себя со стороны – неправдоподобно раздутое тело и синюю, начавшую отслаиваться кожу.
Листратов с криком сел на постели.
- Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небеснаго водворится… - проговорил он дрожащим голосом. Этой молитве его научила мать. - Не убоишися от страха нощнаго, от стрелы летящия во дни, от вещи во тьме преходящия, от…
Он заикался, путался, неуверенно крестился и начинал сначала. Заснул он, когда уже начало светать.
Его разбудили лёгкие шаги и шелест юбки. Приоткрыв глаза, Листратов увидел силуэт молодой женщины. Она стояла у окна, спиной к художнику. Надя?.. Нет. Конечно, нет.
- С добрым утром, - по привычке сказал Матвей Платонович, хотя вовсе не считал это промозглое, серое утро добрым.
- Почти полдень, - голос Ирины показался ему немного странным, не таким, как всегда, но Листратов не придал этому значения. Он откинул одеяло и встал, стыдливо запахивая халат.
- Вы не представляете, что мне сегодня снилось! Ко мне явилась Смерть!..
- Иногда это к счастью, - бросила Сарычёва, не оборачиваясь.
- Должно быть, вы меня не поняли! Я узрел свою гибель! Ужасную, бессмысленную…
- Чудной вы. Боитесь мелочи, тени. Вам смерть всего лишь привиделась, а кто-то умер по-настоящему. И смерть этого «кого-то», в отличие от вашей иллюзии, наделена глубочайшим смыслом. Она – начало того пути, по которому мы взойдём на новую ступень истории.
Ирина повернулась и живописец вздрогнул. Никогда ещё прежде это лицо-маска, лицо-изваяние не сияло изнутри такой искренней и неподдельной радостью. Плохо скрываемая улыбка торжества дрожала сейчас на тонких губах Сарычёвой.
- Позвольте, что же это за человек такой? Кто-нибудь из правительства? Видный политик?..
- Разве не знаете?!
- Откуда бы? Я не покидал своей квартиры с тех пор, как окончилось ваше последнее…м…собрание.
Женщина подошла, положила руку на плечо растерявшегося Листратова, который от неожиданности даже забыл попятиться.
- Наш император.
Матвей хотел было что-то сказать, но Сарычёва его перебила, заговорив тихо, скороговоркой:
- Нам понадобится много сил, борьба в самом разгаре. Мы можем доверять вам?
Листратов замялся, попытался отвести глаза, но Ирина перехватила его взгляд и выпалила:
- Вспомните Надежду!
- Но я…хорошо. Сделаю всё, что требуется, - кивнул Матвей Платонович.

Сообщение отредактировал Bes/smertnik - 25-11-2009, 17:41

[Torvik >>>]

- Наконец-то! - сильный душевный порыв не дал Ольшанскому смолчать, - Наконец-то!
Он встал, взмахнул руками, импульсивно оглядел товарищей и начал говорить. Говорить пылко, лишь иногда останавливаясь, дабы перевести сбившееся дыхание.
- Мы все этого ждали. Да-да, не побоюсь этого сказать - все. Даже те, кто холоден к террору, как средству. Ибо это удар. Удар по системе. Они не останутся теми же. Нет, нет! Теперь их надо брать. Брать, что называется "тёпленькими". Вы простите меня, господа, но сейчас не двадцать пятый год. Надо составлять документ. Наследник, пока трусит, всё подпишет. А потом уже всё! Бац - и он уже не самодержец, а один из многих. Вот так. Система шатается. Да. Но не стоит её, рушить, как французы. Лучше изменим её мы, чем кто-то.
Бронислав сел. Этот миг решал так много. Только вчера он ходил с братьями Вареньки в баню, где они хлестали его душистым веником и смеялись над его искренними постанываниями, вытряхивая из него "барскость".
- Да какой я вам барин, разве похож? - всё спрашивал Бронислав этих здоровенных рыжих охламонов, а те, словно нарочно, брали его изящные руки в свои лопаты и, поднося к носу самого Бронислава говорили:
- Ты, Антипка, нас-то не дури. Мы ж тебе почти братья, а ты всё фардыбачишься, белая кость.
- Да я что? - отвечал растерянно он
- Во-во. Вот и живи с Варькой, барин, пока мы добрые. А то вот, - и братья сжимали мощные кулаки в редких рыжих веснушках, показывая, что будет, если оно пойдёт не по их разумению.
Бронислав кивал, соглашаясь и вновь терпел на себе жгучие удары тугого веника.
Впрочем, то было вчера. А сегодня вот оно. Самодержец мёртв. Их планы сбылись. А значит, значит не всё так плохо. Завтра можно сделать больше, сделать такое, о чём вчера ещё только мечталось.

[Тельтиар >>>]

Следствие

Градоначальник Фролов яростно раздувал ноздри, при этом нервно крутя медаль, точно собираясь ее вовсе оторвать. Он явственно чувствовал, как его отправляют в отставку, лишают чинов, должностей и наград, а в придачу к этому, быть может еще и отдают под суд. Одна мысль об этом была поистине невыносима! А ведь еще утром казалось, что можно вздохнуть спокойно, и поставить точку в деле об анархистах. А теперь этот взрыв...
С тихим плеском в стопку потек коньяк. Генерал не мог сосредоточиться, пока оставался трезвым. Конечно, это Дворжецкий во всем виноват, не смог организовать охрану, допустил саму возможность чудовищного покушения, но кто об этом вспомнит? Необходимо было срочно развить кипучую деятельность, показать преданность царствующему дому и лично Наследнику... ведь если удастся обставить министра ВД и первому раздавить эту "Народную Волю", то быть может еще получится удержаться на месте.
Благо, один убийца уже скончался, а второй всецело в его губернаторских руках и пока что Фролов не собирался допускать до него сотрудников охранки.
- Позовите мне Дворжецкого!
Полицмейстер, не сумевший защитить Императора, побоялся последовать во дворец, а потому сидел в приемной губернатора с грустной миной на лице и тяжело вздыхал. Адъютант Фролова даже предположил, что он вот-вот заплачет.
- Царь погиб по твоей вине, - холодно бросил губернатор, едва только тот вошел, заставив Дворжецкого съежиться.
- Да я... я... - попытался он оправдаться.
- Молчать! Этот нигилист... как его? Сейчас где?
- Рысаков Николай Иванович, - с готовностью сообщил полицмейстер. - В камеру поместили под стражу.
- Устрой ему встречу с Желябовым как можно скорее. И вот еще что, - едва только Дворжецкий хотел уйти, окликнул его губернатор. - Это дело в охранном отделении поручили некоему Андрею Критскому. Уж потрудись объяснить, почему я об этом узнаю не от тебя.
- Так ведь... я же... весь день при царе... - теперь и у Фролова возникло ощущение, что полицмейстер готов расплакаться.
- Ну-ну, голубчик, не робейте! Быстрота и натиск, так еще Суворов говорил!
Говорил так Суворов или нет, градоначальнику было совершеннейшим образом наплевать. Он просто спровадил Дворжецкого выполнять работу, и был уверен, что трусливый жандарм сделает все, лишь бы сохранить свою должность.

****

- Юный герой! Титан! - Желябов энергично тряс за руку бледного бомбиста, которого засунули ему в камеру. - Наконец-то! Наконец-то порочный небожитель низвергнут с Олимпа в адские бездны!
Окрыленный радостной новостью, лидер народовольцев стал необычайно красноречив, при этом он отчаянно жестикулировал и едва ли не рвал из густой бороды волосы.
- Не совсем я, - выдавил смущенный подобным вниманием "цареубийца".
- Да ты еще и скромен не в меру, Коля! Ничего, скоро все изменится! Вот только, почему я не слышу рев разъяренной толпы, жаждущей смести это скорбное узилище и вызволить нас?
Рысаков пожал плечами. Он пребывал в полном смятении от произошедшего, не понимал чего ради ему разрешили увидеться с Андреем, и чего этим хотели добиться жандармы.
- Ничего! Теперь, когда кровавый сатрап мертв - все будет по другому! Народ не станет терпеть ни дня, я уверен - массы поднимутся.
Дверь с шумом открылась:
- Все, свидание окончено, - из-за спины рослого жандарма виднелся полицмейстер, без сомнения с интересом слушавший весь их разговор.
- Я требую! Слышишь ты - требую! - чтобы меня судили вместе с ними! - Внезапно воскликнул Желябов. - Это я вынес приговор Александру, мой замысел был осуществлен!
- Теперь и тебе приговор вынесут, - зловеще пообещал Дворжецкий, а его подчиненный рывком вытащил из камеры Рысакова.
Несомненно, что Желябов не ради приговора хотел этого суда - он все еще был уверен, что революция начнется со дня на день, и хотел, чтобы люди видели его среди убийц царя. Фролов хотел того же, ведь пока Андрея Желябова можно было обвинить только в организации незаконной группы.
- Поговорим теперь с глазу на глаз, - полицмейстер сильно изменился с момента визита к губернатору - теперь на месте сломленного человека был деятельный жандарм, собиравшийся выжать попавшегося ему в руки нигилиста до капли.
Рысаков вновь вздрогнул.

[Father Monk >>>]

- Je peux y aller? - робко, дабы не прогневить Плюсскара, произнес Андрий, осторожно складывая газету.
- Ah? - отозвался тот, отрываясь от принесенного стакана воды. - Où ça?
- Je devais passer par la bibliothèque, j'avais promis à monsieur...
- Oui, oui, oui, j'veux pas savoir! - отмахнулся Кристоф, разбрызгивая воду из стакана. - Allez-y. Bonne journée, mon petit.
После затхлого воздуха посольства, выйти на морозную улицу Петербурга было сущим удовольствием, но, увы, краткотечным. Уже очень скоро, пока Андрий шагал вдоль канала, зябко кутаясь в пальто, мороз начал проникать сквозь толстую шерсть, забираясь своими длинными пальцами за шиворот, создавая странную слизь в носу, которую хотелось высморкать сквозь пальцы, но воспитание не позволяло.
Мимо мчались конные, повозки, спешили куда-то люди - все суетились так, будто и не было трагичных событий, словно на троне все еще сидел не Наследник, а Освободитель. "Что Вы думаете, Андрий..." - обычно начинали свой вопрос знакомые Клермона, с ужасом вспоминая, что не знают его отчества. Ну, откуда же знать простому люду, что отца звали Режис, а даже если и знали, то не могли с ходу понять, как же будет правильнее сказать. "Я никак не думаю, если честно," - порой отвечал Андрий, торопясь уйти от настырных вопросов и людей, их задающих.
Не понимали они, эти люди, всей величины знания, радуясь и впитывая лишь сиюминутные процессы и события. А нужно зрить в глубину, в корень... в космос, если на то уж пошло!
- Эй, Андрюха! - окрикнул его Гришка Соболев, молодцевато гарцующий на своем коне. Он быстро поравнялся с нежелающим поворачивать голову на окрик Клермоном, натянул удила. - Куда это ты так спешишь?
- В библиотеку, - отозвался Андрий, робко улыбаясь Соболеву, с которым они вместе росли, с которым вместе поехали в Москву и с которым вместе же и расстались, когда Гришка пошел в кадетский корпус. - Читать. Полезное занятие.
Соболев засмеялся, закрутил гусарские усы, хоть, по мнению Клермона, они ему и не шли совсем.
- Книжный червь ты, Андрюха! Лучше б зашел в гости, поговорили бы, выпили, вспомнили о прошлом...
- Обязательно, - не изменившись в лице, соврал Клермон. Лишь бы ушел, лишь бы прицокнул коню и умчался, покоритель женских сердец.
Соболев мгновение еще изучал лицо Андрия, а затем, вновь расхохотавшись, пришпорил коня и умчался вперед.

--------------

- Я могу пойти? (фр.)
- А? Куда это? (фр.)
- Я должен был зайти в библиотеку, я обещал мсье... (фр.)
- Да-да-да, я не хочу этого знать! Идите. Доброго дня, мой мальчик. (фр.)

[Тельтиар >>>]

"Юный герой"

Игнатий Антонович Дворжецкий работал в жандармерии немногим более тридцати лет, а должность полицмейстера занимал уже третий год. Он был вхож во дворец, знал многих знатнейших людей России не только лично, но и заочно (по тем их делам, какие они старались не афишировать вовсе). И все же, он испытывал некий священный трепет, когда общался с высокородными особами - однако, это не мешало ему исправно нести службу. Именно потому-то гибель Императора прямо у него на глазах, оказала такое сильное впечатление на Дворжецкого - Игнатий Антонович испытывал сильное чувство вины за случившееся, и тем сильнее хотел что-то предпринять, чтобы обелить свое доброе имя в глазах двора и Наследника.
- Сидеть, - Дворжецкий буквально рявкнул на бомбиста, заставляя того послушно и весьма поспешно опуститься на стул. - Думаешь ты герой? Кинул бомбу в царя и прославился? Знаешь что с такими как ты делают?
Он довольно однозначно провел ладонью по шее:
- Подвешивают между небом и землей.
- Мы убили кровавого сатрапа, - вспыхнул Рысаков. - И теперь народ...
- Нет, сукин ты сын, народ и не почешется! - Полицмейстер ударил кулаком по столу. - Слышишь, как тихо на улице? Не будет вам революционных толп. Еще и поплюют на могилы.
- Испугать меня хочешь? Я никогда...
- А мне от тебя ничего не нужно, - на губах жандарма заиграл хищный оскал. - Ты сохранишь верность товарищам до конца. Тебя будут судить и повесят. Конечно, если бы ты не был так предан безнадежному делу, и пошел бы на сотрудничество, то быть может, и сохранил бы жизнь. Тем более, тебе и двадцати еще нет. Совершенства лет не достиг, а уже бомбы кидать...
Судя по озадаченному лицу террориста, он сумел заронить в его душу семена сомнения.
- Но ты ведь не такой, нет, - Игнатий Антонович резко встал из-за стола. - Наша беседа окончена.
- Почему?
- Не люблю терять время за зря.
Он направился к двери.
- Подождите... я не хочу умирать.

Рысаков хотел стать героем, тираноборцем - но живым. Когда угроза виселицы сделалась более чем реальной, вся его решимость утекла подобно талой воде. Беспорядков в городе, на какие надеялись народовольцы, не случилось. Народ воспринял их подвиг как преступление. А ему очень хотелось жить.
- На Тележной улице есть квартира, - начал он давать показания, твердо, уверенно. - Ее хозяин - мой тезка, Николай Саблин. Он участвовал в покушении, тоже. И его жена, Геся.

[SergK >>>]

Санкт-Петербург, Министерство внутренних дел. Михаил Тариэлович Лорис-Меликов и Андрей Александрович Ливен.
(уходят великие правители... сменяются эпохи... долговечен только он.... *Пыщ!* Варлок. Проверен временем)

Его Величество, Император Александр Второй еще умирал в своих покоях, в Зимнем Дворце, когда эта весть добралась до всемогущего министра ВД, Михаил Тариэлович ожидал посетителя - человека деятельного, талантливого и в некоторой степени разделявшего его взгляды. То должен был быть министр государственных имуществ Андрей Ливен, и хотя в какой-то мере ситуация обязывала Лорис-Меликова перенести этот визит, он все же решил положиться на расторопность подчиненных в деле о покушении и принять министра. Тем более, что разговор предстоял весьма серьезный.
Вскоре в дверь кабинета постучали.
- Проходите, - министр ответил, не отрываясь от бумаг, в некотором хаосе разложенных на столе. К документам, которые он планировал разобрать с утра, добавились свежие донесения от агентов охранки.
Через порог шагнул Андрей Александрович Ливен, мужчина сорока двух лет в аккуратных позолоченных очках. Он, как и министр внутренних дел, носил бакенбарды, но в отличие от Михаила был всегда тщательно выбрит. Сейчас лицо его было необычайно бледно.
- Здравствуйте, Михаил Тариэлович. Поистине, в страшный час мы с Вами встречаемся. Я слышал о покушении на государя. Насколько серьёзно Его Величество ранен?
- Боюсь, надежда не велика, - диктатор наконец поднял взгляд на посетителя. - Садитесь, Андрей Александрович. У вас еще будет возможность выразить свои соболезнования.
Андрей никак не мог привыкнуть к этому спокойному и властному голосу Меликова - он заставлял его впадать в какое-то странное оцепенение и вызывал в душе противную волну давно (как ему казалось) забытой и задавленной рабской покорности перед власть имущими. Той покорности, что в детстве вбивал ему в спину отец, военный офицер до мозга костей. А ведь он сам был министром и не последним человеком в Сенате... и всё же. Ливен присел на мягкий стул для посетителей и с деланной ноткой безразличия в голосе осведомился:
- В таком случае, чем обязан вашему приглашению?
- До меня дошли некоторые слухи, скажу прямо - не слишком приятные.
Тяжелый взгляд кавказского графа ни на мгновение не смягчился.
- Вы ведь недавно приобрели имение в Башкирии?
Если бы министр хозяйственных имуществ уже не был бледен, он побледнел бы в эту самую секунду. Впрочем, Ливен быстро справился со своим замешательством:
- Совершенно верно. Вы ведь наверняка наслышаны о политике реформ относительно земельной аренды и продажи, которую я провожу в жизнь. Как говорил Валуев Пётр Александрович, "нужно продавать землю крестьянству, иначе изголодавшийся народ сам её отнимет". А земля в Башкирии недорогая - вот и прикупил с новыми льготами.
- Вы, надо признать, довольно оригинально поняли эту фразу.
Андрей Александрович быстрым движением поправил очки на носу.
- Льготы введены не только для крестьян, но и для высших сословий. У меня, знаете ли, есть кому работать и жить на этой земле... Да и ничего противозаконного в моём приобретении нет.
- Вы успокойтесь, я же вас не обвиняю, - наверное Лорис-Меликов улыбнулся, но в густой бороде этого было не заметно. - Напротив, вы человек передовых взглядов, а это имеет значение в наше время.
Плечи Ливена слегка опустились, он вздохнул и доверительно проговорил:
- Понимаете, столько косых взглядов из-за этого проклятого имения, столько разговоров за спиной... Я уже жалею, что воспользовался этой возможностью. Видите ли, у нас в обществе такие слухи падают на благодатную почву и разрастаются, словно повилика...
- Это наш с вами крест, Андрей Александрович - чем выше должность, тем больше таких слухов. Крепитесь. Скажу лишь одно - в обиду вас не дам.
На лице Ливена на краткий миг отразилось удивление: министр ВД хочет заручиться его поддержкой? Андрей слышал, конечно, что граф собрал вокруг себя команду достаточно влиятельных реформистов, но министра хозяйственных имуществ он в неё не приглашал, хотя в Сенате Ливен часто поддерживал реформистские начинания. Сейчас, в свете истории с башкирскими землями, которая могла в любой момент предстать в неправильном свете, покровительство Лорис-Меликова было бы как нельзя кстати. Да ещё и император серьёзно ранен, может начаться смута...
- Польщён и благодарен. Я всегда замечал, что наши взгляды на управление и реформы во многом совпадают. И всё-же, Михаил Тариэлович, что же Его Величество? Уж сколько раз покушались на него революционеры, так неужели теперь, когда, как я слышал, решился Александр Николаевич дать ход Вашему конституционному проекту?
- Я молю Бога, чтобы государь выжил, - граф нахмурился, заслышав о своем проекте. Ему не слишком нравилось, что в это дело посвящено так много людей, однако теперь успех предприятия во многом зависел от того, кто поддержит его в Сенате и, что более важно - в Государственном Совете. Если раньше он имел огромное влияние на царя, то с его недугом, или еще того хуже - смертью, власть перейдет к наследнику, с которым у министра были весьма прохладные отношения. Михаил Тариэлович надеялся лишь на то, что Цесаревич поначалу не пойдет на какие-либо решительные действия.
Ливен молча кивал, опустив глаза. Затем он печально улыбнулся:
- Знаете, наш фамильный девиз "Богу и Государю". Государственный мой чин предполагает служение народу. Но когда я служу народу при Александре Николаевиче, я чувствую, что причастен и к воле государевой, а через него и к Божьей воле. Возможно, всё это звучит чересчур патетично...
Андрей Александрович снял и протёр очки, затем снова водрузил их на нос.
- Вы будьте готовы к решительным действиям, Андрей Александрович. Теперь многое изменится.
Ливен склонил голову и сказал:
- Я понимаю Вас, Михаил Тариэлович. Можете расчитывать на мою поддержку в Сенате и Совете.
- Теперь не смею вас задерживать. Я бы хотел, чтобы в Зимний мы прибыли порознь.
Министр имуществ встал с удобного стула:
- До встречи, Михаил Тариэлович.
Когда хлопнувшая дверь отделила Андрея от министра ВД, он шумно выдохнул. "Мальчишка, слабак! Вертишься перед ним как уж на сковороде!", мысленно отхлестал он себя. Волна бесконтрольного раболепия ушла, но неприятный осадок остался. Ливен спустился по лестнице и направился к выходу, у которого уже ждала карета.

Сообщение отредактировал SergK - 6-09-2009, 20:47

[Тельтиар >>>]

Облава

После продуктивного разговора с Рысаковым, полицмейстер приступил к решительным действиям - ковать железо следовало пока горячее! Сейчас нигилисты были опьянены победой, вполне возможно, что потеряли бдительность, а значит их можно было брать, лишь бы проявить достаточную прыть.
Проявлять прыть Игнатий Антононович отправил жандармского капитана Константина Фридриховича фон Берга, обрусевшего немца в третьем поколении, надеясь на его исполнительность. Не медля ни минуты, фон Берг поспешил на Тележную улицу, по означенному адресу.
Жилец искомой квартиры, Николай Саблин был известным бунтарем, ранее состоявшим в "Земле и Воле", до этого пытавшийся поднять мятеж среди крестьян Ярославской губернии, после прятался за границей, был арестован и даже совершил побег. Сейчас этот человек был одним из немногих членов Исполнительного Комитета Народной Воли, оставшихся на свободе. Еще вчера он хотел лично выйти на позиции, чтобы покончить с тираном, но было принято решение отдать эту честь Рысакову и Гриневицкому. Саблин был слишком ценен, чтобы терять его даже ради такого великого дела.
Когда в дверь постучали, Николай читал, размеренно попивая чай из фарфоровой чашки. Отложив газету (с объявлением о покушении) он подошел к выходу из квартиры:
- Да? Кто там?
- Полиция, откройте.
- Сейчас.
Саблин вздрогнул, сжал кулак и быстрой походкой направился в комнату. Жена сидела на кровати.
- Что такое? - Заметив его встревоженное лицо, спросила она.
Николай подошел, крепко обнял ее, и прошептал:
- Одевайся, за дверью жандармы, - после чего отошел к секретеру и достал револьвер. - Прощай.
Когда раздался выстрел, фон Берг велел ломать дверь. На полу спальной комнаты, в луже крови лежало тело Николая Саблина, над ним рыдала жена.
- Геся Гельфман, - объявил жандарм, без единой нотки сочувствия в голосе. - Вы арестованы за антиправительственную деятельность.

[Father Monk >>>]

Тележная улица, сразу после облавы

Может, Андрий и хотел пойти в библиотеку. Может, сказал для отговорки. Он бы уже и сам не вспомнил, чего именно хотел, покидая посольство и выходя на холод. В голове хороводом кружились мысли, одна сменяла другую, и весь свой взор Клермон обратил внутрь, на не произнесенные слова и неоформившиеся идеи, слабо замечая, куда именно несут его ноги. В себя он начал приходить, когда, после выпитой чашки кофе в закусочной, его ноги вновь начали замерзать, а руки неприятно уставать придерживать воротник пальто.
Он закрутил головой, пытаясь понять, куда именно попал, ведь Петербург пока так и не стал родным городом, каковым в свое время выступила Москва, когда юный Андрэ приехал поступать в университет.
Дальше по улице начинал скапливаться люд, были конные, кого-то явно выводили из подъезда. Клермон подошел ближе, заглянул через плечо других зевак, но, заметив форму жандармов, почти тут же потерял интерес, мгновенно домыслив, что именно здесь происходит.
- Простите, это какая улица? - спросил он у стоявшего рядом прохожего.
- Тележная, - апатично отозвался тот, вытягивая шею, дабы лучше видеть. - Видали? Схватили новых народовольцев. Говорят, они на самого Императора покушались.
- Это уж вряд ли, - скорее себе под нос, нежели собеседнику, бросил Клермон, намереваясь уже уйти.
- Это как так? Говорят - значит, так и было! - заупрямился зевака, переводя взгляд на Андрия.
- Всех, кто покушался на Императора, уже схватили, там же, на месте, - робко улыбнувшись, сказал Клермон. - Эти - заговорщики. Которые план составляли. Причастные к конспирации.
- Чавоо?
- Вы правы, - поспешил согласиться Андрэ и направился прочь от сцены.

[Барон Суббота >>>]

Дворцовая набережная. Раннее утро 2 марта.

    Мартовский ветер, лихой, хмельной и проказливый, вышел в Петербург на большую охоту. Много уловок у него было: и засады в проходных дворах, и долгая погоня на открытых, выходящих на реку улицах, и обманчивые, тёплые прикосновения, должные ввести в заблуждение и заставить распахнуть тяжёлую меховую броню стремительному удару. Не тут-то было! Жители града на Неве давно изучили повадки своего извечного сквозящего соседа, и бдительности не теряли, кутаясь плотно и на провокации не поддаваясь. Вот и приходилось весеннему гулёне довольствоваться игрой с одиноким клочком газеты, невесть как миновавшем превратности жизни и выскочившим на набережную реки. Игра была весёлой, но несколько однообразной: знай себе гоняй отяжелевший от сырости листок по мостовой, то подводя его вплотную к перилам и чёрной, поблескивающей в утреннем неверном свете воде, то бросая на самый край тротуара, мало не доставая до проезжей, со всеми её опасностями. Игра не наскучивала ветру, и он продолжал бы её ещё долго, если бы не неожиданное препятствие. Лакированная, чёрная не то по замыслу мастера, не то от времени трость рухнула сверху, пригвоздив бронзовым металлом оковки многострадальны листок как раз в тот момент, когда он подставлял небу пощажённые сыростью чёрные строчки на своей спине.

   Ветер, разозлённый потерей игрушки , наскочил на человека с тростью, стаей злющих и голодных собак, навалился мокрым, дышащим рекой и пробирающимся в любые щели порывом, берущим штурмом любые одежды. К слову сказать, одет невесть откуда взявшийся господин был не по погоде легкомысленно: лёгкое тёмно-коричневое пальто, ко всему распахнутое на груди, тонкий и мягкий белый шарф, украшенный монограммой, тройчатый костюм из английского сукна, сорочку, белые же тканевые перчатки и, единственно надёжные и серьёзные туфли хорошей кожи. Казалось, не должно было у ветра возникнуть проблем с посрамлением столь легкомысленного господина, чьи очки, усы, аккуратная бородка и внимательный взгляд вызывали желание покачать головой и сокрушиться такому падению благоразумия. Вроде не юнец, могущий себе позволить бравировать закалкой, не выдубленный мореход и не экспедитор, которому всё нипочём, ан нет же, бросает вызов погоде, раннему часу и времени года. Покарать, непременно покарать наглеца, чем ветер и занялся было, но отскочил с удивлением. Человеку было всё равно. Он не напрягал волю, не ёжился и даже не вздрогнул от неожиданности. Нет, как стоял, внимательно вглядываясь в чёрные буквы на листке, так и продолжил вглядываться, трудя слабое зрение и уделяя этому куда большее внимание, чем какому-то там ветру.

- Master, please, let we go, - раздался из-за спины человека глубокий, звучный баритон, чуть тянущий гласные, отчего речь его обладателя обретала некоторую напевность. –The weather is awful, master! Very cold! Can we come back home?*

   Господин, который, кстати говоря, кроме лёгкого одеяния носил гордое имя потомственного графа Дмитрия Панина и чин статского советника по дипломатическому профилю, не обернулся. Не было нужды ему, человеку, не обделённому воображением, оборачиваться, чтобы увидеть укутанного в тёплую, мохнатую шубу и натянувшего по самые уши бобровую шапку Виштванатанна Сиддха, сына жаркой Индии, который так и не смог привыкнуть к холоду своей новой Родины. Как наяву узрел Панин благообразное, обычно тёмно-коричневое, а сейчас посиневшее лицо, большие, чувственные глаза, породистый нос, всем своим видом выражающий вселенскую скорбь и полные губы, совершенно растерявшие свой прекрасный черешневый цвет, обратившись в две бледно-розовые полоски. Узрел и душевно посочувствовал верному камердинеру, но проявить этого не изволил, а лишь сказал:

- Терпи, Виши, привыкай. Прогулки ранним утром очень полезны, они закаляют тело и дух, что определённо ведёт к просветлению. И ещё, говори, пожалуйста, по-русски, кажется, я тебя уже просил об этом.

   Виштванатанн пробубнил в толстый вязаный шарф несколько слов, не то ругаясь, не то взывая к Будде Гаутаме с просьбой о терпении и смирении. Чисто восточный человек: мёд пополам с перцем и порохом, он в равной степени был способен и на то и на другое, а его хозяин, тем временем продолжал.

- Вот, взгляни, Виши, что нынче пишут в бульварной прессе. «Кровь Императора – конец тирана!» Очевидно, господа из жандармерии сильно растерялись, если допустили появление подобного пасквиля.

   Панин приподнял трость, освобождая добычу, но у посрамлённого его закалкой ветра начисто отпало желание играть, и листок остался почти на месте, размокнув на влажной брусчатке. Дмитрий же двинулся вперёд мерным шагом, чей неторопливый, тягучий ритм перемежался постукиванием трости. Некогда травмированная нога уже не беспокоила статсткого советника, как нынешней зимой, но он всё равно продолжал носить с собой тяжёлую, хотя и обладающую определённой изящностью трость, с оковкой из тяжёлой бронзы и художественным набалдашником в виде адамовой головы.

- Хорошо, нет? – попытался согреться разговором Виштванатанн. – Тиран – всё. Простые – хорошо!

   По-русски индус говорил отнюдь не так плохо, но это требовало напряжения, и он изъяснялся с той степенью чистоты, который хватало хозяину для понимания. Не больше.

- Сложно сказать, Виши. С твоей благословенной Родиной то, что совершилось у нас сравнить нельзя. У вас захватчики, оккупанты, поработители – с ними сам Бог велел бороться. А у нас горячие головы против своей же исконной власти бунтуют. Не правильно это, Виши, как я думаю, хотя, реформы нужны, да, нужны. Но убивать для этого царя, да ещё…так, нет, тут я против. Решительно против.

   Сиддх непонимающе покрутил головой. В Индии он возглавлял один из бесчисленных боевых отрядов, периодически терзающих англичан нападками из джунглей. Поданные короны злились, устраивали ответные рейды в джунгли, кормили местную хищную фауну, после чего, потрёпанные, искусанные мошкарой и злые, как черти, возвращались, после чего увеличивали награду за головы организаторов мятежа. Разумеется, долго так продолжаться не могло, и тонущее в нищете местное население выдало борцов за свободу. На эшафоте оказался и Виши, но, в отличие остальных, в очень скором времени отправившихся обратно на Колесо Сансары, он сумел сбежать и спрятаться на отходящем пароходе, в каюте одного из постояльцев. На его несчастье корабль плыл прямиком в Англию. На его счастье постояльцем оказался Дмитрий Панин, как раз закончивший службу в дипломатическом корпусе, собирающийся повидать мир и остро нуждающийся в камердинере и спутнике. Удивительно, но общий язык они, просвещённый дворянин Панин и дитя природы Сиддх, нашли. Дмитрий помог Виштванатанну преодолеть боль от предательства людей, за которых он дрался и согласился укрыть его в обмен на услуги и компанию, а чуть позднее, когда тот смиренно попросил взять его на постоянную службу, ещё и занялся образованием индуса. Так и жили: в обоюдном уважении и полном взаимопонимании. Лишь одного Виши никак не мог принять в своём мастере: любви к ранним прогулкам, а Панин, будто специально, едва вернувшись в Россию завёл твёрдый, не отличающийся разнообразием обычай.

   Что будет дальше, Виши знал, и в предсказании дальнейших действий своего патрона мог дать фору любому ясновидящему, хоть благословенного Востока, хоть просвещённого Запада. Для начала граф Панин, всё так же размеренно и неторопливо, дойдёт до поворота на Невский проспект и кликнет извозчика, одного из не до конца проснувшихся и от того не спорящих насчёт цены «ванек». Впрочем, скупостью Дмитрий Никитич страдать не будет и цену до усадьбы своего сердечного друга и дальнего родственника по материнской линии, Его светлости, князя N, у которого занимал жилой флигель, даст справедливую. Возвратившись домой, в двухэтажное кирпичное здание, просторное ровно настолько, чтобы два джентльмена, принадлежащие к разным сословиям, могли там жить, не стесняясь в пространстве. Три жилых комнаты, кабинет, библиотека, хозяйственные помещения и зал, куда в первую голову и направится граф, при входе аккуратно сняв обувь, повесив пальто на вешалку-стояк и оставив трость в специальной корзине. В зале, предварительно раздевшись до исподнего и аккуратно расположив платье на изящном, венском стуле, он станет растираться и тянуть члены, делая суховязки между ними послушными и гибкими. Сам Виши к тому моменту только успеет раздеться и последовать за хозяином. Как только он войдёт в залу, Панин попросит его растворить окно, для лучшей циркуляции несущего живительную прану воздуха. Он, Виши, страдальчески вздохнёт и исполнит указание со всем возможным почтением, после чего его патрон исчезнет из мира на полчаса, погрузившись в очищающую медитацию. Иногда Сиддх украдкой проверял ход своих карманных часов по медитации хозяина, знал – ни секундой больше отмеренного срока не просидит, поднимется и сперва примется замирать в позициях-асанах, а после, и того больше, станет гнуться и тянуться, на манер заправского циркового гуттаперчевца.

   За это время светило успеет занять подобающее положение на небосклоне, в комнате ощутимо потеплеет, а улица за окном начнёт наполняться обычными шумами просыпающегося города. Дмитрий с обязательным долгим выдохом примет нормальное положение и будет одеваться, натягивая одежду прямо на абсолютно сухую, не тронутую и следами пота, кожу, а Виштванатанну, между тем, прикажет нести «амуницию». Виши, зная, что за этим последует, двинется в кладовку, на ходу раскатывая трёхзвучия и гаммы. Когда он вернётся в залу, аккуратно неся в одной руке сколоченный из досок щит, весь изрытый рытвинами, как лицо болящего оспой и хитро расчерченный, а в другой малый чемоданчик , хозяин уже успеет затворить окно и откинуть чехол с настроенного, горделиво сверкающего чёрным лаком рояля, а горло Сиддха будет вполне готово к непременному утреннему испытанию. Панин примет у него щит и направится к дальней стене, где установит его прямо на пол, а Виши, оставив на подоконнике чемоданчик, сядет за рояль и замрёт в ожидании.

   Дмитрий Никитич же подойдёт к окну, раскроет чемоданчик, извлёчёт оттуда очередной револьвер и примется его заряжать, а деревянный щит у стены, как по волшебству, обратится в мишень, почти не тронутую у краёв и с едва ли не выбитым центром.

- Спой мне, Виши! – скажет он и непременно поправит очки.

   А потом он, Виштванатанн Сиддх будет играть на рояле, как учили в Риме нанятые учителя и петь, наполняя залу своим глубоким, звучным голосом и начисто заглушая сухие щелчки выстрелов. В стрельбу Дмитрий Панин влюблён всем сердцем и не откажется от обязательной утренней практики ни за что, лишь позаботится о спокойствии первых уличных прохожих и усадебной прислуги, затмив пальбу роялем и голосом камердинера, благо, данные у того есть, а зала во флигеле такова, что звук раскатывается упругими, плотными волнами.

   Да, так всё и будет. После всего этого Панин позволит себе утренний чай с лимоном и парой сладких кренделей, переоденется в мундир или штатское платье, в зависимости от нужды, но в любом случае закрепит в петлице обязательный цветок акации, укрепит в рукаве кобуру с миниатюрным английского производства «Дерринджером», и отправится на службу. А он, Виши, будет заниматься домашними делами, читать интересные книги или предпринять очередную попытку взятия крепости княжьей горничной Глафиры, чьё строгое воспитание пока что стойко отражало весь пыл восточного ухажёра. При воспоминании о Глафире и её прелестях, пусть до времени и скрытых целомудренным платьем , Сиддх невольно приободрился, ускорил шаг и чуть зарумянился. Они свернули на Невский, и Панин жестом позвал заспанного «ваньку» в жёлтой шапке. Виши улыбнулся: всё шло так, как должно было.

* Господин, пожалуйста, идём. Погода ужасна, господин! Очень холодно! Мы можем вернуться домой? (англ)

Сообщение отредактировал Orrofin - 16-09-2009, 19:23

[Тельтиар >>>]

Le Roi est mort! Vive le Roi!


Придворный врач покачал головой. Состояние Его Величества с каждым мгновением становилось все хуже - никто более не таил надежды, что он выживет. Супруга государя, Екатерина Юрьевская*, плакала, уткнувшись лицом в подушку - Александр смотрел на нее пустым взглядом.
Собравшиеся возле ложа государя родственники в молчании переглядывались, то и дело посматривая на наследника. Цесаревич, уже будучи изрядно пьяным, бесцеремонно схватил мачеху за плечо, заставляя подняться - она с вызовом и укором смотрела ему в глаза, затем отвела взгляд и поникла, чувствуя неприязнь, которую питал к ней наследник престола. Никто из собравшихся не поддержал ее сейчас, да и не хотел этого, конечно же. У княгини Долгорукой во дворце был лишь один могущественный друг, некогда попытавшийся примирить ее с цесаревичем, но этим лишь сам заслуживший неодобрение.
Полгода назад, когда Александр публично заявил об их браке и привел Екатерину к столу, его сын и наследник демонстративно вышел, оставив трапезу незаконченной. С тех пор он никогда не обедал с отцом, если рядом была мачеха. И сейчас, Екатерина отлично понимала, что никто более не сможет защитить ее от гнева наследника.
- Убирайся, - слово обожгло княгиню больнее пощечины.
Ей пришлось собрать всю свою волю, чтобы суметь покинуть спальню мужа с достоинством, а цесаревич, сделав вид, что ничего и не произошло, опустился рядом с отцом, взяв его руку в могучие ладони.
Император болезненно дернулся, наследник наклонился к нему, слушая затихающее биение сердца и прошептал:
- Вот, к чему привели твои реформы, - голос отдавал горечью. - Это не народ, это чернь и обращаться с ней надо соответственно!
Он поднялся и, не в силах больше смотреть на умирающего отца, отвернулся к окну. На подоконнике стоял графин, и будущий правитель Российской Империи, ничуть не стесняясь присутствующих, начал пить прямо из горла. Он остановился только когда ополовинил емкость, затем широко улыбнулся, разгладив бороду, по которой еще стекали капли водки.
- Саш, постыдился бы, - шепнул ему брат, схватив за рукав грубой гимнастерки (цесаревич, в отличии от родственников, одевался весьма скромно, как будто имел нужду в деньгах).
- Не начинай опять, Володя, - наследник отмахнулся от Великого Князя.
- Тебе страной править.
- Я этого никогда не хотел, видит Бог.
- Но на то была Божья воля, - Владимир Александрович подступил ближе, а домочадцы, напротив, отошли.
- Скажешь - и это тоже Его воля?!
Дрожащей рукой Александр указал на постель отца.
- Перестань! - Его брат побледнел. - Мне больно не меньше твоего! Но что будет с Россией?!
Его Императорское Высочество отошел от брата и тяжело опустился в кресло. Дородная княгиня Михен* обняла его за плечи - могло показаться, что она тоже сожалеет о случившемся, хотя умирающий Император редко тепло относился к ней.
- Не могу больше, не могу, - заплетающимся языком произнес Цесаревич, идя к дверям. Серж* попытался остановить его, но Александр так люто посмотрел на него исподлобья, что Великий Князь невольно отступил. - Минни, пойдем, пойдем.
Позвал он жену, и оперевшись на ее плечо, пошел прочь по коридору.
- Бедный Сашка, - еще один его брат, Князь Алексей, вздохнул глядя вслед цесаревичу. - Ему не стоит столько пить, когда он займет трон.
- Ваше Высочество, - голос молодого адъютанта, стоявшего за дверьми спальни на карауле дрожал. Он боялся побеспокоить князей в момент, когда умирал их царственный отец. - Прибыл граф Лорис-Меликов и просит дозволить ему попрощаться с государем.
- Пусть убирается, - бросил самый молодой из Великий Князей - Павел. - Мы не хотим его видеть!
- Он все же премьер, пока... - задумчиво произнес Серж. - Володя, что ты скажешь?
Старший из братьев несколько мгновений массировал виски, затем поднял взгляд на супругу и аккуратно высвободился из ее объятий, поправил мундир.
- Попроси графа войти, - велел он адъютанту.
Шаги Михаила Тариэловича еще раздавались в конце коридора, когда лейб-доктор произнес:
- Его Императорское Величество Александр Второй преставился.
И воцарилась тишина.


_________________
* Король умер! Да здравствует король! (известно какой язык)
* Екатерина Михайловна Долгорукая, вторая жена Императора Александра.
* Мария Павловна Мекленбург-Шверинская, Великая Княгиня, жена Владимира Александровича.
*Сергей Александрович Романов, Великий Князь, пятый сын Александра Второго.

[Аккеран >>>]

Вокзал Петербурга.

Он любил поезда. Он сам не находил этому объяснения. В представление его народа поезда и железные дороги были Великим Злом. Ежегодно тысячи и тысячи из его народа в поте лица трудились под палящим солнцем Сары-Арки, прокладывая Проклятый Турксиб или достраивая ветку Александр-Гай-Емби. Другие гнули спины на угольных и железных шахтах, литейных заводах, лишь для того чтобы одна узкая полоска рельс смогла, наконец проложить свой путь до Хивы и Коканда. На поездах возили оружие, на них приезжала грохочущая артиллерия. И каждый новый состав, отправленный на юг, лишь отдалял светлую мечту степного народа на освобождение от гнёта царской власти.
И всё равно он не ненавидел их. Для него это было равнозначно ненависти к коню под седлом своего врага. Большие, блестящие и такие неповоротливые, они напоминали ему горных букха. Медленно бредущих по одним им ведомым горным тропам. Вот и сейчас наблюдая как, громко фырча и скрепя, стальной исполин затихал в клубах пара возле перрона, ему чудился исполинский зверь с уставшими и грустными глазами. Хотелось дотронуться до крутого бока состава и похлопать его как большого коня, благодаря за прекрасную поездку.
- Что, Амангельды? Никак не нарадуешься? – раздался смешливый голос из-за спины Тартпаева.
- Есть немного, подполковник-мырза, - одернул руку прапорщик и, смущенно вспыхнув, вытянулся в струнку.
- Вольно-те, не тянись так шею оторвешь, - с улыбкой отмахнулся Терентий Никитович. – Слышал «ваши» там опять драку устроили?
- Никак нет, товарищ подполковник, - отрицательно замотал головой прапорщик. – То есть да, устроили. Но причины, как и зачинщик драки, так и не выявлены.
- Угу, - согласно кивнул подполковник Дернов. – Думаешь, так и будут друг на друга кидаться?
- Скорее всего, да, - закивал Амангельды. – Там ведь не все в повстанческих войсках были. Идейных там раз-двое и обчелся. А остальные просто разбойники и рейдеры.
- Так это они что же идейных бьют? – брови Дернова поползли вверх.
- Так точно, господин подполковник. Говорят если бы не их «поганые» идей их бы на суд волости направили бы. А там и откупиться можно было бы. А теперь раз к царю везут то смерти точно не миновать.
- Что верно-то верно, - согласно закивал подполковник. – Теперь им только виселица и светит. Да ещё и публичная, - Дернов задумчиво пожевал губу. – Ладно, я к тебе по другому делу. По всем правилам этих «революционеров» надо бы допросить в застенке. Да вот беда с вашими наречьями на тарабарском у нас переводчиков никаких не хватит. Так что тебя придется приписать к этой шайке. Будешь их курировать на допросах и переводчиком побудешь. Так что выгружай «своих» и вместе с ними в офицериат.
- Так точно, господин подполковник.

[Father Monk >>>]

Вояж в застенки
(совместно с Тельтиаром в четыре руки)

Как знать, быть может в этот день события на Тележной и завершились бы арестом госпож Гельфман, но случилось иначе. Прохожие пожелали проявить более активное участие в изобличении цареубийц и им подобных, и с подозрением присматривались к каждому встречному, если на том не было синей жандармской формы. Естественно, что опрятный Андрий Клермон привлек внимание сразу нескольких человек, один из которых поспешил к полицейской карете, покуда она не уехала.
Спустя всего несколько мгновений оттуда вылезли двое жандармов и, отыскав взглядом "подозрительного субъекта", споро обошли его с двух сторон, отрезая всякую возможность сбежать.
- Пройдемте, сударь, - произнес более рослый из них, с лихо закрученными усами на молодцеватом лице.
- Куда это? - виновато улыбаясь, произнес Клермон, кутаясь в пальто и поднимая воротник. По его лицу можно было сказать, будто кто-то разыгрывает не самую невинную шутку над работником посольства.
- Куда следует, - разъяснил жандарм, а его коллега весьма грубо взял Андрия за локоть.
С лица Андрэ сползла виноватая улыбка, сменившись на пристыженно-непонимающую, а в глазах в первый раз промелькнуло нечто вроде страха:
- Вы знаете, что совершаете ошибку? - он несильно дернулся в руках жандарма, уже чувствуя расползающуюся пустоту внизу живота и накатывающую ватность ног. - Я работник посольства...
Клермон тут же прикусил язык - кичиться французским посольством тогда, когда с Францией были натянутые отношения, было по меньшей мере глупо.
- Разберемся, - заверил Клермона усач.
Второй полицейский, оставаясь безмолвным, потянул задержанного к карете. Так или иначе, им уже приходилось сталкиваться с разного рода людьми, порой оказывавшимися весьма ловкими аферистами, выдававшими себя не то что за послов - князей!
Клермон пробовал упираться, но ноги плохо слушались. Его обычная апатия, перемешанная с каким-то не совсем обычным страхом, дала небольшую трещину, и Андрэ бормотал под нос какие-то невнятные объяснения, сам не слушая того, что произносил.
Почему-то захотелось коня и шашку в руке. Захотелось оказаться на квартире в Москве, в уюте и покое. А еще лучше - в родном поместье. Далеко отсюда. Дверца кареты скрипнула и захлопнулась. Андрия с обеих сторон прижали жандармы, едва втиснувшиеся в экипаж.
- Трогай!
- Нно! - Гаркнул кучер, дернув возжи.
Дышать в карете было невозможно - по крайней мере сиротливо обхватившему самого себя руками Клермону. Пахло потом, кожей, порохом и табаком, словно не карета это была жандармская, а передвижная химическая лаборатория.
Когда в глазах начало слезиться, а в горле - першить, Андрий мимолетно подумал, что умереть ему суждено именно здесь, меж двух широкоплечих и грубых жандармов. Когда мысль эта стала назойливой и постоянной гостьей в голове у Клермона, карета неожиданно остановилась, и Андрэ вытянули наружу. Его ввели в дом, являвшийся ничем иным, как Петербуржским жандармским управлением. Миновав несколько коридоров с бесконечными рядами резных дверей, Клермона втащили в камеру предварительного заключения.
- Паспорт? Документы есть? - потребовал усач.
- Да, конечно, - ответил Клермон, жалобно глядя жандарму в глаза. - Дома. Я могу сходить за ними.
- Это вы все можете.
Он втолкнул Андрия в камеру и закрыл решетчатую дверь. Вот теперь работнику французского посольства предстояло почувствовать весь спектр исконно русских запахов, поскольку камера эта - десять шагов в длинну, восемь в ширину, - была буквально набита нищебродами, попрошайками и пьяницами, на беду свою попавшимися жандармерии.
Клермон скривился, старательно захлопнув пальто, будто подобный жест мог бы помочь ему оградиться от грязи и запахов, ухватился в бессмысленном порыве за решетку, глядя вслед уходящему жандарму.
- Я требую адвоката! - крикнул он в спину усачу. - И соблюдение моих прав!
Кто-то позади громко рыгнул, видно сочтя эту фразу забавной. Клермон обернулся, постарался не задерживать ни на ком взгляда и отыскать свободное место, но, спустя пару мгновений, решил остаться у решетки. Публика, собравшаяся здесь, сидела уже далеко не первый день - для некоторых это предварительное заключение уже превратилось в постоянное.
На пальто французского подданного прыгнул жирный тюремный клоп, засеменивший к воротнику. Андрэ мгновенно и излишне нервно, с гримасой дичайшего отвращения, смахнул клопа на пол камеры, тут же наступил на него башмаком, дабы прекратить существование насекомого. С уст Клермона сорвалось нечто, похожее на шипение разъяренного кота.
- Мерзость, - прошептал себе под нос Клермон. Пожалуй, это было чуть ли не самым страшным ругательством, которое он себе позволил за последние несколько дней в русском языке.
- Гляньте-ка, к нам никак ентилиххента подсунули!
Рассмеялся кто-то из угла (в оном углу было свалено несколько одеял, на которых этот некто, явно пользующийся авторитетом, и устроился). Его смех подхватило еще несколько отвратительных рож.
Клермон попытался улыбнуться, чувствуя, как раздражение, совсем недавно властвовавшее над фортом рассудка, неожиданно спускает флаг и отдает ключи от ворот страху. Примитивному, липкому и дурно пахнущему страху, который градинками пота катился по спине, бился внизу живота, заставлял губы еле заметно подрагивать.
Улыбка вышла кривой, неправильной, пустой. Почему в голове упорно билась одна-единственная мысль - все это революционеры, и они хотят его крови.
- Не хотел сдавать своих, - зачем-то произнес Андрий.
Один из попрошаек, примерившийся было к пальто Клермона, тут же отпрянул.
- Нигилист, - прошептал другой, тоже отползая ближе к углу. - Нас в это впутывать нечего, мы люди честные!
Смерть, протянувшая костлявую руку к лицу Клермона, неожиданно передумала и отступила на шаг. Андрий сглотнул, пытаясь успокоить бешено колотящееся сердце.
- Все мы люди честные и несправедливо обвиненные, - сказал он.
- И сидим ни за что, - поддакнул нищий с одутловатым лицом.
- Только ты себя с нами не равняй, - снова донеслось из угла. - Мы людей не убиваем.
Наверняка это был лишь страшный сон, безумный, бесконечный сон, падение в круговерть сновидений. Андрэ не мог поверить, что он сидит в тюрьме, старательно запахивая полы своего пальто, и слушает речь отбросов общества. Но, как бы это ни было безумно, он не смог сдержать промелькнувшего любопытства. Ему еще никогда не приходилось общаться с такими людьми, если только те не тянули руки, пытаясь выклянчить милостыню, а уж тем более - узнать их взгляд на вещи.
- Не убиваете во имя великой идеи? - стараясь сдержать никак не отпускающую дрожь губ, проговорил Клермон. - Не видите, что может принести то, что делают нигилисты, народу, как вы?
- От вас только хуже!
- Хуже-хуже! Вон, жандармы лютуют!
- Любая болезнь, прежде, чем отпустить измученное тело, идет на последний приступ, лютует страшно, но - уходит из тела, оставляя его здоровым и чистым, - возразил Клермон.
- Все, хватит с ним лясы точить, - бросил заключенный из угла. - Устроил тут ахитацию.
- Дискуссию, беседу, сравнение взглядов - да. Но не ахит... кхм... агитацию, никак нет, милсдарь, - поспешно проговорил Клермон. - Я не призываю вас срывать решетку или записываться в, прости Господи, партию, но мне интересно ваше мнение.
Нищеброды, как им и было велено, замолчали, и мнения не высказывали.

[Bes/smertnik >>>]

С Хелькэ))
Где-то в Петербурге.

- Баска, сходи, - попросила Вера, кутаясь в шаль. Сегодня у нее почему-то особенно мерзли плечи.
- Чего я-то? - неприязненно посмотрела на девушку Анна. Сложно ей было кого-то слушаться, особенно если этот кто-то - молодая и, чего греха таить, привлекательная женщина, инициативная, изобретательная, расчетливая... та, кем Баска и хотела бы стать, но не вышло.
А то встала бы тогда на собрании, ногой топнула и заявила Верке - шиш тебе, я теперь руководить буду.
Другой вопрос - кто бы ее послушал да за ней пошел? Это ж не Баска с Желябовым дружила тесно (так тесно, что даже о любовной связи поговаривали). Да и красивая она, Верка. Анна вот некрасивая. Лицо грубое, глаза жесткие, прищурены вечно; плечи широкие, да и кость вообще широка... мужик, а не баба, даром что без бороды.
А эта теперь еще и помыкать будет?!
- Так некому больше. Аннушка занятая, - Аня Корба с утра ушла куда-то, да так и до сих пор не явилась. - Баска, два слова передать. Или ты решила, сразу как затишье настало, в роялистки податься?
- Ну тебя, - фыркнула Баска, она же Анна Якимова, которую, в отличие от слащавой, насквозь аристократичной Анны Корбы никто не называл по имени. - Где там этот Листратов-то живет?..
...Вышла она, нарочито громко хлопнув дверью.


Мастерская Листратова.

- Ирина Васильевна, ангельчик, что с вами? Ещё ведь пару часов назад птичкой щебетали, а теперь... - Матвей участливо заглянул в глаза Сарычёвой, только что вошедшей в мастерскую. Та одарила его сердитым взглядом и принялась расхаживать по комнате от большого, грязного окна до стены с пожелтевшими обоями и обратно. Долго у неё так проходить не получилось, потому что Листратов, чистый и ухоженный с виду, в быту был отвратительнейшим неряхой.
- А-а! Чёрт бы вас взял, Платоныч! Вы тут совсем порядка не наводите!.. Я вот намедни руку поранила, а сейчас ещё ногу ушибла! - Ирина обрушилась на художника со всей страстью до крайности раздражённого человека.
- Это…это часть будущей композиции, - оправдывался Листратов, убирая подальше корягу, так разозлившую женщину. - И всё же, душенька, поведайте о вашей печали.
Матвей Платонович давно уже свыкся с пылким характером старшей сестры Наденьки. Вспышки ярости у Ирины обычно быстро проходили, сменяясь меланхолией.
- Ах, если бы это была моя, сугубо личная печаль, - Сарычёва горько усмехнулась. - Дело во всей России. Целиком. Меня не покидает чувство, что наша Родина тяжко, неизлечимо больна и лежит в бреду, всеми забытая. Никто не подходит к постели болящей, не проверяет пульс её, не утоляет жажды. Часть людей роется в шмотках. Грабит, загребает, обозами вывозит ценности, понимаете? А вторая часть и не люди уже. Животные. Ничего-то они знать не желают, кроме внушённой им идеи про «царя-батюшку». Умер один притеснитель, так они уже другого с распростёртыми объятиями готовы принять! Что же это делается такое!?
Ирина закрыла лицо ладонями и отвернулась, пряча от Листратова крупные слёзы, бегущие по щекам. Матвей Платонович, как всегда при виде плачущего человека, растерялся и не знал, что делать. От неловкого бездействия его спас стук в дверь. Листратов побежал открывать, на ходу снимая и пряча в ящик стола грязный, пахнущий растворителем рабочий халат.
- Я от Веры Николаевны! - предупредила Баска, когда чьи-то шаги (а кто там открывает, шиш знает) приблизились к двери с той стороны. - По важному делу.
Может, оно, конечно, не такое и важное, но хоть прислугой на побегушках себя не чувствуешь, когда вот так... по делу чрезвычайной, стало быть, необходимости.
Дверь приоткрылась. В образовавшуюся щёлку робко выглянул какой-то человек с куцей, будто ощипанной бородкой.
- Листратов, это свои! Можно! - раздался из глубины квартиры властный окрик. Мужчина немедленно распахнул дверь пошире, пропуская гостью внутрь и бормоча при этом что-то вроде: «Милости просим». Смотрел он при этом в пол.
В доме Матвея Платоновича, состоящем из единственной комнаты – правда, большой и перегороженной ширмами – царил стойкий запах керосина, масляных красок и сырости. Обставлена она была бедно, без малейших претензий на опрятность. К стене, в самый тёмный угол был притиснут облезлый диван, рядышком возвышался массивный шкаф для одежды, неуловимо напоминающий поставленный вертикально гроб. Письменный стол едва можно было различить под грудой бумаг, зато занимающий почётное место у окна круглый столик с витыми ножками сверкал безупречной полировкой. В данный момент его покрывала шёлковая бордовая ткань; на ней стояла пустая бутылка из-под вина, до невозможности пыльный бокал и пузатая вазочка с сухоцветами. Неподалёку в ряд выстроилось три заваленных мелким хламом стула и мольберт, накрытый пожелтевшей от времени простынёй.
- Здравствуйте, - сказала высокая худощавая женщина с покрасневшими от чего-то глазами пытливо вглядываясь в лицо вошедшей.
- День добрый, как говорится, - кивнула Баска, перестав оглядывать комнату. - Вы, значит, Ирина? Тогда я в основном к вам. Даже не столько по делу, сколько на разговор... ладно, сейчас сами поймете. Где тут сесть-то можно?
Жилище (другого слова Баске и в голову прийти не могло) Листратова и его (или не его? Вера что-то не уточнила) дамы произвело на нее двойственное впечатление. Вроде как настоящее рабочее место настоящего художника, да Якимова себе именно так и представляла творческий беспорядок. А с другой стороны, было тут как-то тускло и серо, словно мастерская тихонько увядала. Если бы не запах, она бы вообще подумала, что тут давно никто не жил и попросту забыл убрать за собою мусор.
- Конечно можно, - улыбнулась Сарычёва, жестом приглашая Баску присесть – в этот момент Матвей Платонович как раз убирал с сиденья предложенного стула остатки хлама. Листратову, наблюдавшему за выражением лица гостьи и догадавшемуся, что женщина подумала о его квартире, стало стыдно. Раньше Матвей следил за порядком намного ревностнее, но в последний год сильно сдал, как в стремлении к чистоплотности, так и в качестве своих картин.
- О чём желаете говорить? - Ирина не стала дожидаться художника и сама освободила себе второй стул, просто сметя на пол всё, что на нём лежало. Пусть неряха-Листратов подбирает. - Я и мой помощник к вашим услугам. Эй, помощничек, куда бежать решили?.. Вернитесь.
Матвей Платонович, по привычке шедший к выходу, в смущении остановился.
- Пожалуйста, - чуть мягче прибавила Ирина Васильевна.

Сообщение отредактировал Bes/smertnik - 24-09-2009, 21:46

[Хелькэ >>>]

(и продолжение, с Бессмертник))

Баска откинулась на спинку стула, положив крупные, не женские руки с широкими ногтями на колени. Несколько раз легонько похлопав себя по коленке, она начала:
- Вы заметили, конечно, что до сих пор почему-то все складывается не так, как мы хотели. По нашим планам, - она все-таки не сказала "по планам Веры", - революция должна была свершиться после смерти самодержца. Но не свершилась. А усилий было приложено много... и листовки, и подготовка определенных... дел, и... ну чего я говорю-то? Сами знаете. И тишина. Боимся мы, как бы нового царька себе не выбрали многострадальные наши рабочие с крестьянами - есть же умные среди них, а есть сущий скот, с верою в царя-батюшку. Один батюшка преставился, а они себе другого найдут! - Якимова всплеснула руками. - Так вот, это никуда не годится!
«Насколько они похожи,» думал Листратов, «эти женщины. Будто заклятые кем-то, говорят об одном и том же одинаковыми словами. Совсем недавно я подобную речь выслушивал от Ирины…». Вслух мужчина ничего не сказал. Отойдя от собеседниц, он сел на диван, теребя свою жиденькую бородку и покусывая губы.
- И что же вы предлагаете? - тем временем продолжала разговор Сарычёва. - Усилить пропаганду? Напасть на людей, желающих приблизить день присяги нового императора? Перебить всю царскую семью включая малых детей, чтобы не осталось на земле ни единого живого наследника?..
Матвей при этих словах заметно побледнел. Его поразило удивительное спокойствие Ирины Васильевны. Точно с такой же интонацией она бы диктовала подруге рецепт пирога, если бы любила готовить и имела подруг.
- В одном я уверена. Нам нельзя медлить, иначе всё вернётся на круги своя и титанический труд наш пропадёт даром, - Сарычёва поискала на стенах портрет сестры, но не нашла. Она не знала, что Матвей Платонович спрятал за шкаф этот этюд, пытаясь отвыкнуть смотреть на него каждые несколько минут.
- Точно, - кивнула Баска. - Медлить нельзя, вот про это Верк... Вера Николаевна и говорила. И просила вас с... - она наклонила голову, словно совершая поклон, в сторону Матвея Платоновича, - с господином помочь нашей группе в одном деле. Пропагандой займутся не столь решительные и смелые, а вы, Ирина, уже показали себя с лучшей стороны. Так вот, сейчас наша цель - петербуржский генерал-губернатор Фролов...
Выдержав недолгую паузу, Якимова продолжила:
- Да-да, тот самый Фролов, который сейчас во главе облавы на нас. Как говорится, рыба с головы гниет, вот мы эту голову и оттяпаем. Император стал первым, вторым будет Фролов, следующим - каждый, кто осмелится пойти против нас. Но уже после Фролова народ должен, должен понять, за кем будущее!.. - она с размаху стукнула себя кулаком по колену. - Пока надо только установить за ним слежку. Узнать, когда он наиболее уязвим. Можете взяться за это вдвоем, но если хотите, Вера предоставит вам помощника из своих.
У некоторых людей во время сильного душевного напряжения глаза начинают блестеть, словно драгоценные камни. У Сарычёвой же они наоборот помутнели, подёрнулись дымкой, словно ясное небо заполонили вдруг дождевые тучи – по крайней мере, так показалось склонному к преувеличениям хозяину квартиры.
- Несколько раз мне приходилось вести слежку. Правда, то были менее влиятельные особы, - Ирина хмурилась и морщила лоб. - Эх, ничего. Справимся. Надо бы вовлечь в наше…м-м… предприятие ещё два-три доверенных лица, при меньшем количестве велика вероятность попасться. Со своей стороны могу предложить, помимо Матвея Платоновича, троих.
Ненадолго между присутствующими повисла тяжёлая, разбухшая от сырости тишина. Её нарушила негромкая скороговорка Листратова:
- Уважаемые дамы, я тут подумал: в общем, если генерал-губернатор ищет нас, то почему бы не попробовать его заманить в ловушку, используя, так сказать, дезинформацию?
Ирина Васильевна кисло улыбнулась:
- И как же вы, батюшка, собираетесь заманивать именно Фролова? В любое опасное место он пошлёт своих подельников. Сам не пойдёт, не выжил пока из ума. К сожалению, - женщина хитро сощурилась, скрестив руки на груди. - Для начала, необходимо узнать его распорядок дня, места, где он часто бывает, всякие важные для нас мелочи…
- А потом подготовить и удар и ударить. Всё правильно говорите, - подхватила Баска. - Чем быстрее, тем лучше, но излишняя поспешность только во вред будет. Его, ясно дело, просто так за... горло не схватишь. Что насчет помощи с нашей стороны, я бы и сама с вами занялась этим делом, но ко мне в лавку недавно фараоны приходили. Будто заинтересовались чем-то. Так что я пока, - Якимова усмехнулась, - только на посылках, да и то с большой осторожностью. Так что, думаю, мы к вам Аньку припишем. Не знакомы часом? Анна Корба, из Минска родом, в паспортном бюро работает.
- Увы, наше знакомство было мимолётным. Виделись иногда на собраниях, - Ирина почему-то слегка ссутулилась и несколько раз быстро моргнула. - Я буду рада её помощи. Начнём, думаю, сегодня же – один человечек из моего списка подозрительно долго не выходит на контакт, надо бы пойти прямо сейчас, проверить… Листратов, сделаете?
Сарычёва поднялась со стула, оправляя подол платья кончиками пальцев. Художник, в это время раздумывающий над тем, что у «его Наденьки» ресницы были погуще, чем у «этой узурпаторши-Ирки», тоже встал и молча кивнул.
- Вот и ладненько. Анна Васильевна, у вас есть для меня…то есть, - снисходительная улыбка, адресованная Листратову, - …для нас ещё новости?
Якимова покачала головой.
- Всё уж сказано, что велели, - она с легкой улыбкой, что было для нее несколько непривычным (и оттого улыбка получилась мимолетнее и напряженнее, чем хотелось бы), кивнула Ирине. - Пойду тогда, а к вам Корбу пришлю, как только она вернется. Вы ведь здесь будете, никуда не уйдете? - спросила она, поднимаясь со стула.
- Я никуда не уйду, - ответила Сарычёва, поглядывая на недовольного художника, одевающего пальто. - Да, Листратушка, навестите-ка заодно и остальных наших ребят, ладно?..

[Bes/smertnik >>>]

продолжаем с Хелькэ))

- ...Меня? - тонкие брови Анны взметнулись вверх, и Баска едва смогла сдержать удовлетворенную ухмылку. - Баска, правда, что ли?
Вот ты какая, подумала Якимова, холеная ты полечка, аристократка чертова, так и не научилась за всю жизнь хоть пальцем ради других шевелить, несмотря на старания. Не то что мы, и в тюрьме побывавшие, и с народом работавшие, и рук замарать не боящиеся.
Вот тебе за это, дорогая, настоящее дело. Которое если провалишь, то головы не сносить. Она-то, Баска, сама бы с радостью взялась за такое, не сиделось на месте, но кто ж ее пустит - над ней подозрение полиции висит. Когда-то и над Корбой висело, только с тех пор уж столько воды утекло - а сама Корба от возможного преследования утекла из Петербурга, и возвратилась несколько лет назад совсем другим человеком. То есть с другими документами, другой внешностью... и все теми же аристократическими повадками, которые Вера Фигнер тщетно старалась из нее выбить. И в этот раз придумала кое-что подейственнее: отправить Анну на серьезное, ответственное задание. Пущай покрутится.
- Правда-правда, - скупо кивнула Баска. - Ты собирайся давай. Прямо сейчас к ней пойдешь. Где Вера-то?
- На телеграф пошла. Баска, милая, я же едва вернулась, неужели...
- Ужели! - отрезала Якимова. - Спорить хочешь? С кем, с Верой? Это не я планы придумываю! Или тебе, может, с нами надоело? Так собирайся, уходи - только небо потом с овчинку покажется, свои же тебя и...
- Не надо, Анечка, - прошептала Корба, смаргивая слезинку. - Ты что, я пойду, вот, я иду уже... не надо так, пожалуйста...
Баска презрительно хмыкнула.
Неужели это про Корбу рассказывают, что жила когда-то с бандой преступников?

Рассказывали, однако, правду. В делах банды Корба, конечно, не участвовала, но на фартовую жизнь насмотрелась. А уж сколько раз "аристократка" раны разбойникам перевязывала, уколы делала да швы накладывала - со счету собьешься.
А вот решительности такой, настоящей, почти мужской, какая у Баски была - этого у ней не было. Было зато милосердие, отчаянное, всепрощающее. И к революционерам этим, которые ввязались в кровавую бойню и сами еще не поняли, какой ужас творят, и к государству, которое хоть и плодит неизмеримо много зла, но все-таки не до конца еще прогнило... Анна Корба, урожденная Мейнгардт, решила примкнуть к первым, чувствовала, что за изменением порядка - будущее.
Вот только менять бы этот порядок помягче. Помилосердней.
К Сарычёвой и Листратову дошла она не слишком быстро, потому как не спешила. Надо было, чтоб опухшие от слез глаза приобрели нормальный вид.

- Екатерина Горюнова, Святослав Нардов, Степан Птичкин, - шёпотом перечислила Ирина имена доверенных лиц, проверяя, не забыла ли кого. Кровь стучала в ушах, руки дрожали. Сарычёва прислонилась горячим лбом к прохладному оконному стеклу и стала рассматривать улицу. Вот с гиканьем побежала по мостовой стайка ребятишек. Неприкаянные! Сколько их таких, безликих, серенькими воробышками порхает в городской клетке!.. Кстати, хорошая идея – у Горюновой есть два сына, двенадцати и четырнадцати лет. Мать они любят и всё для неё сделают, что та не попросит. Мелкие поручения мальчишки уже выполняли, так что опыт какой-никакой есть. Пусть помогают и в слежке. Сама Горюнова тоже пригодится, человека незаметнее, чем она, поискать надо. Ни единого собрания не пропустила, а половина «своих» женщину и в лицо-то не помнит! А вот бредёт по улице нищий студент. Эта роль хорошо подойдёт Нардову, молодой человек отлично её сыграет, ведь изображать то, что близко, всегда проще… За Стёпкой же нужен глаз да глаз, с его неуёмными лидерскими замашками и бестолковым поведением. В последнее время он уже не выкидывает безумных фортелей и это пугает, словно миг тишины перед ударом грома. Надо подумать, брать Птичкина в команду или нет. Листратов тоже ходячая проблема. Нет в нём ни упорства Ольги, ни исполнительности Святослава, ни расторопности Птички. Платоныч слишком вялый и слабый, да и мысли у него какие-то путаные. Такой может запаниковать в самый решительный момент.
- Кстати, про недостаток суровости, - Сарычёва проводила глазами знакомую хрупкую фигурку Анны Корбы. - Пришла всё-таки, значит. Ну иди, иди… Не торопись только, мне до твоего прихода надо кое-что сделать.
Сарычёва скорыми шагами отошла от окна и застыла посередине комнаты, оглядываясь. Этот… деятель искусства опять переложил вещи! И пойди разберись, где искать такой нужный сейчас предмет... Она наугад выдвинула нижний ящик письменного стола и улыбнулась собственной удачливости. Маленькое, исцарапанное и покрытое пятнами зеркальце холодно блеснуло в её левой руке. Правая же немедленно взлетела к волосам, оправляя причёску, легко касаясь бровей. В зеркале отразился румянец, вспыхнувший на щеках Сарычёвой, в этот момент ей было мучительно стыдно за себя. Мелкие поблажки и поощрения слабостей недопустимы, если желаешь достичь великой цели изменения порядка. Но даже будучи террористкой, Ирина оставалась женщиной и не могла позволить себе выглядеть рядом с другой женщиной неопрятно. Особенно, если та, другая – утончённая Аня Корба.
Услышав шаги на лестнице, Ирина Васильевна бросила зеркальце в ящик и с треском задвинула его обратно в стол.
Гостья постучалась в дверь тихонько, как мышка, и столь же тихим голосом сообщила: "Анна". Серый был голос, бесцветный. и совсем, казалось, не подходил своей обладательнице - вот кому бы звонкое сопрано и арии под аккомпанемент пианино петь. Огромные глаза были у Анны, светло-синие, почти серые; волосы длинные, русые, уложенные в свободный пучок; а лицо какое-то бледное и неживое - как будто раньше было живое, давным-давно, а теперь постепенно умирает, и жизни в нем остается все меньше.
- Милости просим, - неразборчиво, будто бы мимоходом бросила Сарычёва, распахнув дверь и пропуская женщину в мастерскую. Цепким, колючим взглядом охватила она всю фигуру гостьи, весь её вид и тут же добавила приветливо: - Хотите чего-нибудь? Чаю, к примеру? Вы уж простите Матвея Платоновича за вечный беспорядок… присядьте, пожалуйста. Вот стул.
Ирина отвернулась, чтобы скрыть досаду. Слишком много ещё в ней простого, низкого, рабского даже – так и тянет склонить голову перед этой дамой-госпожой, а за сердцем затаить тяжёлый камень гнева и зависти. Нельзя, надо быть выше, смотреть дальше! Все они, и Корба в том числе, борются за правое дело, неосуществимое без всеобщей сплочённости.
«Помни об этом,» приказала себе Ирина Васильевна, оборачиваясь к Анне.
- Нет, спасибо большое, - вежливо отказалась женщина.
Она не очень любила бывать в гостях, есть в гостях, принимать гостей... В последнее время куда привлекательнее для нее было одиночество. Побольше бы времени - разобраться в себе, в тех, кто окружает, понять, наконец, чего же ей нужно от жизни. Чего жизни нужно от нее... ох, горькая ты стала, жизнь, а сахару взять негде.
Стул скрипнул, когда Анна уселась. Потом была тишина, несколько очень долгих секунд.
- Всё так неожиданно получилось, - зачем-то сказала Анна. - Меня вообще не сюда должны были... То есть, теперь уже все равно.Вы не думали еще, как мы это всё будем делать? Как снег на голову просто...
- Думала, поверьте. - Ирина присела на соседний стул, - И считаю своим долгом сразу предупредить – если у вас есть сомнения в том, осилите ли вы это задание, не беритесь. Работа предстоит нервная, изматывающая, опасная. У Фролова изворотливый ум, к тому же он располагает бОльшими средствами, чем мы. Отсюда следует, что один его промах подарит нам лишь небольшое преимущество, а один промах с нашей стороны может привести к полному провалу всего плана. Настоятельно прошу поразмыслить над этим и дать чёткий, окончательный ответ.

Сообщение отредактировал Bes/smertnik - 18-10-2009, 12:42

[Барон Суббота >>>]

Утро с завтраком, оперным солированием, стрельбой, тревожными известиями и тостами по-английски.

(с Тельтиром, да будет голос его силён, рука верна, а тосты вкусны)

Всего день миновал с того кровавого деяния, взбудоражившего умы и души людей не только в Российской Империи, но и в Европе, но солнце все так же осветило небосвод, городские шпили и подтаявший лед на улицах. Впрочем, человека, как раз сейчас стучавшего в двери дома Дмитрия Викторовича Панина, интересовал вопрос куда более насущный, нежели гибель российского самодержца, сколь бы трагична она ни была. Княжеский лакей, дежуривший у ворот, взглянул на чиновника поверх небольшого пенсне и, видимо удостоверившись в его благовидности, вполне вежливо указал дорогу к флигелю Панина.
- Вы не стучите, ваш-бродь! Они сейчас непременно музицировать изволят, не услышат. Вы входите сразу, стало быть. Они не обидятся, не в первый раз!
- Доложи обо мне, - велел гость, проходя в дом, и снимая шляпу, под которой обнаружилось почти преступное отсутствие волос. - Да скажи еще, "дело срочное".
- Никак не возможно, - отвеитл лакей, чуть хмурясь. - Мы княжьи, а не графовы, нам велено на воротах стоять. Его благородие, Дмитрий Викторыч, они ж на флигеле у нас квартируют с камердинером своим.
Тем временем, из-за закрытых дверей большой комнаты, и впрямь раздавались звуки фортепиано, а так же густого, звучного баритона, выводящего арию Фигаро из первого акта Моцартовской оперы:

Se vuol ballare, signor Contino,
Il chitarrino le suonero.
Se vuol venire nella mia scuola,
La capriola le insegnero.
Sapro, ma piano, meglio ogni arcano
Dissimulando scoprir potro.

Лысоватый господин кивнул, и сам направился во флигель, надеясь действительно застать там графа и переговорить с ним.
Как только он приоткрыл дверь, звуки фортепиано и солирующего голоса из приглушённых обратились в акустический удар, отражённый от высокого потолка. А стоило только голосу стихнуть, набирая воздуха перед следующим куплетом, как грохнул выстрел!
Гость отпрянул, спрятавшись за дверью, и с сомнением бросая взгляд на выход из дома. Неужели и здесь нигилисты? Неужели нигде от них спасу нет?!
- L'arte schermendo, l'arte adoprando,
Di qua pungendo, di la scherzando,
Tutte le macchine rovesciero! - жизнеутверждающе завершил солирующий, и музыка стихла, ударив последним аккордом.
- Браво, Виши! - ответил кто-то на безупречном английском. - А я, между тем, таки дал сегодня промах. Ужели старческое, как считаешь?
- Нет, хозяин, полагаю, это из-за того, что читали до полуночи, - был ответ. - А к вам, кажется, пришли.
- Правда?
Несколько мгновений, и дверь открылась полностью, явив глазам чиновника средних лет поджарого человека в белоснежной блузе и узких брюках. В правой руке он держал револьвер, а левой оправлял изящные очки, гордо восседающие на его переносице.
- Доброе утро, - поздоровался он. - Вы ко мне?
- Дмитрий Викторович, вы меня до смерти напугали, - заметил вместо приветствия пришедший. - А у меня, между тем, к вам дело.
- Прошу прощения, - Панин улыбнулся и покрутил револьвером. - Практикуюсь по утрам, знаете ли. Однако, не имею чести быть с вами знакомым.
- Рябчиков Михаил Станиславович, - представился тот. - Титулярный советник при министерстве.
- Сердечно рад, - Панин протянул руку, приветствуя нового знакомого. - Желаете ли чаю? Или может завтрак? Виши готовит прекрасные тосты по-английски.
- Не откажусь, право слово, - усердно закивал Рябчиков.
- Виши, будь добр тосты и чай для господина титулярного советника! - всё так же ровно сказал граф через плечо и сделал гостеприимный жест в сторону соседней двери. - Вы проходите пока и садитесь за столик. Виши вам накроет, а я пока уберу оружие.
Разговор продолжился уже за столом, после того, как утренний визитер выпил чашечку чая.
- Знаете, Дмитрий Викторович, если бы не служба - так и сидел бы дальше, - признался он, приглаживая несколько волос, каким-то чудом уцелевших на его гладкой как яйцо макушке.
- Да, чтобы там ни говорили мудрые индийские гуру, утро должно начинаться с чая, - Дмитрий Викторович разгладил усы пальцем. - Но службу нести приходится, по велению сердца или необходимости.
- И дело, знаете, в высшей степени деликатное, особенно учитывая все обстоятельства.
- Что вы говорите? Расскажите же, Рябчиков, не томите!
- Не далее как вчера некий служащий французского посольства попал в очень неприятную ситуацию, - титулярный советник наклонился поближе, точно боясь, что их кто-нибудь подслушает. - Его арестовали жандармы, приняв за... нигилиста. И, к несчастью, у него при себе не оказалось документов.
- Подданство сотрудника? - Дмитрий Викторович сразу взял деловой тон, как только понял, что это может значить в современной им ситуации.
По всякому выходило, что не очень-то авантажно, но если сотрудник ещё и француз...
- Подданство республики, граф.
- В таком случае, Рябчиков, извините, но спокойно переварить завтрак вам не удастся. Известно, где и под чьей ответственностью держат французского подданного...прошу прощения, должно быть, не расслышал его имени?
Советник судорожно сглотнул.
- Андрэ Клермон. Знаете, граф, - он снова понизил голос: - Дело ведь какое, его ведь фон Берг ведет теперь, я узнавал. Тот самый, Константин Фридрихович, которого Дворжецкий поставил народовольцев ловить.
- Ничего страшного, разберёмся, - Панин встал и прошёлся по комнате. - Фон Берг или ещё кто-то, дипломатический иммунитет - вещь серьёзная. Вы прибыли на казённом?
- Брал извозчика, сами же ведь знаете, что пока казенный подгонят, можно день прождать.
- Оставили дожидаться? - спросил Панин, двигаясь к двери. - Виши, пальто, трость и полномочную! Шевелись, государственное дело!
Рябчиков спешно надел шляпу. Титулярный советник, по-видимому, привык к более размеренному решению дел и для него "Срочно", обычно означало, что можно спокойно допить чай, прочитать газету, и лишь после приступить собственно к службе.
- Отпустил, граф, - немного смущенно ответил он про извозчика. - Я ведь, право слово, не знал, что мы так быстро управимся.
- Мы, голубчик, ещё не управились, мы только начали, - отозвался Панин, принимая из рук вошедшего камердинера пальто и трость. Полномочная грамота, подтверждающая иммунитет, права и привилегии дипломата высокого ранга, видимо, находилась в папочке коричневой кожи, которую смуглый индус держал подмышкой. - Известно ли вам, Рябчиков, за какие такие грехи взяли Клермона?
- Жандармы всех подозрительных тогда брали, ну вы понимаете... государь-то, царствие ему небесное, - советник перекрестился. - Вот, и хотели рвение проявить.
- Понятно. Что же, Рябчиков, идёмте, помешаем произволу.