"Мансарда", побеседуем о том, что пишем.

Все вопросы в эту тему или в PM.

Внешняя лестница, перила которой в весеннее и летнее время украшают цветы, в осеннее – гирлянды рыжих листьев, в зимнее – еловые ветви, ведет к последнему этажу небольшого дома, который находится на Улице Творцов. За стеклом зеленой двери висит табличка: «Кафе «Мансарда». Открываешь дверь – и видишь зал, похожий на сбывшуюся сказку: удобные стулья, диваны вдоль стен, деревянные столы, над которыми мягко и ненавязчиво светятся зеленые фонари.

Виртуальное кафе «Мансарда» - место для беседы о Вашем и чужом литературном творчестве.

Чтобы принять участие, Вам следует:
1) Оставить заявку, отправив PM Кысь и Соуль с текстом работы или ссылкой на неё (если она находится на одном из ресурсов prikl.ru) а также с пожеланиями об оформлении текста и о соблюдении Вашей анонимности. Тема и форма произведений любая. Объем до 30 000 символов. Не более одной работы от одного автора на один вечер.
2) Обратится в PM к Darkness и Соуль с предложением рассмотреть чужое понравившееся произведение из тем: Сквер Художников, Сквер Поэтов, Парк для писателей, Фотография, Осторожно, креатив!, Сад Камней, а так же из архивов официальных конкурсов и архивов неофициальных конкурсов.
3) Придти на обсуждение.

Встречи проходят в 2 этапа:
1. Подача работ (не более пяти для одного вечера).
2. Обсуждение работ (от десяти дней до двух с половиной недель).

Принимая участие, Вы обязуетесь соблюдать следующие правила:
1. Каждый подавший заявку обязан прочитать работы остальных участников в рамках одного вечера и написать о них мнение. В противном случае подавший заявку лишается доступа как автор, пока не примет участие на одном любом вечере в качестве посетителя.
2. Придерживаться корректных рамок поведения и не переходить на личности.

Если Вы полагаете, что вас оскорбили:
1. Убедитесь, что Вы действительно оскорблены и оскорбитель именно этого добивался.
2. Составьте цитатник фраз, которые вас оскорбили и аргументировано поясните, в чем именно состоит обида.
3. Подайте жалобу одному из модераторов раздела.
а) Рассмотрение жалобы модераторами и администраторами форума.
б) Допрос провинившегося критика.
с) Вынесение решения.

С уважением, персонал кафе «Мансарда»
(Ри, Соуль, Кысь, Даркнесс.)

PS мы только рады, если в обсуждении принимают участие не только авторы.

Примечания:
1) Автор, если не желает выкладывать работу под своим именем, может использовать псевдоним, как регулярно, так и единожды.
2) Анонимный автор может отправить свою рецензию через персонал кафе, как и остальные сообщения в обсуждении.

А это наши постоянные посетители.

© Аншерра aka Переплетчица (с позволения автора)

Сообщение отредактировал Соуль - 3-08-2011, 15:01

Присоединённые файлы
 the_maintenance____11.04.2009.txt ( 3.77кб ) Кол-во скачиваний: 1030

Когда осень подходит к концу, и воздух по утрам настолько холоден, что каждый вдох обжигает горло, начинает дуть Ветер... Он приносит с севера запах снега, трогает стекла в окнах своими невидимыми пальцами, бегает по крышам Улицы Творцов - на утро её жители находят на мостовых обломки черепицы.
Ветер несет перемены. Перелом осени в зиму, перемены в жизни... Как знать, что он принесет вам?
В Мансарде, как обычно, уютно потрескивают поленья в камине, с кухни веет свежеиспеченными булочками, а домовые духи, смеясь, насыпают в чайники заварку, то и дело подбрасывая в них теплые улыбки, уют мягких кресел, старые воспоминания, шелест бумаги...
На столах рассыпан ворох листов - чернила разных почерков отливают то черным, то синим, а то и зеленым. Новый вечер начинается, и никто не знает, что принесет Ветер перемен, просительно стучащийся в окно?


I
Черон
Вуаль

– Говорят, за кулисами театра есть проход во тьму.
– Черный ход налево и вдоль, – скучно отзывается Тоно своей любимой улыбкой, выпятив зуб сквозь оттянутый уголок рта. – Хироки каждую пятницу водит через него девок.
– Неправда.
– Говорят, что маски ведут за сценой свои беседы, – вмешивается Хайяд, возбужденно стуча зубами и раскачиваясь из стороны в сторону. – Представляете? Каждый раз, когда мы входим, они замолкают. Если зайти достаточно быстро, можно услышать...
– А если махнуть рукой со скоростью звука, можно услышать хлопок одной ладонью. – Тоно неумолим. – Реально, но невозможно и бесполезно.
– Ты сейчас озвучил всю концепцию современно театра, – смеется Такэмитцу-сэнсей, на миг остановившись посреди своего променада туда-сюда поперек комнаты. Он вышагивает меланхолично, как журавль из железа, держа в руках черновик новой пьесы, куда вносит пометки постепенно - и это еще не худший его способ создания сочинений. Никогда не забуду, как мне выдали лист с детскими каракулями и сказали сыграть плач ребенка, лишившегося левой почки. На мой взгляд, это не отличается от обычного плача, но у сэнсея пунктик на достоверности.
– Я всегда ненавидел вдохновение, – продолжает он. – Когда мне говорят о страданиях вживания в роль, перерождении актера, катарсисе, я плюю такому человеку в морду. Точно так же следует поступать с любым режиссером, который утверждает, что поднимает вопросы, раздвигает рамки, или того хуже...
– Стой на месте, – прерывает его Тоно, приподнимаясь с кресла. – Голову повыше, и носом изобрази яблочко.
– Когда я такое говорил?!
– Позавчера, когда мы обсуждали Эндо, "Для тех из нас, кто верит в милосердного бога", – подает голос Айя, устроившаяся на подоконнике, подобрав ноги. Я грожу ей пальцем – стоит задеть достоинство сэнсея, и слушать нам его лекции еще добрый час, а репетицию закончим дай бог к полуночи. Но поздно. – Еще ты сказал, что...
– ...что если все, что может искусство – это маскировать диалог со зрителем под театр – то мы вернулись ко временам клиров, зачитывающих истории о Святой Софии и называющих это пьесами!
– И ты говоришь это в десятый раз, – замечаю я; у меня действительно с собой дощечка с пометками, которая поднимается мною наверх, чтобы всем продемонстрироваться. Сэнсей посрамлен, но не унижен – он все-таки бросается в бой, и я мысленно говорю "прощай" прогулке под катальпами с Ай.
– Разве не так? Давайте заставим зрителя верить, что каждый убил двадцать человек и спал с пятилетней девочкой. Опираясь на веру, мы безнадежно проигрываем. Мы заменяем религию в первую очередь театром.
– Тогда почему ты не начнешь писать музыку?
– Потому что я не понимаю культуры поклонения наркотикам, – парирует он. – С таким же успехом можно собирать людей в консерватории для массового приема кокаина...
– Говорят, за кулисами театра есть проход во тьму.
– ...хорошо, пусть меня назовут Генри Лукасом и уверят в этом. Мне достаточно перевести взгляд на спинку впереди стоящего кресла, чтобы иллюзия развеялась, а я вспомнил свое имя. Ерунда.
– Вот! А должно быть так – ты смотришь на шею леди, сидящей перед тобой, и тебе, доброму, порядочному человеку, который кошки не обидит, хочется ее сломать.
– Не выйдет. Барьеры самоконтроля.
– К счастью, они понемногу падают. Жизнь – дико инертный жанр искусства, и единственное, что в нем получает развитие, так это свобода от. В жизни человечества прошла религия, прошел период стихотворного романтизма, и период доверия к продуктам с яркой упаковкой. Эти три вехи символизируют прогресс.
– Говорят, за кулисами театра...
– Недавно я видел прекрасную инсталляцию. Людей запускали в театр, обряжали в костюмы, проводили через гримерки, давали в руки текст и выпускали на сцену, где они смотрели на полный зрительский зал и тысячи оголенных глаз.
– Надо думать, они сходили с ума от ощущения бездны?
– Совсем нет. Немного скучали, вот и все. Кто-то пытался импровизировать и играть.
– Поменять местами игроков и зрителей? Как примитивно, боже. Это естественное желание ребенка – встать на голову и увидеть мебель, стоящую на потолке.
– Нам больше ничего не остается. Постепенно освобождаться от себя и превращаться в ноль.
– У нас нет выхода.
– Говорят, где-то там, за кулисами, маски ведут свои беседы...
– Кто-нибудь, прикройте дверь. Дует.
– Это ветер перемен, господа. Приветствуйте его.
Где-то за пыльной стеной занавеса я слышу стук шагов. Как по команде, мы все замолкаем, стараясь прогнать с деревянных лиц выражение интереса и одеваем безликую скуку.
Кто-то протягивает руки ко мне и одевает меня на лицо.
И я забываю обо всем.


II
higf, Reylan
Одиночество

Волна, наслаждаясь собственной мощью, опять подбросила меня, но уже не могла заставить барахтаться себе на потеху. Тело покачивало, как щепку или гибнущий корабль, что равны перед гигантом-океаном. Со щепкой даже сложнее что-то сделать и потому скучней играть. Корабль – более привлекательная забава. Ему можно разорвать паруса, с хрустом сломать мачты, превращая такелаж в паутину, опутавшую самого паука; расшатать ритмичными ударами борта и, наконец прорвавшись, радостно хлынуть в пробоину...
Но я сам по себе уже неинтересен, я лишь щепка, только тяжелее воды. Почему же волны продолжают качать на своей поверхности, перекатывать с крутого гребня в бездонное ущелье и выносить обратно? Качает вверх-вниз, вверх-вниз, как потерявший часы маятник. Вверх-вниз, и снова вверх. Да когда же буря наиграется со мной? Если не буду барахтаться, то скоро бесполезная игрушка надоест, и спасительная темнота дарует наконец покой... Кто здесь стонет? Кажется, я.
Глаза слегка укололо сквозь веки. Так может лишь яркий свет... солнце? Откуда оно во время шторма? Все-таки посмотрю.
Стоило лишь чуть отвернуться от настырных лучей, как небо раскрылось синевой. Чистой, спокойной лазурью, сбросившей одежды облаков и не стыдящейся показаться земле. И никаких волн не было. То есть нет, были. Они лизали желтый песок, не дотягиваясь до меня. Это измученному телу казалось, что его продолжает подбрасывать океан, сжимая мокрой мертвой хваткой. Вывернув шею в другую сторону, удалось разглядеть серовато-красные скалы, но тут же пришлось, превозмогая слабость, спешно перевернуться, чтоб вода хлынула из горла на песок, а не на грудь. Оказалось, я был переполнен ей, как непочатый бочонок – вином. Лишь простояв изрядно на четвереньках, ощутил облегчение. Жизнь, может, и не прекрасна, но все еще продолжается. Морским чертям придется подождать свидания, если, конечно, они жаждут меня видеть.
Кстати, где я, собственно? Хотя – что гадать? Пятидневный шторм мог занести куда угодно. По крайней мере тепло и... Сбежавшая со скал к побережью утоптанная тропинка, не похожая на звериную, подсказала, что здесь есть люди.
Я огляделся. Что-то странное, на грани слуха, беспокоило, но я не мог понять – что. Тихий, еле слышный отзвук, словно замирающий здесь, на границе между морем и землей, границе, на которой никогда нет покоя. Я попытался вслушаться, но вдруг краем глаза заметил стремительное, скользящее движение на берегу, чуть поодаль. Человек или зверь? Если человек – он мне поможет, наверное, если зверь – послужит добычей. Хотя какой я сейчас охотник? Скорее сам дичь! С другой стороны, не вспоминался ни один крупный хищник, живущий на линии прибоя. Для водяных слишком мелко, наземных плохо держит мокрый песок. Я кое-как встал и побрел туда, где почудилось движение.
Она сама вышла навстречу. Девушка... С чуть резковатыми чертами лица, в простом платье, оставлявшем открытыми шею и загорелые руки. Ничего так себе девушка... Я одернул себя – сейчас ли, когда только что отпустило море, девчонок рассматривать? Но лучше, чем думать, что сталось с капитаном Кобартом и его командой. Она ступила ко мне с таким видом, словно собиралась что-то сказать, но губы не шевельнулись.
– Мир тебе! – приветствовал я, протягивая руки в знак того, что в них нет оружия.
Мне снова показалось, что она хочет заговорить, но не решается. Я выругал себя – должно быть, не знала нашего языка. Ничего удивительного. Что ж, попробуем объясниться жестами. Я указал на себя, потом на море, ладонью изображая волны. Чуть не упал снова, показывая, как валялся на песке – ноги держали плохо.
– Есть, – сказал я, открывая рот и тыкая туда пальцем, затем хлопнул по желудку. – Спать, – и склонил голову на сложенные лодочкой ладони.
Она улыбнулась и, кажется, даже хихикнула. Что, замученный стихией человек – и правда так смешно?

Темные воды гневаются сильней, чем обычно. Безудержная сила волн бросает на скалы водоросли и неудачливых морских обитателей. Но это все, что они могут сделать миру, который незыблем и вечен. Он – спокойствие в волнах хаоса.
Она шла, оставляя на мокром песке цепочку следов, и вихри с моря не смели трепать светлое полотняное платье и длинные черные косы. Ветер, беснующийся над волнами, робел перед этим островом, точно зная – не он здесь хозяин.
Другие не любят побережье и темную воду. Собирать моллюсков и ставить сети – необходимость. Но только не для нее. Ее берег манил снова и снова. Странное чувство, которым она не желала делиться ни с кем – слишком уж туманным оно было. Ощущение, что волны таят не только пугающий хаос, но еще что-то, чему нет названия на языке людей, потому что и этого чего-то у них нет. Но если бы было, то угольный ветер, приходящий с вершины горы, не казался бы столь страшным…
Наполовину заполненная сумка на перекинутом через плечо длинном ремне била по бедру в такт неспешным шагам, и едва различимые лиловое мерцание вспыхивало и гасло – это уложенные в сумку ракушки ударялись друг о друга.
Собирательница наклонилась над комком водорослей, не так давно покинутых волной на берегу. Там, в ворохе спутанных скользких нитей, притаился моллюск. Она ощущала тихое биение его бытия. Девушка протянула руку и замерла, почувствовав совсем иную жизнь. Здесь, рядом. Кто-то еще вышел на берег, не дождавшись, пока успокоится море? Но почти сразу она ощутила – чужой. Метнулась к камням и замерла, пригнувшись за их холодными, мокрыми спинами. Быть может, чужак не успел еще почуять ее.
Это был незнакомый мужчина, непохожий на обычных людей. Он приближался, она смотрела. И не увидела в нем угрозы – только усталость, немного надежды… и еще это. То самое, безымянное, что было у моря и не было у нее. Потому она поднялась из-за камней и шагнула навстречу, приветствуя незнакомца.
Поза говорила о миролюбии, вот только в ответ на приветствие девушка уловила лишь неясный шум. А еще он смешно шевелил губами и открывал рот, вокруг которого распространялось бледное золотистое свечение. Похожее, только ярче и другого оттенка, излучает сторожевой ящер, когда горные мартышки забираются в огород.
На человеческом лице это смотрелось довольно забавно, и девушка не удержалась от улыбки. Шагнула ближе и заговорила снова.
Он принялся жестикулировать. Смешно. Она улыбнулась снова и кивнула. Жесты были красноречивы, а состояние ощущалось и без всяких слов. Море жестоко с теми, кто бросает ему вызов. Но откуда же пришел чужак?
Девушка сделала приглашающий жест, поманив незнакомца за собой.

Я изучал деревянный потолок. Он был покрыт зеленоватыми пятнами плесени, а местами пылью и паутиной, напоминая карту неведомых морей, лесов и островов, населенную сказочными чудищами. Видел такую на столе у капитана, и подивился тому, как много мы не знаем о мире. Вот и этот остров... Здесь, правда, страшилищ нет, но жители странные. Вчера побродил немного по их поселению, пока не свалился вновь спать. Смотрят с таким видом, будто говорят, а рты закрыты. Большого интереса не проявляют. Может, им тут каждый день чужаков подбрасывает море, на обед к какому-нибудь празднику.
Да нет, что за чушь! Так на будущую пищу не глядят... Хотя вот я видел, как мать птиц жалела, что во дворе росли. А ведь их потом ели! Нет, Мейнер, брось забивать голову этой чушью! Пока тебя никто не ест, а если на то воля неба – и не будет.
И все же – ладно, меня они не понимают, но и друг с другом так. Стоят, смотрят, иногда жесты какие-то делают, но молчат, как муравьи...
Дома тут каменные, но полуразрушенные, а живет народ в каких-то хибарах, хотя старые здания не так сложно починить. Пойду посмотрю, разберусь.
Я встал, прислушался к ощущениям. Хорошая еда и глубокий сон творят чудеса – земля уже не качается под ногами, норовя из-под них уплыть.

Плотно подогнанные чешуйки, зеленые и коричневые, создавали на теле свернувшегося кольцом существа причудливый узор. Когда морской человек – так они стали называть его между собой – вышел во дворик, ящер лишь поднял приплюснутую морду, приветственно открыл пасть, и перед ней мелькнуло неяркое свечение. Когда в селение приходили гости с другой оконечности острова, бывавшие здесь не раз, сторож вел себя заметно агрессивнее. Чужака же принял на удивление быстро.
Он умеет разговаривать на языке животных – так пояснила черноволосая девушка сородичам.
За пару дней она научилась понимать его. Не очень хорошо, словно через толщу воды, с искажениями. Примерно так изъясняются малые дети, которые только учатся говорить.
Обернувшись, она поприветствовала его, сопроводив слова улыбкой и жестом руки. Она уже сообразила, что он со своей стороны так и не научился понимать.

Здесь, во дворе, стала видней еще одна странность острова, куда удивительней большой ящерицы вместо собаки. Нет, даже не видней, а слышней. Непрерывная, как смена дня и ночи, как бег времени музыка. Унылая, будто звон последней монетки. Она перекатывалась по острову, обегала его вновь и вновь и повторялась, пока не начинали ныть зубы.
Я кивнул знакомой и показал на свои уши, потом поднял руки вверх и развел их, надеясь, что она поймет.
Девушка проследила за движением его рук и в замешательстве склонила голову набок. Серые вихри – а он явно указывал на них, куда ж еще? – были бледны и спокойны сегодня, местами даже просвечивала голубизна неба. Она пожала плечами и улыбнулась, словно желая показать гостю – пока беспокоиться не о чем.

Я подозревал это. Жители были не просто молчаливы – голос у них попросту отсутствовал. Не далее как прошлым вечером старик – не знаю, отец он моей первой знакомой или дед, ясно лишь, что главный в доме, – чинил оконную раму, да и стукнул себя молотком по пальцу. И так, надо сказать, успешно, что сверзился с лестницы, своротив откинутый ставень. Пострадавшей рукой он тряс отчаянно и долго, рот мученически кривился, тем не менее, кроме хрипа, из горла не вырвалось ни звука. Но домочадцы сбежались. Даже те, что по ту сторону дома в огороде возились. На грохот, как я сперва подумал… Теперь не знаю. Как они общаются между собой? Жестами? Да нет, не машут руками, как сумасшедшие. Видел я однажды разговор немых, не так всё там.
Девушка, старательно подвязывала чахлые на вид кусты, чтоб ветви не стелились по земле. Но тут оставила их, подошла ко мне, осторожно коснулась плеча и заглянула в лицо, словно хотела помочь. Цвет ее глаз походил на цвет штормящего моря – холодный, тревожный, но завораживающий.
Есть такие моменты, которые очень подходят, чтоб поцеловать. Может быть, стоит? Тем более, что перед этим она стояла напротив света, и солнечные лучи, пронизывая ткань, обрисовали фигуру. Очень аппетитно, особенно ножки. Пожалуй, поцелую. Эти мысли пронеслись у меня в голове кавалькадой почти мгновенно...
Внезапно выражение ее лица изменилось. Рот слегка приоткрылся, и глаза изумленно распахнулись, но тут же угрожающе сузились, тонкие брови сдвинулись у переносицы, хлесткий удар узкой ладони отпечатался следом на щеке. В следующий миг она резко развернулась и стремительно зашагала прочь.
Ящер лениво приподнял голову и хрипло тявкнул вслед.
Я остался стоять, потрясенный и растерянный. Может быть, я был здесь и глухим, но отнюдь не немым. К сожалению.
Все равно – хороша!
Но теперь понятно. Получается... Как там говорят: в стране слепых и кривой – король? А я говорящий среди немых? Или наоборот – немой среди говорящих? Короновать что-то не спешат. Попал, ох, попал...

Доска была мокрой, шершавой и мстительно норовила занозить пальцы. Я вздохнул, подержал ее в руке, ощущая плохо оструганное дерево, и отбросил к другим, подобранным на берегу. Еще недавно эта кучка древесины была лодкой и, надеюсь, станет ей снова. Эх, плотник я никакой! Но даже будь маленький, почти бумажный кораблик покрепче – он не выдержал бы удара носом в гранитный лоб скалы. Стоило только отойти от острова, чтоб совершить пробное плавание в другую бухту, как задул ветер, который до того спал крепким сном праведника или мерзавца, и начал сердито толкать суденышко в бок, пока не ударил о выступающий из воды каменный клык. К счастью, здесь утонуть мне никак не грозило. Глупо было бы пережить страшную бурю и захлебнуться в почти спокойном море близ берега. Может быть, плюнуть на все и остаться? С голоду здесь не помру, авось и дождусь чьего-нибудь корабля. Ага, только не похоже, что здесь видит чужаков чаще, чем раз лет эдак в сто. Если б еще этот остров не был унылым, как скисшее молоко... Деревянные хибарки, разрушающиеся остатки каменных зданий и немые жители, обменивающиеся мыслями. Мыслей, похоже, маловато – судя по тому, как редко «разговаривают». Будто больные или сонные. Крыша покосилась – когда-нибудь поправят. Старые дома чинить не хотят, не надо это им. Только повседневные, необходимые дела – подоить коз, приготовить обед, ту же крышу заделать, если каплет уже на голову. Даже дети здесь совсем не те, что у нас. Незаметные такие дети. Что не орут дурным гласом – оно понятно, так ведь и не бегают, не хулиганят. Да мало их как-то…
Но когда ветер, кругами ходящий по острову, усиливается, громче становится и заунывная музыка, звучащая непрерывно. В ней не различить отдельных тактов, они сливаются в мелодию и местные будто бы слушают ее. Слушают только ее и ничего больше, замирая, где стояли или сидели, выпуская из рук ложки и топоры, рассеянно ставя на стол или проливая кружку своего дрянного пива. Помню, старик сосед как сидел вечером у крыльца, прислонившись к нему спиной, так и остался до утра. Я на рассвете подошел к нему, хотел помочь. Тощая грудь слабо вздымалась, глаза открыты, и взгляд замер в стылой неподвижности. Он был похож на муху, которой паук уже впрыснул свой яд. Я перетащил его в дом – никто не остановил, родные были в том же оцепенении, что и вся деревня: кто сидел, кто лежал. Лишь пятилетняя внучка равнодушно и размеренно возила по полу тряпичную куклу. Старик не очнулся, пока я его нес. Он вообще не проснулся, даже когда ветер наконец утих.
Что сказали другие по этому поводу – время пришло? Не знаю. Я ведь калека здесь, на острове.
Не немой в стране говорящих, хуже – слепой среди зрячих! Вынужден объясняться жестами и даже мыслить приглушенно, когда кто-то смотрит в мою сторону. Стоит подумать ярко, отчетливо – и все как на ладони. Не хочу открывать каждому душу. Впрочем, это мне поперек горла, а этим, похоже, без разницы – мои мысли или какой-нибудь чайки!
Только здесь нет чаек. Совсем. Ни одной. И воробьев, сорок, попугаев, гусей, фазанов, орлов, филинов – тоже. Вообще нет птиц. Будто заунывная музыка, непрерывно звучащая над островом, вымела небеса, очистив их от крылатых созданий Творца. И то сказать, я бы улетел отсюда, будь птицей, а так – остается терпеть и строить лодку.

Она наблюдала из укрытия. И в первый раз, когда он пытался уплыть, не простившись даже.
Поняв это, она могла бы обидеться, если б не усилившиеся в последние дни серые вихри, местами сделавшиеся угольно-черными, заволакивающими небо, застилающими взгляд. И убивающими чувства.
Не сказать, чтоб они стали друзьями, и все же девушка более других уделяла внимание морскому человеку. Вялое любопытство остальных жителей острова развеялось быстро. Они приняли его под свою крышу, разделили с ним пищу, однако теперь казалось, будто он стал для них столь привычен, как тот же сторожевой ящер. И как сумасшедший старик, которого приютили жители из деревни на том краю острова, когда девушка была еще слишком мала. Тоже говорили, что из моря вышел, да только кому это было интересно...
Еще она могла бы испугаться, глядя как маленькое, хрупкое суденышко отдаляется, качаясь на волнах. И как с треском разбивается о хищно выставленные каменистые когти.
Но девушка не испугалась, серые вихри лишали ее и этой способности. Дойти до берега и наблюдать уже стоило огромных усилий.
Сегодня все было не так, небо сияло чистотой, и лишь крохотные сизые клочки появлялись то тут, то там. Морской человек вновь был на пляже. Он сидел, склонившись над обломками.
Девушка выбралась из-за валунов и медленно, чтобы он мог заметить ее издали, приблизилась. Он стоял неподвижно, глядя в другую сторону, затем обернулся – как-то уловил ее приближение, не понимая речи. По отсветам шуршавшего песка? Так бывало нередко. Кривоватая улыбка осветила его лицо – словно бы и рад ей, и стесняется разбитой лодки. Он раскрыл рот и приветливо махнул рукой.
Она вскинула ладонь в ответном жесте. Затем указала на обломки и вопросительно подняла брови. Морской человек нахмурился, затем взял щепку и покачал ее в волновом движении, ткнул в ладонь и переломал. Аккуратно выложил обломки, пристыковывая друг к другу. При этом наконец заговорил – он часто делал это невольно. «Я попытаюсь снова».
Она недоверчиво улыбнулась. Странно все же... Может ли быть правдой, что люди проживают всю свою жизнь, перемещаясь на таких ненадежных суденышках по опасным, непредсказуемым темным водам?
Девушка закусила губу и уставилась себе под ноги, напряженно размышляя. Затем внезапно просияла и замахала руками, привлекая внимание собеседника. Медленно, чтобы убедиться, что он понял, она указала на себя, затем обвела рукой остров. После ткнула пальцем в мужчину и замерла, ожидая ответа.
Его лоб смешно сморщился, будто это помогало думать. Затем он присел на песок и начертил круг, указал на него и обвел рукой остров по ее примеру. Потянулся вбок, но остался недовольным; встал, взял большую планку и, отходя на десяток шагов, рисовал за собой волны. После вычертил неровную замкнутую линию, с которой ни в какое сравнение по размеру не шел начальный кружок, и ткнул в нее, потом в себя. А затем пошел вокруг кружочка острова, вычерчивая то волны, то линии... Берега?
Она наблюдала, с непониманием и недоверием. Внезапно шагнула вперед, ухватив его за локоть, останавливая. И потянула за собой.

Девушка, имени которой я так и не знал, провела меня к самому центру лабиринта, состоящего из развалин и заброшенных строений, и остановилась, указав на одно из них. Здание напомнило маленькую крепость своими толстыми стенами и угрюмым, неуступчивым видом. Одну из стен покрывали буйно разросшиеся лианы, усыпанные крупными резными листьями. Большие окна, которые должны были впускать дневной свет, закрылись щитами ставен. Казалось, в щелку следит взгляд защитника. Вот-вот раздастся окрик, а то и хуже – свистнет стрела. Я вопросительно глянул на свою спутницу. Она мотнула головой: мол, давай, иди. Я передернул плечами, превозмогая неприятное ощущение, и направился к двери, встретившей большим, увесистым замком. Я провозился какое-то время, сбивая камнем давно проржавевшего, и потому не такого уж надежного стража. Островитянка наблюдала с явным интересом. Вскоре кусок металла, укоризненно звякнув, упал на крыльцо, и дверь приоткрылась. За ней оказался темный коридор, присыпанный пылью. Ворвавшийся сквозняк встревожил серые хлопья и пылинки, будто хотел сразу засыпать мои следы на полу. Я обернулся в поисках спутницы и сильно удивился, когда она появилась буквально из стены с выражением крайнего ехидства на лице. Подойдя ближе, я разглядел пролом, скрытый той самой растительностью, а потому незамеченный мной.
Скрипнули ставни, и солнечные зайчики, затеявшие чехарду на полу и стенах, слегка скрасили мрачность помещения. Здесь были маски зверей и птиц, ожерелья из разноцветных камешков, радостно блеснувших в давно не виданном дневном свете, оружие и много что еще. Похоже, это что-то вроде местного собрания древностей или редкостей... кто их знает. А еще здесь записи – свитки и стопки пергамента с непонятными знаками.
Островитянка выбрала один внушительный по высоте свиток и развернула его прямо на полу. Я примостился рядом. По центру большой карты красовался одинокий остров, вокруг которого неизвестный мастер старательно вывел волны. Много-много волн. За исключением маленьких рыбок, изображенных рядом с единственной в мире сушей, на карте ничего не было. Безрадостная картина.
Девушка пихнула меня локтем и вновь, как на пляже, указала на себя и на остров, затем на меня.
Я шире развел руками, далеко за пределы карты, и отчетливо произнес, стараясь так же четко думать:
– Мало. Я издалека. Там большой мир.
Она, несомненно, уловила какие-то образы из моей головы. И, конечно, не поняла, так как вид сделался еще более растерянным. Оглядевшись по сторонам и потянувшись, девушка подобрала с пола деревянные обломки одного из шкафов, прогнившего и оттого развалившегося. Один из кусочков она поместила на изображение суши. Немного подумала и неуверенно положила второй где-то посередине между краем карты и островом. Затем подняла голову и посмотрела на меня вопросительно и, показалось, даже испуганно.
– Да, верно, – подтвердил я, – другая земля.

Я дал ей понять, что хотел бы осмотреть библиотеку, и она оставила меня. Похоже, теперь ей тоже было о чем подумать.
Что я надеялся увидеть? Не знаю. Может, рассчитывал на чудо, которое позволит раскрыть смысл, что таится за чужими письменами? Я пристроился на подоконнике с книгой в руках и еще несколько положил рядом неаккуратной стопкой, и внезапно почувствовал себя ребенком. Точно так же я любил перелистывать страницы, когда был совсем маленьким, и еще не знал мудреных буковок, которых так много и все похожие. Но пальцы скользили по гладким листам, а те мягко, вкрадчиво шуршали, храня в себе загадку. Праздником понимания было найти картинку, окруженную рядами символов, будто знамя – солдатами. Разглядывать ее, додумывая длинную историю, которая вряд ли имела отношение к тому, что хотел сказать автор...
Здесь тоже были картинки! И попадались они не редко. Вот островитяне – художник хорошо схватил характерные скулы и разрез глаз – танцуют, рассыпая желтые листья или лепестки. Вот строят какое-то большое здание на склоне горы. Вот разбегаются по домам от крупных, как град, капель дождя, а недовольное небо грозится сверху молниями.
Я взял вторую рукопись. Судя по рисункам, уже не столь умелым, она была посвящена каким-то травам. То ли лекарь писал, то ли шаман местный. А ведь шаманов-то, кстати, у них нет... Видимо, не хватает сил и желания во что-то верить.
Вернувшись к полке, я задумчиво провел пальцем по клюву деревянной маски. Тонкая резьба, выразительные злые глаза. Нет, разве могли эти люди сделать такое? Даже захотеть сделать?
Третья книга была совсем тоненькой и не сшита, а просто сложена в несколько раз. И когда я нетерпеливо развернул ее на подоконнике, неуклюжий лист расплескался картой. Изгибались челюсти бухты, стайкой неровных прямоугольников гнездились дома поселения, тонкой линией украдкой пробирался к берегу ручей. И прямо-таки требовал к себе внимания жирный круг, которым был обведен склон горы, громоздившейся в южной оконечности острова.

Солнце пыталось, медленно и неуклюже, перевалиться через хребет полудня, равно далекий от восхода и заката. Склон, по которому мы двигались вверх, шел полого. Цвели равнодушной красотой цветы, которым не было дела до людей и их чувств, разбрызгивали в воздухе свой аромат. Не хватало только пения птиц. Спутница то и дело останавливалась – не сразу, а будто вязла в воздухе, двигаясь все медленней и медленней. Но прежде, чем она замирала вовсе, я касался плеча и говорил что-то ободряющее – не важно, что, важно было это думать! – и она, дернувшись как птица, рвущаяся из силка, шла дальше.
Луг сузился, сбросил с каменных плеч зеленые кружева и превратился в нечто вроде тропы, оставляя по сторонам ямы и нагромождения камней. А та, в свою очередь, сделала петлю и ловко втянулась в не видное снизу ущелье, уходящее в толщу скалы. Когда мы вынырнули из полумрака на свет, музыка, доселе тихая, заиграла громче.
Поляна была вытянутой в стороны, как корыто. Слева скальный выступ презрительно возвышался над серой землей и буроватой травой. Человек придал ему форму, или это сделала природа? Получился небольшой мостик, ведущий в черный зев пещеры на склоне. Неровный камень изгибался вверх так, что мог пройти человек, а по одну сторону выступ примерно на высоте пояса служил перилами, о которые было удобно опираться.
– Я пойду первым, – сказал я спутнице и с досадой тряхнул головой. Пора уже привыкнуть не говорить вслух.
Нет, не хочу! Привыкать – значит смиряться с островом, с музыкой, с собственной немотой.
Я показал на себя, на «мост», потом на нее и себе за спину. Она скорчила гримасу, но я не стал дожидаться согласия – просто шагнул вперед и остановился, перекрыв подъем.
– Подожди, – ладонь изобразила стоящего человечка – очень широкоплечий получился.
Постоит здесь – так будет безопаснее. Кто знает, что ждет там, наверху? Не зря же начерчен жирный круг, не зря музыка становится громче.
Волосы взлетели маленьким смерчем – столь резко мотнулась голова. Тревога стояла костью в горле, но я был благодарен – она не позволяла поддаться унылому мотиву. И все же, все же – брать с собой девушку туда, в черноту, в сердце душившей остров пелены было опасно. Я всерьез подумал о попытке силой удержать ее, и тут же был вознагражден – деревянная сандалия припечатала мою ногу. Я взвыл и рефлекторно попытался пнуть в ответ, но спутница отскочила. Потерев пальцы, я сердито оглянулся и стал осторожно подниматься. Девушка последовала за мной, вновь утратив живость.
Некстати вспомнились сказки: на таком пороге должен стоять страж. Демон с черными крыльями или злобный, но могучий карлик. Отсюда легко сбросить нас вниз. Сейчас покажется голова дракона? Быть сожженным драконом интереснее. Сердце забилось сильнее, невидимая струна натянулась до предела, когда я ступил во тьму, на каменный пол...
Конечно, никакого стража не было – не сказка. Я отступил, пропуская девушку в пропитанную холодным туманом и моими страхами мглу. Мы стояли и ждали, пока мрак становился привычным, распадался на тени и полутона. Отблески с трудом пробравшегося внутрь света мелькали в сыром воздухе и постепенно обрисовали перед нами почти круглую и совершенно гладкую поверхность озера.
Тишина и неподвижность – и звучащая музыка. Я оглянулся – платье белело в темноте, а глаза были широко открыты, словно видели нечто, непонятное мне, удивительное и жутковатое. На что не хочется смотреть – и трудно отвести взгляд. Девушка казалось измученной, и я понял, что подъем стоил ей дорого. Утомил не путь, а те усилия, которые приходилось затрачивать, чтобы ступать шаг за шагом; хотеть ступать, не остановиться.
Я тронул ее за локоть – он был прохладным, почти как воздух вокруг.
– Замерзла? – наверное, я подумал как-то очень громко и отчетливо. Она отрицательно покачала головой. А может, поняла что-то совсем другое.
Слова разорвали оцепенение, и мы подошли к берегу, держась за руки, как дети. Я присел на камнях и потянул ее за собой. Было холодно и, прикоснувшись рукой к воде, я поморщился. Удивился, что она не подернута ледком. Тем страннее были густые пары... Но откуда же звучит музыка? Она словно вырывалась из-за щита поверхности, рассеивалась в воздухе и струилась к выходу.
Девушка схватила меня за руку и закрыла глаза, прячась от того, что видела.
И... всё? Что делать дальше? Повернуться и уйти? Сидеть здесь до бесконечности? Попытаться завалить пещеру? Откуда-то я понял, что последнее не поможет, даже если б я был в силах это сделать. Что же? Что?
Аккорды несли печаль, и я потянулся свободной рукой за пазуху, доставая свирель. Простенький инструмент, который мне хватило умения выточить в перерывах между попытками построить лодку со столь несчастной судьбой. Он помогал размышлять, коротая часы. Интересно, что подумает моя спутница? Она ведь не слышит музыки...
Незатейливые звуки казались неуместными в величественной мелодии, в этой мрачной пещере. Они принадлежали березовому лесу, зеленому лугу в разноцветных крапинках, теплой июньской ночи, венкам на головах. И все же как-то незаметно вплелись в могучий прилив робкими нитями водорослей.
И вдруг музыка замерла.
Потом всколыхнулась с новой силой, но уже иначе, пронизав до глубины души. И это чувство мне было очень знакомо. Я смотрел так, увидев, что на этом берегу есть люди. Только вот именно так я мог бы смотреть, если бы перед тем не видел их несколько десятилетий. Или даже вовсе никогда.
Мне почудилось, что от стен, по воде, по потолку струится шепот – я не один?! Не один в мире? Есть еще – говорящие?
Слышать, не слыша; понимать, не понимая. Видеть, не видя – радужный отблеск чего-то незримого мерцал в глазах моей спутницы.

Кроме свирелей, я сделал флейту, плетенку из связанных полукруглых дощечек – я видел такие когда-то на берегу, но не знал, как они называются, – и глиняный барабан с мембраной из козьей кожи. Стоило некоторых усилий объяснить местному гончару, что мне нужен кувшин без дна. Еще изобразил все музыкальные инструменты, что всплыли в памяти, хотя знакомые менестрели, представив, что можно сделать по таким рисункам, наверняка забили бы меня смычками и камертонами, но это было неважно. Обучить местных играть оказалось не так сложно, как я думал. Что-то они не то ощущали, не то видели, а чем одна гармония хуже другой?
Ветер, уже не опутывавший остров мертвой петлей, стекал по склону и доносил обрывки громкой, не очень складной пока музыки жителей деревни, которая звучала у входа в пещеру. Им отвечала мелодия озера, в которой вибрировали веселые нотки. Они разговаривали.
Не знаю, кто это и откуда он здесь взялся, но до сих пор он был очень одинок.
А я вновь строил лодку. Теперь вместе с девушкой, сбросившей невидимую тяжесть. Как бы все-таки узнать ее имя?


III
Хелькэ
Играть на ветре

любимому.


Раз.
Некоторые умные люди говорят так: чтобы успокоиться, нужно считать до девяти.
На «раз-два-три» вроде как остываешь, на «четыре-пять-шесть» начинаешь задумываться, на «семь-восемь-девять» приходишь в абсолютное душевное равновесие. Звучит как полная ерунда, не так ли?
Сейчас мне, конечно, только и осталось, что считать. Но когда-то раньше я искренне верил – ничто не успокаивает лучше…

… хождения по канату. Сверху только чернота купола – это небо, затянутое грозовыми тучами! это ночь, опускающаяся на землю! это мрак, грозящий поглотить, разинув огромную пасть!.. Пасть – нет ничего, хуже падения, зрители, затаив дыхание, ждут, пока ты оступишься, и песок цвета жженой умбры неласково примет тебя в свои твердокаменные объятья. Не смотреть вниз, в человеческие лица, выражающие – восторг, страх, зависть, равнодушное наблюдение, легкий интерес; или вот кто-то смотрит совсем в другую сторону, но это все неважно. Между твоим черным, любовно вытканным на куполе небом и напряженно ожидающей пестрой землей-ареной есть только тонкая-тонкая ниточка, и ты на ней, такой беспомощный, когда идешь без страховки (я всегда ходил без страховки), и малейшее неверное движение обязательно, непременно приведет тебя туда, откуда ты вряд ли вернешься. Или так – вернешься, но только не на эту тонкую нить.
Любая неверная мысль – и ты уже там, внизу, распластанный и окровавленный. Я видел, как это бывает. Ничтожнейшее «а что будет, если?..» заставит оступиться, секундное «интересно, а на меня смотрит та очаровашка с первого ряда?» ниспровергнет в недолгие объятья враз поледеневшего воздуха, даже какое-нибудь «сейчас аккуратно, с правой ноги» может закончиться плачевно.
Плачевно для всех, особенно для той очаровашки с первого ряда – она сидит как раз напротив того места, куда ты рухнешь, изломав позвоночник.
Единственный способ этого избежать – спокойствие. Абсолютное, полное, внутри и снаружи.
Да, хождение по канату на высоте в пятьдесят девять футов успокаивает.

Два.
- Что ты делаешь?
- Вырезаю.
- Что вырезаешь?
Не подарить ли ей, любопытной, презрительный взгляд? Или, может, надменный – ей ведь все равно не понять, хоть я и ценю то, что она часто бывает рядом, не стараясь утешить (вот именно это я в основном и ценю). Или это будет взгляд, исполненный тоски и печали, печали по давно прошедшему и пройденному…
- Флейту, - отвечаю я, не поднимая глаз. Стружки обсыпали плед, будто снегом, стряхивать их – лень.
- Зачем? Хочешь, я куплю тебе сирингу?
Фанфары. Барабанная дробь. Обезьянка, наряженная в расшитое блестками платье, ударяет в гонг. И под эту райскую музыку ты, совсем не очаровашка, да и в первом ряду я тебя никогда не видел, - ты высыпаешь на мою рану целый фунт отборнейшей соли.
Я мысленно корчусь в судорогах, закатывая глаза и сжимая зубы.
Три.
- Не хочу, - говорю ей почти спокойно. - Потому что я хочу играть сам. А что сиринга? Давишь на кнопки, а она чирикает тебе что-то… нет, не хочу. Разве это можно назвать музыкой?
- Ну а что же это, если не музыка? – губы у нее начинают смешно дрожать.
Все-таки подарив ей, любопытной, взгляд, исполненный равнодушия, я бросаю не без доли презрения:
- Да так. Ерунда какая-то.

С каждым годом у нас становилось все меньше зрителей, потому что дрессированные львы – это, разумеется, совсем не то, что удивительные роботы, изготовленные по новым технологиям и умеющие – играть в бадминтон, различать тончайшие оттенки цветов, находить потерянные вещи и жонглировать бытовыми приборами.
Мы сначала решили пойти на поводу прогресса и поставили робота-мороженщика у входа в цирк. Робот обошелся нам недорого, потому что был довольно потрепанный и морально устарел – его выпустили в прошлом (да что вы говорите! невозможно поверить! ах, господи, какая древность!) году.
Потом убрали – его вид пугал некоторых детей, и тут я их прекрасно понимал.
Жаль только, зрителей от этого фокуса у нас не прибавилось.
- А зачем, спрашивается, приходят те, кто приходит? – хлопал меня по плечу толстяк-дрессировщик (и как его еще не сожрали собственные тигры? у нас почти нет денег на корм животным, кажется, скоро придется все-таки пожертвовать толстяком). – Потому что только у нас можно услышать настоящую, живую музыку, а не эти электронные пищалки!
- Говорят, на «пищалках» играть проще, - я честно пытался найти оправдание этой безумной интеграции всевозможных заумных устройств в нашу некогда заурядную, и этим прекрасную, жизнь.
- Проще! – фыркал дрессировщик. – Если только и будешь искать то, что проще, станешь в итоге круглым дураком! Ну да ладно с оркестром – если бы не ты, мы бы давно погорели. А где еще увидишь, как парнишка бегает по канату под самым куполом?
Я, конечно, морщился, качал головой, и делал вид, что стесняюсь (или, может, правда стеснялся), но было приятно.
А потом мы и погорели.

Четыре.

Если поставить человека перед скамейкой – знаете, такой старенькой, узкой скамейкой из одной длинной доски и коротеньких чугунных ножек, и сказать: «Пройди по ней – только представь, что идешь над пропастью», человек пройдет. Человек ни разу не оступится, потому что, даже представляя себе пропасть внизу (острые камни на дне! бурная река, мгновенно утаскивающая на безвоздушное дно все живое!), он знает – не упадет он дальше этой несчастной скамейки.
Если взять доску той же ширины,
и перекинуть между крышами двух домов,
хотя бы пятиэтажных,
и сказать тому же человеку: «Пройди по ней»…
В общем, если этот сумасшедший человек согласится, скорее всего, вы его потеряли. Не забудьте попрощаться, прежде чем вытолкнуть его на доску.
Почему я об этом вспоминаю сейчас, пробегая пальцами по точеным отверстиям флейты? Не знаю.
Пять.

Шесть.
- Сегодня мы даем прощальное представление.
Эти слова вставали в горле комом, явно не желая быть произнесенными, и их приходилось выталкивать, потому что срок аренды уже истек и нам едва удалось уговорить владельца участка, чтобы он дал нам еще один день.
Участок, насколько я помню, должны были приспособить под строительство Центра Технологий. Скоро эти роботы не оставят места людям.
На прощальное представление, вопреки ожиданиям, пришла толпа народу. Мой любимый первый ряд просто пестрел очаровашками, во все глаза глядящими, как тигры скачут через кольцо, как пугающе гибкая наездница делает стойку на руках в седле, как выстраиваются в пирамиду акробаты...
Живая музыка. Живые люди. И сегодня это все должно было кончиться.

Семь.
Спокоен, как никогда прежде, монолитная глыба, гранитная скала, айсберг в ожидании одинокого лайнера – оркестр, музыку! Здесь и сейчас я сделаю это в последний раз – вот мое небо, которое завтра отнимут, вот моя земля, над которой я больше никогда не поднимусь на такую высоту, и между этими небом и землей, куполом и ареной, только тонкая-тонкая нить.
Сегодня, после представления, когда зрители разойдутся, мы разберем декорации и сложим реквизит в чемоданы, где пыль поглотит, покроет и утопит в себе наше прошлое.
Я сам отвяжу канат и сброшу его вниз, на песок цвета жженой умбры; он упадет, свернувшись кольцами, подобно дохлой кобре, и жизни в нем, поверьте, будет не больше.
Но сначала, до того, как случится все это (страшное, горькое, зыбкое), я пройду по канату в последний раз, и я буду спокоен как никогда прежде.
Некоторые умные люди говорят так: чтобы успокоиться, нужно считать до девяти; и я буду считать, осторожно и гладко ступая, «раз-два-три», и я найду в себе силы не злиться на этот мир, отнимающий у меня дорогое, «четыре-пять-шесть», и я поверю, что жизнь не кончена, уже приближаясь к середине каната (канат непреклонен, канат привычно не прогибается, разве самую малость, канату уж точно все равно и он куда спокойней меня сейчас), «семь-восемь…»
Если взять доску такой же ширины…
Хождение по канату успокаивает?..
Малейшее неверное движение…
Я сорвался на цифре «восемь».

Флейта была готова.
- А ты сыграешь мне?
- Конечно. Только тебе придется… у меня ведь руки будут заняты…
Она очень умная, хотя и любопытная, и договаривать мне не приходится. Она становится позади кресла и медленно катит его вперед, мы движемся равномерно и плавно, и мне очень хочется думать, что это исключительно ее заслуга и дело совсем не в новой модели этого отвратительно удобного, простого в управлении, весьма облегчающего мою гадкую жизнь кресла.
На полное восстановление поврежденных позвонков мы не заработаем даже всей труппой.
Во всяком случае, ближайшие года два. Но этих двух лет мне хватит, чтобы научиться играть на флейте в совершенстве и спокойно умереть вроде бы ни от чего, досчитав в последние секунды своей гадкой жизни до девяти.
Мои губы касаются холодного белого дерева, и оно вмиг теплеет; я ловлю воздух в продолговатую ловушку и не выпускаю, пока он не прозвучит сквозь изящные отверстия звонкой трелью; музыка захлебывается собой, и я захлебываюсь этой музыкой, хватая губами быстрый ветер снова и снова; и когда я опускаю флейту на свои мертвые колени, заботливо укрытые пледом, я чувствую спиной ее восхищенный взгляд.
- Это было так… я поняла теперь, о чем ты говорил. Так красиво... словно бы ты играл на ветре!

Девять.

Сообщение отредактировал Darkness - 23-11-2009, 23:35

продолжение Вечера, в чьем появлении вторым сообщением виновен лимит знаков.

IV
Нахтфогель
(псевдоним)
Taleweaver.

Посвящается трём самым важным женщинам в моей жизни.


Ночь, тёмная, не по-осеннему тёплая, вступила в свои владения. Её мантия скрыла небо бархатным муаром, выставив на всеобщее обозрение богатую вышивку звёзд. Жаль, что внизу почти некому было восхититься прекрасным убором Её Тёмного Величества: эта ночь была из тех, когда даже звери и птицы, кому от века положено выходить во тьму, остаются в своих логовах и гнёздах. Из тех, когда на землю невесомыми шагами сходит Чудо. Столица королевства не стала исключением и была особенно тиха в этот глухой час. Забылись сном бедняки в трущобах, почивали на перинах зажиточные горожане, дремали на посту стражники, по привычке сохраняя стойку «смирно», храпел, посрамляя гвардейский полк, Его Величество и беспокойно ворочалась рядом Её Величество, грезил о подвигах Принц. Но что это? Единственное окно в королевской башне мерцало одинокой звёздочкой, забытой на земле, подсвечивая хрупкую девичью фигурку, замершую на балконе.
Золушка, молодая жена наследного Принца, стояла, опираясь на резные каменные перила, и задумчиво смотрела на Столицу, спящую внизу. По её щекам серебряным дождём катились слёзы, но нет, она вовсе не плакала. Просто прекрасные, пусть и покрасневшие глаза, подвели свою хозяйку, не выдержав многочасового чтения при неверном свете свечей. И вот она отдыхала, глядя на город внизу, пытавшийся прикрыть свои изъяны вуалью теней, что получалось у него вполне успешно: ни одного фонаря или факела не зажигалось на улицах отродясь, так как власти каждый раз откладывали решение вопроса, сетуя на дороговизну.
Над этой проблемой и билась несколько минут назад Золушка, вдумчиво составляя смету для освещения всей Столицы. Работы было невпроворот: перечитать все списки поставщиков материалов и отобрать подходящих, составить план выделения средств как минимум на год существования соответствующей службы, да ещё и вписать всё это в общий бюджет, сражаясь с прижимистым Казначеем за каждый медяк.
Золушка тяжело вздохнула. Дел оставалось много, времени до утра – всё меньше, а это значило, что сна опять не будет и за королевским завтраком её ждёт привычная пытка: улыбаться и поддерживать церемониал, несмотря на раскалывающуюся пополам голову и свинцовые, еле ползущие мысли. Тонкие пальцы с холеными, так мешающими держать перо ногтями стиснулись в кулачки. Время убегало песчинками сквозь непомерно широкую горловину песочных часов, смеясь над попытками их задержать. Золушка чувствовала себя загнанным кроликом, слышащим шелест змеиной чешуи за спиной, холодный, до издевательства похожий на звук перелистываемых страниц в огромных счетоводных книгах. Ей хотелось кричать о помощи или хотя бы плакать, но она слишком устала и для того, и для другого. Временами, когда всё-таки удавалось поспать, приходили тяжёлые, мучительные видения, в которых со всех сторон нависали горы совершенно, абсолютно одинаковых гречишных зёрен, и не было возможности их перебрать. Но чаще не снилось ничего, и тогда она мечтала хотя бы о кошмарах.
«А что изменилось? – вдруг подумалось Золушке. – Изменилось ли хоть что-то?»
Это была действительно особенная ночь, и где-то глубоко в душе это чувствовали все, а потому в первый миг она совершенно не удивилась, когда её мыслям ответил чужой голос. Мягкий, бархатный, какой-то обволакивающий, он звучал чуть сзади и левее.
- Разумеется, - уверенно сказал он. – Изменилось всё, если присмотреться. Право же, глупо сравнивать королевские покои с каморкой за чуланом, а удобный кабинет с холодной кухней. Другое дело, что ты, дорогая моя, осталась прежней.
Золушка собиралась кивнуть, соглашаясь. Да, Крёстная в своё время сумела превратить тыкву в карету и крысу в кучера, но, вот незадача, совершенно забыла превратить её саму в принцессу. Или не забыла, но с двенадцатым ударом часов чары рассеялись? Да, всё так, голос прав, только вот…откуда он взялся здесь, на балконе Королевской башни?! Золушка неторопливо, с уже заученным достоинством обернулась. На узких перилах, привалившись спиной к стене, сидел человек средних лет и не самой приятной наружности. Тощий, костистый, он неуловимо напоминал паука, которому злые мальчишки оторвали несколько лапок. Тёмные, длинные волосы свешивались на лицо, но не скрывали его полностью, давая возможность рассмотреть болезненно бледную кожу, тонкие, кривящиеся губы и громадный нос крючком, посрамляющий всех филинов разом. Золушке вдруг подумалось, что она должна бы испугаться человека с такой внешностью, но почему-то этого у неё не выходило. Не веяло от незнакомца тем зловещим холодом, что неизменно заставляет насторожиться детей, животных и особ королевской крови. Человек и человек, сидит себе и сидит.
- Я изменилась, - она всё же решила поддержать разговор, а не звать стражу немедленно. – Никто больше мне не приказывает, я веду важные дела королевства, а Принц любит меня больше жизни!
Странное дело, фраза должна была прозвучать гордо, даже надменно, уж владеть-то собой Золушка успела научиться, но голос неожиданно предал хозяйку и выдал жалобные нотки, обратив высокомерный ответ в мольбу о помощи. Незнакомец это явно заметил и растянул губы кривой улыбкой.
- Как раз об этом я и говорю, - сказал он преувеличенно участливым тоном. – Тебе действительно не приказывают и, да, несомненно, ты управляешь делами королевства с похвальным трудолюбием, вынесенным ещё с той самой кухни. Беда в том, что тебе и не надо команды, ты и так всё сделаешь. Будешь, вот как сейчас, сидеть над опостылевшей работой пока тело и разум не взвоют о пощаде, а потом выдохнешь и сделаешь ещё столько же. А ведь, вообще-то, всем этим должен заниматься Принц и его помощники. Скажи мне, Золушка, почему ты не можешь позволить себе просто быть счастливой?
- Потому что, - она медлила с ответом, будто слова могли разрушить что-то, что удерживало тонкие стенки её мира, но чужак смотрел так, что молчать было невозможно. - Потому что я не хотела …чтобы меня сочли обузой. Я хотела помочь… и матушка Её Величество очень просила…
- Даже так? – он явно опешил. – Вот прямо просила?
Золушка кивнула. Она прекрасно помнила тот вечер, когда королева-мать подошла к ней со стопкой писем и тёплым, сердечным голосом попросила помочь ей разобрать почту. И, хотя она была вежлива и добра с виду, в её словах Золушке явно послышался шорох пересыпающийся гречихи. Да-да, она уже тогда она предчувствовала недоброе, но отчего-то всё же взяла те письма.
- Почему? – вопрос беспомощно повис на краю балкона и сорвался вниз.
Незнакомец шевельнулся, скрипнув кожаной одеждой, и как-то очень уж плавно, одним движением встал рядом с Золушкой.
- Всё потому, - ответил он мягко и чуть печально, - что сказка кончилась. Ушло чудо. Ты нашлась, хрустальные туфельки теперь пылятся в сокровищнице, постепенно тускнея, а крёстная фея улетела, затерявшись в тумане. Знаешь, Золушка, пожалуй, вот это и есть настоящий двенадцатый удар часов.
- Но…Принц…
- А что Принц? Он всем сердцем был влюблён в загадочную красавицу, которая исчезла, даже не успев назвать своего имени, а нашёл тебя. Я не намерен принижать твоих достоинств, но ты не манящая тайна, а просто девушка, которой хрустальная туфелька оказалась по размеру. Да, какое-то время иллюзия ещё держалась, уж очень Принц был рад. Но потом свадебные торжества миновали, и всё кончилось. Карета снова стала тыквой, а Золушка – Золушкой. Сказка осталась позади, началась жизнь, пусть и придворная, но вполне обыденная.
Она долго молчала и слушала тишину, в которой часовым боем отдавались слова незнакомца. Обычно в таких случаях говорят, что они били кинжалами, но нет. Скорее, они порхали вокруг стайкой ночных фей, тающих в первых лучах рассвета, манили к себе, обещая большее, и окутывали дурманом.
- Что же мне делать? – наконец спросила Золушка, обращаясь скорее к звёздному небу.
- Смахнуть пыль с хрустальных башмачков, - ответило небо голосом безымянного незнакомца.
Золушка обернулась, непонимающе глядя в его глаза, а он продолжал:
- Впрочем, сейчас ещё слишком рано. Скоро конец осени – самое лучшее время для того, чтобы уходить навсегда. Ты подумай пока, Золушка, хочется ли тебе вернуться обратно в сказку, и если решишься, то надень мой подарок на последний осенний бал. Тогда ты поймёшь, что делать дальше, - незнакомец коротко поклонился и направился к балконной двери.
- Постой! Какой подарок? И…кто ты?
- Мы с твоей крёстной коллеги, но у меня принципиально иной подход к делу, - он улыбнулся, обернувшись, а потом открыл дверь и исчез во мраке кабинета.

Она осталась один на один с ночью и небом. Там, внутри, ждали бумаги, а до рассвета оставалось всего несколько часов, но Золушка, наверное, во второй раз за всю жизнь не торопилась вернуться к работе. Мысли в её голове метались перепуганными кузнечиками, и единственным, за что она могла зацепиться, было ощущение холода, поднимающееся откуда-то из глубин души. Чтобы согреться, Золушка решила-таки вернуться в кабинет, но замерла, едва переступив порог. На столе, переливаясь собственным светом, попирали кипу бумаг хрустальные туфельки.
Следующие два месяца прошли для неё сами собой, проплыли мимо пейзажем в окне кареты. Золушка занималась рутинными делами, но без прежней сосредоточенности, а так, словно вся бумажная работа была лишь поводом занять руки, а на самом деле её мысли были где-то очень далеко. Нельзя сказать, чтобы кто-нибудь это заметил, отчего бы? Всё шло своим чередом, ничего особенного не происходило, а саму жену Принца уже давно видели только как дополнение к её блистательному супругу. Золушку это больше не волновало. Все её помыслы были в кабинете, там, где в нижнем ящике стола светились голубоватыми огнями хрустальные туфельки. Каждую ночь она, по обыкновению закрывшись на ключ, вынимала их и смотрела, растворяясь в сиянии. Сразу было понятно, что это не те самые туфли, которые некогда подарила ей крёстная. Те, прежние, притягивали взгляд лишь на секунду, полнили сердце восторгом и отпускали, а эти брали разум в плен и опутывали паутиной невесомой, звенящей небыли. На них хотелось смотреть ещё, ещё и ещё, потому что они дарили хрупкое ощущение чуда вокруг. Казалось, что стоит их надеть, и сможешь всё. Золушка старалась к ним лишний раз не прикасаться.
Дни утекали сквозь пальцы дождевой водой, и вот в Столице заговорили о приближающемся балу. Придворные дамы обсуждали моднейшие фасоны нарядов, кавалеры с нетерпением ожидали повода блеснуть бравой выправкой и многочисленными наградами, Принц размышлял, не будет ли с его стороны излишней дерзостью выказать некоторые знаки внимания новой фаворитке, а Золушка всё ещё не решилась и была вне всей этой предпраздничной суеты. В последнее время у неё появилась новая привычка: среди ночи она отрывалась от лицезрения туфелек и шла на балкон, где стояла по несколько часов кряду, кутаясь от ветра в тёплый платок. Наверное, она ждала ещё одного прихода ночного гостя, который подскажет ответ, но тщетно. Дни таяли, как первый снег в ладонях.
Утро бала, как и всегда, началось очень рано. Слуги, едва ли ложившиеся спать этой ночью, с самого восхода солнца заполняли дворец весёлой суетой. Подготовить зал, вычистить и проверить все прилегающие помещения, приготовить тридцать три перемены блюд для банкета, освободить конюшню для прибывающих гостей и ещё тысяча дел съедали всё их время. Чуть позже ко всему этому переполоху присоединились и личные дворецкие, трудовыми пчёлами носящиеся из замка в город и обратно. Светлейшие дамы и господа, едва проснувшись, принялись готовиться к торжеству. В городе же на площадь вытащили широкие столы, сразу взвинтив народное предвкушение настолько, что его можно было брать руками и заваривать вместо чая. Даже природа, казалось, принялась прихорашиваться к празднику и бросила на редкие оставшиеся листья щедрую горсть небесного золота. Золушка с раннего утра была вовлечена во всю эту круговерть. Жена Принца должна затмить всех, и много часов над ней колдовали такие мастера, что и Крёстной фее у них поучиться не грех. Тысяча кремов и притираний, изысканные благовония, причёска, которую укладывали по часу, а потом решали, что это не то и переделывали. Золушка мимоходом отметила, что очень похожа сейчас на куклу, которую девочка разодевает для игрушечного чаепития, и осталась безучастна ко всему происходящему. Она чувствовала, что чем ближе к вечеру, тем сильнее в её сердце вибрирует, натягиваясь, тоненькая струна.
Лишь когда дошло до выбора обуви, она остановила слуг и сама открыла один из ящиков своего стола. Мягкое, голубоватое сияние вызвало общий восхищённый вздох.
Бал, как к нему ни готовились, наступил неожиданно. Это было совершенно особое торжество, объединявшее и дворян и простой люд в едином прощании с уходящим теплом. Праздник был очень древний, ведущий свою историю с тех далёких времен, когда Малый народ выходил на поверхность в последние тёплые осенние дни. Давным-давно люди и феи в последний раз веселились вместе, но до сих пор осталась светлая традиция.
Под нежные голоса флейт и виолончелей кружились в танцах пары в королевской зале, и бесшабашно впечатывали каблуки в мостовую простолюдины, разбивая лихие скрипичные мелодии задорной дробью. Праздник конца осени вступил в свои права.
Золушка, как и все молодые дворяне, кружилась в танце. Хрустальные туфельки на её ногах тихонько пели, ведя собственную мелодию и зажигая души вокруг неведомым томлением. Она была прекрасна, она сияла, и глаза Принца, сжимавшего её талию, отвечали почти забытым восхищением.
«Может, это и есть ответ?» – отстранённо подумала Золушка и удивилась своей холодности.
Ещё недавно, какой-то год назад, точно такой же взгляд Принца заставлял её кровь кипеть и окрашивать щёки нежным румянцем, а теперь ничего. Пусто было в её душе, пусто и тревожно. Чего же она ждала, одевая туфельки? Грома с небес? Огненных письмён? Или может, что из-за угла выйдет тот незнакомец и скажет, что делать? Золушка и сама не знала. Она просто хотела ответа, хотела понять, что же ей теперь делать. Танец кончился, и Принц повёл её к специальным местам, у самого подножия королевского трона. Большие часы показывали без четверти двенадцать.
Оркестр закончил вальс на длинной, тающей ноте, но танцоры не торопились покидать сверкающий паркет, зная, что сейчас Его Величество будет говорить.
- Наши дорогие и верные поданные! – не разочаровал присутствующих король, своим жизнеутверждающим басом снова доказывая отменное здоровье. – Мы рады видеть вас всех здесь, в этом зале…
Золушка слушала с неожиданным вниманием. С ней происходило что-то непонятное: сердце рвалось из груди, как птица на волю, вдруг стало очень жарко, а мир вокруг обрёл удивительную чёткость, такую, что каждая деталь долетала до неё во всей полноте и обрастала новыми, потайными смыслами. Она чувствовала, что ответ, которого так просила душа все эти месяцы, совсем рядом, а может даже и уже с ней, только она этого ещё не поняла.
- …но кроме обычных поздравлений, - продолжал, тем временем, Его Величество, - мы хотим объявить о своём решении. Время уступать дорогу молодым, так что во всей полноте ума и свободе воли мы передаём трон нашему сыну! Коронация состоится через две недели, но…
Конечные монаршие слова утонули в овации. Принца любили при дворе, и теперь дворяне искренне радовались за него, выражая свои чувства аплодисментами и приветственными криками. Принц вскочил, поражённо глядя на отца. На его щеках проступали неровные пятна румянца, выдавая крайнее изумление, он спросил что-то, но даже Золушка, сидящая рядом и изумлённая не меньше супруга, не услышала его. Впрочем, воспитание быстро брало своё: громовая овация перешла в вежливые улыбки и негромкие аплодисменты, Принц взял себя в руки и почтительно поклонился отцу.
Он уже открывал рот, чтобы начать ответную речь, но в этот момент стрелка башенных часов сместилась ещё на одно деление и сверху раскатился могучий бас колокола, принявшегося отбивать полночь.
Время застыло. Золушка услышала первый удар и, сжавшись в комок, ждала второго, как приговорённый к смерти ждёт взмаха топора, но его не было. Туфельки на её ногах сияли всё ярче, а струна в сердце натянулась до того предела, после которого будет либо всё либо ничего. Мир замер. Монета встала на ребро.
«Ты подумай пока, хочется ли тебе вернуться обратно в сказку?» – стучало сердце голосом незнакомца, а ответ всё не приходил …
Нет. Он был здесь. Рядом.
Скрывшийся между «тик» и «так», вальсирующий с мгновениями, ухмыляющийся маняще и знакомо, он уже звучал в прошлом и эхом отдавался в зыбком и хрупком «сейчас».
«…вернуться обратно в сказку…», - металось в гулком ударе часов, и Золушка решилась. Медленно, очень медленно, не до конца понимая, что и зачем делает, шагнула в первый раз, во второй, а потом часы ударили во второй раз, и время рвануло вперёд. Вспугнутой ланью, стрелой с тетивы, через зал, захлёбываясь нежданным восторгом, она летела на гребне волны часового боя к дверям, и звон слетевшей туфельки звучал победно и торжествующе. Вновь никто не успел опомниться, вновь крыльями разлетелись двери бального зала, вновь тронула холодом босую ногу каменная лестница, но не было, совсем не было страха, как тогда, год назад, и бой часов не настигал ударами, а нёс к дворцовым воротам, туда, где ждала, не могла не ждать, карета. Коридоры сменяли друг друга, мелькали кирасы и изумлённые лица стражников, ликовали на башне часы, а ворота были всё ближе и ближе. Вот Золушка миновала ещё один поворот и увидела их распахнутыми, зовущими. Кареты не было, но остановиться сейчас было всё равно что сжать в кулаке собственное живое сердце, и она устремилась к воротам решительно, радостно и обречённо…
Слева плеснуло что-то чёрное, и две сильные руки перехватили её на бегу, легко, как пушинку, уводя по крутой дуге в сторону, в тень. Крик неожиданности и запоздалого страха успел родиться в груди, но жёсткая ладонь запечатала рот, а перед глазами встало бледное, пылающее диким весельем лицо незнакомца с балкона.
- Ты молодец! – горячо прошептал он, сверкая глазами. – Ты всё сделала правильно, а теперь позволь мне окончательно тебя украсть.
Быстро, сноровисто, он закутал её в широкий чёрный плащ и натянул на голову капюшон, скрыв под ними и золотой шёлк волос, и тяжёлое бальное платье.
- Бежим же, медлить нельзя, – его слова потонули в тревожном кличе труб из дворца.
Один за одним на стене зажигались огоньки, дворец наполнялся лязгом доспехов и топотом ног. Золушке показалось, что она слышит и голос Принца, отдающий команды, но в следующее мгновение «похититель» подхватил её на руки и побежал сквозь волнующиеся городские тени, сливаясь с ними, становясь ещё одной, неразличимой среди большинства.
«А если бы они выделили мне средства, и на улицах были фонари, мы бы сейчас так легко не скрылись бы!» - мстительно подумала Золушка, представляя лицо Казначея.
Вокруг мелькали картины ночного города, откуда-то издалека слышалось пение веселящихся горожан, мягко шуршал по булыжной, а потом и деревянной мостовой шаг незнакомца, а шум погони и огоньки факелов удалялись, пока совсем не исчезли.
- Пришли, - он остановился и аккуратно посадил Золушку на что-то деревянное, несколько возвышающееся над землёй. – Залезай внутрь и переоденься. Я там приготовил для тебя кое-какую одежду.
Золушка пошарила вокруг и поняла, что сидит на облучке фургона, касаясь спиной матёрчатого полога. Она ощупью нашла край, приподняла его и быстро забралась в небольшое, пахшее пылью и деревом пространство. Пальцы её сразу ткнулись в ткань, и Золушка принялась переодеваться, выпутываясь из пышного платья и силясь различить, что есть что в полной темноте. Когда она выбралась наружу, незнакомец уже сидел на козлах и тревожно оглядывался.
- Садись рядом, - сказал он, похлопав по сиденью.
Золушка подчинилась, вздрогнули поводья, и невысокие, послушные коняшки тронулись неспешным шагом. Возница, так и оставшийся безымянным, чиркнул серной спичкой и зажёг висячую лампу, притороченную к передней опоре фургонного тента.
- Замечательно! - сказал он, правя к какой-то, лишь ему ведомой цели. – Такое представление не забудут и тысячу лет спустя! Я загодя оставил чуть дальше по дороге тыкву с привязанными к ней крысами и украл из сокровищницы твои старые туфельки, так что, всё для будущей легенды, а потом и сказки готово.
- А как же Принц? – Золушка оправила на себе мужскую, только очень маленькую, курточку и натянула на голову капюшон, чтобы спутник не видел, как пылают от возбуждения пополам со стыдом и удовольствием её щёки. – Он ведь…
- …сейчас места себе не находит и непременно загонит к утру коня, лично возглавляя погоню, - подхватил тот. – Не беспокойся о нём, Золушка, у него великолепный потенциал героя, и то, что начиналось, как поиск беглой жены, закончится, как настоящее чудо, а то и подвиг, который тоже будут помнить очень долго, - он свернул в открытые ворота, и город остался позади. – Что до тебя, милая моя, то даже я не возьмусь предполагать, что из всего этого останется в народной памяти. Возможно, через сто лет люди будут рассказывать, как молодую королеву унёс грозный колдун, а может быть, просто вспомнят ранние события твоей истории и остановятся на вашей с Принцем свадьбе. В любом случае, и ты, и твой бывший муж теперь снова в Сказке! Добро пожаловать домой.
Золушка молчала. Случившееся только сейчас догнало её и обняло за плечи осознанием: несколько минут назад она легко и изящно, летящим росчерком перечеркнула всю свою предыдущую жизнь и теперь была абсолютно, совершенно свободна. Это одновременно пугало и наполняло восторгом.
- Почему?– наконец спросила она, чтобы хоть чуть-чуть отрешиться от этого нового чувства, которое так и норовило остаться с ней один на один. – Зачем тебе всё это?
- Когда-то я был злодеем, - обаятельно улыбнулся её спутник, явно ожидавший подобного вопроса, - единственный удел которого – приносить страдания всем окружающим, а после погибнуть, глупо и бездарно. Уж не знаю, кто меня придумывал, но получился я у него настолько злокозненным, что сбежал ровно в тот момент, когда доблестные герои, преодолев все тяготы и препоны, лишившись друзей и обретя врагов, вошли в чёрную-чёрную твердыню. Долгие годы они ждали потом моего возвращения, но я просто не мог не напакостить напоследок, и остался странствовать, оставив их шарахаться от каждой тени. Однажды, чтобы развеять неожиданно посетившую скуку, я немного пошутил над совершенно обыкновенным мальчишкой. Вроде бы пустяк, мимолётное развлечение, но оно дало толчок самому удивительному путешествию в жизни маленького Нильса, и я задумался, о том, насколько же удивительная и хрупкая эта штука – чудо. Простыми умствованиями не обошлось, и я начал экспериментировать, находить тех, кто готов к совершению чего-то необычного и чуть-чуть, самую малость, подталкивать события. Совсем немного менять реальность вокруг. Не скрою, это не всегда легко, но удовольствие от процесса и результата таковы, что я напрочь забыл о цели своих экспериментов и теперь просто занимаюсь этим в своё удовольствие.
Он замолчал и достал откуда-то из складок плаща трубку на длинном мундштуке. Вновь чиркнула спичка, и над фургоном поплыл терпкий аромат сгорающих трав. Золушка вдохнула полной грудью, ожидая едкости, но нет, дым был мягкий и освежающий. После него было легче дышать, а сердце взвинчивало ритм.
Повозка тем временем удалялась от города и выехала на некогда накатанный, а теперь начавший зарастать травой тракт. Лошади переступали размеренно, каким-то своим лошадиным шестым чувством угадывая: возница не будет их торопить. Он курил с таким видом, будто припоминал что-то, и от этих воспоминаний сильнее залегали тени под глазами и вваливались щёки. Золушке отчего-то не захотелось его тревожить сейчас, и она принялась оглядываться по сторонам, впервые видя ночной мир изнутри. Они ехали через пшеничное поле, полное таинственных шёпотов, а вдали, в низине, маняще мерцала россыпью серебра река. Над головой носилась одинокая летучая мышь, где-то далеко басом ухал филин, трещали ночные насекомые, и всё это Золушка вбирала в себя, но не стремилась удержать, отпускала, как решето воду. Впервые со дня смерти матери она не была одинока, являясь маленькой, бесценной частичкой огромного, удивительного и волшебного мира. Золушка чувствовала, что этот мир её любит и всем сердцем отвечала ему тем же, отражая звёздный свет сиянием своих глаз. Единение с окружающим было таким, что когда её спутник заговорил, она вздрогнула, как от пригоршни ледяной воды, внезапно оказавшейся за шиворотом.
- Теперь нужно решить, что делать с тобой, - сказал он задумчиво. – Возвращаться обратно тебе нельзя, сама понимаешь, так что, наверное, я довезу тебя до какого-нибудь миленького городка, помогу там устроиться и освоиться, найти работу. Ты усидчивая, так что, проблем быть не должно. Как знать, может быть, со временем, ты встретишь кого-нибудь, кто тебе понравится, замуж выйде…
Золушка окаменела, чувствуя, как от неожиданности и болезненности этого удара всё внутри обрушивается в бездонную пропасть. Она несколько раз открывала рот, собираясь что-то сказать, упросить передумать, умолить…и закрывала его. Что-то совсем новое, недавно поселившееся в её душе, делало невозможным мольбу, исподволь подталкивало к другому пути, и, наконец, Золушка решилась.
- Нет, - перебила она. – Мы не поедем ни в какой миленький городок, я там не останусь и ни за что на свете не пойду замуж. Я буду здесь, с тобой. В сказке.
Спутник посмотрел на Золушку, по-птичьи повернув голову, и во взгляде его плескалась шипящая смесь удивления и восторга. Он улыбнулся одними уголками глаз, а потом вернул её же вопрос:
- Почему? Зачем тебе это?
- Понятия не имею, - тут же ответила новая Золушка, разрывая остатки прошлого и пуская их по ветру. – Я так хочу и мне этого достаточно.
- Ты знаешь, если бы ты ответила иначе, я бы всё равно тебя высадил, - незнакомец извлёк из складок плаща длинный деревянный брусок, примерился и принялся сноровисто что-то вырезать узким ножом.
- Знаю, - кивнула Золушка. – Так куда мы едем?
- В город Гамельн, - стружки сходили одна за одной, формируя очертания будущего мундштука будущей деревянной дудочки. – Я слышал, у них там большие проблемы с крысами, да и дети совсем от рук отбились…

Здесь было все. Кофе, чай и булочки, ветер снаружи и противостоящий ему не столько огнемаром, сколько уютным видом камин. Были кресла и домовые, точнее, «кафейные» духи. Но на этот раз Хигф едва замечал это – так он погрузился в длинные свитки. А закончив, еще некоторое время сидел и собирался с мыслями. И лишь видя, что тишину нарушает только потрескивание пламени, заговорил.

- Однако, тематический вечер на этот раз сподвиг всех участников на прозу, и прозу довольно объемистую. И при этом – очень качественную. Впрочем, об этом по пунктам.

Черон
потирает лицо руками
Как бы сказать и с чего начать? Интересно... Пожалуй, поменяю обычный порядок и начну с того, что я считаю недостатками. Для себя, разумеется, только для себя. Так вот, по изложению идей авторы для меня делятся на несколько типов. Некоторые прямо морализируют. Другие излагают свои мысли завуалировано... В общем, за подробным изложением этой амодельной и несовершенной классификации можно в аську, если у кого есть желание. Эта история и ее автор, во всяком случае, не таковы. Здесь не только нет эпилога, но и финал краток, и занавес падает через миг после снятия масок. Ах нет, в данном случае – после надевания.
Немало интересных мыслей, то сплетающихся, то сталкивающихся друг с другом. Но в достаточно философском рассказе, даже скорее притче, мне не хватает авторского отношения, с которым можно было бы согласиться или не согласиться. Отнестись иронически, поспорить... Но нет ее, определенной авторской позиции, даже выраженной завуалировано. Или мне не удалось заметить?
Пожалуй, остается впечатление, что у автора была идея о мире масок, были мысли об искусстве и он их показал. Оставив думать читателя. Тоже подход, имеющий приверженцев и вполне нормальный, но мне субъективно недостает какой-то завершенности.
Теперь о хорошем. Это язык описаний, вкусный и образный. Это отличная вычитка. Это красивый, неожиданный финал. И... – не померещилось ли мне? – показывая мир масок, автор намекал, что наш мир тоже кому-то может показаться таинственной сказкой. И красивый финал.

О следующем рассказе я ничего не скажу, о Хигфе тоже, а вот соавтору выражу благодарность за эту работу!

Хелькэ
«Волшебное зеркало» и «Засыпай!» Это флейтист, правда? Конечно, он.
И опять сначала о том, что оставило в некотором недоумении. Девочка из «Засыпай» казалась мне принадлежащей нашему времени. А между тем цирк пока не умер у нас. Впрочем, кто сказал, что все обитатели острова из одного мира?
И все же... я не верю, что цирк умрет, по крайней мере, по описанной причине. Ведь автомобиль давно быстрее человека, но это не мешает проводить соревнования бегунов? В том-то и соль чудес, что творят их люди...
Да, еще... Он ушел в сны без нее? А ведь это маленький подвиг – быть рядом с таким человеком... Могу, конечно, понять, и все же – он не оценил преданность, кажется.
Разумеется, в ином мире все может быть иначе, это лишь мое скромное мнение, а авторская трактовка есть авторская трактовка. К тому же часть критики относится именно к совокупности двух произведений, а не строго к данному, ничего?
Кроме идей, которые всегда суть ИМХО, опять придраться не к чему. Чем-то в плане эволюции мира приятно напоминает «Дорогу» Олдей. Впрочем, мне уже говорили, что мне все напоминает Олдей, так что можно закидывать булочками. Главное, не помидорами!
Не стоило ли идею с доской между небоскребами только облечь в какую-то иную форму, заменить аналогию?
Понравились как структура произведения, так и язык. И да... сама идея о живом творчестве, не механическом – близка. Мысли героя изложены здорово.
Красиво и горько.

Нахтфогель
Вау, продолжение сказки о Золушке! Конечно, я не раз видел продолжения известных мифов и историй, но про Золушку – впервые. И еще редкость в подобных случаях – чтоб сказки переплетались, а тут и «Путешествие Нильса с дикими гусями», и Гаммельнский Крысолов – не грани ли сподвигли? Мерещится мне здесь лапа черного кота, но очень даже могу ошибаться.
В этой истории ощущение законченности присутствует. Я сам не раз себе говорил: - хочешь, уезжая, избавиться от старых проблем? Не бери с собой – себя!
Язык здесь в среднемболее... обычно-повествовательный, что ли, чем в первой и третьей историях вечера. Но это характерно для вещей более длинных. Впрочем, при всем том качественно, красивостей и вкусных моментов в тексте немало. А вот опечаток и пропущенных запятых я не заметил. Не поручусь, что их нет совсем, но в глаза не бросились. Четко вычитать вещь такого объема – немалая заслуга!
Ах да... Присутствуют типично сказочные типажи – Казначей, Принц, приятный ход.
Понравилось описание осеннего бала. Шикарный бывший злодей, он же экспериментатор с чудесами. Да и Золушка, преодолевшая себя. У меня остается ощущение легкой грусти от разрушения Той сказки, правда...
К одному месту все же придерусь. Формулировке фразы «Ты знаешь, если бы ты ответила иначе, я бы всё равно тебя высадил». Перечитав, подумав и прочтя дальше, я понял, что имеется в виду. но первое личное впечатление было – мол, по-любому высажу, как ни ответь. Может, стоило сказать как-то иначе? И еще – не стоило ли заменить слово «реальность» в рассуждениях похитителя на слово «мир» или «миры»? Он-то мог знать слово реальность, даже должен был. Но «мир» все же было бы, кажется, органичнее по лексикону для этого рассказа и этого разговора.

Спасибо. Всем спасибо! Даже трудно выделить лучшее на вечере.

Механизм получения эстетического удовольствия работал исправно – стены слов исправно превращались в образы, затем, подобно маслу в воде, разделяясь на несколько субстанций: зависть белую, зависть черную, восхищение и немного раздражения. Стекая вниз, падая на различные участки души, капли этих эмоций прорастали диковинными цветами –, невзрачными придорожными ромашками, уродливыми синтезами рододендрона и крапивы, бумажной синей розой и лозой ядовитого плюща…
А он говорил, что ему все равно.
Юноша, что до сих пор мрачно следил за разворачивающимся в кафе действом, протер усталые, покрасневшие глаза и тихо, в сторону, пробормотал:
- А ведь хорошо, что меня здесь нет. Задавили бы, - однако, вопреки гримасе легкой обиды и почти нескрываемой зависти, голос его чуть дрожал – юноша явно был возбужден.
Еще некоторое время он, покусывая бледную губу, наблюдал за виновниками сегодняшнего вечера, переводя глаза с одного на другого, и с каждым взглядом становясь все бледнее и бледнее, поминутно повторяя «Хорошо, что меня здесь нет». Наконец, судорожно вдохнув, он встал с хлипкого кресла в темном углу и медленно, словно бы боясь что провалится под ним пол, пошел в сторону тех, ради которых в этот день зажглись огни Мансарды.
- Приветствую вас, господа демиурги, - торжественно сказал он, вдруг запнувшись на последнем слове – о его ногу ударился нерасторопный домовой дух, чей писк словно острым ножом взрезал пафос момента. – Кхм. Приветствую, да.
Мысли спутались, отдавая ценные секунды его монолога гнетущему молчанию и неуверенности, что проскользнула через тонкую щель в двери.
- … Полагаю… Полагаю, - медленно, растягивая звуки, произнес юноша, - Мне нет нужды представляться – по крайней мере, я надеюсь на это. Вместо этого, я, пожалуй, скажу, что сей вечер отпечатается в моей памяти особенною меткой – сегодня, здесь собрались те, чьего появления я никак не ожидал – и я бессовестно солгу, если скажу что не рад этому.
Впрочем, лгать ему не пришлось – лицо его выглядело так, словно глоток за глотком он выпил стакан уксуса.
Некоторые считают, что эмпатия – качество, которое можно натренировать. Так считаю и я.
- Именно поэтому, не теряя секунд и минут, чья цена измеряется в золоте, я… Я… Пожалуй начну, да.
Неловкость оборота кольнула в правую сторону души раскаленной иголкой – юноша был согласен на роль шута, на роль экзальтированного идиота, только если прилагательное «косноязычный» не будет сопровождать все эти определения.
- Мессир. Мой дорогой мессир, чей талант вскрывается этим вечером и этой работой новыми гранями – и пусть мне начинает казаться, что их я видел не единожды – это всего лишь оптический обман, морок, который смывается восторгом, что наступает после исхода его работы, - Он улыбнулся, забыв на секунду, что образ меланхолика не допускает подобных черт и излишеств. Затем, словно бы подумав «какого черта?!» воскликнул:
- Да! Это то, что я люблю в рассказах, и это то, что мне нравится в Шекли. Резкий разворот на девяносто градусов, смысловой удар по зазевавшемуся было читателю – он-то, несчастный, думал, что видит всего лишь нечто подобное притче, сдобренной ценными, но не составляющими сюжет, мыслями…
Притворно-сокрушенное покачивание головой – словно бы безмолвно пытается сказать иронично-ехидное «Alas!».
- Мне стоило бы заметить и тот… Стиль. Пожалуй так. Стиль. Стиль, который восхищал меня всегда – это камерность, это затхлый чердак, где хранятся ценности с такой историей, что золотым безделицам в Соломоновых копях ничего не остается, кроме как остаться безликими штуковинами из желтого металла. Кукла с порванным боком. Чей-то старый микроскоп. Пыльная связка пожелтевших писем, чья интимность только подогревает интерес… Да. Это запах пыли, это тусклый свет через тонкую полоску на грязном окне, это…
Ох, брось. Слова сейчас так мало значат. Наверное, именно поэтому я их говорю. Всем все известно – правила игры разъясняли тогда, когда раздавали чувство умеренности. А где в это время гулял ты?..
Мысли скачут с одного на другого – эпитетов и сравнений явно не хватает, ибо те слова, что можно было сказать, что создают образ – они смяты, они неточны, их сложно будет сопоставить, но…
- И да, это еще и то, что практически невозможно представить в наших реалиях. Это запад. То, что создается фильмами про девятнадцатый-двадцатый век.
Вздох. Мысли идут не туда.
- Но ладно. Я и так уже сам запутался в определениях, господа и дамы, - задержался, на секунду, думая – говорить или нет. – И все еще - это не воронка.
Юноша зажмурился, словно пытаясь вычистить память от глупых визуальных образов, что не выразить аудиально – никак. Помог только обжигающий горло глоток крепкого чая – и он снова готов говорить.
- Я прошу прощения за то, что ломаю порядок высказывания о работах – идти буду не по порядку, ибо так сложились обстоятельства, которые… Которые притянули мой взгляд к работе кошачьей госпожи.
Сказать мало – значит уменьшить возможность сказать правильно – это ведь логически обосновано. Той извращенной логикой, которую люди называют интуитивной. Извращенной? Что-то я не то сказал.
Взгляд его забегал по залу в поисках той, которой предназначались его слова сейчас – и тон, окраску и направление этих слов можно было понять по одному лишь удивлению пополам с восторгом, что плескался на дне темно-карих глаз:
- Да! Я читаю эту вещь – и внутри меня сжимается нечто, что многие называют вкусом или «чувством прекрасного». Да - оно живо и колет завистливым «ты так никогда не сможешь» нежное мое самолюбие. Присмотритесь – ведь это же целая коллекция живых, играющих на воображении образов и легких, изящных переходов от мысли к мысли. Я не буду их перечислять – в этом случае всяческие цитации кажутся мне… неуместными. Интуитивно неуместными, скажем так.
Прелестно угасающий мир, прелестно описанный мир – мне невольно вспоминается извечное противостояние Сияния и Банальности, но это немного другое… Вполне возможно, в этом виновата моя дурацкая привычка переводить смыслы на более близкие, более понятные мне арены и там с ними расправляться. Но мир, описанный тонкими, но яркими мазками... Мир, в котором атмосфера цирка противопоставлена немилосердному течению времени… Это то, что мне нравится, скажем так.
На самом деле, это какой-то вид девиации. Я еще не разобрался какой, но это немножко пугает…
Юноша всплеснул руками и, с довольной улыбкою на лице, присел на краешек столика:
- Отдельное спасибо за героя – человек, рисующийся мне небритым меланхоликом с впалыми щеками и заостренными чертами лица. Эдакий романтично-драматичный образ мизантропа и циника… Разумеется, нежного и ранимого в глубине души.
В последних его словах послышались легкие нотки иронии – не столько над автором, сколько над собой, ибо любовь юноши к типу небритых, угрюмых мизантропов казалась ему самому несколько глупой, но – ничего с собою поделать он не мог.
- Ну, и разумеется – за концовку мои отдельные гранмерси. Кто-то скажет, что от неё пахнуло холодом, кто-то скажет, что она тепла и грустна одновременно. Я скажу, что она заканчивает этот рассказ так, как нужно… Нужно моему чувству врожденной несправедливости. Или справедливости – я еще не решил точно.
Все подростки одинаково любят драмы и трагедии. Если вы считаете, что это следствие страшных химикатов текущих в жилах… Нет, я просто скажу, что это не так.
Еще один глоток, еще один судорожный выдох – сердце начинает стучаться быстрее, чем обычно.
- Оценивать работы становится все сложнее и сложнее – эмоции не хотят вылезать наружу, очень уж они стеснительные. Тем не менее, я, пожалуй, продолжу.
Вдох-выдох.
- Перцепция… И трудности перевода. Я не смогу сказать этому рассказу «нет» - он интересен. Разница в восприятии, порождающая две разных (а вообще, если подумать, то и целых три) картины мира. Родная, модифицированная и… Совсем уж чуждая. Вспоминался, на краткий миг, «Солярис» Лема и «Мать» Фармера. На тот самый краткий миг открытия третьего живущего на острове – как и любое негуманоидное всегда вызывает желание обозвать «чуждым» или «непонятным».
Янтарная глава моей жизни, так ведь? Если цветом они собираются обозначать эмоцию, то почему бы не задвинуть в дальний ящик эту вашу жизнь-зебру?
- Отдельно стоило бы вспомнить колорит. Или не колорит, а мыслерит. Ракушки, что искрят при ударе фиолетовым – это хорошо. Это прекрасно, и необычно.
Правда, рассказ мне, в силу своей невнимательности, пришлось прочитать два раза – я не все понял (по крайней мере ту, сюжетосоставляющую часть) при первом чтении. А еще здесь есть музыка как нечто большее, чем музыка. А еще рассказ ударяет два или три раза. Во время раскрытия тайны жителей, во время раскрытия тайны жителя и серых вихрей и во время появления флейт. Не сильно, мягко, но приятно.
И, если приглядеться, виден красивый треугольник, который можно оформить как небольшую схемку, и потом долго думать насчет затей автора, но… Но, коль скоро Хигф мне говорил о двуслойности своих рассказов – я предпочитаю тот слой, в котором думать не слишком-то нужно. Оно спокойнее, оно уютнее и оно легче читается.
Читается наивным способом, который ловит в тексте не более чем событийную логику – но она хороша, и поэтому сонный мозг не желает отказываться от хорошего в пользу лучшего.
Это… Хорошая работа.
Ответ на вопрос «почему» типа «потому что» звучит лаконично, обрывисто, стильно. Только вот что делать с глухим раздражением, которое все равно остается после таких ответов?
Произнеся последнее слово, юноша на некоторое время замолчал - слов в языке так мало, работ, что нужно оценить, так много…
- Золушка. Вспоминая и не соглашаясь со словами Хигфа, я могу сказать, что конкретно этот мотив годами препарировался людьми, которые желали показать эту сказку с новой стороны, изменить несущие точки, добавить своих концептов… Сразу, навскидку, вспоминается Пратчетт с его «Ведьмами за границей» (пусть там сказка бралась как таковая, в общем и целом – внимание Золушке уделялось все-таки особое) и пара мультиков шреково-стебной направленности типа «Правдивая история Золушки».
В моей голове причина появления подобных произведений проста – разве не весело узнать, что Пиноккио носил стринги, Рапунциль испытывала жуткие боли во время кульминации сказки, а Золушка на самом деле… Впрочем, пардон, я начал брюзжать, и брюзжать не по теме – все-таки, данное произведение по идейной составляющей больше подходит к Пратчетту, с его метафизическими выкладками о сути сказок и едким юмором на тему летающих дачных домиков – лучшего средства для устранения непокорных ведьм.
Интересно, что же здесь? «На самом деле все было не так» или же «познав запретный плод, невольно понимаешь, что… не больно-то он сладок»?
Кислый, похожий на жидкий рубин, чай приятно пощипывал вкусовые сосочки. «Сволочной гедонизм», так это называют некоторые здесь присутствующие – но ничего, в конце-концов, всем не угодишь. Сделав пару глотков, юноша еще некоторое время поглаживал бока пузатой чашки с напитком, а потом медленно, стараясь подобрать верные, но, черт возьми, такие хрупкие слова, он продолжил:
- Это… эскапизм вдобавок. Так ведь? Мир Тьмы явно плохо на меня влияет – аллюзии неизбежны. Подменыши, люди порожденные Грезой, побег в сказку, вечное противостояние Банальности и Сияния. Здесь масштабы этой битвы не так велики, но – все же, они мне видятся. Удержать Грезу… Удержать Чудо?
Не те слова срывались с языка – он это явственно чувствовал. С легким страхом юноша оглянулся на мессира в маске, а затем, покраснев, перевел взгляд на рассказчика. Вдохнул. Тяжело… Тем не менее, улыбнувшись, он, все еще скованно, но с каждой секундой все свободнее, сказал:
- Сказка – это ведь краткий промежуток конфликта и его развязки между «жили-были» и «жили долго и счастливо», верно? Небольшой отрезок времени и пространства, куда хаотичным образом вплетается волшебство – тогда и только тогда. Все остальное время… Идет просто жизнь. До – менее счастливая, после – более счастливое. Ну, это если брать определенный вид сказок, где герои изначально не слишком-то счастливы.
Вдох. Выдох. Мысль ускользает не туда.
- Золушка из этого рассказа… Словно наркоман, а вернее – словно тот тип людей, что ловят особое наслаждение от экстремальных видов спорта, к примеру. Убежать в сказку навсегда… Это…
Юноша замялся. Он собирался было процитировать долгий отрывок из Пратчетта, где фигурировала простая мысль «это - плохо», но в последний момент передумал.
- «А еще сказкам всегда хочется счастливых концов. И плевать им, для кого они счастливые, а для кого — нет», - сказал он, неловко разводя руками. – Как-то так.

А Hel в небесно-голубом шелковом платье сидела у окна. Давно. Тихо, ненавязчиво и неспешно играл Jazz.
Казалось, этот вечер будет длиться и длится, тянуться бесконечно, как море бескрайнее, как небо извечное, будет идти и не сходить с места. Но откуда ни возьмись, налетевший ветер хлопнул ставней. Она очнулась от забытья и, отхлебнув глоточек чая с корицей из тонкой фарфоровой чашки, перелистала лежащие на столе листки.
Ветер перемен. Недавно, буквально два дня назад, прочитав приклеенное к фонарному столбу где-то на Улице творцов объявление, Hel трепетала от восторга. Ветер перемен. Но это емкое, такое сладкое, трепетно-нежное и сильное чувство никак не давалось в руки. Что она хотела бы рассказать? О тех местах, где он рождается, где черпает свою удивительную и восхитительную силу. О тех местах, где ему случается проноситься меня все на своем пути одним дуновением, и непременно к лучшему! О тех местах, где его ждут, да и о тех, где никогда не знали о нем. А еще о душах, о душах ищущих. Тех, что жаждут одного лишь глоточка этого волшебного воздуха. О тех, кому он необходим, и даже о тех, кто умирает, так и не дождавшись его. А еще о том, какие именно изменения приносит тот ветер. О том, как стирая горечь потерь он вновь приносит встречу, о том, как на крыльях этого ветра приходит радость и новая жизнь.
Ветер перемен. Как пряный запах. Захлебываешься и не можешь надышаться. И вот, то заветное слово, та несказанная звезда, зависает на кончике карандаша. И падает, расцветая на листе цветком розы вместо неровной жадной строчки. Одно, другое, третье, вот уже на листе растет сад… Но не стих…
Какой же этот ветер…одним своим названием…мечтатель…
Его нельзя уложить в голубые четкие буквы, он нервный, неровный, не подчиняется…
Не хочет быть…не может стать…статикой…
И рисуя очередную розу уходишь в мир грез, что мог бы подарить ветер, а возвращаясь попадаешь в те моменты, где этот ветер все же пролетал…
И даже будь он трижды резкий, холодный, жестокий, срывающий души…
даже такой он не лег на лист.
Нет.
Ничего более я не могу сказать…
Лишь
Ветер перемен.


Листая Hel искала. Искала то, что не смогла сказать сама. То, чего слишком много было в ее душе, чтобы быть высказанным.
И – нашла…

Черон
- Рассказ о душах ждущих, о тех, кому нужны перемены. А что же изменилось? – Улыбка автору, отнюдь не вопросительная. – Масок было слишком много для меня…

Читая, я немного запуталась в словах героев. Оттого и впечатление немного не цельное. Чего-то не осталось…

higf, Reylan
- Так вот где он рождается, мой любимый ветер! – Hel всплеснула руками, совсем как ребенок, дочитав последний лист. – И то, что он меняет.Меняет жизнь тех, кто готов открыть ему свою душу.

Очень цельная и красивая история. Очень живо представляется остров. Я бы сняла по этому сценарию фильм. Или нарисовала бы мультик. Если бы умела…

Хелькэ
- Ну почему, почему уже в середине рассказа я поняла, что он разобьется? Почему? – Hel обиженно стукнула кулачком по столику. – Так обидно читать, когда знаешь, что уже все. И даже надежда, подаренная в конце, не спасает. Ему же было больно…Его душа разбилась…Ужасно…

А что еще сказать? Интересно. Но все же…жаль…

Нахтфогель
А вот здесь нашла то, чего больше всего хотела и искала! Сказку! Сказку в прямом смысле! Сказку в жизни! И да, Золушка не осталась ждать Принца на повороте дороги, когда он наконец-то найдет ее. Да ушла, ушла в никуда. Но она изменилась. И верю я, верю я, верю в то, что каждый человек может измениться и уйти в свою сказку. Да уйти. Да, в СКАЗКУ!
Как же хочется. Взять и устроить себе такой побег. Да, потом вернуться. Да, обратно, да пусть скучно. Но ведь, по честному говоря, взрослые люди устают все время жить так – на одном дыхании, в своей сказке. Творя эту сказку годами для себя и тех, кто рядом. А ведь можно же это делать. Хотя бы раз в жизни, хотя бы на год…ну или хотя бы раз в год.
У меня – получается ))


Первый раз вижу, чтобы размер поста превышал допустимый…

... сначала Хелькэ решила принести покаяние.
- А я, значит, думаю - ну вот сегодня точно напишу рецензии, рассказы-то уже давно прочла, а она мне вдруг и говорит: "иди чисть картошку на ужин", а у меня еще четыре тома "Братьев Карамазовых" не читаны... и так две недели! - она осеклась. - Ну, это не в смысле, что я картошку две недели чистил, но всякий раз, как я хотел сесть за рецензии, у меня находились обязательные дела... либо я был так вымотан из-за обязательных, но уже сделанных дел, что не находил в себе сил как-то отозваться на рассказы. Но сегодня, когда картошка уже почищена, я все-таки это сделаю.
Да. Я сказал.

Черон
Не без замечаний, сэр, и я надеюсь на ваше прощение... по возвращении.
"Ты сейчас озвучил всю концепцию современно театра"
"период стихотворного романтизма, и период доверия..." - запятая лишняя.
Отлов багов завершен, и я перехожу к содержанию. Здесь, конечно, у меня появились вопросы:
1) Восточный колорит имен как-то оправдан сюжетно? Он играет какую-то роль с точки зрения автора?
2) Как вы сами считаете, ветер перемен действительно является темой этого рассказа?
3) Не было ли это все написано исключительно ради того, чтобы вложить хоть в чьи-то уста, кроме собственных, эти мысли о концепциях искусства? Ибо с восточным колоритом абсолютно никак не соотносятся настолько наши, здешние обороты типа "дико инертный" или "как примитивно, боже". А если было - оно стоило того для автора?
Для читателя - вполне стоило, отвечу как читатель. Высказано много интересных мыслей - о спинках кресел, о шее леди, о массовом приеме кокаина.
И, конечно, завершение. Тут - браво. Спасибо вам, сэр, чтение себя оправдало; я не потратил время зря и не испытываю недовольства.
**И еще) Разве встать на голову и увидеть мебель на потолке - _естественное_ желание ребенка?))

Хигф, Рейлан
"Она ощущала тихое биение его бытия" и через три предложения: "но почти сразу она ощутила - чужой".
"Мать птиц жалела, что во дворе росли" - вынесло мозг. Я раза три перечитал предложение и только с четвертого понял, что мать - это мать героя, а птицы - росли во дворе и именно их мать героя жалела >< Мне стало стыдно за мое скудоумие и буйную фантазию... потому что первая мысль была: "а почему мать птиц не назвать в одно слово - наседкой??"
"Непрерывная, как смена дня и ночи, как бег времени музыка". После "времени" - запятую.
"Девушка, старательно подвязывала" - лишняя запятая.
"они сливаются в мелодию и местные будто бы слушают ее" - сложносочиненное, тоже запятую.
"когда он попытался уплыть, не простившись даже" - инверсия здесь именно нужна для чего-то, или все-таки лучше заменить на "даже не простившись"? Имхо, сбивает ровное звучание.
"она, дернувшись как птица, рвущаяся из силка..." - зпт перед птицею.
Однако в целом вычитка очень хорошая. По сюжету... из понравившегося - начальное описание человека, пережившего кораблекрушение и переживающее слишком близкий контакт с морской стихией, здорово удалось. Как герой рассказывает, что любил в детстве перелистывать книги в библиотеке, - живо, действительно похоже на детское восприятие, как его ощущаю я.
Такие разные герои, и разность их подчеркивается еще/даже невозможностью поговорить друг с другом. Его озвученные слова для девушки - лишь сияние около рта, как отсветы шуршащего песка?Да и он может уловить ее эмоции лишь по мимике (или по силе пощечин) О чем этот рассказ больше? О понимании, о важности живой беседы, об одиночестве (ведь одиноким быть можно даже в окружении огромного числа людей) или о таком вот сказочном мире, замкнувшемся на одном островке, где в таинственной пещере живет не менее таинственный Некто?
Но они все-таки нашли общий язык, что не может не радовать) Спасибо за этот рассказ.
И еще - каждый писал за одного, "своего" героя, или работа была более совместной?)

Хелькэ
Ба, это ж я. На все комментарии к рассказу отвечу позже, когда их наберется, чуть больше, чем "мало".

Нахтфогель
*тихо, как бы про себя* это филин, что ли?..
Начнем.. сначала. Серебряный дождь слез немного смутил - мне кажется, все-таки не будут так сильно течь слезы, если глаза устали от чтения при свечах. Я читал при свечах, было дело, но, возможно, не так долго, как Золушка... так что оставим это на откуп скрытому маской автору.
"Наши дорогие и верные поданные!" - поданные к столу?.. %) но тут скорее всего надо винить Ворд)
"Золушка пошарила вокруг и поняла, что сидит на облучке фургона" - сначала я не задумался, а вот недавно вспомнил, что облучок - он у большинства карет довольно высоко, на уровне плеча. Впрочем, у фургона он может быть ниже... это я просто беспокоюсь за Незнакомца, которому пришлось бы ОЧЕНЬ сильно напрячься, чтобы посадить Золушку так высоко.
"- Ты знаешь, если бы ты ответила иначе, я бы всё равно тебя высадил" - странная фраза. Мне кажется, "все равно" тут лишнее, потому как вносит нотку явного противоречия.
Вычитка вообще прекрасная для такого объема.
Теперь - к сюжету. Мне тоже всегда было интересно, что случается в те годы, которые все сказки стыдливо прячут за неопределенным "и они жили долго и счастливо". К сказке отсылает нас и безымянность героев - казначей зовется Казначеем, а принц - Принцем, это сохраняет необходимый дух. Но в том, что когда-то произошло по всем законам волшебно-сказочного жанра, как мы видим, все-таки сокрылось внутреннее противоречие. Золушка не счастлива. Но пытается верить в обратное. И с этим злодеем - который тоже остался безымянным, вначале "незнакомец", а потом "спутник", - ей удивительно повезло. Интересно, разовьется ли это дальше в романтическую линию... впрочем, это была бы уже не сказка, или совсем другая сказка...
Рассказ о переменах. О том, как важно сделать выбор вовремя - выбор пусть не обоснованный логически, но подсказанный сердцем.
О, как плохо было бы, если б Золушка стала выбирать рассудком!..
Спасибо, ночная птица. Теперь я стану больше думать над сказками.

Сообщение отредактировал Хелькэ - 5-12-2009, 22:26

- Одиночество.

Поклон за масштабность, и за метафоричность, если последняя мне не показалась. "Слышать, не слыша, понимать, не понимая". В любом случае - написать столь вдумчивое произведение с последовательным проведением героя по тексту - по-моему, сложно дьявольски. Даже представить не могу, как.
Но: герой. Простите, конечно, но саму личность, обозначенную прелестно-открытой буквой "я" я не оценил, и причину для себя нашел, кажется, вполне отнозначную - он неживой.
Впрочем, слово неправильное. Более половины излюбленных мной авторов создают вместо персонажей даже не людей, а безликих железных монстров, которые, тем не менее, восхищают. Даже не знаю, как выразиться. Не хватает... цвета. Остроты. Герой - комментатор, который шествует по окружающему ландшафту, и конечно, имеет по поводу происходящему свое мнение - но высказывает его как-то безразлично. С одной стороны, здесь достаточно интонационных знаков, "с досадой", и так далее, но "внутренний диалог" - он не бывает таким. Человек не говорит так с самим собой. Соответствующая литература жанра "поток сознания" достаточно популярно показывает, каким он бывает - впрочем, можно представить и менее шизофреничных примеров/героев.

Навскидку фраз:

"А ведь шаманов-то, кстати, у них нет... Видимо, не хватает сил и желания во что-то верить." - вывод несколько странный. Достаточно поспешный, и достаточно... как бы это сказать - духовный, моральный - для моряка-то. Так могла бы сказать учительница, священник.
"Я встал, прислушался к ощущениям. Хорошая еда и глубокий сон творят чудеса." - так можно сказать о чем-то внешнем, но навряд ли о своих ощущениях. Когда человек употребляет слово "чудеса" по отношению к себе, он как минимум удивляется - "вот чудеса-то, еще час назад головы не мог поднять, а сейчас вполне себе жив-здоров и весел!"
Суть претензий примерно в этом, да. Образ мышления кажется каким-то... нарочито книжным. Никогда не встречал, чтобы человек всерьез говорил о себе "я подивился", "[я] замученный стихией человек" - это выглядит иронией, которой в тексте рассказа вроде бы совсем нет. Еще - обилие риторических вопросов. Еще - много буквы "я". Еще - показавшийся неуместным акцент на аппетитные ножки. Впрочем, последнее спорно.

Девушка выглядит не в пример красивее - может быть, потому что в ней больше умолчания. Впрочем, это оправдано - раз она и население острова представляет собой загадку, требующую разъяснения.

Отдельно порадовало разъяснение: я не понял, кто есть Неведомый Никто, и заблаговременно остановил себя от раздумий - почему-то показалось, что понимать не стоит. Лучше оставить безымянным. Так красиво. Если авторы все же задумывали кого-то конкретного - наверное, такое читательское поведение будет довольно наглым, но тем не менее.

- Играть на ветре.

Почти прекрасно, сэр, расстановка точек по тексту - весьма, герой - вызывает исключительные симпатии, парадокс бревна присутствует. Нареканий только парочка:
Номер раз - я понимаю, если это писалось, так сказать, историей одного человека... Но знаете, есть что-то невообразимо прекрасное в том, когда можно рассказать о неком существе, не упоминая ни одной его части - ни тела, ни мыслей. За счет окружения. Подобные вещи меня всегда восхищали. Окружения хотелось бы... больше, что ли. Не такого, как - "с каждым годом у нас становилось все больше зрителей" - это хроника, вспоминательное. Других людей, хотя бы мельком, ладоней, веревок, обручей, головы в пасти льва... Если вы когда-нибудь надумаете написать обо _всем_ этом цирке, рассказав про каждого - вот это было бы.
Номер два - впрочем, пожалуй, это скорее личные претензии. По-моему, мотив "настоящей и ненастоящей музыки" у вас входит в авторскую позицию. Которую я, в отличие от сэра Хигфа, не люблю. *хмыкнул* Впрочем, кто будет ругать вас за ваши убеждения? Ни один критик, даже самый злобный...

- Taleweaver.

Прелесть какая) Уже второе продолжение сказки, которое я вижу на Прикле, второй же раз с уклоном в дарксайд) Даже комментариев толком не найду - красиво написано, даже очень, юмор в меру, вопрос остер и заставляет повздыхать о том, что жизнь не сказка, принцы - кони, а романтические герои вроде Крысолова живы и будут жить во славу. Спасибо, очень понравилось)

Вуаль.
Маска. Накладка на лицо, которая надевается, чтобы не быть узнанным, как говорит нам словарь. Кто-то утверждает, что никогда не наденет маску, другие доказывают, что мы все их носим, а где истина, я судить не возьмусь. Где-то посередине, быть может? В любом случае, заставляет задуматься о том, от чего же мы скрываемся? Я не беру чисто утилитарные и материалистические причины, нет. Речь о тонком сочетании мистики и психологии, о своего рода границе.
В средневековой Японии, мастер, получивший заказ на маску для театра Ноо, вырезал сотню, а после уничтожал по одной до тех пор, пока не оставалась единственная. Её он доводил до совершенства, а отношение к ней было куда более почтительным, чем к иным людям. Между прочим, чаще всего изображали эти маски демонов, ведьм и богов.
В Европе Церковь долгое время отказывала лицедеям в возможности попасть в Рай, находя в ношении маски и отыгрывании роли нечто сходное с бесноватостью.
Наконец, в морге посмертная маска... да что там говорить, дамы и господа, сами вглядитесь в лица Петра Первого, Пушкина, Суворова. Или, быть может, вам будет приятней вспомнить находки Шлимана и Картера? В любом случае, посмотрите в эти лица умерших и подумайте, не является ли маска границей между тем, что есть и тем, чего нет?
В таком контексте рассказ мессира Черона приобретает весьма интересное звучание. Стилистические приемы смотрятся органично и на своём месте, а финальный поворот читательской точки зрения в конце вызывает в памяти не только классиков, но и историю об Орфее.
Остаётся, всё же, одно «но»: мессир, зачем же было называть героев японскими именами и давать японский же колорит, при условии, что общаются они как угодно, но не в контексте японской культуры?
И ещё одно «ах да»: всё же, несмотря на конечный поворот сюжета, есть ощущение того, что это изложение мыслей относительно театра и искусства в целом, упакованные в такую вот любопытную обёртку. Впрочем, кому, как не вам, мессир, рассуждать о театре в нашем маленьком кафе, а?

Одиночество.
Очень экзистенциальная тема для рассказа: одиночество среди живых существ. Что толку быть в компании разумных и похожих на тебя, если ты не можешь с ними общаться? И что делать в такой ситуации? Авторы дают своеобразный ответ: найти общий язык, как это ни парадоксально. Я не буду особенно распространяться о стиле или языке – они близки к безупречности ровно в той степени, когда мой глаз перестаёт находить ошибки и косяки. Другое дело, психология героев. Девушке из деревни веришь сразу и легко, она не вызывает ощущения противоречивости, а вот моряк – иной вопрос. Честно говоря, создаётся ощущение, что один из авторов спроецировал собственную личность на героя больше, чем стоило бы, учитывая специфику образа. Всё же, оба автора – личности сложные и интеллектуальные, а простой моряк…ну, он и есть простой моряк, пардон за снобизм. Т.е. далеко не обязательно таковой персонаж должен быть туп, как тямбара, но всё же тут он мыслит слишком уж образно и широко. Мне это кажется не слишком достоверным, если честно. С другой стороны, иной герой для сюжета не подошёл бы: он должен достаточно тонко чувствовать и думать об окружающем его мире.
С точки же зрения описательности – всё очень хорошо, любовно даже, выписано и обозначено. Образы яркие и в голову приходят моментально, когнитивных диссонансов не плодя.

Играть на ветре.
Я не я, если этот рассказ не связан кое с чем из предыдущего творчества автора, но это лишь начальная ремарка, что должна заменять вступительное слово.
В первую очередь в глаза бросается цельность рассказа, как смысловая, так и языковая. Законченное и оформленное целое, состоящее из множества нитей и натянутое ровно настолько, чтобы обрести твёрдость доски. История падения, растянутая на семь секунд, история движения по канату в семи шагах. История жизни в семи…годах? Десятках лет? Или это всё те же шаги, да и канат, по сути, тот же. А история ещё и о том, как уходит нечто и тем, кто не хочет его отпускать остаётся лишь уйти вслед за ним. Очень хороший герой, живой, прочувствованный и, пардон за некоторую тавтологию, чувствующийся. Вообще, рассказ нравится тем, что в принципе затрагивая разум, он в основном касается эмоций, заставляю чувствовать.


Нахтфогель.
История о чуде? История о выборе? Или может о действии, которое ведёт за собой последствия? А то и вообще о Её Величестве Сказке? Не знаю, если честно. Сложно сказать о чём писал мессир, скрывшийся под птичьей маской *Клюве?*, но кроме этого видится ещё кое-что. История про тонкий расчёт и дерзкую игру смелого психолога. История эдакого…ткача, который оплетает своими тенётами людей и места, после чего направляет события в нужную сторону и смотрит на результат. Любопытственно, сэр Инкогнито, весьма!
Теперь что касается языка и стиля: в общем и целом, неплохо, читается вполне легко, несмотря на некоторую витиеватость (надеюсь, это не личное стилистическое автора, а особенность данного рассказа, подчинённая атмосфере). Однако не могу согласится с предыдущими ораторами относительно вычитки. Есть два очень серьёзных ляпа, цитирую: «Медленно, очень медленно, не до конца понимая, что и зачем делает, шагнула в первый раз, во второй, а потом часы ударили во второй раз». Как-то оно не очень смотрится, мне кажется, не так ли?

А теперь настало время разбрасывать камни =)

Хигф

Девочка из «Засыпай» казалась мне принадлежащей нашему времени. А между тем цирк пока не умер у нас. Впрочем, кто сказал, что все обитатели острова из одного мира?

Амм.. только не говори, что девочка из "Засыпай" еще и показалась принадлежащей нашему миру о_О Это будет смертью меня как автора. Дело в том, что в "Засыпай" я старался избегать примет времени и примет мира _вообще_. То есть из рассказа можно понять, что институт семьи там есть, люди пьют из чашек, а в больницах - палаты, а не ультрамегароны, но... в общем, это действительно показалось))) И все обитатели - всё же из одного мира, да.

Он ушел в сны без нее? А ведь это маленький подвиг – быть рядом с таким человеком... Могу, конечно, понять, и все же – он не оценил преданность, кажется.

Вот это - в точку. Он не оценил. Он, надо сказать, некоим образом скотина, но поверьте, на Острове он перевоспитался и о многом пожалел.

Не стоило ли идею с доской между небоскребами только облечь в какую-то иную форму, заменить аналогию?

Почему заменить? Это дословный, кстати, пример, от преподавателя с кафедры психологии.
Спасибо за дельный отзыв.

Дженази
Ну, тут просто огромное спасибо, это был прямо... твириновый бальзам на душу =) Мррр, сир.

Хел

- Ну почему, почему уже в середине рассказа я поняла, что он разобьется? Почему? – Hel обиженно стукнула кулачком по столику. – Так обидно читать, когда знаешь, что уже все. И даже надежда, подаренная в конце, не спасает. Ему же было больно…Его душа разбилась…Ужасно…

Как бы так сказать... я ведь не о том писал, разобьется он или нет И... в конце правда есть надежда? Это... странно. Потому что конец должен был оставить максимально без нее)
Спасибо за впечатление, это ценно.

Хелькэ
А-а-а! Это снова я!!! *бегает по потолку*

Черон

Окружения хотелось бы... больше, что ли. Не такого, как - "с каждым годом у нас становилось все больше зрителей" - это хроника, вспоминательное. Других людей, хотя бы мельком, ладоней, веревок, обручей, головы в пасти льва... Если вы когда-нибудь надумаете написать обо _всем_ этом цирке, рассказав про каждого - вот это было бы.

Ненене, сэр. Не об этом, не об этом. О цирке только мельком, он даже не декорация к Флейтисту - так, контуры декорации, проступающие из темноты. Вспоминательная хроника, через несколько лет после того, как закончилось _всё_ - это в самый раз.

Номер два - впрочем, пожалуй, это скорее личные претензии. По-моему, мотив "настоящей и ненастоящей музыки" у вас входит в авторскую позицию. Которую я, в отличие от сэра Хигфа, не люблю. *хмыкнул* Впрочем, кто будет ругать вас за ваши убеждения? Ни один критик, даже самый злобный...

Это не совсем мотив настоящей и ненастоящей музыки. Это большой привет Аркадии и Старку в некотором роде - о жизни живой и жизни технологичной. Очень жалею о том, что концепт сиринги из рассказа понять невозможно - она дает определенное, довольно большое количество базовых мелодий, из которых потом можно создавать, дополняя и изменяя, собственное музыкальное произведение, с возможностью послушать его на каждом этапе. Весьма популярная штука. Но количество базовых мелодий, как ни велико, все равно ограничено.
Спасибо))

Оррофин

История жизни в семи…годах? Десятках лет? Или это всё те же шаги, да и канат, по сути, тот же.

Не, там, наверное, поменьше, чем семь лет будет. Года два после падения. Флейтист безбожно молод))
Спасибо и тебе, мр) Ощущения - это важно.

Продолжение дискуссии желающими приветствуется.

Хигф слушал в своем углу, дивясь длинным и красивым отзывам. И наконец, когда речи утихли, заговорил вновь.

Genazi
Спасибо. Слова отзыва выстукивают серебристые отзывы, и это приятно. Мне нравятся твои рецензии.

Hel
Рад, что понравилось))

Хелькэ
Проехав ловлю запятых - к делу...)))
Рассказ... Наверное, все-таки о переменах, которые происходят, когда общий язык находишь)) И об одиночестве, да. Сперва писалось об острове, а потом мотив одиночества стал таким сильным, что вышел в название.
И да, в основном каждый писал за своего героя, но местами, чтоб не писать в режиме "он пошел, она шагнула следом", вторгались на чужую территорию, отписывая эпизоды.

Черон, Оррофин
С оформлением мыслей подмечено точно. Да, местами есть немного неестественные моменты. Каюсь, начали поздно, недошлифовали. И с героем тот же баг. Дело в том, что он был задуман не простым моряком, а пассажиром этого корабля, путешественником, много повидавшим. Любителем необычных мест и историй. Поэтому широта и образность мышления для него нормальны... Но вот в тексте *бьет себя кулаком в грудь* как-то указать это забыли!

А теперь приму приглашение к споры и перейду от своего рассказа к кошкиному.

Амм.. только не говори, что девочка из "Засыпай" еще и показалась принадлежащей нашему миру о_О Это будет смертью меня как автора. Дело в том, что в "Засыпай" я старался избегать примет времени и примет мира _вообще_. То есть из рассказа можно понять, что институт семьи там есть, люди пьют из чашек, а в больницах - палаты, а не ультрамегароны, но... в общем, это действительно показалось))) И все обитатели - всё же из одного мира, да.

Я почему-то предположил тогда. что мир - наш. Знакомые имена, антураж современности, магии нет. Прямые указания на наш мир отсутствовали, но и прямые свидетельства обратного - тоже. То есть я вообще не заострял на этом внимания, но подсознательно сложилось впечатление "кажется, что-то похожее на нашу современность".
Умирать не надо, правда)) Я понял))

Почему заменить? Это дословный, кстати, пример, от преподавателя с кафедры психологии.

Именно поэтому. Мне он вообще знаком давно, и я, может быть, ошибочно, полагал его широко известным. А в широко известных вещах нередко интересно смотрится смена деталей... просто чтоб отличалось.

А кто такие Аркадия и Старк?

Вставать не хотелось. В последние дни его всё чаще и больше одолевала усталость - тупая, ноющая, злобная и навязчивая, как головная боль Пилата... Но спасительное "яду мне, яду!" на язык не лезло. Он всегда был слишком гордым, чтобы просить даже яд - хотя просил, пусть и не отравы, но просил, потому что также всегда умел переступать через гордость.
И сейчас нужно было переступить через себя. Через усталость и стиснутые зубы, через закатившиеся глаза и холодные, серо-багровые пятна под веками, когда уплываешь в густое, болезненное небытие, проведя по лицу холодной ладонью.
Лязгнул металл доспехов. Словно борясь с духотой - почему "словно", наверное в тяжёлых железках и правда было дурно - рыцарь стащил с головы тяжёлый топфхельм и опустил его на стол рядом с собой. Голос его, впрочем, от этого не стал громче или чище - говорил он тяжело, медленно, словно роняя вместе со словами каменные глыбы.

- Моё слово кратко. Работы сильны - все до одной. Думаю, то, что обычно я осмеливаюсь писать сюда, затерялось бы на их фоне. Спасибо за доставленное удовольствие.

Вуаль

Красивая идея соседствует с не вполне восхитившей меня формой изложения. Мысли, конечно, могут совпадать или не совпадать у автора и читателя. В моём случае это породило большое желание поспорить, а это - всегда хорошая сторона произведения. Хотя здесь скорее приятно, что оно не мешает думать над мыслями, изложенными самим автором. Конец - клинок, вонзающийся в сердце неверной жены за миг до падения занавеса, именно так стоило бы заканчивать постановки о кальдеронианской чести. Интересно, найдётся ли сеньор Гутиеррэ среди тех масок? Хотя вряд ли - слишком иной восток пропитывает андалусские мысли и страсти. Кстати, о востоке - и в самом деле зачем? Я не понял этого элемента - словно на фотографии зачем-то нарисован иероглиф. Изящно, с умением искушенного в деле каллиграфа - но непонятный и оттого кажущийся неуместным. Впрочем, надо лишь выучить японский, и всё получится, верно?
Работа скорее понравилась.


Одиночество

А вот я, причитавшись к языку, сразу представил себе человека скорее образованного или хотя бы неглупого. Скорее, конечно, Робинзона Крузо, чем Жака Паганеля, но тем не менее... Почему нет? Хотя об этом следовало упомянуть, хотя бы парой штрихов.
Пришлось вчитываться, чтобы понять... и то остались сомнения. Тут я, наверное, тоже выбираю более простую и ясную часть рассказа, чем некоторый дополнительный (может быть и основной, но для меня - дополнительный) глубинный смысл. То, что поведано во второй части, так и осталось для меня тёмным лесом - во многом красивым и манящим, но чаще непонятным и тревожным.
Впрочем, мысль о разном одиночестве - интересная.
Один умный человек однажды, когда ему зачитали проникновенный доклад про то, каково это - одиночество, спросил: "А что такое одиночество?" Ему не могли ответить. Наверное, он был умнее тех, кто читал доклад. Но он точно никогда не был одинок. Потому что слов для одиночества нет - что поделать, вот нет совсем. Но если оно к вам приходило - вы всегда будете знать, как это...

Играть на ветре

Скажите, и кто же это пошёл бы смотреть на роботов вместо настоящих львов? Я бы предпочёл львов, честное слово.
Сомневаюсь, что цирк умрёт хоть когда-либо скоро.
Вот неблагодарность героя подмечена верно. Только о себе и думает, к сожалению. О своей боли, о своих обидах и о несправедливости жизненной. Я не буду его осуждать. Будь я на его месте - я был бы хуже. А он по крайней мере вырезает флейту и играет на ней. Молодой старик с разбитым телом, холодным сердцем и колким, железно-стеклянным разумом, который, однако же, торчит на белом свете, как вызов железно-стеклянному миру, поглощающему живое - и сам не сильно задумывается о такой глобальной проблеме, просто... пытается успокоиться? Не знаю. Эмоциональный фон очень похож на тот самый канат. Чтож... Здорово пройти по нему. Даже рискуя снова свалиться. Оно того стоило. Стоит. Будет стоить.
Рассказ очень хорошо построен и оставляет приятное, хоть и горькое впечатление. Кстати, почему в последнее время такая странная мода на флейты? Может, просто самый сказочный инструмент? Кто его знает...

Taleweaver.

Сперва скажу, что не понравилось и о чём подумал сперва, когда прочитал. О Принце с его потенциалом героя... Суровое, очень суровое наказание за то, что не умел ценить своё счастье, свою любовь. Может, он ещё совершит великие подвиги и войдёт в легенды. Может быть - но только его сказка грустная, грустной и останется. Потому что в сказках очень-очень редко бывает, чтобы любовь "проходила"...
Вообще, всё звучит волшебно, но волшебство это - тёмное, мрачное. Словно запретный плод, дивный цветок, испускающий ядовитый аромат, или ладная прялка, которая обязательно уколет веретеном.
Язык мне понравился, и уже не раз говорили доброе слово о хорошей вычитке. Но всё же, всё же, всё же... Я сам - рудимент, ибо не раз слышал, что рыцарей в наше время нет. Так что остаюсь верен своей любви к прошлым, тем самым, настоящим сказкам, а не к бьющейся в их двери кованым сапогом "реальности" и "глубине". Хороший конец - всё равно конец, но это не значит, что "никакого" - лучше.

- Ещё раз спасибо всем. Прошу прощения за сумбур и долгие речи, а теперь позвольте снова всех поблагодарить и умолкнуть - я и правда устал.

На стол рыцаря по-хозяйски вспрыгнул пушистый кот. Под ее тяжестью стол закачался, но выстоял. Зверь тронул лапой шлем, подозрительно посмотрел на закованную в металл руку и, наконец, свернулся на свободном пространстве в клубок. Хвост не поместился и упал вниз, тут же свернувшись в подобие дамского крюка для сумок.

Кот устроил на лапах тяжелую голову и почти задремал, сквозь полуприкрытые веки глядя на рыцаря, но вдруг встрепенулся и поднял морду. Незнакомым с ним посетителям могло показаться, что он смутился, но завсегдатаи в это, похоже, уже не верили. Перестав изображать смущение, животное, наконец, заговорило:

Ну, все я не успел прочитать. И за критикой, кажется, снова забыл добавить хороших слов. А стоило бы. Я начинаю бояться Мансарды и Граней - все это становится слишком сильно и классно. Это интересно читать даже когда посты ждут и времени нет: вполне полноценное творчество, приносящее читателю не меньше, а то и больше, чем автору. То, на что хочется отвечать и с чем не хочется соревноваться =)

Что до заботливо припасенной критики, то в рассказе Черона меня несколько зацепили японские имена при нарочито-западном театре, манере подачи и диалоге. "Автор пересмотрел аниме," - не совсем те слова, но это первое что приходит на ум (с). Еще, наверное, классическая "заумность" формулировок, намеренная или нет, но она утомляет ^.^
В рассказе скрытого маской автора меня смутило, разве что, посвящение =) "Обещали" сразу трех женщин, а рассказ про одного мужчину =) Впрочем, кто их, этих посвящаемых, знает? =)

Я прошу прощения за столько долгое молчание в Мансарде - праздники, отсутствие работ в почтовом ящике... Впредь такого, надеюсь, случаться не будет...

Уже почти забылись новогодние праздники, уже осыпаются душистой хвоей еловые лапы, и Улица Творцов, наконец, стряхивает с себя зимний сон.
В Мансарде снова зажигают свет, подкидывают сухих дров в камин, раскладывают листы по столам - и ждут гостей. Ноздри щекочут запахи - еловых иголок, скопившихся под новогодним деревом - жалко её ещё выносить на улицу, специй глинтвейна, горячего шоколада.
И ничего, что на улице холод - может, все же забредут сюда те, кто любит строчки - не важно, чужие ли, свои...

I
Без названия
Анеле (псевдоним)

Жаркое южное лето. Чайки кричат над морем своими странными голосами. На диком песчаном пляже почти никого.
Только парочки целуются, не прячась друг от друга.
Море играет россыпью всех цветов радуги. Солнце уже клонится к закату.
Ты когда-нибудь видел закат над морем?
Как солнце, приближаясь к волнам, как бы встает на такие маленькие ножки
и становиться немного не круглым, похожим на пуфик, а потом только начинает погружаться, окрашивая все розовым.
Очень красиво, правда?
А волны шепчут свои загадочные истории берегу и их рассказы никогда не смолкнут, как и никогда не станут понятными тем, кто их никогда не слушал.

Хочу идти с тобой по этому берегу, пусть пляж будет не длинным, но пустынным. Ты будешь держать меня за руку, и я буду идти в волне прибоя босиком.
А ты будешь идти по берегу, держа в другой руке мои босоножки.
Я буду в голубом сарафане в горошек, загорелая и тоненькая, а ты будешь весь в белом.
Мы будем идти и молчать, и я буду смотреть на море и заходящее солнце, а ты - на меня.
И я буду самой красивой на свете, твоим Солнышком.
А потом, когда последний лучик исчезнет за горизонтом и станет прохладно, ты возьмешь меня из воды на руки и посадишь на большой камень на берегу, чтобы я могла обуться, не насыпав песка в обувь
А я обниму тебя за шею и не отпущу, когда ты нагнешься, чтобы посадить меня.
И мы будем целоваться на море после заката, и будет много таких же парочек вокруг, но нас никто не увидит.
И мы тоже не увидим никого, нам никто не помешает, мы будем одни, только ты и я, вдвоем…
Вместе...
А потом ты сядешь рядом со мной, после долгого-долгого-долгого поцелуя, и обнимешь меня за плечи.

К этому времени уже стемнеет, начнут зажигаться первые звезды.
Ночи над морем такие темные, но вот восходит луна и лунная дорожка, которая всегда начинается у наших ног, где бы мы ни стояли, манит нас вверх, туда, где ты можешь достать самый дорогой для меня подарок – звезду.
И мы пойдем, все так же, взявшись за руки, и ступив на эту дорожку, ощутим не прохладу морской воды, а нежную пружинящую гладь лунного луча.
Будем подниматься все выше и выше, уже погаснут в темноте внизу огоньки на набережной, останется только портовый маяк.
Но скоро и он исчезнет из виду, да мы на него и не смотрим. Мы смотрим в глаза друг другу. И ни одного взгляда под ноги, ведь мы доверяем тому лучу, по которому идем.
Мы будем идти долго, но не устанем. Самые влюбленные взгляды станут нашими. Ты знаешь, что я отдала тебе свое сердце, и так же в моей груди стучит - твое.
Мы уже забрались так высоко, что нас не достать никому. И лунный луч постепенно начнет загибаться вокруг земли, образуя дугу.
Дойдя до верхней ее точки, мы сядем на краешек, свесив ноги, и будем болтать ими.
Я уроню не застегнутую босоножку вниз, посмотрю на тебя с опаской – а вдруг ты будешь сердиться – а ты улыбнешься мне, и тогда я сниму вторую и запущу далеко-далеко, и мы будем гадать, куда она упадет.
И будем смеяться, представляя себе всякие смешные ситуации с ней.
А потом, уже ближе к утру, когда на горизонте появиться первый розоватый отсвет, мы увидим, что сидим на облаке над морем, прямо посередине, и вокруг нас будет только море.
Облако будет мягким и пушистым, как пуховая перина, покрытая шелковыми простынями.
И я уже наконец устану и захочу спать.
Ты возьмешь меня на руки, уже в который раз, но я так люблю, когда ты это делаешь, и отнесешь меня в самый центр облака, так, чтобы нас никто-никто не увидел, даже с пролетающего мимо самолета. И увидишь, что пока ты меня нес, я уснула. Сплю и улыбаюсь тебе во сне. Ты уложишь меня, ляжешь рядом и прижмешься ко мне всем телом. И я буду ощущать твое тепло и мирно спать в открытом небе на облаке.

II
Без названия
higf
Первая и последняя строки (вдохновившие на версию того, что произошло между ними) принадлежат Хелькэ.

Не судьба. По ступеням спускаюсь; беззвучны шаги.
Среди пыли и мрака безмолвием ход опоясан.
Наверху, средь смертей торжествуют чужие, враги,
Путь во мгле мне нежданно, до боли пронзительно ясен.

Хочешь – лги сам себе, а не хочешь обмана – не лги,
Пустоту лишь безумец способен пытаться раскрасить.
Что случилось, ушло во вчера – то не станет другим.
Я пришел к алтарю, и единственный выход прекрасен.

Я спокоен, как лед. Рукояти удобно в руке.
Умирает лучина, в глазах все темнее круги,
Я последний. Уж скоро, кровь стыть начала на клинке.
О великие предки, вас вижу, не будьте строги.
Наше время прошло, растворилось в забвенья реке,
Я уйду, не прощаясь ни с кем, для меня дорогим.

III
Соуль
Корабли

Паруса и песок, корабли,
Чьих огромных колес скрип неволит
Лисьи уши,
Переплетены
Пыльным ветром и скованной болью.

Квартердек и бушприт, корабли
Пьют соленый поток, кровь глотая
С лисьих пальцев -
Соединены
Вечной клятвой до самого края.

Горизонт и обрыв, корабли,
Вниз срываясь с песков вглубь пространства,
Лисьи души,
Таящие сны,
Тянут к фаун в безудержном танце.

IV
Darkness
Нейльаль Ниэвия*

мой город засыпает в сомбрио**,
ему снятся южные рыбы,
запах шалфея и мяты,
и кусочек гээнского*** лета.

ему чудится теплое море,
и нежно-зеленые волны,
шелест песка под ногами,
и желто-медовый вкус.

город, заснувший в сомбрио,
похож на больного ребенка,
закутавшись в снежные шали,
он молча смотрит на мир.

ему снятся теплые волны,
шепот тростника на болотах,
и запах нагретых солнцем
ярко-зеленых трав.

* - "спящая Ниэвия"
** - последний, "теневой" месяц года; месяц окончания навигационного сезона на севере и наступление холодов.
*** - Гээна - страна на юге с мягким, очень теплым климатом.

*радостно хлопая в ладоши. стоп. а как же веер? он в кармашке для понта? прикрыв лицо веером, не могу скрыть свое довольство "малыми формами". мир прекрасен. спасибо этому вечеру и.*
- ГранПардон. Мур всем. А где Соуль? Стоит только впасть в спячку и увы. Надо будет к следующему вечеру запастись огромной пиццой и длиннющим признанием в любви.*

*Воздушный поцелуй Darkness.*

Начинаем по порядку.

Анеле

Я задыхаюсь от похоти... Понимаете, каждый стих, каждый рассказ, каждая миниатюрка она пишется для Кого-То. И это не унылое "ОН/ОНА". Это я не про рыцаря или принцессу. Этот "Для Кого-То" - это публика. Это зрители. Это те кто заплатили медные пятаки что бы посмотреть на наши ужимки. Они могут жевать попкорн. Они могут медленно посасывать коньяк 1972 года выпуска. Они могут цитировать наизусть библию или быть сатанистами. Они-публика могут быть разными. Но пишем мы всегда для Публики. Человек который превращает мысли в слова - всегда делает это на потеху зала. Всегда. Он может прикрываться "фиговым" листочком из серии "пишу для себя. пишу в стол". Для себя мы не пишем. Мы пишем что бы как бы случайно показать и с довольно-смущенной моськой "ну пишу..ну бывает..ну для себя..не думал что увидите". Но это все была лирика.
Теперь переходим к самому тексту. Всем! Наплевать! На! Язык! Язык может быть прекрасен. Язык может быть ужасен. Но читатель ищет что-то что зацепит его. И чем для большего круга вы пишите - тем больше людей зацепите. Пишете для меньшего - меньше людей. Пишете для круга из одного человека - зацепит одного. Вот этот текст вырван из чего-то. Он может зацепить того... ну вот допустим отрывок какой мог бы быть из этой книге буквально на предыдущей странице
"Я проснулся утром рано и посмотрел на неё. Я всегда смотрю на неё по-утрам. Смотрю как время меняет её и пытаюсь понять когда же иссякнет моя любовь. Небо!!! Как я люблю её!!! Как же я люблю! И это не проходит с годами, не стирается временем. Это живет во мне каждый миг. Каждый вздох. А вот она открывает глаза и смотрит на меня. Как-то по особенному. Так, как смотрю я на неё. Она улыбаясь спрашивает: "а помнишь то жаркое лето, когда чайки кричали над морем своими странными голосами".
И вот именно этот рассказ - поймет только он. Поймет так, что бы зацепило. Рассказ где раскрыто больше будет понят большим количеством. То есть я хочу что сказать...Язык - не плохой. Сюжетопейзаж - тоже не плохой. Но. Писать надо так, что бы рвало. что бы сжигало. что бы или читать "Матерь божия! Ну нифига себе! Ахтунг!" или "Боже...до чего красиво...тепло..мне так тепло" или как-то иначе, но что бы человек падал на какую-то четкую грань. Тепла, боли, любви, нежности. Но что бы это была грань. Что бы это было больше чем то, что за окном.
Этот рассказ для того "о ком знаю только я. и не важно есть ли он". Этот рассказ для очень ограниченного круга людей которые "спят и видят Его". Именно по-этому я могу сказать, что это не "плохой" рассказ, а не хороший. Это просто рассказ. А писать надо или "а мне наплевать на ваше мнение. я сам лучше знаю, стайка неудачников" или "нууу...сейчас вы у меня под стол упадете, а потом организуете фонд поддержки Гения".

ИМХО, конечно.

////////////////////////////////////

Хигф)))
а тебе будет уделено гораздо меньше времени) Нормальный хороший стих. Ты не станешь спорить, что это "просто стих"). Это нормальный хороший стих. Каких-то косяков бьющих по глазам не вижу, а идиотское слогосчитание оставлю другим.

////////////////////////////////

*второй воздушный поцелуй*
Соуль.

По смыслу - знаю, что стих для какой-то игры, а следовательно в образы верю без расспросов. Но вот единственное хочу сказать... Я раньше не верил, но чем дальше живу. Да и читая этот твой стих, тем больше соглашаюсь с тем, что поэтессы пишут иначе иногда. Что всё-таки есть такое явление как "поэзия женщины". Мне нравится эта поэзия.

//////////////////////
Darkness

Хрю. Очень многое, что я писал для Анеле подходит и тут.
*краснея*
А вы танцуете..ой.. а вам нравится Лорки? Мне нравится он, а стих... ИМХО без какой-то части. Или начала или конца. ИМХО.

Задумчиво вертит в руках еловую веточку, на которой висит одинокий сверкающий шарик. Дует на него, и неожиданно стеклянная поверхность теряет четкость, идет волной, шелухой. Однин полупрозрачный изгиб накладывается на другой, на миг на ветке кипит серебристая гроздь, а потом шары - не то мыльные пузыри, не то серебро легче воздуха - разлетаются по кафе.
С праздником всех!

Анеле
Зарисовка. Написанная хорошим языком зарисовка. Скажу, пожалуй, примерно то же, что и Рюдо, только чуть иначе. Здесь не хватает героев. Видны чувства, но не видно личностей, которым мог бы сочувствовать. У них нет черт лица, привычек, имен, нет истории и трудностей, которые они преодолели, прежде, чем прорваться к этому берегу... А без тени, которую отбрасывает крыло беды, теплое счастье продолжает оставаться теплым, но не так остро цепляет за сердце.

Соуль
Я уже неоднократно говорил, что в поэзии дилетант и ничего не понимаю, и если о классической форме еще могу что-то сказать, то в данном случае ничего умного и квалифицированного сообщить не могу ни по ритму, ни по рифме... Вслух читается у меня нормально. Что до образов, то они мне знакомы и понятны больше, чем стороннему читателю. После прочтения остается запах грусти, пыли и крови...

Darkness
Частично сюда относится то же, что о предыдущем - мне не к чему придраться с умным видом. Правда, этот мир знаком менее предыдущего. Но город... Он есть. Как ни странно, при прочтении вслух не нашел ритмики, которая задела бы меня самого, а вот пробегая глазами по строчкам - действительно ощущаю цельный, проходящий по строчкам образ.

По углам Мансарды тихо шелестит теплый ветер. Ерошит листы, словно читает - а, может, и правда, читает. Увы, у кое-кого из нынешних посетителей проблемы с образами-именами, так что - ветер - самое оно для того, кто никак не может найти себя.
Ветер шуршит листами, слушает других... А потом отправляет по воздуху мысли-образы, картинки-фразы... Соглашаясь. Или не соглашаясь.
О, и, да - ветер умеет смущаться, и как-то загадочно дрожит хрусталь. Где в Мансарде хрусталь? Ну, где-нибудь, да найдем. Ах, эта галантность мсье Рюдо. Но пиццу - обязательно! Итальянский вечер под неё устроить...?


Анеле, кто бы вы ни были - ваша история - про любовь. Про светлую и красивую любовь. А значит, нельзя говорить и форме и прочих "системах". В тексте чувствуется тепло, мягкость чувств - и мне кажется, что у автора тоже на душе тепло. Такие вещи без любви в душе не пишутся.
Так что по форме - ничего. Ну, разве что запятые кое-где терялись. И отчего-то это напомнило не совсем отшлифованный стих в прозе..)
Ну... На самом деле: просто солнечно, тепло и красиво.
Вот.

Ветер пошуршал другими листами, подумал-подумал, и свернулся где-то в районе стойки, свесив невидимый, пушистый хвост. До пола, подметая его кончиком и заставляя пылинки кружится в танце.

Хигф, это... про кого-то, чей род угас? Или нет. Мне удалось почувствовать холод, стылые ступени под ногами, одиночество, какую-то, непонятно откуда взявшуюся, сырость. Смысл - только кончиками пальцев. Но это почему-то оказалось не главным. Вот ощущение - это да... Сты-ылое стихотворение. Но - красиво... Да.

Соуль, песок. Мелодия песка, ветра, солнца. В твоих строках - мелодии, но я вообще мало что могу говорить о стихах. Разве что - про ощущения... Золотисто-красные строки. Боль, кровь, песок, скрип кораблей. Неуловимые, но ощущаемые образы...
Воть...

О себе, да? Ой-й... Лучше я отвечу остальным.) На свое.)
Рюдо, обожаю Лорку *тут должен быть смущенный румянец. нет-нет, мы лучше покосимся на два сборника Федерико Гарсии* заметно, да? А вот танцевать - увы, как слон в посудной лавке. Люблю, но не умею. Складывать кривые строки получается лучше.
Но, да - таки вы правы - писалось для себя и для еще одного человека, который мог бы это увидеть. Но поделиться своей любовью к этому спящему городу - хотелось с остальными. Не вышло, м-мм? Просто хотелось, чтобы увидели, какой он. Почувствовали.

Хигфе, а это - муррр! Что ты - увидел город. Мне именно этого хотелось. Спасибо. Правда-правда.) Дико приятно понимать, что человек, не знакомый с миром - его увидел... Мр.)

Сообщение отредактировал Darkness - 25-01-2010, 21:33

Крупная кошка на этот раз была серой, вошла через дверь, и села тоже одна. Прямо на пол. Но гадости все еще были при ней, и она их озвучила.

Анеле.
К вам я буду особенно зол сегодня, извините. При прочтении зарисовки в уме упорно крутилась фраза "сферический роман в вакууме". Таких вещей немало в "неоправленных письмах", они могут тронуть, когда участников знаешь, когда как-то особенно необычны их обстоятельства, когда узнаешь в них что-то новое, или, наоборот, забытое... Без подобных связей, это остается просто романтическим описанием. Мне понравилось описание солнца, но чем вещь в целом отличается от общего шаблона? )

Хигфе.
Мне понравились строчки, особенно первая и последняя, но и еще кое-что между ними. Мне понравилась идея, даже больше чем строчки. Но вот исполнение - оно не до конца выдержано в том же тоне. Не могу объяснить точнее, это очень субтильная разница и, может быть, субьективная. Но "единственный выход прекрасен" - из этих отступлений, пожалуй, самое яркое.

Соуль.
Я страшно люблю стихи, которые сделаны в одном цвете. Тут этот цвет такой насыщенный, что невольно остается где-то в сознании даже после того, как штука прочитана, а ее строчки забыты. И это классно.

Дарки.
Сложно... То, что должно было, наверное, понравиться, но ни гармонии, ни диссонансов этой вещи я просто не уловил. Так и прошло по касательной.

Сообщение отредактировал Кысь - 25-01-2010, 20:58

А ветер, тем временем, принес чьи-то слова. Точнее, не чьи-то... Тот, кто звал себя Анеле, не смог прийти, но его слова - все же звучат в тишине зала.

Здравствуйте все! Надеюсь, извините за опоздание, но так уж оно выходит.
Слов не так много, как хотелось бы, но ничего не сказать просто преступление перед вами.

Впечатления:

Higf

Стыло и печально, и сурово, как оправданная потеря.
Как песня…баллада.
Только чего уж не прощаться, если выход прекрасен?

Соуль

Так здорово, хоть и не понятно точно о чем, но хватает за душу.
Как одинокий парус, белеющий среди песков Сахары.
Ярко, хоть и трагично.

Darkness

Мне иногда кажется, что я была в этом городе, запахи, сны, все мне знакомо, но ускользает.
Наверно, я была не в том городе, но в похожем. А может просто он оставил во мне еще что-то, мое?
Но город чудесен.

Ответы:

Рюдо

Спасибо за много слов.
Слова понятны.
Ответ на них… ну кто-то пишет по тем самым схемам, я тоже иногда так пишу. Это другой опыт, сама не до конца знаю, как относится к нему, потому так. Тот самый Он, как и Она, само собой заценили, все чудится – может еще кого погреет.
Как-то так.

Higf

Хых, и еще один большой Хых.
То, что не нравится мне у Higf’a, то хочет он от меня. Закономерно. Но! Страданий не будет, никаких граней, их и так предостаточно. У всех, но не здесь! Чисто задумка автора ))
Не знаю, стоит ли одевать героев в платья и давать им имена, речь-то собственно, идет не о счастье. Вовсе не о счастье как таковом.
Просто некоторым людям тепло, когда кто-то рядом с ними счастлив. Говорят, все счастливые счастливы одинаково, так чего о нем писать, о счастье-то? Вот и пытались писать о тепле. Уж как вышло.

Рюдо и Higf
А еще огромное-преогромное-преогромное вам спасибо! Самый главный вопрос мой состоял в том, язык ли это вообще, или мне глючится. А раз мэтры говорят, что язык, значит я очень рада, а что он еще и выше двойки с плюсом – вообще чудесно.

Зарисовка, конечно, не оконченное произведение, кто знает, может еще три-четыре таких кусочка сложатся в некое подобие романа в Интернет-письмах и будет понятно, как выглядят герои, но кусочков пока нет, и склеивать их нечем.

Darkness

Спасииибо…ммррр…
очень спасиииибо…
Этого мы и хотели, чтобы просто…

*смущаясь шепчет на ушко* а запятые-то где, думала, уже все выискала…

Не думаю, что мне по силам превратить это в стих в прозе, уж очень объем большой…

Кысь

Здрасте!
Грешным делом, не читаю неотправленные письма, все время считала, что там пишут о другом…
Поэтому на вопрос ответить не могу. Так сказать, не в курсе мы, по каким шаблонам писали ))
В вакууме, оно конечно да. Дальше описания на этот раз мы особо-то и не шли.
Вот.

Ветер дошуршал словами и свернулся на полке пушистым клубком. Ждать... Может, кто еще придет?

Сообщение отредактировал Darkness - 3-02-2010, 20:35

Тихо шуршит бумага и чуть пуста голова, словно далекая сага, тихо звучат слова...
Тихо или громко, но я их слышу - и я отвечу.

Ты не станешь спорить, что это "просто стих"). Это нормальный хороший стих.

Нет, не стану. Я не претендую на лавровый венок поэта *улыбается* И на терновый тоже.

Хигф, это... про кого-то, чей род угас? Или нет. Мне удалось почувствовать холод, стылые ступени под ногами, одиночество, какую-то, непонятно откуда взявшуюся, сырость. Смысл - только кончиками пальцев. Но это почему-то оказалось не главным. Вот ощущение - это да... Сты-ылое стихотворение. Но - красиво... Да.

Род угас? Не совсем так. У меня рисовался образ языческого жреца, возможно, ацтекского, спускающегося в подземелья под пирамидой в павшем городе, когда остальные погибли. Может быть, больше, чем род. Но повествовательные стихи я писать совсем не умею, и решил ограничиться образом, успокоив себя, что, может быть, детали и не так важны. К тому же хотелось уложиться в рамки сонета. Но в нем действительно виделись мне холод и темнота подземелий.

Мне понравились строчки, особенно первая и последняя, но и еще кое-что между ними. Мне понравилась идея, даже больше чем строчки. Но вот исполнение - оно не до конца выдержано в том же тоне. Не могу объяснить точнее, это очень субтильная разница и, может быть, субьективная. Но "единственный выход прекрасен" - из этих отступлений, пожалуй, самое яркое.

Даже, в общем-то, не знаю, что ответить. Возможно. *разводит руками*

Стыло и печально, и сурово, как оправданная потеря.
Как песня…баллада.
Только чего уж не прощаться, если выход прекрасен?

А не с кем уже прощаться...

- Я вновь давно ничего не говорил, - печально изрек дракон, доливая себе в чай немного радуги. - Да и заговорив, увы, буду краток... зато скажу о многом.
Итак...
Ода национальному кушанью. Любопытно, с кулинарным восхвалением не могу не согласиться… но увы, больше тут ничего не нахожу.
Наше время прошло… А вот это понравилось. А если точнее – понравились очень красивые образы… и немного веры в финале.
Ловчий. Любопытно. Не скажу, что вник во все полностью... но идея весьма интересна, точно перечитаю образы еще несколько раз.

Вуаль. А интересно. Не сразу поймешь, о чем речь, но когда понимаешь – стоит перечитать еще раз. Что мигом припомнилось – «Нопэрапон», его японская часть.
Одиночество. Мне понравилось – особенно столь разный взгляд с двух сторон на одно и то же. Иная культура, которая с каждым фрагментом раскрывается… да, это безусловно интересно.
Играть на ветре. Впечатлило. Искусство уступает место технике, живая музыка – электронному синтезу… и как себя должны чувствовать застигнутые этим переходом?
Taleweaver. Преинтересное развитие событий, должен сказать. Мне понравилось… и заинтересовал дальнейший путь Золушки. Вот только… все же из нее вышла бы неплохая королева.

Без названия. Летне-морской витраж образов. Приятная вещь, хорошо передающая ощущения… и они мне по душе.
Без названия-II. Понравилось, хотя для меня лично этого мало – мне хочется узнать еще. За строками и образами – история, не правда ли?
Корабли. Ритмично-образно; краткие строки – и образы пустыни, иссеченной следалми кораблей.
Нейль аль Ниэвия. Очень… образное. Ощущение южного города, неторопливого, спокойного.