Greensleevеs. В поисках приключений., Добро пожаловать в мир злых заек!

[Spectre28 >>>]

с Леокатой

где-то

Дерево, странно-живописное, раскидисто-разлапистое, принаряженное в пушистую белую шубку выросло перед глазами неожиданно и плотно, закрывая обзор, удачно подставив шершавый бок пошатнувшемуся от головокружения Робу. Девона приплясывала вокруг, увлеченно рыла снег и, кажется, даже успела слопать пару полевок. На кой черт она понадобилась ему сейчас? Но - привык. Быстро, еще в Билберри, удивляясь самому себе, будто собака могла скрасить одиночество. И ведь скрашивала, лохматая тварь из Холмов, суетой, радостью и даже сожранной статуэткой Венеры в саду. Он выпрямился, оглядываясь. Впереди, в отдалении, между деревьями, виднелись серые стены, быть может, те же, в которых сгинул Вихрь.
- Спасибо, mo leannan!
Поблагодарить стоило хотя бы за то, что не уронила в воду или с размаху, оземь. Да и слова сейчас приходилось подбирать аккуратнее - скорая на расправу богиня могла ведь и не сдерживать руку в своих затрещинах, а звенящая пустота в голове - плохой советчик. Лес, редкий, с заносами между деревьями, с колючим терновником, цепляющимся за полы плаща, глядел хмуро, неприветливо и холодно. Так холодно, что пришлось набросить на голову капюшон и поневоле вспомнить о присутствии призраков, чье появление, как известно, сопровождается вот таким стылой стужей. Хотя, причина, скорее всего, была банальнее - он оказался значительно севернее, чем расположен орденский замок. Жеребец Вихря, Листик, вышел из леска примерно на середине пути, щеголяя нарядным седлом и яркой, праздничной, расшитой бисером уздечкой, неуместно весело смотревшейся на черной, гладкой шерсти. К руке он подошел споро, радостно заржав.
- Хороший мальчик, - потрепал гриву Роб, с облегчением вздохнув от того, что конь его узнал, и освобождая от уздечки, - ступай, поищи траву под снегом. Но далеко не уходи. Вдруг, с хозяином твоим вернусь.
Тесный накопитель снова перекочевал на запястье, а поступь стала легче и тише - в Цирконе очень много было от Тростника, как ни странно. Поминутно одергивая Девону, рвущуюся вперед и то и дело пытающуюся затоптать те следы, что остались на снегу, Роб медленно двинулся вперед. Снег хранил многое: следы кабанов, натоптавших и перерывших снег в отдалении от стен так, что обнажили и черную землю, и беззащитные белые корешки, сиротливо мерзнущие теперь; отпечатки сапог Вихря, быстро и аккуратно переступающего с пятки на носок, чуть боком, как учил. Снег сохранил даже память о наблюдателе, приехавшем на лошади и, кажется, уехавшем поспешно. А еще чувствовалась магия. Слабо, размыто. Для того, чтобы уловить ее остатки приходилось задумываться и сосредотачиваться, но все же, несомненно - колдовали два человека, и один из них был Вихрем. Роб вздохнул, прислушиваясь к лесной тишине, разбавляемой шумом птиц, говоря с воздухом, рявкнул на гончую, чтоб охраняла и полез на стену тем же путем, что и Вихрь.
Поместье безвестного северного барона представляло собой унылое зрелище. Построенная классическим квадратом стена, укрепленная с одной стороны, окружала внутренний дворик с остатками конюшен и мастерских, плац и птичник, живописно присыпанные снегом. Следов иных, кроме Вихревых и огромного количества маленьких паучков - длинных, пунктирных линий - не было. Проследив взглядом путь молодого михаилита, восьмилапых тварей и убедившись, что Вихрь в сараи не входил, а вот пауки - шныряли туда довольно-таки часто, Роб оглянулся назад, следуя заветам того человека, которого поневоле пришлось называть отцом, глянул в чистое небо, где в серо-голубый выси кружился ворон, и аккуратно, тихо, точно во дворе устроили засаду Дугласы, сполз со стены. В сапоге глухо стукнула о подошву плоская фляжка с бренди.
В ближайшем строении обнаружилось старое кострище и инструмент лудильщика, проржавевший короткий меч и сгнившая меховая шапка. Сквозь проваленную крышу сюда намело снег и белая пелена скрыла всю неприглядность заброшенного сарая. Набрав в носовой платок пепла из кострища, Роб привязал его к поясу скользящим узлом и вышел во двор, стараясь не заступать дорожки пауков, упруго отталкиваясь от воздуха под ногами.
Полукруглая входная дверь в особняк когда-то была внушительной, но теперь лишь подчеркивала картину смерти некогда, без сомнения, славного поместья. Лишенная клепок, с рассохшимися досками и провисшая на одной ржавой петле, она бесстыдно открывала путь в темные недра дома. Протанцевав по каменным ступенькам, Роб осторожно вошел в каменный мешок, предназначенный для незваных гостей, и остановился в центре, вспоминая добрым словом Эмпедокла, впервые описавшего четыре стихии. Воздух сейчас ощущался не монолитом, но мельтешением невидимых глазу, но ощутимых той частью, что отвечала за силу, крупиц. Крупицы эти были и в воде, той, что лежала вокруг снежным покрывалом. Но она же и испарялась даже из снега, высвобождаясь непрерывно паром, уносясь к небесам, собираясь тучками. И стоило лишь чуть помочь ей, поймать за хвост силы этого высвобождения, добавить к ним самую чуть, всего лишь половину накопителя - половину накопителя, galla! - как медленно, но верно крылечко начало затягивать серым туманом, постепенно втягивающимся в темное нутро дома, где сквозняки рвали его клочьями, впрочем, быстро густеющими.
Смотреть - ощупывать, обтекать - оказалось почти нечего. Отверстия в потолке, некогда смертоносные, давно забились так, что туману было не пробиться наверх, в караульную башенку. Пустой коридор, где за арочными проходами замерли недвижно бывшие комнаты для слуг да хранилища, лестница на второй этаж и провал, из которого тянуло ещё более стылым холодом, чем снаружи. И только ветер - был везде. Тянул, посвистывал, заманивал, пытался обмануть, потягивая за щупальца тумана. Роб постоял еще мгновение, прислушиваясь к песне ветра - и ступил через порог, во тьму и туман. Такую охоту он не любил. Одно дело - под открытым небом, чувствуя и слыша каждый шорох, каждый шаг, ощущая каждый вздох дичи - если она дышит, разумеется. Другое - между каменных стен, внутри чуждой теперь стихии. Осознав, что повторяет сейчас слова Бадб, Роб криво улыбнулся и отбросил мысль о том, чтобы потратить остаток в браслете на щит. У каждого должен быть шанс получить то, что он хочет. Туман и ветер шептали, что справа от него находится неширокая винтовая лестница, а в десяти шагах по левую руку - арочный, обложенный камнем портал вниз. Дальше - коридор с комнатками. Понастроили, focáil sasanach! Усмехнувшись мысли, что сам-то живет в замке, пожалуй, еще более запутанном, он осторожно двинулся вперед, отчаянно сожалея, что оставил Девону снаружи. Впрочем, гончая, умеющая передвигаться бесшумной тенью и очень остро чующая, иногда казалась лишней, точно лишала удовольствия от охоты. У арки, ведущей вниз, Роб остановился, раздумывая, где может находиться тот самый большой зал с огромными окнами. Попеняв себе, что не обошел особняк кругом, он потянул воздух, пытаясь уловить пряный и горячий запах, что так характерен для скопления большого числа пауков. Или насекомых. И, все же, позвал холодный ветер сквозняков, накидывая его плащом, скрывающим тепло тела.

[Leomhann >>>]

со Спектром

Внизу, в подвале, туману было проще, а самому Робу - сложнее. Обвалившиеся стены, выпавшие из кладки камни, остатки стоек, бочек и ещё Дагда весть чего создавали такую картину, что в ней мог бы укрыться даже медведь, вздумай он сидеть неподвижно. Там легко мог обнаружиться кокон - а могло не обнаружиться вовсе ничего. Наверху картина была противоположной. Стоило туману распространиться дальше, и чувства начали просто зашкаливать от плавных, ритмичных движений... чего-то. Опять же, там мог бы затаиться и медведь - причём ему даже не требовалось застывать неподвижно. Вполне мог бы он, например, перетоптываться с лапы на лапу. И наверху воздух определённо был суше. И, возможно, сквозняк действительно приносил слабый запах пряностей. Но тот же запах, казалось, витал и дальше по коридору, доносясь откуда-то из многочисленных отнорков. Времени было мало. Сколько Роб помнил о пауках, нечасто встречающихся на пути михаилитов, особенно зимой, они либо растворяли свою жертву и, может статься, от Вихря уже осталась пустая оболочка, либо - парализовали укусом, а к приготовлению пищи приступали за несколько часов до еды. "Ta neart gaoith agam air", - в отличие от братьев, Роб по издревна заведенной привычке настраивал себе на нужный лад этими словами древнего заклинания. Привычку эту было неистребить ничем, но и помогало ничуть не хуже латыни. - "Ta neart gaillinn agam air, ta neart teine agam air..." Тихо и не спеша вытаскивая меч, отбрасывая капюшон плаща с головы, он направился к лестнице. Туман предупредил о небольшом, с крысу, пауке ещё до того, как тот проворно сбежал по лестнице навстречу. Не размениваясь на магию, Роб прихлопнул его рукоятью меча и тут же проклял себя за глупость. Паук разлетелся на мелкие, мерзкие, осклизлые кусочки, а рукоять покрылась мерзостного вида остатками кишечника и гемолимфы. Наскоро отерев ее полой плаща и повозив перчаткой по ступеньке, отчего она стала еще грязнее, но зато не скользкой, он двинулся дальше.
В прямом как стрела коридоре, который открывался за лестницей, было пусто. Лишь колыхались под ветром паутинные простыни под потолком, катались клочьями по каменным плитам или бесцельно метались, вмёрзнув в набившийся через узкие окна снег, пытаясь выбраться из холодных оков. Каменная пыль и крошка, лёгкая, но смёрзшаяся, покрывала пол, забив щели между плитами, осев невысокими неровными дюнами. И здесь, где глаз постоянно отвлекался на бессмысленное, неровное движение, попадались кости тоже. Белые, выглаженные, очищенные догола. Но было их мало, и не видно было целых скелетов, словно их убирали - да только не слишком аккуратно. Справа шёл ряд небольших, по больше части затканных окон, через которые всё же пробивался тусклый свет. Еще раз подосадовав на неизвестных ему строителей, понастроивших черт знает что, Роб краем глаза ухватил мелькнувшую за окном тень - ворон не оставлял его. И это было бы даже приятно (чего уж лукавить?), если бы не понимание, что один неверный шаг и... Здравствуйте, шатры и зеленые стяги! Неодобрительно хмыкнув самому себе, он осторожно заглянул в ближайший проем. К его удивлению, искомый зал обнаружился сразу и это было так неожиданно, что Роб отпрянул, чтобы заглянуть вновь. Серыми полотнами паутины было заткано все, не было видно даже потолка. И по этим простыням, напоминающим скатерти в дешевых трактирах, трудолюбиво суетились пауки наподобие того, что остался на лестнице, рукояти, плаще и перчатке. А еще были несколько коконов, хотя Вихрь мог быть только в одном - если, конечно, они его не сложили, как эмбрион, и не замотали в ловушку поменьше. Да и дверца в стене Робу не понравилась совсем. С тоской покосившись на угасший уже почти накопитель, Роб стряхнул с себя холодный воздух, подхватывая остаток от сил, его державших, и присматриваясь к потокам, гуляющим по залу. Восходящих не было ни одного. Нисходящих - тоже. Зато сквозных было целых три: от окна в дверцу и в проем, где стоял Роб. От дверцы также ощутимо тянуло, замыкало потоки в
оздуха в сложную геометрическую фигуру. Встряхнув руками, точно на них до сих пор были бронзовые наручи (еще одна неизжитая привычка!), он позвал все три ветра, сплетая их в центре комнаты. Вихрь для Вихря. Звучало забавно и торжественно одновременно.
Магия же вызвала эффект, который вполне однозначно можно было бы назвать комичным, если бы не смертельная серьёзность ситуации. Взметнулись, раскрываясь и схлопываясь, паутинные покровы, сбрасывая пауков на пол, оборачиваясь вокруг них и пеленая. Ни один из коконов не упал, но качались они подобно повешенным на сильном ветру. Почти над самым вихрем, под потолком беззвучно забилось что-то большое, пытаясь вырваться. Более мелкие пауки, как Роб и рассчитывал, бестолково заметались по залу - кроме двух, выделявшихся более тёмным окрасом и размерами. Крупные, со щенка Девоны, насекомые застыли, уставились бессмысленными чёрными глазками на дверь в коридор и ринулись вперёд так, словно были частью боевого отряда, привыкшего действовать, как единое целое. Синхронный, единый организм, словно сыгранная двойка воинов. Если бы Роб не знал, что такое невозможно, он мог бы поклясться, что и двигаются они так специально: мельтеша, бросаясь из стороны в сторону, меняясь местами. "Ta neart fraoich agam air, ta neart teine agam air..." Силе гнева он не поддавался, а сила огня его почти не слушалась, ушла вместе с остальными в ту дорогу крови. Хватало лишь на искры и разогреть в ладонях кубок. Слабый, неуверенный огонек. Да и магию ведь теперь приходилось беречь - надежда, что Вихрю еще нужен лекарь, не угасала. Вспрыгивать повыше - на подоконник или в дверной проем, как это сделал бы с другими тварями, не умеющим всползать по стенам, он не стал. Подумав о том, что необходимо отловить парочку таких вот животин для вивисектария, если доведется, Роб поспешно отступил из проема в коридор, неосознанно готовя руки и плечо к удару мечом.

[Spectre28 >>>]

с Леокатой

Поспешно, но недостаточно быстро для пауков. Первый, казавшийся крупнее именно от того, что был впереди, прытко рысил по полу. Второй чуть отставал, должно быть - по причине восхождения на стену. Бежали они целеустремленно и хелицеры у них влажно поблескивали. Переступив так, чтобы за спиной у него оставалось окно, а паук со стены - сбоку и в отдалении, Роб вздохнул, мысленно обещая себе, что когда выберется отсюда, желательно - с Вихрем, то пауков будет уважать гораздо больше. После того, как спалит это поместье к дьяволу и во славу Бадб.
Тот, что был на полу, с рыжими подпалинами, отчего Роб немедленно окрестил его Дугласом, бросился в атаку, заставив отшатнуться, и тут же отпрыгнул назад, точно выманивая. Второй, с крестом тамплиеров на спине, спрыгнул на пол и боком, но очень шустро обежал Роба, не подходя на удар мечом. Горячо возблагодарив богиню-покровительницу за вновь обретенную молодость, Циркон слегка панически отступил к стене, нервно, неумело и коротко взмахнув мечом, и его снова чуть развернуло к крестоносцу. Кинулись твари оба, одновременно. Дуглас - справа, тамплиер - пробежав вдоль стены и даже вбежав на стену с окнами. И вот ему-то и не повезло - тело реагировало само. Там, где магистр Циркон встретил бы паука мечом, Роб Бойд просто впечатал его в стену плотным, тяжелым потоком воздуха, до хруста брюшка и коленчатых лапок. Скрипнув зубами на такое бездумное расходование резерва, он отпрыгнул назад от кидающегося в ноги рыжего Дугласа, отчаянно жалея, что в руках у него полуторный меч, а не гораздо более пригодный для таких боев скрамасакс. Паук сократил дистанцию рывком, как опытный фехтовальщик, метя в прыжке в бедро под кольчугой. Не повезло обоим - Дуглас успел ухватить лишь за штаны, а Роб, выругавшись шепотом, с неудовольствием глянул на распоротую штанину. Танцы с пауками ему начали надоедать. Шагнув вперед, он поймал на косой удар разворачивающегося для повторной атаки паука и направился в зал, отирая плащом ошметья с меча.
Впрочем, пляски только начались. На вошедшего в паучатню Циркона кинулось сразу несколько восьмилапых тварей, а еще один упал с потолка, где суетливо пытался распутать своих собратьев. Но спустя некоторое время слегка покусанный Роб снова прохромал в зал, в порваном у голенища сапоге и рваном же на плече оверкоте. Нечто крупное продолжало биться в паутине под потолком, голова чуть кружилась от яда, но подхлестывать себя магией он не стал. Еще нужно было как-то доставать Вихря.
В хламе, собранном вдоль стен и сплошь затканном паутиной, обнаружилась длинная шпалера с остатками позолоты, жгуты, которыми подвешивают портьеры и несколько рассохшихся стульев, рассыпающихся в прах при одном только взгляде. Были там и кошельки, по виду - с деньгами, но Роб пришел не за ними. Посматривая на верх, где все еще ворочалась паучиха, а в том, что это была она - Циркон не сомневался, он принялся лихорадочно сплетать жгуты косой. Окна были витражными, но дальнее скорее было сплошь заткано паутиной, нежели скрыто за ковкой и стеклом. Выбрав дыру, в которую пролез бы он сам, а значит - пролез бы и Вихрь, Циркон привязал импровизированную веревку к остаткам решетки, найдя наиболее прочный на вид участок и перекинул ее за окно. До земли не хватало самую чуть.
Плащ было жалко, но иной сухой шерсти под рукой не было. Наматывая на конец шпалеры пропитанную в бренди широкую полосу из плаща, Роб тихо и злобно бубнил под нос о несправедливости мира, расходах, которые никто не возместит, и о собственной поспешности. Ведь ничего не мешало захватить веревку и кремень. Вместо этого розжиг пришлось изображать из себя. Бренди загоралось неохотно, синими язычками, на него нужно было дуть и выражаться на гаэльском. Но все же - загорелось. Весело и почти бездымно. И Роб, чувствуя себя факелоносцем в шествии святого Патрика, направился к большому кокону.
Рухнул кокон не то, чтобы неожиданно, но поймать его Роб не успел. Впрочем, Вихрю, если он был там, наверное, было не слишком больно. Некоторое, но непродолжительное время, ушло на разрезание паутины острым ножом, который он всегда носил в сапоге после Билберри. Надежды на то, что еще раз попадутся тупые сектанты, было мало, но иногда лучше просто лишний раз обезопасить себя. И внутри намотки, все же, обнаружился Вихрь, бледный и редко дышащий, с безвольно повисшими руками и ногами, глядящий на мир затуманенно, но явно узнающий.
- Потерпи, - прижимая его к себе, проворчал Роб, отдавая вместе с даром целительства остаток сохраненных для парня сил.
Говорить Вихрь начал ещё до того, как смог нормально шевелиться.
- Ро... магистр?.. - он обвёл мутным взглядом зал, уставился на лицо Роба и попытался провести рукой по глазам. Получилось ровно наполовину. - Вот зараза же. Кажется, ещё что-то со зрением...
- Магистр, - согласился Роб, облегченно вздыхая и поднимая его на ноги, - уходим живее. И... что со зрением?
Со зрением, скорее всего, было все хорошо. Зеркала под рукой не было, но омолодившуюся физиономию разглядел бы и Вихрь после паралича.
- Ты выглядишь иначе, как, это... - не найдя слова, Вихрь, который стоял ещё нетвёрдо, махнул рукой, чуть не упав от этого жеста вновь. - Другим. И зал этот... не было тут почти ничего. Ну, немного паутины, но... дьявол. Помню, что увидел что-то, словно просветилось, а потом... что-то некогда стало. Как дурак попался. Но ведь - не было!..
- После, - Циркон, глянув на потолок, где под тяжестью паучихи уже начала рваться паутина, поволок Вихря к окну. По лестнице спускаться не хотелось совершенно, равно - как и встречать возвращающихся с прогулки пауков. Наскоро связав запястья парня платком, из которого вытряхнул не пригодившуюся золу, он еще раз с силой дернул веревку, убеждаясь в крепости узлов и плетения, перебросил руки Вихря себе через шею и, с трудом протиснувшись с ношей в окно, оттолкнулся от подоконника.
Веревка порвалась, когда до земли оставался один прыжок и половина ярда. Рухнув наземь и больно ударившись боком, на который и успел только повернуться в падении, Роб полежал три томительно долгих мгновения, прежде чем скинуть с себя Вихря и развязать ему руки.
- Однажды, - задумчиво произнес он, вставая на ноги и поднимая парня, - я сверну себе шею. Держи, - баллок перекочевал в руки Вихря, - идем спаркой, твое - верх и то, что вплотную, мое - все остальное.
Зачастую он не знал, что Тростниково, а что - Роба Бойда. Тростнику не приходилось спускаться по скалам и стенам, а вот ходить спаркой и улепетывать, что есть сил - вполне. Битвы при Маг Туиред просто так не выигрывались. Но и до Ордена старый лорд Килманрок учил своих сыновей, что такое гаэльский luachairt, засадник. А у михаилитов уже сам Роб обучал этому мальчиков, вольно смешивая все свои умения, передавая воинское искусство детям. И ведь получалось. Раймон в Билберри, даже в своем боевом неистовстве держал дистанцию и плясал, точно по горящим углям; да и ходил он, при желании, как тот леопард с герба - тихо и мягко.
Двор был пуст и подозрительно тих. Несколько пауков беспорядочно метались по снегу, но были разобщены, точно утратили боевой дух, если так можно было сказать о пауках. Отшвыривая их то сапогом, то мечом, Роб волочил Вихря к стене, ловя его странные взгляды и мрачно предвкушая длинный и сложный разговор на тему "почему ты так молод и куда делись шрамы". Угораздило же забыть, что с жабдаром он повстречался как раз перешагнув тридцатилетний порог. Длинный и сложный узор от яда огромного змея украшал его тело так давно, так напоминал корни Древа, что Роб смирился с ним, тем более, барышни находили в нем определенную прелесть. Попросить Бадб вернуть? Мысль показалась заманчивой на долю секунды. Представив, как именно ему будут возвращать этот шрам (а ведь с богини станется и самой, хм, наплевать), он буквально увидел издевательскую улыбочку Вороны - и едва не выругался в голос. Подсаживая Вихря на стену, пропуская мимо ропот еще пошатывающегося, слабого парня, требующего немедленной зачистки гнезда и возвращения оружия, Роб вздохнул и рявкнул на него так, что из-за стены отозвалась басовитым лаем Девона. И лишь когда сам перевалил за стену, когда его слюняво и радостно облобызала гончая, явно ввергая Вихря в еще большее изумление, он, наконец, осознал, что выбрался. Выбрались.

[Leomhann >>>]

Со Спектром

- Зови Листика, - проворчал он молодому михаилиту, - и прекрати ныть. Сто пятьдесят за гнездо focáil damhain-allaidh, выученных не хуже, чем королевские гвардейцы - это мало. А оружие покупается у любого ближайшего кузнеца, и даже можно в счет Ордена... Кстати, а где мы?
Вопрос, который нужно было задать Бадб. Впрочем, Вихрь, наверное, мог ответить на него не хуже.
Юноша, которому на воздухе быстро становилось лучше, послушно свистнул, коротко, в три ноты, и из-за деревьев ответило ржание.
- Сто пятьдесят за маленькое гнездо! За такое, конечно, надо брать больше, но соглашался-то я на другое! Но если его всё равно зачистить... - Вихрь замялся, но тут же нашёлся снова. - И меч же! И кинжал, по руке... и как это - где? Ноттингемшир ведь. Два дня к северу от Ньюарка. А твоя норовистая тварь где? И ещё, - Вихрь присмотрелся к нему снова. Оправлялся он явно даже слишком торопливо. Как делал и всё прочее. - Теперь-то у меня со зреем, кажется, всё в порядке.
- Это замечательно, - согласился Роб, игнорируя вопрос о лошади, впрочем, как и все остальные, - без зрения в нашем ремесле никак. А деревни какие ближайшие? И где ты контракт брал?
- Блит? Там, где аббатство это странное, да деревушка рядом? В трактире и брал, больше негде. Ты разве сам не оттуда? Как ещё узнал бы, что со мной? - Листик лёгкой рысью подбежал к хозяину, и тот, отвлёкшись, радостно похлопал лошадь по шее. Потом, со смехом отворачивая упрямо тянущуюся в лицо морду, снова повернулся к Робу. - И, всё же, что у тебя с лицом? Шрама нет, и... моложе. Нет, ты и раньше на возраст не выглядел, но теперь! Фью! Как так?..
С корявой толстой ветки каркнул крупный лоснящийся ворон. В грае, хотя клюв на подобное способен определённо не был, отчётливо прозвучало веселье, и Вихрь, сбившись со слова, удивлённо глянул на птицу.
Cердито погрозив ворону пальцем, Роб тяжело вздохнул. Для вопросов было не время и не место, тем более для таких - сложных и отчасти даже философских. Божественных. А еще очень хотелось спать - тело решило вспомнить, что ночка выдалась еще та, и настоятельно требовало отдыха.
- Душу продал, - признался он, ничуть не лукавя, - иначе не успел бы сюда нипочем.
Блит... Рядом был и Серлби, славящийся своими кузнецами и портными. Спать в таверне, хозяин которой явно отправил Вихря на верную погибель, в полуха, было явно не лучшей идеей. Особенно - после "Грифона". Вспомнив, как покорно и терпеливо ждал, пока разойдется яд хобии, чтобы лихорадочно начать выводить его, в полуобмороке чувствуя, как связывают, Роб взглянул на Вихря, посочувствовав ему. Парень наверняка ощущал тоже самое, когда его парализованного, но в сознании, подвешивали к потолку.
- Не знаю, помнишь ли ты, - свистнув Девоне, снова что-то сожравшей и теперь радостно кувыркающейся на останках сожранного, Роб зашагал вперед, не позволяя слишком быстро остывать и без того ноющим мышцам, - вот же мерзкая тварь, мать ее суку... Помнишь ли ты, как я рассказывал вашей восьмерке на ночь сказки гэлов? О богах и богинях, о клане Туат Де Данаан, изгнавшем из Альбы и Эрина фоморов?
- Никогда не видел воронов, которые бы в рыжий отливали, - ошеломлённо заметил Вихрь и с видимым усилием вернулся к разговору. - Помню. Сказки в смысле, помню, а как же. Потом играли... И ты что, всерьёз, про душу?! Это же... я благодарен, невероятно, но это ж душа! - звучал голос его почти возмущённо.
- Жизнь стоит того, - пожал плечами Роб почти равнодушно, - но если тебе хотелось висеть в коконе, могу замотать обратно. Ну, и коль уж помнишь сказки, то и рассказ о некоем Тростнике, ушедшем от некоей Бадб по кровавой дороге, запомнил тоже, вероятно.
Помедлив, задумавшись о том, стоит ли говорить правду во всей её красе и неприглядности или же смягчить, и покосившись на ворона, он продолжил, стягивая с рук перчатки:
- Вообще, ты иногда слишком много спрашиваешь, Дж... Вихрь. Откуда узнал, как здесь оказался, где лошадь, куда шрамы дел... Знаешь ли, чтобы помочь тому, кто дорог, изредка приходится продавать свободу. Вместе с душой. Снова. Ну, или не совсем продавать...
Роб повернулся к молодому михаилиту, демонстрируя запястья с оковами, уже не саднившими, но чуть потеплевшими в присутствии ворона.
- Тростник... Бадб... - несколько секунд Вихрь, не отрываясь, смотрел на браслеты, потом резко вскинул голову, открыл было рот, чтобы что-то сказать, и захлопнул снова. А когда открыл снова, голос звучал на удивление серьёзно и неторопливо. - Значит, ты - тот самый Тростник?
- Нет, - также серьезно ответил Роб, снова натягивая перчатки и с сожалением оглядываясь на ворона, - я был им. И могу стать, если не найду способ сбежать до того, как... Снова потребуется сбегать. Сейчас я - это я, без оговорок и поправок. Роб Бойд. Иногда - магистр Циркон.
- И всё же - больше того. Мне нужно время, чтобы к этому привыкнуть. Не каждый ведь день узнаёшь, что рос рядом с... хм, тобой, - в голосе Вихря всё же мелькнула тень привычной усмешки. - И лошадь где-то там, так? Что ж, значит, будем уподобляться тамплиерам! Блит ждёт. Признаюсь, мне очень хочется посмотреть в глаза тому трактирщику и спросить, какого дьявола? Конечно, вряд ли он тут лично бывал, и уж точно не дрался, но всё-таки! Есть предел и у желания сэкономить. Да и ещё кто-то может... вот так. Или, - он нахмурился, - уже. Если тоже торопились.
Роб усмехнулся в ответ и вздохнул. А ведь оставались еще двое. И Капитул, которому, впрочем, все можно было расписать проще. Лекарская магия - штука тонкая, идущая из глубины души, из процессов тела, их понимания и осознавания. Пожалуй, ею и стоило бы объяснить магистрам своё внезапное омоложение. Но - не мальчикам. Им лгать было нельзя.
- Спешишь снова. Сначала - есть и спать. Потом - Серлби: переодеться, лошадь и оружие. А потом уж и у трактирщика можно спросить. Поэтому Девона будет у нас отрядом разведчиков и фуражиром, отъедем подальше и сообразим шалаш. Надеюсь, - Роб вздохнул снова и снова же покосился на ворона, - привыкнешь.
Вихрь кивнул и взялся за луку, но приостановился. Снова посмотрел на ворона, слегка неуверенно, но всё же прежде, чем вскочить в седло, склонил перед птицей голову. Ворон ответил тем же.

Фуражир из Девоны получился так себе. Отвоевать, с трудом и проклятьями, удалось только третьего зайца, правда, удивительно жирного для зимы, и пару рябчиков. Посожалев о том, что забыл прихватить лук, Роб усадил Вихря ощипывать и свежевать добычу гончей, а сам отправился в лес - искать пару бревен, подходящих для создания нодьи, какой обогревались северные народы. Вскоре костер горел тихо и бездымно, из лапника был возведен шалаш, лапником же устланный, одуряюще пахли рябчики, запекаемые над огнем. Да и бренди не все ушло на розжиг импровизированного факела. Уже в шалаше, прислушиваясь к дыханию измотанного Вихря, глядя на то, как светлеет горизонт за деревьями, Роб вздохнул, подумав о том, как покорно принял власть Бадб снова, выгадав лишь в мелочи, не диктуя условий, не прогоняя ее, точно ждал этого. Подумал он и о том странном довольстве, что испытывал при мысли о молодости, от гудящих усталостью мышц, от морозного воздуха, от самой жизни. Но и отбрасывать воспоминания, как Вихрь - шкурку того зайца, было нельзя. Они были самой жизнью, самым бесценным в ней, даром, который можно было разделить с другими. А еще он подумал, лениво и уже засыпая, что тот наблюдатель у паучатни был неспроста...

[Spectre28 >>>]

Бесси Клайвелл
резиденция ордена Михаилитов
8 января 1535 г.

"Наверное, это месть за клетки".
Сложив письмо, Бесс убрала его за пазуху и, не сдержавшись, зевнула, едва успев прикрыть рот ладонью. На столе перед ней лежал раскрытый диалог Пьетро Бембо "Об Этне", неведомо как оказавшийся в отведённом под ботанику шкафу. Мальчишки не имели совершенно никакого понятия о порядке. Что бы сказала об это миссис Элизабет? Наверняка ничего хорошего. В ордене совершенно определённо не хватало благопристойности. Пристойное благо. Странное сочетание слов. Благо есть благо, зачем делить его на правильное и неправильное? Но порядка порой не хватало тоже
Она попыталась снова сосредоточиться на книге, но в коридоре в очередной раз что-то грохнуло, заставив её подпрыгнуть. Этим вечером в библиотеке, верном приюте Бесси Клайвелл, было на удивление шумно. Из-за плотно закрытых тяжёлых дверей временами доносился временами топот, раздавались азартные крики, порой, казалось, падала мебель. Из-за этого находиться в её любимом убежище становилось решительно невозможно, и бессонница делу не помогала. Вздохнув, Бесс любовно закрыла книгу и вернула её на полку - на правильную полку, под правильную литеру. Подумала и поправила корешок, чтобы он стоял вровень с прочими.
Бесс так толком и не поняла, что творится в крепости. Незнакомый седой рыцарь, обнаружив её в библиотеке, хмуро приказал оставаться здесь и не открывать дверь. Она вздохнула снова. Прахом шли надежды попытаться уснуть хотя бы днём, раз ночью ветер так гудит в окнах, швыряет в них полные пригоршни снега, а каждая тень так непохожа на углы родной комнаты. Не помогал даже чай из листьев смородины, мяты, душицы, хмеля и ещё чего-то вкусного, который, не спрашивая, сунул ей в руки добродушный и полный брат Сапфир. Ещё в первый вечер. И на второй - принёс тоже, ещё горячий, прямо из кухни. От чая становилось тепло, но мысли никак не успокаивались.
"Может быть, спросить у магистра Циркона? Он, кажется, целитель"
Задумавшись, Бесси почти прошла мимо большого зеркала, таинственно мерцавшего между двумя стеллажами, но пойманное краем глаза движение заставило её остановиться и повернуться к стеклу в богатой золочёной раме.
Одежда. Подарок. Она коснулась щеки, и отражение вспугнуто повторило жест. Я. Это - я? Худая девочка в мышиного оттенка платье устало смотрела на неё в ответ. Неудивительно, что брат Сапфир носит ей этот отвар. Странно. Она не чувствовала себя такой вымотанной. И всё же... Бесс попробовала представить себя в красивом розовом платье. Получалось не слишком хорошо. Даже не потому, что в глубине сознания эхом звучали суровые наставления миссис Элизабет, просто слишком давно она привыкла о таком не думать, равнодушно глядя на других девочек. И была вполне счастлива. Теперь же мысли ворочались неохотно, но в груди робко, по-птичьи шевельнулась, расправляя крылья, радость. Да. Розовое. Или что-нибудь ещё радостное, чего так не хватает осенью и зимой.
Бесси сделала перед зеркалом ловкий - многократно повторённый - книксен и рассмеялась: так странно было смотреть на себя саму.
- Мисс Бесси Клайвелл! Элизабет... нет!
Она нахмурилась, чувствуя, как радость утекает звуками, словами, страницами, сменяясь холодом, и решительно мотнула головой. Ну, нет! Её зовут иначе! Миссис Элизабет не отнимет у Бесси Клайвелл этой минуты. Даже если помогала выбирать эта мисс Мэри. Интересуется.
Бесси фыркнула, но не слишком искренне. Мисс Мэри она почти простила в ту самую минуту, когда бабушка вернулась с мессы тем утром, после того, как узнала новости. Два или три часа она почти не говорила, просто сидела в кресле и раскачивалась, прижимая к груди любимую Библию в кожаном переплёте. И папе она нравится... только вот он не пишет, нравится ли ей он сам. Эта мысль стоила ещё одного вздоха. Почему у взрослых всё так сложно? Любит простор... значит ли это, что в доме станет меньше статуэток? Станет ли папа бывать дома чаще? Ради неё?
Почувствовав вспышку непонятной злости, Бесс прикрыла глаза и глубоко вздохнула. Злиться на такое было неправильно. И всё же не злиться не получалось. И всё же... ну почему всё так сложно?!
Показав напоследок отражению язык, она принялась бродить между столами, поправляя перья, чтобы они лежали вровень с краями. Раздумывая, не стоит ли, раз так, написать ещё одно письмо, Бесси наклонилась за упавшим на пол небольшим листком бумаги, который кто-то почти богохульно изрисовал простыми орнаментами. Это же бумага! Для письма!
Отметив неодобрительно, что кто-то ещё и забыл под другим столом, у самой стены, мохнатую тряпку, она вернула лист на стол - пусть все видят это надругательство! - и отвернулась. А потом замерла на полувздохе. У тряпок обычно не было небольших округлых ушек. И точно не бывало круглых желтовато-зелёных глаз. И едва ли они дышали, нервно, прерывисто, вздыбливая короткую черно-пегую шерсть на холке.
Когда Бесси осознала, что ещё жива - и не съедена, - и что дышать всё-таки нужно, она медленно повернулась и снова заглянула под стол. Небольшой, едва треть ярда в холке, хухлик - Бесси испытала прилив гордости за то, что запомнила название всего лишь по описанию в бестиарии - смотрел на неё едва ли менее испуганно. Но клыки - небольшие, но по виду острые - он скалил, дрожа короткими усами.
На миг Бесси захлестнуло возмущение: все эти отроки, эти магистры, и ухитрились не найти единственное сбежавшее животное, которое вполне могло бы её... она посмотрела на создание снова и вздохнула. Нет. Пожалуй, это её съесть бы всё-таки не смогло. Даже если бы раздулось втрое или вчетверо. И всё равно! Так-то они исполняют обещание - целым замком против маленького хухлика!
Она решительно опустилась на корточки и критически рассмотрела животное. Раны, нанесённые в вивисектарии, уже успели регенерировать, и о них напоминали только подпалины с более короткой шерстью.
- Глупое животное.
- Хух?
- И куда ты собиралось бежать?
- Хух!
- Даже если подкопаться через стены, сначала нужно выбраться в сад. А этого как раз и не выйдет.
- Гр-р-р!
Бесси вздохнула, что, как ей казалось, в последние дни приходилось делать слишком уж часто. Разговаривать с растениями и животными - это было замечательно, если бы только получалось. Не вот так, а по-настоящему. Пока что она только чувствовала страх зверя, его злость и жадное желание свободы, но, право же, для этого не требовались никакие-такие способности. И всё-таки, требовалось что-то делать. Например, позвать на помощь. Или... Бесси почувствовала, как губы сами собой растягиваются в улыбке, что, как ей казалось, происходило в последние дни слишком уж редко.
Она пошарила в кармане, достала кусок овсяного печенья и подтолкнула его твари. Ворчание стало громче. Подтолкнула ещё ближе. На этот раз хухлик обнюхал приношение, лизнул и с почти человеческим выражением отвращения на морде отбросил лапой в сторону. Второй кусок постигла лучшая судьба: его хухлик соизволил съесть, рассыпая по полу крошки. Бесси невольно поморщилась, представляя, как же тяжело будет выметать крошки из стыков между каменными плитами.
Не поднимаясь, она подползла ещё ближе, так, чтобы до животного можно было достать рукий. Хухлик попятился, но сзади была стена, так что он только оскалился и предупреждающе зарычал.
- Глупое животное. Я ведь не вредить тебе хочу.
- Гр-р-р-р!
- И так я тоже умею. Но не буду. Хороший хухлик, пушистый. Копательный. Хочет на свободу и обмануть всех этих мальчишек. Что маленьких, что больших. А я...
Животное метнулось вперёд так быстро, что она даже не успела отдёрнуть руку или испугаться. Челюсти сомкнулись на ладони, и Бесси пронзила резкая боль, от которой пришлось закусить губу, чтобы не вскрикнуть. На глаза навернулись слёзы. Мелькнула отстранённая мысль, что лучше бы зубы у хухлика оказались чистыми. Объяснять, что случилось, магистру Циркону, или, тем более, папе, ей не хотелось совершенно.
- Вот же глупое животное...
- Р-р?.. - сквозь прокушенную ладонь рычание прозвучало вопросительно и как-то неуверенно.
Хухлик медленно выпустил её руку, скосил чёрные бусины глаз на выступившую кровь, и... слизнул алые капли. Потом ещё раз и ещё. Бесси неверяще смотрела, как буквально на глазах затягиваются ранки.
- С-спасибо?
- Хух?
Бесси вздохнула и принялась перематывать ладонь платком. Поплотнее, пока не будет возможности промыть. Хотя она подозревала, что если слюна хухлика могла затягивать раны, наверное, заразу она убивала тоже. Наверное. Рисковать не хотелось. Папа бы её убил. Она приостановилась. Папа убил бы её и так.
"Дорогой отец, вчера я позволила покусать себя сбежавшему хухлику. Не бойся, он, кажется, не ядовитый, и у него очень шершавый язык. магистр Циркон передаёт привет. Розовые кусты в оранжерее выбили бутоны..."
Бесси скривилась. Нет. Пожалуй, это в следующее письмо не войдёт. Хватит и роз. Больших, красивых, алых, как кровь.
- Хух?..

В коридоре, по счастью, никого не было - очевидно, поиски увели всех в другое крыло. Ещё в первый день, заблудившись, Бесси задумалась о том, не может ли этот замок быть внутри больше, чем снаружи. Здесь было определённо слишком много лестниц, переходов, альковов, комнат и всего прочего, чем полагалось приличному поместью таких размеров. Хухлик беспокойно метался на коротком сером поводке, наскоро сделанном из полоски подола. Резала его Бесси с огромным удовольствием, за что ей до сих пор было немного стыдно. Но только немного. И всё-таки... обновки, книги, учителя, лошадь! Зря она написала про лошадь. Они ведь такие дорогие, и папе придётся работать ещё больше... и, действительно, щенки едят очень много уже сейчас. А что же будет, когда они вырастут?
Задумавшись, она чуть не пропустила шаги - все здесь ходили уж слишком тихо для её спокойствия. Призраки. Но очень, очень материальные. Данный призрак к тому же обладал большими голубыми глазами и светлыми вьющимися волосами до плеч. Из хвоста всегда выбивались одна-две пряди и красиво свисали у виска. Бесси подозревала, что это не случайно.
Эдвард, с настоящим, не тренировочным мечом на поясе выглядел раскрасневшимся и очень довольным неожиданным развлечением, отчего в Бесси почему-то поднялась волна неприязни. Она задвинула хухлика ногой поглубже в нишу, постаралась расправить юбку и - что там писал папа?.. - любезно улыбнулась. Как это делается, она уверена не была, но, судя по широкой ответной улыбке отрока, получилось достаточно убедительно. И очень виновато. Или не очень. Или не виновато.
- Бесси! Что ты здесь делаешь, одна? А если тварь нападёт?
"Тогда меня съедят, и тебе будет плохо. А папа, наверное, разрушит этот замок по кирпичику".
От улыбки начинало сводить губы.
- Это всего лишь маленький хухлик. И вы так носитесь... я думала выйти в сад. Ведь твари не умеют открывать двери, верно? Так что оно останется в замке?
Юноша возмущённо вскинулся.
- Маленький?! Да ему одного укуса хватит! Ты разве не знаешь, что у них даже слюна ядовитая и плоть растворяет?! Ах, да... - улыбка стала покровительственной. Не очень сильно, но - заметно. - Ты ведь не училась. В общем, они очень опасные. В стае в основном, но и одинокий тоже может сильно навредить. А маленький - значит, заметить труднее. Нет, уж лучше я провожу тебя в комнату.
Большую часть речи Бесси прослушала, панически пытаясь осознать, что происходит с рукой под платком. Растворяется ли уже ладонь. наверное, она бы почувствовала? Или нет? Секунду она набиралась смелости, но потом всё же пошевелила пальцами. Они двигались. Задевали юбку и стену. Чувствовали шитьё гобелена, на котором стая непонятных приземистых тварей окружила рыцаря с воздетой к небу рукой. В ладони собиралось что-то похожее на молнию. Или на белый шарик, из которого торчали нитки. За спиной рыцаря виднелась деревня, которую, видимо, предполагалось защищать.
- ... и что у тебя с рукой?
- Порезалась на кухне, - рефлекторно ответила Бесси, только потом осознав, что здесь, в отличие от дома, принимать участие в готовке ей ни разу не потребовалось.
Впрочем, Эдварда это не смутило, и он только кивнул, перестав обращать внимание на платок. Зато вернулся к прежней теме.
- Лучше бы тебе правда побыть с братом. Он всё порывался тоже, в замок, но к счастью гостевые запираются и изнутри, и снаружи, и магистр... - он замялся.
- Всё запер. Поэтому надо искать магистра, но они все заняты, - заключила Бесси. - Кстати, а почему ты здесь, а не с остальными? Где бы они ни были.
- В западном, - по-мальчишески мотнул головой Эдвард. - А я, - он принял значительный вид, - нюхач. Чую тварей, то есть. Ну, когда получается. И что-то вот тут такое в воздухе есть... почему я за тебя и испугался-то?
- Настоящий рыцарь, - вздохнула Бесси.
Юноша просиял.
- Тогда я буду тебя защищать, пока его не поймают.
Бесси, которая как раз задумалась о том, как долго ещё хухлик будет сидеть смирно, хихикнула. Потом ещё и ещё, пока не зажала себе рот обмотанной платком ладонью.
- Прости! Это, наверное от чая. Точно не от отсутствия сна. Кому нужен сон? Странная привычка, дурная.
Эдвард коснулся её руки, и Бесси невольно вздрогнула. Разве у них не должны быть тёплые пальцы? Юноша обиженно отстранился, она вздохнула.
- Послушай. Я очень ценю твою помощь, правда, но... что это?!
Эдвард крутанулся на месте, элегантно, как танцор.
- Что?!
- Оно мелькнуло там, через перекрёсток! Маленькое и какое-то... чёрное? С пегим?
- Точно! Не зря я его чуял!
Эдвард споро ринулся по коридору, но тут же остановился и оглянулся. На лице его боролись чувство ответственности и жажда погони. Первое побеждало, и Бесси снова ощутила укол вины, приглушённый усталостью. Ну почему он ей не нравится? Почему они все ей не нравятся так, как хотят? Как нужно? Она действительно какая-то совсем неправильная, как и говорила миссис Элизабет?.. Бесси выдавила успокаивающую улыбку.
- Иди. Если ты пойдёшь следом, оно мимо ведь не проскочит. А я выйду наружу и буду там в безопасности. Правда.
К чести Эдварда он ещё несколько секунд колебался, прежде чем зачем-то отсалютовал мечом и кинулся в погоню. Бесси почти ждала, что он будет принюхиваться к воздуху на бегу, но нет. Юноша бежал обычно. Как все. А она на краткий миг прислонилась к стене. Выкинув на время из головы хухликов, мальчишек и туманное, но несомненно одинокое будущее, она думала о платьях. Просто платьях. Необязательно даже розовых. А потом со вздохом потянула за поводок.

Совесть уколола Бесси ещё раз, когда она, отодвинув яркий, чёрно-зелёный гобелен, в прыжке стукнула по ничем не выделявшемуся камню, установленному некогда под взрослый рост. Мужской. Но послушники - доставали. Хухлик, напуганный резким движением, при этом едва не вырвался, и его пришлось долго успокаивать, уговаривая войти в тёмный узкий коридор. По крайней мере, из-за этого она настолько изнервничалась, что не пришлось убеждать саму себя. Каменная кишка, которая шла внутри стен, скорее успокаивала. Здесь нельзя было спрятаться, но Бесси сомневалась, что магистры будут обыскивать потайные коридоры. Свет почти не проникал сквозь щели, оставленные для подглядывания и вентиляции.
Эдвард только утром с гордостью говорил, что сеть потайных проходов раскинулась так широко, что можно наблюдать почти за любым залом. Если, конечно, знать их все. Карты с тайниками береглись как зеницы ока и чуть ли не передавались из поколения в поколение, но всего - или, кажется, даже трети любознательным будущим михаилитам обнаружить не удалось. Бесси подозревала, что наиболее безобидные коридоры юношам подкидывают сами магистры. Для тренировки.
"Хорошо, что Артуру никто ничего не показал".
Бесси сомневалась, что в гостевой комнате имелись какие-то тайники - иначе бы их там не поселили, - но так ей было спокойнее. И чуточку гордо - потому что ей, девочку, пусть она и старше, в тайну посвтили. Не всегда лучше было быть мальчиком, что бы там ни говорила Дженни. Артур... Бесси удивлённо приостановилась, почувствовав, как вспыхнула, разгоняя сонливость, злость. Уже не на то, что отец их отослал, нет. Это прошло быстро, сменившись пыльной серостью. А вот Артур!.. Как он мог забыть всё так быстро, когда она помнила всегда, каждую секунду?! Представив истерику при отъезде, Бесси вздрогнула всем телом. Это всё было совершенно неправильно. Настолько, что мир словно разламывался на части. Не весь мир, даже не замок, а та часть, которую она выстраивала месяц за месяцем, год за годом. А теперь оказывалось, что всё - зря? Всё - не нужно? Почему ему всё равно?! Злость горчила искажением, трещинами в зеркале. Заставляла пинать камни, которые выбивались из пола.
"Леди так не поступают".
Вспомнив ещё и голос бабушки, Бесси пнула камень ещё раз. И снова, до боли, пачкая носок ботинка пылью. Больше всего на свете сейчас ей хотелось просто проснуться - дома, где всё было привычно, где не было новых открытий. Платья, лошадка - пусть. Предательство брата ранило куда сильнее. Она крепко зажмурилась, пока перед глазами не заплясали яркие пятна, потом открыла глаза - но вместо знакомого потолка впереди по-прежнему возвышалась угрюмая серая стена. И тишина, нарушаемая только частым, слишком громким дыханием вместо привычного поскрипывания дома и тем более - голоса бабушки, зовущей на заутреню. Сдерживая дрожь, она обхватила себя руками и чуть не подпрыгнула, когда за пазухой что-то зашуршало. Достав тонкую пачечку писем, она уставилась на них горящими сухими глазами. Письма отца. Собственные черновики. Неотправленный свёрточек. Здесь, сейчас, когда всё, кроме камня, казалось нереальным, листы бумаги, плотные, тяжелее, чем те, что носили голуби, тоже выглядели странно. Почти прозрачно, расплываясь в стылом воздухе.
"Почему здесь холодно, когда во всём замке - тепло?"
Письма. Любящие, нежные, со словами, каких она не помнила вслух, но... может быть, их и нет? Или они тоже - обман? От сердца поднялся жар, заставив вспыхнуть щёки, сплетясь с холодом в странном неправильном танце, о котором не хотелось думать, который одновременно обжигал и снаружи, и изнутри, и руки сами собой дёрнулись, готовясь разодрать бумагу. Хухлик дёрнул за поводок, чуть не вырвав его из пальцев, и громко зашипел. Бесси резко повернулась к нему, вскидывая кулак, и застыла. Мысли путались, сталкивались в голове, рождая новые вспышки, но теперь она отчётливо чувствовала их чуждость, словно вставшая дыбом шерсть нежити, поблескавающие глаза каким-то образом вернули часть рассудка. Или дело было в том, что она не могла этого сделать. Ни ударить, ни тем более разорвать письма, полные такой невыразимой нежности, что от них щипало в глазах.
"А ещё, отец, в этих тоннелях, кажется, расставлены ловушки для глупых юных михаилитов..."
Злоба ещё билась внутри, пытаясь разрушить возведённые стены, но исписанная бумага была крепче. Её заклинания преодолеть не могли. А остатки... Бесси вздохнула. Она действительно злилась на Артура, но и любила его тоже. И понимала - очень хорошо понимала. Настолько, что злилась и на саму себя тоже, причём сильнее. Понимая теперь и это тоже. До боли и глупости. Равновесие. Единство. Цельность.
Она бережно разгладила смятые прямоугольнички и снова спрятала их за пазуху. А потом медленно, боясь того, что может обнаружить, размотала платок с ладони. Следов укуса - не было. Остались только два тёмных пятна совсем рядом. Словно упали две горячие капли, причём давно. Вероятно, Эдвард знал, о чём говорит. Так же вероятно, он знал не всё. Бесси через силу улыбнулась, преодолевая приливную силу чужой, злой магии. И сделала шаг дальше. Потом ещё один. А дальше всё стало легче, словно разошлась пелена. И, выпустив хухлика в сад, она ещё какое-то время стояла, прислонившись к серому камню. Идти обратно той же дорогой не хотелось смертельно. И одновременно - туда тянуло. Хотелось снова испытать себя. Узнать, понять глубже, окунуться в силу и...
Где-то в саду каркнул ворон, и Бесси вздрогнула, приходя в себя.
- Нет. Пожалуй, нет.
Уж лучше объяснять на входе, как она оказалась снаружи, не выходя из замка. В этой суматохе могло сойти с рук и не такое. И, возможно, после отправки письма она зайдёт к магистру и попросит чего-нибудь для сна. Да, определённо. А потом в Бермондси всё закончится, и их заберут. Обоих, что бы там ни думал пока что Артур. Пусть у них будет ещё немного времени. Потом он поймёт это тоже. А если и нет, это неважно, потому что время будет всё равно. Сколько бы его ни было.

[Leomhann >>>]

Со Спектром

Раймон де Три и Эмма Фицалан

9 января 1535 г. Глостер.

Этой ночью за плотно закрытыми ставнями тихо падал крупный, пушистый снег, приглушая звуки улицы, размывая, смазывая очертания города и людей. Под него, под приятную негу и тёмное сияние, под звуки дыхания, которые сливались в одно, под жар кожи сон пришёл быстро, стирая воспоминания, отстраняя мягкой, но властной рукой и венец Альфреда, и Ричарда Фицалана, и скользкого, словно преждевременно политого осенним дождём Листа. Оставляя только двоих - и отдельно, и вместе. А где-то за облаками - рос, отражая Землю, рогатый лунный серп.
Щеки коснулся тёплый ветерок, и Эмма чуть пошевелилась, выплывая из объятий сна. Дрёма не ушла полностью, но она чувствовала и тепло Раймона под боком, и чистые простыни, и тяжёлое двойное одеяло, и даже боль в мышцах, не успевших отдохнуть от испытаний последних дней. И всё же, это был сон. Похожий - и непохожий одновременно. Не было ни поляны, ни призраков, хотя голоса их остались прежними - изменившись. Похожими на ту рогатую девушку, которую разорвал священник-пёс, но пережившими её утрату. И голоса, подобно ветру, подобно запахам и чувствам, сливались воедино, прядями сплетались в косу.
- ...пожалуйста...
- Мы не...
- ...знали. Он...
- Мы заперты...
- Заперты...
- Заперты.
- Во тьме. Не видим...
- В тишине. Безумие.
- Без...
- ...выхода. И
- ...без надежды, только...
- ...ты, Эн... Эмма! Вы...
- ...двое...
- Не отнимаем, даём! Но...
- Уже лучше, - одобрила Эмма тоном Раймона, слепо нащупывая одеяло и не торопясь открывать глаза, - осталось научиться говорить ясно.
Что ей за дело до того, что кто-то заперт в тишине и безумии, без выхода и надежды? Время, когда Эмма Фицалан жалела, ушло. Жалость выбили розги матери-настоятельницы, а сочувствие сгорело дотла в Билберри. Желания и страхи этих существ были вполне понятны, но, к их вящему разочарованию, не трогали ее совсем. Да и что они могли им дать? Отсрочить Самайн? Вряд ли. Венец короля Альфреда? Только если он хранится там, где они заперты. А запертой быть Эмма не хотела, особенно вместе с этими рогатыми тварями. В конце концов, ее зовут не Ариадна и даже не Айме, водить по лестницам и лабиринтам - не умеет и не хочет. Открывать врата, как о том мечтает этот священник - тем паче.
- мешает...
- Трудно.
- Чего ты...
- ... хочешь
- Хочешь. Если не...
- Золото, дра...
- Оружие...
- Против кого угодно, - этот голос прозвучал твёрже, почти ясно, пробившись через пелену и заглушая остальных. - Твой воин...
- ...следят. В два...
- Сто глаз...
- Я вам не верю. Ни единому обещанию. Вы уже увлекали меня неведомо куда, не спрашивая разрешения, не позволяя вернуться. Я ничего не хочу от вас.
С трудом подавив отчаяние до слез, которое она испытывала каждый раз, когда вспоминала кошмары - или они ей снились, Эмма вздохнула и открыла глаза.
Тёмные балки потолка, знакомые уже хотя бы тем, что походили на такие же во многих трактирах. И ни капли сна, что было знакомо тоже. Только тихое, напоследок, эхом:
- Если пожалеешь - ищи Бри Лейт. Ищи...
- ...Слив Голри.
Раймон спал, но в этот раз Эмма решила его разбудить. Слишком много всего происходило в последнее время, чтобы не позабыть эти названия, будто украденные из речи магистра Циркона. И слишком жаль стало этих несчастных. И хотя искать ни Бри Лейт, ни тем паче Слив Голри она не собиралась, хотя бы узнать - что это, стоило.
- Раймон, - будить теперь приходилось поцелуем, но вот на это Эмме роптать не хотелось, - они снова со мной говорили.
- О чём? - как всегда, когда было действительно нужно, Раймон проснулся мгновенно, словно и не спал вовсе. Блеснул глазами, обводя комнату в поисках угрозы, но, расслабившись, просто обнял Эмму и откинулся обратно на подушку. - Смеялись, как раньше? Угрожали?
- Как ты это делаешь? - невольно заинтересовалась уже не в первый раз Эмма, прижимаясь к нему и хмуро поглядывая на чуть промокшую повязку. Кровь не сворачивалась и края не спешили стягиваться, несмотря на то, что вчера пришлось очищать рану в горячей ванне. И то встревожило ее больше, чем голоса несчастных призраков. Заставив себя думать о том, для чего разбудила Раймона, Эмма мотнула головой и продолжила, - просыпаешься так быстро? Впрочем, потом. Нет, они просили о помощи, сулили плату и даже оружие против кого угодно. И просили искать Бри Лейт, Слив Голри. Где это?

Сообщение отредактировал Леоката - 16-05-2018, 6:34

[Spectre28 >>>]

с Леокатой

Возможно, края раны стоило стянуть парой швов, но ведь после укусов собак не шьют, да и времени уже много прошло. Отчаянно пожалев, что магом-лекарем не является, Эмма аккуратно запустила палец под повязку и чуть успокоилась. Рана была горячей, как ей и положено.
- Оружие - это замечательно. Особенно - против кого угодно. Только вот готов покляться, что сначала помощь, а потом - оно. А обещать-то могут что угодно. И всё же... если эта чёртова чехарда продолжится... - Раймон задумался, потом тряхнул головой. - Впрочем, нет. Ещё одни, о которых ничего не известно, кроме места, да? И того, что их не любит этот твой священник псообразный. Слив Голри... что-то Роб... магистр Циркон говорил, но даже ради спасения остатков души сейчас не вспомню. Только название. Вроде бы, Лейнстер, что в Ирландии... как, рука ещё не отваливается? А то кто эту собаку знает, кого она до меня жрала.
- Горячая и края не схватываются, - посетовала Эмма, поправляя повязку, - хотя у тебя уже через сутки начинает рубцеваться. Может быть, тогда стоит написать магистру, спросить? Признаться, я боюсь оказаться запертой с ними.
- Можно. Хотя, письма в наше время... - Раймон задумался. - Я не слишком доверял бы на этих дорогах гонцу и тем более не доверял бы голубям. Слишком много дряни летает вокруг. И всё же - нужно, ты права. Сделаем. Впрочем, кроме писем, ничего не мешает и заглянуть в резиденцию, если всё равно возвращаться в Бермондси. Чёртовы гобелены. Что на этом-то такого важного было, что подсказкой служит?
- Архангел Михаил, простирающий меч над холмами Шотландии и изгоняющий оттуда то ли старых богов, то ли демонов, - припомнила Эмма гобелен, знакомый ей до узелка в доспехе Архистратига. Она помнила его до мельчайших подробностей - и вдохновенно-сурового архангела, и его алый плащ и ожесточенное, вызывающее лицо светловолосого воина, стоящего впереди армии под зеленым знаменем. Ей всегда казалось, что этот воитель будто мечется между армией и Михаилом, но, все же, остается с войском. И тройной узел на груди архангела, там, где у человека должно быть сердце... Его любили трогать монахини и послушницы, веря, что он отведет беду. И ведь отводил. Иногда. Не часто, но все же... Эмма вспомнила пальцами ощущение ниток - и ахнула.
- В нем зашито, кажется, что-то.
Некоторое время Раймон молчал. Возможно, предвкушая с радостью поездку обратно через полстраны. Возможно, подыскивая подходящие ругательства под этому поводу. Не без вероятности - предаваясь философским мыслям о бренности и воспоминаниям о Двойке, который просто взял и всё послал. Потом вздохнул.
- Всё-таки ехать. Будет возможность посмотреть на то, что осталось от аббатства. По рассказу Клайвелла получалось вполне живописно. Возможно, братья даже уже зачистили его от лесавок, монахинь и прочего непотребства.
Теперь замолчала Эмма, раздумывая почти о том же. Она до сих пор не привыкла к жизни в седле и, хотя и находила в ней определенную прелесть, но порой ей отчаянно хотелось просто покоя. А еще вовсе не хотелось видеть обитель и то, что от нее осталось. Слишком страшно было осознать, что ей не е все равно, что её даже радует участь аббатства. Но и возражать Раймону она не стала, лишь коснулась губами подбородка, чуть колючего и слабо пахнущего мылом с лавандой, которое Эмма делала сама.
- Почему тебя отдали Ордену? - Вопрос этот интересовал ее уже давно. Да и для перевода темы подходил как нельзя лучше. - Я плохо знаю историю, но мне пришлось научиться геральдике в обители. И леопарда Тулузы я могу узнать, равно как и крест тамплиеров. Древний, знатный род. Отчего михаилиты?
- Об этом не принято вспоминать, но михаилиты - наследие тамплиеров, - Раймон говорил задумчиво, гладил её по спине - нежно, легко. Тепло. - Поэтому, где же лучшее место нашлось бы отпрыску древнего, знатного, достойного, но обедневшего и потерявшего влияние рода, у которого есть и иные наследники? Ведь когда-то леопарды и кресты были в числе первых магистров ещё того, другого ордена. Задолго до падения рыцарей Храма.
Спрашивать о родителях Эмма не стала. От руки Раймона мысли таяли, расплавлялись в томлении. Оттого, вероятно, она и не поняла, не услышала, когда под окно пришли те, кто должны были, по словам Раймона, стрелять в него из-за угла. Вскинувшись в постели, она ухватила первую попавшуюся вещь, чтобы прикрыть наготу. К несчастью, это оказалась ночная рубашка. К счастью - она была непрозрачной.
- Под окном, но в отдалении. За мной пришли.
Одевалась Эмма споро, с раздражением отбросив корсет, хотя платье для верховой езды и сидело без него неудобно и ощущалось странно. Порадовавшись, что сумки они не успели разложить, она наскоро заплела косу и вслушалась в то, что творилось за окном. Там царила тишина, точно вымерли все люди в округе. Ни единого чувства - хоть цветом, хоть запахом.
- Ничего. Вообще ничего, - растерянно сообщила она Раймону, - но ведь так не бывает! Особенно - в тавернах, где полно людей.
- Внутри тоже ничего? - Раймон, натянув кольчугу, щёлкнул взводом арбалета.
- Да, - кивнула Эмма, - то есть, ничего.
Впервые в жизни она понимала, как живут другие люди - в полной глухоту и неведении. И это пугало. Потому что чувствовать можжевельник и слушать тишину было хорошо после насыщенного дня. А сейчас ей хотелось понимать этих, за окном. Но - не могла, проваливалась точно в перину.
- Значит, бывает, если они нашли способ наложить защиту. Что же, будем по-старинке.
Он неслышно подошёл к двери и застыл, явно прислушиваясь. Но в доме, насколько могла судить Эмма, было и совершенно тихо. Неестественно тихо. Раймон скривился, махнул ей рукой, отгоняя к стене, и медленно приоткрыл дверь. В проём наружу тут же скользнула тёмная, чернее даже царившего в зале мрака, фигура и шагнула в сторону.
Послушно замерев у стены, Эмма неслышно вздохнула. Воистину - бойтесь своих желаний. Хотела ведь покоя... Получила - очередное приключение. Страшно не было, было устало и грустно.

[Leomhann >>>]

Со Спектром

Это начинало утомлять. Почему им не могли просто дать отдохнуть? Когда на призрачную копию не последовало реакции, Раймон осторожно выглянул в зал, освещённый только огнём догоравшего очага. Пусто. И одновременно - нет. Магия разливалась в воздухе странной, стылой водой, слабо, плохо ощутимо. Пахло родным огнём, тянуло мороками, но неправильными, родственными скорее фэа. Па-аршиво. Напоминало одновременно о скоге, и о нём самом. Если бы зачем-то приспичило водить самого себя. Он помедлил, огядел зал ещё раз. Не было видно даже дрожи воздуха, которая могла бы обозначать мороки на движении. И это отсутствие звуков... Раймон криво усмехнулся. Нет уж, дорогие друзья. В эти игры можно играть вдвоём. На краткий миг, который всегда наступает между покоем и началом шага, в верхней точке прыжка, ему стало жаль безвестного иллюзиониста. Почти. Закрывал глаза - Раймон де Три, наследник длинной линии мистиков, магистров, воинов и дворян. Открыл их - Фламберг. Голодно, азартно, изучая мир снова. Чувствуя за спиной Берилл - нет, Эмму де Три во всём, кроме записи в приходской книге. Чувствуя и спиной, и тем, что глубже даже души.
- По-прежнему: за окном, но и в таверне, где-то внизу, - сообщила Эмма тихим, листом по траве, шепотом. - Остальные спят, но как-то тяжело, будто в удушье.
Тишина на удар сердца пропала - протопала мышь, зашуршала в углу. Из соседней комнаты, где остановились сразу четверо наемников, донесся слаженный храп. А затем снова опустилась пелена беззвучия.
Фламберг, не отвечая, метнулся обратно и вытащил из сумки магистерскую цепь. В очередной раз давая себе зарок обзавестись собственными артефактами, застегнул массивную пряжку - и мир на миг качнулся. Комната осталась прежней, но всё в плыло, словно комнат было две, и они никак не могли решить, какая - главнее.
И зал выглядел почти так же. Только едва-едва, тёмным пятном, кляксой просвечивал упавший стул у камина; росчерком выделялась ушедшая в стену арбалетная стрела. Если тут кто-то и был, они могли прятаться только под самым балкончиком. По прикидкам Фламберга, там было место для трёх... скорее двух человек, иначе они бы просто друг другу мешали. Для пятерых - если напрашивались на бойню. И подвал ещё ниже. И пустые комнаты по бокам, куда залезть - дело нескольких секунд. Хотя, раз все спят, можно было считать пустыми все комнаты. Он поколебался, и всё же повернул к самой дальней двери, поманив за собой Эмму. Воздух ему, в отличие от Роба, не подчинялся, но мороки работали не хуже, заглушая стук подошв по науке, которую то удачно, то нет вбивал в упрямые головы магистр Циркон. Дверь Фламберг толкнул, протянув руку из-за стены, но в открывшийся проём сперва, как и прежде, неслышно бросилась чёрная тень, поднимая предмет, который отдалённо походил на арбалет.
Морок был вознаграждён слабым, еле слышным ударом в стену, а Фламберг, скривившись от такого дилетантизма, уже заглядывал в комнату - пригнувшись, снизу. Арбалет мирно висел на поясе.
Картину он охватил одним взглядом. Точнее, нет - двумя, тремя сразу. Комната расслаивалась, разбиваясь уже не за две, а на три и больше. Так, как мог видеть её только человек, привыкший лгать людям, миру и самому себе. А если не лгать, то умалчивать, затягивать паутиной, окутывать покровами. Просто потому, что так - интереснее. Теперь интереснее было за двоих. В кольце. Вся разница. Слой. Пустая комната с задёрнутыми занавесками. Слой. У выбитого окна тоненький, хрупкий силуэт лихорадочно и так медленно заряжает снова арбалет. У стола же кто-то рослый с мечом - в ножнах. Значит, меч ему не нужен, но мужчина и не торопится делать что-то ещё, лениво перетекая в другую позу. Плохо, но мысль - быстрее, взгляд быстрее тоже. Слой. Бесчисленные нити, воздушное тесто магии переливалось вокруг, охватывая коконами и его, и Эмму, и - он чувствовал, раскрываясь - остальных жильцов тоже. Уходили глубже в души, чем мог бы сделать он сам, но и родственно, почти знакомо. Просто - иначе. Цветная, яркая пряжа накрывала пологом и улицу под окном, без разбора, но... соскальзывала с двух силуэтов. Две стекляшки в ледяном крошеве, такие похожие, но и такие отличные, особенно если попробовать укусить. Магии отродья скоге и человека кусать не требовалось. Своих она отличала и так, будучи почти... живой? Тыкалась нитями, но обтекала вокруг, не касаясь. Смыкалась, всегда оставляя прорехи. Расступалась перед взглядом, потому что не были они льдом, а она - была живой. И всё стало легко. Можно отличать одно от другого. Истину от лжи, мир от иллюзии, счастье от обмана. Лёд от стекла. Но ведь магия стоит большего. Магия стоит мира. Магия может - всё, и гораздо интереснее. Особенно - когда играет не одна, и со столькими игрушками. И гораздо, гораздо тоньше и сложнее. Правда?
Раймону почти не потребовалось силы - и лишь одно слово, шепотом, нежно. Любяще. Чего, в самом деле, стоил четвёртый слой? Пятый? Особенно когда морок - жил. Только - когда жил.
И магия - действовала. Тот, хрупкий у окна, отбросив арбалет, который так и не взвел, кинулся на нечто, видимое только ему, размахивая кинжалом и истерично вскрикивая. Он явно пытался пронзить увертливую мишень, проваливаясь в шаге, неловко разворачиваясь плечом, когда его уносило вслед за тяжелым клинком. Тонкое, почти как у Эммы, запястье заметно дрожало от натуги. Когда к нему присоединился второй, танец безумцев стал интереснее. Морочный Раймон явно доставлял много проблем и ему, докучал настолько, что мужчина вытащил меч и уверенно, умеючи и ожесточенно принялся сражаться, закрывая собой юношу.
- Дорогая, если немного подождёшь... - Раймон скользнул вдоль стены, обходя сражающихся.
Присутствие Эммы веяло прохладной грустью, от которой хотелось поскорее стряхнуть этих слишком уж умелых дилетантов. Остаться снова вдвоём. Связь с чужим мороком дрожала нервной нитью, мерцала в сознании, подкрепляя и возвращая азарт. Странный, чуждый, почти болезненный. От него хотелось стряхнуть этих слишком уж умелых дилетантов и отпустить чужую - хотя уже и свою - магию. Примериваясь, чтобы войти в танец двоих - и ещё двоих, - Раймон на миг задумался о том, что будет делать морок потом. Будет ли он продолжать существовать, питаясь остатками магии? Перебираясь от одного иллюзиониста к другому? Растворится с гибелью своего создателя, потому что без толики крови скоге такая конструкция просто невозможна?
О том, что перед более рослым противником замерла Эмма, молитвенно протягивая руки, он понял по тому, что тот сбился с движения на взмахе. И ударил сам, коротко и не слишком сильно, по затылку, в точку, где сходилось несколько костей. Вокруг взвихрились нити, и на пол падал уже он сам, роняя из руки меч. Раймон торжествующе и чуть лениво улыбнулся чужими губами, глядя в глаза юноши, и пируэтом ушёл в центр комнаты, избегая возможного удара кинжалом и примеряясь снова. Время, несмотря на прохладу, несмотря на азарт - у него было. Мираж, оставшись один, горделиво выпрямился. А вот юноша застыл,будто вслушиваясь или всматриваясь в миражи, царящие вокруг, а затем медленно повернулся и уставился точно на Раймона. Ткань волшебства дрогнула, снова пропали звуки и даже запахи, но зато Раймон смог рассмотреть его отчетливо, точно воздух не гудел от мороков. Впрочем, по бокам по-прежнему рябили тени, образовывали коридор, в котором были только двое. Юноша, больше похожий на девушку, изящный, с нежным и чистым лицом, длинными белыми волосами и яркими зелеными глазами, кинжал сжимал уже увереннее, кривил губы в насмешке.
- А я-то понять не мог, кто ткет вместе со мной, - проговорил он со смешком, - мастер, ничего не скажу.

[Spectre28 >>>]

с Леокатой

"Длинная реплика, хорошая".
Огонь, в отличие от иллюзий, требовал другого подхода. Он был прост там, где требовалось просто разжечь очаг или согреть воду. Сбить анку. Выжечь поронца. Всё прочее оказывалось - сложнее. Особенно когда сплеталось с тем, с чем сплетаться не могло в принципе. По гримуарам. В комнате не горел камин, не светились мягко свечи, и силу приходилось тянуть из самой пылающей души - из сути Фламберга. Пламя жило там всегда, глубоко внутри, и только ждало, когда его позовут. Кинжал в руках отродья человека и скоге - не того ли самого? - ещё помнил о жаре горнила, о том, как его обтекали жадные языки, раскаляя полосы стали. Это понимал уже Раймон - и вытягивал даже не огонь, а память о нём, поднимая воспоминания, чувство к поверхности, подкрепляя огнём сердца. Остальное, к сожалению, требовало большего. Собственных сил, своей крови, пусть она и не текла. На подготовку ушла как раз фраза юноши, который держал кинжал правильно, под металлическую гарду.
На глубоком выдохе Фламберг рванулся вперёд, и одновременно с дыханием вдоль морочных стен полыхнули собственные - с рёвом. Наверняка видимые снаружи, если бы окно не считало себя частью глухой стены. В воздухе плавало столько магии, что Раймон ощущал себя почти всемогущим. А Фламберг просто радовался и огню, и тому, как полыхнула на раскалённом металле деревянная просоленная рукоять. Выронив из рук кинжал, юноша с совершенно детской обидой посмотрел на Раймона и скривил губы, точно собираясь плакать. Но не заплакал, прислушиваясь к реву и треску с хладнокровием человека, повидавшего и не такое. За окном сдавленно вскрикнула Эмма - и тут же замолкла, а отродье скоге снова улыбнулось - ехидно, дерзко, вздернув бровь. И мороки поплыли, смешиваясь причудливо, вихрясь, сплетаясь и расплетаясь, меняя картинку, на мгновение обнажая неприглядный облик материнской сущности юноши. Эмма вскрикнула снова, следом донеслась грубая ругань, но комнаты не было, она кружилась в водовороте огня, окон, дверей, а в центре его снова были только двое.
Время. На сильный, с бедра, удар по печени ушла доля секунды. Ещё столько же - на перехват сети, пока скоге, разинув рот, оседал на пол. Фламберг ещё раз зло пнул носом сапога в ту же точку. Полутварь всё равно регенерирует, но уже не так быстро. Морок раскинулся уже не тестом, водой, заливая дом, выплескиваясь на улицу. Двое под лестницей - мелочь. Магия вихрилась вокруг стаей рыбок, распадалась на части, втягивалась в уши, во рты, принимая к коже. Для этих больше не было выхода, только бесконечные лестницы и коридоры, полные шепотов и теней. Дом закрылся, сворачиваясь раковиной. Человек под окном не видел и не слышал ничего, кроме кошмаров, жутких и мрачных, отголоском скоге. Усиленных ледяным спокойствием Фламберга, который не любил и не умел в тонкие игры. Но лошадь, на которую стекляшка спешно поднимала Эмму, но сам похититель, существовали в собственном мире, и вода с них скатывалась, не оставляя мокрых пятен.
Огонь... нет. Время. Фламберг, скривившись, потянул за последний из оставленных юношей хвостов, за тягучую голубоватую полосу, мерцающую сонными искрами.
Ушибленный при падении из окна на камень двора бок болел почти нестерпимо, но меч второго мага Фламберг, стиснув зубы, швырнул в ноги лошади от души, не пожалев и магии.
Лошадь, заржав тонко и пронзительно от боли, когда раскаленный металл попал ей по ногам, взбрыкнула и упала, кубарем перекатившись по камню двора, выронив из седла и Эмму, и ее похитителя. Тот, казалось, отделался легче, чем девушка, замершая в неловкой позе, на животе. Лазоревое платье и шубка испачкались о затоптанный тысячью ног снег, и висельник, уже поднявшийся и достающий короткий меч, наступил на бархат юбки, оставляя грязный след.
- Скотина, - выдохнул Раймон, доставая меч плавно, но едва заметно скривившись, словно усилие вызвало тщательно скрываемую боль. И вбок шагнул тоже с запинкой, немного припав на левую ногу, прижимая свободную руку к кольчуге на боку. Противник гадко осклабился, еще раз наступил на юбку и полубоком двинулся к нему. В свете полумесяца на куртке блестнула роза Тюдоров. Брошь-отличие констебля.
- Вот это... - Раймон, неверяще уставившись на брошь, сбился с шага, остановился и немного, на ладонь, опустил кончик меча.
Времени было полно. Времени на один широкой и два коротких шага констебля. На то, чтобы с опозданием и слишком медленно начать поднимать меч. На то, чтобы в последний момент сдвинуть ногу назад и развернуть стопу. Чтобы одновременно положить на подбой вторую руку и встретить вертикальный, без изысков и маскировки удар своим, в полную силу. Столкновение клинков ещё отзывалось укусом боли в боку, а Раймон уже впечатывал колено между ног противника. Срывал, выдирая с тканью, брошь, от которой стыли пальцы. После этого времени стало ещё больше.
Скривившись уже непритворно, Раймон потёр ушиб и уставился на корчившегося у его ног мужчину. Эмма, упав, так и не шевелилась, но это - потом. Иначе потом может не быть для них обоих. Если же он убил её падением с лошади... Глостер проснётся новым городом. Обновлённым, как феникс. Но это позже, а пока что Раймон вглядывался в констебля. В достаточно приятное, несмотря на оскал боли, округлое лицо с аккуратно подстриженными усиками. Глубже.
Разбойники в доме бродили во внешнем лабиринте, но мороки умели больше. Сложнее. Даже без скоге. Достаточно было, питаясь гудящей в воздухе магией, закрыть внешний мир. Достаточно создать лабиринт не снаружи тела, а внутри сознания. Неправильный лабиринт. Замкнутый, без выхода, зеркальный, в котором гуляет эхо одной и той же строчки из песни о зелёных рукавах. Раз за разом, на грани слышимости. В котором зеркала отражают только безумие - и одновременно знакомое лицо. Тёмное, потому что идёт оно из глубины души. Добавить смех, негромкий, издевательский, добавить вращение и ровную, неизменную серость.
И нити скрутились в жгут, а потом распустились вокруг констебля, внутри его сложным ломаным узором, в котором даже от попытки проследить линию начинала болеть голова. Только после этого Раймон опустился на колени у лежавшей неподвижно Эммы.

[Leomhann >>>]

Со Спектром

Всё прочее слилось воедино и одновременно выжглось в памяти навсегда, как клеймо. Наверное, потому, что этот узел ещё предстояло разрубить. Или, скорее, из-за убийственного ощущения одиночества, которое длилось слишком долго. Из-за молчания Эммы, на горле которой всё ярче проявлялись следы пальцев. Так или иначе, Раймон - помнил, и помнил Фламберг.
Ладонь легко касается лба хозяина трактира, вмешиваясь в наведённый сон, убеждая, что странные постояльцы разбудили его, уехали ещё в начале ночи. Окутывая зевающей полудремой, в которой непонятно, было ли, не было. Оставляя в кулаке целый соверен - щедрую плату за беспокойство.
Скоге истекает магией и кровью, но кровь продолжает бежать, потому что кинжал констебля прибивает его к полу, пройдя сквозь живот. Жестоко, безжалостно, вколачивая лезвие в пол, пока рукоять не упёрлась в кожу. Истекает кровью - но молчит. Пока не развяжется завязанное. А магия - прекращается, словно обрубили. Но и того, что есть, хватает, чтобы нарастить лабиринт, замкнуть, накрыть крышкой душу и разум. Накладывая отпечаток скоге на всё. Душа доживёт до утра и дальше. Разум? Раймон не знает. Но сомневается. И кидает в угол сорванную брошь.
Высокий отчаянно хрипит и пытается отбиваться, но веревка, что глушит магию, опутывает пальцы, запястья, ноги. Сундук в комнате наёмников вполне подходящее место. Этот - пусть помнит. Если видел хоть что-то.
Двое из нападавших, оставшихся в трактире, налетают друг на друга и падают, молотя друг друга кулаками. Забыв про кинжалы, про мечи, и про магию забыв тоже. Зато помня про зубы и ногти.
Снаружи, слабо подёргиваясь, лежит человек, вогнавший кинжал себе под рёбра.
И стражники у ворот... это совсем просто для человека, за которым тянется щупальце миражей, легко касаясь ставень, тычась в закрытые двери. Заставляя людей шевелиться во сне, а собак - забиваться в конуры. И только редкие кошки одобрительно и заинтересованно топорщили усы, отвлекаясь от охоты. Ворота. В них всегда выезжают люди. Те - тогда, эти - теперь. Лучшая иллюзия - та, в которую легко поверить. И нетрудно заменить местами две пары. Меняется только время. Положение солнца и звёзд. Усталость зевающего стражника. Михаилит Фламберг, госпожа Берилл выехали ещё до полуночи. А не к утру, когда несчастный стражник про себя изматерил чужеродного торговца с ничем не примечательной дочкой.

А вот следующий час стёрся из памяти вовсе, оставив только ощущение Эммы в объятиях. И её молчание.

[Spectre28 >>>]

с Леокатой

Пайнсвик. Постоялый двор "Три поросенка".

Постоялый двор в Пайнсвике, носивший название "Три поросенка" и увенчанный вывеской с изображением трех розовых и смеющихся животных, с кружкой эля в каждом копытце, вопреки наименованию оказался чистым, хоть и не слишком уютным. И в лучшей комнате, как гордо поименовал ее хозяин, плотный, круглый и добродушный низушок по имени Перси, удобной была лишь кровать - широкая, мягкая с тяжелым большим одеялом. Камин чуть дымил,а на кушетке не обнаружилось подушек. Зато на комоде стоял пучок трав, в котором угадывались мята, чабрец и тысячелистник, а на окнах - плотные занавески, которые Эмма жестом попросила задернуть. Свет ей, отчего-то, видеть не хотелось и всю дорогу она прятала лицо на груди Раймона. Оживилась девушка лишь после ванны и перевязки, укутанная в это самое одеяло, с кружкой отвара из листьев малины в руках, заговорив негромко и с хрипотцой, отчего голос звучал томно.
- У тебя ушиб?
Задавая этот вопрос, она красноречиво задержала взгляд на боку, пострадавшем от неудачного приземления в Глостере.
- Наверное. Ничего. Это пройдёт, - Раймон тяжело опустился на кровать рядом. - Что эта тварь там с тобой сделала?
- Почти задушил. Больно. Вырывалась.
Больно, похоже, было не только шее, Эмма и не думала скрывать отпечатки тех же пальцев на запястьях и плечах, беззащитно выглядывающих из ворота и рукавов рубашки Раймона, надетой взамен брошенной в Глостере ночной. В глазах за привычным упрямством, приправленным бравадой, серой мутью плескалась обида и тающие льдинки одиночества.
Раймон устало потёр лицо и коснулся её запястья, легко провёл пальцами по синякам.
- Моя вина. Не почувствовал, не прикрыл. Оставил снаружи. Дьявол, это отродье умело слишком много, и внутри я ошибся снова, ещё раз.
- Нет. - Эмма упрямо мотнула головой и улыбнулась, просияла этой улыбкой искренне и доверчиво. - Я знала, что успеешь, и не боялась. И вырывалась, время тянула.
В дверь робко поскреблись, деликатно покашливая. Девушка плотнее замоталась в одеяло и недоуменно пожала плечами.
- Не хозяин. Но очень тревожится.
- Опять... как думаешь, если я в пути буду притворяться умирающим рыцарем, оставят в покое, или станет только хуже? - Раймон с видимой неохотой, медленно поднялся с кровати, не выпуская руки, и, прежде чем идти открывать дверь, улыбнулся. - А ты всё сделала совершенно правильно. Бояться нельзя, тянуть время - нужно. Жаль, цена высока оказалась. Впрочем, думается мне, стоит её переложить и на виновников. Порой от этого хоть на душе светлее становится. Приятнее.
В дверь постучали настойчивее, завздыхали.
- Открой, - вопреки словам, Эмма придержала его второй рукой, - а то он там изведется
- До сих пор не умер, - Раймон ещё несколько секунд колебался, потом всё же вздохнул и мягко высвободил руку. - Во мне не найдётся нормальной магии даже на то, чтобы убедить его перестать стучать. Вся испортилась после этого... словно источник грязный.
За дверью обнаружился мужчина в изрядно потрёпанной одежде. Крестьянин, заискивающе заглядывая в глаза, мял в руках худую шапку, и Раймон мысленно вздохнул.
- У нас был очень тяжёлый день, отец. Точнее, сначала тяжёлый день, потом тяжёлая ночь. Но раз пришёл - говори, что уж там у тебя такого стряслось, что михаилит занадобился.
Крестьянин поспешно закивал головой и потупил глаза.
- Меня Беном Бисли кличут, - сообщил он, явно стараясь говорить вежливо, - староста Уошбрука, это вот между Пайнсвиком и Эджем как раз, на реке. Три часа езды, ежели неспеша. А стряслось, дык, не оставьте в беде, не откажите в помощи. Мало вашего брата на тракте нынче, раньшее-то крепче погань всю эту держали. А стряслось у нас вон чего: карлики богопротивные детей повадились в лес таскать и харчить там. Мы уж и на вилы их пробовали, да куды... - староста Бен Бисли горько махнул рукой, скривившись, - токмо еды подкинули. Проезжал недели три назад тут воин с Ордена вашего, Рысью назвался, опосля него с неделю тихо было, а потом снова вот. Вы уж не серчайте, Перси-трактирщик сказал, что супруга у вас, должно быть, занемогает. Дык ведь не за спасибо, деньги, чай, на свивальники нужны будут, - звонко рассмеявшаяся Эмма, кажется, сбила его с мысли и староста Уошбрука запнулся, улыбнувшись, - да и Палач из Билберри не каждый день-то наезжает в наши края.
"Хобии, гоблины сволочные".
Слово вызвало к жизни мутные, тяжёлые воспоминания об ощущениях в "Грифоне", об обмякшей на руках Эмме, и Раймон еле удержался, чтобы не вздрогнуть. Чёртов Рысь. Вечно недорабатывает - а деньги, небось, берёт сполна. Сделав мысленную зарубку поговорить об этом с грефье - а лучше с Бойдом - он извиняющеся улыбнулся.
- Прости, отец, но сейчас - не выдюжу. Ранен, сам видишь, - он знал, что вырезе рубашки заметны, почти светятся чистые, белоснежные бинты. - Давай так. Дела у меня в Бермондси, а там и до резиденции недалеко. Или найду там кого, чтобы помог, или сам вернусь.
За неделю хобии могли украсть ещё ребёнка. Или двух. В данный момент ему было удивительно всё равно, в чём, возможно, был и отголосок отродья скоге. Или не было.
- Скажем, в неделю.
- Дык, господин, всем святым заклинаю, - крестьянин попытался было рухнуть на колени, но передумал, - внучку мою утащили сегодня, прямо со двора. Я ничего не пожалею, чего пожелаете. И госпожу перевезем в Уошбрук аккуратно. Да и дом у меня сухой, чистый. Жена готовит хорошо, не то, что здесь!
- Госпоже, действительно, нужны чистый дом, отдых и еда, - медленно согласился Раймон, не оглядываясь. Смесь чувств, почти осязаемая. Одобрение дома и еды. Неодобрение всего остального. И рядом, но не выше - вопрос, который существовал извне, но упорно тыкался, ища лазейки, замедляя время, звенел серебром по обручу. "Что пожелаю, говоришь? Даже то, чего не ожидаешь найти дома по возвращении?". Вопрос обязательно нужно было задать этому чёртовому крестьянину, получив в ответ истекающее полынью и страхом согласие. - Да и мне не помешает. Ну и деньги, конечно, на свивальники-то, без них никуда. Так, госпожа?
Эмма со смешком проворчала что-то невнятное, похожее на "упаси боже", зашуршала одеялом. Скрипнула кровать, когда девушка села на ней. И незаданный вопрос рассыпался порванной ниткой бус по доскам пола.
- Сколь же хотите? Ваш брат сто двадцать запросил, - приободрившись, спросил Бисли.
"Полная плата за половину работы?"
Раймон мысленно присвистнул. Рысь неплохо устроился. Определённо, стоило поговорить об этом с Робом, и дело было даже не в деньгах. Одно дело - отпускать импа, которому и блюдца молока хватит, другое - оставлять гнездо хобий. С коконами. За такое могли пострадать и те, кто проезжали следом. А бывало, что и страдали. Ещё он отметил, что крестьянин, несмотря на потрёпанный вид, даже не вздрогнул, говоря о сотне фунтов. Интересная деревня. Раймон кивнул.
- Столько и хочу. Цена за таких тварей верная, ничего не сказать.
- За внучку - не жалко, - кивнул крестьянин, - чтоб похоронить по-человечески хотя бы.
Эмма мягко ходила по комнате, шелестела юбками, успев одеться, что делала теперь почти мгновенно, укладывала вещи в сумки и - едва слышно вздыхала - настраивала себя ждать.
- Только, умоляю, не надо меня перевозить. Я вполне способна ехать верхом.
Впрочем, в голосе девушки слышался скрываемый смех, а хрипотца и томность от нее - заставили вздрогнуть крестьянина.
Раймон кашлянул, привлекая к себе внимание.
- Да уж, похоронить - это важно и правильно... А где логово этот с... брат ордена, не сказал? А, впрочем, неважно. С одной стороны, небось, ходят-то, да жертв утаскивают?

[Leomhann >>>]

Со Спектром

Позади давно скрылся из виду тёплый, светлый дом старосты, где нашлась даже отдельная комнатка. Тянулась следом нить от Эммы, в которой регулярно вспыхивало раздражение за излишнюю заботу и квохтание пышнотелой и очень доброй жены Бена Бисли. За то, что упорно не давали тревожиться, потому что "ох, девочка, это же вредно!". Даже тропа хобий, отчётливо видная даже ночью по обломанным ветвям, клочьям детской одежды, следам лап - тоже осталась позади, обернувшись поляной у старого кряжистого дуба, меж корней которого темнел провал логова. А на вытоптанном когтистыми лапами снегу, под коконом из затвердевшей слюны, подвешенном на узловатой ветке, сидели твари - и ждали. Не слыша шагов, звук от которых путался, таял между ветками кустов. Не видя ничего живого, потому что звери сюда не заходили, а Раймона скрывала тьма, слишком плотная, слишком волшебная даже для больших красноватых глаз одичавших фэа.
Раймон кивнул сам себе и полуприкрыл глаза. Чёрная, порченая магия выплескивалась в ночь родниковой водой по льду. Накрывала плащом скоге, под которым хобии, тревожно ворочаясь и топорща усы на шепчущие тени, не чуяли и не могли почуять человека. Скоге не был врагом, не претендовал ни на территорию, ни на кокон, в котором медленно переваривалась украденная девочка, которую староста считал мёртвой. Пусть. К чему обнадёживать. Если выживет, пусть будет неожиданность... просто неожиданность.
Более крупный самец хобии, которого Раймон и магия согласно сочли главным в стае, вздрогнул и внезапно вцепился во второго, выдирая из бока большой кусок мяса. И тут же самка, отяжелевшая, неповоротливая, набросилась на него самого. Раненая хобия тоже отбивалась, как могла, и на несколько секунд на поляне воцарился ад, в котором сверкали клыки, раздавался надсадный хрип, а вокруг плясали тени, ловя капли крови. А когда хобии, наконец, разделились, оставив на чёрном снегу обмякшего альфу, коротко свистнула арбалетная стрела, по оперение уйдя в грудь выжившего самца. За переливающимся щитом мороков Раймон перетёк к соседнему дереву, на ходу перезаряжая арбалет. Он знал, что его не видят, не слышат и не чуят, а самка уже неспособна быстро двигаться, но... привычки умирали с трудом. Самка - умерла легче. А на поляну он вышел только после того, как, тщательно целясь, пробил голову каждой хобии ещё одним болтом. Сюрпризов на последние дни хватало и так.
Разломать кокон оказалось непросто, но найденный поблизости камень - пачкать рукоять в желудочном соке не хотелось совершенно - всё же пробил дыру в основании скорлупы. Когда водопад кисло пахнущей жидкости иссяк, Раймон проломил дыру в боку, побольше. Внутри, свернувшись на неровном округлом дне, лежала пухлая девочка семи лет. С плеч свалились остатки некогда дорогого, плотного плаща, и Раймон одобрительно хмыкнул. Лицо и руки уже покраснели, и внучка старосты наверняка наглоталась едкой жидкости, но одежда неплохо её защитила. Вытащив девочку, Раймон первым делом схватил её за ноги и потряс, чтобы избавить от обжигающей изнутри дряни. Затем, игнорируя слабый кашель и попытки помешать, срезал у неё с ног сапоги, а затем и всю остальную одежду. Помедлив, почесал в затылке, глядя на начавшие уже облезать волосы, потом всё же кинжалом аккуратно обкорнал их как мог коротко.
- Волосы - не зубы. Отрастут...
Голос, приправленный усмешкой, как обычно после долгого использования магии, прозвучал чуть хрипло и непривычно, но заодно и позволил - как всегда - убедиться, что это именно он. Сегодня это было нужно особенно. Найдя чистую на вид прогалину, Раймон растёр в руках снег и провёл по лицу девочки, смывая сок и испарения.
- А ты принц? - с любопытством осведомилась девочка, не успев открыть глаза.
- Бандит, - сообщил Раймон, готовя следующую пригоршню, - страшный. Отнимаю завтраки у несчастных тварей. И ужины тоже.
- Но ты все равно должен теперь на мне жениться, - уверенно заявила девочка, кивая головой сама себе, - ты спас меня, а это значит, что теперь я - твоя суженая. Как Мэриан у Робина Гуда.
Раймон невольно фыркнул. Легенды о благородном разбойнике, конечно, разошлись широко. Почему-то при этом никто не думал о том, что разбойники, которые не улещивают жителей окрестных деревень, долго бы не продержались. Особенно зимой. А счастливо со своей Мэриан граф Хантингтонский вообще жил только в одной балладе. Самой, чтобы не сказать больше, экстравагантной.
- Боюсь, тебе всё-таки придётся найти принца. Славная малиновка, в отличие от меня, до Мэриан принадлежал разве что Малышу Джону. Или отцу Туку, - он задумчиво приостановился, стряхивая с пальцев потаявшие капли. - Возможно, ему это даже помогло...
- Ну значит, - дитя явно имело твердое намерение выйти замуж, - как Изольда у сэра Тристана! И мне холодно, между прочим. А ты их всех убил, этих смешных карликов?
- Очень на это надеюсь, - по крайней мере, пояс больше не светился, да и следов других ему обнаружить не удалось. Хотя имело смысл ещё обойти вокруг деревни в поисках троп. И проверить логово, хотя едва ли там кто-то оставался. Закончив с обтираниями, он завернул девочку в собственный плащ и поднял на руки. - Эти смешные карлики, к слову, тебя почти сожрали. Выпили. Как Изольда твоя любовное зелье, которое, замечу, от этого закончилось и умерло. Наверняка в муках. Но Тристана тебе тоже придётся искать в ком-то другом. И нести ему потом смерть на чёрных парусах. Мало ли принцев в мире?
- Ладно, неси меня на руках тогда, - милостиво позволила девочка, - как настоящую принцессу. А ты мне свой плащ на память оставишь? Чтобы потом, когда вырасту, узнать по нему?
- Как стриженую жертву хобий, - легко поправил Раймон, перехватывая её удобнее. И начиная жалеть, что оставил Розу так далеко. Мог бы, в конце концов, тоже скрыть мороками, жалко, что ли, было? Всё равно чужое. - И, конечно, же, без всяких сомнений, плащ я тебе не оставлю. И не продам. Привык я к нему, знаешь.

[Spectre28 >>>]

с Леокатой, хотя я удивлюсь, если тут есть хоть одна моя строчка

* * * * *

- А вот когда я рожала своего младшенького, вообще забавно было, - вспоминала миссис Бисли, подкладывая Эмме очередную порцию очень горячих и ароматных маленьких пирожков, не обращая внимания на то, что предыдущие не съедены, - да вы кушайте, деточка, как птичка ведь, тонкая.
Эмма досадливо вздохнула. Попытки объяснить, что не беременна, всерьез восприняты не были ("и правильно, деточка, не говорите - примета плохая"), к тому же, бесконечная трескотня женщины нервировала, мешала прислушиваться к шагам за дверью, каждый раз зная, что - не его. Но каждый раз надеясь. Миссис Бисли вообще мешала ждать, отупляла, не давала говорить. А когда Эмма взяла в руки вышивание, и вовсе получилось, как в монастыре, с той лишь разницей, что было тепло, светло и очень добро.
- Муж-то, поди, мальчика хочет? - Болтала, меж тем, жена старосты. - Они всегда мальчиков хотят, а девочек любят больше.
На белой ткани, размеченной угольком, из переплетения ирисов и лаванды, постепенно проступал гордый профиль Раймона. Вышивка, начатая в Кентербери, снова скрашивала ожидание и позволяла не вслушиваться в то, что рассказывала женщина. Хватало и ее эмоций - ровной белизны доброты, испещренной сиренью заботы. Миссис Бисли не тревожилась о внучке, пребывая в уверенности, что михаилит уж точно спасет девочку. И что в мире ничего больше плохого быть не может. Думать так Эмма хотела бы, но опасалась. Жене старосты не приходилось раз за разом провожать мужа на встречу со смертью, не приходилось ждать, готовя нити и промывания для ран. Она не знала, что такое отчаяние и беспомощность от одной мысли - "не вернется". А потому, когда на пороге возник Раймон с девочкой в руках, Эмма так и пошла навстречу, с вышивкой, опережая радостно всплеснувшую миссис Бисли, кинувшегося к внучке старосту, буквально вырвавшего её себе.
- Вот и дождались вы своего папулю! - Хозяйка дома выдала эту слащавую фразу, от приторности которой у Эммы свело челюсти, как раз в тот момент, когда она собиралась произнести свое "я ждала". Пришлось рассмеяться и просто потянуть Раймона за собой, в маленькую, но теплую комнатку, где хватило место лишь для широкой, мягкой кровати и сумок. И уже там, помогая снимать кольчугу, она произнесла короткое, радостное и нежное:
- Дождалась!

[Leomhann >>>]

10 января 1535 г. Уошбрук. Дом старосты.

Проснулась Эмма от любопытства, чужого и яркого. Спасенная Раймоном внучка старосты с благородным именем Жанна, блестя намазанным мазью веснушчатым лицом, стояла у кровати, наклонив голову и внимательно рассматривала Эмму.
- Нет, - решительно произнесла она, покачав головой, - ты не принцесса. Принцесса должна быть вся кругленькая, мягкая, чтоб посмотреть приятно было. Так бабушка говорит. А у тебя только, - дитя красноречиво обрисовало грудь руками. На себе. Преувеличивая настолько, что Эмма невольно глянула на свою, сравнивая. - И он жениться на мне обещал. Как Робин Гуд на отце Туке.
- Выйди вон.
Приказ прозвучал грубо, но мило беседовать с мелкой нахалкой не было желания и сил. А еще болел бок и совершенно не хотелось выбираться из-под одеяла.
- Не-а, - не согласилась Жанна, упрямо выпячивая нижнюю губу, - сейчас он проснется и мы пойдем в церковь. Сговор записывать.
Эмма вздохнула и приподнялась в постели.
- Милый, - целуя Раймона, позвала она, - к тебе невеста пришла. Просыпайся, прощаться будем. Я не могу вставать на пути вашего счастья.
- Дети вечно всё путают, - Раймон с удовольствием ответил на поцелуй, даже не глядя на девочку. - Она - невеста Робина Гуда. Или Тристана. Конечно, за столько лет в могилах они, наверное, выглядят не очень, и даже не очень понятно, где копать, но при таком упорстве - не беда.
- Тогда я не понимаю, причем здесь монах Тук, - задумчиво сообщила Эмма, укладывая голову к нему на плечо, - и почему это настырное дитя пришло сюда.
Девочка полыхнула вспышкой, багрянцем злобы и, не промедлив, ответила:
- Не трогай его, ты, тощая кошка. Это мой нареченный, мой принц!
- Эдуард Аквитанский, - язвительно согласилась Эмма, зябко натягивая одеяло до подбородка.
- Отец Тук - это, наверное, к тому, как именно она собирается любить Робина Гуда или Тристана. Хотя, - Раймон помедлил, глядя в потолок, - всё равно непонятно. Ей это, наверное, было бы сложно. Или физически, или в сути христианской добродетели. Или и то, и то. Кто их знает, эти легенды. А сюда почему - и подавно не знаю. Воспитание отвратительное, наверное. Может, хочет начать копать тут? Через пол, конечно, неудобно, но, снова, при должном старании...
- Правда? Правда - Эдуард Аквитанский? - Жанна обрадовалась так искренне, так чисто засветилась счастьем, что Эмме ее стало даже жаль. На мгновение. - Но ведь это...
Не договорив, девочка остолбенела, плавно развернулась с открытым ртом и тихо вышла, плотно закрыв за собой дверь. Проводив ее взглядом, Эмма легко провела пальцем по одному из многократно изученных шрамов Раймона.
- Ты совсем не умеешь выбирать себе женщин, - посетовала она, - то послушницу уволок, то теперь вот... Принцесса.
- Всё наоборот, - лениво возразил Раймон. - Это женщины ужасно выбирают. Всяких проходимцев, трикстеров, заманивателей в приманки и чуть ли не бандитов богопротивных. Я же выбрал совершенно правильно. Напомнишь мне только в следующий раз, если уж платят за "то, что можно похоронить", то и везти что-нибудь подходящее для этой цели?
- Я уже столько должна тебе напомнить, что даже забываю - что именно, - проворчала Эмма, плотнее укрывая и его, отчего на мгновение оказалась в теплой темноте.
Следующее пробуждение случилось после полудня, когда с кухни заманчиво потянуло обедом. Заманчиво даже для Эммы, хотя подниматься было тяжело - у обоих бока налились синевой, к тому же Эмме, после всех волнений, до сих пор хотелось спать. Но, все же, поднялась и даже надела корсет, тут же скривившись от боли. События той ночи вспоминались смутно, точно в тумане. Страшно не было, как она и говорила Раймону, было одиноко и очень больно. Похититель одной рукой держал ее за горло, другой шарил по телу, не упуская случая, и по чувствам понималось, что ей суждено работать для монастырских воров не только даром. Но сказать об этом стоило позже. Второе Билберри им не простят.
Обед действительно был очень вкусным и сытным, хоть и постным - из рыбы. Рыбой слабо пахло везде, и Эмма, объяснявшая для себя это постом, удивилась, когда староста обронил за столом, что деревня живет рыбной ловлей.
- А вот еще, господин Фламберг, - вкрадчиво продолжил он, - в одном дельце не поспособствуете?
- Надеюсь, оно не касается свадеб и сговоров? - улыбнулся Раймон.
Староста рассмеялся и махнул рукой в сторону насупившейся девочки.

[Spectre28 >>>]

с Леокатой

- Да вы не серчайте, Жанна - девочка хорошая, умная, только сказки шибко любит. Нет. У нас на реке девки эти богопротивные, мавки, объявились. Рыбалку потртят. Уходить не хотят. Вы б поговорили с ними, обучены должно быть.
Эмма вздохнула. Ей отчаянно надоели богопротивные девки с рек, вонючки с помоек и прочие твари, с которыми Раймона призывал сражаться Устав, который он, впрочем, частенько игнорировал. Хотелось простого отдыха, чтобы залечить раны и ушибы, отоспаться и побыть вдвоем. Вместо этого, вопреки желаниям, им предлагалось беседовать с нахальными девчонками, монастырскими ворами и мавками.
- Не хотят... - судя по голосу, Раймон думал примерно о том же. Невзирая на уставы. - А что, предлагали? Беседовали? Пусть даже необученно?
- Рыбаки пробовали. Да девкам этим, известно, одно надо... А по-хорошему не понимают, плюются да грязью швыряются. Ну, и рыбаков утягивают.
Огорчение старосты было таким искренним, что Эмма снова вздохнула и с тоской покосилась на Раймона. С тоской же на него косилась и Жанна. Правда, во взгляде девочки было еще и благоговение, и какая-то недетская жадность.
- А по-плохому вы не пытались? Да и... скольких утянули-то? И давно ли? Вы бы, мастер Бисли, подробнее рассказали, с начала с самого, а я пока и подумаю.
- Так пятерых уже, - проворчал староста, - они давно жили рядом тут, по течению выше. Бывало, и девки дурные к ним топиться бегали. А вот недели три уж как бесчинствуют у нас. Я и Рыси-то говорил, но он отказался, грит, гребостно ему.
Девочка явно пыталась копировать ее, тощую кошку Эмму. Даже сидела теперь также - ровно, откинув голову, будто ее оттягивала тяжелая коса. И ало, яро алкала взгляда Раймона, который на неё не смотрел. Совсем.
- Ага. А три недели назад или чуть раньше, ничего там, выше по течению, не приключалось?
- Да вроде как мельник колдуна нанял какого-то, а тот реку и отравил. Так что, рыба повсплывала.
Теперь Эмма невольно сочувствовала уже мавкам. Им сопереживалось легче, чем мельнику, старосте или вот Жанне, медленно увядающей без внимания своего принца.
Раймон тяжело вздохнул.
- Замечательный колдун, да и мельник тоже, как на подбор... а что, ниже по течению нет места побезлюднее? Куда, значит, девки снова бегать смогут?
- Так ниже Эдж, - удивился староста, - да мы б и не против, пущай живут, лишь бы рыбаков не трогали.
- Да против природы не попрёшь. Ладно, впрочем, поговорить-то можно, - проворчал Раймон и глянул на Эмму, подняв бровь. - Госпожа желает составить компанию в прогулке по реке? Только косу спрятать придётся, не любят они этого. А то придёт такая, да как начнёт ухажёров отбивать... ха. И ведь несмотря на магию же! И на то, что не сплошь дуры тонут.
- Речные прогулки полезны, - сообщила в ответ Эмма, послушно наматывая косу вокруг головы. - Надеюсь, миссис Бисли одолжит мне платок?
- А мастер Бисли скажет, сколько деревня готова заплатить, буде мы сможем вашу проблему решить? - подхватил Раймон.
- Фунтов шестьдесят, наверное, - пожал плечами староста, заставив Эмму улыбнуться его скупости. Бисли ощущал пальцами, как пересыпаются монеты в деревенской казне, как пахнет металлом и теплом.
- А я с тобой!
Молчавшая доселе Жанна встала и, подойдя к Раймону, вознамерилась повиснуть у него на плече, но, встретив короткий взгляд, явно неожиданно для самой себя оступилась и вместо этого наткнулась на спину деда. Раймон же поднялся и кивнул старосте.
- Договорились. Посмотрю, что можно сделать. А девочку лучше заприте, - судя по голову, в то, что это получится, он верил не слишком. - Мавки до такой мелочи охочи. Тогда и хоронить будет нечего, - он помедлил, потом уточнил: - Долгое время.

[Leomhann >>>]

Со Спектром

Берег реки был пуст. Ни рыбаков, ни мавок, ни Жанны, хотя та и пронзительно визжала, не желая оставаться дома. Платок - мешал, но и сочетался с зеленью шубки, давил на голову, будто арселе, а потому всю дорогу Эмма поправляла его, точно это могло помочь. И несла сумку с гребнями и лентами, которые Раймон, казалось, собрал со всей деревни. А еще, похоже, она начала привыкать к будням супруги михаилита, потому что совершенно не удивилась, когда из воды вынырнула зеленокосая девица, обнаженная по пояс. Эмма подозревала, что мавка обнажена и ниже, но мутные воды быстрой и не замерзшей даже зимой реки надежно скрывали нежить. Весело расхохотавшись, утопленница отловила проплывающую мимо льдину и навалилась грудью на нее.
- Большой, красивый, - оценила она Раймона, - горячий. Не хочешь искупаться, радость моя долгожданная?
- Не-а, - Раймон демонстративно сложил руки на груди так, чтобы блестнуло орденское кольцо, и встал потвёрже. - И так, говорят, слишком много купаются. Жалуются, знаешь ли. Королеву не покличешь, фигуристая ты наша?
- А на что нам королева? - Из-под той же льдины выглянула вторая барышня, с огромными синими глазами. Эта и вовсе вспрыгнула на хрупкую, зеленую в гранях пластину, и разлеглась, точно на кушетке. - Втроем интереснее. И вода, - она с нахальной усмешкой плеснула в Раймона, - замечательная.
Раймон стёр с лица обжигающе холодные капли и вздохнул.
- Королева нужна всегда, - наставительно заметил он. - Особенно, чтобы поговорить о воде, коро... тьфу, мельниках и капу... тьфу, рыбаках. Кто позовёт, той достанется лента. Алая.
- А покажи ленту, - заинтересовалась та, что была наполовину в воде, поглядывая на Эмму. Предложение мавку соблазнило настолько сильно, что пришлось молча вытащить именно алую ленту из сумки и передать Раймону.
Тот покачал длинную полоску яркой ткани, пропустил между пальцами и поднял бровь, глядя на мавку.
- Одной мало, - тут же сообщила нежить, отталкиваясь от льдины и подплывая к берегу, - за две сныряю за королевой, чего уж.
Раймон кивнул, замотал конец ленты в камешек и бросил мавке, не подходя вплотную.
- Вторая - когда приплывёт. Заплетёшь обе - все иззавидуются.
Мавка довольно взвизгнула, ловко поймав украшение, послала томный воздушный поцелуй и нырнула. Но вместо королевы тут же вынырнули еще с десяток девиц, хихикающих и кокетливо поглядывающих на Раймона. На Эмму никакого внимания они не обращали и она, вздохнув, уселась на поваленное бревно, уговаривая себя, что к нежити ревновать глупо.
- Здесь, говорят, лентами всех одаривают? - лукаво улыбнулась одна из мавок, подмигивая Раймону.
- Так мы и без лент на все готовы, - подхватила другая, - только позови.
- Или сам к нам приди, - поддержала третья.
- Да и на что девку привел? - Четвертая и вовсе вышла на берег во всей своей ослепительной наготе, но ближе подходить пока не стала, уселась на валун и принялась перебирать влажные пряди. - За юбку прячешься? Такой сильный воин...
- Наверняка надолго хватает...
- ... а с девкой....
- И сюда пришел...
- ... так не справляется, девка-то...
- Или с одной скучно...
-... ныряй к нам, милый, с нами весело!
- И ленты не забудь!
Счастье, что чувства у них были хоть и человеческие, но приглушенные, и разнообразием не отличались. А потому можно было спокойно наблюдать, не отвлекаясь на размышления о смысле того или иного оттенка.
- Веселье, - заметил, не понижая голоса, Раймон под непрестанный хор, - в основном заключается в том, чтобы скоренько утонуть, а потом быть съеденным стаей этих милых дам. Потом, разумеется, остатки ещё пойдут рыбам, но я не уверен, что хочу поддерживать экологию таким образом.
- Наговоры!
- Иди сюда, красавец, мои поцелуи слаще меда...
- ... ничего рыбам!
- Ленту-то подари...
- ... и мне!
- И мне!
- И нам!
- Сейчас, - также громко сообщила Эмма, - их искренне волнуют ленты. Много лент. Красивых.

[Spectre28 >>>]

с Леокатой

Неожиданно всплывшая у самого берега утопленница не была похожа на остальных, хотя бы потому что прикрылась юбкой, сплетенной, кажется, из водорослей. При виде нее остальные замолчали, точно их заткнули и почтительно отступили вглубь. Так, что головы только остались торчать на поверхности.
- Звал? - Поинтересовалась она, плавно поднимаясь на ноги.
Эту не интересовали ни ленты, ни Раймон. По Эмме она скользнула холодным, с зеленью интересом - и только.
- Звал, - подтвердил Раймон, кивнув - вежливо, пусть и неглубоко. - Михаилит Фламберг. Поговорить бы стоит, потому как жалуется староста Уошбрука, что рыбаков утягиваете.
- Тот самый? - Королева мавок изумилась искренне, совершенно по - человечески, удивив этим и Эмму. Яркой, оранжевой вспышкой прокатилось по ней это изумление, вызвав чуть нервный смешок. - Фламберг? Дорого, должно быть, мы обойдемся старосте Уошбрука.
Раймон миг помедлил, потом небрежно пожал плечами.
- Не разорится. К тому же, своё главное сокровище, хм, уже при нём. Надеюсь, навсегда. Но я удивлён. Вроде бы, с вашим народом пути пересекались нечасто... Слухами, видать, полнится не только земля, но и вода?
- Госпожа Ворон и ее слуги ходят везде, - кивнула мавка и улыбнулась, - нам нет дела до фэа, но и о том, что творится в мире - мы знаем. А староста Уошбрука напрасно клевещет. Всего-то двух хамов и утащили.
- Говорил, пятерых, - уточнил Раймон. - Но и два - всё равно не дело. Даже один. Даже если хамы... кстати, а почему - хамы? Кроме происхождения.
Эмма вздохнула и принялась постукивать сапожком по бревну. Переговоры, кажется, обещали затянуться. Мавка лгала и не лгала одновременно. Хамов, кажется, было больше и они действительно хамили. Смешок адресовался одновременно Раймону и - получившейся скороговорке-парадоксу. "Хамы хамили". Забавное сочетание.
- Может, и больше двух, - неохотно созналась королева, - ну так они девочек за волосы тащили, а одну даже прямо на берегу разделали! Как... как кролика!
Раймон бросил короткий взгляд на Эмму.
- Совсем не по-соседски, согласен, - он потёр подбородок, пожал плечами снова. - Лучшая проблема - та, которую решать не мне. Если деревенские не будут лезть сами - ты сможешь удержать своих девочек? Не обязательно же вам именно их есть.
- С этим-то, - мавка похлопала ладонью по груди, там, где у людей находилось бьющееся сердце, - не поспоришь. Девочкам надо что-то есть. Мельник давал нам двух овец, мы взамен не трогали работников и даже очищали колесо. Пока не продал мельницу.
- Не лжет, - не выдержав долгого молчания, проговорила Эмма вполголоса, упрекая саму себя за то, что обнаружила дар снова.
- Ага. Мне начинается казаться, что проблема не требует вмешательства ордена, - проворчал Раймон и кивнул. - Пожалуй, я в настроении ещё поговорить со старостой. Авось получится обойтись ему ещё дороже.

- Синантропная нежить, - негромко заметил Раймон, когда они отошли достаточно далеко, оставив позади и мавок, и берег со льдинами. - Они ведь могут сосуществовать с людьми без особенных проблем. Даже работать способны. Всех-то дел - договориться, и всем выгодно. Правда, уже не имп, тут блюдечком молока не обойтись, но всё-таки.
- А ведь староста не врал, - задумчиво сообщила Эмма, согласно кивая его словам. - Он или не знал о хамах, или врет так, что верит сам.
Раймон хмыкнул.
- Не удивлён. И всё же, хотелось бы, чтобы деревня как-то договорилась. Пусть старейшина не знал - но управляет здесь всё равно община. Вдруг поймут, что им выгоднее? - если он и верил в подобное, то тщательно эту веру скрывал. А вот скепсис в голосе звучал открыто. - Там ведь часть и из их деревни, в конце концов.
- Уезжать, наверное, поздно? Снова в ночь. Признаться, мне надоело соглашаться и тут же опровергать, что беременна. И девчонка эта тоже - надоела.
Она не жаловалась, просто рассуждала. Говорила, хотя горло и саднило до сих пор, точно душили изнутри. И ныл бок, и зудели синяки на руках. Но говорить хотелось, пусть даже и не совсем о том, что волновало. И в объятия хотелось почти нестерпимо, но с этим нужно было подождать. А еще Эмме остро не хватало тех платков, которыми они прикрывали речь и чувства поначалу. Несмотря на то, что сама сдергивала их один за другим. Не взирая на то, что покрывала эти отдаляли, сближая. И даже то, что последний из них исчез недавно (а казалось - вечность прошла!), не смягчало чувство утраты чего-то важного. А может быть, и не важного, а Эмме просто хотелось загадок, будто бы их было мало в жизни.
- О, да, Жанна, - Раймон бросил на неё взгляд искоса. - Ты знаешь, если бы она стала живой неожиданностью, её пришлось бы отдавать в орден. Магистры давно, кажется, поговаривали, что надо бы, надо девочек... в этом случае её вполне могли бы отдавать в подопечные. Представь, стала бы почти дочерью! Как там говорил староста: хороший, умный ребёнок, который любит сказки. Почти мечта.
Эмма задумчиво глянула на него и улыбнулась, прижимаясь к плечу.
- Куда уж неожиданнее? Но я, пожалуй, помечтаю о такой дочери после. Когда-нибудь. Не сейчас.

[Leomhann >>>]

Со Спектром

Староста встретил их безмерным удивлением, а Жанна - радостно, по-щенячьи прыгая вокруг Раймона и преданно заглядывая ему в глаза.
- Так быстро, господин Фламберг? Неужто договорились?
Недолго поколебавшись, Эмма потянула Раймона за рукав, наклоняя к себе.
- Удивляется, искренне.
Шепот был настолько тихим, что его с трудом слышала она сама. Да и староста удивлялся по-прежнему, явно не слыша ее. А вот мерзкая девчонка с любопытством наклонила голову и улыбнулась во весь рот, лишенный двух зубов.
- Так вот зачем ты ему! - Радостно пропищала Жанна, клещиком цепляясь за ногу Раймона. - Вот зачем!..
Она собиралась сказать что-то ещё, но не успела. Наткнулась на взгляд - первый, которого её удостоили на всю сцену, - зевнула, широко, забыв прикрыть рот, и, моргнув, осела на пол, тихо посапывая. Продолжая, впрочем, цепляться за сапог.
- Нечего ей это слушать, - вытаскивая ногу, пояснил Раймон старосте так, словно ничего не сделал. - И договорился, и нет. Точнее, сговариваться вам. Мавки могут не трогать рыбаков, если их будут снабжать мясом. Возможно, даже смогут за это работать. Королева их говорит, мельник платил по две овцы за безопасность и чистку колеса. У вас, думаю, им дела тоже хватит? Только есть одна беда...
- Одна? - снова удивился староста, поднимая внучку и бережно укладывая ее на лавку, - их там штук двадцать, господин. А вы говорите - одна.
Раймон пожал плечами.
- С теми двадцатью королева справится. Дело в другом. Кто-то из деревенских пытались ловить мавок. Одну даже поймали и разделали, думаю, чтобы продать внутренние органы скупщикам. Мавкам, как вы, господин Бисли, наверняка понимаете, подобное совершенно не нравится. Поэтому тут, в общем-то, вопрос: способны ли вы жить в мире с обеих, скажем так, сторон. И там уже сговариваться и о работе, и о плате. Спокойно, без утоплений с одной стороны и выниманий ценных и не очень органов - с другой.
- Да ведь, господин мой, - снова искренне удивился староста, но этого удивления Эмму передернуло, совсем как в лавке Крессла, - если нежить поганую и разобрали на части, так что с того? Цены растут, шиллинг падает, а людям есть охота и одеваться. Да и вино на столе иметь неплохо б. Деньга лишней не бывает. Странные ваши слова.
- Сам себе удивляюсь порой. А что же, то, что часть мавок из ваших же - тоже нежить поганая? Ну вот, например, - Раймон бросил взгляд на безмятежно спящую девочку, - если бы Жанна к ним попала, её бы вы тоже разобрали на части?
- Да ведь Жанна к ним и не пойдет, - староста устал удивляться и любовно глянул на внучку, а Эмма отчетливо поняла-ощутила окончание фразы "сама и придумала". Остро и резко пахнуло серой и молоком - Жанной, сладковато и свежо, рыбно - рекой, тлением и почему-то розами - мавками, а сам староста казался пустой куклой теперь, будто эмоций у него и не было. С трудом сдержав восклицание, она снова потянула Раймона за рукав, обвила шею руками, прижимаясь к нему, словно для поцелуя.
- Жанна все это и придумала.
- Бывают ли в Англии нормальные деревни? - выдохнул ей на ухо Раймон и добавил громче, для старосты: - Так ведь от несчастной любви, как водится. Но, конечно, ваша правда. Дети - они забывают быстро, памяти-то ведь коротко. Завтра другим человеком проснётся.
- Я выспалась, - девочка подскочила на лавке также внезапно, как и заснула, - неожиданно сморило как-то, дедушка.
Смерив осуждающим, влюбленным и огорченным взглядом Раймона, Жанна вцепилась в юбку Эммы и потянула за нее.
- Отпусти! - заверещала она. - Он мой!
- Никаких детей! - Вздохнула Эмма, послушно разжимая объятия и разворачиваясь к маленькой, мерзкой и назойливой сопернице. Кажется, оплеуха, от которой Жанна улетела к лавке, была для той неожиданностью. Девочка некоторое время посидела на полу, прижимая руку к щеке и баюкая покрасневшее ухо, а затем встала и решительно, твердым, воинственным шагом, направилась к Раймону, под умиляющимся взглядом старосты. Впрочем, Бисли еще и злился - на нее, Эмму, багрово, точно она ударила не дурно воспитанного ребенка, а осквернила местное божество.
- И что же у нас тут? - ласково поинтересовался Раймон. - Не фэа, не подмёныш... демон? Чужедушец?
Староста вздрогнул, испугался, полыхнул голубым льдом страха, а девочка остановилась, не доходя трех шагов до Раймона. Она не чувствовала сейчас ничего, кроме упрямство и странной алчности, желания даже не обладать, а владеть Раймоном безраздельно. Но где-то глубоко, скрываясь за этим упрямством, жили и страх, и расчетливость. И чувства ее снова пахли серой и молоком и лишь самую чуть - ландышами.
- Дедушка, - голос был жутко недетским, - мой принц только что изъявил желание пройти в церковь, для венчания.
Взгляд карих глаз был устремлен при этом на лицо Раймона. Бисли кивнул и начал было подниматься с лавки, на которой сидел, когда девочку развернула вторая оплеуха. Эмме до бешенства надоели её выкрутасы, будь Жанна хоть самим Антихристом.
- Не убей только, хуже будет, - предупредил Раймон и сжатыми губами улыбнулся девочке, встряхнул пальцами, словно сбрасывал капли. - Не работает твой глэмор. Зато...
Староста, растерянно опустившийся обратно на скамью, обмяк и повалился на бок, когда подскочивший, как кошка, Фламберг ударил его затылком о бревенчатую стену.
- Лови её!
Девочка рванулась к двери, точно у нее в ушах не звенели боль от оплеух, не грызла обида, не заплетались ноги и не хотелось спать. Но Эмма успела, как успевала ловить паршивок, вытаптывающих аптекарский огород в обители. И держала ее цепко, за хохолок на макушке, чуть наклонив голову девочки на бок. Жанна с яростью визжала и лягалась, но по ногам под пышными юбками попасть было не просто.
- Поймала, - сообщила Эмма, и в который уж раз удивилась своему спокойствию.
- Отлично.
Раймон прижал пальцы к шее девочки под челюстью, и через несколько секунд та повисла в руках Эммы без движения. Старостихе, которая невовремя поднялась из подвала с лукошком в руках, хватило одного жеста, чтобы закатить глаза и повалиться на пол мягко, как кукла. Раймон упёр руки в бока, глядя на девочку.
- Осталось придумать, как это достать, и что с ним потом делать.
Эмма уронила девочку на пол и отошла к лавке, на которую и уселась рядом с бездыханным старостой.
- Как ты изредка вздыхаешь, - медленно припомнила она, - и ведь за это никто не заплатит?

[Spectre28 >>>]

с Леокатой

Это заставило Раймона помедлить.
- Верно, - он задумчиво потёр подбородок. Эмма была права. Не заплатят. Даже не поверят. И, если делать всё правильно, даже не узнают, что случилось. - Хотя я почти уверен, что без этой неведомой зверушки смогу уговорить старосту... хм, если от него что-то осталось ещё... в общем, заплатить за разговор с мавками. А вот бесхозная душа, которая вселяется в детей и при этом черна настолько, что разрабатывает подобные планы, конечно, дело иное. С другой стороны, - он потыкал носком сапога подол жёлтого платья, - чёрная душа... дорогая, признаться, мне это кое-что напоминает. Никого иного, как Крессла и всю их милую группу. Есть в этом некий знакомый отпечаток, не находишь?
- Нахожу, - вздохнула Эмма, устало кивнув, - от этой девочки даже ощущение такое же, как в Билберри. Но я это поняла только сейчас, когда ты сказал об отпечатке.
- Что приводит нас к интересным вариантам на тему оплаты, - пробормотал Раймон, и со вздохом глянул по сторонам, уделив особенное внимание тщательно задёрнутым двойным занавескам на дорогих стеклянных окнах. По запертой крепкой двери. Вздохнул снова и добавил морок, окутывая комнату непроницаемой пеленой. - Князь Велиал, ангел от Престола Его Агриэль, сдаётся мне, тут у меня в ногах валяется вкусная, тёмная душонка из ваших.
В наступившей тишине с потолка упала золотистая капля, но до пола не долетела, превратившись в искру, закружившись снежинкой на ветру, хотя воздух в комнате был спокоен. Искра, золотом пометавшись по комнате, вспухла каплей снова, увеличилась и вспыхнула, ярко, обжигающе, заставляя зажмуриться. А когда свечение угасло, то на дощатом полу стоял Велиал. Судя по изумленному взгляду Эммы - похожий на своего призывателя настолько, что можно было бы принять за братьев. Но все так же одетый в черное, расшитое цитринами, отбрасывающими отблеск в желтые пустые глаза.
- Торопыга, - приветственно кивнул демон, с интересом озираясь и похабно улыбаясь Эмме, - очаровательная дама. Не слишком вкусная душонка.
- Торопыга, - с этим спорить было бессмысленно. Сейчас торопиться хотелось особенно - от усталости и внешней, и внутренней. Казалось, даже ушиб начал внезапно болеть сильнее. Ну почему это не могла оказаться просто хорошая деревня со стаей хобий под боком? Взгляд Велиала, брошенный на Эмму явно специально, неожиданно раздражал тоже. Хотя и не должен был. - И дама очаровательна так, что и словами не выразить. А вот душонка в этой оболочке, - он коснулся сапогом девочки, - ну, если вы говорите, что невкусная... сколько ваша братия её дожидается? Думаю, не первую жизнь. Чужедушцы-то дичь редкая.
Демон мягко, с явным наслаждением, прошелся по комнате, стараясь ступать по одной половице, с оттенком брезгливости рассмотрел занавески и потыкал пальцем в морок. А затем, развернувшись, улыбнулся так, словно Раймон пошутил о чем-то милом. Например, о пушистых зайках.
- Что такое сотня лет для вечноживущих? - Вопросил он, улыбаясь. - Ждали ведь, не торопились.
- Ну, тогда и в самом деле торопиться некуда, - развёл руками Раймон, - хоть до второго пришествия пусть тела меняет. Поймаю во что-нибудь покрепче, другой пользы с неё и нет, выходит.
Велиал пробежался обратно и остановился прямо напротив, глядя в глаза.
- Не поймаешь, - неожиданно серьезно сообщил он, - и не потому что торопишься или сил не хватит, а потому что это - Мария-врачевательница из местечка Кальчинато. Слышал о такой?
- Дьяволопоклонница, детоубийца, врачевательница, - медленно проговорил Раймон, скорее для Эммы, вспоминая то дело с невиданно мягким приговором. И снова, ещё как тогда, читая процесс, задумываясь о том, не нашла ли Мария способа влиять на инквизиторов даже в тюрьме. Теперь же добавились мысли о том, кто же сгинул в клетке в её теле. - Действительно, что же такое - сотня лет... только, чего же она ко мне прицепилась.
Расхаживающий во время раздумий и речи Раймона демон снова пристально глянул на молчащую и спокойно наблюдающую за ним Эмму и усмехнулся.
- Как и не монашка, - кивая на девушку, пожаловался он, - даже скучно. Не боится, не молится... изучает. Мария же ко всем цепляется, кто ее спасти рискнул. Есть у переселенных душ особенность такая - влюбляются в спасителей. Как помог ей тогда молодой монах бежать, так и пошло... Хорошо, торопыга, ты устал, а потому не будем долго торговаться. Чего ты хочешь за то, что возвращаешь преисподней причитающееся нам уже давно?
Раймон помедлил. Как ни парадоксально, об этом он заранее не подумал. Что говорило и о торопливости, и об усталости. Ещё услуга? Деньги? Зарытый где-то клад? Поместье в глуши со стаей лесавок рядом, если станет скучно? Он внезапно улыбнулся, как не случалось уже давно - несколько дней, наполненных охотой, нападениями и ложными следами.
- Да забирай ты эту Марию. Просто так. Только ребёнка оставь. И мы с совсем-не-монашкой, моим милым михаилитом в юбке, которым я до невероятности горжусь, разгребём остатки и поедем дальше.
- Торопишься, а в долг все равно вогнал, - без тени скуки и сожаления сообщил ему демон, - договорились.
Исчез он просто, без вспышек и прочего фанфаронства, не подходя к Жанне даже. Но сразу после исчезновения Эмма вздрогнула и удивленно сообщила, бережно поднимая девочку:
- Она совсем младенец. Боится, холодно и хочет, чтобы утешили.
- У неё для этого будут целых два оч-чень любящих человека.
Раймон пробежал пальцами по голове сначала старосты, изучая остатки магии, потом, медленнее, занялся его женой. Той пришлось хуже, что было почти странно. При всей аккуратности работы, которой можно было только восхищаться, именно женщине пришлось хуже, хотя требовалось ей гораздо меньше мороков, окутавших и перенаправивших любовь к детям на Жанну и только Жанну, до слепого обожания и желания выполнять любые капризы. Снять эту сеть он не мог, но подправить - пожалуй. Касание тут, касание там, и люди, свободные от контроля, пусть и отвыкшие за эти годы от свободы воли, всё же будут любить внучку именно как обычную девочку. Заботиться о ней, думать о том, что для неё лучше. Например - жить в деревне, которая не воюет с мавками. Догонять других детей после того, как так вот странно подействовал на Жанну яд хобий. С задержкой. Бывает. Всюду чёртовы мутанты, вот ведь закавыка. На магию ушло немало времени, зато, закончив, он довольно кивнул. Староста не останется пускающим слюни идиотом, а что будет теряться в сложных вопросах, выходящих за рамки привычного - пусть. Лучше, чем быть пустой куклой. Всё-таки чужедушица своё дело знала отлично. Другой специалист просто искорёжил бы всё прямыми приказами, но не Мария. Врачевательница подсказывала, связывала, а не рвала и ломала. Мастер. И работать с настолько податливыми разумами, да ещё спящими, тоже было совсем просто. Особенно после того, как с плеч свалился лишний груз, унесённый демоном. Который за это остался ещё и должен. Красота. И никакого предназначения. Эта же лёгкость заставила почти протанцевать к Эмме, несмотря на боль в боку, положить подбородок на плечо, сдув мешающий локон.
- Хочу ванну. И выпить. И, возможно, сказку.

[Leomhann >>>]

Со Спектром

Рандвик. Поздний вечер. "Одуванчик".

Горячий, очень сытный и вкусный ужин, крепкое и терпкое вино обнаружились в придорожном трактире в Рандвике. Носивший название "Одуванчик", видимо, из-за прически и прозвища его хозяина - тощего, но радушного полуорка, он был настолько чистым, что даже устроил взыскательную и придирчивую Эмму. А еще здесь, как ни странно для такой глуши, была большая медная ванна, которую застелили полотном и закидали дно цветками лаванды и веточками мяты, наполнявшими прогретую комнату благоуханием летнего Прованса. Горячая, очень горячая вода утоляла боль в боку, а тонкие, но сильные пальцы Эммы разминали плечи, снимая напряжение суматошных дней. Разглаживая и разгоняя одни воспоминания, поднимая ближе к поверхности другие. И Эмма то напевала, то декламировала стихи знакомых с детства поэтов Лангедока, сопровождая их комментариями, не всегда приятными для авторов.
- Ласточка, ты же мне спать не даешь -
Хлопаешь крыльями, громко поешь!
Донну свою, за Жирондой-рекою,
Зря прозывал я Надеждой Живою, -
Не до тебя мне! Что песенка эта
Бедному сердцу, чья песенка спета!
- Бедняга, - в голосе девушки не слышалось ни тени сочувствия, - довели, с птицами разговаривает... В обитель как-то приехал такой, баронет, правда, он их понимал на самом деле. Долго молился и каялся, а потом сестры смогли разговорить его. Дело оказалось не в птицах. Проезжал он однажды через какое-то свое поместье и увидел крестьянина, очень похожего на него самого. "О, - воскликнул наш баронет радостно, - кажется, здесь славно погулял мой отец!" -"Нет, - ответил ему крестьянин, - здесь славно погуляла ваша мать!". Уж не знаю, хотел ли холоп уязвить господина, но тот очень искренне расстраивался, подозревая, что рода он, быть может, и не знатного.
- В ордене есть юноша, который действительно разговаривает с птицами, - лениво заметил Раймон. - Очень полезно, особенно на тракте. Хотя, по правде, большая часть пернатых - дуры дурами. О чём говорить с той же ласточкой, если у той всех мыслей - как бы муху поймать? Но, дорогая, кажется мне, ты рассказываешь эту историю не с той стороны.
Эмма на мгновение замерла, а затем усмехнулась и принялась за шею.
- Думаешь, история звучала бы интереснее, если бы я ее рассказывала со стороны ласточки? Или, скажем, крестьянина?
Раймон усмехнулся в ответ. С гордостью.
- Дело не в роли. Для баронета ты слишком мало внимания уделяешь происхождению, для крестьянина слишком хорошо одета, а для ласточки слишком хорошо умеешь думать. Поэтому - перемена скажется лишь на выборе слов... или писка. Нет. Вопрос, как почти всегда - в расположении артиста. Выступать следует перед аудиторией, а не за ней. Поближе. И по совпадению, ванна достаточно велика для двоих. Не зря же служанку за водой гоняли? Забыв, правда, напугать.
Эмма едва слышно вздохнула, зашуршав тканью. И встала сбоку, закалывая еще влажную от предыдущего купания косу. На небольшой, крепкой груди всадницы, проводящей все время в седле, тонкой талии, с четко прорисовывающимися уже мышцами, даже на округлых ягодицах багровели синяки, оскверняя молочную белизну кожи.
- Достаточно близко? - поинтересовалась девушка, усаживаясь в объятия и игнорируя противоположную сторону ванны. - Но ты не прав. В этой песенке ласточка беседует живо и отнюдь не о мухах. Она жалуется, что некая Донна держит ее на посылках и заставляет всюду напоминать про:
Перстень заветный, застежку колета
И поцелуй в подкрепленье обета.
Поцелуй, иллюстрировавший слова, был нежен и горяч, как и всегда у Эммы. С привкусом мяты и груш, которые нашел в своих погребах трактирщик. Но и чуть горчил - неуверенностью и странной опасливостью, точно где-то под рукой Раймона была кружка с отваром.
Он сокрушённо покачал головой.
- И мне вечно напоминать приходится. Значит, ласточка. Воронок, получается.
Пальцы коснулись изгиба тонкой ключицы, провели по груди, легко избегая жёлтизны, не задевая чёрного, зато пером пройдясь по нежно-розовому, накрыли белое. Раймон вдохнул знакомый запах ириса, чистой кожи и улыбнулся Эмме - поддразнивающе, хотя чувствовалась и в этом нотка сумерек, дуновение осеннего дождя. Едва-едва.
- В самом деле, похожа. Дымчатая. И коса вместо хвоста. Но что ж за мир, где всякие гады в птиц превращают. Колдуны, не иначе.
- Огромный мир, - слова Эммы сплелись со вздохом-всхлипом, руки обвили шею, взъерошив волосы, - непознанный. Яркий. Но ведь птицей быть хорошо, в самом деле. Птицы свободны, их не запереть в светлице, они улетают, лишь распахнешь окна, раскроешь клетку. А если им иногда приходится отращивать перышки, то что с того?
Раймон устроил её на коленях удобнее, прижал к себе. Плеснула за край ванны вода, подостывшая, но всё ещё тёплая, успокаивающая. Почти не ощутимая, но дающая невесомость. Смягчающая касания, отчего хотелось их больше и сильнее. Он коснулся губами жёлтого, дыханием по мокрой коже обвёл чёрное.
- Ничего. Птица от этого точно не становится хуже, перья на воле - обновляют, придают смыслы открытым небесам. А дураки, которые считают, что ласточка тоже щебечет в клетке подобно бестолковой канарейке - часть мира непознанного, но умаляют его яркость. Лишают чувства и песни. Пусть даже дело лишь в перьях, которые только красят. Придают смыслы. А время, а место - как песня...
Эмма развернулась, опираясь на его плечи, обхватила коленями талию. И прежде чем ответить, заглянуть в глаза, проложила дорожку от плеч до губ, прикусывая в поцелуях.
- Нет, - серьезно ответила она, - ни времени, ни места. Птицы поют и в клетке, и окольцованными, и в руках... Но лишь в тех, которые считают, - девушка на мгновение задумалась, подбирая слово, - правильными? В тех, что держат, вознося к небу, к свободе, к миру. И песня тогда - это мгновение, которым поет голос вечности.
Вода обволакивала, окутывала, приглушая ощущения, но оставляя Эмму - выделяя ярко, дыханием и отражением, каплями на белизне за границей, в которой преломлялся свет. Выше и ниже, приливом, заставляя прозрачные бусины сбегать в море, но каждый раз творя новые. И с воздухом поднимался запах мяты. Руки скользнули ниже, и Раймон медленно склонился вперёд. Слова же были...
"И возносясь к миру, к свободе, уходя в кольцо, поёт феникс, который уже не ласточка, поёт и в руках, и в клетке. Оставляет миру огонь, и пустоту, и пепел, но горит изнутри - полнотой, и криком, и жаждой. Горит снаружи, потому что вода плохо гасит белизну, а перья красивы и стоят пламени, стоят и пальцев, и губ, и глаз стоят тоже. Любуется ли фениксом мир, любуется он самим собой, и есть ли разница на морском берегу, там, где волны".
И феникс развернул крылья, горя ровным, темным пламенем, но не сгорая, не до пепла, но до вскрика и вспышки. Склонились ивы над водою, над песчаным берегом, усыпанным мелкими, обкатанным волнами, разноцветными камешками и была та вода рекою, но не морем. Расцветали под теми ивами цветы, желтым и алым смешиваясь с зеленым, переплетаясь с ветвями - прядями из косы, рассыпавшейся, потерявшей светлую ленту, что превратилась в пену морского прибоя, уплыла с течением реки. Снова осыпались лепестки с ветвей, ива расцветала жасмином и им же пахло дыхание, когда цветы касались губ - нежно. В ветвях путалась Луна, темное пламя разгоралось жарче, становясь лунно-жемчужным, а на берегу, меж цветов, где не были - и были только они, споро прорастал, расцветая белым, шиповник.
"Ни времени, ни места"
Хлопок крыльев, другой, и разворачивается внизу мир, замирает, прислушиваясь к крику, что разносится от горизонта и до солнца. Выгорал шиповник, съёживался чёрный лес, замирали великаны, плавились, распадались и оставались цепи на клетках, которых было не одна и не сто, как и садов, как и дворцов, как и звёзд - но биение сердца становилось вселенной, и звёзды гасли одна за другой, как глаза мира, и бледнела луна, купаясь в тёмном огне. Выцветала и становилась ярче, пока крылья не сжались, чтобы распахнуться новым солнцем, новыми звёздами, встающими над распускающим лепестки миром.
Пока лепестки не сомкнулись вокруг, заключая в себе крик, пепел, солнце и шипастую белизну. Обволакивая водой, обтекая воздухом, очищая огнём и содрогаясь землёй. И феникс был - во всём.

Осторожно уложив Эмму на кровать, укрыв тёплым одеялом, Раймон какое-то время стоял рядом. В памяти всплывали обрывки другой сцены, где девушку тоже пришлось поднимать из ванны... всплывали, наслаивались на реальность и таяли вместе со всем, что выгорело в фениксе. Даже думать - чувствовать иначе - приходилось себя уговаривать, и он не был уверен в том, что это вообще нужно. Хотелось лишь вытянуться рядом, привычно касаясь разгоряченной кожи, наслаждаясь покоем и присутствием. Цельностью, забыв про злость на себя самого, за то, что не подумал и не успел. Впрочем, злиться сейчас не получалось вовсе, словно феникс вывел его туда, где это всё не играло никакой роли. Не в том мире, не в той вселенной, а иных пока что не было - не сейчас, когда ещё пылало касаниями тело - тела. И всё же, и всё же за отросшие перья мир ещё заплатит. Где-то на границе сознания уже зудели планы, обрывки мыслей, только и ждущих, чтобы их впустили, дали волю. Устроить ловушку Листу было несложно, но... Раймон вздохнул и откинул край одеяла. Обо всём этом можно было подумать завтра. Или когда-нибудь ещё.