Путь Меча, Благородная сталь, нетленная плоть.

Первая монета в опустевший карман...
да наполнится он до краев!

По дороге к Харам Бейт-Мару
Высокорожденный шах, его дети и добрая половина Дворца

Порой случается так, что много раз протоптанная дорожка от порога родного дома до ближайшей чайханы – узкая и короткая, словно крысиный хвост – неожиданно становится широкой, словно небо, и длинной, словно молитва грешника. И нет на такой тропе ориентира – иди, куда хочешь, все равно никуда не придешь.
Счастлив тот, кто заблудился, ибо перед ним целый мир открывает объятья.
Бывает так, что бездомный путник, словно единственная звезда на ночном небосклоне, неожиданно замечает вдалеке огонек – крохотную свечку тепла и уюта – и нить его бесцельных скитаний, спутанная-перепутанная в тугой клубок, неожиданно распрямляется в туго натянутую струну. Коснешься – зазвенит!
Счастлив тот, кто видит свет в конце пути, ибо его ждет отдых.
А случается и так, что тропа уподобляется удавке – петля за петлей ложится цепочка следов, пока не затянется тугой петлей вокруг шеи несчастного. Пусть знает о конце бедняга, но он делает шаг за шагом, не в силах что-либо изменить. Последним его шагом будет шаг над бездной - и этот шаг неминуем.
Счастлив тот, кто ведает, ибо может подготовиться.

Подобно собственному отражению в зеркале всем известна – вплоть до самых крохотных мелочей - дорога от дворцовых ворот и до входной арки Харам Бейт-Мару. Как невозможно не узнать себя, так невозможно заблудиться – тысячу раз ты считал шагами базарную площадь, стопами мостов переступал через арыки, миновал гробницы и малые мечети.
Нельзя заблудиться на такой дороге, но на такой дороге легко заблудиться в себе.
Что за помыслы одолевают отпрысков высокорожденного Хафиза аль-Рахша?
Какие узоры чертят в потемках души, там, куда нет входа никому, кроме всеведающего Творца? Заранее ли плетут тонкую паутину ложных выпадов, финтов, защит и контратак, одновременно пытаясь предугадать что за козыри скрываются в ножнах противника? Или же, может, они посвящают последние часы перед судьбоносным мгновением молитвам, как и подобает истинному верующему, уповая на милость Всевышнего?
Высокорожденный шах Хафиз аль-Рахш абу-Нарра покачивается на бедре Придатка, похлопывая расшитое золотой нитью седло. Вороной конь – второй Придаток – идет медленно и величаво, с откровенным презрением мериет взглядом толпы нищих и оборванцев, обступивших процессию. Вся Хаффа вышла приветствовать своего повелителя и взглянуть на тех, вокруг чьей гарды однажды воссияет божественный фарр.
Кто ж виноват, что такое лицо нуждается в чалме также, как заблудившийся в пустыни – в глотке воды?
Шах сохранял молчание и, вторя ему, молчали и Высшие, и простые Блистающие, не обремененные ни титулами, ни богатствами. Молчали Придатки, придавленные волей хозяев. Молчали даже кони, не смея ни всхрапнуть, ни огрызнуться на чрезмерно натянутые поводья. Вся Хаффа погрузилась в почтительное молчание – этим утром первое слово должно сорваться со ступеней Харам Бейт-Мару, скользнув по обнаженному клинку верховного жреца Менетаха.
Даже на похоронах, которые, хвала Всевышнему, случаются нечасто, не бывает так тихо.
Наконец центральная площадь, способная вместить в себя целые армии, распахнула перед шахом и его детьми белокаменные объятия. В лучах утреннего солнца стройные минареты Харам Бейт-Мару казались ангельским светом, льющемся с небес на грешную землю. Их купола скрывались где-то между облаками, почти недоступные взгляду простого клинка. Знаменитая мечеть, обитель дремлющего Марукку Пророка, ждала повелителя Хаффы.
Почти также, как верная жена ждет господина.

Сообщение отредактировал НекроПехота - 6-09-2008, 9:52

На мосту предсказателей

Изгибы мостов Хаффы изящны, как радуга. Но гораздо более осязаемы и тверды – иначе где им вынести нелегкий груз Придатков, коней их и телег, экипажей и телег, что грохочут над водой целыми днями, а иногда и ночами. Камни невозмутимо следят за Блистающими, и мудрость покрывает их морщинистой сетью трещин и стыков.
Впрочем, не только камни мудры. Обычно арки, что соединяют берега, кипят суетой, но как луна выделяется среди звезд, так мост предсказателей – среди прочих мостов. Он не самый древний, не самый красивый и не самый большой, но здесь останавливаются клинки, чтобы узнать что-то о прошлом или будущем от тех, кто всю жизнь оттачивал лезвие в гадании. Говорят, что не все из тех, кто здесь вещает, мудры, и даже не все честны. А некоторые вещи лучше не знать вовсе, будь они даже сотни раз истиной. Но любопытство – непреодолимая сила. Идут выслушать пророчества и те, кто проклинает, и те, кто хвалит прорицателей.
В этот день клинков на мосту лянь Джамул увидел меньше обычного, ибо многие собрались посмотреть, если не саму церемонию Посвящения – это было доступно лишь избранным – то хоть идущих к Харам Бейт-Мару Высших Хаффы.
Среди прочих гард, запятнанных ржавчиной репутации обманщика или плута (коих тут, увы, было подавляющее большинство), обратил он внимание на незнакомца, вокруг которого собралась изрядная толпа. Незнакомцем оказался большой двуручный Кханда – он покоился на коленях худого, словно с рождения не кормленый ишак, Придатка и что-то нашептывал сидящей подле сабле.
Вместо чаши для подношений, неотъемлемым атрибутом любого мудреца, Джамул приметил небольшую котомку, на дне которой лежали лепешки, немного кураги и плошка жиденькой похлебки. Небогато.
Что ж, видно, он-то и был тем, о ком говорил чайханщик, ибо остальных лянь, которого выковал повитуха в Хаффе многие десятки лет назад, узнал. Серп погнал своего Придатка занимать очередь. Да, не просто было попасть к этому гадальщику, ибо череда Блистающий терпеливо – или в нетерпении – покачивались на поясах, ожидая слов мудреца. Иные из них были одеты лишь в потрепанную грязную кожу, а то и вовсе обмотаны тряпьем. Ими явно брезговали те, кто имел аккуратные ножны. А вовсе высокомерно на тех и других косились навершиями рукоятей два клинка, чьи ножны были расшиты бисером и окованы серебром.
Впрочем, хоть и казалось Джамулу это странным и непостижимым, нищий Кханда совсем не смотрел на то, кто может ему заплатить, чтоб Придаток вовсе не протянул ноги. Он довольно долго, вызывая общее молчаливое недовольство, беседовал с вылезшим из-за пояса невзрачным кинжалом, а богача с рубином в навершии отослал, отказавшись не только выполнять его просьбу, но и пояснять причины. говорить. Как ни гневался тот – ничего не мог добиться. Впрочем, та же участь ждала и следующего нищего.
Медленно двигалась очередь, медленно наполнялась чаша. Придаток, наверное, устал стоять, а Джамул – в очередной раз осматриваться вокруг, когда долгожданный миг наконец наступил – и лянь оказался перед гадателем.
- Да будет всегда острым твое лезвие, и умелым – Придаток, мудрый Кханда, - приветствовал он прорицателя.
- И ты здравствуй, - не поднимаясь с исхудалых колен Придатка, скрипнул в ответ гадатель, - за чем пожаловал ко мне?
- Как и все – за каплями из чаши твоей мудрости, - склонился ткач. – Не прошу узнать, кто будет шахом или где скрыт клад. Мне любопытны более простые вещи. Ищу я лоулезца, что прибыл в Хаффу с цирком и обвел вокруг рукояти шахских гулямов.
- За какой целью ищешь?

(c НекроПехотой)

продолжение совместки с Хигфом, да не покинет джинн таланта сосуд его души

- За какой целью ищешь?
- Зачем тебе обременять такими ничтожными подробностями свою память, мудрец? – удивился лянь.
- Скажи, незнакомец, что может хранить бочка без обручей и досок? – рассмеялся в ответ Кханда. Показалось Джамулу, смеяться так могут лишь песчаные дюны, когда их треплет сухой ветер.
- Ничего, конечно, - оторопело отозвался ткач, невольно качнувшись назад, словно этот ветер сдувал его.
- Ничего? Не слишком ли поспешный ответ?.. Хорошо, будем считать, что ты ответил. Однако прежде, чем ответить мне, я вновь спрошу: есть ли у тебя то, чем ты сможешь заплатить за свое любопытство?
- Иначе б я не стал беспокоить тебя, - успокаиваясь, отозвался Джамул. Кошель отрывисто зазвенел сталкивающейся медью в руке Придатка.
Придаток Кханды покачал головой, роняя взглядом капли усталой грусти. Обвитая змеями жил рука пододвинула котомку со скромной пищей поближе к Придатку Джамула.
- Скажи, незнакомец, видишь ты здесь хоть одну монету?
- Но ведь на деньги можно купить... – лянь понял, что говорит глупости. – Прости, я куплю еды твоему Придатку, если тебе не нужно иных даров.
- Неужто не понял? Нет у меня потребности и в еде – мне хватает того, что уже имею. Ничего от тебя не возьму… кроме одной просьбы. Если пообещаешь передать своему господину небольшое послание, тогда расскажу тебе про лоулезца.
Странной показалась Джамулу просьба. Да и не говорил он, кому служишь. Впрочем, если обращаешься к провидцу, стоит ли зря разбрасывать блики, удивляясь его нежданным знаниям? За ними и привел он Придатка на мост.
- Я сделаю, как ты хочешь, - поклонился серп.
Кханда остался неподвижным, а его сухой Придаток, похожий на богомола, кивнул, закрыл глаза, погружаясь вслед за Блистающим в молчание. Долго сидел Джамул, ожидал когда же Кханда выйдет из ножен оцепенения и расскажет ему заветное. Так долго ждал, что уже начал сомневаться – а не бросить ли все в горнила Нюринги и соврать что-нибудь докучливому дворецкому?.. Не вышло, не получилось…
- Харам Бейт-Мару, - оборвал скрип и скрежет колес темных мыслей голос Кханды, - ищи лоулезца в Харам Бейт-Мару, на пороге у тамошнего Свахи.
Чуть помолчав, провидец добавил.
- Что до послания, то передай Фахрашу Двуязыкому следующее: «Может ли рыба утонуть?». Если твой хозяин найдет достойный ответ, я отвечу на любой его вопрос, который он никогда не задавал, но всегда хотел знать ответ.
Воистину в словах настоящего провидца правда всегда закутана туманом – думал Джамул, унося слова Кханды к дому Фахраша.

Харам Бейт-Марру

Спровадив Фахраша, Менетах не последовал за ним. Во-первых ещё было рано, во-вторых он может и потянуть время, но в-третьих он ещё хотел подумать над тем, что принёс Двуязыкий.
- Господин, вот свитки что вы просили - Придаток молоденького жреца держал в руках груду древних папирусов.
- Положи их сюда, - копеш благодарственно кивнул лезвием - я знал что на тебя можно положиться...
- По вашему приказанию - жрец начал пятиться к выходу, явно возгордившись собой.
Камнем, брошенным Судьбой в витраж спокойствия и благоденствия, в покои верховного жреца неожиданно ворвалось двое стражей. Взволнованной молнией юные клинки покинули ножны, чертя в промасленном опием воздухе буквы приветствия.
- О великий, - сплелись в унисон два дрожащих голоса, - прости недостойных рабов за потревоженный покой, однако случилось невероятное! Ночной глас Марукку (да благославит его Творец и приветствует!) только что пророчествовала! Всевышний свидетель, с ее клинка сочились слова Пророка!
- Что? Безмолвный пророк пробудился? - копеш оставил книгу и в великом возбуждении поднялся на своей подставке - Не медлите же, пролейте на меня сладостный поток мудрости, что милостиво даровал нам Творец!
В ответ стражники лишь беспомощно развели гардами.
- Увы, о великий, нам это неизвестно. Не нам, простым клинкам, распутывать эти клубки. Однако прекрасная Месектет расскажет тебе все до последней буквы, рожденной в чреве древнего клинка!
Менетах прыгнул в ножи с ловкостью молодого, а его Придаток уже подхватил их и вместе со стражами устремился к гробнице Пророка.
"- О Творец, я знал что ты не оставишь своих слуг в минуту трудности!" - мысли старого жреца понеслись табуном шахских коней.
В несколько минут Придаток копеша преодолел путь до комнат жриц-прорицательниц.
- Месектет! Манджет! Откройте! - Менетах успел немного успокоиться, но волнение охватившее его, словно мальчишку которому подарили первого коня, отступило не полностью.
Два стражника, бездвижными горгулиями стоявшие по обе стороны дверей, сбросили оцепенение и в то же мгновение распахнули перед Менетахом створки дверей. Повеяло сладостью сандала и опия. Взгляд копеша окунулся в тяжелые пары благовоний, которыми дышала обитель Манджет и Месектет.
- Входи, верховный жрец, - мягкий голос Манджет легким косанием достиг дрожащего от возбуждения клинка Менетаха, - мы ждали тебя.
Внутри комнаты предсказательниц, где старый копеш бывал не раз и не два, с последнего визита жреца ничего не изменилось. Исшитые вдоль и поперек словами Творца ковры украшали стены, по углам свободно расположилась мебель, простая и непритязательная.
- Проходи, - вновь зажурчал ручей голоса Манджет.
Месектет, вместе с обессиленным Придатком, лежала в дальнем углу, накрытая легким покрывалом. Над ней, словно мать-тигрица над больным тигренком, нависла Манджет, лаская сестру заботливым взглядом.
Массивый придаток копеша опустился на колени перед Месектет.
- Ч-что, что ты слышала о блаженнейшая из Блистающих? Поведай же скорей! - голос жреца дрогнул, обычно твёрдый, сейчас его голос дребезжал словно дурно выкованный гонг.
- Не перед нами на колени падать, но перед Всевышним, ибо его словами говорит Марукку Пророк, вложивший свой голос в уста моей сестры. Слушай же:

Дремавшая легенда сбросит оковы сна,
Пресытившись тленом забвения.
И капля сломает спину киту.

Коли посланник не угаснет в дороге,
Луне с небосклона ночного
Если исчезнет,
погребенный под чужими руками,
То солнцу из чистой лазури –
Бездонная бездна.
И тень левого крыла Азраиля – молчание – накрыла комнату, поглотив даже дыхание муравьев, что шуршали за стеной. Слушай, Менетах, и внимай.
- Творец велик... - прошептал Менетах - я хотел совета и я получил его.
Придаток жреца поднялся с колен.
- Во тьме незнания зажглась свеча надежды. - старый копеш благодарственно махнул сёстрам, - Теперь мы вооружены!

с мастером

Сообщение отредактировал дон Алесандро - 10-09-2008, 12:08

Катары, уруми и крис

Дамаянти обошла два базара и ничего, кроме раздраженной усталости не набрала в ушко ножен. Катарок не было на обычном почетном месте за праздничным столом сплетен и утренних слухов. Не было их и среди нищих и предсказателей на храмовой паперти, что гудела новостями и грозила вот-вот перевернуться, как переполненный вином вапи со сломанной подставкой на узком воронкообразном днище.
- Где дэвы носят этих гурий Неспящих? - вилось ворчание по гибкому клинку, когда высокий придаток входил в таверну с черного входа. «для своих». Размышляя, Дамаянти позволила придатку самому выбирать путь, и немало удивилась, обнаружив себя в мансарде под самой крышей, окно которой из-за завешивающего его белья по светлоте практически не отличалось от стен. Ненавязчивый сумрак обволакивал, как горло пьяного обволакивает тягучий сладкий шербет, расслабляя, невесомые струи давно выкуренного и почти развеявшегося опиума нежно играли на струнах нервов балладу о халифе и белоснежной неведомой птице, чьи перья мягче сна. Случайное солнце, отскочив от дерзкого гуляки там, внизу, в хмеле бросилось через узкие щели и полоснуло тускло недалеко от окна. Уруми вздрогнула, осознав, что сестры пристально смотрят на нее, кажется, еще с того мига, когда придаток ее переступал порог таверны. Гибкий клинок призвала все свое мастерство Контроля и поприветствовала катаров, как подобает.
- Я искала вас всюду, но..
- Если цель твоя – дорога, ты будешь идти вечно. Но если твоя цель – оазис, караван пройдет сквозь пески и придет в срок. – голоса звучали почти в унисон, отличаясь лишь металлическим эхом. Близняшки редко говорили одновременно, их унисон заставлял сердцевине любого клинка против воли вторить подрагивающему послезвучию, трепетно
и с готовностью сложить все за не юных уже принцесс сумерек. Таким Голосом катары выносили приговор.
Уруми подавила дрожь.
- Одна новость затерялась в песке прошлого дня, как теряется золотая крупинка среди прочих под копытом верблю..
- Зрячий погонщик никогда не пройдет мимо золота, - обманчиво – спокойно перебила Чандра.
- Вчера один ветер нашептал мне, что сиятельный Принц ожидал подарка из далекого Хорезма ко дню Посвящения. И что подарок тот не сравним с сундуками золота и дорогими коврами, хоть те будут сотканы из волос невинных рабынь. Однако юный не получил драгоценного дара.
- Что же, пески разверзлись, и демоны пустыни поглотили его?
От насмешки катаров уруми подернулась испариной вдоль грува, но нашла в поясном мешке упорства силы продолжать.
- Ночные птицы Хаффы видят сквозь время и пространство, будто смотрят в стекло песочных часов. Демоны пустыни украли хорезмийскую саблю, чья белизна и стройность заставили бы погаснуть от зависти луну и семь звезд Ковша, а так же саму звезду Регул! И тот же ветер, улетая, шепнул мне, что беглянка где-то прячется в Хаффе, а катарам не повредит..
- Катары достаточно высушены песчаными бурями, чтобы знать, что им не повредит, – Чандра не повышала голос, Кали пропускала мимо рукояти резкие выпады сестры, погруженная в созерцание своей души. Выпустив в маслянистый воздух пухлое облачко паузы, она сказала спокойно, с ноткой примирительного извинения – То, что ты сообщила нам, вчера было бы карбункулом с голубиное яйцо. Сегодня оно лишь жемчужина с ноготь ребенка, но в ожерелье ни одна жемчужина не станет лишней, тогда как карбункулы часто вычурны и только мешают наслаждению глаза. Ступай.

Уруми ответила прощанием, полубоком продвигаясь к выходу. Что задело или потревожило катаров за прошедшую ночь, что Чандра едва не вышла из себя? Что могл..
Маленькая юркая придаток Ситы едва не сбила с ног придатка Дамаянти. Запыхавшаяся крис крепко сжимала в кулачке капли секунд, не проронив ни одной для извинений.
- Кали! Чандра! В Городе я встретила странный меч и нож без гарды, не знаю я таких, чудные! Вы меня все к чужакам не пускаете! А при том меч не говорила, кинжал говорил, но ничего не сказал, а придаток у них испорчен!
Тишина упала разом рухнувшей дюной.
- Испорчен, да, причем недавно совсем, молодой,- Сита сглотнула одышку, стараясь говорить ровнее. - Они.. они недалеко, я попросила, чтобы не уходили, и..
Сирокко остановил воровку, положив руку на плечо девочки.
- Веди. А ты, - Кали повернулась плашмя к уруми, - узнай про беглянку. Я думаю, лучше всего полено спрятать среди дров. Чужак может спрятаться среди чужаков?..

(а мы не привыкли сдаваться))

Катары и Саи под носом у Фахраша

(с Кошачьим)

Ага, вот и решетка особняка Фахраша, клетка для птиц. Сирокко с самодовольной улыбкой взял в руки прутья, легко перелез ограду. Катары обещали братьям что-то взамен эликсира. А вот что - дырявый мешок памяти выронил еще до того, как клан нырнул в водоворот освобождения стилета. Выспавшиеся, сестры вновь набросили бисерный халат прочих дел и забот, скинутый на время операции. Сирокко тенью подошел к шатру алхимиков.
Кали приподняла ткань.
Шатёр был пуст, а широких плеч Сирокко тут же коснулись узкие, гранёные клинки скромнейших алхимиков, впрочем. тут же отдёрнувшиеся. Покручиваясь в пальцах Придатка, блестели братья Сай улыбками с чисто вейской иронией, и оставалось лишь диву даться, как умудрились подвести своего придатка столь бесшумно?
- Не шутить мы пришли, долг отдавать, - проворчала Кали, обиженная, что не заметила, как приблизились Саи. Чандра зло сверкнула в поднявшейся навстречу алхимиками и тут же опущенной руке. - Сон нашел тех, кто вкусил вашего эликсира. Вы действительно мастера. Что хотят халифы зелий за свою работу?
- Воистину, нет награды большей для огрубевших сердце позднорожденных, чем улыбки прекраснейших драгоценностей, что скрывает ночь! - начал Первый.
- Но, увы нам, не ради улыбок или зелий, не ради цирка почтенного Мурамасы и не для поэзии в прохладной тени, - продолжил Второй.
- Мы ищем нашего брата - Сая Третьего, - закончил Первый. - Вышедший с нами из одного горна, он был похищен и увезён сюда, в Хаффу.
Катары обменялись бликами
- Боясь ошибиться и оскорбить вас неверным предположением, мы с сестрой дерзнем спросить - не помощь ли в поиске вы хотите за сосуд дарующего забвения зелья? - и нельзя было понять, сколько капель иронии в звоне принцесс ночной Хаффы
- Красота властительниц душ и разумов спорит с остротой их клинков и разумов!
- Стало быть, мы ошиблись?
Сирокко, не дожидаясь, пока хозяйка предложит, сел на войлок у входа, скрестив ноги и выложив на колени катары.
- Моя информация стоит жемчуга со дна западного моря, стоит золотых нитей шелка из далекого Мэйланя, стоит поцелуя зари над Белыми Горами Сафед-Кух. Или другой информации..
- С чего же взяли Прекраснейшие, что они ошиблись? - Первый Сай, в последний раз провернувшись в пальцах Придатка, лёг точно на своё место за плетёным пояском девушки.
- И стоит ли информация сонного зелья без единого вопроса о том, для чего оно?
Катаров занимало множество мыслей, как торговца специями осаждают хозяйки, каждая из которых стремится купить первой, но при этом и выторговать мешочек карри подешевле.
- Дада.... а молчание двух царственных теней о вашем секрете - достойная ли плата?
- Какой секрет может быть у столь скромных алхимиков как мы, о несравненные пэри? - Саи изумились хором.
- Секрет этот поставил на уши всю дворцовую стражу, - лениво, как шахский кот, зевнул Сирокко, вторя катаркам. - И пока только мой клан знает, что за лебедя Хакассии прячут шатры Мурамасы. Пока - только мой. Саи мудры, Саи понимают, что если этот легкий слух дойдет до вельмож и особенно принца, не пожалеют никого...
- Лебедя Малого Хакасса? - изумлению алхимиков не было предела. - О ком же ведут речь пери ночного неба? Скромным алхимикам известно лишь о сабле-танцовщице, но лебедем мало кто назовёт её, ибо чёрен клинок её и не слишком изысканен вытравленный узор. Да и рукоять слишком проста - без украшений. Впрочем, зрители находят в этом изящество...
Блеск тонкой голубоватой змеей погладил лезвия, и доброго в нем осталось лишь губы смочить, и то не хватит.
- Ослепленному оскорблением принцу достаточно будет поверить - и он увидит в сабле - заморыше свой прекрасный подарок. Как бы вы ни маскировали ее - знающий разглядит в травленом лезвии изящный изгиб чистоты и невинности. Я не угрожаю - я предлагаю равноценный обмен
- Богини подлунного мира слишком суровы к двум скромным алхимикам, уже оказавшем им небольшую услугу и просящим малого. Это ли не равноценный обмен?
- Хорошо, - Сирокко скривился, словно попробовал тухлого финика, поднялся. Катары скользнули на пояс. - Нужна ли наша помощь многомудрым Саям сейчас?
- Скромные алхимики только лишь желают знать, что слышно на улицах Хаффы ночью о их бедном, пропавшем брате, - Саи качнулись вперёд, понуждая придатка поклониться.
- Пожалуй, наши уши будут открыты ветру сплетен, - сухо отозвалась Чандра.
- До встречи, и да ниспошлет Аллах золотых крупиц своей милости на ваши рукояти! - добавила Кали, и, уже у входа, обернулась. - Да, едва не забыла. А владеющие огнем и веществом могут ли врачевать плоть?
- Скромным алхимикам никогда не уравняться с мастерством скальпелей, что сияют под луной, словно молнии Творца, но если известно, что за болезнь и необходимо вещество...
- Болезнь да, но речь идет.. способно ли искусство ваше вернуть придатку часть его хрупкого тела, что он потерял? И не по своей воле, а, скажем.. - Катары заставили Сирокко повернуться к саям, - скажем, по вине Блистающего?
- Таких волшебных средств не существуют, о несравненные. Вещества не вырастят заново руку, но до скромных дошли отдалённые слухи о Единороге Вейском и его Придатке Чэне Анкоре...так что, мы могли бы попробовать.
- Когда великие мастерством смогут посмотреть юного придатка, которого неразумный Блистающий лишил части плоти?
- Завтрашней же ночью, о росчерк теней!
Катары следили внимательно за тем, не изменится ли блеск на круглых зубьях Саев. Убедившись в том, что братья не связаны ни с каким Тусклым - или что они превосходно собой владеют - Кали и Чандра поклонились. Однако не спешили уходить.
- Угодно ли владычицам грёз ещё что-то от позднорожденных, недостойных даже ступать в их тень?
- Помнится, в прошлой Беседе нам посчастливилось проиграть искусным. Дозволено ли будет неумелым катарам попробовать восстановить свою честь?
- Ужели вы столь плохо подумали о несовершенных, что решили, будто мы можем оскорбить вас отказом? - Саи послушно выпорхнули из-за пояса девушки
- Чудесно, - проблеск-улыбка совсем не радостные, металл по металлу. Сирокко вышел, запахнув за собой шатер.

(ну молчите-молчите)

Уруми, вакиздаси, катана


Уруми вошла в темное помещение подвала, едва удержала придатка от падения – на пороге лежал какой-то тряпичный сверток.
- Ты что ли Хотару? – бросила Дамаянти темноте.
- Я.
Придаток уруми сделал еще пару злых шагов.
- Может, хватит прятаться? Темнота друг разбойников – но от клинков праведных. Она скроет от врагов – зачем хорониться от друзей?
- Где сказано, что ты друг мне?
Хотару говорил, как в легендах описана его Беседа: одним движением срезая вопрос. И ни лоскутка непонимания не остается.
- Я от принцесс ночной Хаффы.
- И?
Реплики вакидзаси приводили Дамаянти в ступор, будто нож ей дар речи отрезал каждый раз.
- Катары дают вам кров и безопасность. Вы взамен – сведения.
- Глупо.
Уруми закипала.
- Хорошо. Ваши условия?
- Оставьте нас. Мы в состоянии о себе позаботиться.
- Да неужели?
Очередь Хотару молчать.
- Дайте нам день. И на закате мы придем к мосту Гадателей с ответом.
- Сегодня
- Сегодня на закате.
Уруми качнулась удовлетворенно, оставляя темный подвал невидимым островитянам. Интересно, катары бы решили дело сразу? Выходцы с островов любят говорит равные с равными, может, более низкий в глазах вакидзаси и катаны ранг уруми не дал решить все с первого раза? Придаток ударился головой о низкую притолку. День не задался…

В ожидании

Все ближе к Харам Бейт-Мару, все ближе Посвящение, но острие которого зависло столько сияющих надежд и коричневой ржи опасений, и жизнь отплясывает свой задорный беспорядочный танец. Касается каждого ловкой загорелой рукой, словно шустрый воришка ищет, кого из Придатков стоит облегчить от излишнего груза. Многие думают, что дергают за шелковые шнуры, и проказница-судьба покорна и рада им, как умелая рука – острому клинку. Но жизнь смеется над ними, неожиданно выбивая из ставших непослушными пальцев.
Такие мысли редко опутывают рукоять Блистающих. Разве что, как в этот жаркий день, изрисовав воздух сверкающей паутиной атак и контратак, ожидаешь следующей Беседы, сделав все, что возможно. Впрочем, что говорить – даже в минуты недеяний большинство приникает острием к иным думам. Но не Фахраш.
Что будет во время церемонии и после? Вознесется ли он сам, останется в своих ножнах, а может, упадет в пыль? А может быть, все равно, главное, чтоб вечная беседа с судьбой не кончалась. Из пыли можно подняться вновь и устремиться в сиянии к Солнцу, а в миг триумфа на тебя всей тяжестью обрушится эспадон во встречном ударе.
Нет, Двуязыкого не поймут, начни он излагать эту вязь помыслов из сердцевины. Ну и пусть! Кисти закачались, подбирая ритм. Как же сложить это в ровные строки, чтоб они засияли начищенным лезвием не знающего промаха стиха?
Эта его страсть нередко вызывала насмешливый звон сородичей, считавших, что бывший великий визирь не совсем в себе. Видать, что-то чуть не так сделал Повитуха много лет назад; то ли жара была мало в горне, молотом ли не так шевельнул, аль на рукояти неприметная зрению неправильность. Улыбка Фахраша ложилась в ответ косым бликом, насмешкой то ли над собой, то ли над другими; а может, обещанием неведомым.
И он продолжал сочинять стихи.
Сжалась рука на рукояти, поддерживая в паутине мыслей. Его рука. Нет, не его. Послушная, сильная, но не его. Придатка. Интересно, каково это – иметь свою руку? Ногу? Самому идти? Совершать взмах, чувствовать оплетку Блистающего под пальцами. Сами пальцы?
Если бы Блистающие сами могли иметь руки – каково бы это было?! Фахраш старался, но не мог представить. Эти мысли вызовут смех, если он поведает остальным... Ишь, какой финт удумал – руки ему подавай. Именно потому он выскажет. Пусть смеются.
Кипели улицы Хаффы горном Мунира, приближался неотвратимо, как старость к Придаткам, час Посвящения.

На центральной площади, подле ступеней мечети Харам Бейт-Мару.

Широко распахнув скрепленные сталью ворота, мечеть ждала сыновей и дочерей. Подобно любящей матери, долгие годы с великим терпением и нежностью взирала она на грехи, кипящие в каменной чаше Хаффы. Разве хоть раз отказала она одиноким душам в молитвенном утешении? Разве хоть раз закрылись ее врата перед гардой страждущих?..
И вот теперь, когда настал час, в который тысячи живших под ее опекающим взглядом клинков, собрались воедино и явились к ней на поклон, она ликовала. Первая из мечетей, Харам Бейт-Мару.
Гордо устремленные ввысь минареты замерли в немом ожидании, вслед за многотысячной толпой надеясь не пропустить ни слова, ни вздоха, ни движения кисточек у рукояти того, чье чело, подобно тысячам солнц, сложенных воедино, полыхало жаром Фарр-ла-Хаффа.
Нетерпеливо бряцали облезлыми ножнами бедняки, обменивались многозначительными кивками Высшие. Подобно статуям, украсившим мрамор ступеней Харам Бейт-Мару, замерли жрецы. Замер и Менетах, облаченный в парадную парчу.
- Мир тебе, верховный жрец! – воскликнул Хафиз аль-Рахш абу-Нарра, покидая ножны в ритуальном приветствии.
- Мир тебе, высочайший из высокорожденных! – ответил ржавым свистом Менетах, - позволь смиренному служителю Творца задать вопрос: за коей надобностью явился ты к ступеням Харам Бейт-Мару?
Даже камням, из которых безымянные руки сложили величественный храм, был известен ответ. Пусть так. Но разве может столь торжественная церемония обойтись без ритуалов? Разве может обойтись первая из дворцовых жемчужин без парчовых ножен, расшитых серебром? Без Придатка, облаченного в тончайшие шелка?
- Великая радость привела меня к дверям первой из мечетей! – во всеобщей тишине прозвенел голос шаха, - подобно цветам, ожидающим восхода, дабы явить миру красоту тонких лепестков, ожидали мои дети – Ашшир и Айши – часа Посвящения. И вот настало время доказать, что не зря их клинки носят клеймо рода абу-Нарра!
- Да будет так! – воскликнул Менетах, и вслед ему зазвенели ножнами тысячи клинков, - Харам Бейт-Мару ждет!
Невзирая на почтительный возраст, Придаток аль-Рахша явил пример ловкости и умения, одним движением спрыгнув с коня. Чрезмерно заботливые придворные окружили его, однако Придаток лишь оттолкнул их. В следующее мгновение он первым ступил на порог той самой мечети, в фундамент которой когда-то заложил Марукку Пророк. Тот, от клинка которого взял начало славный род правителей Хаффы, род абу-Нарра.
Шаг, еще шаг и вот тысячи шагов посыпались на ступени Харам Бейт-Мару. Тысячи и тысячи - богатых и бедных, славных и бесславных, знатных и безымянных – вся Хаффа пришла поглазеть на Беседу принца Ашширом с принцессой Айши.

Уруми на площади

Где найти самые свежие финики сплетен? Где самые сочные апельсины болтовни, самая сладкая пахлава событий? Во время церемонии посвящения принцев крови? Ай-хаха, любой верблюд вам скажет – так на центральной площади пред мечетью Харам Бей-Мару.
Дамаянти растворилась в многочисленной сверкающей толпе Блистающих, жадных до развлечений и зрелищ, мало отличающих балаганных акробатов, ныряющих в нутро своих придатков за пару тенге, от поединка принца и принцессы, судьбоносного, сверкающего. Уруми протиснулась к краю ступеней, увернувшись от не в меру поддавшейся коням любопытства двусторонней секире (не Махра ли? - сверкнула молния тревоги и погасла тут же упавшей в мокрую грязь свечей).
Но и без Махры хватало богатых ножен, не все из которых свободны были от прочных цепей долгов катарам. И не все – о катарах не знали. Дамаянти набросила капюшон осторожности поверх венца наблюдательности. Ни один блик, ни один взмах не должен ускользнуть от гибкой уруми, потому что каждому верблюду, если только он не совсем верблюд (а в противном случае и не пришел бы он на площадь!) понятно, что судьба любит начинаться со случайного взмаха, подписываться кисточкой, походя задевшей песок.
А в таком деле, как поединок за фарр – оо, тут судьба будет играть тонкой золотой вязью по лезвию свечи, и только успевай ловить семена ее знамений и отбирать из них те, что вырастут в высокие пальмы.
Придаток катарок обожает финики.

Сообщение отредактировал Сигрид - 30-01-2009, 11:49

Ночь над цирком, земные звезды факелов.
- Эй, любезный, а где бы караван-баши мне найти? - обратилась Кали к знакомому с прошлого раза эспаднону Бертрану.
- Господин Мурамаса, - эспадон отвечал в лоулезской, краткой и жёсткой манере, - отдыхает в своём шатре. Не стоит его беспокоить!
- О, мы беспокоить и не будем! Не в тот ли зеленый шатер на самом краю цирка нам не стоит любопытные кончики клинков? -Чандра кивнула на маленький невзрачный шатер.
Обнажённый по пояс Придаток лоулезсца осклабился, а сам Бертран холодно блеснул:
- Идите по хорошему. Нужен господин Мурамаса - приходите на представление. Он там будет.
- Бертран-джан, тебе на ужин кумысу кислого подсунули шайтаны? - удивились катары едва не в одн голос, - Откуда на блистательном клинке твоего обычного гостеприимства чернение такой резкости? или недостойные сестры обидели тебя, не заметив?
Придаток тяжело вздохнул.
- Почтенный Мурамаса отдыхает, просил никого не пускать. Он мне уже за прошлый раз устроил...
- Вай-вай-вай, как нехорошо... - покачались Кали и Чандра, выражая искреннее сочувствие. - Тогда ты и правда скажи, какой шитер не беспокоить своим присутствием - чтобы тебе вновь не досталось? Нам не хотелось бы ни разбить хрупкую вапи отдыха цирк-баши, ни обеспечивать плетей твоему придатку, слово катаров!
- Шатёр хозяина в центре, тёмно-синей ткани, - лоулезец вновь вздохнул. - Вы только спросите, что ли, прежде чем входить...
- Спасибо, сиятельный Бертран! Можешь быть уверен, ни тени нашей тени не коснется и бахромы шатра светлейшего из светлейших цирк-баши! - Кали в благодарность салютовала эспадону, Чандра улыбнулась ослепительно отблеском огня.
Сирокко исчез в ночи, чтобы появиться у синего шатра. Но входить катары не спешили: кто знает, если простые алхимики встретили сестер остриями, от Мурамасы катары ждали отравленных игл в ткани шатра или металлической нити на уровне коленей Придатка
Впрочем, ни того, ни другого не было. Плотная ткань не таила в себе никаких проблем, но и приветливастью не дышала.
Сирокко с тысячей предосторожностей, достойных самого чернокрылого ангела, покровителя воришек и взломщиков, откинул немного тостый, отороченный тяжелой бахромой, полог.
Кали позволила свечам скользнуть по краю лезвия.
- Почтеннейший Мурамаса не погнушается ли общества принцесс ночной Хаффы, принесенный ветром важного дела?
Придаток цирк-баши не открывая глаз положил руку на меч.
- Столь ли важно дело тех, кто зовёт себя повелительницами звёздного света на клинке, чтобы отрывать скромнейшего от медитации?
На самом дне колодца души катаров мутило от собственного бахвальства, но чтобы убедить Мурамасу, им нужен был весь их жемчуг, все алмазы и белые слоны.
- Сестры ночи никогда не приходят по велению левой заклепки - если только это не левая заклепка с гарды клинка Мунира, - Кали и Чандра пробрались в шатер и оглянулись, выглядывая подушку, на которую не стыдно было бы водрузить Придатка.
Мурамаса провёл пальцами Придатка по своей рукояти, и указал кончиком на соседнюю подушку.

(с Сигрид)

Катары и Мурамаса
(с кошачьим)

- Устраивайтесь, прекрасные пери, в своей мудрости скрывающие истинную красоту муаром ночи. Вкусите моё скромное гостеприимство!
Катары со всем возможным изяществом усадили Сирокко на указанную подушку, с таким видом, будто сами ее выбрали и хозяин в зоркости своей чутко угадал их выбор. Немного шербета лести еще не испортило ни одно вино.
- Негоже начинать беседу, не спросив о здравии родственников, о величайший из великих, однако месяц тает быстрее, чем брошенная в воду соль, а скакун нашего дела норовист и необъезжен. Позволь же недостойным, однажды злоупотребившим вином гостеприимства, вкусить его еще раз - дабы в часах твоих и наших осталось больше драгоценного песка.
- Может ли отказать скромный странник вам? - Мурамаса умудрялся поблескивать даже в тусклом свете лампы. - Весь мой слух и все помыслы будут обращены на ваши речи!
- Случилось так, - нараспев начали рассказывать сестры, одна едва оставляя нить, как вторая тут же подхватывала ее, что и не заметно было, - что ручьи судьбы привели нас в цирк почтенного Мурамасы, когда еще подобно неразгаданному художником куску руды непризнан стоял цирк на площади, где привязывают верблюдов торговцы. Там случилось недостойным сестрам познакомиться с алхимиками - Саями и, обмениваясь бисерными нитками сладких, что мед, слов, сторговаться о деле, достойном обоих. Алхимики сделали зелье для придатка нашего друга, мы же пообещали помощь всему цирку.
Однако Творец милостив к любимцам своим, и не успело небо умыть звезд с лица перед утренней молитвой, как сиятельный Фахраш уже принял на своей земле волшебников Беседы и зелий.
слово же катаров не монета, брошенная нищему, о которой можно забыть, когда она еще вертится в воздухе. И мы по-прежнему предлагаем цирку плащ своей дружбы.
- В наш век, когда Молот Творца, похоже. окончательно удалился в глубины Нюринги, пренебрегать тем, кто укрывает тебя в холодную ночь плащом, а уж тем более таким, о которым вы ведёте речь, не станет даже глупец. Но пыль дорог быстро иссекает клинки старых путников, подобных мне. Расскажите же мне о вашей дружбе, напомните мне...Катарки весело сверкнули на коленях Сирокко.
- Ай, известна осторожность Вея! И ни рисинки не просыпется из чаши этой осторожности! Только не просить сюда пришли мы, чтобы разговорами пустыми утомлять слух мудрейшего Мурамасы. Если цирк-баши не желает - мы немедленно покинем шатер и посчитаем долг алхимикам уплаченным
-Если вам известно о осторожности жителей Мэйланя, - Мурамаса говорил размеренно, неторопливо, чуть покачивая кистью, - то почему вы забыли о наших традициях, о гостьи? Не гоже начинать разговор с дела и не гоже прогонять гостя, которому сам дозволил остаться, а потому, я спрошу вас только теперь: какую дружбу можете хотите вы предложить мне и моему цирку?
- О непочтительности ничтожных катаров они рассказали в начале и причину столь непростительной торопливости изложили. Дружба же наша подобна шерстяному ковру - в дождливую ночь неплохо укроет и от воды незнакомых улиц, и от холода незнакомых лиц. Дружба наша подобна подмастерью Повитухи, что раздувает горн, чтобы огонь постоянно полыхал в печи, да не сочтет зоркий цирк-баши слова сестер пустым бахвальством
- В таком случае, я принимаю вашу дружбу, сёстры теней, - Мурамаса оторвался от подушки и лёг поперёк колен своего Придатка. - А вы примите мою и всего моего цирка!

Бхелхетти Гириш на пути в Кабир

Мне для счастья мало боли, мало незавидной доли,
Мало в ранах крепкой соли, чтобы счастливо прожить

Мне бы вырваться на волю, и над каменной стеною
На коне взлететь стрелою и запретное свершить

Огненный снег пустыни жег взгляд, копыта коня тонут и вязнут, он сонно кивает мордой и упрямо бредет вперед, к белостенному Кабиру. В седле, замотанная в покрывала, дремлет придаток, изредка судорогой подергивая поводья, что не дает коню заснуть. Гириш в ножнах, притороченных к седлу, от скуки раскаленного разума балуется жонглированием слов. Слова падают мяло, ползают дождевыми червями, нехотя складываясь в неуклюжие бейты.

Не простит пускай любовью прошлых складок память крови,
Пусть прогонит прочь с ковровых на дороги бытия

Я возьму с ее ладоней горький мед речей изгнанья
И скажу, смеясь довольно – эта жизнь была – моя!

Гириш усмехнулся, недовольно и довольно, затем подтолкнул концом придатка, что свалилась в дремоте носом на луку седла, и была в волоске от того, чтобы свалиться на песок горячий, мало не стекло. Женщина встрепенулась, сонно закудахтала, подтолкнула коня пятками; влажная от пота теплая ладонь легла на обмотку рукояти. Размяться бы, да времени и без того мало. Хейя, не спи!

Цирк Мурамасы

О, как ты обманчиво, многоглазое небо Хаффы! Тысячей жемчужин, ярче которых не сыскать по всему Черному Побережью, ты улыбаешься, даришь надежду и веру, заставляя раз за разом выскакивать из вязких ножен безразличия, отчаяния, забвения. Но стоит раскрыть глаза юному Придатку и видит он – тысячи рук тянутся к невинному телу, суля скверну и позор. Так не лучше ли вырвать и выбросить в Бездну эти глаза, приносящие лишь боль и страдания?
…не проще ли броситься в мельничные жернова, под колеса груженой телеги, в объятья спасительного забвения?..
Проще. Лучше. Легче.
За минувшие два дня высокорожденная Адият ха-Шаим, первая из драгоценностей Кабира, ни разу не услышала своего настоящего имя. Ее тонкий клинок, исполненный тончайших линий и изгибов, почти забыл с какой лаской и нежностью шептал Кабир ей на ушко – о желаннейшая из дев, о дивная Адият, смилуйся, подари короткий взгляд!
Вместо этого хохочет Хаффа, грязная и похотливая, -
- Вещь, Собственность, Подарок!
Адият хорошо помнила унижения последних дней, которым подвергла ее злая Судьба. Жгучая ненависть к принцу, что должен был стать хозяином жемчужины Кабира, толкнула на кривую дорожку безрассудства – в объятия тьмы, поспешившей сомкнуться вокруг гарды шатром тусклого Мурамасы!
Тусклого!
Всего несколько раз сменится ночью день, и тело Придатка Адият, одурманенное ароматными маслами и лечебными мазями, позабудет о жгучем прикосновении клинка Мурамасы. Но забудет ли оскверненный дух Адият? Забудет, смирится?..
Во имя кузни Нюринги, пожирающей души, никогда!
- Я, Адият ха-Шаим, клянусь! – гневно зазвенел обнаженный Подарок, - не знать тебе, Мурамаса из Вея, покоя до тех пор, пока твое черное лезвие не преломится о сталь моей мести! Пока не выхаркает вместе с кровью Придаток твой имя твое! Пока хохочущий демон У не распахнет перед тобой врата Нюринги!
Сам воздух плавился от гнева, исторгаемого словами Адият. Окажись кто поблизости, как вмиг обратился бы в камень, столь пропитала была ее речь ядом ненависти.
- И пусть рок обратит мою душу в безжизненную пустыню, пусть выжжет ее и оставит мертвой! Клянусь, именем Творца клянусь!

На ступенях Харам Бейт-Мару

Сколь не было бы вместительно нутро первой из мечетей, но слишком уж многочисленна тысячеликая Хаффа, жаждущая хоть краем гарды взглянуть на поединок принца и принцессы! О, сколько мнений, слухов и предположений сплелось вокруг наступающего часа Посвящения!
Самые ушлые Блистающих (коим и Блистающими-то называться не следует!) шастали вокруг мечети, зазывали падких до азарта душ, предлагая им ставки – чей клинок проворнее, чей удар быстрее, чье мастерство выше? Кто первый - Ашшир или Айши?
Те же, кому недостаток терпения не позволял ждать, словно обезумевшие, ломились в двери Харам Бейт-Мару, тщетно надеясь прорваться сквозь плотное кольцо шахских гулямов. Раз за разом их жаркий пыл разбивался о медные щиты, оставляя им на память лишь затрещины, тычки и изобретательную ругать стражей.
Толпа, сиротливо оставленная на площади, волновалась, и никакие увещевания не могли успокоить ее. Зря старались Придатки гулямов, вовсю орудуя древками копий, зря старались муэдзины, призывая смиренно ожидать новостей, зря старалось злое полуденное солнце, плавя крестовины и гарды, – взволнованной Хаффе все нипочем.
Нетерпеливый звон тысяч разгоряченных клинков и взволнованный стук тысяч растревоженных сердец слились воедино, требуя лишь одного – Испытание должно свершиться!
Настала пора!

Принц, в ожидании
Не без НекроПехоты

Толпа гудела, наполняя пышным разнообразием звуков высокие своды мечети. И принц нежился в этом гуле, в океане внимания, что сейчас сомкнул свои воды над ним с сестрой. Настал тот момент, под звездой которого прошли последние годы его жизни, который являлся ему во снах, который рисовало его воображение.
Чуть звякнули ножны, будто объятая робостью девушка, и Ашшир аль-Каби явил дерзко выгнутый клинок присутствующим.
Легкая дрожь сопровождала принца – и только. Ни ржавчины страха, ни царапин сомнения не касалось горящей предвкушением стали. Только яркий золотой блеск уверенности, абсолютной силы и превосходства - тот самый, что сравнивали с холодным блеском неумолимого злата, шахиншаха среди благородных металлов.
Блики, отражающиеся от золоченой стали, скользили по залу, чаще всего ложась на шаха и верховного жреца. Наконец Придаток принца, послушный воле златоликого господина, повернулся к Хафизу.
- Благослови, отец, - прошелестел Ашшир, играя солнечными лучами, проникшими в мечеть, ласкающимися к его лезвию. Шелест этот звучал неумолимо, как шорох песка в часах, так что казалось, будто не просит принц благословения, а сам его дает.
- Пусть Творец благословляет, - с грустью отца, теряющего детей, ответил шах, - я же скажу: покажи себя достойно, сын мой, и однажды волею Всевышнего твой клинок запылает светом фарр-ла-Хаффа.
Лишь чуть качнулись кисти на рукояти принца, следуя за движением гибкого стана Придатка, чуть согнувшегося в благодарственном поклоне, лукаво блеснул клинок. Каждое его движение теперь было полно напряжения, схожего с напряжением змеи, изготовившейся к броску на свою жертву.
Ашшир аль-Каби направил Придатка в положенный ему угол и выжидающе замер.

Принцесса перед началом поединка
(с бесценной помощью мастера)

Крупинки песка времени легки и невесомы, но их невозможно остановить, как невозможно возвернуть солнце вспять и уложить его обратно за горизонт, чтобы не окрасило оно алым нарождающийся день. Ему суждено быть яркой бусиной на нитке среди серых и повседневных собратьев-дней. Пусть блистает он сталью клинков и блики эти будут искрящимися и чистыми. Да будет свободен разум соперников от суеты и мелочей и растворится в шуме ликующей толпы гордыня победителя, уступив место думам о будущем Хаффы.
Преданная Айата почтительно опустилась подле принцессы, тонкими пальцами юного Придатка бережно приняла ножны Айши. Освободившись от плена, золоченый полумесяц заиграл блеском, сравнимым лишь с огнем фарр-ла-Хаффа, который, как полагали многие из Высоких, однажды должен лечь на гарду принцессы. Над Высшими, ожидающих начала поединка, невидимой стаей ласточек пронеслась волна взволнованных вздохов.- Позвольте, о высокорожденная, - смущенная сотнями взглядов, наблюдавших за приготовлениями Айши абу-Нарра, прошептала служанка.
Краткий кивок стал ответом и шамшир, отведав лучей солнечного света, описал золотую дугу над головой верной Альтэ. Теплотой поцелуя преданного друга нагрелась рукоятка, врастая в ладонь принцессы, чтобы стать ее продолжением.
- Благослови, отец, - склонила голову Айша перед окаймленный златом мудрости, сиятельным аль-Рахшом.
Шах мягко качнул тяжелой рукояткой. В голосе его, что хоть и был одет в холодное золото, как и присуще правителям, Айши почувствовала теплящиеся угольки отеческой любви, бережно хранимой суровым Хафизом.- Путь в тысячу шагов начинается с первого шага, - изрек шах, - пусть мудрость и бесстрашие станут твоими спутниками, о луноликая. Возьми то, что и так принадлежит тебе.
- Да продлятся твои дни, отец, - благодарно затрепетала принцесса, так тихо, что слышала только Альтэ, склонившись так низко, что в ней отразилась причудливая вязь на каменных плитах зала.
Блистающая и ее придаток приблизились к Ашширу, ожидая начала поединка.

Сообщение отредактировал Messalina - 26-01-2009, 19:12

возрадуйтесь, ибо то, чего мы (и, я уверен, целый форум) все так долго ждали, наконец
началось…

В мертвой тишине, объявшей зал, шаги царственных Придатков звучали одиноким громом, сокрушающим горы. Сотни сердец и клинков вторили ему – внутри первой из мечетей и за ее пределами. Казалось, сама Вечность замедлила непрерывное движение материи и времени, мягким ковром распластавшись навстречу юным Придаткам.
Юным Придаткам, вслед за Блистающими, устремленными к одновременно величественному и жалкому лику жизни. Вкусить ее приторных губ, пьянящего дыхания - объять необъятное, понять непостижимое.
О, сколько тонких нитей судеб переплелись на кончиках двух клинков! Дрожь в клинке – тысяча жизней, судорожно стиснутая рукоять – еще тысяча! Верно утверждают, в саду Пророка нет сорняков. Смерть одной травинки означает смерть тысяч быков, а препятствующий течению крошечного ручейка камушек – обращает цветущую долину в безжизненную пустошь.
Воистину, давно Хаффа не знала столь значительного события…
Возможно, сам Творец, на мгновение оторвавшись от созерцания Истины, обратил взгляд внизу, к двум клинкам, пожирающих друг друга томительным ожиданием. Впрочем, если на горе величайших шахиншахов выбиты многие тысячи имен – что значит одно отдельное имя? Не является ли оно незначительной песчинкой, что кружится в сердце бури, не имеющей ни конца, ни края, ни начала, ни конца? Бури событий и свершений?..
..и, разве блеск фарр-ла-Хаффа, испепеляющий неверных и вселяющий ликование в сердца достойных, не есть всего лишь отражение сияния Истины, воплощенной в теле Творца, всепроникающего и всеобъясняющего?
Но для Высших, что собрались в просторной зале Харам Бейт-Мару, предстоящий поединок означал слишком много, чтобы позволить мыслям погружаться в созерцания материй, доступных лишь отстраненному уму. Завороженные, взирали они на принца и принцессу, подобных ленивым волнам, что в ожидании невиданного шторма, неторопливо накатываются на разгоряченный песок.
- Начинайте, - властно повелел шах Хафиз аль-Рахш абу-Нарра фарр-ла-Хаффа, и показалось Ашширу и Айши, что едва различимым ехом, едва уловимым шепотом отозвалась сама мечеть, мать мечетей, Харам Бейт-Мару.
Или же это был Марукку Пророк, дремлющий на алтаре, подле которого стояли, изготовившись, подобные солнцу и луне, Ашшир и Айши абу-Нарра...

...продолжение вскоре следует

Сообщение отредактировал НекроПехота - 27-01-2009, 21:33

Стали, заточенной лучшими из кабирских Повитух, повинуется даже металл, не говоря о ткани шатра-клетки, в которой Мурамаса удерживал похищенную Адият ха-Шаим. Пусть вымоченный в жире лен мог похвастаться достаточно плотностью, чтобы скрыть сокровище от любопытных взглядов, но удержать само сокровище, возжелавшее свободы, он не смог. Змейкой скользнув в аккуратный разрез, Адият выбралась наружу. О, ликование, отразившееся в хрустали души ее, описать не смог бы и искуснейший из поэтов! Великого усилия стоило Адият сдержаться от восторженного восклицания, прославляющего ночь, звезды, шатры… все, что объемлет взгляд.
Но рано ликовать, рано праздновать освобождение, ибо выбраться из шатра – одно, а выбраться из цирка – совсем другое. Вжав тонкотелого Придатка в шатер, Адият прислушалась – не ли поблизости кого из циркачей?
Ночь, павшая на подворье Фахраша Двуязыкого ширококрылой птицей, рождала великое множество теней, обращая цирк в одно из владений Ушастого Демона У. Лоулезец, которого Мурамаса звал Бертраном, появился из них бесшумно и неотвратимо, возлежа на плече своего гороподобного Придатка, большой, холодно отражавший звёздный свет и страшный, как служитель уже упомянутого Демона.
- Хозяин не велел тебе уходить, - сказал он негромко. - Вернись в шатёр.
Замечена столь скоро!.. бабочка свободы едва успела расправить крылья, как уже угодила в сплетенные вокруг паучьи сети. Что же делать – смириться с уготовленной участью, как Адият поступала до сего момента, или же обратить все свое существо против злой Судьбы? Мудрые говорят: даже на свободе раб остается рабом.
Но сражаться с Бертраном Адият не желала – звон стали перебудет весь цирк. Может, ей получится разжалобить холодное сердце северянина?..
- Отпусти, Бертран, - тихо прошептала Адият, - в клетке я обречена на гибель. Твой хозяин погубит меня, обратит в чудовище.
- Почтенный Мурамаса тебя подобрал и укрыл, - северянин стоял перед ней на расстоянии не большем, чем длина клинка его громадного эспадона, и казалось, что он - могучее дерево, привезённое из холодного Лоулеза и укоренившееся на её пути, нескорушимое, могучее. - Вернись в шатёр, неблагодарная и не выводи меня из себя.
Адият покачала гардой: - Прости, Бертран.Еще до того, как мысль вступила в чертоги разума кабирской сабли, сталь приняла решение. Бежать! Толкнув застывшего в нерешительности Придатка, она бросилась прочь от лоулезца. Прочь – туда, где ей мерещился свет высоких башен Хаффы.
Сзади послышался звук, напоминающий медвежий рёв, свист рассечённого воздуха, звонкий хруст подрубленного шатра и звучные лоулезские проклятия. Ночь летела в лицо клочьями ветра, тени застили глаза, хватали Придатка за руки и ноги, но бессильно соскальзывали до тех пор, пока одна из них не обрела материальность, не впилась тонкими, но неожиданно сильными пальцами в запястье, не дёрнула на себя
Коротко вскрикнув, Адият рубанула наотмашь, надеясь избавиться от преследователя. Брызнули веселые искры, дрогнул пронзенный веселым звоном воздух. Судорожно, словно тонущий ищет спасительную руку, она искала взглядом противника. Более всего на свете ей хотелось, чтобы в этот поздний час Судьба вытолкнула из шатра самого Мурамасу – испить яда мести с оскверненного им клинка.
Но теплоклинкового вейца рядом не было. Вместо него в тонких, длинных пальцах низкой и хрупкой девушки-хакасски извивались и перекручивались братья Сай.
Коброй изогнулась, зашипела Адият. Сквозь пальцы, стиснувшие раскаленную добела рукоять, в Блистающую текла ненависть, вкладывавшая в каждый ее удар силу, которой удивилась даже сама Подарка? Откуда? Но поединок – особенно поспешный – дурное время для раздумий. Соединив всего, что раздувало пламень души, в один удар, Блистающая обрушилась на братьев Сай.

- Что она делает?! - изумился Сай Второй, напару с братом пуская яростный удар вскользь.
- Уж точно, не Беседует! - отозвался Первый. - Остановись, неразумная! Что творишь, а?
Братья замерли в позиции глухой обороны.
Голоса Саев, с трудом услышанные в хаосе происходящего, несколько отрезвили Адият. Цирк, шатры, бегущие Блистающие – все смешалось, поплыло. Пьяная, словно от сладкого кальянного дыма, с трудом услышала голос собственного Придатка.- Беги!
Впервые сабля ощущала, что Придаток ведет ее, а не она – Придатка. Впервые не клинок толкал непослушное и неповоротливое тело, а тело – отяжелевший клинок. Вернувшись в ножны, Адият превратилась в наблюдателя, полностью вверив себя сильным ногам Придатка.
Как же было имя ее?.. Акгюль?
Адият не видела, как братья Сай поражённо и медленно возвращаются на пояс, наблюдая крошечный, почти незаметный порез на руке своего Придатка, она летела вслед за Придатком, которая раскачивалась и шарахалась от прыгающих туда и сюда шатров и с трудом удерживаясь на поверхности неровной, колеблющейся земли.
Едва ли ее разум мог проследить путь, которым она добралась до ворот. Короткий поединок выжег ее мысли, предоставив ее только инстинктам, засевшим глубоко в теле убегающего Придатка.

(c Пехотой)

долгожданный поединок
...с Мессалиной и НекроПехотой

И Беседа началась!
Еще раз поймав легкомысленный солнечный лучик на позолоченный клинок, принц, одновременно с шагом Придатка нырнул в первый взмах, легкий и простой, как халат бедняка, скорее шуточный, нежели таящий действительную опасность.
С этого начал Ашшир аль-Каби свой танец-Беседу.
Одной улыбкой, казалось, Айши отразила удар, среброкрылой ласточкой на мгновение прильнула к лезвию принца. Всего одно мгновение – столь же короткое, сколь и не подвластное взгляду – и брат с сестрой, щедро рассыпав жаркие искры первого прикосновения, расстались.[/i]
С каждым все дальше простирал свой клинок шах-заде и все смелее порхал он в руках Придатка, заставляя гибкое тело двигаться все быстрее и быстрее. Наконец золотая змея, неожиданно оборвав завораживающий смерти, бросилась вперед, неся погибель на острие сверкающего жала.
Верный придаток Альтэ нырнула к священному алтарю Марукку, как птенец ныряет под спасительное крыло матери. Но встречный взгляд, обжегший сталь брата, не был взглядом испуганной сойки, но хищной крискин, пожирающей змей.
Едва не вывернув руку Альтэ, луноликая Айши ринулась вперед, жаждя насытится плотью золоченой змеи. Удар за ударом сыпались на стальную чешую.
Ашшир снизил темп, вынужденный не только нападать, но и отбивать атаки. Он то преследовал сестру, осыпая ее ударами, как буря в пустыне осыпает песчаными вихрями оазис, то отступал, кружась вокруг принца-Придатка, плетя златотканную вязь движений.
Движения принца ложились так плотно, что клинок принцессы едва успевал протиснуться между выпадами брата. Выпад за выпадом – на глазах восхищенных Высших принцесса почти превратилась в молнию. Верная Альтэ изгибалась и так, и этак, умудряясь и резать, и колоть – почти из самых невероятных положений.

А Беседа продолжалась.
Солнцеподобный Ашшир, ведомый пылкой страстью, сыпал вопросами, словно младенец, впервые увидевший свет, но луноликая Айши успевала находить ответы на каждый из них. Впрочем, нередко и Айши, найдя брешь в полете Ашшира, лавиной обрушивалась на брата, и вот уже Ашширу приходилось спешно вспоминать ушедшие в прошлое уроки Иберры Наставника.
Шах, жрецы и Высшие, заворожено наблюдавшие за пляской высокорожденных клинков, не могли не восхититься мастерством, что являли брат и сестра смиренно ожидающей исхода Беседы Хаффе. Но, подобно тому, как, будучи небесными светилами, различаются луна и солнце, различались и дети великого Хафиза аль-Рахша.
Страстью и пылкостью Ашшир напоминал неопытного любовника. Едва ли он мог сдержать сладостную дрожь, завладевающую клинком в момент встречи с возлюбленной. Однако всякий знает: Судьба благоволит лишь тем, кто открыт ей, кто искренен и честен – в добродетели или пороке, любви или злости. И, направляемый Судьбой, клинок принца танцевал так, как не танцевал никогда.
Когда-то терпением и прилежием Айши заслужила величайшую похвалу хмурого Иберры Наставника, недовольного даже собой. И ныне принцесса красноречиво доказывала, что не зря Иберра назвал ее лучшей ученицей. Точности и изяществу, с которой луноликая плела сеть ударов, обманок и защит, мог бы позавидовать даже Повитуха Ашаг Черный, подковавший однажды сверчка.
Беседа длилась. Для очарованных ее красотой поединок представал необыкновенным ритуалом, величайшим проявлением волшебства, в котором нет ничего, кроме гармонии и величия. Но это было не так. Лишь немногим открывалась истинна картина противостояния – столь яростного и непримиримого, каким может быть лишь противостояние света и тьмы, добра и зла, хаоса и порядка.
Альфа и омега, вместе обозначающие бесконечность, сошлись на полотнище, сотканном когда-то чутким Марукку.

Златотканный узор движений принца становился все витиеватей, все чаще сыпались хитрые удары-слова и коварные выпады-вопросы. Быстрее плясал Ашшир, заставляя Придатка исполнять то, что, казалось, не по силам телу человека. Пыл и уверенность принца придавали ему сил, позволяя преодолевать недоступные и желанные, как клинок красавицы, скрытой пышно украшенными ножнами от взглядов окружающих, границы возможного. Однако он совсем забыл о самом важном – о Придатке. Жар битвы и казалось бы уже полученная победа затмили его взор – и это преждевременный триумф обернулся непростительной ошибкой. Придаток, закружившись в очередной паутине вопросов и ответов, ударов и скользящих блоков, оступился, потерял плавный ход движения, однако тут же вернулся к нити беседы. Что говорить, даже тех ничтожных песчинок времени, что ускользнули от шах-заде, хватило принцессе, чтобы перевесить чашу весов на свою сторону.
И, конечно, Айши не упустила подаренной возможности. Ловкая Альтэ молниеносно шагнула вперед, наступив при этом на ногу Придатку Ашшира, заставляя его не просто попятиться назад, а почти упасть. Только почти нечеловеческая ловкость Придатка и изворотливость самого принца спасли сына Хафиза от падения и очевидного поражения.
Сила движения бросила принца на алтарь – принцесса, простерев стальное крыло, устремилась следом. Ее тонкий, исполненный гения Повитухи-создателя, клинок скользнул по плечу чужого Придатка, почти остановившись в пальце от смертельного поцелуя.
Почти…
Дрожь обезумевшим конем пробежала по клинку Ашшира, продолжавшего отбиваться. Злобно и визгливо свистнула сталь – ослепленный яростью принц резанул наотмашь, отчаянно, наугад. И вместе с ним будто невидимый гость резанул по слуху собравшихся - то шах-заде добрался до тела сестры. С удивлением дрогнула сестра – глубокая царапина теперь уродовала ее изящный стан, а на гладкой и раскрасневшейся от боя щеке Альтэ алела тонкая длинная полоса - след безумия ее противника.
Ахнули Высшие, повскакивали с мест возбужденные Придатки. Небывалое, непостижимое, невозможно случилось!
Кровь!
Кровь! В самом сердце Харам Бейт-Мару! КРОВЬ!
Еще не опустился полыхающий яростью клинок принца, а несколько капель благородной крови, замерев в раскаленном Беседой воздухе на несколько мгновений, упали на древнейшую святыню Хаффы, что веками олицетворяло ее могущество и величие – на самого Марукку Пророка!

Воистину Беседа Посвящения оказалась достойна места в легендах, что будут рассказывать потомкам. Она будет вплетена в сказку тонкой серебряной нитью. Яркой, как тела Блистающих. Поединок ложился на ковер бытия сложным узором с узелками столкновений. И, несомненно, мудрый Мунир порадовался бы сейчас, глядя с небес на миг истины своих творений: искристый мир безмолвного общения, единения, понимания для двоих.
Фахрашу до скрипа соскользнувшего точила, до острой боли было жаль, что такие моменты умирают, оставаясь лишь в памяти Блистающих-свидетелей. Хотелось запечатлеть их на картине, подобной тем, что рисуют Придатки. Но какая картина передаст непрерывность движения, от первого шага и до конца танца? Нет, не придумали таких, и Высший не мог их даже представить. Мысленно, в сердцевине клинка, он начал плести взмахи строк и уколы рифм. Они не покажут, как именно изгибалось тело Придатка Айши, и как плясал клинок, не явят пытливому взору юного напора принца – но передадут ощущения, и каждый сможет представить это сам.
Каждый, кто хочет слушать. Кто умеет слушать!
Все, что можно было сделать, сделано. Сплетена хитроумная сеть интриг, закончены разговоры, в которых каждый прятал что-то за гардой. Отзвенели приказы слугам, и теперь гордый Абу-л-Фарах мог только ждать.
Ждать – и мысленно воспевать поединок, от которого зависело столь многое. Воспевать, отрешившись от исхода.
Ждать – и учиться для грядущих Бесед, ибо даже сильному не зазорно познавать.
Ждать – и оценивать, устоял бы он сейчас против сына или дочери шаха, ведь стремление к победе растворено в теле Блистающих с горна Повитухи.
Ждать.
Когда ошибся сияющий солнцем гордости Ашшир, Фахраш дернулся, и прерванная мелодия, оборванный узор, незавершенный стих отозвались мгновенной пустотой, словно в металле появилась раковина. Но лишь на миг.
Нежданный удар принца – и тут же все утонуло в шуме.
Как недавно клинки несравненных противников, претендентов на сияние фарра, в нем сталкивались два чувства.
Суеверный ужас перед кощунством пробирал морозом даже парадные ножны. Кровь в храме. Кровь – в поединке Блистающих. Нарушен тяжкий запрет. Да что запрет?! Законы можно обойти, недаром не пустуют городские тюрьмы. Но как обойти то, что пропитывает всё существо Блистающего, делая немыслимым, невозможным повредить клинок или пролить кровь.
Невозможным, даже захоти вдруг того существо из сияющей стали – а с чего такое желать? Рушились основы.
Это пугало Высшего Хаффы, бывшего визиря, но привлекало того, кто слагал рифмы и ловил солнце в перекрестье клинков. Влекло необычностью, и даже самим ужасом, сладко-притягательным. Он походил на муху, увязшую в меду.
Придаток Шемир шагнул вперед медленно и плавно.
Тому, кто обращает слишком много внимания на Придатков, показалось бы, что на его лицо пал отблеск ужаса и очарования, которыми сверкал Фахраш. Пал – и застыл маской. Впрочем, кто обращает внимание на Придатков?