Не склонившие головы, Нортумбрия, первая половина IX века

[Monsieur Le Chiffre >>>]

Не смеялся...
О, Милдред ошибалась - но не приведи светлые боги ей знать, когда и как смеялся Гейр Харальдсон - в той своей, прошлой жизни, в которой еще не было ни жены, ни детей, ни того горя и той нежданной радости, что соединила их прочнее, чем слова и клятвы, произнесенные перед всеми богами мира. Она бы ужаснулась, в испуге закрыла свои опаловые глаза, если бы однажды увидела его - взъяренным, словно медведь, уже проткнутый рогатиной, но лишь поднявшийся на дыбы от боли, с криком врубающегося во вражеский строй, покрытого с ног до головы не своей, но чужой кровью. Она бы отреклась от него и прокляла их союз, видя, как одним ударом он пробивает голове, отсекает руку, вспарывает горло чьему-то мужу и сыну, тому, кого в муках произвела на свет земной женщина. Такая же женщина, с тихим голосом и опаловыми глазами.
Она бы молчала, и только взглядом задавала вопросы... много вопросов... И ни на один бы он не сумел найти ответ?

Не за то ли боги теперь отобрали их собственных детей?

О, он смеялся раньше, глядя в лицо смерти, чувствуя на щеке легкий ветерок от ее крыла, пробуя на вкус холод ее близких губ. И хотя фьолмену положено верить, что Смерть - крепкий муж с остро отточенным клинком, он, Гейр Харальдсон, прозванный Свартом, всегда чуял сердцем, что его смерть придет к нему в виде женщины.
Женщины с опаловыми глазами.

Но сейчас они смотрели на него (или сквозь него) - и видели что-то иное, что-то, что недоступно было взору обычного человека. Может быть, и в самом деле, ей дано было проникать туда, где нет дороги простым смертным. Видела ли они сыновей в своем Раю? Были ли они там, ведь рождены были от отца-язычника? Да, он позволил крестить их, и даже наречь им иные имена - но дома всегда звал только так, как желали его боги, и так, как - он надеялся - их будут вскорости выкликать в рядах королевской дружины.
Даже она сейчас назвала сына так.

- Ты увидишь их,- то ли пообещал, то ли попытался самого себя успокоить он.- Ты увидишь их у престола своего Бога и прижмешь их к своей груди. Твой священник говорил, что они уйдут туда... и вы будете вместе.

[бабка Гульда >>>]

Слова мужа заставили Милдред встрепенуться.
Да, она, наверное, будет в раю. Что плохого она в жизни сделала? Отцу не перечила, мужу не изменяла, в церковь ходила, помогала беднякам едой... Правда, сейчас она идет против воли супруга... а ведь священник говорил, что муж - глава жены, как Христос - глава церкви... Но она делает это от любви, бог обязательно поймет ее, должен понять! А не поймет - ему объяснит дева Мария, богородица с добрым сердцем...
И она увидит в раю своих мальчиков, Рагнара и Эрика... ой, нет, там их, конечно же называют теми именами, которые дал священник: Бернар и Саймон... сама-то Милдред так их не называла, рассудив: это же не дети священника! Мужу виднее, как зовут его сыновей!
Да, она прижмет их к груди!..
Но с ними не будет мужа и отца.
Никогда не будет. Целую вечность.
Он будет сидеть в Вальхалле, пить пиво, глядеть на валькирий... а разве эти дуры сумеют поджарить мясо именно так, как он любит? С майораном или диким тмином?
Вечность. Врозь. Подумать страшно.
Священник говорит, что язычники будут гореть в аду. Это он говорит глупости. Гейр проломится из любого ада в свою Вальхаллу.
Но ей-то, Милдред, каково будет без него?..
- Да, - задумчиво сказала женщина вслух. - После смерти мы, наверное, будем врозь, у нас разный рай. А человеческая жизнь такая коротенькая... так зачем же нам тратить ее зря? Надо побыть вместе хотя бы до смерти. Не гони меня, Гейр!

Сообщение отредактировал бабка Гульда - 17-02-2012, 23:13

[Monsieur Le Chiffre >>>]

Она зря произнесла эти слова. Они были как ледяная вода, плеснувшая в лицо спящего, звонко ударившаяся о грудь, разлетевшаяся в стороны колкими брызгами. Они были как порыв морозного ветра в лицо,- того ветра, что одевает палубу корабля ледяным панцирем, и заставляет снасти звенеть, словно струны. Они были как удар клинка в лицо - и Гейр очнулся от своих грез так же мгновенно, как бы пришел в себя при разнесшимся над военным лагерем сигналом тревоги.
Мгновенье тому он дрожал от едва слышных слов жены - теперь же как будто кто-то бросил его сердце в холодную воду.

- Ступай собираться,- голос мужчины был тих, но возразить ему в этот миг решился бы разве что человек, которому окончательно надоела земная жизнь. В нем не было гнева, не было угроз, не было даже отчаяния, которое птицей билось о ледяные скалы где-то внутри, глухо, бессильно, уже не чувствуя боли, не слыша, как течет кровь с переломанных крыльев. В голосе Сварта сейчас не было ничего.

И все же он продолжал говорить, то ли снисходя до молений жены объяснить, почему он принял такое решение, то ли желая удостовериться в странном бесчувствии, расходящемся по крови подобно опьяняющему вину.
Какая разница, что за боль испытают он или она от этой разлуки? Какая разница, начнется их разлука позднее или сейчас? Если им не дано сойтись там, на залитых солнцем полях Вальхаллы, под золотом горящими соснами - какая вообще разница, где и как встретить свою смерть.
- Ты встретишь наших детей и передашь им, что их отец...- он осекся, споткнувшись о чужое слово, но почти тут же продолжил, так что лишь слух любящей жены мог бы уловить эту заминку,- их отец встретит свою смерть достойно, так, чтобы им было за что с гордостью показывать на него из ворот вашего рая. А, может быть, если Отец павших смилостивится над ним, он заберет их к себе, и они будут, как прочие, воронами летать над полями Асгарда. Ты скажешь это им, когда настанет твой час. Но не сегодня.

[Серина >>>]

Распахнутая настежь и держащаяся только на одной петле дверь заставила кутавшуюся в шерстяной плащ девушку замереть в нескольких шагах от порога. Тонкие пальцы разжались, выпуская на волю складку ткани, отчего плащ надулся, словно парус идущего по ветру корабля. Черный парус.
На негнущихся коленях Эйрлис шла к дому, казавшемуся теперь мертвым, и с каждым шагом ее все глубже затягивала трясина ужаса, холодного и липкого, от понимания того, что может ждать ее внутри.
Мать просила перед смертью беречь отца и Эйрлис старалась. Она никогда бы не призналась ему в этом, да и было бы просто смешно: шестнадцатилетней девке беречь храброго воина, королевского дружинника... Не уберегла, не смогла. Побоялась сказать, что надо бежать, да отец и сам не согласился бы: Хегни Йоргесон не был трусом, а теперь...
Она упала на колени перед мечом, лежащим на полу посреди комнаты, не в силах плакать или кричать, хотя кричать хотелось громко, до хрипоты срывая горло, чтобы хоть как-то ослабить боль, мертвой хваткой вцепившуюся в сердце, но голос отказывал. В глазах застыл ужас, с губ почти беззвучно срывалось: "За что?.."
Первое оцепенение прошло, она вскочила на ноги, срывая плащ, чтобы замотать в него отцовский меч, лихорадочно заметалась по дому, где все было перевернуто вверх дном, дверь в ее собственную спальню и вовсе лежала на полу, выбитая чьим-то сильным ударом.Эйрлис выбежала на порог, как ребенка прижимая к груди сверток с мечом и понимая: если искали, вернутся и за ней. Не сегодня - так завтра или в другой день.
Она почти летела по утонувшему в ночной темноте городу к единственному месту, казавшемуся сейчас если не безопасным, то надежным: дому Гейра, старого друга и соратника ее отца, и его жены Милдред. Девушка не чувствовала холода, хотя была без плаща, ей казалось, прошла целая вечность прежде, чем она заметила впереди знакомые очертания. В серых глазах метались сумасшедшие огоньки, когда она колотила в дверь, второй рукой судорожно сжимая плащ с завернутым в него отцовским мечом.

[Monsieur Le Chiffre >>>]

... Первым порывом Гейра было - схватиться за меч. Первым движением он обхватил Милдред за плечи. Первая мысль, иглой вошедшая в мозг: он опоздал.

Опоздание это значило смерть. Опоздание, вызванное слабостью: узнать у нее, сказать ей. К чему? Зачем? Чего они друг о друге не знают? Разве бы изменили ее слова "я люблю" или же ее слова "Будь ты проклят!", разве изменили, разве отменили бы они тех лет и дней, что они жили под одной крышей, ели один хлеб, спали на одном ложе? Разве это воскресило бы их детей? Что это добавило, подарило им сейчас, на пороге смерти?
Ничего.
А отняло все.

Укрыться? Но где? Бежать? Но куда? Если пришли за ним, значит, дом окружен: те, кто пришел за Свартом, значит, знают, на что он способен. Упрашивать их? Вставать на колени? Пожертвовать своей честью ради того, чтобы Милдред жила?
Он не верил в то, что это возможно.
На мгновение страшное желание: умертвить ее прямо сейчас, не дожидаясь, пока все, что он провидел, обрушится на эти хрупкие плачи - охватила его душу. Пусть лучше она останется такой, отважной, прекрасной, юной, знавшей объятия лишь одного мужчины - его Милдред, безрассудно связавшей жизнь с чужаком, датскими парусами занесенным в эти края.

Гейр повернул голову к жене, которую, сам не заметив, прижал к себе так, что руке было больно; темные глаза были полны какого-то странного спокойствия.
- Иди в спальню. Молись. Если твой бог не поможет...- он не договорил, но изломившийся рот выдал тайные мысли. Нож слегка щелкнул, выходя из неприметных ножен на поясе; роговая рукоять привычно легла в ладонь.

Выглянувшая из спальни служанка застыла на пороге, глядя на хозяев в безмолвном недоумении: не так часто случалось ей видеть (сказать правду, и вовсе никогда), чтобы Сварт обнимал жену, близко, глаза в глаза глядя в переменившееся лицо.
Кого они ждут в столь неурочное время?

- Я отопру,- ответил мужчина на ее безмолвный вопрос. Рука, не дрогнув, без торопливости раскрыла ладонь Милдред, вкладывая в него нагретую пальцами рукоять. Это был его последний подарок, все, что он мог отдать ей перед тем, как отослать прочь насовсем.
Кроме, разве что, своей жизни.

- Я... отопру.

[бабка Гульда >>>]

Милдред поняла его сразу, без разъяснений. Она молча скользнула в спальню.
Там она упала на колени возле кровати - возле своего брачного ложа, где были зачаты ее мальчики. Возле ложа, которое она когда-то считала самым безопасным местом на свете.
Она вскинула перед собой нож, словно крест, рукоятью вверх, не думая, что совершает кощунство, вообще не замечая нелепости своего жеста.
Губы зашептали привычную молитву, но Милдред не слышала собственного бормотания - так истово вслушивалась она в шаги мужа, в стук двери, в девичий голосок...
Девичий?!
С ножом в руках Милдред вылетела из спальни. Взглянула в личико Эйрлис - и тут же побежала на кухню за вином.

Сообщение отредактировал бабка Гульда - 18-02-2012, 19:56

[Серина >>>]

Для Эйрлис сейчас звук собственного сердца, стучащего висках от страха и долгого бега, заглушал все: тяжелые шаги, скрип открывающейся двери.
Дочь дружинника закричала еще до того, как дверь отворилась полностью, до того, как увидела на пороге хозяина дома. Хотя это только ей казалось, что закричала: голос был глухим, славленным так и не пролившимися слезами.
Она говорила что-то бессвязно - мысли путались - про отца.
Рука, сжимавшая судорожно меч разжалась, когда Эйрлис, наконец, увидела Гейра, в глазах которого плескалась какая-то смертельная решимость. Звук упавшего на порог оружия был приглушен шерстяной тканью плаща и почти не слышен, но его хватило, чтобы прервать речь молодой травницы.

[бабка Гульда >>>]

Прибежала Милдред с бокалом вина (нож она оставила на кухне), обняла Эйрлис за плечи.
- Глотни, милая, это тебя подкрепит... Вот так... Пойдем, сядешь на скамью, тебя же ноги не держат...
Поддерживая девушку, она повернула лицо к мужу, сказала просительно и тихо:
- Закрой дверь...
Она слышала часть рассказа Эйрлис и поняла все. Конечно, она сочувствовала девушке... но в глубине души вздрагивала подлая радость: не к нам, не за Гейром, не наше горе...

[Monsieur Le Chiffre >>>]

Гейр тоже понял все. Да и что было непонятного: молния гнева ударила в другой дом, горе обрушилось на чью-то неповинную голову. Он только успел подхватить замотанный в тряпку меч - и застыл, чувствуя, как борются, заливают сердце две волны, набегая на берега, и пропадая, разбиваясь об острые камни. Не он, не за ним, еще есть время - пела одна, а другая, гулкая, страшными ударами разбивала ее, завывая, крича: еще один! снова! опять и снова! Король не смягчился и не одумался, значит, это - только отсрочка.
Но и этой отсрочкой нужно было воспользоваться. Даже лучше, что Милдред теперь хлопочет, помогая спасшейся: теперь у нее будет меньше времени на возражения. Ему же надлежит приложить все усилия, чтобы спасти их обеих, и попытаться спасти Хегни.
Если того еще можно спасти.

Подхватив меч, он налег плечом на широкую дверь, каждый миг ожидая, что в лицо ему сверкнут обнаженные клинки или замельтешат на широком дворе факелы в руках приближающейся стражи. Но ничто не тревожило ночи, укрывшейся белым одеялом, разве что ветер, незваный гость, тут же попытался прорваться внутрь, ударившись в грудь мужчины и бросив ему в глаза горсть ледяных капель. Поздно! Тяжелая дубовая плита встала на место - и тут же Сварт заложил доску в прочные скобы, преграждая ход в дом для живого и неживого. Пока еще он был здесь хозяином, а не король!
Эта мысль показалась датчанину странной и кощунственной. Значит ли это, что он уже отделил себя от того, кому поклялся служить всей своей жизнью, за кого обещал пролить кровь, что бурлила, билась с отчаянием и нелепой надеждой в его венах? Значит ли это, что он уже стал предателем, невзирая на годы службы и свое неучастие в восстании? Милдред за его спиной что-то взволнованно говорила едва не теряющей сознание Эйрлис, и внезапно Гейр понял: да, это так. Теперь стало так. Но не желание славы и не монеты, перекочевавшие из кошелька в кошелек сделали его таким - это сотворил со своим слугой сам Этельвульф.

На мгновение Гейр почувствовал себя человеком, висящим над бездной. Больше того - рухнувшем в нее, в бесконечной глубины пропасть там, где ожидал найти и всю жизнь обретал твердую опору. Земля словно просела под ногами, ловушка, устроенная врагом, захлопнулась - и вот он уже летит в темноту, судорожно цепляясь ободранными пальцами за края ямы, и чувствуя, как они расступаются и крошатся под ногтями. Ниже и ниже. Быстрей и быстрей. И впереди ли там острые колья или же мягкое, ждущее принять его сено - уже все равно. Этого падения он не забудет вовеки.
Все еще чувствуя, как летит в пустоту, Гейр обернулся, ища взглядом хоть что-то, за что можно было бы ухватиться, как за соломинку, что могло сохранить его от бесконечного падения, дать хоть один миг передышки, хоть крошечную точку опоры. Расширенные глаза, не видя, скользнули по комнате - и остановились на Милдред, склонившейся над нежданной гостьей: прежней, неизнасилованной, живой. Его Милдред.
Она шевельнулась - и все сразу же встало на свои места.

Сделав несколько быстрых шагов, Сварт подхватил теряющую силы девушку на руку, словно отец, желающий поиграть с ребенком и сажающий того на широкое, натруженное веслом и секирой плечо. Потом подхватил под коленки - и то ли уложил, то ли усадил на лавку, крытую домотканым ковром.
- Дай ей еще вина.

[Серина >>>]

Эйрлис окружал вязкий и мутный туман, в котором тяжело было дышать.
Вкус вина она почти не ощутила, но сознание прояснилось: девушка почувствовала наконец, что замерзла (еще бы, через полгорода без плаща!) и что теперь была если не в безопасности, то по меньшей мере не должна оставаться одна в мертвом доме, ждать, пока вернутся за дочерью "предателя", хотя бы для того, чтобы заставить отца признаться в чем угодно.
Она подняла глаза, из которых уже пропало всякое сумасшествие, на Милдред:
- Спасибо.

Сообщение отредактировал Серина - 19-02-2012, 13:42

[Monsieur Le Chiffre >>>]

Пока Милдред и подбежавшая служанка хлопотали над девушкой, Гейр бегло осмотрел ее, не прикасаясь, пытаясь догадаться, что произошло. Впрочем, "что" - и так было понятно. За Хегни пришли, так же, как когда-нибудь придут за ним. Пришли отомстить за его датскую кровь, за то, что ее отцу вздумалось поселиться на этой земле, честно отслужить своему повелителю, завести детей... А теперь - не бежать, не скрыться, остаться здесь, в надежде, что справедливость и разум Эгбертова сына окажутся выше страхов слабодушного владыки. Тщетно.
Как видно, Хегни даже не успел обнажить меча: "лента мира" - кожаный ремень, которым перевивали рукоять в знак покорности и добрых намерений - осталась нетронутой; дружинник даже не пытался или просто не успел добраться до оружия, чтоб защитить себя и своей семьи. Как они пришли к нему в дом? Постучались, прося помощи? Почему он открыл? Услышал знакомый голос? Не послали ли к нему, к мирному порогу, такого же беглеца, за серебро или из страха за жизнь согласившегося навести беду на другую жертву.
Почему не на него?

Все еще удерживая голову девушки плечом, словно она захлебнулась, а теперь пыталась отдышаться, ловя ртом драгоценные глотки жизни, он перехватил у служанки кувшин и щедростью, проливая, плеснул вина в кубок, что держала Милдред. Перехватил его и настойчиво, почти насильно придвинул к губам Эйрлис, скомандовав:
- Пей.

Рука его дрогнула и несколько капель, сорвавшись, упали на подбородок беглянки, оттуда на грудь, покрывая уродливыми пятнами темное платье. Невольно глаза Гейра скользнули вниз, на подол, ожидая и боясь различить следы насилия: порванную ткань, окровавленные лохмотья. Но, по счастью, дочери нового "предателя" удалось выскользнуть из объятий смерти быстрее, чем та задела ее своим крылом. Видели ее или удалось уйти незаметно? Не принесла ли она, словно проклятое золото, этот страшный дар и сюда?
Служанка замерла под взглядом хозяина, и только крупно и часто дышала, когда мужчина заговорил, тихим, безжизненным голосом:
- Ступай к Эгилю Йорундсену и Оттару Рыжему. Передай им, что забрали Хегни. Скажи, чтобы они отрывали свои задницы от постелей и спешили сюда...- он с силой ухватил обмершую от страха девчонку за плечо, прошипев таким тоном, что у той закололо под сердцем от взгляда черных, колючих, словно метель, полных полуночного безумия глаз.
- Вздумаешь сбежать - Хель покажется тебе раем.

И, не глядя больше на спешно бросившуюся прочь прислугу, Сварт повернулся к беглянке.
- Что было с отцом? Говори.

[Серина >>>]

- Я не знаю... Не видела. У Хелед, жены кузнеца, простудился сын, она попросила посмотреть... - голос подвел Эйрлис, сорвался: она вдруг осознала, что вот благодарность тех, кто жил здесь задолго до того как датские корабли впервые показались над горизонтом. Её мать отдала жизнь для чужого ребенка, она сама никогда не отказывала в помощи, готова была сорваться посреди ночи куда угодно по первой просьбе. И эти же люди теперь называли предателем ее отца, точно так же назовут и ее. И обвинят, если она хоть раз не справится, не сможет помочь, потому что болезнь или рана окажутся сильнее её знания.
Она сделала еще глоток вина, которым Гейр поил ее почти силой.
- Вернулась - все перевернуто, двери выбиты, будто медведь прошелся.
Почему она не осталась дома? Почему не встретила врагов (как быстро те, кто еще вчера были защитниками, стали врагами в ее сознании... Но Эйрлис не успела удивиться этому. Она даже не заметила) вместе с отцом? Не могла ли - ужаснулась девушка - случайно привести за собой беду в дом Милдред? В ответ на последний вопрос Эйрлис успокаивала себя тем, что ни в доме, ни вокруг, когда она пришла, никого уже не было.

[Monsieur Le Chiffre >>>]

Речь Эйрлис была немногословна, но того и не требовалось. Значит, вот как оно будет: звуки борьбы, темнота... И никто не поможет: соседи будут крепко держаться за засовы, жены хватать за руки мужей, няньки - зажимать рот детям, чтобы не закричали, не навлекли на дом эту живую чуму. А, может быть, соседи и приходят по ночам, вынуждая открыть, ловя смелых - на их отвагу, трусов - на осторожность, а чистых сердцем, вроде его Милдред - на их сострадание. Значит, вот так это бывает? Что же, древнюю истину придумали не просто так, и недаром гласит она, что предают только свои.

... От дверей послышался звук - это служанка пыталась открыть плотно задвинутый засов. Руки не слушались при мысли о том, что за стенами могут ждать вооруженные воины,- но и без того это было ей не под силу. Дрожа, она повернулась, полными слез глазами уставившись на хозяина, надеясь, что Гейр отменит приказ. Потом ее ноги подкосились и девушка с тихим воем осела на покрытый камышами пол.
За что ей было послано это? Всю жизнь - неполные пятнадцать лет - эта маленькая саксонка радовалась, что попала в услужение в эту семью. Молчаливый угрюмый хозяин, ласковая хозяйка... Хозяйские дети - упокой, Господь, их невинные души! - едва выучились говорить, и разве она не любила их, разве не угождала своим маленьким господам, всем сердцем смеясь над их проделками и проказами? Разве она крала зерно, или посмела прикоснуться к хозяйкиным украшениям, хотя их было столь много, и они были на вид так красивы и соблазнительны? Разве не подавала нищим, не молилась усердно, разве не оплакивала вместе с госпожою ее утрату, как если бы это были собственные ее братья или же дети? Все, что она хотела - скопить на приданое, да упросить леди Милдред отдать ее за конюшего Кормака, который так славно расчесывает гриву у боевого коня, да так задорно смеется, подмигивая яркими голубыми глазами. А теперь эти люди, ее господа, вдруг оказались опасными заговорщиками, и славный конюший, наверное, заодно с ними... почему они гонят ее на мороз, одну, в эту зловещую тьму, где ветер воет словно голодный волк, да сверкают оскаленными зубами клинки и копья рыщущей по двору стражи. Им, знатным господам, есть надежда спастись - но разве кто-нибудь станет церемониться со служанкой?

... Она не бранилась, не издавала ни звука, кроме едва слышимых горестных всхлипываний - но Гейр и без того понял, что девушка не сможет выполнить его поручение. Он много раз видел, как сдаются и ломаются, словно сухие травинки, люди, и понял, что не потребуется даже удара: один только громкий крик - и перепуганная саксонка сама расскажет о том, что было и чего не было, отправив его на эшафот, а Милдред - в казармы дворцовой стражи. Она не дойдет ни до Эгиля, ни до Оттара, и в лучшем случае упадет где-нибудь под забором, чтобы поведать тихо поющей колыбельную матери-вьюге о своих страхах и своем горе. Завтра ее найдут спящей вечным сном, с белыми ресницами и улыбающимися губами, с которых так и не слетит эта страшная тайна.
Нельзя было отсылать ее - и нужно было отослать непременно.

Он передал жене кубок и, дождавшись, когда Эйрлис сумеет, наконец, твердо сесть на скамье, вернулся к дверям. Дерево жалобно скрипнуло, выходя из пазов; Сварт откинул засов и, наклонившись, одним рывком поставил на ноги глухо подвывающую девицу.
- Уходи. Никуда не надо идти, никого звать. Отправляйся к отцу Олафу, попроси его о приюте...- и, заметив, что саксонка лишь крупно моргает, едва улавливая смысл его слов, не в силах больше сдерживать ярость и страх, вдруг громко рявкнул:
- Пошла!

Закрыл за ней дверь.
Заложил засов на место.
Вернулся к окну, поднял сброшенный кожаный щит и, как мог , приладил его на место, вогнав в вырубленные в деревянной раме пазы.
Повернулся, отряхивая с волос и ресниц налипшие и стремительно таявшие снежные хлопья.
И только после этого поднял глаза на жену.

- Она не вернется. Она больше нам не нужна. Пусть Эйрлис поможет тебе одеться. Ты ведь сумеешь, девочка?- обветренные, трескающиеся губы сложились в кривую ухмылку.

Сообщение отредактировал Monsieur Le Chiffre - 19-02-2012, 22:31

[бабка Гульда >>>]

- Одеться? - вскинула руки к вискам Милдред. - Одеться... Мы уходим, да...
И тут же один короткий взгляд на лицо мужа сказал ей всё.
"Мы" - это она и Эйрлис. А Гейр останется в доме. И его уведут, как увели Хегни Йоргесона... нет, он не даст себя увести, он уже ждет опасности, его не застигнут врасплох. Он останется лежать в доме, где еще недавно жили мир и покой, согласие и лад... где еще не остыла детская колыбелька...
А она, Милдред, трусливая и скверная жена, будет жить в далеком Уэссексе, вспоминая Гейра... нет, не вспоминая, просто мучительно, непрерывно страдая из-за него... А дядя, которого Милдред почти не знала, будет искать ей нового мужа, чтобы избавиться от нахлебницы...
Вся дикость, вся нелепость и бессмысленность такого будущего навалились на женщину - словно это уже случилось, словно прошли мрачные, пустые, полные молчаливого горя годы.
Гейр еще что-то говорил, но его голос отдалился, слова падали, как звуки далекого колокола, каждое по отдельности, непонятные и тяжелые... Пол повернулся, стряхивая с себя Милдред, половицы оказались рядом с лицом - и все застелил мрак.
Милдред без сознания упала к ногам мужа.

[Monsieur Le Chiffre >>>]

Гейр уже сделал шаг в сторону, направляясь в спальню - туда, где в тяжелом сундуке, окованном бронзой, и украшенном фигурами богов и богинь, замерших под рукою искусного резчика, лежал меч в инкрустированых золотом ножнах. Надежный товарищ, он послужил свое сполна и в войнах с валлийцами, и в защите от датских набегов, и был положен, словно седой ярл, в погребальный корабль, паруса которого уже высматривают с берегов Вальхаллы зоркие девы-воительницы. Некода Сварт намеревался передать его своему старшему сыну - да после гибели Рагнара так и не достал.
Только в последнем бою надлежало ему появиться на свет, чтобы потом вместе с последним владельцем упасть в очищающее пламя. И час этого последнего боя настал - хотя вряд ли над ним потом справят достойную и честную тризну. Но это было уже и неважно.

А спустя мгновение перестало быть важным и прочее. Милдред вдруг слабо простонала - и рухнула со скамьи к его ногам: как солнечные лучи, плеснули светлые косы, покатился по ковру кубок, роняющий темную влагу. Мужчина замер, не понимая, что произошло, переводя взгляд с бесчувственной жены на гостью, не в силах пошевелиться. А потом отпущенным псом сорвался с места, упал на колени, обхватывая ладонями дорогое лицо, наклоняясь к нему, словно желая выпить до капли - так страшно, так близко.
Она убила себя? Не дождалась, пока он подаст знак, что пришел безопасный гость - и убила? Молча, не говоря ни слова! Убила тем самым ножом, что он вложил ей в холодную руку, сейчас сломаным цветком лежащую на ковре. Только она могла так поступить, только она - его жена, его молчаливая Милдред, доверявшая не то что приказу,- взгляду и вздоху; одной ей было по силам, угасая самой, отдать всю себя заботе о своих ближних. Многим ли из тех, кто именовал себя воинами и гордо носил на боку меч, по силам бы оказалось такое?
... Ловя ее дыхание, Гейр перехватил беспамятную жену поудобнее, головой на плечо; рука его судорожно искала на одежде следы крови. Раны не было, и его сердце невольно забилось ровнее,- чтобы тут же опять взорваться сумашедшей тревогой: разве одним только ножом может умертвить себя женщина?

Чувствуя, что теряет голову от отчаяния, Сварт подхватил жену на руки, и стремительно выпрямился. Эйрлис, которую он оттолкнул и которая теперь сидела на ковре у его ног, смотрела на него непонимающими глазами. Не в силах говорить, он лишь кивнул на дверь спальни - и через мгновение уже укладывал Милдред на вышитые ее же руками подушки, на одеяло из белого песца. Светлые волосы потекли на них тяжелой рекой, когда мужчина с осторожностью развернул к себе клонившуюся голову и прошептал в губы, дрожа от отчаяния:
- Ты не уйдешь от меня. Ты не должна уйти... так.

- Помоги же!- другой крик адресован был маленькой травнице, следом за мужчиной вошедшей в просторную спальню. Робко - оно и понятно, в такие места вход чужим открыт разве что во время смерти и родов, остальное же время боги велят охранять семейное ложе от любопытных глаз. Сварт крикнул - и опустился, тяжело осел на колени перед постелью, где оба они знали столько счастливых минут.
Только не теперь. Не сейчас.

[Серина >>>]

Уходить? Но куда? И далеко ли они смогут уйти вдвоем, зимой... Но об этом Эйрлис толком и не успела подумать: ее взгляд скользнул по переменившемуся, побледневшему от слов мужа лицу Милдред, успев поймать момент, когда она начала падать.
Травница вскочила со скамьи и бросилась к ней едва ли не раньше, чем поняла, что делает, но почти сразу ее отстранила рука Гейра.

Когда он перенес жену в комнату, Эйрлис приблизилась к ложу, на котором когда-то ее мать, Анвен, помогала появиться на свет их сыновьям. И сейчас она не могла позволить Милдред уйти, древние силы, хранившие эту землю, дремавшие в зеленых холмах, не должны были допустить этого. Те самые силы, что хранили знания, передававшиеся с незапамятных времен, впитываемые с материнским молоком. Уходили народы, менялись короли... и только старые зеленые холмы все так же стояли стражами на границе мира людей и духов.

Девушка нащупала на шее ровно бьющуюся жилку и незаметно перевела дух. Впрочем, это не слишком успокоило ее: жена Гейра была не из тех, кто терял сознание от страха, значит, должно было быть что-то еще, что могло сделать ее чувствительнее, ослабить...

Эйрлис извлекла откуда-то из складок платья флакон с маслом дикой мяты, с усилием вытащила деревянную пробку, поднесла его к лицу Милдред, по комнате разлился свежий весенний запах. Сама она оглянулась на Гейра:
- Принеси ей воды.

[Monsieur Le Chiffre >>>]

Гейр подчинился маленькой травнице с той легкостью, лучше всех слов говорящей о том, сколь глубока нанесенная рана. Он уже не думал о короле, не помышлял о побеге, не сожалел, что не сможет в последний раз увидеть лица товарищей; молча, глядя перед собой, мужчина перешагнул порог спальни, и пересек горницу и направился в кухню, куда в обычные дни не знал ходу. Там, громыхая посудой, неловко оглядывая расставленные и развешенные предметы домашнего обихода, он остановился, наконец, у большой бочки, до краев наполненной темной водой. Глиняный кувшин нырнул в нее с глухим звуком, заставляя плеснуть через край - но Сварт тут же выдернул его, резко, выплеснув обратно почти половину. Мужчина обтер его широкой ладонью и с сомнением заглянул внутрь, гадая, достанет или нет добытого, чтобы привести в себя Милдред - а потом вдруг опрокинул содержимое на голову, с наслаждением чувствуя, как ударились и полились холодные капли по гриве нечесаных черных волос...

[Серина >>>]

Запах мяты уже наполнил комнату, когда ресницы Милдред наконец дрогнули. Эйрлис вздохнула, уже почти спокойно, надеясь, что беда прошла стороной, провела рукой по лбу и светлым волосам женщины. Ей только нужно было узнать еще немного, чтобы успокоить (или наоборот?..) саму Милдред и Гейра. Эйрлис почти не глядела на мужчину перед тем, как едва ли не выгнать его из комнаты, боясь увидеть то же выражение лица, с которым ее отец смотрел на умирающую Анвен.
Их негромкие голоса сливались между собой журчанием ручья так, что разобрать слова было почти невозможно. Эйрлис говорила успокаивающе, тепло, словно уже забыла о собственной беде; Милдред отвечала чуть тише, односложно.
- Ты знаешь, что носишь ребенка? - прозвучали более отчетливо последние слова травницы.

[бабка Гульда >>>]

Милдред не вышла из обморока, а мягко выплыла из него. Она не удивлялась ни тому, что лежит на постели, ни тому, что вокруг по-летнему пахнет мятой, ни тому, что женский голос задает ей вопросы, которые женщины только шепчут друг другу на ухо и редко говорят вслух. Все было невероятным, все было на грани яви и сна, все прятало, укрывало от ужаса, который так недавно мучил женщину...
Но последний вопрос был таким невероятным, таким важным, так менял чувства и судьбу, что разом сдернул мягкое, легкое одеяло полубреда.
Милдред села на постели. Мгновенно сопоставила услышанные вопросы и свои ответы.
Как она могла быть так слепа?! А ведь не молоденькая уже, двоих родила...
- До сих пор - не знала. Теперь - знаю, - твердо, без раздумий ответила она девушке.

[Monsieur Le Chiffre >>>]

... Капли еще продолжали сбегать за шиворот, вдоль хребта проскальзывая с волос под вышитую рубаху, когда Гейр снова перешагнул порог спальни. Холодное, шершавое дно кувшина, по прихоти богов вдруг отозвалось в нем воспоминанием о том, как он держал на руках сыновей, кладя жесткую длиннопалую руку поверх едва опушенных голов. Только тогда... тогда они были теплыми. Это теперь стужа выморозила их кости на христианском кладбище, там, где качаются под ветром иззябшие ивы. Он сам отнес их туда и сам передал из рук в руки могильщику с суровым лицом.
Только бы она не вспомнила об этом - сейчас, когда любое слово может переломить ее жизнь и ее решимость, как заиндевелую ветку.

Перед порогом он остановился, прислушавшись, не решаясь войти в покой, куда доселе вступал полновластным хозяином, зная, не сомневаясь, что был и останется единственным. Зная еще до того, как сегодня жена произнесла едва слышно, доверим ему эту страшную тайну. Зная, читая ее по глазам, по улыбке, по тому, как блуждали ее руки в его тронутых сединой волосах. Зная, что останется, будет таким до самой своей смерти, а дальше... что дальше, пожалуй, не так уж и важно.
Одно, что он никогда не знал, и не ожидал - что его дети уйдут прежде него. И что теперь, здесь, сегодня он будет стоять, вслушиваясь в едва слышимое дыханье жены, прося светлых богом и даже Белого христианского бога, чтобы они не отняли еще и ее. Это было был даже для них слишком... слишком.. слишком...
... божественно.

Он оперся плечом о косяк, услышав, что травница что-то шепчет, склонившись, пристально глядя на Милдред. И вдруг... вдруг спросила так просто, что Гейр даже не сразу понял. Вопрос и ответ. Видел лишь, что жена приподнялась на постели и лицо ее изменилось.
Знает? Она знает? Но что?

... Кувшин выскользнул из ставших непослушными пальцев и, ударившись о край сундука, с негромким всхлипыванием раскололся.