Soul Impact, Агония Цвета

[Astra_Stellari >>>]

Утёс
(совместно с Оррофином)

Собравшись с силами, Гость побрел по каменистой пустоши. Что угодно, только не стоять на месте. Стоило остановиться, как медленной, но неумолимой волной настигало безволие, и казалось, что единственный выход – лечь на эту пепельную, изрезанную трещинами землю и превратиться в нечто столь же неживое, как и все вокруг.
Разговор с Братом не приблизил ни на шаг к ответу, где он и кто он есть, но дал хотя бы временную цель. «Жизнь есть Лимфа, а Лимфа есть жизнь.» Если бы знать еще, какая она…

Шаг. Ещё один. Шаг. Казалось, вокруг нет ничего живого. Чёрно-серое царством умирания и смерти, где только бесплотные, почти невидимые листья, беспрерывно падающие с неба, выделялись пятнами багрянца и желтизны. Неожиданно что-то изменилось. Гость долго не мог понять, что именно, но потом заметил - глянцевый, застойный воздух в двух шагах от него как будто скомкала чья-то рука, так, что стала проглядывать бледно-синяя изнанка.

Гость замер. Возникало ощущение, что весь этот странный мир состоит из одних загадок. Только начинаешь привыкать к чему-то одному – хотя бы к этому безмолвному пейзажу – как возникает что-то новое, еще более непонятное. Если деревья, камни, небо – все это находило отклик в далеких уголках памяти, подсказывая названия, то для этого скомканного участка пространства он слово подобрать не мог. Медленно, осторожно он протянул руку к краям этой аномалии, готовясь тут же отдернуть… но ничего не произошло, пальцы опять прошли сквозь пустоту. Он погрузил руку глубже… и миг спустя - слишком поздно - осознал, как искаженное пространство затягивает его и тащит куда-то вглубь.

Темнота и тишина. Не каплет вода, не слышно живых существ. Ни капли Цвета вокруг. Только темнота и тишина...хотя, нет! Откуда-то спереди пробивался смутный и расплывчатый, но явно свет, отдававший серостью.
Он пошатнулся, с трудом восстановив равновесие. Под ногами снова была твердая земля, но пока он не мог разглядеть ничего, кроме этого слабого свечения. Осторожно ступая и вглядываясь в темноту, он двинулся ему навстречу.
По мере приближения, свечение усиливалось, а может быть, это необыкновенные глаза Гостя привыкали к мраку, и он понял, что находится в пещере неправильной формы, сужающейся и сплющивающейся с одной стороны и расширяющейся с противоположной. Стены были желтовато-белого цвета, а посередине росло дерево. Сухое и почти мёртвое, оно жаждало Цвета так сильно, что Гость чувствовал это даже не прикасаясь к нему. Как мать, которая слышит крик младенца и понимает, что он голоден.

Дерево. Почти безжизненное, голодное и опустошенное… как он сам. В груди внезапно колыхнулась волна жалости и понимания. Странным образом, оно оказалось первым существом – если могло таковым называться – к которому Гость испытал некое чувство родства. Он подошел ближе и положил ладонь на ребристую сухую кору, еще сильнее ощутив его жажду и свою собственную. Он и поделился бы, да нечем…
- Я обязательно накормлю тебя, - еле слышным шепотом пообещал Гость. – Вот только найду…
Он обогнул дерево вокруг и еще раз оглядел пещеру уже привыкшим к полумраку взглядом, надеясь найти хоть каплю Цвета.
Ничего. Темнота и холод, напоминающий о том, что жизнь, как тепло на пронизывающем ветру - уходит с каждой секундой. Серый свет коснулся ног Гостя, вылизал их, словно верный щенок (щенок? что это такое?) и потянулся к дереву. Не дотянулся.

Должен же у света быть источник. По крайней мере, так подсказывала некая внутренняя логика, хотя неизвестно, какие законы логики действовали здесь. Гость отошел от дерева, осмотрелся по сторонам и даже запрокинул голову вверх, разглядывая стены и свод пещеры и пытаясь понять, что же только что неощутимо коснулось его.
Некоторое время ничего не менялось, а потом, в темноте, что клубилась под сводом пещеры чернилами гигантского кракена, что-то шевельнулось. Медленно и плавно.
Внутри пробежал холод. Темнота пугала сама по себе, как страшит любая неизвестность. Движущаяся неизвестность пугала еще больше. Не сводя расширившихся золотистых глаз с клубящегося мрака, Гость на всякий случай отступил назад.

Движение в темноте нарастало. ЧТО-ТО двигалось там, всё быстрее и быстрее, в воздухе возник тонкий, еле слышный звук, который нарастал, пока не обратился в оглушительный вой, и тут из темноты метнулось нечто.
Он едва успел отскочить. Со сдавленным непроизвольным воплем Гость метнулся к стене, вжимаясь спиной в углубление. Ему оставалось только надеяться, что оно его не заметит. Сердце, пока что единственное, бешено колотилось, а в ушах звенело от жуткого воя.
Нечто пролетело мимо, обдав ощущением холода. Оно было подобно паутине, это ощущение, такое же невесомое, бесплотное и липкое. И омерзительное.

Гость содрогнулся, хотя, казалось бы, оно даже не коснулось его. Хотелось физически стряхнуть с себя эту незримую мерзость, но он все еще боялся пошевелиться. Ведь если оно заметит, вернется, нападет – ему даже нечем отбиться кроме собственных рук.
Он и сам не заметил, как тусклая апатия в один миг сменилась жаждой жизни. Вот только что же делать дальше… Он все еще стоял на месте, но в любую секунду готов был броситься бежать.
Нечто металось в темноте наверху. Кажется, это было существо, или существа, такие же серые и голодные, как и всё вокруг.

Двигаясь вдоль стены и продолжая настороженно глядеть наверх, Гость решил медленно пробираться в обратную сторону. Если он как-то попал сюда, то, может быть, есть в этой пещере и выход… может быть, он остался там же, где вход.
Ему пришлось пройти пещеру по кругу, спотыкаясь о неровности и касаясь её пальцами, пока в более или менее ровной поверхности не обнаружился проход внутрь. В самом начале он был высотой почти с Гостя, но уже на расстоянии вытянутый руки начал сужаться и становиться ниже.
Гость с облегчением стремительно нырнул в проход. Можно было надеяться, что здесь неведомые, но, без сомнения, враждебные создания его не настигнут. Пригибаясь под снижающимся потолком, он торопливо начал пробираться внутрь, думая лишь о том, чтобы ход не сузился чрезмерно и не оказался тупиком. Возвращаться обратно ему совсем не хотелось.
Ход становился всё ниже и уже, Гостю пришлось согнуться. потом и вовсе опуститься на колени. В какой-то момент он понял, что назад уже не повернёшь, но испугаться не успел - земля под ним дрогнула и резко ушла вниз, что-то загрохотало и Гость выпал ...куда-то.

Он приземлился на колени и ладони – как кошка, если бы мог вспомнить об этом. Сверху коротким дождем осыпались мелкие камешки. Что-то в нем запоздало удивилось, ведь при падении с высоты можно было и пострадать, а он был цел и даже не ощутил боли. Но мысль ускользнула так же быстро, как и возникла. Он поднялся на ноги и выпрямился.
Немудрено, что всё посторонее улетучилось из его разума. Его лунные глаза увидели, увидев, сопоставили, сопоставив оцепенели, увлекая за собой остальное тело.
Гость понял, что пещера, в которой он был - это гигантский вороний череп, тоннель, по которому он спускался - его клюв, а ниже начиналось...рёбра, позвонки, обрывки какой-то ткани, но всё, всё это циклопических размеров. Гость стоял на уровне горла "скелета", а ниже, немного ниже и левее его пульсировало и билось...что-то.

Как завороженный, Гость смотрел на этот пульсирующий сгусток. Оно излучало тепло – даже если он лишь вообразил это – единственное среди всей мертвой пустоты. Оно казалось живым, оно влекло его и звало к себе. Загипнотизированный, едва вспоминая глядеть под ноги, Гость стал спускаться по гигантским позвонкам ему навстречу.
Скелет (или это была конструкция?) вибрировал и покачивался в такт его шагам, но, на удивление, не разваливался. Сгусток приближался. Он был серебристым и пульсирующим, тёплым и настолько живым, что вообще не верилось в возможность существования такого.
Он звал и манил к себе.

И вот он совсем близко. Серебристый свет, исходивший от него, окутывал Гостя и вызывал чувство такой же светлой радости и чистого восторга. Его хотелось обнять или схватить в охапку, как долгожданный подарок, и Гость боялся одного – вдруг оно исчезнет. Он осторожно потянулся к нему, бережно погрузив обе руки в теплое сияние.
Свет не исчез. Он влился в него, наполнив теплом, и Гость ощутил, как внутри изменилось что-то, образовалось нечто новое. Но следом понял и еще одно – живая сущность, ставшая его частью, нуждалась в Цвете. Голод усилился, но и только что испытанная радость придавала новых сил.

Сообщение отредактировал Astra_Stellari - 5-12-2008, 23:33

[Черон >>>]

(и Астра)

Островок, содрогавшийся в торпоре посреди мертвого, лениво плещущего моря, еще глубже погрузился во мрак. Свет драгоценности, поглощенной Гостем, больше не озарял его, и единственным источником неверного света оставалась зябко укутанная в клочья облаков луна - циклопический зрачок темноты.
Гость брел по каменистому склону, не ощущая остроты камней, но каким-то образом чувствуя их холод. Внутри плескались пары драгоценного кипящего тепла, постоянно уходящий и испаряющийся Цвет - а со всех сторон вокруг давил холод. Должно быть, Цвет исчезал именно из-за этого. Или нет, или на самом деле он в силах расплавить весь этот холодный камень - но просто ждет... чего-то.
Из земли торчали исполинские обломки ребер, возвышаясь над головой искривленными колоннами. Кем было это существо, умершее здесь? И было ли оно когда-нибудь живым - или этот мир, выглядевший так, словно был сотворен мгновение назад из алогичных кошмаров, не заботился о том, чтобы дарить своим созданиям перед смертью сначала жизнь? И деревья, растущие из скал, рождались сразу высохшими, умертвленными?
Те, кто населял Промежуток, отгрызали кусочки жизни от самого тела мира. И это было... болезненно. Раз или два Гость видел, как широкую полосу лунного света перечеркивала тень истрепанного крыла - какие-то летучие твари кружились над островком, но, по счастью, не спускались ниже. Должно быть, их раньше привлекал свет Сердца, которое сейчас билось внутри тела, оттаивающее, напитанное частичкой оставшегося Цвета...
У подножия костяных колонн встречались странные жемчужные ростки. Они вырастали, казалось, из ничего - потому что среда, окружавшая это место, могла называться какой угодно, только не питательной. Эти ростки не пускали корней, и при виде их оба сердца, что вросли в плоть (или то, что казалось плотью) начинали болезненно сокращаться, требуя совершить акт пожирания.
Гость медленно опустился на колени возле одного из ростков. Он казался хрупким, невесомым, коснись – исчезнет… и скрывал в себе неизведанную силу. Или волю – сути которой Гость пока не мог постичь. Он протянулся к ростку, намереваясь сорвать его, будто цветок. Тонкий стебель тут же исчез, растекшись по ладони мерцающим серебристым сгустком. Гость поспешно подставил вторую ладонь, чтобы не потерять ни капли, и ощутил, как оно впитывается, устремляется внутрь тела, заполняя голодное сердце и на малую долю уменьшая бесконечную пустоту, к которой он уже стал было привыкать.
Уже позабыв об осторожности, он начал подбирать каждый росток, что мог заметить. Каждый глоток прибавлял сил… и будил неуемную жажду, которая требовала все больше Цвета.
Он таял на пальцах Гостя, и капли, беззвучно шипя, стекали вниз, но не долетали и растворялись в мерзлом воздухе. И - странное дело - звучал на сотни голосов, мягких, уверенных, вселяющих спокойствие и желание идти дальше. Это было даже страшно - поглощать его, живое, разумное? - раз оно могло производить голос... Но потом, когда Цвет, на миг успокаиваясь, насыщал истерзанное тело, голоса смолкали, но не исчезали - и становилось понятно, что в этом нет противоестественного каннибализма, что так и надо, что ростки сами робко тянутся к рукам, прозрачными усиками ввинчиваясь в токи организма.
Цвет хотел жить.
Его было очень мало - едва хватило, чтобы наполнить себя изнутри хотя бы наполовину. И каменистый островок, последнее место упокоения птицеголового титана, пустел с каждой секундой, словно с него обдирали жизнь. На миг зависнув в окончательном опустошении, он как будто дрогнул, подернувшись рябью, а потом...
А потом свет исчез, и все погрузилось не в темноту - а в рассеянную серость застывших сумерек. Что-то большое как будто заслонило собой луну - и потекло вниз, темной громадой, охватывая со всех сторон и островок, и то море, казавшееся бескрайним.
Это ощущение было уже знакомым Гостю - то был момент перехода, когда одно состояние места сменялось другим. Что-то похожее на последовательность сцен во сне, если можно было бы подобрать подобную аналогию... В стремительно наступающем сейчас не осталось ни опустелого островка, ни глухого плеска волн - все заполнила собой пыльная темнота, в которой, повинуясь каким-то нелепым законам, лежал аляповатый сад камней и откуда-то сверху, словно с потолка пещеры, раздавался плеск капель.
Приглядевшись, в темноте можно было заметить отблески звезд... или искр, которые здесь никогда не сгорали?
А еще - тонкие, дрожащие алые лучи, мерцавшие тут и там.
И Гость чувствовал, как он находится в середине круга, куда со всех сторон, громыхая и лязгая невидимым в темноте металлом, скрипя отсыревшим деревом, веревками и высекая звон шагов по темноте... движется нечто.
Или нечта?
Сердца пульсировали гулко и сбивчиво, сжимаясь уже не от голода – от новой неизвестности. Цвет продолжал жить внутри, и каким-то образом это даже перестало пугать, наоборот – создавало чувство присутствия и не-одиночества. До тех пор, пока не пришло новое осознание - Цвет не мог оставаться в покое. Он медленно прорастал, давал новые ростки, но уже в теле Гостя, тонкой сетью капилляров расползаясь вокруг сердца. Это причиняло глухую боль, словно Цвет пробивал себе путь сквозь живое тело. К счастью, у Гостя не было времени, чтобы задуматься, так ли это на самом деле. Не оставалось времени и ни для чего другого, слишком быстр был переход, и слишком темно вокруг. Бежать было бессмысленно. Гость остался на месте, лишь напряженно вглядываясь в темноту.
Они приближались.
Опоры основ, словно статуи, сошедшие с пьедесталов. Неживая плоть, пытавшаяся стать живой. После того, как ты впервые увидел Брата, ошибиться невозможно - даже перепутать его с каким-нибудь крупным из обитавших здесь тварей, которые, судя по обрывкам видений, могли и превосходить Хранителей размерами и силой.
Но эта наступающая волнами неизбежность. Этот звук умерщвленного железа, стирающегося с каждым шагом. Само ощущение, что каждый шаг дается пыткой... И контуры, очерченные вдалеке. Раскачивающаяся исполинская клетка, грохочущие камни - обрамление тонкой фигуры. Громыхающая коляска, влекомая чем-то аморфно-живым (если можно было сказать так) - и звон копий, высекавших звездчатые искры из незримой плоскости, на которой двигались эти фигуры исполинских шахмат.
Из темноты в круг ступали Братья.

[Мара >>>]

На краю колодца. Брат и лунноглазая гостья.
с Чероном

Вокруг собиралась темнота, перетекая по тонкой ниточке откуда-то изнутри Гостя - а может быть, это холод окружающего проникал в него?
Все менялось. Он шел куда-то, не отдавая себе отчета о происходящем, по завивающейся спиралью каменной лестнице, которая то опускалась в темноту, то поднималась наверх, к потолку, откуда свисали человеческие руки - они вяло подергивались и размахивали лепестками гаснущего цвета, и то ли звали его, то ли прогоняли отсюда...
Но вот лестница поднимается выше, уходя в какую-то нелепую штольню, которую не прорубили, а словно бы проплавили в камне. Края ее гладки, она изогнувшимся червем уходит вниз, еще глубже, чем то место, откуда появился лунноглазый, а вверх... а винтовая лестница продолжается вверх. Она оплетена металлом, как будто это растения. И откуда-то сверху, там, где прорытый в камне ход уперся в железный непроницаемый купол, кажется, в этом куполе...
Свет!
Неровный, тревожный и багрово-красный, но все-таки - свет! И незнакомое чувство - тепло, от которого в Промежутке успел отвыкнуть гость (успел отвыкнуть? знал ли он его раньше? когда?!) - дрожащим прикосновением пробежалось по коже.
Там, наверху, было отверстие, куда заглядывало солнце.
Если бы можно было взлететь...
Этот свет так похож на пламя, будто и не было настоящего солнца, а лишь прозрачный диск, внутри которого горела свеча. Но Гость отчетливо видел или только что придумал именно этот теплый золотой диск. И если и было в этом черном месте хоть что-то куда бы гость мог стремится - так это вверх - прочь отсюда к теплу и багряному свету. И не пришла мысль, что это очередной обман и западня,вот чем опасно любопытство новорожденного, не успевшего набить шишки о собственные ошибки.
Гость вытянулся в стурнку, жалее что не умеет расти так быстро и потянулся к этому огоньку.
Но законы земного притяжения не собирались поддаваться воле.
На этот раз все осталось как прежде - только чувства недосягаемого полета и привязанности к земле вдруг зазвучали в воздухе тревожной мелодией - удары стонущих молоточков о фальшиво кричащие струны...
Эта шахта или колодец... кто-то, какое-то существо прорыло его, пытаясь выбраться наверх. Какой же силой надо было обладать, чтобы пронзить эту глухую преграду размером в бесконечность холодного камня между Промежутком и тем, что ниже его? Оно, это существо, судя по размерам колодца, было огромно. Ему пришлось стать огромным, чтобы выжить в холоде - так киты сохраняют тепло своим огромным телом и слоями жира. Но затем оно наткнулось на преграду, железный купол, который ограждал выход... и это крошечное отверстие, окно, в которое пробивался свет. Оно не смогло проползти сквозь него. Окно было слишком маленьким. Что же... что же с ним случилось?
Кто это был?
Мелодия нарастала, прокатываясь терзающими пассажами гамм по ушам, и в один момент Гость понял - она приближается. Она приближалась, и свет медленно гас, как будто закрывалось окно, или там, наверху, наступала ночь - свет гас и снова приходил холод. И скрежещущие звуки, и тонкий скрип колес, и какой-то черный контур, выделявшийся даже в темноте пещеры, медленно поднимался по лестнице.
И из темноты двигалось оно, то самое существо, которое однажды не смогло прорваться выше. Его изуродованные руки нервно корчились, пытаясь коснуться клавиш, которые играли сами по себе, его искаженные черты лица... Оно влекло свое тело вверх, едва удерживаясь на этой лестнице, которая была слишком узкой для него. Вверх - туда, где у самого обрыва стоял лунноглазый.
Оно было огромно.
Бежать отсюда! - вспыхнул обезумевший Цвет в сердцах. Бежать, или оно найдет тебя!
И тут у неизвестной матери лунноглазога непременно бы перехватило дыхание. Непроизвольно, не поддаваясь логике и не нуждаясь в объяснениях. Представьте, как на ее глазах вопреки всем запретам и призывам "не ходи" и "не делай" любимое любопытное чадо свешивается вниз, туда, откуда на него лезет неминуемая гибель.
"Отойди", крикнет она ему и уже зная, видя, как бесконечно любимые и прекрасные глаза, на минуту задержавшись на материнском лице, снова устремятся в опасное и запретное, она бросится, чтобы оттолкнуть, уберечь, защитить.
Но у незваного гостя промежутка не было матери, он даже не знал, что означает это слово, возможно чувствовал где-то глубоко в животе, где возможно когда-то в его тело входила пульсирующая пуповина, но не знал, а лишь забыв про страх все смотрел и смотрел на это существо. Он понял, что здесь кроме инстинкта поесть и спасти свою жизнь есть еще один, присущий только этому месту. Стремление наверх - к солнцу. И как было бы хорошо, чтобы этот сильный зверь, вывез его, слабого и дрожащего от страха на своей спине наверх.
Младенец, забирающийся на спину к разозленному медведю и весело хохочущий.
- Покатай меня.
Этот слабый звук утонул в реве и шуме выбирающегося наверх зверя, но гость лишь крепче вцепился в край площадки.
- Покатай меня.
Он выдвигался из темноты, заполняя собой все пространство, и свет окончательно гас, повинуясь нарастающим раскатам рваной мелодии.
Брат выглядел человекоподобным - если смотреть от пояса и выше, туда, где под сводом пещеры скорбно склонялась голова, почти терявшаяся из виду в складках теней.
Низкий, вибрирущий голос зазвенел, пронзая весь воздух вокруг и наполняя его холодом.
- Кто ты такая? Я не знаю тебя, и тебя нет среди Его сестер... откуда ты взялась?
Гость поежился и втянул голову в плечи. То, что он так долго откладывал на потом уже нельзя было игнорировать. Самой сложный из всех вопросов "кто я" снова звенел в его ушах голосом этого существа. Но на этот раз вопрос имел незнакомый оттенок, в котором человек сведущий угадал бы подсказку. Но для того, чтобы понять - нужно знать, а когда не знаешь, можно только почувствовать. Но ощущение это будет бледнее пятна угасающего солнца на полумесяце нарождающейся луны.
- Кто я такая? - гостья повторила вопрос и отодвинулась от края обрыва еще дальше. Как можно дальше от этой громадины из холода и злобы, еще е понимая, что обрела, произнеся эту фразу.
- Я не взялась, я проснулась. Здесь холодно, черно и страшно и мне все время хотят причинить боль. Это ты пытался выбратся наверх?
- Проснулась? - громовой голос вздрогнул, в нем ощутимо чувствовались нотки страха. - Странно, что местом пробуждения Сестры стал этот колодец, не имеющий назначения... Но воистину это луч надежды - что в час смерти и перемен Он являет нам новый дар. Я - Клавикорд, четвертый из Братьев. Прежде чем фратрия решит окончательно, тебя, новорожденная, буду оберегать я. Ты должна пойти со мной и покинуть это место, найти Покой, который станет твоим домом.
Два сердца неровно вздрогнули и снова начали выбивать прежний ритм, Лунноглазая отошла еще дальше, но не отступила в своих намерениях.
- Ты можешь отвести меня наверх, к солнцу?
- Наверх? - нервно перебираемые клавиши на миг замерли, наполнив воздух тишиной. - О чем ты говоришь, рожденная? Нет ничего выше рая! Неужели едва родившись, ты уже заражена смертоносной ересью Сестер?.. Как быстро распространяется эта скверна!
- Слушай голос Цвета, рожденная, - прогудел Брат, выдержав томительную паузу. - Он откроет тебе твое назначение...

И голос возник. Стоило закрыть глаза, как сквозь тьму вились тонкие ниточки-шепотки, принося с собой слова, сказанные теплым, живым человеческим языком - а не металлическим скрежетом монструозного Брата.
"Я научу тебя оживлять мертвое..."
"Я дам тебе власть над Временем..."
"Не бойся смерти..."
"Со мной ты будешь жить вечно..."
"Смерти нет..."
Много-много маленьких, едва уловимых цветных нитей.

Это было больше, чем просто нити, каждая из них имела свой нерв, свое влияние, каждая будоражила и звала за собой, струясь и опутывая. Но среди этой пестроты два оттенка притягивали взгляд, не давая замечать ничего больше. Пурпур и лазурь. Разлитая кровь заката на краю неба. Сила и страдание, мудрость и боль. Два любимых оттенка лунноглазой гостьи, она узнала их с первого взгляда. Мгновение и она потянулась за этими нитями, поверив голосу Клавикорда.
И вслед за этим небо Колодца - которое Гость видел сочащимся лучами света, а Брат - глухим каменным сводом - перевернулось в цепочку скрытых вдалеке Покоев.
К каким-то из них и вели те самые цвета...

[Stranger >>>]

Покой Юки.
Совместнос с Хелкэ
Начало.

С уходом Нового в доме Юки тишина снова стала мертвой.
Она расставила игрушки по местам, некоторые – поломанные безнадежно, искореженные, но от этого не переставшие быть необходимыми. Играть одной и той же куклой – безмерно скучно, тем более, что свою любимую она подарила Новому (Новой?) и почти об этом не жалела.
С куклами можно говорить не-вслух. Чтобы никто не знал, о чем.
Как с Сестрами. Даже не говорить, а чувствовать. Вот Братья – другое… вдали уже грохотало, подсказывая – сейчас к ней придут.
Юки поднялась на чердак вместе с плюшевым мишкой. Так славно – передвигаться по своему Покою, а не застыть на месте, как Сон… Ида говорила, что та уже не Сестра, а может стать Братом.
Было бы очень обидно. Их ведь и так мало


Кит никогда не видел ни старого дома, ни игрушек. Братьям недоступно такое зрение. Но он хорошо знал кокон, сплетённый из цветных нитей — убежище и клетку Младшей. Его не видно в пустоши издалека, как недородка или Башню, но легко почувствавать: то ли сам покой, то ли Сестру в нём, этого Брат не знал. Пустое место, мутное пятно на серой земле — а стоит протянуть к нему руку как коснёшься причудливой вязи фиолетовых нитей. Этот Покой всегда проявлял себя неожиданно.
А вот и Юки. Маленькая и хрупкая, посреди чёрного пустого пространства. Она сейчас, как часто это делает, прижимает к груди один из тонких извитых стеблей-цепей. Зачем она так делет Кит тоже не знал, а объяснения Младшей его только запутывали.

- Здравствуй, Брат.
(«…и насколько жаль, что ты Брат не мне, но мой Брат, а я – твоя Сестра, но не Сестра тебе»)
Он, такой огромный по сравнению с Юки, заглядывает в чердачное окошко, но она совсем не боится – Кит не сделает больно.
Брат Наи – он мог бы, ей почти всегда больно, и другие Сестры слышат это, но по-прежнему бессильны, хотя и переполнены Цветом. Интересно, а Новая (или Новый?) могла бы..?
- Ты расскажешь о том, что случилось… снаружи?

- Здравствуй, Младшая.
По лицу Кита промелькнула тень улыбки, но оно тут же вновь приобрело прежний вид мёртвой маски. Человеческого лица, которое отняли у кого-то и присоеденили к неживому предмету.
- Прими пока Цвет, ибо в начале мне надлежит слушать, а тебе рассказывать.
Железная махина дронула, придвинувшись к окну ещё ближе. Кит с явным трудом приподнял туловище и протянул левую руку сквозь своё колесо и сквозь тихо колеблющиеся нити, к Юки. Потом медленно и осторожно вдавил большой палц правой в кожу груди. Серая сухая плоть скоро поддалась. Раздался негромкий хруст и звук, будто откупорился закрытый сосуд — по бледной коже его левой руки потекли живые струйки Цвета. Яркие, извивающиеся ручейки — они не срывались вниз, а играли и переливались в складках старой плоти, не впитываясь, не насыщая и не оживляя её послушно стекали в поставленную чашечкой левую ладонь.

Отдав цвет Кит с облегченим опёрся на металл колеса.
- Верно, Младшая. (Он почему-то почти никогда не называл её по имени) - Мне надлежит знать кто оно, откуда оно и что ты ему говорила либо... - в обычно усталом и мягком голосе Брата послышалась тревога - ... либо отдала... этому.

Юки уселась на пол, обнимая медвежонка.
- Знаешь.. по-моему, это новая Сестра. Только очень странная и непохожая на нас. Она не связана с нами и у нее нет Покоя. Может быть, я должна уступить ей свой? ведь родилась она здесь... - маленькая Сестра подтянула ноги - со смешными острыми коленками - к себе. - Только я не хочу уходить. И не могу сама, если только... ты понимаешь. А вот она очень легко отсюда вышла. Я совсем чуть-чуть рассказала ей, где она очуилась. И дала куклу. Кукла - это ведь ничего, правда? А сердца ее должны быть пустыми.

Сообщение отредактировал Stranger - 11-02-2009, 5:14

[Хелькэ >>>]

Покой Иды. Фарс с легким привкусом крови.
(и мессир Черон)

…то, что было здесь раньше, наверняка отличалось величием и красотой, о чем напоминали необыкновенно высокие своды, ряды кресел, когда-то расположенных перед сценой, тяжелые створки-кулисы и бархат занавеса.
Теперь - выцветший, потускневший, где-то – безжалостно разорванный, и с вереницей бумажных человечков, приколотых по краю. Черно-белые фигурки держатся за руки; нелепый хоровод, странное украшение. Часть кресел выломана и деревянные обломки лежат на полу, покрытые пылью, - пыли здесь необыкновенно много, она покрывает все, она клубится в воздухе от неловкого дуновения ветерка… но откуда ветру взяться в старом театре? Должно быть, из мозаики витража выпал очередной осколок.
Прожекторы не горят – все, кроме одного. Тускло-желтый луч направлен на сцену, вертикально вниз. Как раз чтобы выхватить из общей темноты (насколько же здесь темно! едва видно, куда ступаешь…) тонкую фигуру, изогнутую, изломанную, словно шарнирная кукла в руках жестокого ребенка.
Острые локти за спиной подняты вверх, торчащие лопатки кажутся едва не крыльями, левая нога, согнутая в колене, опирается ступней на правую. Лицо обращено вверх, прямо в горящий глаз прожектора, - но само скрыто за черной маской.
Фигура чуть покачивается на носке, стирая ощущение этой пугающей кукольности. Живая…
Нет-нет. Как это – здесь ведь не может быть живых.
Присутствие кукольника ощущается повсюду.
Невидимые нити, которыми оплетен потолок. На крючья подвешен покосившийся занавес. Даже обломки лежат не свободно, а словно аккуратно разложены с учетом законом композиции - каждый бережно опущен на пол ровно в том месте, где должен находиться. Кажется невероятным, будто бы владелец этого опустевшего театра сам расставил декорации - он огромен так, что едва помещается в зрительном зале, откуда незримо наблюдает за сценой, располагая свою голову так, чтобы было удобней. Его тело терзаемо болью, которую может прекратить лишь льющаяся со сцены бутафорская кровь - и это, должно быть, единственный же источник его мучений.
- Ты опять играешь все ту же старую пьесу, - ах, он разочарован. В голосе его лениво хлещет кисточками семихвостая плеть, оставляя на чувствительной коже плеч отметины не хуже чем настоящая. - Я чувствую фальшь. Весь воздух насквозь пропах фальшью.
Глаза, едва видные из-под маски - было бы кому в них смотреть, - прищуриваются. Медленно выпрямляются, опускаясь, руки, кажется, что повиснут сейчас безвольно вдоль тела, словно от непомерной тяжести вдруг нанесенной обиды. Пальцы чуть подрагивают, напряженные почти судорожно.
И расхохотавшись, арлекин оборачивается и делает книксен, враз становясь куда более живым, чем возможно - чем дозволено - здесь.
- Так расскажи мне, - она все еще захлебывается хохотом, рвущимся из горла с болью пополам, - расскажи мне, как сыграть правду? Разве можно сыграть правду?! Разве правду ты хотел бы увидеть здесь, мой режиссер, мой хозяин, мое наказание?..
Серьезность. Обида. Горечь. Такие же маски, как и та, что скрывает лицо.
Он страдальчески морщится. Отсеченная голова, зажатая в руке, оттягивает уголки рта, и лицо словно трескается пополам кривой гримасой.
- Ты тоже чувствуешь, - усилием ржавой воли подавив всколыхнувшееся внутри желании смести ее, сломать одним неострожным движением хрупкую фигурку пополам, прошептал он. Его любовь к ней всегда принимала болезненные формы, не допускавшие табу - не понимая того, что она называла искусством, он терпеливо приучал себя смотреть, не восторгаясь чрез меры, и не вгоняя ее в ужас превращением в бездну зрительских голодных глаз. Это срабатывало всегда. Раньше.
- Ты тоже чувствуешь фальшь, - повторил он. - Мои рассуждения говорят, что на вас это должно было отразиться намного сильнее. Твои маски стали другими. Даже я вижу это, что уж говорить о тебе. С каким страхом ты смотришь на свои превращения... становясь чем-то неведомым ранее. И чем-то уже знакомым.
- Это лишь прелюдия.
Она делает несколько шагов назад, и только почувствовав шероховатый царапающий холод ободранного задника сцены, останавливается и медленно, нарочито вымученно сползает вниз.
- Дальше, - голос звучит глухо из-за того, что голова бессильно опущена вниз, - дальше будет веселее. Игра ведь еще не началась. А уж когда маски будут сорваны - то-то мы посмеемся... Но смеяться мы будем недолго, мой любезный повелитель, потому что я чувствую весьма и весьма дурной финал, - невидимая в темноте, улыбка кривит губы.
Впрочем, Кукловоду не нужно зрение, чтобы почувствовать, как едко и ядовито она улыбается.
Он тоже любит играть. Только всегда делает это слишком серьезно - зато с искренностью, искупающей недостаток остального.
- Тебе, как ребенку Рая, еще не видна тень того, что раскалывает его пополам, - он движется вперед, поднимая в зале легкую взвесь пыли. Огромное чудовище, скованное так, что каждый шаг его причиняет нестерпимую боль, впиваясь сотней крючков под кожу. Сколько лет, а точнее - сколько тысяч лет, медленно двигаясь в мерзлой темноте, оно иссушивало свое чувство боли, чтобы смириться с ней, сделать ее благом?
Кукловод придвигается к краю сцены и кладет на нее голову с искаженным лицом.
- Вы едва ли чувствуете происходящее. Вы рождены здесь в безопасности, в покое. Это всего лишь более гневная, чем обычно, речь Цветов, которые обеспокоены. Ты знаешь, что происходит?
Носком правой ноги, обтянутой черно-красным трико, она чертит линию в пыли. Выходит неровно, и она с досадой ложится на пол, сложив руки перед собой и положив на них подбородок. Так, чтобы смотреть ему в глаза - в огромные, жуткие... Знакомые и близкие.
Самое страшное проклятье Сестер - их Братья - неуловимо подходили им, как острому лезвию подходит кровоточащая рана.
- Разве может маленькая, ничего не значащая Ида что-нибудь знать? - арлекин печально вздыхает. - О нет, она может только догадываться. Да и то - лишь о том, что произошло. А уж о том, что происходит... Что-то случилось с вашим Раем. И он стал уже не вашим, - она снова смеется, но смех совсем не весел. - Страшно?
- Глупое создание, - металлический скрежет протягиваемой руки, которая смыкается стальными жвалами вокруг Сестры, сдавливая ее так, что перехватывает дыхание. Он смотрит в ее глаза, которые никогда не будут бояться, даже если Кукловод разорвет ее плоть на клочья и украсит ей занавес. Впрочем, она знает, что на подобное у него никогда не поднимется рука... - Пытаешься спрятаться за мной, выгородить свою боязнь? Не выйдет. Или это Янтарь говорит в тебе обезумевшим вдвое голосом? Что ж, играй свою приевшуюся историю... дерзи, развлекайся. Ты не опасна для Рая. Самое страшное его дитя - и самое безобидное. В этом есть какая-то игра, ускользающая от меня...
И он разжимает объятия, отодвигаясь. В глазах отсеченной головы пополам с болью плавится разочарование.
- Ну наконец-то. Сорвался, вспыхнул. А так ведь и ждать устанешь – ну когда же, когда же, когда же?..
Она роняет слова с удивительно чувственным, словно бережно взлелеянным безразличием. Должно быть, ей просто нравится, как звучит ее голос. Потирая руки – беспощадно-железные пальцы Кукловода оставили на них красные отметины, - Ида медленно идет по краю сцены, сначала в одну сторону, через несколько шагов – обратно.
- Я все надеюсь, что однажды ты потеряешь контроль. Вот над этой полумеханической развалиной, которую вы между собой, наверное, именуете телом. Всего одно движение, сжать чуть сильнее, ты ведь можешь, и – вуаля! На одного печального шута станет меньше. Промежуток не обеднеет, как тебе кажется? – она останавливается и снова поворачивается к нему спиной, как в начале представления. – А я, быть может, только об этом и мечтаю.

[Хелькэ >>>]

Вспыхивают разноцветные огоньки – пурпурные, янтарные, изумрудные, - словно глаза странных, зловещих тварей в сгустившемся полумраке. Протягиваются тонкие нити-волоски, изломанные и перекрученные, никогда – прямые, от одного огонька к другому, к третьему, к следующему… Они все связаны между собой этими ниточками. Как проводами.
Это не просто причудливый узор, мерцающая вязь на траурно-черном полотне. Потому что полотна на самом деле нет, оно невидимо как для зрителей, так и для невольных художников, которые вовсе не умеют рисовать – зато умеют слушать цвет.
Это не яркие брызги звезд на темном небе. Настоящего неба нет в Промежутке.
Это Сестры разговаривают друг с другом.
Изумруд и Серебро. Шепот.
- Больно… Пусто… Так близко было, протяни руку – дотронешься!
Золото и Серебро. Чистый альт, звенящий колокольчиком.
- Он был совсем как ребенок, словно родился даже позже меня. Я предупредила его, чтобы он был осторожней.
Лазурь и Янтарь. Меццо-сопрано, с легкой хрипотцой.
- Господа удалились на антракт, и я бы разыграла следующее действие без них. Вот только найдется ли здесь хоть один стоящий актер?
Пурпур и Сирень. Сквозь стиснутые зубы.
- Справимся. Все будет лучше. Хуже – не может.
Серебро и лазурь. Едва слышно, словно из-за густой пелены, из-за глухой стены. С прорывающимся хохотом.
- Ти-ше -ти-ше… Я вас слышу, я все слышу!.. Рады будут братья, станут в клочья рвать, зубами, злобно, как звери, веришь – не веришь? Тише!
И паутина разноцветных нитей вместе с огоньками свертывается в тугой пульсирующий ком. Пульсирующий страхом, болью, восторгом, безумием, едкой ненавистью, молчаливой покорностью выпавшей доле, трогательной заботой, стремлением к свободе…
Как славно, что Братья все же не слышат.
- Сумасшедшая, - выплевывает презрительное меццо. – Почему она подслушивает? Если придет кто-нибудь из Гостей, я обязательно попрошу, чтобы ее напоили Янтарем.
- Не посмеешь, - твердо отчеканивает сопрано с металлическим нотками, недавно едва сдержавшееся, чтобы не застонать.
- Она не виновата, - вступается детский альт.
Нити перепутываются окончательно.
- Она опасна!
- Хватит. Лучше об этих, новых.
- Не Сёстры, нет… мы бы слышали, правда? Мы ведь даже Сон слышим. Как же больно… Им нужно помочь. Я открыла сердце одному…
- Открываешь сердца? Дамы и господа, вернее, еще раз дамы – какое добродушие! Аншлаг! Зал рукоплещет! И заставила его дать тебе Цвета взамен, Сестрица?
- Я не…
- Хватит, я сказала. Пусть открывают. И сама тоже станешь открывать. Просить хоть капельку Лимфы за это. Вряд ли откажут. Нам нужно то, что сделают они потом, когда...
- Откроют все сердца? Это просто, милая Ная – снесут наши декорации, оставив за собой остывшие от нашей крови полотна! Тебе не понравится.
- Но ведь они смогут забрать любую из нас с собой.
И медленно, словно змеи, нити стали расползаться, распутывая клубок.
- Только одну, Тае. Помнишь? Только одну.
- Ти-ше!..
Один за другим огоньки погасали. Последними померкли лазурный и янтарный, насмешливо полыхнув перед самой гибелью.

Сообщение отредактировал Хелькэ - 18-04-2009, 7:38

[Черон >>>]

(и Хелькэ)

Если бы спрятаться сейчас в тишину, отступающую все стремительнее - может, не заметили бы, не услышали стука Сердец, пузырящихся Лимфой. Впрочем, стучат ли они вообще? Гость затаил дыхание, пристально глядя вверх, на огромные мрачные фигуры, и настороженно вслушиваясь в себя. Сердца молчали. Только бухало что-то внутри, гулко и глубоко, словно сам он был - одно единое Сердце, пульсировал кровью, размешанной с Цветом, и превращался, прорастая корнями, в диковинное дерево, яркое, с серебряными нитями вместо ветвей...
Поздно. Видение рассеялось, обнажив сумасшедшую реальность - Гость стоял, прикованный к месту тяжелыми взглядами. Не уйти, не шевельнуться, не оправдаться, - но виноватому в чем?.. Словно судьи над совершившим невиданный грех, уродцы нависли над ним, скрипя, звеня, шелестя деталями механизмов, которые составляли часть их тел. Оживший кошмарный сон - вот что они были такое. И проснуться было невозможно.
Они подходили все ближе, как вдруг остановились - в звездчато-туманной полутьме осталось слышным лишь тяжелое надсадное дыхание, на легкий звон цепей.
- Кто ты? - гулко зазвенело в воздухе, отзываясь металлической дрожью по онемевшему телу. - Ты не из круга фратрии, и не из Сестер. В тебе источается Цвет, и зов его полон боли и страдания. Что скажете, Братья?
Рокот исполинской трубы, словно оркестр играет где-то в невообразимой дали.
- Он не вознесен. Должно быть, он рожден здесь.
- Его тело не отмечено печатью Служения.
- Не связано ли это существо с сотрясением Рая?
- Так кто же ты? - первый голос возвращается, выделяя из круга чудовищ говорящего - искореженную фигуру, возвышающуюся на ржавых копьях-костылях.
- Я не знаю, - говорит Гость, прищурив медные глаза: разглядеть, с каким выражением смотрят на него эти, Другие, свысока.
У кого-то из них даже нет лица.
А у кого-то, напротив, несколько.
Он был рожден слишком... недавно, чтобы сразу понять, что чувствуют о нем Другие. И все же с его рождения (появления... падения в дурной сон? или пробуждения?) прошло достаточно времени, чтобы он мог осознать - это не тепло, это не доброжелательность, это не простой интерес, у них на лицах.. мордах? масках? Лучше бы то были маски!
- Я не знаю, кто я, - повторяет Гость. - Просто я есть здесь, и все. Я не знаю, почему. Я почти ничего не знаю.
- Рай сотрясся до основания и был расколот, - слова размеренно падают с высоты, и каждое звучит незнакомой, но отчаянной и тоскливой болью. - Должно быть, наше Служение было неверным и понесло заслуженную кару... Знай, что все мы здесь - Братья, служители Его души, а теперь и врачеватели его уязвленного тела. Мы видим, - невыразительные взгляды гигантов наполнены молчанием, словно позволяют предводителю говорить за них безоговорочно. - что ты сродни нам, и воспринимаешь драгоценную Лимфу не так, как Сестры. Ты говоришь, что не был вознесен - значит, не иначе как Он сам направил тебя.
- Следует ли нам назвать его своим? - тонкий, режущий ухо скрежет; голос Брата без лица, слепо озирающегося стальным шипом, растущим прямо из шеи. - Он мал и слаб, он не служит Цвету, а берет его, словно пищу, как неразумное животное. Я не уверен, Братья, что это создание послано нам Им - слишком неладно скроен посланник!..
- А все же присмотреться не мешает... - вкрадчивый шепот: это говорит Брат, раскачивающийся на невидимой цепи и заключенный словно в клетку из собственных костей. - Я бы придержал это создание поближе - так будет виднее, что он из себя представляет.
- Ответь, новорожденный, - третий голос, неожиданно мягкий и усталый - как будто его обладатель тысячу лет пролежал во тьме, и только-только научился двигаться, обнаружив, что за течением лет это ему больше не нужно. - Что ты видел в Раю, изгнавшем нас?
- А что было Раем? - Гость не понимает.
"Рай" - так коротко, сладко и мягко, что сразу ясно, он где-то далеко. Ясно и то, почему Другие были изгнаны - то, что зовется Раем, не может быть приютом для них. Но они... да, они столь же несчастны, сколь внушают ужас.
Может, Рай - там, где он проснулся? И эта девочка, подарившая ему нелепую куклу. Она тоже казалось несчастной, а ее дом - таким пыльным и угрюмым, совсем не подходившим девочке, что Гость отказался от этой мысли. Может, Рай был там, раньше, где вдруг исчезло время, а потом исчезло и само место, и все начало затягиваться в тугую петлю, передавливая ему горло до темноты в глазах? А когда глаза открылись, он был уже здесь, но и здесь не могло быть Рая. Значит, это было прежде, намного прежде.
- Я уже не помню Рая, - признался он. - Не помню, что это. Но небо там было другим, потому что это вот небо... чужое.
Они внимали - и ответом было глухое непонимание.
- Я же говорил, - разочарованно поводит плечами Брат-охотник. - Он неразумен, он даже не понимает, где находится. Это всего лишь еще одно из уродств, постигших Его облик.
- Эти слова обеспокоили меня, - скрежещет фигура на опорах, поворачиваясь к Гостю. - Ты называешь себя чужим, но ты не вознесся. Так откуда же ты? Ты говоришь, что был рожден, но как ты можешь помнить то, что было до рождения? Это беспокоит меня, Братья. Не следует ли нам...
Он не успевает договорить.
Фигуры чудовищ, застывших словно бы в коматозе, вздрагивают - и темнота переворачивается, снова затягивая куда-то в сон, где мелькают ржавая россыпь хитиновых конечностей, холодный металл и неживое дыхание механизмов.
Но на этот раз пробуждение неизбежно.

Сообщение отредактировал Черон - 17-06-2009, 20:10

[Хелькэ >>>]

(выложено во спасение. Принимали участие - Stranger, Оррофин, Черон, Хелькэ)

Когда Гость снова смог - заставил себя! - открыть глаза, вокруг все изменилось. Не было исполинских костей, торчащих из земли, не было темноты вокруг - вернее, она уже не была такой темной. Над головой простиралось безжизненное небо в багрово-черных разводах, а рядом, почти у самых ног, была бездна.
Гость поспешно отступил в надежде уберечься от рокового шага. Чернота обреченно взглянула на него снизу, ухмыльнулась и дунула невозможным холодом, вынуждая сделать еще шаг назад. И обернуться на металический скрежет.
Ужасные монстры, наполовину люди (впрочем, многие и от этого были далеки), наполовину механизмы, вовсе и не думали исчезнуть, оставшись где-нибудь там, откуда Гость явился сюда. Даже более того, их стало много больше - и фигуры этих, еще не знакомых ему, вселяли куда больший страх.
Исполинская воронка у самых ног извивалась норой червя, проплавившего камень. Как будто какое-то существо - разум отказывался представить его рядом с окружающими чудовищами, у ног которых Гость был едва заметен - кем мог быть тот, оставивший вместо себя бездну?.. Зачем ему понадобилось проницать это и так безжизненное место, уходя в мертвую тьму?
Или - обжигающе ледяной плетью бьет наотмашь стремительная догадка - поднимаясь из нее?
Ветер глушил мысли, наполняя пустоту хоралом безнадежности. Воздвигшиеся силуэты образовывали круг, в который был заключен Гость, а еще - или это обман зрения?! такая же хрупкая, удивительно знакомая фигурка...
Каково это: путешествовать с циклопическим Братом, быть несомым его волей?
Это страшно. Лунноглазый чувствовал, как движется мир вокруг них, как эта серая, безжизненная пустошь, которой на роду написано застыть навсегда, рвётся назад, покорная хозяйскому шагу этого существа, внушающего ужас. Впрочем, все впечатления о путешествии померкли, когда лунноглазый понял, что они остановились, и был ссажен на краю самой Бездны. На короткое мгновение ужас сжал его душу в полную силу, выдавливая последние крупицы тепла... и неожиданно отпустил. Осталась лишь странная, мучительно-приятная пустота.

…Ветер рвется, захлебываясь последним аккордом, и под оглушенным небесным сводом, раскрашенным красками, повисает молчание.
Тишина.
- Братья.
Память поспешно выворачивается наизнанку: их голоса. Механически-скрежещущие, отвратительно-ядовитые, вкрадчивые, гулкие, как будто заговорило само небо - ни один не похож на другой, и странно - во всей их уродливости сквозь мертвенный голос пробивается нечто человеческое. Жалость. Испуг. Праведное негодование. Или, как сейчас - гордость.
- Испытания, которым мы подверглись, подошли к концу.
Должно быть, когда-то это существо было живым в полном смысле этого слова. То, что сейчас выглядит как голова, приращенная к уродливому постаменту, кажется, не испытывает никаких неудобств по поводу своего состояния.
Лучшие из лучших.
Праведники.
Вознесшиеся.
- Теперь не вызывает сомнений, что все происходящее было началом великих перемен, фратрия. Рай подал нам знак. Тот, кого мы называли Спящим - просыпается!.. Изменения происходят вне великой Вертикали Пределов - то, что мы называли расколом и катастрофой, было шагом по Горизонтали. Те Сестры, кому не было места в преображенном Раю, мертвы. Те из Братьев, кто подверг себя разрушительному искусу, были изгнаны из Служителей. Теперь же, - трубный голос Проповедника возвысился до искусственного неба, - мы приветствуем тех из нас, кто оберегал осколки разума Спящего, рассеянные среди Рая! Сегодня великий день для тех, кто вознесся - ибо сегодня мы узнали, что Хранимый нами не уязвлен неведомой угрозой, а вновь стал единым целым. И да будет наше служение Ему таким же непоколебимым и не допускающим сомнения, как и раньше.
Молчание.
Оно равновелико грому священного экстаза - но Братья молчат, не смея потревожить своего владыку.

Вопреки привычному порядку, сейчас Кит не стал дожидаться слов старших Братьев. За мертвенной бездвижностью его лица угадывалось еле сдерживаемое усилием воли нетерпение, а низкий звучный голос будто готов сорваться в осипший хрип. Будь его плоть жива, можно было бы подумать, что Киту не хватает воздуха.
- Братья! Воля Его исполняется нами исправно, и ежели Он ныне пробуждается, воссоединяясь и открывая нам доселе неведомое, пусть и ожидаемое, то следует нам лишь возрадоваться и с умноженной стойкостью продолжить священное служение! Я... - проведя сухим как пемза языком по растрескавшимся губам, продолжал Брат - ... я рад встрече с вами, чьё верное служение было прежде сокрыто от нас, ибо ваш труд ясен и праведен, а сами вы подобны нам и воистину - Братья наши, доселе... с нами разлучённые!
Обтянутая серой кожей рука Брата вытянулась меж прутьев колеса, служащего подпоркой расчленённому телу и указала на стоящего меж исполинов.
- Но... праведники, верные служители! Если завещано нам знание о чём-то подобном... этому... Тогда укажите мне подобное знание, ибо разум мой слабее моей воли к служению! Встретив Это первым, я сообщил ему Заповеди, ибо не можно жить в Раю, не зная и не блюдя их. Но что далее надлежит сделать с Этим, Братья, Старшие? Ведаете ли вы?
- Этот вопрос не дает покоя и мне, - рядом с отрешенным речитативом первого оратора голос Кукловода мог бы показаться почти человеческим - но после речи Кита контраст был острым, словно лезвие, которым слова Второго среди фратрии вспороли восторг встречи.
- Мы обращались к этим существам - и не получили ответа. Они не знают собственного происхождения. Они слабы, и кажется невероятным, что они могли бы быть сродни нам, Хранители - взгляните на их тела, лишенные следов благочестивого мучения! Прочтенные им Заповеди они преступно подвергли забвению, словно то, что втравлено в нашу кровь и плоть как высшая Правда - всего лишь набор скромных указаний!
- Твои слова мудры, Брат мой, - Китобой, вставая на одно колено, склонил слепую голову. Даже издалека они казались чем-то неуловимо похожими - пожалуй, единственные из Братьев, кто принял свои увечья тяжелее остальных, и скован за это непрекращающейся болью.
Но что есть боль для Праведников?
- Я всем сердцем поддерживаю их, - продолжил Хранитель-охотник. - Как только я увидел одного из Этих, в мое сердце закралась тревога... Они чужды Раю! Они как черви-паразиты, присосавшиеся к его телу, вытягивают щедрую Лимфу, которая охотно жертвует им свои дары, ибо не знает предательства и расточительства - но затем умирает, испаряясь в бесцельных тратах. Пока они безвредны и неопасны. Но я чувствую, что если дать им жить, то со временем они станут страшнее драконов, поселившихся в пораженных скверной местах Рая!
- Осторожнее, Брат мой, - во взгляде Проповедника не разглядеть и тени сочувствия к осужденным, но не заметить безжалостную справедливость, которую здесь называют "милосердием", не мог бы даже слепой. - Ты предлагаешь осквернить Его убийством? Сейчас, когда Рай празднует счастливое воссоединение?
- Да, - короткий ответ исполнен покорностью и смирением. - Потому что не вижу иного выхода.

- Возможно, он найдется, - искаженный, вибрирующий тонами голос Клавикорда выделялся среди других, как будто говорит сама земля. Только почему он так неуверен, расцвеченый страхом невозможного?..
- Есть еще одна возможность, - повторил он. - В момент сотрясения Спящего многие Сестры погибли... но я допускаю, что некоторые из них могли лишиться своих Покоев. Это исказило бы их, заставило потерять облик, стерло до обезличенного существа, едва поддерживающего в себе жизнь, как Эти... но могло оставить в живых! Присмотритесь, Братья - не покараем ли мы в своей слепоте того, кого должны были оберегать?
- Чушь! - гневный удар пикой Китобой сотряс землю, разом стирая смиренный облик охотника. - Сестра не может существовать без своего Покоя, плоти от плоти ее!
- Может.
Недоуменная пауза. Незнакомый, низкий грохочущий голос заставляет спорящих умолкнуть в поисках того, кто оспорил слово Хранителя.
Тьма, вздрагивая, распахивает дырявое покрывало, и все четыре оскаленных лика Тирана, самого страшного из Братьев, искажает затаенная боль.
И руки его безвольно опускаются.
- Это возможно, Братья. Я сам был свидетелем подобного святотатства, и не смог положить ему конец. Перед Законом и Судом я признаю себя виновным, и говорю - если так, если эти двое - действительно Сестры, нарушившие миропорядок Рая - то убить их будет в сотню раз оправданней, чем по каким-либо иным поводам!
Молчание.
Сердца, бьющиеся в теле с безумной амплитудой.
Фратрия потрясенно осознает сказанное.

Лунноглазая обернулась и увидела... Другого. Он чем-то походил на неё: такой же лёгкий, такой же... сглаженный, словно полустёртый или, наоборот, недорисованный, но в то же время, чем-то отличался. Причём, ничего радикально отличающегося она так и не увидела. Разве что глаза...они у Другого были медные.
- Кто ты? - прозвенел её голос россыпью хрустальных колокольчиков.
Гость с медными глазами повернулся на этот голос, отвлкшись от ужасного зрелища исполинских чудовщ, уже начавших обсуждать... что? Неважно, разве может это быть важным, когда рядом вдруг оказался такой же, как и он, и сразу было видно, что они похожи, пусть и глаза у них разные!..
- Я не знаю. Но... я почти как ты. Видишь? Я уже слышал о тебе, маленькая сестра сказала - ты тоже Новый.
Лунноглазый шагнул ближе к Другому и протянул руку, будто желая потрогать и не решаясь на это.
- Новый, ты говоришь? - он отвечал тише, чем раньше. - Я не могу сказать тебе этого. Я тут совсем недавно. А ты? Как ты здесь оказался?

- Братья мои, - Ловчий повернул голову на гибкой шее к руке с арбалетом, потом к руке с петлёй и снова обратил взор на остальных. - Фратрия. Я не вижу зла и разрушения в этих существах. Посмотрите на них. Они маленькие, хрупкие, путь каждого из них можно пресечь одним движением. Не вижу в них опасности!
Только в последней фразе своей, чувства, как трещина, проскользнули в его голосе. Да, этот Брат, призванный, чтобы карать и заключать, так и не смирился с наказанием своей Сестры.

Сообщение отредактировал Хелькэ - 20-06-2009, 21:24

[Черон >>>]

Тогда заговорил Жонглер, ловец загадок, один из пришедших Извне, и несмотря на это, словно родившийся в этом Пределе. Впрочем, что для Братьев было различием в пространствах и расстояниях?.. И было ли оно?
Свет к свету, соната и фуга - не все ли едино для слепого или утратившего слух...
- Мы должны решить без промедления, Братья. Искалеченные ли это дети Спящего, или и впрямь предвестники его болезнетворной опухоли - но все вы видите, как бесценная Лимфа, проходя сквозь них, испаряется. Неподготовленный дух может нести вред Ему одним своим существованием... неподготовленный - или же непокорный.
- Известно, что Сестры связаны со своими покоями настолько крепко, что разрыв этой связи, - медленно, неторопливо железная маска лица повернулась в сторону Тирана, - грозит необратимыми ужасными последствиями. Решение, предлагаемое мной, грубо, но в отчаянные времена приходится прибегать к резким методам. Пусть эти двое будут прикованы в опустевших Покоях, и их дух, пресытившийся свободным пожиранием Лимфы, закалится голодом. Тогда и только тогда, как видится мне, возможно пробуждение животворящей сущности Сестер, и их истинное назначение. Не насыщать слабую плоть, а дарить жизнь Ему.
- Если же мы допустили ошибку... - в скрежещущем голосе Жонглера промелькнули торжественные нотки, - ...тогда Спящий сам избавится от ущербной жизни, паразитирующей на его теле, как избавляется от недородков, лишенных питания. Это будет милосердно и справедливо.

[Хелькэ >>>]

Вспыхивают разноцветные огоньки – серебряные, сиреневые, золотые, - словно глаза странных, зловещих тварей в сгустившемся полумраке. Протягиваются тонкие нити-волоски, изломанные и перекрученные, никогда – прямые, от одного огонька к другому, к третьему, к следующему… Они все связаны между собой этими ниточками. Как паутиной.
Это не просто причудливый узор, мерцающая вязь на траурно-черном полотне. Потому что полотна на самом деле нет, оно невидимо как для зрителей, так и для невольных художников, которые вовсе не умеют рисовать – зато умеют слушать цвет.
Это не отражение огоньков-звезд на темной глади моря. Настоящего моря нет в мире Промежутка.
Это Сестры разговаривают друг с другом.

Ида говорит:
- Их поймали. В ловушку, в западню - как крыс! "Что там, за занавеской?" - Она говорит: - Как скоро последует удар шпагой, милые Сестры? Кто-нибудь хочет сделать ставку?
Тае говорит:
- Но ведь если кого-то из них убьют... мы ведь почувствуем. Кем бы они ни были, - Она говорит: - Мне страшно.
Ная говорит:
- Почувствуем - слабо сказано. Если они - возможные Сестры, каждая из нас испытает дикую боль, почти равную той, какую испытали бы, убей они нас самих, - Она говорит: - А если они - нечто иное, мы можем умереть вместе с ними. И весь Промежуток. Как уже погиб тот, Другой.
Ида говорит:
- Ты на редкость многословна сегодня, - Она говорит: - Великолепный монолог, достойный моих подмостков.
Ная говорит:
- Заткнись.
Юки говорит:
- Мы должны им помочь, - Она говорит: - Можем мы чем-нибудь помочь им?
Тае говорит:
- Мы не слышим их. Они не говорят с нами. Но, может быть, они смогут услышать нас?
Юки кричит:
- Заблудшие! Не дайте им приковать себя! - Она кричит: - Лгите, оправдывайтесь, убегайте - но не дайте им дотронуться до вас!
Вдруг они все же услышат?..
И только Сон - молчит.
Сон слушает. Не Сестер - Братьев.

[Черон >>>]

(Хелькэ и)

И Братья заговорили, и разговор их был недолог, и разговор их звучал не заговором - приговором.
- Они должны умереть, - сказал Ловчий.
- Они должны умереть, - сказал Проповедник.
Черная дыра в земле, переплетенная цепями наподобие ловца снов, злобно и голодно щерила пасть. Гости смотрели друг на друга (враг на врага?), и зрачки серебряных лунных глаз жадно пили зрачки золотисто-медных.
Апатия - это смерть.
Где вы были, умнейшие, ловцы загадок, знающие мудрость Заповедей, когда лязг железа кромсал вашу плоть?
Суровая рука Закона, бессилия... апатии. Понять - значит простить. Не понять - значит уничтожить. Простой выбор для обреченного силой.
Они сходились, поднимая маршем железных тел облака пепла, сжимались концентрической волной в центре, где оказались заперты двое ослепленных, обезумевших, потерявших друг друга... себя.
Смерть - это не распад на составляющие, это даже не холод. Одним из пагубных ее последствий является то, что все мертвое по-прежнему продолжает существовать.
И предавать своей участи других.
Если бы обсидианово-темные глаза могли видеть, Гости прочли бы в них страх и гнев - еще не понимаемый страх создания перед породителем и гнев Младших на Старших.
Вы произвели нас на свет. Вы обряжали нас в одежды из скрипучего металла, вы уродовали наши тела и заставляли страдать наши души. Вы отказывались от нас, называли нас ошибкой, запирали под землей и замуровывали камнями.
Мы так долго ждали, когда вы спуститесь к нам.
Чернота забрала в себя цвет не постепенно, а сразу, мгновено впитав, осушив прозрачно-ломкие тела, не оставив ни единого мгновения для боли. Не оставив Гостям - тем, кто явился без приглашения в собственные покои.
Покои.
У Сестер, прикованных в Покоях, еще была краткая вечность, чтобы всем существом своим прочувствовать боль - и свою, и чужую. Мир, в котором был Цвет, которым они были полны, рассыпался медленно и мучительно, пуская колкие щупальца отчаяния в нагие тела. Тела бились в судорогах, корчились, выгибались дугой и разрывались, кожа лопалась, обнажая... разноцветные нити, влажно поблескивающие и сочащиеся перламутрово-пестрыми каплями.
Первой была Тае, и Цвет пролился из нее Серебром и Изумрудом, испустив из себя Сказку и Спасение, уйдя в ничто.
Второй была Юки, и ее Серебряная Загадка рассыпалась пылью вместе с Золотой Верой.
Третьей была Сон, верившая до последнего, что не погибнет, верившая, что Цвета в ней нет, но Безумие и Безрассудство пробили себе дорогу наружу сквозь ее грудную клетку и запястья, впитавшись в тусклость серебряными и лазурными каплями.
Затем - были Сирень и Пурпур Наи, вернее, через какие-то секунды они уже не были, не были никогда.
Ида была последней. Но перед тем, как мерцающая лампочка над сценой старого театра взорвалась осколками, перед тем, как лазурные и янтарные полосы пропахали грудь арлекина, исторгнув из нее жизнь - она успела воскликнуть: "Браво!"

И свет погас.

Темные силуэты актеров остались единственными застывшими фигурами на полотне серого пепла - безоговорочными властителями и повелителями. Праведники, взошедшие в рай и испепелившие сады Эдема, могли праздновать.
Потом дыхание холода, которое больше не отгонял жар Цвета, смело с голой пустыни тех, кто жил кражей чужого - недородков, чудовищ и химер, получивших жизнь по недоразумению. Холод сделал то, что не удавалось сделать Праведникам - вернул неживое изначально обратно.

Они остались одни.

[Барон Суббота >>>]

Закончено и закрыто. Покойся с миром, Цвет.