Greensleevеs. В поисках приключений., Добро пожаловать в мир злых заек!

[Spectre28 >>>]

с Лео и Хель

И тут дверь резко распахнулась, а на пороге возник давешний брухой покусанный торговец с камнем в одной руке и обломком лезвия в другой.
- Извините за опоздание.
- Satanas Nobiscu... - на полуслове осекся отец Августин, прерывая обряд. Звезда резко угасла, точно ее залили водой и по церкви начал распространяться сильный запах серы. Кейт всплеснула руками растерянно и озадаченно, резко свистнула, отдавая приказ гончим. Псы встряхнулись и, повинуясь приказу, порысили к торговцу. Одновременно с ними, Тоннер выхватил кинжал Фламберга из расшитой сумки и, размахивая им, принялся что-то втолковывать жрице и священнику.
Раймон сморгнул, но видение в дверях не исчезало, и этого морока он не творил точно. По крайней мере, не собирался. Какого дьявола тут забыл этот чёртов Брайнс?! Опоздал?! Значит... И всё же лучшего момента и представить было нельзя. Положив руку на переданный Бойдом браслет-накопитель, он потянул магию - и она пришла, наполняя тело знакомой силой. Фламберг бросил жаждущий взгляд на Тоннера, но Раймон, стиснув зубы, повернулся к Джеймсу Клайвеллу, выворачивая наизнанку свет, звук и запах. И толкнул констебля в бок:
- Тебя нет! Иди!

Шел, а точнее бежал, констебль походкой человека, привыкшего передвигаться быстро, по узким улочкам, в толпе. Он уверенно лавировал между культистами, не цепляя их ни одеждой, ни локтями. Впрочем, и выносить Эмму он не спешил. Одев девушку в рубашку Раймона, он аккуратно уложил ее обратно и мягко, осенним листом по траве, прошел к оружию. Изумленные взгляды Тоннера и Кейт были направлены на жертву. Впрочем, их можно было назвать даже ошеломленно-пораженными, когда Эмма взмыла в воздух, провисла в нем мешком, споро поплыв по направлению к пленникам.
- Господин наш, ты ли это? - не придумал лучшего вопроса Тоннер. Августин с достоинством сжимал в руках чашу для причастий и успокаивающе кивал пастве.
Тем временем, между Бойдом и Раймоном вспыхнул и заплясал в воздухе яркий огонёк. Вальтер довольно хмыкнул.
- Заметил я, не любят этого собачки.
Раймон, не отводя взгляда от констебля, рассеянно кивнул.
- Приятного аппетита, - вежливо пожелал магистр Девоне, весело хрустящей камнем. Брайнс снова отличился, кинув в жрицу от порога булыжник.
Вернувшийся назад Клайвелл, нагруженный поясами с мечами, бережно уложил девушку у стены.
- Легкая, - с удивлением заметил он.
- Священный сосуд же, - с облегчением улыбнулся Раймон, перехватывая собственный меч. - Ну и не ест почти. Откуда тяжести взяться?
Гончие, лениво протрусившие за купцом до двери, зевнули и, повинуясь новому свисту жрицы, улеглись у порога. Остальная стая испуганно отшатнулась от пленников, прячась в противоположном темном углу. В церкви резко, сердито закричал ребенок. Кейт, охнув, прижала руки к груди и бросилась к малышу, которого укачивала Пэнси. Повеяло теплым бризом, будто бы церковь стояла среди моря. Гончие испуганно прижали уши, пятясь к стенам.

- А теперь, - Раймон вытащил меч из ножен и мечтательно, вдумчиво посмотрел на Тоннера, на свящянника, - кажется, пора. Не буду скрывать, мне почти хочется просто промаршировать к выходу, оставив их с тем, что призвалось, но одновременно хочется и... другого тоже. Прямо очень.
Констебль с явным наслаждением повторил его маневр и согласно кивнул.
- Самое приятное, что еретиков можно вешать без суда, - с затаенным удовольствием сообщил он.
- Только вешать? Жаль, - Фламберг бегло осмотрел церковь, отмечая решётки на окнах, потом оглянулся на Бойда. - Нужна дверь. А вы... - он окинул взглядом констебля, задержавшись на раненой ноге.
Эмма поморщилась, открыла глаза и попыталась сесть. Опаивали ее, видимо, дважды - тело не слушалось девушку, в глазах плескалась серая муть. Она слепо нашарила стену, облокотилась на нее и лишь потом, глубоко вздохнув, спросила:
- Самое безопасное место, значит?
- А я побуду с леди, - завистливо вздыхая, почти одновременно с ней ответил констебль.
- К сожалению, дорогая, - любезным тоном объяснил Фламберг, перехватывая меч двумя руками, - об этом знали не все. Но мы, - он говорил в полный голос, и слова гулко отражались от сводов, - объясним. Ибо сегодня - воистину отличная ночь для веры.
Гарольд Брайнс влетел в церковь, будто его пнули снаружи. Морозный воздух ворвался вслед за ним, заклубился по полу, заволакивая туманом санктуарий. Холодные струи ледяными змеями медленно вползли на стены с улицы, сплетаясь причудливыми узорами в решетку на дверном проеме.
- Двери нет, брат Фламберг.
Циркон, выпрямившись, отсутствующе смотрел на толпу впереди.
- Тогда первым уверовать должен Августин, - равнодушно посоветовала Берилл, - ибо вожделение - страшный грех.
- Тогда он станет последним, - подтвердил Фламберг тоном, который мало отличался от хруста льда, и, не оглядываясь, шагнул к алтарю.
Он не ждал, что первым навстречу, бездумно топча сотканные из тумана плети, бросится именно Симс. Жизнерадостный торговец, который не был торговцем, довольный жизнью семьянин, которого приняли в семью, походил сейчас на умертвие. Серая кожа плотно обтянула скулы, глаза ввалились и потускнели, словно отказываясь отражать свет. И даже одежда, которая всего час назад ладно сидела на фигуре, обвисала и собиралась складками.
Симс усыхал, увядал, но коротким мечом он взмахнул с размаху, сильно - но без особого умения. Когда-то, наверное, он даже брал уроки, но эти времена давно прошли. Фламберг легко, как танцор, сделал шаг в сторону с разворотом и ударил сам - в спину. Симс задохнулся от боли, выгнулся, но ни повернуться, ни сделать ещё шаг не успел. Меч Фламберга подсёк ему ногу, тут же, обратным движением вспорол правое плечо и, наконец, аккуратно, самым кончиком прошёл по шее. Король-олень опустился на камень бесшумно, словно тряпичная кукла, у которой подрезали верёвочки. Но даже упав, смотрел гаснущим взглядом на Эмму. Не отрываясь.
Приглушая багрянец, наползал туман, а в центре нефа продолжал кружиться наполовину разложившившийся герольд.
- Ану! Люциф! Ану!..
Голос его походил на карканье

[Leomhann >>>]

Со Спектром и Хеллой

Фламберг резко махнул мечом, рассыпая капли крови, которые беззвучно сгинули в белесой дымке. И рассмеялся.
- Брат Циркон! Послужим делу нашему? Окажем помощь людям? Приумножим славу?
Минуя его, магистр лишь кивнул. Туман огибал полумертвеца, точно брезгуя, повиликой приникал к ногам Циркона и нахально ласкал тело Беарна Крессла. Чучельник напал справа, сжимая тонкий кинжал с темным, пропитанным ядом клинком. Запах болота и миндаля, горький и удушливый, окутывал Крессла точно саваном. Он взмахнул кинжалом, метя Циркону в плечо, метнулся к нему, но было поздно. Пальцы Циркона сдавили и смяли его горло, чучельник выронил кинжал и попытался разомкнуть эти тиски, но вскоре перестал дергаться и обвис, обмочившись. Магистр перешагнул через тело, грудой лежащее на полу с вывернутой шеей. Длинный меч свистнул, целя ему по ногам. Из сумятицы, царящей вокруг, этого хаоса криков, испуганных глаз, молитв и проклятий, вывинтился богато одетый мужчина с лицом, искаженным ужасом. Циркон легко ушел, перепрыгнув через клинок. Но, отбивая очередной удар, он скользнул по кровавой киновари пола и упал на колено. Его противник споро развернул тяжелый меч и, крякнув, с силой ударил сверху. Пронзительно завизжала какая-то женщина. Но вместо головы меч с мерзким скрежетом уперся в гарду. Клинок магистра тотчас резко скользнул назад и вверх и культист взвыл дурным голосом: его меч и пальцы упали на пол. Не вставая с колена, Циркон обратным движением рубанул справа, наискось, вспарывая живот противника. И тотчас, точно ожидав этого, к рухнувшему на колени мечнику рванулись две гончие. Жадно взгрызаясь в зияющую рану, они с утробным урчанием вытаскивали кишки, рвали на части тело еще живого мужчины, заходящегося истошными криками. Огромные мощные животные мотали его, словно детскую куклу, толкали и огрызались друг на друга, и именно это, а не плавная грация михаилитов разрушило зачарованный транс, в котором пребывали члены билберрийского культа.
Вопли, пронзительные и полные ужаса, вознеслись над никак не стихающими криками культиста, и собравшиеся брызнули в стороны, обтекая михаилитов. И открыв дорогу к Тоннеру и отцу Августину, стоявшим у алтаря. Мужчины орали друг на друга и размахивали руками, добавляя к какофонии звуков. Фламберг бросил на них единственный обещающий взгляд и с пируэтом ушёл вправо, оставив Циркону левую сторону. Меч походя смахнул голову подвернувшемуся мужчине с крючковатым, покрытым бородавками носом над тонкими губами, и тут же Фламберг, молниеносно пригнувшись, полыхнул огнём в морду гончей, подскочившей слишком близко и слишком рано. Собака, обиженно взвизгнув, отпрыгнула, скребя когтями по полу, и Фламберг снова засмеялся, танцуя дальше. Исцелённое Бойдом бедро работало как новое. Очень кстати.
- Играем!
И церковь окончательно погрузилась в хаос. Время трещало и рвалось, умещаясь то в шаг, то во всплеск чёрного балахона, подобного крыльям летучей мыши.

В огромном вырезе безразмерной рясы мелькнула крохотная, едва наметившаяся грудь. Фламберг придержал меч. За спиной кто-то коротко захрипел, но он даже не оглянулся. Нити ледяного тумана, поднимаясь выше, проникали в горло, и оно потом билось, как хрусталь... ему было плевать.
- Господин, нет! - девочка, высокая для своих лет, но нескладная, как подросток, упала на колени, молитвенно сложив руки. - Я ведь ничего! Правда! Я только смотре...
Фламберг шагнул дальше, оставив распластанное тело собакам. Сбоку на него с визгом набросилась женщина, целясь когтями в глаза. Он коротко ударил её рукоятью в висок, не сбивая ритма, оглянулся на девочку. Да, лица определённо были похожи. Стоявшая над телом гончая блеснула на Фламберга дымчатыми глазами, и он кивнул, разворачиваясь. Сзади снова раздался хруст, но уже другой. И не менее правильный.

Успевшая проскочить мимо михаилитов женщина, протягивая в мольбе руки бросилась к оставшейся в глубине церкви группе.
- Пожалуйста! - взгляд огромных голубых глаз метался между Клайвеллом и Берилл. Трясущимися руками она пыталась содрать с себя балахон, но всё путалась в ткани. - Я... я сдамся, тюрьма, пусть...
- Уберите это.
Берилл смотрела мимо женщины, равнодушно отдавая приказания так, будто бы и Клайвелл, и Хродгейр были ее слугами. С плохо скрываемым злорадством и жуткой, смешанной с нежностью, гордостью, она не отрываясь следила за Фламбергом.
- Желание дамы - закон, - констебль, спокойно и даже одобрительно наблюдавший за бойней, подобрал обломок ножа и переглянулся с Вальтером, - к кому острием упадет.
Провидение явно угадало его желания. Барсук поморщился и церемонно повёл рукой. С плохо скрываемым ехидством Клайвелл поднял обрывок одной из тех веревок, которыми они были связаны и медленно, будто наслаждаясь ужасом, плескавшимся в глазах женщины, зашел ей за спину. Раздался отчетливый щелчок и культистка мешком осела на пол. Глаза еще продолжали моргать, она силилась что-то сказать, но тело не слушалось ее, не позволяло сделать даже вдох. Женщина медленно синела и, наконец, остановились и глаза.

Отпихнув ногой надсадно кашляющего кровью рыжего мужчину, Циркон поднял с пола кинжал его жены. Юная, очаровательная, похожая на нежную фиалку, она кинулась на магистра, сжимая в руках этот нарядный клинок. Не размениваясь на оружие, он просто позвал воздух из легких, одновременно вонзая меч в ее супруга, с воплем "Анастасия!" кинувшегося с другой стороны. Серый бич тумана хлестнул по истошно визжащей женщине, мечущейся в центре зала, роняя на полутруп. Тот довольно заурчал, обнимая ее почти любовно, прервал свою безумную песню и впился зубами в мягкую грудь, обнажившуюся в вырезе балахона. Двое псов, дерущихся между собой, восторженно взвизгнули и присоединились к его трапезе, отрывая огромные куски от ягодиц и боков женщины.

Пропуская над плечом короткий и быстрый удар кинжалом, Циркон со слегка удивленным лицом отступил назад. Тоннер - трактирщик, мнящий себя главой ковена, слишком ловкий и умелый для хозяина таверны, зло улыбался ему, глядя снизу вверх. Неожиданный удар пришёлся в живот и согнул тело пополам, кинжал с отвратительным хрустом вошёл точно туда, куда направлял его краснолюд - в плечо, под ключицу. Магистр пируэтом ушел в сторону, выпрямился, выдернув клинок и ухмыляясь в лицо опешившему Тоннеру - рана затягивалась слишком быстро, будто Циркон и человеком-то не был. Щупальце тумана обвило трактирщика, подтягивая к михаилиту, сковало руки. Его кинжал - кинжал Фламберга - вошел краснолюду точно в темя.
Следующей стала Кейт Симс, лихорадочно молящаяся недалеко от алтаря.
- Великая мать... Ану и Дану... - лепетала женщина, воздев руки. Пол под ее ногами мелко дрожал, в щели плит, скрытых под начавшей остывать кровью, пробивались зеленые ростки. Что-то гулко ударило в дверь, но воздушная решетка устояла, прогнувшись внутрь. Завидев приближающегося Циркона, жрица вскрикнула, кинулась вперед, бестолково размахивая маленьким золоченым серпом. И - оказалась в объятиях.
- Во имя Бадб, - почти ласково прошептал ей магистр, удерживая руку с безделушкой за спиной женщины.
Кинжал в этот раз он вытаскивать не стал. Вьюнок, споро проросший сквозь камень и кровь, скрыл жрицу под нежными, розово-белыми цветами и Бойд удовлетворенно кивнул.

Сообщение отредактировал Леоката - 22-03-2018, 13:32

[Spectre28 >>>]

с Леокатой

Когда, наконец, наступила тишина, Фламберг носком сапога отодвинул руку культиста, чтобы та указывала на алтарь. Гончая, которая считала тело своей добычей, рыкнула и клацнула зубами, но не всерьёз, просто отгоняя конкурента. Раймон усмехнулся, закинул меч на плечо и изящно развернулся к священнику. С лезвия на обнажённую грудь потекли новые струйки крови.
- Отче!
Отец Августин застыл. Пальцы у него были окровавлены. Раймон наклонил голову набок, потом глянул на высокое окно и понял. Священник пытался забраться туда по гладкому камню и... выломать решётку? Ну, если бы Августин был Вальтером... Покачивая головой, он двинулся туда, где за алтарём возвышалось бревно бывшего креста, а у окна замер, прижав пальцы к груди, Августин.
Казалось, священник даже не дышит.
- Отче, отче, - Раймон на ходу попробовал потрепать одну из гончих по спине. Животное огрызнулось, и он пожал плечами. - Шотландцы... Так вот, отче, ваши руки... они мне нравятся! Правда!
Августин загнанным взглядом следил за тем, как он приближается. По рясе быстро расплывалось тёмное пятно, и Раймон брезгливо сморщил губу. Пальцы дёрнулись. Августин казался просто грязной кляксой на фоне серых стен, и его хотелось выскрести, выдрать, выжечь.
Сапоги глухо били в доски настила, оставляя смазанные красные отпечатки. Раймон смерил прищуренным взглядом священника, широко улыбнулся. Августин вздрогнул.
- Вам нравится этот крест, святой отец.
Это был не вопрос, но священник всё равно коротко кивнул. Он, не отрываясь, смотрел на окровавленный меч.
- А мне нравится госпожа Берилл. Люблю я её, отче. А вы - любите этот крест.
Магия в этой церкви, на этом погосте работала странно: короткими вдохами пробивалась сквозь дверь и окна, струилась по полу между седыми клубами, поднималась к потолку. Но главное - эту силу можно было вобрать в себя. Раймон глубоко вдохнул и медленно выдохнул её в лицо отцу Августину.
Священник, как во сне, обошёл Фламберга и нежно, ласково коснулся деревянного Христа, лишённого рук. Провёл ладонью по щеке.
- Очень любите, святой отец. Так, что неспособны расстаться. Прямо как мы - с госпожой Берилл. Вы неразделимы. Вы - одно целое.
Краем глаза Раймон поймал безумный взгляд Пэнси, которая так и стояла поодаль, прижимая к себе ребёнка. Лицо её было совершенно белым. Он отвернулся.
- Да, именно так. Вы не в силах выпустить его из объятий...
Священник обнял столб и гладил его, сначала робко, потом всё более смело, пока не прижался губами к треснувшему животу осквернённой фигуры. Эрекцию не скрывал даже мешковатый балахон. Раймон кивнул и прижал ладонь к сухому, пропитанному благовониями и маслом дереву. Крест занялся сразу. Этот дым не стелился по полу, а поднимался вверх, к высокому потолку, к канделябрам на цепях под сходящимися арками. Он поднялся бы к небу, но не пускала крыша, добротная, недавно починеная.
На плечи Раймона легла мягкая ткань. Бойд, ничтоже сумняшеся, сдернул балахон почище с кого-то из убиенных.
- Ты в детстве часто простывал, - спокойно пояснил он, расправляя импровизированный плащ.
Раймон отсутствующе кивнул и спрыгнул с помоста. За его спиной пронзительно, громко, перекрывая нарастающий гул огня, завизжал глава культа.

Океан паники и ужаса омывал стены церкви, люди барахтались в нем - и тонули. Впрочем, Берилл было все равно. Сквозь кровь и безысходность, за черной улыбкой смерти она различала слабый запах можжевельника и полыни. А потому - была спокойна. Не обращая внимания на возражения Клайвелла, она встала и пошатываясь, все еще плохо чувствуя ноги, скользя на начавшей чернеть крови и лужицах льда, пошла туда, где заходился криком, вожделением и смертной мукой отец Августин. Шла неспешно, сдерживая порыв побежать навстречу, аккуратно огибая мертвецов, застывших в странных позах, точно танцующих танец смерти. Перед Фламбергом она остановилась, глядя в глаза спокойно и чуть холодно. Провела рукой по окровавленной груди... И Эмма, со счастливой улыбкой, приникла всем телом к Раймону, обнимая его. Фламберг поднял её лицо, оставляя на щеках алые полосы, и наклонился к Эмме. Поцелуй, жадный и горячий, в быстром стуке сердца пах можжевельником. И кровью.
На постаменте, то ли как на эшафоте, то ли как на алтаре, рвался от столба, приникая к нему, отец Августин.

[Ричард Коркин >>>]

Гарольд Брайнс, торговец.

3 января 1535 г.
Билберри. Улица и церковь.
(убывающий полумесяц)

Расплатившись, Гарольд вышел на слепящую белизной снега улицу, приятная свежесть новой одежды поднимала настроение. Шестьдесят фунтов - огромные деньги, но произвести хорошее впечатление на лавочника и, в итоге, попасть на мессу было намного важнее. Получасовой торг - не лучшая презентация нового члена практически любого сообщества. С другой стороны, хозяин лавки был очень общительным, но Гарольд вчера уже доторговался, испортив отношения с целительницей, так что сегодня предпочёл просто согласиться. В итоге, это было очень выгодно: ритуал мог принести больше знаний, чем бесконечно дорогой гримуар, ведь речь шла именно о практической части призыва. Больше всего торговца интересовала выгода, которую горожане получают от очень опасного занятия. Вряд ли они тратили столько сил просто так. "Что получают жители Билберри за поклонение Сатане?" Возможно, долголетие, возможно - то, что хотел сам Гарольд: новую магию, возможно, что-то другое. У торговца резко заболела голова, синее небо завертелось перед глазами и он упал.

Очнулся Гарольд в полумраке переулка, он лежал боком прямо на земле. Новая одежда уже промокла от снега. Торговец поднялся. Голова безбожно трещала, сильно хотелось пить. "Ну что ж такое-то?!" Он опёрся рукой о промёрзшую каменную стену. Было очевидно, что потеря сознания не связана со слабостью или ранами: до этого он чувствовал себя вполне сносно, упал торговец резко, не ощущая нарастающего бессилия, слабость была, как от похмелья. Его чем-то напоили. "Очень нехорошо". Напоили, скорее всего, не только его. Если бы Тоннер хотел избавиться от торговца, он бы послал кого-то за ним и его, валяющегося в беспамятстве, уже бы зарезали, а раз Гарольд жив - это не так. Случайностью это тоже быть не могло. Вероятно, горожанам стало некомфортно проводить ритуал, когда в городе столько чужих и они нашли быстрое и удобное решение этой проблемы - напоить гостей какой-то отравой и перебить, может, принести в жертву. "Интересно, михаилиты тоже попались? Если кого и стоит приносить в жертву, так это симпатичную Берилл".
Вопрос заключался лишь в одном - кто он для горожан? Торговца могли напоить за компанию с Вальтером, который, чёрт его дери, так некстати сдружился с михаилитом. В любом случае, если северянин для них - враг, то и прибывший в его компании Гарольд точно не друг. Он сплюнул в снег. Мечтать о новой магии уже не приходилось. Если всё и правда пошло так плохо, стоило украсть у Тоннера коня и ускакать из проклятого города, как ошпаренному. Отъехав подальше, зарезать скотину, а там уж как пойдёт. Как бы там ни было, надо было всё проверить. Торговец аккуратно, по переулкам, пошел к церквушке.
Подкравшись к храму, Гарольд осторожно глянул через разноцветный витраж. "Матерь Божья, что там творится!" Куча огромных собак, обнаженная Берилл на алтаре, жрица в белом, Вальтер, констебль, и михаилиты, прижатые к углу. Он был прав, горожане решили избавиться от опасных чужаков. Возможно, стоило таки рвануть в конюшни, но надо было вытаскивать северянина. Торговец быстро осмотрелся, можно было, что-то поджечь, чтобы выманить часть гончих из храма и обдать их пламенем, но ничего подходящего по близости не было. Оставалось только идти самому. Он сильно рисковал, его магия ещё ни разу не была эффективна, а теперь Гарольд сам ставил на неё собственную жизнь. "Ну хоть вино Вальтеру не придётся покупать". Пошутил про себя торговец, пытаясь успокоиться. Он провёл глазами по округе, выискивая запасное оружие, на случай, если, а скорее, когда, заклинание подведёт.
Подобрав камень размером с кулак, и вытащив осколок ножа из мостовой, Гарольд аккуратно подкрался к двери, тихонько прильнул к холодному дереву, прислушиваясь, что происходит внутри. Он замер в секундной нерешительности, план был безнадёжен, но мяться дальше было нельзя, девушку могли убить. Гарольд резко открыл дверь. В голову прокралась глупая шутка.
- Извините за опоздание.
- Satanas Nobiscu... - на полуслове осекся отец Августин, прерывая обряд. Пылаяющая звезда над крестом резко угасла, точно ее залили водой и по церкви начал распространяться сильный запах серы. Жрица всплеснула руками растерянно и озадаченно, резко свистнула, отдавая приказ гончим. Псы встряхнулись и, повинуясь приказу, порысили к торговцу. Одновременно с ними, Тоннер выхватил кинжал из расшитой сумки и, размахивая им, принялся что-то втолковывать жрице и священнику.
Слегка улыбнувшись своей выходке, Гарольд рванул на улицу. "Надо ударить по гончим, как только они выбегут из храма, чтобы меня не окружили. Сфера малоэффективна, надо попробовать создать сильное пламя, затем направить и подпитать его ветром."
Он развернулся, уже колдуя. Сердце замерло в предвкушении огненной волны, ноги на дюйм утонули в грунте, давая надёжную опору, но к его удивлению, ни одной гончей не вышло за ним. Гарольд, расстроенно вздохнув, оборвал заклинание. Его план провалился, надо было срочно выманить хотя бы часть собак на улицу. Гончими управляла женщина в белом, необходимо было вынудить её действовать или хотя бы отвлечь, давая Вальтеру и остальным шанс действовать. Он подбежал ко входу, на бегу целясь камнем в голову жрице, тот полетел точно в цель, но самая крупная собака прыгнула, ловя снаряд, точно мячик, и радостно им захрустела. Торговец взглотнул. Берилл взмыла в воздух, провисла в нем мешком, будто ее перекинули через плечо, и споро поплыла по направлению к пленникам.
В церкви резко, сердито закричал ребенок. Кейт, охнув, прижала руки к груди и бросилась к малышу, которого укачивала на руках Пэнси. Повеяло теплым бризом, будто бы церковь стояла среди моря. Гончие испуганно прижали уши, пятясь к стенам. Констебль, возникший будто из ниоткуда, нагруженный мечами, аккуратно уложил на пол за спинами михаилитов госпожу Берилл. Гарольд остался стоять в проходе, теперь он едва мог помочь Вальтеру - северянин был вооружен и опасен. Торговец обратил внимание на пятящихся гончих.
"Видимо, мне всё-таки удастся увидеть хотя бы финальную часть призыва." Он скрестил руки на груди, оперевшись левым плечом о дверной косяк. Сердце, до этого выбивающее гало, потихоньку успокоилось, он был в относительной безопасности, по крайней мере за ним уже не гнались гончие. Это была не магия, это было сборище умалишенных направивших огромный потенциал в угоду своему безумию.
Он влетел в церковь, будто его пнули снаружи. Морозный воздух ворвался вслед за ним, заклубился по полу, заволакивая туманом санктуарий. Холодные струи ледяными змеями медленно вползли на стены с улицы, сплетаясь причудливыми узорами в решетку на дверном проеме.
Гарольд, с трудом удержавшись на ногах, покосился на закрывшийся выход. "Вот это уже совсем нехорошо". Если до этого он был волен наблюдать за призывом и бойней, и в случае опасности просто выбежать, то теперь на него могли накинуться, надо было срочно найти нормальное оружие. В глаза бросились клинки у алтаря. Стряхнув с новой одежды невидимую пыль, торговец спокойно, словно шел по городской площади, направился к клинкам, спокойная походка должна была заставить оккультистов растеряться. Без проблем пройдя весь зал, Гарольд, не особо разбираясь, взял кинжал, который, вроде бы, видел раньше у констебля. Лезть в драку ему не особо хотелось, Вальтера и михаилитов с лихвой хватало на всех горе-прихожан.
Гарольд слегка вздрогнул от жуткого крика, он нехотя развернулся, уже зная, что увидит. У торговца слегка затряслись руки, гончие рвали живого человека на куски. Он на мгновение почувствовал скользкие от слюны клыки на собственных руках, ногах, шее, животе. Из остолбенения его вырвал уже детский голос, девочка молила михаилита о пощаде, не помогло. У рухнувшего тела ребёнка тут же появилась ещё одна тварь. Торговец быстро приковал взгляд к удивительной красоты витражу в дальнем углу, размытые фигурки на переднем плане продолжали двигаться, привлекая внимание. Ему надо было успокоиться, Гарольд глубоко вдохнул и выдохнул. Ужас неохотно уступал место привычному холодному рассудку. Больше всего было жалко девушек: остервеневшие животные грызли мягкую, тёплую кожу, рвали её в лоскуты. Густая кровь ручьями текла по церковному полу. Со стены беспристрастно взирал на всё изуродованный Иисус. Гарольда как будто окружал другой мир, безумный и неправильный. Ад, вокруг торговца царил ад. Он видел много жестокости в своей жизни, часто сам страдал от неё, но ещё никогда безумное остервенение людей не превращалась во что-то такое, в действие. Вот михаилит, работая как механизм идеальных часов, пронёсся через толпу, выпуская в воздух алые дуги крови, вот девушка пытается сорвать с себя балахон. Какие эмоции, нигде никогда Гарольд не видел таких эмоций! Вот Берилл властно, как императрица, провозглашает смертный приговор. Трагедия, ожившая трагедия царила вокруг него.
Пожилой, но еще крепкий мужчина, вооруженный коротким ножом, с пронзительным визгом кинулся на Гарольда. Безумное лицо не выражало ничего, кроме паники. Вцепившись торговцу в запястья, культист потянул на себя, выводя его из равновесия. Торговец не поддался и потянув на себя, с размахом ударил пяткой по левой ноге атакующего, но уже выведенный из равновесия промахнулся. Культист дернул Гарольда резким рывком на себя и в сторону, подсекая ногой под коленями. Резким движением, вывернул кисть, отнимая кинжал и приставил его к горлу лежащего на полу торговца. Левая рука Гарольда ковшиком зашла под кинжал, отталкивая его вверх и заходя на место горла. Он правой рукой помог себе столкнуть мужчину и вскочил на ноги.

[Leomhann >>>]

С Ричардом

- Не подходи! Не подходи!
Визг мужчины оглушал, рука, судорожно сжимающая нож, мелко тряслась. Не отрываясь, он смотрел назад, на приближающегося магистра.
- Не подходи! Я убью, убью его!
Циркон перекинул меч в левую руку, перехватывая рукоять. Равнодушно оглядел культиста и Гарольда, не задерживаясь надолго ни на одном из них. Слева, метя зубами в его сапог, метнулась гончая, но была отброшена лозой из тумана.
Гарольд попятился назад, внимательно следя за движениями оккультиста, неожиданная атака полностью вернула его в реальность. Рисковать смысла не было, магистр наверняка знал, что делает.
Мужчина с отчаянным воплем, выставив руку с кинжалом вперед, ринулся на Циркона, пригнувшись и метя михаилиту в живот. От удара магистр ушел полным вольтом, в обратном движении снося голову культисту. Кровь цевкой брызнула из бесстыдно обнаженных артерий, орошая горячим багрянцем все вокруг, пятная рубашку Циркона и оверкот Гарольда. Обезглавленное тело рухнуло грузно, загребая руками в агонии, утопая в быстро стынущем пурпуре. Магистр медленно слизнул кровь с клинка и сплюнул, скривившись.
- Ты знал, что здесь будет? - Спокойно, глядя прямо в глаза Гарольду, спросил он.
- Когда выходил утром из таверны - нет. - Это слово должно было прозвучать первым. Он действительно не знал наверняка, и раз поведения Тоннера не насторожило куда более опытного Вальтера и самих михаилитов, с чего бы ему баламутить воду, опираясь лишь на предположения. - Догадался в лавке у Симса, но не успел вернуться таверну, меня чем-то отравили или околдовали, свалился в прямо в переулке. - Торговец с досадой осмотрел испачканную кровью одежду. - Пришел в себя под вечер, пришлось идти сюда и пытаться помочь хоть чем-то.
Договаривал он уже в пустоту. После первых слов, Циркон, не дослушивая и не дожидаясь пояснений, плавным движением танцора развернулся и скрылся за сгустившимся туманом. Бледный мужчина со вспоротым животом и отрубленной рукой, разбрызгивая алым из обрубка и истекая кровью себе на колени, почти сразу вывалился из серой хмари под ноги Гарольду, заливая новые сапоги. Магистр не оглядывался и не останавливался больше.
Гарольд с облегчением вздохнул, казалось, что в магистре было больше животного, чем в любой гончей. Вспомнился случаи, который произошел с торговцем восемь лет назад на берегу Ладоги. Тогда, пёс тамошнего старосты, сорвавшись с цепи, передушил за ночь тридцать кур, растаскав их по всему двору, но не съев при этом ни одной. Утром, выйдя на улицу хозяин увидел голодного пса, как обычно, ждущего у пустой миски. Конечно, взбешенный староста забил тварь до смерти. Интересно было другое, зачем кобель убивал?
На пол рухнул, заколотый, как поросёнок, трактирщик, Гарольда опять увлекла картина резни. Всё вокруг торговца было, каким-то сверхреальным, наполненным миллиардом деталей. Фигуры людей казались как никогда объёмными, виднелся каждый волос, каждый изгиб одежды, каждая морщинка, каждая ресничка. Неожиданно стало тихо. Трясущийся священник обнял осквернённую фигуру. "Что я здесь делаю?!" Гарольд явно был лишним в храме, он был единственным зрителем, единственным посторонним, который мог увидеть всё сумасшествие и всю абсурдность происходящего. "Как уродливо, и как грязно"! Дерево занялось огнём и несчастный истошно закричал. Гарольду стало невыносимо грустно, именно грустно, казалось, всё плохое и животное, что может было в человечестве, нашло своё отражение в этом сцене. Обезумевший от боли мужчина пытался отпрянуть от горящего бревна, но не мог. В воздухе смешались: металлический запах крови, вонь фекалий и горящей плоти. Берилл, прошествовав через побоище, бросилась в объятья Фламберга. Торговец уже устал удивляться, он вообще безумно устал. Любовь, а разве можно после такого любить? Нет, пёс всегда остаётся псом, даже будучи верен своему хозяину, а бешеного пса рано или поздно забьют до смерти. На пол рухнула Пэнси, несчастная служанка, которая так ему понравилась, не избежала страшной участи. Убийца её с материнской заботой держал на руках ребёнка.
Большинство оккультистов заслужили расправы: Тоннер, священник, Симс, но с раннего детства попавшие под влияние сумасшедших родителей девушки, разве были они виноваты? Гарольд всегда был мягок к девушкам, он редко мог отказать или навредить им, и не раз страдал от этого, взять хотя бы случай с бруксой. А тут столько трупов, столько трупов. Торговцу на мгновение померещилось его собственное тело на полу, в точно такой же рясе как у всех. Вот что получается, когда пинаешь бешеное животное: оно либо погибает в схватке, либо загрызает тебя. Рано или поздно люди научатся бороться с тварями на дорогах и тогда михаилитам не найдётся места, хоть на цепи, хоть на свободе. А сейчас надо было просто относится к ним, как к любой твари, с которой он встречался до этого: не проявлять ни капли страха, не обращать внимания на их превосходство в силе.

[Хельга >>>]

Джеймс Клайвелл

3 января 1535 г. Билберри. Церковь.

" А я побуду с леди..." Похоже, что он, сам того не желая, превратился в пастыря девиц. Впрочем, стоило признать, что участвовать в резне было не с руки. Точнее, не с ноги, после короткой пробежки до алтаря нывшей так, что впору было снять сапог и выбросить. Вместе с конечностью. К тому же, оставлять девушку одну среди царящего хаоса действительно было нельзя. Джеймс вздохнул и оперся о стену рядом с Берилл, провожая негодующим взглядом чертова торговца, нагло завладевшего его кинжалом.
Михаилиты были страшными. Глядя на их лица, равнодушные и холодные, на быстрые, очень быстрые, движения, на точные удары мечами, Джеймс охотно верил в россказни, которые слышал часто и на каждом углу. Смех Фламберга, долетевший от центра зала, казался почти безумным. Хотя, разве сам он не был столь же безумен, предвкушая эту бойню и совершенно спокойно сейчас представляя, каким словами описать ее в отчете? Джеймс покосился на тело женщины, уже начавшее коченеть, и пожал плечами. Смерть была частой гостьей в его работе. Настолько частой, что он раскланивался с ней, как со старой знакомой. И сейчас, приветливо кивнув ей, он испытывал странное равнодушие. Его не тронуло даже убийство девочки, хотя сам он никогда... На мгновение Джеймс задумался, смог бы он вот так, на ходу, не задумываясь и не задерживаясь, ребенка? Ответ пришел почти сразу - и он ему не понравился. Да, смог бы. Не без терзаний и метаний, но - смог бы. Он снова покосился на девушку, неподвижно сидевшую на холодном камне пола. Здесь не было крови, адские гончие не совались сюда, опасаясь огонька Вальтера. Но отчего-то казалось, что Берилл покрыта кровью, как и ее Фламберг. Беглая послушница сейчас выглядела гораздо больше жрицей, нежели Кейт Симс. И теперь ее легко можно было представить там, в охваченной безумием и мраком обители. И все же - это тоже не смущало и не волновало его.
Когда полыхнул крест, а вместе с ним - и отец Августин, приникший к оскверненному распятию в страстном объятии, Джеймс отвернулся. Аутодафе - слишком страшная, слишком жестокая расплата за грехи. Страшная именно тем, что кровь не льется здесь рекой. К потокам крови можно привыкнуть, можно не слышать предсмертных хрипов и не замечать мольбы в глазах. Но с сожжением смириться было сложно. По церкви плыл запах благовоний и жареного мяса, истошно кричал священник и в крике его слышалась страсть. Берилл, не взирая на попытки остановить ее, шла к своему Фламбергу. Страшной, размеренной походкой, точно это не она оскальзывалась на крови и льду босыми ногами. Точно шла она не среди мертвецов, а между придворными, почтительно склоняющимися перед ней. Контраст с милой, улыбчивой девушкой был столь разителен, что Джеймс закрыл глаза. Открыл их он, на свою беду, через несколько мгновений. Пара целовалась, стоя в луже крови. И, кажется, сейчас они были собой. Монстрами, тварями из этих чертовых бестиариев, не прикрывающимися вуалями благопристойности. Магистр, стоящий чуть поодаль с ужасающим, жутким одобрением поглядывал на них, меланхолично баюкая младенца в руках. И это тоже было... страшно. Зверь, только что хладнокровно заколовший Пэнси, бережно и даже ласково держал ребенка, мать которого он убил тоже. И ласково трепал холку рыже-подпалой Девоны, вьющейся у его ног с восторгом и привизгиваниями. Уж точно было кошмарным то, что Фламберг снял ботинки с той, что когда-то называли Анастасией - и отдал Берилл. Страшная, кровавая забота... Впрочем, иногда монстры оказываются человечнее людей. И Джеймс, соблюдая приличия, опустил глаза. Так, как сделал бы это при виде любой другой милующейся пары.

[Leomhann >>>]

Со Спектром

Раймон де Три и Эмма Фицалан


4 января 1535 г. Билберри. "Зеленый Грифон", граница между светом и светом
пятница. убывающий полумесяц.

Отсутствие света. Тишина. Нет вкуса, и лишь запах можжевельника обвивает, крошится, переливается над головой, под ногами, вокруг. Всё как было, всё как есть, всё как будет: так, не совсем так и наоборот тоже.
В темноте расцвёл нежно-сиреневый всполох и жарким дыханием прильнул к шёлку, промял его до кожи, обжёг и одновременно выстудил всходами алых маков под душистыми гроздьями акации. Белые и жёлтые лепестки нависли, закружились в весёлом вихре холодных - но таких горячих - нот мяты, еле заметных, тоненьких, готовых в любой момент исчезнуть.
Пятнистыми змеями, пытаясь поймать, опутать, свернулись где-то внизу шнуры; хрустнули под ногой жёсткие, как у насекомых, крылья корсета. Раскинулась озером юбка. Невесомо опали, закрыв собой пальцы ног, зелёные рукава. Они никак не могли улечься спокойно, и касание длилось, отдавалось запахом земли, тяжёлым, оттенком корицы и сладостью крови. От него горела кожа, и жар поднимался выше, от тонких лодыжек к...
"Жаль..."
...небу -
"Это был хороший нож".
...в которое возносится, вонзается языками пламени крик -
Нет вопроса, не нужен ответ. Только жест, прикосновение к губам, векам.
Откуда-то полились капелью нежные, еле слышные звуки лютни, пробиваясь через высокий потолок, протискиваясь в щели под дверью, в ставнях, и мир внезапно сузился ещё больше, до дыхания, под которым плавился шёлк рубашки, до запаха сирени и ириса, до длинных, по пояс, волос.
"Джеймс"
Благодарность. Безумный бег. Бренчание. Бытие. Синее с красным и светло-карие, до вобравшего солнечный свет янтаря, глаза. Мир стал ещё теснее, оставляя только ладан и мирру, горьких братьев смерти и веры.
Ладони скользили, всё быстрее, обжигаясь на иглах, задерживаясь на складках, путаясь во влажных прядях. Бешено билось под пальцами - в пальцах - сердце, жаворонком рвалось на волю, в это небо, полное синей, светлой темноты с привкусом шоколада. Стремилось закрыться в этой тьме, пахнущей древесно-пряно. Пальцы путались, играли с ягодами пуговиц, не спеша - торопились, опаздывали - и успевали. Цаплей над водой упал на пол белоснежный лен, жарко полыхнуло коралловым, отражаясь от серебра вышивки. Вздохом, стоном отзывалась музыка, переплетаясь с привкусом железа и горькой сладостью дыма на губах. И - досадой. Непрошенными аккордами в эту тихую мелодию полутьмы ворвались метель и тоска, приправленная скорбью, ровное, тихое пламя, остро пахнущее молоком, сумятица и хаос. Ворвались, закружились, заставляя с досадой топнуть ногой по льду пола, отогнать нежеланных гостей - и тут же забыть о них, жадно прижимаясь губами к прогретой солнцем коре, к рубцам, купаясь в жарком свете, утопая во тьме. И эхом, обломком чувства, трактирным огоньком во вьюге

шелковая белизна
снег жадно слушает журчание ручьев
и море

Движения - словно танец, короткие, сорванные, после них тает тепло, оставляя холод и снова - жар и отраженье -
Кожи в коже, белого к белому, розового к белому, и вспышки голубого, сияние кораллов, нити - как кровь по полу - алого, и везде - запах, но почему-то уже не можжевельника, а иной - пьянящий, терпкий, изысканный до простоты, до свободы.
Ближе, плотнее, снова, болью в шее, плече, и ладони скользят там, где нет уже шёлка, где нет пуговиц и тем более - нет льна, потому что волны рук, и волосы - как на алтаре, и два оторванных крыла - на волнах, лестницей, восходящей вниз, спускающейся вверх.

"Прости"
И стихла музыка, дрогнув напоследок струной. Комната сжалась - и раскинулась вширь, открываясь кругу неба. Рукава... нет, трава щекотала ноги, подбиралась к коленям, вьюнки ласково касались бёдер и
Солнце грело спину, но за пределами круга не было ничего, кроме них. Белёсые формы нависали - и никак не могли коснуться. Вздымались горами ввысь - и не могли закрыть солнца. И тогда они просто встали - и просто смотрели, а дела до них не было никакого. И круг травы, ровный, зелёный в ярких пятнах, опрокинулся монетой

Руки были повсюду, жадные, ищущие. Они перекликаются с губами, и охваченная судорожным жаром кожа, казалось, стала чувствительней, почти обретя высшую силу воспарения, словно лёгкий пар, словно искры. Она впитывала нектар жизни, посылаемый солнцем. И эта странная, мятежная, пламенеющая жизнь открытого пространства проникала через поры, пронизывая и прожигая плоть, пока все тело не превращалось в угли, а душа будто сама вылетала из своей оболочки. Ладони складываются молитвенно у груди, но чувствуют тонкий полумесяц спины, клетку длинных волос, в которых так легко потеряться, запутаться, остановиться, хотя останавливаться нельзя. В последний раз разобрать непослушные пряди, вьющиеся смешными колечками на концах, освободить от них шею. Губами почувствовать лихорадочное, жаркое биение сердца там, где упрямый локон упал на ключицу, щекой - укол игл, безмолвный живой огонь, которым дышало средоточие ночи, похожий на злобу и, быть может, сродни ей, медленно ведущий к краю пропасти, порой замедляя шаг, порой отступая, не касаясь ногами - пола? - травы? - чего-то? - да и был ли он? Жар послушно растворялся в волнах, плещущих о песок, улетал на крыльях ветра, унося вслед за собой блаженное смущение. Время торопилось, текло песком сквозь пальцы - и неспешно скручивалось в спирали, что внутри звезд.

"Почему ты?.."
Вопрос, на который может ответить только взгляд, опрокидывается вниз, сквозь звенящую траву, через землю, и свет на мгновение гаснет, оставляя и не свет, не тьму, а их отсутствие. Покой, в котором нет движения, а только его желание, длится, перекручиваясь вместе с пространством, пока мир не открывается снова в

Поцелуй растекается ядом, вызывает дрожь. Забыть обо всем, слушая не слышать полный вечной истомы вздох моря - свой вздох. Ветер подхватывает крылья, порывом отбрасывает на шуршащую листву, усыпанную хвойными иглами землю, путается в волосах, переплетая локоны ландышами, подснежниками и жемчугом - и тут же мгновенной вспышкой тоски срывает цветы, унося прочь, смешивая с гроздями рдяной до боли калины. Безлунно-бездонно, вишнево-сиренево слышится соловьиная тишина с привкусом воска и молитвы. В ней легко утонуть, захлебываясь вкусом яблока и шепотом-шелестом.

Предвечное, где нет взгляда и нет голоса, а только мерный шум моря, смех ветра, ворчание старой земли и жар солнца, которое ещё не знает о том, как хрупки люди - впрочем, людей здесь нет, и даже призраки уносятся за горизонт, края которого загибаются вверх, обволакивая пылающее сердце. И над шумом гигантского водоворота, там, где сходятся течения, парит стук сердца. И взмах крыльев, потому что
"Как тебе такая жизнь?"

Солоноватой горечью на губах отдавалась роса, стекая по щекам к пшеничному золоту, к шуму липы, к кипенной белизне черемухи. Зарницами наполняло январское небо безумное дыхание истовых ветров, его границы трепетали зыбким полуденным маревом над зеленью луга и камнями, лилиями и дубом, в огне плавились цвета, запахи, вкусы. Они смешивались причудливыми химерами, порывами жадного сознания. Расцветали яркими, пестрыми хризантемами, увядающими только для того, чтобы в прозрачности воды восходом луны вспыхнули новые.

Каждый взмах опускает всё ниже, всё быстрее, пока брызги воды, как капли пота
"Я"
И свет завернулся в себя, оставляя не тьму, а её отсутствие
стоном

"Теперь ты оставишь меня на обочине?"
"Обязательно. Утром"

[Хельга >>>]

+Лео, Спектр и Рич

Джеймс Клайвелл

4 января 1535 г. Раннее, очень ранее, утро.
Билберри. "Зеленый Грифон"
пятница. убывающий полумесяц.


Лениво перебирая струны в вольте, Джеймс устроился в опустевшей таверне. То ли ванна взбодрила его, то ли сказывалось напряжение минувшего дня, но спать совершенно не хотелось. Наверху изредка вскрикивал младенец, поскрипывали половицы пола, ворчала на кухне заспанная кухарка. Мысли вяло, нехотя ворочались, переползали тараканами в голове. Третий хор ощутимо провисал под пальцами, заставляя все время подкручивать колок, затем - настраивать инструмент и это, отчего-то, не раздражало, а напротив - отвлекало от мыслей, упорно возвращающих в события в церкви, заставляющих планировать завтра. Точнее, уже сегодня. Джеймс глянул в окно, где молчала ночь, черным бархатом накрывшая Билберри, и вздохнул. Мотет этот назывался "Вечер над замком" и написал его герцог Гильом, дед своенравной Алиенор Аквитанской...
Барсук появился в Грифоне спустя почти час, значительно позже того, как Фламберг увёл Берилл наверх, а чёртов торговец проследовал в свою комнатку и затих. Открывал дверь северянин неожиданно долго, но стоило ему войти, констебль понял, почему: тот был нагружен не хуже иного ярла, вернувшегося из удачного похода. С плеча свисало неведомо где найденное платье Эммы с передником поверх, руки оттягивал небольшой, но, судя по вздувшимся мускулам, весьма увесистый ящичек, а подмышкой торчала странная, очень узкая, золочёная с красными камнями рукоять полуторного меча без ножен, зато с аляповатыми и даже по виду плохо приваренными накладками на первой трети лезвия.
Оказавшись внутри, Вальтер помедлил, пытаясь решить, как бы при всём этом закрыть за собой дверь, но потом подцепил петлю рукоятью меча и потянул.
Подойдя к констеблю, он опустил на помост звякнувший ящичек, прислонил рядом меч, аккуратно сложил платье на ближайшем столе и со вздохом облегчения уселся в ногах новоиспечённого менестреля. Какое-то время он молчал, глядя на догоравшие в камине дрова, потом вздохнул снова, глубоко, полной грудью.
- Джесс, значит, с парнишкой одним была, из наёмников. Ну, его-то я просто вышвырнул, конечно, хотя пришлось слегка прибить - уж очень драться хотел. Штаны натянуть не успел, а всё туда же... молодёжь.
- Жаль, - Джеймс слез с неудобного, шаткого табурета, с которого согнал менестреля и, не выпуская лютни из рук, уселся рядом, - не люблю, когда остаются те, кто могут подать жалобу.
Он окинул глазами Вальтера - и снова промолчал, как промолчал в церкви при виде мародерствующего Брайнса. Ну, с чертовым торговцем он поговорит утром, а сейчас... Пальцы брызнули по струнам, а Джеймс подивился своей внезапно вспыхнувшей любви к музыке. Лютню он не брал в руки с тех пор, как умерла Дейзи. И, выходит, что зря. Струны пели под руками, выпевали его тоску в томных песнях счастливого Лангедока, он радовался и грустил вслед за мелодией, и скорбь отступала.
- Там для меня что-то есть? - Поинтересовался он, не прекращая играть. - В доме Джесс?
Вообще, это дело стоило передать Фостеру... Но законник, просмотревший у себя под носом секту чернокнижников и допустивший резню... Да и чертова цепь старшего давила на плечи, даже будучи спрятанной в сумке.
Сверху, в сопровождении гончей, спустился Бойд, успевший не только смыть с себя кровь, но и побриться. В одной руке он нес корзинку с недовольно кряхтящим младенцем, в другой - седельную сумку. Он уселся на стул поближе к помосту и водрузил импровизированную люльку на стол. Распеленутый ребенок засучил ножками, одетыми в синие штанишки, загулил, но не заплакал. В седельной сумке обнаружились инструменты для чистки и магистр, уперев меч в пол, с жутковатой методичностью принялся счищать кровь с клинка.
- Не спится, - пояснил он, - и Жак каждый час есть просит.
Вальтер, не глядя на магистра, развернул сундучок к Клайвеллу и откинул крышку. Когда-то она запиралась на замок, но сейчас верхней дужки не было вовсе, а нижняя выглядела перекрученной. Внутри в каминных отсветах тускло блеснуло золото. Северянин запустил руку в ящик, и сквозь пальцы потекли, цепляясь друг за друга застёжками тяжелые броши, зазвенели кольца - с печатками. Часть украшений уже начала покрываться патиной.
- Я-то гербов не знаю, но, думаю, не в соседней лавке их покупали. Это уж сами разбирайтесь. Когда я люк в подпол-то взломал, там много всего нашлось, как в пещере этого... из Персии, с разбойниками который. Ну и атам её тоже, конечно, Рыжей. Видать, гости важнее мессы, ну да что теперь говорить. Вот, ещё принёс, не удержался...
Северянин осторожно, словно боясь сломать, взял меч и протянул констеблю.
- Там ещё кольчуга была странная, с красивой синей каёмкой по рукавам, но об неё и платье порвать можно было, не стал уж.
- Забавный меч, - хмыкнул Джеймс, не выражая желания брать его в руки, - рукоять как под женскую руку, а клинок - нормальный. Но... не важно. Думаю, его можно продать какому-нибудь идиоту. Любопытно, сколько их таких, как Джесс, кто не дошел?
Он тоскливо вздохнул и посмотрел на сундучок. Перстней с гербами было много. Очень много. Некоторые принадлежали знатным фамилиям, иные - вовсе неизвестным. Такое количество пропавших людей скрыть было невозможно. Что же, сестра Делис была права - слишком много ошибок. С Фостером нужно было говорить прямо сейчас, не утром. Но... не хотелось.
Циркон отложил меч и мягко подошел к сундучку с кольцами. Долго рыться ему там не пришлось, он с удивлением извлек потускневший перстень и показал его констеблю. Печатка перстня была разделена на четыре части. И на этом гербовом поле взмахивал лапами геральдический леопард против креста тамплиеров.
- С вашего позволения, Джеймс, я это передам... наследнику.
Не дожидаясь согласия, он повернулся к решившему хныкать младенцу и взял его на руки. В седельной сумке оказался еще и рожок с молоком; ребенок утих, сладко причмокивая, пуская белые пузыри в углах губ.
- Да...
Положив меч обратно, Вальтер замер, наклонил голову, словно к чему-то прислушиваясь, потом мягко улыбнулся и снова склонился к сундучку. Какое-то время слышался только мягкий звон, на удивление приятно вплетавшийся в звуки лютни.
- Вот это, признаться, я бы предложил для госпожи Берилл... отложить. Носить, наверное, не станет, но... - он пожал плечами, будто всё и так было понятно. На ладони лежал тяжёлый старый золотой торк - сплетённая из толстой проволоки нашейная гривна. На массивных буграх ещё можно было различить полустёртые символы: звёзды со вписанными в них завитками, перемежающиеся тройными трилистниками. - Подходит, нет?
- Берилл - подходит. Но носить действительно не будет. И не потому, что не понравится.
Бойд уложил младенца себе на колени и потрепал гончую за холку, вздохнув.

[Leomhann >>>]

Хель, Рич, Спектр и чуть я

Темной жрице Берилл эта вещица, без сомнения, подходила. Беглой послушнице, леди Эмме - нет. Джеймс улыбнулся двойственности девушки и на мгновение задумался о том, что михаилиты - оба - тоже были своими собственными двойниками.
- А еще мне любопытно, - певуче и задумчиво произнес он, - какого черта Брайнс явился на мессу с такими словами? "Извините за опоздание"... Сходить, глянуть, что у него в комнатушке творится, что ли? Авось, атам завалялся...
Северянин вдумчиво кивнул.
- А как же. Конечно, завалялся. Металлический, с мехом ещё. Прикупил он его тут, по случаю, чужой. Прежнюю хозяйку-то, Тоннер говорил, дьявол унёс не так давно.
- Вот trusdar, - магистр убрал заснувшего малыша в корзинку, заботливо прикрыв одеяльцем. - Жаль, что не убил его. Блаженны нищие духом...
В голосе Бойда слышалось сомнение, приправленное изрядной долей сожаления.
Дверь каморки с лёгким скрипом открылась, и из темноты не спеша вышел сонный торговец.
- Здравствуйте. - Он подавил зевок и направился на кухню.
"Выманился-таки". Джеймс порадовался зло, с оттенком ехидности, провожая взглядом чертова торговца.
- Прикупил, значит? - Пальцы запнулись о провисшую струну, прервали мелодию.
Вальтер, с некоторым сожалением глядя вслед Брайнсу, пожал плечами.
- Из нида слова не выкинешь, да только думаю я, ничего это. И увидел он такую штуку впервые, так я думаю, иначе обращался бы иначе. И обращаться, получается, не умеет. Только деньги отдал, так-то.
- Скажите, магистр, а как у вас наказывают воспитанников за глупость?
Лениво текла мелодия, вслед за ней лениво текли слова. Возиться с Брайнсом не хотелось. Хотя, только за атам чертова торговца можно было закрыть в подземельях Тайберна до конца его дней.
- У нас глупых первый же тракт наказывает. За редким исключением... - Магистр пожал плечами, но фразу заканчивать не стал, не считая нужным. Что происходит с неглупыми - сегодня видели все. - Хотя, признаться, я бы тоже поучил. Почти, как в Ордене.
- Пожалуй, уступлю вам эту честь.
Лютня мягко легла на помост, а Джеймс блаженно вытянул ногу вперед, улыбнувшись.
- Разве я могу вас лишить такого удовольствия, Джеймс? - Бойд со смешком вздохнул и покачал головой. - Я уж после. Ночь еще молода...
- Только, он мне нужен, - мягко заметил Вальтер, не меняя позы, - способным ехать дальше. Несмотря на это проклятое опоздание и несмотря на его проклятое спокойствие там, в церкви. На атам этот. На странности.
Гарольд вышел из кухни и направился в каморку, на ходу хлеща вино из бутылки. Было видно, что торговец только что умылся и побрился.
- Мистер Брайнс! Я надеюсь, вы не избегаете нашей приятной компании?
Голос магистра был по-кошачьи вкрадчив и любезен, лицо - безмятежно и озарено мягкой улыбкой.
- Нет, что вы, я просто захотел напиться. - Спокойно ответил торговец. Он слегка повёл бутылкой в руке, словно оценивая: много ли вина осталось.
- Напиться - это замечательно, - радостно согласился Джеймс, тоном, за малым уступающим магистру. - Что ж вы не делитесь, мистер Брайнс? Нехорошо...
Он тяжело поднялся на ноги, подбирая лютню, и прошел к столику с младенцем, бережно укладывая инструмент рядом. Ситуация не была забавной, но отчего-то забавляла.
Гарольд пожал плечами.
- Вальтер, господин магистр, вам принести?
Северянин мотнул головой.
- Нет. Я успел ещё там. У Джесс.
Циркон, казалось, развалился на стуле еще вальяжнее, чуть наклонив голову на бок. Магистр выглядел настолько довольным, что снова-таки казался котом у миски со сливками.
- Принести, - согласился он, - но позже, позже. Подите сюда, мистер Брайнс, мы желаем поговорить с вами о вопросах, которые могут касаться дел Ордена.
Делами Ордена михаилит, похоже, объяснял все на свете. Примерно также как он сам, констебль Бермондси, частенько прибегал к мнениям и желаниям короны, не советуясь с оной совершенно. Джеймс улыбнулся, открыто, дружески, адресуя улыбку всем - и никому, и оперся на спинку стула.
Циркон подцепил носком сапога стул и отодвинул его от стола, радушно указывая на него рукой Брайнсу.
Торговец с видимым сожаление посмотрел на ещё не пустую бутылку, подошел к компании и уселся на предложенное место.
- Зря вы спешите, вино действительно хорошее. - Слегка расстроенным, но дружелюбным тоном заметил он.
- А мы никуда и не спешим, - проникновенно заверил его Джеймс, ногой вышибая стул из-под торговца.
Гарольд плюхнулся на пол, приложив все силы, чтобы не пролить ни капли вина.
- Ой! - Заботливо отреагировал Циркон, ногой выдвигая следующий стул. - Вы упали. Да... Стулья нынче ненадежны. Присаживайтесь, мистер Брайнс, присаживайтесь. Продолжим беседу.
Гарольд недовольно посмотрел на констебля.
- А если бы я разлил вино? Кухарка, к вашему сведенью, может больше и не дать.
- Это было бы крайне печально, мистер Брайнс, - поцокал языком Джеймс, ласково наблюдая за поднимающимся торговцем. - Разлить вино - это, пожалуй, страшное преступление...
- Это, конечно, не женщин да детей убийство, но тоже неприятно. - спокойно добавил торговец, ставя бутылку на пол и отряхивая новую одежду.
- Хм-м...- казалось, Циркон искренне задумался, безмятежно покачивая ногой, закинутой на подлокотник стула, - что-то не припомню я там ни женщин, ни детей. Ты мне вот что скажи лучше, tolla-thon, ты зачем на мессу так влетел, mo chreach, да еще и с такими словами?

[Ричард Коркин >>>]

Гарольд повернулся к магистру и так же спокойно продолжил.
- На мессу я влетел, потому что ничего, что можно было бы поджечь, снаружи не нашел, а псов, хотя бы часть, надо было выманить. Они неудобно прижали вас к стене. - Он пошел к соседнему столу и взял стул, усевшись на него, на заметном расстоянии от констебля, торговец продолжил.
- Слова я подобрал, на мой взгляд смешные, учитывая, что Симс намекал мне учавствовать в мессе.
- Слышишь, Девона? - Черно-подпалая гончая вскинула голову, преданно заглядывая в глаза магистру. - Ты нас к стене неудобно прижала, говорят. Спаситель мира, ith mo chac, защитник обиженных и угнетенных.
Стул из-под Брайнса унесло будто порывом ветра, а магистр встал на ноги и своей обычной походкой бесшумно протанцевал к торговцу.
- Ты понимаешь, гаденыш, что иногда лучше вообще не совать нос, куда не просят, даже если звали? - печально поинтересовался он. - И бояться иногда лучше вовремя. Я ж тебя чуть не зарубил. И не в последнюю очередь - за то, что ты вмешался раньше нужного и вынудил нас довольствоваться жалкой подачкой Сил. Ладно, - он тяжело вздохнул и протянул руку, предлагая помощь, - Джеймс, наверное, согласится тебя не душить. Вставай.
Гарольд молча подал руку.
- Все планы нарушил, засранец, - пожаловался Циркон в пространство, помогая подняться торговцу на ноги, - а атам-то тебе зачем, co-sheòrsach?
- Verp... - Проворчал про себя торговец, поднимая бутылку. - Не каждый день можно увидеть, а тем более подержать такую вещь.
- Неправильный ответ. Попробуй еще раз.
Дружелюбия в голосе магистра прибавилось, но взгляд изменился, стал почти равнодушным.
- Когда я прикоснулся к атаму, я почувствовал какой-то образ в нём, - торговец, казалось, говорил сам с собой - только ради этого образа и стоило купить кусок металла.
- Зачем же ты бяку голыми руками брал, amadan? - Задумчиво поинтересовался Циркон. Судя по тону, этот вопрос задавался по сто раз за день юным воспитанникам и уже изрядно поднадоел.
Гарольд на мгновение задумался, как будто вопрос показался ему странным.
- Ну, собственно, чтобы посмотреть, что получиться.
- Молодец, - искренне похвалил его Циркон, возвращаясь к столу и принимаясь покачивать начавшего ворочаться младенца, - всегда так и поступай. Авось, когда-нибудь оторвет руку... Или голову.
- Меня другой вопрос волнует: зачем что-то поджигать было пытаться? - Вмешался Джеймс. - Этак и город спалить недолго.
Утерпеть было сложно, уж больно забавно-дурацкие ответы получал на свои вопросы магистр.
- Мне был нужен Вальтер, а не город - так же просто ответил торговец. - тем более зима, вряд ли бы пожар распространился.
- И о Силе совсем ничего не знает, - посетовал Циркон недовольно загулившему младенцу, - верно, leanabh? Так кто же тогда убийца женщин и детей, а мистер Брайнс?
- Очевидно, не я. - Пожал плечами торговец. - Я никого не убивал и не хотел убивать.
- Дело времени, - пообещал ему Джеймс, беря в руки лютню, - с таким-то подходом.
Снова полилась мелодия, правда, для удобства пришлось поставить ногу на стул и подосадовать на кровь, впитавшуюся в новый сапог. Трубадуры Тулузы знали свое дело и плавный, чувственный мотив развеял нотки жути, навеянные чертовым торговцем. И все же, людей в комнате не было. Были чудовища и чертов торговец, готовый ради своей цели сжечь город, не задумываясь о собственной безопасности и безопасности Хродгейра, только что спасшего его от тюрьмы.
Торговец хотел было что-то сказать, но остановился, вслушиваясь в мелодию. Через пару мгновений он встал и пошел на кухню. Вернувшись, Гарольд аккуратно поставил на стол полную бутылку вина и два стакана, вопросительно посмотрел на констебля.
Джеймс молча кивнул на бутылку, предлагая разливать, пальцы с силой брызнули по струнам. Музыка вспыхнула ярко, огненно, взмыла к потолку, разлилась по таверне, покрывая патиной людей и нелюдей, заполняя пустоту.
Торговец осторожно, не взбалтывая, налил вина в обе кружки, одну поставил перед магистром, другую перед констеблем, сам дотянулся до полупустой бутылки.
Магистр улыбнулся, обозначая благодарность, но кружку не взял. Рожок из седельной сумки был сунут раскричавшемуся младенцу, а Девона, положившая массивную голову ему на колени, удостоилась поглаживания.
Гарольд пожал плечами, уселся на стул и сделал глоток.
- И ещё, господин констебль, могу я взять лошадь Тоннера? Бывший хозяин сейчас не в состоянии торговаться, а из города я бы хотел уехать, опасаюсь ещё одной встречи с бруксой.
- Боюсь, очаровательная госпожа сочла тебя невкусным, - проворковал Циркон, улыбаясь ребенку, - да и не доедают они обычно. Коль уж отпустила. И куда же ты дальше? Не то, чтобы мне было интересно, но так, чтоб не встречаться...
- В Эссекс, - Гарольд искренне улыбнулся - вы меня, право слово, обнадёжили, но я бы всё равно предпочёл поскорее уехать.
- Вальтер, - Джеймс оборвал игру, ставя лютню на стул, - я думаю, корона может выделить вам лично лошадь в благодарность за помощь при уничтожении ковена чернокнижников и еретиков. Кроме тех, что с тавром, разумеется.
- Корона небывало щедра, - с серьёзным видом кивнул северянин. - Я непременно воспользуюсь. У Тоннера, помню, было несколько таких лошадок, недурных, вполне себе недурных. Может, даже хороших.
Торговец с облегчением вздохнул.
- Спасибо. - Он поднялся. - Вальтер, завтра, если ты не против, всё обсудим.
Швед кивнул и тут же зевнул, прикрыв рот ладонью.

И без того опустевшая таверна наполнилась пустотой звенящей. Поднялся к себе магистр, уполз в свою каморку чертов торговец, да и Хродгейр куда-то исчез. За окном светало, но сон все еще не шел. Да и был ли смысл? С утра пораньше идти к Фостеру, вести его в церковь и в дом Джесс, описывать лошадей на конюшне... Хорошо, если работа закончится к полудню. И все же, было жаль, что этот суматошный вечер закончился. Знакомства, сложившиеся в подобных ситуациях, всегда были самыми крепкими. Ощущение общности, причастности, тесного круга не покидало Джеймса все это время, даже чертов торговец уже не казался таким уж раздражающим. Да, он глупил, но... уже не так прорывал собой ткань бытия. А может быть, Джеймс просто устал.

[Leomhann >>>]

Раймон де Три и Эмма Фицалан

4 января 1535 г. Билберри. "Зеленый Грифон", утро
пятница. убывающий полумесяц.


Проснулась Эмма от озноба, сотрясающего тело так крупно и часто, что было удивительно, как она вообще лежит. Не согревали даже объятия Раймона. Было ли дело в том, что комната выстудилась до пара изо рта, или же - в событиях вчерашней ночи, но выбираться из-под одеяло не хотелось, хоть теплее под ним и не было. На теле еще горели его поцелуи, нежно скользили руки - и эти прикосновения стирали воспоминания о других, чужих, раздевающих ее, обеспамятевшую, укладывающих на холодный до ломоты в спине камень. Отец Августин истекал вожделением, захлебывался им, барахтался и тонул, не в силах справиться, но, все же, ждал и предвкушал. Остальные - смотрели и одобряли. Одобряли ее, как жертву, наслаждались своей мощью и - предвкушали тоже. А затем повеяло можжевельником, запах этот перекрывал даже возникший образ змеи-медянки, даже метель, даже пламя свечи. Раймон был зол - и он был рядом. И мир вокруг перестал существовать задолго до... Чувствуя, как жар поднимается в теле, а щеки начинают полыхать смущением, Эмма спрятала лицо в подушке, приглушая легкой болью внизу живота непрошеные ощущения. Знобить, меж тем, меньше не стало. Некоторое время она просто лежала, размышляя, стоит ли встать и разжечь камин, но с силами - да и с мыслями - не собралась. Свернувшись клубком под теплым его боком, вздрагивая от холода, она снова погрузилась в дрему, похожую на забытье.

[Ричард Коркин >>>]

со всеми
Общая ветка

4 января 1535 г. Билберри. Раннее утро.
пятница. убывающий полумесяц.

Таверна была непривычно пуста. Не суетилась проворная служанка Пэнси, не гудел добродушным баском Тоннер, из общего зала лишь раздавалась всхлипывания женщины да спокойный голос магистра, перемежаемый недовольным кряхтением ребенка. Даже звона посуды и шороха метлы по полу слышно не было. Однако же, в щель под дверью тянуло каминным теплом и прохладой открытых окон, пряно пахло готовящимся поссетом.
Торговец поёжился, за ночь каморка совсем остыла. В таверне было по-уютному тихо и безлюдно, едва верилось, что этот покой был хоть как-то связан со вчерашней бойней. Гарольд с трудом поднялся и, потягиваясь, вышел в зал.
Циркон, казалось, танцевал. Одетый в простую белую рубашку, развязанную на груди, простые же штаны, босиком, он тихо, но быстро переступал по дощатому полу, расчищенному от столов и стульев, держа в руках меч. Выпады, финты сыпались в воздух друг за другом, чередуясь с нырками, уклонами и разворотами,рыдающая женщина смотрела на это с ужасом и скорбью. Младенец в корзинке довольно гулил и сучил ножками под присмотром Девоны.
- Нет, миссис Тоннер, - чуть сбив дыхание, отвечал магистр, - Орден ничем вам помочь не может. Ваш муж умер как чернокнижник и еретик, велением короны.
- Но... - низенькая, коренастая женщина горестно вскрикнула и замолчала, прижав руки к груди. Пару мгновений она смотрела на михаилита, а затем пошла на кухню, откуда раздались рыдания.
Таверна чем-то походила на городок, переживший эпидемию или пожар. Трагедия оставила Гарольда безучастным, куда больше его заинтересовала тренировка михаилита. Он с неподдельным интересом следил за движениями магистра. Светлая картина тренировки накладывалась на воспоминания о вчерашней резне, и движения меча полностью совпадали.
- Доброе утро, - торговец подошел к одному из столиков и отодвинул стул. Михаилит, конечно, был ещё тем мясником, но управляться с мечом на том же уровне Гарольд бы не отказался. В целом, как показал вчерашний день, умения колдовать и правильно двигаться были не столь далеки друг от друга.
- Доброе,- кивнул магистр, без жалости рассекая горизонтальным ударом воздух, - фехтуешь?
- Да, но до вас мне, как до луны, - ответил торговец, увлечённо наблюдая за очередным выпадом. Захотелось попробовать самому. - Как вы не теряете темп после удара?
- Это La Destreza, - пожал плечами магистр, отмахиваясь от него мечом в финте с разворотом, - держи меч правильно, ставь ногу правильно, думай верно и используй inertia.
- Вы позволите? - Торговец быстро сходил за мечом, вернувшись, встал в "быка".
- Хм, - Циркон опустил меч, встряхнулся, - рубашку, сапоги и чулки снимай. Воинское правило исполняется в гармонии с собой и миром. Ничего не должно мешать.
Он подал пример, скидывая свою. Грудь его пересекал длинный косой рубец, руки и плечи, живот были сплошь покрыты шрамами, образуя причудливый узор. Они нарушали и татуировку вайдой на спине, рассекая древо жизни на части, ломаные осколки.
Гарольд отложил меч и начал скидывать одежду на стул. Он уже забыл многие элементарные вещи, в том числе то, что тренироваться принято почти без одежды, чтобы почувствовать единение с миром и не вытащить из рукава камень. Закончив, торговец взял меч и занял прежнюю позицию.
Магистр уложился в два быстрых шага и три коротких удара: справа-слева снизу, после которых меч Гарольда улетел в под ближайший стол, и вертикальный. Меч Циркона замер у плеча торговца и оцарапал ухо.
Торговец, совсем не замечая царапины, слегка улыбнулся. Именно так оно и должно было работать, казалось, что вместе с мечом ему оторвало пальцы. Он молча поднял меч и вернулся к михаилиту
Бранные утехи прервал констебль. Он был мрачен, и это отчетливо читалось на лице.
- Забавляетесь? - Угрюмо поинтересовался он, - а там родственнички... скорбящие. Все утро отбиваюсь.
Торговец слегка улыбнулся искренней досаде констебля. Несчастный, небось, был чуть ли не готов бежать из города, родни - то у погибших явно было немало.
Циркон опустил меч и тяжело вздохнул. Ответил он, уже надевая рубашку, спокойно и даже немного беспечно:
- Ожидаемо. Родню-то не вырежешь.
Ворвавшаяся в таверну растрепанная, заплаканная женщина придала последним его словам ноту сожаления. Одетая в простое платье и полосатый передник, она, кажется, так и бежала по улице - простоволосой и босой. С отчаянием, скорбью и диким ужасом на лице, она отшатнулась от торговца с мечом, испуганно глянула на констебля и истерично, вцепившись в волосы руками, спросила:
- Где он, этот мясник?
Гарольд отпрянул, чтобы ненароком не поранить буйную вдову.
- Который? - Осведомился Клайвелл, устало садясь на стул.
- Убивший моего мужа, - женщина, зарыдав, осела на пол,- отрубивший ему голову, точно это была капуста на грядке! Я нашла его там, справа от алтаря, эти жуткие собаки изорвали его всего, утащили его бедную, милую головушку...
"Бедный констебль, к обеду таких должно было собраться не меньше десяти", - позлорадствовал Гарольд. Что поделать, придётся каждой объяснять, что её мужа, брата, сына убили не от скуки, а за черную ересь. Гарольд бесстрастно взглянул на заплаканную женщину. А потом ещё долго убеждать, что Джон или Майк, или Джеймс могли совершить что-то подобное.
- Там этих кочанов... - негодующе проворчал под нос констебль, - поди, разбери, кто чей срубил.

Сообщение отредактировал Ричард Коркин - 23-03-2018, 6:40

[Leomhann >>>]

со всеми

Усилившиеся рыдания, перемежаемые причитаниями, были ему ответом.
Торговец вздохнул. Тренировка, в лучшем случае, откладывалась. Оставалось только надеяться, что констебль вместе со всеми вдовами города решит переместиться в другое место. Он натянул штаны и рубашку, в зале становилось людно, а что важнее - прохладно.
Фламберг спускался по лестнице медленно, тяжело ступая на ступеньки. Чисто выбритое лицо, холёное, надменное, портили только темные тени под глазами, из-за чего михаилит походил если на аристократа, то из тех, которые держат замки на границе и, в общем, мало отличаются поведением от разбойников. Одежда, впрочем, выглядела побогаче, чем у иных порубежных баронов: из-под чёрного колета тиснёной кожи виднелись покрытые золотым шитьём воротник и рукава белоснежной рубашки. Потёртая рукоять рыцарского меча на поясе тоже словно спорила с новеньким, дорогим даже на вид кинжалом, висевшим справа.
Берилл, осторожно и чуть скованно идущая с ним под руку, выглядела столь же противоречиво. Зелёное, расшитое золотом платье с длинными рукавами подчёркивало бледность девушки, оттеняемую лишь лихорадочным румянцем. Тяжёлая коса, короной уложенная вокруг лба, оттягивала голову назад, отчего вид у лекарки был горделивый.
Охватив взглядом сцену, Фламберг кивнул Циркону, констеблю. Женщина внимания не удостоилась вовсе, а на Гарольда михаилит, прежде чем отвернуться и подвести Берилл к столику, смотрел долгие пару секунд, внимательно, холодно, расчётливо. Без тени эмоций.
Был интересен контраст между находящимися на возвышении из-за лестницы, красиво одетыми победителями вчерашнего столкновения и разбитой горем вдовой, валяющейся на полу. "Да, горе побежденным". Ему самому повезло оказаться в первую очередь зрителем этой драмы. Гарольд обратил внимание на настороженность во взгляде михаилита, ну, право на это он имел, а торговцу было всё равно. Максимум через день они разъедутся и, может быть, никогда больше не встретятся.
Магистр, покосившись на бьющуюся на полу в истерике даму, подошел к Фламбергу и украдкой сунул ему в руки маленький сверток из носового платка. Передача тут же исчезла в поясном кошеле.
- Это вы, да? - Женщина встрепенулась, глядя на молодого михаилита, - вы убили моего мужа? За что? Что... что он сделал вам? Он был искренний, верующий человек! Никогда... Никогда не обидел даже мухи!
Берилл, сидящая на краешке стула слегка неловко, хмыкнула и грациозным движением, скорее напоминающем о лебеде, поправила рукав.
"Ну, с этим я бы поспорил". Правда, женщина вела себя, как любая хорошая жена - оплакивала погибшего супруга. Винить её за это было нельзя.
Фламберг же повернулся к женщине и ухмыльнулся краем рта. Веселья в этой улыбке не было ни на унцию. Ладонь он оставил на плече Берилл.
- Что же, можно. За то, что он участвовал в похищении моей жены, дабы её принесли в жертву то ли Сатане, то ли древним богам. За то, что он радостно этого ждал. За то, что он одобрял каждую, - михаилит свёл вместе большой и указательный пальцы, оставив крошечный зазор, - мельчайшую в своей отвратности детальку этого прекрасного плана. За то, что после этого должны были убить меня и ещё троих человек. За всех, убитых ранее. За то, что он, как и остальные в ковене, был таким идиотом, что у них ничего не вышло. Наконец, - отчеканил он, - за то, что эта тварь запачкала своей грязной кровью мои штаны. Довольны? Достаточно вам этого? Мадам.
Михаилит мог поступить великодушней и сыграть для разбитой горем женщины злодея или хотя бы промолчать, странно, что для человека его характера было важно доказать свою правоту. В любом случае, если не учитывать чрезмерной жестокости обороняющихся, виноватых в зале не было, были только пострадавшие.
Женщина от слов Фламберга вскрикнула раненой птицей. Заливаясь слезами, заламывая натруженные работой руки, жалобно глядя то на констебля, то на Гарольда, то на магистра, безмятежно натягивающего сапоги, она медленно поднялась на ноги.
- Вы - не Господь наш, чтобы ведать, кто достоин смерти, - неожиданно спокойно произнесла она, - не высший судия, не судья земной! Вы - пёс, убивающий за брошенную ему кость. Да и она, - глаза скорбящей скользнули по дорогому зеленому платью и волосам Берилл, - не жена, но блудница!
В схватке её муж вёл себя не лучше михаилита, возможно, именно он и повалил Гарольда на пол, да и с Берилл вдова погорячилась, девушку чуть не убили, возможно, при этом изнасиловав. Несчастную женщину стоило убрать из зала, пока она не наговорила ещё больше глупостей.
Клайвелл, все это время с легким недоумением глядящий на то, как неловко сидит лекарка, плавно встал на ноги. Оказывается, он мог ходить тихо, почти также тихо, как и магистр. И почти также быстро. Когда до новоиспеченной вдовы ему было рукой подать, констебль, сцепив руки на за спиной, остановился между ней и Берилл. Девушка улыбнулась ему краем губ, но - приветливо, и как-то согласно, подтверждающе наклонила голову, точно отвечая на незаданный вопрос. Гарольд не понял констебля: то ли он защитил Берилл от женщины, то ли женщину от Берилл. И взгляд лекарки наверняка что-то значит. Торговец явно чего-то не знал.
Фламберг хлопнул ладонью по лбу.
- Кость! Действительно, забыл. Так вы хотите заплатить за смерть мужа? Тогда - полтора фунта.
- Таких и цен - то нет уже, - громко возмутился магистр, неодобрительно качая головой, - не меньше пяти! Рыцарствуешь, Фламберг.
Вдова побелела, вскрикнула слабо и печально, оседая на пол. Отчетливо была видна холодная испарина на лбу и то, как редко, почти незаметно она дышит. Берилл, с рассеянной улыбкой рассматривающая то Гарольда, то женщину, усмехнулась и поправила лацкан на рукаве того, кого именовала супругом, чуть потянув его на себя.
Торговец погрустнел. "Лишнее это всё". Разговор скатывался в издевательство над вдовой.
Клайвелл, вздохнувший тяжело, со странной добродушной улыбкой присел около женщины. Пальцами раздвинул сомкнутые веки и вздохнул еще раз. Способ его перемещения обеспамятевшей жертвы бешеных псов был совсем не мягким или гуманным, но эффективным. Голова вдовы гулко билась о половицы, когда констебль за ногу уволакивал ее на кухню. "Варварство, конечно". - Гарольд проводил женщину и констебля взглядом. Вскоре из кухни раздались вскрики кухарки и миссис Тоннер, перекрываемые раздраженным баритоном законника, из речи которого можно было разобрать "не было", "водой" и злобное "мать!"
Холодный голос Фламберга заставил Гарольда снова повернуться к столику Берилл. Михаилит смотрел на него так же, как тогда, на лестнице, чуть наклонив голову набок.
- Господин Брайнс. Сдаётся мне, вам есть, что сказать - так говорите.
С кухни в зал прошмыгнул хмурый констебль, вытирающий руки расшитым полотенцем. Он остановился чуть поодаль, у лестницы, заинтересованно разглядывая развернувшееся действо и его участников. Торговец вздохнул.

[Ричард Коркин >>>]

- Да что тут сказать, несчастная женщина. - Надо было побыстрее взять у Берилл мазь и скрыться из зала, пока не привалило ещё страждущих.
Фламберг секунду помедлил и кивнул. Повёл правым плечом, потянулся, и медленно вытянул из ножен меч, указывая на пустой участок, где до этого танцевал магистр.
- У вас есть возможность за неё вступиться, - голос его звучал почти мягко. - И за остальных - тоже. Перед...
- Псами, - равнодушно и спокойно продолжила Берилл, - бешеными псами, достойными не любви, а смерти.
"Быть не может". Гарольд чуть не подпрыгнул от восторга: другого объяснения быть не могло - лекарка читала мысли. Торговец впервые в жизни встретил такое явление, он бы с радостью расспросил Берилл о её даре и о том, как она чувствует мысли. В глаза бросился меч михаилита. Но, видимо, не судьба.
- Пожалуй, откажусь. - Очевидно, она могла разбирать слова, о чём торговец раньше даже не слышал.
Краем глаза торговец заметил, как магистр, который незадолго до этого уходил наверх, вернулся в зал, неся в руках какой-то свёрток. Но вглядываться внезапно стало некогда. Силуэт михаилита на миг словно размылся, не в добрый час напоминая о брухе, и следующее, что почувствовал Гарольд - это был тяжёлый удар ладонью по лицу. Ни поднять руку для защиты, ни увернуться он не успел, и оплеуха, которая весила едва ли меньше удара кулаком, сбила его на пол.
- Слепец.
В глаза торговца словно плеснули тьмой, и михаилит вместе со всей таверной исчез в хмари.
- Дурак.
Рука, на которую попытался опереться Гарольд, внезапно словно провалилась, не встречая сопротивления. Словно мир вокруг внезапно потерял плотность, оставив его висеть во мраке. Или падать, не находя опоры. И кричать - кричать он тоже мог только в мыслях.
- Не такой пес-то и бешеный, - отчётливо произнес констебль в наступившей тишине, - да и нет здесь псов.
Ветром, теплым пассатом южных морей прошелестели юбки по полу, и, должно быть, щеки коснулась мягкая рука, но Гарольд этого не ощущал. Лишь услышал тихий вздох и почуял корицу и яблоко дыхания.
- В чем была виновата я? - Голос Берилл был наполнен печалью. - Чем я заслужила алтарь? Уж не тем ли, что не в силах разлучиться с супругом, который одарил меня счастьем столь щедро? Не за то ли, что не в силах не любить? И был ли ты в аду в самом деле? Знаешь, что это такое? Это - увядание, угасание год от года, молчание среди людей. Это - спина в рубцах только за то, что ты думаешь, и - рубцы в душе, самые глубокие. Мне тебя жаль, торговец, - презрительный смешок аристократки, резкость которого сглаживают сладкий до горечи запах ирисов, корично-яблочное дыхание, - ты слеп, в тысячу раз более слеп, чем старый нищий. Тебе шепчут, но ты затыкаешь уши; тебе показывают, но ты отворачиваешься. В тебе нет веры: ты боишься поверить, потому что думаешь, что тебя обманут. И потому тебя обманывают. Ты уверен, что ты – в гробнице. И думаешь, что во тьме ничего нет, что в ней ничего быть не может. Но, - девушка помедлила, а когда заговорила, то в голосе звенела нескрываемая нежность, так тесно сплетенная со страстью и благодарностью, что показалось, будто бы в этой пустоте, окружающей Гарольда, вспыхнула - и тут же погасла - огненно-коралловая гвоздика, - во тьме есть свет. Я оставлю эту плошку с мазью у тебя под рукой, плата не нужна - не приму. И надеюсь, что когда ты встретишься нам в следующий раз, то уже с человеком, который зажжет для тебя светоч во мраке.
Ветерок снова прошелестел по полу порывом, унес ирисы и сладкие яблоки, приправленные пряностями, опять оставив Гарольда в пустоте, где нет зрения и опоры, а лишь - голоса.
Гарольд попытался успокоиться - бурная реакция могла его убить. Он не знал силы её дара: читала ли она мысли всегда или только время от времени; слышала ли весь поток внутреннего монолога или только эмоционально насыщенные фразы; контролировала ли процесс, в конце концов? Он попытался представить бесконечное зелёное поле, под голубым небом, но огромной волной накатила злость. Михаилит, видимо, действительно считал себя судьёй небесным. Женщина несла какую-то чушь.
Лекарка не прекращала. Гарольду было всё равно, кто виноват, ему было всё равно, кто больше пострадал - его ударили. Его, чтоб их, снова ударили, а сейчас изволят сжалиться. Михаилит, которого обучали убивать тварей на дорогах, использовал свои умения, чтобы потешить самолюбие. У женщины было чрезвычайно тяжелое прошлое, наверное, как у никого другого на свете. "Искренне восхищаюсь вашей добротой." Если им могло стать легче на душе от этой проповеди и оставленной мази - Гарольд был не против. Они были вольны делать, что хотят. "Чудесный дар - читать мысли, и ещё более чудесное его применение - бить каждого, кто подумает о тебе плохо". Попытка успокоиться полностью провалилась. "Ей кажется, что вчерашняя мясорубка не была адом, потому что не она проиграла и не её сожгли заживо. Были ли виноваты дети - я не знаю, и я так же не знаю, были ли виноваты михаилиты, я видел убийство и людей получающих от него удовольствие". О любви торговец был, пожалуй, не вправе судить, но ему не всё равно - женщина могла читать мысли и ничего не сделала, когда магистр хотел убить Гарольда. "Когда я встречусь? Надеюсь, никогда!"

[Leomhann >>>]

Со Спектром

Раймон подхватил Эмму под руку, не скрывая ни нежности, ни приправленной полынной горечью гордости за неё. Злость на чёртова торговца схлынула, будто её и не было: не после мороков, не из-за оплеухи, а всего с нескольких фраз девушки. Урок не пойдёт на пользу Брайнсу так же, как не пошёл на пользу Ворону, но и дьявол с ним.
И всё же, у Раймона не укладывалось в голове: как, кровь Христова, можно было жалеть сектантов? У него самого жалости не осталось вовсе. Не стоя рядом с женщиной, которую насиловали раз за разом, неторопливо и последовательно: раздевая, раскладывая на алтаре, в чувствах и предвкушении - снова и снова. Щупая грязными руками, наваливаясь сверху - обволакивая - осклизлыми, как труп бхута мыслями. Раймона передёрнуло. Только физическое насилие Тоннер и Августин оставляли Рогатому, но... ведь этого Брайнс знать не мог. Как не мог и не видеть алтаря, не понимать, как сложно что-то скрыть в маленьком городке, как... он опустил лицо к волосам Эммы, закрыл глаза и глубоко вдохнул тонкий запах. Он уже не раз ощущал его прежде, но сейчас почему-то оттенки казались глубже, ярче, проникали внутрь, вызывая...
- Брат Фламберг! Твой меч!
Он рывком поднял голову, уставившись на Бойда. Мантия магистра скрывала того надежнее завесы невидимости. Лишь с трудом уловимые довольство и гордость сквозили из глаз торжественного Циркона, сорвавшего тяжелую печать со свитка.
- Меч?.. - секунду Раймон, пытаясь стряхнуть запахи, непонимающе смотрел на магистра, потом недоумение сменилось почти возмущением. - Но... почему сейчас?! За что?!
Рука тем временем, словно по своей воле, уже тянула меч из ножен. Мелькнула дурацкая мысль, что за последние пять минут он достаёт оружие уже второй раз - и снова не для того, чтобы убить. И где-то глубоко в душе разгоралось смущённое, но яркое удовольствие. Именно от того, что происходило всё не перед капитулом в огромном зале, а перед Бойдом - его руками - и рядом с Эммой. Раймон бросил на неё взгляд искоса.
Девушка, уже было недоуменно и настороженно нахмурившая брови, просияла, ярко вспыхнула радостью.
И стены таверны зарябили, точно на них наложили морок неумело, но от души. Там, где была дверь на кухню, виднелся алтарь, покрытый нарядным алым, плотно затканным золотом покровом. Под ногами поскрипывали доски таверны, но - был пол знакомой с детства капеллы - теплый терракот камня, покрытый багрянцем дорожки. Вместо входной двери угадывались очертания гробниц Первых среди равных и две статуи рядом с ними: увенчанная рогатой короной Мадонна с младенцем и Михаил-архангел с мечом, откинутым будто для рубящего удара. Зыбким маревом дрожали колонны и пилястры у стен, увешанные бронзовыми светильниками, чадящими маслом. Когда-то, очень давно, их подарили Ордену тамплиеры. Один из них, должно быть, еще хранил вмятину от головы Вихря. И были видны магистры и наставники, все воспитанники и все соседи по спальне, заполнявшие пространство между колоннами. И впереди, перед ними - гордая и волнующаяся Эмма. И Клайвелл, чуть ошарашенный, но одобрительно улыбающийся и странно возвышенный.
- Брат Фламберг! - В капелле акколаду проводил Великий Магистр, но сейчас он стоял в стороне, уступив место Циркону с его, Раймона, мечом в руках. Солнечный свет - свет ламп? - теплыми ладошками ласкал серебро пояса из кожи жабдара, играл с узором блях, где чертополох и клевер оплетали пламенеющий меч, - Капитул ордена архангела Михаила, Архистратига, все его рыцари и воины, все братья сочли тебя достойным рыцарского звания. Преклони же колени и принеси клятву рыцарству.
Уже сняв пояс с ножнами, уже опускаясь на колени, Раймон вдруг испугался, что забыл слова, несмотря даже на то, что они во многом повторяли устав. Но формулировки устава он помнил наизусть - их часто доводилось вспоминать. Нередко - думать о значении статей целиком и отдельных слов. А вот клятва... конечно, он знал, что рано или поздно капитул решит его посвятить, но знание это было эфемерным, воздушным, как лёгкий туман. До этого момента. И всё же слова пришли - сами, - хотя и звучали странно и непривычно.
- Во имя Господа нашего, распятого на кресте.
Слова веры слетали с губ легко - возможно, потому, что с каждым годом за ними стояло чуть меньше. Всё меньше.
- Я, Фламберг, самолично присоединяясь к Священному Воинству...
Раймон бросил взгляд на Эмму.
"Я, Раймон де Три, самолично..."
- ...а также служить на благо людей...
Круги. Люди - это лишь круги. Ты сам. Ты и близкие. Ты и друзья. Друзья друзей. Круги переливаются, стягиваются, но с каждым рядом чувства - всё меньше, пока не остаётся лишь долг. Это его вполне устраивало. И первый круг, кольцо, состоящее только из двух людей - тоже.
- Обязуюсь любить моих братьев, рыцарей, воинов и дамуазо Ордена...
Это Раймон проговорил с каменным выражением лица. Официальные формы не всегда соответствовали реальности, и порой тяготели к явно невыполнимым идеалам. Круги... И всё же клятва словно придвигала их ближе. Делала плотнее. Он мысленно пожал плечами. Вероятно, всё было от волнения. И неожиданности.
- Обязуюсь сторониться всякого бесстыдства и...
"Как можно!"
- В этом перед Рыцарями, на этом собрании присутствующими, громко клянусь, признаю и исповедую.
- Клятву сию принимаю и запечатлеваю, - хлесткая, отбрасывающая голову пощечина, - будь храбр, и да будет этот удар последним, какой ты стерпишь. Встань, сэр Фламберг, сэр Раймон де Три.
Имя, истинное имя, прошелестело ветром, вползло в уши холодной змейкой, ощутимой, слышимой только ему. Качнулись ножны на новом поясе, туго затянутом на талии. Опустилась на плечи цепь рыцаря. И совсем как тогда, при наречении имени, Циркон запечатлел на лбу отцовский поцелуй.
- Здравствуй, сэр Фламберг! - Пролетел ликующий крик Бойда по капелле - таверне.
- Здравствуй, сэр Фламберг! - Отозвались братья, их голоса сплелись с голосом констебля, капелла дрогнула и осыпалась песком, а Бойд крепко пожал руку, поздравляя. В бок впечаталась радостно улыбающаяся Эмма, коснулась поцелуем края губ.
- И еще не забудь две палочки с собой возить теперь, - буднично продолжил Бойд, выбираясь из мантии, отчего голос звучал глухо, - чтоб забрало подпирать.
- Зачем?! - в голосе Раймона, который успел прийти в себя, звучало искреннее удивление. - Я его и так всегда опущенным ношу. Перед собой видно, да и ладно.

[Spectre28 >>>]

с Леокатой

Раймон де Три и Эмма Фицалан

4 января 1535 г. Поместье Грейстоков. После полудня
пятница. убывающий полумесяц

Черный гладкий камень стен поместья под солнцем блестел почти нестерпимо, слепил глаза, неприветливо улыбался витражами окон. Темные свечи тисов вдоль дорожки напоминали о погосте, а снег на них - о погребальном саване. Временами, когда лучи светила касались этих шапок, они весело и даже празднично перемигивались миллионами бликов. Лестница, высокая, сужающаяся кверху, украшенная огромными кошками, вела не к двери, а к углу фасада. Кошки эти будто заворожили Эмму. Девушка слепо ощупала кончиками пальцев мордочки и каменную шерсть животных, провела рукой по заостренным ушам и задумчиво сообщила:
- Они теплые!
Раймон стянул перчатку и тоже коснулся шерсти рукой.
- Да уж. Интересный мастер делал, и не скажу, что мне по душе его методы. По крайней мере, если подумать о том, как такое возможно, приятных мыслей у меня не появляется. Что-то мне это напоминает... - он задумчиво склонил голову набок, рассматривая окаменевшее животное. - Скорее Египет, чем славную Англию... Возможно, часть того очарования, которое позволяет нашему любезному хозяину вот так привязать к себе бруху?
Эмма пожала плечами, как-то неохотно отрываясь от кошки и порывом, резко и неожиданно, устремляясь ко второй.
Раймон поймал её за руку.
- Не стоит. Слишком уж они живые.
Девушка уперлась, пытаясь освободиться. Не отрывая глаз от второй статуи, она покачала головой и с отчаянием произнесла, то ли спрашивая, то ли утверждая:
- Они - замечательные.
- Возможно.
"Чёрта с два".
В голове вертелись обрывки из Геродота про празднование во славу какой-то кошачьей богини, но Раймон, хоть убей, не мог вспомнить деталей. Зато был совершенно уверен в том, что египтяне никогда даже не задумывались о том, как бороться с таким состоянием. Скорее уж наоборот. Но об этом совершенно точно должен был знать Грейсток. И после культистов такие развлечения на входе уже не казались милой шуткой. И снова - с Эммой. "Леди Фламберг", ха! При воспоминании о жутком в своём звучании эпитете уголки губ сами собой поползли вверх, несмотря на ситуацию. Там, на заснеженной поляне, где ярким огнём пылала прихваченная с собой простыня, они сошлись на том, что ничего хуже такого прозвания быть не может. Всё ещё ухмыляясь, он зубами стянул вторую перчатку и поймал Эмму за вторую руку.
Мороки нравились ему всегда. И лёгкая вуаль, наброшенная на мир, сработала сразу - Эмма хотя бы на время перестала рваться к проклятым статуям. Статуе. Может, и получилось... Раймон наклонился к девушке и коснулся губами щеки, края губ.
- Статуи заколдованы. Наваждение. Надеюсь, дорогая, они не понравились тебе настолько, чтобы просить в подарок? Боюсь, они не влезут в седельные сумки.
Эмма вздохнула глубоко, со всхлипом, приникая к нему всем телом. С низким, кошачьим мурлыканьем потерлась о грудь и плечо, резко отпрянула, прогнув спину. Обвела пальцами узор цепи и с неожиданной силой притянула к себе, впиваясь поцелуем-укусом в губы.
- Сделай что-нибудь, - судорожно, до побелевших костяшек, сжимая руки, произнесла она ужасающе спокойно, - это безумие.
- Да что тут!..
Миг Раймон колебался на грани того, чтобы попробовать перебить морок собственным. Или протереть лицо Эммы снегом. И в том, и в другом случае последствия прогнозировались плохо.
Выругавшись, он грохнул в двери кулаком. Если вся эта идея с пропадающими гостями не была выдумкой, в интересах Грейстока было помочь. Не знать о таком любопытном аспекте статуй он не мог. Иначе все гости, и прислуга... подумав об этом, он выругался снова, громче. Бал мог оказаться... интересным тоже.
Эмма зашипела кошкой, когда Айме открыла дверь, приветливо улыбаясь и демонстрируя клыки. Впрочем, улыбка сразу же сползла с ее губ. Бруха зашипела не хуже Эммы, но уже огорченно.
- Скорее, señor, входите. Мы увлеклись, - она снова улыбнулась, облизнув алые губы, и посторонилась, пропуская, - и забыли о gatos.
- Зря забыли. Очень, - крепко прижав к себе Эмму, Фламберг шагнул за порог, мимо брухи, и немедленно захлопнул за собой дверь, не дожидаясь, пока это сделает Айме.
Холл, теплый и освещенный дорогими восковыми свечами, был обильно и богато украшен. Серебро, казалось, здесь было везде: на стенах - в виде подсвечников. На низких мавританских столиках - в виде посуды. Даже в ткани портьер мелькали серебряные нити. Впрочем, Айме наслаждаться изысканностью вкуса хозяина дома долго не позволила. Дождавшись, когда Эмма придет в себя, она плавно и грациозно повела рукой, приглашая следовать за ней.
- Siento, господин, - лениво и чуть хрипло говорила она, поднимаясь по лестнице, - гостьи обычно не попадают в ловушку кошек. Для этого нужно испить от их силы и самой гореть ярким чувством. А мужчины и вовсе... Редко очень. Эдвард велел определить вам покои в западном крыле, двери друг против друга. Это, - бруха медленно повернулась к Раймону, - против этих странных правил, etiqueta, si? Но Эдвард согласился.
Фламберг молча кивнул. По пути он время от времени посматривал на Эмму, но она, пусть и выглядела ещё слегка потрясённой, всё-таки снова стала собой. И с комнатами барон угадал. Будь иначе, он попробовал бы настоять на том, чтобы комнаты оказались рядом, и сам. Нарушение этикета, но - хозяевам он, кажется, был всё-таки нужен больше, чем хозяева - ему. Кошки или не кошки, а можно было развернуться и уехать. Раймон сомневался, что действие статуй уходит, например, далеко в лес. Аллея же, которая выводила к фонтану и упиралась в угловой выступ, была слишком... он замялся, пытаясь подобрать слово. Прямой? Нет. И да. Подъездные дороги, которые идут не мимо красивого фасада, а упираются в угол, словно для того, чтобы разбрызгаться в стороны? Странно, если не сказать больше. Прямая аллея, которая переходит в прямой путь к... - он попробовал вспомнить дорогу - Билберри? Именно так, по прямой, как стрела. И, если перевернуть, то получается: от Билберри. И крыльцо ещё это, которое сужается кверху, словно горлышко воронки. Воронки, в которую льют...
Он кивнул на расставленные на ступенях вазы. Одной почему-то не хватало, но в остальных везде - одно и то же. Васильки, маки, ветки ивы, цветы паслена.
- Интересный выбор.
- Я люблю эти цветы, - просто ответила бруха, плавно и беспечно пожимая плечами, - они напоминают о доме.
Лестница, меж тем, не заканчивалась. Она длилась вверх, взбегала черными, скользкими ступенями, свет и тень от канделябров на стенах перемежались полосами, отчего это восхождение казалось бесконечным. Эмма цеплялась за рукав, будто за рассудок, но, все же, держалась спокойно и даже чуть улыбалась, хоть и заметно вздрагивала каждый раз, когда они пересекали полоску теней.
- Понимаю. Красивые цветы, и их так хорошо оттеняет ива. У вас хороший вкус, госпожа.
На стене прямо напротив лестницы висел большой гобелен, на котором тоже были вышиты маки и васильки. Дом. Впрочем, для брухи...
- И освещение здесь интересное. Простите за вопрос, но не бывало ли так, чтобы гости спотыкались на тёмных ступеньках? Падали?
- Гости? - Айме ощутимо удивилась вопросу. - О, нет. Гости - ни разу. Назад вы будете идти быстрее. Лестница... memorizar.
- Запоминает. Хорошо. А скажите, госпожа, нет ли в поместье другой двери? Мы с миледи порой любим прогуляться перед сном на свежем воздухе, но парадный вход, кажется, плохо влияет на самочувствие. Или выходить не стоит вовсе?
Бруха, наконец, поднялась на площадку, от которой вверх возносилась новая лестница и с интересом уставилась на Раймона.
- Кошки запоминают тоже, - подперла языком клык Айме, приобретя вид дурашливый, - ходить через кухню... Это хорошо только для торговцев, señor.

[Leomhann >>>]

Со Спектром

Комната, большая, с двумя витражными окнами в эркерах была обставлена роскошно, но непривычно, в восточном стиле, напоминавшем то ли об Индии, то ли о Персии. На огромной кровати под воздушнм балдахином на золочёных резных столбиках могло бы поместиться не меньше четырёх человек. Пол почти сплошь покрывали толстые ковры, под которыми виднелись кое-где мозиичные узоры. Тут и там были набросаны яркие шелковые подушки и подушечки, а довершали картину несколько небольших шкафчиков, низкий столик на витых гнутых ножках и скамеечка. А ещё, что бросалось в глаза сразу, здесь не оказалось камина.
Глядя на оконные альковы, Раймон потёр подбородок. Зимой без каминов в замке должно было быть не просто холодно, а морозно, но от стен и пола шло лишь лёгкое приятное тепло. Он приложил руку к чёрному камню и кивнул сам себе. Стены оказались тёплыми, словно в них шли трубы с горячей водой. Но никакие трубы не могли дать этого тёмного сияния, которое шло от ровных блоков, стоило присмотреться. Снаружи наверняка было так же, но там это мешало заметить яркое солнце. Если он был прав, то дом был под крышу накачан силой, причём силой мрачной, тёмной. Васильки и маки. Бойня - или успешный ритуал - в церкви, тёмная луна и бал-маскарад. Каждый год? И куда, на что уходит собранное? Ведь не на одни же статуи.
И этот чёртов кубок. Раймон подошёл к алькову под витражом с архангелом Гавриилом, несущим фонарь и в очередной раз уставился на массивный серебряный кубок с воронами, из которого пил сладкое вино в "Грифоне". Совпадения быть не могло, кубок определённо тот же. И он не принадлежал Грейстокам - по крайней мере, так заявила Айме, после чего сослалась на какую-то новую служанку, которая могла... если бы всё было так просто. В служанок, которые случайно оставляют гостям дорогие кубки с такими символами, Раймон не верил ни на грош. Не больше, чем в импов, что ненароком подбрасывают очень подходящих куколок. И он очень хотел с этой женщиной побеседовать, если удастся её найти. В трактире кубок и вино принесла Пэнси, но Пэнси была уже мертва. Бойд не промахнулся бы.
"Слишком много всего".
На миг он ощутил желание просто бросить всё, взять Эмму и уехать на запад. Через Лондон, не забыв обналичить чек от Кранмера второй раз. Но... нет. Контракт или нет, а дом этот был слишком любопытен, чтобы сбежать, не попытавшись хотя бы осмотреться и понять. И кубок этот оставлять просто так тоже было нельзя. Слишком уж он походил на очередной подарочек. Один раз мог быть случайностью. Два - уже нет.
Счёт совпадениям на этом не заканчивался. Раймон бережно достал из кошелька то, что передал ему магистр перед тем, как довелось проучить торговца: завёрнутый в платок перстень, найденный среди добычи сектантов. Печатка. Восстающий леопард против креста тамплиеров. Родовой герб де Три - какой мог бы носить он сам, если бы его не отдали ордену. И Раймон очень сомневался, что Тоннер - или кто-то ещё - его просто нашёл на дороге. Нет. Кто-то точно так же проезжал мимо и попался, выпив вина не из того кубка. Он мрачно улыбнулся. Находка неожиданно придавала случившемуся в церкви новый оттенок. Ещё немного удовольствия. Удовлетворения. И немного памяти, к которой, как он думал, уже никогда не придётся возвращаться. Немного странного, однобокого чувства, словно бы...
Эмма вошла быстро, почти не прогибаясь под тяжестью своих седельных сумок, которые раздраженно бросила у дверей. Должно быть, она что-то почувствовала, "поняла", как она сама это называла. Будто порывом ветра ее отнесло к Раймону, юбки суетливо взметнулись яркой птицей, мелькнула пена кружев - и опала. Руки обвили стан, мимоходом заботливо поправив пояс, девушка прижалась щекой к груди и замерла, уже привычно прислушиваясь к биению его сердца.
- Будто бы? - неуверенно спросила она, точно сомневаясь в правильности понятого.
- Будто бы.
Раймон даже не удивился вопросу. Просто поднял на ладони перстень.
- Будто бы я не чувствую того, что должен бы чувствовать. Странное ощущение. Но, наверное, правильное?
Эмма неопределенно пожала плечами и на мгновение задумалась.
- Ты волен в своих чувствах, - в голосе девушки звучали спокойствие и теплота, - ты говорил об иллюзиях, что питают люди... И разве испытывать то, что должен, а не то, чего желаешь - не мираж? Но, - она посмотрела на перстень и улыбнулась, - признаться, мне любопытно, какую фамилию на самом деле носит леди Фламберг.
Раймон поколебался. Сколько бы ни было слоёв, как бы плотно ни врастали новые имена, старые всё равно тянулись слишком далеко. И называть его в замке, где живёт бруха, где появляются словно сами собой кубки с воронами? Впрочем... он повёл рукой, и воздух вокруг почти зримо задрожал под потоком силы, убеждая саму реальность вокруг, что она ничего не слышит. Не было даже необходимости видеть конкретных людей. Мир - плавился тоже, плыл, позволяя себя уговорить. Смывая словами Эммы - сомнения.
- Леди де Три, - он невольно улыбнулся. - Звучит гораздо лучше, ничего не скажешь.
Эмма наклонила голову, точно примеряя новое имя, и согласно кивнула.
- Когда-нибудь, - тихо сказала она, приникая к плечу, - я попрошу тебя рассказать мне об этом châtelet. Когда это будет безопасно. А сейчас я пришла, чтобы сказать, что ни минуты не останусь одна в той комнате. И... ну, нам же не нужен этикет, верно?
- Совершенно не нужен, - с удовольствием согласился Раймон. - Не думаю, что наш хозяин что-то скажет против. А если бы и сказал, оставаться здесь одной - не стоит.
Он помедлил и кивнул на кубок.
- Кстати, о доме. Он полон сюрпризов даже сверх меры.
Девушка скользнула взглядом по кубку и сморщила нос, точно на языке все еще горчил яд.
- В той комнате... тяжело. Как в тенях на лестнице. Там будто много людей - разных. И у каждого свои желания. И гости в замке оттуда чувствуются острее.
- И ни у кого, ненароком, нет желания похищать или жрать других гостей? Сэкономило бы время, - проворчал Раймон, крепче обнимая девушку.
- Такого - нет, - отрицательно мотнула головой Эмма, снова цепляясь за цепь, - а вот желание зло пошутить, даже поиграть - есть. И, кажется, есть один безумец, вроде этого торговца Брайнса. Тревожится постоянно.
- Вот второго Брайнса не хватало... - отстранившись, Раймон оглядел Эмму с ног до головы, хмыкнул. - Пожалуй, подойдёт.
Цепочка Бойда на талии девушки из-за плетения смотрелась более чем странно, но подошла по размеру и застегнулась так, словно её так и полагалось носить. Он с удовольствием разгладил звенья, оставив на потом мысли о том, как это будет выглядеть с точки зрения остальных гостей. Пока что он склонен был полагать, что это - их сложности. К тому же, могло и не сработать.
- Не лучше? В этом доме, да с таким поясом?
Эмма совершенно по-девчачьи хихикнула, оглядывая себя, но быстро посерьезнела и надолго задумалась. Она то отходила от Раймона, то приближалась, и со стороны это выглядело, будто она исполняет сложный танец.
- Лучше, - признала девушка, - но и меня приглушает. Будто в толстое одеяло замотали.
- Главное - что лучше. А если понадобится, то и снять всегда можно будет, - сочтя вопрос решённым, Раймон протянул Эмме руку. - Не хочет ли миледи прогуляться снаружи перед сном? Может быть, и воздух там полезнее, чем эти стены.

[Spectre28 >>>]

с Леокатой

Задумавшись о том, что ждёт снаружи, Раймон снова прошёл бы мимо картин, не обратив на них внимания, если бы Эмма не потянула его за рукав. И даже тогда он сначала не понял, что такого. Обычные фамильные портреты разных поколений, написанные разными художниками - пусть и в одной, мрачной и тёмной, словно экономили на светлых красках, манере. Даже фон был схожим... нет. Раймон пригляделся внимательнее, и благодарно кивнул Эмме. К этому стоило привлечь внимание. Почти все портреты представляли мужчин и женщин из рода Грейстоков стоявшими спиной к этой самой светло-тёмной лестнице. Почти все они держали в руках обращённое к зрителю зеркало - в которое опять таки была вписана лестница. Пустая - за исключением единственной картины, подписанной: "Элизабет Грейсток". На этой картине одетая в белоснежное платье женщина шла по лестнице в зеркале - держа его перед собой.
- Первая или единственная... в чём? - пробормотал Раймон, закусив губу. Сведений не хватало категорически, и эти портреты пока что оставались просто лежащим отдельно кусочком мозаики. - Первая, кто смогла уйти... в дом? В отражение? В другой слой?
- Первая, кто смогла выйти, - Эмма потянулась было потрогать портрет, но рука остановилась в воздухе, сжалась в кулачок, - она пятится, спускаясь с лестницы. Будто вошла, увидела что-то - и медленно отступает, выходит. Они же мертвы все, эти Грейстоки. Лица серые, взгляды стеклянные, шарфы на шею намотаны так, будто челюсть подпирают. А она - яркая, живая, краски на лице. И белое... Ну, это же королевский траур, верно? Или саван. Фламберг, - она продолжила с нескрываемой нерешительностью и холодком страха в голосе, - ведь контракта даже нет... И хозяин дома не спешит хотя бы поприветствовать...
Раймон пожевал губу. Просьба Эммы была... очень искусительной. Царство мёртвых как оно есть, с проводницей-Айме. И всё же, и всё же, он не верил, что хозяева причинят им вред. Не раньше, чем так или иначе не прояснится дело с пропажей гостей. Да и потом. Грейстокам - кстати, а где сам барон? Остался в Лондоне? - внимание лишнее было ни к чему.
"Первая, кто смогла выйти. Интересно, не найдётся ли где-нибудь здесь её гробница? В отличие от остальных - которые остались".
Всех. Он оглянулся на противоположную, восточную стену, оглядел ещё один ряд картин и уже было отвёл взгляд, когда заметил кое-что интересное. Там лица на портретах были хоть и выполнены в той же манере, но - иными, не несли фамильного сходства с Грейстоками. Словно в этом доме вешали на стены портреты настолько дальней родни, с которой не оставалось уже ничего общего, или - изображения гостей. Мёртвых, с такими же зеркалами в руках.
- Пройди до конца, и останешься здесь... портретом, - пробормотал Раймон. - И не только, думаю.
Образ получался холодным, жутким, с затхлым запахом, но и уходить, не разобравшись - и с этим домом, и с неведомой тварью - не хотелось. Он вздохнул и привлёк Эмму к себе.
- Контракта нет - это правда. Но и бросить так, на половине пути - не могу тоже. Оно ж до конца жизни грызть будет. А так хотя бы недолго.
Эмма вздохнула тяжело и осуждающе, пробормотала под нос что-то о вдовах и дьяволе.
- Идем на прогулку, - проворчала она немного сердито, - и напомни в следующий раз забрало лентами подвязать.

Первым, кто повстречался в холле, когда длинный спуск по странной лестнице закончился, был красивый молодой блондин с темно-зелеными глазами, аккуратными усиками и небольшими бачками, подчеркивающими твердые линии волевого подбородка. Стройный, но без излишней худобы, он, однако, отнюдь не выглядел субтильным. По Эмме он скользнул равнодушным взглядом, а вот Раймон, кажется, пробудил в нем если не восторг, то неожиданную радость.
- Ах, как замечательно! - мужчина всплеснул руками, точно играл на клавесине. Голос, как ни странно, у него был низкий и густой, хрипловатый. - Это вы - рыцарь Ордена, верно?
Раймон мельком глянул через его плечо на суетящихся слуг. Что-то в них привлекало внимание, заставляло присмотреться пристальнее. Не тихие голоса и почти полное отсутствие разговоров. Не милые коричневые платьица и белые передники девушек, не коричневые же ливреи мужчин. Скорее... да, точно. Влажные, тоскующие взгляды, и странная, словно ворсистая ткань одежды. Даже кожа под определённым углом казалась... Он с трудом оторвал взгляд от слуг и пожал плечами.
- Вы угадали, хотя, кажется, у меня слишком мало для этого лент. Простите, но мы с миледи спешим прогуляться перед ужином. Возможно, у нас будет время поговорить позже?
- Позже? - Блондин удивился искренне, явно недоумевая, зачем откладывать на потом то, что можно обсудить сейчас. - Позже вас очарует Тиданна и я не смогу насладиться вашим обществом. Ах! Я так рассеян! - Холеная белая ладонь изящно и картинно прижимается к щеке, - Эме Жиффар, так меня все зовут!
- Фламберг. И леди Берилл. Обещаю, что для такого я уже слишком очарован сам, - почувствовав, что его дёргают за рукав, Раймон приобнял Эмму за талию. - И всё-таки придётся насладиться позже. Простите, сэр, традиция.
- Флаамберг, - задумчиво и ласково протянул Эме, - так... романтично. Но я запомню ваши слова, о наслаждении...

[Leomhann >>>]

Со Спектром

Внешность следующего гостя этого таинственного особняка была определенно создана для греха: чувственный рот, квадратный подбородок, золотисто-карие глаза под прямыми длинными ресницами. Черные тяжелые кудри спускались почти на плечи, а в одном ухе блестела серьга. Словно осознавая, что его порочная красота будет сверкать ярче, он беседовал с одутловатым, пожилым мужчиной с набрякшими усталостью глазами.
- Бертран Рассел, - сухо и формально отрекомендовался брюнет и кивнул на собеседника, - Ричард Бошан.
После чего вернулся к разговору, явно потеряв интерес к паре.
- Интересно, отчего он устал, - пробормотал Раймон, коротко кланяясь. Представляться он не стал.
- Он о сне мечтает, - тихо сообщила Эмма, озираясь на мечущегося за спиной Жиффара, - а вот этот... Ты для него, как пирожное - желанное, вкусное и красивое. Только сначала...
Она не договорила, многозначительно хмыкнув.
- "Хм" ему долго ждать придётся, - буркнул Раймон, тоже оглянувшись. Мужчины не привлекали его ни прежде, ни сейчас.
Ступив, наконец, за порог, он придержал дверь, глянув на Эмму.
- Эти кошки действительно больше не работают?
- Не работают, - не задумываясь, ответила девушка, не глядя в сторону каменных животных.
Кивнув, Раймон двинулся вдоль западной стены к парку, который из окна походил скорее на лабиринт. Здесь, снаружи, мир вокруг казался ярче, не таким приглушённым. Словно из бутылки выдернули пробку, впустив воздух.
- Хорошо. Безумие... Как там говорила Айме? Нужно гореть ярким чувством?
Эмма потупила глаза, порозовев, и кивнула.
- Влечение - сначала к тебе, потом к кошкам, потом снова... И только когда цепи коснулась, смогла вырваться из этого наваждения.
- Не думал, что когда-либо придётся соперничать с кошками, да ещё и каменными, - задумчиво пожаловался Раймон. - Были бы живыми... пожалуй, я передумал. Не будем просить одну такую у барона в качестве награды.

Парк - старый, даже древний на вид, из могучих елей, под которыми не мог пробиться подлесок - действительно оказался лабиринтом. Плотно растущие могучие деревья образовывали множество дорожек, ведущих в глубину. Тропы были идеально расчищены - за парком явно тщательно следили. Или люди, или - Раймон бы не удивился - магия. Или новая, или древняя. Он коснулся рукой в перчатке тёмно-зелёной лапы, припорошённой снегом. Вечнозелёные деревья даже зимой не спали и готовы были как принимать, так и отдавать силу - хотя и медленно, неохотно. Возможно, именно поэтому парк был создан именно из них. И всё наверняка сводилось к центру. И до ужина, скорее всего, совершить путешествие туда и обратно было не успеть - даже если время и расстояние здесь не искажались так, как в доме.
Когда из парка, прядая ушами, вышла молодая олениха, Раймон даже не удивился. Не в прямом смысле. Не удивился он и тогда, когда животное смело подошло к людям, ткнулось носом под руку, требуя ласки. И уставилось влажным, полным печали взглядом.
И только по прошествии нескольких долгих мгновений удивление, наконец, нашло выход наружу с вопросом, который, вероятно, звучал совершенно не к месту, но при этом выражал всё, что чувствовал Раймон.
- Как, дьявол подери, они научили их говорить?!
- Говорящие олени? - вышедшая из леса-лабиринта девушка была такой очаровательной, такой веселой и симпатичной, что, казалось, любой человек, взглянув на нее, моментально забывал все свои печали. От нее веяло покоем и умиротворением. Длинные цвета воронова крыла волосы, прикрытые пушистой собольей шапкой, еще больше подчеркивали своеобразие фиалковых глаз, а длинная шубка - не скрывала фигуры. Эмма с нескрываемой ревностью и отчасти собственнически положила руку на рукав Раймона, оторвавшись от поглаживания оленихи, чему предавалась с явным удовольствием. Но ее, кажется, решили игнорировать если не все, то хотя бы еще и вот эта девушка. - Я хочу посмотреть говорящих оленей!
Выборочная слепота обитателей поместья начинала задевать. Раймон, взяв руку Эммы в свою, жестом указал на особняк.
- Пожалуйста, леди, они все - там, внутри. Наверное, их можно даже погладить.
Девушка с удивлением оглянулась на лабиринт, из которого только что вышла, но отрицательно покачала головой и улыбнулась.
- Скоро к ужину, а я ужасно проголодалась. Не откажетесь проводить в особняк?
Рукой, унизанной кольцами и браслетами, она явно вознамерилась коснуться рукава, но Раймон, отодвинув руку, сделал извиняющийся жест.
- Простите, госпожа... и простите снова - не знаю вашего имени. Но мы с миледи ещё не закончили нашу прогулку, поэтому я, скрепя сердце, вынужден отказать в нашем обществе. Традиция.
- Хетти Кортни, - девушка присела в неглубоком реверансе и уставилась на Эмму, точно увидела ее впервые, - красивая... Но, все же, идем к ужину? Эдвард педантичен, не любит, когда опаздывают. Я не буду посягать... на ваш рукав.
- Очень красивая, - серьёзно подтвердил Раймон и вздохнул. - Хотелось бы всё же взглянуть, что в центре этого лабиринта, но, кажется, пока что никак. Не расскажете по дороге?
Хетти пожала плечами, быстро, бурным потоком устремляясь вперед.
- Ничего особенного, - сообщила она, - деревья, олени, семейная усыпальница. Ворон на ветке грает.
Её, наверное, можно было догнать, но... Раймон бросил взгляд на Эмму и не стал ускорять шаг. Сильно они не опоздали бы всё равно.
- Странные тут люди. Для этой тоже - пирожное?
- Нет, - Эмма с заметной злобой смотрела вслед сбежавшей мисс Кортни, - скорее, как к... - тяжелый вздох, - мне действительно нужно носить эту цепь? Она чувствует, как вода... Ей интересно было потрогать, обтечь... Омыть?
- Про цепь - решай сама, - он развёл свободной рукой. - Но в этом чёртовом особняке можно её - как тогда, с кошками - и не успеть надеть снова. Я бы не хотел, чтобы ты рисковала, но и как ты чувствуешь это внутри - не представляю.
- Спать, видимо, я буду в ней же, - возражения в голосе девушки не слышалось, лишь согласие и чуть смирения, - если вообще спать придется.
- Лучше бы пришлось. Прошлая ночь, конечно... и доспать не дали лязгом своим. А завтра - чёртов бал.

[Spectre28 >>>]

с Леокатой

Стол за ужином был накрыт если не роскошно, то необычно. Традиционная для английского ужина баранина под мятным соусом соседствовала с ананасами, апельсинами, креветками с лимонами и жареными жаворонками. Кубок, поставленный перед Раймоном, неуловимо быстрым движением убрала Айме, улыбнувшись примиряюще и успокаивающе. Вороны блеснули серебром, возносясь над головой, а новый кубок уже нес на себе танцующих цапель и в нем багрянцем отливало вино.
Человек, которого представили, как Истена Фицкларена, сидел по правую руку Эммы. Высокого роста, с широким разворотом плеч, волосами цвета ржавчины и зелеными, как океан, глазами, он смотрел на Раймона с холодным интересом, рассеянно наполняя кубок Эммы. Рядом с ним усадили некрасивую Августу Гордон. На лице болезненного, желтоватого цвета, покрытом оспинами, едва выделялись двумя тонкими линиями губы, исчезающие вовсе, когда она говорила.
Амос де Браоз, устроившийся на дальнем конце стола, златовласый, с длинными локонами, ниспадающими мягкими локонами, смуглый и похожий больше на борца, нежели на утонченного лорда, что-то оживленно рассказывал Тиданне Квинси. Воистину, она могла показаться ангелом, очаровать этими глазами ярко-изумрудного оттенка. Тщательно причесанные каштановые волосы, украшенные изумрудной тиарой, отливали рыжиной от свечей, тонкие черты лица озарялись мягкой, нежной улыбкой. Возле нее, с видом задумчивым лениво ковырялся ножом в тарелке Офоис Кэри. Природа одарила его темными волосами и ясными серыми глазами, худощавым лицом и горбинкой на переносице. Впрочем, последнее скорее было не даром природы, а напоминанием о поединке. Рядом с Раймоном сопел и отдувался Джон Кавендиш. Белая с алым туника делала его грузную фигуру похожей на тумбу. Пожилой мужчина испуганно вздрагивал и беспокойно озирался, точно чувствуя на себе чей-то взгляд.
Раймон нахмурился и украдкой взглянул на доставшийся от Бойда пояс. Теснёные чертополох и клевер слабо, но отчётливо светились. Всё так. Он прикрыл глаза, пытаясь не увидеть, а почувствовать - и почти сразу, за отдалившимся звоном бокалов и посуды, ощутил присутствие. Не угрожающее - пока, но играющее, издевательское, предвкушающее. В зале - и в особняке - определённо присутствовало нечто, что Айме называла "Fantasma". Раймон был с ней полностью согласен, запах получался невкусным до крайности. Вызывал тошноту и тревогу.
Сам хозяин дома сидел во главе стола, по обе руки разместив Раймона и Эмму. Одетый просто, без украшений, он был хмур, но радушен.
- Простите, сэр Фламберг, - сопровождая речь улыбкой, обратился он к михаилиту, - за недоразумение с кошками. Я вынужден был отбыть в Билберри... Я видел танцоров пляски смерти по тем следам, что они оставили в этой церквушке. Я в восхищении, право.
- Танцоров... - Раймон склонил голову, оценив выбор слова. Барон использовал его так, словно сам всё видел. - Благодарю за лестные слова, милорд, но - обычная работа.
"Правда, на этот раз приправленная чувством".
Ему очень хотелось расспросить Грейстока о доме, но... до бала оставалось слишком мало времени, и Раймон со вздохом обратился к тому, ради чего их и пригласили в поместье.
- Не расскажете подробнее о причинах, повлекших за собой это приглашение? Кое-какие догадки у меня уже есть, но каждая деталь может оказаться бесценной.
- Старые боги не умирают, сэр Фламберг, - Грейсток лениво поигрывал кубком, не притрагиваясь к пище, - но значит ли это, что они становятся менее сильными? Или теряют знания о том, как устроен мир, который творили они задолго до прихода новых? И не значит ли их древность всего лишь то, что они приспособились к новой жизни, вне своих благословенных домов, в новом мире? Но есть вещи... и люди, - быстрая, но вежливая улыбка Эмме, - которые были в их мире, но с ними они не... говорили. И, видимо, зря. Ведь тогда бы они знали, что делать непонятным существом, крадущим гостей усадьбы. И с девушкой, горящей так ярко, что проще её не замечать. Это началось пять лет назад. Гости стали чаще сходить с ума... И я не придавал бы этому значение, здесь часто... Но ведь они пропадают, и найти их никто не может, даже Офоис. А тела всегда остаются в западном крыле. Пустые, понимаете?
Раймон понимал. Безумие, и чтобы разум ушёл так далеко, чтобы не нашёл даже... имя барон назвал незнакомое, но смысл был ясен. Особенно в контексте старых богов. Других старых богов. Новых старых... К чёрту. О богах, собирающихся в этом особняке мертвецов, можно было подумать и после, и он сосредоточился на насущном вопросе.
- Остаются? А жили эти гости тоже в западном крыле? Или пришли из восточного?
- Разумеется, из восточного. В западном живет семья и те, кто не гости. Не совсем те гости, - барон пригубил из кубка, тень легла на лицо и явственно заострила его, - но вы, вероятно, хотите уточнить условия контракта? И... отчего вы не отведаете это замечательное жаркое?
Раймон глянул на тарелку, в которой исходило паром жаркое - не оленье, как он опасался после парка, - и вздохнул.
- Простите, милорд. Я уверен, что жаркое просто бесподобно, но мы с миледи после ночного бдения дали обет не менее двух дней поститься, обходясь только собственными скудными припасами. И чтобы не думать об этом пире, возможно, действительно стоит обговорить условия. Позже снова вернувшись к деталям.
- Говорите, - милостиво разрешил барон, с интересом оглядывая Эмму, - каковы обычные условия за выполнение подобного?
- Для начала, - Раймон любезно улыбнулся, - хотелось бы уверенности, что после завершения работы мы уйдём беспрепятственно, живыми и сохранив души, без убыли и довесков - исключая сговорённую оплату, разумеется.
- Разумеется, - искренне удивился Грейсток, - вы ведь здесь для работы, а не для того... Что и все.
- Работа не мешает интересу, - мягко возразил Раймон. - Например, желанию омыть или счесть пирожным... Всегда лучше уточнить. Хорошо. Что до остальных условий... я надеюсь, оплата в двести фунтов - золотом или драгоценными камнями, - и этот серебряный кубок с изображением воронов сверх того не покажется чрезмерной.
- Вы должны простить Эме, - в тон ему усмехнулся барон, - ему нечасто встречаются такие сердца... Сумма велика, конечно, но... Я согласен.
Слова будто промяли воздух, упали тяжелой каплей крови, прошелестели мягким пером.
- Мы согласны, - хором подтвердили гости, которых, наверное, все же относили к семье.
Атмосфера дома, запах, всё равно давили, но дышать словно стало на миг легче. И хозяин принял плату, более чем щедрую, до наглости. Впрочем, прежде, чем её получить, требовалось сначала справиться с заданием. Убить или выгнать тварь, а не просто защитить потенциальных жертв, которых было... Раймон обвёл взглядом собравшихся и кивнул сам себе. Насколько он видел - четверо тех, кто отличались и именами, и внешне. Всё-таки много. И один из них - Ричард Бошан - кажется, уже подошёл к порогу вплотную. И один - не скрывал страха.
- Хорошо, милорд. Скажите мне тогда, не выбирает ли это создание всегда или чаще всего - одинаково? Только мужчин или только женщин, только пожилых или молодых? Только тех, кто... близки? - он говорил негромко, чтобы слова не достигли слуха Кавендиша, который и сейчас озирался вокруг так, словно вот-вот ожидал увидеть за спиной монстра.