OBB* - Недалеко от Истины и Блюза, Одна гангстерская история

[Joseph >>>]

Of the Beam and Blues: одна гангстерская история
Глава 1

В этом мире ты тот кто ты есть, одно из двух — или ты человек, или ты "die Scheiße". Так однажды сказал мой отец - родом с берегов Ист-Ривер острова Лонг-Айленд. На следующий день он умер от ножевого ранения, нанесенного обычным карманником, а отнюдь не попал под шрапнель противника на войне. Хотя, чтобы скрасить пребывание папаши на небесах, я стараюсь приврать в этой истории.
Так или иначе, каждый идет своей дорогой. Будь то притон или подпольный игорный дом, если у тебя есть голова на плечах без единой дырки от пули, ты будешь обречен на то, чтобы зарабатывать миллионы.

Томми Ласки, за стрельбой по пустым бутылкам


Старый квартал,
Tight Springs, штат Арканзас,
2 февраля 1930 год, ночь

Когда Пенни смотрела на кованный чугунный уличный фонарь, все окружающие предметы теряли цвет. Они оба работали в темном одиночестве.
Пенни была не самой лучшей работницей борделя «Мими». Все ее старания заканчивались тогда, когда клиент разбалтывал какую-нибудь ценную информацию, и путана могла не бояться получить втык от хозяйки, ведь ей было, что рассказать криминальным покровителям.
Острые каблуки ярких туфель проваливались в рыхлый щебень; дорога в старом квартале была не самой хорошей, поэтому автомобили сюда почти не заезжали. Но Пенни ждала посетителя, бросая под ноги один за другим бесцветные окурки.
Прошел час, прежде чем под тусклым лучом света выросли ватные мощные плечи в однобортном безвкусном пиджаке. «Daddy» или Рэд-сутенер, мелкая сошка с недостатком культуры и интеллекта, привычно теребил плотный узел ядовитого красного галстука. Верзила молчаливо подал жест - сегодня работы не будет, и зашагал мимо, ныряя в обрезанный край темноты.

Сообщение отредактировал Joseph - 21-04-2012, 21:05

[saroff cane >>>]

Лакированные ботинки отсчитали пять шагов, человек остановился; его тело уже было согнуто пополам в спазме.
- Кэтч! - прохрипел мужчина как раз тогда, когда еще несколько ударов прекратили непроизвольное сокращение его мышц.
...ты веришь в Господа, дочь моя?Из воспоминаний о прошлом воскресенье вынырнуло бесформенное лицо старого католика-извращенца. Она поверит. Обязательно поверит, если сможет пережить этот ужас.
Уши Пенни словно воспалились от собственного крика. Звук лопающихся пузырьков кожи пробежал по ее натянутым нервам. Тощие колени в бегу сводило страхом; они не позволяли замереть и оглянуться на тело, начинавшее превращаться в порционные куски для дворняг опытной рукой серийного убийцы. Она уже знала - утром прямоугольник тротуара станет похож на половицу мясной лавки, пропитанной будто красной гуашью.

[Joseph >>>]

Мотель "Lasky",
Tight Springs, штат Арканзас,
3 февраля 1930 год, полдень

«Lasky». Между двумя габаритными квадратами домов с трудом можно было заметить выцветшую вывеску над узким обшарпанным крыльцом и лестничным маршем с опорой на кирпичную стенку. Хоть это место и находилось в самом центре города, притягивало оно исключительно всякий сброд.
В отеле располагалось шесть крохотных комнат; обои, за ненадобностью, не жаловали, а с рыхлого бетонного потолка небрежно сползал размякший цемент.
Прагматичные хозяева, которых вряд ли заботила эстетика и благоприятные условия жизни в мотеле, предпочитали в качестве постояльцев ту небольшую группу людей, что мирилась бы с аскетизмом в угоду своей безопасности; ее братья гарантировали взахлеб. Откупаясь покарябанными табличками «No money», «No drink», Ласки никогда не интересовались биографией своих жильцов; их собственная занятость была непосредственным участником событий под продырявленным деревянным полом мотеля.
Когда «Бакс» закидывал свое подвыпившее тело на один из круглых стульев, растущих у стойки, ему хватало одного щелчка пальцами приправленного помятой купюрой. И в этот раз как по волшебству тамблер* с толстым дном возник перед носом и захлебнулся терпким виски.
Бармен тут же спрятал сиротливую бутылку в настенный деревянный погребок и, перекатываясь с ноги на ногу, поплелся проверять содержимое дубовых бочек.
- …индейцев посадили в сарай. Но те сбежали. Вернулись к вождю племени и говорят: - Сидим час, два, а на третий Острый Глаз вдруг заметил, что в сарае только три стены. – Бруно «Бакс», продолжил привлекать публику, теребя пальцами граненый восьмиугольник.

------
*tumbler - бокал для виски с прямыми стенками

[saroff cane >>>]

Каким бы известным преступником не был, хоть верзилой, вышибающим дурь из задолжавших владельцев магазинов или криминальным талантом, стреляющим по людям как по банкам с бриолином, но ни один делец не проходил мимо, когда дело пахло покером или хорошей игрой в бильярд. Правда хорошая игра всегда начиналась там, где победителю светили не менее хорошие деньги.
- Чуется, я выйду, сегодня из-за стола с тремя сотнями, - «Kid» Берчеллузо закинул локти на стол и шумно выдохнул – «готовой руки» для выигрыша у него не было. Но если бы Алорио умел пасовать, карманы его костюма не рвались бы от долгов.
Изрубцованное оспой лицо старого джентльмена, сидящего напротив, бесстыдно хохотало, покачивая в зубах толстую сигару.
- Шоудаун, малыш.
«Kid» и его хомбург были неразлучны. Даже если он оставался нагишом, потертая зеленая шляпа из фетра с высокими полями и лентой по тулье всегда покрывала голову. Не спрятать под ней глаза во время вскрытия карт – изменить себе.
- Я бы налил тебе для храбрости, но ты не заплатил за предыдущие, - бармен выглянул из-за спин двух любопытствующих и побрел к угловому хозяйскому столику - Микки Ласки сегодня пребывал не в самом хорошем расположении духа, и чтобы исправить это одной бутылки вермута было мало.

[Тео >>>]

(совместно с Joseph и saroff cane)

Биток лишь слегка задел черный шар и остался крутиться на месте. Восьмерка неспешно покатилась в угол и, словно издеваясь, зависла над лузой. Йи почти успела мысленно плюнуть в довольную морду соперника, когда шар все-таки угодил в сетку. Маска самолюбования медленно таяла на лице полного коротышки, уступая место эмоциям совсем другого толка.
- Это не считается! - голос его был раздражающе визгливым, отчего китаянка невольно отметила про себя схожесть оппонента с небольшой истерично лаящей шавкой. - Все видели, что шар был мертвый! Ты подтолкнула стол!
Женщина молча смеряла его взглядом темных глаз, азиатский разрез которых был подчеркнут широкой полосой черной подводки.
- Кто это видел? - выдержав паузу, обратилась она к зрителям. - Кто видел, как я толкаю стол?
- Ну зачем же врать? - к столу подошел высокий мужчина с сигарой в руке. Он немного подождал, желая вызвать хоть какое-то замешательство неоднозначностью слов. - Она даже не притрагивалась к столу.
Бруно «Бакс» присвистнул у стойки – если бы не женщины, он бы тысячу и два раза спился - оборвал очередной анекдот на полуслове; стакан требовательно оказался под рукой бармена. Разыгравшаяся сценка была горячее виски.
- Как же не притрагивалась, если она стоит чуть не облокотившись на него? - негодование в голосе "обманутого" было столь искренним, столь праведным, что по стихшему было в ожидании развития событий залу пронесся поддакивающий шелест.
- Стол хорошо закреплен, - Одди подошел почти вплотную к коротышке, обдавая того табачным дымом и стараясь сделать голос максимально спокойным. - Его не так просто толкнуть.

[saroff cane >>>]

(совместно с Джонни и ТеО)

- Крейг, остынь, - похлопал мужика по плечу игрок соседнего стола. - Это хозяин сего уютного местечка, а Йи постоянно здесь ошивается. Как ты думаешь, на чьей стороне будет правда?
Лицо китаянки отразило весьма смешанные эмоции:
- Нужно уметь проигрывать, Крейг, - имя она произнесла с заметным нажимом, словно давила пальцем таракана, - даже женщинам.
Майк пристально и выжидающе смотрел в сторону коротышки. Кулак, который не был занят сигарой, сжался. Проигравший насупился и швырнул на сукно смятые купюры. После чего стал пробивать своей жирной тушей дорогу к лестнице. То ли Крейг был глуп по природе, то ли обида затмила его разум, только у самого выхода из зала, чувствуя себя в безопасности под живым щитом зевак, он процедил сквозь зубы, но весьма громко, обращаясь, очевидно, к Одди:
- А что, небось китаеза хорошо трахается, да?
Ставший на мгновение тяжелым, пропитанный парами никотина, воздух зала, который было улегся в разочарованных вздохах публики, снова вскипел. Кто-то сплюнул – ставки, господа.
Майк Одди Ласки спокойно подошел к столу, вытащил из лузы шар, из-за которого все началось, подбросил, положил обратно... собрался положить обратно и с рыком запустил им в наглеца. Сигара продолжала дымиться в зубах, когда он взял в руки кий.
- Проверни его в заднице нахала, - совершенно ровным голосом посоветовала Йи.
Шар угодил Крейгу прямо промеж глаз. Заплывшее жиром тело без оха и стона медленно осело на пол. Голоса требовательно заурчали вдоль столов: кто-то скидывал деньги, кто-то, наоборот, получал выигрыш.
- Живой, - возвестил о состоянии упавшего чей-то зычный голос, впрочем, кажется, никому до этого не было дела.

[Тео >>>]

(вместе с Joseph и saroff cane)

Одди несколько разочарованно глянул на столь быстро побежденного, сплюнул и бросил бильярдную палку на стол. Тонкая ладонь нежно легла на его правое запястье. Девушка поморщилась:
- Это избиение младенцев, - впрочем, в голосе не было ни капли сочувствия, только легкая тень презрения.
- Если они слишком много выпендриваются, их следует пороть, - он обернулся и сказал тихо. - Хотя стол и вправду надо получше закрепить.
- Коктейль-победитель моему другу Одди! – Хлопнул по древку «Бакс»; несколько кивков означали, что и ему нужно было налить того же.
Тучный бармен сгреб разноцветные бутылки в кучу; приготовление фирменного Valencia* - дело хлопотное и кропотливое.
Йи пожала плечами:
- Парню просто было любопытно. Как думаешь, может, следовало удовлеворить его любознательность? - шуткой ли было сказанное, но карие глаза не смеялись.
- Я не люблю врать, - улыбнулся мужчина и вопросительно глянул на нее, подходя к стойке. - Не желаешь?
- Не откажусь.

------
*Valencia - апельсиновый коктейль-победитель первого коктейльного первенства мира 1915 года в Вене

[Joseph >>>]

(я, Тео, Билли)

«Бакс» хоть и принадлежал корнями к сингапурской мафии, любви к восточным собратьям не питал, а тут и вовсе понурил голову. Граненые стенки бокала в его руке нещадно издавали запах горькой полыни.
- Как обычно? - Под этим вопросом бармен подразумевал виски с колой в количестве двухсот грамм, напиток каждой леди, которую Одди приводил в бар и умудрялся расшевелить дальше разговора за угловым столиком.
Он поморщился.
- Что-нибудь поприличнее, - Майк обратил взгляд к выходу - вышвырнули ли уже этого недоростка на улицу.
Йи, до той поры игравшая роль молчаливой наблюдательницы, проследила его взгляд и безразлично повернулась к стойке. Потянувшись в сторону бармена, она заговорщеским шепотом осведомилась:
- Bisquit*, у вас, вероятно, отсутствует?
"Снифтер" из гладкого цветного стекла тут же возник на столе.
- Вы сидите рядом с человеком, благодаря которому у нас есть все, - откупоривая бутылку, отозвался бармен.

------
*Bisquit - элитная марка коньяка

[Элис >>>]

(Joseph,Темный_Омут и saroff cane)

- О, да мне повезло! - впрочем, едва ли фраза была произнесена хоть с малой долей должного пиетета.
Подваливший из-за стола Алорио Берчеллузо, вовремя прервавшись и лишившись возможности просадить последние деньги в покер, приветливо поправил шляпу.
- Одди, - далее последовал ритуал привычного рукопожатия, и растерянное лицо, словно только что заметившее китаянку, показало кривую улыбку. – Не помешал?
- Помешал, - несколько раздраженно ответил тот, но смягчился. - Неужели нашел денег на комнату?
- Почти. А где Jam?
- Дрыхнет, - вяло повел рукой Одди.
- Тогда мне нужна минутка. Это важно и касается моего долга, - «Kid» не верил в чудеса, но надеялся, что ради денег Майк изменит привычке проводить ночи если не с братом, то точно не в одиночку. – Наедине.
- Эх, - Одди уже поднимался со стула и оборачивался к девушке. - Извини, но вынужден тебя покинуть. В ближайшее время нанесу визит в номер. Не возражаешь?
Он сделал жест бармену, который тот тут же расценил как "ее выпивка за мой счет".
Йи едва пригубила содержимое пузатого бокала, чуть задержала дыхание, перекатывая терпкую жидкость во рту, и неопределенно махнула рукой, - мол, конечно. В уме она прикидывала, стоила ли сумма выигрыша того, чтобы продолжить знакомство обыденным сексом в тесной комнатушке.

Сообщение отредактировал Элис - 30-01-2012, 15:56

[Тео >>>]

(авторство Joseph)

Полицеское отделение,
Tight Springs, штат Арканзас,
3 февраля 1930 год, полдень

Впервые увидев свой кабинет, Сэм Перри отказывался поверить глазам – каморка с трудом вмещала рабочие принадлежности. Чтобы забыть работу в Чикаго понадобился месяц, привыкнуть к здешним правилам еще столько же, но самым сложным оказалось смириться с фактом, что твой напарник – женщина.
У Сэма всегда хватало ума, чтобы не лезть в стычки с итальянскими семьями, незаконно иммигрировавшими в Америку и не указывать на их съемные квартиры с самогонными аппаратами. Там, где законно-послушный гражданин пересекал дорогу мобстерам, в пору было ставить конфессионал с марлевым окошком для исповеди и начинать лелеять признаки собственного благополучия, потому что в один прекрасный день бронированный кадиллак мог взять на прогулку и, перерезав глотку, бросить в самой глуши, где бы никто не стал искать.
Сэм изъял газетные вырезки из бумажной папки и разложил их на столе так, чтобы видеть заголовки.
- Тридцать человек, - он взял чашку кофе и утопил взгляд в растворимом напитке. – И ни одной установленной личности жертвы.
Брук Денвер, женщина тридцати лет, склонная реагировать на любые тупики в работе уменьшением к ним интереса и введением в будничный рацион избыточного количества никотина, разгладила ноготком льняную полосу бумаги. Скоро на ней появилась горсть сушеного табака.
- Вероятнее всего, все жертвы относятся к представителям «рабочей бедноты» - самая легкая добыча для серийного убийцы.
- Но никто так и не заявил о пропаже. Более того, нет ни одного свидетеля, и все, что мы имеем – лужи жидкой соединительной и мышечной ткани вперемешку с молотыми костями. Кто-то должен был увидеть эту тварь.

[Joseph >>>]

- Но не увидел. – Брук надела на палец кольцо из белого дыма и вновь поднесла сигарету к губам. - Скелет человека состоит из двухсот шести костей, из них восемьдесят пять парных и тридцать шесть непарных. Бедренная кость способна выдержать растяжение в полторы тысячи килограмм, а большая берцовая кость не ломается под тяжестью груза в тысячу шестьсот пятьдесят килограмм. У него, как минимум, должна быть с собой огромная мясорубка, которую никак невозможно припрятать в кармане.
Сэм внимательно и демократически сложил руки на груди, смяв суженые лацканы пиджака; он был готов пожертвовать своей и без того растоптанной гордостью и выслушать эту женщину, которая любого могла заткнуть здесь за пояс, да и не без оснований.
- Говорить всерьез о мистике, разумеется, нельзя - нам платят не за поимку призраков. Если же это очередные мафиозные грязные руки для грязных дел, - продолжила инспектор с заметным сомнением и развела ладони. – Что ж, вероятно, мы вмешаемся в очень неприятную заварушку.
Умеренная затяжка, позволила женщине оставить сигарету на волоске от гибели. Она с нарочитой аккуратностью вложила ее в оловянную пепельницу, чтобы напарник мог попробовать привезенный из Орлеана табак с самодельным асбестовым фильтром.
Крошечная комнатка очень быстро наполнилась дымом.
Взлохмаченная голова молодого дородного сержанта неожиданно возникла в облаке и хлопнула ртом, будто огромный сонный карп.
- Денвер, Перри, еще одно убийство.
Женщина смахнула с лица белоснежный локон, перебирая взглядом газетные статьи, будто это были кусочки одной мозаики.
- Opus barbaricum…*
- Снова, Кэтч? – Сэм не старался даже скрыть своего угнетенного настроения.
- Он самый. И кажется, в этот раз у нас есть свидетель.

--------
*Opus barbaricum - техника античной мозаики.

Сообщение отредактировал Joseph - 31-01-2012, 16:31

[Тот >>>]

(Joseph и saroff cane)

Мотель "Lasky", подвал,
Tight Springs, штат Арканзас,
3 февраля 1930 год, полдень

Если тяжелые стальные листы двери не приподнимать, когда она открывается вовнутрь, появление всякого входящего будет оглашать пронзительный скрежет; по этой же причине пол в прихожей походил на раскрошенный лед. Гул котельной пронизывал комнату вдоль и поперек, но любой, проживший в этом месте недельку, быстро привыкал, как к тиканью больших настенных часов. Однако это было еще не самое страшное: вой жаротрубных котлов казался настоящим подарком в сравнении с застывшей в воздухе духотой, от которой находился единственный выход – уткнуться носом в плинтуса, продуваемые сквозняком. Она была настолько невыносима, с запахом кокса и мазута, что Одди в первый же день выдолбил в стене три дополнительных окна в прохладную полость.
Комната попалась маленькая и тесная – даже при тщательной осторожности не задеть что-нибудь во время передвижения было невозможно. Из-за сваленных в большие кучи предметов, а Ласки всегда находили повод отделаться от уборки, найти нужное среди этого хлама становилось безрезультатной тратой времени. Но если же гостю, взмокшему и раздраженному, зависит от того, насколько быстро он преодолевал лабиринт из барахла, удавалось пересечь каморку, он оказывался в просторной светлой кухне.
На пути к ней кто-то да подбивал выступающий угол старого дивана – сейчас на нем лежал совершенно нагой человек; Томас Ласки спал на животе, раскинув руки и спрятав голову под подушкой.
«Kid» Берчелуззо, перешагивающий через брик-а-брак, пролезающий над гладильной доской с тщательно отутюженными рубашками, через несколько минут сидел напротив Майка с кружкой ягодного морса.
Одди раскинулся напротив, сбросив пиджак еще в комнате на ближайшую кучу. Жар помещения только сильнее подстегивал раздражение - его оторвали от дамы, - которое он показывал всем своим видом.
- Ну? - взгляд, до этого бесцельно блуждавший по кухне, остановился на Алорио.

[Тео >>>]

(Joseph и saroff cane)

Постоянно покачивающийся старый купол лампы то и дело отбрасывал полукруглую тень, сглаживая неровности даже с выцветшей краски на аккуратно расставленных вокруг стола табуретках. Клеенчатая скатерть была начисто вытерта и свисала с полок рваными краями – здесь Томас Ласки ежедневно подсчитывал, выписывал, заполнял, приводил в порядок счета и банкноты, которые теперь ровными башенками, подвязанные резинками, лежали вдоль посуды из ливанского стекла.
Кид сглотнул; выступающий на шее кадык заметно шевельнулся.
- Так, как дела Майк? Видел новую девочку – это с каких пор тебя потянуло на косоглазых?
- Может самую чуточку поближе к делу? - тот возвел взгляд к потолку. - Так, немного, совсем чуть-чуть.
Мужчина поднялся и заглянул в комнату, дабы убедиться, что брат спит, потом открыл шкаф и сделал несколько глотков из выуженной оттуда бутылки; в нее было налито явно что-то покрепче морса - Томми запрещал пить внизу, поэтому приходилось соблюдать конспирацию.
- Вообщем, есть дельце, - сообщил Берчелуззо, закидывая локти на стол. – Муженек одной мадам, которую я трахаю по вторникам, работает парикмахером у «Flanky» Руда. Так вот этот сушеный финик с кривой цветоножкой сболтнул ненароком про поезд с кубинскими эмигрантами. В этом самом поезде помимо толпы сибонеев прячется от добрых рук моих братьев Ласки большая партия нелегального варева. Вот я и подумал, а почему бы вам, бравым парням, не прибрать ее к рукам?
- Думаю, что такое сокровище охраняется не менее бравыми парнями, - фыркнул Одди, стараясь скрыть заинтересованность. - Причем в большем количестве.

[saroff cane >>>]

(совместно с Джонни)

Затушивший эмоции морсом Кид вернулся к брызганью слюной; теперь он чуть ли не перекрикивал шипение котельной.
- Да моя мама в свои восемьдесят семь, будь она жива, у них из-под носа бы пару ящиков свистнула. К тому же, до пункта назначения локомотив будет идти без сопровождения – кому нужно подставлять своих людей на границе? Так что чистое дело, плевое. Я люблю тебя, Майк, но ты извини – если ты не согласишься сорвать этот куш, я сдам его кому-нибудь более находчивому.
- Во-первый, я не глухой, - он зло и продолжительно посмотрел на товарища. - А во-вторых, можно было бы и поподробнее. Путь следования, к примеру... В общем, нужны Бруно и Томми, хоть это чушь и кажется подозрительной.
Свою фирменную улыбку, когда на небритых щеках выступали ямочки, Кид всегда приберегал для какого-нибудь торжественного момента. И вот теперь она сияла на его лице.
- Так чахоточным креолам можно рассчитывать на появление братьев Ласки во всей своей красе? – хохотнул Берчелуззо. - Кстати, кажется, в комнате я видел задницу твоего брата. Может, разбудить его и спросить, что он думает?
- Лучше потом, - Одди отпил еще несколько глотков корн виски* и затолкал бутылку к дальней стенке ящика.

------
*corn whiskey - виски, содержащий более восьмидесяти процентов кукурузы.

Сообщение отредактировал saroff cane - 5-02-2012, 12:28

[Элис >>>]

(совместно с Джонни)

Квартира семьи Сигаруса,
Tight Springs, штат Арканзас,
3 февраля 1930 год, полдень

Американский полноразмерный легковой автомобиль Großer Mercedeс с матовой освежающей голубой краской, оставляющей неизгладимое впечатление только что совершенной покупки, был припаркован у ограды дома. Отметив про себя машину – только посмотрите: акционерные общества и банки разоряются, обесцениваются деньги, люди остаются без работы, а здесь такое, - Сэм направился к двери.
Его напарницу больше интересовала роскошная наружность строгого содержания сооружения. Сигаруса владели сразу несколькими квартирами в престижном районе; показная вычурность «флэпперсов» не оставляла места элегантности ни в балконной навесной веранде, ни в занавесках, натянутых ребристым покрывалом на стены.
Брук Денвер затушила сигарету и сняла перчатки с большими раструбами; хоть она и была уверена, что блокнот не понадобится, но вытащила его из квадратной сумки для вида, впрочем, именно для этого же и поправила шляпу из коричневого гипюра.
В коридоре детективов встретила хозяйка дома. Во всем ее облике, даже в длинном платье с линией талии и перманентной завивке на светлых волосах, сквозило пренебрежение.
- Добрый день. Надеюсь, что вы быстро зададите свои вопросы и уедете. Нет смысла скрывать: мне неприятно ваше общество, уверена, вам мое - тоже, - голос Максины был подстать остальному - капризный и недовольный, - Пенни ждет.
Тонкая ручка указала куда-то в сторону. Полицейские переглянулись и вошли.
Феликс Руд, небрежно развалившись на софе, смуглый мужчина с голливудской улыбкой, зажегшейся ярче любой лампочки, что-то крикнул в другую комнату.
Заплаканная, с черными глазами от потекшей косметики, Пенни через минуту стояла в центре помещения и шмыгала носом. Сквозь маленькое серое платье легко разглядывался эластичный пояс для чулок, утягивающий талию и бедра.
- Синьора, вас тоже попрошу остаться, - Брук коснулась грифом карандаша белой бумаги и взглядом вернулась к свидетельнице - к "Мими" детектив предпочла обращаться согласно итальянскому этикету.

Сообщение отредактировал Элис - 5-02-2012, 17:48

[Тот >>>]

(Элис и Joseph)

Сэм потер небритую щеку.
- Значит, его вы не помните, Пенни?
Без косметики лицо девушки, измученное и все еще напуганное, было похожо на бледную круглую спилому.
- Я его не видела, - всхлипнула путана.
- Не мучайте девочку, видете, ей и так плохо! - раздраженно огрызнулась "синьора".
Чем больше было таких замечаний в адрес полицейских, тем меньше, среди перечеркнутых фраз, оставалось вопросов. Наличие свидетеля, а этот случай можно было смело сравнивать с двойной порцией перечной настойки, превращало несгибаемую Брук Денвер в податливую школьницу, готовую пойти на что угодно ради итоговой отметки.
Когда они вышли наружу, инспектор закурила:
- Интересно, если не мешать нашему ненаглядному убийце, сделает ли он фарш из всего этого семейства, - из-за белого облака становилось непонятно, шутит она или нет.
Сэм подсчитывал взглядом ступеньки крылечного проема; сколотый камешек брякнул под ботинком.
- Странно получается – я бы даже сказал, что он, возможно, намеренно оставил Пенни в живых.
- Возможно? Абсолютно точно. Убийца пользуется изощренной и продуманной системой выбора следующей жертвы, а вовсе не методом тыка. Устранять девочку не было нужды.
- Откуда ты знаешь? – На лице Перри застыло непонимание.
- Откуда? Если мы установим личности всех убитых, то наверняка увидим, что все они – главные действующие лица открытых дел моей канцелярской папки.
Дорожка из крошеного стертого щебня прервалась размашистой линией проезжего асфальта.
- Считай, что я теперь его преданная фанатка.
Сэм только на минуту отвлекся – Брук уже зажгла новую сигарету; пустая мятая пачка замерла между двумя ветками раскидистого куста латама. Граненые побеги, сверху зеленые, у корня темно-красные, вывернув наизнанку жирный слой земли, исчезли, как только они вышли на угол, в захлопнувшихся створках темноты уходящего дня.
- Впору открыть клуб славы, - добавил Сэм, морщась от голода. Желудок шумно урчал даже при воспоминаниях о неаппетитных картинах расследуемых убийств.
Брук задумчиво, продолжая быстро вышагивать, посмотрела на полосу застывшего сигаретного пепла.
- Откроем. Посадим за решетку и откроем.

[Joseph >>>]

Мотель "Lasky", комната Йи,
Tight Springs, штат Арканзас,
3 февраля 1930 год, вечер

При выключенном свете только самое богатое воображение позволяло не дать темной комнатке определение спичечного коробка. Прохладный ветер с лентами запахов цзюй хуа* и горящей паяльной лампы, влетая в распахнутое окно, разбивался об дрожь китайского колокольчика; он звонил лишь при появлении злого духа. Даже в кромешном мраке, клубясь выпуклой осязаемой дымкой, очерченный силуэт был четко различим, будто рисованный сажей из брусочков на белом хлопчатнике.
Тенгфей всегда отличался малоподвижностью: подобно девочке в детстве ему подгибали пальцы, являющие теперь безжизненные очертания, и привязывали к подошве обуви. Как радовался мальчик тому, что у него не было груди, чтобы стягивать ее холщевым бинтом.
- Wo xiang nian ni, zimei…*
Узкая полоска света скользнула по полу. На секунду коридорные лампы озарили дверной проем, и мрак снова завладел тесным пространством комнаты. Шаркнул в замочной скважине ключ, и наступила тишина, нарушаемая редким дыханием человека, сосредоточенно вглядывающего в темноту.
- А, это ты... tū rú qí lái*, - переходя на родной язык, промолвила Йи. Она нашарила на стене выключатель, но щелчка не последовало. - Оставить так?
- Shi…*, - голос Тенга едва ли был отличим от звона колокольчика.
Высокая фигура - она подпалиной въелась в пространство - оттолкнулась от пола; Тенгфей замер в узком промежутке между стеной и изголовьем кровати.
- Есть состоятельный клиент. Необычный клиент, – образ миловидного ребенка уступал место масляному пятну лица со зловещей линией губ, застывшей полумесяцем на желтой коже.
В несколько бесшумных шагов девушка пересекла комнату и остановилась около окна. Легкое дыхание коснулось стекла, и указательный палец вывел на запотевшем участке знак вопроса.

------
*ju hua - чайная хризантема
*Wo xiang nian ni, zimei - (кит.) я скучаю по тебе, сестра
*tū rú qí lái - (кит.) "как снег на голову"
*Shi - (кит.) да

(я и Тео)

[Тео >>>]

Тенгфею понадобились считанные секунды, чтобы оказаться у нее за спиной. Шелковые струи волос, закутанные в масла пиона и гибискуса, коснулись затылка сестры.
Стекло отразило блеск, рожденный в тусклом луче фары проехавшего автомобиля, позолоченной латуни кандзаши*,
- Один богатый господин решил подразнить дракона – убить дворнягу, залаявшую на сноба не в положенном месте. Но тут же нашелся покупатель и на него самого. Два дела, zimei, охотник и его жертва.
Рассохшаяся рама застонала и шумно ударилась об откос, жалобно задребежжав стеклом, - ветер сильным толчком вогнал в комнату ночной воздух.
- Интересно, - Йи чуть подалась назад, прижимаясь лопатками к груди старшего брата. В ее голосе, громкость которого упала сейчас до уровня едва различимого шепота, Тенг мог распознать знакомый азарт стрелка, ожидающего, когда в небо выпустят тарелочку.
Волосы мужчины развились в стороны, неподвижной осталась только тоненькая височная коса, подвязанная цветным шнурком.
- Тот, чье убийство купил совершивший оплошность господин, любвеобилен и не привязан к сансаре. Он часто обтирает стены Чайнатауна в поисках проблесков для своей скучной жизни.
Тенгфей протянул сестре сложенный вдвое бумажный лист.
- Задаток? - на всякий случай уточнила Йи, разглядывая в тусклом свете от окна начертанные строки. Имена, адреса, время - информация впечатывалась в память, чтобы быть забытой только после того, как задание уже будет выполнено. Быстрое движение рукой - в воздухе запахло горючим, чиркнуло колесико зажигалки. Бледное голубое пламя лизнуло край листа и, подгоняемое потоками воздуха, жадно поползло вверх, распускаясь оранжевым цветком. Обугленные останки бумаги падали на железный поднос, стоящий на подоконнике, и, огонь, предприняв несколько отчаянных попыток разгореться из тлена, обиженно гасил искры.
------
*kanzashi - шпилька для волос. Здесь Тенг использует хираути кандзаши - плоскую шпильку с закруглённым декоративным элементом.

(я и Joseph)

[Joseph >>>]

- Zhe bu shi xiatao ma? Wo bu shi mei-guo-ren*, - губы почти коснулись уха сестры; с голосом срывался сладковатый запах опиума. – Деньги будут, как пришьешь первого.
- Забудь, никакого подвоха, - деловая немногословность Flop сменялась щебетанием молодой девушки. - Ты все чаще приходишь лишь по делу, меня это печалит. Разве ты не мой gēge*? - она откинула голову назад и, чуть повернувшись, запечатлела на его щеке легкий поцелуй.
Теперь Тенг улыбался как мальчишка.
- В этом городе выживать становится все сложнее, - он повернулся спиной, будто размышлял – воспользоваться ли дверью, чтобы покинуть комнату.
Бутоны из крученой серебряной нити, освещенные просачивающимся тусклым светом подреза дверного полотна, мятежно распускались на рукавах его темно-лилового чёнсама*.
- Нет другого человека, который бы так же часто думал о тебе, zimei.
Теплые ладони разгладили шелк на его плечах и скользнули вверх по шее, чуть разминая позвонки.
- Когда ты говоришь так, мне неуютно, - Йи помедлила, словно пробуя слова на вкус, - и страшно.
- Тебе нечего бояться. Мы слишком далеко зашли, чтобы позволить себе это. Мне пора.
Последние слова простучали сухой дробью. Девушка с сожалением опустила руки и обернулась к окну, высунувшись на улицу чуть не вполовину роста.
- Ты прав.
Воздух сегодняшней ночи был лишен будоражащего запаха крови. В последние дни он чуть ли не медным налетом застывал в гортани. Уже скоро контур фигуры Тенгфея тлел в желтизне коридора.
- Zaijian*, моя любимая сестра.

------
*Zhe bu shi... - (кит.) В чем подвох? Я не американец
*gēge - (кит.) старший брат
*chenshan - осовремененный вариант традиционного маньчжурско-китайского платья
*Zaijian - (кит.) до свидания

(я и Тео)

Сообщение отредактировал Joseph - 8-02-2012, 15:51

[Тот >>>]

(Joseph и saroff cane)

Мотель "Lasky", подвал,
Tight Springs, штат Арканзас,
3 февраля 1930 год, 18:00

Отражение потертых, только что зашнурованных, штиблет с лакированными гетрами – младший Ласки никак не мог расстаться с вышедшей из моды обувью – мелькнуло в куске стекла, прибитом к стене. В нем же, разглядывая лицо, он обнаружил несколько новых шрамов и подумал, что видимо, придется начать отпускать волосы, чтобы не появились лишние вопросы. Однако зачастую если удавалось скрыть что-то даже от самого себя, с Одди такой фокус превращался в жалкое шарлатанство.
С кухни доносились голоса собравшихся; Бруно «Бакс» Тейлор рассказывал очередной анекдот.
- Эй, Jam!? В большой семье клювом не щелкают, друг. – Кид с набитым ртом выкрикнул в коридор и продолжил уплетать пережаренные папабургеры, запивая безалкогольной дрянью из кленового сиропа и отчаянно перебивая ворчание Одди.
Ровно две минуты Томасу понадобилось, чтобы нацепить очки Райбан*, смахнуть на руку узорчатую рубашку, взять форменную трубой карту и выйти к остальным.
Так получилось, что момент его появления совпал с окончанием анекдота и Томми был встречен громким до неприличия хохотом Майка.
- Ха-ха... , а давайте в том поезде тоже тотальную макачуку устроим? - не замечая появления брата, сквозь смех проговорил он, попутно покачнувшись и чуть не упав с табуретки.
Сложенный в трубу толстый лист, изображающий мухобойку, пришелся по макушке старшего Ласки.
- Я договорился, что у нас будут пуленепробиваемые ватники, - раздарив рукопожатия, Джэм уже жадно глотал рубиновый морс из прозрачного стакана.
Одди немного обиженно потер затылок. Если бы на месте Томми был любой другой, сейчас бы уже во всю шло размахивание кулаками, но с братом приходилось мириться.
- Хорошо хоть не рыцарский прикид, - вернувшись к ворчанию, ответил он, упершись локтями в столешницу и опустив подбородок сразу на две ладони. - Расстилай макулатуру.

------
*Rayban - популярная марка солнцезащитных очков

[saroff cane >>>]

(совместно с Джонни)

Карта легла скатертью перед друзьями, заняв все свободное место; два сосредоточенных лица принялись изучать сделанные наспех обозначения железнодорожной магистрали, утопающей в крошечных деревцах.
- А это что? – Подушечка указательного пальца Кида ткнула прямо в жирную точку.
- В этом месте расположена стрелочная будка, - Томас придвинул свободную табуретку поближе. - Машинист видит, что семафор закрыт и вход запрещен. Поэтому поезд останавливается перед семафором, и тот подает гудки, чтобы его пропустили.
Джэм еще раз оглядел свои записи, будто убеждался не только в правильности отметок, но и понятности сделанных подписей; освежающий напиток вновь заполнил стенки емкости журчанием.
- И долго он гудеть будет? - продолжал бурчать Майк, убирая руки со стола. - Прям так и будет нас ждать. Где же там грабители подойти должны?
Он, кривляясь, повертел головой по сторонам, видимо изображая машиниста.
Вероятно, Бруно тут же вспомнил очередной подходящий анекдот, но прежде, чем его рот выдавил хоть слово, согнутые листы газеты хлопнули у самого уха – младший Ласки прихватил свежий выпуск «The New York Times» и все это время скручивал его за спиной. Новый шлепок дыбом поднял волосы на голове Одди.
- Когда поезд подаст гудок, стрелочник направится к стрелкам. У каждой, пользуясь переводным механизмом, он перебрасывает рукоятку с тяжелым противовесом. Одному из нас придется его потеснить и проследить, чтобы он не выпустил поезд. Остальные займутся товарным составом.
- А не легче в нем эдак минут за пять сделать пару лишних дырок? - поправляя прическу, а попутно выуживая из кармана сигару, ответил Микки.
Джэм широко улыбнулся и с признательностью положил руку брату на плечо.
- Вот мы только что и решили, кто займется стрелочником.

[Tivaz >>>]

(ТеО и saroff cane)

Мотель "Lasky", комната Йи,
Tight Springs, штат Арканзас,
3 февраля 1930 год, полночь

Освещенные окна хороши, когда на них смотришь с улицы: словно актеры театра теней, люди рисуют на стеклах сюжеты своей повседневности... В номере Йи в этот поздний час свет золотил лишь контур двери. Временами стены целовали сопровождаемые рокотом мотора блики включенных фар - и торопливо сбегали, выхватив из сумрака несколько элементов убогой обстановки.
Снаружи раскачивались деревья, расчерчивая уродливыми линиями асфальтовое полотно дороги. Китаянка наблюдала за их диким танцем, нахлопывая ладонью по подоконнику ритм "Puttin' on the Ritz". В какой-то момент к этому звуку присоединился другой - стук в дверь. Доли секунды лицо Йи выражало неподдельную растерянность, быстро сменившуюся озабоченностью и после - легким раздражением.
- Кто?
- Я обещал зайти, - послышался голос. - После истории с бильярдом.
- А... да, конечно. Подожди пять минут, я не одета, - безбожно соврала девушка, пинком отправляя под кровать старый чемоданчик с обшарпанными углами, на всякий случай сдернув покрывало так, что теперь оно гладило краем пыльный пол. Изящный серебряный гребень лег на растрескавшуюся крышку тумбы. Чуть слышно клацнул рычажок бра - заплясал, прогоняя темноту, неяркий свет готовой вот-вот перегореть лампы. Последний штрих - продолговатая пуговица косой застежки ципао* почти выскользнула из петли - и Йи разрешила гостю войти.

------
*qipao - национальное китайское платье.

[saroff cane >>>]

(с ТеО и чуть чуть с Джонни)

Одди появился на пороге с букетом в руке; изогнутые стебли мордовника, украшенные мягкими подушечками декоративного мха, небрежно были всучены хозяйке - зная Майка Ласки и его незыблемую любовь к противоположному полу, можно было принять цветы за подкуп. Вместо одеколона, терпкий запах которого Микки не переносил на дух, мужчина отдавал предпочтение изысканному аромату сигар и бензина - согласно его предположению, такая гремучая смесь являлась визитной карточкой настоящего головореза.
- Как смотришь на то, чтобы выбраться в более приятное местечко?
- Если честно, - китаянка спрятала лицо за цветами, стараясь скрыть удивление от столь странного выбора растений, - меня вполне устроил бы бар, хотя его сложно назвать "более приятным местом".
С некоторых пор Flop не любила даже непродолжительные прогулки по ночным улицам города, где любая подворотня могла вспыхнуть протяжным предсмертным криком. Йи нравилось, когда чужие жизни обрывались уверенным движением ее рук, но испытывать силу кулона-защитника, вводя кого-либо в искушение отправить к праотцам ее саму она не собиралась. Но не говорить же, в самом деле, об этом первому встречному?!
- Как раз поэтому я и предлагаю, - развел руки Майк. Вести долгие содержательные беседы с женщинами он не умел, привыкший действовать безотлагательно, как только оказывался внутри четырех стен. - Не хочу, чтобы опять кто-то внезапно явился с "очень важным разговором".
- И... куда ты предлагаешь? - так и не решив, что делать с несчастным букетом синих колючек, девушка вертела его в руках: вазы в номере, разумеется, не было.
- Я знаю хороший ресторан в чайнатауне, - с несколько растерянным видом ответил Одди, отведя взгляд на какую-то, видимо, очень занимательную деталь интерьера.
Тонкие дуги бровей страдальчески сошлись к переносице, а красиво очерченный рот непроизвольно скривился в капризной гримасе:
- В чайнатауне?.. - фраза: "Ты издеваешься?" - произнесена не была, но отчетливо подразумевалась.

[Тот >>>]

(Темный_Омут и saroff cane)

- Я решил, что тебе там должно понравиться. Родная культура и все такое.
- О да, там я не буду выделяться среди подобных мне узкоглазых... - судя по тону, Йи решила его "добить".
И добила, потому что тот окончательно сбился с толку.
- Тебе не уютно среди... таких же?
Щеки девушки заалели, но это было мало похоже на румянец смущения. Она едва доходила Одди до плеча, но, приблизившись к нему настолько, что он чувствовал кожей жар ее дыхания, полыхнула такой волной ярости, которую сложно ожидать от хрупкого создания:
- Значит, ты нашел себе экзотику и решил не смущать взоры белых людей?.. - букет упал к ногам, обе ладони взметнулись в воздух, однако, вопреки ожиданиям Майка, Йи не оттолкнула его. Пальцы скользнули по ткани его пиджака и замерли на груди.
- Эй-эй! Sei molto simpatica!* Детка, ты напрашиваешься? - Одди с улыбкой присвистнул и поднял руки, изображая удивление.
"Детка" отступила назад.
- О... - многозначительно протянула она. - Вот теперь я вижу, что твое второе имя дано тебе не просто так. Знаешь, - про себя отметив, что стрелки пузатого будильника показывали уже далеко за полночь, и памятуя о необходимости встать пораньше, девушка решила сворачивать этот балаган, - давай попробуем продолжить наше знакомство в следующий раз. И разыграем эту мелодию по другим нотам, O'k?
Майк Ласки на несколько секунд застыл, состроил недовольную гримасу и развернулся на месте.
- Тогда до встречи, - скоро он уже сердито шагал по коридору в направлении парадного входа, так и не дождавшись ответа.
Заперев дверь, Йи прислонилась к стене и, закрыв лицо руками, медленно осела на пол. Ее душил беззвучный хохот. "О, мой драгоценный gēge, видел бы ты это..."

------
*Sei molto simpatica! - (итал.) А ты симпатичная!

[Joseph >>>]

(я, saroff cane и коты)

Уже на лестничном марше, споткнувшись о ребристый ножной коврик, – Ласки упорно экономили, как на фонарях, так и на гранитной брусчатке бордюров - Майк чуть ли не лоб в лоб столкнулся с фигурой, выскочившей из приглушенного желткового света, что неаккуратно слизал краешек темноты мелькнувшей фарой только что отъехавшей машины.
Взлохмаченный, без пиджака, потерявший вдобавок матерчатый пояс, измазанный грязью, как крем в корице, Томас почесал щеку, не найдя более подходящего приветствия.
- Братишка, ты же вроде не пьешь? - Одди недоуменно задержал сигару у рта. - Или...
Кулаки сжались, покрылись выпуклыми венами, а глаза требовательно забегали по сторонам в поисках возможного обидчика.
- Кто?
Руки, видимо, тоже были в чем-то запачканы, потому что Jam уже вытирал их об рубашку.
- А ты в это время уже спишь, - он добродушно хлопнул Майка по плечу, намереваясь улизнуть как можно быстрее. – Небольшая потасовка – пришлось воспользоваться твоими методами. Ну, помнишь, апперкот, кросс, большой палец кверху или просто сломанный большой палец.
- После "небольшой потасовки", обычно бывают фингалы, а не это, - Одди ткнул в его "чистую" одежду, продолжая вертеть головой с самым серьезным намерением пострелять по живым мишеням или хотя бы размять кости.
Тишина стояла гробовая, если бы не хриплое мяуканье котов поблизости. Луна небольшим надрезом отколупала кусочек темно-пурпурного неба.
Младший Ласки втолкал брата в дверь; бросил осторожный взгляд в темноту перед тем, как закрыть за собой тяжелые створки.
- Расслабься, Микки. Пойдем-ка спать.

[Тео >>>]

Мотель "Lasky", комната Йи,
Tight Springs, штат Арканзас,
4 февраля 1930 год, раннее утро

Утренний свет пробивался сквозь помутневшее от городского смога стекло и гладил неровные стены, покрытые кое-где облупившейся тоскливо-зеленой краской. Рассвет застал Йи только проснувшейся, но все еще придающейся дремотной неге. Ее хрупкое красивое тело, едва задрапированное жесткими складками сбившихся серых простыней, казалось вписанным в убогий интерьер тесного помещения по какой-то нелепой случайности. Солнечные зайчики яркими пятнами засвечивали желтоватый бархат обнаженной спины, споря с чернильными потеками длинных волос. Пряча лицо в грубый хлопок постельного белья, молодая женщина вслушивалась в тишину комнаты, нарушаемую мерным тиканьем часов и – изредка – звуками просыпающегося города, приносимыми ветром в приоткрытую оконную створку.
Погнутая секундная стрелка завершила очередной шестидесятишаговый круг; перещелкнулась минутная, оказавшись на одной линии с часовой. Пространство взрезал противный трезвон. Китаянка проворно дотянулась до тумбочки и ожесточенным движением утопила кнопку в верхней крышке будильника, словно прихлопнула назойливую муху.
Потянувшись всем телом – медленно, приводя в движение каждый мускул, – Йи перевернулась. Взгляд уперся в низкий обшарпанный потолок, на котором, при наличии определенной доли фантазии, можно было различить узоры, складывающиеся переплетением резких трещин рассохшейся штукатурки.
Появляясь на людях, по обыкновению, в традиционных китайских платьях, в быту, скрытом от посторонних любопытных глаз, девушка пользовалась простыми вещами. Впрочем, даже легкий «вафельный» халат она запахивала на правую сторону. Бесшумной тенью скользнув по коридору в сторону душевой, Йи отвернула вентиль. После непродолжительного шипения и урчания, из круглой "лейки" полились ржаво-желтые струи, большая часть которых стекала по выложенной кафелем стенке. Окутанная белесым влажным паром, купальщица старалась быстрее завершить банные процедуры и прекратить эту удушающую пытку. Закрутив кран, но все еще стоя по щиколотки в пене, она смахнула с лица тяжелые пряди, и в тот же момент услышала тихий всплеск. Инстинктивно коснувшись ладонью области ключиц и не нащупав своего оберега, Йи молниеносно упала на колени, шаря руками в мыльной воде. В какой-то момент девушка нащупала грубую вощеную нить с «каплей» лабрадора, но та верткой змейкой скользнула меж пальцев в отверстие слива.

[Joseph >>>]

(авторство Тео)

Все еще стоя на коленях, Йи неверяще уставилась на свои руки, словно они были предателями, упустившими самое дорогое, что у нее было. Потом до боли сжала кулаки – длинные ногти оставили глубокие борозды на ладонях – и в отчаянии ударила ими о ребристую плитку. Она била снова и снова, пока боль разшибленных костяшек не вернула ей способности мыслить. Китаянка поднялась на ноги, сдернула полотенце, оторвав до того державшийся на честном слове крючок, и наскоро обтершись, накинула халат и выскочила в прохладу коридора.
Номер встретил ее распахнутым настежь окном и студеной свежестью. Девушка оглядела комнату, ища следы пребывания брата. Последовал вздох разочарования – похоже, единственным, кто пробрался в ее жилище в столь ранний час, был ветер. Казалось, если бы здесь сейчас был Тенгфей, он бы обязательно успокоил. Как раньше. Как всегда. Кулон был его подарком – оберегом, хранящим их сердца и привязывающим души к телу, чтоб никто не смел увести их в мир мертвых. Даже мать не сумела забрать Йи к себе, пока она была ребенком – они с gēge так и выросли, лишенные материнской ласки. И вот сегодня эту защиту в буквальном смысле смыло водой.
С усилием вдавив ставню на место, но не защелкивая шпингалет, китаянка привычно встала в центре комнаты, освободив себе пространство, насколько это было вообще возможно. Цигун* был не просто тренировкой души и тела, это был ритуал утреннего обретения равновесия, самости. Сегодня Ци была непокорна и норовила выйти из-под контроля. Девушка шумно потянула носом прохладный воздух, стараясь заполнить кислородом весь объем грудной клетки… выдох – все нутро сжимается, концентрируется в одной точке.
Дыхание Йи было мерным и глубоким, а движения – плавными и сосредоточенными. На губах играла легкая улыбка. И только щеки ощущали жар соленых ручьев, и глаза видели лишь смутные, подернутые пеленой, очертания предметов.
… Перед тем, как уйти из номера, она переставила будильник на подоконник. Стрелки его сейчас безбожно врали, торопя день на три часа.

------
*Qìgōng - древнее китайское искусство саморегуляции организма, традиционная оздоровительная система, основа внутренних стилей боевых искусств.

[saroff cane >>>]

(автор ТеО)

Чайнатаун, чифанька,
Tight Springs, штат Арканзас,
4 февраля 1930 год, полдень

К обеду клубящиеся ленты облаков лениво наползали друг на друга, оставив от утреннего солнца только воспоминания. Унылая бесцветная дрянь, подменившая собою небо, отражалась в запыленных витринах, контрастируя с яркими пятнами «веселого» квартала Чайнатауна.
Йи поставила пиалу на циновку, ярким желтым пятном выделяющуюся на липкой поверхности низкого столика, и откусила йоубин*, к тому времени совершенно остывшую и от того больше всего напоминающую по вкусу кусок резинового шланга. Впрочем, китаянка не ожидала кулинарных чудес от дешевой забегаловки, в маленьком грязном зале которой она была сейчас единственным посетителем: ради возможности скоротать время ожидания, не привлекая к себе ненужного внимания, можно было потерпеть и отвратительно прогорклый чай, и эту несуразную лепешку. Из окна открывался вид на узкую разбитую улочку, словно петляющую среди нагромождения невысоких строений.
Дверь дома напротив отворилась, впуская очередного посетителя. Выгоревшая от времени вывеска зазывала испытать поистине райское наслаждение акупунктурного массажа, заплатив за это совсем небольшую цену. Судя по всему, «подопечный» Flop бывал здесь достаточно часто – во всяком случае, он без труда нашел это заведение в одном из самых бедных кварталов. И теперь, пока он предавался неге, у Йи было время сделать некоторые заметки.

------
*youbin - жареная китайская лепешка

[Тео >>>]

Карандаш плясал по тонкой промасленной бумаге, оставляя едва видимые ровные ряды предложений. Шифропись, где слоги, а иногда и целые слова, были заменены то на цифры, то на иероглифы, из-за детской аккуратности почерка смотрелась забавным ребусом. То и дело девушка косилась в сторону окна, боясь упустить момент, когда интересующий ее господин покинет массажный салон.
Пожилая китаянка, получив плату за чай и лепешку, буравила Йи тяжелым взглядом. Ее глаза – две черных бусины, выглядывающие из-под нависших век – смотрели внимательно и испытующе. Шаркающий звук шагов разбавил тишину: ладонь - сухая, покрытая густой сетью мелких морщин и словно забрызганная темными пятнами старости - легла на узкое девичье плечо. Йи напряженно обернулась. Старуха приложила к бледной полоске губ мозолистый палец.
- Tóupí fāmá*, - ее голос, дрожащий так же, как и ее руки, пораженные болезнью Паркинсона, звучал пугающе громко, - много смертей вокруг, и Дракон недоволен. Я замолвлю за тебя словечко, и за твоего родного человека. Принеси мне только белый порошок.
Девушка дернулась:
- С чего вы взяли?..
- Báihuò*, - китаянка закивала седой головой, словно болванчик. - И я заплачу защитой, которая тебе нужна.
С улицы донесся звон колокольчика. Flop порывисто встала, отстраняя ставшую вдруг почти невесомой ладонь, и быстрым шагом направилась к двери, на ходу убирая листок в сумочку.
- Я буду ждать, - догнал ее на пороге тихий шепот.

------
*Tóupí fāmá (кит.) – Кровь стынет в жилах
*Báihuò (кит) – героин

[Tivaz >>>]

(Joseph)

Канализационная система города,
Tight Springs, штат Арканзас,
4 февраля 1930 год, 16:00

Из-за шума сточных вод, бурыми отметинами размывающих металлический водоприемник с лабиринтами прогнивших труб, с трудом можно было услышать звуки улиц – они порывами заглушали грохот лопастей вентиляционных стояков.
Через решетку люка, если поднять голову и посмотреть на свет, дневные полутени искажали до неузнаваемости стянутое полосками марли лицо.
Синха и Питер уже давно сделали редкий австралийский пенни своей мечтой, а осмотр писсуаров, шнырянье по городской клоаке и дождевой канализации превратились в его бесконечные поиски.
- Все деньги так воняют? - в слова «Dolly» вкладывал уверенность, пропитанную безысходностью – в самые грязные углы всегда лазил почему-то он.
Протирая колени, мальчик со сваленными кудрями неспешно разбирал помойную кучу.
– Вот ты знаешь, как пахнет 25 центов со стоящей Свободой? Никелевые 5 центов? А золотые 20 долларов?
Хинду молчал; сквозь разрез в вафельном полотне рот жадно вбирал воздух. Пятнистая выцветшая труба, изображающая канатную дорогу под его ногами, жалобно шипела с коллектором в один голос.
- По-моему, все они пахнут одинаково, - наконец, отозвался Синха – раскинул руки, словно акробат под куполом цирка; тряпичные джутти* ровными шажками описали прямую линию, пока ноги не замерли на одном месте: пунцовые оживки скучивались под золотистой лучиной и переливались, пропуская тонкую пленку водянистой массы сквозь радужную иллюминацию.
Как притягивали детский взгляд бутылочные стекла или китайский бисер, так манил к себе призрачный отсвет брошенного камешка – почти прозрачного, ослепительно теплого, похожего на солнце, повисшее на нитке над океаном в перьях листвы.
- Что там? – поднял голову Питер.
- Ничего.
Желто-зеленый, будто впечатанный в стекло, умирающий оттенок минерала окончательно задохнулся в кармане.

------
*jutti - индийская кожаная обувь.

Сообщение отредактировал Tivaz - 17-02-2012, 15:57

[Joseph >>>]

Чайнатаун, закусочная "Lianhua jī chì"*,
Tight Springs, штат Арканзас,
4 февраля 1930 год, вечер

С большой мощеной дороги, где находился населенный китайцами квартал, переулок нырял за засвеченный вспышками огней угол. Высокая каменная стена огораживала шикумэнь* от торговой улицы; пестрые вывески сверкали и днем и ночью, подыгрывая голосу пожилой разносчицы сладостей.
На кресле у завешенного тряпичной занавеской окна мужчина только что закончил поедать фамичжоу*; на краю емкости горкой скопились нетронутые трепанги.
- Этот врач держит клинику в Сингапуре, - американец взял салфетку, складывая пополам. Горошина сливового соуса сорвалась с губы и капнула вниз.
Несмотря на то, что Тенгфей постукивал согнутыми пальцами по краю стола, его с трудом можно было назвать заинтересованным.
- Если бы все было так просто, я бы давно покинул Америку, – казалось, от взгляда узких, очерченных черным воском глаз, собеседник превратится в уголь.
Когда он поднялся с места, американец встал следом. Две протянутые руки совершили рукопожатие.
- Я надеюсь, мы с вами договорились.
На губы Тенга тут же замком был наложен его собственный палец с длинным отполированным ногтем.
- Никогда и ни о чем не напоминайте мне дважды, господин Сигаруса.
Перед выходом китаец положил в фарфоровую пиалу несколько монет. Когда дверь за ними закрылась, на пороге второго зала – переклеенная шесть раз вывеска вещала о прачечной - возникли те, кто намеревался его ограбить: "Кепка" и Тина Милтон.

------
*"Lianhua jī chì" - (кит) куриные крылышки в виде цветков лотоса
*famichzhou - жидкая рисовая каша
*shikumen - архитектурный стиль жилых домов в Шанхае

[saroff cane >>>]

(за авторством Тиваза)

Ну как "возникли"? Возникают обычно голуби в рукаве у фокусника, эта же парочка спокойно вошла внутрь под видом самых обычных клиентов. Они даже приволокли с собой кучу всякой одежды, да ещё и заправили этой кучей несколько стиральных машинок, как это было принято в прачечных.
Пока "стиралки" делали своё дело, Милтоны тихо шептались, так, что бы их никто не мог слышать:
- Ты уверен, что нам следует привлекать к себе излишнее внимание? - тихо спросила Тина. Ее купленная по дешевке шляпка с плюмажем съехала, может быть даже нарочно, на лоб.
- Я не хочу, что бы Ласки нам надоедали. Если с младшим можно договориться, то с Одди возникнут проблемы, - ответил Кепка.
Он оглянулся через плечо, словно боялся, что его могут подслушать.
Тощий сморщенный старик, один из тех трудяг, что зовутся «китайскими мандаринами» натянул очки на переносицу, сделал аккуратную запись в журнал, не обращая никакого внимания на клиентов.
- Отдадим им часть долга, и они не будут нам мешать с основным делом.
Тина, казалось, была удовлетворена ответом, но продолжила, пряча нос в пестром кашне:
- А ты не боишься навлечь на себя гнев уважаемых людей? Ты ведь знаешь, как делаются дела в Чикаго.
- Не беспокойся, я всё проверил. И вообще, чего ты так волнуешься? За те с лишним полсотни дел, что мы провернули, сколько раз я подвергал тебя опасности?
Последний вопрос заставил обоих на мгновенье задуматься.
- Ну ведь не сотню, - мужчина прокомментировал беззвучный ответ, известный ему так же хорошо, как и напарнице.

[Joseph >>>]

(Tivаz и чуть-чуть я)

Некоторое время Милтоны молча слушали шум стиральных машин. Стены, чистые и аккуратные, как голландские печи, были покрыты белыми изразцами. Несколько деревянных чанов для белья издавали подозрительные всхлипывания; монотонно, прерываясь на длительные паузы, жужжали цельнометаллические баки. Через минуту женщина снова взяла слово:
- А попроще нельзя было? - Тина кивнула на сумку в руках у мошенника.
- В нашем деле надо быть изобретательней, - поспешил отпереться Кепка. - Мы же не могли просто вломиться и обчистить кассу, верно?
- Вообще-то, могли.
- Но так ведь интереснее.
На это воровка ничего не могла возразить. Вскоре стихли звуки - сигнал начинать.
Мошенники переглянулись и принялись перекладывать вещи из чанов в кадки для отжима, но, помимо тряпья, в приёмные отверстия отправились предметы больше подходящие для строительства, нежели для стирки. Кепка запустил механизмы, а Тина сделала несколько шагов в сторону кассы.
Блеклая от потертостей оправа очков сползла на кончик острого носа старого китайца.
- Shénme*?
Тина мило улыбалась и на ломаном китайском выдала:
- Lù bù chī ròu cāng lù*. - Смысловой нагрузки фраза не несла, по крайней мере для воровки. Ей просто нужно было выиграть время.

------
*Shénme - (кит.) да?
*Lù bù chī ròu cāng lù - (кит.) Цапля не ест мясо цапли

[Tivaz >>>]

(Joseph, Tivaz)

Администратор прачечной – он скривил лицо, видимо, не сумев распознать даже родной язык, - услышал странный звук и подпрыгнул на подошвах поношенных сланцев. Резкий запах гари, тянущийся со стороны отжимочных прессов, заставил его забыть не только о возрасте, но и бегом покинуть рабочее место.
- Что за! - Вскрикнул Кепка, чтобы придать больше убедительности образу непричастного. В глазах его была растеряность, но на самом деле он был готов ко всему. Тина же, едва ли старик убежал в зал, метнулась к его рабочему месту. На столе в старенькой потрепанной коробке лежало несколько разложенных купюр: за две смены. Рядом с фигуркой Будды, забившейся в молитвенный угол, что был выкрашен алой краской, стоял деревянный футляр. Поблекшая, но заметная, с него шелухой сходила надпись: திறக்க கூடாது*. Мошенница быстро собрала деньги и бросила взгляд на футляр. В голове сразу мелькнули несколько вариантов сбыта антикварной вещицы.
Услышал ли китаец-администратор чирканье зажигалки у своего рабочего места не ясно, но он точно заметил небольшой дымящийся шарик, который выкатился к его ногам. Что происходило дальше, старик уже видеть не мог, потому, что из шарика начал валить густой красный дым, быстро заполняющий зал прачечной. Он так же не мог видеть, как Тина выволакивает из-за "кассового" стола деревянный футляр, слишком тяжёлый для хрупкой девушки.
- Помоги мне! - Недовольно бросила она своему напарнику, заблаговременно покинувшего "зону задымления".
Тот метнулся к воровке и подхватил футляр на плечо. После, под прикрытием ещё одной брошенной дымовой шашки, на этот раз зелёного цвета, Милтоны спешно покинули место преступления. Уже в глуби лабиринта улочек китайского квартала, они остановились перевести дух, и Кепка спросил подругу:
- А что ты ему сказала, там, у кассы?
- Надо было у него спросить, - лишь и смогла с улыбкой ответить Тина.

------
*திறக்க கூடாது - Tiṟakka kūṭātu - (там.) не открывать

Сообщение отредактировал Tivaz - 20-02-2012, 18:12

[Joseph >>>]

Мотель "Lasky", комната Йи,
Tight Springs, штат Арканзас,
4 февраля 1930 год, ночь

Желтый дрожащий электрический свет уличного фонаря, качающегося и вторящего неприятным скрипом завываниям усиливающегося ветра, выхватывал из темноты цветастый прямоугольник покрывала. Йи сидела на кровати спиной к окну. Обняв колени и опустив голову - волосы, разделяясь на два искрящихся черных водопада, струились с покатых плеч вперед, обнажая тонкую шею, - девушка дремала в ожидании брата. Воздушные вихри, влетая в распахнутую створку, играли с шелковой полупрозрачной тканью домашнего платья, то скрывая, то подчеркивая мягкими складками изящный девичий силуэт.
Непонятно каким образом Тенгфей оказался в комнате – это было одной из причин, почему его называли призраком, - но когда зазвучал его голос, старший брат уже стоял в углу, выбрав самый темный, самый непроницаемый.
- Ming yuè zhào gāo lou, liuguāng zhèng páihuái. Shàng you chóu sī fù, bēitàn youyú āi. Jièwèn tàn zhe shéi?*, - линии губ, будто выкрашенные киноварью, пропускали каждое слово через призму ласковой улыбки, в которой преломлялись все потаенные мысли.
Несколько шагов, и молодой китаец положил на столик цветок темно-лилового тюльпана.
- Южным ветром я желаю стать, полечу, прильну к тебе опять. Если ты объятий не раскроешь, на кого тогда мне уповать?
Не оборачиваясь, Йи пошарила рукой в воздухе - девичьи пальцы ласковым теплом задержались на запястье Тенга, не позволяя ему отстраниться. Мягко, но настойчиво, китаянка потянула брата к себе, приглашая сесть рядом.
- Я ждала тебя немногим раньше и даже успела заскучать, - наконец, ответила она, добавляя в голос капли притворного каприза. Чуть переиначив строки, продолжила: - И я опять наедине с собой вдыхаю ароматных трав дымок. За пологом с жемчужной бахромой, как вишня, красный светит огонек…
Тенгфей всегда выглядел старше своих лет. Сталкивая друг с другом лоснящихся боровов и дельцов, он наблюдал за жизнью всего города со своей скромной ложи и сам не замечал, как прогнивший, изъеденный чешуекрылыми гусеницами, деревянный каркас крутящегося, подобно карамболине, мира превращал его в существо более жестокое. Только с Йи он снова становился маленьким мальчиком – нежным и робким, но уже понимающим, кем ему придется стать, чтобы защитить их обоих.

------
*Ming yuè zhào… - (кит.) Башня возвышается одна, яркою луной освещена. В башне женщина в тоске глубокой, но о ком печалится она?

(я, Тео)

[Тео >>>]

Китаец остался на месте – он провел пальцами по ее волосам и принялся заплетать бьенцзы*, аккуратно, будто добывал туссу из брюшка шелкопряда, раскладывал прядку за прядкой.
- Дракон благоволит нам – у меня сейчас очень много дел. Скоро их станет еще больше, поэтому, если тебе что-то понадобится, я буду присылать Зэнзэн. Не будь с ней строга.
Второе за день упоминание Дракона заставило девушку вздрогнуть. Она мотнула головой, не дав брату доплести косу, и обернулась. Безразлично отсчитывал секунды будильник, и с каждым негромким щелчком Йи чувствовала, как сердце превращается в дрожащий холодный осколок боли.
…в ней не осталось прежней мягкости – подгоняемая собственным страхом, она порывисто вскочила на кровати и заключила Тенгфея в объятия, прижимая его голову к своей груди, путая пальцами пряди волос, покрывая их беспорядочными поцелуями и умывая горячими каплями слез.
- Ты жестокий! - шепот разливался по комнате горечью полыни. - Ты мне брат, а не твоя Зэнзэн...
За дверной коробкой с закрытой дверью булькнул чей-то пьяный голос – гости бара расходились сегодня раньше обычного.
Смиренно выслушав эти звуки, Тенг взял сестру за плечи и посмотрел ей в глаза.
- Tíngzhǐ*. Ты огорчаешь меня.
Волосы, которые были подхвачены на затылке вплетенной жемчужной нитью, распустились, и теперь брат стоял перед ней растрепанный и изумленный.
- Все изменится, изменится к лучшему – я обещаю. Дай мне немного времени.
- Jǐngshì*… - Йи отвела взгляд и замолчала, душа нерожденные всхлипы. - Его унесла вода.
Китаянка опустилась перед Тенгфеем на колени. Ткань ее длинного широкого платья волнами цвета слоновой кости расплескалась по покрывалу, вторя неровному дыханию отблесками вышитых соцветий.
Этот камень Тенг когда-то купил за десять медных кэш* на блошином рынке – какое бы золото он сейчас себе не позволил, оно никогда не сможет заменить потерянную безделушку.
- Мы должны учиться отпускать, - тихо произнес китаец, погладив девушку по голове. – Прекрати плакать. Я хочу говорить с Йи, которую знаю, с Йи, которая ничего не боится.

------
*bianzi – китайская коса. Девушки в Китае носили волосы распущенными лишь до помолвки. Вероятно, этим жестом Тенгфей показывает, что сестра уже принадлежит мужчине.
*Tíngzhǐ - (кит.) прекрати
*Jǐngshì - (кит.) медальон
*кэш - старая китайская республиканская монета

(с Joseph)

[saroff cane >>>]

(за авторством Тео и Джонни)

- Да, я сейчас приду в себя, - она спрятала раскрасневшееся от слез лицо в прохладе черного шелка. Спокойствие легло на ее плечи так же осязаемо, как только что она чувствовала ладони брата, – теплым и нежным прикосновением.
Когда Йи вновь взглянула на своего защитника, мягкий овал лица освещала чуть отрешенная полуулыбка.
- Мне нужно знать кое-что о досуге моего shòuhàizhe*. Сегодня он посещал один салон в китайском квартале...
- Bēibǐ de diànliú*, каждый день наведается в Чайнатаун растрясти жир, - мужчина встал у стены, задумчиво закинув голову. – С салоном проблем не будет – я хорошо знаю хозяина. Клиент входит в комнату и натирается маслами, через какое-то время к нему присоединяется наймитка. Если ты начнешь сеанс чуть раньше, то у тебя будет пятнадцать минут на то, чтобы уйти прежде, чем придет настоящая работница.
Тоскливо застонали пружины, расставаясь со своей легкой ношей, - маленькие аккуратные ступни, выглянув из-под подола, бесшумно коснулись шершавого бетона. Несколько быстрых движений – и тонкие пальцы нашли ладонь брата. Йи стояла напротив, держа его за руку, и любовалась. Он был очень красив, ее Тенгфей. Пожалуй, самый красивый из мужчин, которых она когда-либо видела. Его манера держаться, этот хищный, чуть насмешливый, но любящий взгляд эбеновых глаз, очерченные скулы, красивый изгиб губ…
- Иногда мне жаль, что ты мой gēge, - дыхание обожгло кожу шеи.

------
*shòuhàizhe - (кит.) жертва
*Bēibǐ de diànliú – (кит.) эта гнусная шавка

Сообщение отредактировал saroff cane - 22-02-2012, 20:11

[Tivaz >>>]

(Те же)

Растерянный, с длинными, падающими на лицо волосами, Тенг чувствовал себя ребенком. Ползающие по стенам тени – они отшелушились от ночной скорлупы и вползали в комнату, – перехватывали черно-белые оттенки его лица; из-за благовонной водяной краски оно было похоже на девичье.
- Что тебе еще понадобится для убийства?
Йи пыталась задержать время, ускользающее сквозь пальцы бесцветной медузой. Время жгло руки, время жгло душу.
Девушка подула брату в лицо, разгоняя прохладным потоком воздуха непокорные пряди. Провела ладонью по щеке и, чуть склонив голову на бок, снова одарила Тенгфея долгим задумчивым взглядом, в котором заискрил, разгораясь, опасный, неправильный огонь.
Оставив в уголке его губ влажный след чувственного дерзкого поцелуя, Йи резко отвернулась:
- Все самое главное у меня есть. Тебе пора, - неохотно произнесла она, маскируя выступивший на щеках пурпур смущения ледяным колокольчиком слов. - И еще... мне нужен героин.
Прохлада воздуха рушилась – старший брат бесшумно пересек комнату и сжал пальцами ручку двери.
- Надеюсь, эту просьбу я слышу в последний раз, как и отвечаю на нее отказом, - теперь голос принадлежал «призраку», человеку, на которого в этом городе многие смотрели снизу вверх.
Тенгфей растворился также незаметно, как и появился в комнате; створожившийся коридорный свет секунду удерживал блики на покрытых слоями перламутра серо-голубых бусинах, рядком нанизанных на шелковую нить - она так и осталась лежать на холодном пятне бетона.
Бережно подняв украшение с пола, Йи снова переместилась на кровать. Перекатывая жемчуг пальцами, будто перебирая четки, она болезненно жмурилась. Разум вопил, орал, верещал в ее голове: «Нельзя!» - но мысленный взор возвращал картинку сладострастного сплетения рук.
… Ветер шевелил хрупкие лепестки Короля Ночи.

[Joseph >>>]

Железнодорожные пути,
пригород Tight Springs, штат Арканзас,
5 февраля 1930 год, раннее утро

Рельсовая колея, как рисованный жирным грифелем контур, линией с редкими петлями, поросшими желтой кашкой - ее головки зонтиками разлетались во время проносящегося поезда, - выныривала из-за горизонта и снова проваливалась в низменность.
Машину Ласки оставили за несколько сотен метров от железнодорожных путей на деревянных шпалах; из лесной полосы, недалеко от стрелочной будки, они могли спокойно наблюдать за движением.
- Судя по всему, у нас есть еще десять минут, - Томас причмокнул, глядя в бинокль и, вероятно, получая огромное удовольствие от чистейшей оптики.
Бакс перезарядил свой скромный Вальтер*, потом принялся рыться в сваленной на землю куче ватников. Сонный, в надвинутой до бровей шерстяной кепке он зевал - желание поспать настигло Бруно раньше, чем понимание, во что он, бывший сторожила порядка и закостенелый взяточник, по вине друзей в очередной раз вляпался.
Одди сидел на срубленном дереве - на подложенной стёганой ватной безрукавке; он отвлекся от полировки "обреза" Итака ган* и глянул в сторону будки.
- Ну? Мне уже или как? И так все веселье пропускаю, так еще в лесу торчать...
Вдалеке тоненький столбик пара локомотива разрезал небо на две половинки. Грохот вагонов и пронзительный гудок поезда сработали в качестве спускового крючка.
- Окей! Bang-bonk time*, Микки, - пробормотал младший Ласки, продолжая покручивать окуляры бинокля. – Постарайся никого не убить.

------
*Walther – немецкий пистолет 7.65mm калибра
*Ithaca Auto and Burglar Gun - ружейный "обрез" 28mm калибра
*Bang-bonk time - сленговый синоним, обозначающий сексуальные отношения

(я, Билли)

Сообщение отредактировал Joseph - 28-02-2012, 6:17

[saroff cane >>>]

(совместно с Джонни)

Майк хмыкнул собственным мыслям, поднялся и широко зашагал к стрелочному посту, попутно натягивая жилет и заряжая оружие. Буквально через минуту послышались громкие угрозы в сторону коряг и кочек - внушительный Одди, известный ни столько грозным видом, сколько острым словом и тяжелым кулаком, распластался на земле в обнимку с репейником.
- А там ведь еще клещи водятся, Од! М-а-а-а-ленькие насекомые – можно подхватить паралич, глухоту или смерть. - Берчеллузо валился с ног от смеха.
Бруно поддерживал; со слезами на глазах кричал в сложенные конусом ладони.
- Одди! Если будку по щепкам пересчитаешь, про стрелочника то хоть не забудь!
В прессованных телогрейках они были похожи на несуществующий вид шарообразных пингвинов.
Томас недовольно шикнул – поезд вышел напрямую и заметно сбавил скорость.
В дверь караулки вежливо постучали, а спустя несколько секунд старший Ласки уже перезаряжал ружье с серьезным намерением успеть еще и в поезд.
- Ну вы там где? Я б уже отмечал успешное ограбление... - проворчал он под нос.
Товарный состав еще не остановился, а Джэм, Бакс и Алорио уже бежали вдоль крытых грузовых вагонов, подсчитывая нанесенные белой краской обозначения до тех пор, пока не нашли нужный.
- Девочки, прячем личики, - перекрестился Бруно. Он вытащил из кармана погнутые бумажные маски мультипликационных героев и нацепил первую попавшуюся.

Сообщение отредактировал saroff cane - 25-02-2012, 2:08

[Joseph >>>]

- Почему я кролик Освальд, а ты Черный Пит? – под картонкой возмущенный голос Берчеллузо становился глухим.
Бакс поправил кепку, как будто этот жест должен был тут же все прояснить.
- Потому что Пит - жадный, хитрый, злобный, в своём магазине обманывает покупателей. Женат, двое детей и выгуливает собаку по кличке Рашпиль.
- И? С каких пор ты женат?
- Я не женат, но это не значит, что у меня нет детей.
Сперва в их перебранку вмешался громкий гудок, затем Томми – ему досталась веселая маска Микки Мауса – распахнул металлическую, с облицовкой из гладкой стальной жести, дверцу.
В тесном сонном вагоне сгустилась духота, и пахло мокрой соломой. Помятые смуглые лица гуанаханабеев из Гуантаномо – будто с картинки, где на скошенном берегу плодятся боно* с земляным полом и стенами из пальмовых досок, – вопросительно переглянулись.
Один из кубинцев, сидящих в широкополых соломенной шляпах на мешках из гречишной лузги, что-то пробормотал невнятно, махнул рукой и продолжил поедать ахиако*.
- Эй, Джэм, он разговаривает, - напыжился Берчеллузо, размахивая пистолетом.
- Сказал, чтобы ты закрыл дверь.
Томас и Бакс уже занимались деревянными ящиками, сброшенными в дальний угол, – остальные тары были набиты цветастыми прелыми одежками, – перемещали их к выходу.
У Алорио даже маска съехала от удивления.
- Ты что, понимаешь этих иракезов? – прищурился он, не сводя глаз с кубинцев и тыкая дулом в воздух.
- Нет, но на их месте, я бы сделал именно это.
Локомотив в очередной раз загудел, дрогнули вагоны вместе с черепяными плошками жирного бульона, и поезд неожиданно тронулся.

------
*боно – крестьянский дом
*ахиако – густая похлебка

Сообщение отредактировал Joseph - 25-02-2012, 12:34

[lana_estel >>>]

(Это не я! Это Джонни)))

Пронзительный гудок блестящего, как от вымокшей сажи – из-за чего он походил на крупного зверя, - локомотива, поднял в воздух стаю птиц. Перегретый пар вывалился из трубы бесформенным сгустком, и в глухом всхлипе отозвались тормозные колодки.
Поезд набрал скорость, снес шлагбаум, росший у будки и преграждающий выезд; его стрелку раскрошило на яркие красные щепки.
- Одди…
Берчеллузо выглянул – и зря! – наружу. Ветер сорвал маску, хлестнул по лицу, отчего оно побагровело, и без того налившееся краской от испуга.
Томми все это время прислушивался к грохоту тендера: из него в воздух попадал свист – это работал механический углеподатчик.
- Надо прыгать! – Возгласил Бруно.
Тогда они втроем вытащили из-под беженцев пузатые мягкие мешки, обложили ими ящики и скинули с поезда.
Первым на землю упал Бакс, следом за ним – одну из добытых тар Алорио сжимал, как спеленованное дитя, - на помятом боку оказался Кид.
Мужчины обменялись тревожными взглядами. Вслух можно было и не произносить, но кто-то из них не сдержался:
- А где Джэм?

Сообщение отредактировал lana_estel - 26-02-2012, 17:43

[saroff cane >>>]

(совместно с Джонни)

Пунцовый круг расцветал в предрассветном небе так, будто соперничал с ослепительным светом прожектора товарного поезда, что грохочущим рядком и со свистящими колесными парами проехал мимо поста.
Потеряв шерстяную кепку, к тому же запутавшись ногами в длинных обрезках металлической проволоки – посчастливилось угодить прямо в петлю, - Бруно окончательно стушевался, подгонял криками Берчеллузо, да без стеснений стрелял в воздух.
За годы службы в полиции, он заполучил репутацию отъявленного негодяя, еще год подтверждал ее, лишившись звания, но не имел ни малейшего представления о том, как прыгать со стремительно мчащегося товарного состава или разворачивать его в другую сторону.
С криком и ящиком наперевес Алорио ввалился внутрь караулки.
- Одди! Твой брат остался на поезде!
Майк Ласки не был богом; никогда не отличался особенностью останавливать локомотивы голыми руками, но в такие моменты он всегда превращался в человека, на которого взваливалась обязанность принимать решения. А уж если речь шла о младшем брате, Одди заручался изрядной долей рассудительности, - непонятно откуда он ее брал и почему не пользовался в будничной жизни, - становясь трезвым как стеклышко, даже если минуту назад путал дверь со стеной. Вот и сейчас он только выругался, вмазал кулаком по стене - эмоции никуда не денешь - и тяжело глянул в окно.
- Куда поехал поезд? - взгляд нервно прыгал от одного пролетающего вагона к другому.
- Насколько я помню, следующая остановка будет через тридцать минут на вокзале. Заберем его там?
Однако на языке Берчеллузо вертелось совсем другое: «Слава Иисусе!».
- Погнали!
Майк решительно кивнул и широким уверенным шагом направился в сторону машины. Он даже не оборачивался - идут за тобой или нет, не так уж и важно, когда ты готов спуститься даже в ад за спасением самой дорогой души.

Сообщение отредактировал saroff cane - 28-02-2012, 0:45

[Joseph >>>]

Железнодорожный вокзал,
Tight Springs, штат Арканзас,
5 февраля 1930 год, 10:00

На вокзале всегда было многолюдно. В любой час дня и ночи от одной платформы к другой шныряли разномастные людские толпы. Некоторые из них, отбившиеся от общего потока, как стадо овец, потерявшее пастуха, растворялись в свете чугунных фонарных столбов; бесцветные силуэты навсегда исчезали в неизвестном направлении.
Транспортный узел с застекленной сводчатой крышей – глянуть под другим углом, так маленькая копия большого города! - бурлил жизнью, распределял человеческие фигурки по нужным поездам.
На отправочных путях с удивительной быстротой менялись веселые региональные экспрессы. Среди зевак, впрочем, наделенных наблюдательностью, всегда находились те, кто глазел по сторонам и замечал под навесным переходом старенький желтый фуникулер.
Правда или вымысел местных бродяг, что метили территорию – в этом случае все живое умирало в радиусе трех метров, - но подъемник являлся одной из нерешенных головоломок города.
И дело было не в пугающей надписи «Adjure Chorus»*, точно выцарапанная когтистой лапой, на дверце. Всего-навсего порой здесь кто-нибудь сворачивает шею или роняет коляску со ступенек, и та попадает под шквал выстрелов. А если заглянуть в хронически запотевшее окно фуникулера, говорят, можно увидеть скривленные лица погибших.
Береженого Бог бережет, но в слухи мало кто верит: ни товарный поезд с эмигрантами, прибывший на десять минут раньше срока, ни банда Ласки, нагнавшая его спустя четверть часа на черном, как сердитый шершень, Кадиллаке.

------
*«Adjure Chorus» - нарочно неверно составленное с грамматической точки зрения словосочетание; намекает на дословный перевод с латыни - "Хор, призывающий к присяге"

Сообщение отредактировал Joseph - 28-02-2012, 14:16

[Monsieur Le Chiffre >>>]

Совместно с Joseph

Длинный пассажирский состав только что остановился у самой широкой платформы с тремя боковыми сходами; из блестящих, ярко-синих вагонов, что копировали друг друга с нервирующей точностью, выходили пассажиры - усталые и заспанные, точно оголтелые вороны, они ежились от внезапного пробуждения.
Со стороны кассового павильона уже начала движение толпа, торопящаяся сменить новоприбывших – для нее путешествие только начиналось.
- Dù lán?* - девочка-китаянка тревожно оглядывалась по сторонам; ноги запутывались в длинной пестрой юбке, вздрагивающей невесомым куполом.
Она лепетала на родном языке, подбегала едва ли ни к каждому мужчине, что подходил под описание.
Хозяин сказал, что иностранец будет похож на Гуань-Ди*. На полководца, что сошел с металлического массивного изображения.
Однако вот загвоздка: для того, чтобы узнать долгожданного гостя нужно смотреть не на лицо, а в душу.
Если для маленькой китаянки загвоздка состояла в том, чтобы заглянуть в душу никогда не виденного человека, то этому самому человеку, только что вышедшему на перрон и вместо наполнявшего купе запаха кожи (от собственных ботинок) и цитруса и зелени (от Жана Пату) вдыхавшего теперь мазутную вонь вокзала, предстояло не менее трудное испытание. Хотя вокруг хорошо одетого господина в наброшенном поверх темно-серого tailleur’а*, подбитом мехом пальто сама собой образовалась широкая полоса свободного пространства, нарушенная только носильщиком с двумя швейдеровскими чемоданами* и круглой шляпной картонкой, гость Тай Спрингс чувствовал себя неуютно.
Слишком много внимания. Слишком маленький город. Слишком парижские духи.
… Иногда следует поступать против логики. Логика человека, желающего укрыться после безвременной смерти, и с трудом выправившего дела, требовала осесть в большом городе и быть тише воды, ниже травы. Отказаться от дорогих портных, привычки жить в отелях с видом, сигарет с кофе натощак и кокаина. И даже шагу не ступать на порог игровых заведений. Лечь на дно, устроиться в офис какой-нибудь крупной корпорации и с годик-другой поизображать из себя примерного клерка. Жениться (это был единственный пункт, который он выполнил, с отвращением, подбадривая себя мыслью об ожидающих перед первой брачной ночью аперитивах: бокал бурбона для себя и барбитураты для супруга; «конечно же, ты устала, дорогая, столько волнений. Нет, конечно, никаких обид. Конечно, приляг, я пока займусь делами. Столько всего навалилось, знаешь ли…»).
Но стоило ли жить, если жить так?

------
*Dù lán - фамилия, произнесенная с китайским акцентом; в этом контексте - Durаn
*Guan Di - обожествленный полководец в китайской мифологии
*Tailleur - костюм (фр.)
*Shwayder (Shwayder Trunk Manufacturing) - по замыслу основателя - идеальный удобный дорожный чемодан, способный выдерживать большой вес.

Сообщение отредактировал Monsieur Le Chiffre - 17-03-2012, 19:08

[Joseph >>>]

(автор Monsieur Le Chiffre)

… Испытание, предстоявшее ему на вонючем вокзале заключалось даже не в необходимости проталкиваться сквозь толпу, невыспавшимся видом напоминавшую пролетариев, понуро бредущих к воткнутым в небо пальцам дымовых труб (новые идолы, непоклонение которым грозило утратой расположения, утратой средств, утратой самого этого жалкого существования). И не в легко прозреваемой необходимости улыбаться одинаковым, плоским, похожим на морских свинок физиономиям китайских иммигрантов. Не в переезде (не привыкать), не в размере города, не в новых людях, новых связях, не в номере гостиницы, которая может оказаться грязнющей дырой (может быть, дело все-таки в размере города, а?), и даже, пожалуй, не в необходимости приходиться кому-то ко двору, слушать, прислушиваться, и держать услышанное в себе.
«Кокаиновая скука». Прошел уже месяц с тех пор как он в последний раз видел белую дорожку на отполированной до зеркального состояния поверхности стола. Предосторожность, не больше; железнодорожные переезды и путешествия часто чреваты сюрпризами, и лучше избавляться от вредных привычек заблаговременно, до того, как воняющий чесноком и дешевой портупеей офицер в штатском возьмет тебя за задницу, чтобы мариновать в комнате для допросов, среди таких же дурно благоухающих выродков, как и он сам. Смутное удовольствие, даже от мысли о котором плечи сами собой зябко сжимались; не страх, а брезгливый ком в горле, как у домохозяйки, видящей, что красавчика, выползшего из роскошной машины, нестерпимо и громко рвет на ее любимый розовый куст.
Ничего. Здесь он отдохнет.

[Monsieur Le Chiffre >>>]

Совместно с Joseph

Рассеяный взгляд, лишенный всякого выражения и малейшей искры сострадания к ближним - чувства, овладевающего всеми, кого объединила необходимость рано подняться - скользнул с тайным раздражением по толпе, обтекавшей его, как воды мутного потока обтекают одиноко стоящий утес. Внимательный человек (или просто наркоман со стажем) уловил бы в нем тайную нотку зависти.
Спать...
Но мысли о теплой ванне и постели в комнате с наглухо задерными занавесями еще не успели толком сформироваться в его голове, как их в пух и прах разбило быстрое, нестерпимо для усталых глаз резкое движение маленькой девушки, метнувшейся по платформе в какой-то паре шагов.
- Почему нельзя все то же самое, но медленно?
- Dù lán?
Вот пришла и его очередь. Глаза – перламутровые жемчужины – смотрели с заостренного овала прямо на незнакомца; длинные черные волосы выбились из-под шелкового платка.
Неизвестно, как девчушка разглядывала душу и как из великого множества белоснежных, одинаковых, будто снятых с выкройки, лиц выбирала нужное. Знакомый ей по книгам образ Гуань-Ди, облаченный в халат с пятью драконами и восседающий на коне, она трафаретом прикладывала к претенденту.
Тщетно. Или хозяин ошибся, приняв европейскую парадоксальность за божественность, или она просто не видела того, что видел господин Тенг. Последний вариант был предпочтительнее, ведь кого-то ей все же нужно привести в квартиру.
Китаянка уверенно подошла ближе и повторила еще раз:
- Dù lán xiānshēng?*
Мужчина подался назад, на смуглом, словно, действительно, выбитом из камня лице с медальонным профилем появилось выражение брезгливости. Сперва дернулась губа, как у щерящегося пса, потом крыло носа. Потом в самом уголке глаза по мелкой сетке морщин прошла легкая рябь, как по озерной глади.
Нога натолкнулась на чемодан, напомнив о существовании свидетеля; повернувшись к носильщику, господин спросил, нервно подхватывая на плечах пальто, как будто опасался за его сохранность:
- Что надо этой маленькой чинк*?
- Наверное, то же, что и всем желтым. На вашем месте я бы приглядывал за кошельком, - отозвался человек, облизнул сухие губы. – И откуда их столько взялось…

------
*xiānshēng - (кит.) Господин - дословно "рожденный главным", мистер, сэр
*сhink – пренебрежительное наименование китайских иммигрантов

[Joseph >>>]

(вместе с Monsieur Le Chiffre)

Судя по досадливо скривленным бровям, чужой язык девочка понимала, а вот объясняться на нем не могла. Она растерянно оглянулась – всеобщая спешка, да поезд, что начинал набиваться очередными пассажирами и шипел, как прокисшая консервная жестянка, повергли китаянку в панику.
Сжав вспотевшие ладошки, она с последней надеждой воскликнула:
- Тенг! Знать гаспади Тенг?!
- Что? Фенг? - мужчина громко, лающе рассмеялся. По всему его виду: вздернувшиеся плечи, выдвинутая вперед челюсть, полуоткрытый, словно в попытке удержать изумление от подобной наглости, рот,- можно было, ни секунды не колеблясь, увериться в том, что он, пассажир в дорогом пальто и с двумя кожаными чемоданами, не только не слыхивал, но и не мог себе даже представить, что на перроне к нему вдруг пристанет косоглазая попрошайка. Продолжая смеяться, он вполоборота кинул быстрый взгляд на носильщика, тут же услужливо присоединившегося к веселью, в расчете, что подобная солидарность непременно должна быть оплачена. Но, должно быть, господину, прикатившему в маленький городок на переполненном поезде, пришла охота странным образом продлить развлечение: сделав своему сателлиту-тяжеловозу знак обождать на расстоянии, а заодно послужить защитой от напирающей толпы, мужчина наклонился, так что пола его шляпы почти коснулась платка, покрывающего девичью головку. С выражением, какое бывает у раздраженных клиентов борделя, когда им вздумается поставить на место оплошавшую шлюху, он проговорил, продолжая кривить красные, словно облизанный леденец, губы:
- А с чего ты взяла, что я скажу тебе, знаю или нет господина Тенга? У него, что, не нашлось никого постарше и посообразительнее тебя, подружка?
Еще чуть-чуть и китаянка готовилась провалиться под шершавый камень перрона, покрытые грязью и опилками неровности, но она скорее разрыдается – или приведет к хозяину первого встречного, - нежели раздвинутся под ногами оплеванные бетонные квадраты.
И это Гуань-Ди? Покровитель воинов, обладатель титула «шэн»*, коварный победитель тайпинов?
Мокрыми глазами, дрожащими так, словно в них резвился блеск отражения насмешливого оскала мастифа, девочка смотрела на незнакомца и - отрицая - трясла головой; шелковая ткань - креп из сложного плетения с вышитой по центру бабочкой-павлиноглазкой - сползла с волос на плечи.

------
*"шэн" – дословно "совершенномудрый"

Сообщение отредактировал Joseph - 1-03-2012, 18:49

[Monsieur Le Chiffre >>>]

Совместно с Joseph

Она снова залепетала. По-китайски. Брызгая влагой: не то слюной, не то слезами. Собственный голос полоскал по языку как нож, ведь китаянка осмелилась говорить такое, что, в случае уличения господином, будет стоить ей жизни. Во время бурлящей, будто мантра, речи она называла европейца – благо никто не мог этого знать! - чудищем Чию*, зверочеловеком с когтями тигра; клялась, если выпадет случай, подкинуть ему в кровать Аргиопа*, а когда тело окажется обездвиженным, отрезать что-нибудь такое, что сгодилось бы на ужин в качестве закуски к гобао жоу*.
И только верность долгу и своему покровителю заставили девочку успокоиться и выдавить сквозь сжатые зубы:
- Гаспади Тенгфей ждать. Ждать.
- Зат-кнись…- вытянутый палец смотрел девушке прямо в лицо, как нож, готовый при первом движении впиться в темное, подернутое влагой глазное яблоко. Кожа перчатки угрожающе натянулась, как будто наполняясь медленно закипавшей в мужчине яростью. Выпрямившись и нависая над китаянкой – разница в росте составляла добрых полтора фута – долгожданный гость старался глубоко и нечасто дышать, борясь с желанием осушить неуместные слезы одним ударом в кривящееся, ставшее до отвращения безобразным лицо.
Вряд ли что-то может быть проще, чем вывести из себя человека, который вот уже месяц не втягивал жадно подрагивающими ноздрями дорожку белого порошка. Человека, который трясся черт знает сколько времени в захолустный городок в одном поезде со всяким отребьем. Для которого в вагоне – о, позвольте заметить вам, мистер Тенг, в вагоне отнюдь не первого класса! - даже не нашлось чашки кофе. И который теперь стоит в толпе на перроне только потому, что какая-то мартышка не соизволила выучить человеческий язык!
Но сейчас все, что могло успокоить его, прилагалось, пусть не бесплатно, к одному имени, одному слову, и слово это было «господин Тенг». И получить все это иначе, как через эту кривляющуюся потаскушку, было нельзя. Поэтому незнакомец расправил плечи, сдергивая на место готовое упасть на перрон пальто, отведенной от личика китаянки рукой прикоснулся к полям шляпы, затем пробежал по брови, - и только затем вновь обратился к бестолковой провожатой с тем видом, как если бы она только что пообещала ему Второе пришествие или же поражение молнией, но вот прошло пять минут – и пока ничего.
- Ну и где же он, твой господин Тенг? Если он меня ждет, наверное, не нужно заставлять его ждать? Где он, где, ну?

------
*Чию - чудовище с телом дракона из китайской мифологии
*Argiope - (лат.) – ядовитый паук из рода аранеоморфных семейства Araneidae
*Guō Bāo Ròu — блюдо китайской кухни, приготовленное из свинины в кляре в кисло-сладком соусе

[Joseph >>>]

(с Monsieur Le Chiffre)

Девчонка – она трусливо притихла, - казалось, молитвенно сложила вместе две крошечные ладони – на самом деле всего лишь пыталась объясниться жестами. Не получилось.
- Ехать, – выдавила она, а лицо с влажными, черными от потекшей туши, солеными полосами вспыхнуло – вероятно, китаянка вовремя припомнила подходящее слово.
Ее тонкая ручка указала в сторону арочных вокзальных ворот – места, по которому приезжие составляют первое впечатление о городе; где ажурные кованые решетки с круглыми плафонами, напоминающие лепные головки античных богов, густым узором оттеняют потускневшие со временем витражи.
Урок был усвоен, поэтому девочка, не дожидаясь ответа и не оглядываясь, запорхала в сторону выхода, словно мотылек, что пытался освободиться от узничества.
Приезжий, столь нетерпеливо ожидаемый господином Тенгом, проводил ее взглядом – недолго, пока тщедушное тельце не заслонили фигуры других пассажиров опаздывающих на поезд и потому сновавших по перрону с омерзительной торопливостью. Рабочие в форменных куртках, мелкие клерки в мятых костюмах за десять долларов, женщины в унылом джерси, лет десять назад бывшем на писке моды, а ныне безнадежно растянутом и наводившем мысль о солдатских кальсонах, словом, все виды и формы мелкого люда – добегали до нужной или ближайшей двери, задыхаясь, уродливо семеня ногами перед тем как поставить их на ступеньки,- и, наконец, исчезали внутри синей гусеницы, уже выпускавшей пары, чтобы с шипением начать отползать в дальний путь.
Вполне по-китайски.
Обернувшись, утомленный наблюдатель сделал знак носильщику, с терпением статуи Святой Женевьевы ожидавшему его чуть поодаль, и двинулся по перрону к воротам, в том направлении, куда упорхнула бабочка с пестрыми глазами на крыльях. Но передвигаться в толпе с той же живостью, что и его маленькая проводница, владелец двух чемоданов не мог или не хотел, а потому, достигнув решетки, остановился, нарочито оглядываясь.

Сообщение отредактировал Joseph - 3-03-2012, 23:01

[Monsieur Le Chiffre >>>]

Совместно с Joseph

Воздух, что влетал с улицы, был густым как мед – или затвердевшая слюна шелкопряда - пыльцой переливался на солнце и проникал в легкие, наполняя их свежестью томящейся в золотистых лучах листвы и удушливым запахом нагретой черепицы крыш. На небе, будто бульдозер расчистил горизонт, не было ни облачка!
Девочка-белянка, чья кожа снаружи приобрела желтовато-кремовый оттенок, следила за каждым шагом незнакомца, не упускала из виду, зазывала взглядом. Может быть, будь ее воля, китаянка и оставила бы гостя одного посреди незнакомой улицы, но понимала, что с момента их встречи именно она несет за него ответственность.
У самого крыльца, где потоки людей еще не формировались в плотные рядки, но уже с волнением спешили на перроны, стоял Крайслер Де Сото – притертый вплотную, почти новенький, цвета переспелой вишни.
Свет, окрасивший личико китаянки в столь нежный оттенок, больно ударил по глазам мужчины в пальто, вынуждая его пригнуть голову; впрочем, вполне возможно, что он поступил бы так же и в ветреный день (пыль), и в дождливый (дождь), и в снежный, и вообще в любой другой день года. Камеры полиции любят некоторые лица, а его медальонный профиль всегда получался на редкость фотогенично.
Новомодный шик от свежевыпеченной американской марки он воспринял с удовлетворенной улыбкой: судя по всему, «Гаспади Тенгфей» не соврал, расписывая в гору идущие дела в этом захолустье. Что ж, и Рим когда-то был только деревней на задворках мира…
Носильщик тоже смекнул, кого дожидается блестящая, в хромовых обводах машина, и, гремя чемоданами, направился ей в корму, делая знак невидимому водителю отпереть крышку плоского, утопленного в сверкающий корпус багажника.
Распираемый любопытством, он даже попытался украдкой взглянуть в салон через два небольших окна, но белые плиссированные шторки были плотно задернуты, так что двуногий верблюд мог полюбоваться лишь собственным отражением в стеклах.
Гость также ждал, остановившись в двух шагах от авто, всецело, казалось, погруженный в созерцание неопрятного пятна на голубоватой перчатке – последствия путешествия в убогом вагоне. Поля широкой шляпы и поднятый воротник совершенно скрывали теперь его лицо, но внимательный или просто любопытный прохожий заметил бы, как через узкую брешь между фетром и кожей, прищурившись, ощупывают окружающий новый мир темные настороженные глаза.

Сообщение отредактировал Monsieur Le Chiffre - 3-03-2012, 22:53

[Joseph >>>]

(я и Monsieur Le Chiffre)

- Добрий ден!
Их было двое: китаец-коротышка - от силы сорок дюймов роста – и его товарищ, рослая колонча, успешно возмещающий изъян «близнеца» собственными лишними килограммами, словно то тут и там выпирающими вздутыми торбами под узорчатой рубашкой.
Говорили они в один голос – вероятно, были исключения, но не в этот раз. Оба вышли из машины, одновременно протянули руки и уставились красными, взмокшими, одуревшими от ожидания лицами на новоприбывшего.
Неизвестно, что вызвало у гостя большее изумление: вид парочки, над которой он, со смесью отвращения и издевки, посмеялся бы в цирке (если бы какое-то чудо привело его в китайский цирк) или наглость, единодушная, но оттого не менее возмутительная. Но…два краснорожих клоуна стояли перед ним на манер Пата и Паташона, по какому-то дикому недоразумению поменявшихся телами, и их вид наводил на и без того раздраженного приезжего острое желание одолжить Томми у какого-нибудь мимопроходящего гангстера.
Но… показать это было нельзя. Если уж Тенгу взбрело послать за ним этот ходячий курьез, значит, к тому были какие-то причины.
- Bien. C'est très bien!*- он отступил назад, словно стоял перед скульптурой Бурделя*, а то и самого Бранкузи, решая, украсит она дорожку в парке перед его домом, или же выложенные за эту груду камня деньги будут выброшены на ветер. Наклонился и вытянул шею, рассматривая маленького китайца, потер подбородок, сложил в «гусиную попку» карамельно-красные губы; затем выпрямился, с высоты шести с половиной (почти) футов разглядывая «рослую» часть композиции, и оскалился, выражая удовлетворение от увиденного. Затем небрежным движением стряхнул с плеч пальто и, не глядя, бросил его на маленького китайца. Темные глаза грозно прищурились, когда рука в испорченной перчатке сделала короткий выпад в сторону машины.
- Дверь, будьте любезны.

------
*Bien... - Хорошо. Очень хорошо.
*Бурдель, Бранкузи – французские скульпторы. Последний принадлежит к числу абстракционистов, и работы его, на мой (Monsieur Le Chiffre) взгляд, дадут фору Малевичу.

Сообщение отредактировал Joseph - 3-03-2012, 23:01

[Monsieur Le Chiffre >>>]

Совместно с Joseph

Тот, что крупнее, с преданностью в глазах, точно большой плюшевый сенбернар, молча, впустил гостя в салон, обитый фисташково-коричневой кожей; металлические вставки, в которых беззаботно плясали солнечные блики, отскакивающие от одиноко проплывающих машин, создавали атмосферу хрупкого и временного уюта.
Любой человек - обладатель хотя бы минимального уровня культуры, знакомый с понятиями просвещенности и интеллигентности, сравнил бы царящую обстановку с бабочкой-однодневкой. Одно неосторожное движение и ее нет.
Но насекомое не просто спугнули, а прихлопнули, стоило коротышке – от него несло морепродуктами и соевым соусом, - сесть за руль, хлопнуть дверью и скверно захихикать.
- Гаспади Тенгфей ждать. Очень ждать. А Яотинг очень любить друзья гаспади Тенгфей.
Платок, словно по волшебству появившийся в руке мужчины – настолько быстрым и точным было движение, которым тот вынул из-за манжета лоскут белой ткани – казалось, выплеснул в зачумленный дыханием азиата салон запах лимона и свежей зелени. Гость неторопливо прижал его по очереди к крыльям носа, коротко вдыхая щекочущий аромат, а затем бросил рядом с собой на сиденье, брезгливо покосившись на несколько капелек крови, отпечатавшихся на ткани.
Сзади грохнула крышка багажника (машина на мгновенье просела): носильщик закончил работу и ожидал честно заслуженного вознаграждения. Пока он вполголоса обсуждал что-то с высоким китайцем, нервный господин успел задернуть шторы по обеим сторонам, положив хрупкую, но ласкавшую истерзанные нервы преграду между собой и нестерпимо колкими лучами солнца. Откинувшись на сиденье и полуприкрыв веки он с невероятной, прямо-таки нечеловеческой выдержкой ожидал, когда второй провожатый займет место в автомобиле; участь же маленькой китаянки, оставшейся за бортом, его, похоже, совершенно не волновала с того мгновения, как он потерял ее из виду. Использованный носовой платок, мертвой бабочкой лежащий у ног – больше ничего.
Пальцы крупной, длинной кисти мягко легли на висок, круговыми движениями пытаясь стереть с кожи плещущую, словно потревоженное озеро, чистую, какую-то звенящую боль.
Скоро. Скоро он отдохнет.

[Joseph >>>]

Чайнатаун, квартира Тенгфея,
Tight Springs, штат Арканзас,
5 февраля 1930 год, утро

Широкие дверные проемы, находящиеся друг против друга, соединяли две небольшие комнаты. Будто стянутый шелухой китайского желтого маиса, просачиваясь через узоры декоративного панно, – отчего послеобеденный оттенок дня напоминал сумерки в Цзючжайгоу*, - мутный свет вел вдоль стен. От сквозняка почками, подвешенные к потолку, вздрагивали хлопчатобумажные фонари на деревянных каркасах; запах воска растворялся в снотворном млечном облаке от выгоревшей маковой соломы. У входа на полу в тени циновки, прислушиваясь к шагам, звучно бренчали чахе из цинцы* с недопитым чаем – серо-голубое кракле словно отражало грозовое небо в колотом льду.
В углу над миниатюрными завитками пагод на столе раскладывались костяшки бамбуковых пластинок. С игрой в мацзян* у Тенгфея всегда были особые доверительные отношения, и сейчас он, в спущенном на спину абрикосовом лонгпао*, прогонял дрему, выворачивая безмятежную душу на бледное лицо.
- А вы знали, доктор Вард, что цель игры состоит не в том, чтобы убрать с поля все кости? Главное – обезвредить противников. Красота, прежде всего, выражается в умении определить вероятность того или иного исхода и в готовности пойти на риск, - китаец отложил длинную полую опийную трубку с воронкой на запаянном конце и сбросил фишку, с интересом разглядывая получившуюся комбинацию. – Так военачальники прорабатывали свои стратегии, перед тем, как отправиться на поле боя.
Стараясь концентрироваться на игре и подавлять известную долю гадливости, что молодой китаец вызывал у Маринуса, доктор заломил бровь и бросил взгляд темных глаз на Тенгфея. Возможно, тот и мог сойти за образованного молодого человека и даже приятного собеседника, но его порочность не вызывала никаких сомнений.
- Вот как? Мне это близко, - кивнул Маринус, прежде чем вновь отвести взгляд, - ведь и в медицине, двигаясь по пути исцеления болезни, лекарство от которой еще не найдено... порой приходится рисковать. Обезвредить недуг - вот цель сотрудничества пациента и лекаря. Хотя каждый врач, - я уже не говорю о больных, - жаждет полного изничтожения "костей" недуга, если вы позволите мне такое сравнение.

------
*Jiuzhaigou – живописная провинция Китая.
*qingci – вид китайского фарфора
*májiàng — китайская азартная игра в фишки с использованием игральных костей
*longpao – «драконий халат» - разновидность китайской традиционной одежды

Я и Тот

[Тот >>>]

- Вы умный человек, wо qīn'ai de péngyǒu*.
Любопытство с трудом выдавило складку между длинными тонкими линиями разлетающихся бровей, напоминающих переправу c драконьей росписью, прилипшую к диску луны, над оврагом, и даже в этом случае она получилась едва заметной. Тенгфей улыбнулся; пальцы перевернули гладкую фишку Гуй* и положили ее перед собой.
- Но ваши слова удовлетворили бы меня только в том случае, если бы жизнь можно было переиграть также легко как игру.
Вошедшая молодая прислуга внесла прокипяченные металлические иглы и поставила поднос в угол на мягкое полотенце. Открыто следя за ее плавными движениями, Маринус поймал себя на мысли, что чувства, которые, как ему казалось, он испытывает всякий раз, стоит ему переступить порог этого дома – лишь ширма, за которой прячется жгучий интерес. Вместо того чтобы порицать саму возможность порочной связи хозяина и его несовершеннолетней служанки, он жаждал знать, существует ли эта самая связь.
- Тенгфей, я хочу, чтобы вы знали, - дождавшись, когда их оставят одних, сказал доктор Вард, - я не считаю вас своим другом. Сказать по правде, вы неприятны мне и если бы не возможность изучить этот случай более пристально, едва ли я стал возвращаться сюда. Это не значит, что я отказываюсь от принятых соглашений, напротив, предпочту продолжить наше сотрудничество, если не передумаете вы.
- Вы думаете, что каждый раз, когда люди называют вас своим другом, они вкладывают в слова истинное значение?
Поднявшись, только тогда, когда все четырнадцать пластинок собрались в необходимое сочетание для победы, Тенг босиком прошел в центр комнаты. Он, молча, скинул одежду; в рассеянном свете длинный хвост вытатуированного, расписанного сосновой сажей Шэньлуна* раздваивался на пояснице, мелкими чешуйками поднимался вдоль позвоночника и застывал обугленным бордовым языком на шее. Только доктор мог заметить, как он похудел с их последней встречи.
- Мне лечь или остаться на стуле? – с теплящейся на губах улыбкой китаец повернулся к Варду.

------
*wо qīn'ai... - (кит.) мой дорогой друг
*Kuei - Семерка Бамбуков, символизированная изображением черепахи
*Shenlun — божественный дракон

[Joseph >>>]

(все с тем же добрым доком)

- Ложитесь на здоровый бок, - потирая внезапно занывшее от злости на себя запястье, ответил Маринус. – Я хочу опробовать методику, о которой прочел в медицинском журнале десятилетней давности. Старые подшивки чем-то похожи на ваши древние манускрипты – помимо странных поверий и историй с привидениями в них можно отыскать мудрость тысячелетий. А вот это уже оказалось найти гораздо сложнее.
С этими словами доктор извлек из внутреннего кармана коричневую жестяную коробочку со скругленными углами и изящной белой надписью «Arium» с черной обводкой.
- Радий в таблетках, - прокомментировал Вард. – Ведущие врачи свидетельствуют о целебном эффекте, нередко проявляющемся даже в случаях считавшихся безнадежными.
Уже скоро пациент лег на сваленный чий из многолетней травы - то ли обработанный зубчатым стругом, то ли поеденный мышами.
- Как в моем? - мягко отозвался Тенгфей, наблюдая за доктором широко распахнутыми глазами; зияющие черные круги, в которых жемчужиной переливалась радужная оболочка, застыли на лице.
Доктор Вард как раз заканчивал сборку прибора, новая конструкция которого довольно сильно отличалась от привычной.
- В этой стране сразивший вас недуг считается неизлечимым, - сухо проговорил Маринус, - но лишь оттого, что случаи исцеления почти также редки как и само заболевание. В восточной Европе, например, с напастью борются более успешно. Главное – не надо отчаиваться.
В багряном свете, слившемся с тишиной, их тени, словно окрашенные шпинатом, отпечатывались на стенах, оживляя глазированные фигурки животных санкай*.
За спиной Варда послышался звон; свинцовый круг чаши упал на пол и замер на ребре – прислуга все это время подглядывала за происходящим через затянутую тканью фрамугу.
- Líkāi zhèlǐ!* - это был первый раз, когда Тенг повысил голос в присутствии врача.

------
*sāncǎi – тип трехцветной керамики.
*Líkāi zhèlǐ! – (кит.) вон отсюда!

[Monsieur Le Chiffre >>>]

Чайнатаун, квартира Тенгфея,
Tight Springs, штат Арканзас,
5 февраля 1930 год, утро

Совместно с Joseph

...Донесшийся окрик, быть может, и не был слишком громким – однако его оказалось достаточно, чтобы мужчина, оставшийся в одиночестве в аскетично меблированной спальне по соседству, повернул голову. Если бы дело происходило в переполненной забегаловке Чайнатауна, он мог бы еще предположить, что ослышался, - но, стоя в спальне Тенга, можно было, как минимум, подозревать близкое наличие хозяина. Но вот думать, что тот выражал свое неудовольствие столь радикально… Хотя, говорят, у себя дома даже невинная девушка ходит в неглиже.
… За время, прошедшее с мига, когда два косоглазых клоуна, поклонившись, оставили его в комнате без окон (хотя бы на этом спасибо, хотя спину тотчас же закололо вдоль хребта от пробудившейся паранойи), гость «господина Тенга» успел избавиться от перчаток и шляпы. Темные волосы, до этого тщательно зачесанные на височный пробор, тотчас же упали на лоб, заставив визитера недовольно поморщиться. Но в помещении не было даже зеркала, так что с возвращением товарного вида пришлось пока повременить.
Однако собственная внешность перестала занимать посетителя весьма и весьма скоро. Вниманием его завладела кровать, заправленная с такой тщательностью, что наводила мысль о нежилом помещении: когда его взгляд натыкался на гладкую, без единой морщинки, поверхность (а происходило это практически постоянно), мышцы начинали стонать, как перетянутые колками струны на арфе, и по ногам разливалась предательская слабость.
Какое-то время он пытался сопротивляться, но отсутствие яркого света, и, пусть в меньше степени, отсутствие звуков сыграли с господином-без-шляпы дурную шутку: рассматривая потолок, то ли облицованный темным деревом, то ли просто изрядно пострадавший от времени, он сделал несколько шагов по комнате – и, споткнувшись, почти упал ничком на это суровое ложе.
Встать оказалось не по силам – и «гость города», даже не пытаясь напомнить себе о приличиях и правилах поведения, вытянулся во весь рост, раскинув руки, и блаженно закрыл глаза.
Будто по взаимному согласию с царившим в помещении покоем, дверь бесшумно открылась, впуская внутрь вместе с тихими шагами приторный аромат, который бывает, когда языки пламени касаются цветов мака...

[Joseph >>>]

… Тенгфей уже давно не чувствовал себя чужаком, и страна, напичканная носителями эбоникса, славящаяся растущими день ото дня высотками с клепальщиками, лазающими по балкам словно пальмовые макаки, уже не застращала и не гнала прочь. Не страшил косоглазого выходца из Китая - демона Чжун Куя* - недобросовестный труд, не пугали открытки с изображениями повешенных негров и надписями «Мама, это я слева». Он даже не боялся выставлять напоказ свою национальность и презирать фильмы с Марлен Дитрих; не считал нужным заменять сжатый кулак, обхваченный раскрытой ладонью, на рукопожатие. И пусть часто приходилось пробовать столь разные на вкус слова: жизнь и выживание - молодой китаец продолжал двигаться вперед, как сампан*, идущий по течению и бороздящий западный океан.
Тенг не был патриотом, но это не мешало ему чтить мудрость предков. Он не помогал каждому встречному земляку, точно также ничто не могло заставить его без веских на то причин протянуть руку попавшему в беду американцу. Он наизусть помнил поэзию Мо Цзы*, но с тем же упоением читал европейских классиков, лежа на ковре рядом с маленькой лампой, нагревающей опиумный шарик - не в поисках утешения или дешевого наслаждения, а только по тому, что это часть его культуры, часть него самого.
Впрочем, эта самая культура, воплощенная в Поднебесной, не ждала и не звала его назад; избавилась, как нерадивая мамаша от недоношенного младенца. Пришлось бежать. Потому что невозможно сопротивляться бестолковой вере в святость и незыблемость социальной иерархии, калечащей человеческую жизнь и превращающей ее в большую трагедию. Да и как бороться, когда самый близкий родственник обреченно пожимает плечами, напоминает о твоем месте в выгребной яме и за руку ведет в дом к какому-нибудь скаредному господину, чтобы помять его вонючие стопы за пять жалких цянь*.
Но того Тенга больше не было. Был другой. Тот, что теперь стоял, разглядывая долгожданного гостя, на пороге в длинном горчичном шэньи* - ляжки косулей, вышитые на шелке золотыми нитями, прикрывались бамбуковыми пучками, - и улыбался как мальчишка.

------
*Zhong Kui - повелитель демонов в китайской мифологии
*sampan – китайская драконья лодка
*Mo Tzu – настоящее имя Ван Вэя – китайского поэта и музыканта
*цянь - китайская бронзовая круглая литая монета
*shen yi – широкий халат с запахом

[Monsieur Le Chiffre >>>]

Между тем мгновением, как столь вопиюще нарушивший все приличия гость ощутил почти болезненное состояние покоя – и тем, когда возмутительная картина вторжения открылась хозяину, прошло не так уж много времени, однако, и этого хватилось, чтоб под смеженными веками заплясали какие-то видения. Нет, нельзя сказать, что человек, лежащий в чужом доме на чужой постели, спал, но некое подобие сна: череда лиц, картин, имен, пейзажей, вспышек яркого света и не менее ослепительных провалов во тьму – уже заменило для него убогую окружающую реальность, словно присыпанную траурным пеплом. Разум, как раздосадованное дитя, прискучившее зубрежкой, отмахнулось от каждодневных обязанностей с охотой, обличавшей холодную тоску.
Возможно, дурную услугу оказало еще и то, что, впервые за много дней и великое множество километров мужчина ощутил себя в безопасности.
И все же нить, привязывавшая незнакомца к его сумбурным видениям, еще была недостаточно крепка. Как ни бесшумны были движения юноши, они – или, может быть, именно наступившая тишина – заставили привыкший к постоянному напряжению разум встрепенуться. Незнакомец открыл глаза, в которых еще не отплясали картины потустороннего мира и, попытался даже повернуть голову; однако веки его вновь отяжелели и сомкнулись быстрее, чем разум успел осознать присутствие хозяина дома.
Рука, потянувшаяся было к груди (то ли ослабить узел модного светлого галстука, то ли извлечь из-под полы пиджака нечто, мешающее спокойному сну), замерла на полпути к цели.

[Joseph >>>]

Пожалуй, два года – это слишком большой срок, чтобы сейчас остаться в непроницаемой для эмоций маске и лишить себя возможности вновь – как же давно они виделись! – показать другу свое расположение. Возможно, Тенгу даже хотелось напроситься на объятия, но он не мог. Не по тому, что не хотел или считал сентиментальности уделом плюгавцев, а потому, что даже двигаться приходилось расчетливо, будто экономить силы.
Лицо Тенгфея в присутствии других людей принимало такое бесстрастное выражение, - в то же время любой бы заметил, как дерзко оно настаивает на собственной скромности и бескорыстии, - что одному богу было известно, какие черти водились в голове у китайца в этот момент. Однако с европейцем, что сейчас лежал в его комнате, все было иначе.
В глубине души Тенг опасался, что подпустив к себе кого-нибудь однажды, тем самым позволит неприятелю зайти с тыла, но между ними двумя не было никаких обязательств – если только он не давал их в наркотическом бреду, - и китаец мог раскованно, не боясь подорвать доверия и самому быть обманутом, вести беседу.
Он приблизился – похоже, ничто не могло заставить улыбку исчезнуть, - и будто намеренно нарушил тишину: звякнул нефритовый колокольчик, скрывающий острие шпильки, что поддерживала собранные на затылке в гульку волосы.
- Monsieur, я представлял нашу встречу немного иначе.

[Тео >>>]

(Monsieur Le Chiffre и Joseph)

По законам дешевого (или не очень) гангстерского фильма, которые быстро наводнили страну и стали непреходящей классикой на все времена – вот она, мечта о красивой жизни и якобы героической смерти, преследовавшая наших предков с момента, когда Адам нацепил на себя фиговый листок и решил, что он не подходит по цвету к костюму! - в этот момент лежащему на спине мужчине положено было изящным и абсолютно нереалистичным движением выхватить из ниоткуда «бульдог», а то и целый Томми, и с торжествующей улыбкой навести его на неосторожно подкравшегося китайца. Но господин, лежащий ничком, был только наполовину представителем славной профессии, о которой снято было (и будет) великое множество метров целлулоидных лапши,- а уж американцем был даже меньше, чем коньяку положено протомиться в бочке, чтобы производитель мог поставить ему первую маркировку выдержки*; поэтому он просто открыл глаза, и, несколько раз облизнув губы, чтобы вернуть подвижность пересохшему рту, проговорил:
- Надеюсь, в вашем представлении меня не обнимал старик Спарки?*
Улыбка, сопровождавшая эти слова, не таила ни той брезгливости, с которой приезжий обращался со своими многочисленными провожатыми, ни раздражения, адресованного прочим представителям рода человеческого; пожалуй, в ней можно было разглядеть толику того недовольства, какое испытывает разбуженный, вот уже вторую неделю тщетно пытающийся заснуть и внезапно изыскавший для себя такую возможность. Но даже это вполне понятное чувство почти совершенно исчезло, когда мужчина пошевелился и сел, крупно моргая, стряхивая с себя остатки видений – а затем и вовсе поднялся, одергивая пиджак и теперь уже действительно поправляя широким узлом завязанный галстук.
- У вас очень удобная кровать, Тенгфей,- произнес он вместо извинений.
- Можете отдыхать столько, сколько хотите. Мне надо извиниться, что не встретил вас лично.
На английском Тенг говорил в совершенстве. Лишь порой произношение отдельных букв получалось вязким, рассчитанным на острый слух, но это скорее было особенностью голоса, нежели артикуляции.


------
*первая отметка о выдержке коньяка (V.S. (Very Special), Selection, de Luxe, Trois Etoiles ) – составляет 2 года
*старик Спарки (старик Искорка) – жаргонное название электрического стула

[Joseph >>>]

вместе с Monsieur Le Chiffre

… И вот они встретились. Гуань Ди и Чжун Куй. Бог войны и повелитель демонов...
Так уж было заведено, что чужие традиции в китайском исполнении наделены многочисленными особенностями, поэтому, когда Тенгфей протянул руку – длинные худые пальцы были хронически обожжены, потому как он все не мог избавиться от привычки переворачивать маленькую лампу-коптилку голыми ладонями, - его друг должен был быть готов к тому, что китаец еще некоторое время не закончит рукопожатие, раскачает, добродушно похлопает по кисти. И все это будет выглядеть так, словно прикосновение – некий ритуал, подкрепляющий их взаимоотношения, доверительность и внимание.
Рукопожатие - se serrer la main – во Франции тоже традиционно отличается от принятого по всему миру. Северные соседи, потомки светловолосых воинов, подошли к этому со всей суровостью, тогда как их легкомысленные и рыцарственные кузены могли заменить руку локтем или мизинцем, а то и вовсе расцеловать близкого или же просто понравившегося им человека, за что и снискали свою романтичную славу. Вплоть до пятнадцатого века поцелуй был самым распространенным видом приветствия и благодарности там, где звучал le français*, пережив и католический аскетизм и даже черную смерть. И только перед одним он отступил: иссушающая, выхолащивающая, как сифилис, и идущая с ним рука об руку цивилизация – порождение заводчиков овец и потребителей дешевого порто.
Гость Тенгфея был англичанином еще менее, чем американцем, хотя хамелеонова шкура, исправно носимая в течение последних лет, вынудила его усвоить часть чуждых обычаев. И все же его рукопожатие отличалось гораздо меньшей основательностью, чем можно было ожидать – и легко, словно мазок краски в большом полотне, влилось в долгое, по-азиатски значащее, по-дружески испытующее прикосновение ладони китайца.
- Присвоение вашей кровати – простительный грех,- мужчина сопроводил свои слова улыбкой, быть может, немного еще напряженной, но вполне искренней.- Но присвоение вашего времени – не та разновидность вины, которую я отпущу себе с легким сердцем. Ваше время, я полагаю, довольно дорого,- он коротко кивнул, не подозревая, насколько близок в этот момент к печальной истине.

------
*le français – французский язык

[Monsieur Le Chiffre >>>]

Что-то изменилось в лице Тенга, но что – разобрать не смог бы, пожалуй, ни буддийский монах, опоясанный бумажными лентами сутр, ни бесхребетный настойчивый верзила - если вдруг таковой найдется, чтобы выбить из китайца дурь, – вооруженный до зубов и позабывший омерту*. Тенгфей отвел взгляд, словно сдвигал в сторону большой чан с грязным бельем – туда не следовало заглядывать ни при каких обстоятельствах.
- Жан, когда я беседую с вами, время тянется так медленно, что порой кажется и вовсе – остановилось, – улыбка получилась бледной, блик от застывшего в углу абажура – не больше. – Поэтому если вы согласитесь остаться в моем доме на одну ночь, кто знает, возможно, мы проживем лет на сто больше. К тому же я все еще рассчитываю обыграть вас в шахматы.
Точно такой же игрой света, правда, куда более явной, могла показаться случайному зрителю тень, пронесшаяся по лицу гостя при упоминании своего имени. Сам он не слышал его так давно, как если бы тот, кого нарекли в честь любимого и самого юного ученика Христова, действительно, упокоился на глубине двух метров под землей в далеком северном городе возле озера Мичиган. В каком-то смысле так оно и было, потому что Жан Дюран – мальчик, впоследствии юноша, а еще нескольким позднее – весьма двусмысленно зарекомендовавшая себя личность, действительно, остался лежать на туманных берегах южной Канады, вместе с бесчисленными призраками и хвостами, тянувшимися из старых замков и новых алхимических орденов красавицы Европы. Хвостам этим мог бы позавидовать и китайский дракон… вот только магической способностью изрыгать огонь, поражая бесчисленные полчища врагов, или же менять обличия, превращаясь в прекрасных дев, старцев и тонких юношей, теперешний гость Тенгфея не обладал.
Хотя… это как разобраться. Внезапное появление в этом городе, в Китайском квартале, в этом доме отчасти было свидетельством не совсем уж полной беспомощности посетителя в этих вещах. И, как знать, не обретет ли он еще каких-то тайных умений, приобщившись к тому, во что Тенг намеревался его посвятить.
- Надеюсь, что мы проживем эти сто лет, а не состаримся на них,- он закинул голову, отбрасывая вновь упавшие на лоб волосы.- И очень надеюсь, что за эти сто лет мне удастся получить хотя бы одну чашку кофе. При всем уважении, пойло, которое именовали этим словом в дороге, могут пить только американцы.

----------
*omertà — «кодекс чести» мафии

[Joseph >>>]

вместе с Monsieur Le Chiffre

Молодой китаец заливисто, точно пенистая, веселая речка Миньцзян, рассмеялся, хлопнул в ладоши – он удивлялся только своей невнимательности, - а потом, желая выправить положение, развернулся к двери. Но что-то пошло не так.
Холодный коридорный свет, белый и скорбный, сгущался на пороге, заворачивая царящие ароматы трав в зловонный фетор протухших яиц. Каким образом обычное млечное облако, поднявшееся с кухни, искажало цвета и запахи, хозяин дома, который вне всяких сомнений был единственным его свидетелем, не знал. Только догадывался.
Он вытянул руку и нащупал стену, как будто на одно мгновение – совсем секунду! – усомнился в дальнейшей способности стоять на ногах. Весь этот миг, незаметный стороннему наблюдателю, Тенгфей разглядывал в проеме то ли собственную тень, то ли злодея в черном цилиндре, безучастно смотрящего прямо на него. Конечно, поверить в демона, с чьего молчаливого одобрения умирают люди, было куда проще, чем в то, что медленно, но настойчиво приходит твой конец.
Когда приступ прошел, оставив во рту паточный вкус меди, Тенг – не говоря ни слова – вышел из комнаты: он ни на минуту не забывал о чашке кофе.
Когда хозяин дома развернулся, Дюран – здесь он мог себе позволить быть Жаном Дюраном, по крайней мере, пока – на мгновение почувствовал себя подброшенным в воздух и не пойманным. Тонкости восточного гостеприимства продолжали оставаться для него тайной за семью печатями, и то, что Тенг самолично теперь отправился куда-то (несомненно, за кофе) вызвало острое желание послать вожделенный еще мгновенье назад напиток к чертям. Но поступить так (он не столько понимал это, сколько ощущал - кожей, загривком, пульсирующей жилкой на виске) значило отнять у молодого друга что-то для него важное и личное, показать тому, что забота, проявленная с такой готовностью и таким самопожертвованием, никому не нужна.
И все же… эти проклятые тонкости и церемонии скребли его изнутри сотней невидимых коготков. Сейчас, здесь, он не имеет права указывать Тенгу, что и как тому делать, хотя бы из-за того, что может уронить того в глазах слуг. Дармоеды! Набит полон дом улыбающегося народа, а никто даже не удосужился поинтересоваться такой безделкой, как чашка кофе!

[Monsieur Le Chiffre >>>]

Совместно с Joseph

Висок запульсировал сильней, и по веку, словно по глади вод, растревоженных брошенным камнем, пробежала первая волна судороги. Пальцы привычно легли поверх, оттягивая уголок глаза, как будто гостю пришла странная фантазия уподобиться жителям Поднебесной,- по крайней мере, на одну сторону. Одновременно он извлек из кармана чистый платок и, рывком расправив его, отер повлажневшее веко. Да, кофе был бы теперь в самый раз. А еще лучше… Нет, этого он не станет просить, по крайней мере не сейчас. А то этот новоявленный «крестный отец», чего доброго, лично сорвется в наркопритоны Колумбии.
Мужчина вернулся к кровати, и, усевшись на примятое покрывало, дал себе слово дождаться. Он гость.
И он дождался. Тенгфей пришел спустя несколько минут: внес поднос с двумя чашками и плетеную из тростника вазу, переполненную сладостями; на фарфоровых стенках сосудов под патиной коридорного света - он тут же исчез, стоило прикрыть дверь, - затаились изображения персиков, лотосов, пионов и ветвей ив. Хотя в будничные дни этого человека очень редко можно было застать за приготовлением даже чая, с чапань* молодой китаец обращался невероятно ловко. Сам он уже забыл - или делал вид, что забыл, - время, когда в родном Шанхае, будучи еще ребенком, приходилось трудиться среди остальных сыновей Дракона* под высокие речи учителей о кэ цзи*, духовном возмужании, очеловечивании себя, прислуживать жирным боровам, заботиться об их безопасности и сне. Но руки помнили и невольно выставляли чашки таким образом, чтобы любой наблюдающий исключил мысли о недовольстве и плохом воспитании, проникся симпатией к «слуге», почувствовал свое преобладание и господство. Однако даже если с возрастом в движениях китайца появилось что-то еще: предостережение о тигре, что прячется под шкурой благонравного поведения – то с европейским другом вновь было все иначе.
- Завтра я сам отвезу вас в новый дом.
Настаивая на отдыхе и проведении небольшой трапезы прямо на кровати, xinаshеng* Тенгфей занялся разливкой по пиалам крем-супа из свиной рульки; его только что внесла уже знакомая гостю молодая китаянка. В отличие от своего господина, который был занят и не мог видеть, а если бы увидел, забил бы взглядом до смерти, девчушка смотрела на незнакомца исподлобья и с явным недружелюбием.

------
*чапань – китайский поднос
*сыновья Дракона - сыновья и дочери Дракона – с Х века так называли проституток, работающих во благо нации – считалось, что исцеляют бесплодие. Позже названии стали использовать для обозначения этой профессии
*кэ цзи – понятие в китайской философии о «превозмогании себя»
*xinаshеng – господин, вышестоящий у китайцев

[Joseph >>>]

автор Monsieur Le Chiffre

Казалось, господин в модном галстуке не заметил, что, кроме них, в комнате появился кто-то еще: проигнорировав сверкающие теплой еще карамелью и сахарным кляром лакомства, вид которых заставил бы любую школьницу облизываться от удовольствия, а у него вызывал неприятные и непроизвольные сокращенья желудка, гость в возрастающим нетерпением ждал, пока его молодой друг закончит колдовать над подносом. Прикосновение к шероховатой поверхности вызвало у него дрожь, а кончики пальцев заставило затрепетать от горячей боли,- но все же таинственный знакомец Тенгфея не отступился от своего намерения и взял-таки в руки полную темной жидкости, хитро украшенную чашечку. Конечно же, удовольствию, получаемому от кофе, трудно было сравниться с тем, которое поднималось в нем при одном только взгляде на белый, искристый как снег порошок, выложенный аккуратными дорожками – но оно было одним из немногих, что еще оставались доступны; лоскут бархата в ворохе серой, пахнущей пылью и мышиным пометом ветоши, порыв теплого ветра с Монмартра, украшенного, словно безе, сверкающим куполом Сакре-Кёр*.
Первый глоток был обжигающим, как первый сон, когда мальчик становится юношей,- или тот первый вдох, обволакивающий ноздри серебряной пудрой наркотика; Дюран даже закрыл глаза, сосредоточившись на этом сказочном ощущении. Но вкус и аромат растаяли в горле, вынуждая его сделать второй глоток, а потом третий…
… и отшатнуться, с растущим омерзением чувствуя, как в мир гармонии и тепла вторгается неуместный, убийственный, тошнотворный, разрушающий все и вся запах свинины.
Пожалуй, зловоние разложившегося трупа или формальдегида – вечного спутника анатомических театров и моргов – в этот момент показалось бы гостю Тенгфея менее отвратительным. Дюран поперхнулся, плюнув струйкой кофе, забрызгивая и чашку и воротник рубашки – и торопливо, ища, куда бы поставить затанцевавший в руке сосуд, почти швырнул его на поднос. Стиснутые зубы помогли ему удержать следующий позыв – и, тяжело дыша, мужчина упал на кровать, зарываясь лицом в покрывало.

------
*Basilique du Sacré Cœur – базилика в византийском стиле, выстроенная в конце XIX –начале ХХ века в самой высокой точке Парижа.

[Monsieur Le Chiffre >>>]

Совместно с Joseph

Молодой хозяин дома не растерялся: деликатно, но в то же время, позволяя себе проявить вольности больше принятой, приблизился и положил руки мужчине на плечи. От шелковой ткани наглухо запахнутого халата пахло цветением гибискуса, смешавшегося с букетом благоухающего каркаде, и Тенг, как если бы его затолкали в анкерок на чайном клипере и заставили дышать кипящей мятой с огромным количеством сахара, поморщился, одернул ладонь – наверное, поругал себя за грубую ошибку. Черные глаза – точно два камня-мориона – теперь смотрели на стену, где висел поблекший плакат, рекламирующий сигаретную марку «Lucky Strike» с яркой надписью на весь лист «Ok, Miss America! We thank you for your patronage» - единственная неуместная деталь в этой квартире, вылизанной китайскими традициями; деталь, которая никогда не давала Тенгфею забыть, в какой стране он находится.
Китаец чуть одернул удушливо стягивающую ткань собственной одежды – вероятно, все эти знакомые с детства запахи, провинившись, стали в одно мгновение ему ненавистны. Поддельные запахи. Потому что Тенг хорошо помнил, как пахнет настоящая мокрая от дождя ягода, что росла на лоскутных полях Дончуань или та же свиная, теперь забытая всеми, похлебка – ее мать готовила с тмином и шафраном, - чей истинный вкус повторить уже не возможно.
- Ná. Shì xīn de kāfēi.* - велел китаец притихшей в дверях прислуге. Говорил он сухо, считая ее неторопливость резким основанием для раздражения. Это был один из редких случаев, когда Тенгфей высказывался на родном языке в присутствии друга, поэтому этот факт подкидывал в голос изрядную долю перца. - Bìng zhǔnbèi chē. Wǒ zìjǐ qù*.
Когда девочка выбежала из комнаты вместе с горячим супом, Тенг сел на край кровати. Он тепло улыбался.
- Если не захотите поспать, сейчас же поедем в ресторан. Уверен, там окажется что-нибудь по вкусу.
- Благодарю.
… Выражение poker face* придумали не такие уж глупые люди. Можно стоять перед захлебывающимся от ярости отцом, кричащим тебе в лицо, что ты – ублюдок, замаравший честь почтенной фамилии. Можно выслушивать слова сочувствия (более или менее поддельные), глядя на наштукатуренную, как шлюха, жену, лежащую в гробу в провинциальном морге, обложенном венками из фальшивых цветов. Можно лежать на кровати у друга, понимая, что ты чуть не заблевал его спальню, потому что пошел второй месяц, как ты отказался от кокаина. И после всего этого можно выпрямиться и, невозмутимо глядя в лицо, произнести:
- Благодарю.

------
*Ná…– (кит.) убери. Принеси новую чашку кофе
*Bìng… - (кит.) и скажи приготовить машину. Я поведу сам
*poker face – «хорошая мина при плохой игре», иначе говоря, невозмутимое лицо.

[lana_estel >>>]

(Плод совместного труда Джозефа и Monsieur Le Chiffre)

Дюран сел на постели именно с таким выражением. Ослабил узел, а после и вовсе снял испорченный галстук и принялся методически скатывать его вокруг пальцев. Убрал в карман (убрал бы в мусорное ведро, да в обозримом пространстве не наблюдалось). Расстегнул верхнюю пуговицу рубашки и внезапно понял, за что бы продал душу. Прямо сейчас, без обиняков. Нормандская клубника с шампанским. Боже, кто только выдумал эту пытку – зиму – и маленькие провинциальные города? Как эти люди не сходят с ума, существуя в приторном смраде своих благовоний?
- Свежий воздух,- стараясь подавить мысли о том, что где-то за пределами этих стен есть места, не воняющие приторными цветами и свининой, сглатывая тошноту, проговорил мужчина. По его виску, по напряженно пульсирующей жилке, текла капелька пота.- Не думал, что скажу это, но… глоток воздуха – единственное, в чем мы оба нуждаемся, друг мой.
- Поехали!
Слова гостя снова не нарочно заставили хозяина дома улыбаться, и теперь Тенг был похож на того китайского парня, что два года назад в канадском городе, - он накурил опиумом соучастников вечера так, что те не могли вставать и ходить по комнате без посторонней помощи, - пообещал, что никто никогда не помешает ему добраться до воли, птице, что взаперти, даже если клетка неожиданным образом станет золотой. На самом деле - всего лишь слова из народной шанхайской песни, но в тот день это мало кого волновало.

[Joseph >>>]

Вместе с Monsieur Le Chiffre

И сейчас xinаshеng Тенгфей, заработав вместе с репутацией огромное количество обязанностей и недоброжелателей в качестве вознаграждения, с удовольствием бы оставил китайский квартал и вместе с другом, без сопровождения и любопытных ушей, отправился куда-нибудь подальше. Будничный распорядок дня травил его желания и перекрывал дыхание возможностям, и вот теперь только что прибывший гость, за уют которого Тенг многое бы отдал, стал частью этого самого распорядка.
- Только дайте мне одну минуту – надо переодеться.
Когда он вышел, молодая прислуга принесла европейцу обыкновенную чистую классическую рубашку, что-то шикнула на родном языке и вышла, хлопнув дверью.
… Рубашки, пожалуй, были единственным, в чем Жан Дюран признавал безоговорочное и полнейшее преимущество китайцев перед всеми остальными народами – а, судя по популярности китайских прачечных, расплодившихся по всем крупным городам мира, не он один. Правда, их громкую славу слегка замарывали торговля наркотиками и участие в знаменитых триадах – но все это мало заботило сейчас человека, неторопливо раздевавшегося в темной спальне на втором этаже.
Собственная рубашка, обезображенная коричневатыми пятнами, полетела на пол; запонки с глухим стуком упали на ковер. Хрустящая словно снег ткань на мгновение вздулась парусом, и прильнула к телу, вогнав в позвоночник еще одну холодную иглу наслаждения. Не так уж плохо. Не так уж плохо спустя всего месяц.
Тенгфей, твой должник.
… Он как раз успел застегнуть жилет, когда на пороге со сладкой улыбкой и полупоклоном возник давишний коротышка. Под его неусыпно любящим взором гость завершил свое облачение и спустился вниз, к ожидающей машине. Вдохнул порыв ветра, попытавшийся сдернуть с головы шляпу, покосился на солнце, как по заказу, укрывшееся на набежавшее облако – и вновь подошел к переливающейся чистыми стеклами и вишневым лаком машине, дверца которой раскрылась перед ним на этот раз безо всякого напоминания. Да, все не так плохо.

[Monsieur Le Chiffre >>>]

Ресторан "Stradivari",
Tight Springs, штат Арканзас,
5 февраля 1930 год, 12:00

Совместно с Joseph

Точно сошедшие с карикатур гонконгских маньхуа* - не хватало придать выездной дороге в город чёрно-белого исполнения и забрызгать алыми пятнами крови, - двое мужчин в костюмах занимали просторный салон новенького "де сото", который был презентован Тенгу лично одним из родственников Уолтера Крайслера. Ну как презентован – китаец собрал на махинатора значительный компромат, а когда вдруг нашелся покупатель, стало ясно, что бутылочка коньяка Леро из богемского стекла, чистейшего хрусталя Pate de verre* - не последний сделанный подарок.
Сам Тенгфей, сменивший национальный наряд на рубашку и брюки, все равно был похож на столетний спирт – утонченный и неизменно требующий особого почтения. Хотя глядя в отражение, - в «город» он одевался исключительно скромно, чтобы не дразнить «западных варваров», пусть и бессовестно пользовался их гостеприимством, - китаец так и хотел поскорее облачиться в пао*, на ярко-красном фоне которого распускаются солнечные пионы.
Но стоило собрать волосы в хвост, наклеить тонкие полосы усов, надеть шляпу и сесть за руль, Тенг начинал напевать мелодию «Makin' Whoopee»*, будто это должно было вышибить из него остатки национального духа. В такие минуты поддельность эдакой оболочки американца, если не смотреть в узко-разрезанные глаза - в них томился непокорный азиатский огонь, - распознать не мог никто.
По дороге, что была не долгой, объезжая шумные улицы пустыми проулками, китаец рассказывал своему европейскому другу о наличии и количестве господствующих кланов, полиции, делающей вид, что пребывает в глубоком сне; говорил он до тех пор, пока автомобиль не подъехал к высокому зданию ресторана и их не встретил улыбчивый администратор.
… Гость слушал почти не перебивая, и даже, кажется, не шевелясь, утонув подбородком в длинных пальцах – разве что красные как обрывки маковых лепестков губы иногда сжимались в faire la moue*, не то от услышанного, не то от продолжающихся приступов тошноты. Только когда рассказ подошел к своему логическому завершению, мсье пошевелился, поднимая лицо и переведя на друга темные непроницаемые глаза. Но распахнувшаяся дверь авто и улыбка, вплывшая в салон в лучах солнечного света, заставили спутника Тенгфея отложить появившиеся вопросы.

------
*mànhuà — китайские комиксы; гонконгские маньхуа обычно рисуются со сценами драк и наличием мафии
*Pate de verre – "тесто из стекла" - техника плавления стекла
*pao - разновидность китайского халата
*«Makin' Whoopee» - «Устраивая свадебную пирушку» - песня из музыкальной комедии «Whoopee», впервые исполненная Эдди Кантором
*faire la moue - губы «уточкой», выражение недовольства.

[Joseph >>>]

Вместе с Monsieur Le Chiffre

Администратор, бельгиец по происхождению, один из тех, что населяли «фламандский ромб», учтиво проводил гостей в атриумный вестибюль, усадил за самый дальний столик, покрытый белоснежной скатертью, назвал Тенгфея господином Тенгфеем – он явно рассчитывал на чаевые, - то ли намекал, что кто-то должен заметить лишения, которыми испытывал его город, то ли полагал, что китаец чувствителен к лести.
Тенг же, искренне расположенный к здешним «маленьким» людям, - он знал почти всех официантов по имени, но относился к ним скорее как к кудахчущим куропаткам, несущим яйца в нужное время в нужном месте, - молча, кивал. Ему хотелось остаться с другом наедине в прохладном углу, оформленном буро-коричневым деревом, потемневшими средневековыми щитами и картинами художников-маринистов. И когда garçon* принес бокал с горячим напитком, сваренным из зерен самой темной обжарки, лицо китайца, освещенное приглушенным мерцанием свечи, удовлетворенно улыбнулось: все это время он думал о той злополучной чашке кофе.
Бельгийский акцент, увековеченный известной писательницей уже в не менее чем десятке рассказов о кругленьком детективе, еще не окончательно выветрился с языка метрдотеля; однако, на сей рай спутник Тенгфея не позволил себе выразить неудовольствие так же явно, как на вокзале. Правда, причиной тому была вовсе не радость от встрече с почти-соотечественником (люди, хотя бы немного знакомые с тонкостями взаимоотношений между этими двумя странами, охотно бы подтвердили, что назвать их так значило бы глубоко оскорбить обоих), а снисходительная улыбка, адресованная молодому товарищу, решившемуся на жертву, чтобы привести его в «настоящий» европейский ресторан. Поэтому мужчина дождался, пока спина официанта с почтительной неторопливостью отходящего от их столика, очутилась на достаточном расстоянии,- и уже тогда задал вопрос, прямота которого показывала и всю благодарность и всю готовность содействовать интересам своего молодого друга.
- Весьма познавательная и полезная лекция о местных нравах и положении дел, уважаемый Тенгфей… но какое же место во всем этом карточном домике вы отводите мне?

------
*garçon - (фр.) - мальчик - официант или посыльный во Франции

[Monsieur Le Chiffre >>>]

Совместно с Joseph

Если корыстность, раболепие и продажность считались в этом городе сущностью азиатского характера, то Тенг всем своим внешним видом - его спокойный взгляд мог быть превзойден только изящной манерой потирать пальцем позолоченный ободок блюдца, - разрушал устоявшиеся стереотипы. Посадить его на траве между двумя треугольниками зеленого бамбука, так вылитый Цзяньчжэнь*! Тем не менее, глаза – точно бусины аллигатора – будут проникать в человека до тех пор, пока китаец сам не потеряет к нему интерес.
Некоторых людей молодой выходец из Шанхая считал нелогичными, тщеславными, живущими по соседству с собственной гордыней и три раза по дню питающимися своими же предрассудками; чтобы понять, как воевать с ними и - что еще более важно - приручать – пришлось научиться проявлять самообладание, почивая на кружале с порохом. Но даже тех, кого Тенг мог держать на коротком поводке, он никогда не подпускал ближе, чем на расстояние вытянутой руки. К своему европейскому уважаемому другу Тенгфей никогда не примерял ни намордников, ни шлеек и, пожалуй, только в его жизни мог оставить следы своего угасающего существования. Оставить – когда придет время.
А пока он, откинувшись на спинку стула, с вежливостью и откровенной дружеской нежностью разглядывал лицо собеседника – лик Гуань Ди, образа, который ни чуть не изменился с их первой встречи.
- В городе есть клуб, которому нужен хороший игрок в покер: от невинных ставок до настоящих пари. Человек, который будет следить за порядком на игровой арене, прощупывать азарт изнутри и не бояться типов с пистолетами, что при первой же возможности захотят отправить оппонентов на кладбище, – Тенг улыбнулся и развел ладони так, будто показывал начинку правды-матки. – А мне нужен свой человек, Жан, чтобы достать мед, не опрокинув улий.
Перламутровые ладони, как раковина, заключали в себе жемчужину правды. Или иллюзии правды: если смотреть слишком пристально, может рассеяться. Поэтому мсье Дюран предпочел опустить взгляд на зеркальную, мутноватую поверхность напитка, где, словно перламутр, переливались оседающие частицы кофе.
Маковые лепестки дрогнули над молочно-белым краем чашки. Выигранные мгновения, короткие удары пульса в висках.
- Shill*?- с ноткой презрения (было бы ради кого стараться в такой-то провинции) проговорил он, прежде чем сделать первый глоток. Кофе был из Бельгийского Конго, мягкий, чуть кисловатый, с послевкусием свежего хлеба. Как видно, у хозяина заведения хорошие связи.
- Вы знакомы с владельцами казино? Мне нужно знать больше, прежде чем…- он не договорил, делая еще глоток и проглатывая вместе с ним очевидную невозможность отказать Тенгу в подобной просьбе. В работе. В том, от чего даже сейчас у него дрогнули кончики пальцев. Снова играть, быть за столом, чувствовать запах только что вскрытой колоды. Согласие не было вопросом, дело было лишь в сумме, но едва ли китаец разбирался в этом достаточно хорошо, чтобы с ним прямо сейчас утрясти все до конца.

------
*Цзяньчжэнь - китайский монах - основатель учения тяньтай
*Shill – подсадной игрок, работающий на казино. Буквально – «зазывала», человек, провоцирующий своими действиями других игроков на ставки.

Сообщение отредактировал Monsieur Le Chiffre - 10-03-2012, 12:20

[Joseph >>>]

Совместно с Monsieur Le Chiffre

Возможно, Тенг догадывался о маятнике, который может разбудить его предложение, потому что он тут же положил ладонь на середину стола и указательным пальцем провел по скатерти, как если бы рисовал жирным красным карандашом цифры с бесконечными нулями, масти, карточные комбинации.
Потом его взгляд, эфирный, но в меру вызывающий, словно стая домашних голубей, выпорхнул из под ровных черных линий бровей – позвал официанта – и так же осторожно, скользя вдоль зала, вернулся к другу. Но заговорил китаец лишь тогда, когда table d'hote* лег перед Дюраном, а сам кельнер* оказался вне поля зрения.
- Я понимаю. Это опасные игры. Одни из тех, что соблазняют преступников и открывают перед ними перспективы знакомств с теплыми местами, вроде электрического стула или глубокой могилы. Но вы лучше любого другого человека понимаете ход «телячьих» мыслей, а хороших игроков в городе не так уж и много. Я знаю хозяев, - Тенгфей смотрел прямо в глаза. – И если бы не уверенность, что игра стоит свеч, я бы ни за что не стал знакомить вас с этими ублюдками. Овцы и волки ходят разными тропами, но рано или поздно им приходится сталкиваться.
Волки и овцы…
Кончики пальцев теперь держали чашечку так, будто на дне ее, скрытая под глянцевым осадком, написана была судьба. Оставалось только перевернуть ее, как карту, быстро, как это делают новички, или с неторопливой уверенностью, как поступают люди солидные, но он не стал делать даже этого. Последний круг завершился, осталось вскрыться. Свои карты он знал, оставалось посмотреть карты других.
- Эти люди – не ваши друзья, не так ли?- мужчина облизнул губы и снова сделал глоток, не отрывая взгляда от бледного, призрачного лица Тенгфея. Странный вопрос: как будто в их деле бывают друзья, а не просто партнеры. И не менее странный ответ: эти двое, сидящие напротив за столиком в «европейском» ресторане американской провинции, имели право задать друг другу и не такие вопросы.
Белая чашка с негромким звуком вернулась на блюдце. Двумя пальцами, словно снимая колоду, Дюран отодвинул на край глянцевитые листы prix fixe*, блюда на котором напоминали ему американскую демократию: равенство возможностей за одну, весьма скромную, плату, быстро и ненакладно для клиента, а уж какое удобство для повара!- и с улыбкой проговорил, складывая пальцы в замок:
- Волк в шкуре ягненка нужен вам или им?

------
*table d'hote - (фр.) комплексный набор блюд, предлагаемый на установленную сумму
*кельнер - (нем. стр.) официант
*prix fixe - то же, что table d'hôte

[Тео >>>]

(Тео, Joseph, Monsieur Le Chiffre)

- Мне, - признался Тенгфей.
Так просто – сходу, как будто отмечал свою заинтересованность в каких-то совершенно пустяковых делах, а вовсе не предлагал мсье Дюрану - другу, жизнью которого дорожил, вероятно, даже больше своей, - лакомый кусок вишневого десерта с порцией яда, которая или обречет на поражение или подарит огромную незабываемую победу.
Но Тенг был абсолютно спокоен – и не потому, что часто приходилось отгадывать, какую наживку следует нацепить на крючок, чтобы удовлетворить внимание самой крупной рыбины.
Даже если драгоценный случай будет упущен, он никогда не покажет вида, что огорчен – таким был молодой китаец, таким сделал его этот сидящий напротив человек, подарив однажды что-то гораздо большее, чем возможность провернуть удачное дельце.
- Жан, я бы все отдал за перерождение в каменный мост, чтобы тысячу лет стоять под дождем рядом с вами, поэтому ваш ответ…
Он не договорил. Развязный смех ворвался в уютное пространство зала за несколько секунд до того, как двери распахнулись перед прибывшими посетителями. Шум, издаваемый вошедшими, можно было сравнить с криками гуахаро*, множащих эхо по пещере, - и совершенно невероятно было представить, что всего трое человек могут быть настолько громкими. Судя по расторопности, с которой администратор забрал пальто у мужчины, тот был здесь частым гостем. С вальяжной уверенностью человек - меньше всего ему подходило обращение «господин», карамельной патокой истекшее с губ бельгийца, - прошествовал к столику, не дожидаясь своих глупо хихикающих и обменивающихся многозначительными взглядами спутниц.
На фоне столь яркого появления этой веселящейся компании, прибытие следующей гостьи осталось практически незамеченным. Молодая китаянка терпеливо дождалась, пока администратор обратит на нее внимание, и отдала ему куртку. Девушке, очевидно, не часто приходилось бывать в подобных заведениях, и ее движения, пусть и лишенные неловкой суетливости, выдавали смущение, охватившее ее. Желание быстрее стать незаметной тенью за выбранным столом сыграло с посетительницей злую шутку, когда она, подгоняемая собственными мыслями по узкому проходу, зацепила носком туфли ножку стула.
- Извините, - полный искреннего раскаяния тихий возглас сопровождал быстрый виноватый взгляд.


------
*гуахаро, разновидность козодоев – самая шумная птица. Гуахаро общаются между собой с помощью громких, резких криков

[Joseph >>>]

Совместно с Monsieur Le Chiffre

Если бы у Тенга в рукаве были припасены маски, выражение лица, с которым он смотрел в сторону нарушивших беседу звуков, можно было сравнить со слепком морды Хуньтунь*: длинношёрстой собаки с медвежьими лапами, что не видит, не слышит, но остро чует приближение гнилого человека - точно взболтанное содержимое испорченных куриных яиц. По традиционным поверьям в брюхе этого зверя нет ничего кроме прямой кишки - она пропускает насквозь неугодных, - и китаец с выжидающим и туго сдержанным раздражением, пристально разглядывал толстяка, не побоявшись назвать того вслух большой котлетой, которую можно есть до бесконечности.
Однако когда в картину вмешалась еще одна деталь: китаянка, так «вовремя» оказавшаяся в этом месте, - Тенгфей, который, вероятно, ее узнал, окончательно опустил плечи, скрыл лицо в ладонях и со вздохом покачал головой, будто впервые за всю жизнь упомянул подгадившее ему Божество.
Громогласное появление не прошло незамеченным и для Дюрана: его руки вытянулись вдоль стола, как у крупье, демонстрирующим отсутствие припрятанных карт или денег под манжетами; не говоря ни слова, мужчина откинулся на спинку дивана, опуская ресницы – ни дать, ни взять, пастырь, услышавший покаянное признание от забредшего в храм грешника. Немногим ранее он испытал бы раздражение от вторжения шумной компании в приглушенный разговор – но теперь физическое страдание, доставляемое ему голосами и криками, получило иную окраску. Теперь игра вступила в другую фазу, и каждый встречный мог завтра оказаться его противником за столом, а дать такому унюхать, как гончему псу, хотя бы лоскут своего гнева – роскошь, которую нельзя, невозможно себе позволить.

------
*Хуньтунь – мифологическое животное

[lana_estel >>>]

(авторы Joseph & Monsieur Le Chiffre)

Если китаец в глазах просвещенного в таких делах человека был сейчас похож на основателя «лотосовой школы», то его собеседник надел куда более простую и прозаическую маску, которая, как знать, не стала ли его «первым» лицом?
Впрочем, его молодой друг недолго оставался воплощением невозмутимости: руки, еще недавно державшие зерно истины, взлетели к лицу, изменившемуся – он понял это с внезапной остротой – со времени их первой встречи, как меняется молодое дерево, в корнях которого обосновался Червь-победитель*.
Француз, глаза которого были опущены, не успел уловить причины этой пугающей перемены – но, ощутив движение, он лицом к лицу столкнулся с ее последствиями.
- Что с вами, Тенгфей?- наклонившись и уже подняв руку, чтоб подозвать метрдотеля, проговорил Дюран.- Вы плохо себя чувствуете?
- Колесница на одном колесе, мой друг, - кротко отозвался молодой азиат.
Убранные через секунду ладони демонстрировали извиняющуюся улыбку, вернувшую себе внешнюю идилличность, словно он только что ополоснул лицо холодной водой и нашел в кадке с прозрачной гладью собственное отражение с так постыдно и скоротечно потерянным самообладанием.
Но на этом Тенг не остановился - настоял на своей неловкости, ведь он позволил другу испытать беспокойство, - и едва заметным движением руки коснулся плеча мсье Дюрана.
- Сегодня Дракон не благоволит, но не стоит забивать вашу и без того занятую голову моими личными заботами.

------
*"Червь-победитель" - стихотворение Эдгара По.

[Тео >>>]

(Joseph, Monsieur Le Chiffre )

Впрочем, если европеец и мог одним своим присутствием повлиять на Тенгфея, как если бы останавливал Хуанхэ*, выходящую из берегов, то шумные визитеры с той же минуты стали не больше, чем напоминанием о проходящем мимо стаде беломордых коров.
Отведя взгляд - при этом казалось, что китаец лишает неожиданных гостей удовольствия быть им замеченными, - Тенг обернулся на китаянку. Та уже заняла место у зарешеченного окна, и теперь сидела, закинув ногу на ногу – подол вязанного шерстяного платья сдвинулся вверх, обнажая острые колени, - с отстраненной улыбкой выслушивая рекомендации подоспевшего официанта относительно блюд, которые ей стоит непременно отведать.
«Колесница на одном колесе…»
Темные глаза продолжали смотреть на Тенгфея, словно их обладатель пытался пробраться сквозь многочисленные маски на лице сидящего напротив юноши. Все равно что читать карты, разложенные под рукой крупье на столе. Покривившийся рот, трепет ресниц, полуулыбки, дрожь в руках, когда открывается новая карта – комбинации мастей и значений, куда более однообразные, чем на зеленом столе.
«Колесница не поедет на одном колесе. Так и судьба не везет, пока человек сам не начнет помогать ей».*
Словно утомленный этой попыткой проникнуть в несказанное, Тенгфей шевельнулся. А потом и вовсе отвернулся от сидящего напротив человека, то ли разглядывая кого-то, то ли просто желая избежать навязчивого внимания. То ли перед ним был просто юноша, увидевший соотечественницу, которая привлекла его внимание потому что была молода.
Оттолкнув пустую чашку, Дюран позволил себе улыбнуться.
- Сдается мне, вашу колесницу влекут вперед довольно резвые лошади,- с долей лукавства заметил он, делая знак подскочившему официанту повторить кофе и добавить к заказу пепельницу.

------
*Хуанхэ - одна из двух Великих рек Китая
*"Колесница не поедет..." автор – Елена Блаватская

[Тот >>>]

(Joseph и Monsieur Le Chiffre)

Тенг склонил голову на бок - едва заметно, точно искал подходящий ракурс, - либо для того, чтобы вновь подарить другу бестревожный взгляд миндальных, с легкой горчинкой, глаз, либо, чтобы не выдать в себе неопытного гриндера*, находящегося все это время за покерным столом.
- Они бегут, потому что приходится думать о вещах, которых когда-нибудь не будет, - губы, натянутые медной проволокой, увлажнились. - Ведь даже деревья цветут в отведенное им время, Жан. Как думаете, если дерево решит выстоять, ветер прекратится?
- Я думаю, что это дерево выстоит вне зависимости от того, какова будет сила ветра,- Дюран запустил руку во внутренний карман пиджака, и, помедлив, извлек оттуда небольшой портсигар темного камня с единственным украшением – замком в виде двух колец, одного в другом, пересеченных горизонтальной линией. Пальцы скользнули по гладкой поверхности – так, будто внутри было скрыто от чужих глаз некое сокровище,- но, с неохотой прервав эту малопонятную ласку, собеседник Тенгфея откинул крышку и приподнял коробочку, вопросительно приподняв одну бровь.
Взгляд его между тем почти воровато скользнул на внутреннюю сторону крышки, где в специальный замок была вставлена небольшая, сильно уплощенная трубочка, серебряные отполированные бока которой отразили мир в искаженном и перевернутом виде. Незнакомый с привычками Дюрана человек принял бы ее за мундштук – но перед старым знакомцем (в очередной раз) не было нужды увиливать и притворяться.
- Тот, кто бежит, увеличивает расстояние, но не время,- проговорил он, помедлив и кусая губы, чтоб не была видна складка, образовавшаяся в углах при быстром взгляде на драгоценную безделушку.

------
*Grinder - игрок, который последовательно играет на протяжении нескольких часов с целью медленно и осторожно собрать крупную сумму

[Monsieur Le Chiffre >>>]

Совместно с Joseph

Вот оно – влияние Гуань Ди: обезоруживающее, развинчивающее мнимое равнодушие, призывающее к немедленному акту повиновения.
Как часто Тенг ловил мысль о том, что его дорогой друг с земель создательницы «маленьких штучек для уикенда» и благородных напитков на самом деле, - так гласили предания о божественном полководце, - был рожден из киноварно-красной крови дракона, откуда и получил умение их устрашать. И Тенгфей, наблюдая в этом человеке гораздо больше мудрости, чем во всех вместе взятых неряшливых китайцах Шанхая, и, продолжая в восхищении присваивать ему все новые и новые титулы, с душераздирающей печалью жалел, что никогда не сможет - спустя годы, в глубокой старости - облачив Дюрана в фиалковый ханьфу*, вместе с ним встретить закат, глядя с высоты Эмэйшань* на весь остальной беспечный мир.
Но все эти чувства пожелтели как осенний лист и скрылись под улыбкой, подобной подделке - дешевому светильнику, что подбрасывают слепому и нарекают солнцем.
- …fugerit invida аetas: carpe diem, quam minimum credula postero…* - отозвался китаец, смакуя каждое будто запретное для него французское вино. - Не идти вперед для меня - значит идти назад. Именно поэтому я все еще очень хочу услышать ваш ответ, каким бы он ни был.
Официант, поставивший на стол хрустальную пепельницу и застывший возле столика с зажигалкой, дал еще несколько секунд на размышление – но сейчас Дюран не нуждался в столь длительной форе, чтобы укрываться от друга за спиной наемного лакея. Жестом отпустив обслугу, он вытащил из портсигара одну длинную, тонкую палочку, распространившую слабый запах ванили. Вынул серебряную зажигалку и высек огонь – все так же бесстрастно, как если бы речь шла – почему-то ему внезапно так показалось – не о жизни и смерти Тенга, а, может быть, и его самого. На кончике сигареты появилось огненное пятно (как будто заглядываешь через замочную скважину в вулкан или горящий лес),- и, глубоко затянувшись, столь неотступно расспрашиваемый гость выпустил две струйки дыма из ноздрей.
Морж и плотник.

------
*hànfú – традиционное одеяние императоров
*Эмэйшань – одна из священных буддийских гор Китая
*fugerit invida... - время ж завистное мчится. Пользуйся нынешним днем, меньше всего веря грядущему.

[Тео >>>]

(Joseph, Monsieur Le Chiffre, и чуть-чуть Тео)

- Вы знаете мой ответ,- проговорил он сухо, даже, пожалуй, жестоко, с выражением, которое можно было бы назвать отстраненным, если бы не два лепестка огня, полыхающие в черных зрачках.- Вы знали его, когда позвали меня сюда. Но если вы все-таки хотите услышать его…- пальцы щелчком стряхнули в хрустальный цветок первую микроскопическую горку пепла; держа сигарету слегка на отлете, француз сквозь медленно разворачивающуюся дымную вуаль смотрел на собеседника, ощущая себя одновременно более близким и более далеким ему, чем когда бы то ни было. Завеса меж ними выходила прерывистой и нечеткой: пальцы его ощутимо дрожали. - Если дерево решит выстоять, ветер прекратится, Тенгфей. Когда-нибудь.
Тенг отвел глаза – возможно, впервые намеренно, ведь прямо сейчас, прямо здесь из рук выскальзывало то, благодаря чему он однажды приобрел ощущение собственной значимости.
В млечном табачном облаке, запах которого Тенгфей вдыхал только для того, чтобы развеять коварную пелену, - как будто это она только что стала причиной, нарушившей царящее умиротворение, - он искал укрытие, способное оправдать его не только в глазах друга, но и своих собственных.
… колючее «дымное зелье» застряло в глотке, и молодой китаец болезненно закашлял, точно уже с целую неделю находился взаперти дома, чей воздух наполняла свинцовая пыль.
С его неосторожного движения хрустальная пепельница упала на пол и разлетелась на крупные осколки. Потрясающая тишина, наступившая после того, как воздухе разнесся звон бьющейся посуды, через несколько кратких мгновений отступила, и зал постепенно снова наполнялся привычными звуками - недоговоренные фразы, застывшие в воздухе, оживали, вплетались в монотонный ресторанный гомон, мерно звякали столовые приборы...

[Monsieur Le Chiffre >>>]

(Тео, Joseph, Monsieur Le Chiffre)

Привлеченная, наряду с прочими, внезапным шумом, девушка, сидевшая у окна, повернула голову в сторону источника звука, отметила равнодушным взглядом россыпь осколков на полу, и вернулась к задумчивому созерцанию содержимого тонкостенной чашечки, которую держала в руке. Многочисленные взоры, прикованные на несколько мгновений любопытством к этой стороне зала, вероятно, чем-то смутили китаянку – хотя вовсе не она являлась виновницей небольшого происшествия, - девушка подперла пальцами лоб, скрывая лицо ладонью.
Недокуренная сигарета ткнулась в салфетку. Поспешность, с какой это было сделано, была единственным, что нарушало сумрачную невозмутимость открытого, будто высеченного на медальоне лица. Повысить – верный признак того, что слабый спасует, но сейчас Дюран очень дорого дал бы, чтобы сделанная ставка оказалась не так высока.
Сейчас утомленный вид Тенга из тревожной догадки превратился в пугающий признак, вкупе со словами… нет, с намеками юноши, и его странными вопросами.
«О, Запад есть Запад, Восток есть Восток – и с месть они не сойдут…»
Пока молчаливый официант с дежурной улыбкой прибирал осколки, француз обвел ресторан взглядом, недолго задержавшимся на каждом из лиц. Машинально зажег еще одну сигарету – и тут же вдавил едва разгоревшуюся табачную палочку в новый прозрачный цветок.
- Тенгфей,- проговорил мужчина тоном, мягкость которого резко контрастировала с бесстрастным лицом, выражавшим – если смотреть со стороны – лишь одну эмоцию: ледяное, звенящее напряжение.- Тенгфей, зачем вы на самом деле позвали меня?

[Joseph >>>]

(Тео, Joseph, Monsieur Le Chiffre)

Попытки выдавить улыбку - их сопровождал обесцвеченный взгляд Тенгфея, рассматривающего на скатерти что-то несуществующее, - рушились под тяжелым дыханием, пытавшимся заглушить кашель и не привлекать к себе постороннего внимания.
Шоудаун*…?
- Я хотел поговорить с вами сегодня ночью за трубкой-другой, - Тенг, наконец, взял сложенную вдвое салфетку и приложил к губам, напоминавшим алый коралл, краснеющий в тропических притоках. Затем тут же спрятал в карман, хоть и понимал, что оставленный на хлопчатобумажной поверхности след крови уже никого не удивит. – Но, видимо, Дракон все же не благоволит.
Хладнодушие к собственной жизни сквозило в каждой искаженной болью черте лица молодого китайца, что выглядел теперь, как чистокровная гордая кабарга, отловленная живодерами и оказавшаяся на столе мясника.
Кончики пальцев обеих ладоней соединились.
- Затем, чтобы отдать вам все, что у меня есть. Этот город.
Только привычка годами сохранять на лице маску: неподвижную маску, непроницаемую маску, маску улыбки, маску равнодушия, маску хороших карт при плохой игре, маску плохих – при хорошей, маску вежливого интереса, маску заинтересованной вежливости, словом, примерно такое же количество масок, какое можно увидеть в колоде, распечатанной и еще не пущенной крупье в оборот, позволили Дюрану сохранить присутствие духа. Вернее, его подобие. Смесь эмоций, которую он испытал, глядя на красные пятна на белой ткани, могла бы ослепить обычного человека, доведя его до состояния бешенства, отчаянья, ярости, гнева и злости одновременно. Сейчас он тоже ощущал все это, но, благодарение кокаину, так далеко, что мог, как дорогой портсигар, взвешивать и переворачивать в руке, рассматривая с ледяной отстраненностью то, что, будь он обычным человеком, могло бы свести с ума. Но одному чувству все-таки удалось вырваться, восторжествовать над другими, вынырнуть, словно призванный медиумом дух, из глубины зеркал; повинуясь ему, француз снова откинулся на спинку стула, вытянув прямо перед собой напряженные руки, как если бы видел их в первый раз в жизни. Губы двумя пунцовыми слизнями то изгибались в злобной усмешке, то наполнялись знакомой полынной горечью.

------
*Showdown - это финальная стадия покерной руки, после последней вышедшей карты и последнего круга ставок, во время которой между оставшимися в банке игроками определяются победители и проигравшие

[Monsieur Le Chiffre >>>]

(Joseph и Monsieur Le Chiffre)

Медленно, тщательно подбирая слова, словно нанося каждым удар по ослабленному, а потому вдвойне хрупкому телу азиата, он принялся говорить, повышая голос все больше и больше:
- Этот ваш город… да, дорогой мой, эта ваша дыра – ведь вы, полагаю, не мните, что все это великолепие,- широко обхватывающий жест ладонями,- не уступает игорным домам Монте-Карло или Чикаго прельстит меня только потому, что появилась возможность ощупать карманы десятку-другому мужланов, еще не вычистивших из-под ногтей грязь от работы на ферме или угольной шахте? Что я приехал сюда из-за страха перед полицией? Что я,- на виске мужчины вздулась и запульсировала венка, он хрипло засмеялся, обнажая ряд длинных зубов с выступающими клыками, вмиг придавшими внешности что-то фантасмагорическое,- что я, черт возьми, поимел во всех позах Орден и Братство вашей гребаной Америки только лишь для того, чтобы закончить свои дни вот здесь, в этом провинциальном городке, командуя неумытыми обезьянами?! Это все, что вы хотите мне предложить?
Он остановился, поняв, что вот-вот сорвется на крик, судорожно облизывая пересохшие губы. От края волос поползла вниз по виску капелька пота. Судорожно отерев ее, Дюран повернулся к метрдотелю, вызванному официантом к явно разгорячившемуся посетителю, и громко отчетливо произнес:
- Коньяк. Двойной коньяк мне и чистый платок этому… господину.
Сказать, что Тенгфей остался невозмутимым, как чайный утес Ма Тоу, плодоносящий даже в самую суровую зиму, значит не сказать ничего – он просто сидел с таким отрешенным видом, словно его последнее достоинство души, - а именно в нее он продолжал верить, приняв в один прекрасный день свой смертный приговор, - в бесконечной тишине. Словно все эти утертые мазутной кровью носы гангстеров, глупые марионетки, ходящие перед ним маршем побежденных, превратились в прах, что монохромной шелухой теперь падал на плечи и прибивал китайца к стулу, как и удары друга: точеные, методичные, высмеивающие и срамящие – они справедливо крали опору из-под ног.
Тенг смотрел в пустоту, как будто разглядывал проплывающие мимо засвеченные стыдом кадры кинопленки. В голове одна за другой из омута памяти поднимались вычитанные и выведенные им же мудрости стороннего наблюдателя, но ни одна не подходила для того, чтобы унять печаль, разлившуюся по телу накаленным металлическим сплавом.
"Рыбная ловля - беспечное занятие. Но в руках вы держите орудие, могущее лишить жизнь. Игра в шахматы - безобидное развлечение. Но оно внушает мысли о смертельном поединке". Дальше Хун Цзычен говорил что-то еще, но Тенга это совсем не интересовало; он думал лишь о том, что ни его стремление быть выше других, ни желание опрокинуть мир с ног на голову - начав с этого захолустья, - ни даже звезды, которые порой зажигаются над городом так ярко, не могли сравниться по ослепительности со встречей с этим человеком. Дракон дал – Дракон взял.

[Тео >>>]

(Joseph и Monsieur Le Chiffre, Тео)

Но Тенг оставался нерушимым, бравируя при этом - это было настоящим испытанием для контроля над собственным бесстрастием, - и таким же холодным, точно статуя Будды в Харбине, сделанная изо льда и теперь сидевшая напротив Дюрана, напоминавшего ему зубоскала, что высмеивал драчливого политикана.
Когда тот закончил, китаец даже позволил себе в очередной раз улыбнуться. Так легко и непосредственно – точно все сказанное только что его друг выговаривал глухому.
Тенгфей - лицо его было бледнее блюдца ватно-молочного цвета, - положил ладонь на середину стола, попытавшись дотянуться до запястья европейца – либо хотел сковать взбунтовавшийся огонь, либо смахнуть горошину пепла, коей там не было и в помине.
- Но мне больше нечего дать вам взамен, мой дорогой друг.
Когда один из гостей ресторана заговорил на повышенных тонах, китаянка болезненно поморщилась – видеть этого, впрочем, никто не мог. Особое внимание обслуги к столику неподалеку невольно тянуло за собой новую серию жадных до развития событий взглядов. Поняв – для этого даже не приходилось напрягать ум, настолько громко объявил гость о своем пожелании, – что дальнейшая беседа будет приправлена алкогольными парами, и, значит, вероятно перетечет и вовсе в опасное русло, девушка подозвала жестом гарсона, расплатилась по счету – ее трапеза даже не успела начаться - и двинулась по направлению к выходу, оставляя за собой тонкий шлейф Bois des iles*: горячие, волнующие ноты сандала и ветивера перекликались с ароматами горького миндаля и имбиря.
Сильная твердая ладонь накрыла руку молодого человека. Ладонь потомка воинственных данов, внуков Шарлеманя, потомка галерных рабов и революционеров, что отправляли на гильотину короля. Неподвижные глаза, в которых лавовый огонь медленно гас, превращаясь в обсидиановый сумрак, смотрели на китайца из-под бесцветных, сливающихся с кожей бровей.
- Ваша жизнь,- проговорил мужчина, вновь становясь неподвижным и холодным, и лишь по кривлянию глянцевых губ и жару руки можно было догадаться, чего стоит это спокойствие.
- У меня на родине знают, как с этим бороться. Вас ничего не держит здесь, как и меня.

------
* Bois des iles – духи от Chanel

[Joseph >>>]

(Joseph и Monsieur Le Chiffre, Тео)

Как выяснилось, пальцы Тенгфея ощутимо дрожали под тяжестью ладони друга – так скалистый выступ горной породы прячет от изживающего солнца зеленые ростки. Дрожали, как если бы все эмоции, не нашедшие выхода из непроницаемой запертой на замок комнаты, переполняющие и пробудившиеся в минуту коллизии, оживили одну единственную руку.
- Жизнь в пустыне возможна только у источника, но жить можно не только в пустыне с источником?
В тот миг молодому китайцу хотелось опустить занавес – все это казалось какой-то неуместной греческой трагедией, - и услышать звучные аплодисменты.
Проснуться ото сна, в котором ты тоже видишь сон - свой самый дурной кошмар.
Тенг подал неприглядный знак метрдотелю, кружащему вдоль стен коршуну, вероятно, давно познавшему язык жестов постоянного посетителя: он должен был догнать китаянку и пригласить ее к столу.
- Жан, если бы все было так просто.
Девушка напряженно обернулась в направлении, указанном служащим ресторана. Брови ее, словно вычерченные резкими и точными движениями грифеля над раскосыми глазами цвета темного шоколада, изогнулись в недоуменную дугу. Китаянка что-то переспросила у метрдотеля и раздраженно мотнула головой, но, тем не менее, проследовала за ним. Два господина, чья просьба подойти была только что ей озвучена, на первый взгляд не были ей знакомы. Однако, внимательнее всмотревшись в тонкие азиатские черты того, кто был помоложе, девушка невольно отступила назад, замерев в нескольких шагах от столика. Узнавание не принесло облегчения – на миловидном лице бледной мраморной маской застыло обеспокоенное удивление.
Ладонь, лежащая поверх трепетавшей узкой руки конвульсивно сжалась, то ли пытаясь внушить сидящему напротив человеку больше твердости, то ли вместе с болью желая вызвать в нем проявления жизни. И тут же отдернулась: к столику приблизился метрдотель и одна из посетительниц, как видно, с жалобой.
Медальонное лицо, сейчас, действительно, более всего сходное с изображением на гробнице (внутри все было примерно настолько же холодно и мертво) повернулось в их сторону. Внутренняя армия, только что с любовью взиравшая на генерала, в мгновение ока перестроилась и ощетинилась сотней алебард. Обыгранный требует вскрыться.
Давай. Вскроемся.
- Qu’est-ce que je vous sers?*
Бельгийские тупицы, косоглазые ублюдки.

------
*Qu’est-ce... - (фр.) Чем могу служить/быть вам полезен?

[saroff cane >>>]

(За авторством Монсеньера, Джонни и ТеО)

Но Тенг оставался нерушимым, бравируя при этом - это было настоящим испытанием для контроля над собственным бесстрастием, - и таким же холодным, точно статуя Будды в Харбине, сделанная изо льда и теперь сидевшая напротив Дюрана, напоминавшего ему зубоскала, что высмеивал драчливого политикана.
Когда тот закончил, китаец даже позволил себе в очередной раз улыбнуться. Так легко и непосредственно – точно все сказанное только что его друг выговаривал глухому.
Тенгфей - лицо его было бледнее блюдца ватно-молочного цвета, - положил ладонь на середину стола, попытавшись дотянуться до запястья европейца – либо хотел сковать взбунтовавшийся огонь, либо смахнуть горошину пепла, коей там не было и в помине.
- Но мне больше нечего дать вам взамен, мой дорогой друг.
Когда один из гостей ресторана заговорил на повышенных тонах, китаянка болезненно поморщилась – видеть этого, впрочем, никто не мог. Особое внимание обслуги к столику неподалеку невольно тянуло за собой новую серию жадных до развития событий взглядов. Поняв – для этого даже не приходилось напрягать ум, настолько громко объявил гость о своем пожелании, – что дальнейшая беседа будет приправлена алкогольными парами, и, значит, вероятно перетечет и вовсе в опасное русло, девушка подозвала жестом гарсона, расплатилась по счету – ее трапеза даже не успела начаться - и двинулась по направлению к выходу, оставляя за собой тонкий шлейф Bois des iles*: горячие, волнующие ноты сандала и ветивера перекликались с ароматами горького миндаля и имбиря.
Сильная твердая ладонь накрыла руку молодого человека. Ладонь потомка воинственных данов, внуков Шарлеманя, потомка галерных рабов и революционеров, что отправляли на гильотину короля. Неподвижные глаза, в которых лавовый огонь медленно гас, превращаясь в обсидиановый сумрак, смотрели на китайца из-под бесцветных, сливающихся с кожей бровей.
- Ваша жизнь,- проговорил мужчина, вновь становясь неподвижным и холодным, и лишь по кривлянию глянцевых губ и жару руки можно было догадаться, чего стоит это спокойствие.
- У меня на родине знают, как с этим бороться. Вас ничего не держит здесь, как и меня.

------
*Bois des iles – духи от Chanel

Сообщение отредактировал saroff cane - 14-03-2012, 0:39

[Joseph >>>]

(Тройка борзая)

Раньше, чем администратор открыл рот, Тенгфей поднялся - не без усилия над своим больным телом, что неожиданно стало для него обременительной ношей, впрочем, свое подавленное состояние он изворотливо скрывал за апатичным и немного унылым выражением лица, - и заботливо отодвинул стул с приглашением присесть.
- Mon cher ami*, я хочу, чтобы вы познакомились с моей сестрой, - в его голос, до этого момента тоскливо спотыкающийся, вновь вкралась металлическая твердость – точно «козьи ножки»* ударили по ксилофону.
Пожалуй, хватило бы пальцев одной руки, чтобы пересчитать людей, которых Тенгфей знакомил с Йи. И уж совершенно невероятным – девушке казалось, что все это происходит не с ней, - было то, что брат не скрыл их родственных уз. Окончательно сбитая с толку этим обстоятельством, китаянка задержала взгляд на «шер ами» несколько дольше, чем то было позволено приличиями. Она никак не могла решить, называть ли ей свое имя, или подождать, пока спутник Тенгфея представится первым. Скованная этими размышлениями, она медленно кивнула в знак приветствия, благодарно улыбнулась gege, и, наконец, опустилась на предложенный стул. Ее рука, скользнув вниз, нашла пальцы Тенга и незаметно их сжала. Краткое прикосновение было теплым и нежным, как первые весенние лучи солнца, но и напряженным – как нервная дробь дождя по покатой крыше. Сейчас этот жест был не столько проявлением искренней привязанности, сколько мольбой, просьбой объяснить, что происходит.

------
*Mon cher ami – (фр.) мой дорогой друг
*«козьи ножки» - на жаргоне музыкантов так называются палочки с шарообразными наконечниками или специальные молоточки

[Monsieur Le Chiffre >>>]

Иногда бывает так: на руках у тебя чахлые две пары, и ты переблефовал на столе всех, кроме каких-нибудь неудачников, приехавших спустить в Орлеане* папашино наследство или же годовое содержание, положенное напомаженному жиголо престарелой коровой, обтянутой ламе* и лентами; в раздаче остаются три-четыре игрока (смысл): ты, он, завсегдатай из бара и какой-нибудь конопатый, с лосиными мослами реднек. Напротив тебя набриолиненый щеголь нагло улыбается, демонстрируя волосатый кадык и подгнившие, бледные десны (говорят, все болезни от нервов, только сифилис от удовольствия), ты любезно улыбаешься в ответ. Он кидает сто, ты уравниваешь, он, насмешливо оглядываясь на дружков, повышает… проход и еще проход. Сперва он перестает улыбаться, потом у него потеют ладони (заметно, когда он отнимает руку от ножки бокала, выпитого залпом с жаждой, обличающей несчастную тройку, в лучше случае стрит), потом воротничок становится тесен разбухшему от алкоголя горлу; потом, словно доктор, ты наблюдаешь дрожь пальцев, тремор и паралич, не касающийся только зрачков, неотрывно следящих за руками крупье. Перед последним кругом ты просишь чашечку кофе, и безо всякого интереса наблюдаешь начало агонии, пока реднек колупает прыщи бороздчатыми, обкусанными ногтями. Танго вдвоем начинается с обмена стремительными, испуганными и ласково-ядовитыми взглядами; удав медленно разевает пасть, заглатывая парализованного выхухоля; пунцовые губы кривятся, как губы вампира, насытившегося едва дышащей жертвой. Наслаждение, страх, пламенеющее лицо, медальонный профиль, склоняющийся в участливом внимании. Ты видишь, что он видит себя целиков в твоих руках, и эта бесконечная рекурсия взглядов, синусоида поз, перевернутое изображение лиц в недопитом бокале напоминает трепанацию черепа. Путешествие в чужой мозг. Крупье предлагает открыться, руки холодеют, сердце взмывает вверх пробкой от шампанского, но губы продолжают и длят свою улыбку, пьяно, так же красно и пьяно, как Роял-флэш улыбается с многочисленных рекламных картинок; ваши глаза, ваши души сливаются в оргазменном танце… и, словно обвалом, набриолиненный хлыщ сбрасывает, резко отодвигает стул и уходит, увлекая тебя самого в бесконечные выси, в запах цветов и желания… Ты откидываешься, смеясь, как не смеялся, наверное, с детства, когда мать с серым, таинственным взглядом в день рождения прячет тебе под подушку твой le cadeau*…
…и в этот момент реднек с изъеденным акне лицом открывает фулл-хаус.

------
*Разумеется, имеется в виду Нью-Орлеан
*Ламе - ткань, популярная в 30-е годы, легкая, струящаяся и блестящая.
*le cadeau - (фр.) подарок

[lana_estel >>>]

(авторы: Joseph, Тео, Monsieur Le Chiffre)

Примерно это же чувство посетило сидящего за обеденным, а не зеленым столом мужчину сейчас, пока он приподнимался с места, все в той же неподвижной спасающей маске. Без суеты, медленно, словно воздвигая большое и сильное тело на постамент, ведь, что бы там ни считал и что бы ни подразумевал своими замысловатыми вопросами Тенг, камни и влага переживут все. Человек-гора, ростом в эту вашу Китайскую стену, которую вы, mon bel ami*, никогда не видели…
- Le Chiffre.*
- Лё Щифр, - тщательно копируя французскую мягкость, повторила китаянка и сдержанно улыбнулась. Вероятно, в ее прелестной голове возникла хорошенькая острота, но, кинув на брата быстрый, несколько затравленный взгляд, девушка проглотила нерожденные слова. – Очень приятно, меня зовут Йи.
Даже эта короткая фраза прозвучала с отчетливым американским прононсом. Впрочем, вывезенная в США в том милом возрасте, когда дети впитывают в себя все, словно мягкая губка, Йи едва ли помнила, как звучит чистая тональная китайская речь, не приправленная американизмами, хотя чайнатаун и славился тем, что помогал «не забывать корни» и «быть среди своих». Надо признаться, жизнь европейского общества привлекала сестру Тенгфея гораздо больше. Несмотря на это, китаянка обычно специально подчеркивала свое происхождение, и сегодняшний день был редким исключением, когда девушка отдала предпочтение не традиционной одежде, - в угоду обстоятельствам.
- Йи, это мой хороший друг – мы познакомились в Канаде пять лет назад. Теперь Monsieur Le Chiffre – важный гость в нашем городе. Мне хотелось бы, чтобы вы нашли общий язык. Йи будет отвечать за вашу безопасность во время моего отсутствия… по делам, – молодой китаец испытующе посмотрел другу в глаза: накладывал нерушимое табу. - Лишь пестуя молчание, понимаешь, как суетна правда, не так ли, «mon commandant»*?

------
*Le Chiffre - мсье Число
*mon bel ami - мой друг
*«mon commandant» - (фр.) – дословно «мой майор»

Сообщение отредактировал lana_estel - 14-03-2012, 7:35

[Monsieur Le Chiffre >>>]

(Тео, Monsieur Le Chiffre)

Девушка шумно сглотнула и коснулась шеи, как если бы ей внезапно стало душно - так тянутся к слишком тугому вороту рубашки, - но тут же смиренно сложила руки перед собой. Тонкие, длинные пальцы сомкнулись в замок. Перечить брату Йи не посмела бы даже находясь наедине с ним. Уронить же авторитет Тенгфея возражениями - перед человеком, которого он назвал своим другом, - было за гранью ее реальности.
Ле Шифр – мсье Число – позволил себе лишь один быстрый взгляд на Тенга, потом его веки опустились. Русые ресницы смотрели вниз, придавая лицу обманчивую мягкость. Когда метрдотель поставил к столику третий стул, мужчина вернулся на свое место, на правах старшего позволив себе это маленькое отступление от французской галантности.
- Я предпочел бы, Тенгфей,- вновь оплетая пальцами черный камень портсигара и с глухим щелчком захлопывая полированную крышку,- чтобы мы направились той дорогой, что наметил я. Полагаю, излишне напоминать, что в этом мире для меня мало невозможных вещей,- поджав губы, мужчина решительным жестом сунул драгоценную безделушку в карман.
Прочие слова китайца сейчас имели второстепенное значение. Какая, Святой Боже, безопасность? Чья? Тенг всерьез вознамерился умирать, и напоминал сейчас старшему другу молодое животное, даже не пытающееся бороться, не пытающееся поставить на свою повозку второе, столь нужное колесо.
Но глаза больного не умоляли – они требовали. И это, как последняя искра, последний лучик среди сгущающихся теней, вселяло пусть крохотную, но надежду. Нет, не так, надеждами питаются слабые. Это давало ему еще один шанс.
Сестра. Это неожиданно, но хорошо. Сестра – это еще одна карта, хорошая ставка, козырь не в чужом, а в его рукаве, и его нужно разыграть максимально вовремя, до поры скрываясь под бесстрастной или покорной личиной.
- Прошу прощения, mademoiselle*,- ясные, почти улыбающиеся глаза смотрели на девушку, в то время как официант спешно ставил для нее новый прибор.- Мы все продолжаем и продолжаем с вашим братом наши скучные деловые споры. Кстати, вы должны пожурить его: мы знакомы так долго, а он ни разу не обмолвился, что у него есть родственники. Боится чего-то? Неужели меня?- маковые лепестки губ приподнялись, складываясь в обаятельную и лукавую улыбку – гримаса мужчины, хорошо знающего, чем и как достигается власть над телами и душами.
------
*mademoiselle (фр.) мадмуазель, обращение к незамужней девушке

[Joseph >>>]

(Тройка борзая)

- Если мсье это хоть немного утешит, мне Тенгфей тоже ничего о вас не говорил, - молодая особа попыталась заглянуть брату в глаза, но лишь скользнула взглядом по его профилю. В электрическом свете ламп красивое лицо Тенга показалось ей осунувшимся, измученным и бледным. Возможно, виной тому был этот странный маскарад?.. Сердце защемило. Йи не осмелилась задать вопроса, как и не позволила себе поинтересоваться, куда собирается ее возлюбленный gege. Не здесь. Не сейчас.
Китаянка поспешно переключила внимание на собеседника – наградила его долгим, серьезным, будто оценивающим взглядом. Теперь она рассматривала нового знакомого без стеснения, не пропуская ни одного миллиметра загорелой кожи, стараясь запомнить все его черты – вплоть до самой неприметной морщинки в уголке темно-карих глаз: так, словно собиралась писать по памяти его портрет. Йи не пыталась понять, что за тип сидит рядом с ней, каков он – плох или хорош; ей было все равно, что скрывает – и скрывает ли? – за собой его располагающая улыбка; она просто молча изучала человека, с которым, если Тенгфей был серьезен, ей придется проводить какое-то время.
Эти несколько минут Тенг, - он откинулся на спинку стула с видом человека совершенно постороннего, тени уличного бродяги и не более, - наблюдал за перекидыванием фраз, словно вкушал шоколад с загадочной начинкой. На неподвижном лице «хранителя Поднебесной» жизнью обладали лишь глаза – смотрели то на сестру, то на Дюрана, постигали каждого в отдельности с любопытством мальчишки, заглянувшего в купель из лиственницы, где предавались ласкам новобрачные.
Однако слова европейца, даже если они снова беспокоили раны, которые еще не скоро зарубцуются, Тенгфей принял с мягкой, тщательно выкроенной – так относятся только к ткани из размотанной и неотваренной нити, что вытягивают из серединок коконов, – но лишенной всяких сомнений улыбкой.
Это была улыбка шахматного игрока, целиком и полностью уверенного в своей победе и ожидающего лишь объявления арбитром окончательных результатов.
- Господин Ле Шифр – человек, которому ты можешь доверять, моя дорогая сестра. Начать перечислять его достоинства – это значит дать повод заговорить о недостатках. Он талантливый игрок. Во всех отношениях, - острый подбородок лег на сплетенные пальцы. Тенг снова посмотрел на друга и засмеялся. - Даже в своем брюзжании он просто очарователен.

[Monsieur Le Chiffre >>>]

На один миг происходящее напомнило потомку Робера Дюрана - занимавшего в свое время весьма немалый пост в дипломатическом корпусе в Канаде – деловые переговоры: вот представитель державы (концерна, промышленного предприятия) Х, «с супругой» (роль супруги на сей раз заняла родившаяся ниоткуда сестра), оба тонкие, преувеличенно деликатные, тщательно подчеркивающие то, что при иных обстоятельствах уместнее было бы скрыть – и он, сдержанно улыбающийся, высокий, статный красавец (в костюме от Дреколля любой мужчина по определению показался бы красавцем), мило беседуют за чашкой кофе, которая, как в пьесе Чехова, даже присутствовала на столе, и была почти настолько же бутафорской. Герои подносят ее ко рту, делая вид, что пьют, делая вид, что якобы в первый раз слышат давно наизусть затверженные фразы.
Анатомический фарс.
Но в театре есть один несомненный плюс, ибо все: зрители, актеры и режиссер, будь ли им Господь бог или просто процент приемлемой прибыли, знают, что происходящее на сцене отрепетировано уже бессчетное количество раз, и что самое интересное действо развернется лишь после того, как пропитанные потом костюмы упадут с обнаженных плеч за кулисами. Никто не обманывается. Все довольны. Он знает, что маленькой китаянке все равно, улыбается он или нет, Тенгфей знает, что он ненавидит китайцев и что, не будь девчонка при нем, повел бы себя совершенно иначе, девчонка знает… да какая разница, что она знает. Происходящее на сцене мало кому интересно.
С пылающих губ вырвался мягкий смех. Всем все равно, что он в маске, маске же все равно, что всем все одно. Никто не обманывается.
- Дорогой друг, когда мужчине в моем возрасте говорят, что он очаровательный брюзга это значит, что хотят, чтобы этот старый зануда побыстрее заткнулся,- лукавые, искрящиеся глаза переходят с китайца на китаянку, пока рука медленно, словно во сне или на «в-диафрагменных» кадрах в кино (там, где герой обычно целует томную героиню) подплывала к чашке. Миг – и изображение течет ровно, ресницы опускаются, изрядно остывший кофе устремляется, как поток, между двумя губами – Сциллой и Харибдой.
- Что же до утешения, то ваш брат также обладает способностями отменного игрока, и говорит только то и только тогда, когда это остро необходимо,- похожий на молнию взгляд блеснул на Тенга, но тут же уткнулся в оставшийся в чашечке кофе.

Сообщение отредактировал Monsieur Le Chiffre - 10-04-2012, 14:50

[Тео >>>]

Pavo. Павлин. Демонстрирующий свое великолепное, пылающее яркими красками оперение и наслаждающийся восхищенными взорами публики. Йи с удовольствием бы выдернула бы пару перьев из его хвоста, да только говорят, что подобное украшение приносит в дом несчастье. И этот напыщенный, показно любезный господин – хороший друг ее брата. «Человек, которому можно доверять». Китаянка все еще не отводила взгляда – невозмутимого, ровного, без проблеска тех чувств, которые овладели ее душой, - с холеного лица ле Шифра. Он уже закончил свое выступление эффектной фразой и теперь, рассматривая содержимое маленькой чашечки, ждал реакции. Что ж.
- Оу, благодарю мсье за разъяснения. В следующий раз я обязательно учту это обстоятельство, - при Тенгфее полагалось быть кроткой и вежливой. Сào*, с другом Тенгфея необходимо было являть собой образец обходительности! И это тогда, когда более всего Йи хотелось воскликнуть: «Какого дьявола здесь происходит?!» Мир сходил с ума. Воздух стал плотным, больше похожим на прозрачное дребезжащее заливное. Слова застыли в нем, как лакомые кусочки в желе.
Темные трепещущие ресницы скрыли на миг взор.
- Мы совершенно точно поладим, мой брат, - теперь китаянка смотрела на Тенгфея. Во взгляде ее темных глаз не было ни невысказанного укора, ни молчаливого вопроса - только бесконечная нежность и преданность. – N’est pas, monsieur?*

------
*Сào (кит.) - (грубое) Черт!
*N’est pas, monsieur? (фр.) - Не так ли, мсье?

[Joseph >>>]

Молодой наследник шаосинского желтого вина – они обязательно его разопьют! – и небесного шелка (еще внешности и обычаев – это, пожалуй, все, что оставила ему родина) давно убедил себя, что люди – телятина, которую выбираешь на ужин. А что еще делать с теми, кто не видит дальше собственного бахвальства, кроме как не клеймить? Неправильные предпочтения убоины заставляют расплачиваться своевременным несварением желудка, однако Тенг сделал верный выбор: Жан Дюран не попадал ни под один известный ему сорт.
Wǒ zuì xǐhuan de*… нет, не так - mon cher ami. Что есть у тебя, чего бы ты не мог лишиться?
Пристально и откровенно разглядывая лицо европейца, позабыв о том, где находится и о сестре, обладающей завидной наблюдательностью, он – даже не заметил ее внутреннего возмущения, - с грустью думал о том, что взращенные не похожими друг на друга землями они именно сейчас были близки к тому, чтобы пойти разными дорогами.
Тенгфей нарочно высек в сторону Дюрана взгляд, обращенный к эдакому неоцененному и непонятному благодетелю: играл отведенную судьбой роль Джун Куя, что «кидается на праведных и к злодеям льнет...».
Тут же поморщился – не иначе, как только что был наказан за этот проступок, - ощущая во рту стойкий вкус крови; приложил палец – ничего не значащим жестом – к тонким, плотно сжатым, пурпурным линиям губ. C успехом можно было предположить, что он всего лишь хочет сохранить молчание.

------
*Wǒ zuì... - (кит.) мой дорогой друг

[lana_estel >>>]

(авторы: Тео и Monsieur Le Chiffre)

«Не делай паузы, если в этом нет крайней необходимости, но уж если сделала, тяни ее, сколько сможешь».
Этой строке оставалось еще долгих семь лет, чтобы выйти из-под пера прозаика, так что едва ли можно сказать, что Жан Дюран (истинное имя) он же мсье ле Шифр (просто - имя) вычитал или нагло позаимствовал это наблюдение у бесславно проваленного героя МИ-5. Возможно, сами идеи контрапункта витали в воздухе, что некогда пестовал всех величайших гениев этой земли, а, возможно, это была годами усвоенная отвычка разговаривать во время игры.
Зато была другая привычка – и движенье Тенгфея, его взгляд, долгий, как порыв ветра, налетающий от Булонского леса, с холма Мон-Валериан, были встречены, перехвачены, и утоплены в бессмысленном, ничего не выражающем блеске карих глаз.
Пунцовые губы продолжали бессмысленно улыбаться.
Еще одна игра.
Но в такие игры в Европе и даже здесь, в Штатах, играть мужчинам было обременительно. Может быть, не непривычно, но обременительно. Поэтому мягкий, как русские соболя, взгляд без малейшего признака избегания или смятения оставил дрогнувшее в гримаске лицо Тенгфея, и обратился к их новой спутнице. Поза, голос, движения. Все такое трепещущее (о, он, пожалуй, поверит в «брата», даже если они делят постель и отдаются друг другу с ненасытной страстью) и столь леденящее.
Дерево и стекло.
- Разумеется, мадмуазель,- бархатным голосом пообещал он, пробегая пальцами по краю расшитой льняной салфетки.
За дальним столиком булькнула очередная шутка, сразу же утонув в громогласном хохоте двух уже изрядно пьяных девиц. Мужчина подозвал официанта с намерением рассчитаться. Йи метнула в их сторону быстрый тревожный взгляд и медленно, опираясь на столешницу руками, поднялась с места. Нужно было уйти раньше, чем ее жертва со своими пассиями покинет зал, успеть найти машину – веселую компанию у входа наверняка будет ожидать авто, и, если драгоценное время будет упущено, о дальнейшей слежке можно забыть.
- Прошу меня извинить, - голос китаянки был тихим, как шорох сарацинской пшеницы* на плантациях в низовьях Янзцы, - но мне пора. Дела.

------
*Сарацинская пшеница - иное название риса.

[Joseph >>>]

(Тройка)

Считается, что когда Фэнхуан* спускается с темно-синего неба, расчерчивая его гребнем-трезубцем, мочит крылья в притоках Жошуй у кипенно-белой горы, что стоит средь водной стремнины, в Поднебесной наступает время великого мира, тишины и покоя.
Но мира не было. Не было и солярной красной птицы вместе с Китаем, оставшимся далеко за горизонтом – он заплывал образами разгневанных американских бюрократов, выжатых сухим законом, лицами представителей эшелонов власти, с кем Тенг ежедневно и хладнокровно отыгрывал партию за партией.
Но то были не шахматы и даже не покер, впрочем, человек, однажды почувствовавший искушение сливками, тщательно снятыми со взбитого молока – именно этому уподоблялась даже самая незначительная победа, - уже никогда не сможет остановиться.
Сейчас молодому китайцу хотелось просто встать – подняться и вернуться к нормальной жизни, но…
… он не мог даже сглотнуть застывший в горле медный ком – перспектива остаться с Дюраном наедине азиата не радовала. Не сейчас. Тем не менее, Тенгфей тепло улыбнулся:
- Хорошо. Сегодня ночью мы встречаемся в «чайном доме» – я надеюсь увидеть тебя там, сестра.
Ответная лучистая улыбка озарила ее лицо. Изящные пальцы скользнули по щеке Тенгфея, оставляя на коже ощущение дуновения фёна* – теплое, порывистое прикосновение:
- Разве я когда-либо не оправдывала твоих надежд?
Девушка сделала знак администратору с тем, чтобы он приготовил ее куртку, и, кивнув на прощание мсье ле Шифру, спешно, но с достоинством отправилась к выходу.

------
*Фэнхуан - феникс в китайской мифологолии, стоит в одном ряду с Драконом и считается символом Китая-государства
*фён (нем. Fohn) – сухой, тёплый сильный ветер, порывисто дующий с высоких гор в долины.

[Rosemarie >>>]

(Joseph и Monsieur Le Chiffre)

Как в спокойствие стеклянной глади озера Поянху, усыпанного тенями пагод и храмов, вмешивается сумеречное отражение круга луны с покачивающейся веткой ивы, также сразу после ухода сестры в лицо молодого китайца влилось множество оттенков озноба. Маска улыбчивой безмятежности рассыпалась, будто в мгновение высохшее под жаром огня папье-маше.
- Нам тоже пора, – Тенгфей бесшумно отодвинул стул, чтобы подняться и опустил взгляд в пол. - Мне бы хотелось, чтобы вы немного отдохнули.
Предложение было ожидаемо, хотя оттого ничуть не более желанно. Сказать правду, почему-то именно сейчас возвращаться в комнату без окон Дюрану хотелось меньше всего на свете. Гораздо охотнее он бы сел за накрытый льняной клетчатой… а, бог с ним, даже дешевой ситцевой тканью столик, закурил сигарету и сидел бы, не шевелясь, сколько понадобилось, чтобы выудить из Тенга всю эту странную и не очень понятную историю. Но время и… род занятий приучили француза к тому, что иногда нужной карты приходится ждать очень долго, сбрасываясь по мелочи или уступая другим свои шансы даже тогда, когда они кажутся наиболее всем очевидными. Особенно тогда.
Кроме того, им руководило смутное беспокойство и сомнение в том, что Тенгфей, вполне искренне беспокоясь о его сне и его чувствах, старательно избегал обращать внимание на свои – а позволить себе ответное унизительное невнимание было не только подло, но нерасчетливо. Сейчас, в чужом городе, китаец был его билетом если не в новую жизнь, которая была, правду говоря, не слишком-то ему и нужна,- но оставшейся крошечной, бледной соломинкой, по которой можно было выползти из болота кокаиновой скуки.
Ну и, в конце концов, тот был его другом.
Поэтому мужчина склонил голову, выражая немедленную, хотя и не суетливую готовность следовать за своим провожатым, и поднял руку, щелчком вызывая официанта…

[Monsieur Le Chiffre >>>]

(Joseph и Monsieur Le Chiffre)

Всю обратную дорогу, что тянулась бесконечно долго и вела через широкие мощеные улицы, утопающие в скользящих прямоугольниках автомобилей, Тенг молчал.
В Чайнатауне почти у подъезда к дому косоглазый мальчик-коробейник закинул в окно открытку – близился праздник Фонарей и жители начинали поздравлять друг друга задолго до назначенного дня; на небольшой картонке изображение светло-зеленого мраморного дракона изрыгивало кривые слова, напечатанные – не без ошибок - на английском:
«Отдавая - делай это легко. Теряя - делай это легко. Прощаясь - делай это легко»
В квартире китайца по-прежнему царил кумар из многоцветных запахов: ароматные тутовые ягоды, тонкое благоухание фруктовой сливовой косточки, листьев периллы, муската, личи, букет цветов лаврового дерева – все это смешивалось в облако благовоний, что блуждало вдоль стен и потолков, останавливаясь лишь перед дверью в спальню – туда Тенгфей внес чистые хлопковые полотенца.
Сам он уже давно избавился от неуместного костюма и облачился в пурпурно-черный халат с плотной гладью из золотых лотосов. Перед тем, как выйти и закрыть за собой дверь, оставив друга в томящейся беспросветной темноте комнаты, Тенг обернулся.
- Не думал, что скажу это, - он, кажется, без насмешки с неподдельной заботой перефразировал недавно сказанные в этой спальне слова самого Дюрана. – Но несколько трубок хорошего опиума – единственное, что нам обоим сейчас нужно, mon cher ami.
За все это время Тенгфей ни разу не осмелился посмотреть другу в глаза.
Возможно, он догадывался, что там не увидит ничего радостного. Показная, даже вызывающая легкость, с которой француз держался в ресторане, сменилась мрачной отрешенностью, почти угрюмостью.
Пока китаец, как каллиграф, добавляющий завиток на полупрозрачном листе, колдовал в комнате, его друг сидел, опираясь спиной о стену, на той же самой кровати, которой было суждено стать основной ареной его подвигов сразу по прибытии в дом Тенгфея. Прислуга, конечно, уже поменяла смятое и испорченное белье, а нестерпимая вонь была заглушена травяными и цветочными ароматами – и все же Дюран время от времени болезненно морщился, то ли восстанавливая в памяти события этого утра, то ли пребывая в состоянии полусна – глаза его были закрыты.
В эту минуту он мог бы послужить прекрасной моделью для Лейендекера, если бы тот вдруг задался целью изобразить не одного из своих солнечно-бронзовых спортсменов, но человека, подготавливающего медленное и мучительное убийство.
Веки Дюрана лишь немного приподнялись в ответ на голос друга – и мужчина произнес, глухо, как будто бы голос исходил из глубины заброшенного колодца.
- Вам – возможно. Я бы предпочел пистолет.

[Joseph >>>]

Казино «Cinerаmа»,
Tight Springs, штат Арканзас,
5 февраля 1930 год, 15:00

Пока в Тай Спрингс еще не расцвели «банк-клубы, а мафия не полностью поняла потенциал игорного бизнеса, семья О`Долл, американцы до мозга костей, открыла собственную золотую жилу – казино «Cinerаmа».
Здесь, по соседству с огромными игровыми салунами, где слово «бинго» и резвый звон съеденных «однорукими бандитами» монет становились дороже чести, а Liberty Bell gum fruit* приходили во сне даже к детям, чтобы показывать сновидения из пестрых картинок вишни, лимона, арбуза и мяты, располагался уютный холл с видом на сцену. Золото и хрусталь – смешиваясь – блекли на фоне дорогого бархата, густым морщинистым слоем покрывающего мебель. В отведенной под гримерную каморке Рузвельт О`Долл проверял гибкость – или корсетное нижнее белье - своих protégé*. И настолько часто он закрывался там, утопая в страусиных перьях юбок кафешантанных певичек, что складывалось впечатление – единственного сына хозяйки казино не интересует абсолютно ничего. Разве что собственное отражение: тщательно выбритый доберман с зализанными к затылку волосами.
Впрочем, ему было плевать и на «национальный преступный синдикат», и на игорную империю, на материнские виллы в Калифорнии – в том числе и на то, откуда берутся барыши на их содержание.
Мало кто знал, что еще не так давно Рузвельт Максимилиан О`Долл по самые уши встрял в неприятное событие – был уличен в гомосексуальных утехах с самим мэром города. Дело прикрыли. Пятно, казалось, оттерлось. Ни слухов, ни одной скандальной публикации в местных газетах – все так, как и обещал молодой китайский информатор-сикофант; видимость «честного» и безупречного имени О`Долл восстановилась и окрепла. Только вот страхи закоптились и вгрызлись в брюшину семейного дела, когда в один прекрасный день тот самый азиат, не плохо заработавший на досадном конфузе - при всем при этом с мэра информатор срубил в три раза больше, - возник на пороге и потребовал половину казино в личное пользование. Наивно было полагать, что находчивого китайца можно послать к чертям - пришлось сотрудничать, как только стало ясно, что дерзкий «представитель экзотики» знает куда больше, чем казалось на первый взгляд. С тех пор все это и началось…
Вот и сейчас, разглядывая огромный букет нежно-розовых цветов, американский щеголь нетерпеливо ждал одну из своих фавориток в комнатушке для взрослых игр.

------
*Liberty Bell gum fruit - игровой автомат, продающий жевательную резинку
*protégé - (фр.) лицо, находящееся под чьим либо покровительством

[Rosemarie >>>]

(Rosemarie + Joseph)

"Без ума от него... Я знаю, это глупо и стыдно... Боже, ведь я же не школьница в первом любовном томлении"*, - низкий голос Розмари с хрипотцой выводил слова новой песенки. Оркестр вторил певице, подхватывая вальсовую мелодию то струнами скрипки, то клавишами рояля. Выступление подходило к концу, и Розмари из-под век, отяжелевших от усталости и грима, оглядела зал. Со сцены мешанина лиц и нарядов стекляшками калейдоскопа сливались в хаотичные пятна, лишь белели фрачные манишки мужчин и оголенные плечи женщин. Здесь, в "Cinerama" царило иное безумие, но Розмари не собиралась терять голову ни по какой причине.
"Без ума...", - труба взвилась последним аккордом и затихла; номер был завершен. Раздались жидкие хлопки, и Розмари, покачивая бедрами, сошла со сцены. Узкое платье цвета электрик облегало ее, как перчатка, не обнажая откровенно, подобно нарядам девиц кордебалета, но и не скрывая изгибов фигуры, оголяясь неожиданно глубоким вырезом на спине. Аплодисменты усилились, дополнившись одобрительным свистом, - Розмари обернулась и с ослепительной улыбкой послала воздушный поцелуй в публику.
За кулисами она уже не улыбалась - после выступления ее ожидал Рузвельт О`Долл.
Цокая чрезмерно высокими каблуками, Розмари подошла к двери, за которой ждал ее покровитель. Звонкий стук каблуков мог предупредить Рузвельта о ее приходе, а также выдать, что она не очень торопилась. Но не беда, звезда "Cinerama" достойна того, чтобы ее ждали, а она звезда - накрашенный ярким кармином рот упрямо сжался - если она будет думать иначе, то навсегда останется Розмари Шульц с задрипанной фермы в глухомани.
- Ты пропустил мое выступление, - спокойно проговорила Марго, вплывая в комнату. Улыбнулась и коснулась кончиками пальцев нежных лепестков в букете. - Но я не сержусь.
- Дорогая моя, все это я видел уже бесчисленные сотни раз. Вот если бы ты продемонстрировала что-то неизведанное, - выхоленное лицо американца обнажило белоснежные белые зубы.
Но огонь, разлившийся по его глазам - пламя, судорожно бьющееся по стенкам камелька, - через секунду бесследно исчез. Рузвельт сел на единственный в гримерной стул, уныло вдыхая ноздрями аромат ванили, красного жасмина и прелых тканей.
- Ненавижу всех лордов, и лорда Байрона тоже…

-------
*речь идет о песне "Mad about the boy" Ноэла Коуарда

[Joseph >>>]

(+Rosemarie)

Голубые глаза Марго блеснули льдинками: ненавидела она Рузвельта, хотя должна была испытывать благодарность. Но ничего не могла поделать, она ненавидела бессильной завистью к тому, чего никогда не имела - к деньгам, беззаботной уверенности и возможности плевать на всех, в том числе на английских лордов. Марго не знала ни одного.
- Жуткие зануды, - согласилась она. - К чему ты вспомнил о них?
Не удержавшись, мельком глянула в зеркало - Рузвельт всегда пробуждал желание проверить собственную безупречность. Локоны лежали волосок к волоску, оттеняя белую кожу, помада не поблекла, а вот тонкая ткань платья казалась слегка смятой на бедрах.
Мышиные – крупные, с выпуклой оболочкой – глаза следили за каждым движением девушки. Рузвельт встал к ней за спину и взглянул на отражение в позолоченной раме, прижавшись подбородком к девичьей голове. Непонятно о чем он думал, вероятно, о своем лице, которое могло – пожелтев от стыда - не так давно оказаться на первых полосах газет. А может, его пропитый дорогим, даже в условиях американского кризиса, портвейном мозг заботила лишь собственная прядь волос, выбившаяся из общей прически и нарушающая пижонский вид.
- Ты когда-нибудь была в Чайнатауне, sweetie? Мне нужен «джанкой»*, иначе я свихнусь от тоски и дрянных диалогов этих желтопузиков*.
Розмари покачала головой и кончиком языка провела по верхней губе. Словечко ей было знакомо. Кокаином развеивала тоску Марго Коул, ее предшественница и товарка, кокаин сгубил ее карьеру на удачу мисс Шульц, но Рузвельт О`Долл, разумеется, мог не беспокоиться о таких пустяках. Ему вообще не о чем было беспокоиться.
- Нет... Там весело? - она повернулась к мужчине, вдыхая исходящий от него запах алкоголя. Дорогого, судя по всему, но для Марго он пах так же, как дешевый виски, которым надирался отец. - Я хочу сегодня
веселиться.

------
*джанкой - одно из названий кокаина на сленге наркоманов
*желтопузики - трусы на американском сленге

[Rosemarie >>>]

(Rosemarie + Joseph)

- Веселиться… - О`Долл выдохнул, как будто сам уже давно страдал по вкусу от этого слова.
Провел ладонью по щеке – отработанный жест для млеющих юнгфер; подумал, как много вещей находится в его руках: это лицо – сдави девушке челюсть и загубленная карьера обеспечена, - усатые тараканы, играющие в покер в соседнем зале и не подозревающие, что кладут миллионы в его карман.
- Только тебе надо переодеться. Я не хочу, чтобы люди видели тебя рядом со мной вот в этом… - теперь Рузвельт морщился с крайним неодобрением, как если бы съел целый лимон. – И что у тебя с лицом? Мне не нужно, чтобы ты худела. Что, по-твоему, придется искать моим гостям в декольте платья за пятьсот долларов. Ведь не этикетку с ценой, sweetie. К тому же я вижу, как на тебя смотрят мужчины, но мне этого не достаточно. Хотелось бы знать, способна ли ты развязывать языки.
Марго не шелохнулась, точно лисица, попавшая в яркий свет фар проезжающего автомобиля, и выступившую краску страха или гнева скрыли щедро нанесенные румяна. На первом месте работы, куда она нанималась официанткой, Розмари Шульц возмущенно отвергла предложение вертеть задом в короткой юбке перед клиентами, заявив, что она не шлюха, и вылетела оттуда ровно через полминуты. Последующая голодная неделя навсегда выбила из нее любую стыдливость.
- Что ты хочешь, чтобы я надела? - промурлыкала она. - И что ты хочешь, чтобы я сделала?
Сразу после этих слов Рузвельт Максимилиан О`Долл рассмеялся диким, сардоническим смехом; его блестящее от дневного мятного крема лицо, с розовыми, как у младенца, веками истерично демонстрировало всю ту брезгливость, которую прогнившая душа американского франта испытывала к каждому человеку, имевшему на цент меньше, чем его банковский счет. К несчастью, все свои эмоции и самодовольство он теперь выплескивал на девушку. Его невозможно было остановить в этом занятии, особенно, когда на пути в свежевымытом коридоре случалось встретить прислугу – хлыщ доводил беднягу до отчаяния.
- Вот, как ты заговорила! – мужчина покачнулся и рухнул на стул. – Если ты сделаешь то, что я хочу, боюсь, мы сегодня никуда уже отсюда не поедем, моя милая. Но, я не настаиваю. Надень что-нибудь элегантное, не столь откровенное, и обязательно возьми брошь с голубыми топазами. Алмазы и горный хрусталь – выигрышная комбинация.

[Joseph >>>]

(+ Рози)

Слова покровителя могли быть расценены и как оскорбление, и как комплимент. Марго выбрала второе: пока она привлекает Рузвельта, она здесь, и она здесь, пока ей нужен Рузвельт. Довольно усмехнувшись, певица скользнула за ширму, к узкому шифоньеру, и вскоре ярко-синий шелк платья, перестав обнимать женское тело и превратившись в тряпку, перетек через расписные створки. Элегантное... рука Марго потянулась к светлому, с черной отделкой наряду свободного кроя, - подарку мистера О`Долла, конечно. В ящичке туалетного столика поискала брошь и послушно приколола к левому плечу, салфетками аккуратно сняла с щек излишне яркий румянец.
- Тебе нравится? - она неторопливо покрутилась перед мужчиной. Элегантное... куда же они направятся? Порция "джанкоя" не стоила таких хлопот, хотя от Рузвельта можно было ожидать всего.
Крысиные глаза американского индюка - странное сочетание - а сейчас он был похож именно на него, похвально вспыхнули: конечно, можно было легко догадаться, что Рузвельт упивался ни столько демонстрацией наряда, сколько свидетельством своего безоговорочного господства. Да, это ублажало сильнее всякого кокаина.
- Мы направляемся в грязную дыру, bаby, – О`Долл не умел читать мысли, но вопросы в глазах женщин всегда читались одинаково. – Запомни, моя милая, – какой бы неопрятной ни была сцена, ты всегда должна блистать.
Он торжественно поднялся, провел рукой по волосам, аккуратно приглаживая их вдоль висков – точно являл эталон совершенства, глянцевый идол, сошедший с голливудского плаката, - и подал руку.
Перчатки, широкое манто и шляпка "cloche"* довершили туалет мисс Шульц. Совет, поданный ей Рузвельтом, в отличие от многих других, пришелся ей по вкусу. Сама бы Марго не сказала лучше в своем ослеплении погони за лучшей жизнью, позабыв или не зная, что неуместность, то, что европейцы с презрительным пожатием породистых плеч именуют "de trop"*, безжалостнее всего выдают парвеню. Но от Европы с ее занудными правилами благословенную Америку, страну возможностей и исполнения мечтаний, отделял широкий океан.
- Идем, милый, - Марго легко оперлась на руку покровителя; опора ненадежная, но другой у нее пока нет.

------
*cloche (фр.) - шляпка с узкими полями в форме колокольчика
*de trop (фр.) - чересчур, лишний, чрезмерный

[lana_estel >>>]

(автор: Tivaz)

Мотель "Lasky",
Tight Springs, штат Арканзас,
5 февраля 1930 год, 16:00

Кованые решетки, местами заметно обесцветившиеся и надпиленные, словно мышиными укусами, задерживали на стеклах даже масляное золочение солнечного света. А то, что не пропускали окна, спокойно впускала дверь.
Бананас Джо, по привычке пожевывая свои подтяжки, играл роль распределителя – указывал тем или иным людям в какую сторону им идти. Дорог было не много; та, что не вела в уютный подпольный бар, пропитанный запахом сусла, без объяснений выпроваживала на улицу.
По-иному здесь относились только к должникам - их братья Ласки ждали с радушными объятиями. Начинались они с толстокожих рук портье Джо, что с видом приободрившегося старца Харона, провожал визитеров вниз. Конечным пунктом назначения становился столик у самой дальней стены; оплеванная столешница - сел и схлопотал долг! - верой и правдой служила суеверием.
За одним из столиков сидела подозрительная парочка, не так давно провернувшая дело в прачечной.
- А потом мы отправимся на западное побережье! – Кепка - сидя напротив спутницы - закрыл глаза, словно наяву видел тёплое побережье Тихого океана.
- Прокатимся на «Flying Pussyfoot». – Ответила девушка. Мошенница потягивала джин-тоник, перебирая печенье с предсказаниями в бумажном пакете.
Они обсуждали «грандиозные» планы на будущее. Так всегда бывало после удачного дела: едва в кармане зашелестит зеленью, сразу задумывают какое-нибудь путешествие. На долги и другие неурядицы им было откровенно плевать. Вот и сейчас Милтоны выпивали в заведении у собственных кредиторов, один из которых славился тяжёлым характером и не менее тяжёлым свинцом.
- Точно. Заедем в Вегас. Думаю, про ту историю с чемоданом уже все забыли. – Кепка наклонился над столом, и хотел было взять у напарницы печенье, но напоролся на холодный взгляд девушки.
- Ты что, до сих пор дуешься? – Мошенник развёл руки в стороны, словно извиняясь.
- Я тогда без бровей осталась! – В её голосе явно слышались оттенки гнева. Тина хорошо помнила спокойный голос напарника в тот роковой день и фразу: «Открывай, ты же у нас спец по замкам». – Кстати, что у нас там с подозрительной поклажей?
Девушка указала на деревянный футляр у столика.
- Давай, твоя очередь. – Тина улыбалась - ожидала начала представления в блошином цирке, не иначе.
Кепка смотрел то на футляр, то на собеседницу.
- Может, не надо? Посмотри, эта тарабарщина явно не к добру. И без ключа, скорее всего, не открыть… - Мошенник принялся сплетать оправдания и выдавать первое, что приходило на ум.

[Элис >>>]

Авторы: saroff cane и Tivaz

- Уф, ладно, прекрати. Терпеть не могу твой лепет. – Отмахнулась девушка и откинулась на спинку стула. – Но учти, я бы с удовольствием посмотрела, как ты взорвешься. Просто не хочу платить за ремонт этой дыры.
Стул отодвинулся – его волчком крутануло на одной ножке, - и прямо перед ними оказался Одди.
От выпитого им в воздухе над носами повисал запах алкоголя, будто кто-то недалеко запустил печь с чистым торфом. Неустойчивая поза – точно таким же был взгляд; пожалуй, отличался только бодрым блеском, - советовала начинать разговор сразу и по делу, потому что после изрядной доли спиртного Майк Ласки начинал беспричинно стрелять по стенам и ненароком в кого-нибудь да попадал.
Кепка нервно сглотнул. Даже зная нрав старшего из братьев, мошенник держал себя в руках. Профессиональная привычка - человек со слабыми нервами не станет сливать бензин у полицеской патрульной машины.
Он бросил короткий взгляд на Тину. Та все это время не сводила глаз с Одди: посторонний человек мог подумать, что она совершенно безмятежна, но Кепка знал её достаточно хорошо, чтобы почувствовать волнение. Словно в подтверждение Тина подогнула мизинец левой руки - сигнал, о котором знали лишь они: чем больше пальцев согнуто, тем менее уверенно ты себя чувствуешь. Чесно говоря, дай Кепка волю ногам, они бы унесли его за горизонт быстрее пули, но мошенник привык к этому уже много лет назад, и усилием воли приказал себе успокоиться.
- Привет, Одди. А мы долг принесли. Ну, часть...
Кепка специально сразу заговорил о деньгах - это могло избавить от лишних проблем или хотя бы спасти их шкуры.
Взгляд хозяина отеля, словно затянутый мутной плевой, во второй раз медленно прошелся по визитерам, без всякого стеснения задержавшись на девушке и, наконец, выбрал объектом внимания Кепку.
- Что ты там пробормотал? - Одди - он явно перепил и очень плохо соображал, - придвинулся поближе.
У Кепки возникло такое чувство, словно язык пытается задушить горло. "Самое неудачное место, самое неудачно время, самый неудачный человек!" - думал мошенник. Он Нервно принялся шарить рукой под столом и, найдя искомое, положил небольшую сумку на стол. Должник продемонстрировал старшему Ласки содержимое поклажи - некоторое количество аккуратно сложенных и рассортированных по номиналу зелёных бумажек.
- Наш долг, - выпалила Тина со всей возможной чёткостью, на которую была способна, заметив, что у её напарника слова застряли в горле.

[saroff cane >>>]

+Tivaz

Майк "Одди" Ласки икнул. Да, он икнул: громко, звучно, как будто вот-вот литры выпитого за день, что должны были притушить его отвратительное настроение, полезут назад.
- Ага,… сколько здесь? – он медленно вдалбливал взгляд в стол – точно гвоздь.
- Ровно столько, сколько мы обещали принести за этот период. - Говорил Кепка вполне спокойным голосом. Он действительно немного расслабился, ведь Майк казался достаточно трезвым, что бы говорить о делах, или скорее недостаточно пьяным, чтобы без разбора палить из пистолетов по стенам.
- Кстати, - вмешалась в разговор Тина, - где твой братец? У нас для него кое-что есть.
Девушка имела в виду деревянный тубус, стоявший у столика. Обсуждать антиквариат и возможность оплаты им долга с не вполне адекватным Одди было гиблым делом. А вот со спокойным и рассудительным Томасом можно было договориться. Если парочке мошенников повезло, и странный футляр действительно чего-то стоит, они могут отделаться от долга. Или даже заработать, но это уже было за гранью мечтаний скромных "предпринимателей".
Напоминание о брате свело небритое лицо Ласки судорогой.
- Отсутствует, – выдавил Майк. Махнул рукой бармену и перевел осоловевшие глаза на собеседника. – Что у вас там? Кокс? Кокс мне не нужен.
- Одди, мы, конечно против кризиса и всё такое, но на ударников угледобывающей стези промышленность вроде не похожи, - пробормотал Кепка, и пробежался глазами по своим рукам. - Пальцы не в мозолях, лица не в саже...
- Не наш профиль. - Более понятно и коротко ответила Милтон, при этом бросив испепеляющий взгляд на напарника. - У нас антиквариат. Не интересуетесь?
- Я про кокаин, дурень. Посуду себе оставьте.
Мошенники несколько мгновений молча смотрели друг на друга. Обоим было дьявольски интересно узнать, что помешало Ласки уловил сарказм в высказывание Кепки: отсутствия проницательность как таковой, притуплённость последней алкоголем, или же Майк всё понял, и прикинулся непонимающим специально. Выяснять, какой вариант верен никому из парочки не хотелось - чревато, поэтому Тина заговорила по делу и уже куда более просто и ясно:
- Имеется старинного вида тубус. Предположительно, может заинтересовать коллекционеров, музеи, торговцев старожитностями... Деньги, короче говоря.
Одди закурил. Нельзя было сказать, что его не интересовало предложение странной парочки, но мысли сейчас были заняты совсем другим.
- Мне ничего больше не нужно – если вы с первого раза не понимаете. Могу дать адрес скупщика. Надо – пишите. Не надо – пошли вон.
- Делать нечего, - выдохнула Тина. Ей искренне не хотелось возиться с футляром, но информация Майка значительно облегчала сбыт краденого. Моветон было сетовать. Девушка достала из внутреннего кармана пиджака карандаш и изготовилась записывать адрес барыги. - Человек хоть проверенный? - Спросила погодя мошенница, скорее риторически, ведь подставлять собственных заёмщиков старшему брату Ласки было невыгодно. Да и вообще, такая коварность, которая обычно лечится свинцовыми пилюлями, Одди была не свойственна.

Сообщение отредактировал saroff cane - 18-03-2012, 16:12

[Joseph >>>]

+Тот

Заброшенный парк развлечений,
Tight Springs, штат Арканзас,
5 февраля 1930 год, 20:00

Квадратный потрепанный Austin остановился на пустой парковке возле тянущейся непроглядной линии пешеходного моста; болотный цвет краски освежал начавшийся дождь.
Затянутый свинцовыми тучами, между жилыми домами и выжжено-золотыми полосами кукурузных полей застыл старый парк аттракционов. В сонных глазах Брук колесо обозрения как будто все еще вспахивало небо ободом с крошечными кабинками, перемешивало заходящее солнце с густой синевой.
Первыми на место преступления приехали городские патрульные - в полиэтиленовых плащах-дождевиках под черными зонтами, выросшими как грибы на асфальте, они беседовали с бомжем, старым счастливчиком, обнаружившем то, что можно было назвать трупом в этом деле.
Денвер хмуро наблюдала из машины, не решаясь выйти наружу в такую слякоть.
- Сбежались, словно на массовый забой скота, - вывела инспектор.
Ее молодой напарник, размышляя о темно-синем шерстяном костюме за 59 с половиной доллара – будто подобные мечтания могли помочь этому бедняге хоть немного согреться, – вероятно, соглашаясь с инспектором, а может лишь изгоняя из продрогшего тела дрему, бойко мотнул головой, но сразу после того вновь вжал ее в плечи.
- Два года тому, по весне, мы решили развеяться и выбрались вот в такой же парк развлечений как этот, - довольно жмурясь, заговорил Перри, – разумеется, с тем отличием, что тот был открыт для посетителей, да и горки эти много меньше Чикагских. Но не в них дело. День выдался солнечный и, хотя было все еще прохладно, мы от души повеселились.
Какое-то время Сэм молчал, разглядывая гнутые, тронутые ржавчиной рельсы аттракциона и перила безопасности, некогда выкрашеные в задорный светло-зеленый цвет, а теперь выглядевшие жутковато из-за покрывавших их струпьев облупившиеся краски.
- Знаешь, а я бы и сейчас прокатился, - невесть с чего сказал он.

[Тот >>>]

Брук насупилась; нижняя губа, выпятившись, обдавала дыханием замерзший нос, укутанный в добытый из бардачка засаленный шарф.
- Один уже прокатился, - инспектор была не в духе: во-первых, это был конец дня, во-вторых – очередная, тридцать вторая, если быть точным, трапеза кровожадного убийцы. – Говорят, бедолагу затащили на самый верх, в розовый вагончик, и там выпустили дух вместе с содержимым тела.
Застёжка-молния легкого плаща с урчанием подорвалась на паре звеньев и отлетела куда-то под каблук. Не обратив внимания, натянув капюшон, женщина вылезла наружу; к этому времени – струи колотили как орешниковые палочки по барабану - дождь не на шутку разыгрался.
- Инспектор, может все же дождемся… Инспектор!
Видя, что его слова не возымели действия, Сэм чертыхнулся и тоже полез из машины, на ходу расправляя нуждающийся в починке черный зонт. В этот момент послышался рев мотора и визг нещадно сжигаемой об асфальт резины. Перри обратил свой взор на убегающую вниз улочку, силясь разглядеть источник шума и увидел бежевый автомобиль доктора Маринуса Дженсона Варда, мелькающий в просветах меж двухэтажных коттеджей. Рассекая струи воды и практически презрев опасности скользкой дороги, новенький Studebaker President приближался к заброшенному парку развлечений.
- Сэм, как я выгляжу?
Через секунду Денвер уже отмахивалась, заглаживая вину за глупый вопрос: о чем могла идти речь, если помадный оттенок мангового мусса на губах был съеден ею самой раньше, чем разбушевалась непогода.
Коричневая дорожка – будто бы натертые до блеска камни – петлей вела в сквер и обрывалась у нагроможденных конструкций: сморщенные от коррозии осевшие кабинки аттракционов были похожи на ржавые кресла-каталки. Розовую крытую вагонетку с облупленной крышей спустили вниз; все это время в нее нерешительно заглядывали лишь с помощью подъемника. Нагнувшись под желтой, трепещущей на ветру, лентой «Police line – Do not cross»*, Брук бросила гнетущий взгляд на бродягу – тот все еще беседовал с патрульными.
- Два самых главных врага криминалиста: погода и бомжи.

------
*«Police line – Do not cross» - Другими словами: "Место преступления - не входить"

[Joseph >>>]

+ Тот

За сотню ярдов до парковки Studebaker основательно сбросил скорость и уже не ехал, а скорее катился, будто позволяя окружающим получше рассмотреть его блестящие бока.
- Вот же фат, - недовольно пробурчал Перри.
- Зависть - губительная черта, Сэм, - хмыкнула напарница, упорно делая вид, что не замечает новоприбывшегося - впрочем, уличить ее в обратном было не трудно.
Выбравшись из машины, доктор Вард обошел ее и со значительным видом стал разглядывать правое заднее колесо, вероятно усмотрев в этом месте нечто значимое, хотя и ведомое лишь ему. Затем Маринус выпрямился и осмотрел окрестности. Взгляд его остановился на следователях.
– Мисс Денвер, как поживаете? – мило улыбнулся он, приподнимая шляпу. И затем, протягивая руку Сэму: - Перри.
Брук укутала пунцовое лицо в шарф – появление этого мужчины всегда молодило ее лет так на десять – и небрежно кивнула в сторону размякших от дождя и крови балок, приваренных к порогу вагончика.
- Могло быть и намного лучше, доктор Вард. Сами поглядите.
Тесное помещение, затянутое буро-коричневой рыхлой пленкой ржавчины, от потолка до стен было раскрашено мясистыми багровыми подтеками - словно мадлер* прошелся по вишне; войти внутрь означало по щиколотку погрузиться в измельчённую мякоть.
В переслащенном медном воздухе поднявшийся ветер разносил сушеные соцветия кукурузных початков.
- Остается лишь удивляться вашему самообладанию, - покачал головой Маринус. - Такая женщина как вы... Да что я говорю, ни одна женщина не должна видеть подобное. Если в конечном счете этого человека, или людей так и не удастся поймать, это будет... - доктор осторожно заглянул внутрь кабинки, - ...скверно. Да, скверно.

------
*мадлер - инструмент, предназначенный для выжимания соков из свежих фруктов, ягод

[Тот >>>]

Он снял пальто и вместе с шляпой протянул Сэму. Неохотно приняв их, Перри в очередной раз сказал себе, что если никто не сделает этого раньше, то в следующую их встречу он сам раз и навсегда поставит на место этого самодовольного дурака, считающего окружающих людей обязанными ему. Между тем доктор Вард натянул на руки медицинские перчатки и вооружившись длинным пинцетом принялся за осмотр. Отыскав в жутком месиве нечто представляющее интерес, он извлекал это на свет, рассматривал какое-то время, а затем либо отбрасывал прочь, либо откладывал в специальный контейнер, что захватил с собой. Наконец он поднялся с корточек, еще раз оглядел крышу кабинки и отступил назад.
- И что вы об этом думаете? - обратился Маринус к детективам.
Между погнутыми краями разреза потолочной стенки, будто кто-то вскрыл ее как консервную банку, растекалось пепельное небо; подняв голову, инспектор - она перед тем, как войти, засучила подол фабричных шерстяных брюк, - задумчиво разглядывала падающие хлопьями золотистые кукурузные рыльца.
- Судя по всему, его убили прямо здесь, - Брук указала наверх. – Иначе, зачем нужно было разрезать кабинку. Возможно, человека загнали сюда, как добычу. Какое по-вашему он использует орудие убийства?
- Кувалду. И, вероятно, что-то режущее, какое-нибудь мачете. Некоторые кости, у меня сложилось такое ощущение, пилили ножовкой по металлу, но это уже после смерти. А еще тут поработал секатор. Большой садовый секатор, - доктор изобразил пальцами, будто что-то подрезает, - какими подравнивают кустики и живую изгородь. И на сей раз соглашусь, убили его здесь, в этой самой кабинке, а затем произвели все эти ужасы над телом. Я собрал очередную коллекцию образцов, но заранее уверен, какое бы тщательное исследование я ни провел, оно не позволит ответить на вопрос: зачем? Зачем кому-то нужно расчленять тело, если не спрятать?
- Мне бы тоже хотелось это знать.
В тот момент Денвер думала лишь об одном – скорее вернуться в машину и открыть новую сигаретную пачку.

[Joseph >>>]

+ Тот

- Кто он, Маринус? – женщина нахмурилась, спрятав руки в карманы. – Сумасшедший? Душевнобольной? Если так, то он должен быть на учете клиник.
- Это стоит проверить, - кивнул Вард. - Вы молодец, Брук. Если позволите, я сам выясню, составлю список всех безумцев, находящихся сейчас вне стен лечебниц. Хотя самому мне кажется маловероятным, что это дело рук человека. На мой взгляд тут поработали силы, куда более сложные и странные... Прошу вас не смейтесь над тем, что я сейчас скажу, но слышали ли вы что-нибудь о колдовстве черных кварталов? Магия Вуду. Так ее называют.
Если бы не природное равнодушие к некоторым вещам и хорошо скрываемая симпатия к доктору Варду, инспектор бы громко рассмеялась ему в лицо.
- Вы хотите, чтобы я посадила за решетку предмет древней синкретической религиозной системы?
- Я не знаю, - честно признался Маринус. - Но Брук, вы слышали о том, что с недавних пор в моргах принято оставлять на ночь колокольчик? Вы знаете для чего он?
Шум дождя, дробью пробегающий по крышам-зонтикам проржавелых аттракционов, кажется, затихший на какое-то время, зарядил с новой силой.
Женщина тяжело вздохнула, неоднозначно качнув головой.
Забрав шляпу и плащ у хмурого Сэма, Доктор Вард осторожно взял Денвер за локоть и повел прочь от жуткого вагончика. Его голос утратил обычную твердость, перейдя в таинственный полушепот:
- Бывает, мертвые возвращаются к жизни. И медицина все еще не в состоянии дать внятный ответ на вопрос почему так происходит. Мы лишь оставляем колокольчик, чтобы вернувшийся с того света мог позвать на помощь. Если бы однажды я не оказался свидетелем подобного, то и не говорил, поверьте. Вот отчего я верю в силы, не только способные оживить мертвеца, но и наделить его способностями, противоречащими здравому смыслу.
Вдалеке, на фоне их разговаривающих теней в заштрихованном янтарными линиями воздухе, – будто кто-то рассыпал карий на кожуру апельсина – загорались вечерние огни.
- При всем моем уважении, Маринус, - ветер выбил волосы из-под капюшона, поэтому Денвер пришлось смахнуть их с лица. – Но мне очень хотелось бы, чтобы в этот раз вы ошибались.

[Тот >>>]

Повисшую паузу, во время которой доктор силился решить, стоит ли ему успокоить женщину или же настоять на своем, внезапно прервал Сэм:
- Брук, посмотри-ка на это!
Перри был рад вмешаться в разговор. Бедняга, знал бы он, что тем самым помогает Варду в сложной и неловкой ситуации. Впрочем, его находка стоила того, чтобы прервать даже речь Вильсона еще до того, как тот добрался до шестого пункта.
- Спичечный коробок, - показал Сэм. - Валялся в доброй дюжине ярдов от вагончика. Но только взгляните на эти бурые крапинки. Видите? Не будь я Сэмом Перри, если это не кровь.
Денвер подставила пластиковый пакет - он с готовностью принял находку; тщательно выведенные буквы не мог смыть даже ливень: 唐人街。1.21*.
- Не верю своим глазам, неужели… - руки инспектора заметно дрожали - скорее от холода. – Не хотелось бы это утверждать, но, похоже, убийца или жертва посещали китайский квартал.
Брук нахмурилась, точно грозовая туча, что решетом стягивала небо над их головами. Полицейские избегали соваться в Чайнатаун – какой толк, если в делах желторотых не разобраться без бутылки ханшина*.

------
*唐人街。1.21 - Чайнатаун 1.21
*hanshin - китайская пшеничная водка

[Joseph >>>]

+Тот

Бросив мимолетный взгляд на улику, доктор Вард разом позабыл о внутреннем противоборстве, в котором личные убеждения и приверженность к мистицизму столкнулись со столпами здравого смысла и совершеннейшей необходимостью поддержать и успокоить даму. Привычным жестом потирая левое запястья, Маринус развернулся и вновь обратил взор на место преступления. Вокруг того, совсем рядом с ним и чуть поодаль бродили кутающиеся в темные плащи полисмены, и Вард заметил, что все они как один, будто избрав жуткий вагончик центром своего мерзкого ритуала, ходят против часовой стрелки. Их размеренные переваливающиеся шаги и их скрытые капюшонами, обращенные вниз лица, внушили доктору невыразимый ужас, на мгновение почудилось, будто уже звучат голоса и наводящие оторопь слова, прочитанные накануне в странной и страшной книге, найденной в личной библиотеке покойного дяди, слетают со злокозненных уст. Видение быстро прошло, желание бежать осталось.
Совладав с последними позывами животного страха, Маринус Дженсон Вард поспешил распрощаться с детективами, напоследок пообещав Денвер связаться с ней, как только список умалишенных будет составлен.
- Что скажешь, - неопределенно хмыкнув, спросил Перри, - заметила, как наш доктор переменился в лице?
- У тебя бред, Сэмми, - уменьшительно ласкательными именами Брук не пренебрегала только в моменты чрезвычайного скептицизма.
Она все еще смотрела доктору в след.
- Бред? Бред?! - весь вид Сэма говорил о том, что он не верит своим ушам. - Я думал Вард грохнется в чертову лужу, так побелело его лицо, когда я показал коробок с китайскими закорючками.
Инспектор нахмурилась, – она думала о трупе, о чертовой работе и, пожалуй, еще о том, что ничего не приготовила на ужин, - взяла шествие к машине.
- Я посмотрю на твое лицо, когда О`Годфри выпишет нам пинки и отправит в Чайнатаун. Хотя… знала я когда-то несколько фраз, но желтушным они вряд ли понравятся.

[Monsieur Le Chiffre >>>]

Joseph, Monsieur Le Chiffre

Чайнатаун, Chаguаn,
Tight Springs, штат Арканзас,
5 февраля 1930 год, ночь

Я-пиан* – он же опиум.
Кто бы мог подумать, что надрезанные головки цветов мака способны творить чудеса и – еще более поразительно! – что молодой китаец сможет приучить к этим чудесам всю местную публику, да так, что она охотно начнет вставать на задние лапки и утробно требовать добавки. Возможно, американцы тайно вздыхали по шелку кимоно, да конусообразным соломенным шляпам, но даже в таком случае опиум был единственным жестом доброжелательности по отношению к желторотым.
Тенг содержал свой собственный Cháguǎn*, в котором несколько раз на неделе собирались «избранные» со всего города, чтобы изведать блаженства и спуститься в Рай.
Под рогатой крышей со встопорщившимися чешуйками, - они словно съедали свет огней города, - находился просторный зал, занавешенный алтабасом, глазетом и китайской парчой, где не было мебели выше стеклянных столешниц, а на разбросанных бархатных подушках можно было разместиться подобно императорам Чьу. Здесь дегустировали теплое янтарное вино - разливали по фарфоровым пиалам; давали отведать настойку из склеенного риса и пригубить пьянящий обжигающий абсент. Раскинувшиеся на полу фигуры посетителей – ватные, будто трепыхающиеся на солнце амебы, - стонали в неге, а между ними ходили молодые женщины, готовые удвоить ее по первому же требованию.
Сам «проводник в Забвение» - молодой китаец - держался в стороне от остальных гостей – за бамбуковой шторкой, окутанной дымчатой сетью тлеющих благовоний. Отсюда Тенгфей наблюдал за происходящим. Пока дельцы накуривались до одурения, он изучал их вдоль и поперек так, что скоро знал даже количество родинок под спущенными штанами.
Опиум был для Тенга такой же частью него самого, как национальный халат, цвета пережаренного шафрана, в котором он сейчас сидел на полу перед другом, прислушиваясь к звукам, доносящимся из-за ширмы, и аккуратно, плавно, самоотрешенно – точно играл на лютне, не имеющей струн, - разливал по сосудам вино с лаунданумом*.
- L'opium agrandit ce qui n'a pas de bornes,
Allonge l'illimité,
Approfondit le temps, creuse la volupté,
Et de plaisirs noirs et mornes…
Remplit l'âme au delà de sa capacité… *
… Мужчина, медленно, словно в полусне, не читал, но проговаривал бессмертные строки так, будто бы только-только учился человеческой речи. Перебирал их, словно бусины гранатовых четок, намотанных на его левую руку – тускло блестящие, мутные, цвета столь темного, что с ними могла поспорить одна лишь свернувшаяся кровь – или же сами губы, повторявшие, и словно бы спотыкающиеся на каждом звуке:
- … Lacs où mon âme tremble et se voit à l'envers... *
Внезапно он остановился, оборвал чтение ровно перед gouffres amers*, повиснув над опасными краями; темные губы, цветом почти приближающиеся к цвету четок, несколько мгновений кривились (так извивается под каблуком раздавленная гусеница), и, наконец, выплюнули на английском:
- Всегда…ненавидел стихи.
------
*Yāpiàn - (кит.) опиум
*Cháguǎn (кит.) «чайный дом»
*лаунданум - опийная настойка на спирту
*Раздвинет опиум пределы сновидений,
Бескрайностей края,
Расширит чувственность за грани бытия,
И вкус мертвящих наслаждений,
Прорвав свой кругозор, поймет душа твоя.
Шарль Бодлер, «Цветы зла», XLIX - Le Poison (Отрава)
*Lacs où mon... - Где, странно искажен, мой дух дрожал не раз. - Там же
*gouffres amers – «горькие пропасти», там же, строка Pour se désaltérer à ces gouffres amers - И в горькой глубине изнемогал и гас.

[Joseph >>>]

я и Monsieur Le Chiffre

Тенг улыбнулся; внимательно все это время прислушивался, будто не к голосу, а к игре цимбалы с туго перетянутыми нитями, и когда одна из них оборвалась, он поставил на середину нефритовую дощечку с переполненными чашами. Законченный напиток по запаху был похож на солому: ощущение горечи сбивала неприличная сладость вина, точно путана, отдающая себя первому встречному; тем не менее, снадобье предстало перед Дюраном в нежно-синей пиале – как будто цвет должен был исправить вкус содержимого.
Согласно одному из китайских ритуалов, сосуд необходимо передавать по кругу, чтобы выпить из одной чаши и установить общение душ, однако в этот раз китаец предпочел отступить от традиций и по каким-то собственным причинам приготовил для себя отдельную посуду.
- Поправьте меня, если это не мсье Бодлер поехал в Бельгию, несмотря на ухудшающееся здоровье и даже потерял сознание в стенах церкви.
Тенгфей занялся трубкой - масло и фитиль были уже приготовлены, оставалось нагреть и размять опиумный шарик, - поэтому он сел на колени, склонившись над лампочкой так, что она утонула в его длинных черных волосах, напоминающих крыло ворона в рассеянном млечном тумане.
- Когда его привезли в клинику, где он и умер, - голос китайца был тихим и мягким, под стать окружению. - Он сказал, что видел Господа, что тот приблизился и дыхание его отдавало опиумом… до чего же уместная фантазия. Наверное, в тот момент господин Бодлер очень обрадовался, предположив, что в Раю будет не так скучно, как он о нем отзывался при жизни…

[Monsieur Le Chiffre >>>]

Joseph и ваш покорный

Бамбуковая ширма, скрывавшая мужчин, подобно маске, оберегающей путешественника, участника карнавала или актера, позволяла лицу под ним оставаться чуть более обнаженным, чем обычно. На лбу Дюрана образовалась тонкая вертикальная складка – «висячая игла», как ее называли восточные физиогномисты – и тут же выражение иронии, понятное лишь представителю большой нации по отношению к «нелюбимому сводному брату», заставило рот изогнуться в очередной сардонической усмешке.
- Бельгийский бог, наверняка, душится опием, чтобы хоть как-то отбить запах шоколада. Зато в местном аду, наверное, даже сковороды воняют какао,- француз передернул плечами, как будто аромат: приятный и тонкий, когда его не слишком много, но нестерпимый для ноздрей, опаленных серебряной кокаиновой пыльцой - наполнил пространство комнаты.- Впрочем, и Бог там, наверняка, темнокожий липкий старик с марципаном вместо глаз. Но кем еще он может привидеться крестьянскому сыну? Кому, как ни вам, азиатам, знать, что может дурная кровь. Возьмите ваш опий,- четки задвигались, глухо стуча, когда мужчина протянул руку и на кончиках пальцев поднял изящный сосуд, словно говоря тост в честь столь поносимого бога.- Смешайте его с грязью, прибавьте бельгийской капусты, немного гнилых овощей, скверного пива, жирных вафель с мороженным – и вы увидите, во что превратится жидкость, которой люди поклоняются долгие века,- полузакрытые, «совиные» (или «драконьи») глаза говорившего были устремлены перед собой безо всякого выражения, так что оставалось гадать, говорит он все еще об лаундануме, или о жидкости, бегущей в набухших, будто бы распираемых желчью и раздражением венах.

Сообщение отредактировал Monsieur Le Chiffre - 19-03-2012, 7:58

[Joseph >>>]

в компании с Ange du mal

Вялый свет от бумажных мешков-фонарей волочился по полу, по разбросанным, почти умершим телам, - а люди, в самом деле, казалось, достигли той границы, где нет различий между жизнью и смертью, - окрашивая восточные тахты и циновки в тона огненно-фиолетового вечернего неба.
Высокая, словно с гравюры Моне, изображавшей грешницу на досуге, азиатка – чтобы остаться обнаженной, ей нужно было только жестом фокусника сорвать кусок выцветшей тряпки, прикрывающей тощую фигуру, - призраком вплыла в шатер, спросила у хозяина что-то по-китайски; тот отмахнулся, предоставляя Дюрану самому решать, пользоваться ее услугами или нет.
- Если бы не эта дурная кровь, каким чудесным был бы пейзаж, - отозвался Тенгфей.
В углу за спиной китайца стоял молитвенный столик с сандаловой пагодой, а на ней, свесив ножки, сидел веселый толстячок, играющий на четырехструнной пипе* – Будда с большим животом. Именно оттуда, из сокровенного ящика, Тенг достал бумажные конвертики с порошками, опиумные «головки», пузырьки с «ланкастерскими» каплями – последние в несколько раз превосходили действие лауданума и использовались в особых случаях.
- Мы прячем нашу кровь, Жан, но ладно я, вам же следовало бы выставлять ее напоказ. Ваша кровь прекрасна, словно драгоценный камень, а вы скрываете его сияние под скорлупой.

------
*пипа - китайская лютня

Сообщение отредактировал Joseph - 19-03-2012, 8:00

[Monsieur Le Chiffre >>>]

- Если вы не возражаете, я бы пока воздержался от вскрытия вен,- гость поднял чашку на уровень глаз, держа ее в растопыренных, как лепестки раскрывающегося лотоса, пальцах. Пустые глаза изучали зеркальную поверхность, которой постепенно передавался трепет напряженной руки.
- Вообразите, что это – другой, неизвестный нам мир, Тенгфей,- профиль, который по чистоте линий мог бы поспорить с обликом Александра или же Менелая, словно на античной мозаике, склонился над воображаемой terra nova*. Внимательный глаз друга мог бы легко различить, как меняется настроение «держателя тверди»: из равнодушного блеск глаз стал на мгновенье заинтересованным, ярким – и почти тут же его сменили отвращение и гадливость. Не желая или не в силах скрыть этого чувства, он глухо произнес… или прошипел, почти приникая губами к краю, так что по встревоженной глади пошла рябь от дыхания:
- … и на ней, в ней везде – люди, существа, цари природы. Чванливые, наглые, воняющие неудовлетворенными страстями и нечистотой своих трущоб, в крови, сперме и блевотине начинающие и заканчивающие жизнь. Разве с ними может ужиться какой-то иной бог, кроме шоколадного зайца с лиловыми марципановыми глазами? Бог, по цвету ничем не отличающийся от испражнений…
Мужчина остановился, как будто сообразив, что его полные нагноившейся боли речи никак не поспособствуют утверждению joie de vivre* у молодого друга. Дернув губой, словно щерящийся зверь – видимо, сейчас это должно было обозначать улыбку – он выше приподнял пиалу, салютуя собеседнику.
Губы прильнули к краю пиалы в поцелуе, какого не снилось на томному Ромео, ни исступленному страстью Тристану; возможно, сейчас перед алчущим благосклонности любовником была не Изольда и не Венера, но все же некая особа, объятия которой могли помочь менее щепетильному рыцарю утолить иссушающую его страсть.
Однако, пышный наряд, в который облачилась продажная красотка, возымел отталкивающее действие: сделав один неглубокий глоток, Дюран разлепил губы с таким видом, будто в пиале была чистейшая полынь.
- Что надо этой костлявой шлюхе?
------
* новая земля
* joie de vivre – радости жизни, вкуса к жизни

[Joseph >>>]

+

Девушка, замершая у входа с равнодушием суккуба, лицо которого было обязано изображать истому только во время работы, казалась высеченной из темного куска мрамора. Ожидала. Нет – и она тут же пойдет к другому. Нет – и одним клиентом меньше.
- Ей? Ей ничего. Она полагает, что это вы в ней нуждаетесь, что позволите ее грязному рту прикоснуться к вашему телу, – китаец, неподвижно слушавший друга, вернулся к лампе, снял горячий стеклянный купол.
Теперь Тенгфей, заблудший сын Поднебесной – он двигался с нисхождением к самому себе, - был целиком поглощен приготовлением трубки. Длинные пальцы заботливо, - точно принадлежали юному монаху, только совершившему причастие и дотрагивающемуся до требников и распятья на алтаре, - вкладывали шарик в углубление курительной флейты.
Про опиум Тенг - opium master - знал все. Он сам следил за его изготовлением и собственнолично занимался «тчанду»*. Этому нигде не обучали, но молодой китаец, как если бы скучал по родной матери, с терпением совершенствовался и поднимался в этом ремесле. Современные наркотики он не признавал. «Курение опиума – церемония. Ритуал». Опий, затмевая даже подкожные инъекции морфия и в то же время позволяя сохранять рассудок, приносил покой, делал Тенга еще ближе к наблюдению за жизнью со стороны.
Когда Тенгфей нагибался, выбирая угол наклона трубки над огнем, шелковая ткань спадала с плеча, открывая вид на скалящего зубы, вытатуированного рогатого дракона; глаза существа налитыми кровью, оловянными зернами беспрерывно и устрашающе следили за гостем и - в какой-то миг показалось – чиркнули по блуднице.
- Вера в того самого мерзостного бога с марципановыми глазами и его «божественные» шлаки - единственное, что удерживает ее от того, чтобы не сунуть голову в петлю, мой друг. Ну, еще низкие потолки. Да, в этом месте слишком низкие потолки, - взгляд, вязкий как смола, коснулся чаши в руках Дюрана. – Иногда я думаю, что мне мешает добавить на десять капель больше.

------
*«тчанду» - производство опия для курения на основе ферментативного брожения, требующее тщательной очистки

[Monsieur Le Chiffre >>>]

Голова француза слегка наклонилась к плечу: он прислушивался к тому, что происходит внутри его тела. Давно забытое ощущение тепла (кокаин, напротив, «отмораживает» чувства) начало зарождаться в животе, как будто там расцветал пион – или, учитывая обстоятельства, пламенеющий маковый цветок. Тяжелый бутон только приподнимался на стебле, но это ощущение заставило нелюбителя стихов продолжать терзать себя и компаньона грезами давно погибшего сифилитика:
- Les femmes de plaisir, la paupière livide,
Bouche ouverte, dormaient de leur sommeil stupide…*
…Не возьмусь сказать, друг мой, что именно мешает вам, но меня бы останавливала удручающая предсказуемость результата. Сейчас, когда вы набиваете трубку, или когда я делаю глоток,- слова monsieur’а были сопровождены соответствующими действиями,- мы, словно дети на Рождество, с любопытством ждем, какие подарки принесет нам зеленоглазая фея. Заметьте, что в этом случае опасность не пробудиться утром не отвращает нас, потому что является одним из сюрпризов в бархатном кульке старого педофила. Но знать наверняка, что ты вытащишь из красивой обертки – может быть, и полезно, но как-то уж слишком скучно.
Тепло растекалось по крови и уже начинало биться в виски; удары эти представлялись воображению, тронутому действием опия, в виде японских гравюр, изображающих волны – с той только разницей, что пена на них была не кипенно-белой, а темно-красной, как кровь. Дюран нахмурился, чувствуя, как теплые капли пота выступили на лбу, и, достав из кармана жилета платок, быстро отер их, чтобы затем кинуть встревоженный взгляд на батистовый лоскут. Светлая бровь дрогнула: казалось, мужчина безмерно изумлен тем, что по ткани не расползлись багровые пятна. Впрочем, учитывая, что она, как и вся остальная его одежда, включая кокетливо повязанный галстук, была предусмотрительно черного цвета, вряд ли и самому острому взгляду удалось различить бы что-то в окружающей полутьме.
------
*Бледны, как труп, храпят продажной страсти жрицы || Тяжелый сон налег на синие ресницы.- Бодлер, «Цветы зла» - CIII Le Crépuscule du Matin/«Предрассветные сумерки»

[Joseph >>>]

Будто замечая перемены на лице друга, как если бы в темнеющее секунду назад небо проскальзывали радужные краски восходящего рдяного солнца, вспыхивающего червонной короной и апельсиновыми овоидами, Тенгфей довольно улыбнулся. Облизнул губы, догадываясь какой безумный свинг начинает танцевать лаунданум с клетками головного мозга Дюрана. Танец берет инициативу с «блошиного шага», продолжается балом возбужденного неврастеника; позже па приступят к парадированию движений животных, может быть, даже обличат акробатические навыки – они останутся непризнанными лишь потому, что новая порция напитка вкупе с чарующими вдохами опия вознесут в парадиз, вечную обитель блаженных, или низвергнут в преисподнюю. Впрочем, разницы уже не было.
С каждым прикосновением к трубке, вытянутому полому барильету – это были особые курительные флейты, из личной коллекции и опробованные много-много раз им самим для насыщения стенок порочным ароматом, - в Тенге просыпался демон. Молодой китаец еще не успел вкусить долгожданного дурмана, а Джун Куй, дремлющий в глубинах его души, в одеянии из синих перьевых облаков уже запрыгивал в колесницу, натягивал тетиву лука, направлял серебряных лошадей в самый центр Ковша Большой Медведицы, служивший ему винной чашей, и начинал напевать мелодию… "La Marseillaise"*. Тенг рассмеялся над самим собой – вот так просто он сам оказался отловленным незримыми магическими сетями европейца. Наверное, китаец действительно нуждался в доверии, а не в предубеждении. И даже если откровенность была расслабляющим ядом, он был готов повернуться спиной, потому что знал, что на плечо ляжет твердая рука выходца земель Капетингов, а не ржавый бистури*.
- Опасность не проснуться утром – не подарок, mon cher ami, – с улыбкой выдохнул молодой азиат. Темные волосы, обрамляющие жемчужно-белое лицо, точно только что выстиранное полотно, подчеркивали внимательный, вкрадчивый взгляд. – Это несчастливый лотерейный билет, который если и выпадает из пропитанного вазелином кармана выродка, то только тебе в руки. И отказаться от него уже невозможно. Поэтому, если уж засыпать, то в объятиях зеленоглазой феи, а не старого извращенца.

------
*La Marseillaise - Марсельеза - гимн Франции, созданный Руже де Лилем и принятый в 1795 году
*бистури - (фр.) малый нож хирурга

[Monsieur Le Chiffre >>>]

- Ученики как-то спросили у Диогена,- не споря, но и не соглашаясь с умозаключениями китайца, Дюран дрожащими ноздрями втянул воздух, ощущая себя средневековым лекарем, который на смертном одре записывает дрожащей рукой этапы собственного угасания*.- Где он желает быть захороненным, когда… вытянет некий несчастливый билет. Девятый аркан* ответствовал, чтобы его положили на голой земле над рекой. «Учитель»,- изумились ученики,- «разве ты не боишься, что твое тело осквернят после смерти дикие звери?» «Положите при мне палицу, я отобьюсь от них». «Но учитель, как же ты сможешь отбиться, будучи мертвым и ничего не чувствуя?» «Если я не буду ничего чувствовать, какая мне разница, где и с кем будет лежать мое тело». Так что, mon cher ami,- повторил или передразнил француз, копируя томные интонации Тенгфея,- если в руках у тебя билет на прогнивший «Титаник» Харона, какая разница, кто окажется с тобою в одной каюте? Быть может, это твой шанс,- сильная рука с набухшими венами, словно змея с дерева, упала на локоть подавшейся прочь от увлекшейся философией мужчин проститутки; не бросив на нее даже взгляда, Дюран толкнул жертву на подушки позади себя, и договорил, отставляя пиалу,- шанс сделать что-то, за что потом бы раскаивался всю свою жизнь.
Прибой алых волн начинал все сильнее захлестывать мозг. С ясностью, обжигающей, как сирокко, что иссушает кожу жителей Аравии и заставляет глаза слезиться от песка, Дюран рассматривал свои ощущения от опьянения, как если бы был отделен от них толстым жаропрочным стеклом. Сравнивал, находил черты расхожденья и сходства. И, видимо, для пущего удобства, откинулся на подушки, устремляя перед собою невидящий взгляд, предоставив безмолвно ожидающей проститутке заняться своим прямым делом. Согнутые, высоко поднятые колени слегка дрогнули, когда она попыталась втиснуться между ними – но, с некоторым усилием разведя их, мужчина засмеялся, раскинув руки и царапая стремительно алеющий в глазах бархат, словно требовал разделить с собой наполняющее ощущение легкости.

------
*самая известная история с такой «диктовкой» принадлежит, кажется, академику Павлову, но автор методики отнюдь не он.
*Девятый аркан (карта) Таро – Отшельник - изображается в виде человека с фонарем. Фонарь Диогена стал хрестоматийным примером еще в античные времена.

Сообщение отредактировал Monsieur Le Chiffre - 23-03-2012, 13:52

[Joseph >>>]

Еще одна снисходительная улыбка – расцветший на губах бутон гибискуса, - вспыхнула перед тем, как хозяин курильни, наконец, жадно затянулся, обессилено прикрыл глаза, скрывая под веками бездонный, уносящий в водоворот, угольно-черный мрак и удовольствие от драгоценного, отведанного опия. Могло показаться, что в тот момент Тенгфей стал Дюраном, ответившим согласием на приглашение проститутки или самим драконом, высеченным на спине, что согревался жаром пока еще живого тела под шелковой тканью терракотового халата.
- Wǒ xīwàng tā yǔ mǎnyì*, - китаец позволил себе заговорить на родном языке, потому что был абсолютно уверен в том, что его друг, скованный ласками блудницы и лишенной возможности двигаться, даже не заметит этой маленькой вольности.
Приготовив еще одну трубку, отполированную и гладкую, точно обтянутую младенческой кожей, Тенг отложил ее на столик и, вытянув ноги, лег на циновку. Пробивающийся через божественную млечную химеру, что туманом стягивала шатер, его задумчивый, отдавшийся в руки неги взгляд разглядывал на бамбуковой шторке вздрагивающую тень азиатки; китаец прислушивался к каждому звуку, рожденному комнатой, желая убедиться, что девчонка его услышала.
Глядя на него, наблюдателя за утоляющим свои порочные желания другом, можно было лишь подозревать, какие мысли сталкивались в вольном полете помутившегося сознания Тенга; он самозабвенно втягивал пары и с каждым глубоким вдохом освобождался, ускользал от материи, от больного тела, от этого недолговечного мира. Если бы это было в его власти, он бы позволил чарующему мигу длиться целую жизнь или две, или даже вечность.

------
*Wǒ xīwàng tā – я хочу, чтобы он остался доволен

[Тео >>>]

Йи ненавидела этот зал. Ненавидела то, в какой резкий, тошнотворный дурман превращается смешение в приятных запахов корицы, лотоса, сандала… оттенки ароматов, перехлестывались, перекрывали друг друга, словно дрались за право главенствовать, принимали в удущающие объятия и зачаровывали до головной боли, до рези в глазах… Пресыщенный благовониями воздух сухой пылью оседал в ноздрях и неприятно щекотал горло.
Торопливо миновав зал, где в благоухающее многоголосье вплетался тяжелый дух потных разнеженных человеческих тел, китаянка исчезла за ширмой. Здесь сейчас главенствовал приторный лакричный фетор опия. Девушка вымученно улыбнулась Тенгу, подходя к нему ближе. Глаза – узкий, раскосый разрез был подчеркнут яркой подводкой – скользнули по его блаженному лицу. Она проследила направление его подернувшегося довольной пеленой взгляда… и не без неожиданного для себя удовольствия отметила, что друг Тенгфея в общем-то мало чем отличался от всех прочих. Эта мысль упрямой нотой звучала в девичьем сознании до тех пор, пока резонирующие волны не обрушили каменные оковы, обнажая человеческую сущность нового знакомого. Йи села подле брата, с тихим трепетом прижимаясь щекой к его плечу. Взор ее невольно возвращался туда, где азиатка множила удовольствия мсье… Картины этого разнузданного блаженства всегда внушали девушке отвращение к простым утехам.

[Monsieur Le Chiffre >>>]

…Если молодой китаец искал в пряно пахнущем зелье ухода от тленной плоти, то его товарищ, напротив, изо всех сил цеплялся за ощущения, извлекаемые им из собственного тела. Была ли это разница в характере, дозе или же способе приема запретного препарата, но Дюран, словно продолжая играть в хирурга, пытался отделить друг от друга три одновременно испытываемых наслаждения: опьянение наркотиком, крепким спиртом и вином, и упорными, хотя не имевшими большого успеха ухищрениями девицы. Что сделать: снег* благодетелен для земли лишь когда лежит тонким слоем, под толщами же сверкающего блаженства все живое рано или поздно гибнет и промерзает до костей…
Дюран не мог бы сказать, что заставило его открыть глаза и повернуть голову, разгоняя приливающие со всех сторон видения. В кровавой пелене, словно луна, проступил призрачный облик Тенгфея, заставив мужчину вздрогнуть: у китайца было два лица.
Он попытался подняться, опираясь на локоть, наклонившись вперед – но дурманное зелье, подобно суккубу, уселось на грудь, навалилось каменными глыбами, как в сказке о спящей принцессе. И все же ему удалось передвинуться, заставляя склонившуюся китаянку по-обезьяньи карабкаться следом: омерзительное и нелепое зрелище, карикатура на фею, прихода которой так страстно желал молодой друг.
Двуединое, двуполое, двуликое существо продолжало неподвижно сиять перед ним, словно порождение старой и страшной восточной сказки. Несколько томительных мгновений – несколько долгих ударов сердца – прошло, пока мсье понял, что это не он-и-она, а мужчина и женщина, прижавшиеся друг к другу: молодой товарищ и его новоявленная сестра.
- On dirait une femme qui sort d'un tombeau. Elle ressemble a une femme morte. On dirait qu'elle cherche des morts*.

----
*снег – жаргонное название кокаина
*Она как женщина, встающая из могилы. Она похожа на мертвую женщину. Можно подумать - она ищет мертвых. – Оскар Уальд, «Саломея»

[Joseph >>>]

Я и Тео

Запрокинув голову, перекатывая во рту бесценный вкус опия, Тенгфей даже не пытался бороться с дремой – он вдыхал аромат своих волос, ощущая, как обостряются в затвердевшем стеклянном воздухе запахи; представлял себя упомянутым недавно Диогеном в колыбели из малахитовой, завернутой в густой ватин кроны листьев, что усыпали одиночные махровые цветки розанели*.
Линии губ скривились полукругом, как если бы пришлось жадно глотнуть скупой бриз рисовой топи или на одну секунду стать той самой блудницей, развращающей друга. Обстановка комнатки, которую молодой китаец все это время удерживал взглядом, потемнела, превратилась в античный резерваж, охваченный липким облаком москитов, точно покинувшим китайские земли или пустившимся за ним в погоню.
Воспоминания, острые как иглы, впились в глазницы: трепыхающиеся в сутолоке шанхайского базара паланкины, что тащат на лямках тщедушные старики по лабиринтам хутунов*, в которых невозможно разобраться даже с бедекером*; вонючие - словно цхэсо* - лавки, беззубые торговцы-змеевики с опухолями на лицах размером с куриное яйцо, расцветающие на каждом шагу бордели с малолетними проститутками, болотина из крупы на завтрак, а - если повезет - то и на ужин. А вот и Тенг - в черном костюме с накрахмаленным пластроном - вновь стоит на родной улице среди всей этой круговерти в ореоле из чистого орехового света. Сторонний наблюдатель. Но нет, - нищие, стянутые роговой малярийной чешуей, бегут к нему, хватают за плечи, а из полуоткрытых челюстей сыплются монеты, припрятанные между зубами на черный день. И говори им, и кричи – они уже не слышат и не понимают твой язык, чужой язык. Растерзают, не моргнут глазом и не остановятся, даже если оглоблей кому-нибудь в толпе снести лысую голову.
- … и вкус ея, и цвет, и душный, смертный плоти запах…* - Тенгфей приоткрыл глаза, точно слепой котенок и посмотрел на сестру. – Йи, это ты…
- Да, это я, - тихим эхом вторила ему китаянка, приподнимая голову – тяжелую, будто налитую свинцом, - и заглядывая брату в глаза. В черных опалах она надеялась увидеть искру, убеждающую ее в наигранности атонии его сознания. Но мутные всполохи едва ли оставляли место подобной возможности. Ее Тенгфей был, как казалось, на грани своей реальности, в точке расслабления, где внутренняя энергия никуда не движется – она просто есть. Время остановилось, и в этом моменте было заключено все – и этим всем являлось наслаждение. Без цели и движения.
Белое лицо брата, будто покрытое кукурузной мукой, - он однозначно ощущал себя вернувшемся из потустороннего мира, - разглядывало сестру, шатер, ткани, нелепой мешковиной наброшенные на стены. Когда Тенгфей приподнялся, халат, расписанный орехами кедра, обнажил спину, давая очередную возможность пробудиться угольно-красному зловещему дракону, оживающему с каждым лучом света бумажных фонарей, что вскальзывал в комнату и пятнами застывал на бамбуковых рейках.
Молодой китаец тут же нашел взглядом друга - успокоился - наверное, убеждался, что видение было всего лишь мимолетным сном, шуткой зеленоглазой проказницы. Потом одним осторожным движением он взял отложенную трубку, отдал ее во власть мерцающему огню пузатой лампы и поднес яшмовый мундштук к губам.

------
*розанель – тот же гибискус
* hútong – (кит.) - переулок
*бедекер - путеводитель — Карл Бедекер впервые создал путеводитель по разным странам.
*«Скифы» А.Блок, 30 января 1918 года
*cèsuŏ – сортир

[Monsieur Le Chiffre >>>]

Ange du mal и любитель лунных капель

Сейчас собственный разум представлялся французу осажденной крепостью, внутри которой горстка отважных солдат стойко обороняет последние бастионы. Враги были многочисленны и сильны, но маленькие друзья – цвет их почему-то был в его воображении травянисто-зеленым – что было сил отбивались от натиска, продолжая через бойницы глаз взирать на странную пару, мужчину и женщину, что сидели напротив друг друга, разделенные и близкие, как никогда. Но другая его половина видела не их, а сплетенных в тугие кольца полулюдей-полузмей, нага и нагайну, с лоснящимися черными телами и до снежности белой, будто искрящейся кожей лиц, плеч и рук.
Нестерпимое желание прикоснуться к ним, ощутить сухую шероховатость змеиной кожи вдруг овладело Дюраном, как если бы от этого зависела его жизнь. Чувство, совершенно несвойственное курильщикам опия, но хорошо знакомое потребителям кокаина – судорожное беспокойство – было столь сильным, что мужчина нашел в себе силы подняться и, оттолкнув китаянку, сделать пару шагов в сторону клубка плотно свившихся змей. Но ноги его подогнулись и француз снова упал на пол, едва не опрокинув драгоценный столик со всем содержимым и расплескав по ковру содержимое пиалы.
Пятнадцатый аркан. Дьявол.
Сорвав с шеи душивший галстук, он отшвырнул в сторону атласный лоскут; затем рука в молящем жесте вытянулась в направлении трубки, почти касавшейся губ китайца.
Но вместо того, чтобы угостить запретным плодом, его молодой друг убрал «небесную» флейту в сторону, спрятал от глаз – ему часто приходилось быть свидетелем умопомрачающего действия лауданума, и Тенг хорошо знал, что когда опиум начинал закипать в человеческих венах, разрывать их изнутри, лучшим способом остановить агонию, было поддаться ее соблазну. Но не сейчас и не здесь, и не Дюрану, тело и сознание которого все еще могло хорошо помнить вкус забытья от седовласого кокса. Теперь это был не свинг. Сальса. Убийственный ритм «тумбао» на краю пропасти с голыми скалами, что облизывали рыжие языки пламени.
- Yì, bǎ shuǐ*, - Тенгфей уже стоял на ногах и держал друга за плечи. – Kuài!*
Он заботливо вглядывался в глаза француза, словно пытался содрать застелившую рассудок пленку, оставить отблеск собственного отражения.
А дракон на его спине, залитый темно-фиалковым сиянием, раскрывал пасть в гомерическом хохоте.

------
Ange du mal - здесь и далее "Ангел зла"

*Yì, bǎ shuǐ – (кит.) Йи, принеси воды
*Kuài! – (кит.) Быстрее!

Сообщение отредактировал Monsieur Le Chiffre - 30-03-2012, 18:28

[Тео >>>]

Эту просьбу – нет, скорее, сейчас фраза, вырвавшаяся из уст Тенгфея, звучала для его сестры как приказ, - могла исполнить… да хотя бы та несчастная продажная девка, которая замерла, словно ее всю залили клеем, и неподвижно созерцала происходящее, глупо хлопая длинными ресницами. Тем не менее, даже мысль о том, чтобы послать за водой кого-то еще, не трепыхнулась, не расправила крыльев в голове у Йи. Быстрой, верткой змейкой китаянка взвилась на ноги и скрылась за занавесью.
Она видела это не раз. Опийный дурман, заволакивающий сознание. Нервные, почти лишенные признаков человеческих, и от того безобразные движения… И все же ей было дико думать, что этот холеный, блестящий, словно восковая фигура, француз мог попасть в сеть старика Опия вот так. Непостижимо. Это казалось ей столь же невозможным, сколь невероятным был еще несколько мгновений назад проблеск сознания в глазах ее брата.

[Monsieur Le Chiffre >>>]

Ярость – не холодная, искрящаяся кокаиновая ярость, заставляющая людей брезгливо стряхивать чужие потроха с башмаков, но обжигающая, как горлом хлещущая кровь – охватила Дюрана, когда то, что было сейчас средоточением его жизни, так просто, по одному мановению длани человека-змеи исчезло, растворившись в клубящихся кольцах. Рука, только что молитвенно протянутая к сияющему лицу, сжалась в кулак, набухшие вены проступили под кожей, как вспучившиеся подземные реки. Остановившийся взгляд уперся в обнимавшего его Тенга; казалось, еще минута – и гость, стремительно спускавшийся в пламя, кинется на хозяина дома, чтобы, за неимением опия, насытить свою алчность его пряной кровью.
Одно движение. Так близко.
- Les dieux de mon pays aiment beaucoup le sang.*
Превозмогая желание, он наклонил голову, упираясь сухим лбом в плечо Тенгфея. Закрыл глаза, чтобы не видеть молочной шеи с нетерпеливо бьющейся жилкой. Почти не дыша, прилагая все силы к тому, чтобы сохранить равновесие, уселся на пятки и проговорил сквозь зубы, жалея только о том, что нельзя выключить слух, чтобы остановить грохот ревущего сердца (его, своего, общего?):
- Если я упаду, то вы, мой друг, упадете вместе со мной.

------
*Боги моей страны очень любят кровь. – Оскар Уальд, «Саломея»

[Joseph >>>]

Ладонь молодого китайца, будто Цирцея предлагающая кубок Улиссу, неестественным движением – переполненным неприкрытым, предельным и в то же время решительным сочувствием, – коснулась друга.
- Пока это в моих силах, Жан, я никогда не позволю вам упасть.
Наверное, в этот момент Тенгфей больше походил на Диониса, если и не носящего «шкуру чёрного козла»*, то обтянутого циполиновой кожей дракона, что стоял перед ним под фиговым деревом в окружении виноградных лоз и локонов мутно-сизого плюща; шевелящиеся за его спиной фигуры – всего лишь тени от вздрагивающих фонарей – даже самому трезвому уму напомнили бы поклоняющихся, изможденно шепчущих менад и вакханок*. Впрочем, если бы кубок и существовал, Тенг бы - не обдумывая - порвал себе вены, позволил насытиться, вот только его «дурная кровь» вряд ли пришлась бы французу по вкусу. В этом он был уверен наверняка.
Молодой "Наследник Поднебесной", обретший просветление рассудка в тот же миг, как его дорогой друг, наоборот, так скоротечно выпустил из рук, опустился рядом, сжал пальцы на плече Дюрана – возможно, хотел вернуть одолженную твердость, возможно, желал пообещать утешение в виде белого порошка, набивающего пузо веселого Будды, что все еще сидел в углу шатра, свесив сучковатые ножки. Но других слов подобрать просто не смог:
- Хотите, я отвезу вас домой?

------
*"шкура черного козла" - Символом Диониса, как, прежде всего, бога производящей силы, был бык. Но встречаются и изображения козла
*менады и вакханки - от слова «мания» — безумие. В античных мифах эти безумные женщины могли разорвать стадо быков голыми руками.

[Monsieur Le Chiffre >>>]

Наверное, следовало бы сказать, что понятие дом слишком давно стало пустой ореховой скорлупой. Наверное, следовало побеспокоиться о девушке, которая с такой покорностью повиновалась каждому движению брата, и которую не след было оставлять в подобном месте. Наверное, слово «отвезу» должно было напугать его ощетинившимися углами домов, поворотами и видом искореженного автомобиля, какие любят оставлять полицейские в назидание лихачам по обочинам дорог. Может быть, следовало беспокоиться, где будет спать Тенг, великодушно уступивший ему свою постель на сегодняшнюю ночь. Вспомнить о наполняющих его дом запахах, вызывающих рвоту, и заглушенных другими, от которых виски начинала разрывать мигрень. Наконец, стоило бы предположить, что в темной комнате, куда не проникает свет, его немедленно сморит сон – а они, помнится, собирались провести эту ночь совсем, совсем иначе.
Словом, можно было изобрести тысячи поводов, чтобы ответить «нет», и остаться здесь, в комнате, затканной желтоватым светом ламп, занавешенной сладким сизоватым дымком. Пить лаунданум, погружаясь все глубже в видения, раскалывавшие мозг, словно горошина, попавшая в основание здания – черная точка, из-за которой цемент нерушимо стоящего дворца пустил трещину и теперь рассыпается на осколки, которые, даже если соберешь, никогда не соединить вновь.
Вместо этого Дюран сжал челюсти, и поднял голову, чувствуя, что теряет опору затянутого в черный шелк плеча. Глаза смотрели прямо в лицо молодого человека, и трудно было сказать в этот момент, кто из мужчин, держащих друг друга в почти непристойных объятиях, более изможден.
- Хочу.

[Joseph >>>]

+Тео

Если бы не опий… да и что опий, даже если бы сознание Тенгфея было бы сейчас освобождено от сахарно-белого вязкого дурмана, он бы все равно услышал гул барабана в своей груди. Быстрый, нарастающий, бьющий по истлевшему мозгу сильнее любого наркотика – он сейчас сам был похож на опиумный маковый шарик, который размельчали острой лихорадочной иглой постыдные мысли.
До того позорные, что пересыхало горло; настолько низкие, что губы сами собой стягивались в узкую едва заметную полосу. И если Джун Куй внутри Тенга взывал к гордости тигра, скрывающегося за повседневным благоволением - словно за густыми стеблями яблочно-зеленого тростника, - то божество, которое пробуждалось, шло рука об руку с помешательством и безумием, поднималось с самых сокровенных глубин доселе завешанных тысячелетними замками, толкало его в руки пьянящим ощущениям, таким же незнакомым как высоты звездного неба или ласка родной матери.
Ладонь легла на длинную ленту шелкового пояса, что подвязывал благоухающую ткань. Она распустилась и халат, цвета обожженного солнцем шафрана - орехи бурого кедра которого, вышитые медной нитью, казалось, лопались от скопившегося нектара, - упал к ногам.
Тогда же Тенгфей отвел дрожащий взгляд.
- Если это вас хоть как-то утешит, мой друг.
Йи вошла, держа тяжелый глиняный сосуд. Сцена, открывшаяся пред ее очами, заставила руки предательски дрогнуть. Ее брат, ее возлюбленный Тенгфей, стоял перед своим другом нагим… Девушка замерла и облизала бескровные губы, возвращая им вмиг утраченную влагу. Взгляд, помимо ее воли, скользил по оголенному мужскому телу. Сладкое видение, которое мучило ее ночами, обрело реальность – но от этой реальности хотелось зажмуриться, отвернуться, как от яркого, ослепляющего, полыхающего солнца.
Дальнейшее происходило, как в тумане. Йи не помнила, успела ли она что-то сказать, заметил ли Тенгфей ее появление... Жаркий, пропитанный опием и чужими страстями воздух, казалось, опьянил и ее саму, потому что никакой иной причиной - ни тогда, ни потом, - китаянка не могла объяснить себе, почему она не сбежала, пряча стыдливо полыхающее лицо во влажных ладонях, почему вместо этого она позволила себе в одно мгновение оказаться рядом со стоящими в почти коленопреклонной позе мужчинами… Ледяная, пропахшая благовониями вода полилась из узкого горлышка на голову ее gege - ровной и размеренной струйкой, как если бы Йи наливала чай в пиалу.

[Monsieur Le Chiffre >>>]

Ange du mal и Тео

Когда зашуршала пестрая ткань, Дюран непроизвольно подался назад, на бархатные подушки, освобождая черному и золотистому телу нага место, где тот мог бы сбросить кожу. Но ожидать того, что случилось, было слишком невероятно, слишком уж отдавало безумием, сном, навеянным опием, чтобы он мог поверить… Обнаженное тело засияло перед ним, подобно полумесяцу, статуе из серебра, что воспоминала золотоглазая царевна Иудеи…
Слишком нереальное. Слишком неземное.
Он не пошевелился. Не моргнул. Не дышал. Не сделал ни одного движения, чтобы остановить происходящее. Просто сидел и смотрел, понимая, что серебряный свет выжигает изнутри его сетчатку, разум, внутренности, саму душу.
… Только когда ледяные капли побежали вниз, разлетаясь и обжигающим туманом оседая на его собственное лицо, он понял, что все происходящее – реальность.
Толчком поднялся на ноги и, шатаясь, принялся расстегивать жилет. Скинул его, стянул рубашку, пропитанную сладким запахом, и с каким-то ледяным спокойствием набросил ее на плечи Тенгфея.
Девушка, сейчас казавшаяся существом потустороннего мира, - настолько хрупкой и бледной она была, - очень медленным, механическим движением поставила кувшин на столик. Ее взгляд испуганно заметался от одного лица к другому в тщетных попытках найти объяснение происходящему. Во всем, конечно, был виноват Он – эта красивая безэмоциональная кукла, оживленная ироничным мастером.
- Ты… Вы… - Йи задохнулась. Звучная, звонкая пощечина оставила горячий след на смуглой щеке ле Шифра. А маленькая разъяренная фурия, в которую внезапно превратилась кроткая девочка, уже кричала Тенгу: - Nǐ!.. Wǒ hèn nǐ! Wǒ sheng hèn… nǐ! *
Она бросала фразы со ожесточенностью ветра, швыряющего мерзлые листья в лицо заплутавшему путнику. Не нужно было знать китайский, чтобы понимать их смысл. Ярость, выжрав Йи без остатка, отпустила ее, – почти без чувств девушка осела на пол и, закрыв лицо ладонями, беззвучно разрыдалась.

------
* Ni!.. Wǒ hèn nǐ!.. - (кит.) Ты!.. Ненавижу тебя! Я люто ненавижу... тебя!

[Joseph >>>]

+Ange du mal. Dieu que la vie est cruelle

- Нет!
Лицо мужчины вспыхнуло, но в тоне его звучало такое детское возмущение, такой чистый протест, как будто бы слетевший с небес ангел (или уж выскочивший из-под земли зловонный приспешник Сатаны) обвинил его в том, что весь этот вечер он злоумышлял убить и расчленить своего лучшего друга.
Руки взлетели, вцепились в окутанные черной тканью плечи Тенфея, то ли желая защитить того от опасности, то ли – удержать его самого от гнева, в который, казалось, должен был повергнуть китайца поступок сестры. Пусть рассекут мне грудь, вырвут сердце,- сказал Джубела*; и правда, если бы сейчас потребовалось подставить себя под удар, чтобы укрыть обнаженного юношу от гнева людей или самого Бога, он сделал бы это, не моргнув глазом.
На мгновение их кожа соприкоснулась – и мужчина вздрогнул как от удара добела накаленным клеймом. Отстранился, морщась от боли (там, сразу под сердцем, где должен был остаться ожог от мгновенного сближения), да так и застыл: клинок, рассекший единую плоть двух переплетенных нагов.
Тенфей не был бы самим собой, если бы в тот момент не смог сохранить безразличия и в опущенном бескровном пергаментном лице, и в фигуре - точно нечестивец, безучастно ожидающий неотвратимое обвинение, - столь резко осунувшейся под невероятно тяжелой тканью рубашки. Но этот самый грешник, точащий все равнодушие Картикеи, холод Ли Бина, скованного вечной ожеледью, был - не иначе - как божеством, что сидело в складках собственного халата, будто на тигриной шкуре; с закрытыми глазами наблюдало за человеческими пороками, соромными страстями, «а руки его покоились на бедрах, и сам он был погружен в медитацию» - спокойный и величественный, как океан, поверхность которого не тревожит ни рябь, ни гоготанье озлобленных птиц.
Черные глаза молодого «наследника Поднебесной», будто высеченные из древесины эбенового дерева, смотрели на Дюрана, но его спокойный – без единой эмоции – голос обращался к девушке. Тем не менее, говорил он не на родном китайском, а на английском, чистом и звенящем - дождь, барабанящий по черепице.
- Сестра, разве тебя не учили стучаться перед тем как входить?

------
*Джубела, Джубело и Джубелум, убийцы Хирама Абиффа, зодчего Храма Соломона в Иерусалиме, их имена, по мнению Менли Пи Холла, известного изотерика, обозначают Разум, Волю и Чувства – три человеческих способности земного сознания. По преданию, после убийства они раскаялись и согласились на суровую казнь: им рассекли грудь, вырвали сердце и внутренности и отрубили головы.
Также считается, что убийства Джека Потрошителя были совершены согласно этому ритуалу.

Сообщение отредактировал Joseph - 25-03-2012, 0:00

[Monsieur Le Chiffre >>>]

Тео, Joseph и я

Девушка отняла от лица руки. На щеках блестели черные от краски дорожки слез, но, казалось, будто то были ручейки мутной, темной, запекшейся и пошедшей шелухой крови. Правая ладонь еще горела ожогом яростного прикосновения к чужой коже, и Йи невольно посмотрела на руку – будто ожидала увидеть вместо расплывшихся пятен туши надувшиеся волдыри. Спокойный, бесчувственный тон брата рождал в девушке бессильную злобу. Так тонкий хлыст, рассекая воздух тихим свистом, безразличными ударами опускается на бархатную кожу спину, оставляя распухшие, кровоточащие рубцы. С каждым стуком сердца. С каждым вдохом. С каждым словом.
Их было – на ее счастье – не так много, этих звенящих искусными колокольчиками слов. Сознание вцепилось в душу зубами. Острые клыки вспарывали чувства, безжалостно умерщвляя их. В гулком эхе колотящейся в висках крови, Йи услышала собственный голос – говорящий на чужом языке и будто не принадлежащий ей, такой же лишенный эмоций, как и голос брата:
- Я не хочу с тобой разговаривать.
Тенфей шумно выдохнул скопившуюся усталость, натянул рубашку, провел рукой по вороному шелку волос – смахивал холодные капли; они, выполняющие абаджо в руэде* - жемчуг и нефрит - скользили по его груди, по серебристо-перламутровой коже, застывали в межключичной впадине и, срываясь с обжигающего – внешне заледенелого - тела, исчезали, так и не успев коснуться пола.
- Простите меня, monseigneur, я виноват, что вы остались без одежды, - не прошло и секунды, как молодой китаец уже виновато улыбался. Так, как будто ничего не произошло, как будто еще несколько минут назад это не он предлагал себя другу в качестве утешения, и точно не он был застигнут родной сестрой во время этого бесстыдства.
Одним взмахом, как расправляет перепончатое крыло суриковый дракон, Тенг поднял халат и накинул вздувшийся покров поверх рубашки. Наверняка, ему хотелось одеть Дюрана, хотя бы потому, что в костюме француз выглядел бы более защищенным и не таким распаляющим, подобно мыслям, что все еще металлическими отравленными сулицами пронизывали его сознание, но хозяину курильни нужно было выйти из шатра, чтобы привести себя в порядок.
Не оборачиваясь и не говоря девушке ни слова, Тенфей направился к выходу:
- Пожалуйста, подождите меня в машине, мсье Le Chiffre.
При этом обращении лицо Дюрана изменилось, как если бы было замком, банковским сейфом, захлопнувшимся перед самым носом незадачливого воришки. Прогнивший механизм дал сбой – и вот теперь то, что должно было дать доступ к потаенному хранилищу, секретная комбинация, шифр (или, может быть, заклинание, пропетое черноволосым демоном с бездонными провалами вместо глаз) заставило картинки на табло замелькать в быстром движении, чтобы потом с насмешливым прицокиванием языка выдать двойное зеро.
Змеиные глаза.
Мужчина выпрямился, лицо, которое опийная бледность, смешанная с загаром, сделала восковым, разгладилось: маска стала под кожу, совпали лекала, негатив совместился с давно проявленной пленкой. Несколько мгновений он скользил взглядом по углам темной комнаты, затем сделал шаг, наклонился, качнулся, подобрал скинутый жилет, перекинул его через плечо (так в парижских предместьях молоденький, в гонорейных розетках рабочий прогуливается по бульвару, поддерживая пальцем-крючком зауженный пиджачок), и, медленно, тяжко ступая покинул курильню.

------
Abajo — (вниз) — команда в танце Руэда, когда партнеры в закрытых позициях танцуют сальсу по кругу, двигаясь назад.

[Joseph >>>]

я и Ange du mal

Квартира Тенфея,
Tight Springs, штат Арканзас,
5 февраля 1930 год, ночь

Когда вишневый «де сото» - его вел китаец - верзила, один из «клоунов-близнецов», - привез Дюрана и его молодого друга назад в квартиру, где мало что изменилось, если вообще обстановка этого места имела особенность меняться, в окнах китайских мушараби* горел грязно-желтый, еловый свет.
Молоденькая прислуга уже с порога защебетала как пичуга, которая давно обитала в одиночестве, лишенная пищи и милости нерадивого хозяина; ее непонятный европейцу язык с трудом мог изобразить только несколько английских слов и то потому, что, вероятно, девчонке уже приходилось их упоминать. Этими словами, пропитанными жутким китайским акцентом – точно тряпка, вымоченная в испорченном уксусе, - было имя Рузвельта О`Долла и его молодой спутницы.
Судя по лицу Тенфея – он выглядел очень утомленным, вялым от действия опия, все еще растерянным, непонятно, чего ему хотелось больше: лечь спать или поговорить с Дюраном о случившемся в курильне, - визитеров в это время суток он встречал не часто, если вообще позволял американцам появляться в своем доме, предпочитая вести дела на чужой стороне.
- Жан, позвольте мне проводить вас до кровати, - говорил молодой азиат тихо и мягко, однако в глаза смотреть он избегал.
Француз, видом напоминавший стыдливо задрапированное для детского издания изображенье поликлетового* атлета (жилет и шуба исполняли на обнаженном торсе роль львиной шкуры), не произнес ни слова. Точно так же молчал он на протяжении всего пути, облокотившись о ручку дивана, подрагивающими пальцами прикрыв лицо – нелепая замена бауте* - встретив одинаковой пунцовой гримасой кривляние желтолицего Пата, и нестерпимое тарахтение юной прислуги. Можно было подумать, что на него наконец-то снизошел блаженный покой, отличающий опиумные грезы от ярких вспышек снежной эйфории или безумного смеха гашиша.
Он не шатался, как в «чайном доме», и, хотя был очень бледен, вполне сознавал, казалось, место и время, в котором находится. Почти такой же, каким сошел утром на перрон.
Вопрос китайца заставил мужчину повернуть голову; движение было по-прежнему небрежное, медленное, как если бы в самом деле двигалась медная или мраморная статуя.
Обведенные тенью глаза без выражения взглянули на Тенгфея.
- Как пожелаете,- с усилием протолкнув в горло глоток воздуха (кадык шумно дернулся и опал) ответил он после паузы.

------
*мушараби - восточные маленькие балконы
*Поликлет из Аргоса, скульптор второй половины V в. до н. э. Изображал преимущественно «атлетов в покое», пропорции статуй отличаются мощью и не столь изящны, хотя не менее гармоничны, чем у Мирона.
*баута – карнавальная итальянская маска, буквально – «пугало»

[Monsieur Le Chiffre >>>]

Joseph и я

После этих слов – а Тенгу было жизненно необходимо получить согласие, ведь он подозревал, что друг теперь испытывает к нему омерзение (а значит, он и сам больше ни чем не отличается от остальных желторотых) - хозяин дома повел Дюрана в комнату за закрытой дверью.
Молчание отравляло все вокруг, и чтобы не погибнуть – утонув - в кварцевых волнах этого яда, Тенгфей бросал короткий взгляд на француза, рассматривая утомленный профиль Гуань Ди, поблекшие, точно запылившиеся, тёсаные обсидиановые черты лица.
Но если всю дорогу блеск глаз молодого китайца – едва ли кто заметил - был настолько теплым, что приносил ощущение накинутого на продрогшие плечи покрывала, то в комнате, где царствовал воспаленный свет лампы, он превращался в огни святого Эльма, мечущиеся по дну двух больших черных котлов: Kakadaimon и Аgathos daimon*.
Тенфей притушил светильник с мерцающим куполом, приготовил постель: разгладил простынь и взбил подушку. Потом тихо вышел, прикрыв за собой дверь.
Дюран принял эти знаки внимания куда более спокойно, куда более как должное чем днем – во всяком случае, теперь он не порывался вмешаться и как-то обозначить неловкость от того, что его обихаживает не прислуга, которой это куда более было бы положено по рангу, а хозяин дома. Остановившись возле шифоньера, затянутого вместо ожидаемых бабочек и птиц простым куском черной ткани, долго смотрел прямо перед собой, одновременно остро сожалея и радуясь, что в помещении нет окон, которые можно было бы, словно череп, размозжить ударом кулака. Впивающиеся в ладони осколки почудились ему так явно, что мужчина закусил руку, высасывая воображаемую кровь, чувствуя удушающее разочарование от того, что не в состоянии перегрызть вены.
Когда пустота, воцарившаяся в комнате, ясно дала знать, что его autant que la lune* друг оставил его в одиночестве, француз раскрыл похоронные створки и воззрился на свой частично распакованный гардероб, который ожидал найти и который прислуга все-таки догадалась вытащить из чемоданов.
Плохо повинующимися пальцами, стараясь даже не задеть висящей рядом, вперемешку с пришлыми костюмами одежды Тенгфея, стряхнул с «плечиков» тяжелый турецкий халат из черного шелка.
Провонявший острым опиумным ароматом жилет полетел прочь, брюки вместе с бельем соскользнули вниз, на ковер. Нелепо, по-пролетарски наступая на задник, француз стянул узконосые туфли и с каким-то неестественным наслаждением почувствовал себя освобожденным.
Несуществующее окно снова, как призрак, явилось его воображению. Едва ли кто-то в этом адовом городишке понял бы – да и нужна ли ему была одобрительная молва нескольких сотен болванов, которым вздумается поглазеть на такое?!- если бы сейчас он, как желал, вышел на пропитанный февральским морозом балкон, на громыхающую крышу, чтобы хоть чем-то остудить полыхающее лицо и тело.
Но окна по-прежнему не было, так что второй мыслью, куда более прозаической, стала мысль о ванной.
Накинув халат, даже не потрудившись завязать его, как бы следовало – имена, повторяемые прислугой, как будто бы вылетели из головы – он быстро направился к двери, и, распахнув ее, ступил босой ногой за порог.

------
*Kakadaimon и Аgathos daimon – злой дух и благой дух
*autant que la lune – целомудренный как месяц, «Саломея», Оскар Уальд.

[Joseph >>>]

Коридорные фонарики, застилающие потолок - будто грозди винограда - дрожали от сквозняка, глухо ударялись друг об друга, раскачивались, и от этого их яичный свет тоскливо растекался по стенам. Из соседней комнаты, вход в которую был занавешен атласной драпированной тканью с драконами, пожирающими жемчуг, доносились голоса, стук битых шахматных фигур.
- Шах.
- Мне надо подумать.
- Мистер О`Долл, - Тенфей говорил очень тихо и даже не скрывал своей усталости и отсутствия интереса – то ли к партии, то ли к противнику. – Видите этого белого ферзя? Его не может взять ни одна из ваших черных фигур. И нет даже такой, которая могла бы встать между дающим шах ферзем и черным королем. Наконец, все пять полей, которые вы могли бы использовать, находятся под ударом либо белой ладьи, что стоит вот здесь, на h7, либо все того же белого ферзя. Налицо все условия мата.
- Мне надо подумать!
Но противник, вероятно, времени для размышлений не дал – слишком непозволительная роскошь: комната захлебнулась ударом фигурки из слоновой кости об древесную поверхность доски.
- Шах и мат, - Тенг сейчас наверняка смотрел американцу в лицо, и только зевака мог посчитать, что говорил он об игре. - По правилам король, или генерал, как говорят у меня на родине, непременно должен быть защищен, а в вашем случае он всегда «находится под шахом». Для того, чтобы увести короля с линии атаки, или побить атакующую фигуру или хотя бы вклиниться между ними, нужно сменить не тактику, мистер О`Долл, а голову.
- Я проиграл эту партию?
- Как видите. Вы снова проиграли, - молодой китаец бесшумно рассмеялся. – А значит, волшебного порошка вам снова не получить.
Раздался громкий хлопок: шахматы полетели на пол, застыли в масляном пятне отсвета луны, что заглядывала в окно и медом стекала на пол.
- Я убью вас!
С этими словами Рузвельт вылетел в коридор – он опрокинул стул, замер. Мышиные глаза на красном, слово перезрелый томат, что рос из вздувшихся вен, лице бросили злобный взгляд на Дюрана. Несколько секунд понадобилось американцу, чтобы обрести внешнее самообладание, он даже усмехнулся, но складка вокруг губ, подобно раздвинутому занавесу, выдавала все его злонравие.
- Эй! Вы играете в шахматы? Я заплачу! Черт дери, кто-нибудь в этом доме играет в шахматы? Кто-нибудь может обыграть этого заносчивого ублюдка? Мне нужен «джанкой»!

[Monsieur Le Chiffre >>>]

Мужчина повернул голову, словно ни шум, ни раздававшиеся перед этим голоса даже не намекнули, что в доме, кроме него, находится кто-то еще. Не попытался запахнуть одежду, открывавшую покрытую черной штриховкой волос широкую грудь, на которой все еще жило тепло ожога – в том месте, где он прикоснулся к источнику огня, затмевавшему теперь все остальные… грудь, живот и обнаженные бедра. Стоял перед незнакомым, впервые виденным хамом с таким видом, будто, выйдя утром к завтраку, обнаружил в круассанах дождевого червя.
- Вы. Мне. Заплатите?- не повышая тона, очень раздельно спросил он, как будто бы чистильщик башмаков предложил «за хорошее вознаграждение» постоять вместо него в своей будке, пока тот сбегает обналичит вексель Банк де Франс.
Взгляд мужчины помимо воли скользнул в сторону комнатки, откуда появился странный посетитель и где все еще отделяла мир яви от мира теней занавеса с двумя охотящимися за драгоценной целью драконами. Казалось, он недоуменно ждал помощи или каких-нибудь объяснений тому, по какому праву этот хлыщ, которого он мог бы раздавить двумя пальцами, словно люмпен – чирий на грязной шее, стоит перед ним, требуя и понукая служить своим собственным нуждам.
Потом вдруг стремительно, как атакующая змея, прянул к наглецу, не вцепляясь, как следовало бы и так страстно хотелось, пальцами в его модный воротник, и не наматывая на кулак щегольской галстук,- нет, просто остановился, так близко, что упавшие со лба волосы коснулись тщательно зализанных прядок, и произнес, тихо, с придыханием, как будто бы признавался в любви:
- Я. Вам. Не по карману.

[Joseph >>>]

+mon аmi

Крысиные глаза американца, обтянутые красной слизкой пленкой – сосуды лопались от бессилия, от задетого самолюбия, от горечи поражения, нанесенного своенравным китайцем, от злости, от вида, представшего перед ним гордеца, будто наваррский король Памплоны, Собрарбе и Рибагорсы требовал встать в очередь для аудиенции, - расширились, превратились в два золотых уругвайских песо.
- Назовите цену. Абсолютно любую цену. Все, что угодно, - голос Рузвельта обрывался на каждом слове, напоминал писк мыши, что только что ушла от нападения кобры и за первым же поворотом угодила в лапы прожорливого кота.
Ему даже не пришло в голову помыслить, откуда (неужели из спальни?) в китайской квартирке, где он ни разу не встречал нормального «человеческого» лица, возник этот выспренный бульвардье.
Рука американца - от него пахло мятной жвачкой Уильяма Ригли, - украшенная серебряной печаткой в алмазной обработке, схватила незнакомца за плечо.
- Любую цену, асе*, - почти моляще процедил О`Долл.
Дюран единственным взглядом оценил просителя с ног до головы. Почти сладострастная дрожь – так паук смотрит на колышущуюся на дереве паутину – прошла по его венам от одного вида этого воспаленного лица, мечущихся глаз, от запаха дорогого одеколона и дешевой души. Затуманенными, почти влюбленными глазами он снова и снова ласкал этот сусальный облик, мечтая лишь об одном: чтобы они встретились за игорным столом.
Обязательно встретились.
Но дольше тянуть паузу было бессмысленно. Движением плеч стряхнув молящую ладонь, он повернулся на пятках и, не спрашивая, не постучав и даже не замедлив шага перед занавеской с охотящимися драконами, как был, полуголый, вошел в комнату.
Блестящие, словно у пса, чующего добычу и лишь тихонько скулящего в ожидании, пока хозяин отстегнет карабин поводка, обратились на Тенгфея.
- Вы хозяин,- ухмылка, одновременно циничная и мальчишеская, появилась на потемневших губах, пока сердце, как метроном на восьмых, начинало заходиться в бешеном ритме.
- Вы хозяин этого дома и всего, что здесь… есть,- проговорил он тихо, глядя не в глаза, а на белый лоб, между черных бровей молодого китайца.- Этот человек хочет знать мою цену. Оцените меня.

------
*асе - на американском жаргоне - братан, лучший друг

[Monsieur Le Chiffre >>>]

Joseph incomparable и я

Тенгфей сидел в чадном углу – нет, вся комната купалась в сумерках, будто именно здесь, лишив темноты весь остальной мир, поселилась ночь. Единственный источник света – кенкет на масле – фантомным игреневым сиянием освещал лицо китайца и стол с шахматной доской.
- Оценить? Рузвельт, да вы никак заручились поддержкой Ганнибала с тяжелой пехотой и «помпейскими» мечами, - длинные пальцы сплелись перед лицом-пятном не то человека, не то самого Левиафана. - Мистер О`Долл, а вы знаете, что если тяжелая пехота теряет строй, ситуация становится куда опаснее и может привезти к повальному бегству?
Когда хозяин дома наклонился чуть вперед, можно было разглядеть, что он все еще одет в черную шелковую рубашку. Чужие, холодные – точно острые циркониевые лезвия – глаза втягивали в собственную глубину, в накаленную до коленных судорог жаровню. Всего лишь маска. Маска, которая защищает от нечистот. Под ней же мальчишка Тенг с восхищением и благоговением разглядывал Дюрана с ног до головы.
- Мсье Le Chiffre, я не могу позволить вам играть ради этого человека. И дело не в вашей цене, а в его. Но если вы сейчас скажете, что мистер О` Долл стоит того, чтобы получить белый порошок, я его с любезностью ему предоставлю.
- На мой взгляд, единственный порошок, в котором он нуждается – зубной, чтобы получше промыть рот.
Тенг вел себя достаточно самоуверенно, и старшему, разумному другу, конечно же, стоило предостеречь от ссоры с паскудным щенком. Имена, названные ему утром, смутно реяли в памяти, да и по виду было понятно, что это прожигатель родительского наследства, при сильном желании, может доставить своим врагам неприятности. Однако разум француза не сбросил еще желто-зеленой вуали опия – вуали, в складках которой мерещились ему адские пропасти и сполохи пожирающего огня – а потому доводы рассудка еще не заставили его выказать похвальной в этом случае осторожности. Один раз ужаленный, этот хлыщ будет бросаться в бой с большим и большим пылом, пока не выйдет за грани разумного – и вот тогда драгоценную рыбку можно будет подсечь, чтобы поджарить на открытом огне и подать к столу с кисловатым белым вином.
- Боюсь, мсье, я не могу вам помочь,- повысив голос, чтобы слова долетали до обостренного слуха мальчишки, Дюран повернулся, только теперь удосужившись перехватить полы распахнутого халата тонким черным поясом. Ресницы опустились, когда до него, с запозданием, дошла простая мысль, что все это время друг укрывал от него кокаин. Но сейчас это было не худшим из зол.
- Если вы хорошо попросите, господин Тенгфей, может быть, пригласит вас в свой «чайный дом». Иногда опиумные сны опьяняют больше, чем бескрайние земли, покрытые снегом.

----------
incomparable - неподражаемый

Сообщение отредактировал Monsieur Le Chiffre - 30-03-2012, 18:26

[Rosemarie >>>]

...Рузвельт О`Долл не заезжал далее лоснящихся центральных проспектов или заплеванных городских окраин, чтобы иметь представление о настоящей убогости и грязи, так думала Марго, невольно отдавая дань сельскому высокомерию в отношении городских пижонов. Из окон автомобиля Чайнатаун не порадовал ничем шокирующим, за исключением неприличного количества китайцев, - под стать своим обитателям восточный квартал сохранял непроницаемое и бесстрастное лицо. Следовало ступить обутой в замшевую туфельку ногой на мостовую и пройти чуть дальше фасада, чтобы понять, о чем говорил Рузвельт. Невыносимый чужой запах и желтые лица, похожие одно на другое, словно круглые имбирные печенья с черными изюминами глаз.
В доме, куда привела их охота ее покровителя за "джанкоем", Марго настороженно и надменно слушала лепетание китайской служанки, даже не сделав попытки признать отдельные английские слова, чудовищно изуродованные и похожие на первоисточник не больше, чем сами китайцы на людей белой расы. В ледяном молчании, не сняв ни перчаток, ни манто она сидела на кухоньке маленькой квартиры и курила сигарету, дожидаясь Рузвельта, уединившегося с хозяином дома. Прищуренными глазами Марго угрюмо следила, как красный огонек постепенно подбирается все ближе к ее губам, пожирая тонкую бумагу, а рядом, в тяжелой глиняной пепельнице скорчились еще два окурка с отпечатавшимся алым полукружьем помады. Рука дрогнула, когда Марго услышала исступленный вопль своего покровителя. Цена оказалась чрезмерной даже для него?
В этот момент во взгляде китаянки американке почудилась ответная насмешка, вызов, даже угроза. Пусть Чайнатаун гость американской земли, но сейчас вы у него в гостях и просителях, вот что можно было прочесть в черных узких глазах. Марго нервно загасила третий окурок, переломив о гладкое глиняное дно. Невыносимо.
- Рузвельт? - в голосе появившейся на пороге женщины слышалось нетерпение и томная усталость. Голубые глаза под тяжелыми ресницами с опаской впитывали обстановку темной комнаты, словно стены здесь были пропитаны ядом или тифозной заразой. Чахоточный лихорадочный румянец уже подточил холеное лицо наследника О`Доллов, а в глазах плескалось безумие. Облик двух других мужчин довершал фантасмагорическую картину, которую Марго внезапно захотелось развеять, как липкий ночной кошмар. Она поплотнее запахнула манто, хотя в комнате было не по-зимнему жарко.
- Рузвельт, мне здесь не нравится, - быстро произнесла она по-английски. - Давай уйдем.

[Joseph >>>]

Если по задумке какого-то насмешливого гения в этот самый момент на сцене должны были погаснуть свечи, а вертикальные полотнища портьеры скрыть от изумленной, восторженной публики главных действующих лиц, то Рузвельт О`Долл - все это время он, вероятно, кипел от злости, изображая неподвижную декорацию – секвойю в китайском саду, привыкший жонглировать фабулами и менять классический сюжет на свой дешевый голливудский лад, - одним взмахом руки привел лебедку в движение, снова поднял занавес и объявил начало второго акта.
И начал он с того, что вцепился в Дюрана – не слыша никого и ничего - мертвой хваткой, едва ли не стягивая с француза атласный халат. Нет, когда вот-вот порошок был у него в руках, во всяком случае, казалось именно так, он не хотел так просто уступить лишь потому, что два сговорившихся нахала решили над ним посмеяться. Более того, появление Марго подстегнуло бьющую в виски желчь. Теперь речь шла не о кокаине, а его репутации: о китайце, который издевался над ним, и господине в турецком халате (явлении абсолютно парадоксальном в этих стенах в силу самобытности и отчужденности хозяина квартиры) – эти двое выставляли его полным посмешищем и даже не пытались этого прикрыть.
- Да послушайте, вы! Вы хоть знаете кто я такой? У меня самое большое казино в городе, состояние, чтобы заработать которое вам придется прожить ни одну чертову жизнь! Да я…
- Что вы сделаете, мистер О`Долл? – молодой китаец без интереса раскладывал шахматные фигурки, тщательно пересчитывал, а когда сбивался – писк американца угнетал, - начинал с начала. – Наказание, о применении которого вы подумываете, призвано укреплять дисциплину. А для этого нужно хотя бы понимать, о чем идет речь. У вас ничего нет, Рузвельт. Вы – генерал, который ходит в пределах своего дворца.
Тенгфей улыбнулся, точно император Август, глядящий с мраморного обелиска, только что назначивший своему поданному публичную порку перед центурией. Он двумя пальцами поднял пешку и поставил ее на середину матовой доски.
- В шахматах мне повезло с учителем, - угол рта дрогнул; взгляд снова был адресован французу. – Но в детстве я играл в другую игру. От шахмат ее отличает только то, что шахом считается противостояние двух генералов на одной вертикали. Или атаковать или уводить - никакие другие ходы делать нельзя. Но есть еще один возможный выход: поставить на пути атакующей фигуры пешку, прикрыв генерала от атаки. Вы понимаете, о чем я говорю?
Когда лицо Рузвельта побагровело до неузнаваемости, жилы на скулах задергались, он прошипел сквозь сведенную челюсть с таким рыком, что, казалось, прямо сейчас и прямо здесь разорвет Дюрана на части.
- Продажная европейская подстилка, я это еще припомню…

[Monsieur Le Chiffre >>>]

Нескромный автор и несравненный Joseph

На протяжение всей тирады, которую Тенгфей произнес с таким видом, будто придирчиво, с полным знанием дела выбирал из стопки розг длинную блестящую лозу, Дюран не шевелился. Ткань, начавшая под хваткой отчаявшегося мальчишки трещать на плечах и перспектива расстаться с единственным, что скрывало его тело, сформированное кортами Лазурного берега и щедрым солнцем Ниццы, от почтеннейшей публики, волновала француза куда как меньше, чем страх потерять носовой платок на светском балу.
Привычный холодный азарт, заставляющий его наблюдать за партнером, когда тот делает первую ставку, когда просит бармена принести ему первый коктейль, когда первый раз сбрасывает после двух-трех проходов – все это делало его лишь холодным наблюдателем битвы, в которой он был всего лишь офицером, быть может – ферзем, но схватка в которой происходила между этими двумя тайными правителями провинциального города.
И все же, когда прозвучала последняя фраза, в его глазах мелькнул огонек; плавным движением мужчина захватил навязчивое запястье, как если бы он хотел погладить тянувшую и мявшую его лацкан руку.
Он перехватил ее, стараясь держать так, чтоб между пальцами как можно больнее врезался пресловутый алмазный перстень-печатка, и сделал одно, только одно движение, смещая вонючие кости, заставляя их с треском лопаться внутри бледных, дрожащих от возбуждения пальцев.
Невозможно было предположить, что на такие изменения способно крысиное лицо американского щеголя, а теперь оно больше всего походило именно на морду беспечного грызуна - одиночку, что оставил убежище и оказался в кормушке у рептилий: начищенные до блеска - точно парусиновые ботинки - щеки впали, челюсть вытянулась во всю длину, раздвинув губы как две аппетитные подпаленные свинячьи шкварки. И тогда Рузвельт О`Долл в отчаянном от боли вопле вспомнил о том, что было самым неуместным, самым непредсказуемым – о матери. Срывающимся голосом он звал родную, любимую, вечно оберегающую мать, как если бы она ожидала в коридоре и по первому же зову драгоценного дитя обрушила свой праведный (от чего не менее американский) гнев на господина в турецком халате.
Тенгфей все еще пересчитывал шахматные фигурки – нескольких не хватало. Он остался равнодушен и непроницаем, будто восьмиугольная пагода Шицзята, не пускающая в свой молитвенный зал ни ветер, ни бермудных иноверцев: сейчас молодому китайцу меньше всего хотелось во все это вмешивать друга, больше всего – увидеть, как тот разбивает голову выскочки о холодный пол, по которому продолжала растекаться иллюминация лунного круга, затянувшего окно и ворвавшегося в гостиную золотисто-соломенными лучами.
Пакетик белого порошка звучно упал О`Доллу под ноги.
- Это в качестве извинений перед вашей спутницей, - теперь силуэт Тенга, словно выкрашенный охрой, пронизывал адамантовый бледно-желтый свет. – Ваш удел – эндшпиль* с нулевыми шансами на победу, Рузвельт. На вашем месте, я бы сюда больше не приходил без приглашения.
------
*эндшпиль - заключительная стадия шахматной партии, когда разменена большая часть фигур

[Rosemarie >>>]

Rosemarie + Joseph

Уши Марго оглушил крик, и с немалым удивлением она поняла, что его источником стало не ее пересохшее горло. Разыгрываемая сцена была невероятной, унизительной и страшной. Впрочем, промелькнувшая искра сочувствия к поверженному мужчине быстро погасла. Чертов дурак! Самое мерзкое, что оправившись от боли и страха, Рузвельт впоследствии был способен выплеснуть злость на нее.
- Я думаю, мистеру О`Доллу важнее его рука, чем извинения, - проговорила Марго, входя в комнату. Рузвельт не простит ей нелояльности. Голубые глаза холодно смотрели на второго мужчину, чей профиль оказался неожиданно европейским, а костюм, точнее, его отсутствие, выдавало близость к китайскому хозяину дома.
«Испанская пытка».
Есть такое понятие в шахматах - неспешное развитие событий. Именно эту тактику Тенг выбрал и именно ей следовал, когда впервые друг открыл для него игру в шахматы. Не один десяток партий (причем обыграть Дюрана молодому китайцу так ни разу и не удалось) понадобился Тенгфею, чтобы научиться, выбрав намеченную цель, ни при каких обстоятельствах от нее не отказываться. Рассматривая Рузвельта и его спутницу со стороны, он совершенно точно понимал, что это тот самый момент, когда черный король - с орехом coco de mer* вместо головы - внезапно осложняет ситуацию, подстрекает поднять брошенную перчатку и принять вызов: превзойти противника, собственное самолюбие, всех, кто находился в этой комнате, в конце концов, лишиться самоконтроля и оказаться в ступке с битыми фигурами. Но Тенг – не попадаясь на крючок и не форсируя победу - сохранял хладнокровие; запирал эмоции в деревянный темно-вишневый ларец Цзинхуань*, чтобы однажды оказаться на опустевшей клетчатой доске, на одной линии с развивающимися штандартами, лицом к лицу с вражеским генералом и преподнести противнику сюрприз – сбросить маску, оказавшись никем иным как Уроборосом*, все это время сидевшим за шахматным столом.
Тенгфей аккуратно, филигранно расставлял кремовые игральные фигурки по местам: два короля, пешка и слон.
- Король и слон против короля и пешки? Победа возможна, если пешку превратить в белого офицера, - китаец утомленно улыбался. – Мисс, вам вызвать машину или предоставить свою?
При мысли, что ей придется ехать в авто, обивка которого впитала пот и запах китайца, Марго ощутимо передернуло. В любезности хозяина слышалась замаскированная издевка: за время, что она провела с Рузвельтом О`Доллом, слух Марго оказался достаточно натренированным, чтобы различить эту ноту, однако Восток превосходил Запад не только в искусстве шахматной игры. Она посмотрела на скорчившуюся над пакетиком с драгоценным белым порошком фигуру покровителя - король, внезапно оказавшийся в роли пешки, - и неторопливо вытащила из кармана смятую пачку с последней сигаретой. "Какой бы неопрятной ни была сцена, ты всегда должна блистать", - бедняге Рузвельту не удалось воспользоваться собственным советом. Выход его блистательным не был, Марго почти слышала свистки и улюлюканье, злорадные фанфары провала.
- Я уеду с мистером О`Доллом, - спокойно проговорила она, запоздало удивившись чистоте английского из уст китайца.

------
*Цзинхуань – небесная фея, дававшая человеческим душам напутствие и предостерегавшая их от совершения грехов
*Уроборос – змей, кусающий свой хвост. Чаще используется как символ бесконечности и бренности
*coco de mer – морской кокос, самый большой в мире орех

[Joseph >>>]

+ Марго+mon аmi

Угольные глаза молодого хозяина дома – лунный свет придавал им золотой, чревный оттенок, - теперь разглядывали девушку.
- Я могу вас попросить не курить в моей комнате? – он осторожно перевел слона на клетку вперед, так, что фигурка теперь защищала черного короля от нападения. – И мне хотелось бы еще раз поговорить с мистером О`Доллом. Наедине, если позволите.
Затянутые в черный шелк пальцы разжались, и сигаретная пачка с шуршанием конфетной обертки упала на пол. Столетнее колесо двадцатого века еще не совершило свой оборот, и скучное время, когда подобная просьба вызвала бы понимание и уважение, еще не вступило в свою законную силу. Глубоко засунув руки в карманы манто, Марго перевела льдисто-голубой взор на Дюрана. Слова хозяина подозрительной квартиры относились и к европейцу; занятно, как одинаково выглядит грубость к чужакам и дружеская бесцеремонность к своим.
Казалось, вид причиненной им боли, демонстрация собственной власти успокоили Дюрана, или, по крайней мере, дали ему сил, чтоб продолжать исполнять свою роль в пока лишь смутно понятной пьесе под названием «Визит дамы с хорьком» (хотя хорек-то уж точно полагал себя при этом породистым горностаем). Поклонившись незнакомке с учтивостью, достойной ежегодного рождественского приема во французском посольстве – скрип воротничков и позвякивание ключей от задних дверей мировой политики до сих пор стоял в ушах - он подошел занавеси с играющими драконами и приподнял ее, приглашая незнакомку первой покинуть убежище хозяина дома.
Когда ее поросшая взятым напрокат мехом спина оказалась в паре шагов впереди, заокеанский гость опустил за собой завесу и тоже очутился в тесном коридорчике, который для его габаритов выглядел чем-то похожим на дом, где стремительно начала расти кэролловская Алиса.
Не задумываясь, и, честно сказать, даже не пытаясь подумать о том, что делает, он направился в единственно ему известную комнату без окон, где как раз хлопотливая прислуга попыталась привести в порядок разбросанные вещи.
Без жалости изгнав китайский призрак, Дюран повернулся к спутнице, опрометчиво следовавшей за ним.
- Entrez, Je vous en prie.*

------
*Входите, прошу вас

[Rosemarie >>>]

Rosemarie + Monsieur Le Chiffre

"Войдите" - не нужно было знать французский, чтобы верно понять гортанные звуки, сопровожденные недвусмысленно-ясным языком жестов. Марго вошла. Постель, непристойно вывернувшая наружу потроха белья, столь же недвусмысленно заявляла о принадлежности комнаты без окон. Натянутые, как струны в неумело настроенном рояле, нервы певицы сорвались, зазвенев в хриплом смехе.
- Здесь сразу и притон, и бордель? - беспокойно мечущийся взгляд зацепил небрежно брошенные мужские ботинки и брюки. - Только ошибочка, мистер, я-то не шлюха.
- О, простите,- длинный рот Дюрана покривился, как будто он с запозданием осознал допущенную оплошность, и простодушно удивлялся теперь собственной недогадливости.- Конечно же, мне следовало отвести вас в более подобающее место. Может быть, вы сделаете мне любезность, и укажете мне дорогу; я недавно здесь и еще ни разу не был на кухне.
Улыбка, сопровождавшая эти слова, была почти так же обворожительна, как оскал росомахи, завидевшей подбирающегося к ее добыче конкурента.
Из-под затененных полей низко надвинутой шляпки Марго холодно оглядела полураздетую фигуру француза. По крайней мере, зрелище не оскорбляло взор красотки уродством или следами излишеств, в отличие от провоцирующих слов незнакомца.
- Вы быстро осваиваетесь, - констатировала она и носком туфельки легонько поддела один ботинок, подвинув его к собрату из пары. Затем прошлась по комнате, с любопытством рассматривая непривычную европейскому глазу обстановку, лишенную почти всех примет спального уюта в западном понимании. Даже присесть негде. И черные простыни… правда, будто в борделе - черное выгодно оттенит наготу и покроет любую оставленную грязь.
- Вы здесь за тем же, что и Рузвельт? - пресытившись осмотром, Марго повернулась к Дюрану.

[Monsieur Le Chiffre >>>]

Я и Розмари

- Боюсь, мадам, я не только не осведомлен о цели визита упомянутого вами человека, но даже не знаю, как он выглядит и где в настоящий момент пребывает. - Могу лишь предположить, что ваш спутник, вероятно, желает сшить цементные башмаки* для господина Тенгфея. Или может быть, доносить его собственные*? Вы, вероятно, не отказались бы ему в этом способствовать?
Наваждения, принесшие смятение в душу и разум француза, слетели, словно вытравленные убийственным, мгновенно пропитавшим небольшую спальню, бьющим в нос запахом женских духов. От него все заходило бы ходуном даже внутри у испанского монаха, бормочущего Ave в пробитой ветрами келье или – да что уж там – в палатах лилового кардинала, предвкушающего, что появившийся над Базиликой Святого Петра дым станет фимиамом, воскуренным в его честь*.
Жан Дюран не был ни Папой, ни монахом, ни даже мальчиком-певчим в церковном хоре в те дни, когда новый век с его увлекательными нравами еще только стоял на пороге их парижского дома. Его ноздри, измученные запахом горечи в источаемых незнакомкой благовониях, дрогнули, челюсть тяжело двинулась; жестокая и алчная маска, едва прикрытая бронзой безразличия, отразилась на лице.
- Вас интересует только размер моей обуви?
- А вы интересны?
Капризный алый мазок губ на бледном овале лица изменил контур: легкая улыбка приподняла уголки рта Марго. Человек, без проблеска жалости или совести покалечивший ее спутника, теперь флиртовал с ней. Восхитительная наглость.
Тенгфей. Так, значит, зовут китайского маленького божка, отвергающего дым курильниц и папирос, но не брезгующего прикасаться к кристальной кокаиновой пудре. Ради денег? Безусловно. Ради власти? Вероятно. Имеет ли китаец власть на этим гостем, и если да, то какую?
- Женщины очень любопытны, знаете ли, - заметила Марго.

------
* т.е. убить известным способом: ногами в бетон, головой в реку.
* английское to wear someone else's shoes (букв. надеть/носить чужие башмаки) значит занять чье-либо место.

[Rosemarie >>>]

Monsieur Le Chiffre + Rosemarie + Joseph

- Полагаю, ваше любопытство, как и многое другое, вполне может сполна удовлетворить ваш молодой друг, - слегка прищуренные глаза медленно ползли сверху вниз, от кокетливой ленточки, венчавшей шляпку-колокольчик до кончиков замшевых туфель; движение, которым одна из них поддевала и, словно горсть листьев в осеннем парке отшвыривала прочь его ботинок, все еще стояло перед глазами.
- Надеюсь, хотя бы с любопытством ему удастся справиться, - склоняя голову к плечу и позволяя темным волосам упасть на лоб, проговорил мужчина.
- От Рузвельта мне нужно совсем другое, - голос Марго прозвучал резче, чем ей хотелось. - И я это получаю.
Она нахмурилась. Француз затронул опасную тему: Рузвельта О`Долла Розмари Шульц, словно кошка, припрятавшая жирную мышь, не рисковала обсуждать ни с кем и тем более не собиралась поддаваться обаянию беседы почти анонимной. Почти. Французу легко выяснить, кто она, и прощай - уютная, как плед зимой, анонимность. Ему даже не придется прикладывать усилий, достаточно заглянуть в казино, и случай сложит вместе нужные карты. Странным образом эта мысль не вызвала у Марго неприятия.
За дверью послышались мельтешащие нерешительные шаги, будто Рузвельт О`Долл, утративший вместе с целостностью фаланг пальцев руки и отборную спесивость, что досталась ему от потомков Америго Веспуччи, с последними каплями достоинства (вероятно, сохранить его позволил лишь пиджак Kilgour и ботинки Enna Jetticks с витыми колодками, от чего Рузвельт напоминал корень жерухи*, обернутый в пеструю крафт-бумагу) продолжал отыгрывать отведенную ему роль пасюка. Как это бывает у испуганных крадущихся животных: крылья носа раздувались от страха, влажные красные глаза рыскали в поисках выхода.
- Марго? Мы уходим!
Невредимая ладонь хлопнула по двери. В спальню американец вошел бы только под дулом револьвера: образ незнакомца в турецком халате и без того мерещился ему на каждом углу, и еще одна встреча нос к носу О`Долла сейчас не прельщала.
Угол наклона рыжеволосой головки изменился, и тень от полей шляпы вновь спрятала голубые глаза, оставив на виду только упрямо сжатый рот в алой помаде. Не говоря ни слова и не оглянувшись на Дюрана, Марго вышла.
- Идем. Ты ведь получил то, за чем пришел? - она старалась не смотреть на руку Рузвельта, висевшую сейчас безвольной плетью, но получалось плохо. Веселье, которого она хотела, и впрямь вышло на славу.
С каждым шагом от спальни – мерзкого логова, от китайской квартирки спина американца выпрямлялась, складки одежды разглаживались, лицо бледнело. Жаль, что рука не переставала болеть таким же чудесным образом, но именно эта боль не давала О`Доллу расстаться с мыслью, что игра только началась.
- Лучше помолчи. Приберегу «джанкой» для следующего раза, а потом заставлю эту европейскую выскочку его сожрать.
Рузвельт даже не обернулся, подождал, пока Марго окажется за порогом и хлопнул дверью; кованый лаган* с изображением щурившегося Будды, все это время висевший на стене в прихожей, со звоном упал на пол.

------
*жеруха - садовый хрен. Корень считается несъедобным
*лаган – восточная тарелка для умывания. Используется также в декоративных целях

[Joseph >>>]

+ единственный и великолепный mon bel аmi

… Этот звук, почему-то напомнивший Дюрану колокольчики, сопровождающие избрание нового Папы, заставил гостя «нехорошей квартиры» слегка приподнять левую бровь. Разумеется, напрасным было ожидать джентльменского поведения от человека, которому только что травмировали самолюбие, кости, и еще бог знает какие места, особенно – если этот человек американец, с еще необсохшим, липким слоем политуры, нанесенной губкой из зеленых банкнот,- и все же подобное поведение вызывало в нем желание пренебрежительно передернуть плечами.
Покинув свое пристанище, которое, судя по всему, мсье Рузвельту казалось пещерой Немейского льва или сказочного дракона, он направился в уже посещенную, а потому не запретную более гостиную, где, судя по всему, продолжал пребывать после беседы с хорькообразным любителем кокаина Тенгфей. Победа, одержанная над неприятелем, казалось, вытряхнула из памяти француза клубок беспрерывно змеящихся сомнений,- поэтому, остановившись на пороге и привалясь плечом к косяку, мужчина приподнял занавеску, даже не соизволив предупредить о своем появлении.
- Надеюсь, этот напыщенный педераст, прикрывающийся женщиной, словно фиговым листком, решится не скоро переступить порог вашего дома. Мне хочется вымыть руки с мылом после того как…- не договорив, Дюран издал тошный звук; длинный рот дернулся, словно взорвавшись от переполнявших его чувств.
Гостиную, где еще недавно царила ночь, заливал яркий мерцающий свет, крылом отбрасывая тень лишь на белые горшки с лилово-синими глициниями, сползающими по стене.
Со сладострастием Вакха, что оценивал свой триумф, молодой наследник Поднебесной - точно высеченный из драгоценного верделита неизвестным помпейским мастером, - смотрел не на однотонное атласное одеяние друга, а сквозь него. И сидел с таким видом, как будто собирался прямо сейчас под бой в тимпаны и шум разливающегося по земле молока повлечь мужчину в свою обитель, бездну великого Дракона или во Врата Преисподние, чтобы отпраздновать маленькую победу. А может, хотел всего лишь подвести Дюрана к распахнутому окну, в котором прилипший к горизонту лунный диск, рожденный союзом неба и земли - громадный и металлический, точно выкрашенный ртутью и отмоченный в сере, - начинал наливаться пурпуром; огромное облако с головой льва нежно вгрызалось в его край.
Какое-то мгновение Тенгфей наблюдал за небесной трапезой и оловянной фигурой Дюрана, как будто это по воле француза светило оказалось в ловушке набегающих туч.
- Знаете, Жан, я забыл про контроль времени в партии. Ведь если не поспешить и не провести пешку в визири, победа может и не состояться. Я вас втягиваю в большие неприятности. Хотя лаяла всего лишь шавка, вскоре за ней прибежит целая свора, - он опустил глаза и смахнул шахматные фигурки в коробку. – Как вы себя чувствуете?

[Monsieur Le Chiffre >>>]

Я, грешный, и Джо

- Тенгфей, какими бы крупными не были псы, что сбегутся стаей по моему следу, смертельный укус нанесет только один. Так какая разница..?- темные глаза блеснули тем пламенем, что загорался некогда в сердцах воинственных данов при одной только мысли о дальних походах, ветре, играющем в корабельных снастях, словно скальд на своей арфе, и светловолосой деве, что стоит на берегу, протянув с отчаянием руки к стремительно удаляющемуся парусу. На губах Дюрана появилась мальчишеская улыбка, которую он попытался стереть, поспешно проведя рукой по подбородку. Потом еще и еще раз: как видно, щетина, коловшая ладонь, вызывала в госте растущее раздражение.
Не дожидаясь приглашения, он пересек комнату и высунулся в окно, наклонившись вперед, опираясь о подоконник расставленными руками. Закинул голову, позволяя ветерку перебирать темные пряди, и проговорил, затаенно улыбнувшись:
- Знаю, я должен был бы сам удержаться и удержать вас от безумного поступка… Наверно, я сильно упал в ваших глазах, поддавшись искусу – но знали бы вы, с каким удовольствием я бы переломал ему все оставшиеся кости. Мир стал бы намного чище, если бы небо не коптило дыхание таких вот молодчиков с липкими пальцами.
Говорящий повернулся и сел на подоконник, вытягивая длинные обнаженные ноги: ни дать, ни взять – теннисист, отдыхающий после удачно проведенного матча.
- Так что, несмотря на близящийся лай, и на ваше предупреждение… Да, я чувствую себя прекрасно! Пожалуй, впервые за долгое время.
Тенг откинулся на спинку стула, делая вид, что увлечен доской, неподдающейся сборке: в какой-то момент – вероятно, даже не случайно, - футляр выпал из рук, а слоны, пешки и короли разлетелись по полу.
- Я бы предложил вам чашку кофе, но боюсь, что после нее вы уже не уснете, - с ласковой улыбкой произнес китаец; он присел, чтобы собрать фигурки, но едва ли пальцы слушались, сжимали в похолодевших ладонях воздух, а тонкие губы скривились, как у медового гурами, что волны выбросили на раскаленные камни.
Хотя спадающие волосы и скрывали его лицо, - в лунном свете оно сверкало точно блестящая медь, - не трудно было поймать взгляд, рассматривающий друга снизу вверх, словно античное изваяние. Даже если бы оживший Будда ворвался в гостиную посреди ночи, размахивая сутрами Вьясы, священным трактатом, да гроздью окровавленных голов грешников, и потребовал покаяться небесному огню, Тенг не обратил бы внимания.
- Мой дом – ваш дом. Поэтому, если вам еще что-то понадобится…
Белый король в его руке раскололся на две половинки, и Тенгфей тяжело выдохнул, как будто это должно было что-то означать.

[Joseph >>>]

безумный я и mon аmi

Улыбка исчезла с лица Дюрана, как если бы он вдруг почувствовал, что весь воздух, наполнявший легкие, комнату вокруг, проем раскрытого окна, и лунную ночь, вдруг превратился в ядовитые испарения. Но, сильно выдохнув, он возвратил себе самообладание, а с ним – мысли о том (мысли, которые, словно гвозди, пронзали теперь его мозг, угрожая при малейшем непослушании острыми гранями), что произошедшее в курильне было лишь плодом воображения.
Его воображения.
И все же он колебался, прежде чем опуститься на колени и, протянув руку, дотронуться до блестящего черного слона, подкатившегося к самым ногам, на максимальном удалении от Тенгфея.
Лицо не выражало, казалось, ни тревоги, ни ожидания – но на виске, вскрывшимся по весне ручьем забилась темная ниточка пульса.
Ладонь раскрылась, застыла в лунном венце – совсем белая, молочная – молила или просила бежать.
… иногда, оставаясь в одиночестве, Тенгфей брал в руки цитру цинь* из тунгового дерева и начинал играть. Музыка получалась рафинированной, церемониальной, наматывала мысли, точно жилы на кулак, и куда бы молодой китаец ни пошел (так учили еще в детстве) мелодия юэ* всегда берегла его покой, обезглавливала внутренних демонов, укрощала бунтующий нрав. Стоило пальцами коснуться верхнего порожка - «десен дракона»*, стягивающего семь шелковых струн, - как в душу спускалось умиротворение, и маски, уродливые с виду, которые нужно было носить на все случаи жизни: для недовольного клиента, для рассерженного отца - быстро прирастали к лицу, не оставляя даже шрамов. Тогда начиналась игра в шахматы и можно было не бояться ни бесконечных паутин кляуз, ни рокировок, ни «длинных» ходов берущей пешки, ни того, что судья объявит техническое поражение или соперник умрет от выстрела в голову раньше, чем закончится партия.
Но цитра разломилась надвое; огонь выбрался наружу и захлестнул: превратил молодого наследника Шанхая в слепого кезала, бьющегося до смерти головой о камень. Вскормленная годами безмятежность обрушилась как карточный домик, грязные мысли обрели свой безобразный облик, и не возможно стало ни спрятаться, ни сбежать. А виной этому был один единственный человек – господин в турецком халате, статный француз, дружбу с которым Тенг все это время ценил и теперь рисковал потерять.
Глаза потемнели, вспыхнули изумрудными всполохами и замерли неподвижно – так смотрит растленное животное, выходящее из засады и готовящееся любовно вонзить клыки в грудь своего хозяина.
- Rien n'eteindra ma flamme…* - сладостно-настораживающая – точно заповедная пряность, улыбка наложила на губы печать. Рука намеревалась вернуть себе черного слона, но вместо этого тяжелыми оковами вцепилась в запястье Дюрана. - Мon ami, прошу вас, идите спать. Иначе вы сгорите вместе со мной.

------
*tsin - древнекитайский 7-струнный щипковый музыкальный инструмент
*юэ - особая музыка. Китайцы были убеждены, что её нарушение могло иметь катастрофические космологические последствия
*«десна дракона» - каждой части цини приписывается символическое значение. Бока инструмента называются “крыльями феникса” (фэнъи), а два резонаторных отверстия в нижней деке – “озером дракона” (лунчи) и “прудком феникса” (фэнчжао). Две подставки внизу корпуса, за которые крепятся струны, – “ноги гуся” (яньцзу) или “ноги феникса” (фэнцзу). Верхний порожек – “десны дракона” (лунинь), а мост – “вершина горы” (юэшань).
*Rien n'eteindra ma flamme - Огонь не утихает...

[Monsieur Le Chiffre >>>]

Рука мужчины дрогнула, как птица, попавшая в силок; растревоженная птица, которая приникает к земле, прежде чем последовать одному из инстинктов: сдаться или пытаться сразиться. Одно это прикосновение стерло с лица земли, с шелковой ленты времен, с целлулоидной пленки памяти все, что произошло между этим мигом и тем, когда коленопреклоненный мужчина почти так же стоял, протягивая руку к вооруженному опиумной флейтой бледному юноше. Нет ничего нового под солнцем,- сказал древний царь,- и отброшенный в опиумные пары Дюран вдруг понял, что все, что происходит, уже было когда-то.
Он мог остаться – и умереть. Он мог уйти – и жить. Одного не могло быть больше: воды реки, растворявшие в эту минуты его решимость, омывавшие вены, затоплявшие разум,- навек утекли, и в волны спокойствия нельзя было войти дважды.
Гость не смотрел на Тенгфея, веки были опущены – так, будто жар, источаемый тем, мог опалить, сжечь белки его глаз, как уже выжгла их фигура юноши, засиявшая посреди опиумных облаков словно серебряный месяц. Он не смотрел глазами – но для пылающей кожи, обретшей зрение, не нужно было ни взглядов, ни слов другого языка, кроме гудящего сердца или срывающегося дыхания.
…Внезапно он резко поднялся, подчинившись инстинкту, приказывающему бежать – будто подброшенный в воздух, в испуге, в отчаянии, недоумевая, что происходит. Высокое тело сотрясали неведомые приливы – так магма колеблет готовый к изверженью вулкан – но, когда сделал шаг, ноги вдруг подкосились, заставив мужчину упасть назад, во взметнувшуюся навстречу тьму.
Он с силой уперся руками в циновку; спина выгнулась дугой, словно мост, и по ней побежали горячие сполохи.
- Я… не могу. Уйти.

[Joseph >>>]

Я и "mon maitre, mon sauveur"

Слышал ли его Тенг? Человек - или уже не человек, святой и в то же время отвратительный* – весь скованный желаниями, теперь хотел не освобождаться от них, а исполнять.
С требовательной, убийственной решительностью, с какой набрасывается кобра на оплошавшего факира во время последнего представления, но в то же время источающий предельную нежность, он одним рывком оказался на мужчине; опрокинул его голову на мягкий чий, прижимая руки к полу и срывая зубами атласный, окропленный сусальным золотом халат.
В сияющем, застывшем на всю комнату облаке – словно сброшенные чешуйки эдемского змея,- вертикальные зрачки нефритовых глаз молодого китайца дрожали, как стеклянные колокольчики ядовитого олеандра, отражая в глубокой, бездонной пучине красивое лицо Дюрана.
Глаза эфы.
И сам Тенгфей, избавляясь от гнетущих бесчисленных масок, не иначе как Шеша* - повелитель нагов, свернувшийся кольцами Дракон вечности, отдавал себя во власть низменным страстям, порочному алтарю, с которого было уже невозможно сойти.
Его хрупкое тело, охваченное неистовой силой, пробивала дрожь; безумие наливало жаром каждую клетку кожи, каждую черту блаженного лица. И лишь оставив влажный обжигающий поцелуй на шее француза, положив голову на его грудь так, что длинные черные волосы – под цвет иссиня-угольному небу в распахнутом настежь окне - покрыли их обоих, Тенг замер; прислушивался к биению сердца - возможно, если судьба перетасует карты или объявит о начале очередного дебюта, он еще сможет остановиться.
- …Нет, нет!
Он глазом моргнуть не успел, как оказался лежащим на полу, навзничь, распятый и прибитый к кресту телом своего друга – человека, за которого, не задумываясь, отдал бы жизнь, по зову которого, не раздумывая, явился в другой мир. Будто заново родился. В том, брошенном мире: шахмат, неспешных разговоров, холодноватых улыбок от общего понимание,- да в том мире нормальных мужчин не было, не могло найтись места для того, что происходило сейчас на полу в маленькой гостиной. В новом мире, том, что сейчас, не мигая, смотрел на него из испепеляющих глаз, было другое – и мысль, предчувствие, догадка о том, что ждало его, провалившегося в черную бездну, сотрясала тело, как землю, сбившуюся с орбиты и влетевшую в солнечное горнило.
Кости хребтов, реки артерий, мантия кожи, и жаркое, раскаленное ядро сердца – все в один миг пришло в движение, запульсировало, начало двигаться, сшибаться со страшным треском, заполняя легкие парами золотого горящего газа,- и над этой катастрофой, над хаосом воздвигся новый, доселе неведомый бог – черно-белый демон с пугающим и прекрасным обличием.
Откуда в руках Тенгфея взялась вдруг такая сила, или это просто он сам не мог пошевелиться, отнять вплетающиеся суставами руки от рук – этого Дюран не знал, и не желал понимать. Смятый порывом китайца, он не успел воспротивиться – и уже был полностью сломлен; не успел дать отпор – и уже отдался пугающему желанию; не успел подняться – как был грубо сбит с ног и желал погружаться все ниже и ниже. Лежа на полу, ощущая жар невесомого, почти призрачного тела, он понимал, что дальнейшего пути, кроме как к соединению или к смерти, для него нет.
Это понимание дало ему силы высвободить одну руку из власти клеймящих ее пальцев Тенгфея; словно слепой или корабль, поднимающийся вверх по реке до самых истоков, он ощупью нашел твердое плечо – а потом пальцы влились, почти вцепились в длинные волосы у самого основания шеи.
- Нет. Не так!
- Balancez vous encor? Voici mon сoeur…*
Дыхание жгло, иссушало; тончайшие линии сливовых губ, словно бесцветные лепестки пионов, окрашенные чужой кровью и похитившие цвет заходящего солнца - или сияние целой красной планеты - беспощадными поцелуями и прикосновениями таврили, накладывали печать – нерушимое заклятие.
Срывающееся с них алчущее пламя, подобно спускающейся со склона огненной стихии - истребляющей, капризной, будоражащей и невероятно любящей, что сейчас подчиняла своей воле тело француза - анасеймой проносилась по его желанной плоти: по шее, груди, низу живота.
Земля - последнее для нас объятье,
И красота в ней обернется прахом*.
Тенгфей выгнулся, вскинул голову, дугой шелковых волос разрезая плотный воздух. Когда он сбросил рубашку, багровый нательный Шэньлун с широко открытой усатой пастью, карминным языком обвивающий шею молодого китайца, казалось, свирепо лягнул – он не хотел отдавать «хозяина» никому.
Но Тенг, лишенный совести и покоя грешник, совращенный Асурой – а может, он и сам был демоном, останавливающим рукой солнце и повергающим все вокруг в царство теней, склонился над Дюраном, трепетно обнял его колени, демонстрируя наслаждения до этого момента неиспытанные, дьявольские удовольствия.
Одно ярмо на двоих, одно сердце и одно тело – если уж идти в темноту и низвергаться в саму геенну, "долину Енномову", то рука об руку.
- Тенгфей!
…Это прозвучало не стоном, хотя ничего, кроме стонов, не срывалось с красных, словно надкушенные вишни губ. Словно в последний момент страх и ярость, привычка сознавать себя избавленным хотя бы от этого порока, желание быть не-запятнанным еще и этой грязью, нежелание верить в то, что Тенгфей, его друг, с которым они делили одну циновку в курильне и одну шахматную доску, мог приблизиться к нему, соединиться с ним, врасти ему под кожу только для того, чтобы… чтобы…
Это было немыслимо.
Словно тонущий, в последнем отчаянном порыве вырывающийся на поверхность с легкими полными ядовитого зелья, Дюран что было сил оттолкнулся локтями от циновки - и через мгновение уже не лежал, а сидел перед китайцем, растерянный, разъяренный, разрываемый изнутри удушающей похотью, желанием немедленно овладеть этим молодым телом – и ужасом, хлеставшим его сильнее обжигающих морозных ветров.
Руки мужчины вцепились в плечи любовника; словно раба, застигнутого за кражей драгоценных жемчужин, француз сорвал того с места, подтащив к себе с такой яростью, как если бы собирался переломать ему кости.
Бешеные, яростные глаза смотрели беглецу из Поднебесной в лицо.
- Тенгфей, остановитесь! Вы.. вы не понимаете, что вы делаете!
Он хотел крикнуть что-то еще, но запах, нахлынувший на него черной, как разметавшиеся волосы, волной, сбил дыхание; Дюран облизнул губы, чувствуя, как упирается в кадык захлебывающееся барабанным боем сердце. Он дрожал, пожираемый двумя лихорадочными желаниями: немедленно броситься прочь – и, отбросив стыд, отшвырнув имя мужчины и честь, упасть, распасться и соединиться в объятиях с юным любовником.
Встряхнув его, задыхаясь, догоняя обрывки фраз, каплями пота и закровившего носа словно стремясь вытолкнуть из себя демона, мужчина опустил голову, упираясь лбом в плечо друга. Длинные жесткие пальцы то терзали белую кожу, то начинали с опаской, бережно касаться ее, словно проверяя ценность редкостной фарфоровой вазы.
Потом, словно внезапно решившись, он обхватил лицо Тенга ладонями и произнес, чувствуя, как смешивается дыхание, и его жаром пытаясь передать подлинный смысл своих слов:
- Я хочу быть с вами. Но только не так.
- А как? – почти шепотом, умоляюще, жадно глотая полуоткрытым ртом воздух, спросил тот.
Тенгфей накрыл своими руками ладони друга, сжав их настолько сильно, насколько это вообще было возможно.
Он задыхался, дрожал от переполняющих эмоций, от сжирающей его страсти, от боли, что причиняли эти слова. Его лихорадило от понимания собственной никчемности, от омерзения к своей «дурной крови», от страха навсегда потерять доверие этого человека - а понадобилось не мало времени, чтобы его завоевать, - от желания, трепета, граничащего со сладким восторгом и наслаждением, что продолжала требовать его испорченная сущность – дьявольское нутро.
Змеиные изумрудные глаза, яркие и сияющие, от чего в них можно было смотреться как в зеркало, взывали к самым потаенным глубинам души, непристойно и похотливо - точно дразнили - заглядывали внутрь Дюрана, пытаясь показать ему картины, которые рождало больное воображение мальчишки.
Сейчас молодой китаец сам себе напоминал жонглера, стоящего в пустоте, в стороне от остального мира и подкидывающего вверх сферы, созданные его чистыми неподдельными чувствами, но опороченные животными инстинктами. Он уже не мог остановиться – только не теперь.
Конечно, кто он такой – всего лишь грязный азиат, варвар, покусившийся на благородный драгоценный камень. Но наследнику Поднебесной даже не нужно было признание, достаточно согласия быть использованным по назначению, а уж он хорошо помнил, какими способами можно подарить утешение – этого ему не смыть и не забыть никогда.
Тенг положил руку француза себе на грудь, туда, где под пышущей жаром бархатной кожей бешено колотилось сердце безумца – он вручал его Дюрану, вместе со своим телом, незнающим ни настоящей ласки, ни искренней теплоты.
- Просто позвольте мне сделать вам приятное, Жан.
- Да…- звук был как эхо его голоса, едва слышный, но исходивший, казалось, из глубины темного колодца. Ладонь, все еще лежавшая на щеке молодого человека, мягко освободилась от опеки и снова скользнула на его шею. Пальцы обхватили голову, лишая возможности отклониться, избежать того, что ему предстояло; вторая рука, неторопливо вбиравшая дикий стук сердца, переместилась вверх, оплетя острый подбородок.
Мужчина наклонился, без прежнего безумия, твердо, глубоко глядя в глаза, словно в ответ на мучительные образы вожделения, развернутые воображением Тенга, желал подарить тому уверенность и покой.

Ступай по ним легко, мои ты топчешь грезы...*

- Если вы сейчас шевельнетесь – я уйду, Тенгфей.
Не говоря больше ничего, Дюран стремительно наклонился, потянувшись раскрытыми красными губами к полуоткрытым губам.
А Тенгфей и не думал шевелиться; тело и без того с каждым порывом дыхания, с каждым взглядом наливалось неподвижным свинцом, будто он являл собой тысячелетний вишап, держащий одной рукой копье с белой хоругвью*, а другой - вытянутой в застывшем жесте - точно попирал самого дьявола.
«Улыбка смерти. На кости нарастает плоть»*
О чем думал, молодой наследник Поднебесной, ощущая на губах долгожданный, сладостный мед – наверное, в тот момент счастливее, и в то же время испуганнее, человека не существовало. Когда кажется, что ты выиграл партию, используя против короля обманный ход, а черный генерал неожиданно сознается, что его смятение была всего лишь ложным выпадом – ситуация превращается в шахматную игру на горбе дромадера.
Так же и молодой китаец - еще некоторое время назад игравший роль хищника, теперь был близок к тому, чтобы самому стать добычей: растеряв все маски, оказавшись перед Дюраном как на ладони, он надеялся лишь на то, что сможет выжить в этом безумном водовороте.
… Он наклонился, чувствуя, как разрастается в душе паршивый, предательский, панический страх. Мысль о том, что он, Жан Дюран, не только никогда не поддававшийся столь порицаемому в среде буржуа и столь модному у богемы в годы его юности «преступлению против природы», но и открыто бравировавший тем, что среди его многочисленных связей не было ни одной «извращенной»,- да, мысль о том, что он тянулся сейчас с поцелуям к губам мужчины, наполняла его сердце холодом и отвращением.
К себе – не к нему.
Но остановить наваждение было уже невозможно. Когда жар из щек смешался, усиливаясь, раскаляя кожу, когда дыхание из перебивающего, обгоняющего друг друга стало единым, когда еще не сомкнувшиеся, но уже начавшие ласкать друг друга губы покрылись влагой, словно лепестки бледных роз поутру, он вдруг понял, что страха более не осталось.
Не было больше ничего – ни румянца стыда, выжигающего на лицах клеймо, ни поспешно опущенных глаз, ни отдернутых рук, ни усмешки, прикрывающей фиговым листком сказанные слова, неосторожные прикосновения, внезапные перерывы в дыхании. Две змеи переплелись в темном гроте, покрывая друг друга пряной, смертельно ядовитой слюной; два жасминовых побега свивались в тенистой роще, осыпая друг друга сладкой пыльцой; два языка племени мучительно обжигали рот, заставляя пить быстрое дыхание, отдавать тело, чтобы не потерять разум.
Мужчина придвинулся ближе, ослабляя капкан своих рук, надвигаясь, понуждая соперника в сладком бою принять волю будущего повелителя. Почти навалившись на Тенгфея, он опрокинул его на пол, как не столь давно лежал сам – и, как отражение в зеркале, оставив пылающий адским горнилом рот, принялся опускаться ниже…
Первым острым ощущением, посетившим молодого выходца из Поднебесной, в момент, когда он оказался на полу – и хотя тот был обтянут сквозняком, представлялось, что лежишь на раскаленной сковородке, - был страх. Настоящий утробный страх перед природной силой господина, что вдалбливался годами еще с малых лет и при всей имеющейся гордости прятался внутри до поры до времени и креп.
Пусть красивая широкоплечая фигура Дюрана (впечатления от близости с которым Тенг невольно сравнивал с созерцанием куполов, что венчают угловые постройки старинного замка Серран долины Луары – до чего прикосновения друга внушали ему защищенность и безопасность) не пробуждала в памяти гадкие воспоминания о детстве, проведенном в шанхайских «домах терпимости», и не заставляла всплывать перед глазами многочисленные потные лица клиентов: иродов и лиходеев; но как говорится – вислоухий кролик, подобранный в лесу и пригретый домашним очагом, никогда не забудет смердящего душка шакала. И поэтому сам Тенг, откинутый сильными руками на спину, его разлетевшиеся - цвета черного золота - волосы, да человек, точно склоненный над «вором вульвы»* инквизитор (даже просьба не двигаться, хоть и прозвучавшая, как западный борей весенним утром) – такие детали относились к уже пройденным и болезненным тропам, отчего молодого китайца пробивал озноб.
Но сказать правду было никак, врать - тоже, поэтому Тенгфей - с предельным смирением в глазах - продолжал повиноваться и вместе с распутными желаниями, погасить которые неустанно требовало его обнаженное тело, отвечающее дрожью на поцелуи француза, ждал, когда ему самому дадут прикоснуться к святилищу или пригласят в «сад земных наслаждений».
Он вскидывал голову – в эти минуты взглядом скользил по апельсиновой дольке луны, застывшей в окне за грозовым занавесом, - прикусывал влажные рубиновые губы, на которых все еще цвел лотос - первый поцелуй, и шептал имя своего дорогого друга, как будто пытался прекратить это оказанное нелепое снисхождение.
Собственное имя, раз за разом касавшееся слуха – оно даже звучало теперь по иному, звенело, словно прозрачный кристалл, которым мастер, закончивший огранку, любуется в свете солнца – заставило Дюрана прекратить пытку, грозившую нарушить снизошедший на него покой. Он приподнялся на локте, укладываясь рядом с Тенгфеем и глядя на того с выражением ожидания, к которому примешивалось явное чувство тревоги.
В эту минуту он не испытывал вожделения – и это странным образом мирило француза с невозможным и преступным положением, в котором они оказались. Пожалуй, это его даже восхищало.
Было еще одно чувство – изумление, на котором он поймал себя, привычно препарируя себя, словно крупье, срывающий хрустящую обертку с лаком сияющей колоды. Изумление (одно из необходимых составляющих философии, если верить Фалесу*) это вызвано было тем, что ни на одно мгновение он не видел, не ощущал и даже не пытался найти в молодом любовнике признаков женственности, которые помогли бы – для непреклонного духа – смягчить удар от падения в бездну противоестественного влечения. Даже нетерпеливая страсть, которой следовало навести француза на подозрения относительно прошлого Тенга, не возмущала предельной чистоты и беспредельной возвышенности его чувств. Патрокл неистово боготворил Ахилла, Гиацинт – Аполлона, и даже святой Себастьян, пронзенный стрелами, как жертвенный агнец, непорочный святой, перед которым молились старики, женщины и дети – был почитаем людьми не за одно только мученичество. Эти сравнения никогда бы не пришли ему в голову раньше, но теперь они переполняли его, словно капли в хрустальном сосуде, на который вдруг упал пронизывающий луч света.
Бестелесность, вдруг обрушившаяся на него, походила на сон, когда, как известно, из темных уголков души поднимаются самые запретные тайны. Рука, показавшаяся мужчине продолжением лившегося в комнату света, легла на лицо Тенгфея, как будто желала омыть его от всего скверного, выгладить боль, уничтожить прошлое, что способно было смутить этот вечер.
- Вы звали меня?
Было лишь одно небольшое мгновение, секунда, возможно, меньше – как пролетающая над головами комета Людовика Благочестивого или как бестёрочная спичка, высекающая искру, - когда Тенгфей стыдливо, точно мальчишка, уличенный в рукоблудии, отвел взгляд; ресницы настолько сильно пронизывал серебряный струящийся свет, что черные, горящие от влечения глаза, стали похожи на изумруды в драгоценной огранке и эти самые сияющие камни, вернувшие себе утерянную твердость, уже скоро угодливо смотрели на Дюрана. В них, несмотря на меркнущие под неистовой силой распутства теплые волны нежности, продолжал бушевать порочный огонь – заигрывал с отражением француза, ставшего повелителем, раздразнивал, подстрекал на падение, согрешение в стенах этого дома, даже на жестокость. Руки пытались дотянуться до недозволенных мест, но Тенг, как если бы переборол себя, осмелился – буквально заставил – коснуться пальцами губ своего друга (хозяина?) словно слепой скульптур, пытающийся найти изъян в новоявленном творении.
Теперь молодой китаец думал, что обманывает Дюрана, позволяя купаться в собственной грязи, и хотя эти мысли были ничем в сравнении с желаниями, они грызли изнутри, пробивались наружу, под свет ослепительного солнца, которым являлся этот человек.
- Вы прекрасны, mon ami. Вам не нужно заставлять себя делать то, что вы делаете – просто воспользуйтесь моим телом.
Мгновение было недолгим – комета сгорела в воздухе, как и искра – и Тенгфей, заметив замешательство француза, попробовал перехватить инициативу – обернуться грозным аспидом, выскользнуть, обвить кольцами жилистое тело Дюрана, чтобы тот позволил ему, наконец, делать то, что он умел лучше всего.
Сперва мужчина подумал, что ослышался. Потом – что Тенгфей просто оговорился, употребил неверное слово, может быть – из-за того, что язык был ему не родным… но нет, едва ли его можно было упрекать в косноязычии. Слова же «друг мой» и вовсе ударили по нервам, как размалеванное, с неестественными губами лицо шлюхи, медленно, в винных парах и клубах табачного дыма фланирующей по Pigalle*, цокающей стоптанными каблуками, медленно, словно разваливающийся на ходу корабль, совершающей полный разворот перед дверями Гран-Гиньоль, самой кажущейся живым персонажем его сомнительных пьес.
Именно это промедление позволило Тенгу – змею-искусителю, терзавшему его кровь каплями смертельного яда – добиться недолгого перевеса; но наслаждение, которое сулили слова и бродившие по обнаженному телу руки любовника, грозило обернуться смертельным.
- Заставляю?- приподнимаясь и отстраняя от себя молодого человека больше вспыхнувшим болью взглядом, чем движением руки, перехватившей запястья.- Я себя заставляю? Вы понимаете, что вы говорите, Тенгфей? Вы… вы…- не выдержав, он быстрым движением метнулся к одежде, и вцепился в нее, черно-золотым шелком отделяя себя от сверкавшего в лунных лучах тела.
Гнев и боль взметнулись, как вода грязной лужи, в которую мерзкий, в оспяных пятнах мальчишка бросил увесистый камень – но именно это мгновенно вернуло Дюрана к реальности, той реальности, которую он знал. Только что темноволосый мужчина, изнемогая от страсти, нежился в объятиях самого близкого существа на земле – теперь темные глаза смотрели на Тенга из-за привычной маски.
Он быстро поднялся и, без стеснения, без единого движения беспокойства набросил на плечи халат, туго перетянув его черным шелковым поясом.
- Пожалуй, вы были правы, друг мой. Самое время разойтись и лечь спать.
- Подождите!
Еще один рывок, и рука, как и положено гремучему змею, как будто отделилась от остального тела, вцепилась в подол.
Намертво – если Дюран и уйдет отсюда, то только голышом.
Тенгфей – обнаженный и дрожащий от безмолвного холода, точно молодые стебли бамбука, пригретые знойным светилом, но брошенные в морозную ночь на произвол судьбы; утонченный и хрупкий, как ослабевшее дерево, что может быть уничтожено дуновением ветра - сидел на коленях в лунном медвяном пятне. Черные тени – волосы, выкрашенные гуашью гениального художника, падали на лицо, расползались вдоль позвоночника, ласкали спину, разрисованную мелкой драконьей чешуей, а кожа, облизанная сиянием полнолуния, блестела подобно сладкой карамели. Изнеможенный, обессиленный, отверженный «Больной Вакх» с картины Караваджо – наверное, боль побелевших пальцев, сжимающих атласную ткань халата француза, была единственным, что сохраняло рассудок, на который так бесцеремонно покусилось нахлынувшее отчаяние.
Чтобы не выдавать своих эмоций: уныние, смятение, задохнувшееся в безысходности возбуждение – да, его больше не было, на место дикому животному инстинкту пришел леденящий душу страх, – молодой китаец смотрел на полотно темно-синего, кубового неба: искал утешения – или прощения за причиненную боль. Всю жизнь идущий против всех, он ведь только что сам молил друга себя подчинить – вот, что значит «дурная кровь», что значит вся окружающая земля, скопившаяся под твоими ногтями.
- Что со мной происходит? – теперь Тенгфей говорил тихо и медленно, но в голосе еще никогда не было столько непритворной нежности. – Прошу вас, Жан, не оставляйте меня сегодня одного. Все, что угодно, но не уходите.

------

*Слово "святой" (священный) на еврейском языке (kodesh) и на латыни (sacer) одновременно означает "жуткий, отвратительный, проклятый".
*Шеша - тысячеглазый змей. Он поддерживает землю и служит своим кольцом ложем для Вишну, который спит на нем в промежутках между созиданиями мира. В конце каждого мирового периода Шеша извергает огонь, уничтожающий весь мир.
*Balancez... - Еще колеблетесь? Но сердце – вот (1730 год, неизвестный поэт)
*автор Микеланджело
*Но я бедняк и у меня лишь грезы,
Я простираю грезы под ноги тебе,
Ступай по ним легко, мои ты топчешь грезы... – Уильям Батлер Йейтс
*Хоругвь - знамя с ликом святых
*(Иез.1,7)
*"вор вульвы" - преступник, наказанный за занятие любовью с чужой женой без позволения
*Фалес Милетский полагал, что есть две основы для философии – «удивление и умиление» (в значении восхищения могуществом природы).
*Пигаль, по-русски более известен как Пляс-Пигаль – квартал «красных фонарей» в Париже. Там же расположен Гран-Гиньол – театр «натурализма», прославившийся весьма недвусмысленными постановками из жизни социальных низов.

[Monsieur Le Chiffre >>>]

В авторстве признаны виновным: Joseph и я

Что происходит с ним?
Если бы Дюран произнес этот вопрос вслух, в конце последовал бы истерический смех. Но он промолчал, испытывая внутреннее облегчение от того, что его друг считает, что это произошло только с ним. Так лучше для них обоих. Через день, через неделю, наваждение схлынет, и, может быть, даже забудется то, что происходило сегодня в темной маленькой комнате, на застеленном мягкими циновками ковре.
Сойдет, словно бритвенный порез, без следа.
- Вы просто устали, Тенгфей,- сказал он смягчившимся тоном, не оставившим, впрочем, до конца своей гневной холодности. Сейчас он ощущал себя кем-то вроде старшего брата, осторожно, с улыбкою узнавания, распекающего младшего, едва встретившего в сладких объятиях первый закат.- Вы устали и еще этот опиум... Вам просто нужно отдохнуть. Вы… нездоровы…- он нахмурился, но слова как-то сами собой слетели с языка, потому что втайне эта мысль точила его, не оставляя в покое.
Если бы только она одна!
Поза Тенгфея, его млечно сияющая кожа сейчас пробуждали в нем странное чувство. Мужчина отвел глаза, чтобы не позволять желанию вновь завладеть собой. Сидящий перед ним почти в молитвенной позе человек был его другом, единственным близким существом, что еще оставалось и ради которого следовало жить. Кроме него была еще игра – горячащая, бурная, сладкая, как молодое вино, смысл его жизни, огонь в его венах. Да, вот об это надо сейчас думать – об игре.
- Я отведу вас,- он не осмелился сказать «в спальню» и лишь приподнял углы губ в суховатой ободряющей улыбке. Сейчас главное удержать маску. Главное – дождаться утра. Тенг говорил про отдельную квартиру.. завтра поутру он съедет, а к ночи наваждение у того обязательно пройдет.
- Пойдемте,- он наклонился, осторожно, словно пьяного или больного, обнимая Тенгфея за плечи и потянув вверх, как если бы тот не был в состоянии самостоятельно встать.
Главное – сохранить равновесие.
Нездоров. Одного слова было достаточно, чтобы почва снова выросла под ногами. Когда ты пытаешься жить, дерзко и насмешливо улыбаясь судьбе в лицо, продолжаешь - вместо того, чтобы лелеять считанные дни, - водить пешками, ставить паты взбалмошным королям, когда поутру смотришься в зеркало, наблюдая, как кожа превращается в голубой мрамор, а на полотенцах – будто по чьей-то злой шутке - остаются капли крови, ничто так не угнетает, как напоминание о тлеющем теле из уст друга.
Но Тенгфей еще задолго до того, как пригласил Дюрана в свой маленький город, научился не обращать внимания на мрачного жнеца, всюду ходящего за ним следом, на висящую над головой, точно рояль с надрезанным канатом, болезнь. Одно неосторожное слово и Тенг надевал свою самую лучшую маску – затверделое равнодушие – и как по волшебству, словно иссушенный ровенник находит новую, бьющую живительной влагой скважину, молодой китаец начинал выбираться из любой ямы, в которую бросала его жизнь.
Вот и сейчас: едва ли, находясь рядом с Дюраном, сдерживая себя, чтобы не потянуть мужчину вниз, в сладостную бездну, Тенгфей не ощущал себя акробатом с таразом* в руках, что шел по натянутому канату над раскаленными углями собственной души.
Он встрепенулся, похолодел – ледышка, ускользающая из рук, но будоражащая приятным, щекочущим следом. Точно таким же, какой оставлял взгляд – вкрадчивый, вползающий в «кротовую нору» непроницаемой внешней оболочки француза. Тенгфей поднялся на ноги, не смущаясь ни своей наготы, ни тела друга, к которому прижимался почти вплотную; смотрел в темные глаза с вызовом, как будто хотел убедиться верит ли сам Дюран в то, что только что произнес.
Болезнь. Опий. А ведь, правда, раньше молодой выходец из Шанхая никогда добровольно не позволял ни одному мужчине прикасаться к себе, и тем более никогда не испытывал от этого удовольствия.
- Может быть, мое тело и не здорово… мсье Le Chiffre, - китаец нарочно сделал паузу, имя произнес так, как если бы со скрежетом оцарапал металлическую дверь. Он не улыбался. – Но рассудок я потеряю только на смертном одре.
Потом Тенг взял Дюрана за руку, будто собирался сам вести того в спальню.
Высоко вырезанные крылья носа раздулись и опали. Никогда – с момента, как он назвал своему другу настоящее, истинное имя (оберег от магии и полиции, действует с равной степенью вероятности) – ни одного раза не было, чтобы Тенгфей посмел назвать его так. Одно это слово разбивало в осколки не только все, что произошло… нет, возвращало их снова на пять лет назад, когда статный господин в дорогом костюме впервые, перебарывая отвращение, протянул кончики замшевых пальцев красивому стройному юноше, снисходительно благодаря его за то, что тот избавил его от хлопот с полицией. Кажется, он выбросил потом эти перчатки. А что делать теперь – выбросить из себя, из памяти, из жизни и эту ночь, и этот чертов город, и все, что сейчас холодной яростью переливалось в его груди?
Изломившийся, будто треснувший гранат, рот на мгновение дрогнул, полуоткрылся и сжался; отвердевшие пальцы напряглись в бледной руке.
- В твердости вашего рассудка никто не выражает сомнения, господин Тенг,- отчеканил он, будто вбивал раскаленные гвозди в сверкающее диск луны, равнодушно продолжающей поливать его ядовитым, одуряющим светом.- Остается лишь пожалеть, что такой несравненный актерский талант пропал даром… но, может быть, вам повезет с кем-нибудь другим?
Слова эти были, словно пощечины, но падали не на лицо Тенгфея, а на его собственное. Щеки Дюрана лихорадочно, болезненно вспыхнули, как будто струящийся изнутри яд разъедал его комфортную маску до кожи, пузырящейся кровью хлестал из горла, разъяренным животным грыз вены, пробуждая неистовое желание вырвать их из рук, сделаться похожим на безвольную, бессильную марионетку. Хотелось кричать, хотелось распинать себя собственными словами больше и больше, хотелось унизить и причинить столько же боли другому, сколько мгновенье назад испытал и продолжаешь испытывать сам.
Пеликан, пробивающий грудь. Безумец*, не видящий впереди пустоты.
Он глубоко, с пристрастностью палача, демонстрирующего жертве очередной пыточный нож, заглянул в дивные, зачаровывающие, лживые глаза, поражаясь тому, как среди боли и ярости может испытывать такую жажду смотреть в них вечно.
- Сколько вы… берете за ночь?

------
*тараз – шест-баланс для ходьбы по канату в цирке
* Безумец, Дурак, Шут – нулевой (в некоторых системах 21-й) аркан Таро. Обозначает человека, шагающего, несмотря на предупреждение, в бездну. Обычно противопоставляется и дополняет Аркан Мага.

Сообщение отредактировал Monsieur Le Chiffre - 28-03-2012, 20:09

[Joseph >>>]

Все те же грешники

Муляж. Равнодушная театральная бутафория, легко поддающаяся формовке при определенных усилиях. Пропитанные крахмалом бумажные волокна не осыпались, сметанообразный клей не растекся, не сполз по белому лицу китайца, а гипс не раскрошился (наверное, единственный способ избавиться от хладнокровной личины – бить кайлом с размаху) – мертво припаянную маску просто на всего содрали, безжалостно, вместе с мясом, сняли с живой кожи: не так быстро, чтобы помочь обличению, но и не так медленно, чтобы актер успел надеть новую. Когда Дюран произнес то, что произнес, лицо его молодого друга напоминало именно это.
Бесстрастный, проникающий, в секунду потерявший свой цвет взгляд остекленел, плотно сжатые нежно-лиловые губы обесцветились настолько, что, казалось, вовсе были стерты с млечного белого пергамента, заостренный подбородок, как будто одним движением оказался срублен резаком, приклеен и снова срублен; сама кожа, несмотря на усилия лунного света, что - не хуже прожектора в театре – придавал жемчужный завораживающий оттенок, теперь растворилась, точно в кислоте, превратилась в грязно-желтое выжженное, осыпанное кайенским перцем пятно. И это лицо, с которого вмиг полетели, как хрупкие осенние листья срываются тропическим высушивающим орканом, все чувства, оставило, обласкало, вознесло и умножило одну единственную эмоцию – омерзение.
Наигранное омерзение. Такое же испытывает одетый с иголочки богатей, оказавшись окрашенным в блевотину чахоточного бродяги или прогуливающийся по Вилле д’Эсте путник, неожиданно ступивший в зловонную лужу. Едва ли это показное омерзение предназначалось Дюрану: дорогой друг молодого китайца только что иными словами сказал то, что сам Тенг всегда боялся произнести. И всего бы ничего, если бы эта новая брезгливая маска тут же с достоинством не пришила себе улыбку – насмешливую и ироничную, усмешку поющего фальцетом клоуна, готового ткнуть мизинцем в глаз и высмеять с отборным цинизмом. Высмеять себя самого.
Вот в таком облике Тенгфей отпустил, наконец, руку француза, чуть приблизился, глядя в глаза, почти ласково коснулся ладонью его щеки – или демонстрировал некогда отработанные для клиентов движения, или возвращал причиненное унижение; длинными пальцами провел по его губам – стирал тот самый поцелуй.
- А сколько вы мне можете предложить? - голос хозяина дома был спокойным, даже учтивым, но невообразимо чужим. – Таким как вы я обычно скидываю цену.
Темные глаза гостя смотрели на бледное лицо, и в них, обнаженные, освежеванные, отраженные в свете, метались, как вспугнутые птицы, как шлюхи, накрытые за работой, ото всех и всегда укрываемые чувства: страх, сожаленье, отчаяние…
Пальцы поймали скользившую по его щеке руку; зеркальным жестом, таким же, как Тенг некоторое время тому назад, он положил ладонь так тяжело оскорбленного им молодого человека к себе на грудь, прижимая, словно вручая ему быстро и тяжко стучащее сердце.
- Все. Вся моя жизнь.
Тенгфей не вспыхнул как пламень, не загорелся как смоченная воском береста; животное, еще недавно одерживающее над ним верх безумие не ослепило сознание молодого китайца (а должно было?) Гудящее, протянутое ему в дар сердце, - если бы кто-нибудь прислушался к его собственному, то обнаружил бы, что бьются они в один ритм, - пробуждало совершенно другие чувства: чистые, словно самородное серебро, добытое из прогнившего камня, искренние, как заточенная сталь клинка, что обретает жизнь на наковальни, ни от кого не тая своего предназначения.
Как козырь легко покрывает на столе другие карты, так страх, злость, пренебрежение сменялись теплотой и трепетом. Ударил и приласкал. Вскрыл вену и ловко зашил ее хирургической нитью. И пусть Тенг – всего лишь дворняжка, готовая бежать по первому слову, лишь потому, что в нем почудилась прежняя хозяйская милость, он - не задумываясь - сделает это со всей возможной преданностью, верностью и самоотречением, даже если снова попадет под удар.
Молодой китаец будто потерял способность дышать, закрыл глаза (вид его напоминал человека, делающего шаг в бездонный ров), прижался к Дюрану, уничтожая между ними, казалось, минуту назад выросшие расстояния, недоговоренности – или, наоборот, лишние слова - обнял, ощущая грудью его грудь, сердцем его сердце.
Луна обернулась в фиалковую ткань налетевших туч, растворилась в небе без остатка, вновь позволяя ночи воцариться в маленькой гостиной. Тогда же за окном начался освежающий февральский дождь.
- Вы лишаете меня смысла жить, Жан. И в то же время даете его, - касаясь щекой сильного статного плеча, Тенгфей проговорил почти существующим отдельно от звука голосом, до краев переполненным теплотой к любимому человеку.

[Monsieur Le Chiffre >>>]

…Обезглавленный белый король лежал перед черным слоном – так, словно только что был казнен по приговору неизвестного людям шахматного трибунала. Не хватало только одного: лужицы черно-белой крови, вытекающей из переломанного горла. Он был холоден, неестественно холоден даже для слоновой кости; единственный глаз – шишечка из морского кокоса, отполированная пальцами мастера,- остекленев, отражал мутные контуры фигуры, распростертой на циновках в шаге от места его смерти. Одной – потому что у зверя с двумя лицами, извивающегося, кричащего, распадающегося и снова сплетающегося, как щупальца спрута, словно змеи на голове Медузы Горгоны, было одно тело. Роскошный плащ из черных волос. Плечи атлета. Узкий, как лезвие ножа, подбородок, и красный, будто полопавшаяся вишня, рот. Его бедра двигались, словно медные поршни, руки и ноги сплелись в каком-то дьявольском танце. Коралловый след от укуса медленно прорастал, разветвляясь, на чьем-то плече. Чьи-то руки скользили по позвоночнику, заставляя дрожь волнами проходить по общей, медной и серебряной коже. Капли пота. Капли крови. Капли слюны. Капли слез. Жемчужные капли, растертые по животу. Четыре капли луны, отражающиеся в эбеново-черных зрачках. Принимать на ночь. Соблюдать дозировку – возможно смертельное отравление.
Черный офицер, безмолвный, похожий на вытянутую вверх змеиную голову, возвышался над поверженным королем, словно откупоренный, но непроницаемый взору флакон для разлитого в воздухе яда. Мускус, кожа, остатки парижских духов. Соль, теплый миндаль губ, сталкивающиеся зубы, глубокое, до предельно возможной глубины, проникновение. И жемчужное, с кончика языка перекатываемые в чужое горло:
-Je t'aime.*

-------
*Я люблю тебя.

[Joseph >>>]

Шестьдесят четыре крупные клетки, белые и черные поля из акрилового оникса, красное и смуглое дерево; венге и самшит, невесомая, стонущая в блаженстве хрупкая горизонталь и величественная оберегающая сильная вертикаль, матово-белый король из бивня мамонта и черный, вымоченный в запекшейся крови, атакующий по диагонали, пронизывающий сулицей слон: противник оттеснен в угол, разоружен (очарован, смущен, полон восхищения) обездвижен. Сбившийся со счета ход – восемнадцатый или двадцатый – он переходит в финальную стадию, овладевает. Коренастый мучительно прекрасный воин в слоновой маске и лоре* – гладкая ножка фигурки, точно далматика с широким подолом, - выгибает спину, делает последнее парализующее движение, наблюдает за судорогами противника от горла до живота и… ставит шах.
А дальше смакование и смерть. Может быть, реванш, но лишь для того, чтобы снова умереть, еще раз посмотреть снизу вверх в темные любимые и любящие, желанные и желающие глаза - наг Мукалинда, стягивающий своим капюшоном Будду, чтобы спрятать в ласковой тени от палящего солнца. Снова умереть, чтобы еще раз вонзиться поцелуем в кофейную шею, оцарапать ребристой чешуей, слизать свекольными губами кровь, словно выхаживая священные гамматы*, и смешать ее с ядом. И еще раз умереть, чтобы задыхаться от забвенного наслаждения, от произнесенных признаний, пытаться ответить, но вдруг позабыть даже родной язык – до того могущественное, обращающее в пепел и тут же воскрешающее ощущение единства тел и душ. Безоговорочная победа и непредотвратимое поражение.
Мой Бог!.. Какая ночь ночей*.
Это было их самое лучшее шахматное противостояние. Партия – small fortune*, нет, бесценная игра.

------
*лоре - широкая длинная полоса ткани, украшенная жемчугом и драгоценными камнями; часть одеяния византийских императоров
*гамматы - символическое изображение потока крови из прободенных рук Иисуса Христа.
*снова Эдгар По
*small fortune - целое состояние, большая сумма

[lana_estel >>>]

Переулок города,
Tight Springs, штат Арканзас,
5 февраля 1930 год, ночь

Среди луж и грязи хитрой змейкой пробиралась сутулая фигура в плаще. Человек явно спешил, постоянно оглядывался по сторонам - из-за этого уже несколько раз утопил в мутной воде недорогие, но качественные туфли. Мужчина с опаской заглянул в зияющий темнотой провал и до боли выпучил глаза.
- По-крайней мере, здесь сухо, - утешая себя, пробормотал он и на ходу достал пачку сигарет. Нужно было успокоиться. Денек выдался нервным.
В паре метров от него ожила тень, а огонек спички осветил довольную ухмылку незнакомца; в глазах совершенно по-бесовски заплясали отраженные лепестки огня.
Через несколько напряженных секунд человек ойкнул и выронил обжегшую его обуглившуюся деревяшку. С тоскливой обреченностью он проследил за падающей красной точкой.
Вновь воцарилась темнота.
Глаза уже потихоньку привыкли к мраку, да и со стороны основной улицы долетал пыльный и рваный свет фонарей, но, несмотря на это, ощущение чужой тяжелой руки на собственном плече стало неожиданным. Ноги, будто набитые поролоном, резко подогнулись, голова втянулась в плечи. Теперь фигура напоминала бесформенный пень, на который чья-то рука небрежно набросила плащ. Связки предательски отказывались работать и горло исторгло только слабый мышиный писк. Откуда-то сверху послышалось невнятное мычание, потом у человека нетерпеливо отобрали коробок.
Слабая надежда вспыхнула на лице бедняги вместе с очередной спичкой. Пока неизвестный с наслаждением втягивал дым, он попытался незаметно проскользнуть мимо. Но снова - железное прикосновение.
Страйк напряг мышцы и его пальцы отчетливо почувствовали тонкую и хрупкую человеческую кость. Насильник расплылся в глупой детской улыбке, затем раздраженно нахмурился - посетившее его ощущение власти над жизнью, что пьянило похлеще дешевого виски, таяло с каждой секундой, - и настойчиво потянул с жертвы пальто. Мужчина даже не пытался сопротивляться: попытка крика заметалась между нависшими глухими стенами и погасла. Он готов был отдать все, лишь бы - хоть голышом - выйти отсюда.
Довольный вымогатель надел вещицу, тщательно застегнул пуговицы. С выражением явного отвращения он выбросил вперед руку, что сжимала грубый мясницкий тесак. Хрип бедняги смешался с бульканьем крови, толчками выбрасываемой из разорванной трахеи. Россыпь брызг осела крупными каплями любимого морса на лице убийцы.
Жертва, словно обреченный на убой баран, медленно оседала, а Страйк тем временем беспорядочно пырял и резал плоть, стараясь нанести как можно больше повреждений. Напряженный труд и двойной слой одежды заставили его вспотеть. Оставив труп, он отер лицо, не удержавшись, облизал кровь с пальцев.
А потом в дело пошел булыжник. Весил тот прилично, но силы верзиле было не занимать. Теперь его задачей стало привести тело к бесформенному состоянию. В первую очередь, он озаботился тем, чтобы ни у кого не повернулся язык назвать мясистое пятно на голове пострадавшего лицом, а потом начал методично дробить остальные кости. По взгляду нельзя было определить, получал ли он от этого удовольствие - скорее это было чем-то вроде рутинной работы. Весь процесс занял довольно много времени. Часов Страйк не носил, хотя частенько был соблазн снять их с руки очередной жертвы.
Когда лужа крови стекла с возвышенности на главную улицу, смешалась с грязью и дождевой водой, верзила с облегчением стащил с себя чужой, весь заляпанный грязным кармином, плащ и небрежно бросил его на то, что осталось от пусть не совершенного, но законченного творения его гения. Присев рядом, он отер от крови нож; быстрым, отточеным движением спрятал его среди своей одежки. А булыжник, отдаленно напоминающий рубин, бросил в одну из луж. Вода в ней сразу же сравнялась по цвету с вином.
Страйк потоптался, ополоснул обувь и побрел в сторону городских трущоб. Он что-то невнятно бормотал себе под нос.

[Rosemarie >>>]

Joseph + Rosemarie


Казино «Cinerаmа»,
Tight Springs, штат Арканзас,
6 февраля 1930 год, 12:00

День в казино не задался с самого утра и по большей части виной этому был Рузвельт О`Долл - все разговоры американца сводились к больной руке, что теперь походила на огромную переспелую и забродившую на жаре сливу. Дождливое небо, бордоское шато в качестве успокоительного, час гневного монолога у зеркала, закрытые крокодильи туфли, галстук «пожар в джунглях» - формула настроения, с которой Рузвельт начал новый день, пытаясь позабыть все то, что произошло накануне. Заветный пакетик с «джанкоем» он припрятал в личный дубовый стол; там же лежал плакат «Der blaue Engel»* с изображением длинноногой Лолы-Лолы, обнимающей мускулистого любовника-мачо (по кому из них именно страдал сын владелицы казино оставалось тайной за семью печатями).
Утром, когда Рузвельт удалился в уборную, в гримерной появился высокий лысый мужчина и попросил Марго – в очень срочном порядке – пройти в кабинет к Алоизии О`Долл , женщине, являвшейся хозяйкой этого маленького Рая. Дьявол в платье, Тамара Матуль, марокканская жрица, убийца «романа мая с декабрем» - список имен, которыми ее называли за спиной, и теперь светская львица хотела видеть у себя молодую певицу.
"...и еще она вместо аперитива пьет с водкой кровь невинных младенцев и юных девственниц", - Розмари могла дополнить ореол слухов, окружающих хозяйку казино, еще одной сплетней. Однако мисс Шульц не причисляла себя ни к тем, ни к другим, а потому была относительно спокойна. Бывшая фермерская дочка очень скоро уразумела, что несмотря на блеск огней и роскоши в городе главенствует тот же закон, что и среди животных: дашь слабину - затопчут.
Алоизия О`Долл обладала всем тем, чего не было у Марго - деньги, много денег, и власть - но Марго владела сокровищем, давно утраченным всемогущей владелицей карт и рулетки - молодостью. Нанеся последний мазок розовой помады, Марго довольно улыбнулась своему отражению: пожалуй, своенравная певица не захотела бы поменяться местами с Алоизией даже за все ее деньги. Ведь тогда бы пришлось терпеть Рузвельта в ином качестве - головной боли, занозы и бездонной статьи расходов - Марго тихо фыркнула. Нет, по эту сторону ей лучше.
Стрелочка на крохотном кругляше часов на муаровой ленточке у запястья задрожала, подбираясь к назначенному времени, и певица заспешила - не хотелось прибавлять к списку воображаемых и настоящих грехов непунктуальность, очаровательную и простительную лишь в мужских глазах. Лысый громила распахнул перед Марго дверь святая святых, жреческое святилище, алтарь "черной мессы", и она вошла в кабинет Алоизии.

------
*«Der blaue Engel» - Голубой ангел (1930 год). Фильм с Марлен Дитрих

[Joseph >>>]

Вместо лица, скрывая возраст и свое человеческую сущность, Алоизия носила толстый слой белой пудры – отшлифованную, присыпанную лиловым – но искусственным – румянцем маску. Впрочем, едва ли именно это привлекало людей, которые встречались с ней нос к носу: дорогие костюмы, юбки-портфели – еще не вышедшие из каморки модельеров, но уже являющиеся достоянием ее коллекции, широкие реверы жакетов, деловая сумочка с бахромой, приросшая к плечу, туфли с многочисленными переплетениями ремешков, тщательная укладка пепельных локонов – этот образ не мог затмить лишь блеск бриллиантов, что мерцали в коротких ожерельях с подвесками в виде бантов. Их американка, "Красотка Нового Орлеана", идол самой Джин Харлоу*, женщина с большой буквы, любящая «Мама Ало» (своего сына она заботливо звала Рузиком) меняла по несколько раз на дню.
Хотя Алоизия никогда не знала слова бедность, но хорошо представляла, что такое деньги и какую роль они играют в жизни, она оказалась далека от понятия «сострадание». Расчетливая, мнительная, деловая особа умела подмечать таланты и коллекционировала их. Выбирая среди вин - Dom Perignon, среди «табачных королей» - Зино Давидофф, а тканей – дорогой сатин, паплин и бязь, она уверенно полагала, что самое лучшее должно принадлежать исключительно только ей.
С отборной придирчивостью вдова О`Долл относилась и к фавориткам сына – не дай боже в спелой вишне найдется хотя бы одна червоточина – или пятнышко, что заставит усомниться во вкусе плода, - девочку ждал позор на всю жизнь. Но если малышке случалось приглянуться владелице казино, любую даже самую кривоногую провинциалку ждал блестящий успех, роскошь, деньги, имя, яхты и виллы в тропических уголках мира. Алоизия любила покладистость, лесть и абсолютно этого не скрывала.
- Присаживайтесь, моя милая, - сдержанный тон, приправленный ядреным американским акцентом, встречал не каждого. Обыкновенно О`Долл молча и холодно ждала пока визитер с ходу начнет плеваться оправданиями даже тогда, когда их от него никто не ждал, тем не менее, в этот раз она заговорила первой.
Маленький портсигар из чистого серебра с надписью "von deinem pupchen"* раскрылся и лег на стол – приглашал к долгой и прямодушной беседе.

------
*von deinem pupchen – от твоей малютки

[Rosemarie >>>]

Rosemarie + Joseph

Шурша складками шелкового платья, Марго опустилась на предложенное место - чертовски трудно было не присесть на самый краешек сиденья, как в кабинете директора воскресной школы, но директор вряд ли угощал бы нерадивую школьницу дорогими сигаретами.
Что ж, похоже, сегодня роль жертвы не ее.
- Благодарю, - Марго вытащила из портсигара длинную пахитоску и чиркнула спичкой; ароматный дымок, слишком слабый на ее вкус, заструился в легкие. - Вы сегодня ослепительны, мадам, - искренне произнесла певица, щурясь на игру световых бликов на бриллиантах Алоизии.
А форноли-красавица угодила прямо в мишень – американка благосклонно – отнюдь не с благодарностью – кивнула, закурила, зажимая тонкую табачную палочку двумя длинными ногтями, точно держала повивающуюся бабочку за хрупкое крылышко и демонстрировала, что бывает с теми, кто лишается ее доверия.
- Как ваши успехи Розмари? Хочу признать и выразить свое удовлетворение – посетители в восторге от вашего голоса. Возможно, вы помните кондитера Фрэнка Марса, у него теперь своя поточная линия. Знаете, как он назвал новую продукцию? Кличкой своей лошади, представляете? Snickers. Видела я это животное, убогое зрелище, – Алоизия обнажила белоснежные зубы, сама же прицельно следила за девушкой. – Так вот, он ходит сюда только ради вас, моя милая.
Розмари затянулась, скрывая зевок - сласти и лошадь мистера Марса были ей совершенно неинтересны - однако упоминание о преданности поклонника пробудило в голубых глазах певицы искру оживления, но отнюдь не удивления. Только один? Мадам О`Долл явно нужны очки.
- Если так, - безмятежно отозвалась Марго, - то я непременно намекну господину кондитеру, что он напрасно пренебрегает игрой.
Черта с два она позволит себя зацепить: для выражения похвалы или благодарности старухе достаточно было бы размашистым росчерком вписать имя мисс Шульц в чековую книжку или выложить на стол хрустящую пачку банкнот; сейчас же Алоизия напоминала змею, свивающую блестящие кольца вокруг добычи.

[Joseph >>>]

+Rosemarie

За белесым облаком дыма лицо владелицы казино было похоже на пышную хмурую тучу, стягивающую солнце и бьющую по лучам – как по рукам белошвейки - что пытались дотянуться до заветных земель. Заколка с бриллиантом сползла на бок прически-гнезда, и Аллоизия достала из стола зеркало, чтобы исправить эту деталь; тем не менее, синие – как теплые и глубокие воды океана – глаза, отточенные карандашом и краской, от чего напоминали лепестки фиалки, были направлены на собеседницу.
- Милая моя, вы догадываетесь, почему я позвала вас?
- Рузвельт, - сорвалось с языка Марго, прежде чем она успела подумать. Рузвельт - единственная слабость и трещина в броне хозяйки "Cinerаmа". Певица поднесла к губам сигарету, чтобы выиграть несколько секунд для более взвешенного ответа. - Мои успехи слишком скромны, чтобы быть удостоенными отдельной беседы, - уголки губ вздернулись в недоброй усмешке. - Об успехе вообще не стоит говорить, он сам должен говорить за себя.
- Девочка, если я не буду говорить о вашем успехе, о нем не заговорит никто, - дама вернула брошь на место, положила руки на стол и теперь смотрела на Марго особенно пристально.
Ее коронный прием, срабатывающий абсолютно на всех, хоть на личном поваре или представителях модельных домов: «Марселя Роша», «Жака Хейма» - взгляд «подчиняющий». Особенно успешно он действовал на девиц, чьи головы переполнены крохотными мечтами, хрупкими надеждами.
- Так в какую очередную заварушку вляпался мой сын?
Марго едва не расхохоталась, представив Алоизию в роли своего агента, в котелке и клетчатой желтой паре. Да у старухи проще получить один из сверкающих камушков, чем похвалу без задней мысли. Марго легко могла вообразить, как Алоизия говорила о ее "успехе": "О, загляните ко мне на днях, я отыскала славную девочку..." Только Рузвельт отказывался плясать под дудку марокканской заклинательницы, и Марго ощутила редкий прилив симпатии к "золотому мальчику".
- Заварушку? - певица непонимающе затрепетала ресницами, но без сценической аффектации, чтобы Алоизия не подумала, что над нею издеваются. - Несчастный случай, мадам, - с легким вздохом проговорила Марго, мельком порадовавшись точности ответа. Встреча с китайским французом явно не относилась к числу счастливых случайностей.

[Rosemarie >>>]

+ Joseph

Казалось, женщина оценила игру, даже поверила; несомненно, поверила бы, если бы не одно но – точнее два: она слишком хорошо знала своего сына и последствия недавнего инцидента с мэром до сих пор заставляли ее пить коньяк на ночь больше необходимого.
Алоизия поднялась с места, прошествовала к двери в глухом звучании постукивающих каблуков туфель, украшенных стеклярусом, приоткрыла ее – убеждалась, что их никто не слышит, - и скоро вернулась на стул, сменив, пожалуй, лишь положение закинутой ноги на ногу.
- Иногда мне кажется, что моему сыну не хватает лишней пары ушей. И глаз. Ваше образование, возможно, не совсем позволяет меня понять. Но изъяснение более чем доходчивое для такой умницы как вы, не так ли, мисс Шульц? – О`Долл положила перед собой свежий, точно только что вышедший из печати, бланк чека. – Сколько?
Марго не обиделась: нужно было нечто большее для обиды, чем намек на ее низкое происхождение. В конце концов, это же правда. Из двух типа людей, штурмующих из низин светские вершины - страдающих удобными провалами в памяти и бравирующих исходной точкой своего восхождения - Марго принадлежала целиком и полностью, душой и потрохами, ко второму типу. Ее университетами стала сама жизнь, от которой за плату виде тумаков и маканий в грязь получаешь хватку бульдога и цепкость лианы; жизнь по другую сторону,словно в диковинном Зазеркалье, представлялась ей этаким бруском желтого масла, сквозь которое она пройдет раскаленным шилом.
Скользя взглядом от чистого листа чека к каплям серег, оттягивающих бледные мочки ушей Алоизии, к алеющему кончику сигареты и вновь к пустому чеку, Марго мысленно успела примерить для ответа и отбросить образ оскорбленной невинности, задушевной подруги и прожженного дельца.
- Кто лучше матери оценит собственного сына, - колечко дыма опередило столь же уклончивые, как дым, слова певицы; завуалированное признание, что матери есть за что платить.
Два небрежно нанесенных нуля окропили бумагу – Алоизия явно давала понять, что с такой же легкостью может отправить ее в урну при надобности. И не только ее. Еще один овал начал осторожно очерчиваться ручкой, но тут пальцы остановилась, замерли, словно выбирали: указать палочкой дирижера на дверь или пригласить к обеденному столу.
- Если вам есть, что рассказать, моя милая, лучше говорите сейчас. Пока я не потеряла интерес к художеству.

[Joseph >>>]

+Марго

Не перо, а кончик рапиры дрожал, выбирая место для укола - Розмари Шульц пересмотрела почти все кинофильмы мистера Фэрбенкса, чтобы сделать достойное сравнение. Когда рука Алоизии остановилась, замерло и дыхание Марго.
- Рузвельт оказался в неподходящее время и в неподходящем месте, - быстро проговорила она. - В Чайнатауне.
Губы, окутанные матовым бальзамом, раздвинулись в широкой улыбке. Если бы за спиной О`Долл росла еще одна пара рук, она бы сейчас аплодировала девочке за послушание и честность.
- Мисс Шульц, вы сейчас не на сцене и зрителей здесь нет. Давайте будем откровенными друг с другом. Я рисую вам сумму, которую вы потратите с пользой и которую никогда не получите от моего сына, даже если вы ловкая тигрица в джунглях его кровати, - ручка вывела еще один нолик. – Если у Рузвельта будут неприятности… вас они не обойдут стороной, моя хорошая.
"Разве?" - хотелось возразить Марго. Она себя чувствовала как раз словно на сцене, исчерченной полосами света безжалостных софитов. Одно неверное движение, одна фальшивая нота - и она будет освистана.
- Неприятности, - внимательный взгляд и глубокий вдох ароматного дыма, - подразумевают многое. Для Рузвельта это теперь "джанкой". Неравное соперничество.
Алоизия была не удивлена, во всяком случае, ее внешний вид (как хорошо, что сегодня она нанесла на несколько слоев пудры больше, чем обычно) не выдавал ни обеспокоенности, ни гнева. Жилка деловой женщины наделила О`Долл не только звериной хваткой, которой она могла отнять что угодно и у кого угодно, но и завидным умением сохранять учтивость даже перед лицом самых омерзительных нечистот с человеческим обликом. В ситуациях, когда ее любимый сын становился главным действующим персонажем, именно это помогало ей в первую очередь.
- И за чью же честь заплатил сломанной рукой мой сын? Кокаина или вашу?
Тонкие брови Марго взлетели вверх: слово "честь" в устах Алоизии было столь же чужеродно, как молоко на губах пьяницы.
- О нет, - просто ответила она. - Рузвельт поплатился за неучтивое обхождение с каким-то китайцем, - презрительная гримаска скривила накрашенный рот. По мнению Марго, в своем позоре Рузвельт О`Долл был виновен ничуть не меньше неизвестного француза - он позволил сломать себе руку. Мисс Шульц презирала проигравших.
Китайцы. То, что Чайнатаун набит желтыми немытыми обезьянами Алоизия знала очень хорошо и остро ощущала необходимость подорвать этот квартал. А если не подорвать, то хотя бы изолировать от остального города – встреча с одним из представителей азиатской культуры еще недавно внесла в ее жизнь слишком дорогой (стоимостью в половину казино) букет проблем.
Орлиный тонкий нос сделал глубокий вдох, словно горечь табачного дыма должна была помочь ей сформулировать жужжащую в голове мысль.
- Адрес? И еще мне нужны имена. Я не собираюсь подтирать своему сыну попку, милая, но хотелось бы знать, где он достает на нее приключения.

[Rosemarie >>>]

+ Joseph

При всем желании из многочасового кружения по узким улочкам в погоне за ускользающим кокаином выудить адрес последней квартиры Марго не могла. Она устала, ей надоело и было уже все равно, что за пейзаж на скорости проносится мимо, не изменяясь, как будто Рузвельт по странной прихоти усадил свою подружку на ярмарочную карусель. Выпустив полупрозрачный клуб дыма, певица отрицательно качнула рыжей головкой.
- Только имя. Тенгфей, - произнесла она имя, названное французом. О себе европеец умолчал, и Марго не верилось, что причиной тому стала скромность или застенчивость.
Алоизия кивнула, провела кончиком языка по губам. Точно также – медленно и заботливо – вывела еще один ноль на белой бумаге, обвела его несколько раз. Ряд круглых цифр возглавила единица – последний штришок этого маленького художества. О`Долл сложила чек вдвое и положила на край стола.
- Завтра открытие нового зала, моя милая. Будет очень много гостей. Я хочу, чтобы ваше выступление никого не оставило равнодушным. Справитесь с этой пустяковой просьбой?
Марго не удостоила взглядом подписанный листок, стоивший теперь тысячу долларов, однако и не глядя на него, она знала его местоположение, как даже закрытые глаза видят, где находится солнце. "Тысяча..". - округлыми, как выписанные нули, и сладкими, как леденцы, камешками перекатывались мысли в голове певицы. Просьба же мадам О`Долл прозвучала завершающим мажорным аккордом.
Про открытие нового зала она слышала, а как же. Как и о жалких потугах задвинуть мисс Шульц на второй план, а то и вовсе помешать выступить, предпринимаемых ощипанными курицами, которых и конкурентками называть смешно. Вот он, ответ им всем.
- Я вас не подведу, мадам, - Марго улыбнулась холодной и отчасти жестокой улыбкой, предвкушающей торжество.
- Надеюсь на вас, моя милая, - Алоизия кажется уже забыла и о состоявшемся разговоре, и о его цене и даже о полученной информации. Она вернулась к своим прямым обязанностям за рабочим столом – просмотру списка приглашенных на торжество гостей.
Как много имен. Как много мух, попадающих в ее сеть. Ее отполированный ноготь скользнул по листу и нашел имя Тенгфея. Китайская выскочка.
- И да, мисс Шульц, было бы хорошо, если бы Рузвельт не узнал о вашем дополнительном заработке.
Склоненная над бумагами макушка Алоизии О`Долл, тщательно завитая и уложенная, выражала высокомерие еще большее, чем само лицо старухи, поскольку лицо означало толику внимания. Разговор был окончен. Уже не считая нужным притворяться, Марго быстрым кошачьим движением сграбастала чек и, убедившись, что чернила на подписи высохли, спрятала бумажку за вырезом платья и стремительно вышла. Лысый громила по-прежнему ждал ее за дверью, и Марго с нарочитой небрежностью произнесла:
- Завтра я буду выступать на открытии зала, так распорядилась мадам.
Произнесла громче, чем следовало, чтобы слушок, для чего хозяйка казино звала к себе певицу, родился тут же на месте и пополз дальше, укрепляясь и становясь могучей сплетней во славу Розмари Шульц. Мадам права, Рузвельту ни к чему знать о маленьком женском соглашении за его спиной.

[Joseph >>>]

Of the Beam and Blues: одна гангстерская история
Глава 2

Настоящая жизнь - это чувства. Они появились задолго до слов, мыслей, и, тем более, денег. Мы живем по-настоящему, когда чувствуем. Вихрь из эмоций оставляет настолько неизгладимое впечатление, что ради него люди готовы выложить последние деньги. Действительно, а куда еще кроме как на удовлетворение всех потребностей души и тела, уходят хрустящие банкноты?
Но, что самое забавное: самые захватывающие, прекрасные и кружащие головудушевные радости достаются просто так, бесплатно, даже без громадных вывесок "SALE!" Многие пройдут мимо и не заметят, но есть истинные гурманы. Вот они-то действительно счастливы. Завидую.

Эва Милтон

Квартира Тенгфея,
Tight Springs, штат Арканзас,
6 февраля 1930 год, 12:00

Синий шелковый халат - «король тканей» - блестящий в темноте и очаровывающий элегантностью, лег на плечи Тенгфея – не иначе, как византийский император укрылся под ласковым полотном, на котором изображались крупные, как драгоценные рубины, парящие над тутовой рощей махаоны; из-за возникшей стеклянной тишины складки шуршали так, что можно было заподозрить - орнаментом вышитые на пао шелковичные гусеницы с громким хрустом поедают листья. Точно это барабанит по бамбуковым сваям холодный проливной дождь.
Будь его воля, молодой китаец остался бы в маленькой спальне, хоть на целую вечность, держал бы Дюрана за руку, лежал бы рядом, молча или разговаривая обо всем: о том, что будет дальше – или о том, чего никогда не произойдет - или просто о шахматах. Только в этой комнате он мог представлять их обоих посреди стелящегося через поля утреннего тумана, что медленно уплывает в небо, оставляя их в густой тени из оливковых и ореховых деревьев с видом на белую столбовую мельницу, сбивающую лопастями замирающие сливочные облака.
О чем угодно, лишь бы повернуть время вспять.
Когда Тенг с тусклой улыбкой неохотно распахнул дверь в коридор, лишая темную комнату покоя, который они вдвоем так трепетно оберегали всю ночь, воздух содрогнулся от запаха молочного риса – молодая прислуга с раннего утра хлопотала на кухне.
Тенгфей минуту морщился и не решался сделать шаг за порог, как будто он брал на себя ответственность за поступок, благодаря которому между ним и другом возникнут расстояния из рвов, палисадов или даже вражеских осадных орудий: катапульт и баллист. Глупость влюбленного мальчишки.
- Я скоро вернусь.

Сообщение отредактировал Joseph - 30-03-2012, 22:42

[Monsieur Le Chiffre >>>]

Жан Дюран, который в эту минуту лежал почти поперек высокой кровати, лениво наблюдая за тем, как его друг облачается с неохотой приговоренного к каторге, лишь молча кивнул. Он тоже охотнее всего остался бы в темной комнате, но по причине и несколько другого рода: после бессонницы, в течение нескольких недель терзавшей человека, добровольно отлучившегося от героина и внезапно обретшего шанс успокоить свой взбаламученный мозг, он элементарно хотел спать.
Однако омерзительный запах, ворвавшийся в спальню из кухни, словно какой-нибудь джинн из арабских сказок, в мгновенье ока отбил у уютно устроившегося на черном белье мужчины охоту потакать своим маленьким капризам. Сейчас Дюрана сильнее всего обуревало жажда непременно уступить желанию более масштабному, а именно: пойти и собственными руками удавить ту поганую тварь, что посмела испортить утро, привнеся в него, как навоз в розовый сад, раздирающую нутро дисгармонию.
Не успела истечь минута, как француз уже перешагивал порог: правда, на этот раз он учел допущенные ошибки и дефилировал по квартире, хотя по-прежнему босиком и в халате, но уже прикрыв наготу более существенно: рубашкой и брюками – и вторгся на кухню наподобие Наполеона, застав врасплох противника и приступив к немедленному штурму вражеских укреплений.
- Боже милостивый, что тут, собака подохла?- воскликнул он с ужасающим акцентом, практически лишавшим возможности понять его слова; впрочем, недостаток фонетической ясности с избытком компенсировался полной экспрессии игрой лицевых мышц, не заметить которую мог только слепой. Физиономия Дюрана в этот момент могла послужить моделью уже не для скульптора, желающего вылепить благородного царя Спарты, а для карикатуриста из Le Canard*, вознамерившегося изобразить реакцию добрых парижских буржуа на повышение налогов, проведенное правыми.
Служанка, которая, как видно, еще не забыла их встречу на вокзале, и, как запоздало сообразил гость, оказалась, пусть молчаливой, но все же живой свидетельницей произошедшего ночью между ним и Тенгфеем, мгновенно повернулась к нему с видом, ясно говорившим, что ничего, кроме насилия или убийства от yang gui jie* она не ожидала.
Дюран решил ее не разочаровывать.
- Кого ты задумала отравить, женщина?- обратился он к ней пренебрежительно-пафосным тоном, с каким актер в захудалом театре, почесываясь, произносит «Что ему Гекуба?», думая только о том, что надо бы забежать к аптекарю, прикупить что-нибудь от «трамвайного» сифилиса. Не обращая внимания на китаянку, словно та была предметом мебели, он прошествовал к окну и решительно отпахнул ставни, позволяя ворваться внутрь провонявшей комнаты порыву свежего ветра.
Затем он вновь повернулся и, нацепив скучающую маску, которая теперь царапала кожу, и демонстративно оглядел кухню, выражая брезгливость, граничащую с отвращением.

------
*Le Canard enchaîné, «утка в цепях») — французская сатирическая газета, штат которой насчитывает, по традиции, не менее десятка карикатуристов. Именно от ее обиходного название и пошло выражение «журналистская утка».
*yang gui jie – как я понял, что-то вроде «заморский черт», «доброжелательное» титулование выходцев из Европы в Китае.

[Joseph >>>]

Зэнзэн, маленькая китаянка, не понапрасну считающая себя богиней этого скромного уголка квартиры – своей гордости - теперь стояла подобно золотой статуе с перекинутым через руку полотенцем и с негодованием, проступившем на лице, как коррозия на керамическом лике Будды, смотрела на взбалмошного нарушителя ее Элизиума.
Вот уже в течении нескольких месяцев она вела хозяйство в доме господина, заботилась о чистоте и уюте (при всем при этом понятие уют у китайской нимфы сильно отличалось от общепринятого); кухня, где каждая мелочь создавалась ее руками и служила маркером в кулинарном вояже, была для малышки неприкосновенным храмом. Только здесь она чувствовала себя Нюйвой*, что лепила человечков из желтой глины, и порхала от стенки до стенки, да колдовала над морепродуктами со специями так, точно воздавала почести какому-то известному лишь ей божеству.
Белый матовый, не покрытый глазурью фарфор, глиноземные вазы, коллекционные пиалы, тарелки, обработанные платиной с узором, что наносился агатовым карандашом – все это было ее богатством. Не притрагивалась Зэнзэн, пожалуй, лишь к яшмовому фарфору из тончайшей, очень хрупкой керамики - «rothes Porcelain»* - который господин Тенгфей приобрел у какого-то французского путешественника и поставил за стеклянную дверцу на самое видное место.
Кухня была не большой, излишне загроможденной, потому что девочка несла сюда все, что считала необходимым для работы: стены украшали полки с горшками из огнеупорной глины, картины лошадей и верблюдов ручной гравировки, была даже сирийская трехцветная посуда, никогда неиспользовавшаяся и яркими пятнами бросающаяся в глаза каждому входящему.
- Nǐ xūyào yī zhī niǎo ma? Hěn kuài huì zhǔnbèi hǎo!* - лицо прислуги стало полупрозрачным, то ли от валившего из кастрюли вонючего млечного облака, то ли от гнетущего хозяйку возмущения. Щеки ее раздувались, как у молодой безрассудной жабы, устроившейся на водоеме у кочки из перегнившей листвы и теперь защищающей свой приют от наглости серой цапли.

------
*Нюйва – богиня прародительница в Китае
*«rothes Porcelain» - красный фарфор, впервые изобретенный в 1708 году Иоганном Фридрихом Бёттгером
*Nǐ xūyào yī… (кит.) – что нужно, птица? Скоро все будет готово

[Monsieur Le Chiffre >>>]

Поочередно с Joseph'ом

Несмотря на аромат, от которого любой почитатель французской кухни не замедлил бы упасть в обморок, и даже невзирая на вполне соответствующий ему вид желтолицей обезьянки, так и не научившейся разливать человеческую речь, настроение у Дюрана оставалось непоколебимо благодушным. Он даже почти позабыл о своем желании немедленно разделаться с поварихой, стряпня которой, несомненно, могла бы угробить и человека посильнее Тенгфея,- и, оставив акцент, четко, почти по слогам произнес, глядя на девушку пьяными, ничего не выражающими глазами:
- Дай мне масла, меда и белого хлеба. Понимаешь меня: масла и хлеба. А это все,- движение головой и непроницаемая улыбка говорили, что в случае ослушания варево немедленно окажется если не за окном, то на голове поварихи,- это все можешь есть сама… если, конечно, не боишься подохнуть где-нибудь от отравы. Масла и хлеба.
Маленькая макака, девочка сейчас больше всего походила на желтую обезьянку с неестественно (не только для физиологии) выпученными глазами – взгляд стрекозы - неожиданно приняла оборонительную стойку: принялась наматывать полотенце на руку, оставляя длинный хлесткий конец ткани.
- Неть масля! Масля изыть! – крошечный ротик скривился, обнажил мелкие зубы.
Зэнзэн ненавидела американцев всей душой. Дюран, хоть и не был к ним причислен, но по цвету кожи ничем не отличался от той категории людей, которых прислуга каждый день проклинала на ночь перед тем, как лечь спать, чтобы на утро снова прочесть молитву сахаджа Сангха* и попросить Будду укоротить жизнь ее недоброжелателям хотя бы лет на пять.
- Гаспади Тенгфей масля!
Рука Дюрана, как атакующая змея, падающая с ветки на ничего не подозревающую птицу, без предупреждения выпрыгнула вперед, перехватывая свободный конец полотенца; одним рывком, как это делаю в кино статные, голубоглазые, с белыми улыбками и румянцем во всю щеку покорители диких народов, Дюран – не менее высокий, статный, все с тем же отсутствующим, словно плывущим куда-то вне времени и желтолицых мордашек взглядом – обернул ткань вокруг локтя, угрожая, казалось, намотать так не только полотенце, но и саму противницу, ее маленькую душу.
Походя, без усилий.
Красный рот, воспаленная кайма которого придавала ему сходство с только что насытившимся кровью вампиром, угрожающе приоткрылся; казалось, оттуда вот-вот вырвется не голос, а шип:
- Ты. Меня. Плохо. Понимаешь?

------
*сахаджа Сангха – молитва о коллективном благосостоянии

[Joseph >>>]

вместе с Monsieur Le Chiffre

- Не понимать… не понимать…
Что еще могла сказать Зэнзэн, оправдывая свое желание перерезать этому северному удаву глотку. Будь ступка с наточенными ножами где-то поблизости, вероятно, у нее сработал бы инстинкт, но рисовое облако затянуло собой кухню, лишив видимости, как и жженая вонь, идущая от выкипающего варева.
Кожа на лице китаянки скукожилась, нос нахмурился; она освободила руку из петли натянутого гладкого хлопка, показала длинный красный язык и пошла прочь, громко топая ногами – как будто собиралась обречь Дюрана на возню с хитроумным бурлящим блюдом, а заодно пожаловаться своему господину.
По правилам военной стратегии победителем признается та сторона, за кем остается поле боя.
Дюран не преминул напомнить себе эту нехитрую истину, стоя посреди задымленной кухни, словно Наполеон под Бородино, и отмахиваясь от нещадно дымившей кастрюли. Когда белое варево полезло через край, француз, не долго думая, подхватил краями полотенца раскаленный предмет кухонной утвари: мгновение спустя тот полетел прямо в раскрытое окно, и загромыхал по земле где-то внизу, вызвав возмущенные вопли одного или двух прохожих.
Кашляя и продолжая отмахиваться полотенцем от белесых паров, Дюран принялся со всей тщательностью обследовать полки и шкафчики – но, то ли руки его были не приспособлены к обращению с тем нагромождением разношерстной и слишком уж хрупкой посуды, то ли это было частью какого-то более хитрого плана,- очень скоро несколько пиалок, сорвавшись со своих мест, полетели на пол, где с жалобным всхлипом превратились в осколки: разноцветное замороженное молоко, которым можно было накормить какого-нибудь кота в исполнении некогда модного кубиста.
Помимо воли Дюран сделал шаг назад, словно боялся поранить узкие босые ступни.
- Ни на минуту нельзя оставить вас одного.
Тенгфей стоял на пороге, вытирая мокрые волосы белоснежным махровым полотенцем. Шелковый халат прилипал к телу, от которого пахло дыханием весеннего сада, точно прямо здесь, в задымленной зловонной комнате расцвет цветник из душистого нарцисса, жасмина, цикламена и ароматного лимона. А сам молодой китаец после хорошей теплой ванны ощущал себя первозданным ландышем, не иначе как предназначенным услаждать все человеческие чувства.
Густо-розовые губы улыбались так, как будто Тенг застукал дитя за кражей малинового варенья или увидел в своем друге что-то такое, чего раньше не замечал. Конечно, Зэнзэн уже успела ему все рассказать, но едва ли он станет порицать желание Дюрана заняться приготовлением завтрака, точно так же, как никогда не считал нужным высказываться по поводу открытой неприязни к азиатской крови.
- Давайте я вам помогу.

[Monsieur Le Chiffre >>>]

в компании Joseph'a

Француз выпрямился, как будто был застигнут не за разглядыванием разбитой чашки, а, как минимум, за разглядыванием порнографического журнала, где прелестное, несовершеннолетнее, все в бантах и лентах, с розовыми губками и сияющими локонами дитя в бесстыдных позах совокуплялось с ослом. Хотя… если бы Тенгфей застал его за такими картинками, вероятнее всего, Дюран бы только посмеялся. И, может быть, предложил молодому человеку полюбоваться на это вопиющее безобразие вместе. Теперь же его неразличимые брови весьма различимо нахмурились, образовав складку в середине белого лба (пресловутый столп небес), и на лице выразилось явное раздражение.
Небрежным жестом мужчина набросил полотенце на свидетельства учиненного разрушения.
- Сделайте одолжение. Обучите свою служанку человеческой речи: полагаю, в ближайшее время это существенно облегчит жизнь нам обоим. Я хотел поджарить хлеб,- его губы сложились в лопающийся звук, похожий на тот, что издает глянцевый, распухающий на глазах шар Dubble Bubble*.- Но ваша служанка, похоже, решила, что я намерен подсыпать яд в зелье, над которым она колдовала перед моим приходом; сомневаюсь, правда, что это хоть сколько-нибудь улучшило бы его вкусовые качества. Если вы не доверяете моей способности накормить вас человеческой пищей, мы можем поехать в ресторан,- решив, видимо, пойти на мировую, предложил он.
- Мой друг, это у американцев принято проводить всю жизнь "за ланчем" в какой-нибудь траттории, - Тенгвей двигался так, словно находился в древней келье, где любой непредусмотрительный шаг может поднять в воздух стаю голубей. Его ладонь легла французу на плечо. - Я же предпочту отведать вашего поджаренного хлеба. Да я вообще съем все, что вы предложите.
Он рассмеялся и присел – барон, примостившийся у ног короля - перекладывая осколки на полотенце с таким видом, точно собирался отправить их туда же, куда Дюран еще совсем недавно выбросил кастрюлю с чжоу* и взбитыми «тысячелетними яйцами»*.
Тенг бы никогда не признался, но сейчас искренне радовался тому, что стал свидетелем этой маленькой вольности статного северного варвара – ведь тот выбрал «светлый досуг» на китайской кухне, сравнимой лишь с непроходимыми сельвами Амазонки, где царствуют дождевые леса и лягушка-древолаз, с готовностью личного Chef de Cuisine*, вместо того, чтобы наслаждаться заслуженным сном в спальне.
- Хлеб должен быть справа от вас в коробке. Самому бы здесь разобраться…

------
*Dubble Bubble – первая «надувная» жевательная резинка, созданная в 1928 году. Имела розовый цвет.
*zhōu - сильно разваренная рисовая каша, которая готовится на завтрак
*«Столетнее яйцо» - популярная закуска китайской кухни; яйцо, выдержанное несколько месяцев в специальной смеси без доступа воздуха.
*Chef de Cuisine - шеф-повар

[Joseph >>>]

c Monsieur Le Chiffre

Сказать правду, Дюрану очень хотелось высказать о бессовестной желтой служанке все, что успело наболеть за эти короткие мгновения – но вид Тенга, склонившегося над осколками с грацией, которая и не снилась избалованным европейским девицам, заставил его до поры сдержать возмущение. Опустившись на корточки рядом с другом, он присоединился к тому в трудах по водворению порядка на кухне – во всяком случае, именно таковыми поначалу выглядели его намерения. С прилежностью ученика, оставленного строгим наставником после урока, он, один за другим, подбирал разбрызганные по полу осколки, складывая их на ткань, будто пытаясь, как мальчик в известной сказке, составить слово из сверкающих льдинок. Но, пока его разум, казалось, был целиком поглощен этой высокой целью, тело жило отдельной жизнью: не прошло и пяти минут, как широко разведенные бедра Дюрана обняли сзади облепленные мокрой тканью бедра Тенгфея, а щека ощутила близкую влагу волос. На мгновение потеряв равновесие, он покачнулся, инстинктивно – или, как знать, очень расчетливо?- в поиске опоры обхватив локоть молодого человека; тяжело дыша, француз остановился, двумя пальцами держа осколок, до странности напоминавший надтреснутое сердечко.
- Надо же,- проговорил он, через силу улыбаясь кривящимися, карамельно-красными губами, и наклоняя голову; ресницы упали, отбрасывая серую тень.- А я все гадал, где мог его потерять.
Молодой китаец, упершись одной рукой в пол, продолжал улыбаться, теперь разглядывая медный любимый профиль с такой внимательностью, словно подсчитывал пятна на брюшке и крыльях дневной бабочки-многоглазки, что покачивалась на стебле папоротника.
Начав подниматься на ноги, он наклонился к Дюрану, перехватил руку, приблизил лицо к его лицу, а потом также быстро, с нежностью, бегущей по щебню волны средиземного моря, отпрянул – двумя пальцами взял осколок и сжал его так, будто хотел, чтобы стекло вросло в кость, расплавилось или оставило отпечаток на молочно-перламутровой коже.
- Думаю, оно теперь принадлежит мне, - удивление сменилось досадой, когда Тенгфей, раскрыв ладонь – белоснежную чашечку лилии, похожую на те, что плавают восковыми горошинами по глади озера замка Кронеборг или гирляндами вплетаются в венки юных гречанок и безумной Офелии, - обнаружил, что осколок не нанес и следа.
- Мсье Diat*, разрешите мне хотя бы вам помочь в приготовлении завтрака.

------
* Луи Диа – известный французский повар, создавший в 1910 году “протертый холодный суп по-вишски”

[Monsieur Le Chiffre >>>]

Все те же

Несколько мгновений – они казались каплями дождя, против законов природы взбегающими вверх по оконному стеклу и отражающими, каждое, закругленный и перевернутый мир – Дюран смотрел снизу вверх на своего молодого друга; потом, как ни в чем не бывало вновь занялся осколками. Побросав остатки испорченной посуды в полотенце, он свернул хрустнувший кулек, и уже им смахнул с пола остатки стекла. Затем выпрямился, озираясь, щурясь на свет, после темной комнаты и героиновой тоски казавшийся невыносимым, и вновь огляделся, пытаясь среди бившей в глаза и нос варварской, азиатской пестроты кухни угадать, где хранится необходимое.
Впрочем, кое-что уже попалось ему под руку до появления Тенга: баночка золотистого меда, корица, скрученные палочки которой, сложенные в зеленоватой банке-пагоде, напоминали какую-то хитрую головоломку, и несколько больших, с подвядшей кожицей, но оттого еще более соблазнительно выглядящих яблок. Их золотистые бока, прозрачные, словно налитые скрытым глубоко внутри соком (а, может быть, и какой-то разновидностью меда) были первым, что привлекло взгляд француза; он усмехнулся, вспомнив, как мальчишкой лазил за такими, или почти такими же плодами в соседский сад, сторож которого делал вид, что ужасно сердится – и даже каждый раз хватался за ружье, со страшным беррийским акцентом угрожая поймать и обрушить все небесные кары на le petit rat*, а потом садился возле ворот и окутывался дымным облаком, улыбаясь в густые усы.
Словом, яблоки первым оказались и в руках Дюрана; потянувшись к ножу, лежащему на изрядно потертой поверхности стола, он проговорил, хмуря брови:
- Сковорода, масло и сахар, мой друг.
Тенгфею понадобилось немало времени, чтобы отыскать среди барахла все необходимое: если со сковородкой проблемы не возникло, то в поисках масла пришлось облазить кухонные доски, лопатки, черпаки, банки с рисовыми настойками, сосуды со специями - сильные афродизиаки, между прочим – пряные травы, отвечающие всем канонам Китая, вазы в виде драконов и птиц, засыпанные до верху соломкой, зерном, лепестками хризантемы. Поиски сахара привели молодого наследника Поднебесной к кастрюле с кисло-сладкими огурцами, которую он тут же поспешил захлопнуть, морщась от невыносимого душка – вероятно, Зэнзэн не пренебрегала древней седой народной мудростью о том, что «несъедобного в природе ничего нет, есть только плохие кулинары». Одним словом – при необходимости на кухне можно было найти все, однако требовалось затратить усилия и драгоценное время. Тем не менее, все это не помешало хозяину дома пообещать другу - вымести половину комнаты на улицу и сделать девочке выговор, хотя бы потому, что некоторые ингредиенты уже одним своим видом грозили привести к несварению желудка.
- Яблоки - ваш альковный секрет, mon аmi? – Тенгу с улыбкой удалось урвать зеленую фруктовую дольку из-под руки француза; он расставил перед Дюраном керамические горшки с тростниковым – сразу несколько видов – сахаром. - Чтобы приготовить зайца, можно иметь, как минимум, кошку*. Я позабочусь о том, чтобы в вашем новом доме было все необходимое и даже очаровательная прислуга.
Теперь он смотрел в окно на проплывающие по узкой линии дороги, что с обеих сторон сжимали тесные ряды разноцветных магазинов, автомобили.

------
*маленькую крысу, т.е. воришку
*французская пословица

[Joseph >>>]

вместе с мсье

… Нож, вспарывающий сердцевину одного из прозрачных плодов, соскочил, широким выступом вонзившись в стол. Вязкий кружок, словно срез напитанных солнцем Прованса сот, медленно отделился от гильотинированного плода и с мягким звуком упал рядом.
Мужчина, с небрежностью и точностью настоящего повара – или прирожденного убийцы – нарезавший яблоки, не посмотрел на стоящего за спиной товарища. Не издал ни звука. Не улыбнулся в ответ на шутку и не покривил лицо при возвращении к невыносимому, как боль под левой лопаткой, вопросу.
Он просто поднял левую руку и со вниманием осмотрел указательный палец с чисто срезанным кончиком ногтя и каплей начинающей набегать крови. Стряхнул ее и вернулся к плодам.
- Так какую роль…- пауза, за время которой второе яблоко превратилось в груду прозрачных колечек, забытой каким-нибудь фейным ребенком, которого суровая нянька увела спать,- какую роль вы отвели мне в вашем маленьком спектакле?
… Масло, пущенное по черному блину сковороды тем же движением, каким шутер вбрасывает шарик на вращающееся колесо рулетки, мгновенно вскипело и вспенилось.
Теперь Тенгфей уже стоял за его спиной, положив руки другу на плечи, а в какой-то момент даже обнимая их, разглядывая, как серебрится разливающийся по столу яблочный сок.
- Это, смотря на какую награду театральных подмостков мира, вы претендуете, Жан, - он добродушно улыбнулся, скользнув ладонями под рубашку француза. – Что вам ближе? Комичность Петруччо, независимость Протея или роль гордеца Шейлока из «Венецианского купца»? В любом случае, mon аmour, я вам сразу могу пообещать сцену без занавеса, минимум реквизита и крайнюю условность сюжета.
Молодой китаец тепло рассмеялся, как будто возбуждал публику в зале, уснувшую во время драмы или вспенивал глубоководные притоки Ганга, взбивал молочные сливки с веселым апельсиновым соком. Или просто на всего пытался развеять хмурость повара, походящего сейчас на грозное глиняное изваяние, что сжимало кулачищами наточенный боевой «годендаг»*.

------
*«годендаг» - алебарда, использовавшаяся в конце XIII века в пехоте во Фландрии и на языке солдатского юмора получившая название «добрый день».

[Monsieur Le Chiffre >>>]

- Скажите просто мне, что надо сделать
И что, по-вашему, я сделать в силах, -
И я готов на все…*
Голос мужчины был слегка насмешливым. Относилось ли это к нему самому, к Тенгфею, вспомнившему Шейлока, тогда как славное детище Шекспира включало персонажа, куда как более подходящего, или к ситуации в целом – угадать не смог бы никто. Руки молодого человека блуждали под его рубашкой, бросая вызов не просто искусству повара, но чему-то большему – его самообладанию; поэтому, несмотря на искры, которые, казалось, побежали по груди, заставляя приподниматься кончики волос, француз продолжал заниматься своим делом. Яблочные кольца, будто осколки солнца, засверкали в его руках, истекая золотым соком – зрелище, от которого у мужчины громко екнуло сердце – но были безжалостно брошены в объятия раскаленного металла, чтоб тут же наполнить кухню облаком ароматного пара.
Все, кроме одного.
Дюран с полуулыбкой обернулся, искоса глядя на молодого человека; ладонь, по которой прозрачные капли сбегали ручьями, пятная белизну мягких манжет, поднесла к губам золотистый солнечный диск.
- Le secret d'alcôve*, мистер Тенг? Ах, да, у вас же заняты руки...- проговорил он слегка насмешливо, вонзая в хрустнувшую яблочную плоть острые белые зубы, и откидывая голову назад, так что темные волосы пришлись почти на плечо молодого человека; помешала этому только существенная разница в росте.
Взгляд Дюрана, между тем, трудно было бы назвать нежным или даже просто игривым; едва очнувшись от ночных грез, он уже думал о будущем, пытаясь по недомолвкам и уклончивым ответам Тенгфея определить, в какую отхожую дыру ему предстоит окунуться, чтобы вынырнуть с ценным призом.

------
*«Венецианский купец», Акт I, Сцена 1.
*альковная тайна

[Joseph >>>]

с несравненным мсье

Зрелищность дразнящей картины, смакующие фрукт предательские губы француза, шепчущий хруст плода побудили Тенга сделать ход – как шахматный игрок, зазевавшийся и пытающийся теперь отыграть мат (хотя бы превзойти противника по количеству битых фигур) или кобра, совершающая молниеносный амбициозный прыжок в пасть льва.
Аккуратно отведя руку, Тенгфей ухватил Дюрана за запястье и с той же невозмутимостью – хорошо скрываемым детским капризом – поднес его пальцы к собственным губам.
- Есть у природы и мука, и мякина, и гнусное, и прелестное*, - голос Тенга наполнился очаровательной дрожью, точно соцветия колосьев пшеницы ударялись друг об друга в порыве легкого ветра.
Он смахнул неутолимым ртом блестящий сок с пристрастием пчеловода, добывающего мед и пергу из глубин восковой постройки: сначала осторожно убрал полосу влаги с пясти, потом осушил ладонь и палец за пальцем, обозначенный светло-зеленым сиропом. И уже, когда, казалось, подвел маленькую шалость к завершению, снова рассмеялся, оставляя на любимой руке поцелуй.
- Вы правы, мой друг, весь секрет кроется в яблоках. Мое большое упущение.
Несмотря на то, что разум Дюрана разрывался между попытками составить воедино заданный ребус, беспокойством о завтраке и желанием послать все к чертям собачьим, он не мог не оценить комизм ситуации. Молодой приятель обыграл его в собственной ловушке, как того ревнивого мужа из нормандской байки, что служил мессу, пока беспутный канонник предавался душегубительным забавам с его женой.
Что он мог сделать, кроме как признать свое поражение?
Но, на счастье блюстителей морали, незримо присутствовавших за стенами в лице служанки Тенгфея, дальше признаний пользы яблочных лакомств дело не пошло: внимание его друга настойчиво потребовал будущий завтрак, которым тот и занялся с рвением солдата, покинувшего вверенный пост и едва успевшего вернуться перед появлением строгого командира.
- И в чьем же саду произрастают яблоки, которые для вас нужно похитить?- поинтересовался Дюран после продолжительной паузы, за время которой он успел дважды перевернуть предмет их беседы и даже вытряхнуть его на большую, плоскую, расписанную невероятными птицами тарелку; место фруктов на черненом металле занял белый хлеб. Орудуя ложкой, гость то прижимал быстро ставшие золотыми ломтики к донышку, на котором пузырился сок; два аромата смешались в одни и разнеслись по кухне, напоминая блаженные дни в Райском саду, когда люди не знали никакой пищи, кроме ниспосланной Господом.

------
*Комедия «Цимбелин», акт IV, сцена II, Беларий

[Monsieur Le Chiffre >>>]

Джо +

Тенг с невероятным нежеланием оставил друга развлекаться завтраком, перепорхнул на ближайший стул, разглядывая с точно такой же жадностью, с которой еще недавно пил сок с рук француза, получающееся блюдо – произведение искусства, что мучило пустой желудок божественным ароматом. Он был уверен, что яблочная масса будет не уступать по вкусу ни какому-нибудь взлелеянному в муках шеф-повара агно де ле персиль*, ни самому королевскому тушеному барашку со сливками, луком и картофелем – и не только потому, что его готовил Жан Дюран (молодой азиат все еще хорошо помнил тающую во рту карамель, которую он отведал со статным господином за одним столом на заре их дружбы), но еще и по той причине, что французская кухня уже давно простелила шелковый ковер к парадным входам сердец гурманов всего мира и даже тщательно его протоптала, ведь антрекот в красном вине, спаржа в густом сырном соусе и кекс, пропитанный ромом после выпечки, не оставляли равнодушным даже наследника Поднебесной, взращенного на блюдах из риса и до того неизбалованного пищей, что он мог со спокойной душой часами разглядывать изображения кулинарных шедевров с глянцевых поваренных книг.
- Как во время вы вспомнили о хозяевах сада, мой друг, - Тенг со вздохом откинулся на спинку стула, с ногами забравшись на него. – С одним из них вы вчера познакомились. Но этот карликовый шпиц не стоит и ногтя своей матери – она владелица казино. То самое наливное яблоко в саду, Жан. Хотя сравнение со стейком будет более удачным. Вы умеете жарить стейки?
Тенгфей не удержался и обмакнул палец в тарелку.
- О да, вы умеете, - он с улыбкой облизнул губы. - Как говорят в вашей дорогой Франции: искусство жарки стейка заключается лишь в верном выборе куска мяса. Все остальное элементарная таблица Пифаго́ра.
- И мадам – тот стейк, пожарить который вы пригласили вашего старого доброго друга?- Дюран спросил это без возмущения, со спокойствием, как спросил бы о погоде, попав в Лондон, и о здоровье Римского папы, доведись ему очутиться в стенах Ватикана. Пожалуй, он был бы даже немного польщен, сознайся Тенгфей, что вызвал его из Канады именно в расчете на мужское обаяние – в дополнение к прочим талантам, конечно.
Первым порогом, который случалось преодолевать будущим кинозвездам, певицам, политикам, дебютантам всех сортов и видов, почти всегда бывает постель.
- Этот молодой хлыщ оказался вчера случайно в вашей квартире?

------
*агно де ле персиль - ягненок на жаровне с петрушкой

[Joseph >>>]

+мсье

- Не совсем, - задумчивый взгляд Тенгфея, сам того не подозревая, выглядел так, будто запускал пыточное орудие сродни «Бдениям» – словно перед ним стоял не его дорогой друг, а Пьер Базиль, ожидающий телесной расправы. Сейчас он даже не понимал, что вопрос, оставшись открытым, может обернуться бессонницей (для француза или обоих?), а уж она была самым жестоким мучителем. Ласковая улыбка, подрагивающая на малиново-красных губах, только совершенствовала вид истязания – что могло быть хуже поощряемых недомолвок?
Но Тенг избегал говорить о случившемся неспроста. Молодой китаец очень хорошо понимал, что начни он продолжать разговор, в воздухе громовой тучей обязательно повиснет нежеланное слово – кокаин.
- Что насчет стейка, - Тенгфей закинул голову и склонил ее набок, обнажая белую шею, на которой алыми узорами продолжали расцветать следы ночного безумства. – Не думаю, что жесткий свиной окорок понравится вашему избалованному желудку. Вот только в обратном я нисколько не сомневаюсь.
Облачко душистой пыли взвилось над руками, когда Дюран прямо в ладонях растер осколки коричной палочки. Блестящие от сока яблочные кружки стали матовыми и потемнели; стряхнув остатки мужчина протянул руку, выбирая баночку с сахаром – и замер, пытаясь отделаться от навязчивого сходства прозрачных кристаллов и осевшего на стенках беловатого налета с другими, давно представлявшимися его воображению.
Почему его друг не сказал? Почему он сам не догадался?
- Всегдашний выбор,- крышка отскочила со странным звуком, как будто где-то лопнула струна,- или быть слишком сладким, и тогда каждый будет стремиться оторвать от тебя кусочек – или быть слишком горьким, чтоб все сплевывали тебя, как муху, из навозной кучи попавшую прямо в escargot à la Bourguignonne*. Кем бы вы предпочли видеть меня, Тенгфей?

------
*улитка по-бургундски

Сообщение отредактировал Joseph - 3-04-2012, 19:36

[Monsieur Le Chiffre >>>]

Джо +

Тенг закрыл глаза, издав вздох, как будто душистая корица заполнила его легкие, стянула коричневой пленкой глотку, и нужно было немедленно избавиться от ее горечи, вернуть ровное дыхание подводного пловца, спускающегося на грунт.
- Я бы хотел видеть вас самим собой, - молодой китаец говорил, щедро выделяя каждое слово многозначащей паузой. - Будь верен себе, и тогда столь же верно, как ночь сменяет день, последует за этим верность других людей?*
Сразу после этого он снова заулыбался – может быть, проводил черту между сказанным и тем, что собирается произнести, или же показывал свое утомление ожиданием вкусного завтрака.
- Бриллианты никогда не ускользают от внимания ювелиров, тем более, таких, кто назначает огранку - делает личным украшением. И едва ли я имею право протестовать, если вам вздумается поменяться местами с мадам О`Долл, чтобы продемонстрировать свои навыки коллекционера. Или проводить ее до двери роскошной квартиры…
Мужчина сжал челюсти, глядя невидящими глазами перед собой – пока его руки медными крыльями ассирийского быка парили над столом, проливая золотой мед на золотые же ломти хлеба, заставляя благоухающий тростниковый сахар растворяться в румянце горячих яблок.
Ночь сменила день, и пришла пора стать самим собой.
И в этом, дневном мире верность была таким же товаром, как изображение Гуань Ди, кокаин, или яблоки, лежащие на прилавке у желтолицего продавца. В дневном мире они имели лишь цену – и только вместе с ночной темнотой обретали ценность и вкус.
- До порога,- жестко, с трудом разжав челюсти, проговорил он, поворачиваясь и держа на ладони обжигающе-горячее блюдо с переливающимися на нем – медом, светом, пузырящейся карамелью, глотком свежего воздуха, лившимся в кухню из открытого нараспашку окна – блестящими яблоками.

------
*Трагедия «Гамлет», акт I, сцена III, Полоний. Тенг перефразировал. В оригинале звучит так:
Всего превыше: верен будь себе.
Тогда, как утро следует за ночью,
Последует за этим верность всем.
Прощай, запомни все и собирайся.

[Joseph >>>]

+мсье

Молодой китаец смотрел теперь не на чарующее блюдо - что, казалось, тонуло в ореоле света – такое инородное среди всего китайского багажа (столь же неуместным был Дюран, статный господин, единственный человек среди кривляющихся обезьян в цирковом шатре), - а на своего дорогого друга. Значит, до порога. Порог – многозначное слово, а тут еще выделенное жесткими интонациями француза, поэтому в воспаленном сознании Тенга эта фраза приобрела сразу несколько значений. Одно из них рождало и вовсе неприятные мысли, в которых своенравный Дюран с торжеством игрока, заставившего всех оппонентов сбросить лучшую руку путем хитроумного блефа, доходил до порога чужой кровати – страхи влюбленного человека порой могли даже из страшного зверя сделать ягненка. Сейчас Тенгфей чувствовал себя именно им.
- Поделитесь впечатлениями, mon аmi? Семейное сходство – залог оправданных ожиданий. Если взять в расчет, что яблоко от яблони не далеко падает, то вам посчастливилось: матушка, должно быть, столь же приятна на вкус, что и ее отпрыск.
- А вам уже довелось распробовать этого милого мальчика?
Рука, прижатая к глине, горела огнем, и это чем-то напоминало Дюрану клятвы его древних предков – до того, как цивилизованный Рим содрал с них шкуры и, окунув в жидкую смолу, заставил перенять и свое торжество и свои пороки. Что ж, клятва на яблоках – плодах познания, плодах, если верить Святому писанию, погубившими род человеческий – была не хуже любой другой. Китайских яблоках*…
Подойдя к столу, он даже не поставил, а стряхнул приготовленное, тут же поспешно сжав обожженную ладонь.
- Обещаю, при первой же возможности мы сравним наши впечатления. Что-то еще, что я должен знать?
- Да.
Тенгфей спустил босые ноги на пол, поднялся и подошел к Дюрану так близко, что любой человек – если бы он сейчас присутствовал на кухне, - понял бы, что расстояние между мужчинами, сокращенное молодым китайцем, может означать лишь близость, которая не позволительна даже лучшим друзьям. Щекотливое вводящее в оцепенение расстояние. Именно с такого расстояния полосатый варан набрасывается на недоумевающую жертву, раскрывая сильные челюсти, именно такой промежуток нужен, чтобы слуга воткнул в живот своего сеньора лезвие корделяса с насмешливой надписью «de bon»*, именно тогда разъяренный Тибальт убил Меркуцио, именно с такого расстояния Дориан Грей всматривался в собственный портрет, в попытках уничтожить свою совесть.
Тенгфей взял горячую, тронутую жаром руку друга и накрыл своей ладонью – как будто хотел отнять боль или остудить кожу (сердце?).
- Вы должны знать, что я всегда буду любить вас. Что бы ни случилось.

------
*Апельсин – apple of China, китайское яблоко. Имеет очень сложную и многозначную символику; есть версии, что известные «золотые яблоки» и были апельсинами, в частности, именно они были «яблоками бессмертия» Геры, с цветами которых она принимала ванну каждое утро.
В христианской мифологии апельсиновый цвет одновременно является символом чистоты (венок невесты из флер-д-оранжа) и атрибутом Марии Магдалины; кроме того, как в традиционной иконографии, так и в изобразительном искусстве апельсин часто заменяет традиционное яблоко в качестве плода с Древа Познания.
*«de bon» - «от доброго сердца»

Сообщение отредактировал Joseph - 4-04-2012, 14:49

[lana_estel >>>]

(авторы: Joseph & Monsieur Le Chiffre)

Ноздри точеного носа еле заметно дрогнули. Дюран принял это признание, как должное: император, мирящийся с тем, что тяжесть короны стиснет его виски, пробьет его голову терновым венцом бессонницы. Юдифь, прячущая клинок под одеждой. Одноглазый бог, повисающий на ветвях.
- Помните об этом, когда я вернусь. Кофе?
- Пожалуй. Двойной. Крепкий. Без сахара.
Тенг убрал руку, как будто сам только что обжегся, дотронувшись до раскаленного чана, и сел за стол.
Он снова вернул себе безмятежный взгляд и беззаботную улыбку. И теперь сидел с видом Волховарга, который пытливо все это время пытался получить из чернозема «философское яйцо»* и в томящемся ожидании поглядывал на алхимическую реторту.
- Мне попросить Зэнзэн собрать ваши вещи? Думаю, можно будет поехать сразу после завтрака.
Ложка. И еще ложка. Порошок – мелкий помол, почти философская пудра, черный, как prima materia* – исчезал в металлическом горле. Туда же упали несколько горошинок черного перца: убивает вкус, зато усиливает запах. Щепотка корицы.
- Надеюсь, в новом доме прислугой будет длинноногая блондинка.
Кипяток с шумом ударил в горку черного порошка. Если закрыть глаза и мысленно поменять цвет…
- Madame в курсе того, что ее милое дитя любит потрясти за крылья серебристую фею?
Тенгфей подпер ладонью щеку, глядя куда-то в сторону окна: вид на обтесанные, почти игрушечные домики – если прислушаться, можно услышать скрипучий, как несмазанная телега, голос продавца сладостей, снующего по переулкам, - мысленно возвращал его в Шанхай. Только вот воспоминания о доме сейчас совсем не грели. Молодой китаец был уверен, что не поможет и свежий горячий кофе. Пальцы превращались в мороженую вату, сердце в раскаленный жадеит – плесни холодной воды и пойдет пар. Печь в груди необходимо было срочно заложить камнем, иначе, а Тенг был в этом уверен, он оступится, свернет в другую сторону: пошлет все к чертям (и длинноногую блондинку тоже), возьмет этого человека за руку, купит билеты на ближайший поезд и навсегда уедет из проклятого города. Нельзя.
- Нет, она не знает, но наверняка догадывается. Жан, как вы отнесетесь к тому, если моя сестра будет жить с вами?

------
*«философское яйцо» - символический образ герметической Вселенной
*prima materia - первоматерия, вещество, содержащее "семена" всех веществ, основной материал Вселенной. Материал, который должен пройти множественные этапы трансформации в ходе работы над ним Алхимика; в более узком смысле - необработанная материя, либо человеческая душа. Отождествляется с черным цветом.

[Monsieur Le Chiffre >>>]

- Опасаетесь, что чары мадам окажутся слишком сильны?
Поднявшийся кофе скрывал содержимое сосуда, но Жан Дюран знал, что внутри, под толстым, стремительно чернеющим слоем корки содержимое начинает медленно закипать. Размельченные в пыль частицы зерен кружатся, отдавая свой вкус и цвет некогда прозрачной воде, насыщая ее, превращая в мутную жижу. Кто первым придумал, что вкушать полынную горечь, обжигая внутренности, загоняя сердце – удовольствие, а не проклятье? Кому взбрело в голову, что проснувшись утром, без глотка этой отравы невозможно будет дышать и жить? Выжатые, перемолотые в порошок – вот чем становятся люди, позволившие один раз развести под собой огонь, пожелавшие раствориться, наполнить собою кого-то другого. Самое место им – в мусорном бачке.
Он провел рукой по лбу, пытаясь сосредоточиться. Даже если им повезет, и блудливый мерзавчик не поделится с мамочкой тайной, подсмотренной в этом доме, игра будет висеть на волоске. Подкупить, запугать? Или лучшее – просто предупредить откровенность, дав повод думать, что вместо вражеского ферзя они залучили козырного туза в рукаве?
- Ей придется выглядеть так, как это мне будет нужно. Будет лучше, если в этом убедите ее именно вы. И еще…
Дрогнувшая рука подхватила нагретый сосуд. Черная корка закупорила его, напоминая те магмовые потеки, что навсегда остаются вокруг успокоившегося вулкана. Со временем их может покрыть зелень, они могут растрескаться и даже врасти глубоко в грунт – но, как и тайные шрамы, совсем не сойдут никогда.
Бурая жидкость, дымясь, выплеснулась в белый сосуд. Дюран подхватил чашку и поставил ее перед другом, не отрывая глаз беловатого пара, казалось, так и норовившего прильнуть с поцелуем к темной поверхности.
Крепко. Как крепко.
- И еще,- он взялся за новую чашку, переливая напиток, в котором кружились, отрываясь от стенок, крошки черной, совсем уже спекшейся пены,- будьте осторожны. Слишком горячо.

[Joseph >>>]

Кофе. Лучший друг в февральский холод. Лучший друг для философии одиночества, которую следовало бы начинать у окна с сигаретой в руках, глядя, как за стеклом проплывает торопящаяся суетная мошкара. Тенг часто сидел так на кухне за чашкой до приезда друга, будет сидеть и после – что изменилось? Все.
Тенгфей обхватил ладонями белые стенки сосуда и сделал обжигающий глоток – залить ноющее нутро, смешать с растворенными обжаренными зернами, все равно что присыпать еще живое тело жирно-комковатой кладбищенской землей.
Крепко.
Китаец никогда не пил этот напиток «по-человечески»: ирландский крем, мускат с ванилью, вишневый ликер – он полагал, что ароматы сбивают с пути насыщения истинным вкусом, точно также как чувства мешают трезвому рассудку. Холодный эспрессо со льдом, слоеный капучино, шоколадный мокко, торре с шапкой из молочной пены, римский романно с лимоном – все не то; чашка черного, земляного кофе была способна творить чудеса с успехом волшебника - или троянского фокусника – то, что нужно, чтобы залатать дыры в разуме и заткнуть рот вопящему в тоске сердцу.
Слишком крепко. Слишком горько.
- Йи хорошо знает свою работу, хотя и имеет право отказаться после того… - новый глоток прошелся по горлу тягучей волной, смывая даже рождающиеся слова. – Такой сияющей и плавающей среди пираний холодноводной скалярии как вы, жизненно необходимо иметь в казино еще одни уши и глаза. Так я буду знать, что вы в безопасности.
О, если бы он только мог владеть обстоятельствами точно шахматными фигурками, тогда незамедлительно перетасовал бы карты или подменил колоду. Если бы только хватало смелости, он бы сделал то, что действительно хотел.
- Великолепный кофе, mon аmi.

[Monsieur Le Chiffre >>>]

Совместно с Joseph

«Отказаться после того…»
Металлическое донышко гулко стукнуло о стол. Недолитая чашка зашаталась, расплескивая вокруг черную жижу. Первым движением Жан Дюран развернулся, вторым – его руки уже вцеплялись в напряженные плечи Тенгфея, выдергивая его наверх, как тонущего – из глубины мутной, пахнущей слизью и гнилым деревом болотной воды.
Какого черта, кого они пытаются обмануть?!
- Уедем!- с яростью выдохнул он, приближая лицо к лицу, умоляюще, заискивающе глядя в зеленые глаза – впервые в жизни, один-единственный раз. К дьяволу гордость, гореть ей огнем! к дьяволу разум, осторожность, к дьяволу все эти тайные планы! Он встряхивал Тенгфея, не замечая, что огненный напиток выплескивается из чашки на рубашку, на грудь, течет вниз по коже, оставляя зудящие полосы. К дьяволу все! Уже сам понимая всю безнадежность, мужчина в последний раз стиснул пальцами выступающие косточки и прошептал, опуская головы – колодник, в исступлении молящий господина:
- Давайте уедем! Я прошу вас!
Голова молодого азиата опустилась, волосы, все еще мокрые, упали на лицо - позолоченный «китайский болванчик», фарфоровая статуэтка, созданная и на мгновение ожившая в руках какого-нибудь экзотика Франсуа Буше, помешанного на шинуазри*. Еще немного и архитектор заберет его в свой иллюзорный мир, еще немного и сделает главным достоянием королевского дворца - может быть, игрушке лучше всего остаться на полке?
- Не… хочу.
Кофе помог: ни печаль, ни грусть, ни желания, не находящие выхода – ничего уже не может превзойти его по крепости. Тенгфей поднял лицо, разглаженное холодным сознанием, как будто показывал другу зеркало с его собственным отражением. Он разглядывал коричневые пятна так, словно это страстный любовник разлил чернила в попытках выплеснуть эмоции на не краснеющей бумаге.
- Обожглись?

------
*шинуазри - целое направление в искусстве, «китайский стиль» по-французски

[lana_estel >>>]

+ Мсье

- Прошу прощения.
Последний огненный вал схлынул, и непроницаемая кора встала на место. Давление выравнялось. Ниточка пульса в последний раз вздрогнула и опала на медном виске.
С привычной улыбкой – лукавство, помноженное на готовность; игра есть игра, карта легла и раздача окончена – Дюран разжал руки, все еще лежащие на плечах китайца.
- Хорошо, что нет такой ночи, после которой не наступает утро.
Дверца такси отвесила автомобилю глухую пощечину, заставив того вздрогнуть вместе с водителем. Таксист не сумел спрятать своего любопытства: не каждый день ему доводилось подвозить молодых американских дам в Чайнатаун. Эва только улыбнулась, обратив внимание на то, что, пока она не отошла на достаточное расстояние, машина не тронулась. Впрочем, ей это было только на руку: вовсе не хотелось, чтобы грязь из-под колес оставила свой автограф на элегантном бежевом плаще. Уверенным шагом девушка приблизилась к двери и, сделав вдох, постучала. Служанка, открывшая дверь, кивнула, узнавая, и пропустила внутрь. Страшно коверкая слова, китаянка выдавила из себя «Гаспади Тенгфей» и махнула рукой в сторону кухни. Эва позволила себе чуть сморщиться ужасному выговору, кивнула прислуге и направилась в указанном направлении. Стук изящных фигурных каблучков побежал вперед по коридору, извещая о приближении гостьи.
Девушка ненадолго опоздала за звуком и, войдя внутрь, остановилась возле самой двери. Она не ожидала застать Тенгфея не одного. Стараясь не выдать удивление, она спокойно проговорила:
- Добрый день… джентльмены.

[Joseph >>>]

+мсье+Лана

Тенгфей повернул голову к гостье – судя по выражению лица (он думал о том, что квартирка в последнее время стала слишком оживленной, сравнимой с «проходным двором») молодой азиат даже был рад неожиданному визиту.
В какой-то степени неожиданному: своевольное чадо Милтонов часто захаживало к нему в поисках развлечений, а Тенг, если не был очень сильно занят, благосклонно предоставлял девушке все новые и новые возможности внести в свою жизнь серебристых красок, хотя и знал, что зеленый росток, рожденный в платиновой ограде семейной интеллигентной клумбы – тем не менее, только эта клумба, пышный цветник, привлекала его внимание, - среди Базиля, Боттичелли, Караваджо и Курбе выберет седого сумасшедшего художника с одноцветным порошком вместо палитры.
- Мисс Милтон, вы еще никогда не появлялись так вовремя, - китаец бросил мимолетный взгляд на Дюрана, отодвинул недопитую чашку кофе и встал из-за стола с намерением улизнуть с кухни.
Едва ли дело было в гостье.
- Вы любите яблоки? Угощайтесь. Я проверю, не подъехала ли машина.
Едва ли могло быть что-то более неуместное, чем обращение «джентльмены», адресованное китайскому божку и его гостю – но именно это окончательно привело Жана Дюрана в себя. Отступив на пару шагов и давая Тенгфею дорогу, он слегка наклонил голову, приветствуя новую гостью, появленье которое, кажется, не было совсем неожиданно для хозяина.
- Доброго дня, мадам.
Мисс Милтон еще не успела отойти от первого удивления, когда ей оставили на попечение совсем незнакомого человека. Очевидно было, что хозяин просто не хотел оставлять гостя одного. Впрочем, кто кого теперь должен развлекать – тот еще вопрос. Решив для себя, что позже во всем разберется, Эва согласно кивнула в след ускользающему Тенгфею. Затем она небрежным жестом стянула с рук перчатки и подошла ближе к столу.
- Нас не представили, - виновато улыбнулась она и протянула руку, - Эва Милтон.

[lana_estel >>>]

+Мсье

- Моя оплошность, мадам. Le Chiffre,- на губах француза появилась улыбка. Не то, что принято было называть улыбкой здесь: оскал во все тридцать два зуба, а мягкое, старосветское движение уголков рта; полупрозрачная маркиза, затеняющая безжалостный блеск светила. Секунду помедлив, мужчина наклонился, прикоснувшись губами к кончикам лежащих в ладони наманикюренных пальчиков.
Американские парвеню.
- Приношу извинения за нашего… общего друга,- темные глаза с мягким блеском смотрели на американку, пока раскаленная ладонь чуть дольше, чем позволяла учтивость, задержала в себе неосмотрительно доверенную лапку.- Его туалет не слишком-то предназначен для приема дамы. Вы же знаете, все эти строгости… Азиаты,- дернув плечом, заместитель хозяина наконец разорвал почти неприлично затянувшееся прикосновение.
- В самом деле, может быть кофе?
Эва не смогла сдержать ответной мягкой улыбки. Впрочем, вряд ли ему стоит знать, что вызвана она другими факторами. «Французы…» - мысленный вздох сопровождал легкое движение губ. Конечно, она заметила превышение вежливости по отношению к ее беззащитным пальцам, но лишь поставила для себя галочку с пометкой «Зато руку согрели». Не стоит разыгрывать из себя недотрогу. Пока.
- Да, пожалуй, - рассеянно кивнула гостья, и огляделась, раздумывая, куда можно присесть - Мне показалось, что дело не в туалете, ну да это неважно. Ваш… друг ведь тоже азиат, стоит проявить понимание. К тому же я нахожу эти строгости весьма привлекательными.
- Строгости? Или же сами азиаты?- светлая бровь легко приподнялась, когда мужчина повернулся к собеседнице. Кофе в сливочно-белой чашке слегка дрогнул, когда он поставил ее перед дамой, с интересом наблюдая за хорошенькой американкой.
Теперь улыбка вышла более искренней. Честно говоря, Эва еле сдержалась от того, чтобы не рассмеяться.
- А вам не чужда проницательность, мсье.
Чуть замявшись, она все же расстегнула плащ и пристроила его на спинку стула, не решаясь самостоятельно позвать прислугу. Черное повседневное платье не предназначалось для новых знакомств, но на кухне было жарко. Девушка не любила жару, предпочитая приятное покалывание мороза навязчивым капелькам пота. Что же, пусть все идет так, как идет.
Легко опустившись в облюбованный стул, она слегка прикоснулась к гладкой поверхности чашки, определяя температуру божественного напитка. Не отрывая взгляда от чашки, девушка чуть смущенно заметила:
- Похоже, Вам настолько понравился кофе, что Вы решили оставить себе напоминание о нем. Что же, это хорошая рецензия.

[Monsieur Le Chiffre >>>]

Совместно с Ланой

- А, это…?- мальчишеская улыбка была ответом на это замечание.- Демонстрировать пятна – старинная традиция Старого света; правда, обычно они остаются на простынях, но здесь, в Новом свете, и традиции могут быть слегка подновленными, не так ли?
Гость отступил к окну, вставая так, чтобы льющийся в комнату свет рисовал только темный силуэт.
- Вероятно, вы привыкли к другим рецензиям на кофе в этом доме?
- На простынях? Вы имеете в виду привычку европейцев пить кофе в постели? - невинно-удивленная интонация сопровождала взлетевшие вверх тонко очерченные брови. В глазах затаилась улыбка.
- Впрочем, в Европе я не была, могу чего-то и не знать, а вот кофе… - Эва проводила глазами фигуру француза, который почему-то решил спрятать лицо, - До сих пор я просто наслаждалась им, если выпадала такая возможность. Еще никто не оставлял рецензий, ни плохих, ни хороших, – отправив в горло обжигающий терпкий глоток концентрированной энергии, девушка замолчала, словно прислушиваясь к собственным ощущениям.
Учтивая улыбка. Американцы. Добрые самаритяне, не ведавшие мировой войны.
- Я имею в виду старинную традицию вывешивать простыни после первой брачной ночи, чтоб засвидетельствовать девственность невесты,- не сморгнув, пояснил он. Ресницы упали, скрывая блеск глаз. Над дверями этого дома следовало бы повесить сегодня простыню с его собственной кровью.
- В этом доме, действительно, есть возможность насладиться… кофе. Может быть, вы сами оставите рецензию?
К чести мисс Милтон, она не поперхнулась. Просто кофе оказался чуть более горячим, чем показался вначале. Жар от напитка (Только от напитка, что вы!) заставил ее щеки порозоветь. Почему она не азиатка? Сейчас спокойно можно было бы отмахнуться веером от неприличных мыслей, назойливыми пчелами жужжащих у висков. Одна оказалась особенно настойчивая и прорвала оборону, уколов своим аморальным жалом. Впрочем, оборона была возведена скорее для вида.
- Мсье говорил о подновленных традициях? – девушка выразительно поискала взглядом злополучное пятно, голосом выделяя то, что традиции лишь подновлены, но суть осталась прежней.
- В любом случае, дом Xiansheng Тенгфея одно из немногих мест, где можно пить действительно кофе, а не то, что так и норовят ради цены добавить в чашку многочисленные дельцы. Только за эту принципиальность его стоит ценить.

[lana_estel >>>]

+ Мсье

- Прошу прощения, но я не настолько частый гость здесь, чтобы сполна оценить всю справедливость ваших слов, мадам,- пальцы мужчины несколько манерным движением оправили лацканы, не столько пытаясь скрыть запятнавшие его рубашку свидетельства собственной несдержанности, сколько подчеркивая их; тем же жестом, вероятно, его предки из Данелага оправляли кольчуги после яростной стычки, подчеркивая рассекшие стальное полотно дыры от мечей и копий. Насколько глубоки были эти раны, знали лишь те, кто нанес их, те, в чьих руках лежал смертоносный клинок.
- Стало быть, вы посещаете этот дом потому, что здесь можно найти нечто подешевке?
- Я тоже бываю здесь… нечасто, - в голосе девушке послышалось сожаление: слишком явное, чтобы быть искренним, но слишком быстро спрятанное, чтобы показаться наигранным. Изящная серебряная змейка, оплетающая запястье, тихо звякнула в тон миниатюрной керамической ложке, которая неспешно закручивала в спираль вкус, запах и мысли. Как много можно знать этому человеку?
- Отнюдь-отнюдь, - девушка спокойно покачала головой, - Здесь можно найти в первую очередь удовольствие. Цена за него – понятие второстепенное. «Дорого» не всегда означает «качественно», не так ли?
- Боюсь, я не охотник за дешевыми удовольствиями, так что в этом вопросе всецело доверяюсь людям более опытным,- говоривший все острее ощущал сожаление о том, что не захватил сигареты. Когда паузы в разговоре заполняются дымом, он выглядит более содержательным.- Расставаясь с кругленькой суммой, вы, по крайней мере, не можете упрекнуть себя, что продешевили. Но – да, я все время забываю, что это Америка и здесь миллионер может позволить себе обедать в дешевой закусочной и экономить несколько центов, подъезжая к конторе на метро.
- Я тоже не считаю себя охотницей, - улыбнулась американка, - скорее, коллекционером. Некоторые раритетные вещи давно оценены, и чтобы их заполучить, придется раскошелиться. Другие же можно найти только в шкатулке какой-нибудь пахнущей пылью бабушки. Старушка еле сводит концы с концами и может даже не подозревать, что все эти «милые безделушки», отданные за гроши, могли бы принести ей целое состояние. Но мы ударились в никому ненужную философию и полемику, похожих на словесный спарринг. Я только пришла, а на меня уже была нацелена шпага изящной словесности. Это как-то… не по-джентельменски, - пушистые ресницы опустились, оставляя лишь узкий просвет для хитрого взгляда. – Вы давно знакомы с мсье Тенгфеем? – невольно переходя на привычные французам обращения, спросила она, - Нечасто, посещая этот дом, я заставала его в компании… друзей.
Мисс Милтон тоже изнывала от желания прибавить к крепкому кофе сладкий сигаретный дым, но посчитала, что исполнение такого желания будет несколько невежливым.

[Monsieur Le Chiffre >>>]

Джо и его покорный

- Mon аmi, вы, кажется, намеревались обзавестись длинноногой блондинкой… решили сменить комбинацию?
Тенг к этому времени уже переоделся в длинный однобортный пиджак с высокой талией – классический английский костюм наподобие тех, что создавались под диктовку принца Уэльского или носили латиноамериканские атлеты, растрачивающие деньги на вишневые пирожные в модных курортах Палм Бич. До загорелого космополита молодому китайцу было далеко – да и выглядел он бледнее обычного.
Остановившись в коридоре и поставив чемодан друга у ног, Тенгфей принялся натягивать перчатки.
- Машина ждет внизу. А вы, мисс Милтон, можете подождать меня здесь – уверен, что дела много времени не отнимут. Ни вашего, ни моего.
- Надеюсь, вы позволите мне хотя бы привести себя в порядок, прежде чем выйти из дома?- темные глаза взглянули на китайца с нехорошим прищуром.- Я развлекал вашу даму, пока вы, mon ami, натягивали брюки – будет поистине благородным жестом с вашей стороны позволить мне сделать то же самое.
Тенгфей сделал вид, что увлекся раструбами – даже не повернул голову.
- А никто вас не просил их с себя стягивать за время моего отсутствия, - с улыбкой отозвался он. – Да разумеется, я подожду.
Челюсть выдвинулась вперед; на мгновение показалось, что красные губы вот-вот взорвутся, как сливы, лопающиеся от переполняющего сладкого сока – но, яростно выдохнув через ноздри, француз вернул себе самообладание, по крайней мере, внешнее. Рот искривился в улыбке, такой же, какая, наверное, появляется на лице палача, когда он, дюйм за дюймом, медленно вводит рвущейся и стенающей жертве под ноготь первую, самую тонкую иглу.
Оттолкнувшись от подоконника, гость Тенгфея почти королевским жестом подхватил мисс Милтон под запястье, наклоняясь, в порядке повторения предыдущего маневра, к ее белой ручке.
- Не обращайте внимания, мадам,- зубы мужчина клацнули, когда, запечатлев на пальчиках беглый поцелуй, он выпрямился, произнося свою тираду.- Он просто злится, что я был первым. Au revoir!*- он поклонился с изяществом, в котором чувствовалась бьющее электрическими искрами напряжение, и быстро покинул кухню.

------
*До свидания

[Joseph >>>]

+Лана

Полосатый кносский шарф – кажется, созданный кем-то из соотечественников Фортуни-и-Марсель*, - укутал шею; длинные концы плиссированной ткани безжалостно стягивали кожу и алые отметины, точно клейма, оставленные живодером. Тенг завязывал его с таким усердием, как будто намеревался себя удушить или только практиковался в этом занятии, как актер, репетирующий гаерски-трагическую роль троянского царя Пирра перед премьерой.
«Мертвецов надо удушать у себя в голове»*.
Если и можно было бы сравнить всю эту ситуацию с театром, то Тенгфей, который обычно отличался великолепным чувством сцены, в этот раз сам замечал, что играет чрезвычайно плохо – раздражение сквозило в каждом движении.
- Еще раз простите мое гостеприимство, мисс Милтон, - китаец вошел на кухню, бросая взгляд на улицу через белую раму, где под окнами дожидался припаркованный автомобиль. – Как поживает ваше семейство?
Эва была несколько ошарашена столь бурным развитием событий. Она даже не успела возмутиться реплике о длинноногой блондинке, когда оскорбления (по-крайней мере реакция на них была как на оскорбления. Если бы она не присутствовала здесь, а просто услышала бы пересказанные фразы, то сочла бы их дружескими подколами) посыпались на чужые головы. И из-за чего весь сыр-бор? Выбив ухоженными ноготками на натянутой поверхности стола нервную дробь, мисс Милтон решила пока – пока! – оставить этот вопрос и ответить на традиционное па со стороны хозяина.
- Не жалуются. Я бы даже сказала: пускай только попробуют пожаловаться! – наигранно грозно проговорила девушка. Кофе к огромному сожалению успел закончиться еще на тот момент, когда Эва с любопытством и удивлением наблюдала за разворачивающимися подобно киноленте событиями. – И все не без Вашей помощи, Тенгфей…
Затем, чуть помедлив, тихо произнесла:
- Прошу простить, если стала причиной некоторых… разногласий. Похоже, Вы погорячились, назвав мое появление своевременным, - подчеркнуто розовые губы дрогнули в обезоруживающей улыбке.
- Разногласий? Нет, что вы. Обыкновенная семейная потасовка – проявление слабостей обеих сторон.
Молодой китаец не сводил глаз с улицы – настоящее «китайское гетто», где невозможно услышать английский язык, а под массивными вывесками старики играют в маджонг прямо у входа в бакалейные лавки; за углом начинается аллея с невысокой деревянной пагодой, там же находится рынок, усыпанный корнеплодами и «стена демократии» с вырезками из газет: вишневый «де сото» проехал по односторонней дороге – наверняка, «близнецы» отправились за сестрой, чтобы забрать ее после дела (или снова околачивались по местным закусочным, возвращаясь с прогулки по Конфуций-плаза).
Фальшивка. Бездарная карикатура. Ни один приезжающий сюда американский охотник за диковинкой не знал, как выглядит настоящий Китай. Его Китай – Шанхай, в котором сегодня свирепствовали японские захватчики. А это… это лавки с mock meats*, от которого хочется тут же встать и промыть желудок, сотни китайских плакатов с логотипами, что не снились даже Ричарду и Морису Макдональдс, бесконечные пробки от того, что водителям захотелось выйти из машин и заняться гимнастикой тай-цзы прямо на обочине, уличные торговцы с ручными тележками, свисающие с балок грозди морских ежей (особенно охотно их покупают американские хлыщи, уверившие в панацею от заболеваний простаты) – и все это затягивало облако серо-голубого пепла, идущее со стороны крупных мегаполисов.
«Давайте уедем!».
Тенгфей задумчиво сделал глубокий вдох – вероятно, гостью он даже не слышал.
- Мисс Милтон, всегда хотел у вас спросить – зачем вы приезжаете в Чайнатаун? Неужели в Америке перевелись братья Ринглинг*, клоуны, способные порадовать ваше общество «водевилем с переодеванием»?

------
*Фортуни-и-Марсель – знаменитый испанский дизайнер
*автор Сэмюэл Беккет – ирландский писатель
*mock meats – пародия на мясо
*Ринглинг – братья, основавшие знаменитый цирк

[lana_estel >>>]

+ Джозеф

Эва лишь приподняла брови, услышав слово «семейная», но выяснять ничего не стала. Только поднялась со стула и направилась к окну – призраку свободы в душных стенах домоседа. Призраку жизни там, где тебя нет. Ты видишь их, они существуют, а тебя не замечают… Настроение у обоих было явно задумчивое, и поэтому девушка раздраженно поморщилась, услышав стук собственных каблуков. Улыбнулась и приподнялась на цыпочки, словно боялась разбудить ребенка, который после шумных уговоров и слезных истерик наконец устало засопел.
Увидев теперь лицо собеседника, она соизволила ответить:
- А Вы разве исключаете вероятность того, что мне может быть попросту приятно Ваше общество? Да и вдобавок ко всему – китайская культура одна из самых древнейших. Пусть на этих грязных улочках лишь жалкая пародия на истинное величие, но иногда хочется… понять, - на миг мисс Милтон задержала взгляд на глазах хозяина дома, затем снова попыталась увидеть Нечто, приковавшее внимание и мысли Тенгфея.
Китаец смотрел теперь на нее, как будто лицо гости, попав под пристальные солнечные лучи, преобразилось до неузнаваемости. Смотрел так внимательно, точно увидел цыганку в платье из национальных цветов Франции. Неожиданно Тенгфей рассмеялся.
- Мое общество? Или моего порошка?
Эва подхватила его смех, будто несчастная нимфа, когда-то подглядывавшая за Нарциссом.
- В этом доме собралось общество проницательных людей? – когда от смеха осталась лишь его тень – улыбка, американка уже не отводила лукавого взгляда от молодого хозяина, - Что же, если я скажу, что меня привела сюда глубокая потребность, это удовлетворит Ваше любопытство? Потребность в чьем конкретном обществе? Оставим этот вопрос привлекательно-открытым.

[Joseph >>>]

+Лана

- Мисс Милтон, пока человеком управляют потребности, он никогда не будет свободным, – Тенгфей прислонился к выступающему краю подоконника и приложил палец к стеклу: пытался стереть золотистую точку солнца с сиреневого горизонта, растянувшегося над Чайнатауном. – А уж если кто-то другой возьмет ваши потребности в свои руки… Кто-то другой – такой как я. Поэтому лучше никогда не говорите мне о том, что вам приятно мое общество. Иначе…
Китаец улыбнулся, переводя черные глаза на гостью.
- Иначе я могу привыкнуть.
- Возможно, Вы правы… но иногда возникает иллюзия того, что как раз возможность следовать своим желаниям и потребностям, не озираясь ни на что – и есть истинная свобода. Очень привлекательная иллюзия, надо признать. А что касается Вас, mon ami, если Вы не возражаете, - усмехнулась Эва, вспоминая француза, - у Вас в руках итак лежит как минимум одна моя потребность. Увы, сладость от ее удовлетворения загораживает свободные горизонты многим умам и душам. Но я начинаю привыкать. Почему же мне не отомстить той же монетой? Девушек всегда изображали коварными и мстительными. Черная сторона знака*… Что ж, нужно оправдывать свое предназначение хоть иногда.

------
*Знак "Инь-ян"

[lana_estel >>>]

+ Джозеф

- Не против, хотя за последнее время мой слух подустал от французского языка, - вежливая и учтивая улыбка, которая вкладывалась в каждое слово, исчезла, как только Тенг поморщился, словно гугенот во время пламенной речи, непримиримый противник папистов. – Значит, хотите "прилежно изучить всякое призванье"*? И как далеко вы готовы зайти ради своих потребностей, мисс Милтон?
- В глубокие дебри финансовых операций и паутину эмоций, чувств и слов. Хотя все это ограждено крепостной стеной из принципов. Даже не знаю… иногда я задумываюсь над ее снесением. Стало бы много проще… А Вы планируете получить от меня максимум? - хитро прищурилась девушка.
- Для начала надо проверить вашу стену на прочность, мисс - смех раскатился по кухне; Тенг прикрыл рот ладонью и вздохнул, бросая ожидающий взгляд в коридор. – Да и все что нужно я могу получить, прорыв небольшой туннель. Но думаю, мы сможем с вами договориться.
- Туннель? – на этот раз засмеялась девушка, уловив второй смысл во фразе. – И почему большинство мужчин считают, что им уже все дозволено, пробив только незначительную брешь в обороне? Может, это был лишь тактический ход, - девушка сделала паузу, впустила в легкие чуть больше кислорода и перевела тему:
- Что от меня нужно на этот раз? – по-деловому спросила гостья. Улыбка на лице погасла, уступив место сосредоточенности.

------
*автор Дю Белле

[Joseph >>>]

+подкравшийся неподражаемый мсье

Тенгфей встал к окну спиной, скрестив руки на груди и склонив голову, как будто несколько секунд самому себе позволял приоткрыть завесу будущего или заглянуть в канцелярскую папку с планами, схемами, стратегическими ходами.
Не переставая растягивать губы в улыбке (он хозяин, она гость – китайский закон гостеприимства; более того, если европеец начинает восхищаться вещью в доме китайца, хозяин дарит ему этот предмет – того требует вежливость. Впуская людей в свой дом, Тенг заботился лишь об одном – заставить визитеров просить то, чего хочет именно он. Этикет соблюден. Стратегия не нарушена) в то же время с непроницаемым видом – «весел или грустен, добр или зол» - молодой наследник Поднебесной, словно верховный нефритовый владыка (мисс сама восхваляла азиатскую культуру, так почему бы не вкусить ее с полна, начав со знаменитого китайского «бесстрастного лица») продолжал разглядывать коридорный проем.
- Разве мне когда-нибудь было от вас что-то нужно? Это вы ко мне приходите, я лишь назначаю цену вашим потребностям. Знать всему цену – настоящая ловкость. Единственное, что не имеет цену, но обладает ценностью - это «первый шаг и взмах любви», - глаза наполнились неподдельным теплом, и он даже замолчал, уступив место пульсирующей в тишине паузе.
Любя, кляну, дерзаю, но не смею, mon аmi?
Из пламени преображаюсь в лёд,
Бегу назад, едва пройдя вперёд,
И наслаждаюсь мукою своею...*
Тенгфей шумно выдохнул:
- Представьте, что я исполнитель желаний: что бы вы хотели получить от китайского джина, живущего в маленькой квартирке?
В полумраке коридора прошло какое-то движение: за границей света, очерченной проникавшими в кухонное окно лучами солнца, появился высокий силуэт. Вспышка на миг осветила склоненное лицо Жана Дюрана, а затем огонек - красный светляк, молчаливо зовущей среди одинокой ночи – неспешно замерцал в темноте, расправляя крылья сизоватого дыма.

------
*Пьер де Ронсар

[lana_estel >>>]

+ Джозеф, + Мсье

Девушка почувствовала себя неловко, будто снова очутилась в школе и заняла чужое место: вроде ничего не нарушила - каждый волен сидеть, где угодно - но сложившийся порядок диктовал совсем иные правила. «Строгости…» - всплыло в сознании недавно упомянутое слово. Они интересны, пока не начинают угнетать.
- Единственное? – переспросила она, - Боюсь, я не смогу согласиться с этим. А как же доверие, например?
А что касается желаний… боюсь, все капризы девушки выполнить невозможно. К тому же они часто сами не знают, что им нужно. Помимо утоления моей маленькой потребности, я могу просить разве что о возможности общения не только в рамках делового партнерства. Впрочем, я перегибаю палку, - Эва покосилась в коридор, из которого выползал искушающей змеей табачный дым, - о таком не просят, такого добиваются, - грустно улыбнулась она.
- Мисс Милтон, желать гораздо безопаснее, чем обладать, – Тенгфей – казалось, ответ его нисколько не удивил, - отступил в сторону коридора, вероятно, заметив появление своего друга. – Так или иначе, это будет не дешево вам стоить. Еще раз прошу прощения, мне нужно идти.
Ох уж эти богатые американки – всего лишь плоский прямоугольный человеческий силуэт. Только дай им волю, не успеешь оглянуться, как окажешься переодет в блестящие, сверкающие стразы, меховые боа и страусиные перья.
Оказавшись в коридоре, Тенг опустил взгляд, как будто недавно резавший глаза свет, заливающий кухню, не позволял привыкнуть к темноте.
- Вы готовы, mon аmi?
Два красных зрачка смотрели из темноты. Любопытный эффект. Отражение огня, пылающего внутри ко всему равнодушной оболочки с надписью Made in France.
Горстка парижского пепла спорхнула на пол; держа сигарету тем же манером, которая спустя десять лет вознесла на вершину героя «Касабланки», Дюран, казалось, вот-вот взъерошит волосы и ослабит галстук сальным манером, принятом в задымленных ночных клубах – орлеанских кузенах заведений с Boulevard du Crime, подмостках, откуда шагнули в Новый свет неразлучные сестрички: Цивилизация и Сифилизация.
Но мужчина лишь затушил сигарету о каблук.
- Ко всему.

-------
*Сделано во Франции.
*Boulevard du Crime, он же Boulevard du Temple, он же Бульвар Порока. До середина 19-го века самый криминальный район Парижа.

Сообщение отредактировал lana_estel - 5-04-2012, 19:39

[Joseph >>>]

вместе с мсье

Чайнатаун, дорога,
Tight Springs, штат Арканзас,
6 февраля 1930 год, полдень

«Пузатый апельсин» - четырехместный автомобиль распахнул дверцы, как только двое людей, статный француз и молодой азиат, вышли на улицу, окруженную со всех сторон пестрыми лабазами, магазинами и навесами с кафетериями, разносящими запахи шанхайской, пекинской и гонконгской кухни и вечно улыбающимися желтыми национальными физиономиями. Между домами рабочие устанавливали новенький «брандмауэр» с яркими красочными иероглифами, поздравляющими всех с приближающимся праздником фонарей. Город в городе.
Тенгфей сел назад, тут же откинув голову на пятнистую спинку пластикового сиденья. Некоторое время он спокойно говорил с водителем (тот, плешивый и хромой пакистанец, успевший поведать о своей бывшей профессии мясника – о его мастерстве свидетельствовали множественные шрамы на руках, - даже поторопился сбегать за порцией пирога из грызунов, поданного в лепешке из слоеного теста) потом отвернулся к окну: полу разбитое стекло залепляли подтеки из засохшей краски.
- Угощайтесь, Жан. Мясо морских свинок успокаивает нервную систему и непослушных детей.
Дюран в ответ одернул меховое пальто с таким видом, будто все вокруг: сиденье машины, водитель, даже самый воздух, были если не заражены чумой, то, по крайней мере, загажены теми самыми свинками. За время, проведенное молодым другом в сближении с народом, он наверняка сам стал пахнуть, как утка по-пекински.
- Вы считаете меня непослушным ребенком, Тенгфей?- осведомился он тоном, в котором сквозило изумление, прежде всего тем, что друг не нашел более пристойного средства перемещения. Нет, конспирация – великая сила, но с тем же успехом можно было выбросить его чемоданы за двести пятьдесят долларов штука в сточную канаву в надежде, что они сами приплывут к месту назначения.
Впрочем, вернее всего, их и так придется выбросить…
- Надеюсь, он не разводит этих свинок прямо в багажнике? Признаюсь, когда я сказал, что готов ко всему, друг мой, я не имел в виду есть грызунов и спать в… свинарнике.
- Вы удивитесь, если узнаете, что спать там, куда я вас везу, заслуживает не каждая скотина, - Тенг аккуратно вскрыл бумажный пакет и двумя пальцами достал свернутый конусом размякший от жирного сока хлеб.

[Monsieur Le Chiffre >>>]

Joseph +

Водитель тем временем, хлопая обветренными губами, затянул какую-то патриотическую песню - «Пакистан зиндабад! Пакистан зиндабад!» - потом вытащил зеленый платок и принялся вытирать лобовое стекло, рассказывая на ломаном английском историю о некоем суфийском монахе, бродившем по его стране в поисках хорошей жизни.
Едва ли Тенгфей слушал – погруженный в свои мысли молодой китаец разглядывал блестящий на солнце кусок свиного мяса, уложенный поваром между двумя пережаренными пшеничными ломтями. Мясо, от которого застывала в жилах кровь, и хотелось остановить машину, да выбросить несчастный обед в ближайший мусорный бак – к радости, на улице, по которой они теперь не спеша двигались, свалка с облаком из жирных сытых мух находилась почти на каждом углу.
Вонь набила салон, точно автомобиль окунулся в клоаку из отходов и испражнений местных жителей; в сравнении с этим зловонием свежий навоз – его производителем считался черный ангус: мясная упитанная корова, - запах которого ударяет в нос на каждом фермерском перекрестке Англии, казался божественным благоуханием.
Тенгфею – он ощущал рабство своей совести, - даже пришлось закрыть окно.
- Потерпите. Скоро я избавлю вас от всех этих незаслуженных неудобств.
Пожалуй, именно в эту минуту Дюран возблагодарил Богородицу за то, что хлеб с яблоками, остывавший теперь на осиротелой кухне, так и не попал к нему в желудок. Он судорожно сглотнул, сдерживая рвотный позыв – но тут же вытянул руку и с силой ударил китайца по руке, выбивая омерзительное яство.
Смачно чавкнув, шедевр местной кухни упал под водительское сиденье.
- Если вы решили покончить жизнь самоубийством, сделайте это каким-нибудь более простым способом,- пождав губы, потому что при падении хлеб развалился и содержимое рассыпалось по салону, процедил мужчина. Желудок его судорожно сокращался, требуя избавления от страданий, но с самоотверженностью мученика Дюран вновь подавил требования плоти, и, вытащив их кармана платок, сунул его китайцу.
- Вытрите руки… вы с ума сошли! Подхватите еще какую-нибудь заразу! Кто знает, что эти скоты туда сунули. Заткнись! - не выдержав, рявкнул он на водителя, испытывая сильнейшее желание загубить еще одну рубашку, но удавить мерзавца, в крайнем случае – распороть ему рот от уха до уха.

[Joseph >>>]

и мсье

Тенгфей не успел ни изумиться, ни изобразить досаду – он, молча, принял платок и начал медленно и тщательно вытирать руки, палец за пальцем, даже тогда, когда от «кулинарного шедевра» не осталось и следа.
- Второй раз за день по вашей доброте я остаюсь без завтрака, - вздохнул он. - Полировать пест - станет иголкой, мой друг. Поэтому просто потерпите. Мы скоро приедем.
Продолжая сжимать ткань в руках, Тенг снова отвернулся к окну – автомобиль, наконец, выехал из Чайнатауна на ровную широкую дорогу, утопающую в по-февральски оголенных ветвях деревьев, что нанизывают дождевые облака, словно вату на жерди.
- Сегодня вечером я постараюсь привезти сестру к вам, а уже завтра вас ждут приятные знакомства в казино. Есть пожелания при выборе личного автомобиля?
- А я – по вашей милости – порчу за день третью рубашку,- не моргнув глазом, парировал спутник Тенгфея. Край его рта и крыло носа дернулись в нервном тике, на мгновение ощерив резец; но тут же лицо француза стало вновь непроницаемым, будто маска. Несмотря на очевидную напряженность разговора, вонь, наполнявшую салон и прочие неудобства от поездки (слава Богу, хоть этот ублюдок с зеленой тряпкой, сделанной из старых подштанников своего Пророка, заткнулся!) Дюран не чувствовал в себе достаточно сил чтобы по-настоящему разозлиться. Виною ли тому была прошедшая бессонная ночь или ночь, только маячившая темным предчувствием на самом краю горизонта – никто не знал.
Безусловно, Тенг был прав в одном: следует думать о деле.
- Пока обойдемся без лишней помпы,- блестящие губы мужчины скривились, как будто он попытался скрыть усмешку при воспоминании об альковных победах; впрочем, момент, когда кровь, сгущенная коксом и адреналином, ударяет в голову, едва ли уступит самому неистовому оргазму. О, он мог бы вспомнить их всех, если не по именам, то по лицам – самоуверенные молодчики, вваливавшиеся, вплывавшие и вступавшие по красным дорожкам к подмигивавшему зеленью надежды столу… шлюхи, познав, ощупав внутренности которых чувствуешь себя насильником, исповедником и врачом, производящим аборт, одновременно.
- Надеюсь, вы не ждете, что завтра я принесу вам пояс Ипполиты… в смысле, ключ от спальни мадам… как ее там? и собственноручную дарственную на ее милое заведение?

[Monsieur Le Chiffre >>>]

Джо +

- Завтра? Нет. Ваше дело – приглядывать за хозяевами, игроками и казино, - когда Тенгфей на несколько секунд повернулся к французу, на его лице вспыхнула улыбка; именно такую улыбку заслуженно бросают инвесторам под ноги молодчики-антрепренеры, задумавшие провести масштабное развлекательное мероприятие. В тот момент Тенгу захотелось ответить Дюрану его же интонацией. – Ключ… дарственную я возьму сам.
Возможно, молодой китаец добавил бы что-то еще - возможно, его даже посетило желание прекратить эту бессмысленную, но пыточную перепалку на каких-то молчаливых потаенных уровнях, что стачивала (его? их?) словно арканзасские шлифованные камни - но дорога сузилась, автомобиль, ведомый молчаливым (пакистанец кажется с трудом сдерживался, чтобы не начать рассказ про нападение монгольского хана на Лахору или лахорцев, открывших ворота захватчикам, поскольку те не смогли обуздать любопытство — кто же такие тут ходят) водителем, свернул в первый – или второй – переулок и остановился.
- Идемте, Жан. Несколько кварталов придется пройти пешком.
Тенгфей отдал пакистанцу пару купюр, вдобавок добавил что-то на китайском, от чего безволосый старик, обнажив ряд черных зубов, точно канавы в его родной Пенджабе, «стране чистых», рассмеялся на всю улицу, что заволакивала грязь недавно прошедшего дождя и умывали мутные ручьи, бегущие напрямик в сточные сливы.
Дожидаться, что черномазый ублюдок откроет перед ним двери, было примерно тем же самым, что надеяться на поцелуй английской королевы – поэтому Дюран, поджав губы, выбрался из автомобиля, прикидывая, будет ли разумнее забрать чемоданы с собой, или все-таки у болтливого мерзавца достанет ума, чтобы их донести. Однако, содержимое кожаных сундуков показалось ему, по-видимости, ценнее престижа: выбравшись наружу и чуть не задохнувшись от счастья, обрушившегося на него с глотком свежего воздуха, француз велел водителю выгрузить багаж, и, к великому разочарованию, тут же расплатился за незабываемую поездку. Пакистанец пробовал сражаться за последний шанс поговорить и заработать доллар – но пассажир был неумолим: без околичностей он сунул один из чемоданов Тенгу и, подхватив оставшиеся, жестом выразил готовность продолжать путь.

[Joseph >>>]

+мессир

Тенгфей шел, молча, ведя друга по опустевшим переулкам, порой таким узким, что двигаться с чемоданами становилось проблематично. Прямо за кварталом начинался новенький район, с видом на высотные свежеиспеченные многоэтажные дома, где государственные работники, молоденькие брокеры и пожилые финансисты раскрашивали в глянец бесперебойную повседневность: чашка утреннего кофе с газетой вместо завтрака, такси, работа, шопинг в среду, уик-энд с любимым. Вот оно – сердце города с механизмом, остановить который, пожалуй, уже и не возможно. Лабиринт улиц оборвался сползающей вниз широкой дорожной лентой – еще немного и они окажутся в кипящем наводнении из потока машин и точно такого же – не менее вышколенного – потока людей, и будет центр города сравним лишь с Лахорой пакистанца, что запружена народом и днем, и ночью, а все виды транспорта всех лет выпуска перемешаны здесь в один бурлящий котел. В этом месте каждый человек считал себя интересной и противоречивой личностью, даже продавец носков встречал гостей так, словно он ни кто иной, как удостоенный в Великобритании рыцарского титула.
Иссиня-черный двухдверный «зеппелин» примостился у кирпичной стены и по яркой окраске, увлажненной прошедшим накануне дождем, было понятно, что стоит он тут давненько.
Оказавшись у машины и закинув чемодан Дюрана в багажник, молодой китаец принялся поспешно расстегивать пиджак.
- Вы не возражаете, если я переоденусь прямо тут?
Пожалуй, только сейчас, увидев майбаховского красавца, похожего на гангстерскую шляпу, какими их носят в кино отчаянные, вооруженные до зубов головорезы (нечто подобное красовалось сейчас на голове самого гостя) Дюран понял, в какую игру ввязался молитвами своего молодого друга. То ли опийный дурман был виной, то ли помутнение рассудка, то ли кокаин, которого требовали источенные многодневной тоской вены – но до этой минуты происходящее казалось ему увлекательным сном, прогулкой в розовый сад, предутренней грезой, которую можно прервать в любую минуту. До появления здесь, в этом месте, так легко было взять Тенга за руку и сказать: «Брось все».
Теперь слишком поздно.
Парижский шансонье промурлыкал свою песенку: любовь, звезды, навеки, всегда,- и, под шелест бльварных листков, аплодисментов и вздохов должен был удалиться. Домик в Провансе, кувшин молока, выставленной крестьянином к завтраку, виноградная кровь, сочащаяся по лозам, дыханье надежды, рука, обнимающая плечи, соленый поцелуй,- все, все это в одно мгновение сжалось до размеров соринки, отколовшейся от остова эленовского шпиля*, и укатилось прочь.
Не отвечая на вопрос, бросив чемоданы в багажник, мужчина упал на сидение и уткнулся подбородком в дрожащие пальцы – будто затыкал рот растущему в груди крику. Потом, видимо, сочтя, что этого недостаточно, вытащил сигареты и закурил.

------
*Уильям ван Элен – архитектор Крайслер-билдинг. Знаменитый шпиль был установлен на здании в ноябре 1929 года.

[lana_estel >>>]

(автор - Джонни)

Рубашка полетела в багажник к остальным вещам, следом за ней – пиджак. Прежний костюм Тенг сменил на черную блузу и стеганый мужской жилет из атласа с вертикальной стежкой и блестящей металлической отделкой из медной тесьмы по краю.
Когда молодой китаец оказался за рулем, он вытянул руку, поправляя зеркало заднего вида – надевал шерстяную кепку с широким козырьком, на самом деле до головного убора (на нем стоял логотип общества личных водителей) ему было глубоко все равно. Сейчас Тенгфей смотрел на Дюрана, как будто собирался что-то сказать, но никак не решался. Если для его французского друга уже не было путей к отступлению, то Тенг, наоборот, чем ближе становился к пункту назначения, тем сильнее дрожали руки и проезжая очередной перекресток, он делал над собой колоссальное усилие, чтобы не развернуть машину в обратную сторону. Хотелось говорить прямо, в лицо, не украшая слова шелком из улыбок, таких же загадочных, как персидские полотна, говорить то, что хочешь, а не то, что необходимо ради хорошей игры. Хорошая игра требует поставить на кон не одну ночь, неделю или месяц. Была вероятность, что одна хорошая игра отнимала у него (обоих?) целую жизнь или великолепный счастливый случай, способный на судьбоносное решение. Тенг никогда не забывал родную страну и ее учения: быть готовым и ждать подходящего момента, терпеливо ждать свой счастливый случай, а дождавшись, не упустить его, а действовать - двигаться вперёд. Без страха, без промедления, без сомнений.
«Случай нам представляется лишь раз в день, в месяц, в год, в десять лет, в сто лет. Вот почему нужно быть готовым и не упустить его. Даже если этот случай откроется нам за едой, нужно тотчас бросить свои палочки и выбежать из-за стола. Ибо может статься, что случай уже ускользнёт от нас»
Тенгфей поморщился, не в силах собраться и отогнать рой мыслей и произнес задумчиво:
- Дракон, сокрытый в облаках, - вероятно, догадавшись, что дорогой друг его не поймет, он вовремя добавил. – Я буду приезжать к вам, Жан.

[Joseph >>>]

+мсье

Рука скомкала сигарету (вторую или третью подряд) с такой силой, что бумажная оболочка раскрошилась и табак, дымящийся и горячий, посыпался на меховое пальто. Несколько угольков упало за манжет, зашпиленный агатовой запонкой – звездопад, выжигающий дыры в ткани бытия. Ни удачи, ни счастья.
Мучительно, до ртутных, сверкающих слез, хотелось причинить боль, крикнуть: «Не надо!» Если каждая встреча будет такой, если каждое расставание будет разрывать внутренности, перебивать кости решимости и воли – разумнее подождать. Если все это окажется просто помрачением – пусть оно лучше сойдет.
Он разжал ладонь, позволяя остаткам уничтоженной сигареты осыпаться с кожи, досадуя на то, что даже не подумал надеть перчатку. Того и гляди, скоро начнет надевать нечищеные ботинки. Ох уж эта Америка!
- Какой суммой я могу располагать?- на ладони вздувался белый пузырек и Дюран с раздраженьем подумал, что этот ожог будет причинять ему неудобство за игорным столом. И только потом удивился, что практически не чувствует боли. Красные губы, когда-то глянцевые, а сейчас кровоточившие из-за содранной в уголке кожи, болезненно искривились. Приоткрыв рот, мужчина кончиком языка принялся зализывать поврежденную кожу, потом, достав из нагрудного кармана еще один чистый платок (кокаин требует жертв, образ фата требует жертв, привычка терзать свои жертвы ногтями требует большой любви к чистоте) приложил его к крошечной ранке.
Отказаться или согласиться?
- Ваш загадочный дракон любит человеческую кровь?
- Он охотно ее попробует, - черные глаза в отражении зеркала, не переставая, смотрели на француза (кто следит за дорогой? Неспроста машина начала ехать резво и урывками) пытались разглядеть его лицо – или мысли – сквозь белесое облако табачного дыма, перьями расплывшееся по салону.
Виновник злодеяний, он же молодой китаец Тенг, сейчас чувствовал себя погруженным в медленно захлопывающиеся челюсти – сам же нацепил на шею подарочный бант, вложил себя самого в пасть к страхам, предрассудкам и лживым аргументам, с готовностью пошел на риск, не рассчитав одного: потеряет он гораздо больше, чем приобретет.
Габаритный «зеппелин», что еще в грязном переулке был роскошным автомобильным королем, выехал на главную улицу и пристроился к общему течению, в котором плавали такие же блестящие машины, не уступающие ни внешним видом, ни ценой.
Здесь начиналась «Мать Дорог», только недавно появились дорожные знаки, открывались рестораны, магазины, а тротуары настойчиво подметались, чтобы не дай бог какой-нибудь щёголь, в распоряжении которого находилось три квартиры в спальном районе и счет в банке, случайно не попачкал подол своего светлого кожаного плаща или не уронил на асфальт ватник белого кашне.
Тенфей открыл окно и высунул руку – ему сейчас запредельно не хватало свежего воздуха.
- Сколько денег вам нужно на первое время? Вчера один мой знакомый открыл вам счет на двадцать тысяч долларов. Если еще что-то понадобится, всегда сможете обратиться к сестре или к Яотингу.

[Monsieur Le Chiffre >>>]

+ Joseph +

- Надеюсь, мне не придется дожить до дня, когда женщина будет ссужать меня деньгами,- изящно одетый господин на заднем сиденье бросил раздраженный взгляд на шофера-азиата; должно быть, тот сказал что-то лишнее. Или, может быть, его раздражали длинные волосы, собранные в «хвост» и лежащие поверх форменной куртки. Или собственная щетина.
Дюран потер челюсть. За сутки своего пребывания в городе он так и не принял ванну.
- Когда что-то потребуется, я вам сообщу.
Свежий воздух, ворвавшийся в салон, заставил его еще раз зябко передернуть плечами. Февраль. Горячее солнце и ледяной ветерок. Двадцать тысяч долларов. Что ж, вполне компенсирует три загубленные рубашки.
- А если я проиграю?
- Не проиграете.
Тенгфей сказал это без колебаний. Только после азиатский молодой водитель улыбнулся с явно не позволительной для себя все это время вольностью. Он даже обернулся через плечо, когда машина подъехала к высокому пятиэтажному дому, огражденному кованой решеткой и переплетенной в узоры из терновых латунных венков.
- Или вы о покере? Ваша работа – не выигрывать, мой друг, а играть. Играть и наблюдать, а все остальное на ваше усмотрение. Поэтому, когда сейчас выйдете, оставьте чемоданы мне, - Тенгфей снова бросил взгляд в зеркало, желая видеть глаза Дюрана и говорить с ними, как если бы сейчас они лежали на шелке, разделенные черной простыней и общим горячим дыханием, все еще затуманивающим рассудок воспоминаниями. - Вы игрок. Всегда им были и будете. И никогда не сможете стать никем другим.
Мужчина отвернулся. Мало того, быстро отвел глаза, опустил их, выпуская из ноздрей два последних дымных клыка. Очень хотел язвительно возразить, что справится также и без советов шофера, но удержался. Очень хотел сказать, что сейчас, вот прямо с этой минуты, вернее – вплоть до этой минуты, все еще готов содрать с себя живьем кожу и рискнуть стать кем-то другим… но тоже не сказал. Поправил шляпу, галстук, стряхнул с пальто серый пепел и медленно, тщательно разглаживая морщины и складки, натянул перчатки. Выглянул в окно, взглядом разыскивая консьержа или любого желающего заработать двадцать пять центов.
- Любой человек, желает он того или нет, может стать трупом.

[Joseph >>>]

вместе с "господином в турецком халате"

Больше своенравный водитель не говорил. Итак позволил себе слишком много.
Тенг вышел из машины и любезно открыл французу дверцу – отработанные жесты не иначе как принадлежали человеку только что окончившему школу гостеприимства. Он тоже хороший игрок – актер. Надо будет - станет официантом, даже примет заказ, ненавязчиво сориентирует клиента в выборе блюд, сервирует стол; возникнет необходимость – обернется шлюхой. У всех своя игра, своя сцена. В этом городе в грязные игры играют только бизнесмены, Тенг же считал себя творцом. Творцом с запачканной биографией и вызывающим взглядом. Единственное, чего он не станет делать, это драить до блеска чьи-то ботинки. Никогда.
Когда он взял чемоданы Дюрана, ворота дома открылись. Молоденькая краснощекая пышногрудая кастелянша тут же встретила нового жильца, выдала ключ от квартиры, с досадой сообщила, что еще не доставили всю мебель, но в скором времени это будет исправлено. Также в ее пламенной приветствующей речи проскользнуло и то, что дом новый, жильцов почти нет, и если господин в чем-то будет нуждаться (в его распоряжение был отдан весь пятый этаж из четырех комнат) он может звать девушку в любой час дня и ночи.
В тот момент Тенгфей, слушавший со стороны с чемоданами в руках, стоял с таким видом (глаз под козырьком разглядеть было невозможно) как будто впервые пожалел, что оставляет Дюрана жить здесь одного.
- Разрешите доставить ваши вещи наверх, мсье? – перебивая, процедил шофер.
Ему ответом было рассеянное пожатие плеч. Это только в фильмах про аристократов показывают, как те задирают юбки малышкам, у которых ножки покрашены в цвет вожделенных шелковых чулок. В реальности господин, вылезший из «Цаппелина», даже не взглянул на блеявшую без остановки овечку – не взглянул бы даже если бы та прямо сейчас сорвала с себя всю одежду и, подскакивая на манер кордебалета, начала прямо здесь танцевать что-нибудь из «Runnin' Wild»*.
Похоже, теперь господин будет оборачиваться только на китайских проституток.
Но заткнуть разошедшуюся консьержку было невозможно, поэтому обладатель мехового пальто рассеянно произнес, поправляя перчатки:
- Если в квартире не будет кровати, я буду спать в вашей.
Сказал – и стремительно направился внутрь, чтобы остановиться (промежуточно) в лифте, а затем – только перешагнув порог квартиры на последнем этаже.

------
*«Runnin' Wild» популярное бродвейское шоу 1920-х гг.; именно оттуда взял свою популярность чарлстон.

Сообщение отредактировал Joseph - 8-04-2012, 13:25

[Monsieur Le Chiffre >>>]

Еще раз Joseph +

Пятый этаж, выше находился только чердак, был залит золотистым жгущим глаза светом и оставался поразительно непроницаемым для посторонних звуков с улицы. Тонкие виниловые обои, почти белые, двери со шпоном из темного красного дерева, четыре просторные пустые комнаты – которые еще предстояло изучить, - кухня, ванная и прихожая, ставшая первой остановкой после утомительного (особенно для шофера) переезда.
Тенгфей поставил чемоданы – замечая отсутствие каких-либо назойливых запахов, - снял кепку, волосы упали на плечи, и прислонился к стене, ожидая от Дюрана хоть какой-нибудь реакции. Сейчас этот девственный нежилой этаж казался ему бесконечно просторным как космос, бескрайним, как нетронутая мглой гладь озера Гарда у подножия Альп в пасмурное туманное утро.
Кастелянша слукавила – мебель в квартире практически отсутствовала полностью, во всяком случае, такое первое впечатление могло сложиться после изучения коридора: кроме голых стен здесь стояла лишь напольная вешалка, раскинувшая ясеневые лапки, точно древнее новозеландское каури или Мамврийский священный дуб*, вросший в церковный мрамор – встречал блудного хозяина в сияющем луче, рожденном дневным февральским солнцем.
Именно на его ветки – за неимением белого голубя – неторопливо опустилась шляпа с высокой тульей; в отличие от юного спутника, Дюран сразу же почувствовал себя в этом пустом пространстве, как дома. Нагромождения мебельных скал с цепляющимися за них облаками чехлов были последним, что он хотел бы увидеть; теперь же мужчине казалось, что он стоит под сводами какой-то неизвестной человечеству заповедной пещеры, и дальше, в глубине, скрыты сокровища если не Аладдина, то хотя бы Али-бабы.
Пальто шкурой убитого тигра повисло на вешалке; следующим движением француз повернул голову, вглядываясь, словно под радужный мост или самой природой возведенные своды из рыжих камней (штат Юта, каньон Брайс, туристическая достопримечательность, черт возьми!), в отделанный деревом дверной проем.
Terra nova*. Опять и снова.
Словно забыв, а, может, нарочито игнорируя своего Вергилия, француз, даже не оглянувшись, направился в первую попавшуюся комнату; оттуда вскоре послышался шум открываемого окна, а затем голос – поводок, натянувшийся в хозяйской руке и не позволяющей пленному зверю броситься прочь.
- Как называется этот район?

------
*Мамврийский дуб - древнее дерево, под которым, согласно Библии, Авраам принимал Бога.
* Новая земля. В переносном смысле – нечто неоткрытое, неизведанное.

[Joseph >>>]

+Monsieur Le Chiffre

- Alphabet City, но на простом языке его называют Новым Городом.
Тенгфей вошел в гостиную почти бесшумно, замер на пороге, разглядывая стены, потолок, аккуратные плинтуса и одинокий - один единственный - стул. Не хватало лишь петли, змеей спадающей сверху.
- Это хороший район, весьма дорогой. Через дом находится квартира мэра, но, насколько мне известно, бывает он там не часто.
Стена напротив входа была украшена декоративной штукатуркой, росписью, напоминающей старинную средневековую фреску с изображением панорамы Парижа с видом на Лувр и Новый мост, а угол над ней был оформлен как элегантное патио с перголой – маленькое укрытие от солнца со свисающими из цветочных горшков вьюнками и лимонниками.
Чтобы не смотреть на Дюрана, Тенг поднял глаза, бросив взгляд на незаконченный рисунок парящего в облаках дьявола с картины Джотто ди Бондоне – молодой китаец заказал его два месяца назад, но старик-художник умер и не успел закончить работу.
- Пойдемте, я вам кое-что покажу.
Дюран с трудом оторвал взгляд от окна: вдох зимнего солнца в унылом, убогом, покрытым индустриальной пылью мире индустриальной Америки. Непостижимым образом вид, открывшийся ему из этой пустой квартиры в захолустной провинции почему-то напомнил ему политую дождями, но силящуюся улыбнуться парижскую осень; кладбища Монмартра, клены аллеи де ля Шапель – прекрасная плакальщица, кровавые слезы которой листьями клена падают под ноги, наполняя легкие неповторимым траурным запахом.
Силясь не смотреть на изображение с пятнадцатого аркана (Дьявол, предвестник судьбы, снова предупреждал его: не ищи, не загадывай, не тревожь нити судьбы бесконечными вопросами и мучениями), мужчина повернулся на голос и последовал на Тенгфеем.
Просторная спальня жила с атмосферой отдельного мирка, не лишенная творческой свободы, потому что именно эту комнату Тенгфей прибрал к рукам, когда вынужден был здесь ночевать во время ремонтных работ. Также именно в этой спальне он читал и перечитывал ни один раз письма, полученные от француза, как будто боялся, что кто-то может застать его за этим занятием.
Большая двуспальная кровать с изголовьем из черного лакированного кедра была украшена привязанным к жерди драпированным черным балдахином – он словно укрывал решившее вздремнуть чудище из известной сказки.
На низкой столешнице стояла маленькая масляная лампа – еще недавно она источала аромат пряностей, но с тех пор запах успел выветриться, оставив лишь едва заметной послевкусие - глоток вина, приправленного щепоткой гвоздики.

[Monsieur Le Chiffre >>>]

Joseph+

Вдоль затемненной стены (это была единственная комната, окна в которой занавешивали плотные шторы) находился высокий горизонтальный террариум, наполненный корнями, матовым гравием, фрагментами деревьев и зелеными изрезанными веточками. Среди колыбели из широких продольных листьев, напоминающие дождевые леса бассейна Конго, стягивали друг друга два хвоста – черная и оливковая мамба. Темный потревоженный аспид, никак почувствовав чье-то присутствие, поднял чешуйчатую морду-гроб, вздутую как перезрелый плод смоквы, и разинул пасть.
- Я позже увезу их, но пока не трогайте – они смертельно опасные, - Тенгфей положил ладонь на стекло, не решаясь взглянуть на выражение лица своего друга. Медные губы растянулись в улыбке. – Особенно черного, он очень агрессивный. Дурной характер.
На красных губах появилась снисходительная улыбка, затем Жан Дюран направился прямо к террариуму. Рука в темной перчатке коснулась стекла тем же жестом, каким много лет назад затянутый в шелковые панталоны повеса касался полуобнаженной груди дрожащей субретки: очертила пленительный полукруг, сделала петлю, а затем, словно норовя проникнуть в запретные дали, коснулась изящно обработанного края. На мгновение мужчина замер, то ли колеблясь, то ли испытывая терпение собеседника,- и проговорил, усмехаясь:
- Зачем же, мой друг? Оставьте. Они будут напоминать мне о вас одинокими ночами: такие же прекрасные и такие же… холодные. Здесь есть ванная, надо полагать?
Пиджак и перчатки упали на покрывало; высоко подняв светлые брови, француз принялся неторопливо расстегивать жилет.
- Вы проводите меня?
- Да, mon аmi… разумеется.
Тенгфей не повернул головы, не посмотрел, просто – еще раз скользнув пальцем по гладкому стеклу (вопрос о змеях он решил отложить, потому что не был уверен, что добрую душу Дюрана можно оставить с ними наедине: смерть одной из сторон была не мыслима, но маячила на горизонте северной звездой) – и направился в коридор.

Оффтоп: дальше между друзьями происходит конфликт (вырезанный правом ограничения распространения информации) и мсье Le Chiffre покидает новую квартиру.

[Тео >>>]

Чайнатаун, массажный салон,
Tight Springs, штат Арканзас,
6 февраля 1930 год, полдень

Дневной свет – серый и бледный, как чахоточная дева, - немного пугливо подсвечивал старую деревянную шторку, обозначая многочисленные прорехи и ложась на стены причудливыми заплатками. Одна из трех комнат массажного салона в точности повторяла небогатым интерьером остальные: большую часть пространства от двухстворчатых, покрытых блестящей краской цвета закатного солнца дверей до небольшой квадратной дыры окошка занимала низкая кушетка. На полу подле нее была положена плетеная циновка. Вышитые блестящими нитями небольшие подушечки, сваленные в углу пестрой горой, как и нежные бумажные фонарики, расставленные вдоль стен, призваны были, вероятно, обеспечивать уют и создавать определенную атмосферу.
Адамсу Roastbeef Куперу не было дела ни до атмосферы, ни до того, насколько обстановка соответствовала традициям Китая. В принципе, ежедневные походы в данное заведение были продиктованы ни чем иным, как данью моде и статусу. А свой статус Адамс ценил. Холил, лелеял и полировал любыми доступными способами. Он лежал на кушетке, закинув руки за голову, и медленно перекатывал между полными губами огрызок спички. Чуть слышно скрипнула дверь. Взгляд мужчины жадно скользнул вверх по стройным ногам – и переметнулся на лицо вошедшей наймитки. По своему обыкновению Купер был полностью обнажен и не прикрывался предложенной простыней – сложенная в три раза, она так и осталась висеть на деревянной ширме, составляя соседство с его одеждой, накинутой кое-как. Девочки-массажистки, хоть и видели за свою жизнь не одного нагого мужчину, обычно обнаруживали на щеках румянец смущения. На этот раз, к разочарованию клиента, девушка осталась совершенно невозмутимой.
Она осмотрела его так, словно он был телом в анатомическом театре, и с очаровательным акцентом сообщила:
- Есть лисний вес. Плёхо. Надо работать.
Адамс едва не проглотил свою спичку. Пока мужчина нашелся, что ответить на подобную наглость, момент был уже упущен: массажистка повернулась к нему спиной и забренчала многочисленными стеклянными баночками, которыми была уставлена вся полка дальней стены.
- Ты здесь недавно? – поинтересовался Ростбиф у девицы, хотя ответ на этот вопрос он знал и сам. Китаянки хотя и были для него все на одно лицо, эту он определенно видел впервые, хотя салон посещал каждый день.

[Joseph >>>]

автор Тео

Наймитка обернулась и сдержанно кивнула. Будь Адамс внимательнее, он бы мог заметить, что в этом движении не было робости, а во взгляде не плескался привычный страх не угодить клиенту, так свойственный наемным работницам низшего звена. Но Купера уже интересовали совершенно другие вещи: после сеанса можно будет опробовать, насколько хороша новенькая в мастерстве иного толка.
Девушка подошла к кушетке, балансируя подносом. На маленькой горелке – почерневшей от копоти - грелось масло, разливая по комнатке аромат чайной розы и лаванды. Китаянка изящно присела: медная лоханка, на дне которой лежали разнокалиберные иглы, погруженные в спиртовой раствор, перекочевала с подноса на циновку. Ростбиф не удержался и провел ладонью по аппетитной окружности ягодиц, обтянутых шелком пестрого платья, разрез которого сейчас открывал поистине отличные виды. Массажистка мягко улыбнулась:
- Господин ложиться на живот, будет немножко больно. Цуть-цуть.
Купер неохотно перевернулся. «И откуда ее такую только взяли? Неужели из новой партии нелегалов?.. Скоро на улицах среди этих желтолицых не продохнуть будет…» - эта мысль возникла в сознании мужчины и погасла, заглушаемая легкими прикосновениями девичьих пальцев.
Китаянка нежными круговыми движениями шла привычной тропой вдоль позвоночника. Напряженные мышцы расслаблялись, по телу разливалось приятное тепло, века заметно тяжелели... Вдруг посреди этой неги, подобно неожиданному извержению вулкана, возникла точка пульсирующей боли. И сразу же – еще одна, чуть ниже.
«Какого черта?» - хотел заорать клиент, но язык его будто прилип к небу, а рот и нос словно наполнились осколками стекла, делая дыхание почти невозможным и нестерпимо мучительным. Ростбиф дернулся было– но тело не ответило ни единым движением. Между Адамсом и стеной, в которую он вперил свой вмиг обезумевший взгляд, возникло лицо наймитки. Девушка протянула руку, почти коснувшись его мокрого от испарины лба:
- Господин бояться?.. Господин умирать.
Почти в ту же секунду мир для Ростбифа перестал существовать. Точнее, это Ростбиф перестал существовать в этом мире.

[Тео >>>]

и Joseph


Чайнатаун, торговая улица,
Tight Springs, штат Арканзас,
6 февраля 1930 год, 15:00

Карликовые, рогатые – не иначе как игрушечные - рядки домов, будто оттиски мифов и легенд, что нашептывают о духах, гуляющих только по прямым крышам, тянулись вдоль дорог. Кто-то рассказывал, что ночами по ним до сих пор бегают драконы; катаются, точно с ледяных горок, и цепляются чешуйчатыми хвостами за карнизы. А на стыках облезлой черепицы восседают фигурки цян шоу* - их глазки-бисерины пристально следят с высот.
Во всем диковинном квартале, исписанном яркими красками и переполненном китайцами, снующими из одного переулка в другой, была лишь одна неуместная деталь: бледно-молочный форд шуршал огромными колесами по дороге.
Его водитель, молодой подтянутый американец с тщательно прилизанными волосами – не то заплутал, не то объезжал собственные владения, - взглядом сытого, поддавшегося природным инстинктам хищника разглядывал девичий силуэт на обочине дороги.
Йи обернулась на мерное рычание мотора, но шикарный автомобиль – в любое другое время китаянка невольно залюбовалась бы необычной щегольской машиной, блистающей хромированными деталями, – сейчас оставил ее совершенно равнодушной. Девушка раздраженно поправила короткую вельветовую куртку, накинутую поверх светло-голубого, с вышитым шелком на подоле ярко-оранжевым узором, ципао и легкомысленно застегнутую на единственную пуговицу, и дернула плечами – не то от холода, не то прогоняя прочь неприятные мысли, что лезли в голову с назойливостью вечерней мошкары, шевелящей влажный воздух вокруг зажженной лампы. Обычно темно-вишневая машина уже стояла в условленном месте: опаздывать было не в интересах Яотинга и Яозу, – но нынче в лужах, наполнивших многочисленные выбоины, взгляд ловил лишь яркий сор да подернутое рябью отражение белоснежных боков чужого авто.
- Юная мисс дорого берет за свое общество? – американец, Рузвельт О`Долл, притормозил и подъехал почти вплотную к бордюру.
Кажется, он уже забыл, зачем снова пожаловал в китайский квартал и даже о сломанной руке, что лежала на одном колене, как древнее изнеженное сокровище на бархатной подушке.

[Joseph >>>]

+ Тео

Лицо китаянки переменилось. Напряженное ожидание, щедро присыпанное белой пудрой раздражения, сменилось явственным удивлением – алая лента губ легко изогнулась одним краем в странную ухмылку, а правая бровь взлетела красивой дугой. Секундное замешательство – Йи аккуратно стерла возникшую мимическую картинку и теперь разглядывала прилизанного нахала с почти искренним интересом, будто оценивая его покупательские способности. Обжигающий взгляд не задержался на холеной физиономии: все, что могло рассказать ей это слащавое лицо о характере своего обладателя, уже рассказал его поганый рот; - скользнул по дорогой ткани костюма и остановился на перебинтованной руке. Мягкий прищур раскосых глаз, блистающая улыбка, обнажившая ровный ряд белоснежных зубов, и вкрадчивые, доверительные интонации ушлой школьницы, признающейся учителю в любви:
- Мое общество вам не по карману. Даже если инвалидам положена скидка.
Американский доберман, показывая жемчужные тщательно отпалированные клыки, погрузился в хохот. Потом в театральном жесте схватился перебинтованной рукой за сердце, сложил губы бантом и произнес c обидой маленького мальчика, у которого отняли шоколадный батончик – никак "Поцелуй Херши" с молочно-кофейной патокой. Но начинка конфеты ему, безусловно, пришлась по вкусу, как и обертка. Особенно выступающая задняя часть таза молодой китаянки, что обтягивала ткань национального платья - «атласные подушечки», от которых Рузвельт не мог отвести глаз.
- Вы разбиваете мне сердце, bаby. Тогда хотя бы позвольте вас подвезти.
На краткий миг Йи показалась заманчивой идея прокатиться в блестящей тачке рядом с ухоженным породистым кобелем, - особенно, чтобы проучить нерасторопных помощников Тенгфея… да и самого братца. Но у владельца белого форда была слишком уж самовлюбленная морда. В такую хочется плюнуть: просто чтобы посмотреть, как накрахмаленным платочком оскорбленный франт смажет с лица знаменитую американскую улыбку, обнажая омерзение, с коим привык относиться ко всему, что его окружает.
- Зато я сохранила в целости вашу кубышку, - усмехнулась китаянка. – И нет, в ваших услугах извозчика я не нуждаюсь.

[Тео >>>]

+ Joseph

Рузвельт хмыкнул – пропустил мимо ушей, барабаня пальцами по рулю. Чем глубже бенгальская лисица заползала в нору, тем аппетитнее становилась мысль опробовать ее на зуб. Желтушная душка с милым лицом и тонкими костями, наверняка, содрогается в постели, подобно храмовому колоколу, что рвет небеса – от этой мысли у О`Долла начинали течь слюни. Еще одна ослепительная – менее настойчивая – улыбка, точно американец готовился выйти на ковровую дорожку, расстеленную перед зданием "Метро Голден Майер", чтобы взобраться на пьедестал и получить «золотого» рыцаря.
- Совсем нет шансов, сладкая? Я даже не могу рассчитывать на то, чтобы пригласить вас в ресторан или исполнить любой каприз?
- Любой каприз? – эхом повторила девушка, и ее смех тонким колокольчиком музыки ветра разнесся по улице, отражаясь от грязных стекол и осыпаясь в лужи. Прикрыв лицо ладонью, Йи некоторое время сокрушенно качала головой и, наконец, произнесла: – Что ж, у меня есть один. Исчезни.
Рузвельт едва не подавился, но изумление вовремя свернулось трубочкой в глянцевую улыбку – так сверкает груда бриллиантов на солнце или карп с прозрачным рогом, чья чешуя на жаберных крышках отливает мятежным золотом.
– Что ж, видимо, сладкая, вы не привыкли обхаживать настоящие американские достоинства. Обещаю, что дам возможность попробовать. До встречи!
Не успел белый автомобиль отъехать, как к дороге, шурша колесами, распахивая дверцу прямо на ходу, выехал вишневый «де сото».
- Yì, nǐ zěnme yàng?* – любителем поговорить был Яотинг, его брат-близнец большую часть времени молчал (или вытягивал слова так, что их невозможно было отличить от коровьего мычания), тем не менее, в этот раз они оба улыбались, как малолетние дети в сочельник перед «рождественским перемирием».
- Hěn hǎo*… - процедила Йи сквозь зубы и добавила на английском, чуть слышно, - вашими молитвами, не иначе.

------
*Yì, nǐ zěnme yàng - как дела, Йи?
*Hěn hǎo... - Очень хорошо

[Joseph >>>]

Все Тео, меня почти нет

Едва ли «братья» когда-либо видели молодую китаянку насколько раздраженной. Вряд ли они вообще представляли, что сейчас творилось в душе девушки, прожигающей ядовитым взглядом их тела насквозь. Обычно Йи была довольно холодна и сдержана, но никогда не позволяла себе нападок. Теперь же, быстрым движением дернув рукав вверх, - серебряная цепочка наручных Elgin* сверкнула бледной молнией – сестра Тенгфея уставилась на белый прямоугольник циферблата, обрамленный плашками темной эмали.
- Nín chídàole!* - белый кончик аккуратного ногтя несколько раз ударил по стеклу, после чего часы снова скрылись под черной вельветовой тканью. Не спросив о причинах и не дожидаясь объяснений, Йи впорхнула в салон. Дверца шикарного автомобиля захлопнулась с жалобным лязгом.
Яотинг едва не прослезился, выдавил что-то про час-пик в это время – хлопот с господином заработать не хотелось, - но запах пережаренных лепешек, пропитавший салон насквозь, явно не годился в качестве оправданий.
- Nǎ'er qùle?*
Девушка откинулась на спинку сидения и запрокинула назад голову, прикрыв глаза ладонью.
-Huí jiā*… - аккуратно очерченный рот шевельнулся и замер, скривившись в странной усмешке. «Домой». Прикусив нижнюю губу с такой силой, что язык ощутил солоноватый вкус крови, Йи издала странный звук, который можно было расценить и как горький смешок, и как всхлип. Те несчастные несколько квадратных метров, на которых она ютилась в последнее время, домом можно было назвать лишь с большими – нет, огромными, - допущениями. Никакого уюта, ни даже возможности его создать: голые стены с чужеродными на них мазками китайских безделушек, спальное место (вероятно, коврик на полу был бы удобнее), окна, в которых ты красуешься, как манекен в магазинной витрине… Но сейчас китаянке хотелось попасть не в эту конуру. Нет. В жилах ее текла отравленная случайной сценой кровь. Слишком много яда, который необходимо было сплюнуть. И девушка знала надежный способ - полированное дерево, нежно скользящее по большому пальцу… Аккуратные, точные удары, загоняющие бахвалившегося соперника в угол так же верно, как шары в лузы.

------
*Elgin - марка часов. Конкретная модель - http://www.watchestobuy.com/images/ElginLadyAndTiger2b.JPG
*Nín chídàole! - Вы опоздали!
*Nǎ'er qùle? - куда едем?
*Huí jiā - домой

[Monsieur Le Chiffre >>>]

Казино «Cinerаmа»,
Tight Springs, штат Арканзас,
6 февраля 1930 год, 16:30

… В просторном помещении было пусто. Оно понятно: мелкая рыбка – мечтающие о сладко пахнущей удаче клерки, маклеры, решившие броском костей поправить судьбу, второсортные певички, садящиеся на соблазны богемной жизни с той же быстротой, что на… колени своих второсортных покровителей – вся эта публика собирается гораздо позднее, когда неутомимый менеджер (надсмотрщик с плантации) даст им понять, что очередной день рабства закончен, или еще не начался. Люди посолиднее появляются ближе к полуночи, наскучив программкой в местном кабаке и удовлетворенно отрыгивая поглощенные деньги и алкоголь; те же, кому судьба привела стоять еще на одну ступень выше, и вовсе не появляются в этих залах для черни, предпочитая верхние этажи просторных офисов или, напротив, задние комнаты – гномы, тайные знатоки недр, в пальцах которых золото появляется прямо из воздуха… их-то крови Жан Дюран, неторопливо направлявшийся через почти пустой зал к барной стойке, жаждал больше всего.
Их… и еще одного человека.
… Решение, что он принял, уже стоя одной ногой в вагоне – железная могила его пребывания в новом месте, в новой своей роли – было внезапным, дерзким, и оттого еще более ослепительным. На мгновение у него даже закололо в боку и перехватило дыхание,- но, когда француз, резко развернувшись, спрыгнул на неровный перрон, он уже знал, что оно было единственно правильным. Единственно возможным.
… Бармен с еще вполне искренней улыбкой (одеревеневшей, прибитой гвоздями к профессионально любезному лицу она станет чуть позже) оглядел высокого посетителя, и уже протянул руку, готовясь к любым пожеланиям ранней пташки,- но Дюран, время и нервы которого вот уже почти час готовы были лопнуть, как мышцы пытаемого на дыбе, сделал отрицательный знак.
- Кофе. Самый крепкий, какой вы сможете сделать, мой друг. Кофе и менеджера.
Между пальцев его руки, легшей на поверхность стола – так фокусник держит монету перед началом фокуса – появилась сложенная вчетверо купюра.
Бармен приоткрыл рот, намереваясь поинтересоваться то ли причиной столь внезапно возникших претензий, то ли тем, хорошо ли незнакомец спал этой ночью – но под взглядом суженных, горящих безумной одержимостью глаз тотчас же передумал.
- Одну минуту.

[Joseph >>>]

+мсье

Три минуты. Именно столько понадобилось подстегнутому облюбованной банкнотой и настойчивостью щедрого гостя бармену, чтобы едва ли не за руку привезти менеджера, невысокого человека, одетого с иголочки и туманно взирающего на того, кто так внезапно потребовал его внимание. Но чем ближе подходил работник к стойке, тем сильнее его шея втягивалась в камвольный воротник на шерстяной подкладке, а на лице не отражалось ничего, кроме как потока проклятий, поносивших тот день, когда он устроился сюда на работу. Проблемы игорного бизнеса, оплошности крупье, инспекторов, дилеров и самовольность игроков – ничто так не сказывалось на его ежемесячных доходах, как один единственный взмах белой молескиновой перчатки какого-нибудь чопорного джентльмена и последующий вопиющий отзыв, способный в тот же миг, в ту же секунду сделать из него собаку без конуры.
Оставалось прибегнуть к единственному остававшемуся оружию – отбеленной улыбке, переполненной безмерным чувством симпатии, сострадания и готовностью пойти за господином хоть в огонь, хоть в воду.
- Добрый день, чем я могу вам помочь?
На руке, сделавшей мягкий жест, не было, но ее отсутствие (как и отсутствие шляпы, трости, золотого перстня с печаткой, отделанных алмазами часов, трона, свиты и пурпурной тоги) компенсировалось взглядом темных глаз. Неизвестный смотрел так, что было ясно: неповиновение его словам, или даже простое невнимание к ним станет самой большой ошибкой, которую совершал не только господин с шерстяным воротом, но и все, кто сегодняшним утром решил появиться в лишенных окон стенах этого заведения.
Это была правда. Сейчас он был способен на все.
Повернувшись на стуле, он долгим, ничего не выражающим взглядом смотрел на подошедшего, словно решая, достоин или нет, тот выполнить то, что ранний гость собирался ему передать – на лаковых губах мерцала египетская улыбка – а потом медленно произнес, словно бы подбирая слова на чужом языке, сам вслушиваясь в то, как они звучат:
- Передайте хозяйке: я тот, кто сломал руку ее сыну,- пауза, во время которой язык медленно прошелся по воспаленному краю рта, как если бы человек испытывал неутолимую жажду.- Я хочу видеть ее.
По глазам менеджера (просьба не позволила ему вздохнуть с облегчением, наоборот, привела в состояние близкое к кататонии) было понятно, что теперь он сомневался в своей способности слышать. Вероятно, от удивления человек даже решил обучиться чтению по губам, но гость был краток.
- Хозяйку? – менеджер переглянулся с барменом. – Мадам О`Долл?
Глупый вопрос – как будто у казино было несколько хозяев.
Любезный работник не видел иного выхода, как исполнить пожелание клиента; когда он вернулся, лицо мужчины покрылось заметной испариной, точно все это время он держал над головой каменное изваяние Дука-бека, привезенное с Этоки, и этот огромный валун величиной с человеческую фигуру намеревался его прихлопнуть.
- Пожалуйста, следуйте за мной. Алоизия О`Долл вас ждет.

Сообщение отредактировал Joseph - 14-04-2012, 11:31

[Rosemarie >>>]

Monsieur Le Chiffre+ Joseph

Пальцы, лежащие на гладком, невозмутимо-белом краю кофейного блюдца – о, какой сетью прихотливых, безжалостных ласк они успели за время ожидания одарить и его, и горячие края, и изогнутое бедро, и приподнятую в нетерпении ручку – с неожиданной силой оттолкнули от себя покинутую любовницу; румянец покрыл его щеки, как если бы появившийся глашатай звал его не в кабинет, а прямо в альков могущественной дамы.
Хотя… как знать?
Улыбаясь, прикусывая края ярких, словно раздавленные вишни, губ, он не последовал за служителем, а пошел впереди него – так, если бы вел к неприступному городу солдат одному ему видимой армии.
Проводив господина до кабинета хозяйки казино, менеджер отступил – вероятно, здесь все желание следовать за гостем в полымя неожиданно заканчивалось.
Темные широкие двери из массивного дуба и ольхи, украшенные бриллиантовыми миниатюрными ангелами - в знак коварной и страждущей власти - были распахнуты, точно объятия Шамбалы или Мадонны, дождавшейся своего маленького сына перед часом Великого Суда. Его ждали и ждали с нетерпением.
За высоким столом (до верху забитом бумагами, среди которых возвышался полупустой янтарный графин и ажурная пепельница с яшмовым донышком) утомленное делами, но посвежевшее от внезапного визита с покаянием, лицо Алоизии было спрятано за длинными сплетенными пальцами, так незрячий призывает к ноге поводыря, собираясь натянуть поводья – на самом деле излюбленная поза, позволяющая лучше разглядеть визитера.
Носок красных лакированных туфель – худые ноги женщины были изящно скрещены – едва заметно водил из стороны в сторону. Томительное ожидание.

[Monsieur Le Chiffre >>>]

Только одно мгновение, быстрый вздох, единственный удар сердца, были той значимой границей, порогом, заставившим мужчину помедлить с исполнением своего замысла. Одно мгновение – перебой между яростью, с нереальной, какой-то волшебной легкостью приведшей его в эти покои, и мигом, когда он вызывал в себе воспоминания о ледяном, циничном, отвергающем его голосе; мгновение страха, безумства, отчаяния – и неожиданный гость твердо ступил на до блеска отлакированный пол. Прыжок в Бездну с края отвесной скалы. Предание себя силам, многократно превосходящим его понимание. Путь левой руки.
Обратного пути больше не было.
Темные глаза с лихорадочным сиянием смотрели на сидящую перед ним женщину. Судный день, чудище, пожирающее наполненное грехами сердце. О, в его груди теперь было легко – с того момента, как желтолицый мальчишка, предательски усмехаясь, вырвал и растоптал то, что изнывало и пело в желании принадлежать ему до последнего дня.
Яркая, сильная улыбка. Amen. Да будет так.
- Добрый день, мадам,- полупоклон, парение невесомого тела среди взмывающих вверх струй восходящего воздуха. Наслаждение близкой мести, той боли, которую он причинит (себе или ему?), вихрем кружащее голову. Не слишком-то впечатляющий дебют, пешки первых слов, пока встретившиеся противники присматриваются друг к другу. И эта партия – он внезапно точно опустился с небес на землю – будет куда поважнее.
- Мое имя Le Shiffre,- яростное сияние, восторг, ожидание прибитыми струйками пламени припали к земле, оставляя лишь выжженные, опустошенные норы. Он сделал паузу, подбирая нужное слово, затем твердо проговорил, не завлекая, а констатируя факт, подтвержденный столь быстрым приемом и тем вниманием, что уделила могущественная владелица города дотоле безвестному посетителю.- И думаю, вы уже знаете, кто я.

[Joseph >>>]

Ладони легли на стол, выгибая пальцы и выпячивая накрахмаленные костяшки, вбитые в брильянтовые кольца – жест благосклонности.
Уже в ту секунду Алоизия поймала себя на мысли, что не всякие улыбки приводили ее в восторг (о, она, знакомая не понаслышке с синонимами дешевизны, всегда знала, когда овчинка не стоит выделки); на ее памяти то, что она сейчас испытывала, разглядывая лицо своего гостя – посетившее ее чувство было похоже на радость от встречи со старым нежданным приятелем, вернувшимся из долгого путешествия, - женщина ощущала, лишь наблюдая за Спенсером Трейси, и то, когда тот исполнял очередную роль гангстера, хорошего простого парня, которого обстоятельства толкнули на кривую дорожку или беседуя с Джоном Фордом после премьеры его фильма «Мужчины без женщин». Улыбки, заточенные техникой приобретения расположения, она угадывала с ходу, ненавязчивые фальшивые комплименты легко отличала от искренних (при этом испытывала симпатии и к тому и другому). Сейчас лицо этого человека – а его (даже если гость окажется «лжецом по природе») она нашла весьма удачным инструментом для презентации остального содержимого качественного и дорогого костюма, – заставило О`Долл улыбнуться: уголки блестящих от бальзама губ дрогнули и плавно примкнули к нечетким скулам, выделяющимся лишь за счет искусственного румянца.
- Мне сообщили, - Алоизия прямодушно раскрыла ладонь, указывая на высокий стул, - Вы тот самый человек, который сломал руку моему сыну. Неосторожность или необходимость, господин Le Shiffre? Возможно, мой драгоценный отпрыск навредил вашему автомобилю или проявил недопустимую грубость?

[Monsieur Le Chiffre >>>]

+ Джо

Воспользоваться любезностью гость не торопился: остановился перед столом, положив руку на спинку указанного стула. Сердце тяжелыми ударами билось в груди. Он ощущал, как неприятная, неуместная, неприличная дрожь поднимается из живота, отражаясь на кончиках пальцев, и сильно сжал неувядающие цветы, нанесенные ножом резчика на темное лакированное дерево. Таким же деревом в эту минуту виделась ему и мадам О’Долл; то же инстинктивное, обжигающее угадывание родственной, из одной земли выпитой, впитанной крови.
Такой красоты ствол – и такие убогие плоды.
- Побочный эффект столкновения,- карамельные губы сложились в понимающую улыбку. Момент истины. Процеживание по капле всего увиденного, сказанного, попытка угадать нужную рецептуру, вскрыть скрытые «да» и «нет».- К сожалению, дороги в Китайском квартале оставляют желать лучшего.
Алоизия несколько секунд смотрела на гостя снизу вверх, а потом поднялась, как будто хотела исправить это, пролететь кондором с блестяще-чёрным опереньем, охотящимся в полете (в шесть раз выше облаков), над долиной Чимборасо. Белым птичьим воротником служила ее перманентная завивка воздушных ухоженных волос, которую она ненавязчиво поправила перед тем, как пройти к двери, закрыть ее и вернуться за стол.
Кто этот мужчина? Бутлегер, властный бюргер, Кельнский кондитер, буржуа из «золотых двадцатых», состоятельный фабрикант? О`Долл любила детали, которые могли рассказать о человеке даже больше, чем он сам, и сейчас, продолжая разглядывать его синими, как средиземное море, глазами, охотилась за любыми штрихами к наброску.
- Увы, не только дороги. Присаживайтесь, полагаю, нам есть о чем поговорить, - владелица вытащился из портсигара длинную табачную палочку, и закурила, водя кончиком по губам. – Я также не сомневаюсь, что вы приехали сюда целенаправленно. Но перед тем, как вы посвятите меня в причины вашего визита, хотелось бы задать один вопрос. Вам знаком человек по имени Тенгфей?

[Joseph >>>]

+мсье

Кончики пальцев дрогнули и сорвались со стула. По счастью, в этот момент он как раз сделал шаг, чтобы, наконец, принять приглашение. Медное лицо не изменилось, не дрогнуло, когда пришлось поднять его навстречу – и только чуть позже, кадром в замедленном кино, расцвела на нем белоснежная улыбка.
И все же он выдал себя – поневоле коснувшись ладонью левого борта пиджака: то ли искал портсигар, то ли пытался заставить умолкнуть гулко взорвавшееся сердце.
- Да.
- Желтый китайский пинчер, - два снифтера из гладкого стекла возникли на столе, и Алоизия, довольная словесной скромностью своего гостя, с глухим хлопком откупорила графин. - Камю Джубили, семнадцать лет выдержки, выпьете?
Все еще ожидая ответ, женщина наполнила пузатые бокалы.
- Так это он послал вас сюда?
Гость выпрямился, то ли выражая восхищение меткостью характеристики, высказанной несравненной хозяйкой, то ли в почтении перед возрастом коньяка, которое по справедливости должен был испытать любой уроженец Старого света. И хотя сейчас он предпочел бы обжигающую, ломающую мозг крепость виски – плебейская привычка, подхваченная в этой проклятой Америке – глоток медового солнца был слишком соблазнителен, чтобы отказаться от него. Даже теперь.
- Прислал, мадам? Нет. Привел – безусловно, да,- улыбка из понимающей превратилась в кривую, когда Дюран (это имя теперь следовало забыть, похоронить в самом темном уголке памяти) прибавил, как будто проводил лезвием по шее, близко-близко к стремительно бьющейся вене.
- Я был… его любовником.
Алоизия - она уже успела пригубить янтарный, вобравший в себя весь темный цвет дубовой бочки, в которой был выдержан, напиток, - не поперхнулась, не скривила лицо, не вскинула тонкие выщипанные дугами брови, даже не посмотрела на поделившегося откровенностью господина в ту секунду, никак сочувствовала слову был или пыталась свести все части мозаики воедино.
Она даже подвинула бокал на край стола, там же оказалась пепельница с отложенной сигаретой и лишь, когда широкая ваза сосуда, подхватившая луч нависающей с потолка куполообразной лампы и повисшая между двумя женскими пальцами, отодвинулась от плотно сжатых губ, хозяйка повернула лицо к гостю.
- Только не говорите мне, что мой Рузвельт и этот шанхайский ублюдок… и вы, обманутый ревнивый муж, оказавшись за бортом, решили ввести меня в курс дела? Где я ошиблась, господин Le Shiffre?

[Monsieur Le Chiffre >>>]

вместе с Джо

Она ошиблась.
А он не ошибается.
Никогда не ошибается.
Пальцы мягко, словно несорванный цветок в дивном саду, обхватили донышко бокала. Мужчина воспользовался возможностью, чтобы – естественное движение, дань уважения благороднейшему из напитков, волшебному эликсиру, спасенью от всех скорбей – отвести взгляд от лица собеседницы. Зароненное слово сомнения было поистине Иудиным семенем, вот только найти тот камень, что приминает всходы и заставляет выросших из земли воинов схлестнуться между собой, гость искать не торопился.
Ни для кого.
- Я с удовольствием опроверг бы ваши сомненья, мадам,- глубокий вдох, наполнивший легкие божественным благоуханием, вдох, возвращающий голосу уверенность и убийственное обаяние,- но, к сожалению, наша беседа с вашим сыном была слишком непродолжительна, чтобы он смог поведать, какие именно отношения связывают его с господином Тенгфеем. Что же касается меня,- еще один глубокий вдох и первый глоток, неглубокий и беглый, как поцелуй,- то я не имел в виду ни возвращать себе благосклонность и внимание господина Тенгфея, ни сам возвращаться к нему.
Глоток, второй. Не рассеивающий мысли, наоборот, жирным контуром выделяющий их среди бесконечного мутного потока обязанностей, дел, чисел, имен и дат. Глоток, от которого вот-вот на языке расцветет великолепный цветок миндаля с золотистой костянкой, глоток, сравнимый с удочкой, что насаживает проблески разума и поднимает их к глазам, позволяя, как следует рассмотреть.
Привыкшая к лживой саморекламе, к девочкам, закончившим школу воспитания с единственным предметом «очаровывать и завоевывать», к ослам под шкурой хороших манер, занятых лишь своей физической привлекательностью и вылизывающих драгоценный статус, в то же время не брезгуя дружбой с такими людьми и примеркой этих черт к своему потускневшему от возраста лицу, Алоизия О`Долл чувствовала, как проникается симпатией (хотя бы интересом) к этому таинственному брошенному китайским дельцом гостю.
Медленно, словно боясь спугнуть пожилого фазана и заодно демонстрируя высший пилотаж в его поимке, женщина положила локти на стол, одним пальцем коснулась виска с серебряным локоном и посмотрела прямо в глаза.
- Чего вы хотите?

[Joseph >>>]

вместе с mon аmi

- Я хочу…- неподвижная бронзовая маска, казалось, потекла в этот момент с лица посетителя; ноздри раздулись, а пальцы сжали бокал с такой силой, что, казалось, его прозрачная сфера вот-вот лопнет в добела стиснутых сильных пальцах.- Я хочу уничтожить его. Его – и все, что у него есть. Мне нужен союзник.
Женщина не изменилась ни в лице, ни во взгляде, прищурилась, пытаясь понять, осилить своим охладевшим за все прожитые годы рассудком, как какой-то молодой китайский выродок смог нанести столько кровоточащих ран этому сердцу, но, что поражало ее больше всего – как господин в дорогом костюме, интеллигентный европеец, статный и сильный эмир позволил желтолицему варвару, кочевнику, сравнимому лишь с заразой – чумой - плодящейся за океаном, совершить с собой подлинный и вопиющий ужас.
- Я думаю, мы найдем общий язык, господин Le Shiffre, но сразу скажу вам две вещи. Во-первых, еще никому не удалось поставить его на место. К сожалению, даже мне, - Алоизия вновь сжала бокал, согревая чудесную влагу своим теплом. – А во-вторых, вы и сами могли свернуть ему шею и тогда лишили бы нас обоих большой головной боли, но вместо этого вы пришли ко мне. У меня есть мысль на этот счет, но хотелось бы услышать вашу версию.

[Monsieur Le Chiffre >>>]

Казалось, это немногословное обещание, а, может быть, и глоток коньяку, от которого сразу же перестали ныть сведенные судорогой мышцы в основании шеи, заставили плечи мужчины расслабиться, и вернули его лицу улыбку, жестокость которой могла сравниться лишь с обаянием, которое излучали сейчас медальонные, будто отлитые из бронзы черты. Третий глоток был губительно долгим: запрокинув лицо, гость по капле вливал в себя драгоценный напиток, демонстрируя сильную напряженную шею, мускулистые запястья и заблестевшие от золотой влаги губы.
- Лишить человека жизни – дело одной минуты, мадам,- легкий акцент Иль-де-Франса примешался в это мгновение к его речи, словно разбуженный выдержанным питьем, оставлявшим на языке послевкусие меда и (человеческой?) кожи.- Как дело одной минуты сделать глоток и проглотить либо дешевый спирт, либо годами выдержанное сокровище. Судя по всему,- он поднял бокал, то ли приветствуя собеседницу, то ли призывая далекие виноградники Шаранта в свидетели своим словам,- вы предпочитаете выдержанные продукты.
- Что же до места,- наклонившись вперед, продолжая улыбаться непроницаемой медной улыбкой, медленно проговорил он после паузы.- То, не подвергая сомнению ваши таланты… Я знаю, как он думает, я знаю, чем он дышит под своей холодной змеиной кожей, я один знаю, какой он сделает ход. Всему, что он только умеет, я научил его. Стол и колода будут вашими, мадам, но играть против него могу один я. Это – мое условие.

[Joseph >>>]

Лишь однажды Алоизии удавалось побывать во французском мюзик-холле, очень давно, когда она была замужем, когда (вроде бы еще) была влюблена. С тех пор прошло немало времени и все, что она знала о Франции, да и о Европе в целом, это вкус великолепных напитков, тканей, роскоши, пейзажей - впрочем, родную Америку она бы никогда не променяла на все богатства зеленых холмов и жгучих виноградников вместе взятых – и музыки.
Сейчас слова незнакомца (он сам был как Париж – ветреный город с жестким характером) напоминали ей песню, услышанную совсем недавно из уст Мориса Шевалье. "Париж, я тебя люблю", "Париж – моя роза", "Париж – моя любовь", "Париж-каналья" и, наконец, "Париж в гневе". Городок внутри этого француза горел огнем.
- Да вы опасный человек, господин Le Shiffre, - хозяйка нарочно дернула плечами, скрытыми под пиджаком из плюшевого вельвета, словно отряхивала пробегающую по телу дрожь. Искренне ли, наигранно ли – но она показывала свою заинтересованность. – Обучили фокусам и сами же оказались распиленным надвое. Ваше условие будет неприкосновенно, но и мне придется принять вашу поддержку не без договоренностей. Поймите меня правильно – в этом мире можно доверять только самому себе, ну и бокалу Камю Джубили, пожалуй, для разнообразия.
О`Долл осушила сосуд, костлявыми пальцами убрала его в сторону, как полководец, собирающийся разложить на столе карту с расположением войск и стратегией. Сигарета вновь запорхала в ее руке - пойманная в камышах за заднюю пару крыльев и обездвиженная стрекоза.
- Завтра ваш… Тенгфей будет на торжестве в честь открытия большого игрового зала. Я собираюсь еще раз переговорить с ним и предложить выкупить то, что он знает, то, чем владеет, и, конечно же, убедиться, что его мордашка не смотрит в сторону моего казино. Что если… как вы думаете, он обрадуется, когда увидит вас среди гостей?

[Monsieur Le Chiffre >>>]

вместе с Joseph'ом

Две линии губ, два раздавленных дождевых червя, распиленные надвое, извивающиеся, корчащиеся от горечи выпитого до дна зелья, покривились над подернутым радужной пленкой краем бокала.
- Вполне ль наказан ты за глупую наивность?* Я полагаю, мадам, ответ на ваш первый вопрос вы найдете в том, что я здесь,- темные, коньячного цвета глаза смотрели теперь прямо на собеседницу. Все еще наклоняясь вперед, он жадно, всем телом, казалось, вбирал сочащиеся из-под кожи колебания и сомнения хозяйки дома, а потом произнес, медленно, словно зачаровывая, разделяя паузами слова, как будто бы расставлял после каждого хорошо ощущаемые точки.
- Если бы ваш коньяк вдруг заговорил – хотели бы вы, чтобы он оказался на столе ваших врагов… мадам?
Женщина обнажила белоснежные зубы – еще одна американская драгоценность для публики, вуаль, прикрывающая желание жесткими способами добиваться от других того, что ей нужно. Что ж, установить дружеские отношения с этим человеком – пожалуй, станет лучшим достижением за следующую неделю.
- Боюсь, я не настолько глупа, чтобы позволить ему перебраться на чужой стол, - О`Долл ни на секунду не отводила глаз, казалось, она протягивала гостю невидимый пергамент, чтобы подписать договор, не иначе как кровью. – Где вы остановились? И как мне вас найти? И еще меня интересует, как мне вас представлять завтра гостям – тонким натурам, которым только дайте волю, и они такое придумают. Может быть, стоит подкинуть им пищу для ума?
- Я остановлюсь там, мадам, где вы порекомендуете. Все мои вещи остались… у нашего общего друга,- пустой бокал мягко качнулся в сильной ладони,- так что мне придется, кроме прочего, обеспокоить вас просьбой посоветовать мне пристойного портного. Что же до тонких натур… боюсь, что пища для ума неизбежно будет сперва перемолота языками, а те, как вы знаете, прежде всего чувствуют соленое.
- В таком случае, если вы согласитесь, я могу на первое время предоставить вам номер в казино. Не то, чтобы это была гостиница, скорее комната отдыха со всеми удобствами, - женщина – не без предусмотрительности, а уж она-то всегда ведала в том, что делает, - позволила себе еще раз наполнить бокал.

------
*Поль Верлен. Стихотворение без названия («Что скажешь, путник, ты…»)

[Joseph >>>]

Поднимая стеклянный цветок, она пристально разглядывала сквозь его терпентиновые стенки – янтарь и золото – лицо европейского гостя, гладиатора арены, который теперь представлялся рождественским подарком, подброшенным под елку c надписью, как на шотландских конвертах: полный погреб пива и жирная свинья.
- Только у меня к вам тоже будет небольшая просьба: постарайтесь быть снисходительнее к Рузвельту. Он капризный юноша, но мой сын.
- Почту за честь и удовольствие, мадам,- ответил новоявленный союзник мадам О`Долл, не уточняя, что именно вызывает у него столь бурное проявление благодарности.
То, что хозяйка казино предпочтет до поры запереть свой неожиданный выигрыш, да еще приставить к нему надежную охрану, не вызвало у Дюрана ни возмущения, ни изумления. Он поступил бы точно так же.
Первый шаг был сделан. Но, возможно, потому, что он оказался неожиданно легким – словно готовился пробить каменную стену, а вместо этого ухнул в кое-как замаскированную сгнившим холстом дыру, Дюран… нет, мсье ле Ширф не чувствовал ничего, кроме подступающего отвращения. Значит, капризный юноша не просто так появился в квартире его… нет, просто «появился в квартире». И кто мог знать, какие же тайны он приносил… «желтолицему пинчеру» в обмен на пакетики с белым порошком.
- До какой меры мне следует быть снисходительным с мистером Рузвельтом?
- Не имею представления, что именно между вами произошло и что происходит между… этим китайцем и моим сыном, - по всей видимости, потуги О`Долл понять связь между Чайнатауном и любвеобильностью ее сына сейчас роем шершней кружили в том же направлении, что и мысли ее гостя.
Она даже не скрывала своего желания поделиться с приобретенным союзником планами на будущее, а также рассказать все то, что металлической сварной цепью соединяло ее с желтым ублюдком. Но не сейчас. Может быть, завтра, когда Генрих и Монтгомери встретятся на судебном поединке, один докажет преданность, а второй утратит бдительность. Вот тогда они и поговорят. По душам.
- Хотя бы не ломайте ему больше ничего, и этого будет вполне достаточно, - горка серебристого пепла упала на стол и женщина ладонью прихлопнула ее, как ураган, сметающий со своего пути светло-рыжие песчаные барханы.
Голова Алоизии склонилась на бок.
– Есть что-то еще о чем я должна знать?

[lana_estel >>>]

(авторы - Джо и Мсье)

На мгновение ему показалось, что женщина по каким-то таинственным признакам догадалась, что его нервы источены тем же пороком, что и сгнивающая с юных лет плоть ее сына. Ах, какая это была, наверно, досада для такой женщины: знать, что плоть от ее плоти, дитя, которое она выносила под сердцем – отвратительный слизняк, который не стоит даже обломка ногтя какого-то желтолицего мальчишки.
Унизительно. И ужасно.
Однако, сочувствие не входило в список добродетелей человека, сидевшего перед мадам О`Долл – ни сочувствие, ни раскаяние, ни сожаление.
- Ничего такого, что могло бы помешать нашему партнерству, мадам,- мужчина поднялся, как будто возможность смотреть на хозяйку казино сверху вниз возвращала ему самому веру в данное обещание.- И, кроме того, что ваш сын вчера получил пакет кокаина от известного вам лица.
Сразу несколько эмоций - как если бы закрытый до этого момента ларец распахнулся от одной ключевой фразы и выпустил бушующий поток солончаков, заостренных чувств, - сменили друг друга на женском припудренном лице.
Сигарета была вдавлена в яшмовое дно пепельницы, а сама Алоизия, вытянув руки и обхватывая ими массивный стол, так пытаются уберечь свое господство на кукурузных бескрайних полях, отгоняя крупные стаи саранчи, что обгладывают на своем пути и стебли, и плодоносящую землю, с предельным вниманием, повисшим на волоске от отвращения, поджала губы – удерживалась от острого американского словца, которым не пренебрегала среди себе подобных.
- Господин Le Shiffre, - окаменевшее лицо взирало на гостя с таким видом, будто желало показать, что сейчас ни одно произнесенное слово не должно уйти от его внимания. – У меня хватит денег не только для того, чтобы нанять киллера, но и подарить свободу всем заключенным пересыльной тюрьмы. Вы уверены, что сможете… укоротить ему руки?

[Joseph >>>]

я и мсье

Сейчас они словно поменялись местами, по очереди обнажили, вспороли друг перед другом кровоточившие раны души,- такими легко предсказуемыми, как пятьдесят две карты в колоде, и такими же неожиданными, как их комбинации. Но, несмотря на это, несмотря на алогичную, нерациональную любовь к ублюдочному ребенку, которого, по законам Спарты, давно надо было бы выбросить со скалы, эта женщина была рождена для больших, страшных дел – и холодный, глядящий на нее из-под вновь обретенной защитной маски человек, не мог не отдать должное ни ее борьбе, ни ее безнадежности.
Нарушая все правила, движимый только внезапным ощущением своего превосходства, он неожиданно сделал шаг вперед, к самому столу, протягивая твердую сильную руку Алоизе О`Долл – той, кого не так давно обещал уничтожить.
- Я это знаю, мадам. И я… сделаю все от меня зависящее, чтоб здесь, в этом городе, остался… только один… хозяин.
Худая рука подхватила рукопожатие и вложила свои длинные пальцы в медную, почти светящуюся в тусклом свете ладонь.
Друг? Союзник? Защитник? Большие обещания уменьшают доверие, но иного выхода, кроме этой вовремя подвернувшейся лазейки, Алоизия сейчас просто не видела.
- Я запомню эти слова, - улыбка тронула подсохшие губы, сдержанная и благодарная за визит, за помощь, за надежду (может быть даже за сломанную руку собственному сыну – если бы не этот поступок, они бы не встретились, хотя, возможно, когда-нибудь она пожалеет об этом). Тем не менее, слова француза вернули лицу хозяйки красок, как подкравшееся божество вдыхающее жизнь в первого человека, вылепленного из глины.
- Все, что вам будет необходимо, вы получите от менеджера. Но, не исключаю возможности, что я сама вечером зайду проведать, как вы устроились.

[lana_estel >>>]

(совместно с Джонни)

Чайнатаун, квартира Тенгфея,
Tight Springs, штат Арканзас,
6 февраля 1930 год, 17:30

Когда Тенгфей открыл дверь маленькой китайской квартирки, коридор, залитый режущим глаза светом фонарей, что корчились от сквозняка, точно грозди выдернутых из чьих-то глоток миндалин, показался ему необыкновенно пустым и холодным; даже запахи напоминали миланский госпиталь, набитый уродливыми гнойными шлюхами, сидящими в очереди на прием к врачу и выдающими себя за девственно чистых весталок.
Падающие на лицо черной тенью волосы, скривленные тонкие линии губ – сизалевая гранатовая нить, перерезанная ножницами, - ладонь, оттягивающая малиновую жилетку, под которой продолжала ползать неутихающая боль – он даже не переоделся и не потрудился сменить машину (беспечно припарковал синий «зеппелин» прямо у дома). Минуту Тенг стоял на пороге, вероятно, даже пытался понять, где находится, и лишь подтолкнутый невидимой рукой, вошел внутрь, оглядываясь, как будто надеялся кого-то увидеть.
Как же он надеялся…
Двигался молодой китаец ощупью, осторожно – то ли не хотел никому говорить о своем присутствии, то ли забыл дорогу в спальню, а именно туда вели его ноги.
Впрочем, предосторожности мало ему помогли. Мисс Милтон сосредоточенно разглядывала доску, мельтешащие перед глазами синие, зеленые и красные символы на костях Маджонга отнюдь не помогали сосредоточиться. Ожидание тяготило девушку. Пусть мозг и нашел себе занятие, но посторонние мысли все равно пробивали оборону и настойчиво просили аудиенции. Хлопнувшая дверь дала ей благовидный предлог улизнуть в коридор от очевиднейшего поражения. Для собственного успокоения Эва позволила себе оправдаться тем, что для китаянки такое времяпрепровождение было более привычным, и она успела набраться немалого опыта.
- Еще раз добрый… Тенгфей? Что с Вами? – не заметить подавленное состояние хозяина квартиры было сложно. На лицо гостьи бледным призраком скользнуло беспокойство.

[Joseph >>>]

с Ланой

Алые губы раскрылись на белом, точно подмороженный распил алебастрового оникса, срезанный с какой-то античной скульптуры, овале и скривились в подобии улыбки. Тенг смотрел на ожидающую гостью с таким видом, как будто это он несколько часов сидел в заточении и сейчас ждал благосклонности хозяйки неуютного, переполненного тоскливым ощущением пустоты, чужого дома.
Он прижался спиной к стене и принялся медленно расстегивать пуговицу за пуговицей, застревающую в атласных петлях.
- Мисс Милтон, вы курите? – выдавил молодой китаец.
Понимание, потеснив беспокойство, вползло в потемневшие карие глаза. Узкая холеная ладонь скользнула к висящей на локте сумочке. Пальцы привычно встретили «поцелуй» замка и вытащили темно-зеленую упаковку с закатным кругом посередине. "Выбирай Lucky вместо сладкого"* – девиз, так или иначе коснувшийся уха каждой уважающей себя дамы. Ведь уважающая себя дама обязана следить за всеми модными тенденциями. Впрочем, отказывать себе в сладком мисс Милтон пока не собиралась, сочетая всю гамму удовольствий.
- Конечно, - мягко проговорила она, подтверждая на всякий случай очевидное.
Освободившись от жилетки, Тенг не остановился – оттянул воротник рубашки, удушающий, перехватывающий дыхание, петлю, карающую шибеницей, сбрасывающей с огромной высоты, лишающей опоры под ногами его, преступника, совершившего самое тяжкое, самое вероломное злодеяние. Белые гладкие пуговицы освободили горло от ржавых цепей монфокона*, но почему-то даже от этого молодому китайцу не стало легче.
- Тогда буду признателен, - Тенгфей протянул руку и вытащил из пачки табачную палочку (одну единственную, пусть он и не был уверен, что закурит, всего лишь нужно было заглушить пульсирующую в висках горечь), не двигаясь с места и глядя куда-то в глубину коридора, затянутого дрожащим сиянием китайских безделушек, раскрашивающих стены в яркие пятна как саксонские елочные игрушки на праздничном дереве.
Так пес сиротливо взирает из темного угла на дверь заброшенного жилища в надежде, что хозяин вернется за ним. Когда-нибудь, но вернется.
– Извините, что заставил вас ждать. Если вам нужен кокаин – я к вашим услугам, о цене мы можем договориться в следующий раз, чтобы вы не тратили свое время.
Глухой пульсирующий голос, отражающий замедленное биение сердца. Он забыл о гостеприимстве, послал к чертям китайскую вежливость, двинулся в спальню, на шагу скидывая блузку, которая стала ненавистной, словно в чем-то провинилась.

------
*Lucky — от названия марки сигарет Lucky Strike
*монфокон – каменная виселица

[lana_estel >>>]

(с Джозефом)

Маленькая темная комнатка без окон с черным пепелищем из мятого шелка, еще помнящего его запах. Тенгфей сел на кровать, откинулся на локоть, дотянувшись дрожащей рукой до коробка спичек; апельсиновый глаз тукана прорезался в кромешном мраке, и Тенг затянулся, уткнувшись лицом в подушку, чтобы заглушить кашель, стереть жгучую соленую влагу, унять раздирающую боль, забыть, забыться, но даже вкус табака не мог уничтожить висящий в воздухе сладкий аромат духов, кожи и голоса, шепчущего его имя, зовущего из вагона поезда (памяти), что уносился прочь от маленького американского города.
- К чертям кокаин! – Эва проклинала сейчас только себя, только собственное неумение сочувствовать. Вид страдающего человека приносил с собой жуткие… неудобства. Пусть так, все равно словами это состояние не передать. Но уходить, оставляя человека наедине с собой в таком состоянии было для нее невозможным.
- Что он сделал? - не решаясь покуситься на святая святых каждого дома, девушка замерла в дверном проеме, тщетно пытаясь покорить глазам темноту, царящую в комнате. Хваленая женская интуиция разводила руками, подсказывая лишь общее направление движения. Ни конечной цели, ни путей… И все же гостья постаралась придать своему голосу как можно больше искренности и участия. И, пожалуй, возмущения, которое незаметно для нее самой вползло в христианские интонации.

[Тео >>>]

(все - Joseph)

- Кто он? Лучше представьте, что я несколько часов назад убил человека, – молодой китаец не повернул голову, просто лег на спину, сжимая между пальцами сигарету, что тяжело – точно вместо него - выдыхала едва заметную ленту дыма. Голос его был крайне сух, неосмотрительно брезглив и растворялся в липкой темноте, как и он сам. – Давайте перенесем наш разговор на другое время. Попросите Зэнзэн, она даст вам то, зачем вы пришли, в качестве оплаты я хочу, чтобы вы устроили мне встречу с вашей матерью. Справитесь, мисс Милтон?
- Конечно, - тихо и грустно, бархатным прикосновением пальца прозвучал ответ. Девушка на секунду зажмурилась, будто изгоняла из себя что-то постороннее. Либо, наоборот, призывала.
- Конечно, - уверенной хлесткой пощечиной. Перебор. Это действительно не ее дело, не на что обижаться. И вообще, это как-то по-детски. Пытаясь остудить эффект от удара, в голос, будто в пустой стакан по одному падали кубики льда:
- Где и когда Вам будет удобно? Если я память меня не подводит, она сейчас относительно свободна, поэтому я своевольно предоставлю Вам право выбора. «…оружия», - добавила Эва про себя и невольно улыбнулась. Чуть мягче, она все же добавила:
- Если же Вас вдруг заинтересует мое общество, я свободна почти всегда.
- Лучше предоставьте право выбора ей, - Тенгфей снова отвернулся, в этот раз, прижимая запястье к медным искаженным губам, чтобы прямо здесь, прямо сейчас не залиться кашлем.
Он уже и так нарушил все правила гостеприимства, да и женщина (даже если бы была раздета) в этой спальне неуместна, точно также как корона, венчающая крестьянскую голову.
- Еще раз прошу прощения, в следующий раз я обязательно искуплю свою вину. До свидания, мисс.

[Joseph >>>]

Казино «Cinerаmа»,
Tight Springs, штат Арканзас,
6 февраля 1930 год, 19:00

Прямо над кабаре "Le Don Juan" в казино располагалось восемь уютных номеров – комнаты отдыха, к которым поднимался лифт с огромными стеклянными окнами: именно отсюда любой желающий мог разглядеть игровой зал, выложенный зеленым бархатом и бордовой бахромой. Длинный коридор с картинами Альфонса Мухи, изображениями крыши Монмартра, перемешанными с работами Гранта Вуда и других художников, рисующих в стиле американской готики, вел в апартаменты для важных персон; пейзажи сельского Индианаполиса, панорамы Чикаго, Нью-Йорка, Бостона, портреты лиц со сжатыми губами и тяжёлыми вызывающими взглядами пропитывали обстановку и навязывали дух американских первопроходцев, непоколебимый, насмешливый и дерзкий, всюду напоминающий о сильной Америке, подминающей под себя Европу, и людях, сделавших ее такой. Но стоило перешагнуть порог просторного номера, как все это возмутительное великолепие растворялось в светлых стенах, занавешенных воздушным барежем сливочного цвета и мягким сиреневым батистом, напоминающим струи дождя на голубых льняных полях, укутанных в одеяло из утреннего тумана.
Кровать, гардероб, торшер на длинной ножке, высокое зеркало и дверь в ванную – формула американской простоты и удобства.
Когда личный портной Алоизии О`Долл постучал в комнату с блестящим номерком «1», он уже знал, куда попадет. Лысому упитанному афроамериканцу, что напоминал шоколадный Брауниз, пузатое пирожное – квадратное и сладкое, напичканное фундуком – здесь приходилось бывать ни раз. Но если обычно он снимал мерки с худощавых юных любовниц сына хозяйки (с удовольствием разглядывая их белые с пушком спинки и перетянутые корсетом формы) то сегодня его ждало глубокое разочарование.

[Monsieur Le Chiffre >>>]

К этому моменту мсье ле Шифр уже представлял собой вполне пристойное, даже по собственным меркам, зрелище, что означает: он был умыт и заново выбрит, и его ботинки – единственная оставшаяся молитвами «китайского пинчера» пара, начищены были коридорным до той степени, что в них отражался желтоватый глаз голенастого светильника.
Но главное: за все время, что он провел в одиночестве, облаченный в душевые струи, а потом – в махровый халат, что ему доставил расторопный служащий вместе с бритвенными принадлежностями и всем, что необходимо одинокому мужчине без багажа – французу удалось абсолютно, стопроцентно, совершенно, полностью, безусловно, тотально, кардинально, коронарно, артериями, венами, костьми, мышцами, кончиками ногтей освободиться от рвавших его псов-воспоминаний. Псов-мыслей. Псов-сожалений.
Это не значило, что их зубы перестали терзать его омытую влагой, покрытую пеной, вычищенную, но не очищенную плоть. Они остались – ушла только боль.
«Хотите отмыться?»
О, он сделал это. Тщательно смыл с себя вокзальную копоть, взгляды попутчиков, крики кондукторов и отчаянный визг желтолицей девчонки. Как она его называла? Дю Лан? Клоунов в автомобиле, вонь пережаренной свинины, прикосновение рук, неодобрительные взгляды «сестры», разбитую пепельницу, опиум, спирт, брызги холодной воды. Капли крови. Капли слюны. Капли пота. Жемчужные капли, растертые по животу. Все это было безжалостно смыто с кожи, спущено в сливную трубу. Жаль, не придумали средства, чтобы вычищать еще и под кожей. Из памяти. Разве что Божоле. Новое вино* - для новой жизни. Без истории. Без памяти. Сегодня выпито – завтра спущено в унитаз. Amen*.
… Когда дверь открылась и похожий на лоснящийся трюфель толстяк вплыл в номер, мсье полулежал на кровати, подложив под спину все имевшиеся подушки и свесив босые ступни с края; медный идол, ожидающий прихода жреца и танцовщиц, покачивающих смуглыми бедрами, едва прикрытыми пестрыми гавайскими юбочками.
В руке у него был бокал вина.
------
*Божоле правильнее называть Божоле нуво (Beaujolais Nouveau) – молодое вино (не позднее 6-ти недель после окончания сбора урожая, сразу за окончанием ферментации). Крайне спорный сорт вина, сам факт популярности которого вызван специально созданным праздником («праздник божоле»), который, в свою очередь, создан был специально для поднятия популярности плохо продаваемого продукта.
*Аминь.

[Joseph >>>]

+мсье

Поздоровавшись, мужчина поставил свой чемоданчик с тут же распахнувшимися створками на столик и с видом хирурга, раздумывающего какой орган нужно удалить, чтобы лишить проблем и себя и пациента, принялся выкладывать все необходимое: найдя среди ножниц, кусков мыла, швейных иголок, укольных и коротких линеек, бумаг и ниток гибкую сантиметровую ленту, он развернулся с любезной улыбкой постоянного и преданного читателя журналов «Элегантная мужская мода» и поклонника «системы Мюллера», что обязывала с особым пристрастием и трепетом к анатомии снимать мерки с широких плеч.
Начисто выбритое блестящее лицо - каланча с пухлыми губами - с отвисшей подбородной складкой, что наделяла портного узнаваемым сходством с земноводным голиафом, плавающим в полноводной реке, а казино и деньги его хозяйки вполне могли сойти за нее, уставилось на жильца номера.
- Ваши пожелания, мсье? – немецкий акцент был наигранным, некогда став визитной карточкой и удобрением к почве его происхождения, но в этот раз мужчина прибавил к голосу сладкой душевности, точно щепотку ароматного розмарина, догадываясь, что перед ним блюдо, которое придется есть холодным.
- Дополнительно – черная сорочка. Не обсуждается,- мужчина толчком поднялся на ноги и, поставив почти пустой бокал прямо на пол, одним движением стряхнул халат с плеч. Холодные, без малейших знаков вызова или желания поразить глаза скользнули, не различая, по лицу чернокожего. К чернокожей обслуге он давным-давно привык, мирясь с ней, как с необходимым злом, вроде раздражения после бритвы или нелепых английских подвязок, удерживающих на месте шелковые носки.
Слегка повел обнаженным медным плечом, в которое с детства впиталось горячее южное солнце и формы классических статуй, и вопросительно склонил голову, приглашая портного приступить к работе.
Не теряя времени, тот сначала профессиональным взглядом оценил «полотно» с которым ему придется поработать (ему даже польстила представившаяся возможность – за несколько лет работы на мадам О`Долл тощие гремящие друг об друга кости молоденьких девиц и жирные желеобразные туши господ, чьи потроха скорее состояли из мягкого тортового крема, чем из органов, успели наскучить) и одобрительно кивнув, обошел француза, точно откровенно любовался скульптурой библейского царя Давида, на которую набрел в долгих творческих поисках.
- Йодные морские водоросли отлично помогают от порезов, мсье, - вероятно, от отточенного острого глаза портного не ускользнул и крошечный изъян на шее, но голос человека был чрезмерно учтивым и заботливым, словно боялся оживить древнего окаменевшего Аполлона.
Липкие пальцы, обработанные ежевичным маслом, невольно коснулись статного плеча, снимая и уточняя мерку.

[Monsieur Le Chiffre >>>]

Неожиданно для себя мужчина дернулся, как будто вместо пальцев его кожи коснулась раскаленное железо – короткое мгновение трепета, как у вороного, с лоснящимися боками коня, которого впервые за много лет оглаживает не рука хозяина. По бокам животного в такие минуты пробегают волны – человек, стоящий перед африканцем, не выдержав, сделал шаг назад.
И тут же вернулся. Просто оступился, поддавшись незримому аркану, который накидывает алкоголь на шею любого, кого вздумает обвить змеиным телом.
«Дракон не благоволит…»
- Заостренные лацканы,- негромкое уточнение, как будто бы рука чернокожего, нажав на клавишу, пробудила воспоминания о вызывающем досаду звуке.- Каммарбанд*. Пепел. И сделайте милость, избавьте меня от подплечников.
Словно продолжая играть роль модели для оравы студентов художественной школы (курсистки хихикают, молодые люди старательно делают вид, что им не впервой созерцать полностью обнаженное тело, периодически рассматривая «бермудский треугольник» из темных волос – сравнивают, поджимая губы, утешая себя мыслью о сравнительной анатомии белого человека Европы и Северной Америки) гость мадам О’Долл поднял голову, рассматривая потолок. Поморщился, ощущая примеченный храбрым портняжкой порез, отмыть который не получится, как бы не хотелось – и через плечо покосился на оставленный бокал.
- Я тоже знаю хорошее средство.
Узкое горлышко бутылки плюнуло рубиновой кровью. Прижать к гиацинтовым губам платок и не отпускать от себя, вслушиваясь в захлебывающееся дыхание. Может быть, он тоже уже лежит на полу, давясь собственной кровью. Может быть, на кафельной постели ему уже прикрепляют оберег с именем и возрастом. Омытое, очищенное от пятен и горя лицо. Тюльпан в альпийском предгорье. Бледные губы – начинающие подсыхать на ветру лепестки. Русло реки, начинающейся от горла, стекающей по животу и исчезающей в шелке блестящих темных волос. Скальпель входит мягко, окрашивая капли цветами молодого вина. Гемолакрия.
Бокал вина залпом отправляется в бездонную пропасть горла. Бутылка падает на пол, окрашивая алыми пятнами белый мох халата.
- Продолжайте, мсье. Продолжайте.
------
*высокий пояс-кушак, альтернатива жилету для ношения со смокингом. «Пепел» - в данном случае указание на желаемый цвет пояса и галстука.
*haemolacria – поражение слезных протоков (инфекционного или травматического характера), при котором в слезную жидкость попадает кровь. "Кровавые слезы".

[Joseph >>>]

Не отвлекаясь, лелея руками и выученными движениями клиента (или натурщика, точно собирался если не снять с него медную кожу, то хотя бы сделать слепок) проникая в собственные мысли о том, что было бы не плохо посмотреть, как это тело демонстрирует пластичность поз – совершенно нормальное желание для человека творческого и увлеченного, готового на одно мгновение даже стать стариком с богослужебной свечей и щепочкой, присутствующим на первой брачной ночи своего отпрыска, чернокожий портной с видом греческого жреца, практикующего свои знания на покойнике, натянул холодную ленту от шеи до сильной поясницы француза, подушечкой пальца надавливая в месте расположения кости "сакрум"*, и отсчитал необходимую длину.
Качественно и безошибочно снять мерки – это успех построения идеального чертежа; выбор фасонов и изготовление лекал не такое уж и хлопотное дело, когда все предшествующие этапы пройдены с максимально возможной точностью, а в этот раз портному очень хотелось постараться не для того, чтобы угодить хозяйке и суровому обнаженному господину; раз за разом, движение за движением он ощущал себя тем, кто пренебрег правилом снимать мерки для гроба с живого человека, как будто этот наряд – одежда для шествия в светлое будущее – становился его самым лучшим творением, к созданию которого хотелось приложить все свои знания. Была ли причина в обаянии заказчика или страхе перед хозяйкой, любезно попросившей его быть предельно услужливым, но американский работник кружил вокруг господина так, словно следил, чтобы невидимые узлы, пуговицы, швы и украшения не причиняли неудобства покойной душе.
- Да, мсье. Все будет в лучшем виде, мсье, - любезную улыбку задавило сосредоточенное внимание к талии. – И даже сделаю обметку* «зигзагом», мсье. Мне следует подготовить все к завтрашнему вечеру?

------
*сакрум - треугольная кость в основании позвоночника. Индусы считают, что в ней пребывает энергия Кундалини.
*обметка – термин, обозначающий обработку края изделия постоянными стежками для предотвращения их осыпания

[Monsieur Le Chiffre >>>]

Avec mon divin Epoux

- Да. Меня устроит Van Laack* или другая марка того же уровня. Буду признателен, если избавите меня от хлопот с обувью. И еще,- темные, слегка помутневшие глаза в первый раз прямо, немигающее остановились на лице выходца с черного континента. Много лет назад предки моделирующего собственное совершенное тело белого мужчины набивали трюмы кораблей черной костью, заселяя зеленые плантации юга едва сошедшими с деревьев предками толстого портного. С тех пор их обучили нескольким полезным трюкам, в том числе считать деньги бывших дрессировщиков.
Других – желтых – научили пить их кровь.
- И еще… у меня есть около пяти тысяч американских долларов, которыми мне необходимо как-то прикрыть то, что вы видите,- пустой бокал, как булава в руке жонглера, описал изящный пируэт в пальцах француза.- Не настаиваю, чтоб это было сделано до завтрашнего вечера.
Затяжное моргание белых, как вареные куриные яйца, глаз выказывало готовность придти на помощь в любой час дня и ночи: по всей видимости, пять тысяч американских долларов уже одним упоминанием творили чудеса. Сейчас толстяк был готов стать для этого человека кем угодно: цирюльником, откупорщиком вин, личным портье, даже массажистом, что уж тут говорить о работе всей его жизни – самое лучшее будет лежать у ног господина в самое ближайшее время.
- Отличный выбор, мсье. Восемь стежков в одном сантиметре шва, маркассарский перламутр, длинноштапельный хлопок, - портной вылизывал, выделял, подчеркивал каждое слово, словно во рту у него был клубничный леденец, а в руках маленькая собачка корги какой-нибудь европейской королевы, призванная скрашивать бремя тяжких забот.
Точно с таким же благородным влечением и усердием, как если бы сдавал экзамен в Венскую высшую школу прикладного искусства, мужчина снял мерку с шеи, проверил длину рук и вернулся к столу, чтобы сделать пометки на полях рабочей тетради.
- Я вас хорошо понял. Распоряжусь и все сделаю к завтрашнему полудню. Мне как раз привезли несколько экземпляров брюк из Штеттина: мериносовая шерсть и кашемир. Если у мсье будет время посмотреть, завтра я покажу эскизы. Как вы относитесь к гладкому черному китайскому шелку?

------
* вместе с /подпись Джо/
*Van Laack – первая брендовая фирма по производству эксклюзивных мужских сорочек, основанная в Берлине в 1881 году. Среди клиентов были особы королевской крови, отсюда девиз – «van Laack – the royal shirt»; отличительными чертами марки являются пуговицы с тремя отверстиями из настоящего перламутра, и фирменный желто-голубой вензель в виде короны, вышитый шелковистыми нитками на манжете.
*имеется в виду, разумеется, сословие «всадников»

[Joseph >>>]

в плену l'époux infernal

С тем же успехом самого африканца можно было спросить, как его обезъяноподобные предки относились к веревке на шее. Или к кастрационному ножу – жаль, что не все ублюдки, пыхтевшие после хлопковых плантаций на лоснящихся как вакса телесах своих подружек, познакомились с этим забавным инструментом. Перед глазами мужчины как будто бы распустился павлиний хвост: медленным и мучительным движением, игрой самоцветов на шелковой нити, жуткая паутина, которая – он даже поднял руку, снимая невидимые тени с лица – стягивала его внутренности.
Кто захочет спасти свою душу – тот потеряет ее.
- Пусть будет китайский шелк,- чувствуя, что его начинает утомлять эта назойливая опека, мужчина переступил с ноги на ногу, поворачиваясь, затуманенным взором ища полуоткрытый бар, в котором, еще неоткупоренная, ожидала его новая бутылка Божоле.
- И я хочу халат. Берлинская лазурь или мышьяковый. Еще что-нибудь, что вам необходимо знать? - почти с вызовом спросил он, перефразируя вопрос, услышанный недавно от хозяйки заведения и теперь неожиданно прозвучавший, словно захлопывающаяся дверь, пинок под толстую черную задницу и хохот зевак, глядящих, как неутомимый хлопотун пытается подняться с асфальта.- Какого цвета белье я предпочитаю? С кем я занимался любовью сегодня ночью? Сколько раз я смогу удовлетворить мадам О’Долл?
Тонкая ножка бокала переломилась в ладони. Косой срез – надсеченный стебель тюльпана, который садовник торопится уложить в корзинку, чтобы не повредить драгоценную чашечку – вдавился в ладонь, оставляя на линии сердца отпечаток, похожий на крошечное сердечко.
Ах да, он же все-таки потерял его…
Портной, толстая баржа – экзотический кортеж, везущий тигровые шкуры, блеющих осликов, и черных язычников в Америку (а он был настолько упитан, что не оставалось сомнений в рыхлой начинке огромного живота) – виновато закивал, начиная подсчитывать, во сколько же ему встанет излишнее любопытство, когда придет время расплачиваться за услуги.
- С вашего позволения, мсье, я немедленно отправляюсь приступать к работе, - еще один кивок, нет, почти низкий поклон, как будто чернокожий американец умел искренне благодарить за общество.
Он сейчас улыбался точно так же, как его предки-гребцы за работой над тяжелыми массивными рукоятями весел, мечтающие содрать скальпы со всего экипажа торгового судна. Но цивилизованность требовала затачать свое прошлое в самые глубокие и непроходимые глубины темной африканской души.
Ему платят – это главное.
Когда портной вместе с чемоданчиком оказался у двери, чтобы покинуть раздраженного господина, на пороге появился еще один американец: клыкастый блестящий доберман с крысиным лицом - при этом упакованный в повседневный голландский костюм из бежевых тонов в тонкую голубую полоску - взирал на хозяина комнаты (в номере никого другого он попросту не замечал и не собирался) с таким выражением лица, словно свирепый охотничий пес, захлебывающийся в собственной желто-грязной слюне, заглянув в нору, струсил от того, что увидел двух совокупляющихся лисиц.
- Добрый вечер, мсье. Какая приятная неожиданность.

Сообщение отредактировал Joseph - 21-04-2012, 22:08

[Monsieur Le Chiffre >>>]

+ Joseph +

Мужчина, стоявший спиной к двери (он так и не собрался дойти до бара, словно не мог решить, желает или нет продолжать отравлять себя молодой виноградной кровью, раз уж не судьба была откупорить чье-то другое горло), неспешно повернул голову. Чеканный профиль, опущенные ресницы, разворот сильных плеч, обнаженные ягодицы – все это было сейчас полностью доступно для взгляда, неподвижно, как будто и в самом деле, принадлежало не человеку, а отлитой из меди статуе Посейдона.
Видеть неожиданно (ожидаемо) появившегося пришельца он не мог, голос едва ли запомнил,- но простейшая житейская логика подсказывала, кому могло принадлежать право и находиться здесь в любое время дня и ночи, и разглядывать его ощутимым свинцово-липнущим взглядом, и право объявить о своем присутствии.
- А, это вы, мсье О’Долл. Присматриваете укромное местечко насладиться выкупом за понесенные увечья?
- Всего лишь заглянул в поисках извинений, мне сообщили, что они меня тут ждут. Это вы их только что обронили? – руки в прорезных карманах без клапанов шевельнулись; взгляд с высокого блестящего открытого лба рассматривал француза с таким неприкрытым интересом, как будто Рузвельт в прочитанном до дыр модном журнале неожиданно обнаружил что-то новое.
Он не пошевелился, не сошел с места – портному, чтобы проскользнуть в коридор, наверное, в одну секунду пришлось похудеть на пару-тройку десятков килограмм и просочиться мимо – ни в коем случае, не задев – господского плеча, подпирающего деревянный проем.
- И как вам здесь, нравится? Не каждому судьба преподносит возможность сменить конуру на такие апартаменты, - закрыв дверь, он принялся расстегивать пиджак. - И будьте любезны, налейте мне выпить, что-то во рту пересыхает.
«Постоялец» с некоторым изумлением поднял руку, словно пытался угадать, как случилось, что его бокал вдруг оказался непригоден к употреблению. По-видимому, мысль продолжить вечер показалась ему довольно удачной, несмотря даже на присутствие этого молодого хлыща, от вони которого мгновенно заломило виски.
Тем не менее, он с хладнокровием римского «всадника» пересек расстояние, отделявшее кровать от бара, соблазнительно улыбавшегося хрустальными гранями и благородными соцветьями пузатых бутылок, и, широко распахнув полированные створки, вновь повернулся к незваному гостю.
- Виски, водка, коньяк?

[Joseph >>>]

совместно с mon précieux аmi

- Коньяк. Для начала.
Растопыренные пальцы здоровой руки (вторую Рузвельт бережно продолжал прятать в кармане брюк, не иначе как от посягательств на изувеченную конечность) скинули пиджак на край кровати и провели по волосам, блестящим и слоеным – что были щедро сдобрены лосьоном и зачесаны к основанию затылка, как у большинства голливудских красавцев, развлекающих домохозяек с экранов телевизоров в отсутствие трудолюбивых супругов, - словно глазированные шоколадные коржи, слепленные друг с другом рукой педантичного парикмахера, а собственный внешний вид американец ни при каких обстоятельствах не мог доверить никому другому.
Прогулочным шагом полновластного правителя этих помпезных земель О`Долл прошелся по комнате и встал у стены, скрещивая жилистые руки на груди – вероятно, выбирал подходящий ракурс, чтобы получше познакомиться с новоявленным другом своей дорогой и горячо любимой матушки.
- Плачевное стечение обстоятельств, господин француз. Думаю, нам нужно повторить знакомство, - белоснежный ряд зубов сверкнул, когда вздернутые в улыбке губы, припухлые, как ляжки молоденького с выпуклыми нежными венами розового поросенка, беззаботно резвящегося в зарослях шалфея, раздвинулись в знак примирения. – Но вот мне всегда было интересно, каковы китайские шлюхи в постели?
- И что вам мешало произвести этот… естественнонаучный опыт?- пробка вышла из горлышка с глухим звуком, словно бы заточенный в хрустале дух требовал внимания к себе и беседы исключительно о своих, не о чужих достоинствах. Янтарь выплеснулся из берегов, чтобы быть тут же уловленным прозрачной полусферой; но гость, как можно было ожидать, не протянул хозяину столь заботливо добытый напиток: тот попросил только налить, а лакей уже вышел.
Вместо этого он занялся своим Божоле. Отвратительный вкус.
Запятнанный халат пинком был отправлен в ванную, где замер на полу убитым барашком; неторопливый и, по-видимому, начисто лишенный чувства стыда мсье остановился перед кроватью, словно прикидывая, какое из чувств преобладает в данный момент в комнате: приличия или земного притяжения.

[Monsieur Le Chiffre >>>]

Джо и я

- Не предоставлялось возможности, - продолжая разделять улыбку с ожиданием, О`Долл опустил голову, разглядывая раскрепощенного и бесстыдного француза с ног до головы, как если бы римский господин, прогуливаясь у стен Колизея, присматривал и придирчиво выбирал мальчика-nani* на эту ночь. – У кого там из ваших европейских соседей любят говорить «кто не наслаждается, сам не может усладить», мсье?
Рузвельт подпер стену спиной, облаченной в приталенную рубашку из ткани «оксфорд»*, и зевнул, прикрывая ладонью огромную скалящуюся пасть. Оставшись удовлетворенным мятным дыханием, он усмехнулся:
- И все-таки у меня не укладывается в голове. Наверное, этот скользкий красавчик не оставил вам выбора. Поинтересуюсь расценками, когда загляну к нему в следующий раз. Слишком дешев или слишком виртуозен?
Подобно тому, как пурпурная раковина защелкивает свои створки, пряча скрывающую ее драгоценную жемчужину, или броненосец – коренной житель Америки – сдвигает щитки, чтобы не дать хищнику подобраться к лакомому нежному мясу, так и гость – заложник? – мадам O’Долл в мгновение ока из расслабленного сибарита превратился в напряженно сжатого клубками ярости и презрения зверя. Внешне, впрочем, это никак не отразилось: все та же небрежность и вызывающая демонстративность в движении, тот же безразличный ко всему медный профиль. Он пошатнулся, откидывая сливочный с сиреневым крем покрывала с широкой постели, и одной рукой (древний бог, перехватывающий поводья увлекаемой резвой квадригой золотой колесницы), намотав на кулак, потянул на себя льняную простынь.
Подушки и сброшенный пиджак попадали на пол.
- Когда наведаетесь к нему, сделайте одолжение,- помутневшие глаза обратились к до тошноты сладкому, словно клубничная помадка на торте, до отвращения сытому лицу. С куда большим удовлетворением обитатель первого номера адресовал бы тому удар кулака. - Заберите оттуда мои рубашки. Иначе они провоняют китайскими шлюхами и кокаином. Я так понял, вам пока везло только с одним. Слишком дорого или вы недостаточно виртуозны?

------
*nani – римские проститутки, которые начали заниматься наукой любви еще с шестилетнего возраста
*оксфорд - полосатая или клетчатая нейлоновая ткань

[Joseph >>>]

вместе с мсье

Решительно двигаясь, как по течению в быстро несущей реке, а американец, несомненно, чувствовал себя здесь как рыба в воде (это была его территория, его казино, его мать, гость в какой-то степени становился тоже его; Рузвельт даже перестал таить от самого себя мысль, что не плохо было бы переманить французского сенбернара на свою сторону или в свою постель - да, китаец был прав, он "генерал, который ходит в пределах своего дворца"), он поднял пиджак с пола с таким выражением лица, будто благородно прощал эту выходку и собирался сдувать пылинки с дорогого голландского костюма – между прочим – единственного в своем роде, сшитого на заказ, где каждая петелька на бортах и каждая тончайшая нить выглажена двумя белошвейками-прелестницами. Ах, как они были хороши, а кожа бедер под чулками и кружевными брэ из небелёного льна такая же шелковая на ощупь, как и сама ткань.
- Я просто не имел представления, что в китайской квартире ублюдочного рэкетира можно попробовать что-то еще, - О`Долл выпрямился с лучезарной очаровывающей улыбкой – интимным проверенным оружием против суровости и замкнутости милых посетительниц библиотек - улыбкой заговорщика, когда сладкая влага проступает на губах в качестве крючка для поимки крупной добычи. – Только, к сожалению, я туда пока не ходок. Поговаривают, ваш… бывший друг обхаживает итальянского гангстера, а после сломанной руки… Итальянцы очень горячие люди. Во всем. Не подадите мне мой коньяк?
На мгновение мужчине – Жану Дюрану, сейчас он был снова Жаном Дюраном; было, прошло, поросло быльем – показалось, что сердце внутри него вздулось, как обжигающий красный шар, который шаловливый ребенок привязал к трубе резко газующего автомобиля. Боль, охватившая грудь при этом внезапном движении, была так сильна, что он потерял равновесие и вынужден был наклониться вперед, опираясь коленом и рукой, все еще сжимавшей бокал, о встревоженное ложе. Но с дрожью, промчавшейся по плечам и вполне простительной для напившегося человека, француз выпрямил сильный хребет (выщелкал, позвонок за позвонком, в одну гудящую электрическую дугу) и перевел дыхание, возвращая внутренностям приличествующие размеры, а себе – подобающее наследнику Шарлеманя достоинство.

Сообщение отредактировал Joseph - 22-04-2012, 18:55

[Monsieur Le Chiffre >>>]

Демон и грешник

- Так вы, mon petit ami*, сетуете на его неразборчивость или собственную нерасторопность?- еще несколько рывков, и простыня, сорванная с ложа (сейчас оно более всего походило на катафалк, а кремово-белый отрез ткани – на саван), упала на плечо европейца, кое-как скрывая смуглое тело Аполлона от жадно взирающего на него Марсия.
Затем, следуя какой-то вдруг охватившей его тайной мысли, оживший памятник направился к истекавшему разъедающей злобой и похотью американцу; в одной руке у него был бокал, вторая небрежно придерживала край простыни, открывавшей высокое бедро и волнами спадавшей до самого пола.
- Рад бы служить, да занят. Но, если вы подержите мой…- не договаривая, и не дожидаясь ответа, гость перехватил искалеченное запястье, впихивая в него пустой сосуд и насильно сжимая разбитые пальцы. Лицо его замерло в подчеркнутом, сладострастном изъявлении благодарности.
- Спасибо.
Рузвельт шумно сглотнул подступивший к горлу ком (дело было не в памяти, растерзанной на клочья небрежной хваткой и еще помнящей тот день, когда его рука, созданная для того, чтобы изучать благородные фьорды под платьями-гарсонками и «коктейльными» нарядами, превратилась в безжизненную развалину; американец будто находился под впечатлением от того, что оно – медный идол, бронзовый «невероятно французский» красавец, не уступающий кино-мачо, что ходят с моноклем или покоряют зрителей трюками с лассо в техасском цирке, да взирают с метровых плакатов "Перекати-поле" и "Красавчик Брюммель" – ожило и с видом строгого тюремного надзирателя соизволило почтить своим вниманием.
Сейчас американский хлыщ был похож на банку с осами, которую хорошенько встряхнули лишь для того, чтобы посмотреть – что же произойдет.
- Не разборчив? Боюсь, наоборот, он очень разборчив и получает то, что хочет, - Рузвельт опустил чеканный и насмешливый взгляд в бокал, рассматривая стеклянное дно как зеркало со своим отражением, что подтверждало его ожидания, точно бирка top shelf* на телячьем окороке. – Что он получил от вас? Деньги? Связи?
Слегка удивляясь тому, что поврежденный (пока только телесно) хлыщ не зашелся еще в крике, призывая на помощь мамочку, нянечку (а, точнее, наверное – мускулистого, гладко выбритого атлета-няня с белозубым оскалом и всегда готовым набором присыпок и мазей), полицию, менеджера казино и девочек из кордебалета, гость напоследок резко встряхнул переломанную конечность и отошел к бару, на ходу поправляя стелющийся по полу шлейф своего нового наряда. Отбросив его тем же движением, каким знатная дама всего каких-нибудь двадцать тел тому на королевском приеме перемещала богато украшенный трен, он понял бокал в вытянутой руке.
- Почему бы вам не спросить его самого?

------
*Мой маленький друг
*top shelf - высший класс

[Joseph >>>]

я и mon аmour

Только в этот момент, когда хозяин номера вернулся к беззаботному время препровождению, Рузвельт, словно избавившись от наваждения – сжав челюсти, отчего жилы на лице разом вздулись – схватил свою искалеченную руку, вот-вот готовую отломиться, как запястье шарнирной глиняной куклы – оплота тайной мести и злых козней; но, как бы американец не пытался щелкать челюстями, стоящий напротив человек оставался равнодушен к любым попыткам вывести его из себя, и это заметно и невыносимо раздражало молодого франта.
Покачнувшись, чудом цепляясь за стены, прослезившимися глазами проклиная чертового китайца, его маму, француза, ниспосланного какими-то злыми силами, чтобы портить его жизнь, точно в дымящийся вонючий котел, к ним же примешивал квакающую закуску из ненавистных лапок пучеглазого монстра с большим ртом, как будто в несчастиях американского сына Алоизии была виновата сама Франция, позволившая появиться на свет этому наглому «беляку». Однако при всем при этом, предусмотрительно помалкивая в его сторону, Рузвельт неожиданно обнаружил, что в охвативших его муках боли даже не заметил, как пакетик с драгоценным порошком (он собирался сегодня распробовать завоеванный ценой своего здоровья трофей) вывалился под ноги.
- Осторожнее, мсье, - наконец, свирепо произнес он, выпрямляясь и цепляя скрюченными пальцами упаковку «седого волшебника». – Я бы на вашем месте приложил все силы, чтобы со мной… подружиться.
Ядовитый ответ уже готов был брызнуть с губ виночерпия – но, на беду, он повернулся… и через мгновение взгляд уже намертво был приклеен к пакетику с порошком.
Казалось, все его чувства в одно мгновение испытали глухой удар. Сердце дало перебой, кровь огненным цунами гулко раскатилась по телу. Так, только так смотрит алхимик на утопленный в пепле сосуд, над краем которого появилось радужное сияние, или моряк, после полугодовой тоски на клочке земли завидевший приближающийся парус. Этим же взором Ромео проницал темноту под знаменитым балконом, ожидая появления той, что затмила для него сияние факелов в полуночи…
Этот взор был краток, но таил в себе слишком многое, чтобы его можно было укрыть. В следующий момент полные ярости глаза уперлись в слезящиеся глаза Рузвельта.
- Вы можете раздеться,- выплюнул он засевшую глубоко внутри ядовитую занозу. Холодный голос. Презрение. Отчуждение. Интонации Тенгфея выплеснулись с его языка раньше, чем француз успел остановиться. - Но не обещаю, что это будет не больно.

[Monsieur Le Chiffre >>>]

Джо +

- Вы…
Холеные брови американского щеголя оказались высоко на открытом блестящем от испарины лбу; синие, доставшиеся от матери глаза, но обладающие – в отличие от нее - повсеместной коричневой горчинкой, независимо от освещения или настроения, буквально приклеили к Дюрану потрясенный, ошарашенный, пораженный и нотами голоса, и взором, и категоричным внешним видом, взгляд молодого плейбоя.
Он, замахнувшийся питчер, словно, выйдя на свой первый матч в главной бейсбольной лиге, только что получил битой по голове, да вдобавок был закидан мячиками из белой кожи с красными стежками – один не иначе как угодил в рот, потому что тот распахнулся и звучно хлопнул зубами.
- Вы… серьезно?
Только то, что желудок француза был уже основательно прочищен, спасло номер один от дальнейшего поругания, а его самого – от необходимости объясняться с мадам либо существовать в загаженном помещении до прихода обслуги, и еще некоторое время морщиться при взгляде на отчищенные полы.
Хотя… находиться в четырех стенах с этим юнцом, воняющим так, как будто его тоже не так давно получили из прачечной и готовили к тому, чтобы обернуть в шелковую бумагу, напомадить, надушить, и послать по почте мамочке, было не менее невыносимо.
- А вам хочется, чтобы я был серьезен, мой маленький друг? Хочется, чтобы кто-то поставил вас на карачки и заткнул вам рот… или, может быть, какую-то другую часть тела, чтобы выбить из вас дерьмо, которым наполнена ваша голова? Если я… сейчас… сделаю… это…- мужчина говорил негромко, шаг за шагом наступая на омерзительного гостя, сделавшего перед ним стойку, словно истекающий слюной породистый кобелек на вертлявую дворняжку, которую он видит в окно в сопровождении длинной очереди из «кавалеров».- Если я… сейчас… распорю вас вдоль хребта, заставлю вас скулить, выть от боли, просить пощады… а после просить добавки… вы… что вы сделаете? А если я плюну вам в лицо и пошлю к черту? А? Побежите скулить под маминой юбкой? Вы ведь наверняка часто там бываете, вынюхивая, скольких псов вам следует опасаться? Ну что?
Высокая фигура гостя нависала теперь над О’Доллом, как в детских страхах тень невиданного чудовища нависает над проказницей в красной шапочке, неосмотрительно позволившей себе выйти за порог.
В этом лесу водятся звери и пострашнее серых волков.
- Вы ведь ничего не сделаете, правда, мой дорогой мистер Бэмби*? Потому что вы – генерал только в пределах даже не вашего дворца, а ваших комнат… и едва ли кто-нибудь успеет прийти вам на помощь, даже если мне вздумается переломать вам не только вторую руку, но и хребет. Хотите дешевого секса – ступайте в китайский квартал. Дорога туда, судя по всему, вам особенно хорошо известна.

------
*Зло обыгрывается имя Барнаби. Книга «Bambi, ein Leben im Walde» была выпущена в 1923 году.

[Rosemarie >>>]

Дверь без стука распахнулась, и с порога грудной голос вопросительно и чуть капризно пропел:
- Дорогой..?
...Как водится, в любой бочке меда сыщется своя ложка дегтя, а самое большое и сладкое яблоко окажется надкусанным жирным червяком. Тысячедолларовый чек и выступление на открытии должны были удовлетворить Розмари хотя бы на время, но миг довольства певицы длился недолго, как и полагается мгновениям истинного счастья, уступив место более прозаическим заботам, начиная от подбора наряда для выступления (те, что переполняли шифоньер в гримерке, само собой, не годились) и, завершая тонкостями отношений с покровителем. По проверенным и с неприкрытым злорадством сообщенным сведениям, падкий до всяческих перемен Рузвельт О`Долл уже сыскал новую фаворитку из кордебалета и уединился с ней в верхних комнатах. Марго не дрогнула лицом, выслушав эту совсем не удивительную новость, только слегка скрипнула белыми зубками. Разумеется, ни о какой ревности речи и быть не могло - но наглую девицу следовало осечь, прежде чем она позарится на что-то еще, кроме доступного тела "золотого мальчика".
В комнате, вызвавшей сонм недобрых мыслей у подозрений у мисс Шульц, она не обнаружила ни одной женщины. "Убить мало этих трещоток", - со смесью ярости и облегчения подумала Марго, и лишь потом обратила внимание на второго мужчину и его костюм, точнее, полное его отсутствие, и губы ее машинально округлились для удивленного тихого свиста. Мужчина без штанов, положим, не редкость в обители одноруких бандитов, но вчерашний француз, пользующийся сегодня гостеприимством семейства О`Долл, сбил Марго с толку. Человека, который сломал вам руку, в гости не приглашают, а выкидывают за дверь со всевозможной грубостью.
- Оу, вот так встреча, - не зная, как себя вести, чересчур развязно сказала Марго. - Вы так и прибыли в Америку, мистер? - ее взгляд опустился к босым ступням Дюрана. - Вчера у вас хотя бы были ботинки.

[Joseph >>>]

+ непревзойденный Monsieur Le Chiffre

Появление Марго стало для Рузвельта не просто глотком свежего воздуха в задымленной смогом горящей постройке и даже не спасательным кругом, сброшенным с тонущего лайнера «Мюнхен»; она, как дрессированный ангел хранитель, врывающийся поутру со звенящими бутылками свежего чешского имбирного "Budvar" к изможденному ночными бдениями бедолаге – сербская наемница, нет, спасительница в доме фарисея или наследница Моисея (Мессия! Тара!* Женщина-бодхисаттва! О, Марго, обратись она сейчас норманнским щитом, покровитель незамедлительно подарил бы ей виллу в Каннах, а всех соперниц и недругов девицы отправил в Сан-Квентин* подметать кормушки птицеводческого хозяйства) - мечта любого гуляки, изборожденного пивными морщинами по всему телу и тоскующего по материнской ласке.
Слова, произнесенные Дюраном, заставили американца едва ли не согнуться по полам, как дерево, прибитое рассвирепевшим ураганом, и даже смогли убедить О`Долла в том, что он «not quite gentleman»*, трусливый хохлатый щенок и еще несколько определений того же рода, с которыми Рузвельт был готов публично согласиться, лишь бы выйти отсюда целым и невредимым.
Да какой там джентльмен! Единственное – что ему сейчас хотелось, это, не разворачиваясь, исчезнуть с глаз или – что еще лучше – щелчком пальцев обязать медного высокомерного Бога если не закрыть рот, то провалиться под землю.
- Марго… мсье - теперь наш… гость, - проскулил он, вперив глаза в крошечный ставший почти священным – неприкосновенный оберег на все случаи жизни – кокаиновый пакетик. Рузвельт расковырял его ногтем, и теперь живительный бесценный порошок серебряной пылью падал на пол.
Самоуважение требовало ответить девице, уже второй раз вторгающейся в его обнаженное уединение, тем же манером, что и ее кавалеру – но внезапно «гость» почувствовал если не отвращение к человеческой речи вообще, то острое нежелание продолжать эту беседу. Был ли причиной тому едва слышный звук, с которым – о, он готов был поклясться – из разорванного пакета просыпается кокаин?
Он закрыл глаза, потому что белый порошок, проливавшийся на пол (млечный путь на черном ночном небосклоне, оплошность Небесной ткачихи) вызвал жгучее желание упасть ниц, втягивая дрожащими ноздрями заемное блаженство.
Почему Он не сказал?
- Ваш коньяк, мистер О`Долл, - налившийся кровью взгляд смотрел теперь сквозь американца, затем перешел на новое действующее лицо.
- И снова здравствуйте, мадам. Приношу извинения за то, что своим видом доставляю вам неудобство: люди богемы, подобные вам, вероятно, привыкли различать своих партнеров по ботинкам, ночующим возле кровати. Теперь понятно, почему ваш… патрон перепутал меня с персоналом в китайском доме свиданий.

------
*«Not quite gentleman» - не совсем джентльмен
*Тара - спастельница - в буддизме женское существо, достигшее совершенства и освобождения
*Сан-Квентин - старейшая в штате Калифорния тюрьма, что расположена на мысе Сан-Квентин в округе Марин; была открыта в июле 1852.

[Monsieur Le Chiffre >>>]

mon divin Epoux, Марго и мои два су

Жилистая шея холеного гладкошерстного добермана, на чем возвышалась голова-леденец, пусть волосы заметно выбились от неосторожных движений руки, за которыми американец пытался скрыть страх оплошавшего на охоте пса, возмущение подсадного кролика, оказавшегося настигнутым во время притравки этой же собакой, и желание отожравшейся крысы юркнуть в теплую непроходимую норку, надломилась, и Рузвельт – жалкое подобие слепленного из гипсовых черепков болванчика - коротко закивал: непонятно было лишь то, какое именно слово в предложении «патрон перепутал меня с персоналом» он рвался подтвердить.
Его неприученный к острословным перепалкам мозг, понимающий и принимающий лишь один способ решения сложных ситуаций – ласково отсчитывать долларовые тугие банкноты (еще он вместо пожеланий доброй ночи расчетливо жаловался матушке на официанта, что каждый раз на ужин упорно подавал вино «Calvet» вместо Pavillon Blanc) смог заставить длинноногое тело согнуть колени, склониться над рваными полосами серебряного кокаинового порошка и начать быстрыми движениями ревностно собирать бесценную собственность.
Ноздри Розмари гневно раздулись и опали: один быстрый взгляд на Рузвельта показал, что ждать защиты от него столь же напрасно, как от пушистой болонки. Но певица не сердилась на незадачливого покровителя, поскольку иллюзий насчет мистера О`Долла она не питала ни малейших, как и по поводу прочих двуногих мужского пола. Марго переступила замшевыми туфельками, чтобы не задеть склонившегося над кокаином обезумевшего Рузвельта, и рассмеялась, хрипло и нарочито вульгарно.
- Занятные обычаи в этой вашей Европе, - растягивая гласные, проговорила она, оборачивая собственные слова француза против него самого. Старая, как мир и вражда, шутка. - Американские девушки попроще, обычно мы смотрим в лицо, - и в подтверждение она в упор посмотрела на Дюрана.
- А разве мои ботинки… были вчера на лице? Занятные обычаи в этой вашей Америке,- не дождавшись, пока ползающий на карачках отпрыск неблагородного дома соизволит обратить внимание на коньяк (хотя до того ли было теперь собирателю серебристой манны?), гость мадам О’Долл сделал несколько шагов назад, возвращаясь к разоренной кровати.
- Пока ваш друг собирает прошлогодний снег… может быть, выпьете что-нибудь?

[Rosemarie >>>]

+ Monsieur Le Chiffre

Если бы Жан Дюран в придачу к другим своим талантам обладал умением читать мысли, то знал бы, что охотнее всего Марго отведала бы его разбавленной алкоголем и высокомерием крови.
- Вам есть, что предложить даме? - вопросом на вопрос ответила Марго гостю, распоряжавшемуся, будто хозяин, но все же прошла следом за Дюраном. В сетчатку глаза сполохами синематографических кадров в темном зале впечатывалось повторение прежних образов: спальня, разобранная постель, обнаженный мужчина, хнычущий Рузвельт. Недоставало только узкоглазого китайского божка.
Если бы способностью читать мысли обладала несравненная обладательница туфелек, которые живо напомнили французу сверкающие фальшивым льдом и фальшивой позолотой витрины магазинов (царство Снежной королевы, где с бьющимся сердцем замирают мидинетки, мечтая о временах, когда смогут натянуть, не красить ножки в цвет bronze, а натянуть настоящую шелковую паутинку со стрелкой, уезжающей, словно поезд, под арочный изгиб подвязки, а затем (высший шик) погрузить ее в черный бархат башмачка (каблук, помпон и/или кокетливый бант, призывный, как взмах ресниц, изгиб подъема)…да, если бы Марго обладала этим счастливым даром, она, несомненно, сморщила бы хорошенький носик, почуяв вонь опия и китайских благовоний, все еще витавшую в головах обоих мужчин. Но сейчас единственным, что она могла почуять, был острый запах алкоголя – да, может быть, резко-потливый душок, надо полагать, прошивший мистера Долли* от самого корня позвоночника.
- Что-нибудь, кроме филейной части вашего друга?- мутные глаза француза с сожалением оглядели напряженную фигуру местного вылощенного (или выхолощенного?) идола, и в них мелькнуло лютое сожаление, что нельзя поступить с нею образом, для которого она была, казалось, вполне предназначена – то есть отвесить хорошего пинка.- Не сомневаюсь, впрочем, что наши алжирские друзья* оценили бы подобный подарок. Если мой вид оскорбляет ваши представленья о нравственности, готов немедленно исправиться,- говоривший подхватил белый шлейф своего импровизированного одеяния, то ли намереваясь сорвать его с себя, то ли в очередной раз отбросить с дороги, которая, в зависимости от пожеланий дамы, могла пролегать в сторону бара или же ванной.

------
*опять же, обыгрывание фамилии Рузвельта. Dolly – кукла.
*Алжир формально был передан Франции в 1930 году, но уже к тому времени количество французских иммигрантов и франко-говорящего населения там было очень высоким, хотя формально страна и находилась под протекторатом Османской империи.

[Joseph >>>]

+mon сher l'époux infernal+несравненная Марго

- Здесь есть коньяк, виски, вполне пристойный Божоле и небольшой выбор красных и белых вин. Впрочем, с содержимым бара вы наверняка знакомы лучше меня,- не заботясь о связности своей речи, гость вопросительно воззрился на спутницу увлеченного кокаиновыми полями юнца.- Но готов устроить экскурсию по неизведанным ранее достопримечательностям. Что вас интересует?
Рузвельт тем временем уже прибрал к рукам кокаин, ногам же вернул – побеждающую тремор – решительность и выпрямился во весь рост, точно широкоплечий красавчик-спортсмен, собирающийся показать лучший результат в прыжках в высоту с разбега. После чего, задрав голову с ослепительной солнечной улыбкой, подобно олимпийскому гимнасту, что приветствовал восторженную публику, американец, наконец, выразительно посмотрел на неблагодарного мсье, не собирающегося платить любезностью за гостеприимство. Платить ему. А этот перетянутый простыней загорелый и поджаристый француз обязательно заплатит с полна, да, заплатит - и за руку, и за ущемленную гордость, за испытываемый стыд перед певичкой и за свою словесную несдержанность, чего О`Долл не позволял ни одной живой душе после кончины отца-фабриканта: единственного умельца вдалбливать в соломенную голову своего чада правила хороших манер и культурные дисциплины благородных американских сэров. Однако тот - то ли не успел вколотить как следует сложную науку, то ли умер в процессе этого бесполезного занятия.
- Милая, - Рузвельт нарочно подлил в голос дрожащей сладости. – Мсье разучился нормально отдыхать, не обращайте внимания на его грубость. Наверняка, он плохо спал этой ночью – пружины китайских кроватей для сна не предназначены. Может быть, мы сможем поднять ему настроение?
С этими словами (а присутствие Марго придавало мужчине уверенности лучше глотка ядреного портвейна) он двумя пальцами поднес драгоценный пакетик к лицу и потряс им, словно погремушкой перед личиком плачущего младенца.
Любимым развлечением маленьких хищниц, вонзающих подобно ламиям лисьи зубки в мужскую плоть, во все времена была и будет схватка двух самцов. Прикрытая более или менее прозрачным покрывалом лицемерной чувствительности, первозданная кровожадность.
- Как скажешь, дорогой, - проворковала Марго, подливая масла в огонь вопреки наставлениям мадам Алоизии, - я могу вообще не обращать на мосье внимания. Но вот незадача, - она капризно надула губки, - твоя мамаша мне платит как раз за то, чтобы я оделяла вниманием ее гостей.

[Monsieur Le Chiffre >>>]

Вместе с Джо

Удар, расчетливо подготовленный Рузвельтом, был, несомненно, силен, и достиг бы цели, поразив лишенного своей страсти кокаиниста в самое сердце, если бы не одна крошечная деталь: эффект неожиданности, потерянный и смягченный за время его намаза на полу. Подобно фокуснику, в шляпе которого оголодавший кролик прогрыз дыру, мистер О’Долл, выступай он перед широкой публикой, не снискал бы ничего, кроме громкого свиста.
Поэтому гость даже нашел в себе силы улыбнуться в ответ на любезное приглашение.
- Мадам, несомненно, очень щедра, ведь, судя по всему, большинство гостей мистер Рузвельт сам не обходит вниманием,- бархат в голосе француза ничуть не уступал по мягкости интонациям избалованного хозяйского отпрыска.- Вообразите, что я – китайская кровать… или, виноват, китайская подстилка,- вынырнувшее воспоминание заставило говорившего на мгновенье сжать челюсти,- о свойствах которых он, судя по всему, так хорошо осведомлен. Вы были сверху или же укрывались под ней от взгляда мадам?
Мужчина умолк, чувствуя, что яд ревности и раскаянья, занесенный в его кровь грязными когтями американца, медленно, но верно растекается под его медной кожей. Возможно, все брошенные слова были одной лишь ложью, но ни подтвердить, ни опровергнуть их, ни высчитать это по костям, по линиям на горле молодого любовника не представлялось возможным. Да еще порошок, тузом в незаконченном флеш-рояле вскрытый выкормышем сухопарой тигрицы, одним своим видом заставлял кровь кристаллизоваться, разрывая гулящие вены!
Не в силах больше стоять на ногах, европеец опустился на кровать, опираясь на локоть: побежденный Марс, с тоской вспоминающий беззаконные объятия жадной любовницы.
Даже сейчас, вышвырнутый за порог, словно приблудный пес, он все еще не мог избавиться от власти этой раскосой химеры.
- В этом пакетике, надо полагать, достаточно сильное обезболивающее, чтобы ваши чувствительные внутренности могли вынести удары китайских палочек?
- Как бы ваши китайские палочки не сломались, sweety, - процеживая по капле притворно ехидную и сахарную – как праздничная сладкая вата – ухмылку, членораздельно вывел американский щеголь, но на этом он не остановился, явно приободрившись от того, что медный богоподобный выскочка занял положение «лежа». - Американские барабаны с настоящим американским звучанием гремят так, что звук достает до копчика. Это вам не какая-то там китайская подделка.
Он обнажил и сверкнул ровным рядом блестящий зубов, точно таким же сиянием зашлись щеки Рузвельта, как если бы скопившаяся под кожей кислота начала проедать ее верхний слой и сползать вместе с вышколенной шкуркой с лицевой кости, так и напрашивающейся на смачный удар.
Но О`Долл был в себе уверен как никогда. Он хлопнул ладонью по пакетику, заодно присматривая столик, чтобы начать колдовать над облюбованным средством от всех депрессий.
- Но признаюсь вам честно. Вот за что мне действительно хочется от всей души наградить калифорнийскими палочками нашего общего друга, так это за «чистый кокаин», - он хлюпнул носом, как будто предвкушал эту обмораживающую негу. – Никаких примесей, никакого сахара, чистая соль, и потом такое начинается… Хотя он наверняка давал вам и это попробовать. Как предпочитаете: шприцом или через купюрку?

[Joseph >>>]

+mon сher

Едва ли африканский ребенок, живот которого распух от поедания гнилой чечевицы, или умирающий от голода в японском лагере житель незабвенного (для все еще витающего в комнате призрака) Шанхая,- да, едва ли кто-то из них взирал на кусок хлеба с большим вожделением, с большим голодом (зубы волка, зубчики пилы, впивающейся в раздробленную кость), чем полулежащий на кровати мужчина – на пакет белого порошка, которым так бережно, так небрежно распоряжался отпрыск умнейшей женщины, недавний гость Чайнатауна, Рузвельт О’Долл. Сейчас из жалкого, внушающего желание раздавить его башмаком (ни в коем случае не босой ступней) червяка он вдруг превратился в Дьявола, с услужливой ухмылочкой на устах распахивавшего врата в сказочную бездну. Каждое его движение, словно встряхивание сосуда с ядом, припасенном Борджиа или Медичи для своих врагов, заставляло кровь в венах сгущаться, взметало красные клетки незримыми торнадо – и все они сонмом дьявольских голосов вопили, выли, стенали на разные лады, требуя, умоляя, взывая de profundis*: дать, подарить, недоглоданной костью швырнуть им сладкую подачку наркотика. Пакет порошка, подобно Протею, превращался в руках Рузвельта то во Всевидящее око масонов, в философский камень древних алхимиков, в венец, обещающий Райские врата и блаженство в последнем кругу Ада; он притягивал, втягивал в себя все до единого чувства гостя, как магнит притягивает железо – и казалось, что сами кости сейчас с треском вырвутся, проломят ослабшую плоть, бросятся навстречу ему… альбиносу-отпрыску Золотого льва*.
Что было ему терять? К чему стремиться? Все блаженство, любовные клятвы и наслаждения целой вселенной лежали сейчас, перемолотые, перед его глазами; ответ на все вопросы, излечение от всех болезней.
Была ли услада, испытанная им нынче ночью в постели китайского юноши, столь же смертельной?
Привстав, мужчина несколькими шагами рассек загустевшее пространство комнаты и резким движением вырвал вожделенный пакет из руки Рузвельта. Ноготь, как нож убийцы, вонзился под уже поврежденную кожу; выдернув его, быстрым движением француз провел облепленным кокаином пальцем по губам, пробуя на вкус, втирая его в загоревшиеся десны.
- Да. Да.
Выжидая изменения на лице Дюрана и вгрызаясь крысиным взглядом в его губы, они казались американцу, растленному киношными фантазиями о мускулистых праздных и вечно загорелых донжуанах, что переполняют лазурные бассейны курортов Варадеро и салоны эротического массажа в Майями, отбивая их пороги босыми ногами и сверкающими ягодицами, разрезом в сочном томате – дикой черри на зеленой мохнатой плодовой ножке, - Рузвельт неожиданно сделал открытие.
А кто кого использовал, и кто кого соблазнил?! Может быть, молодой желтолицый ублюдок был всего лишь марионеткой в жилистых руках французского кавалера, подкупившего дикаря плаксивыми парижскими романсами, клубникой-карбункулами, морозной мятой, влажными поцелуями и пересказом Книги Любви – не успел О’Долл вкусить слизистой носа живительную пыльцу, а перед глазами уже начали проплывать любопытные картинки, на которых медный Бог, элегантный, нарядно-стройный мсье в колпаке волшебника, насвистывая Plaisir d’amour* и в образе гламурной летучей мыши распахивая пелерину из сверкающих страз и крашеного меха, штурмует кровать косоглазого юнца-акробата, раскрывающего свои объятия перед наступающей грозной флотилией.
С большим трудом отведя глаза и судорожно моргая пушистыми ресницами, богатенький сын Америки оглянулся на свою молодую спутницу, точно проверял защитные укрепления, которые могли понадобиться ему в любую секунду, если своенравный житель номера, пристрастившийся к издевательству над его рукой, решит повторить этот трюк.
- Марго, bаby, поухаживайте за мной. Налейте чего-нибудь крепкого, - щелкающим голосом (так подзывают официантов после томительного часа ожидания) бросил он через плечо и вновь уставился на Дюрана с интересом маленького внука, соскучившегося по дедушкиным сказкам. Рука американца неожиданно поднялась и легла на оголенное мужское плечо. – Ну что скажете, мой друг? Угоститесь? Позволите мне осыпать этой солью ваши... раны?

------
* из бездны
* Золотой лев – в представлении классической алхимии, порошок, получаемый на последней стадии Великого делания; основным свойством является то, что он превращает в золото все, с чем соприкоснется.
*Plaisir d’amour - Радость любви - классический французский романс, написанный в 1784 году Жаном-Полем. Гектор Берлиоз в 1858 году создал аранжировку для оркестра.

[Monsieur Le Chiffre >>>]

ваш покорный и королева Марго

Если в голове парижского гостя (которого, несмотря на происхождение, можно было по справедливости назвать «каменным гостем») и звучала какая-то музыка, то это было гарделевское Fumando espero*. Его царапающие ноты, как высверки на бескрайних снежных полях, раздирали внутренности жаждущего, цепляясь за нее сотнями маленьких крючков – адская, убийственная музыка, чирканье гвоздем по стеклу, или стеклом – по живому телу. Это пичикатто можно было уничтожить только одним: немедленно, сию же секунду принять приглашение дирижера, присоединиться к нему в этом адовом танце. Гость О’Доллов, как Улисс, уже готов был броситься на голоса белотелых сирен – но рассудок, этот кормчий жизни, внезапно переложил руль, заставив уже наклонявшегося к дорожке мужчину отшатнуться прочь, как если бы на них красным по белому была начертана дата его смерти.
Сегодня.
Движение это было вызвано даже не страхом, но прикосновением: пальцы, по-хозяйски расположившиеся на его плече, были как комок слизи, отвратительное бесполое, бесхребетное существо, обитатель Марса, популярно рисуемый модными фантастами. Мужчина подался назад так резко, что, перенеси Рузвельт на руку хотя бы малую часть своего веса, самодовольный щенок упал бы на пол (где ему, без сомнения, было и место).
Цепочка: кокс – алкоголь – смерть – горе мадам – отказ в доверии (все-таки, как ни крути, любимый сын был в его комнате и пытался повиснуть на его зацелованной гибискусовыми губами шее) – крах, очень быстро нарисовалась в воображении жильца номера первого. Сам он уже был достаточно пьян, чтоб это стало неодолимым препятствием, но все же оставался достаточно опытен, чтобы предвидеть развитие романа спирта и кокаина; переведя дух, чтобы немного, хотя бы на миг заглушить демонов, требующих немедленной порции яда, он проговорил, поворачиваясь уже не к Долли, а к его спутнице – куколка куклы:
- На вашем месте я бы не стал этого делать.
Распространяя вокруг волны духов и раздражения, Марго миновала француза, равнодушно пройдясь по краю его импровизированной тоги, шлейфом разложенной по полу.
- Кому необходимо выпить, так это мне, - пробормотала она, целеустремленно направляясь к бару, как антилопа к источнику вод. "Спасибо, дорогая Алоизия, за чек, но вашему сыну поздновато нанимать нянюшку, если только та не будет вооружена хлыстом и наручниками, чтобы усмирять его суицидальные порывы".
Виски с мягким журчанием плеснулось в пузатый бокал, почти одновременно со словами Дюрана.
"...не стал бы этого делать".
- Что именно? - Марго обернулась, согревая в ладони янтарную жидкость, холодный огонь, пока она не вольется в человеческое горло и вены.
------
* Fumando espero – (Куря, я жду) – знаменитейшее танго одного из самых великих исполнителей жанра, Карлоса Гарделя, написанное в 1922 году. Считается, что приносит несчастье, поэтому никогда не исполняется в конце милонги.

[Joseph >>>]

очаровательная Марго с Monsieur Le Chiffre, ну и я

- Вам знакомо понятие «окопного чая»*, мадам?- пошатываясь, мужчина развернулся вслед покачивающимся бедрам; прелестный задок Марго, обтянутый тканью, словно второй кожей, помимо воли завладел его вниманием. Настолько, что французу пришлось сделать паузу, чтобы восстановить в памяти то, что он собирался сказать.
- В Париже было весьма много русских… все эти великие князья, принцы крови, белая кость, бывшие царские советники… рассказывали довольно много забавных вещей. Я видел их… мертвые глаза, побагровевшие лица, разбитое параличом тело,- помимо воли, лицо говорившего скривилось то ли в пародии, то ли в подражании мерзкому тику, который навечно врезается в память любому, видевшему превращение минуту назад здорового человека в кусок мяса, неспособный даже подать знак, чувствует ли он, когда хирургическая игла входит ему под ноготь.
Отвратительно ухмыляясь, он попытался встать, но не удержал равновесия и ухватился за плечо Рузвельта – на мгновение, но и этого оказалось достаточно: рука вспыхнула, как будто он обмакнул ее в чан, где брезгливый дворник сжигал фекалии.
Резко отдерну ее, гость выпрямился, широко расставляя ночи и чувствуя непреодолимое желание вымыться с головы до ног. Или отрубить себе кисть.
- Хотите проверить, насколько у мистера О’Долла… голубая кровь?
- Я не пью чай, мистер, - насмешливой бравадой Марго прятала неуверенность от ситуации, в которой очутилась, как привыкла прятать за пудрой естественный румянец. Смертоносная пыльца "джанкоя", сверкающими голубыми кристаллами оседающая в виски - воображение мисс Шульц не поспевало за отталкивающе-прекрасной картиной, живо и стремительно вспыхнувшей в воспаленном мозгу Дюрана.
Она поднесла к лицу бокал, вдыхая острый и резкий запах алкоголя.
- Только не говорите, что мадам О’Долл угощает своих гостей отравленным пойлом. Это... европейская утонченность.
- Кстати о мертвых глазах, - схватившая американца и поспешно отхлынувшая рука хозяина номера (Рузвельт целенаправленно собрался подсчитывать, сколько еще выпьет Дюран, чтобы, может быть, воспользоваться случаем и хотя бы начать откровенный разговор; под беседой по душам богатенький щеголь понимал обсуждение несправедливого закона Уильяма Хейса, что запрещал обнаженным телам и счастливому адюльтеру мелькать на экранах кинотеатров или спор над вопросом, за что у исполнителя роли повелителя зверей потребовали сбрить волосы на груди) заставила его подумать о том, что прикосновения полуголых мужчин отвлекают даже от мыслей о кокаине – поэтому мужчина осторожно развернулся, протягивая французу широкую ладонь, как будто (молил повторить падение?) ловил неуклюжее дитя.
- Сегодня ведь в чайном домике собираются выпотрошить пару-тройку ползучих тушек. Девицы, которые захаживали туда со мной одно время, падали в обморок при виде этого зрелища, - Рузвельт громко расхохотался. – В такие минуты каждый присутствующий мужчина чувствовал себя «контролёром бюстов», если понимаете о чем я.

------
* Спирт с кокаином. Упоминается, в частности, у Алексея Толстого в романе «Хмурое утро». Рассказчик пьет «окопный чай», не имея возможности спать в течении нескольких суток (недель).

[Monsieur Le Chiffre >>>]

там же, те же

Необходимость поддерживать королевский шлейф, который – символичный жест – едва не был утрачен под нажимом женского каблучка, как нельзя более кстати отвлекла мсье от желания предостеречь, что достойному наследнику мадам О’Долл сегодня стоит быть крайне осторожным и за десяток миль обходить Китайский квартал.
Мысль, вспыхнувшую в нем, словно ледяной укол невидимой иглы – почти такой, о которой он только что с тайным наслаждением рассказывал не ведающим ничего об ужасах Ипра и Ла-Буасель американцам – и отразившаяся в ледяных кристаллах слова bonheur (A ce bonheur suprême je n'ose ajouter foi)*, была тут же безжалостно, как лань, окруженная волками, загнана, обескровлена, истреблена.
- Весьма жаль, что мне не случилось стать свидетелем подобного зрелища,- отирая ладонью покрытый искрящимся бисером лоб (не осколки ли убитого желания оставили на нем эту сверкающую пыльцу?),- хотя сомневаюсь, что современных дам может привести в трепет зрелище выпущенных кишок одной-другой твари… зрелище, которым они упиваются едва ли не каждый день. Вероятно все же кое-какие традиции все-таки Старого света прижились здесь… если я правильно понимаю, что вы имеете в виду под «чайным домом»…- покривившиеся губы, в этот момент больше напоминавшие мертвых улиток, которых повар уже готовится окунуть в шипящую смесь масла и красного вина, сложились в предательскую улыбку.
Брезгливая гримаска без слов говорила, что Марго не понимает и понимать не хочет утонченных пристрастий Старого света. Она уже не была наивной девочкой, которая купится и сделает что-угодно на брошенное небрежно и презрительно "неотесанная деревенщина". Она резко глотнула виски, чтобы не ответить резким словом, но зря. Темно-янтарный напиток, созданный неторопливо смаковать на языке и нёбе, отомстил, обжегши горло, и Марго закашлялась, прикрывая рот ладонью и расплескивая остатки виски на пол.

------
*счастье;
*A ce bonheur suprême je n'ose ajouter foi – «Этому блаженству я не осмеливаюсь верить» - ария из 1-го акта оперы Луи-Жозефа-Фердинанда Герольда «Цампа, или Мраморная невеста» (Zampa ou la fiancée de marbre).

[Joseph >>>]

вместе с мсье

- Неужели никогда не были? – Рузвельт в удивлении широко распахнул рот, воткнув руки в подтянутые бока, заодно ощупывая их, как будто внезапно вспомнил, что съеденные вчера на ночь ванильные пончики (не зря в ресторанных списках их называли длинными внушающими названиями: «Смерть от шоколада» и «Сладкое сумасшествие») могли нарастить за сутки лишние непозволительные складки, которые приводили американца в неописуемый ужас – также, как обрюзгшие животы седеющих охотниц за молодчиками, что свешивали со стульев барных стоек толстые сальные ножки или их шарпеи, чьи кожные борозды так и хотелось как следует отутюжить.
О`Долл сочувствующе посмотрел на свою спутницу, наказывая ее никак за провинциальную жадность. На этом милость господина заканчивалась и взгляд голубых, почти небесных глаз, снова попытался напоить своим глянцевым сиянием лицо француза.
– Опиумная курильня - замечательное место. Именно там я познакомился с нашим общим другом и, к сожалению, не смог тогда отказаться ни от одного предложенного удовольствия. Но мы сразу не сошлись в характерах, «здесь темнее всего перед рассветом», - Рузвельт надул губы, словно готовился плюнуть прямо на пол. - Это его ответ на мой вопрос, где же можно найти тенистое местечко, чтобы уединиться с… дамой. И если бы не нож, который он держал у глотки мраморного фирса… Возбуждающее зрелище. В общем, вы много потеряли, sweаty.
Не смог отказаться.
А кто бы смог?
Дюран почувствовал, как мир под ногами шатается и начинает танцевать, стремительно всасываясь в бездонную воронку. Невыносимее всего было то, что разум, словно задумавший взять реванш за недавнее небрежение к его советам, не желал угасать: словно зритель, выложивший немало денег за премьеру в роскошном театре и вынужденный любоваться на бредовые фантазии режиссера (что скажут соседи справа и слева, что он ответит коллегам, которые спросят о свежеизвергнутом шедевре?) он, сдерживая отвращение, пронаблюдал полет некой невидимой камеры спирально из одного до другого угла комнаты. Поперхнувшаяся девица, край шторы (декорации), потолок, скошенная, заваленная стена, оторванная от тела, в метафизическом смысле, рука мистера Долли, его надутые губы, выкаченные глаза, галстук, костюм, манжет, кокс… затем резкий рывок – оплошность оператора – и вот уже занавес упал ему прямо на глаза, спектакль окончен, актеры готовятся на поклон, а в ушах, рекурсивно повторяя сами себя, криками bis*, звучали брошенные с торжествующей, язвящей, почти публичной интимностью слова:
- …. перед рассветом… уединиться… возбуждающе… Вы много потеряли.
О да.
Je te salue, heureuse et profitable Mort
Des extremes douleurs medecin et contort.*
О`Долл - казалось, его пламенная речь, наконец, подошла к концу, - торжественно развернулся к столику, чтобы заняться написанием кокаиновой сказки. В эту минуту он сам больше походил на огромного слизня, или собаку, таращащуюся на трубчатую косточку и пытающуюся с неимоверным над собой усилием впихнуть назад в клыкастую пасть выпадающий с сосульками слюны черный язык.
- Но ходить туда за полевыми цветочками в шортах я бы не советовал – можно наткнуться не на милого ужика, а на ядовитую гадину, не так ли, мсье?

------
* Бис – просьба повторить исполненный номер (на концерте).
* О смерть, я жду тебя, прекрасный, добрый друг,
Освобождающий от непосильных мук. – Пьер де Ронсар. «Посланник к смерти»

Сообщение отредактировал Joseph - 3-05-2012, 20:04

[Monsieur Le Chiffre >>>]

Джо +

Хрустящая пятидесятидолларовая купюра возникла в его холеной руке с ловкостью волшебника, который готовился показать незабываемый фокус. Отложив ее в сторону, американец, уже почти опьяненный предвкушением леденящей бодрости – точно кулинар подбирал необходимые ингредиенты или знойный любовник с вожделением стягивал шелковые чулки с ляжек маленькой girl, которая по образу и подобию Мэри Куант задрала перед ним полосатую мини-юбку, - склонился над серебряным инеем, пыльцой снежной королевы, протягивающей вымороженные руки навстречу тем, кто в поисках новизны и праздности осмелился войти в ее обитель, утопию временного, но неповторимого восторга; неаккуратными, нескладными, торопливыми и возбужденными движениями Рузвельт взялся мельчить драгоценный порошок припасенным лезвием (волшебник продолжал удивлять аплодирующую публику) и тут же расчерчивать свежий белоснежный холст узкими длинными дорожками.
- Так что, дорогие друзья? Неужели всей этой прелестью мне сегодня придется довольствоваться одному? В таком случае, господин француз, вам придется оставить нас на ночь в своей комнате.
Не нужно было родиться в Париже накануне нового века, переживать там его пышный закат, по сту раз в день теряя девственность в объятиях ищущих куска хлеба русских княгинь, кому на двадцатилетие была подарком мировая война, а молитвой вместо «Отче наш» - гудки в номере врача, лечащего сифилис,- необязательно было переживать все это, и все же вырваться из сетей обывательского, душного, взорвавшегося, словно шанкр, мира; да, совсем необязательно было обладать всеми этими качествами, чтоб угадать, чем завершится это безапелляционное требование американца. Pas de trois*, как говорили в околдованной русскими сезонами столице мира; «сэндвич», как выражались не столь захваченные решением полового вопроса северные соседи. Хотя в этом случае, как подозревал мсье, прослойка легла бы не между двумя кусками хлеба, а лишь под один из них,- во всяком случае, взгляды кукольного принца куда чаще останавливались на его новом знакомом, чем на очаровательной спутнице.
Это гость ощущал с остротой недавно причащенного и получившего полное отпущение грешника.
Но увы, если раньше намерение наградить его венцом имени Святого Себастьяна вызвало бы у мужчины лишь едкий смешок, теперь это представлялось абсолютно, до перечеркивания бритвой напряженного пульса, катастрофически невозможным.
- Разумеется, вы можете остаться, мистер О’Долл,- темные глаза, наконец, сфокусировались, перестав раскатываться во все стороны, как неловкой рукой брошенные кости.- Остаться и радоваться: все, что вы так преданно вымаливали, принадлежит вам.

------
*Па-де-труа – танец для троих исполнителей.

[Joseph >>>]

я и мсье

Если господин француз сейчас полагал, что шведский бутерброд, состряпанный в этой самой комнате – продукт абсолютно неупотребляемый, испорченный и невозможный, то принц Чарминг*, хорошо знакомый с такими понятиями как миссионерские позы в стиле casual* и sleep around*, буквально взращенный на впечатляющих картинках «бумажных» журналов, на которых американские негры и белые пролетарии собирались на даче покушать клубничку, но почему-то при этом бегали по грядкам со спущенными штанами, с широкой улыбкой воркующего нарцисса ждал только одного – когда в номере погаснет свет и утомленный разговорами подвыпивший господин, отмахнувшись от собственной важности как от кружевной вуали, примет под свое крыло американского сына.
На другое развитие событий - кроме как на голубой марьяж* - вышколенный, пропитанный золотым материнским молоком, блестящий как алюминиевый рождественский шар, капризный юнец, любитель нижнего белья с надписью «Just friends»*, уже не рассчитывал, готовый при надобности бросить все четыре туза в лицо неблагодарного сэра: четыре разгневанных воплощения его горячо любимой матери.
- Ну еще бы, господин француз, - не оборачиваясь и складывая купюру в трубочку пролепетал О`Долл. – Я лучше проведу время с пользой в вашей компании, чем поеду платить за спорное удовольствие в китайский квартал. Но при необходимости… как любим говорить мы, американцы: и у соседа соседа трава зеленая.
Нельзя сказать, что столь любезная сердцу голубоглазого наследника картина совсем уж не приходила на ум его гостю, если не в минуту мечтаний, то в то время, когда единственным желанием, более сладким, чем даже кокаиновые видения, представлялась ему месть недавнему другу – месть, превосходящая безжалостный, нечеловеческий, внесправедливый, безаморальный поступок Тенгфея настолько, насколько обрушенная с неба Содома сера отличается от практиковавшегося, но вполне себе человеческого по масштабам сожжения на медленном огне. Но, как уже говорилось, единственным телом, будившим в нем желания, подобные тем, что терзали знаменитых грешников Иудеи, был молодой китаец, о котором О’Долл отзывался с таким пренебрежением – не иначе, как знаменитая лиса о не менее знаменитом эзоповом винограде.
Но как ни был медлителен костер, в который его швырнул фарфоровый идол, сейчас, вероятно, подобно болванчику, раскачивашийся от неслышного хохота, он истреблял в душе француза все, до чего способен был дотянуться – и напоминание о курильне, не сходившее с губ Рузвельта, были лишь каплями масла, придававшими пламени бойкости и высоты.
Внезапно решившись, мужчина в который раз подхватил подол своей «тоги» и в несколько широких шагов скрылся за порогом ванной комнаты.

------
*Prince Charming - прекрасный принц - идеальный мужчина
*casual - в данном контексте случайные половые связи, связи вне серьезных отношений
*sleep around - на американском слэнге - беспорядочные связи со всеми подряд
*«Just friends» - дословно «просто друзья» - возможно, самая клишированная фраза в отношениях, редко отражающая реальное положение вещей
*голубой марьяж - в картах так иногда называют Короля с Валетом

Сообщение отредактировал Joseph - 3-05-2012, 20:15

[Rosemarie >>>]

Joseph +

Когда хозяин номера скрылся из виду, Рузвельт склонился над столом, прикладывая один конец долларовой трубочки к воспаленной жаром ноздре и вдыхая серебристую пыль.
- Марго, bаby, не хотите разделить со мной это маленькое удовольствие?
Он запрокинул голову, громко шмыгая носом, словно арабский хаджи, благодарящий Аллаха и выпрашивающий у него сиюминутного счастья.
Возбуждающее воздействие любопытства сильнее кокаина и алкоголя, во всяком случае, так говорят о женщинах, и Марго легко бы согласилась на щедрое предложение Рузвельта - щедрое без шуток, учитывая, какой ценой досталась покалеченному любителю острых ощущений его порция "джанкоя" - если бы не маленькое "но" в лице бывшей красавицы и нынешней истеричной развалины, другой Марго. Той, чье опустевшее место заняла и чью скатившуюся славу подобрала мисс Шульц.
Зачарованно следя, как белый порошок исчез в трубочке свернутой купюры, Розмари отрицательно мотнула головой.
- Не сегодня, дорогой. Тебе нужнее, - проговорила она и усмехнулась краем рта. Правда так часто язвительнее самой злой насмешки. - В другой раз.
- Другой, так другой, - американец развернулся, пожимая широкими плечами.
Что ж, ему больше достанется. За неимением того, чего хотелось О`Доллу в эту минуту (скорее всего, составить компанию «господину в турецком халате» в принятии душа или помассировать ему спинку оливковым маслом – что больше было похоже на правду) он неожиданно посмотрел на свою молодую спутницу взглядом креветки-чистильщика, самого ревнивого ухажера в природе и, оглядывая ее с ног до головы, сделал вывод в пользу той самой привлекательности певицы, которую не хотел бы делить ни с кем другим.
- А хотите сегодня весело провести ночь? – Рузвельт надул губы с видом человека, который огорчался, что вечером до него нет дела даже комарам.
- Веселее, чем прошлая? - рассмеялась Марго. От виски в ушах приятно шумело, похоже на уютный треск радиоприемника, складывающийся в синкопы танго. Она медленно закружилась по комнате, пока не остановилась прямо перед Рузвельтом.

[Monsieur Le Chiffre >>>]

Pas de trois*

- Это уже будет зависеть от тебя, bаby, - американец расплылся в улыбке и заговорил почти шепотом. – Сделай одолжение, загляни в ванную к нашему новому другу.
Он направился к кровати, остановившись у изголовья, и принялся неаккуратно сбивать подушки, словно готовил постель для приболевшего короля только для того, чтобы в ней же его и заколоть.
- И скажи ему, что я жду.
Марго капризно надула губки: мамаша навязывает ей роль няньки, сынок - горничной... Но все же подплыла к двери, за которой плескался, топился или давился своим сарказмом французский гость. Стукнув в филенку деревяшки пару раз, она с удовольствием прислушалась к отзвуку глухого эха.
- Мистер О’Долл волнуется, не утонули ли вы в канализационном сливе, мистер. Насвистите пару тактов "Марсельезы", чтобы успокоить его.
- А мистер О’Долл отзывается только на свист? Сочувствую
Гость возник в дверном проеме: в брюках и рубашке, которую заканчивал застегивать твердыми, изредка подрагивающими пальцами. Единственное, что выбивалось из этого слегка помятого, но не лишенного следов прежней респектабельности вида – он оставался босым, и узкие длинные ступни выглядели чем-то куда более непристойно, чем предшествовавшее полное обнажение.
Во всяком случае, на фоне дорогой ткани и вызывающе острых лацканов рубашки, которые он в этот момент пытался соединить модными эмалированными запонками, были куда более неуместны.
- А проверьте, мистер, - взглядом Марго оценила теперешний вид француза, враз подорожавшего на несколько сотен долларов; из притонного забулдыги - в джентльмены. - Мистер О’Долл вообще отзывчивый парень. Вы ему руку сломали, а он готов вам подушки взбивать.
В том, что американец готов это сделать, равно как и в том, каким местом и каким способом, у воздвигшегося, аки Афродита из пены, француза сомнений не было. Не было даже изумления: свежий кусок мяса бросили двум постоянно грызущимся псам. И гадливость, растущая по мере того, как ему открывалось, какие место в партии отводил ему дорогой, клявшийся в любви друг.
Или… уже не отводил?
«Бегите отсюда, Жан. Потому что я никогда не смогу дать вам то, чего вы заслуживаете».
Он сделал шаг из ванной, обратив взгляд к кровати, на которой, судя по всему, должен был пребывать покалеченный сын владелицы казино.То, что он заслуживает.

-----
*Па-де-труа – все трое

[Joseph >>>]

я и мсье

Удовлетворение, растертое по лицу американца кокаиновым прикосновением, смылось волной непонимания провинившегося ребенка; и тут же, как ночь сменяет день, розовощекое чадо Алоизии, Большого Каньона и солнечных курортов, где в каждом госте навсегда поселяется любовь к меренге и Cocktail Pina Colada, покрылось волдырями крайнего возмущения – точно таким видом обладал бы любой другой на его месте, потому что за это время Рузвельт успел расстегнуть рубашку и вытянуться на кровати, явно рассчитывая на поддержку со стороны медной статуи (кем казался француз) ставшей настолько ослепительной, словно тот целый час вымачивался в кефире и луковом соку.
- Куда это вы собрались, на ночь глядя? Или… предпочитаете более уединенные места?
- Возможно, напротив, более… публичное,- отряхнув левый манжет, гость неторопливо вдел язычок запонки в прорези на правом. Тот слегка прищелкнул, вставая поперек горла золотой безделушке; щелчком пальца мсье распрямил заломившуюся ткань. Его глаза со смесью холодного любопытства и отвращения путешествовали по телу, возлежащему на постели с таким видом, словно вокруг дымились кружевные кадильницы и возносились к расписным потолкам переливающиеся вуали опиумного дыма.
Султан или наложник?
- Вам, я вижу, удобно, мистер О’Долл?- осведомился он с хладнокровием семидесятилетнего лорда, в первую брачную ночь пытающегося выяснить у пятидесятилетней графини, не слишком ли ее большой урон понесла ее замшелая девственность от его судорожных, но весьма бесплодных стараний.
Рузвельт дерзостно закинул руки за голову, как будто желал продемонстрировать мускулистый живот с бархатным светлым пушком (о, скольких горничных он свел с ума своим одетым в финский однобортный костюм телом и невозможно было подсчитать скольких лишил опоры под ногами, когда его с себя стягивал) - благоухающим одуванчиковым полем, выцветшим под палящим солнцем американских прерий, - что ожидающе вздрагивал под дорогой распахнутой тканью его одежды и расточал аромат слезоточивого одеколона.
- Да вы проказник, батенька. Если это приглашение поехать с вами, хотя предпочтительнее было бы начать наше знакомство на этой кровати, то я его с удовольствием приму, мсье. Или, вас не устраивает присутствие… женщины в этой комнате?
Борзый щенок закатил глаза – никак возомнил себя охотничьим псом, загнавшим упрямую овцу в пастуший загон.

[Rosemarie >>>]

Втроем

- Милый, да это комплимент, - отозвалась Марго, и в бархатном голосе певички прозвучало язвительное недовольство. Что ж, если ее спросят, она с уверенностью сможет сказать, что грязные слухи, окружавшие любимчика Алоизии, соответствуют истине. - Ты предполагаешь, что меня можно заметить, что мое присутствие может стеснять, как общество монахини.
Последнее слово, как карта, выскочившая из рукава неумелого шулера, или костяшка, первой упавшая на гладкий бочок и толкнувшая одну из многих сестричек, выставленных в ряд терпеливым любителем, запустила таинственный механизм возмездия, лишь намечавшийся в голове француза. Длинный красный рот самодовольно поджался.
Подойдя к кровати, на которой лежал стремительно впадающий в кокаиновое помрачение мистер О’Долли, он поставил колено на край, не перенося на него веса – движение, каким позирующий для фотографии охотник прикасается к еще не остывшему трупу гориллы.
- Возможно, мадам, ваш патрон как раз и нуждается в отпущении грехов?
С заметным сомнением поглядев на Рузвельта, Марго обошла кровать с другой стороны.
- Ночь слишком коротка для всех его грехов, - ответила она. - Самолюбие не позволит ему потратить меньше времени, чем на интервью в модную газету. Так, милый? - она возвысила голос, чтобы проверить, насколько ее покровитель еще пребывает в реальном мире.
Белоснежные зубы американского отпрыска обнажились в громком хохоте – наверное, сейчас Рузвельта мог слышать не только родственник Сципионе Чинизелли, вот уже больше двух недель проживающий за стеной, – тоже артист цирка, великолепный наездник и разводчик арабских скакунов, к которому О`Долл периодически захаживал, несомненно, чтобы овладеть мастерством приучения жеребцов к работе в упряжи и под седлом, - но и весь этаж.
- Друзья, к чему нам ссориться? Меня хватит на всех.
Подняв голову, вероятно, уже не совсем соображая, кто и что говорит, одной рукой он попытался ухватить Марго за что-нибудь выпуклое (хотя бы за руку), а другую протянул Дюрану, приглашая присоединиться к забаве, которую не собирался больше откладывать ни на минуту.

[lana_estel >>>]

(авторы: JoseF, Rosemarie, Monsieur Le Chiffre )

Вместо того, чтобы ответить на это призывное движение, по выразительности способное поспорить с выпяченным задом кошки, изгибающейся за стеклом при виде мартовского кота, рука француза скользнула в карман – и через мгновенье вынырнула оттуда, по пути разворачивая шелковисто блестящую петлю модного галстука. Короткий замах – разворот змеиного тела – и она захлестнула вокруг напряженно звенящего запястья.
- Надеюсь, что так оно и будет… мистер О’Долл.
Мохнатые брови-дуги О`Долла, продолжавшего изображать из себя американский продукт нечистот, в изумлении поднялись вверх на вспотевший лоб, готовясь обрушиться на глаза со стремлением Ниагарского водопада, вожделенно ласкающего нагромождение камней у самого подножия. Выражение лица Рузвельта сейчас походило на мордашки раздетых индийских девиц – баядер* - что встречались на карикатурах в пикантных журналах, которые заокеанские гости любили оставлять в туалетах казино после своего отъезда.
- Ух, ты! Господин француз вошел во вкус? Этому фокусу вас никак азиатская сучка обучила, да?
Марго качнулась вперед, чтобы перехватить самовольную руку француза, но увидев, что Рузвельт вовсе не возражает против такого обращения, передумала. Отстраненно наблюдая за двумя мужчинами, она отступила к столику, на котором манила своей открытостью распечатанная пачка сигарет. Прикурив, Марго брезгливо выпустила первый клуб дыма.
- Если ты думаешь... - с ласковой угрозой начала она, но осеклась, проглотив пренебрежительный отказ к телесной щедрости Рузвельта. - Да нет, ты сейчас вообще не думаешь.
…Еще одна костяшка.
Шелковая петля дрогнула, а затем затянулась с неумолимостью ускользающих мгновений; с неторопливостью палача, забивающего клинья между плашками «испанского сапожка», заокеанский гость наклонился, выворачивая кисть своего пленника, лишая того возможности воспротивиться происходящему.
Вторая петля обвилась вокруг поврежденного запястья, притягивая его к здоровому; резким движением, каким рыбак подсекает попавшуюся жертву, мужчина затянул узел, позволяя ему глубоко войти под выступающую кость.
- Как говорит ваша дама, это – европейская утонченность.

------
*баядеры - индийские танцовщицы

[Monsieur Le Chiffre >>>]

Джозеф, Марго и ваш покорный

- Полегче, полегче, - Рузвельт поморщился от того, что узел растревожил его больную руку, но взгляд был более чем одобрительным, даже похвальным, как у учителя, позволяющего своему любимому ученику наглядно показать все то, чему юный школяр обучился за этот год.
- И что же дальше? Мне закрыть глаза? Или что мне делать? – американец задрал голову, хлопая челюстью в громком смехе, одновременно начиная напевать во всю глотку «Signora I Want to Say Carissima».
- Синьора, дорогая, так я хотел бы тебя назвать!
Платок, угодивший между челюстями прервал песню. Не выпуская край галстука – так строгий хозяин придерживает поводок заливающегося слюной и лаем бойцовского пса – француз двумя пальцами разжал челюсти Рузвельта, как изгаженную салфетку в мусоропровод, заталкивая туда кусок батистовой ткани.
Подумать только: одно неосторожное движение – и все закончится. Навсегда.
Отдернул руку, когда зубы задели кожу – брезгливым движением, словно безумие О’Долла было заразно и могло передаться при самом ничтожном повреждении кожи.
Накинул еще две петли поперек завязанного узла – словно стягивал талию красотке кринолиновых времен – и туго затянул последнюю вокруг ремня брюк.
Темные глаза обратились на даму, окутавшуюся дымной вуалью:
- Надеюсь, синьора, дорогая, мы не станем ждать, пока мистер О’Долл все-таки назовет всех, кого планировал. Судя по всему, это не доставит никому удовольствия.
Холодная маска небрежной невозмутимости, наконец, дрогнула, явив на мгновение простодушную растерянность неискушенной провинциалки - след которой Розмари вытравляла тщательней, чем одурманенная модой брюнетка темный пигмент из волос.
- Вы предлагаете уйти, оставив Рузвельта вот так? - Марго раскатисто и звонко рассмеялась, манерно отведя в сторону зажатую в тонких пальцах сигарету. - Вы шутите, - без вопросительной интонации заключила она.
Бесцветная бровь едва дрогнула.
- Мсье придет в себя через полчаса, самое большее – через минут сорок. Еще через… минут двадцать он сообразит, как развязаться… Мы можем спуститься в бар и выпить чего-нибудь; устроите мне экскурсию по здешним… достопримечательностям,- мужчина расправил ворот рубашки и вопросительно воззрился на собеседницу.- Но, ежели вам более приятна роль бонны, кто я такой, чтобы чинить препятствия?
Огонек на кончике сигареты мигнул, и Марго загасила окурок о дно мраморной пепельницы, тяжелой, основательной и вызывающе-роскошной, как и вся обстановка «Cinerаmа». Она пристально посмотрела на Дюрана, и ярко-алые губы раздвинулись в медленной улыбке. Месье не шутил.
- Вы гость, - коротко уронила она и, прежде чем отвернуться, бросила последний взгляд на Рузвельта. Лучший способ спасения от неприятностей - посадить на шелковый поводок. Интересно, оценит ли Алоизия?
Слова эти означали согласие и заслуживали несомненной благодарности, которая воспоследовала в виде полупоклона, заставившего слегка подпружинить кроватный матрац, стремительного разворота и не менее энергичного прошествия в ванную, где оставались, сброшенные на пол, пиджак, ботинки и шелковые носки постояльца номера один в этом не то борделе, не то гостинице без указания звезд. Второй раз мсье появился перед глазами девицы уже полностью одетым – если не считать досадного отсутствия галстука, в эту минуту ставшего путами для хозяйского сына.
Впрочем, эту неприятность он рассчитывал исправить в само ближайшем будущем: бумажник и портсигар занимали предназначенное им место в кармане его пиджака.
Даже не оглянувшись на Рузвельта, которого, надо полагать, только охватывала волна самого большого блаженства, представимого человеческому воображению, гость прошествовал к выходу, не преминув по пути подобрать со стола початый пакет с кокаином.
Предосторожность, не больше.
Распахнув дверь, он отдал даме старосветский полупоклон.
- Qui m'Aime me Suive!*

------
* - Те, кто любит меня, за мной! - фраза Жанны д’Арк, по легенде, обращенная ею к армии в критическую минуту.

[Rosemarie >>>]

+ месье

С холодноватой улыбкой, как только что снятое со льда шампанское, Марго последовала приглашению и уверенно пошла впереди Дюрана по устланным коврами коридорам. Шикарно до безвкусицы, вульгарно до верха совершенства - «Cinerаmа» ослепляла.
- Зал для рулетки... - жест правой рукой. - Баккара и покер... - плавный взмах левой. - А вот главная достопримечательность на это час - бар.
Бар с батареей пузатых и высокогорлых бутылок ослеплял не меньше; ослепляла и била по глазам роскошью массивная хрустальная люстра с россыпью голубых и желтых электрических искр. В царстве света и блеска многократно отражалось смуглое лицо повелителя "петушиных хвостов" и шейкеров, бармена Джима.
- Привет, Джимми, - Марго скользнула за стойку и в полуобороте искоса посмотрела на француза. - За что предлагаете выпить? За прекрасный вечер, гостеприимного хозяина, или за этот оазис в пустыне сухого закона?
Обивка сиденья слегка скрипнула: сопровождающий новую звезду мужчина – тот самый, что утром велел вызвать менеджера и после был уведен в святую святых, кабинет владелицы - обладал ростом и весом, несколько превышающим средний уровень. Причем веса, как видно, это касалось во всех смыслах.
- Для начала, может быть, за знакомство? Le Chiffre. Два коньяка,- губы, к которым начал понемногу возвращаться естественный цвет, сложились в кривую улыбку.- А вас, наверное, зовут Madame Bonne*? или mademoiselle de Bonbon?
- Мисс Шульц, - не поддержала игру Марго. - Сладкое вредно для фигуры, а детишки для нервов, поэтому я берегусь и от того, и от другого, приятель. Ну, а вы? Для этого места вам следовало назваться мистером Зеро. На удачу.
- Надеюсь, я все-таки стою несколько больше,- мужчина подхватил пузатый бокал и сделал характерное движение головой, словно разминая шею в натирающем воротнике – жест, характерный для парфюмеров и сомелье, снимающих пробу с представленного на их суд букета. Веки удовлетворенно опустились, и лишь после этого постоялец номера первого сделал первый глоток.
- Коньяк – тот же любовник; крепость проверить только со временем, и не всякий можно допустить в себя,- криво улыбаясь, изрек он, слегка покачивая в ладони сосуд и заставляя оседать на стенках почти невидимую благоухающую пленку.- Хотя… пожалуй, это можно сказать о любом вине. Главное – не потерять голову.
Приподняв брови и явно забавляясь, Марго возразила:
- С холодной кровью и не потеряв рассудка, возможно ли получить наслаждение? - она кивнула в сторону пока оставленного французом без внимания игрового зала. - Кипение страстей здесь грядущей ночью опровергнет ваши слова.
Свой бокал она отпивала маленькими глоточками, как лимонад - коньяк Марго не любила, предпочитая виски с большим количеством содовой или сладкие настойки. Но коньяк был дорогим, а значит, ей придется полюбить его, как заставит себя она полюбить черную икру, баснословное и мерзкое на вкус месиво.
------
* Бонна - Воспитательница маленьких детей. Bonbon - разновидность конфет, небольшие шарики или трюфели

[Monsieur Le Chiffre >>>]

Несравненная Марго +

- Едва ли пьяница, вылакавший бочку виски, способен получать большее удовольствие от его букета,- чеканный профиль мужчины обратился в сторону, куда указывал жест его собеседницы.- Вино и любовь сходны тем, что в малых дозах они бодрят и улучшают настроение, в умеренных могут наполнить жизнь и заставить ее заиграть новыми красками, в чрезмерных же… в чрезмерных же превращают человека в ничтожество, купающееся в собственных испражнениях и полагающее болезнь за величайшее счастье на земле. Почему алкоголиков и морфинистов лечат, помещая в санаторию, а других… Ваш хозяин, например,- он сделал глоток, не замечая допущенной оговорки,- полагаете, сейчас он был бы способен оценить поцелуй… или бокал вина?
Марго лукаво рассмеялась, покачивая в пальцах ножку коньячного бокала, - француз ее совсем за дурочку держит?
- Ну, нет, мистера О’Долла я обсуждать не стану. Особенно здесь, - тихо фыркнула она. Джимми-бармен отвернулся, но его гибкая спина и уши, розовеющие под гладко набриолиненными волосами, находились в ненужной близости от парочки.
- Всякое рвотное необходимо строго дозировать,- не обращаясь ни к кому конкретно, резюмировал француз, сделав глоток и почти с наслаждением чувствуя, как растекается в гортани обжигающая жидкость. Оправдание всему, вздумай он сейчас упасть лицом на стойку, в пол, в салат или в колени рыжей девицы. Свободный художник, сгущающий краски в палитре, чародей, превращающей сына плотника в божьего посланца, замарашку – в принцессу в меховых башмачках* (Венеру в мехах?), а постель китайской проститутки – в озера, цветущие лотосами. Aqua vitae, aqua Tofana*. Сыворотка правды*.
- Предпочитаете более уединенные места?- повторил он (когда уже кончится это бесконечное блуждание в замке с зеркальными стенами?) фразу, недавно оброненную мистером Долли.- Или, напротив, более публичные?
- Зависит от места, - Марго вопросительно посмотрела на Дюрана, поощряя к развитию темы. - Вы просто так, поболтать, или есть что на уме? - с грубоватой прямолинейностью поинтересовалась она. Коньяк, скользнув по горлу, соединился с виски, и, смешавшись, два напитка начали совместный огненный танец с нарастающим темпом, принесшим восхитительную легкость телу и беззаботность мыслям.

------
* в оригинальной «Золушке» Перро речь идет не о хрустальных башмачках, а о туфельке, подбитой мехом.
*Aqua vitae – вода жизни, aqua Tofana (Acqua Toffana, Aqua Tophana, and Aqua Tufania) – вода Тофаны, легендарный яд.
* Понятие сыворотки правды появилось в начале века. В 30- гг. в этом качестве использовался скополамин.

[Rosemarie >>>]

+ месье

Красные пьявки, отлакированные сумасшедшим ученым для своей коллекции в зоологическом музее, дрогнули и расползлись. Игра в агрессивном стиле, милочка? Ну, что ж, даже если ты знаешь мою карманную пару* - расклад еще не закончен.
- О страстях, мадам, - подняв почти опустошенный бокал к губам и глядя на собеседницу поверх его края, промурлыкал он, с ловкостью кукловода-перчаточника* возвращая голосу тот парижский говорок, что безотказно действовал на дамочек Нового света, для которых Лютеция была недостижима и желанна, как платье от модного дома.
- Вашему патрону удалось разбудить мое любопытство,- губы обхватывают край бокала; глубокий глоток, кадык дергается на сильной шее, которую отсутствие галстука, отсутствие плотно застегнутого воротника удлиняет и делает беззащитной. Поединок ума и сердца, глубоко расколовший грудь.
- Может быть, вам удастся его удовлетворить?
- О, - капризно округлившиеся губки Розмари выражали брезгливое разочарование. - Что же интересует мистера Шифра? Детские годы? Вредные привычки? В первом я не сведуща ,а второе Рузвельт не скрывает, наоборот, всячески выставляет напоказ.
- Надеюсь, вы не откажете мне в любезности совершить путешествие по основным?- донышко бокала глухо стукнуло по отполированному дереву барной стойки. Ладонь коснулась лацкана пиджака в том месте, где приличные люди имеют обыкновение носить бумажник.
- Вы все видели и слышали там, наверху, - не приняла подачу Марго. - но если вы так непонятливы или американский английский мистера О’Долла нуждается в дополнительном переводе, дайте знать.

------
* перчаточники – разновидность кукольного театра, где «тело» куклы представляет собой надеваемую на руку «перчатку»; голова насаживается на один из пальцев.
* карманная пара – в покере: две карты, вслепую раздаваемые игрокам перед первым кругом торговли.

[Monsieur Le Chiffre >>>]

с Марго

- Английский мистера О’Долла достаточно понятен… как и прочее содержимое его шкафа*. Меня интересует, не завалялось ли там китайского халата. Не хотите немного покататься по городу, взглянуть на праздник? Может быть, приобрести какой-нибудь сувенир?- он вновь улыбнулся, глядя на хорошенькую бизнес-леди, готовый в любой момент обратить дело в шутку.
Играть против хозяйки банка, даже в мелочах, было серьезным делом.
- Или же, если пожелаете, я провожу вас до номера.
Под номером гость, очевидно, подразумевал спальню и кровать со связанным Рузвельтом. Марго передернуло: бывали моменты, когда она предпочитала держаться от своего покровителя подальше. Альтернатива предлагалась не менее рискованная: уехать в ночь с человеком, имени которого она даже не знала - не принимать же всерьез прозвище "Шифр". Впрочем, затея на стала бы более безопасной, назовись француз Смитом. Или Вессоном. Певица тихо рассмеялась.
- Проводите, - просто ответила она; коньяк и виски толкали на безрассудное приключение. - Я захвачу манто и шляпу.

------
* кроме прочего, обыгрывается жаргонное обозначение гомосексуалиста в англ. языке – «сидящий/живущий в шкафу»

[lana_estel >>>]

(автор: Тео)

Мотель "Lаsky",
Tight Springs, штат Арканзас,
6 февраля 1930 год, 21:00

Сизая лента дыма лениво влилась в общую пелену, укутывавшую прокуренный зал, подобно старой шали. Мужчина - высокий брюнет с совершенно нереальными синими глазами - несколькими жующими движениями губ двинул сигарету в уголок рта: красный огонек ровно вспыхивал, словно сигнальный маяк. Йи молча и с бесстрастной маской на лице наблюдала, как ее соперник дважды обошел стол, подыскивая подходящую цель. Когда выбор был сделан, китаянка позволила себе улыбнуться: сейчас игрок перечеркнет себе путь к серии, загнав в лузу наиболее очевидный, дармовой шар, и тогда… Мужчина поднял голову и долго, внимательно смотрел на Йи, будто желая прочесть ее мысли. Отложил кий в сторону и с остервенением вогнал окурок в заполненную пепельницу, впрочем, похоже, лишь от того, что папиросная бумага догорела почти до конца, едва не опалив ему губы, - потому что в следующий момент обладатель небесных глаз уже мусолил следующую сигарету, нервно чиркая спичкой по темному боку коробка.
- Если я сейчас поведусь, вы же меня засадите, - то ли утвердил, то ли спросил он, снова беря кий в руки и медленно натирая наклейку мелом.
Девушка, как завороженная, следила за его движениями. Крупная, широкая ладонь легла на зеленое полотно. У соперника были потрясающие руки: бледная, лоснящаяся кожа, пересеченная вздутыми синими реками вен, округлые ногти с белыми, словно подведенными карандашом, аккуратными кончиками и ровными, без изъяна, лунами. Кий искрящейся блестящей змейкой метнулся к добыче – битку, – и Йи показалось, что она уже слышит его уверенный удар о полосатый бок и звук падения в лузу… По залу пронесся гомон разочарования.
- Вот незадача. Кикс. Леди, ваш ход, - мужчина обворожительно улыбнулся, словно только что не он мазнул, едва задев молочный шар.
Теперь взгляды собравшихся вокруг стола были прикованы к маленькой китаянке. Она потерла подбородок – такое расположение битка было крайне неприятным и мало входило в ее планы. Ее соперник, наверняка, был шпилевым*, редкой драгоценностью среди нетрезвого мусора, с которым Йи обычно доводилось играть. Девушка несколько раз примеривалась к шару, прикидывая возможные дальнейшие варианты. Всякий раз она ловила на себе взоры – пряная смесь любопытства и осуждения – впрочем, они были наградой не столько ее игре, сколько внешнему виду: в боковых разрезах ее длинной темно-синей туники мелькали широкие брючины в тон, перехваченные на щиколотках атласной лентой, собирающей их на манер арабских штанов.

------
*шпилевой - сильный игрок, играющий на уровне профессионалов, но старающийся не "светиться" и не участвующий, как правило, в турнирах, и от того не имеющий спортивных званий.

Сообщение отредактировал lana_estel - 5-05-2012, 20:27

[Joseph >>>]

+Тео

Среди ковра из плотных возбужденных чудесным вечером посетителей приюта отверженных, пропитанного сцеженным из американского вымени виски и угаром, воняющим так, словно горела целая плантация табака, всплыло еще одно азиатское лицо – молодая узкоглазая девочка, желтая, как кипящий скипидар под африканским солнцем: Зэнзэн протискивалась под руками и ногами хохочущих туш, что то и дело путали ее с дверным косяком или стулом, от чего китаянка поджимала губы с видом взбешенного носорога, предвкушающего преждевременную смерть неугодных.
Крошечная фигурка вынырнула из толпы - направилась к Йи (сестру господина прислуга узнала бы при любом освещении и при любых обстоятельствах) и замерла у стола, кривя губы, что распахнулись на треугольном личике, будто подтаявший береговой лёд.
- Yì, Tengfei xiānshēng zài wàimiàn děngzhe*, - с ходу сообщила девочка, придавая голосу важности едва заметным кивком в сторону выхода.
- Hǎoma?* – откликнулась девушка, смерив прислужницу Тенга взглядом – терпким и горький, словно остывший кофе. Ей не нравилось ни появление Зэнзэн здесь, ни ее сообщение, которое означало, что Йи следует немедленно бросить все дела и уделить внимание брату. Не в этот раз. Переходя на китайский, выделяя слоги нарочито сильными тональными акцентами, она сообщила девочке: - В таком случае господину Тенгфею лучше зайти - ожидание может затянуться, я занята. Или ему претит эта дыра? – грифельные брови приподнялись, будто следуя повышению интонации голоса. Китаянка оперлась на поставленный вертикально кий и сжала его, как древко флага, поднятого во имя священного бунта, - единственную опору и надежду, что едва заметно дрогнувшие от волнения ноги удержат свою хрупкую ношу.
Малышка насупилась – все, что ей было велено, это передать уже сказанное сестре, остальное не ее дело.
- Tengfei xiānshēng zài chē shàng. Tā chuānzhuó zhège dìfāng. Nǐ xūyào qùle qìngdiǎn yíshì.*
В этот раз она сделала шаг назад и указала рукой на дверь, как будто сам брат сейчас руководил ее движениями, настоятельно – требуя – советуя следовать не наперекор просьбе.
- Nàme jiù bù huì dòngjié...*– сомкнутые на лакированной поверхности кия пальцы заметно побелели, впрочем, и сама Йи была похожа на мраморную статуэтку с розовым напылением взволнованного румянца на щеках. Слова медленно просачивались сквозь едва заметно шевелящиеся створки пунцовой раковины губ, - Wǒ yǒushì*.
Впервые в жизни она шла против воли брата, против невысказанного, но отчетливо данного приказа. Неповиновение. Ослушание. Своеволие. Слова, которые едва ли можно было когда-либо применить по отношению к сестре Тенгфея.
- Простите эту заминку, - обратилась она к сопернику, отвернувшись от маленькой китайской птички-вестницы, но спиной ощущая ее присутствие.

------
*Yì, Tengfei xiānshēng… - Йи, господин Тенгфей ждет снаружи
*Hǎoma?* - вот как?
*Господин Тенгфей в машине. Он не одет для этого места. Ему нужно ехать на ритуал для праздника.
*Nàme jiù bù huì dòngjié! - В таком случае он не замерзнет.
*Wǒ yǒushì. - Я занята.

[Rosemarie >>>]

Джо + Тео

Крошечные пятки девочки-мотылька заострились и она, волчком развернувшись, пошла прочь, пробивая себе дорогу склоненной головой, как горный козерог, путешествующий по каменистым склонам; наверняка китайская прислуга уже продумывала слова, с которыми вернется к своему хозяину.
Надув щеки, будто набрала в рот овсяного кваса и пшеничных отрубей, Зэнзэн поспешила со всех ног наружу, к синему тудору* - «зеппелину» - где за приоткрытой дверью на одном из полноразмерных задних сидений находился ее господин.
В то мгновение, когда фигурка маленькой прислуги растворилась в прокуренной толпе, Йи вздрогнула. Пальцы разжались и выточенное из сукупиры орудие бильярдиста пало к ногам.
- Извините, надеюсь, мы доиграем в следующий раз, - оставив на столе несколько серо-зеленых портретов президента Гранта, китаянка едва не опрометью бросилась вслед за Зэнзэн. Ноги будто сами несли ее к выходу, торопливым цокотом широких каблуков отсчитывая шаги до встречи с братом. Время до возрождения? Время до смерти?..
Обаятельный незнакомец неторопливым, мягким движением руки забрал купюры – и некоторое время разглядывал их с видом кавалера, которому дама подарила на память расшитый кружевом платок. Некоторое время мужчина смотрел на то, как его недавняя соперница преодолевает преграды из чужих тел. Потом обернулся к зевакам:
- Ну что, господа и, возможно, дамы, партию?..
Йи выскочила на улицу сразу за девчонкой.

------
*тудо́р — от англ. two doors - «две двери»

[Joseph >>>]

+ Тео

Глянцевая дверца иссиня-черного сиротливого автомобиля была распахнута, как будто кто-то давал оплошавшей малолетней проказнице возможность, запрыгнув внутрь, загладить свою вину.
Тенгфей сидел на заднем сидении, медленно натягивая на белые худые плечи расписной шелковый халат с глубоким гранатовым оттенком мохры, в складках которого кольцами, витыми изумрудными горошинами, королевский питон заглатывал новорожденный бутон олеандра, что алой зарей цвел в сердце другого побежденного змея. Длинная ткань едва прикрывала голень – Тенг опаздывал, поэтому ему пришлось переодеваться прямо здесь, но, казалось, сейчас его это совсем не волновало, как и то, что плетеные петли пао выскальзывали из рук, собранные на затылке волосы непослушно падали на плечи, а черный угольный карандаш рассыпался в пальцах.
Под босыми ногами стоял деревянный ящик, из которого время от времени показывалась длинная стрелка языка пепельного олигодона – главный атрибут сегодняшнего ритуального жертвоприношения, что должен был начать вторую неделю перед праздником фонарей (на самом деле, всего лишь развлечение, которым молодой китаец кормил своих обкуренных гостей-бизнесменов в чайном доме, тем не менее, именно насмотревшись на выползающие из брюшка внутренности, те охотно раскрывали свои даже самые страшные тайны). Обычно ритуал заканчивался распитием рисового вина и шествием гостей с огромной головой дракона из папье-маше, что дрожала от ветра на проволочном каркасе, как осенний пожелтевший лист; когда нижняя челюсть раскрывалась, в пасти должна была вспыхивать лампада с огнем. Самые стойкие участники несли длинное полое тело змея, под ним позже все вместе предавались веселью с очаровательными жрицами любви. Этот день означал, что всемогущий Дракон, наконец, поднял голову после зимней спячки. Но Тенгфей предчувствовал, что сегодня все будет совсем иначе – возбужденные ненасытные богатеи всегда требовали разделать какую-нибудь ядовитую гадину. Хотя она и истекала кровью, яростно плевалась содержимым желудка, но, ощущая хоть малейшую нерешительность, так и норовила причинить вред. Однако и на это Тенгу было тоже все равно, он даже с удовольствием бы заглянул в глаза опасному змею, перед тем, как булыжником раздробить ему голову.
Он не повернулся, даже не посмотрел, только в глухом звуке дрогнули губы, высеченные на половинке лица, заштрихованной черными прядями волос.
- Zuò*.
Нет, ей сейчас не нужны были ни его взгляды, ни тепло голоса, никакие приветственные и вступительные речи. И все же это безличное обращение, будто брат застал Йи за чем-то неприличествующим, и собирается сейчас прочесть ей лекцию на тему подобающего девушке поведения, вошло в сердце, словно ледяной осколок, разливая по телу холод и дрожь. Девушка выполнила просьбу – указание? – в совершенном безмолвии. Мотнула головой, убирая с лица выбившиеся из высокого хвоста нити волос, и устроилась на переднем сидении. Неосторожным – или показно случайным – взмахом руки сбила в сторону салонное зеркало. Темные глаза Тенгфея на мгновение мелькнули в отражении, после чего безразличная стекляшка показала фрагмент улицы, кадрированный по углам дорогой обшивкой салона. Губы китаянки стянулись в тонкую бесцветную упрямую ниточку.
«Пережить Новый год, что через пропасть прыгнуть» - так говорили их азиатские предки, которые разлучаясь с семьей, нередко кончали жизнь самоубийством. Тенгу же хотелось заставить себя пережить хотя бы этот день.
Оставив непослушные петли в покое, он взял ольховую краску, специально приготовленную и разложенную по пирамидным алебастровым чашечкам и, небрежно макнув палец в первую попавшуюся, провел им по запястью, наспех рисуя дуйцзы, точно по лубочной иконе, благожелательные надписи – прописи-заклинания - призванные защищать во время ритуала. После чего из множества выбрал черное клейкое масло в вытянутом сосуде и протянул его сестре, впервые за эту встречу посмотрев ей в глаза: его же - черные, матовые, неподвижные, как остывшие драгоценные турмалины или куски Каабы*, опустошенные и выдохнувшие всю жизнь в исламских паломников – безмолвно перебирали ответы на вопросы, которые, возможно, никогда не будут ни заданы, ни приняты.
- Помоги мне накрасить глаза.
Йи обернулась. Молча. Встретившись с братом взглядом, она поспешно отвела глаза, уставившись в черное нутро покоившейся на ладони баночки. Густая темная масса, преображающая все, что в ней отражается, в безобразное искривленное месиво. Наиболее точное воплощение того, что сейчас творилось в душе сестры Тенгфея. Девушка нерешительно обхватила горлышко сосуда двумя пальцами, осторожно, словно опасаясь дотронуться до руки брата – не то боясь обжечь, не то не желая обжечься самой этим случайным прикосновением. Зависший на несколько мгновений в воздухе алебастровый конус с чернильным содержимым едва заметно трепетал, словно маленький колокольчик, потревоженный дуновением ветра. Заметив эту дрожь, китаянка поторопилась найти для баночки опору более надежную.
Наконец ее голос – тихая дробь первых тяжелых капель по жестяной крыше – нарушил воцарившуюся тишину:
- Я не умею.
Тенгфей собирался что-то ответить, но вместо этого лишь тяжело выдохнул, как если бы получил по губам тянучкой (чем в Шанхае заклеивали рот провинившимся детям) откидывая голову на выстеленную бежевой кожей холодную спинку сиденья.
Он вытащил из полупустой пачки сигарету и заставил бумагу вспыхнуть золотисто-оранжевой точкой, такой же одинокой как изюм в имбирном печенье и такой же яркой, точно небесная звезда, зажигающаяся в ночь зимнего солнцестояния над Тибетским плато. Потом Тенг закрыл глаза, неожиданно понимая, что не успел сделать сегодня – к своему стыду и удивлению - ровным счетом ничего: благовония, пиалы с зернами пшеницы, лампы из рисового теста, тамтамы из вишневого сырого дерева сиротливо лежали в багажнике, хотя уже давно должны были занимать свои места в маленькой опиумной курильне.
- Он уехал, - затягиваясь дымом до всей глубины легких и скрывая бескровное лицо за ладонью, спокойно сообщил брат. – Ты рада?
Уехал. Ослепляющий свет софитов, бьющий по глазам; барабанная дробь : тихий гул, с каждой секундой становящийся и отчетливее, и громче, и оборванный внезапной, восторженной тишиной – предчувствие потрясающей победы… Но яркие краски смазываются, свет меркнет, - победитель безразлично давит ногой отчаянно стонущее сердце, разбрызгивая кровь и горечь, сдувая своим ледяным дыханием случайных свидетелей. Нет, не такой ценой хотела Йи избавиться от страшных мыслей, преследовавших ее с тех пор, как вода – прозрачная, чистая, - пролилась на голову обнаженного брата – сошедшего с небес и низверженного божества.
- Почему это должно меня радовать?
Молочное табачное облако стянуло расстояние между кровными родственниками, как навесной мост из сосновых долголетних досок, прибивающий гвоздями один конец к одним мыслям, второй – к другим. Всю свою жизнь, молодой китаец заботился, чтобы они вдвоем – брат и сестра – никогда не позволяли огню сжечь его натянутые над пропастью канаты. Может быть, настало время проверить их на прочность?
Тенгфей снова поднял голову, заглядывая в темные раскосые глаза своей маленькой дорогой Йи, которую помнил еще совсем ребенком, которую держал за руку, когда она, застигнутая страхом и воспоминаниями о погибшей при родах матери, засыпала голодными ночами на изъеденной мышами циновке; сестры, своей плоти и крови, слезы которой стряхивал с лица и отражением улыбался в них даже тогда, когда сам валился с ног от усталости.
- Как только я закончу дела в городе, я поеду его искать. Ты должна знать, что, - сигарета обескрыленной цикадой замерла у коралловых тонких губ. – Что я люблю этого человека, Йи.
Эти слова были ударом. Точным, как прощальный поцелуй битка в черный округлый бок, после которого восьмерка неизбежно входит в лузу. Вместо лузы была свежепробитая дыра в любящем сердце. До этого Йи надеялась, верила, что увиденное вчера – случайность, нелепая глупость, нашептанная брату на ухо Стариком Опием, - теперь надежда лопнула, как невесомый мыльный пузырь с радужными разводами, окропив глаза разлетевшимися едкими брызгами. Китаянка зажмурилась, но прозрачная влага, наполнившая ее глаза прежде, чем девушка могла бы совладать с нахлынувшей горечью, пролилась из-под плотно сомкнутых век и неторопливо проложила блестящие дорожки на побледневших щеках. Соленая капля достигла рта и исчезла.
- А он тебя?
Тенг едва заметно пожал плечами, позволил утомленной усмешке (а смеялся он только над самим собой) разгладить жемчужное бледное лицо, на самом деле, упорно пытавшееся сейчас скрыть все человеческие страхи влюбленных и застигнутых врасплох неведением, сомнением и отчаянием людей, что слепо верили в любовь с таким же рвением и самоотречением, как аборигены в жизнь внутри деревянного тотема и его защиту, когда входили в логово кровожадного тигра.
Некоторые слова, дай им волю быть произнесенными, способны оказаться «малым очищением», маленькой победой в большой и опасной игре, угодившей в цель стрелой в распростертой на километры битве.
- … да. Да. Любит.
Влюбленный мальчишка - виноватый без вины.
Йи задержала взгляд на лице брата – измученном, уставшем и безнадежно, глубоко влюбленном. Такой родной и ставший внезапной таким недосягаемо далеким. Брат и сестра. Мечта быть понятым и страх быть отверженным. Грохот ритуальных барабанов и всепоглощающая тишина. Слова, холодные, как воды Индигирки, сорвались с обретших цвет губ:
– Wǒ yě ài nǐ*. И ты уезжаешь…
«Как он» - но эта последняя мысль пролилась в воздух лишь печальным вздохом.
Молодой китаец лишь склонил голову на бок – еще немного и он развел бы руки, давая понять, что нет путей назад, но не сделал этого. То ли слова китаянки угнетали его, то ли он боялся, что на ее лице станет на еще одну тень больше. А ведь помнится, он говорил, что никогда не позволит себе быть причиной ее грусти.
- Ты моя сестра, Йи. Разве тебе мало знать, что в этом ты одна единственная? – глухо, как медленно выползающая из бутылки пробка, отозвался Тенг. – Мы всегда будем вместе. Под одним небом и на одном небе.
Да, она была его сестрой. А Тенгфей – ее братом. Кроме него, у Йи не было никого – ни подруг, ни постоянного мужчины (череда случайных и непродолжительных связей не в счет)… Потому что молодая китаянка никогда не знала, что ждет ее на следующий день. Когда ей необходимо будет обрубить все канаты, сорваться с привычного места, спрятаться, затаиться. Потому что она всю жизнь вынуждена врать, а между близкими людьми не может быть такого пласта лжи. Камнепад невысказанных мыслей с грохотом катился на узкую тропинку – единственно знакомую, единственно верную все эти годы. Дорожку, соединявшую две родственных души. Эта убийственная лавина обрушилась с оглушительным ревом, остановившись в долях миллиметра от того, чтобы быть высказанной. Ее gege ждал понимания. Которого Йи не могла ему дать – не сейчас. Но быть погребенным под грудой несправедливых обвинений он тоже не заслуживал.
- Шестое февраля одна тысяча девятьсот тридцатого года, - с монотонным отрешением пробормотала девушка, - двенадцать двадцать. Время смерти Адамса Купера. Одним незавершенным делом меньше.
- Fēicháng hǎo*, - Тенгфей беззвучным щелчком отправил окурок в приоткрытую дверцу, положил локти на колени – на несколько секунд – спрятав сливочную безнадежную бледность лица в худых ладонях.
К своему глубокому ужасу он даже не сразу понял, кто такой Адамс Купер и о чем идет речь – непозволительная рассеянность, которая выжигала из его памяти все, для чего он вообще делал то, что делал, для чего жил все это время и для чего превратил сестру в убийцу. Похороненному под этим пеплом человеку едва ли хотелось возвращаться к прежней жизни, другая часть сознания молодого китайца понимала, что появление Дюрана не изменило абсолютно ничего – кровопролитие на черно-белых досках не было знакомо ни с пределом допустимого, ни с желанием остановиться, ни с благородством соперников, что костями ранее поверженных двигали как фигурки, так и стрелки на обоих циферблатах механических шахматных часов. Да, Дюран не изменил ничего – кроме него самого. Теперь оставалось лишь тянуть время и брать жизнь «на измор».
«Партия осталась неоконченной, поскольку оба противника заснули…»*
- Второй заказ отменяется, – раньше отполированный льдиной голос был способен вспарывать и душить любые эмоции, теперь он сам стал слабо натянутой унылой струной на грифе гитары какого-нибудь обездоленного и покинутого старика, у которого остался лишь засаленный косячок и дырявые ботинки. - Мне понадобится твоя помощь в другом деле.
- В каком? – вопрос прозвучал тихим, почти безнадежным шепотом. Он практически не имел смысла: о чем бы ни попросил Тенг, Йи не чувствовала права отказать тому, кто вел ее по жизни, отводя каждую хлесткую ветвь, лишь бы та не причинила сестре вреда.
В этот самый момент к автомобилю подошел Яотинг и нырнул за руль, обнимая блестящими от жира руками пакет со сладкой сдобой.
- Wǒmen lái wǎnle, tǔbiē chóng,* - Тенгфей устало откинул голову назад; сил у него не хватало даже на то, чтобы повысить голос, лишь выдавленная улыбка – адресованная сестре - разгладила губы как серп новолуния на пожелтевшем снимке. – Поехали со мной, расскажу все потом.
- Я тебе там нужна? – устало вопросила Йи, не сводя с молодого китайца тяжелого взгляда внимательных глаз. Церемонии в «чайном доме» не вызывали у нее ни интереса, ни любопытства, ни восторга. Только страх за брата, когда ядовитая тварь, уловив хоть малейшее замешательство, норовит вонзить смертоносные жала под кожу; и отвращение к толпе опьяненных вином и опием свиней, страждущих только зрелищ и не отдающих отчета в том, насколько опасную гадину приносят в жертву… кому? Чему? Их пресыщенному впечатлениями воображению? Их жажде крови?.. С тем же успехом Тенг мог выпотрошить безобидного королевского питона, восторг этих зажравшихся ублюдков едва ли был бы меньше. – Я выгляжу неподобающим образом…
Брат не ответил, он лишь едва заметно кивнул, закрывая глаза, чтобы хоть немного поспать (не думать о том, что произошло) в дороге – давал понять, что все это уже не так важно: и не потому, что темно-синий «цепеллин» тронулся, отъезжая от высокого крыльца мотеля и даже не потому, что ему хотелось не оставаться наедине с преследующим, зовущим его по имени, усыпающим признаниями в любви томным голосом.
«За то, что я люблю вас… Что вы хотите от меня на самом деле?».
Тенгфей вздрогнул, как если бы рубиновые губы сейчас вонзались в его шею, перегрызая сплетенные нити сосудов, заставляя холодную варварскую кровь лавинным потоком нестись к затвердевшему безжизненному сердцу, чтобы запустить его еще раз. В последний раз.
Он посмотрел в окно, где в бурых перекрещенных воинственными наконечниками ясеневых ветках плавилась темно-желтая сырная головка заходящего солнца.
Его собственное отражение напоминало растертый по стеклу млечный сок: мальчишка Тенг, обжигающий самого себя отчаянным выдохом оказавшегося на смертном одре мученика.
- Дракон сегодня не благоволит.

------
*Zuò - сядь
*Кааба - исламская святыня
*Wǒ yě ài nǐ - я тоже тебя люблю.
* Fēicháng hǎo – очень хорошо
*Знаменитая долгая партия Вильямс — Маклоу 1851 года, после которой было решено ввести в шахматы часы (сначала песочные, в 1866 механические) и контроль времени
*Wǒmen lái wǎnle, tǔbiē chóng – Мы опаздываем, насекомое (последнее слово можно дословно перевести как «мокрица»)

[Monsieur Le Chiffre >>>]

Joseph

Чайнатаун, Chаguаn,
Tight Springs, штат Арканзас,
6 февраля 1930 год, 22:00

Маленький чайный домик, подобно железной пагоде Тэта, взрывающейся высоко вверх рогатой крышей и вспахивающей шпилем огненно-фиолетовое небо, словно небесные жители устроили гонки на лодках-драконах и длинными веслами, изрезанными глазурованной черепицей - под стать рыбной чешуе – перемешивали новорожденные облака с пеленающей Чайнатаун акварелью заката.
В темном зале среди курительных благовоний, восковых парадных красных свечей, что опоясывали помещение вдоль стен померанцевой орорью из танцующих огней, глиняных ваз с душистыми кипарисовыми ветками, разбросанного по полу гаоляна, риса, проса и кукурузы на мягких подушках с важностью Тиберия или Нерона возлежали ожидающие гости – в сплетенных с полуголыми китайскими девицами обрюзгших трепыхающихся клубках с трудом можно было разглядеть их лица, сокрытые под меховыми масками коров и тигров.
Войдя внутрь и остановившись в проеме, перетянутом бамбуковой решеткой, Тенгфей с омерзением разглядывал их пухнущую плоть (он с легкостью мог назвать большинство из присутствующих по имени) – она казалась настолько переполненной распутством и сластолюбием (вены вздувались под напором крови, превратившейся в опиумный спирт и разъедающей все живое внутри похотливых американских обезьян; глаза вылезали из орбит, а языки, как у животных в одышке, вываливались из слюнявых глоток) что молодому китайцу впервые в жизни захотелось выбежать на улицу, чтобы сделать глоток свежего воздуха, и потом, дождавшись, когда эти вымоченные в страсти и блаженной неге туши перестанут двигаться, ножом выпотрошить их потные волосатые брюшки.
Может быть, земле от этого станет хоть немного легче.
- Nǐ de zhùshǒu shēngbìng. Zhè jiāng wúfǎ cānjiā*, - щуплый узкоглазый старик, одурманенный опийным сном, отчего два стеклянных глаза слепила молочная пленка, выплыл из пепельного облака и застыл в складках темно-синей парчи, занавешивающей каморку.
- Wǒ kěyǐ zìjǐ chǔlǐ*.
Тенгфей - с отрешенностью и обреченностью «агнца для всесожжения» - опустил голову, спрятав лицо, как демон в плаще ночных крыл, под длинным покровом волос от блудливых взглядов ненасытных мерзких котов, потому что их морды, поднявшись на напрягшихся шеях, уже разглядывали его со всех сторон так, словно собирались в следующую секунду разорвать на части, так, словно чувствовали, что молодой азиат влечет за собой незримый шлейф из будоражащих наслаждений.
Хозяин курильни поднял волочащийся подол маково-красного пао и босыми ногами ступил за падугу.

------
*Nǐ de... - Ваш ассистент заболел. Он не сможет участвовать
*Wǒ kěyǐ... - Я справлюсь сам.
*кумирня - языческий храм

[Joseph >>>]

+ Тео

Брат скрылся из вида, а вместе с ним исчез и последний оплот уверенного существования Йи в этом совершенно чуждом и ненавистном для нее пространстве. Стараясь поменьше мелькать в толпе, китаянка организовала себе место в уголке, накидав цветастых подушек, и, подобрав полы длинной туники, села. Взгляды томимых ожиданием действа заблудших детей сытой жизни скользили по залу курильни и запинались, спотыкались о девушку, которая, проклиная все на свете, понимала, что, будь она голой, в царившую атмосферу она вписалась бы куда органичнее и была бы в целом гораздо менее приметна, чем в той одежде, что она позволила себе сегодня.
- Малышка... поработаешь? – почти ползком, на четвереньках, шатаясь из стороны в сторону – точно винтажная лошадка-качалка с мохнатой бычьей головой, минуту назад хлебнувшая из поилки настойки из опиумных маков, – огромная туша американской детины замерла рядом с Йи, намереваясь прямо здесь и прямо сейчас оставить на полу выпитое за этот вечер всеми возможными способами, на которые только был способен человек, утративший сходство с себе подобными. Пока гость, готовый обмочиться и облевать (выпустить из ушей и других естественных отверстий) даже свой серый шерстяной костюм с серебряными пуговицами, корчился на полу, двое низкорослых китайцев внесли в самую дальнюю часть зала квадратный алтарь, устланный черными каменными плитами.
Не смотря на то, что хозяин курильни давно превратил этот ритуал в зрелищное театральное представление (кто-либо из гостей едва ли когда-нибудь задумывался об опасности, и именно поэтому, возлежа на подушках и попивая рисовое вино, смотрел на происходящее с тем же требовательным интересом, с каким помпезные беззаботные богачи взглядами провожали на сцену амфитеатра христиан Таррагоны, которых собирались сжечь заживо - публичная казнь смертников, превращенная в забаву людской кровожадностью) Тенгфей никогда не забывал традиции и правила родных шанхайских кумирней*, хранящих в павильонах и боковых флигелях тайны торжественных церемоний жертвоприношений. Его предки знали, что если ублажить духов, они оберегут семью от бед и невзгод. Тем не менее, сегодня наследие праотцов было меньшим, что заботило молодого китайца.
Сейчас сам Тенг в длинном огненном одеянии - узоры из хны покрывали его молочную кожу рук и шеи - осторожно двигаясь, будто между струями только что начавшегося дождя, был похож на древнего императора, возглавляющего колонну невидимой свиты. На людей он не смотрел, черными холодными глазами равнодушно арканил деревянный ящик, в коем дожидался своей участи упитанный глянцево-золотой тайпан.
Теплый пьяный воздух ударял по ореховым погремушкам, кистями подвешенным к потолочным балкам вместе с пучками соломенных кукол – когда они раскачивались, запятнанные серножелтыми бликами, в нос начинал ударять запах прелой соломы и засахаренной куркумы.
Самый лучший способ избавиться от удушающего сверлящего желания скорее со всем этим покончить – дать сытым американским животным то, чего они все ждут. И Тенгфей, пренебрегая обыденной последовательностью ритуала, любуясь человеческой жестокостью и обходя все церемониальные затянутые изыски, собирался сделать именно это.
"Стоит… проявить настойчивость, если желаете не потерять чьего-то расположения".
Сглаженные тенью черных спадающих волос губы лопнули - как расселина в вековом леднике, оставленная каблуком насмешливой модницы.
Когда Тенгфей опустился на колени возле жертвенника, в зале погасли последние фонари; лишь порфировые языки на тонких фитилях благовонных свечей продолжали извиваться, освещая место действия червонным сиянием.

[lana_estel >>>]

(совместно с Джонни)

Эву терзали противоречия, подобно двум командам, перетягивающим хрупкий канат ее тела и мыслей. Ей было обидно, но девушка прекрасно понимала, что обижается она зря. Но, несмотря на все доводы разума, эмоции упрямо требовали забраться в самый угол, сложить руки на груди, поджать под себя ноги и надуться. Совсем как в таком далеком теперь детстве. А то и вовсе разреветься. Нельзя… как же много стало со временем этих «нельзя». Порой ей казалось, что, несмотря на все свое состояние и положение, на все возможности и видимую свободу действий, ее все равно водят на поводке норм морали, норм поведения и далее. далее, далее… Как же надоело! Мисс Милтон с тоской посмотрела на темнеющее небо, потом встряхнула головой, будто собака, желающая избавиться от капелек насевшей на нее добропорядочности. Она так и не сменила платье, все время после возвращения проведя в некоторой задумчивости. На столике у окна остались выведенные на пепле причудливые узоры и линии. Не менее причудливые картины будущего стыдливо прятались на дне кофейной чашки. Решительно набросив на хрупкие плечи пальто, она убежала в вечер.
Опиумное заведение не подвело ожиданий похоти, разврата и грязи. Она же этого хотела? Свобода от морали? Почему же сейчас ей было так противно? Картинка почему-то вызывала в воображении ассоциации с адскими муками, связанными сразу с двумя грехами: прелюбодеяния и чревоугодия… Как же здесь… грязно. Другие слова упорно не лезли в голову. Американка постаралась выбрать уголок поуединеннее, осторожно пробираясь между разлагающимися во всех смыслах телами. Подавив навязчивое желание развернуться прямо сейчас, она на секунду подняла глаза на сцену и – замерла. Как всегда, она не смогла сдержать своего восхищения, любуясь величием и воистину королевской осанкой Тенгфея. Забыв о месте, она опустилась на подушки там, где стояла, не отрывая глаз от разворачивающегося действа. Свет остального мира померк, оставив ее наедине лишь с робкими огоньками свечей. Откуда этот запах и шум? Ах да, здесь же есть еще люди… Почти люди.
Вожделенно всхлипнули гнусавые звуки гобоев; словно разбивая стеклянный опийный воздух на мелкие крошки, поющая чаша бронзового гонга рачительно и зловеще отмерила несколько ударов, эхом разнесшихся по залу в немощном и оттого столь ванильном на слух звуке – они отскакивали от палисандровых стен чайного домика и исчезали во внешнем дворе среди растопыренных лап грушевого куста.
Точно нарисованный беспощадной и ироничной рукой языческого художника, следующий непонятному античному сюжету, где трагический исход неминуем, а последний акт обязательно подразумевает чью-нибудь гибель, молодой китаец покорно снял крышку с деревянного ящика, осторожно выпрямил пальцы и положил ладони на колени, заигрывая взглядом с медленно поднимающим голову полутораметровым аспидом, что принялся покачивать ею из стороны в сторону на охровой шее с таким возбужденным и неодобрительном видом, как будто его только что сняли с ветки сахарного тростника, лишив возможности пообедать лакомством.
Восемьдесят одно – священное китайское число. Столько лет мечтал прожить любой уважающий себя шанхайский мастер, столько ступенек вело к самой высокой постройке в Поднебесной, столько же серебряных чешуек короновало морду божественного Дракона. Именно столько ударов в ритуальные барабаны - могильный ритм сердца - нужно было выдержать Тенгу, оставаясь полностью неподвижным перед оживающим и вкушающим свободу тайпаном.
Глаза в глаза.
И даже если раскрытая ядовитая пасть окажется прямо перед лицом молодого азиата, все, что Тенгфей сможет сделать - это признать временное поражение. Оно будет продолжаться до тех пор, пока с последним прикосновением колотушки о натянутую кожу тимпана в зрачках, дрожащих миртовыми игреневыми листьями, не отразится воткнутое в белоснежное брюхо лезвие.
Вдох во вдох.
Пляска взглядов, пляска смерти. Завораживающее зрелище. Хотя, судя по всему, большинству здесь присутствующих было все равно. Много больше их привлекала человеческая плоть, нежели танец человеческого духа с волей зверя. Эва тянула шею вместе с язычками пламени, она сама была змеей, которую зачаровали мягкие движения музыкального инструмента. Не отрывая взгляда от импровизированной сцены, девушка начала медленное продвижение вперед, чуть раскачиваясь на каждый удар барабана. Иногда ей приходилось скашивать взгляд вниз, чтобы не оттоптать кому-нибудь все «удовольствие», но каждый раз после того, как очередная туша оставалась позади, глаза, словно намагниченные, притягивались к молчаливой схватке. Таким… сосредоточенным китайца она видела редко. В нем чувствовалась сила, это притягивало не хуже самого зрелища…
Незаметно для себя Эва подошла почти к самому жертвеннику. Все, кто мешал ей незримо присутствовать при этом зрелище, остались где-то там позади, внизу, со своими низменными желаниями. Теперь она буквально кожей чувствовала напряжение между двумя парами бездонных глаз.

[Joseph >>>]

+ТеО

Холодный взгляд азиатских глаз, точно ржавый наконечник копья и такой же зыбкий, как сапожный вар, каплями окропивший вечный ледник после кораблекрушения, скользнул по первому ряду внимательных, подрумяненных чрезмерно выпитым лаунданумом лиц и петлей вернулся к золотистому змею, который рос, возвышался, раскрывал пасть и кривился так, что можно было с уверенностью сказать - из них двоих в тот самый момент жизнью дорожила лишь ползучая гадина.
А Тенгфей как будто позабыл, где находится – когда палочки ударяли по барабанам ему казалось, что это его собственное сердце вырывается из груди, стонет, пульсирует, просит, нет, требует, по-ребячески топает ногами и плачет, взбухающей почкой священного дерева инжира прорезается в зале маленькой опийной курильни и сотрясает ее стены; точно так же сакральные архивольты, колонны, карнизы и опорные камни какого-нибудь храма вздрагивают во время молитвенной песни колокольного купола.
Чего он – на самом деле - хотел? Исправить ошибку кровью бедного животного? Некоторые вещи невозможно ни забыть, ни выкорчевать, ни смыть, ни исправить – они могут быть лишь искуплены.
Взять смерть за руку, коснуться губами ее губ и уйти, лишь потому, что больше не к кому: некому посмотреть в глаза, некому сказать то, что вяжет растекшийся по лицу сливовый рот. Больше некому. Тяжело разучиться любить.
«Только так, Тенгфей. Только так».
То ли тайпан вдруг заговорил голосом Дюрана, то ли тот гремел в голове китайца (возможно, он продолжал все это время жить в его теле, на кончиках пальцев, на коже, в рубиновом ожерелье из поцелуев-язв и не давал – несомненно, заслуженно - покоя), потому что Тенг не смог сдвинуться с места – изваяние, серебрящееся в киноварно-красном тумане – даже тогда, когда замолчала ритуальная музыка и восемьдесят первый удар тамбурина должен был развязать руки молодому хозяину чайного дома и закончить эту томительную опасную пытку, которую еще иезуитские миссионеры, путешествуя по Китаю, описывали как варварский и непостижимо безрассудный, легкомысленный, совершенно беспечный ритуал.
В зале воцарилась такая тишина, что были слышны лишь хлопки крыльев мошек, слетающихся на вертлявые огоньки свечей.
Среди застывших в самых разнообразных позах фигур, чьи опьяненные, застекленные дурманом опия и жажды крови глаза были прикованы к молодому жрецу, повелителю жизни – своей ли, твари ли, которая опасно изогнулась, приподняв свое крупное, тяжелое тело и предупреждающе вибрируя хвостом, - мелькнула стремительная тень: как обжигающая капля, неумолимо быстро прокатившаяся с верхушки оплывающей свечи среди застывшего безобразного нароста воска.
Йи не думала о том, что потом скажет брат, на остальных ей и вовсе было плевать – для нее присутствующие являлись не более, чем декорациями в нелепо страшном спектакле. Йи вообще ни о чем не думала тогда, когда неожиданно сильным толчком отпихнула Тенгфея в сторону и встретилась взглядом с немигающими глазами цвета закатного солнца на уплощенной чешуйчатой голове. В тот момент, когда протянула руку к блестящему драгоценным металлом телу. В то мгновение, когда два инстинкта – оба призванных защищать и говорящих, что нужно атаковать, чтобы не быть убитым – схлестнулись: дернувшийся в молниеносном броске тайпан и сверкающее лезвие встретились в смертельном ударе…
Когда произошло то, что произошло, когда тряпичный змей с грохотом рухнул на пол, чему были свидетелями десятки американцев, пребывающие если не в замешательстве, то хотя бы в легком удивлении, впрочем, их больше интересовал неожиданно опустевший стакан, нежели столь бесцеремонно прерванный ритуал, только тогда Тенгфей вернул себе способность и видеть, и слышать, и даже оценить случившееся, правда, в этот раз его жемчужное, лишенное цвета лицо и оттого все сильнее напоминающее лунный диск в соленой сырости нового утра, было наполнено тем искренним равнодушием, которое невозможно изобразить даже самому талантливому лицедею - служителю мельпомены, покровительствующей сценической трагедии, - или скомороху, отплясывающему перед ярморочной публикой и мерно процеживающему яд сквозь улыбку от уха до уха.
- Закончи ритуал, - Тенг поднялся на ноги, пытаясь прислушаться к мертвой туше тайпана (Дюрана в образе змея?), как будто все еще ждал от него ласкового слова и, обведя безучастным взглядом угольную линию входа в курильню, молча, направился в зал.

[lana_estel >>>]

(+ Тео)

Мгновенно разворачивающееся действие в театре абсурда, который явно нуждался в большем числе зрителей, вывело мисс Милтон из некого транса. Девушка удивленно заморгала, возвращая глазам, уставшим от немигания, необходимую влагу. Кто она? Телохранитель? Или просто служащая салона? Но почему все это время ее не было видно рядом, и лишь в самый последний момент молодая китаянка решила вмешаться? Неважно. Все неважно.
Магическое очарование разрушилось, и теперь Эва боялась смотреть на безжизненную маску на лице Тенгфея. Он, не обращая внимания ни на кого вокруг, пробирался сквозь толпу. Именно толпу, вряд ли он вычленял из нее хоть чье-то лицо или фигуру. Подходить к нему сейчас было по меньшей мере глупо. А в целом – претило ее гордости. Ведь ее буквально вытолкали из дома несколько часов назад. А в этом месте Тенгфей почти такой же хозяин, как и в своей квартире. Второго изгнания она не переживет…
Ай, гори оно все синим пламенем. Американка сделала пару быстрых шагов наперерез этому пустому взгляду и тронула китайца за плечо, пытаясь привлечь его внимание.
- Еще раз здравствуйте… Не хочу показаться навязчивой, но быть может Вам нужна помощь, компания… В конце концов – выпивка? - она попыталась изобразить слабое подобие улыбки, - Мне понравился номер, можно отпраздновать Вашу победу. Хоть это было и жутко, но завораживающе.
«Закончить ритуал»? Йи помутневшим взглядом обвела так называемую аудиторию. Возвращающаяся в некоторое подобие сознания публика воззрилась на девушку, словно жаждала сейчас не тайпановой, а ее - китайской - крови, стекающей по бледно-песочной коже взрезанного живота. Пристальное внимание схлынуло, как волна, облизавшая раскаленную прибрежную гальку, - с шипением обожженных чувств. Церемония на усладу даже не пытающихся зацепиться за реальность хоть какими-то частицами разума нелюдей, чья главная ценность в жизни являла собой золотые и серебряные банковские сертификаты, на которые, как они полагали, можно купить абсолютно все… Ритуал, от которого не осталось сегодня ничего, кроме финального аккорда с убийством смертоносной змеи (да и тот был фальшивым из-за ее, сестры Тенгфея, вмешательства). Стоило ли его продолжать? Завершать? Заканчивать? Быть жрецом Лицемерного бога?..
Девушка с заметным трудом приподняла тяжелое, безжизненное тело тайпана, сжимая голову умерщвленной змеи пальцами. Океан жаждущих зрелища тел всколыхнулся. Йи же поцеловала жертву в лоб, будто провожая в последний путь дорогую душу, и, резко развернувшись, направилась к выходу – туда, где ночной воздух, пусть и утомленный разнообразными запахами, был все же свежее пряно-сладкого кумара, - с каждый шагом двигаясь все быстрее и почти не разбирая дороги.

[Joseph >>>]

я и Лана

«… мой любимый», слезы сестры, душераздирающий крик в ванной, заставляющий штукатурку осыпаться хлопьями снега, высасывающие душу глаза-восьмерки ядовитого тайпана, кривая молния блестящего лезвия, не моргающие пристальные лица, неприкрытые волосатые срамные части, запах опиума, облаком поднимающийся над всем Чайнатауном.
Сейчас Тенгфею скорее всего следовало пошатнуться, прижаться к стене и сползти на пол, но вместо этого, не в силах спрятать крахмальную бледность, он продолжал привязывать к лицу беспечную улыбку хозяина маленького рая. Это место, бесспорно, было создано для того, чтобы подталкивать человеческую плоть на героическую борьбу с чистотой и скромностью, некогда воспетую в стихах еще андалузскими цыганами или последователями серафимов, мечтающих об очищении человечества и восстании его в образе ангельского естества, а теперь не стоящую ни гроша.
В древние времена люди создавали чудеса - возводили мосты к звездам; Тенг же прокладывал пути к душам: если хочешь кого-то уничтожить, позволь ему оказаться в твоих объятиях.
В эту минуту он, молодой высокий азиат в апельсиновом пао, улыбался так, будто являлся владельцем не обтянутого прелой парчой чайного домика, а обладателем палаццо – или храма наслаждений - с беседками, купальнями, мраморными яслями, мебелью с ротондами и всей той экзотической роскошью, что влекла сюда пустоголовый американский сброд, не видящий дальше долларов, резинового мяса и танцевальных марафонов, во время которых англоязычные обезьяны, топчась на месте, менялись партнерами, потому что их собственные больше не могли передвигать ногами от смертельной усталости.
Ей понравился номер? Победа? Завораживающая? Тенг был готов рассмеяться американской вылизанной девице в лицо - несомненно, пройдет время и эта мордашка, из года в год подтягивающая морщины на маменькины деньги, продолжит для забавы придирчиво выбирать среди голых попок восемнадцатилетних юнцов самые розовые и крепкотелые; а он, Тенгфей, вынужден будет вернуться в Шанхай, изъеденный войнами, как челюстями серой моли – в город наркоманов, "Китайскую Блудницу", Париж Востока, гетто авантюристов и малолетних проституток, куда европейцы с готовностью несут миллионы фунтов стерлингов, чтобы набить мешки пирожками с редиской (а почему бы не попробовать и эту диковину?) шелком и рабами.
- Это все? – сухо отозвался китаец, стягивая гранатовый рот в тонкую неподвижную линию. – Боюсь, сейчас мне поможет только одно утешение, мисс, но дать его вы мне не в силах, не так ли?
О, Тенг бы с удовольствием заставил их всех ползать в ногах, но что-то вынудило его замолчать, заглушить неосторожную грубость и развернуться.
Неожиданно упитанная шатающаяся туша выросла перед ним – в попытке не упасть подкошенный спиртным американец вцепился азиату в руку, и Тенгфей дернулся в обратную сторону, едва не спотыкаясь среди развалившихся неподвижных тел, дрожащих как огромные слизни, что выпячивали брюшки на жарящем солнце. Грубые чужие прикосновения казались ему оскверняющим раскаленным металлом, потому что перед ними Тенг был чист. Чист и невинен до глубины сердца.
Расталкивая потные фигуры прелюбодеев, точно обступивший со всех сторон надежный конвой, хозяин курильни направился за сестрой.
Эва отшатнулась и покраснела как от пощечины. «Нет, это уже ни в какие ворота не лезет! Да что он себе…?!» - острые коготки маникюра с силой впились в ладони. Напряженные кулаки мелко дрожали. Все эмоции нужно пустить в них, в ни в чем не повинные руки, чтобы ни один мускул на лице не выдал ее истинного состояния. Она же хотела… впрочем, кому какое дело до того, чего она хотела? От нее нужна только информация и частично деньги. Но в отличие от кричащей равнодушными буквами газеты, которую напечатали равнодушные ко всему равнодушные журналюги, в отличие от этого клочка бумаги, который после прочтения можно использовать в самых неприглядных целях, она – живой человек. И она не позволит столь небрежного с собой обращения. Не обращая внимания на возмущенные возгласы, крики боли и шипение, мисс Милтон широким шагом, бесцеремонно расталкивая попадающиеся на пути конечности, так же направилась к выходу. Ей больше нечего здесь делать. Кроме одного.
- Господин Тенгфей, а вам не кажется по меньшей мере неразумным швырять зажженные спички в один из тех бочонков с порохом, на которых сидите Вы сами, наивно полагая, что они либо не долетят, либо погаснут в полете? – лицо ее было спокойным и решительным. Но несколько вымученным. Кипящие внутри, но не находящие выхода эмоции выматывали душевные силы.
На этот раз она не утруждала себя прикосновением. Нагнать зазнавшегося китайца не составило особого труда – он ледоколом пробивал путь в этой пучине разврата. Но она постаралась сделать так, чтобы он ее услышал. Тонкая шпилька вместо желаемого удара обухом по голове. Ох уж эта мораль!
Хозяин «чайного дома» остановился, с внезапным, но холодным интересом разглядывая преследовательницу.
- Вы считаете, что в ваших… бочонках есть порох? - заметно изумленный Тенгфей склонил голову на бок. - Америка учит многим любопытным вещам, которые не входят в сравнение со всей сокровищницей мудрости моей родной страны. Например, тому, что когда на твоей кухне есть одна пороховница – это праздник, а целый склад – и рука невольно тянется к спичкам. Куда вы хотите попасть, мисс Милтон, на мою кухню или в мою спальню?
Девушка вспыхнула еще больше. Хотя казалось бы – куда там? Ее разрывали противоречия: с одной стороны в словах китайца звучало если не оскорбление, то насмешка точно. С другой – судя по выражению лица, он сам этого не понимал. Ну, или старательно делал вид. Нужно было сохранять хладнокровие, не показывать того, что она уязвлена. Получалось, мягко говоря, слабо. Искушение опуститься до оскорблений, а то и до рукоприкладства было слишком велико. Неужели нет ничего, что сдернуло бы с него эту маску равнодушия, о которой она на данный момент только мечтала? Американка не узнавала себя: обычно ей много проще было оставаться спокойной. Но сейчас ее гордость была сильно задета, и эмоции жаждали мести.
- Уж не знаю, что Вы имеете ввиду, но мне показалось, что для Вас это не имеет значения? То, чего я хотела? Меня все равно держат в прихожей. А порох… Раз я зачем-то была нужна, значит, я имею какое-то влияние. Впрочем, это слишком очевидно, чтобы разъяснять. Да и времени мало, фитиль почти догорел, - махнув рукой на всяческие бесполезные препирания, Эва потянула на себя дверь.

[Monsieur Le Chiffre >>>]

Совместно с Ланой

…Та поддалась неожиданно легко, больше того – не прошло мгновения, как она сама отлетела навстречу разгневанной девице, едва не влетев той в лоб.
Мужчина, шагнувший через невысокую дверь – пригибаясь, чтоб не задеть притолоку краем причудливой маски, которую он нацепил во дворе дрогнувшими от отвращения руками – придержал медную ручку в последний момент.
Один быстрый взгляд, как сеть, охватил все помещение.
- О-ла-ла! - насмешливый улыбающийся голос был искажен папье-маше, но интонации оставались вполне различаемыми. - Похоже, праздник в разгаре. А вы куда собрались, мисс? Туфельки на месте, да и до полуночи еще далеко.
«Перед хорошим человеком двери открываются самостоятельно», - вспомнила Эва увиденную где-то надпись, - но вряд ли хорошего человека они при этом еще и ударят.
Инстинктивно зажмурившись, мисс Милтон подалась назад и чуть было не споткнулась о чью-то ногу. Бросив рассерженный взгляд на своевременного посетителя, она уже хотела его просто проигнорировать, но что-то показалось ей знакомым в этой насмешливой интонации. Да и все равно он сейчас загораживал такой желанный выход.
- Принц соизволил выразить свое сожаление тому, что мне не подошла туфелька, как видно, оставленная кем-то ранее. А еще мне показалось, что для местного общества у меня слишком консервативный костюм. В общем, пора мне покинуть этот праздник жизни. Вы позволите?
- Возможно, перед принцем нужно было просто снять еще что-то, кроме туфельки?- посетитель рассмеялся, делая шаг вперед, вместо того, чтоб уступить дорогу разгневанной даме.
- Я же говорю, наряд слишком консервативен, - буркнула Эва, - но знаете, в чужой монастырь… Хотя Вы, как я посмотрю, прибыли тоже с несколько большим количеством одежды, чем здесь... принято… Мы знакомы? – она решила все же проверить свои смутные подозрения. Эмоции начинали потихоньку расползаться по своим углам. Их огонь угасал, оставляя под грудой мыслей и планов только тлеющий уголек желания усадить китайца на место. Самые радикальные методы, вроде того, чтобы устроить тут погром были тут же с позором изгнаны из подсознания.
Девушка сосредоточилась на собеседнике. Какой удачный способ отвлечься и все обдумать позже. Месть нужно подавать холодной.
В ответ человек в маске засмеялся: в самом деле, трудно найти что-то более забавное, чем подобный вопрос к тому, кто скрывает лицо. Все равно что предложение пойти ва-банк, чтоб угадать карты на первом проходе.
- А вы пришли сюда… знакомиться? И, держу пари, вот с тем господином, - рука, закованная в манжет, твердый, словно кандальное кольцо, вытянулась, указывая на сиявшую в полутемном помещении, облаченную в пламя восточного наряда фигуру китайца.- Рад бы утешить вас, красавица, да не могу,- господин в красной, как свежесвежеванное животное, маске повернулся, делая еще один шаг от дверей и позволяя, наконец, войти спутнице: ее лицо и рыжие волосы не были почти ничем скрыты (вуалька да бант) от голодных глаз присутствующих, но одежды было так же излишне много, как и у него.
«Больше, чем принято».

[Rosemarie >>>]

(+ Джозеф и месье)

К этому времени в зале уже играла скрипка эрху и флейта, сцеживающая густые - как маковое молоко, чей жмых, перемешиваясь с сиропом из европейских духов, обволакивал помещение медовым туманом - звуки с трубок, обтянутых змеиной кожей и мягким деревом.
Четверо низкорослых китайцев сновали между живыми рядами человеческих тел – вставляя в глотки лакированные чарки (потому что гости почти не шевелились и с трудом разговаривали) вливали в них горячие рисовые вина, настойки чумизы и кукурузы, янтарную влагу; тени тощих обнаженных китаянок кормили сливами, не забывая вынимать косточки.
Еще несколько людей разворачивали большого рогатого дракона из хрустящей радужной ткани - они готовились к заключительной, самой долгой - впереди была вся ночь - части церемонии.
Мановением руки отвергнув предложенную на входе маску - Марго согласилась бы приложить нечто китайское к лицу лишь после получасовой дезинфекции - она вошла вслед за Дюраном достаточно быстро, чтобы услышать реплику незнакомой девушки-американки. Услышать и не согласиться.
Одежды на ней в самый раз, чтобы не испачкаться самой от неприкрытых ничем желтых лоснящихся тел. Марго смерила мисс Милтон быстрым оценивающим взглядом - каким женщина смотрит только на другую женщину - судя по встрече, любопытство к китайским празднествам привлекло сюда немало белых. Но отчего же девушка сейчас спешит сбежать? Шоу было в самом разгаре - настроение публики певица понимала на любом языке.
- Мы опоздали? - равнодушно и без единой ноты сожаления поинтересовалась она. Как смутно подозревала Марго, француз привел ее сюда отчасти из желания шокировать, и она изо всех сил "держала лицо", словно находилась не среди тварей себе подобных, пусть и с иным цветом кожи, а в диковинном зверинце.
- По-моему, мы чересчур рано,- ее спутник понизил голос, одновременно отворачиваясь, как будто опасался, что бордово-красная образина, заменявшая ему сейчас лицо, распадется на куски при первом же шаге в этот круг второй. Mässig langsam*, агония Тристана, третий акт.
- Не все… страсти еще обнажены.
- Пока маски на лицах, - кивнула рыжей головой певица, - то ли еще увидим.
Уголок накрашенного рта дернулся в усмешке. Провинциальной Розмари не были знакомы бесстыдные обычаи римских и венецианских карнавалов, Mardi Gras* Нью-Орлеана, но языческий дух, царствовавший здесь, дух торжествующей плоти, пел себе хвалу распахнутыми зевами и выпученными глазами раскрашенных масок.

-------
* умеренно медленно - муз. темп (нем.)
* жирный вторник (фр.), вторник после Масляной недели, последний день перед Пепельной средой и началом католического Великого поста.

[Joseph >>>]

вместе с мсье

Из благовонного багряного облака, смешанного с тканями цвета гледичии, что опоясывали нагие бедра, гостям навстречу выплыла длинноногая китаянка в птичьей маске, скрывающей лишь глаза (они уже блуждали по брюкам входящих мужчин, на тот случай, если посетителям нужно будет помочь освободить стесненные достоинства) - несомненно, местные «вероломные сестры» запоминали поясные ремни, пряжки и пуговицы лучше, чем многочисленные лица участников грехопадения.
Сухие сморщенные губы жадно распахнулись: томная девица если не пыталась сказать, что с ней блудили сами цари земные, то наверняка с видом лукавой пророчицы предупреждала об искушениях, поджидающих за стенами маленького чайного дома, в то же время, предлагала выбрать напитки и местечко в зале. За несколько долларов размалеванная, пропитанная чужим потом, чужой солью, обладательница подкошенного похотью и бесстыдством тела, вздрагивающих от холода крошечных грудок, жительница «страны пурпура», в коей властвовал апельсиновый король, была готова стать рабыней для любого – почти любого, при условии, что карманы штанов оттягиваются от лопающегося тугого кошелька.
Костлявая рука протянула роговые чарки с лаунданумом и указала в зал – скошенное поле сорной подгнившей травы, среди которой возвышался единственный неподступный оранжевый цветок - не то лилейник, не то мимулюс - залитый горячим солнцем и цитрусовой весенней свежестью.
- L'elisir d'amore*,- смех, приглушенный маской, был так же ядовит, как млечный сок, вкус которого мгновенно вспыхнул на языке говорившего (Забвенья дивный сок, без страха пью тебя*). Подняв одну из чашек, он с полупоклоном протянул ее американке, одновременно обращая взгляд к завуалированной спутнице: две химеры, которым предстояло увлечь вперед колесницу его желания.
- Стоит проявить настойчивость, если желаете не потерять чьего-то расположения.
Порхающая нимфа-грешница, никак усмотревшая в звероликом чудовище, надменно вышагивающим под руку с красавицей, платежеспособного клиента, покачивая бедрами с наброшенным на выступающие кости креп-жоржетом и содрогая ими снотворный воздух, - скелеты мерзлые, объедки червяков* - как живой мертвец, снующий между мраморными плитами или проводник по адовым кругам, желающий угодить новоприбывшим душам и предложить место у самого очага, направилась по «королевской прихожей» вдоль рядов из стонущих людских тел, поднимающихся изгородью в исступленных молитвенных судорогах, среди которых проблескивающим накаленным огнем маяка, криком чайки в безграничном океане мелькало бледное лицо фигуры, облаченной в огненный китайский халат.
Когда путана остановилась возле незанятых циновок, усыпанных мягкими подушками, и предложила гостям присесть, лицо хозяина опиумной курильни – такое юное, такое чистое и серебряное - слилось с отвратительной стаей из животных масок, скрывшись за черной мохнатой мордой шакала, темной, точно ночной мрак, голодной, как курильщик, лишенный опия, а вместе с ним и блаженного сна или падальщик, сбившийся с тропы, что вела его к полю брани.
Луч света, способный оживлять кровь в жилах, обливать сиянием, что было почище лунного света, брошенный в кромешную тьму и обреченный на муки, замаранный нечистыми прикосновениями взглядов, сам стал тенью. Он так и не дождался рассвета…
... теперь источал мреть, готовый «если и не умилостивить богов высших, то всколыхнуть преисподнюю»*.
Dissimuler c'est regner*.

------
* любовный напиток. По приданию, Тристан и Изольда по ошибке выпили его, следствием чего, собственно, и явилось дальнейшее печальное развитие событий.
*"Забвенья дивный сок, без страха пью тебя" - слова Тристана из оперы Вагнера, которые герой произносит, подозревая, что в напитке яд.
*Ш.Бодлер
*Flectere si nequeo superos, Acheronda movebo - Публий Вергилий Марон, «Энеида, 7, 312»
*Скрытничать - значит царствовать

[lana_estel >>>]

(совместно с Тео)

Сосредоточиться на собеседнике Эве получилось ненадолго. Едва ей снова напомнили про Тенга, как все ее эмоции, сдерживаемые в маленьких кулачках, снова вырвались на передний план, полоснув по лицу красной кистью. Нет, она определенно не сможет здесь больше оставаться! Оставив незнакомца в маске вместе с его спутницей обсуждать прелести данного заведения и людей, в нем находящихся, Эва снова потянула на себя дверь. Перед тем, как она за ней захлопнулась, до американки долетели обрывки французского смеха. Что-то кольнуло память снова, но девушка тут же отмахнулась от этого навязчивого ощущения, как от дворняги, попрошайкой семенящей за пакетом с продуктами в обезличенной руке.
Снаружи, не пройдя и двух шагов, она остановилась и с жадностью вдохнула свежий и относительно чистый воздух. Она и не заметила за всеми этими переживаниями, какой тяжелый и в то же время сладкий запах давил ей горло все это время внутри.
Тут до нее дошло, что американка здесь не одна – чуть в стороне, тяжело привалившись к стене, сидела девушка. Вокруг сновали люди, входили и выходили посетители, доносились приглушенные отзвуки музыки, но ее фигура почти не шевелилась. Присмотревшись чуть повнимательнее, Эва узнала китаянку, которая вспорола брюхо несчастному тайпану. Если она артист или служащий, что она делает на улице в самом разгаре (как ей поведала странная пара) представления?
- С Вами все в порядке? - мисс Милтон подошла чуть ближе и наклонилась. В голосе сквозило легкое беспокойство.
Медленно, будто механизм, в чьи металлические сопряжения попал песок, китаянка отняла руки от лица. На абрикосовой коже страшной ритуальной маской застыли следы ладоней, испачканных в крови жертвенного змея. В этот момент не Йи – существо из потустороннего мира глядело на молодую бледнолицую, множа в темных расселинах глаз отражения серебряной луны. Но вопрошавшую азиатка не видела – сознание ее сейчас отчаянно боролось с черной паутиной животного ужаса, что острыми когтями впивался в сердце, заставляя его биться быстрее, сбиваясь с четкого ритма. Перед мысленным взором яркими всполохами мелькала одна и та же последовательность картинок: открытая пасть с длинными ядоносными зубами, столкновение белого и желтого пламени – кинжала и живота тайпана, кровь, проступающая на золотой коже крупными темными каплями. Йи боялась пошевелиться, пропустить хоть звук между сомкнутых уст, потому что тени, сгустившиеся у ее ног, словно крысы, сверкающие красноватыми бусинами глаз, были готовы наброситься, сожрать ее, как и в детстве, когда они с Тенгом вынуждены были иногда прятаться, находя спасение в тесных и душных углах. Грудь свело болью – как тонкая стальная нить, перехватившая хрупкое тело в несколько витков и сжимающая его, вгрызалась под кожу, обжигая.
В первые секунды Эва отшатнулась от этого жуткого зрелища. На мгновение ей показалось, что она встретила настоящего призрака… Когда кровь привычными толчками снова начала свой путь, слегка касаясь кожи, американка выдохнула и опустилась рядом, ладонью касаясь ее кисти:
- Мисс, Вам нужна помощь? Я могу вызвать скорую… - еще раз глянув на темные, пахнущие металлом полосы на ее лице, она вздохнула: - Это из-за того змея, да?
Свет фонарей стал ярче, и Йи едва могла различить пламенеющую в оранжевом ореоле фигуру. Воздух судорожными и шумными выдохами исторгался из раздувающихся тонких ноздрей, а вдохи – прерывистые, короткие, поверхностные – несли с собой слишком мало кислорода. На лбу крупными каплями росы проступила испарина.
Йи казалось, что, стоит ей шелохнуться, и боль станет невыносимой, а сердце взорвется. Сердце отвечало на эти мысли глухими частыми ударами и пульсирующей в висках кровью. Приступ сотрясал молодое тело мелкой дрожью и бросал в жар геенны. Страх умереть здесь и сейчас был тем кляпом, что запечатал девушке рот, и она лишь смотрела немигающим, почти невидящим взором.
- Черт! – Эва отругала себя за промедление и резко поднялась. Она мало что смыслила в медицине, но с этой китаянкой явно было что-то не так. Она судорожно огляделась – улица была довольна пустынна. Та же скорая прибыла бы через несколько часов, если не вообще наутро. Американка не считала себя добрым самаритянином, но сейчас ей стало по-настоящему страшно за эту незнакомку. Страшно от ее невидящего, но переполненного отчаянием взгляда. Страшно от ощущения собственного бессилия.
«Нужно что-то делать!» - встряхнула она себя и бросилась к дверям ненавистного заведения.

[Rosemarie >>>]

(+ месье)

Тем временем внутри Опиумной курильни

Удерживая чашу с приторным напитком двумя пальцами, Марго проследовала за проституткой. Сумочки при ней не было, но безоружной певица себя не чувствовала: за подвязкой - вместо крохотного пистолета или ножа - были спрятаны двадцать долларов на случай непредвиденных обстоятельств.
Дойдя до предложенного и до крайности неудобного для европейской расы сиденья, Марго вопросительно посмотрела на красную маску, заменяющую лицо ее спутника.
- Вы поможете мне сохранить у-стойчивость и поможете присесть?
Мужчина в маске едва успел посторониться, когда американка, как видно, оскорбленная подозрением, что ее могло привлечь в борделе что-то, кроме чисто духовных отношений, буквально ринулась на штурм двери – так некогда, вероятно, крестьянки из парижских предместий шли на штурм Тюильри или, во времена Великого пожара*, обезумевшие старые девы, сорвав чепчики, проклинали «королевских шлюх» и беспутных волокит из Merry gang*.
Содержимое костяной чашки выплеснулось ему на руку.
Костяная чашечка полетела на пол,- а гость, на ходу отряхивая кисть и оборачивая ее носовым платком, тут же пропитавшимся приторным запахом лаунданума.
Остановившись почти в центре зала: до жертвенника, забрызганного темной жидкостью, подозрительно напоминавшей кровь, было шагов шесть, не больше – человек в красной маске еще раз огляделся, избегая, однако, обращать лицо в сторону, где африканским амариллисом пылала фигура, закутанная в шелка.
Смертельно ядовито.
- Нет, мадам, но я помогу вам упасть, если потом вы поможете мне встать, - с невозмутимостью, заставившей бы всех джентльменов Оксфорда и Кембриджа рвать на себе волосы, ответил он на, надо подозревать, не вполне бескорыстное приглашение спутницы.
Марго еще не опьянела от запаха благовоний и не оглохла от ритмичного шума, чтобы произнесенная двусмысленность осталась ею незамеченной.
- Поосторожней с обещаниями, мистер, - насмешливо отозвалась она. - Как вы сами сказали, вечер только начался.
Балансируя чашкой на кончиках пальцев, Марго подогнула колени, самостоятельно усаживаясь на циновки. Много говорится о вреде и разврате современных танцев, но одно полезное свойство своим последователям они дают - умение сохранять равновесие почти в любых условиях.

------
* Имеется в виду Лондонский пожар 1666 года.
* Merry gang – «развеселая компания» во главе с королем Чальзом II Стюартом, прелестно описанная в книге «Распутник» и дневниках Сэмюэла Пеписа.

[Monsieur Le Chiffre >>>]

С Марго

Очевидно, не получив обещания, которого бы ему хотелось (или не обладая таким же опытом сценических выступлений), мужчина остался стоять.
Вокруг, сколько хватало глаз, у его ног бился прибой человеческих тел: мужчины и женщины, разного возраста, разных цветов кожи – о прочем можно было лишь догадываться, скаля зубы или скрывая гримасу отвращения под красной, словно вымоченной в крови и блуде маской. Время от времени волна человеческой плоти, принявшая образ настойчиво шарящей руки или распахнутого рта, прикипала к ногам посетителя – но каждый раз он неизменно делал шаг назад, сверху вниз глядя на эту животную бездну. Напоминала ли она ему клубок червей, копошащихся внутри трупа, или, скрестив руки на груди, он призывал дух Калигулы, развратителя и убийцы – об этом нельзя было догадаться ни по сокрытым чертам, ни по задыхавшемуся в накаленной броне одежд телу, ни даже по выражению глаз, скользивших по поверхности источавшего миазмы страсти моря.
Но… что-то мешало ему погрузиться с головой, впустить, отдать себя в это бесконечное слияние, не давало даже уловить ритм ревущего потока. Как магнит ощущает по невидимым, неуловимым для других волнам присутствие другого магнита, как жертва, не слыша, знает неуловимого убийцу; как невидимая звезда заставляет отклоняться со своего пути яркие кометы – вот так же он не глазами – затылком, спиной, волосами, дыханием, кожей – ощущал присутствие в нескольких шагах позади хозяина этого пожирающего душу праздника.
- В ночной темноте звезды загораются особенно ярко,- силясь разорвать постыдные путы, превращающие каждый вдох в удушение, обратился он к своей спутнице.- Главное – угадать ту, что поможет вам найти нужную дорогу.
В отличие от мужчины, преобладающим чувством, владевшим в этот миг Марго, было не отвращение, а любопытство. Отстраненная, оставаясь вне толпы и ее жадных щупалец, певица готова была признать ее живописно-экзотичной.
- Главное - не ошибиться с дорогой, - возразила она. - Звезд много, и они светят всем. Присядете или же помочь упасть?

[Rosemarie >>>]

(+ месье и Джозеф)

Американочка пока довольно удачно отбивала ораторские подачи хитроумного европейца: возможно, ждала, когда он от словоблудия перейдет к руко…пожатию, т.е. к предложению выгодных сделок и непосредственных двусторонних контрактов. Что же, не следовало упускать такую возможность.
- Если вы знаете цель, звездами можно воспользоваться как проводниками,- тем не менее, выдал он еще одну замысловатую фразу, готовясь последовать приглашению и опуститься на бархатные подушки.
Но прежде чем согнуть колени, если не слиться, то уровняться с извивающимися в пароксизме страсти толпой, мужчина на мгновение оглянулся.
Orphée aux enfers*.
- Цель..? - приподняла брови американка; ноздри Марго обдала новая волна благовоний, которую нестерпимо захотелось перебить вкусом сигареты - Сегодня вы вызвались быть моим проводником.
Маленький кучерявый китаец, смуглый, точно коптильная лампа, преисполненный желаниями нести пользу, служить, сбивать пуфики под ногами и подушки под седалищами, наконец, быть пастором души и тела, которое он стал бы освещать розовой спиртовой настойкой до тех пор, пока сама кровь гостей не превратится в лаунданум и не потечет в рот их господина, подскочил к еще не одурманенным опийными чарами визитерам, как черт, выпрыгивающий в бантах из торта или шелкового кисета табакерки.
- Господя желать опий? Или господя желать что-то… другой? – два немигающих желтых глаза остановились на американке, будто токарный станок, пытающийся выточить из грубого чужеземного бруска пасхальное яйцо. Женщины – брешь любого гигантского флагмана, и чтобы его потопить нужно начинать именно с нее.

------
* Орфей в аду.

[Joseph >>>]

Но усилия прислуги завоевать публику сегодня были особенно тщательными, потому что сам хозяин находился в зале дольше обычного: апельсиновый король стоял у стены, белыми длинными пальцами подхватывая с проплывающих подносов сосуды с густо-зеленым абсентом. Однако в этот раз стакан так и остался нетронутым, не коснулся ни губ, ни мохнатых щек собачьей морды. Словно темное рыло зверя, обосновавшегося на голом откосе горы, смотревшее вдаль туманного озера, по зеркалу которого – не спеша, в забытье - двигались потухшие кострища человеческих душ, их тела, как плавающие могилы среди мертвых забродивших вод, где нет ничего, никого живого… почти никого, только что увидело прилипший к горизонту красный диск, пламя столба, сжигающее соломенное чучело, пятно, лицо, пунцовую тварь, чудище, распахивающее пасть, сдирающее с куста перезрелую ежевику, обгладывая ветви, точно кости. Марс, показывающий лик дьявола. Цветок аратхам*, подпирающий лепестками небо.
Когда взгляд молодого хозяина чайного дома оказался снова затянут проходящими мимо любодеицами – треклятые лианы, поросшие на окнах башни, где томился узник, обреченный ждать восхода Солнца, - сокрытый под маской китаец пошатнулся; он, будто все это время ходил на шарнирных протезах, неожиданно утративших свою устойчивость.
Наблюдал. Нетерпеливо (законно?) требуя незнакомца прикоснуться глазами к своему телу.
Le soleil en enfer ou...
...le soleil de l'enfer?*

------
*аратхам - в индийских легендах северный цветок, обращенный к востоку
*Солнце в аду или солнце ада

[Rosemarie >>>]

(+ месье)

La tour – башня, шестнадцатый аркан, следующий за Дьяволом – зашаталась, подкошенная предательской слабостью в фундаменте. У ее подножия разверзался всемирный потоп, в волнах которого, соревнуясь, кувыркались разнообразные грехи: похоть, тщеславие, отчаяние… Даже не приняв опий, мужчина задыхался от его дурманящих испарений, выводящих на авансцену образы любострастия и распутства, один другого безжалостнее; казалось, нелюди, наполнявшие дом, соревнуются в том, кто из них дальше отбросит человеческий облик, как надоевшую маску, из-под которой можно, наконец, выпустить свое нечеловеческое обличие.
…где вечный вихрь, в стремленье неустанном,
Влечет с собою страждущие души,
Он корчит их, терзает их и бьет...*
Сидящая (возлежащая) перед ним на подушках женщина казалась ему в тот момент Вавилонской блудницей.
- Per me si va ne la città dolente,
per me si va ne l'etterno dolore,
per me si va tra la perduta gente*.
Не обращайте внимания, это итальянский,- мужчина широко улыбнулся под маской, словно забыв, что спутница не может этого видеть. И не только она. И не только этого. Бьющегося в горле сердца. Полынной горечи на губах.
- Как далеко вам угодно зайти, madame?
Марго поднесла костяную чашу к губам, но резкий и острый запах, ударивший по обонянию, словно визг автомобильного клаксона по слуху, заставил ее передумать и воздержаться пока от пробы новых ощущений.
- Куда-угодно, лишь бы осталась возможность вернуться, - поморщилась Марго. - Я не из тех, кто берет билет в один конец.

------
* Данте Алигьери, «Божественная комедия», Песнь V (круг II).
* - Я увожу к погибельним селеньям,
Я увожу сквозь вековечный сон,
Я увожу к погибшим поколеньям. – Данте Алигьери, «Божественная комедия», Песнь III

[Joseph >>>]

вместе с мсье

«Взялся за фигуру – ходи».
И король пошел. Не разбирая ни лиц, ни музыки, ни голосов, Тенгфей в волчьей шкуре с собачьей головой двинулся вдоль стены подальше от опийных паров, стеклянной оградой встающих между ним и красной маской, подальше от людей, поближе к таинственной паре, в ком не узнавал никого, но, как животное, повинующееся инстинкту идти по отвесному зыбкому уступу, когда за спиной полыхает пожар, продолжал ощупью ступать вперед, по периметру. И только взгляд малахитовых глаз проклевывался из-под прорезей неподвижной черной морды, скалящейся в сторону неприглашенного красного существа, завладевшего его вниманием.
Perche tarda la luna?*
Он или не Он? Если Он, то почему не замечает? За что медленно и насмешливо берет за руку и ведет к претору перед казнью? Если не Он, то…
Тенгфей остановился в углу - кукольный ледяной Мандарин*, чья фигура горела факелом в Гадесе из кладбищенского холодного мрамора, - пристально разглядывая беседующих.
Если не Он, то уже не так и важно. Без вас, Жан, все кладбища одинаково тоскливы.
- Похвальная… предусмотрительность, мадам. Но карты на стол бросают только неумелые игроки.
Мужчина наклонился, чувствуя, как ударяет в голову кровь, до отказа насыщенная опийными парами, видом совокупляющихся людей, ощущением взглядов, скользящих по его телу, но главное – главное, тем…
Ноздри затрепетали под уродливой багрово-красной личиной; он наклонился, намереваясь продолжить столь интересующий разговор. Глаза скользнули по суетливо кланявшемуся карлику – о, этот, наверное, готов, при необходимости, предоставить желаниям посетителей не только всего себя (рот, зад, подмышки, ягодицы, даже уши – водились за ними и еще более странные причуды), но всю свою семью, начиная от детей, еще покоящихся в колыбели. Именно они делают из девочек живые скелеты с разношенным, как башмак революционера, естеством; это они приводят мальчиков к блудливо настроенным итальянским аббатам (английским лордам, китайским ублюдкам), превращая серебро тел в отхожее место.
Жаль, что невозможно потребовать лаунданума. Маска, чертова маска.
- Я хочу…- казалось, сосуды на губах сейчас вскроются и по них рубиновой, маковой патокой хлынет кровь, такая же терпкая и горячая, как и та, что он слизывал, задыхаясь, с кривящихся губ нынешней ночи.
- Я…
Вздох остановился в груди. Там, где еще мгновенье назад пылала тигровой лилией фигура в причудливом одеянии, не было никого.
- Я…
… Ноги мужчины сами собой подогнулись и он, как оседающее под топором дерево, медленно опустился на циновку, не в силах оторвать глаз от зияющей пустоты возле двери. Распахнул без того незастегнутый воротник и, словно забыв, что его лицо все еще скрывает багровая образина, дрожащей ладонью провел по взмокшему лбу.
Дьявол.
Обрубленные ленты, держащие на весу послушную куклу; расплавленный солнечным светом воск. Черная лента маски – прицепить на рукав? носить до скончания жизни? – нелепо повисла, когда личина уткнулась в бархатную подушку. По вискам француза тек пот,- и, прицепом счастья, с доставкой, следом за носовым платком прямо к его ногам упал уже начатый пакет кокаина. Решение всех вопросов. Билет в Рай, в один конец.
- Вы… будете?

------
*О луна, что ты? – Джакомо Пуччини. Опера "Турандот", где действие происходит в Китае
*Мандарин - китайский император

[Monsieur Le Chiffre >>>]

Джо +

Молодой китаец утратил страх, тяжесть, едва стоящего на ногах собственного тела, расстался с прокалывающей сердце иглой недоумения – глаза, ему нужны были глаза. Темные, как пережаренные зерна кофе, глубокие, точно океанический глубоководный жёлоб, попав в который однажды, уже не выбраться никогда.
Тенгфей – надменный вымогатель внимания, страждущий пленник чего-то большего, чем просто надежда или любопытство, стервятник, кружащий вокруг обездоленной лани, или кольчатая кобра, стягивающая добычу тугим жгутом, - прислонился спиной к бамбуковой решетке, едва поддерживая равновесие между желанием приблизиться еще хотя бы на шаг к некогда красноликому гостю, который теперь был всего лишь тусклым пятном в пьяном колышущемся воздухе, и страхом ошибиться (оказаться правым?), встретив в стенах чайного дома не Жана Дюрана, которого собственными руками сегодня утром «убил» в ванной комнате новой квартиры, а кого-то другого… чужого, насмешливого, навсегда холодного.
Посмотрите на меня…
Горький ком подступил к глотке, провалился внутрь, ошпаривая кипятком ноющее в груди сердце. Но секунда за секундой, пребывающий все это время в ожидании взгляд молодого китайца постепенно возвращал себе спокойную изумрудную красоту, даже нежность, пусть отяжелевшие зрачки хрустальными стрелками маятника продолжали раздирать на клочья заволакивающий беседующих гостей маковый липкий туман.
Жан, посмотрите.
Форсированный вариант с жертвой. Только единственной жертвой, которую сегодня принесут в этом месте (даже тайпан, лишившийся жизни на ритуальном камне был наверняка счастлив встретить своих собратьев на небесах, чем гнить в этой содомской пучине, среди людей, гадящих под стульями почаще нечистоплотной свиньи) будет он сам, так что Тенгу больше нечего было терять.
Одним движением руки хозяин дома, нарушая свое благоговейное молчание и впервые оторвав глаза от «красного незнакомца», остановил за плечо кого-то из прислуг и велел немедленно подойти к гостям.
- Гаспади Тенгфей рад видя вас, и просит пользовать его шатер.
Именно эти слова слетели с присыпанных маковым порошком губ коротышки, когда он сделал то, о чем попросил апельсиновый король: подошел, поклонился и поставил на стол широкий глазированный кувшин с лаунданумом.
Всякий человек носит в себе известную дозу природного опиума, Жан. Вы та доза, от которой я не могу отказаться.
Наверное, он должен был пожалеть о том, что рядом с ним сейчас женщина, бросить все, бежать, задыхаясь, на этот зов, в слепой бесполезной надежде, что на душу демона снизошел долгожданный мир и покой. Что тот одумался. Что сказанное: «Я хочу чтобы вы ушли из моей жизни» - оказалось вдруг страшным сном, капризом изменчивого, переливчатого, рассыпавшегося на костяшки без железного объятия его рук существа. Наверное, он мог бы переломить, а потом заново, из знакомых позвонков, из уже отведанных на вкус жил, собрать нового Тенгфея – того, что плыл, раскрываясь, как лотосовый цветок, в недостижимых пределах далекого черного озера. Пепелища.
Но он был рад.
Сейчас, как никогда, давно забывший вкус причастного хлеба мужчина ощущал присутствие Бога.
Побелевшие губы сложились в мраморную улыбку. Никаким египетским мудрецам с их масляными желобами*, с их тысячами рабов, было бы не поднять сейчас двух этих каменных плит, с громким треском готовых расколоться и раздробить ему череп.
- Рад… он будет рад нас видеть, вы слышали? Может быть, пошлем за мистером Рузвельтом; когда еще ему предоставится такая возможность?
"Рассеките мне грудь, вырвите сердце, отрубите мне голову*. Я, Жан Дюран, убил строителя Храма Соломона".

----
* есть гипотеза, что блоки к пирамидам доставлялись по желобу, наполненному маслом.
* Все тот же Джубела.

[Rosemarie >>>]

(Лана + месье)

В нос опять ударил удушающий жгут чуть горчащего ванилина, но Эва не обратила на это внимания, пытаясь в клубах дыма найти знакомую красную маску. Больше обратиться было не к кому: хозяина она бы захотела увидеть сейчас разве что при отсутствии других вариантов, а эти двое хотя бы не успели еще поддаться влиянию дурмана. Маску мужчина уже снял, но его можно было найти по молодой спутнице, которая так и не притронулась к необходимому здесь аксессуару.
- Мсье, - почему в воспаленном от страха сознании всплыло именно это обращение, сама девушка вряд ли догадывалась, - мсье, нужна помощь! Там, - она махнула рукой в сторону выхода, пытаясь не заглотнуть лишнего дыма и говорить короткими фразами. И когда она успела запыхаться? Неужели, пробираясь снова между всех этих тел? – Там девушке плохо. Нужна помощь. Врач. Вы не знаете, кто может помочь? – американка только на последних словах сообразила, что ее смутные подозрения оказались верны. Этого француза она несколько часов назад видела у Тенга. А еще до нее дошло, что она может чему-то помешать, а жизнь какой-то китаянки вряд ли заинтересует европейцев, но отступать было уже поздно, и она лишь с тревожным вопросом заглянула ему в глаза.
Если и могло быть что-то более неуместное в этот миг (расколотые тектонические плиты, вырывающиеся наружу потоки магмы, удушающая, убивающая на сотни лье вокруг серная вонь; может быть, это и правда вернулся хозяин Ада? Может быть, наконец, пришел за ним? Пусть забирает скорее, пусть охладит кипящее сердце в своих пропитавшихся вытопленными грехами и салом котлах!) чем появление давешней американочки.
Вся раскаленная ярость, вылившаяся в лезвийную остроту, вся ненависть к себе и другим, колючая проволока слез, треск костей и входящий во внутренности яд разочарования – все это теперь обернулось против нее.
- Мадмуазель,- поворачиваясь на каблуках, вздергивая губу, словно он был наследником не нормандского, а, как минимум, габсбургского рода и его мощными челюстями, перемалывавшими центральную Европу в прах,- мадмуазель, кто вам сказал, что я – доктор? Или вы полагаете, что ради какой-то шлюхи я должен бросить все и помчаться на другой конец города, объясняясь потом с полицией, почему эта сифилитичка издохла от наркотика у меня на руках? Вы, конечно же, шутите, мадмуазель.

[lana_estel >>>]

(+ мьсе)

Лицо, блестящее, словно облитое водой – мужчина ладонью смахнул градом катившийся пот и алую, железистую на вкус струйку, зазмеившуюся из носа – выражало крайнее, почти детское изумление.
Мисс Милтон будто налетела на невидимую стену, пусть и остановилась она несколько секунд назад, ощущение от этого не менялось. Внезапно возникло желание сделать так, чтобы у кровавая дорожка под носом обрела симметричную подругу, но, увы, женщины должны пользоваться другими методами для противостояния мужчинам.
- Я не знаю, кто Вы, так как Вы не удосужились мне это сообщить. Я лишь сказала, что девушке плохо и ей нужен врач. О том, кто она такая, ни я, ни, тем более Вы не знаете. Может быть, не стоит делать поспешных выводов? На ее месте вполне могла бы оказаться и Ваша спутница силою обстоятельств, и я сама. Впрочем, мне думается, что в последнем случае Вы бы тоже не соизволили даже дернуться в сторону благородной помощи. Что же, нет, так нет. Благодарю за оказанное внимание и прошу меня простить за то, что прервала Вашу беседу и подвергла лишним волнениям, сейчас я бы хотела поговорить с хозяином этого заведения. Эта несчастная несколько минут назад помогла ему завершить ритуал, мне кажется, он должен ее знать… - голос внезапно из взволнованного стал спокойным и холодным, впитывая в себя европейское равнодушие и по возможности отражая резкость и неприкрытую грубость. Слова, сам смысл, были весьма язвительны, но вот голос этого никак не показывал. На лицо, как должно было случиться уже давно, опустилась маска. Не яркая, скалящаяся безделушка, предлагавшаяся здесь всем подряд, а бледная и холодная маска показного безразличия.

[Joseph >>>]

Тень огненного короля, все это время наблюдавшего со стороны и утратившего - с появлением возле интересующего его гостя мисс Милтон, - способность терпеливо и непричастно ожидать удобного момента, наконец, приняла образ живого человека, бесконечно прекрасного в струящемся рыжем шелке, изящного, как фаянсовая скульптурка, которую нельзя было брать в руки и сдвигать с фундамента, потому что стоит жаркому красному пламени обжечь белый стебель шеи, на котором возвышалась собачья черепушка, как она рассыплется, разлетится по дому серебристой шелухой, но вот что-то привело в движение хрупкое тело, и Тенгфей сделал шаг в зал.
Потом второй и третий. Как охровый куст клена, тянущий листья в длинных поникающих щитках к холодному источнику, луч предвечернего света, пытавшийся мазком вплыть в разноцветный горизонт между враждебных ему скал или безоружная жемчужная луна, что скатывается с мохнатой горы, чтобы утонуть, исчезнуть, остаться непостижимой тайной в неподвижных водах озера, перепаханного инеевыми бороздами.
Совсем близко. Сердце боязливо бьется так же слышно, как капли крови, срывающиеся с раны на дно медного тигля.
Еще шаг… и он, Тенг, превратится в густое расплавленное золото, какое некогда заливали парфяне в глотку плененного Красса. «Ты хотел золота - получи!». Он хотел Солнца - и будет погребен в его свете.
Не замечая, что босыми ногами ступает по полумертвым ползающим телам, хозяин чайного дома поднял ладони, пальцами потянул за черную ленту, сдирая с белой кожи иссиня-черную шакалью пасть, обнажая юное, лишившееся покровителя сияющее лицо.
А коль отравлен он - тем меньше грех:
Глаза нальются ядом раньше всех.*
- Мисс Милтон, вы никак решили распугать мне всех гостей, - Тенгфей смахнул со лба черные, тонкие - как размотанный шелк - волосы и улыбнулся, не глядя на «знакомца». – Господа нуждаются в помощи?

------
*Шекспир. Сонет 114

[Monsieur Le Chiffre >>>]

Вместе с Джо

- Скорее, в помощи нуждается эти милая леди,- голос мужчины буквально источал капли яда, вскипевшего в крови при воспоминании о придверной откровенности «Золушки» и о ее жалобах.- Говорят, вы проводите примерку туфелек у прекрасных дам, разыскивая пропавшую прекрасную незнакомку. Вероятно, какой-то из отвергнутых кандидаток стало плохо с горя, после того как вам не подошла ее… pantoufle de vair*.
Яростный, больной от нестерпимого гнева, от едва сдерживаемой боли взгляд француза блеснул на Тенгфея.
- Или что вы там... примеряете.
Опустошенный въедливым чужим голосом взгляд молодого китайца, как если бы хотел снова быть закованным под маской, догадавшись, что совершил оплошность, когда снял ее (все равно, что разорвал рубашку, подставив обнаженную грудь навстречу мельхиоровым пулям) обратился на говорящего господина.
Потухающий в глазах огонь зубаби – мышиный изумруд – который подбрасывают горстями в костер, чтобы сломать тишину возмущенным треском, запутавшись в ресницах, коснулся ядовитых губ недовольного гостя – мысленно прикладывал палец?
Жемчужное, одно мгновение потрясенное лицо Тенга тут же разгладилось, обретая спокойствие. Медный рот брезгливо раскрылся зияющим прорубом. Черные брови в удивлении дрогнули вспархивающими ввысь чайками.
- Мы знакомы… мсье?
Восхищенный смешок вырвался с красных губ. Что ж, хотя бы в одном он был прав: мальчик, сегодня утром рыдавший в алькове, вжимавшийся в одинокую подушку, сбросил использованную оболочку, высосал сок из уродливого кокона. Несравненный мастер.
Он поклонился: прямая спина, столетиями поколений воспитанная осанка, как будто проглоченная старинная шпага нанизала на себя все внутренности.
Все еще хотите обыграть меня в шахматы, mon ami? Они быстро наскучат вам после таких игр.
- Прошу прощения. Кажется, я принял вас за кого-то другого.
- Ничего страшного, в ваших… летах такое случается.
Глаза китайского джина на секунду захлопнулись, проглатывая – укладывая в голове - слово за словом, вымоченное в яде, нежными веками прикрывая язвы, которые они наносили. Он, будто Иоанн, с покорностью принимающий из рук насмешливого жреца протянутую чашу с отравой - фиалу с сужающимся горлышком, из которой так удобно пить и слизывать драгоценные капли ртути.
Не ушел, но не остался. Знает, но не помнит. Что ж, все, что остается - пасть на колени и
возблагодарить господа бога за избавление от этого гроба повапленного, не так ли, mon аmour?
Тенгфей улыбнулся, опустил лицо (туго сомкнул губы, перевел дыхание) и вновь поднял его – светящееся от бесстыдной властной красоты и равнодушия лунное полотно колесованного преступника, обращаясь уже не к обознавшемуся господину, а к притихшей мисс Милтон.
- Так что произошло?

------
* pantoufle de vair - туфелька, отороченная мехом - оригинальное написание в сказке Перро. Путаница с pantoufle de verre (стеклянной туфелькой) и дало русскому читателю знаменитую хрустальную туфельку, а сторонникам теории Фрейда - повод позубоскалить насчет того, что именно обозначает эта самая "меховая туфелька".

[Rosemarie >>>]

(Лана + Джозеф)

Эва молчала, она достаточно раз за сегодня пыталась влезть в чужие дела. Ничего хорошего из этого не вышло. Что же, если у этих двоих проблемы во взаимоотношениях, то ее это уж точно не касается. Холодная маска верным псом улеглась на своем месте – хорошеньком американском личике, приносящем иногда больше бед, чем приятностей. В защитном (или же агрессивном)жесте она скрестила руки на поясе и спокойно спросила:
- Мистер Тенгфей, та девушка, которая сегодня убила Тайпана… Вы ее знаете? Эта… дама сейчас нуждается в медицинской помощи. Я не уверена, от опиума это, или что-то другое, но ей сейчас определенно не до праздника.
Тенгфей не изменился в лице – когда на теле нет живого места, никакой укол иглой (ни вид воркующей пары, ни услышанное) не может заставить его предательски променять холодное спокойствие хозяина этого места на толкающую к дверям тревогу. Точно так же, как пробудившееся отчаяние, дрожь в ногах, разломившееся надвое скорлупное сердце, вспотевшие ладони не смогут прогнать нежную, самонадеянную, пьянящую, будто переполненный сладким ядом сосуд, неизменно торжествующую, столь же фальшивую улыбку со светоносного юного лица. Не здесь. Не при Нем. Одно из правил, которым вы меня научили, mon аmi – главное превосходство над другими в умении показать, что у тебя нет сердца.
Мой яд - это ты, непокорный. Твое счастье, что убивает он медленно.
Бросив взгляд в сторону двух беседующих на циновках людей – жалкий вид – молодой китаец, молча, развернулся, ступая по неподвижным телам, как по покорным ему водам. Куда следовать он не знал, но нуждался в необходимости уйти подальше отсюда.
- Проводите меня, мисс Милтон.

[Monsieur Le Chiffre >>>]

Марго +

Спутница француза, о которой проявляла гипотетическую заботу вспыльчивая незнакомка, наблюдала за развертывающейся сценой с все возраставшим брезгливым недоумением. Какое... воинствующее милосердие. Наверняка богачка, пришедшая сюда пощекотать нервы опиумными испарениями, наскучив играть фарфоровыми куколками. Совершенно искренне Марго не могла понять, какое дело им, белым, до неизвестной девицы из Чайнатауна. В зеркальном отражении, если б волею обстоятельств эта маленькая мисс Найтингейл* валялась на улице, то ее подружка в первую очередь поинтересовалась содержимым кошелька мисс, а не ее самочувствием. Со скучающим выражением на лице мисс Шульц ждала, когда незваная гостья уйдет донимать кого-нибудь еще.
- Потом окажется, что вы оставили без помощи китайскую Марию Магдалину, - тихий горловой смешок прозвучал на мгновение и тут же растворился в шуме празднества.
Взвесив на одной руке чашу с опием, а кончиками пальцев другой подцепив оброненный пакетик кокаина, Марго задумчиво произнесла:
- Почему-то у меня такое чувство, что в одной руке у меня нож, а в другой пистолет... Какое из этих дьявольских зелий вы присоветуете как эксперт?
Мсье ле Шифр, которого, как видно, внезапное братание всех стран - Prolétaires de tous les pays, unissez-vous! * (причем последнее, вероятнее всего, должно было произойти в самом что ни на есть физическом смысле слова) – восхищало не меньше, чем рыжеволосую американку, к тому времени оставил странную парочку и возвратился на циновки. Небрежно сбив вместе несколько подушек, он стянул пиджак, оставшись в рубашке и жилете, и утомленным движением упал на это царское ложе.
- К сожалению, китайские святые так похожи на китайских шлюх, что различить их может только опытный глаз… или какая-нибудь другая часть тела. Мартышки,- его губы, к которым постепенно начал возвращаться цвет, мгновенно надулись и лопнули.
- Их можно научить ходить на задних лапах, танцевать и даже издавать какие-то подобия слов…- решив не продолжать умозаключений, мужчина повернулся к собеседнице.- Хотя да, вы правы, лучше всего им удается доставать с деревьев лакомые плоды. Посоветовать…- темные глаза, прищурившись, искусительно блеснули, когда он всем телом повернулся к даме, устраиваясь на ложе на манер персидского халифа.- Смотря что вы предпочитаете: crescendo или же largo religioso.
- Я не люблю итальянскую кухню, - мило улыбнулась Марго, аккуратно поставив чашу с опийной настойкой рядом с обтянутым шелком коленом, между собой и Ле Шифром. - И совсем не знаю китайскую.
Кончиком языка она коснулась верхней губы, не отводя взгляда от белого порошка. Что за рай таился в нем, за который Рузвельт раз за разом был готов продать душу. Что за ад плескался в поднесенной чаше?

------
* Флоренс Найтингейл - легендарная сестра милосердия.
* Пролетарии всех стран, соединяйтесь! (фр.)
* Музыкальные термины. Сrescendo - музыкальный термин, обозначающий постепенное увеличение силы звука. Largo religioso – обозначение темпа в музыке, «широко, плавно».

[lana_estel >>>]

(Мсье и Розмари)

Собеседник подхватил с красного бархата позабытый платок и, коротким движением коснувшись верхней губы – промокал остатки кровавого бисера – сунул его за вырез жилета.
- Тогда... вообразите, что вам больше по вкусу: яркий, быстрый, жестокий секс с троянской армией, всею одновременно, или же долгий, томительный поцелуй, погружающий в сон, в котором вы будете купаться долгими часами, как Клеопатра в роскошной ванной, среди лотосов и золотых кораблей, чувствуя, как пестрые рыбки пытаются пробраться в ваш потаенный грот… но после которого вы проснетесь в нашем убогом мире, обессиленная и ограбленная. Если вы спрашиваете меня, я предпочитаю кокаин. Но человек, сделавший выбор в его пользу, должен обладать очень решительной волей. Великие вожди Южной Америки, ацтеки и инки – и пассивные, с подведенными глазами, в церемониальных одеждах, пребывающие в сонном дурмане императоры обезьяноподобного Китая – вот что такое кокаин и опий. Выбор за вами: подъем к богам, или же спуск к бессловесным животным.
- А после? С неба богов больно падать обратно на землю, а из логова животных еще труднее выбраться на поверхность. - Марго повела плечами, сбрасывая с плеч меховую накидку. Становилось жарко, и не только от пота раскаленных тел пирующих на китайском празднике. Невзирая на первоначальный скепсис и презрение к желтокожим, обстановка действовала на певицу возбуждающе. Она в упор посмотрела на искусителя и откровенно спросила:
- Это в самом деле лучше, чем секс?
Челюсти мужчины сжались, по щекам перекатились желваки. Темные зрачки отразили обнажившуюся гладкую кожу. Лунное серебро и полная ядом медь, готовые слиться в объятиях, чтобы – как знать – перекипеть и излиться во что-то другое.
Кадык звонко дернулся на хорошо выбритой шее.
- С сексом, ma Reine rouge, на самом деле это имеет немного общего. Даже с очень хорошим и дорогим сексом это имеет мало общего. Потому что любой секс после этого невыносимо пресен,- он усмехнулся, как будто вспоминая что-то и сравнивая на весах две (или больше) ночей, когда он утратил девственность – во всех сложных смыслах, которые прихотливые человеки умеют вкладывать в это несложное слово.
- Вспомните, каким был ваш первый секс. Наверняка ждали чего-то большего, сказочного, волшебного…то, о чем строгие отцы церкви говорят, как о запретном плоде - le fruit défendu* - о чем матери сообщают невестам не иначе, как шепотом накануне первой ночи, подкалывая сбившиеся цветы флёр-д-оранжа… И что в итоге? Несколько секунд натужного пыхтения, потная спина, дрожащие руки молодчика в родительской спальне – в лучшем случае, а чаще где-нибудь в подворотне. И это все? И ради этого несложного дела люди умирают и убивают, его они возводят в перл мироздания? Единственный любовник, который никогда не предаст – это кокаин. И в первую ночь он всегда даст больше, чем вы рассчитываете. Только.. нужно держать себя в руках, чтобы этот роман растянулся на всю жизнь. Принимайте его, как любовника, в царской постели, на шелке и кружевах – и он будет благодарен, и отплатит вам тем же. Станете ему женой, спуститесь до стоптанных туфель и залатанного платья – и он уйдет, не прощаясь, чтобы дарить радужные сны кому-то другому. Если вам нужен все терпящий муж – выберите опий. Как все эти… люди,- закончив свой монолог, француз с нескрываемой насмешкой повел одесную, предлагая собеседнице самой решить, стоят собравшиеся вокруг, в последнем припадке животной жизни совокупляющиеся растерзанные тела такого названия или же нет.

------
* запретный плод

Сообщение отредактировал lana_estel - 3-06-2012, 12:52

[Joseph >>>]

Мсье и Марго

Розовый язычок вновь смочил приоткрывшиеся в любопытстве алые губы. Взгляд голубых глаз оторвался от пульсирующих чернильных зрачков француза и опустился к предмету его поклонения. Ле Шифр говорил о том, что было так близко Марго. Не привязываться - ни к кому и ни к чему. Не зависеть, а повелевать. Тогда не страшно. Узкая рука с кровавым маникюром вновь потянулась к брошенному было пакету с белым порошком.
Поймав ее взгляд, мужчина покривил красные губы и, подхватив драгоценный пакет, стоивший Рузвельту О’Доллу такого – надо полагать, не первого и не последнего – унижения от ледяного китайского божка (паук в углу, без движения наблюдающий за порхающими вокруг мухами; Будда, сохраняющий на лице полулунную птичью ухмылку, когда на его алтаре насилуют кричащего ребенка), взвесил кокаин в руке.
Привычным движением завернув край, он с точностью аптекаря щелчком встряхнул крошечное вместилище снов и желаний.
- Позвольте вашу прелестную ручку, мадам?
Без колебаний певица протянула перевернутую ладонь - как будто находилась в шатре прославленного шарлатана и хироманта, обещающего прочесть будущее по линиям ее руки. На мгновение перед глазами заплясали запрокинутое в забытьи пустое лицо Рузвельта и до срока постаревшая некогда блистательная Марго Коул, но она прогнала их. Решившись, на попятный идти было глупо.
- Ведите, - Марго приподняла краешки губ в холодной улыбке. Лживой улыбке, потому что она ощущала что угодно, кроме холода и равнодушия.
Словно почувствовав, или, может быть, вызвав из памяти тот первый раз – незабываемые объятия седого любовника, столь горячо воспеваемого им минуту назад – француз ободряюще улыбнулся, наклонившись (пальцы как ветви шиповника в старой сказке о заколдованном замке, оплели тонкое запястье) и галантно прикасаясь губами к доверчиво подставленной ладони. Затем, перевернув руку Марго, он с деликатностью маникюрши, обслуживающей раздраженную концертом звезду Бродвея, обмакнул большой палец певички в белую пыльцу, собранного с тысяч и тысяч сломанных крыльев бабочек – таких же, как и она.
На полированном ногте осталась слабо переливающаяся щепотка порошка.
Затем, все так же продолжая орудовать ее кистью, как неким покорным инструментом, не имеющим ничего общего с человеческой плотью, он поднес ладонь с драгоценным порошком почти к самым губам американки.
- Момент истины. Рекомендую вам лечь, когда – если – вы сделаете это. Ничего не бойтесь и… приятной прогулки*.

------
*Have a nice trip. Trip (прогулка, англ.) - на слэнге буквально "вброс", "приход".