В начало форума
Здравствуйте, Гость
Здесь проводятся словесные, они же форумные, ролевые игры.
Присоединяйтесь к нам - рeгистрируйтeсь!
Форум Сотрудничество Новости Правила ЧаВо  Поиск Участники Харизма Календарь
Сообщество в ЖЖ
Помощь сайту
Доска Почета
Тема закрыта. Причина: Игра завершена (higf 15-07-2011)

Страницы (16) : « Первая < 14 15 [16] Все 
Тема закрыта Новая тема | Создать опрос

> Мор, Двенадцать шагов к отчаянию

higf >>>
post #301, отправлено 18-03-2011, 21:22


Мелькор, восставший
********

Сообщений: 7404
Откуда: Прикл.ру
Пол: мужской

приятных воспоминаний: 5851
Наград: 25

Шаг в не-настоящее
(последний раз шагали с Woozzle)

Ты уходишь.
Звезды сияют где-то вдалеке, рассыпаясь насмешливыми блестками. Мне нет туда дороги, и они знают это и дразнятся – беспощадно, как дети, хотя они не более настоящие, чем я. Звезды – это все, что остается, и последнее, что я вижу – каждый раз.
Ты уходишь.
Мне остаются прогнившие подмости и пустота. Пустота внутри, там где всегда – всегда! - был ты. Там, где билось нервное, не казавшееся чужим сердце. Там, где горечь выходила из берегов, заставляя рваться из сетей и искать выход – невозможный, безумный, единственный. Там, где, пробивая тряпичное, набитое опилками тело, споря с нитями, диктующими каждый шаг, каждый жест, каждое слово, с болью и кровью прорастала воля.
Я был готов оборвать эти нити. Я был готов идти наперекор Властям, судьбе, Закону. Но ты – уходишь.
И только пуговицы, в которых уж нет никакой таинственности, никаких отблесков, кроме тех, что диктует сухая оптика, спрашивают – с чем? Что ты забираешь с собой? Или, беспечный, рассыпаешь всё? Или это ты сам спрашиваешь себя, пытаясь коснуться меня – если пытаешься, – что ты потерял?
Я хочу верить, что ты пытаешься коснуться меня... И надеюсь, как не имеет право надеяться пронизанное нитками дважды, трижды ненастоящее, надеюсь эгоистично – что ты не переживаешь сейчас триумф.
Я – это ты?
Нет. Я – был ты. Эти двенадцать дней, прожитых полно и страстно – от первой минуты, от первых шагов, до гулких ударов колокола, стоном встречающего последнюю полночь.
Я – был ты, лелея в мыслях свою нелепую Танатику, борясь за чужой город, шаг за шагом терпя поражение, проигрывая, проигрывая подчистую, выбирая – от безысходности.
Я - был ты, прибыв на похороны отца, принимая тяжелое, отдающее твириновой горечью наследство, доказывая всем и каждому, что я достоин своего имени и своего рода, делая свой выбор – верным.
Я – был ты, проснувшись в могиле, в комок сжимаясь от холода, протягивая руки к людям – как к солнцу – и не находя тепла. Обрекая грешников на святость, позволяя им принять мой выбор. Как дар.
Теперь ты – это ты. Я – почти ничто, которому остались краткие мгновения. Даже если ты вернешься – в одну куклу нельзя войти дважды. Ты придешь другим; очередным оборотом колеса моей личной Сансары, о которой мне не положено знать. Того, на котором меня колесуют – и я жду этого, ибо иначе мне жить не дано.
Ты придешь другим.
Ты придешь?
Вновь наполняя меня – придешь?!
И дождь снова будет плакать на моих щеках, и ветер станет шарить острыми пальцами, выискивая в груди душу, и умирающий город сыграет свое безнадежное соло на дрожащих напряжением нитях. Протянутых от тебя – ко мне. От меня – к нему. От него – к тебе. Это замкнутый круг. Только один из троих в силах покинуть его. Ты – в силах.
А мертвая кукла останется в мертвом городе.
Не первом.
Не последнем...
Но есть то, что я знаю лучше.
Ты – был я, когда встал в плаще из змеиной кожи между городом и Многогранником.
Ты – был я, когда мясницким ножом с уверенностью в своем праве по линиям вскрывал чужие тела, чтобы обменять горячие кровь и плоть на остро пахнущую твирь у одонгов.
Ты – был я, когда не знал, жизнь или смерть подарит касание руки.
Ты – был я.
Ты есть я.
Где-то там, в глубине твоих не пуговичных глаз отразится узнавание, когда серая пелена дождя оставит насмерть разбившиеся капли на булыжной мостовой. Память расступится и пропустит меня наружу, когда последняя ступенька случайно увиденной лестницы оборвется в небо.
Ты есть я – совсем чуть-чуть.
Ты тоже хранишь в себе ниточки, и звезды, принявшие тебя после одного единственного шага со сцены, знают об этом. Звезды знают, за какую из них потянуть, когда воля станет лишней.
Вспомни обо мне тогда.
Вспомни, чтобы сохранить в себе – себя.


--------------------
Читаю слова и буквы. Пишу ими же. Телепатически послания не передаю и не принимаю.

Пограничье
Скопировать выделенный текст в форму быстрого ответа +Перейти в начало страницы
higf >>>
post #302, отправлено 18-03-2011, 21:39


Мелькор, восставший
********

Сообщений: 7404
Откуда: Прикл.ру
Пол: мужской

приятных воспоминаний: 5851
Наград: 25

Гаруспик. День двенадцатый... и последний
Сон менху


...Он сидит посреди Степи у костра, пылающего так, что даже сквозь одежду доходит непрекращающаяся волна жара. Вокруг него всё та же темнота, а по самой границе светового круга, осторожно и медленно, как по канату над пропастью, двигаются тени. Громадные и исчезающе маленькие, плотные и подобные туману, они все лишены объёма и лиц. Смазываются, обретая на единственный миг плоть, когда между ними и Гаруспиком оказывается костёр.
Вновь.
В который раз.
В последний?
Костёр полыхает сильнее, чем прежде, тени проносятся быстрее и кажутся плотней, а формы их – более причудливы. Вот уже не разглядеть миг, когда призрак становится живым существом, не понять, кто это был. Но нет нужды ловить мгновение петлей взгляда. Теперь лица не растворяются дымкой, минуя ту линию, на которой сошлись пламя и взгляд молодого Бураха. Они обретают плоть, чтобы уже не утратить её, потому что и не теряли никогда по-настоящему.
Это – тени живых.
Мальчик в потрёпанной коричневой куртке, которого он видел на улицах. Мясник, пропускавший во Врата несколько дней назад. Одонг, виденный возле дома Таи. Рабочий... Кто это? Первый день приезда встал перед глазами – вот Артемий идет к дому отца, навстречу группа фабричных. Еще, еще – и совсем незнакомые, и знакомые настолько, что холод касается спины, споря с жаром близкого пламени.
Обжигает мороз, обжигает огонь. Больно, надо терпеть.
Люди-тени не могут оставаться одни в этой ночной степи. Они собираются в группы. Рабочий бредет к пожилой женщине, к ним подбегает девочка-подросток. Больше, больше... В первом ряду, сомкнув плечи, стоят Стах Рубин и Александр Сабуров.
- Так ты жив? – окликает Гаруспик, но Стах молчит и смотрит, не мигая; возвышаясь над всеми.
Горько – нечем запить.
Вторая группа – широкие плечи одонгов и мясников; хмурые лица, укоризненные взгляды. И, ещё больше блистая на этом фоне своей красотой, стоит черноволосая девушка, про которую Артемий знает, что её зовут Мария Каина. И взгляд Хозяйки пылает так, что костер пригасает на миг, тушуясь в этом сравнении. Теряются рядом её отец и брат. Странно – что свело их вместе с Укладом?
Третья кучка – самая маленькая. По росту – точно. Спичка и Тая держатся за руки в первом ряду, за их плечами переминается Уж, а дальше – ещё, совсем незнакомые... Дети.
Больно – нет сил отвернуться.
Они, все они – ничего не говорят, они смотрят. Смотрят, и в пристальных взглядах просачивается понимание. Горькое прощение какой-то вины. Люди все идут и идут – Ольгимские, Оспина, Богдан, спасенный им. Незнакомцы и полузнакомцы. Присоединяются к стоящим, и непонятно, откуда столько места – кажется, уже весь город собрался здесь. Гаруспик и не думал, что в остывающем молчанием городе осталось столько людей. Они не могут все поместиться у костра, но помещаются.
Потому что костёр растет, а вместе с ним растёт и Гаруспик, глядя сверху вниз на собравшихся, которые ростом - до колен сидящего человека, а вот уже и меньше. Но при этом все ухитряются смотреть в глаза – одновременно. С трёх сторон.
Только став огромным, наверное, как Собор, он понимает – вот эта поросшая травой поляна очень знакома, только на ней стоит дом... должен стоять. Справа и слева отблесками редких пятен, словно давно не чищенные, потемневшие, изогнутые клинки посвёркивают Жилка и Глотка. А за спиной, он знает это, не поворачивая головы, дугой гнется выползший из болот Горхон. Всё на месте – только города нет, будто и не было его. Никто никогда не построил. Ни камешка, ни обгорелой балки, ни листа металла.
Ни-че-го.
Жутко – все линии уходят в смерть, и безнадежность затопляет изнутри бездонным озером.
Только люди, родившиеся в том, чего не было, смотрят в глаза, несмотря на то, что с такой высоты не должно быть видно глаз. Да ещё – только сейчас менху это заметил – упрямым призрачным светом, паутиной отражается в небе переплетение лестниц. Призрак Многогранника.
Взгляды больше нельзя выдерживать. Они – как солнечные лучи, собранные увеличительным стеклом, рождают нестерпимый жар, что охватывает Гаруспика. И разум корчится от боли, обманывая тело, что терзается оно – будто тело может знать, что ему больно, что такое вообще боль – без куска серого мягкого вещества, слитого с душой. И Артемий шагает в костёр... Спасительные и убийственные красно-жёлтые языки касаются тела со всех сторон, заставляя сморщиться и почернеть кожу. Отшелушивают её, вцепляясь в обнажившиеся мышцы и сухожилия... Добираются до костей, но главное – уже не больно, совсем не больно. Рассыпаясь пеплом, истерзанный менху знает, что это покой.
Ошибается.
Жадное пламя, обреченное непрерывно есть, чтобы жить, забрало всё, но служитель не исчез. Под кожей огонь, сгоревшая плоть обнажает огонь, внутри костей живёт огонь. Не костёр пожрал менху – менху пожрал костёр, и стал им.
Теперь сам он требует пищи, стянутый цепью из трех звеньев – скоплений глаз. Скоплений тел – его пищи. Надо прорваться наружу, в ночную Степь, или отступить в Горхон, но он не может проскользнуть между людьми, он слишком огромен. Не может оторваться от земли, чтобы перешагнуть – он уже костёр, а не человек. Не может угаснуть и не может гореть вечно. Потому что люди берутся за руки и приближаются к нему, и понимание, ставшее тенью их взглядов, жжёт даже огонь, и он понимает, что придётся броситься. На кого-то – или на всех сразу, съедая, заставив их наконец не смотреть! Жерлом пушки клокочет горло – огромной, как он, пушки. Ноги-огонь обжигают почву, и страдающая Степь шепотом рассыпающейся в пыль твири просит наконец сделать хоть что-то. Из рассыпавшейся травы, спекшейся почвы и пламени появляются новые ноги – голые кости, вонзающиеся в землю, нечеловеческие. И тогда огненный Гаруспик кричит, кричит неистово и отчаянно, а крик его оборачивается грохотом пушечного выстрела. И бросается вперёд, пожирая...


--------------------
Читаю слова и буквы. Пишу ими же. Телепатически послания не передаю и не принимаю.

Пограничье
Скопировать выделенный текст в форму быстрого ответа +Перейти в начало страницы
Хелькэ >>>
post #303, отправлено 21-03-2011, 0:43


Пилот-истребитель
*******

Сообщений: 2293
Откуда: Мертвая Зона
Пол: мужской

Воздушных шариков для Капитана: 4161
Наград: 26

Бакалавр. Свет в ночи.
(не без Клювоголового мастера, как нетрудно догадаться))


Когда Даниил вышел на улицу вновь - да что там, выскочил! - он решил было, что спит, и это сон ему снится; гротескный кошмарный сон, от которого пробудиться бы поскорее, да не выходит. Не щипать же себя за руку, в самом деле...
Просто все было именно так - квартал, чистый вечером, сейчас был полностью во власти чумы. Чертыхнувшись про себя, Данковский запустил руку в карман - может, остались где-нибудь на дне таблетки? Напрасная надежда... проверив, впрочем, саквояж, он отыскал во внутреннем кармане пару желтых таблеток, оболочка которых уже растрескалась и потемнела. Ничего лучше все равно в наличии не было, и он проглотил одну.
И надо же было такому случиться, чтобы именно в этом районе! Бакалавру подумалось даже, что Чума нарочно к ним подобралась, решила нанести удар в спину, пока не поздно. Завтра.. нет, сегодня уже - последний день, все закончится; разве допустит мастерица кровавой драмы, чтобы все закончилось хорошо? Он ускорил шаг, почти побежал - пройти бы побыстрее эти улочки, на которых воздух (пусть и было темно) казался сгустившимся, посеревшим, полным видимой и неизбежной заразы.
Но пройдя один зараженный квартал, он оказался в другом. Зараженном. В проулках шныряли мелкие и крупные тени, у самой земли - чумные крысы. Из тени каждого фонаря выглядывала, ухмыляясь глиняными зубами, Шабнак. Подгоняла безумным смехом, ловила за полы плаща - убежишь от меня, Данковский? Чудился даже цокот копыт о булыжник.
Когда он остановился перед домом Спички, задыхаясь, прикрывая рот и нос платком, он уже точно знал - Мор сейчас в каждом квартале Земли. И, возможно, во всем Городе. Вот так, напоследок.
Даниил постучал в дверь.
Звук утонул в стонах, увязших в горьком воздухе.
Ночь откликалась сбитым дыханием – его собственным, ставшим вдруг отчетливо слышимым на этой улице, взятой в заложники песчанкой.
Ветер успел отсчитать десяток вдохов, разорванных на неравные части, пока дверь подалась навстречу. Без щелчка замка или скрипа засова. Без осторожного вопроса – «кто?» Просто открылась, готовая впустить любого. Из темноты в темноту.
Туда, где стоял на пороге рыжий тощий мальчишка, и, прищурившись, вглядывался в гостя.
- Спичка... Это я, Данковский, - отнимая платок от лица, он шагнул внутрь, притворил дверь. Устало прислонился к стене, избегая взглянуть пареньку в лицо. - Слушай... мне нужна твоя помощь.
"Помощь", он сказал.
А подумал - совсем другое. Сердце внутри колотилось птицей, потом - как будто перестало биться вовсе, секунд на двадцать-полминуты.
Остались снаружи стоны умирающих и шелестящий голос дождя – здесь и сейчас оставались только отзвучавшие слова и недолгое ожидание ответа. Пауза не успела наполниться ни тягучим неловким молчанием, ни скомканным непониманием.
- Конечно! - Спичка весь подался вперед – восторженно и легко, будто предвкушая новую игру. – Конечно, я готов! Мне только куртку натянуть! – И только потом спросил: - А куда идти? И что делать?
Даниил, болезненно морщась, потер переносицу:
- Это... не идти. Это прямо здесь. Ненадолго, - слова терялись, еще не слетев с языка. Что же не скажешь самого важного? "Вот сейчас", сказал он себе, "это же так просто!"
Так, что сложнее некуда.
Бакалавр вдохнул поглубже, прерывисто и судорожно, словно готовясь к долгой речи, но так ничего и не сказав, опустился на пол перед мальчишкой, - на колени. Грохнул об пол саквояж, ладони в темных перчатках ударили по пыльному полу.
- Я просить пришел. Ради одного человека, которого мне надо спасти. Кровь мне твоя нужна, понимаешь?..
Мальчишка сразу стал серьезным, словно повзрослел разом лет на тридцать. И годы, пролетевшие за одно мгновение, вытравили из него весь азарт, все желание сорваться спасать мир – немедленно. Все то, что казалось неискоренимым.
- Понимаю, - он сумрачно кивнул и протянул руку; в темноте было не разглядеть тонких синих вен – лишь светлое пятно движения. – У меня особенная кровь, я помню, Артемий мне говорил. Скажи... разве ты хочешь спасти только одного человека?
- Хочу?.. Нет, не одного. А ты представляешь цену? Ты понимаешь, - голос срывался с шепота на хрип, - что для спасения всех нужна будет не капелька твоей крови, не пробирка - а всё, сколько есть? И не только твоя кровь - всех ребят, кого исцелила Клара. Подумай, что сделал бы ты на моем месте... не говори мне, просто представь. Я сам - не готов заплатить эту цену. Я успел узнать вас. Полюбить. Я... просто не могу.
Данковский сглотнул, но от мучительного, душащего комка в горле это не помогло избавиться.
- Но так сложилось, что... очень болен сейчас человек, которого я люблю. Мне нужно, чтобы он выздоровел. Из целого Города он дорог мне больше всех. Я себя не прощу, если не смогу ее вылечить...
- Как будто кто-то смеется сверху... Кто-то, кто видит тебя, как на ладони – всего, целиком, - Спичка теперь вовсе не походил на себя прежнего, неугомонного озорного мальчишку с солнцем, прячущимся в веснушках и глазах. Словно солнце окончательно покинуло этот город, чтобы никогда не вернуться. – Вот ты думаешь, что ты... отважный и ловкий, и удачливый еще, и смекалистый. Что это только пока ты вечно попадаешь во всякие дурацкие истории, а вообще – ты все-все можешь. Что ты... особенный. А на самом деле – это кровь у тебя особенная. Но это ведь лучше, чем ничего, да?
Он встряхнулся, дернул головой, зажмурился на миг – и открыл глаза, возвращаясь в себя. Такого, каким Даниил его знал все эти дни.
- Я готов, иголка-то совсем тоненькая, чего ее бояться! Только здесь темно, наверное, – и придирчиво осмотрев сгиб руки, вздохнул: - Не видно...
- Там же не только смотреть надо, - горько усмехнулся бакалавр. Поднялся, раскрыл саквояж: - У тебя в какой комнате светлее всего?
Зашуршали, застучали внутри какие-то инструменты - что-то металлическое звякнуло, потом глухой звук, потом - словно тряхнули пузырек с жидкостью. Даниил достал шприц, пробирку... и небольшую склянку, где плескалась мутно-зеленая настойка твири.
- А у меня всего одна, - он ухмыльнулся и мотнул головой куда-то в темноту. – Зато лампа есть! Вроде бы в ней еще оставался керосин. Не помню, я ее редко зажигаю. И так хорошо. Сейчас...
Звук удаляющих шагов и силуэт, становящийся дымкой; затем минутный шорох, звон рассыпавшихся по полу безделиц – и вспышка. Маленький маяк в сумрачном, не покорившемся болезни доме.
Этого, конечно, было немного - мягкий желтый свет не давал верно различить синеватый оттенок дорожек вен на худенькой мальчишеской руке, но кровоток можно и прощупать. Перевязав чуть выше локтя руку Спички все тем же платком и протерев сгиб твирином, Даниил сказал:
- Сжимай кулак, ладно? И вот так, вверх-вниз... хотя, кому я рассказываю, ты уже знаешь всё, - потом, когда обозначились вены, иголка вошла под кожу. В шприц потихоньку поступала кровь - та самая, особенная.
Стыдно было, едва не до слез.
Он не взял ни каплей больше необходимого. Только чтобы приготовить лекарство. Одну порцию. Всего одну. Вынув иглу, Даниил сказал:
- А ты герой - знаешь об этом? - и улыбнулся, через силу.
- Да ну! – Спичка фыркнул, всем своим видом изображая возмущение. - Подумаешь! Вот если бы мы тогда пушку разломали... – и опасливо покосился на бакалавра, вспомнив подробности недавнего приключения.
Когда Даниил уходил, огонь в почти пустой керосиновой лампе трепетал рыжим крылом – нервно и горячо. И погас скомканный сквозняком, ворвавшимся в дверь.
Дом провожал бакалавра печальным, понимающим взглядом темных окон.
Вокруг безумствовала чума.


--------------------
Я сама видела, как небо чернеет и птицы перестают петь, когда открываются ворота Федеральной прокуратуры и кортеж из шести машин начинает медленно двигаться в сторону Кремля ©

Вы все - обувь! Ни одна туфля не сможет украсть мои секреты!
Строю летательные аппараты для Капитана. Строю для Сниппи доказательство теоремы о башмаках.
Скопировать выделенный текст в форму быстрого ответа +Перейти в начало страницы
higf >>>
post #304, отправлено 27-03-2011, 20:56


Мелькор, восставший
********

Сообщений: 7404
Откуда: Прикл.ру
Пол: мужской

приятных воспоминаний: 5851
Наград: 25

Бакалавр, Гаруспик. Недоброе утро
(Кошколавр и Хигфоруспик)

Гаруспика разбудил собственный крик. Открыв глаза, менху уставился на ржавую проволоку. Она была колючим настоящим, оставаясь все же лучше, чем сон. Дыхание успокаивалось медленно, и так же медленно приходило понимание, что кричал он – тоже там, не здесь. Кричал костёр.
Потому что спала, свернувшись в клубок, Алька на топчане. Не очнулся растянувшийся на полу Бакалавр – впрочем, не удивительно после ночных похождений.
Медленно поднявшись, Артемий заковылял умыть лицо – и остановился. Разбросанная на столике посуда терпко пахла кровью и твирью. Пятна расплывались островами на полиэтиленовой карте –
знакомая картина.
Менху долго переводил взгляд со стола на лицо Данковского и обратно, потом тряхнул головой. Ночное пламя все еще слишком ясно вставало перед глазами.
Только умывшись и утолив жажду, он присел рядом с бакалавром и толкнул его в плечо.
Даниил не сразу открыл глаза, приняв, должно быть, явь за все еще длящийся сон. Но сон был тревожным, будоражащим, на грани того, во что еще можно поверить и того, что никак не может быть истинным... стряхнув с себя наваждение – и тут же забыв, о чем оно, – бакалавр приподнялся на локте.
С некоторым удивлением обнаружил, что лежит на полу; потом вспомнил.
Взгляд его отчего-то сначала метнулся к оставленному под столом саквояжу и только потом – к Гаруспику, склонившемуся над ним.
– Утро, – Данковский сморгнул, – недоброе. Давно встал?
– Недоброе, – согласился служитель. И, помня ночную молчаливую просьбу, кивнул на стол: – Все... в порядке?
Ни слова больше.
– Все почти в порядке, – Даниил поджал губы на секунду, тонкой линией поперек лица, – но скоро будет совсем в порядке.
Он вздохнул, оставаясь непроницаемо-серьезным, и проговорил полушепотом:
– Значит, сегодня. Да?
– Сегодня.
Менху посмотрел перед собой. Черты лица обрели твердость. Будто бы к нему вернулась прежняя вера в прямой путь, но если приглядеться – сейчас решительность была более жесткой и одновременно – ломкой.
– Надо попробовать добраться до колодца малой кровью, ойнон.
– Надо, – признал тот. – Генерал обещал людей. Это, конечно, будет не армия – она ведь здесь для другого... но нам каждый человек на счету. Не вышло бы так, однако, – Даниил хмыкнул, – что встанем мы целым отрядом под воротами, да так и будем стоять, потому что никто нам, само собой, не откроет. Прочные они, Врата-то?
– Прочные, – угрюмо отозвался Гаруспик. – Сталь. Их придется взрывать.
Отсвет внутреннего огня – в глазах.
– Чем? – Бакалавр фыркнул. – Не из пушки же, право, по ним палить, а взрывчатой смеси нам...
Он запнулся, брови его чуть сдвинулись к переносице, а потом разошлись.
– ...генерал не даст, – прозвучало это как вопрос.
– Без пороха туда можно даже не ходить, – пожал плечами менху. – Если у тебя в саквояже не припасен осадный таран.
– Вот уж чего, а тарана там точно нет... – вздохнул Данковский. – Мы пойдем за людьми и порохом сейчас? Или есть хотя бы час в запасе? Одно мое дело осталось незаконченным, а если... – он опустил глаза, – если для меня этот штурм закончится неудачно, некому будет его закончить.
Бурах посмотрел куда-то мимо него – на стол. Пальцы, сплетясь, коротко хрустнули.
– Я не буду спрашивать, что это за дело. Но я хожу медленнее – есть смысл сразу отправиться в Управу и ждать тебя там. Разговор и сборы наверняка займут время.
– И еще какое... – согласился Даниил. Щелкнул пальцами досадливо, будто вспомнив что-то: – Да, кстати, Бурах – в Земле чума. Во всей Земле, целиком. Во всем Городе, возможно, тоже.
– По всей? – Гаруспик будто не поверил своим ушам, но ощутимо побледнел. И после паузы тихо добавил. – Ойнон... мне не стыдно признаться – мне страшно. Холодит кожу. Так боятся дети чудовища под кроватью – невиданного, неведомого.
– Я надеюсь, это не означает, что мы... – Бакалавр устало дотронулся ладонью до лба, – что мы уже проиграли. Пусть это окажется бурей перед затишьем... Представляю, что думает Блок сейчас. Лишь бы не нацеливал уже свою пушку.
Он помолчал несколько секунд, потом выругался шепотом.
– Я надеюсь, он не посмеет до совета. Хотя бы сегодня у нас есть... – Гаруспик встряхнулся. – Но его остается все меньше. Пошли – нельзя больше впустую рассыпать минуты!
Данковский кивнул и толкнул дверь первым.
Снаружи их ждала Чума.


--------------------
Читаю слова и буквы. Пишу ими же. Телепатически послания не передаю и не принимаю.

Пограничье
Скопировать выделенный текст в форму быстрого ответа +Перейти в начало страницы
Хелькэ >>>
post #305, отправлено 2-04-2011, 21:17


Пилот-истребитель
*******

Сообщений: 2293
Откуда: Мертвая Зона
Пол: мужской

Воздушных шариков для Капитана: 4161
Наград: 26

Бакалавр. Искупление
(с Woozzle, разумеется))

Деревья в сквериках, фонари по двум сторонам мощеных дорожек (слепые сейчас, ранним утром, затянутые матовым бельмом стекла), окна и двери истекающих кровью домов - все собралось в одну бешеную круговерть, заметалось в безумном хороводе. Он бежал, лишь бы скорей успеть, бежал, и саквояж то отлетал в сторону, то хлопал его по бедру, иногда очень больно; звона и плеска не было слышно - драгоценная пробирка завернута в платок, чтобы никакая случайность не позволила разбиться, разлиться... чтобы не пропало даром спасение, вырванное такой ценой.
Ее спасение.
Чудилось, что откуда-то сверху, свысока, над ним смеются сейчас. Может, сама Шабнак, может... может, кто-то еще. Кукловоды, что дергают за ниточки? Как странно сказал Артемий - "мои линии - не ниточки". Он считает себя свободным, но и перед ним стоит выбор.
Данковский же знал, что несвободен. Хотя бы в одном.
И эта не-свобода вела его сейчас вернее, чем самая чуткая вага. Через город. Через чуму. Через обреченность, расплесканную вокруг – алым.
К дальнему крылу Горнов, возле которого привычно возвышался страж. Зловещая и злая птица.
Желтый взгляд полоснул по лицу острой холодной кромкой. Ветер, что всю дорогу был впереди и хлестал по щекам, трусливо спрятался за спину.
- Спешишь за покаянием? – насмешливо каркнул Исполнитель. Без особой, впрочем, желчи – словно бы для порядка. И прохода не загородил.
- За искуплением, - уточнил Бакалавр, без тени усмешки. И оглянувшись на громадную, сгорбленную - не иначе как под тяжестью медного клюва! - тень, подумал, что уже привык к Исполнителям. Настолько, что готов перестать обращать внимание.
Подумаешь, важные птицы.
У него в руках сейчас был весь мир. И весь этот мир он готов был отдать ради столь малого и ничтожного - если сравнивать с миром...
Данковский толкнул дверь, вступив в знакомый коридор, отыскивая по звуку дыхания, по запаху тяжелых и темных волос, по движениям ресниц - её.
Кто-то бесшумный, крадущийся следом, подбирал отзвуки его шагов и прятал в пушистый ворс ковра – но она услышала все равно.
- Эн-Даниил...
Имя, ставшее уже привычным, сегодня звучало иначе. Словно в глубине странной коротенькой частички “эннн” бился колокол. Тревожно, горько. Гулко.
– Что там, за стенами? Я вижу город, едва смыкаю веки, он будто выколот по моим зрачкам – красным, - Мария на миг закрыла глаза – и тут же распахнула их, плеснув обжигающей синью. – Я слышу его дыхание. Тягучее и хриплое. Или это ветер пробрался в мои сны?..
– Город болен, Мария, – Бакалавр бросил быстрый взгляд назад, в сторону входа, словно боясь, что следом за ним ворвется болезнь и смерть, ворвутся люди, что стонут на улицах, ворвутся полчища крыс, которых он видел сегодня лишь издалека, но успел подивиться наглости, с которой они сновали по улочкам. – Весь Город болен. Нет ни одного уголка, где не пахло бы болью и смертью.
Он опустил саквояж на пол, нагнувшись; добавил:
– И отчего-то я чувствую в этом свою вину.
- Не говори так, - упрямые черточки возле ее губ проступили резче, добавляя полынной горечи на бледное лицо. – Не взваливай на себя еще и этот груз – разве недостаточно того, который есть? Того, который не сможет нести никто кроме тебя.
– ... и даже мне, – печально подхватил Данковский ее слова, – он непременно переломит спину. Впрочем, нет, этого ты не слушай. Я сейчас слишком обеспокоен, чтобы строить радужные прогнозы и благоприятные расчеты. Единственный расчет вот на что – ты должна выжить при любом исходе. Ты знаешь, какая на мне вина, и я пришел, чтобы наконец снять ее с себя. Я принес тебе лекарство.
Короткая пауза, наполненная пронзительной синевой ее глаз, оборвалась резким выдохом – и словами – такими же резкими.
- Ты как будто прощаться пришел... Не смей! - Мария шагнула вперед, сминая расстояние между ними до глотка искрящегося напряжением воздуха. Вскинула узкую ладонь – не поймешь, погладить по щеке, ударить ли. Пальцы застыли, не коснувшись лица.
Даниил улыбнулся, одними губами. Глаза не улыбались.
– Нет. Нет, все еще хуже. Я пришел не прощаться, а сказать, что всегда буду с тобой. Столько, сколько мне отмерено, столько, сколько мне вообще уготовано быть, я буду с тобой, если ты сейчас не скажешь "нет".
И замер.
Ты ведь не скажешь?.. Или?...
Молчали, прислушиваюсь к дыханию, холодные стены величественных Горнов. Молчал огонь в камине, тихо слизывая янтарную смолу с поленьев. И она молчала тоже, и в этом молчании был ответ. Не скажу – молчала она, и синяя вода взгляда грозила затопить весь мир.
Рука, замершая на полпути, наконец опустилась, скользнула по мокрой коже плаща, снова остановилась, ловя пальцами биение сердца.
- Все равно – не говори так, - молчание стало тесным, как кокон; голос вскрыл его изнутри – легко и больно. – Ты должен верить. Только так можно совершить невозможное. Только так можно выйти за грань себя.
– Я обязательно поверю, – пообещал он, ресницы опустились, спрятав темные глаза и обозначив кивок, которого не было. А потом снова поднялись, вздрогнув: – Только... дай мне вылечить тебя, хорошо? Я ни о чем другом не могу думать. О тебе – и всё. На этом все заканчивается, но когда я перестану о тебе волноваться, с этого же все и начнется.
Между ним и жителями Города, людьми, которых нужно было спасти и можно было спасти, но лишь единственным способом, стояли несколько ребятишек. Детей. С особенной кровью, только и всего. Но он не мог ими пожертвовать ради целого Города.
А если, подумал он сейчас, если бы они стояли между ним – и Алой Хозяйкой, той, что владела не только паутиной вещих снов и сказаний, но и его сердцем? Смог бы он?..
И когда он сам себе ответил, ему стало страшно.
- Хорошо, - а пальцы все не отпускали неровное биение, и казалось уже, что пульс течет прямо по ним - сквозь змеиную кожу и грудную клетку. – Я приму лекарство. Чтобы ты был спокоен. Чтобы мысли о лишнем не отвлекали тебя, когда нужно будет думать о главном.
Даниил наклонил голову; темные брови приподнялись изломанными линиями - как у печального Пьеро в кукольном театре, не хватает только черной слезы из уголка глаза.
- Нет... не для этого. Главное для себя я уже отметил, и поэтому я здесь. Ты примешь лекарство, чтобы наконец выздороветь, чтобы черная зараза не жгла тебя изнутри. Мне больно не за тебя, а вместе с тобой, когда я вижу тебя - словно и во мне оживает эта змея, обвившая сердце.
Он опустился на одно колено, расстегивая саквояж; достал драгоценную склянку и чистый шприц.
- Я сделаю укол... это не больно, обещаю.
Тонкие дорожки вен были почти не видны, белая кожа едва просвечивала голубизной - и только. Игла блеснула влажным багрянцем – пряной искрой на жгучем острие – и коснулась руки в том месте, где синева казалась наиболее отчетливой.
Поршень двигался медленно, вдавливая жизнь в отравленную Песчанкой кровь.
- Такая малость... – Мария не отводила глаз от иглы, прокусившей кожу, от цилиндра, наполненного темной жидкостью, от руки Даниила, плавно давящей на поршень. – И такая сила. Все замешано на крови – всегда.
- Ты права, - заметил он, осторожно вынимая иглу. – На этот раз – к сожалению.
Только мутная капля багряной жидкости осталась внутри шприца. Несколько секунд, и вот панацея, стоившая так дорого, уже растекается по паутине сосудов, ветвится, ищет путь к сердцу.
Несколько секунд, и вот – исполнено все, что задумано.
- Болезнь начнет отступать лишь через несколько часов, - Даниил не удержал вздоха. – Сегодня к вечеру ты будешь уже здорова, Мария. И я вернусь за тобой.
Героем ли, подлецом? Изгнанником или мучеником? Спасителем, страдальцем?..
Твоим.
Сама выберешь, что захочешь.
Движение ресниц – вместо ответа. Движение руки – вместо благословения. В словах заключалось слишком много, чтобы произносить это вслух, и слишком мало, чтобы тратить на них время.
Время, которого теперь не осталось совсем.


--------------------
Я сама видела, как небо чернеет и птицы перестают петь, когда открываются ворота Федеральной прокуратуры и кортеж из шести машин начинает медленно двигаться в сторону Кремля ©

Вы все - обувь! Ни одна туфля не сможет украсть мои секреты!
Строю летательные аппараты для Капитана. Строю для Сниппи доказательство теоремы о башмаках.
Скопировать выделенный текст в форму быстрого ответа +Перейти в начало страницы
higf >>>
post #306, отправлено 5-04-2011, 21:35


Мелькор, восставший
********

Сообщений: 7404
Откуда: Прикл.ру
Пол: мужской

приятных воспоминаний: 5851
Наград: 25

Бакалавр, Гаруспик. Приступ
(втроем с Хелькэ и Вуззль)

Весь путь Песчаная Язва сопровождала того, кто пытался бросить ей вызов. Ее Величество наконец воссела на трон и теперь владела городом полновластно, показывая это на каждом шагу. Заставляя видеть себя, слышать, дышать собой. Жить и умирать – собой. И то ли скучая, то ли издеваясь – она, казалось, устраняла с пути Артемия Бураха всё, кроме себя самой. Маячили силуэты людей, пожираемых болезнью заживо под грубой мешковиной – не в опасной близости прикосновения. Пробегали стайки крыс – поодаль. Даже кровавые пятна, казалось, пытались выстроиться в указатели пути – но менху понимал, что это именно кажется его уставшему, измотанному рассудку.
Даже люди, казалось, поддались этому влиянию. Блок принял его сразу. Усталый, немногословный, он тяжело посмотрел на просителя, но подписал распоряжение выдать ему порох и выделить почти три десятка людей. Бураху показалось, что они с генералом Пеплом молча понимают друг друга – нельзя не попытаться... Нельзя.
Артемий стоял на крыльце Управы. Дым трубки нервно и неровно взвивался в пропитанный разложением воздух, стремясь пробиться к небу – и умирал в объятиях липкого ветра.
Красные искры в трубке вспыхивали глазами демонов на вдохе и тускнели на выдохе, медленно, даже зловеще. Несколько вдохов-выдохов, и вот, совершенно не укладываясь в этот неспешный ритм, в конце улицы показалась фигуру в черном плаще; она двигалась рывками, быстрее обычного шага – но то и дело тонула в облаках сгустившегося нездорового воздуха.
Даниил спешил как мог. Оказавшись рядом с Управой, остановился – к губам прижат платок, дыхание сбивчиво, – кивнул Артемию:
– Уже?..
– Через несколько минут можем выходить, – отозвался тот глухо и невыразительно – будто не только все краски, кроме багряной, но и все интонации были поглощены дыханием мора. – А ты управился со своим делом?
– Да, – снова кивнул Бакалавр, – теперь свободен.
"Свободен". Как насмешка. Привязан крепче, чем когда бы то ни было, но зато от вины, от боли и бремени – свободен. Разве оно того не стоило?
Наверное, он никогда не скажет: "нет".
– Сколько у нас людей?
– С нами – три десятка. Маленькая армия.
Артемий попытался усмехнуться. В каждом движении его сквозило напряжение – как у человека, который тащит на спине тяжелый груз. Человек силен – он может идти, говорить, улыбаться – но на плечи все время давит тяжесть.
– Армия... только мы не полководцы, – Даниил удержал вздох. – Наверное, не так нужно чувствовать себя на исходе... не так безнадежно. Может, это со мной что-то не так, менху? Что чувствуешь ты?
Он передернул плечами, озябнув враз от налетевшего порыва больного, заразой дышащего ветра.
– Не полководцы, – лицо молодого служителя не изменилось. Он принялся выбивать трубку. Пепел облетал трауром по огоньку. – Я не хочу лгать, Даниил. А то, что хочется сказать, не стоит говорить перед тем, как собираешься что-то предпринять. Давай просто пойдем и сделаем то, что нужно.
– Вряд ли это будет просто, – Данковский нахмурился, в темных глазах сверкнула сталь. – Но это не повод сдаваться.
Зачехленное ружье болталось за плечом, с нетерпением ожидая момента, когда удастся наконец выскользнуть на свет и исторгнуть из себя губительный свинец. Хоть бы не пришлось...
Впрочем, тут уж – как выйдет.
Три десятка вооруженных людей, идущих к Бойням. Какое событие всего пару недель назад – и какая ничтожная мелочь сейчас. Закрыты окна – смотрят стонами, слушают чернотой. Нет никого на порогах домов. Многие двери не заперты, менху знает это – когда беда уже вошла в дом, ей дают возможность его покинуть. Но чума не любит пользоваться этим, пока хоть кто-то еще жив.
С больного, в серых пятнах неба вместе с дождем падали больные, посеревшие листья. Оно было низким, и, казалось, все снижалось, не имея больше сил висеть растянутым над городом.
Хромой проводник, при взгляде на которого невольно вспоминается Марк Бессмертник. Он бы непременно усмехнулся и сказал, что трагедии необходим элемент фарса. За спиной Бураха в свертке – кукла. Тридцать первой.
Каменный череп Боен встретил их тишиной. Молчал Термитник, ни звука не доносилось из рта Врат, ощерившегося вставной стальной челюстью. И нелепое, неуместное сравнение с врачом, собирающимся вырвать зуб, заставило Гаруспика хрипло засмеяться, вызвав недоумение пришедших с ним людей.
Затем обоим целителям оставалось только ждать. Офицер принялся простукивать ворота, будто действительно был врачом, прислушивался к звонкости стука и, наконец, отсчитав несколько маленьких мешочков, указал место, где копать яму.


--------------------
Читаю слова и буквы. Пишу ими же. Телепатически послания не передаю и не принимаю.

Пограничье
Скопировать выделенный текст в форму быстрого ответа +Перейти в начало страницы
Хелькэ >>>
post #307, отправлено 5-04-2011, 21:37


Пилот-истребитель
*******

Сообщений: 2293
Откуда: Мертвая Зона
Пол: мужской

Воздушных шариков для Капитана: 4161
Наград: 26

(...все те же))

Это не заняло много времени – видимо, военные действительно хорошо знали свое дело. Впрочем, неудивительно: говорили, что они пришли с фронта, и вскоре должны туда вернуться. Если вернутся – кажется, солдаты этого ждали, как спасения, и Гаруспик понимал их. Что такое враг впереди, пусть и опасный, по сравнению со сжимающей объятия со всех сторон Песчанкой.
Когда офицер собрался поджечь фитиль, побледневший, но решительный менху остановил его.
– Я должен сделать это сам.
В тусклых, усталых глазах мелькнуло недоумение, потом презрение к заморочкам штатских, а потом их вновь заволокло оловом дисциплинированного повиновения.
Пламя, укрытое плащом от вездесущей мороси, медленно ползло к заряду – а люди быстро отступали подальше. на безопасное расстояние.
Тягучее, томительное ожидание тлело в пламени на конце фитиля – и никак не могло догореть. Словно несколько минут, заключенные в короткий отрезок шнура, стремились отсрочить неизбежное.
Потом Бойни вздрогнули, будто расколотые пополам. Пали неприступные врата, оскалились искореженными клыками оплавленного металла. В каплях дождя оседал едкий, с колючим запахом пороха дым.
И только тишина – никак не хотела возвращаться вновь. Из глубин Боен волнами накатывал гром, будто гулкие камни, принявшие в себя взрыв, стремились исторгнуть его из своего чрева. Но боль не находила выхода – и обрушивала каменные своды.
Данковский, не отрывая взгляда, наблюдал издалека за тем, как вздымаются и все никак не опадают клубы поднятой ими пыли с мелкими, невидимыми даже осколками векового камня. Бойни сейчас напоминали огромное древнее животное – с переломанными ребрами и хребтом. Оседает что-то внутри, проваливается, заставляет корчиться в спазмах, и громада, чей возраст и близко не сравнить с твоим, повержена... нет. Неверное слово.
Даже став руинами, Бойни не падут. В них слишком жива эта память – о древнем звере, напитавшемся кровью самой земли. Это не язва на теле Города, не уродливый нарост, не живое воплощение прогнившей до костей традиции... это плоть от плоти земли, выглянувшая наружу; рано или поздно поднимется снова, не здесь, так где-то еще. Память не убьешь.
Издалека, изнутри – все еще рвутся раскаты грома, словно где-то там сейчас гроза.
По всему плотному, крепко сбитому телу менху пробежала мучительная дрожь – будто гром болью ломал его суставы.
– За мной! – приказал он и, не оглядываясь, двинулся вперед – к зеву, за которым дрожали своды и падали камни, к обожженной глотке Боен, пытаясь разглядеть, что происходит внутри.
Проходы, опаленные темнотой и дымом, нехотя вбирали тусклый отсвет фонарей. По стенам змеились черные трещины, будто рваные раны с запекшейся коркой – прорастая предчувствием поражения.
Эхо выбивало из камня чеканные шаги маленькой армии – пока не осеклось. Узкий, сжатый расколотыми стенами коридор преграждал завал. Обвалившийся свод надежно хранил нутро Боен от чужаков, пришедших с оружием.
Взгляд Артемия Бураха уперся в завал, будто одним своим давлением хотел расчистить его. И если бы кто-то поглядел в яростно сверкавшие глаза – то наверняка бы поверил, что камни вот-вот заскрипят, начнут покрываться трещинами и откатятся под этим напором. Попрячутся у стен, открывая проход.
Но валуны не могли заглянуть в глаза. Они не знали ни страха, ни сочувствия.
– Другого пути нет, – лицо Бураха вновь стало прежним. И даже разочарования – не было.
«Дважды отрезать себе путь к спасению», подумал Бакалавр, «это что же, судьба поперек горла встала?..»
Ничего не изменилось, по сути. Так он сказал себе, так произнес вслух, будто бы закрепляя:
– Это ничего не меняет, – деланно равнодушным тоном.
Просто выбор встал еще острее перед ними, еще больнее. Как выбрать меньшее из двух совершенно равных зол?! Какую жертву принести? Вот, они уже принесли одну – пожертвовали панацеей…
Конечно, это ничего не меняло.
«Абсолютно».
Даниил горько усмехнулся.
– Да, – тяжело упало слово. Зашуршало, как первая горсть земли на могилу, и лишь когда отзвуки умерли в щелях завала, менху продолжил: – Ты спрашивал, что я чувствовал. Что будет так. Не лучше. Можно возвращаться, – кивнул он офицеру. – Вы сделали все, что могли.
«А я?» – звучал вопрос в последних словах.


--------------------
Я сама видела, как небо чернеет и птицы перестают петь, когда открываются ворота Федеральной прокуратуры и кортеж из шести машин начинает медленно двигаться в сторону Кремля ©

Вы все - обувь! Ни одна туфля не сможет украсть мои секреты!
Строю летательные аппараты для Капитана. Строю для Сниппи доказательство теоремы о башмаках.
Скопировать выделенный текст в форму быстрого ответа +Перейти в начало страницы
higf >>>
post #308, отправлено 23-04-2011, 22:18


Мелькор, восставший
********

Сообщений: 7404
Откуда: Прикл.ру
Пол: мужской

приятных воспоминаний: 5851
Наград: 25

Бакалавр, Гаруспик. Навстречу неизбежности
(с Хелькэ)

Шаги солдат отбрасывали эхо по коридорам, создавая ореол отчуждения. Где-то там, за его границами, их слушали – в этом Гаруспик не сомневался. Слушали и смотрели, и невидимые взгляды вплетались в это нитями недоброжелательного интереса. Уклад выжидал, готовый защищаться. Сейчас Артемий все более отставал от солдат, не напрягая ногу и словно бросая вызов... или лелея надежду. Нет, менху не может и не должен бояться здесь своих.
Спины военных скрылись за поворотом, и он оглянулся, сам не зная, хочет ли увидеть выступающую из мрака фигуру человека или одонга. До сих пор Бурах не начинал разговор.
Даниил тоже молчал, не зная, что сказать. Лишний раз напомнить о том, что у них не вышло? Растравить свою и чужую, на двоих общую боль от провала?.. Без сомнения, это был крах. Они не просто не смогли осуществить задуманное, они отрезали себе все пути к осуществлению. Единственной мыслью, бившейся сейчас вместе с током крови в висках Бакалавра, была вот какая: "Дальше будет только хуже."
– Мы... – нерешительно сказал он полушепотом. – Мы ведь сделали всё, что смогли.
Все же, как он ни старался, это прозвучало не утверждением – вопросом.
– Я никогда не смогу так думать про себя, – глухо отозвался Артемий. И добавил, не давая времени на ответ: – Важнее – что нам делать дальше. Теперь выбор невелик... И больше нельзя делать вид, что его нет.
– Можно подумать, раньше мы делали вид, – Даниил скривил подобие улыбки. – Я уже решил для себя и решил твердо, и даже сегодняшние события не заставят меня передумать. Но мне интересно, что скажешь ты... что ты теперь думаешь и чего хочешь?
"Пусть это и не изменит моего решения".
Все же, это решение – так Данковский считал, – было не хуже прочих возможных.
Артемий посмотрел почти тем же взглядом, который, казалось, был на волосок от того, чтобы сдвинуть камни.
– Ты сейчас режешь скальпелем всё, что мы можем узнать и увидеть сегодня? Закрываешь глаза? Я не знаю пока, что выберу. Но думаю, нам придется пожертвовать Бойнями... и, возможно, Многогранником.
– Главное, что ты не сказал – "детьми", – негромко ответил Даниил, – а я едва уж не начал этого бояться. Остальное не так важно; впрочем, ты сейчас прошелся по больным местам – сегодня мне особенно больно смотреть на Город.
Не выдержав, Бурах отвел взгляд.
– Дети... Это было бы, наверное... разумно? Слишком разумно для меня. – И добавил, зло ворочая желваками на скулах: – А надо.
Бакалавр перевел взгляд, с собеседника – на каменистую почву под ногами. мелкие камушки, похожие на гравий, шелестели на каждый шаг.
– А что будет с больными? – спросил он. – Если будет уничтожена Башня, если сгинут Бойни – может, чума и уйдет, болезни не будет... но как же больные? Нам нечем их вылечить.
– Ты думаешь, я предлагаю стереть Бойни просто так? – вскинулся Артемий, сверкнув глазами. – Только так мы сможем добраться до колодца!
Даниил поднял брови.
– Ты в этом уверен? И как скоро будет расчищен завал на этом месте – за месяц, два?.. Их нельзя "стереть", их можно только обрушить, превратив в огромную гору камней... и трупов.
– Быстрее, – жестко произнес Бурах, стиснув пальцы в кулаки. – Быстрее, если хорошо стрелять. И точно быстрее, чем взрывать завалы по одному, заставляя своды рушиться вновь. Я верю в пушку генерала – раз больше не во что верить.
– И я в нее верю, – согласился бакалавр. – Но не верю в этот Город. Это он болен, а не люди. Они... страдают незаслуженно. Это не наказание, не кара свыше, это не воля божеств; это глупая Чума, возникшая просто потому, что смогла здесь возникнуть. Я не понимаю и, наверное, никогда не пойму многих вещей в жизни...
Он покачал головой, будто удивляясь самому себе – и самого же себя пугаясь.
– ... но этих людей мне жаль, а Города – нет.
Решимость Артемия рассыпалась, словно скала, несокрушимая против прямых ударов и слабая, если точно знать, по какой трещинке и в каком месте стукнуть молоточком.
– Что же ты хочешь предложить?..
– Можно... – Данковский закусил губу, словно терпя сильную боль, – можно вывести из Города здоровых и дать залп из пушки... по Городу. Уничтожить дома, склады. Все, где побывала чума. Останутся Бойни и Многогранник. Те, кто здоров – они смогут построить новый Город. В другом месте, подальше от этого. Мы не спасем тех, кого и так не можем спасти, но мы остановим чуму. И сохраним чудо. Можно так.
Он почувствовал, как глаза его защипало.
– ...или нельзя.
– Я боюсь, мы выведем немногих, – помолчав, ответил менху, и плечи его поникли. – Но ты прав – это тоже вариант. Он не нравится мне... и решать еще рано.
– Конечно, рано, – согласился Даниил. – А потом станет слишком поздно. Знаешь, у нас вообще нет варианта, который мог бы понравиться. Который... был бы приемлемым со всех точек зрения. И даже больше – не будет у нас такого варианта!
Он рубанул воздух ладонью, словно отсекая ниточки-пути к спасению. Все, скоро занавес.
– Нельзя сделать больше возможного. А иногда – нельзя и больше желаемого. Мне легче; я уже сделал то, что хотел, остается сделать то, чего не хочу.
– Если бы такой был... Я не предлагал бы уничтожать Бойни, – Артемий посмотрел на Данковского, и сейчас его глаза горели не яростью, а жаждой быть понятым. – Понимаешь... Не в этом месте – это будет город. Просто город, каких много. И всё. Хотя без Боен и Многогранника... – он устало понурился, будто стал меньше. – ты прав. Нет хороших вариантов. Пошли.
Шаги солдат давно стихли, и даже долгое эхо перестало биться между корпусов Термитника.


--------------------
Читаю слова и буквы. Пишу ими же. Телепатически послания не передаю и не принимаю.

Пограничье
Скопировать выделенный текст в форму быстрого ответа +Перейти в начало страницы
Woozzle >>>
post #309, отправлено 19-05-2011, 20:31


Клювоголовый
*****

Сообщений: 743
Пол: женский

:: 1739
Наград: 15

Бакалавр, Гаруспик. Власти
(с Кошком и Хигфой)

Тишина висела в сжатом пространстве. Чума и здесь оставила напоминание о себе – грязным пятном скорчилось у стены тело в балахоне. Уже неподвижное – невесть как и зачем человек приполз умирать сюда. Рядом уже суетились крысы, и Артемий в бессильной ярости чуть не сунул руку в сумку, но вспомнил, что там нет пистолета, он у Даниила.
Глупо. Омерзительно и глупо – и это не только о крысах. Может быть, ойнон прав?
Небо тихо плакало над больным городком, но его слезы не уносили горе, не смывали тоску и не давали облегчения.
Двое вынырнули из узкого прохода и остановились на краю царства чумы, где липкий холодный ветер носился над домами, заставляя воздух казаться еще серее; шептал что-то оскорбительное на своем языке. Ласково касался красных пятен на стенах, будто поддерживал багряную мантию.
Улицы, затопленные Песчанкой, волокли в своих водах захлебывающиеся листья. Люди были листьями – бурыми, прелыми листьями, чье лето миновало навсегда.
Грязно-серый. Грязно-желтый. Даже красный – и тот грязный. Мешанина испачканных болью красок затягивала все вокруг – лишь где-то вдали, между рябых домов, мелькало черное пятно. Угольная клякса на строчках умирающего города.
Клякса приближалась, вытягивалась, становясь из пятна – восклицательным знаком, а затем – черным гротескно-тонким человеком с пробелом вместо лица.
Он остановился резко, оборвав цепочку нервных, вихляющих шагов – будто наткнулся на стеклянную стену. Выставил ладонь перед собой, ощупывая невидимую преграду. Белая маска – вечная гримаса удивления – странным образом выглядела еще более изумленной.
Жестом фокусника, прямо из воздуха, он достал конверт. Вновь провел пальцами по воздуху, проверяя стекло на прочность, картинно взмахнул руками.
Письмо упало на мостовую, ослепительно-снежное – в грязь.
Человек без лица шутовски поклонился и бросился прочь – бегом.
Артемий пытался не дать белому прямоугольнику измараться об испятнанный булыжник, но бумажный листок, опавший среди красных и желтых собратьев как равный, оказался быстрее и ловчее хромого Гаруспика – и тот осторожно, опираясь о палку, присел. Поморщился от внезапной судороги мышц ноги, но тут же выпрямился. Пыльцы в черных перчатках рванули приклеенный край ненадписанного конверта.
Буквы рассыпались по листу сухой дробью – неловкие, будто выведенные скрюченной от напряжения рукой, странно крупные; никак не желающие поймать в себя смысл написанного. Слишком не вязался этот неуверенный почерк с колючей, бескомпромиссной строгостью слов.
“Именем Властей вам предписано явиться в Многогранник. Немедленно.”
И больше ничего. Ни подписи, ни метки. Ни – обращения.
Гаруспику показалось, что смысл слегка ускользает от него, прячась в неровностях букв. Пробежав листок глазами дважды, на третий он зачитал содержание вслух, и ветер подхватил слова, насмешливо зашуршал испятнанными листьями.
– Ты что-нибудь понимаешь, ойнон?
– В Многогранник, – задумчиво повторил Бакалавр. Очень тихо, словно боясь, что подслушает кто-нибудь. Как будто они обсуждают недозволенное, запретное... – Я ведь был там. Уже был. Но ведь записка – не только тебе, иначе ее бы тебе и вручили, – фраза прозвучала вопросом. А потом и ответом на чужой вопрос: – Нет, я не понимаю.
– Я просто первым поднял ее, – пожал плечами Артемий. – И тоже не понимаю. Значит, надо идти.
Даниил кивнул, поведя рукой вперед – в сторону, как казалось ему, Зеркальной Башни.
– Когда-то я не верил, что меня туда вообще пустят. Теперь – приглашение... к чему бы?
Он не ждал ответа.
Какие тут ответы... одни вопросы.
Весь город вновь лежал перед ними. Весь больной, усталый, обреченный город, который стонал на сотни ладов, и уже ничего, казалось, не хотел, кроме покоя. Кроме того, чтобы это кончилось – любой ценой. Но когда город распадался на людей – появлялись страхи и желания. Невозможно было думать об общем безразличии, проходя мимо дома Капеллы. Нельзя было забыть, что в театре окопался великий режиссер, паук и насмешник. Нельзя было поддаться искушению и погрузиться во всеобщий, кипевший у каменных стен прибой Песчанки. Нельзя, потому что были те, ради кого стоило идти. Еще – были. Остался позади дом Евы, легла под неровную поступь Гаруспика, постукивающего палкой, и неторопливый шаг Бакалавра площадь перед Собором. И нависла над ними, вытягиваясь в небо, гигантская искореженная фигура Многогранник. Менху впервые переступил Горхон, впервые странный знак на камне покорно лег под ноги. Впервые отдались эхом звонко и угрожающе запутанные в сложную фигуру ступени – тонкие, вот-вот проломятся. Бураху было страшно идти по ним, словно по страницам книги, и сам он казался себе кончиком пера, который пытается вписать новую строку. Но засохшие чернила не оставляют следа на бумаге, и вот-вот писатель, художник или чертежник отшвырнет негодный инструмент в сторону, и тот упадет на близкую поверхность стола; на далекую уже и убийственно плотную землю.
Ты уже был здесь, ехидно подсказывал Бакалавру стук его же собственных каблуков, что однажды – совсем недавно – уже простучали по ступеням Многогранника. Ты уже был здесь, и Башня тебе не открылась.
Да, соглашался Данковский, я видел лишь часть, и я сознаю, вспоминая чужие рассказы, что то была совсем малая часть. Но и она преобразила меня, сделала заново, переосмыслила, вывернула наизнанку зеркальным отражением.
Может, поэтому сейчас кажется – все иначе? Поэтому – складываются чертежи на картонных боках хрустального замка в незнакомые, не виданные досееле узоры, поэтому – слова под ногами, едва различимые, затертые вечным дождем, ползают змеями, означая совсем не то, что прежде?..
Скопировать выделенный текст в форму быстрого ответа +Перейти в начало страницы
Хелькэ >>>
post #310, отправлено 19-05-2011, 20:35


Пилот-истребитель
*******

Сообщений: 2293
Откуда: Мертвая Зона
Пол: мужской

Воздушных шариков для Капитана: 4161
Наград: 26

(а это уже втроем с Вуззль)

Волнуется ли Артемий? Да, кажется, волнуется. Он не бывал здесь, никогда. Но для того, кто бывал, для него, Бакалавра, все равно грозил обернуться неизвестной своей стороной Многогранник.
Шаг за грань – и черно-белая круговерть перед глазами.
Мир сдвигался, расслаивался на множество полупрозрачных теней и складывался вновь, как нелепая бумажная фигурка. Пока наконец не стал клетушкой без окон. Без людей. Без выхода.
Цепочки букв ползли по стенам – от пола до потолка – неровные, ломкие, будто оставленные рукой сумасшедшего узника, пойманного этой клеткой и выпитого ею до дна.
Куда-то исчез выход, будто затянутый паутиной строк. Зато ветер, скользкий торжествующий ветер, отстал еще на первых ступеньках, свернулся змеей у подножия, не в силах взлететь за ними. Артемий чувствовал себя чужим здесь – слишком высоко, слишком... оторвано. Да, так: Многогранник был оторван от Боса Туроха, от Матери Бодхо, от городка – куда больше, чем далекая Столица.
Ни входа, ни выхода, лишь странные фигуры на полу – и никого.
– Куда дальше? – хрипло спросил Бурах. – ты же был здесь.
Даниил нахмурился, оглядываясь, силясь понять – что изменилось?.. Будто бы и ничего. Так же пусто – только картинки на полу и на стенах.
– Знаешь, – проговорил он негромко, – это было... странно. Я пришел, кругом никого, так что стал просто... бродить по комнате, и вдруг что-то случилось.
И как объяснишь?
– Как будто закружилась голова, перед глазами – искры, потом темнота. Потом совершенно другое место. Я хотел бы, может, верить, что это фокус, потайной люк, какая-нибудь... пиротехника. Но мы в Многограннике. Поэтому просто пойдем, только не отставай. Что-нибудь случится, рано или поздно.
И подал пример, делая сначала один шаг в сторону, потом еще.
И исчез, на мгновение будто размывшись, как в горячем воздухе над летней степью... Будто и не было. Нахмурившись и сжав зубы, менху шагнул за ним и ощутил, как некая сила, мягко обхватив его незримыми ладонями, бережно переворачивает, пронося через темноту... и аккуратно ставит своими гигантскими чересчур заботливыми руками на новое место – рядом с Данковским. На продолжение той же лестницы, только теперь, пробравшись внутрь, она змеилась не вверх, а вниз, освещенная не серыми, оставившими цвет в облаках лучами солнца, а лунами фонарей, которые разбрасывали вокруг тепло-оранжевый, смешанный с синими тенями – полосы ночи и полосы заката, будто день здесь кончался и не мог закончиться...
Его не отпускали бумажные птицы, пришпиливая своими клювами. Он был нитями привязан к отсветам в глазах потерянно бродивших детей, которые не замечали их, то и дело исчезая на вершинах лестниц. От главной, ведущей вниз, как от спинного хребта, отходили позвонки, обрывавшиеся в воздух – и все же туда можно было уйти, не падая. Не ему. Не им с Даниилом. Детям. Тем, чья кровь... нет.
Воздух над лестницами мелькал перед взором посвященного, перед взором служителя, дразня большим. Дразня, но не даваясь – потому что это большее было совсем иным, непривычным, бумажно-воздушным. Неприступным, как отражение, как слово – и в то же время лишенным привычной, ощутимой надежности, которой дышали коридоры Боен. Лишенным тепла, которое было в ладонях инквизитора. Артемий Бурах попал в чужую сказку, красивую сказку, страшную сказку, коварную сказку – и шел по ней, по единственному пути, который она оставляла, смеясь – вниз, вниз, но эта дорога не приближала к матери Бодхо. Она вообще ни к чему не приближала, кроме еще одного знака там, где лестница кончалась.
Странно – но боль в ноге отступила, словно успокоенная неслышимыми хрустальными колокольчиками, которые звенели осколками воздуха. И он первым ступил в контур, уже зная, что путь почти закончен.
И сразу – осколки хрустального воздуха рухнули, осыпаясь в не-здесь. В ненастоящий, режущий глаза сумрак, огороженный кованным забором. В детскую песочницу, пропитанную дождем. И в нескладный город – маленький, смешной, мокрый – со стеклянной бутылью, растущей из нутра.
Присев на узкий бортик, у песочницы спорили двое. Дети – и не дети. Такие же как те, что жили и умирали сейчас на улицах их города, настоящего города – и совсем другие.
– Все равно они хорошие, наши куколки! – девочка вызывающе вздернула подбородок. – А ты просто злишься, что не все вышло по-твоему.
– Вот еще, – фыркнул в ответ мальчишка. – Глупые они, твои куколки. Не придумали, как чуму прогнать.
Странной моросящей колкостью прорезалось понимание. Куколки. Мы?
Мы.
«Вот этого точно здесь не было раньше», скользнула мысль в голове Данковского, скользнула и сгинула где-то на задворках сознания. Ее заменили другие мысли…
«Неправда!..»
«Ложь? Видение? Бред?..»
«Почему только сейчас я вижу?..»
Он спросил, конечно, другое.
– Во что… – голос сорвался на хрип, от удивления ли? – Во что вы такое играете?
Подошел ближе, к кованой ограде, приглядываясь к песку – неужели этот маленький городок на самом деле их Город? Его Город?!
Они обернулись – оба, глядя будто бы сверху вниз, хотя и не казались выше. Будто бы что-то иное давало им возможность смотреть – так.
– А ты совсем как настоящий, – с интересом протянул мальчишка. – Совсем как мы придумали. Мы играли в чуму. И в вас. А потом – в вас стала играть она, – мимолетное сожаление тронуло его голос дождем.


--------------------
Я сама видела, как небо чернеет и птицы перестают петь, когда открываются ворота Федеральной прокуратуры и кортеж из шести машин начинает медленно двигаться в сторону Кремля ©

Вы все - обувь! Ни одна туфля не сможет украсть мои секреты!
Строю летательные аппараты для Капитана. Строю для Сниппи доказательство теоремы о башмаках.
Скопировать выделенный текст в форму быстрого ответа +Перейти в начало страницы
higf >>>
post #311, отправлено 19-05-2011, 20:36


Мелькор, восставший
********

Сообщений: 7404
Откуда: Прикл.ру
Пол: мужской

приятных воспоминаний: 5851
Наград: 25

(с Вуззль и Кошкой)

– Она всегда была хитрющей, – серьезно кивнула девочка. – И вас обвела вокруг пальца.
Кукла – нахлынул внутри Артемия холод. Кукла – сжались зубы. Игра – поплыли деревья вокруг. Он не мог, не хотел подходить ближе... И все же подошел.
Бурах смотрел в песок – и видел в осыпающейся почве язвы Суок. Видел контуры Боса Туроха. Видел домик-собор и булыжники-Бойни. А еще вдруг понял – мать-Бодхо – пустой звук для детей. И не было ее силы в песчинках. И знал, где он был в тот день, когда нашел куклу. Этого место не было и не могло быть в маленьком игрушечном мирке.
– Кто – она? – хрипло спросил менху.
– Чума – ответили они в унисон, пожав плечами. И оба, насупившись, добавили: – непонятно разве?
– А вас – не обвела? – он посмотрел детям в глаза. Это было почему-то важно – смотреть им прямо в глаза.
И все равно – получалось снизу вверх.
– И нас, – не стал спорить мальчишка. – Говорят же тебя, хитрющая. Теперь это ее город.
Даниил, замерев где-то позади в молчании, вдруг покачнулся вперед, не то едва не упав, не то – еле удержавшись от того, чтобы броситься вперед в слепой ярости.
– Я, – слышно было, как скрипнули сжатые зубы, – настоящий. Меня не придумывали, я… я был таким всегда. С мыслями, чувствами, поступками. Я не игрушка. Ни вам, ни кому-то еще. У кукол бывают разве воспоминания? Мечты? Стремления? Это вы – обман, а не я.
– Вот ты глупый какой,– недоумение в голосе, в глазах, в досадливом движении плеча. – Конечно, воспоминания, мечты и стремления. Разве интересно придумывать не всерьез? Что же это будет за игра, если куколку не придумать целиком?
Медленными, сонными каплями начал накрапывать дождь. Вгрызался в ржавчину опавших листьев, в дома, выстроенные из рыхлого песка... Словно тонкая пульсирующая нить, связывающая этот город – с тем.
Медленно Артемий перекинул со спины сверток, раскрыл его – и пуговичные глаза куклы бесстрастно уставились на детей: попробуйте-ка глянуть на меня сверху.
– Я верю, что вы не лжете, – произнес он. – Но теперь всеми играет чума. Кто играет чумой? Вы – знаете?
– Вовсе нет! – строптиво фыркнула девчонка. – Нами – не играет. Сломаем городок – и дело с концом.
– Хотя и жалко, конечно, – второй голос вплетался в первый, споря с ним и дополняя. – Вон он какой вышел... Как живой. Такого нам уже не построить. Вот если бы вы придумали, как с ней справиться...
Мы придумали? С каких пор кукловод спрашивает совета у марионеток? – фыркнул Даниил, скрещивая руки на груди. – Если бы...
И вдруг – прищурился, будто додумавшись до чего-то, ранее не приходившего на ум.
– А где же третья... куколка? Нас двое здесь.
– А мы ее не звали. Она непослушная куколка, вот еще, очень хочется на нее смотреть!
– А мы и не просили совета! Это ведь вам должно быть его жалко! Жальче, чем нам.
Разные слова о разном прозвучали вместе – и показались одним целым.
– Мы придумали, – медленно, раздельно произнес менху, и мелкие капельки воды стекали по его лицу. – Так много всего придумали – выбрать не можем, одно другого страшнее. Вам самим от этого не страшно, от такой игры? Приятно убивать своих кукол?
Голос его становился все жестче и, к концу, казалось, скрежетал.
– Это ведь игра? – взрослая рассудительность говорила за них. Или – детская, перенявшая у взрослой худшие из черт? – Все равно вы не настоящие. И умираете – понарошку.
– Понарошку?! – воскликнул бакалавр, не скрыв, да и не попытавшись скрыть возмущение. – А что вы знаете о настоящей смерти? Вы, должно быть, часто наблюдали за тем, как умирают люди?.. Не куклы, а люди! Пожалуй, что нет, иначе вы не играли бы в игры о смерти, – он понизил голос почти до шепота, – маленькие, жестокие, глупые, возомнившие себя невесть кем и позвавшие нас сюда для нелепого фарса…
– Смерть всегда настоящая для умирающего. Живого. Подумай, может, если я тебя убью, – Гаруспик покосился на мальчика, сжал кулаки, – то для меня ты умрешь понарошку. А для тебя – на самом деле.
– Ты же тряпичный, – взгляд казался все более снисходительным, – как ты меня убьешь?
– Хватит спорить, – девчонка ткнула своего юного визави локтем в бок. – Мы же не для этого их позвали?
Брезгливо, двумя пальцами она подцепила мокрый лист за тонкий бурый черенок и тут же бросила его обратно в песочницу; он накрыл собой один из домов – как саваном.
– Не для этого, – мальчишка насупился. – Мы вообще-то... не собирались так играть. То есть – собирались, но совсем немножко, а эта... своевольничает. Вот если вы ее приструните – то мы тогда городок ломать не будем.
– Оставьте вы нас в покое, а? – менху потянулся к листу. – Сами сказали, что все всерьез. Вот и дайте – жить. Я буду спасать город, но не для вас.
– А я буду делать то, что сочту нужным, – Даниил скривился и отошел от песочницы. – И тоже – не для вас.
Засмеялся ветер, захлопал ладонями сухих листьев – браво! Прянул в лицо холодным дыханием – знакомый, пробирающий до костей, совсем как там. И тут же – растворился в затхлой неподвижности, расцвеченной сиреневым и желтым, застыл на крыльях отрешенных бумажных птиц. Исписанные ступени Многогранника, готовые смяться под ногами, уходили вверх. Туда, где город, построенный из песка, становился песочными часами, роняющими последние минуты.


--------------------
Читаю слова и буквы. Пишу ими же. Телепатически послания не передаю и не принимаю.

Пограничье
Скопировать выделенный текст в форму быстрого ответа +Перейти в начало страницы
Хелькэ >>>
post #312, отправлено 3-06-2011, 21:31


Пилот-истребитель
*******

Сообщений: 2293
Откуда: Мертвая Зона
Пол: мужской

Воздушных шариков для Капитана: 4161
Наград: 26

Гаруспик, Бакалавр. На ступенях.
(с Хигфом вдвоем)

Мир повис, будто отрезанный палец на последнем лоскутке кожи.
Ненастоящий мир.
Многогранник звучал вокруг неслышимой мелодией невидимых зеркал, разрезая осколками реальность, которая и так кровоточила из перерезанных жил, засыхая бесконечными строками.
Муравьи, заблудившиеся в книге. Упорно бредущие вверх – молча. Среди детей, казавшихся написанными персонажами, которых нельзя изменить. Они не принадлежали этому миру...
Миру? Городу? Песочнице?!
Молча. Муравей-Гаруспик полз по корешку, и думал, что будет, если разболевшаяся нога подогнется. Упадет он, и ошметки станут новыми строками? Или заботливая рука подхватит и снова поставит на лестницу? Что такое Многогранник?
Власти не могли придумать все те миры... или могли? Или на самом деле это какие-то темные чуланы, где живут страхи, и куда кидают куколок, которые пытаются выбраться?
Серый свет сменил лиловый и оранжевый, и менху вдохнул полной грудью и понял, что до сих пор сдерживался, будто боялся впустить в легкие острые стеклянные крошки.
Предстоял долгий спуск.
– Вот так, ойнон, – непонятно и негромко подытожил Бурах, и принялся спускаться, хромая заметно сильней.
– Да... – неопределенно пробормотал Данковский, словно не отвечая, а продолжая какую-то собственную мысль, которая так и осталась невысказанной.
Сунул руки в карманы плаща, чтобы не показывать никому – ни Артемию, ни Городу, ни Властям, которые смотрят, наверное, сверху и смеются над ними, – не показывать, как сжимаются в бессильной ярости кулаки.
А потом он спросил:
– Ты тоже почувствовал это?.. Как будто тебя выворачивают наизнанку перед зеркалом. Показывают, как все это смешно – твое сердце бьется, гонит по венам кровь, глаза, раскрывшись, смотрят на мир... уморительно смешно, если сравнить с масштабом вселенной, в которой ты не просто песчинка, а еще и куколка в чьих-то руках... Которую именно что можно вывернуть наизнанку, – он болезненно поморщился, добавил с осторожностью: – Или... или не почувствовал?
– Да, – медленно, по слову за ступень, ронял менху, – почувствовал. А теперь думаю... Скажи, ты передумал бы спасать того человека, к которому ходил, зная всё?
– Конечно, нет, – фыркнул Даниил. – Мои решения так и останутся моими. Нельзя же вот так просто из меня вытащить меня самого... Ничего не изменилось. Кроме того, что поганее стало в тысячу раз.
– Тогда, – порыв ветра дотянулся до них, и служитель слегка качнулся. Здесь упасть было можно – в этом он был уверен, – тогда... в конце концов, если все равно делаешь то, что должен – это неважно. Я уже ощущал себя так, что хуже быть не может. Когда погиб отец. Когда спутались линии, и я, менху, ошибся в них. Когда умирали люди, когда закрылись Бойни. Разве это – ненастоящая боль?
Данковский помрачнел.
– Знаешь... я вот в толк не возьму, как может быть ненастоящим то, что ты чувствуешь? Если ты это чувствуешь – значит, оно есть? Почему тогда мне должно быть важно, кто я и какой я, – он запнулся, но нашел в себе дерзости продолжать, – кукла или человек. Я мог бы объяснить себе, что мы видели там иллюзию, спровоцированную устройством зеркал Многогранника – или особенно буйным цветением твири в этом месяце... Но я не хочу и не стану. Я думаю, это было испытание. Перед последним выбором. И... и оно не закончилось, – он дернул плечом: сама мысль об этом была ему неприятна.
– Неважно... – повторил Артемий задумчиво. – Теперь ты понимаешь, как он опасен?
Рука указала вверх, туда, где в паутине лестниц висел Многогранник, как гигантский фонарь, свет которого весь был направлен внутрь. Потом вниз – на исписанные ступени.
Бакалавр развел руками.
– Мне сложно сейчас говорить о Башне. Я не в ней вижу источник всех бедствий... ты удивишься, возможно – после того, что мы видели. Но для меня слишком сильны оказались прежние чары Многогранника. Эти... дети в нем – как гнойная язва, есть они на самом деле или нет. Как чума – на теле Города. А ведь я видел эту чуму, Артемий, она руками своими прикасалась ко мне и говорила со мной! Из-за нее я столько испытал в последние дни, больше, конечно, дурного, чем светлого, но ведь и светлое – было...
И – шепотом, чтобы ветер подхватил поскорей, унес; чтоб никто не успел услышать:
– Я так устал...
Ветер услышал. Ветер взлетел, вцепился в слова и утащил их вниз – в мокрый, усталый город, в город, к которому они приближались каждым шагом. Погружались в его прошитый стонами воздух, который теперь, казалось, сплошь был злым, чумным ветром, слугой Ее Величества.
Шаги вниз напоминали падение. Падение в чуму, падение в неизбежность. А для Артемия всерьез грозили превратиться в настоящее падение, потому что нога еще не достаточно зажила для похода по бесконечным лестницам.
Сойдя с последней ступени, Бурах остановился:
– Ты куда теперь?
– Не знаю, – Данковский обвел взглядом (внимательным, изучающим, почти жадным) лежащий перед ним, спустившимся с лестницы, Город. – Скоротать время... Пройтись бы по улицам, не спеша, всматриваясь в каждое окошко, каждый камушек под ногами. Только вот незадача – Песчанка повсюду. А Собор – вот он, рукой подать, но идти туда еще не время. Наверное, погуляю вдоль этого берега, чтобы колокол не пропустить. А ты?
– Я схожу к себе... В лабораторию. Хотел бы еще домой... да не успею, – Гаруспик мрачно усмехнулся.
– Значит, до встречи там? – Даниил поднял руку, не то для пожатия, не то для прощального взмаха... потом опустил. Расхотелось прощаться.
Ведь за несколько часов ничего не изменится...
Правда же?
– Будь осторожен, – добавил вслед.
Ветер дал словам долететь до Бураха – и порвал их на кусочки.


--------------------
Я сама видела, как небо чернеет и птицы перестают петь, когда открываются ворота Федеральной прокуратуры и кортеж из шести машин начинает медленно двигаться в сторону Кремля ©

Вы все - обувь! Ни одна туфля не сможет украсть мои секреты!
Строю летательные аппараты для Капитана. Строю для Сниппи доказательство теоремы о башмаках.
Скопировать выделенный текст в форму быстрого ответа +Перейти в начало страницы
higf >>>
post #313, отправлено 10-06-2011, 20:42


Мелькор, восставший
********

Сообщений: 7404
Откуда: Прикл.ру
Пол: мужской

приятных воспоминаний: 5851
Наград: 25

Гаруспик. Сегодня.
(с Вуззль)

Песчанка медлила, занеся над Гаруспиком свою руку и играя в свою игру. Город мог бы убить его ядом болезни, ножом грабителя или неверно направленной струей огня – но вместо этого предпочитал быть жертвой, храня убийцу. Страх и боль достигли точки кипения.
Сегодня – шептал ветер. Сегодня – шуршали листья. Сегодня – хмурилось небо.
Сегодня – раскрывались объятия людей в чумных мешковатых балахонах.
Убей, спаси...
Завтра будет поздно.
Он шел мимо. Мимо Собора, мимо Театра, мимо дома Капеллы – девочка, ещё не ставшая Хозяйкой, сказала вчера всё, что могла. А с женщиной, ещё не ставшей жертвой, он увидится на Совете. Мимо завода, мимо дома – к единственному человеку, с которым хотел поговорить сейчас. К той, что не была в числе Приближенных. Какой её видят дети в саду? Одной куколкой из ряда одинаковых? Или просто одной, которая по очереди переносится в разные места, называясь разными именами?
Какой вы ее видите, непрошеные творцы, добровольные палачи, не осознающие своей жестокости маленькие мерзавцы?
Я, Артемий Бурах, не хочу знать вас. Мне безразлична ваша правда, я не хочу помнить ваши лица. Лишь небо у нас общее – высокое, серое и равнодушное. Но мы еще поговорим на равных, когда придет час! А чтобы он пришел, надо принять верное решение.
Привычное уже помещение встретило теплым запахом твири, отгонявшим леденящие прикосновения ветра.
Но теперь это было иное тепло – не то, знакомо-неподвижное, пропитавшее стены и по капле вытекающее в осень. Другое, оттененное слабым, едва различимым дыханием и шорохами, раскрасившими сумрак.
Живое.
Живое? Кукольное. Холод, просочившийся следом, зябкими ладонями раскрыл грудную клетку, качнул сердце – и отдернулся, напуганный голосом.
– А я тебя давно жду...
– А я занят был, – отозвался Гаруспик небрежно. Может быть, на несколько капель небрежнее, чем стоило. – Как смог, сразу пришёл. Как ты тут?
Алька дернула плечом; в этом коротком неопределенном жесте было много больше, чем можно было сказать словами.
– Грустно. И страшно... немного, – она отвела глаза, словно стыдясь своего страха.
Ему захотелось рассказать всё – но мучительный стыд обжег изнутри, как твирин – открытую рану. Это значило бы попытаться перевалить выбор, под которым он шатался, будто удерживал небо над песочницей, со своих плеч – на детские.
– Не бойся. Скоро всё наладится. Скажи... что для тебя главное в городе?
Это был странный вопрос. Слишком сложный для ее мира, который вдруг рассыпался пеплом. Два дня назад она бы знала, что ответить. Мама. Дом. Сегодня – у нее не осталось ни того, ни другого. Только этот хмурый человек, запах трав в его жилище и... все?
– Не знаю, – она сглотнула соленый ком, застрявший в горле. – Ничего нет... главного. Или всё – главное. Почему ты спрашиваешь?
– Ты когда-нибудь слышала... Нет, вряд ли. Не здесь, – перебил Гаруспик сам себя. – В большом городе. Если у человека загноилась рука так, что не вылечить, тамошние целители могут ее отрезать, чтобы человек выжил. Но там надо только выбрать, резать или не резать. И никогда не спрашиваешь себя, лишать правой руки или левой. А мне сейчас – приходится.
Он коснулся рукой плеча девочки, просто чтобы еще раз ощутить тепло, чтобы забыть о садике на дне Многогранника. Нет, не совсем так. Умом – помнить, а вот сердцем – забыть.
– Как же он живет потом, без руки? А если у него две заболят – что, обе резать? – она смотрела недоверчиво и тревожно, будто пытаясь разгадать скрытый смысл его слов. И еще – представить, как это – жить без рук. По-честному представить, на себе.
– А разве лучше, если бы он совсем умер? – вопросом на вопрос ответил менху. И плескалась на дне слов горечь страшного сомнения. А может – лучше?
Алька и это попыталась представить по-честному.
– Нет... Или да. Я не знаю, – она сжалась в замерзший комок, обхватив себя руками за плечи. – Но почему – обязательно так? Ведь может же быть другой способ? Не отрезать руки, а... ну, вылечить как-то?
На этот раз Артемий молчал долго. Поглядел на девочку, отвернулся и сказал виткам колючей проволоки:
– Есть. Только вот в медицине так не бывает, а в жизни сколько угодно – для этого надо кусок души себе отрезать. Сделать подлость – маленькую вроде, по сравнению с большой бедой. С виду-то всё будет цело.
Насупившись, она смотрела прямо перед собой. И без того острые черты лица казались сейчас болезненно-резкими, словно обведенными отточенным грифелем. Она молчала – и холод, не слыша голоса, снова подбирался к ребрам, становясь все смелее.
– Ты опять уйдешь, да? – отсвет керосиновой лампы прочертил линию на ее щеке – словно шрам. – Я не хочу одна. Я не могу.
– Я вернусь, – пообещал он. – Только пойму, как спасти больного, и вернусь. Хочешь жить в моем доме? Не здесь, а в нашем доме, Бурахов?
Вопрос повис в воздухе. Она думала о другом – не о будущем доме, не о городе, излеченном от чумы. Об одиночестве – бесконечно долгом и бесконечно страшном. Минута – за час. Час – за день. День – за жизнь?..
– Я не могу, – тихий шепот в оттенках тоски. – Можно мне с тобой?
– Там чума – во всем городе. Там крысы, солдаты с огнеметами, больные – везде. Здесь чуть ли не самое безопасное место. Я боюсь за тебя, понимаешь?
Артемий погладил девочку по голове – осторожно, будто боясь заскорузлыми пальцами что-то повредить. Погладил так, как, наверное, гладят малышей. Хотя – он ведь никогда не гладил по голове детей и не знал, как это делается.
– Там чума, – не голос, а шепчущее эхо, обреченное и покорное. – Там крысы, солдаты, бандиты... Там умирают. Но значит – и живут тоже, ведь только тот, кто жив, может умереть? Мне сегодня кажется... что меня нет, что меня вообще никогда не было. Вот ты уйдешь – и меня опять не станет. Совсем.
В глубине души – даже не очень глубоко, наверное – молодой менху сразу после ее просьбы понял, что должен был бы сказать – и что скажет.
И это были разные вещи.
– Собирайся.


--------------------
Читаю слова и буквы. Пишу ими же. Телепатически послания не передаю и не принимаю.

Пограничье
Скопировать выделенный текст в форму быстрого ответа +Перейти в начало страницы
Woozzle >>>
post #314, отправлено 3-07-2011, 22:05


Клювоголовый
*****

Сообщений: 743
Пол: женский

:: 1739
Наград: 15

Выбор
(с Хигфом и Хелькэ)

Море чумы у подножия Многогранника – и больше ничего. Захлебываясь воздухом смерти, проплыть и не утонуть было сложно. Еще сложнее – уберечь девочку, чтобы не утонула она. Многогранник приближался медленно – одинокая скала, надменный и спасительный остров. Ветер жался к его подножию, словно пытаясь размягчить – и умирал в Горхоне.
Но мужчина и девочка свернули влево, не дойдя до начало подъема – туда, где тянулось и не дотягивалось, много не дотягивалось до соперника второе по высоте творение Каиных. По широким серым ступеням равнодушным вестником мимо шмыгнула крыса.
Мрачный страж у дверей, отгородившийся от чумы клювоголовой маской, не приветствовал их ни словом, ни кивком. Лишь желтый взгляд царапнул насмешливой неприязнью и скользнул дальше – вверх.
Пробитое небо захлебнулось дождем. Он падал и не смывал ни кровь, ни грязь, ни смерть, казалось, намереваясь превратить город в багровую кашу. Гаруспик оглянулся – но из струй не вынырнула фигура в плаще из змеиной кожи. Только гадюкой недалеко зашипел огнемет. Менху решительно прошел мимо безмолвного Исполнителя и толкнул тяжелую створку.
Собор встретил его гулким вопросительным эхом.
Данковский вздрогнул, обернувшись на скрежет открывшейся створы. Две фигуры в светло-сером проеме – одна высокая, другая маленькая... детская?
В царство холода и камня вошли Гаруспик и Алька, и бакалавру сразу стало как будто теплее, хотя бы – в душе. Он уже не один в этот момент, когда нужно выбрать, когда – отказаться от одного и принять другое. Кто-то тоже будет делать выбор.
Но ощущение неправильности, несправедливости происходящего никуда не уйдет. Оно, наверное, останется с ним до конца его жизни. Ну что ж, увидим…
Дверь закрылась, отсекая тлетворное дыхание Чумы, решившей проскользнуть на собрание следом за новоприбывшими – Даниил отчетливо узрел на миг покрытую струпьями бледную руку, скребнувшую когтями по косяку, но тут же она пропала. Все, здесь остались лишь люди... Люди?
Он поднял ладонь в знак приветствия, когда Артемий подошел ближе, и кивнул.
Все.
Теперь – началось.
Началось – и тяжело выдохнул колокол где-то за стенами, прерывая молчание.
Началось – застыли в безмолвном противостоянии две фигуры каленой стали. Прямая и острая игла – инквизитор Аглая Лилич. Прямой и острый клинок – генерал Пепел.
Своды Собора впитывали тишину, ожидая слов.
Менху двигался по проходу медленно и неторопливо. Отстук палки был не слышен, словно эхо Собора наконец обрело плоть и самостоятельность, и стремилось придавить, вбить в пол посторонние звуки, нарушающие торжественную тишину.
Он не здоровался, и лишь ненадолго задержал взгляд на лицах генерала и инквизитора – поровну. И тепло в одном взгляде, и уважение в другом тонуло слишком глубоко в море усталости, чтобы быть заметным со стороны.
– Я готов предложить свое решение, – произнес Гаруспик.
– И что ты выберешь, служитель, сын Бодхо?
Голос инквизитора был струной, натянутой настолько, что напряжение уже не отдавалось в нем. Ровный и строгий, бесстрастный – голос-палач. Голос-жертва, идущая на смерть. Голос-неизбежность.
– Бойни должны быть разрушены, поскольку никак иначе нельзя получить доступ к крови, текущей в земле, которая мне нужна для создания панацеи – опытные образцы уже опробованы. Многогранник должен быть разрушен, потому что из него снова может выйти болезнь, а запас крови может иссякнуть.
Холод в голосе. Бесчувствие. Его ли это голос – или кто-то чужой говорит? Пальцы крепче сжали руку Альки – будто боясь потерять последнюю опору. Боясь, в самом деле боясь, что сейчас маленькая ручка вырвется и с отвращением стряхнет следы прикосновения. Но нет. Детские пальцы держали цепко, и сейчас казалось, что по ним течет воздух. Медленный и вязкий – но его хватало, чтобы не задохнуться.
Даниил зажмурился, позволяя словам Артемия прозвучать, отстучать по вискам еще раз – похоронным колоколом.
Это – решение.
Нет… лишь часть решения.
– А потом Город нужно выстроить заново, – продолжил бакалавр, подхватив чужие слова, не дав никому вмешаться, – в другом месте, подальше отсюда. Эта земля пропитана отравленной кровью, и я не думаю, что удастся создать панацею для исцеления самой земли. Новый Город может явиться образом и подобием старого, а может отличаться от него, как небо над степью – от самой степи... Когда у нас будет достаточно панацеи, когда мы исцелим людей и выведем их отсюда – этот Город должен стать пеплом. Мы построим новое чудо – но не на отравленной крови.
Слова ойнона Даниила били менху, как плетью. Он знал, что правды в них – не меньше, чем в его собственных. Но... Но.
Болезненный вдох – будто яд прорвался наконец в легкие.
– Кровь земли не отравлена! Это – священное место, и если мы покинем его, то будет разрушена последняя нить, связывающая с прошлым. Вера и корни. Должно остаться хоть что-нибудь.

Сообщение отредактировал Woozzle - 3-07-2011, 22:05
Скопировать выделенный текст в форму быстрого ответа +Перейти в начало страницы
Хелькэ >>>
post #315, отправлено 3-07-2011, 22:08


Пилот-истребитель
*******

Сообщений: 2293
Откуда: Мертвая Зона
Пол: мужской

Воздушных шариков для Капитана: 4161
Наград: 26

– И останется – в памяти тех, кого нам удастся спасти, – Данковский взмахнул рукой, указывая на двери. Нет – на то, что было за ними, на Город, который простирался вне этих серых стен и который должен был пасть. – Им нельзя будет оставаться здесь, потому что над этой землей всегда будет витать призрак чумы. Она сможет сюда вернуться, рано ли, поздно ли. Я не хочу оставлять ей лазейку, даже если будут уничтожены Бойни и Многогранник.
Леденящий жар чувствовался в этом решении, огонь, спаливший себя и обративший пепел в лед, и так велик был напор убежденности, что решимость Гаруспика дрогнула. Он собрал силы и посмотрел прямо в глаза другу:
– Почему ты думаешь, что дело в земле?
В ответе сквозила горечь, хуже твириновой.
– Мы были там вместе, ты и я. Мы видели, какова земля там, внизу. И я вышел оттуда больным – и пусть в этих словах еще мало доказательств, их куда больше в следующих: она была там тоже. Та, кого я считаю виновной. Откуда бы ни пришла зараза, из Башни или из Боен, туда она явилась из-под земли. Вот мое мнение – разрушив Бойни или Многогранник, мы только задержим чуму. Не остановим.
Судьба смотрела на менху из глаз бакалавра Данковского. Судьба, решившая отнять всё, не оставив ничего дорогого. Он должен принести в жертву Уклад, Бойни, Аглаю... а теперь и город Никто больше не взойдет на курган Раги, где слышался шепот его отца, не войдет в подземелья – кровеносные сосуды Матери. Не будет круга Суок – злого места, но тоже священного. И твирь растет только здесь...
– Не только память соединят нас с прошлым, с землей, из которой мы вышли. Здесь есть святыни, ойнон – и они будут забыты. Навсегда. Если мы покинем их, забудем Мать Бодхо – она тоже может забыть нас. Ты вышел оттуда, снизу, больным – но там была она. Самозванка. Я также...
Всхлипнула дверь, отзываясь на имя, впуская ту, что позвали.
Она шла по узорчатым плитам, раскинув руки, как птица, парящая в небесах. В ней было что-то иное, новое – легкость, которую никто не видел в ней прежде. Легкость канатоходца, присвоившего себе бездну.
– О чем вы спорите? – тонкая улыбка делала лицо прозрачным, нездешним – словно из сна. – О судьбе куличиков из песка?..
Казалось, она все это время была здесь; молчала, улыбаясь вот так – снисходительно и зыбко, а сейчас лишь хлопнула дверью, чтобы обратить на себя внимание.
– Разрушить Бойни, разрушить Многогранник, разрушить город... – Самозванка шла, и шаги повторяли ее слова звонкой чеканной песней. – Или, может быть, обойтись малой кровью?
Она остановилась напротив Гаруспика, взглядом обводя жесткие черты лица, плечо, ладонь, сжимающую детскую руку...
– Это ведь так просто, – еще одни шаг вперед, и худая, испачканная землей рука, коснулась Алькиного лба, мягко и нежно, на одно мгновение.
И отлетела, отброшенная ладонью Гаруспика в черной перчатке. Отброшенная резко, грубо.
– Если ты сделала с ней то же, что с Даниилом – умрешь здесь и сейчас!
Такой ярости не было на лице молодого Бураха, даже когда он дрался насмерть со Старшиной в Круге Суок.
– Не бойся, – улыбка не испугалась ярости менху, она звучала в голосе и все так же тлела в уголках губ. – Не бойся, я ведь дарю жизнь. И эта девочка теперь может подарить жизнь кому-то еще – даже не коснувшись смерти. Но это тоже не важно. Разве обязательно чем-то жертвовать?
Она замолчала. Отступила назад, вскинула голову и заговорила вновь – и эхо звеняще пело вместе с ней.
– Я знаю, как надо. Я – знаю. Откройте мне Многогранник. Впустите меня туда – и я уведу ее. Прочь. В зеркала. И все останется, как прежде. Не нужно рушить Бойни. Не нужно рушить город. Не нужно пить кровь, даже если она целебна. Я умею творить чудеса – так развяжите мне руки!
Тебе? – Данковский не узнал собственного вдруг охрипшего голоса. – Ты осмелилась явиться сюда и чего-то требовать, утверждать, что знаешь, как надо? Ты, которая сеяла смерть так щедро, обещаешь нам чудо?
Он сделал шаг по направлению от нее – взрослый мужчина, от маленькой девочки.
– Я тебе не верю. Я не знаю, кто ты, но знаю, кем можешь быть. Ты зря пришла сюда и зря посягаешь на то, что принадлежать тебе не может. Я тоже знаю, как надо, – рука скользнула за пояс, прошуршав по змеиной коже плаща, чтобы встретиться с прохладным металлом…
В глаза Самозванке посмотрело револьверное дуло.
Она не отшатнулась. Не вздрогнула – даже не отвела взгляда. Лишь отрешенная улыбка стала еще рассеяннее – и еще светлее.
– Тогда стреляй, – тихий голос, почти шепот, струился по залу; эхо текло следом, эхо давало голосу силу. – Тебе ведь нужно с чего-то начинать, правда? Узнать, как это. Прежде, чем ты убьешь тех, кто в Бойнях. И тех, кто не захочет покинуть Многогранник. Прежде, чем ты убьешь город.
– Я уже знаю, как это, девочка-чума, – он взвел курок, – вот так.
Время остановилось, сосредоточившись в одной точке – черное отверстие, запах селитры и серы, характерный привкус ружейной смазки и навершие пули, неумолимо становящееся мягче в горячем-горячем воздухе.
Он знал, что выстрелить – это правильно. Это его правда. Смерть за смерть. А можно ли убить чуму?..


--------------------
Я сама видела, как небо чернеет и птицы перестают петь, когда открываются ворота Федеральной прокуратуры и кортеж из шести машин начинает медленно двигаться в сторону Кремля ©

Вы все - обувь! Ни одна туфля не сможет украсть мои секреты!
Строю летательные аппараты для Капитана. Строю для Сниппи доказательство теоремы о башмаках.
Скопировать выделенный текст в форму быстрого ответа +Перейти в начало страницы
higf >>>
post #316, отправлено 3-07-2011, 22:15


Мелькор, восставший
********

Сообщений: 7404
Откуда: Прикл.ру
Пол: мужской

приятных воспоминаний: 5851
Наград: 25

...неизвестно.
Но абсолютно точно можно – чумазую бродяжку, девочку, обезумевшую в скитаниях по городу.
Отличишь их?

Она оседала медленно, прижимая к животу растопыренную ладонь.
Она оседала медленно, и все хотела что-то сказать, но губы шевелились беззвучно.
Время не двигалось, время становилось тишиной и кровью, окрасившей пальцы.
Артемий вспомнил, как выносил эту девочку – эту ли? – из Термитника. Вспомнил, как прикасались ее пальцы ко лбу, когда он очнулся в доме Сабурова. Вспомнил, как прогнала она – она? – Песчанку от пятерых Приближенных. Вспомнил – и остался стоять.
– Ты взял себе право принести жертву, ойнон, – обронил он. – Как видящие линии. Ты не знаешь наших обычаев, но я признаю за тобой такое право и ответственность. – Помочь ей?
Он обвeл взглядом Блока, Альку и Аглаю.
Время не позволило им ответить. В нем, недвижимом, увяз короткий Алькин всхлип, резкий жест генерала Блока, слова инквизитора.
Время баюкало девочку – спи. Когда спишь, не бывает больно. Засыпай.
Навсегда.
В распахнутых глаза отражалось эхо, замершее под сводами.
Менху шагнул вперед, и, подхватив тело, перенес на одну из длинных скамей.
– Я заберу ее, – коротко бросил он. – А теперь – время не ждет. Ты не ответил, Даниил.
– Да, – сказал тот, опуская оружие, – о святынях. Тех, что будут забыты. Ты, менху, предлагаешь уничтожить Уклад. К чему дальнейшие вопросы? Мы приносим будущему огромную жертву, и я считаю, что будущее этого стоит.
Тишина заполнила набатным звоном сознание Бураха. Тишина, состоявшая из стонов города, набатного звона и голоса отца. И терявшихся в них шепота листьев, всхлипа неба и тысяч голосов людей.
Умирало – всё.
– Да, – произнес Артемий. – Я согласен. Мы получим кровь, вылечим еще живых, а потом отсюда уйдут. Я останусь до тех пор, пока будет нужна панацея. А пока мне пора. Аглая, идешь со мной?
И не узнал ее, стальную, несгибаемую – словно купол Собора, что давил на узкие плечи, стал могильной плитой.
– Нет.
Взгляд, прикипевший к безвольно-ватному телу Самозванки, казался выжженной пустошью.
– Нет, – повторила она, и мертвый яростный пепел плеснул в лицо – не Артемию, задавшему вопрос – Даниилу, все еще сжимающему реберную рукоятку револьвера. – Вы взялись решать за всех, бакалавр Данковский? Вы преступник. Но трибунал – это слишком мягкое наказание. Я надеюсь, когда вы осознаете свою... ошибку – еще останется достаточно времени, чтобы вы казнили себя сами. Долго. Вечно.
Она не ждала ответа. Она бы не услышала его – прозвучи он хоть голосом колокола, рыдающего за стенами. Пустошь властвовала над нею, и лишь привычка заставляла инквизитора держаться все так же вызывающе прямо.
– Вы дали мне право решать, и я решение принял, – Данковский сжал губы в тонкую нить, – если вы теперь жалеете об этом, не стоило и приглашать меня сюда. С меня достаточно быть правым в моих собственных глазах.
Ответ был и не был ответом, был и не был оправданием... нет! Объяснением.
Выслушай. Вдруг поможет.
Понимать – не обязательно. И уж тем более – соглашаться.
Она – не соглашалась. Не понимала. И даже, похоже, не слушала.
Бурах шагнул к ней, глядя в глаза, ловя ее взгляд, и сейчас в его зрачках светилась сталь – покрытая пятнами крови, по которым уже начала подбираться ржавчина. Но еще крепкая, почти нетронутая, несколько движений бруском – и вновь безупречный блеск...
– Что ты еще хочешь услышать? Чье решение?
– Ничего, – сталь наткнулась на сталь, но не брызнула искрами, не зазвенела – увязла в льдистом крошеве. – Ты – решил тоже, и теперь это единственная реальность.
Он устало кивнул.
– Да, – голос звучал тихо, застревая в эхе буквально на расстоянии шага, отрезанный его стеной от всех. – Да, и если ты думаешь, что она мне нравится – ты ошибаешься. Но я хочу спасти хотя бы Альку – и тебя. Есть места, о которых не знают Власти и потому не доберутся до них... Идем со мной!
Аглая усмехнулась, тихо и страшно, и в этом судорожном, коротком движении губ было все.
Мера его наивности – и ее цена.
Ответ.
Прощение.
Прощание.
Она смотрела, будто знала больше его. Но побывав в Многограннике, он не верил в ее всезнание. Не признавал право на него за кем-либо – даже за собой. И остался стоять – упрямо, набычившись.
– Почему?
И снова молчание – такое, в котором горько и больно дышать. Последний дар инквизитора тому, кто умел слышать и понимать без слов.
– Я знаю, кто они на самом деле. И я или она, – он показал рукой, не глядя, на Альку, – или ее дети – будут на равных с теми, кто думает, что смотрит сквозь небеса. Прощай.
И в его взгляде было то, что должно было добавить, тоже без слов: "передумаешь – приходи. Я знаю, что говорю!"
Менху сошел вниз по ступенькам, почти не хромая. Легко вскинул тело Клары на плечо и, тронув свободной рукой Альку за локоть, тяжело зашагал к выходу. Не оглядываясь.
Следом за ним направился Даниил – не сразу, словно бы не догадываясь, что ему тоже можно (нужно?) уйти.
Не прощаясь.
По кровавому следу, выстелившемуся под ноги дорожкой, – иди, бакалавр! У тебя впереди – дождь, чума, и настоящее сокровище в правой руке, спасение, решение всех вопросов. Револьвер. И два патрона. Кому?..
Решения бывают разные.


--------------------
Читаю слова и буквы. Пишу ими же. Телепатически послания не передаю и не принимаю.

Пограничье
Скопировать выделенный текст в форму быстрого ответа +Перейти в начало страницы
Woozzle >>>
post #317, отправлено 9-07-2011, 22:28


Клювоголовый
*****

Сообщений: 743
Пол: женский

:: 1739
Наград: 15

Шаг в свершившееся

Он вырос на пустыре.
Здесь не было песка – и городом стали осколки бутылочного стекла, хранящие запах пива, смятые сигаретные пачки и прочий мусор.
Мы не любили его – его было не за что любить, этого уродца, лишенного сердца, души и памяти. Он был просто игрой, просто способом убить время, пока дождь не сменится снегом; и прежние куклы, выжившие, ставшие его жителями, были так покорны, что становилось скучно.
- Доброе утро, Мария.
- Доброе утро, Даниил. Хочешь чаю?
Эти чаепития надоели нам хуже горькой редьки – но иначе не получалось. Они больше не были годны – ни на что.

Город стоит над обрывом, пытаясь не думать о том, как головокружительно падение.
У города неживое, деревянное лицо, и нарисованные глаза, которые невозможно закрыть - и погрузиться в отравленный сон о том, каким все было.
За его спиной прячется человек в щегольской мантии, с костяной тростью и скучающей улыбкой - он бродит по его улицам и заглядывает в глаза его жителям. Те, кто когда-то знал импрессарио, больше не узнают его - но не потому, что время и Вторая Вспышка оставила на нем свой отпечаток. Всклокоченные лохмотья волос и ввалившиеся щеки не портят мефистофельский профиль, и уж тем более не могут оттенить сладкого оттенка безумия смеющихся глаз, определяющих обладателя безошибочно. Причина в другом.
- ...право, моя госпожа, это позанятнее банальной казни, не так ли? - с оттенком издевки в голосе он кланяется, протягивая руку даме в агатово-синем. - Всего лишь легкого рода опала. Остаться здесь. Видеть собственными глазами, к чему привело ваше желание разрушить то, что пугало вас и ваших хозяев. Во всяком случае, ваше желание наконец исполнено - он смеется, запрокинув голову в белое, равнодушное небо, - будьте уверены, госпожа, если бы сестре довелось увидеть дело рук ваших, ее гнев испепелил бы эту химеру дотла...
Та, к которой он обращается, не реагирует на насмешку, словно и не замечает назойливого паяца. Она смотрит вдаль, на другой берег Горхона, где ржавая дымка укрывает огромную безымянную могилу, а где-то за ней - бескрайнее море нетронутой Степи - и взгляд ее пуст. Как будто повинуясь невидимым шарнирам в голове, бесцветные губы механически шепчут "Ма-ма" - как у куклы, опрокинутой наземь.
В глазах импресарио на мгновение мелькает тень сочувствия - или может быть, брезгливости. Он отворачивается. Она его больше не интересует.

Они изменились - слишком изменились, все. В них не было больше того, что заставляло нас снова и снова спорить до хрипа, вырывая друг у друга кукол. Их жизнь была теперь проста и понятна – о чем там ссориться?
Пламя стало пеплом. Сталь казалась глиной. Лед крошился, будто пенопласт.
Лишь тот, для кого мы когда-то придумали Театр – остался почти прежним. Правда, сцены у него теперь не было – новый город был слишком фальшив, чтобы оценить подмостки. И нестареющий режиссер, один из двух вечных безумцев, больше не давал представлений. Он просто бродил по улицам, бессмысленно-нездешний, улыбался так, словно впитал в себя все разбитые зеркала, и иногда говорил – с теми, кто уже не мог его слышать. С глухими. Нелепыми. Не-живыми.
Вторая безумица была тихой, тише шепота ветра над пожарищем; если первого не слышали, то ее - не замечали вовсе.
Каждому, кто попадался навстречу, он задавала один и тот же вопрос, немо шевеля губами. Но они проходили мимо, не ответив; у всех у них были слепые лица рыб.
Она шла дальше, девочка с ободранными коленями и ищущими глазами.
Вы не встречали мою сестру? – механически повторяла она снова и снова.
И уже не ждала ответа.
Разве можно ждать его – здесь?

Курьеры, отправленные в Столицу за помощью, не вернулись.
Ни один. Может быть, дурные вести о провале миссии правительственного инквизитора распространялись слишком быстро, и нежелательные следы провала заметались вместе с людьми, их оставляющими. А может быть, все было проще, и посланников забирала степь - голодное марево, дрожащее над горизонтом, и шепчущее в преддверии зимы, которая, казалось, не наступит никогда. Так или иначе, из Столицы не было вестей - ни эшелонов поддержки, ни карательных отрядов. Только изредка попадавшие со случайным локомотивом гости - но они не оставались здесь надолго.
Город был похож на свалку игрушек, уцелевших на пепелище.

А дождь все усиливался, оставляя грязные разводы на стенах из бутылочного стекла, вбивая серые капли в сигаретные пачки. Там, на улицах города, тоже шел дождь – и это единственное, что осталось настоящего.
Нам было скучно. Уже давно, но сейчас, когда настоящий дождь равнодушно приколачивал фальшивый город к земле – стало совсем.

Тишина склоняется над песчаными улицами, съедая детские голоса, а затем - и отзвуки удаляющихся шагов, которые теряются в шепоте листьев. Поднявшийся было ветер послушно стихает - и где-то далеко, за воротами парка, последним безжалостным аккордом хлопает входная дверь.
...Парк, сожженный ноябрем - угольно-черные, мертвые ветви, ограда, поеденная ржавчиной, причудливо сложенная груда мусора под старым кленом. Брошенные куклы в изломанных позах, намокшие, грязные, не нужные никому – даже самим себе.
Ветер укрывает их листьями и плачет над желтой могилой.


Сообщение отредактировал Woozzle - 9-07-2011, 22:29
Скопировать выделенный текст в форму быстрого ответа +Перейти в начало страницы
1 чел. читают эту тему (1 Гостей и 0 Скрытых Пользователей)
0 Пользователей:

Страницы (16) : « Первая < 14 15 [16] Все

Тема закрыта. Причина: Игра завершена (higf 15-07-2011)
Тема закрыта Опции | Новая тема
 

rpg-zone.ru

Защита авторских прав
Использование материалов форума Prikl.ru возможно только с письменного разрешения правообладателей. В противном случае любое копирование материалов сайта (даже с установленной ссылкой на оригинал) является нарушением законодательства Российской Федерации об авторском праве и смежных правах и может повлечь за собой судебное преследование в соответствии с законодательством Российской Федерации. Для связи с правообладателями обращайтесь к администрации форума.
Текстовая версия Сейчас: 28-03-2024, 21:11
© 2003-2018 Dragonlance.ru, Прикл.ру.   Администраторы сайта: Spectre28, Crystal, Путник (технические вопросы) .