- Как же я испугался!
Теперь, когда одетая в его грязный оверкот жена висела не на крюке, а на плече, Джеймс понял, что и в самом деле испугался. От того и держал себя ежовыми рукавицами, не дозволяя верить и терять надежду. И страшны были не происки чертовой Кали, а смерть Мэри и одиночество.
Но и расслабляться было рано. Они еще не выбрались. С Собачьего острова можно было уйти только лодкой, лодочники уже спали, да и алмаз Рочфорда пришлось протереть рубахой и выбросить в оранжерее. А значит, за проезд заплатить было нечем - в сапоге позвякивали лишь пара шиллингов.
- Больше я тебя не оставлю. Даже, чтобы найти лодку. И еще... Ты знаешь, что я горжусь тобой?
- В управу придётся носить в кошеле, - практично и приглушенно ответила Мэри и внезапно хихикнула. - Только большой понадобится, потому что как-то я выросла. Наверное, потому, что поливали? Носить неудобно...
- Почему в кошеле? Тебя опоили чем-то?
Нога распухла уже настолько, что сапог теперь только срезать. Пожалуй, разговоры об испуге и гордости стоило отложить до дома. Или даже до утра. Полудня. Хоть констебль, явившийся в управу, хромая, со свежими порезами и к вечеру, подозрителен.
- Потому что к одежде их ещё не пришивают, - важно отметила Мэри и, кажется, погрозила пальцем грязным булыжникам. - Глупые портные. А поить - да-а! Тот, пузатый, был очень вежливым, даже нос зажал. А пахло и на вкус оно всё равно было как дерь-мо. Именно так, нате, выкусите! Хм, у меня две головы или три?
- У тебя головы вообще нет сейчас и это уже традиция. Потерпи. Мы найдем лодку и вернемся домой.
К тому же, кровь приливала в эту самую отсутствующую голову и Мэри скоро должна была протрезветь. По крайней мере, у Джеймса хмель чужих смертей выветрился мигом, едва из синего сумрака явился Двойка под руку с барышней, которую Ю именовала Молью. И если допустить, что Двойка донесет только Гадюке, то дама в черном была непредсказуема и обещала в будущем немало проблем. Обреченно вздохнув, Джеймс поудобнее перехватил Мэри, приветливо кивая.
- Чудесный вечер, не так ли?
- Замечательный, - охотно подтвердила Мэри.
- А и не скажешь, - не согласился с ней Двойка, - редко когда увидишь вас... вот так.
- Неужели я не могу погулять с женой замечательным весенним вечером? Вот только лодки нет.
Вышло наигранно. Но ночь эта уже слишком затянулась, и полюбезничать с Двойкой можно было и после. Джеймс устало улыбнулся, глядя через плечо наемника на Темзу и темный Лондон за ней.
- Всё есть, а лодки нет, - мечтательно подтвердила Мэри и снова хихикнула.
- Лодка в кустах слева есть, - задумчиво заметил Двойка, - на ней, конечно, гулять удобнее. Аж до Бермондси можно догуляться.
Моль нежно обвила его рукой за талию и улыбнулась, глядя с холодным равнодушием, за которым чудились осколки стекла.
- И сапоги пачкать больше не придётся. Вода смывает всё. Кроме памяти.
- В самом деле, госпожа. Память несовершенна и несправедлива, и самые самоотверженные и самые великие наши благодетели благополучно забыты нами.
Джеймс благодарно кивнул Двойке, вежливо кланяясь Моли. И поспешил к лодке. Так или иначе, а о даме в черном следовало подумать - но позже. Тон её обещал проблемы, хотя Джеймс упорно не понимал - за что. Да, он не помог ей тогда у Гленголл, но барышня страдающей не выглядела, да и отомстила молчанием на арене. Но если леди хотела войны, то кто он такой, чтобы отказывать ей в этом удовольствии?
А в лодке он ни о чем не думал. Лишь распорол осточертевший сапог, выбросив его в реку. Лишь грёб к Бермондси, надеясь, что Мэри не простынет от холодного ветра. Лишь улыбался серпу месяца, облакам и звездам. Время излечит всё.

Маленьких девочек оберегал не хвост. Да и не помог бы он уговорить Дженни остаться, разве что связать её этими волосами и запереть, каждый день объясняя заново, что это для её же пользы. Джеймс вздрогнул от жуткой картинки связанной Дженни, от грохота камней, ухмыльнулся безысходности.
И прижал к себе Мэри плотнее, откидывая с её шеи пушистые локоны. Умирать, слыша, как рвется от скорби сердце, в руках любящего человека, наверное, было легче. Правда, его Мэри непременно сказала бы про странную математику, от которой кружится голова, но Джеймс их уже не различал. Лишь бы не дрогнула рука, вгоняя нож в ямку под черепом. Лишь бы выдержать эту смерть, и смерть Мэри, если он ошибся. Лишь бы хватило сил потом дойти до Норфолка и признаться в убийстве зятя короля. Не дрогнуть на эшафоте.
Как не дрогнула сейчас - рука.

- Кхарма, - покорно повторил культист. - Вы, запад, не понимать истины, цвета. Мира. Прийти. Не сейчас, но десять, двадцать дюжин лет. Что - время? Ветер.
- Мой... принц...
Шёпот едва донёсся, и договорить Мэри не успела. Жрец опытной рукой стиснул ей челюсти, и, не обращая внимания на попытки выкрутиться и слабые удары связанными ногами, плеснул в открытый рот чёрной жидкостью. Хор затянул громче, топя в монотонных звуках и захлёбывающийся кашель, и неуверенность и страх, которыми теперь било сильно, по-звериному. Фанатики или нет, а умирать здесь не хотели. Не выказывал чувств только жрец.
Кажется, наступало время паниковать. Джеймс поудобнее переступил с ноги на ногу, пытаясь освободить предательски болящую и жмущую на сапог так, что казалось - он сейчас лопнет по швам. Вдоветь не хотелось, в подлинность Мэри не верилось, а делать что-то - надо.
Странным казалось еще это "мой принц". С тех пор, как они обвенчались, Мэри и по имени-то звала его нечасто, будто не видела в этом необходимости. А сейчас, вися на руке какой-то там Кали - и вытащила из памяти побасенку про королеву ветров?
"Не верю".
- Тогда будем умирать. Никто не должен проболтаться. Предпочитаешь сам, или тебя зарезать?
Нож, испачканный Рочфордом, удобно лёг в ладонь.
- Она не переродится, - ответил культист и отвернулся к помосту, словно его и не потряхивало. - Не смочь. Надо резать в четыре рук. Потом - убивай.
Жрец уже аккуратно, по-стариковски - хотя был ещё не стар, - слез вниз и забормотал что-то себе под нос, касаясь каждого клинка по очереди всё той же кистью. А Мэри не говорила больше ничего - только глубоко, со всхлипами, втягивала воздух и смотрела со спокойной надеждой - и страхом, притаившимся в глубине глаз. А в теле плыли чёрные точки, то поднимаясь к коже, то снова скрываясь внутри.

Лорд Рочфорд лежал, раскинув руки, глядя в стеклянное небо, усеянное фиолетовыми звёздами. Крики уже стихли - их сменил ровный гул нескольких голосов, распевающих что-то невнятное, не-английское, дикарское. Пели впереди, и этот низкий ровный гул почти заглушил шелест листвы слева. Очнулся Джеймс спустя пару ударов сердца. Тело, натасканное улицей и стражей, действовало само, отключая разум - и напрасно. Не пришлось бы сооружать повязку на лодыжку из лохмотьев черномазого душителя, набросившегося на него со струной. Тот лежал со свернутой шеей на дорожке, глупо и изумленно удивляясь, точно не ожидал, что констебль сможет. А Джеймс - смог.
Прозвучало это слегка нетрезво, но горло саднило чертовски, и хотелось дышать, а пуще того - спешить.
- Дьявол, как больно-то...
Лодыжка стремительно отекала - вывих, не иначе. К нему бы приложить лёд, а потом - вправить, но времени не хватало. Вон те, распевающие своё варварское, почти наверняка уже собрались резать Мэри в угоду этой грёбаной Кали.
Джеймс тяжело поднялся, раздумывая, из чего бы сделать костыль - и замер, вглядываясь в дорожку. Черное черному рознь, и та плитка, на которой он стоял, отливала синим. А соседняя - алым. А вот ее товарка была черна, как самая черная ночь. И та, что рядом с нею. И Джеймс, вздохнув, переступил на неё, стиснув зубы от мерзкой, тянущей боли.

В маленькой кухне было жарко. Пахло тушеной фасолью и чесноком, свиными колбасами и снегом. Чистым, холодным снегом, который Дейзи принесла на мягких домашних туфлях, снова пробежавшись до ледника почти босиком.
"Дейзи?!"
Джеймс сморгнул, ошеломленно разглядывая покойную жену, что сейчас была живее всех живых и хлопотала у очага, не подозревая, что её схоронили. Жёлтое шерстяное платье, скромный арселе, из-под которого выбивается рыжая прядка, серый передник... Это совершенно точно была Дейзи, а значит, Джеймс угодил в ловушку.
- Ты уже однажды добегалась босиком по снегу, капустка. Продолжаешь это делать и здесь?
Он положил на чисто выскобленный стол сверток с улитками, которых так любила Дейзи, не удивляясь, что они оказались в руках. Вот только...
Кухня должна быть иной. Мэри до блеска оттерла всю утварь, в порядке развесив по стенам, с лавки убрала вышитое покрывало, а на полке над очагом теперь стоял один из цветов Бесси, свесив плеть и каждый раз цепляя Мэри за непокрытую макушку и вызывая умиленную улыбку у Джеймса. Ему это нравилось, чёрт возьми! Жена становилась похожа на волшебницу, и под ленивый перебор лютни колдовала над ужином.
Джеймс еще раз глянул на Дейзи, мрачно хмыкнув. Выходило, что не отпустил он её из сердца, раз уж Кали - или как её там? - на пути к одной жене подсовывала другую.
- А ты - хмыкаешь, - не задумываясь, парировала Дейзи, - дурацкая привычка. И хмуришься. Наверное, потому что явился к ужину вовремя.
- Ужин я пропустил, увы. И, наверное, пропущу завтрак. Ну, - Джеймс уселся на лавку, вытянув ноги, - давай. Рассказывай мне про коварство вдовцов, не способных уследить за детьми, а потому поспешно женящихся на девчонках, вдвое себя младше. Про нерадивых отцов, отдающих сыновей михаилитам, а дочерей - ведьмам. Про влюбчивых мужиков, которым только палачей и евреек подавай. Про то ли дочь, то ли жену, которая маяк для усталого корабля. Что я еще забыл, Дейзи?
По совести, из всей речи важна была только Мэри. И, право, несправедливо было обрекать его на беседу с покойной супругой, когда браку с нынешней только недавно исполнилось полтора месяца, и за это время Джеймс видел свою жену хорошо, если две недели.
Дейзи упёрла руки в бока, повела плечом.
- Маяк, как же. Дорожку к другим бабам подсвечивает. Знаешь, Джим, ты по-настоящему женат на Бермондси. Город тебе и супруга, и любовница, и дочь, и мать, и ты сам. Себя ты забыл, милый. А вот отбери у тебя маяк и городишко, - вскинув бровь, она прислушалась к полному боли крику, долетевшему с улицы, - и что останется?
- Самоходный доспех останется, - буркнул Джеймс в ответ. - И какие бабы, Дейзи? Мне глаза выколоть и не глядеть на...

- Причуды в обмен на простолюдинку? - Рочфорд задумчиво вздохнул, темнея лицом. - мать Кали свидетелем, звучит заманчиво, Актёр.
- Вы начинаете меня бесить, милорд, святой Георгий свидетелем. Для того, чтобы дать вам гарантии причуд - да и жизни вообще, я сначала хочу узнать, где моя жена и убедиться, что вы не лжете. Потому что в случае противного, терять мне нечего.
"Кроме Бесси".
Но Бесси оставалась наследницей всего и через каких-то три года ее приберёт к рукам юный Эдвард, который к этому времени уже станет братом ордена. А вот Мэри - больше не будет. И Рочфорда не будет тоже, да и Джеймсу останется только один путь - на арену.
Рочфорд вздохнул, повозился на полу, проверяя веревки на прочность. Помедлил, нахмурившись, а потом заговорил медленно, подбирая слова.
- Висит на заборе табличка такая:
«Внимание! Очень большая и злая
Собака здесь сад день и ночь охраняет.
Не лезьте, иначе она растерзает». Понял, Актёр?
- Понял.
Выходило, что Мэри была в оранжерее старшего Болейна на Собачьем острове. И что младшему Болейну об этом прямо говорить запрещалось. А значит, убивать сейчас его не годилось - оранжерею почти наверняка нашпиговали ловушками, а показывать дорогу - это не беседовать о запрещенном.
- Вы, кажется, хотели прогуляться, милорд? Если вы будете пошевеливаться, то к сумеркам успеем. Ну же, улыбайтесь.
Джеймс опустился на колено рядом с Рочфордом, перевязывая веревку так, чтобы виконт мог идти в поводу, прикрываясь плащом. В конце концов, для дворян Лондона не было ничего не обычного в том, что бывший гладиатор сопровождал одного из завсегдатаев арены. А для констебля Бермондси - делать вид, что преступник идет сам по себе, хоть и в нужную сторону. Вот только жена оказывалась в лапах очередных культистов впервые. И это заставляло спешить.

Сапожок жены лежал у глухой стены, вызывающе глядя на Джеймса красным от румян каблуком. Внутренне холодея, Джеймс поднял его, с досадой саданув кулаком по ни в чем не повинным камням. Мэри, его маленькая, нежная и почти обычная Мэри, сейчас находилась в сырых катакомбах под Лондоном, готовясь к участи жертвы. И, что страшнее всего - босиком. По холодной воде.
Простуда оказалась аргументом весомым. Настолько, что Джеймс попросту не стал тратить время на поиски запорных механизмов стены и упоительную погоню по римским могильникам под городом. Всё равно не догнал бы, хотя, должно быть, увидел немало тайн. Он развернулся на пятках, высматривая купчонка, из-за которого проворонил Мэри, а высмотрев, задал ему один-единственный вопрос, демонстрируя брошь, подколотую изнутри колета.
- В Тайберн хочешь, сопляк?
И через пару-тройку ударов сердца, которое и не билось вовсе, потому что осталось в руках миссис Клайвелл, Джеймс, одетый в узкий, но роскошный оверкот мальчишки, постучал в дверь роскошного лондонского особняка Рочфордов, раскалывая о висок один из тех амулетов, которые призваны менять личину. Торговец, у которого его довелось отобрать, уверял, что никто не отличит Джеймса от придворного хлыща - и это почему-то радовало.
Дверь открыл какой-то черномордый, одетый вычурно, с восточным шиком. Руки отчаянно чесались, и физиономия слуги казалась слишком наглой, и одежда его бесила, но вместо того, чтобы приложиться кулаком к этому носу с горбинкой, Джеймс улыбнулся.
- У королевы выкидыш, - загадочным шепотом сообщил он прислужнику, - Её Величество желает видеть брата рядом.
Тот невозмутимо кивнул, закрывая дверь. Недовольно хмыкнув, Джеймс отправился к конюшням, на ходу сбрасывая и оверкот, и личину. Что его возьмут сопровождающим, он и не ждал, но душить лордов в их собственных домах было... неправильным. Мерзким. Нарушающим грёбаные законы и опускающим его, Джеймса Джеральда Клайвелла, до уровня тех, кого он отправлял на виселицу. Стоила ли Мэри преступления? Девочка, вытащившая его с арены, стоила даже жизни, в которой удерживала собой. Девочка, принимающая странности "Горностая" и мужа-корсара, стоила души. Вот только Джеймс при этом переставал стоить хоть сколько-то, и дырявого пенни никто не дал бы за законника, позволяющего себе убивать, как уличный головорез.
"Головотяп".

Людей на улице меж тем становилось всё больше, и шлюхи явно не горевали - и не ломили таких цен, потому что растаскивали их если не как горячие пирожки, то уж как кружки эля точно. И ни одна, как и было сговорено, не тащила клиентов в этот проулок. И прохожие, бросая взгляд, торопились дальше, явно не желая вмешиваться. А купеческий сын смерил взглядом серьгу и ощерился:
- Я - попорчу?! Хер с тобой, будет пять тысяч. И надеюсь, девка эта того стоит, потому что если нет - ты в цене-то подопустишься. Погодь, вексель выпишу.
- Векселем в нужнике подотрёшься, - Джеймс недовольно нахмурился, отодвигая Мэри в угол. Жена хоть и была невозмутима, как истинная спартанка, но могла отскочить к выходу из переулка. И лови Потрошителя потом по обрывкам её юбок!.. - Я говорю - нет. Что тебе у нас, мёдом намазано, что ли? Да и папаша заругает. Иди уж, мальчик, работать мешаешь.
- С-сука, - почти прошипел купец, убирая образно в кошель листок дорогой белой бумаги. - Ладно. Работать ему... надеюсь, Гадюка-то за хрен вздёрнет, когда узнает, сколько бабла проворонил. Второй-то раз не предложу.
Развернувшись, он сердито, широкими шагами почти выскочил из переулка и скрылся в толпе, а Мэри за спиной вздохнула.
- Хоть зная, что откажут, я теперь всё равно понимаю чуть лучше, как оно... пойду снова, да? Этот мальчишка точно не Потрошитель. Он слишком нагрелся.
- Я - сука, - рассеянно пожаловался Джеймс, потирая глаза. Спать хотелось так, будто черти нашептывали на ухо колыбельную. - А с утра был кобелём, хм... Ступай, маленькая. Только будь осторожна, и если это милое дитя вернется с громилами, чтоб поправить мне нос, найди способ оставить следы, куда пошла. Я не намерен вдоветь снова.
Мэри, хмурясь, бросила взгляд на улицу, потом поставила на грязную мостовую баночку румян и с силой впечатала в неё каблук.
- Так. Хотя я бы предпочла не теряться. И постарайся, пожалуйста, чтобы громилы ничего не сломали, не оторвали и не отрезали.
- Шрамы украшают мужчину, маленькая.
Вздох вышел неубедительным. Джеймс одобрительно кивнул, глядя на неприметные, округлые следы от каблучка жены, тоскливо тряхнул головой, развеивая сон. И приготовился ждать.

27 марта 1535 г. Бермондси.

Поспать Джеймсу не удалось. Во-первых, с зарей проснулся и Бермондси, снова заголосил, оплакивая мужей, братьев и сыновей, причитая у тел повешенных. Во-вторых, Джеймс сдуру открыл папку, отданную Дженни - и обомлел. В недобрый час девчонка нашла эти документы, и счастье, что никто из нынешних хозяев Бирмингема не знал, у кого они.

Джон Дадли, сын казненного финансового советника Генриха Седьмого, очень хотел власти. И денег. И становилось любопытно, знает ли король, а точнее - Кромвель, о лорде, наживающемся на земельных спекуляциях, обогащающимся за счёт конфискованных владений католической церкви. В руки Дженни волей судьбы попались бумаги, в которых ясно и четко, твердым почерком Эдмунда Дадли, с печатью обоих братцев, расписывалось где, какой монастырь они разнесли при помощи своих наемников, представляясь комиссарами, кому продали и сколько получили золота, забыв занести его в казну. Бумаги эти были так важны, что Джеймс спрятал их запазуху, разбудил Мэри, и лично помчался в Лондон, не доверяя драгоценной папки курьеру.
И перед Кромвелем он оробел. Казалось бы, ничего необычного не было в этом человеке, бывшем наемнике и разбойнике, но от взгляда карих глаз хотелось опускать голову. Впрочем, лорд-канцлер папку принял, задумчиво и согласно кивнул в ответ на просьбу ввести в Бермондси лондонскую стражу и провести разбирательство, и, не отрывая взгляда от бумаг, отпустил.
Облегченно вздохнув, Джеймс поцеловал свою Мэри, прежде чем отправить её к шлюхам и окольными путями, не выпуская ее из поля зрения, отправиться туда самому.

- Рай... Э-э, брат Фламберг, мне бы это... пару недель отдохнуть. Книги почитать. Заблудшим овечкам. А то уже не понимаю, есть ли голова или бубен шаманский вместо неё. К слову, в резиденции ничего про здешнее не знают. Я пощупал аккуратно - дочь мистера Клайвелла гостит, а больше из Бермондси никого не было. Даже письма. Ты... уверен, что это Верховный писал?
Фламберг задумался, прикусив губу, а Джеймс, успевший в очередной раз согласиться со всем сказанным и оцепенеть в сладком бездумье, встрепенулся. Подложные письма были делом обычным, и вот тут-то последнее звено цепочки со щелчком встало на место. Когда он оставлял Бесси на попечение михаилитам, никто не сказал, что из Бермондси жалуются на ведьм. А ведь капитул с соседями не ссорился. Значит...
- Сколько писем вам было, сэр Фламберг? Вы сохранили их?
- Что? А, да, - михаилит передёрнул плечами и неторопливо распустил завязки кошеля. - Два письма, одно от Мерсера, одно от Верховного - или кого-то ещё.
Две руки. Два почерка в одном письме. Джеймс глядел на повеление разобраться с ведьмами, коротко подписанное "Филин", понимая, что этот мелкие, четкие, почти бисерные буквы уже видел. Писал Верховный - но и не он. В памяти отца, отдающего сына ордену, четко отпечатывается каждое слово, начертанное на бумаге, вручающей права на ребенка седому, пожилому мужчине в светлой рубашке. И эту старательно выверенную копию, написанную умелой рукой, Джеймс бы спутал с истинным документом, если бы ни одно "но". На тонкой бумажке, после того, как он потёр её в ладонях, проступили знаки голубятни в Бермондси. Конечно, придумать тысячу причин, почему и зачем Верховный прикупил бумаги, было несложно. Но Джеймс был готов побиться об заклад, что хвосты у этого послания следует искать на городском дне. А если позволить мысли утечь чуть дальше, то и заезжий священник здесь оказался неспроста.
- Если бы я писал такие письма от имени главы ордена, сэр Фламберг, то после непременно бы ждал вас на всех четырёх дорогах из Бермондси, - медленно проговорил Джеймс, возвращая записки владельцу.
Михаилит пожал плечами.
- Я бы - тоже. А ещё в лесу между этими дорогами. Но это ведь хорошо. Приятно, когда тебя ценят и ждут.
- Воистину, - в очередной раз согласился Джеймс, вздыхая. Он с удовольствием бы поиграл в облавы, но отнимать у Фламберга его добычу не имел никакого права. - В любом случае, вы - желанный гость в Бермондси и в моём доме.
И это было правдой.

- Смотри, - ласково проговорил Джеймс, - ты хотел сделать это с моей женой, с моей дочерью. С Клементиной. С Брухой. Готов ли ты отдать своих - ради веры?
Обезумевший Мерсер хрипел, рвался с цепи, глядя, как бьется в наскоро сооруженной петле жена. Было наплевать.
- Девочку я спасала зря?
Влажное полотно обожгло рану - и Джеймс скрипнул зубами, дёрнувшись от боли. Мэри была рисковой женщиной, ведь еще чуть - и руку он не удержал бы. Зато быстрой - Анастасия Инхинн оказалась закопченной, очень злой и слегка поцарапанной, но при виде неё задышалось свободнее.
- Ты просишь за девочку, Мэри?
Мерсер уже не рвался - надсадно выл, с ног его жены стекали желтые капли, и миссис Мерсер упала в обморок при виде обмочившейся в смертной муке невестки. Девочка, Сьюзи, однажды вырастет и, быть может, станет мстить. Обязательно станет мстить. Но для Мэри Джеймс был готов пощадить её.
- Убить - логичнее и правильнее, - согласилась с невысказанным жена. - И всё же мне почему-то претит мысль о том, чтобы спасти - а потом убить.
- Найдем ей приемную семью, - со вздохом кивнул Джеймс, сапогом затаптывая мысль об итальянской вендетте, которую учудит эта девочка. - Госпожа Анастасия Инхинн! Этого мужчину, торговца Мерсера, и эту женщину, его мать, я обвиняю в противодействии Реформации и измене королю. Людей, обманутых ими, я прощаю. Вы знаете что делать, госпожа палач!
Он спрыгнул с помоста, без тени сожаления оставляя за спиной человека, у которого только что умерла жена, была при смерти мать, и лишь маленькую дочку отмолила та, которую Мерсер намеревался сжечь. И направился к церкви, где предусмотрительно и очень мудро заперлись михаилиты. Наплевательство отступало.

Под ногам лежал Бермондси. Привычный, весенний, гомонящий рыночной площадью, над которой поднимался дымок, пахнущий сладко и тревожно - человечиной. Только сейчас, прирезав стражников, не хотевших впускать его - в его же город, вытирая кинжал о штаны, Джеймс холодно осознавал - город его предал. Он столько лет берег - оберегал! - этих людей, позволяя жить так, как привыкли, так доверял им, что теперь жаждал удовлетворения. Satisfactium, как говорили однообразно великие римляне. Наверное, потому ему не было жаль стражников, которых после показательно насадят на пики, и они будут смердеть на стенах, своим видом отпугивая даже ворон. Потому и не стыдился сейчас ни Мэри, спокойно глядящей на своего окровавленного мужа, ни Хантера, снимающего еще стонущего отца Ричарда с ворот, ни даже безмятежных белых облаков в небе.
Наплевать.
На всё наплевать.
Предателю - первый кнут, и наплевать, что они все были джентри, купцами, мастеровыми. За предательство в этой земле издревле платили кровью, и иногда древние обычаи Джеймсу ой как нравились!
Выходы с площади он распорядился перекрыть, благословляя того, кто сделал улочки такими узкими и того, кто нанял в стражу ветеранов. Передвигались они тихо и умело, и горожане, увлеченные сожжением женщины, слишком хрупкой для Брухи и Инхинн, а значит - когда-то бывшей миссис Грани, не заметили ровным счетом ничего. Мерсер с другими ублюдками мялся у церкви, будто его там приколотили гвоздями. И прежде, чем ступить на эту площадь, расправив плечи и гордо похлюпывая чужой кровью в сапогах, Джеймс глянул на Мэри, мрачно уронив:
- Мэри, возьми двух человек - и за Инхинн, в тюрьму. Боюсь, я не умею правильно сдирать шкуры.

"Боже, храни короля!"
И его дурацкие законы, согласно которым мужчины не имели права ходить к шлюхам, а женщины - зарабатывать на жизнь своим телом. Впрочем, сейчас Джеймс этому закону радовался, как никогда. Ведь и ругающемуся наемнику, и купцу Китсу, и сухонькому монаху в годах, и даже юному дворянчику, которого сначала пришлось привести в чувство, достаточно было сказать "Именем короны" - и отправить их в Тауэр, за развратные и недостойные занятия. Подобными облавами стража развлекалась нечасто, но такое не удивляло никого.
Солнце уже перевалило полдень, когда к уставшей Мэри подошел усатый вояка в драном оверкоте, а на Джеймса рухнул голубь Бесси.
"Возвращайтесь. Жгут ведьм. Клементину спрятала. Мать."
- Возвращайтесь. Жгут ведьм. Клементину спрятала. Мать. - Оторопело повторил вслух Джеймс, падая-таки со стены. - М-мать... Том, выводи её, только не спеши, вальяжно. И... рвём в Бермондси.
Мысли остановились будто по щелчку, чтобы через вздох потечь лавиной. Что с Инхинн и Брухой? Куда делась стража и её капитан? Сгодится ли для грёбаных фанатиков пенька, или пусть мучаются на дешевой конопляной веревке?..

Здесь и далее - с Мастерами.

Джеймс Клайвелл

26 марта 1535 г.

Персефона Паркинсон под темной вуалью могла подождать своего часа. Говорили, что она уже готова родить, но кого и как родит несостоявшаяся невеста, которую Джеймс никогда не считал таковой - не волновало. В Бермондси пахло тревогой, и этот предгрозовой запах поднимал бы волосы на руках, останься они после арены. Приходилось нервно приглаживать бороду, мимоходом потирая шрамы и теребя серьгу. Черт его знает, что обещало это чувство, но все эти дни Джеймс спал плохо, был зол и старательно уговаривал себя не тревожиться. Не получалось. Обещание беды читал он в мостовых, окнах и стенах, во взглядах горожан, в шлемах стражи и в опустевшей управе, где не хватало Скрайба, по которому Джеймс тосковал.
Даже в Лондон ехать не хотелось - страшно было оставлять городок, хоть и уходило время, отпущенное на охоту. По чести сказать, Джеймс не смог бы привести Рочфорда в ассизы, да и кто будет судить королевского зятя? И дело это представлялось пагубным и для карьеры, и для жизни. А значит - и для семьи. В которой очень быстро могло случиться пополнение - предчувствие и невозможность предотвратить неосознаваемую беду выплеснулось в выплату супружеского долга, которого накопилось уже немало. Не то, чтобы Джеймс был против, но мысль сделать Мэри наживкой становилась всё более отвратительной для него.
Сегодня он собирался в Гленголл, надеясь по пути навестить Вальтера.
- Два платья, - командовал Джеймс Мэри. - Вниз - шерстяное, на него - кольчугу. Сверху - обычное. Пелерина. Плащ. Попрыгай, не звенит ли? Бесси! Собирайся, навестишь Артура!
Пока михаилиты благоволили Клайвеллам, следовало этим пользоваться. В конце концов, чутье Джеймса подводило редко, а дочь у него была одна.
- Боже мой, сын мой, отчего такие шум и спешка?
Миссис Элизабет, одетая по-весеннему, а потому без обычной своей шали, возникла в дверях комнаты, с неодобрением глядя на Мэри, раздобревшую в кольчуге.
- Ваша жена и в самом деле слишком тоща, чтобы понести, но двумя платьями это не исправить, сынок.
- Может, мне стоит больше есть?.. - с некоторым сомнением негромко заметила Мэри.
- Как обычно, не происходит ровным счетом ничего, матушка, - пожал плечами Джеймс, пропуская мимо ушей уже привычные уколы миссис Элизабет. - Собираемся прогуляться в Форрест-Хилл, на улице свежо, а если Мэри будет простывать, то ваша мечта о внуках так и не исполнится. Мэри, ты похожа на тех спартанок, что демонстрировали совершенство человеческого тела. А у них, замечу, не было проблем с детьми. Эвон, даже с обрывов сбрасывали лишних. Ну же, Бесси, собирайся быстрее!
Больше всего на свете хотелось бегать кругами, вопрошая у самого себя, какого черта происходит? Но нужно было держать лицо мужа, отца, сына, главы семьи и, заодно, законника.

Откуда-то сверху спустился уже немолодой, крепко сложенный мужчина, одетый хоть и роскошно, но как-то безвкусно. Точно напоказ. Точно хотел выставить все свои драгоценности. Завидев Фламинику, он просиял, поспешил к ней, но раскланявшись, завел беседу, всё же, с Джеймсом.
- Я помню вас на арене, да! - Затараторил он. - В вихре клинков! Где вас учили так? Чья школа?
Джеймс от такого нежданного признания даже вздрогнул. И, памятуя о репутации своей спутницы, сначала слегка поклонился, не роняя своего достоинства, но и вежливо.
- Лестно, - признал он, - но меня учили в городской страже Бермондси. А потом - на улицах.
- Жаль, жаль, - погрустнел мужчина, но быстро оживился, - но, быть может, вы согласитесь... Фламиника, дорогая, я украду у вас вашего Актёра?
Фламиника холодно улыбнулась.
- Разумеется, Генри. Он ведь не моя собственность.
"До чего же приятная женщина..." Джеймс тоскливо вздохнул, позволяя увлечь себя куда-то к центру зала - и сочувствуя Эдварду Сеймуру. Жениться на этой гадюке в алом - это подвиг. За который нужно сразу возводить в святые великомученики. Но... хотя бы он теперь не был собственностью - и это радовало.
- Позвольте спросить, на что мне необходимо согласиться?
- Моему отпрыску учитель фехтования необходим. И работа почетная, и платить больше, чем вы сейчас зарабатываете, стану.
Покосившись на него, Джеймс покачал головой. Во-первых, в воздухе повисли слова о дополнительной плате за некие услуги, каких, несомненно, потребовали бы от Актера. Во-вторых, без Бермондси и броши на груди, он не жил. Выжить - мог, но только ради моря и "Горностая". Золоченая клетка Джеймса не прельщала.
- Простите, я вынужден отказать вам. Благодарю вас за лестное предложение. Скажите, быть может, вы знаете... Фанни сегодня будет?
Генри покивал, выслушав отказ. А вот на вопросе о проститутке задумался.
- Фанни, Фанни... А кто это?
В самом деле, откуда бы им всем помнить Фанни? Даже особняк, кажется, её не запомнил. Или Джеймс попросту не мог представить здесь несчастную.
- Кто же может знать, будет ли сегодня Фанни, господин?
- Распорядитель, разумеется. - Генри резко взмахнул рукой, точно рубил мясо. - Но если вы сами не хотите стать... учителем, быть может, кого-то посоветуете?
- Увы, я не знаю никого, кто подошел бы вам.
Пожалуй, стоило это дело передать в ведоство Кромвеля, оставив право допроса за собой. В пыточной у Инхинн не продержался бы ни один из них, пели бы соловьем. Джеймс снова поклонился и оглянулся, выискивая Фламинику. Спрашивать о распорядителе и Фанни было лучше у нее. Для начала. Женщина, по крайней мере, была осведомлена о его поисках. А обнаружив - поспешил, лавируя между людьми, которых становилось всё больше.
- Я помешал вам, простите, - покаялся он, провожая взглядом кавалера, прервавшего любезный разговор с Фламиникой и ретировавшегося, - но коль уж я не могу допрашивать, чтобы не рисковать вашей репутацией... Скажите, госпожа, а вы-то помните Фанни?
- Фанни? Одна из девчонок для тех, кто любит попроще. Скучная, - Фламиника выгнулась, закинув руки за голову. - Хорошо, чёрт побери! Знаете, за что я люблю это место, Джеймс Клайвелл? И арену тоже? За то, что там можно быть собой, без оглядки. Ну, почти, - она проследила взглядом за тем, как Рочфорд с галантной улыбкой уводит собеседницу к алькову, занавешенному чёрным. - Вам так уж хочется их допрашивать? Знаете, если подумать, у Морли найдутся и те, кому это понравится.
Собой быть у Джеймса не получалось. Ни здесь, ни на арене. Черт побери, быть собой у него получалось только с Бесси! Но пришлось кивнуть, соглашаясь, просиять улыбкой и вздохнуть.
- Увы, госпожа, допрашивать тут я не могу. Лишь беседовать. И это так... неэффективно, что не стоит об этом и говорить. Скажите, здесь есть какой-то распорядок? В какой момент появляются девчонки попроще?
Фламиника задумалась.
- Пожалуй, ближе к полуночи. Когда старое уже отошло, а новое ещё не настало, но солнце не видит.
- И кто их приглашает?
Дожидаться полуночи не хотелось. Мэри, наверное, ждала, ревновала и злилась. Эдмунд Фицалан почти наверняка готовил ловушку, а в тюрьме томился Фламберг, которого следовало как можно скорее отпустить к его Эмме. Впрочем, хуже спешки была только... ничего не было хуже спешки, неприятия места, бегства. Джеймс уже досбегался из аббатства - и получил сестру Делис, кровавое пиршество и сумасшедшую Аливию. Хантеру повезло больше, ему досталась Клементина.
- Распорядитель, - Фламиника небрежно ткнула пальцем в пузатого мужчину с аккуратно подстриженной бородой. Объёмистое чрево, обтянутое парчой, перетягивал алый кушак, а с лица не сходила приятная мягкая улыбка: декольте юной его собеседницы позволяло заглядывать, кажется, до пупа. - Зовут... - она замялась, нахмурилась. - А бес его знает. Распорядитель, что ещё надо.
Знала ли Фламиника имя хоть одного из тех, кто был ниже её? Странно, что она Джеймса-то запомнила.
- Вы позволите оставить вас ненадолго?
Обычная учтивость, но с Фламиникой она звучала будто раболепие. Или казалась таковой ему. И мыслей, как заговорить с распорядителем о Фанни - не было.
Фламиника с улыбкой склонила голову.
- Развлекайтесь, мой милый.
"Гадюка. Ядовитая гадюка с зубами в четыре... нет, в шесть рядов!"
В который раз Джеймс посочувствовал лорду Сеймуру, которого никогда не видел. Кажется, эта женщина даже родила бедолаге двоих детей? И говорили, что ни один из них на Сеймура не похож. Должно быть, кто-то из гладиаторов постарался, иначе трудно было представить мужчину, осмелившегося напроситься в опочивальню к этой... гюрзе. Откланявшись, Джеймс направился к распорядителю, чувствуя, что скептически заломленная бровь становится привычным его выражением лица.
- Распорядитель? Простите, я хотел бы узнать у вас о Фанни Пиннс. Как вы поняли, что она подходит для заведения?

К пяти часам он был у памятного особняка, оставив прожженый плащ в таверне. Прислонившись плечом к решетке, Джеймс ждал, зажав сверток с одеждой подмышкой. И, кажется, было уже всё равно, как его примет Фламиника, потому как во главе была работа, а не своенравная бабёнка. Фламинику он узнал ещё издали, несмотря на длинный плащ с капюшонами. Женщина прятала лицо, но походка выдавала аристократку с головой, а ещё лучшей приметой служили лапочки, которые тянулись следом, мрачно нахмурясь. Лапочкам, кажется, это место не нравилось.Пришлось отлипнуть от забора, не слишком низко поклониться и бросить в одного из лапочек сверток с одеждой.
- Держи, дарю. Замечательный вечер, госпожа.
- Неплохой, - согласилась та, блеснув глазами из-под края капюшона, и оглядев Джеймса, неохотно продолжила. - Вижу, одежда не пригодилась. Интересно. Кажется, вы всё-таки не совсем... ладно. В конце концов, это не имеет значения. Идите за мной - и постарайтесь не испортить мне репутацию.
Кивнув, она шагнула к воротам.
Джеймс лениво улыбнулся, в душе радуясь, что Мэри не видит его таким... наглым. И вздернул бровь.
- За вами, госпожа? Позвольте предложить вам руку и напомнить, что если кто и рискует репутацией, так это я.
- Вы?! - Фламиника даже остановилась, но ладонь на его предплечье положила. - Актёр, пройдя туда - со мной! - репутацию только улучшит. Констебль из Бермондси, оказавшись в таком изысканном обществе - тоже. Ни от того, ни от другого не будут ждать изящества и обхождения, но я в случае скандала рискую утратить право входа!
- Хм-м, - протянул Джеймс, улыбаясь. - Я, пожалуй, согласился бы с вами, но... Для Актёра являться с одной и той же женщиной в общество, где его знают - слишком мало, для констебля Клайвелла - постыдно, а для Джеймса - еще и унизительно. Так что, госпожа, придется вам поверить, что я все-таки не совсем.
- Что ж, - тонко улыбнулась в ответ Фламиника. - Вы, кажется, женаты? В следующий раз упросите Нерона достать семейный пропуск. Это, кажется, подойдёт всем троим. Но ведите же, чем стоять перед воротами как барану, козе и, - она оглянулась на лапочек, - двум боровам. Возможно, немножко веры будет... освежающе.
- Вы ведь сами велели забывать в вашем присутствии, что женат, - напомнил ей Джеймс, придерживая руку Фламиники заботливо, будто сопровождал Мэри. - А потому не вижу ни единой причины приходить сюда с супругой. Как точно сказал об этом Платон, которого никто еще не смог упрекнуть в невоспитанности: "Женщине - её место".
- Там, где она сама выберет, - согласилась Фламиника. - Предложите. Вдруг?
- Непременно, госпожа. Когда-нибудь.
"Когда научусь не думать о вас".

Уже стихли шаги стражника и михаилита, уже вернулся Скрайб, весьма раздосадованный, что вода отсвятилась без него, а Джеймс всё также сидел за своим столом, уставясь на герань. Цветок нахально расправил листья и лепестки, одуряюще пах и, кажется, наслаждался своей растительной жизнью. Цветку было хорошо, тепло и, наверное, радостно. Констеблю Джеймсу Клайвеллу было тоскливо. Дочь росла, ей дарили вот такое розовое великолепие михаилитские юнцы и, кажется, скоро один из них утащит Бесси с собой на тракт, по примеру Фламберга. А Джеймс ничем не сможет ему помешать, потакая прихоти любимой дочери. И дом осиротеет, замолчит, не услышит больше песенок о богине Дану, смолкнет воркотня матушки. А Мэри... Мэри не сможет развеять эту тишину, потому что дом жив, пока в нем есть дети. Иди дети детей. Представив себя дедом в окружении табуна внуков, Джеймс хмыкнул и, попрощавшись со Скрайбом, вышел из управы.
Розу, фламбергову лошадь, уламывать пришлось долго. Красивая, статная, рослая кобыла, гнедая до черноты, фыркала, отворачивала морду от сухаря с солью и смилостивилась, когда разъяренный Джеймс купил ей фиалки. Фиалки оказались способны проложить путь к сердцу любой женщины, даже лошадиной, и Роза, поартачившись для проформы, послушно пошла на конюшни стражи. Удержаться от смешка было трудно. Фламинике покупать цветы он не будет, но и водить себя за поводья не позволит. Наплевать на подходящую случаю одежду. Наплевать на ее титулы. Всего-то высокопоставленная шлюха, с неуемным зудом, ищущая остроты жизни от неуверенности в себе. Ей, должно быть, очень понравился бы этот Эдмунд Фицалан, черти б его разодрали. Впрочем, людей Джеймс не боялся, хоть и почитал за опаснейших чудовищ на свете. Лорд Эд был всего лишь человеческим монстром, таким же, как брат-лекарь или Потрошитель. Но при всем, он оставался человеком, а значит - был слаб.

К вечеру Джеймс устал. Настолько, что малодушно возмечтал нарушить свое слово, не навестить Фламберга. Но, всё же, взяв из дома сменную одежду, пару книг, теплое одеяло и вкуснейшие пирожки с мясом, на которые расщедрилась миссис Элизабет, он поплелся к городской тюрьме, прихватив записки от коллег из Суррея.
Тюрьма к вечеру была тихой. Мистер Клоуз уже оставил свою контору, и начальник ночного караула вступил в свои права. Он поморщился, но проводил Джеймса до камеры Фламберга, отметив, что постоялец спокойный и тихий. И это - радовало. Михаилит не шумел, не скандалил, отчего у Джеймса появлялась надежда, что удастся все спустить без подков. Если заключенный уверен в себе и своей правоте - ассизы ему тоже верят. Ведь виновный себя так не ведет.
Этот арестант если и боялся чего-то, то никак об этом не говорил. Потому что спал. Крепким сном измученного усталостью и дорогой человека. И глядя на него, накрывая толстым одеялом, Джеймс невольно задумывался о том, почему помогает. Ведь мог бы попросту закрыть это дело раньше коллеги их Уорнхема, а пытка - сломит любого, вынудит признаться даже в том, что совершит кто-то другой в будущем. Можно было бы получить премию за этого человека и купить Мэри алхимическую лабораторию, но... Наверное, это был бы не он, не Джеймс Клайвелл, который носит в себе ад и рай. Не констебль, постоянно находящий на страже врат, стоящих на границе ада и рая. Не муж своей жены, учащийся у неё верить в людей. Не отец рыжего мальчика, смирившийся с выбором сына... Артур ведь тоже может оказаться в такой вот камере, но только Джеймс уже вряд ли сможет помочь ему. Фламберг, пусть он всего-то несколькими годами моложе, тоже был чьим-то сыном. Быть может, где-то до сих пор тосковала о нем мать. Быть может, однажды кто-то поможет и Артуру.

23 февраля 1535 г. Бермондси.

Плотная кремовая бумага. Синие чернила. Каллиграфический почерк. Записку в управу просто подкинули, в корзину для прошений, и счастье, что Джеймс открыл её раньше Скрайба.
"Завтра в пять часов вечера на месте. Подобающую случаю одежду вам принесут.
Ф."
Джеймс, вздёрнув бровь, читал записку, написанную сухо и повелительно - и понимал, что протестует против... такого. Его захлестывало удушливой синей волной чернил, обвивало кремовой лентой бумаги, зубы букв вонзались в руку. Что, черти её задери, Фламиника думала о нём? Да, он нуждается в помощи! Да, он не знатен! Да, не посчастливилось оказаться в её постели! Но право не выполнять приказы Актёр откупил своей кровью, а Джеймс внезапно для себя обнаружил, что горд. И грехом это не считает. Подобающая случаю одежда, надо же!..
Он заметался по управе, досадуя, что Скрайб уже утвердился за своей конторкой, что так быстро светает и долго не темнеет, что эта весна пришла так рано, так грязны и слякотны стали улицы, что... Подобающая случаю одежда, мать её!
Даже красный лоскуток-Фанни, от которого по всей стене тянулись нити, теперь бесил. Не сиделось же ей у себя, в том местечке, не воспитывалось дочь! Если бы не она, не поехал бы Джеймс в Лондон, не попался бы...
Впрочем, если его продал Скрайб, то все равно оказался бы на арене - и Фанни тут была не причем. Нельзя было обвинять других в собственной глупости и неосмотрительности, но так хотелось! Одежда ведь! Случаю подобающая!
Ход мыслей оборвал скрип двери, и на пороге возник михаилит Фламберг, неловко сбивая снег с сапог одной рукой. Во второй он держал объёмистый свёрток, с которым обращался преувеличенно осторожно. Отчего-то по управе отчётливо потянуло дымком.
- Мастер Клайвелл. Давно не виделись. Мистер?.. - он бросил вопросительный взгляд на клерка.
- Скрайб, - секретарь управы удивленно поднял голову.
- Сэр Фламберг?
Джеймс остановился на шаге, разворачиваясь к михаилиту. Такие визиты не бывали дружескими, да и друзья, зашедшие навестить, обычно не пахли дымом.
- Мистер Скрайб, не хотите сходить позавтракать? И если встретите Тома, то пусть тоже... позавтракает.
Клерк с явной неохотой поднялся, неспешно сложил перья в коробочку, и только потом вышел, аккуратно закрыв дверь. Фламберг же аккуратно поставил на стол свёрток и развернул верх, давая разглядеть содержимое: герань с ярко-розовыми цветочками.
- От Эдварда для Бесси, - с ухмылкой пояснил михаилит. - Кажется, ваша дочь производит незабываемое впечатление не только на хухликов. Жаль, меня тогда не было в резиденции.
Джеймс хмыкнул, убирая горшок на камин. В доме, где рос даже цветок, сорванный Мэри на Тортуге, воистину не хватало герани из михаилитской резиденции.
- Сэр Фламберг, - проговорил он, жестом предлагая сесть на лавку, - ни за что не поверю, что вы решили уподобиться Амуру и разносить цветочки. Что-то случилось с леди?
- А у вас интересно, - Фламберг задумчиво оглядел управу и уставился на стену под окном. - И мистер Скрайб, кажется, не слишком голоден. Даже странно. Холодное утро, человек в возрасте, а сидит у стены, как какой-то мальчишка. Так ведь и заболеть недолго.
Снаружи отчётливо донёсся удаляющийся хруст снега, и михаилит, кивнув сам себе, опустился на лавку и с силой провёл по лицу ладонями.
- Простите. Тяжёлая ночь, поганое утро, да и будущее не лучше. И я немножко зачаровал стражника на крыльце, ничего? И заодно само крыльцо тоже. Но с леди всё в порядке, не считая того, что в этот момент, она, кажется, злобно швыряется подушками в стену потому, что её не взяли с собой.
- Ничего, - обреченно согласился Джеймс. - Харрису полезно зачароваться. Не лучшее будущее, говорите?
Люди, у которых была легкая ночь и чудесное утро, обычно в управу не приходили. Если сами в ней не работали, разумеется. Но удивляться или злорадствовать тому, что надменный Фламберг пришел сюда, Джеймс не мог. Не потому, что проникся невольной симпатией к михаилиту, укравшему Эмму Фицалан из монастыря, лишь только увидев её братца. Не от того, что вместе были в Билберри. Просто казалось неправильным, когда такие гордые люди были вынуждены просить помощи. И это перекликалось с его собственной гордыней.
- Да. Кажется, я всё-таки нашёл тварь, которая меня переиграла. И беда в том, что играет она на вашем поле, не моём, и - является человеком. Поверите ли, мастер констебль, с нежитью оно куда как проще. Если коротко, - Фламберг наклонился вперёд, сложив руки на коленях в замок. Глаза его вспыхнули злостью и огнём - не тем, что горел в Билберри, а чем-то ещё более тёмным, худшим, тяжёлым. - То меня поймали в ловушку, подставили. На мне висят обвинения в убийстве, изнасиловании, ереси, измене короне, а теперь ещё и в том, что я скрываюсь от правосудия, потому что отказался сдать меч и расстаться с Эммой в Суррее. На землях, где Эд Фицалан, который всё это и устроил - младший брат синьора. Иными словами, сейчас я... где-то и, вероятно, продолжаю делать что-то ещё не менее гадкое где-то ещё. И это ставит передо мной несколько интересных вопросов. Перед вами, - он наклонил голову, - наверняка тоже, за что прошу прощения. Вероятно, голуби ещё не успели добраться до Бермондси.
Обалдел Джеймс, должно быть, еще на середине речи. Иначе почему бы к её концу он обнаружил себя сидящим в кресле за своим столом и привычно поигрывающим ножом для взрезания конвертов?
- Вы не примирились с Фицаланами? Нет, не тот вопрос... Как давно?
Допустим, теперь, когда Фламберг сидел в управе, он не был где-то еще и ничего не делал. Но... тогда зря отослали Скрайба, дотошно записавшего бы каждый вздох. Ставшего свидетелем, наконец. Голубя из Суррея, в самом деле пока не было. А до того времени, как коллега известит...
- Сутки? Двое? Почему младший Фицалан так... озаботился?
- Эта ночь, - уточнил Фламберг, прислонившись к стене. - Это утро. Почему - сложнее, но если говорить попросту, то Эдмунд Фицалан принадлежит к секте, которой очень нужна Эмма. Почему озаботился именно так? Потому что он так мыслит. Я не могу этого объяснить, нужно просто видеть этот взгляд, слышать голос.
- Я не уверен, что хочу знать, как вы за пару часов оказались в Бермондси. - Джеймс с досадой швырнул нож на конторку и принялся расхаживать по управе, зачем-то считая шаги и сбиваясь со счета. - Но если так... Это все усложняет и упрощает одновременно. Я вам верю. Хотя бы потому что не видел ни одного насильника и еретика, поспешившего сдаться. Но этого мало, понимаете? Вам - или моему отчету - должны поверить ассизы. А для этого нужно дознание... и тюрьма. Которая обеспечит вам алиби. Бойд, - мрачно резюмировал он, - меня убьет. Несколько раз. И, всё же, иного выхода я пока не вижу. Два-три дня, не больше. Но то, что Эдмунд припишет вам - обратится в ничто. А для всего остального у нас есть госпожа Инхинн.
Тюрьма в Бермондси - это не душные подземелья арены, но - несвобода. Джеймс сочувственно вздохнул, невольно припоминая высокие потолки и зарешеченную стену, через которую можно было рассмотреть лишь Задранца да Эспаду. Его тогда насильно разлучили с Мэри. Фламберг был сильнее - он ушёл сам.

- А латынь - это почти наверняка: "Безбожные римляне, язычники, захватившие славные зеленые берега", - вздохнул Джеймс, не торопясь выбираться из-под одеяла. - Ну, и тебе ведь понравились бы и зелень вокруг, и пенёк, и плющ по стенам, и даже невесть как крепящееся ко всему этому окно, из которого падает утренний свет. Алтарь, конечно, в Бермондси был бы лишним. О него непременно разобьют грудь кумушки, а первая - миссис Мерсер.
Разумеется, с миссис Фионой следовало поговорить. Но не о том, что дитя распевает по утрам гимны языческим богиням, а поинтересоваться успехами дочери. Конечно, Мэри бы справилась, но перекладывать на юную жену, у которой было слишком много забот, беседы с учителями, не годилось. И вместе с мыслями о наставниках, а может быть - в связи с ними, пришли воспоминания о прогулке с Нероном, о Фламинике и особняке на Морли.
- Знаешь, - проговорил он, притягивая к себе Мэри, чтобы коснуться поцелуем шеи, - она вскоре может стать членом королевской семьи. Как там поют про Джейн Сеймур? "Старой Англии нежный цветок?" Эта её родственница если и цветок, то с футовыми шипами.
- Она? - уточнила Мэри. Голос её чуть изменился; остатки сна ушли, зато влились нотки настороженности и прохлады.
- Вчера Нерон сказал, что к Морли меня введёт Фламиника, вопреки чаяньям. И намекнул, кто она и как следует держаться.
Конечно, это следовало сказать еще вчера, не портить этой новостью утренние часы, самые томные, самые беззащитные. Но могло статься так, что уже завтра он уедет в Лондон - и Мэри снова придется искать его. Да... и будет ли вдругорядь? Джеймс пригладил белые, пушистые локоны, вдыхая их запах, прочно связавший его с домом.
- И по тому, что он сказал, выходит, будто она из Сеймуров. А еще я должен ему услугу, характер которой он не озвучил. А Нерон задолжал мне, кажется, новый потрепанный оверкот.
- Я перешила тебе пару туник и рубашки, - невпопад ответила Мэри, - Чтобы лучше сидели в плечах. Ту, которую вышивала - тоже.
- По снегам богиня Дану
Нежной поступью проходит,
Для весны готовит место!
С давних пор твердят в народе...
Бесси замолчала, зато песню сменила возмущённая скороговорка миссис Элизабет.
- Это не дитя, а наказание Божие! - Кричала она, уже не сдерживаясь, как то подобало бы леди. - Ибо кого любит Господь, того наказывает, и благоволит к тому, как отец к сыну своему! Сколь тягчайшему, думаете, наказанию повинен будет тот, кто попирает Сына Божия и не почитает за святыню Кровь завета, которою освящен, и Духа благодати оскорбляет?! Ох, воистину, сын мудрый радует отца, а сын глупый – огорчение для его матери. Ибо не следовало давать ему воли в юности и потворствовать неразумию его!
- Странно, - задумчиво протянул Джеймс, садясь на кровати, - не помню, чтоб она мне потворствовала хоть в чем-то. Мэри...
Рубашки, туники - и эти слова о Фламинике, напоминающей ей об измене, которой не было. Но которая, всё же, была.
- Мэри, с миссис Фионой мы поговорить еще успеем, думаю. А вот удивительно спокойного дня, когда мне никуда не нужно спешить, может больше и не быть. Ты ведь хотела посмотреть, как там справляется Джек?
Звучало это скорее как "Прости меня, я не знаю, как искупить. Ведь такого никогда не было со мной - и больше никогда не будет." Но Джеймс и впрямь не знал, как загладить эту вину, а говорить - не получалось.
Секунду Мэри молчала, а потом со слабой улыбкой кивнула.
- Хотела. Не столько Джека, правда, сколько... как вообще так вышло? Почему я сама не настояла на том, чтобы проверить? Ведь чувствовала. Но ведь... как не верить человеку, которого помнишь с детства? И всё же - может быть, в другой раз? Можем ведь просто погулять? Никуда не ехать, ничего не выяснять.
Не верить человеку, которого знал с детства выходило легко. Слишком религиозна была матушка, слишком жарко пылали костры веры еще так недавно - при Томасе Море, чтобы доверять ей и не беспокоиться о Бесси. Ведь сочти миссис Элизабет, что душу ребенка может спасти лишь аутодафе... Джеймс тряхнул головой, мимоходом порадовавшись, что выкроил время на цирюльника, иначе отрастающие локоны бы лезли в лицо. И улыбнулся Мэри. Пожалуй, стоило забрать жену и дочь, чтобы прогуляться по реке. А потом, может быть, навестить эту миссис Фиону.

Чтобы оценить семейное счастье, необходимо терпение. Нетерпеливые предпочитают несчастье. Джеймс терпением похвастаться не мог, но - терпел. И любопытные взгляды праздношатающихся горожан, гуляющих по еще не вскрывшейся, но уже потрескивающей Темзе терпел, и холодок Мэри, и безмятежную болтовню Бесси, на которую уже заглядывались мальчишки. И мыслей не было никаких, потому как никто не может быть мыслителем вечно. Лишь манил знакомый обрыв, поблескивал окнами капитанской каюты из стрижиных норок, хлопал парус на мачте-дереве, но и туда Джеймс не пошел. После. Когда-нибудь. Быть может, однажды придется уйти туда насовсем, забрав семью. Главное - "Горностай" его ждет. А пока стоило посетить наставницу дочери.

Внутри царил полумрак. Невысокая, когда-то полная, а сейчас попросту усохшая женщина со следами былой красоты сидела у потухшего очага, раскачиваясь из стороны в сторону. Монотонно, страшно, вперед-назад, вправо-влево, в каком-то ломаном ритме, напоминающем языческие пляски. Скрип двери и звук шагов заставил её вскинуть голову - и просиять безумно-счастливой улыбкой.
- Гарольд, сыночек, - Нерон удостоился крепких объятий и материнского благословления, - я не верила, не верила тому, что о тебе говорят! Ни единому слову! Не мог ты, я знаю, оговорили, оговорили, оговорили....
- Миссис Брайнс, - Джеймс бережно коснулся руки пожилой женщины, благодарно кивнув цезарю, погладившему несчатную по спине, как это сделал бы сын. Наверное, сделал бы сын,- миссис Брайнс, сын с вами, всё хорошо, он больше никуда не уйдет. Присядьте.
В поисках того, на что могла бы присесть женщина, он огляделся. К несчастью, в бедном доме не было ничего, кроме скамеечки у очага, но сгодилась бы и она. Оставлять старушку в пустом и холодном доме не годилось, но лучше ли ей было бы в монастырском приюте? И одобрит ли Мэри, если бедняжка переночует у них, до того как отправится в женскую обитель в Суррее? В конце концов, не виновата была миссис Брайнс в том, что у нее был такой нерадивый сын.
Женщина послушно оторвалась от цезаря и уселась на скамеечку, укоризненно глядя на него.
- А ты, Джеймс, отчего так с женой? Совсем в тюрьме ум потерял? "Миссис Брайнс", ой... Одри я, Одри, как ты меня звал ласково, помнишь?
- Одри, - согласился Джеймс, памятуя, что с сумасшедшими не спорят, - не помню... Веришь ли, память отшибло. А где... дочь? Что с нею?
- Коралина... Наша девочка... Она ушла, ушла, - Одри закивала головой, быстро, размеренно, - ушла, ушла... Ушла!
Говорить сейчас было бесполезно, в привычной обстановке женщина жила в своем маленьком мирке, где домой могли вернуться муж и сын, а дочь попросту ушла. Джеймс вздохнул, поворачиваясь к Нерону.
- Вы всё ещё хотите этого засранца на арену, господин?
- Вы, маменька, правильно не верили, - Нерон врал, как дышал, как на арене. Даже говор стал попроще. - Я ведь спешил, как мог, да вот только задержали... Разбойники. Да. Насилу отговорился, едва сбежать смог так, чтобы и товар сохранить, и самому в целости. А от пари я не отказываюсь. Может, даже наоборот?
- Тогда я хочу бой с ним. И сведем пари к ничьей?
Увы, но, кажется, констебль Клайвелл не получил бы столько удовольствия, вешая эту сволочь Брайнса, сколько испытал бы его Актёр, прирезав того, как зверя, в доспехе бестиария.
Не заглянуть домой, не спросить о нуждах, не помочь... Называвший себя плохим сыном Джеймс никогда бы не смог... так. Всё же, миссис Элизабет, несмотря на нелюбовь к невестке, несмотря на битые статуэтки, жила подле него, не голодала и даже нянчила внуков. У этой женщины не осталось ничего, ведь даже эта скамеечка уйдет за долги. И, что страшнее - никого, ведь Гарольда Брайнса нельзя было считать сыном.
Одри счастливо кивала, слушая их, мелко и беспрерывно крестилась и всё порывалась встать со скамеечки, кинуться к Нерону.
- Благослови тебя Господь, сыночек, мой сыночек, мой Гарольд, - утирая слезы, говорила она.
- О, какая готовность вернуться, - пробормотал Нерон, потом повысил голос. - Ну как тут откажешь при оказии. А вы, мама, не волнуйтесь, не переживайте. Папа и сын, - он приятно улыбнулся, - о вас позаботятся. Да, папочка?
- Разумеется, сын мой, - важно подтвердил Джеймс, хмурясь. Готовности вернуться не было, но... Стоило признать хотя бы самому себе, что испытавший песок арены раз, тянулся к нему, будто одурманенный. И потому, пожалуй, изредка, нечасто, не отрываясь от Мэри и Бесси, от управы, он мог бы... выходить гладиатором, чтобы вновь почувствовать вкус риска и азарта, услышать вой толпы, почуявшей кровь. - Скажите ей, чтоб собиралась. Она, кажется, сына послушается охотнее. Переночует у меня, а потом... В Суррее есть неплохой монастырь для таких, как она. И... спасибо вам.
Нерон удивлённо вскинул бровь.
- За что? Это всё вполне увлекательно. А вам, маменька, лучше пойти с папой. Видите же, дом в ремонте, вещи даже вынесли, а там уже заплачено за новый домик, временный, пока...
По описаниям, монастырь в Суррее наверняка был куда лучше, чем был, принадлежал явно к какому-то иному миру. Но в чем-то цезарь, всё же, был прав. Там хотя бы не обижали старушек и сытно кормили. А что приходилось заниматься рукоделием, так это ведь даже на пользу.
Ответил Джеймс императору, уже выведя на улицу безропотно одевшуюся в какую-то дерюгу женщину.
- За помощь - спасибо. За науку арены, хоть это следовало сказать еще на том ужине, но... Пользу осознаешь только, когда есть с чем сравнить. Когда начинаешь дорожить женой и дочерью, скучать по сыну... Даже жалеть мать того, кого повесил бы. К слову, а что Эспада?
- Свет! - Одри замерла, вцепилась в руку Джеймса и глубоко вздохнула. - Солнце! О Господи, где же... Что же... Сыночек, какая наука? Арены? Джеймс, дорожить, скучать? Но ведь... Свет! Воистину это - благодать божия!
Стайка детей приостановилась, тыкая пальцами и оживлённо обсуждая происходящее. "Тайберн!" - "Гляди, какой яркий-то! Тоже хочу!" - "Нельзя, дурак, королевское же" - "А этот здоровый какой! Ух ты!" - "Выба... выбиватель, во!" - "Да что тётке Тайберн, не помнит ничего..."
Взрослые же просто шли мимо, едва удостаивая взглядом.
Нерон помахал детям рукой.
- Воистину! Свет вечен, что с ним станет? Поди погаси ещё. Детишек вот освещает.
Значит, Эспада всё еще был жив. Джеймс по нему не скучал, но узнать о его благополучии было неожиданно приятно, точно весточку получить от дальнего родственника. Он покосился на зевак, с тоской подумал, что лошадь оставил на конюшне стражи Ист-Сайда и добраться со старушкой туда будет ой как сложно... А ведь еще предстояло объясняться с Мэри! Писать письма констебулату о судьбе родственников разыскиваемого всеми Брайнса! К ночи бы закончить...
- Как вы посоветуете держать себя у Морли? С Фламиникой?
- Какое странное имя, сыночек, - умиленно вздохнула Одри. - Это твоя невеста? Ты ее из Испании привез? А когда познакомиться приведешь?
- Сама приехала, матушка, - вздохнул Нерон и едва заметно скривился. - Прилетела даже, как на золотых крылышках, из самого Вулфхолла. А знакомиться - как сговоримся, так и приведу. Подарок ищу, какой бы ей подошёл. Вот распродам, что натороговал, и сразу. Ведь держаться везде стоит так, словно ты хозяин, верно? И что ничем тебя не удивить, после путешествий-то.
"Сеймуры?!" Джеймс на мгновение прикрыл глаза, даже не пытаясь разобраться в ситуации и понять, что одна из самых родовитых леди королевства делала на арене. Точнее, понятно - что, но... Оставалось надеяться, что ему оказала честь не сама новая фаворитка короля... Впрочем, она, кажется, блондинка? Ругаться, грязно, по-валлийски, как это бывало делал отец, хотелось неимоверно. С трудом напомнив себе, что он с утра был воспитанным, Джеймс благодарно наклонил голову, не желая давать пожилой женщине повод к новым переживаниям. Они ей были вредны.

До Бермондси Джеймс добрался нескоро, к вечеру, когда наспех написанные письма пришлось рассылать голубями. В первую очередь - крупным констебулатам. Мелкие получат их позже, гонцом. Миссис Брайнс нервничала, ёрзала в седле, недоумевала и пахла тем острым, терпким потом, каким пахнут давно не мывшиеся старушки. Джеймс терпел - ванну ей было взять негде. Терпел, скупо отвечал на вопросы. Не потому что с сумасшедшей говорить было не о чем, нет. Он снова боялся за семью, ведь Нерон, этот любитель открытых услуг, так и сказал, чего хочет. И от этого меркло даже воспоминание о Фламинике... Леди Сеймур, мать ее всем Вулфхоллом! Чего не хватает этим высокородным леди, что им так наскучило, что заставляет искать перчинку в жизни вот так? Джеймс хмыкнул, понимая, что задается вопросами риторическими. И совсем неуместными. Но - не думать не мог, даже когда писал, рассылал, вёл старушку через Бермондси к собственному дому. И уже у порога сообразил, что видел Нерона иным. Не цезарем, но человеком.

- Штанишки-то какие, - раздался ломкий, юношеский голос из-за спины, - зелёнчатые, понимаешь. Цвету напрочь королевского.
Говорил щуплый парнишка с когда-то светлыми, а теперь - серыми волосами, сальными сосульками свисающими на рваную одежду. Руку он держал вычурно, кистью на излом, точно собирался пуститься в какой-то куртуазный, придворный танец. Но, всё же, заговорить так он бы не осмелился, не будь с ним двух невысоких сутулых мужичков, хмуро насупившихся и поигрывающих дубинками.
Нерон вскинул бровь.
- А что это ты имеешь против королевского зелёного? Цвет не по душе? Может, тебе и его величество не нравится? И реформы? Еретик, фу. А то ещё и испанский шпион?
Устало порадовавшись, что не поленился надеть кольчугу, да и брошь не забыл, Джеймс вышел вперед, закрывая собой цезаря. Магов он не любил, но парнишке этому был рад: он сумел разогнать отчаяние, в которое привело само это имя - Фламиника и мысли о предстоящем объяснении с Мэри. И слова Нерон подобрал самые подходящие, разумеется. Актонцы славились своей любовью к королю. Еще бы, ведь нечистоты сюда свозились из королевского дворца тоже.
- Э-э, - выдавил из себя он, - господа, а где здесь живут Брайнсы?
"Господа", кажется, удивились. Настолько, что на лицах дубинконосцев возникло глубокомысленное выражение, перекосившее их в маску безумия. Да и мальчишка не сдержался, взмахнул рукой, из которой вырвался длинный язык пламени. Брошь сработала, как и всегда, хорошо. Пламя, а точнее та его часть, что подпитывалась силами юноши, осыпалась к ногам Джеймса, точно натолкнувшись на невидимый щит - и угасло, зашипев на снегу. Оставшиеся язычки, жалкие, слабые, затанцевали на рукаве оверкота.
- Ой, мамочки, - растерянно выдал парнишка, тряся рукой.
- Как неаккуратно, - поцокал языком Нерон.
- Чертовы маги...
Огонь пришлось прихлопнуть рукой, поспешно, досадуя на неровные дырочки с опаленными краями, отнюдь не украшавшими старый, потрепанный оверкот. Мэри наверняка хотя бы вздохнет, глядя на них. Может быть, даже неодобрительно покачает головой.
- Так где живут Брайнсы-то? - Ворчливо поинтересовался Джеймс, отступая назад, ближе к цезарю, чтобы добавить тихо. - Вы не возражаете посмотреть на родителей предмета нашего пари? Я очень не люблю драться в таких вот крысятниках.
- Драться? Не совсем то слово. Мне больше нравится "избиение", - проворчал Нерон и, судя по шуршанию ткани, выразительно пожал плечами. - не возражаю. Я думал посетить одну из этих новых курилен, но ваше предложение куда интереснее. Этот Брайнс промелькнул так быстро...
Парнишка, пока он говорил, почесал голову, почесал шею, не прекращая почесываться, сплюнул на снег - и поскреб ногу с тем мерзким звуком, с каким по клинку ходит точило.
- Брайнсы-то? - Переспросил он. - Дык, в домике аккурат посерёд. Его спутать сложненько будет, самый хороший туточки. Дык вы за долгом, штоль?
- За долгом?
Кажется, долги чертова торговца настигли его родителей. Если, разумеется, у них своих не было. Но глянуть на тех, кто породил... вот такое, было и в самом деле любопытно, раз уж все равно судьба занесла в Актон.
- Ну, за долгом, - еще больше удивился парнишка, - бумажка надысь пришла, что сын еейшниих - жуть какой страшный... этот... иритик. Заплатить за него надо... аблокату, во.
- На редкость плохой сын, - едва слышно вздохнул на ухо Нерон. - Но это надо обязательно утащить на арену. Публика будет в восторге от этого милого... языка. Платить аблокату за иритизмы... это ли не прекрасно?
- Я вам таких воз и маленькую тележку притащу, - также тихо вздохнул в ответ Джеймс, припоминая Дженни и её "чуйства", - хотя вот такое "еейшний" я слышу, признаться, впервые.
За совереном пришлось лезть за ворот, сняв перчатку.
- Проводишь к Брайнсам, малый? За монету? Еретик, говоришь? А родители его, значит, правильно веруют?
Юнец пинком прогнал своих спутников, алчно глядя на монету.
- Спровожу, чего же нет? - Радостно согласился он, зашагав в сторону домов. - А родителев у него и нету. Так-то старый башмачник сам был христьянин, нешто ж нет? К мессе аккурат приходил, в церкву нашу. Ну и пошел он с дочкой своей тудысь, на апостола Андрея. А тут карета, вся резная, фу-ты ну-ты, в свиньях и лиопёрдах. Шибко неслась, да и зашибла, не остановимшись. Брайнсу ноги перебило с рукой, а Брайнсочку чутка зашибло.
- Свиньи и леопёрды, - с явным удовольствием повторили сзади. - Ну, это, как пить дать, молодой Херли.

С трудом остановив себя на полушаге, Джеймс развернулся и вздохнул. Ему в последнее время удивительно везло на женщин, думающих не о новом платье и туфельках, а о делах. Причем так, что эти мысли делам же мешали.
- Мисс Бруха, - улыбнулся он, - при управе Бермондси полным-полно должностей. Медика, консультанта, помощников палача, консультанта-алхимика... Мы относимся к констебулату Лондона и обязаны иметь штат, как в столице. Но всех этих знатецов сыскать не просто. Волей случая и неприязнью к Мавру у меня есть вы. Но женщину я принять на службу не могу. Зато могу её отца. Он будет числиться и приходить за скромным жалованьем, вы - работать. Однако, мы снова не можем обойтись без нюансов. Ваша семья должна ходить к мессе и подписать Акт о Супрематии. Для короля это служит признаком благонадежности.
Как часто ходила к мессе его Мэри? Впрочем, святость и благолепие в дом с лихвой приносила матушка.
- Это... интересно, - медленно проговорила Брунхильда. - Знаете, господин Клайвелл, вы - очень необычный констебль. Наверное, почти такой же, как я - необычная еврейка. Мы подпишем акт, а месса... место для работы не хуже иного другого. Знаете, эти монотонные голоса, запах ладана и тепло. Самое то - думать о ритуалах, хотя то, что вы описали, больше подходит востоку. И, кажется, югу, - она задумчиво кивнула. - Пожалуй, да. А вот учёный брат, кажется, куда ближе к западу. Но я подумаю, посмотрю, почитаю. А насколько жалованье скромное?
- Восемьдесят золотом каждый месяц, - виновато вздохнул Джеймс, - чуть больше того, что получает сержант стражи. Но казначейство думает, что головой работать проще, чем дубинкой, да и не так опасно. И вы мне безбожно льстите, мисс Бруха, констебль я самый обычный.
Ленивый попуститель, думающий лишь о том, как бы сбежать домой. Настолько же охотно, насколько раньше думал, как сбежать из дома. Чёртов, точнее - Неронов, Актёр, видящий во сне арену, слышащий вой трибун и чующий солоноватый запах смерти - запах крови. Джеймс мрачно хмыкнул, подумав еще и о том, что если цезарь снизойдет к просьбе, то снова придется ломать комедию, надевая маску гладиатора - опасной игрушки для любого, кто смог заплатить. Это подходило и востоку, и югу, но отдавалось болью в отметинах от зубов Фламиники, всё еще пятнавших тело жёлтым.
- Я определённо продешевила с блокнотом, - пожаловалась еврейка в пространство и улыбнулась Джеймсу искренне и тепло. - Пусть обычный, господин Клайвелл, если хотите, но для меня, кажется, вы всё-таки останетесь особенным, ничего? А заработок сержанта стражи... да. Да, пожалуй, этого... хватит. Разумеется, до повышения!
Пока она говорила, дверь скрипнула снова,и в управу, сбивая с сапог снег, вошёл Хантер и уставился на еврейку, нахмурясь.
- Повышения? Мисс Брунхильда.
- И этот занят, - вздохнула еврейка, почти не сменив тона. - Что за горькая судьба!
- У нас Скрайб свободен, - проворчал Джеймс, с дрожью принимая из рук Хантера записку, скрепленную знакомой печатью с маской и поспешно разворачивая её. Нерон назначал свидание на одной из улочек Ист-сайда, обещая прогулку. Право же, худшего места для того, чтобы говорить о делах, да и гулять, цезарь придумать не мог. Однако же, выбирать не приходилось. Джеймс глубоко вздохнул, прогоняя нервный трепет и улыбнулся сержанту. - Мистер Кон будет числиться при управе, Том. Нам нужен консультант по этим чёртовым культистам, ритуалам, сам знаешь. Глядишь, может быть, перестанем твои ножи терять.
"Ещё одна?!" не прозвучало, но читалось явственно.
- Всего-то один и потеряли... а второй я для этой сволочи особенным сделал. Авось потом и искать не придётся, - но, помедлив, Хантер вздохнул и кивнул Брухе. - Но что ритуальных сволочей чем дальше, тем больше, и не поспорить. Так что знатица... знаточка... мастер по магии и пригодится.
- Знаточка, - восхищённо пробормотала еврейка и присела в книксене. - Ой, буду стараться! А ведь если ещё и мечом научиться работать - за это двойное жалованье положено?
"Тогда я бы разбогател..."
Мысль бахвальная, хвастовская и даже самонадеянная, но Джеймс и в самом деле смел надеяться, что мечом владеет прилично. А вот сама идея, что Брухе может понадобиться такой навык, ему не понравилась. Женщины в рейде по злачным местам... Или в погоне за ритуальными сволочами - к беде.
- Увы, мисс Бруха, - вздохнул он, выуживая из папок Скрайба листы Акта о Супрематии, - если бы нам платили двойное жалованье за то, что умеем, Том давно бы стрелял из золотого лука. И помните, по бумагам здесь служит ваш отец. Не стоит давать кумушкам лишний повод поточить о вас зубы.
С кумушками Джеймс сделать ничего не мог. Пока они не переходили грань, Кромвель не знал о том, что в церкви Бермондси служат по католическому правилу. А грань старые мерзкие кошки не переходили.
- Ладно, - вздохнула Бруха, забирая бумаги - и акт, и принесённое. - Отец так отец. Вот только в управу придётся ходить часто. Тут почитать, там почитать. Вы ведь эти милые папочки вряд ли разрешите унести? Вот и я думаю, что вряд ли. Что ж, благодарю, мастер особенный констебль. И не хмурьтесь, мастер старший сержант, иначе ваша Клементина проклянёт страшным проклятием гадкую еврейку, из-за которой появляются новые морщины!
Хантер только хмыкнул, а еврейка, кивнул напоследок, степенно проследовала к двери.
Проводив её тоскливым взглядом, Джеймс вздохнул. Бруха была... Вот именно, Бруха просто была, говорила то, что думает, ставила в тупик своими вопросами-шуточками и привносила нотку хаоса в жизнь управы. И отчего-то, когда она уходила вместе с этой ноткой, становилось тихо и тоскливо. И хотелось сбежать домой.

здесь и далее - с мастерами.

Джеймс Клайвелл

20 февраля 1535 г.

Серая стена управы пестрела цветными лоскутами. Некоторые из них были связаны нитками, но большинство висели одиноко, приколоченные гвоздиками. Сбежавший от жены с утра пораньше Джеймс думал.
Думалось плохо. Лик Фанни размывался то рутиной писем (коллеги продолжали вешать на Брайнса всё, что не ушло в ассизы), то жалобами купцов на лесных, то кражей гуся прямо с реки. Замерзшей, между прочим, реки. И потому Джеймс метался между стеной, гусем и "Уважаемые законники, констебулат Шрусбери обращает ваше внимание на то, что известный как Гарольд Брайнс похитил из церкви св. девы Марии что в Шрусбери золотой потир, облачение священника, расшитое золотом и разбил статую гаргульи на фасаде. Приметы совпадают полностью". Приходилось отписываться, что понял, меры будут приняты, аще сей негодяй появится в констебулате Бермондси, указывать, что означенный Брайнс имеет свойство называться Джеймсом Гротом... И - снова возвращаться к стене, глядя на алый лоскут, призванный обозначать Фанни. Скрайб, кажется, порчи стены не одобрял, но ничего не говорил, а значит, можно было не обращать внимания, рассуждая вслух.
- Ездить в Лондон бессмысленно. Пока двери Морли не откроются или не найдут новую жертву - это трата времени. Значит, не будем его тратить и будем думать.
Арена все не отпускала. Думал Джеймс теперь, отжимаясь от пола, размахивая мечом или попросту расхаживая по управе. Это, несомненно, разражало еще и Хантера, но ничего с собой Джеймс поделать не мог. Мысли будто запускали привычку заставлять работать тело. Почему Фанни пошла с мистером Потрошителем, еще не остыв от прошлого клиента, не вернувшись на точку? Хотела утаить эту выручку от сутенера, держащего угол Дубовой и Холлоу? Знала своего убийцу? Вопросов, уже традиционно, было больше, чем ответов. Кто вообще держал этот угол и почему Джеймс не спросил этого, когда был у Гленголл? Воистину, дурная голова... И ведь теперь не было даже Дженни, готовой за соверен сбегать с запиской...
Судьба мисс Хейзелнат беспокоила ничуть не меньше, чем убийство Фанни. Джеймс не уставал себя корить, что не настоял тогда, не отправил на мельницу. Что не взял за руку, чтобы привести к себе домой и воспитывать со своими детьми. Впрочем, Мэри и без того теперь занималась его дочерью, навязывать ей еще и уличную воровку, наверное, было неправильно. К тому же, Бермондси скро начнет шушукаться, что констебль ночует дома, а миссис Клайвелл так и не понесла. И наплевать им, что Мэри всего пятнадцать, что с венчания еще и месяц не прошел, что дети появляются тогда, когда этого хотят оба. Приюти он Дженни, шушукались бы не меньше, приписывая ему внебрачных детей. Но сердце болело, точно он и впрямь отправил с Брайнсом собственное дитя.

К полудню, когда и Скрайб, и Хантер сбежали обедать, Джеймс настолько утомился от размышлений, что решил думать лёжа. Разумеется, на лавке, скинув на пол кольчуги, дубинки и невесть откуда взявшийся серый плащ. Последний, впрочем, после некоторого колебания, он свернул и положил под голову. Раскидывать умом стало значительно приятнее, хоть глаз и упорно цеплялся за трещинку на потолочной балке. Трещина была похожа на ехидную улыбку - и потолок будто говорил ею: "Ничего у тебя, констебль Клайвелл, не выйдет". В самом деле, Нерон помогать обязан не был, сколько бы Джеймс не рассуждал об этом, убийца ловиться - не должен, а следующим трупом он порадует нескоро. Скорее всего, он вообще тихий, скромный, ничем не примечательный и добропорядочный семьянин. Такие чаще всего становились жестокими душегубами. Но могло быть и обратное - обаятельный, яркий, заметный... Умный и тщательно планирующий свои преступления, не убивающий вблизи своего жилья. Джеймс досадливо стукнул кулаком о стену. Ему нужна была новая жертва - хотя бы для того, чтобы представить личность злодея. Не выкапывать же Фанни из могилы, чтобы понять, насколько педантичен или неряшлив мистер Потрошитель. Поди найди еще ту могилу, среди сотни таких же, бесприютных, над которыми некому было даже крест поставить. Крест поставить... Не вовремя, а быть может - вполне, припомнился брат-лекарь и колокольня, над которой высоко в небеса возносился крест. Облюбовавших его крикс михаилиты выбили из луков. Рассказывали, будто они даже состязание устроили, соревнуясь, кто больше пристрелит. Жаль, что безумный инквизитор не был тварью, Джеймс валялся бы в ногах у шерифа, умоляя оплатить его голову Ордену. С людьми приходилось справляться самому.
Дверь скрипнула сразу, как раздался отрывистый стук. Еврейка-Брунхильдочка, твёрдо ступившая в помещение управы, как и прежде несла с собой атмосферу лёгкого безумия. По крайней мере, не успевшего подняться Клайвелла она оглядела одобрительно и как-то мечтательно. А ещё она, как и в прошлый раз, несла пачку бумаг, правда, уже потолще.
- Отдых в тёплых краях, а теперь с новыми силами за работу. Кажется, наш добрый король платит лучше, чем я думала. Эх, продешевила с переводом... Добрый день, мастер констебль. Скажите, вы специально отсылаете своих людей к моему приходу? Даёте надежду невинной девушке?
- Разумеется, мисс Кон, - с удовольствием, какое, должно быть, не приличествовало женатому человеку, согласился Джеймс. - Даже лег, как видите. Чтобы обнадежить во всей красе.
Встать, а точнее - свалиться с лавки, все же пришлось. И даже одёрнуть тунику, мысленно посетовав на то, что Мэри никак не озаботится новой. В этой порой было опасно пожимать плечами - трещала. Джеймс вздохнул, алчно уставившись на стопу бумаг.
- В следующий раз - заодно раздевайтесь, - посоветовала еврейка, раскладывая листы на столе - по неравномерным кучкам. - Итак. Что я могу сказать точно, так это то, что в вашем учёном злодее нет ни капли еврейской крови. Никогда не отмечал он бар мицву, не изучал Тору, иначе не стало бы для него столько вещей сюрпризами. Значит, так, здесь, - она припечатала самую жидкую стопку ладонью, - Механика. Ритуалистика, мистицизм, королевские маги, наверное, пищать от восторга будут. Исследование природы перехода материального в нематериальное и ухода нематериального - сиречь души. На небо, в ад, куда угодно. Но этот человек вывел - и смог доказать хотя бы себе - что после смерти что-то всё же остаётся. Боль, кровь, впитывают и земля, и воздух... нет, - поправилась Бруха. - Не совсем воздух, потому что эти... эманации не уносит ветер. То, что за воздухом и землёй. Само пространство. Так что, на бойнях, на старых местах казней мистики и без того замечали странности, так? Некромагия, медиумы. Но эффективность - никакая, потому что обычный маг работает с энергией, а здесь речь о призраке энергии. Душе души - если переводить его жуткий немецкий, смешанный с латынью. Но это, конечно, для обычных магов. Скажите, констебль, вам дорог Лондон?

Джеймс Клайвелл


20 января 1535 г. Камбурн, Ноттингемшир.
Воскресенье
Возраст Луны 16 дней, Убывающая Луна 5 дней до Последняя четверть

Больше всего на свете Джеймс не любил объясняться с родственниками умерших. Ну вот как пояснить безутешной вдове, увидевшей перстень мужа, уехавшего в Лондон год назад, что все её надежды были напрасны? А супруг и вовсе сгинул на алтаре дьяволопоклонников? Или юноше, недавно отрастившему усы, что теперь он - глава семьи? От подобных разговоров потом долго зудели шрамы, болела голова и был мокрым оверкот, который вдовы обильно орошали слезами, отчего-то видя в Джеймсе утешителя. Утешителем он, традиционно, был плохим. Не потому что не умел - не хотел. Джеймс вообще ничего сейчас не хотел - даже домой. Виной ли тому был нависший дамокловым мечом брак, с которым он, казалось, смирился, врожденная ли склонность к путешествиям? Кто знает. Мэри, стройная, гибкая, красивая, юная, хороша была, покуда светила маяком, но издали. Джеймс отторгал, не мог принять её увлечений механизмами, порохом, ее мечты об алхимической лаборатории. Хотелось, наконец, домашнего уюта и нежности. И снова получалось, что этого не будет. Ни большие голубые глаза, ни живой ум, ни... Хайям не могли дать покоя. Попеняв себе, что снова думает о женщинах, вместо того, чтобы работать, Джеймс потрепал Белку за гриву, улыбнувшись мысли, что, пожалуй, лишь лошадь молчалива, верна и не требует нарядов, шкатулок и разговоров. По крайней мере, если Белке и не нравилась попона, то она об этом ничего не говорила.


24 января 1535 г . Хантингдон. Ноттингемшир.

Хантингдон, что расположился на берегу реки Грейт-Уз, был невелик, но красив, да и зажиточен так, как и полагалось торговому городу на пересечении торговых путей. Камень для домов сюда свозили со всего побережья, и аккуратные уютные дома, выстроившиеся по улицам, щеголяли то побелкой, то желтоватым, разных оттенков, песчаником стен, то красным кирпичом. Тычущие в небо трубами каминов терракотовые крыши, возведённые под разными углами, на разной высоте даже при равном количестве этажей, придавали Хантингдон даже какой-то залихвацкий, весёлый флёр, словно город заломил поля шляпы, не особенно заботясь о симметрии. И украсил перьями, не забывая, впрочем, и о том, что есть время для веселья - а есть и для дел серьёзных, полезных.
Встречали путника солидный каменный мост, на котором могли разъехаться два фургона, приветствовали два шпиля на башне церкви святого Иоанна. Утешала скорби похожая чем-то на крепость церковь святой Марии, торжественность квадратной башни которой нарушали только странные каменные овечки во фронтонах, похожие почему-то больше то ли на свинок, то ли вовсе, прости Господи, чертей богопротивных.
Стоило пройти чуть дальше, и радовала взгляд любителей порядка совмещённая с мэрией управа: бело-жёлтая, какая-то очень квадратная и сияющая, почти игрушечная, с инктрустациями, колоннами и арками, под кокетливо выгнутой крышей. Окружали ратушную площадь солидные, мощные особняки местных аристократов и богатых купцов.

- А я говорю вам, сэр Френсис, - голос местного констебля, говорившего твердо, но почтительно, был слышен еще за дверями управы, - не входит в мои обязанности слежка. У меня, - он потряс пачкой бумаг в воздухе, как раз в тот момент, когда Клайвелл вошел в контору, - и без того дел много.
На скрип двери повернулся и тот, кого назвали сэром Френсисом. Темноволосый и темноглазый, статный, модно одетый, он оглядел Джеймса холодно, но чуть склонил голову. С
- Роуленд Уайт, - местный констебль представился чуть настороженно, осматриваяКлайвелла рассеянным взглядом, - и сэр Френсис Гастингс, граф Хантигдон.
- Джеймс Клайвелл, констебль Бермондси, - с трудом подавил желание щелкнуть каблуками Джеймс, разглядывая графа и размышляя о том, как сообщить этому гордому аристократу новость о смерти одного из его родственников.
Граф снова глянул на Клавйелла, но уже задумчиво. И улыбнулся.
- Вот вы-то мне и нужны, констебль, - сообщил он.
За годы службы короне Джеймс отвык удивляться. Не удивился он и теперь. Причина обращения владетельного графа Хантигдона к констеблям была проста и банальна. Юная супруга его милости, прелестница Мария, совершенно опрометчиво полюбила какого-то не менее юного, но зато менее знатного, а точнее - вовсе незнатного юношу. Сей герой-любовник посещал её в дни, когда Гастингс бывал при дворе, с каждым посещением принося с собой ветку белого шиповника. Так продолжалось довольно-таки долго, пока в один прекрасный - или не очень - день граф не обнаружил неверную супругу с любовником в спальне. Застреленными из арбалета. Разумеется, схоронили их в разных могилах. Разумеется, убийцу не нашли. И вот сейчас, через месяц после похорон, тоскующий - или снова-таки не очень - граф решил во чтобы то ни стало найти и наказать. И сулил за это награду. Любую, деньгами ли, драгоценностями. Но Джеймс предпочел бы лошадью. Породистой, смирной и резвой, такой, чтобы без опаски можно было отпускать на ней Бесси. Тоска по детям нахлынула штормовой волной, резко, лишая дыхания и зрения. Даже брак представлялся уже не таким нежеланным, а Мэри - отнюдь не странной. В конце концов, с его службой, с разгуливающим на свободе братом-лекарем, видеть её он будет не так часто, чтобы надоесть. Или чтобы надоела. И Джеймс согласился.
Резонно рассудив, что юноша, столь опрометчиво навещавший графскую жену, цветы среди зимы не мог взять нигде, кроме как в оранжерее, коих в Хантигдоне было три, Джеймс направился в ближайшую. Внутри, среди царившего лета, буйства зелени и красок, точно в иной мир попал, он расспросил садовника, хмурого и неразговорчивого мужчину, поведавшего, что шиповник здесь не выращивают. Не розы, чай, такое холопство растить. Немало позабавившись термину, но не поверив на слово, Джеймс еще и сам обощел оранжерею. Шиповника, ожидаемо, не нашел, но зато обнаружил арбалет, впору наемному убийце только. Маленький, черный, на пружине, с десятком тяжелых болтов. В то, что он нужен, чтобы стрелять сонь и кроликов, Джеймс не поверил снова, но отступился, направившись ко второму цветочнику.
Тот, напротив, был приветлив и весел, и тут же попытался продать ему какой-то вычурный цветок. Скептически оглядев его и чуть не расчихавшись от терпкого запаха, Джеймс вежливо отказался и задал вопрос о шиповнике. И тут же почувствовал, как фортуна прикоснулась к плечу. Юный прелестник действительно бывал в этой оранжерее, покупал здесь белый - и только белый шиповник, как символ чистой, незапятнанной любви. В то, что юношу убили именно за платонические чувства, верилось с трудом. Если только... Если только допустить, что графиню подставили, что этот несчастный мальчик действительно вздыхал по ней - но платонически, издали, даря цветы - но ничего более. Оставалось выяснить, был ли у убиенного соперник или недоброжелатель - у графини. Ответ на это мог бы дать сам Хантигдон, но он спешно уехал. Зато камеристка покойной говорила много и охотно, стреляя глазами так, что, пожалуй, могла бы и свечу зажечь. И то, что она говорила, нравилось Джеймсу все меньше и меньше.
Графинюшка, как её любовно называла служанка, была той еще штучкой. В частые отлучки супруга она принимала у себя в спальне не только этого шиповникодарителя, но и многих, многих других. И раздавались оттуда отнюдь не мотеты и стихи, а стоны и страстные крики. В день убийства графиня и вовсе услала слуг, что означало, что ожидала она кого-то высокого.
Не любил Джеймс, чтобы его водили за нос, ох как не любил! Опрашивать все неисчислимое множество любовников графини было бесполезно - занятие на месяцы. А уж если учесть, что они наверняка будут запираться... И, казалось, зашел бы он в этом расследовании в тупик. Но, "чуйство", интуиция будто подтолкнули его выглянуть в окно спальни покойной. Там, на раскидистом дубе напротив, виднелся черный, трепещущий язычок ткани. По деревьям Джеймс не карабкался с детства, но навык этот, должно быть, не забывался, потому что к нужной ветке он взлетел споро, и, побалансировав на опасно похрустывающим сучке, дотянулся до обрывка, расшитого серебряной нитью. А дальше было совсем просто - достаточно было перерыть половину гардероба графа, чтобы найти плащ с латкой, по размеру подходящей к найденному клочку. Да и ткань, и вышивка были такими же... Но - и снова но! Обрывок плаща выглядел так, будто бы его аккуратно вырезали, и шерсть плаща была слишком прочной, чтобы порваться, зацепившись за ветку. Его снова водили по кругу, запутывали следы. Делать нечего, пришлось возвращаться к садовнику, у которого видел этот замечательно-убийственный арбалет. Нить расследования скользила меж пальцев, вырывалась из рук, выскальзывала угрем. И узнав, что арбалет достался цветочнику в дар от графской камеристки, Джеймс невероятно удивился. Расколоть девушку было уже делом легким - и не таких кололи. Не убийца из подворотни и не наемник из Доков. А людей Джеймс, как выразился Хантер, был запугивать горазд. При мысли о сержанте снова затосковалось по дому. Хантер, пожалуй, был единственным, с кем можно было говорить о работе, кто ценил и понимал методы работы Джеймса, кто не осуждал жестокость. Девочка-служанка рыдала, захлебываясь, размазывала слезы по лицу, мешала с кровью из разбитой губы. Но - говорила правду, интуиция чутко подсказывала, когда камеристка пыталась увернуться, а оплеухи направляли её на путь если не истинный, то истины.
Стрелять её научил отец-браконьер, а арбалет взяла из оружейной графа, у него было много оружия и пропажу одного Гастингс просто не заметил. Юноша, что носил шиповник, прежде был её возлюбленным, но увидев графиню... Утонченная красота аристократка вскружила ему голову, а её доступность - то, что было значительно ниже головы. Месть как мотив. Джеймс хмыкнул и только теперь заметил побелевшего от откровений девушки графа, стоящего в дверях.
Лошадь ему, все же, отдали, хотя Хантигдон и выглядел ошарашенным, да и голову держал так, будто количество рогов оттягивало шею назад и в сторону. Распрощавшись с ним, отдав серебрушку гонцу при управе, чтобы отогнал серую, почти стальную красавицу-лошадку в Бермондси, Джеймс направил Белку к воротам, когда на плечо уселся один из голубей Бесси.

"Дорогой отец, у меня чудесная новость!

Миссис Элизабет всё-таки примирилась с тем, что меня нужно учить магии, и, пусть очень нехотя, не переставая ворчать, но занялась поисками - и как удачно! Я бы никогда не подумала, что кто-нибудь подходящий отыщется прямо у нас здесь. Ведь Бермондси мал, и если бы кто-нибудь умел вот такое вот - я бы знала, правда? Или ты знал бы точно. Но бабушка, кажется, не пропускает вообще ничего из того, что происходит в городе. Во время собрания, посвященного уменьшению количества пожертвований церкви, миссис Паркинсон обмолвилась о том, что домик на окраине больше не пустует. А миссис Аддингтон добавила, что слышала о том, что молодая вдова, которая там поселилась, очень хороша с растениями - и наверняка ей помогает сам дьявол. Но потом эта вдова - её зовут Фиона - появилась на заутрене, поэтому от версии с дьяволом бабушка, пусть не сразу, но отказалась. Потом они послали на разведку миссис Мерсер, та взяла с собой миссис Олдридж, и они всё узнали. И теперь у меня есть учитель! Папа, она замечательная! Хотя и немного странная, но я думаю, если она недавно (вычеркнуто). В общем, это нормально. Знаешь, она вырастила розу на клумбе - прямо на улице! И та не мёрзнет! Миссис Фиона даже говорит, что со временем я научусь её понимать. Интересно, о чём говорят цветы? Как ты думаешь?
Всё ли у тебя хорошо?

Целую,
твоя Бесси.

P.S. давно не видела Дженни. Ты ничего о ней не знаешь?"

"Солнышко, у меня тоже чудесная новость!

В Хантигдоне мне довелось помочь в одном непростом деле милорду Гастингсу, и за это он отблагодарил лошадью. Она светло-серая, почти стальная, очень стройная, но крепкая, с длинной белой гривой и длинным хвостом. Зовут её Кеаск, и она воистину была бы похожа на русалку, будь она человеком. Её приведет тебе мистер Джонс, гонец при управе Хантигдона. Отдашь лошадку на конюшни стражи и попросишь мистера Хантера, чтобы он поговорил с конюхом. Сам я вынужден заехать еще в один городок по делам службы, а после сразу же направлюсь домой. И я рад, что вся эта свора (вычеркнуто) весь этот курятник (вычеркнуто) все эти малодостоиные сплетницы сделали хоть что-то полезное и нашли тебе учителя. Надеюсь, тебе нравятся эти занятия и вскоре ты сможешь сказать мне, о чем же говорят растения, поскольку я не имею ни малейшего понятия, моя звезда. Все ли хорошо у Артура? Не навещала ли вас Мэри? Найдешь ли ты возможность передать ей вторую записку, что принесет этот же голубь? Что касается Дженни, я опасаюсь, что она пострадала во время недавних событий в Бермондси, от рук мерзкого негодяя по прозвищу Соверен. Обратись к мистеру Хантеру и если он её отыщет, пригласи к нам в дом. Пусть поживет пока с нами, а если миссис Элизабет будет против - просто разбей одну из статуэток (вычеркнуто) просто скажи, что это мое пожелание. Но следи, чтобы наклонности Дженни к шалостям и злым проказам, к воровству мисс Хейзелнат держала в узде. У меня все хорошо, мое солнышко, моя доченька, но я невероятно скучаю по тебе, по Артуру и по нашему дому.

Обнимаю, папа"

Второе письмо он писал вдумчиво, расправляя листок на седле и стряхивая в сторону капли чернил с походного пера. Он скучал и по Мэри, отмечая, что мечтает о ней уже как о части своей семьи, своего быта. И - страшился ответа, если таковой будет. Вдруг девушка передумала, решила разорвать помолвку? Или вовсе - он ей не люб, не по душе и не по нраву?

"Мэри,
моя дорогая невеста.

Должно быть, ты не поверишь, если я скажу, что думал о тебе каждую минуту, вспоминая улыбку и голос, глаза и прядь волос, что вечно выбивается из-под шапки. В Брентвуде я нашел часовые инструменты, настолько маленькие, что удержать их смогут, пожалуй, лишь твои пальцы, и шкатулку. Музыкальную, с двумя соловьями, которые умеют крутить хвостиками и головками. Не сомневаюсь, тебе будет любопытно разобрать ее, хоть кумушки и не одобрят такой подарок к венчанию. Но, чтобы успокоить их, я купил для тебя еще и ожерелье из аквамаринов и обручальное кольцо с ними же. Сейчас я выезжаю из Хантигдона, заеду в еще один городок по соседству и, надеюсь, вскоре смогу тебя обнять. А в ближайшее воскресенье после возвращения - назвать миссис Клайвелл, если мне будет оказана эта честь.

Твой Джеймс."

Голубь вспорхнул и быстро исчез за вершинами деревьев, а Джеймс со вздохом проводил его взглядом. Если бы он мог летать, как эта птица!..

15 января 1535 г.
Вторник
Возраст Луны 11 дней, Нарастающая Луна 3 дня до Полнолуния

Музыкальную шкатулку, красивую, резную, украшенную падубами и остролистом, Джеймс нашел в лавке часовщика. Под крышкой забавно помахивали хвостиками два соловья, заливавшихся клавесинной пьесой. Там же обнаружились и инструменты, настолько тонкие и крохотные, что удержать их, должно быть, могли только тонкие пальчики Мэри. Прикупив у книжника толстый том со стихами для Бесси, у оружейника - кинжал для Артура, который вполне бы сошел мальчику за меч, он долго колебался у ювелира. Незаконнорожденный, но признанный, он имел право на герб отца, хоть и относился к сословию джентри. Но... Нужно ли это было Мэри - кольцо с топазом, которое он купил в Бермондси, вот это ожерелье из них же, что он задумчиво рассматривал сейчас? Мэри подошли бы аквамарины или жемчуг. "Дарить жемчуг - к слезам". Выходя из лавки, Джеймс спрятал в кошель шелковый мешочек с прозрачными, небесно-голубыми аквамаринами: обручальным кольцом и ожерельем. Понимая, что смирился и примирился. С самим собой, с Мэри, с новым браком. Что попрощался с Дейзи окончательно, вспоминая о ней тепло, но уже не сравнивая с той, что вскоре назовет миссис Клайвелл. И уже собираясь в дорогу, застегивая седельные сумки, он вспомнил о том, что по старому обычаю жених перед свадьбой должен добрым делом купить счастливую жизнь. Вспомнил, усмехнулся - и отправился на поиски одинокой женщины, которая согласилась бы принять чертова торговца до выздоровления. И обошлось это ему всего в соверен. Не слишком большая плата за семейное счастье, все же.