В начало форума
Здравствуйте, Гость
Здесь проводятся словесные, они же форумные, ролевые игры.
Присоединяйтесь к нам - рeгистрируйтeсь!
Форум Сотрудничество Новости Правила ЧаВо  Поиск Участники Харизма Календарь
Сообщество в ЖЖ
Помощь сайту
Доска Почета
Тема закрыта. Причина: Игра завершена (higf 15-07-2011)

Страницы (16) : « Первая < 8 9 [10] 11 12  >  Последняя »  Все 
Тема закрыта Новая тема | Создать опрос

> Мор, Двенадцать шагов к отчаянию

Woozzle >>>
post #181, отправлено 28-06-2010, 20:34


Клювоголовый
*****

Сообщений: 743
Пол: женский

:: 1739
Наград: 15

Полночь
(Традиционно - с Че)

Тревожный свет, зарождаясь в пространстве над сценой, скользит по куклам, охваченным незримой дуэлью. Застывшие в противоборстве, смертоносном танце покоя, оба напряженно и с вызовом вглядываются в своих визави - Масок. Резаные тени из черной бумаги облегают их лица, и можно уловить только глубоко затаенную тревогу в глазах куклы, облеченной плащом - ответом ему непроницаемый взор Исполнителя - и мрачную решимость в облике второго. Трагик отводит пустой взгляд дырочек маски - словно ловит промелькнувшую тень за кулисами.
Третья кукла участвует в своем поединке наравне со всеми. Потерянно сгорбившись, она стоит в одиночестве между актерами, незамеченная.
Ее восковые пальцы сжимают осколок зеркала.

- Вот так и расходятся дороги… - колючий голос, укрытый маской-клювом, вспарывает сухую тишину сцены. Желтый огонь в прорезях глаз все так же прожигает лицо куклы-бакалавра, но слова обращены во тьму, сжавшуюся под другой маской – белой. – Смотри, их подгоняет время – и вряд ли они в силах противиться ему. Сегодня они бегут в разные стороны, полагая, что гонятся за одним врагом. А враг смеется, глядя в удаляющиеся спины.
- Враг безжалостен, а потому справедлив, - был ответ. - Ему не нужны жизни изгоев, пришельцев, гонимых ветром, как осенние листья. Он пришел сюда за тем, что принадлежит ему по праву, и в бегстве нет необходимости - можно обернуть лицо к творящейся гекатомбе, и наблюдать в спокойствии. Вместе ли, поодиночке - все едино. Но не видя настоящего противника, они обращаются к ложным, построенным механически. Право, мне обидно лишь одно - что они упустят происходящее соло примадонны.
- Будь спокоен, когда она начнет свою главную арию – ее заметят все. Блаженные, стремящиеся к познанию механизмов и начал, и даже влекомые зеркалами – все вынуждены будут взглянуть в ее глаза. Взглянуть – и увидеть судьбу. Но до того дня они вольны бежать хоть вспять, хоть по кругу, вольны питать иллюзии. Ах, эти сладчайшие призраки! В конечном итоге они работают на руку ее величеству Чуме - ибо туманят разум. Воля – пособник Неизбежности, как тебе это нравится?
- Она всегда была им. Прежде чем проникнуть в тело больного хирургическим ножом, не задев здоровых тканей, необходимо узнать тайну его устройства. Раскрыть его разумом, изучив каждую жилку - куда глубже и точнее, чем можно это сделать стальным орудием. Некоторые тела - подобные этому - столь хрупки, что познание устройства разрушает его. Поэтому задача предстает сложнейшей - работать вслепую, по наитию. Пусть намерения тех, кто умеет резать, устремляют их в погоню за призраками. Меня куда больше беспокоит та, что умеет сшивать разделенное.
- Ты все еще веришь, что это возможно? Искромсать живое на части, превратив его в мертвое - несложно. Отрезать кусок от целого, и оставить обрубок жить – такое случается. Но если сшить раздельное, результат будет плачевен. Чудовище Франкенштейна, воплощенный ужас – это ли предел твоих мечтаний?! Право, друг мой, я лучше бы положился на чуткие руки прозектора.
- О, я слежу за ней с нарастающим интересом, друг мой. И неужели ты затеял этот спектакль, не допуская даже крошечной надежды на победу?
- Победы игр воображения над непреложными законами? Если я и возжелал бы проявить милосердие - здесь негде укрыться надежде. Даже самой безумной из них нужно нечто материальное. Почва, плоть – а не досужие вымыслы доброхотов!
- Тогда почему, друг мой, если тебе известен конец спектакля - ты все еще здесь?
- К концу можно идти разными путями. Любопытство не порок, не так ли?
- Чего же ты ждешь от них? Полностью покорных твоей воле?

Смеется Клювоголовый, рассыпая по сцене хлесткие отзвуки. В такт смеху резко, рвано всхрипывает за сценой барабан. Вздрагивают черные бумажные тени – взгляды кукол ловят движения Масок, будто приклеенные.
Паутиной трещин покрывается зеркало в пальцах у девочки и крошится в мелкие острые осколки. Она вглядывается в них, силясь разглядеть свое лицо – но кукольные пальцы пятнают отражения кровью.
Наползает темнота. Сглатывает безмолвных, бездыханных зрителей театра, укрывает подмостки, приглушает отголоски смеха.
В зал приходит молчание.
Скопировать выделенный текст в форму быстрого ответа +Перейти в начало страницы
Черон >>>
post #182, отправлено 28-06-2010, 20:37


Киборг командного уровня
******

Сообщений: 1611
Пол: мужской

Кавайность: 1767
Наград: 4

Шаг в не-настоящее
(с Вуззль)

Они спрашивали меня - зачем я сражался. Немые, безглазые резаные лица, они спрашивали - почему я пытался ниспровергнуть то, что неотделимо от природы человека. Даже если я преуспею, скрипуче смеялись они, какова будет награда? Не окажется ли исцеление страшнее болезни?
Я не слушал их - потому что они были уже мертвы. Их было уже не вернуть - подобно тому, как ничто не может сделать главным героем пьесы раскрашенный деревянный манекен-статист, чья роль - прятаться в тени, выдавая себя за человека.
И именно поэтому я - единственный из всех - понял, что проиграю.
Другие были полны надежд: перед ним был враг, которого можно было остановить, пусть тяжелой ценой утраты себя - но что такое, в конце концов, восхождение на алтарь во имя столь великой цели? Для меня не существовало даже этой жертвы: позор жизни был брошен мне небрежно, как должное, не отягощая чувством вины за то, что я сделал с этим городом.
Я не мог поступить иначе. Потому что однажды город рассмеялся мне в лицо - рассмеялся, как смертельно больной под скальпелем в дрожащих от напряжения руках хирурга.
Он знал, что умирает. Знал, что та жизнь, которую я мог - я мог! - ему подарить, невозможна для него. Город смеялся, не чувствуя боли, как будто она существовала только для меня.
И тогда я убил его.
Не в милосердии, не как смертельного больного, знающего, что он безнадежен - нет. В тот момент я ненавидел город.
Я хотел заставить его почувствовать то, что он должен был чувствовать.
Я проиграл и в этом. Он снова обманул меня - что может чувствовать пепелище?!
Но когда огонь вгрызался в податливую плоть города, когда рушился мир, возомнивший себя живым, – ненависть горела и корчилась во мне. Осыпалась пеплом, оставляя после себя дыру. Дождь, это ненавистный серый плакальщик, боялся коснуться моего лица – и навсегда перестать быть.
Я уезжал, оставляя руины за спиной.
Я уезжал, унося руины в себе.
Я уезжал в руины – но еще не знал этого.
Мертвая, разрубленная рельсами степь провожала молчанием, заполняя дыру внутри меня лишь монотонным перестуком колес. И это было куда страшнее, чем клокочущая пена ненависти.
Я вернулся домой. Столица встретила меня разрушенной лабораторией, стыдливо отводимыми глазами, дверями, захлопывающимися перед носом.
Дыра внутри меня поглотила и это.
Пытаясь справиться с величайшей болезнью человечества, я, повинуясь скрежещущим жерновам фатума, сам встал на острие ее удара, выполняя доверенную роль палача. Я проиграл - потому что все это время спасал не их, а себя.
Потому что их смерть называлась Судьбой. Потому что она объяла их еще раньше, чем болезнь принялась за их тела, она вела их все это время сквозь череду заготовленных событий и спектаклей, а мы - кем для них были мы? Назойливые мухи, бьющиеся по ту сторону стекла, тщащиеся разбить его и прервать представление, которое мы не могли даже ощутить.
Этот город был построен, чтобы умереть. Он был воздвигнуть на древних костях теми, кто знал, что мертвое веками стоит на мертвом, и через сотню лет еще один исполинский скотомогильник присоединится к своим предшественникам. Этот город не жалел никого - ни собственное тело, равнодушно отданное на заклание, ни нас.
Обманутых.
Поверивших, что все вокруг - настоящее.
Поэтому, когда декорации наконец сорвали, у меня опустились руки.
Я согласился играть дальше. Играть, повинуясь движению чьей-то руки – и все чаще ощущая пустоту на том конце нитей-нервов. Быть куклой, поначалу избранной, вершащей волю – а после заброшенной в пыльный ящик. И захлебываться, как дымным пьянящим твирином, воспоминаниями о тех двенадцати днях жизни.
Жизнь закончилась с истечением срока. Но игра – продолжается.

Сообщение отредактировал Черон - 29-06-2010, 17:13
Скопировать выделенный текст в форму быстрого ответа +Перейти в начало страницы
higf >>>
post #183, отправлено 1-07-2010, 11:10


Мелькор, восставший
********

Сообщений: 7404
Откуда: Прикл.ру
Пол: мужской

приятных воспоминаний: 5851
Наград: 25

Гаруспик. День шестой. Удар в спину
(неожиданно и коварно нанесенный Вуззль)

Темнота проводила Артемия по извивам улиц, темнота встретила дома, вездесущая и безразличная. Он решил не гнать настойчивую гостью. Тело само вспоминало, сколько шагов нужно сделать, чтоб не наткнуться на стенку, как не задеть ногой тумбочку. Гаруспик торопливо разделся и почти рухнул на кровать. Недавний краткий отдых казался перед навалившейся усталостью двух последних суток горстью песка, которой пытаются запрудить быстрый ручей.
Бурах думал, что уснет теперь мгновенно. В детстве отец не раз брал его на несколько дней в степь, а годы странствий и учебы добавили умения не только чутко спать под шелест трав, но и провалиться в беспамятство под галдеж товарищей-студентов. Тем не менее, раненая нога, которую так бесцеремонно нагружали, брала свое при первой возможности. Гаруспик успел повернуться на правый бок, на левый, на спину и даже на живот, прежде чем боль угомонилась на время, достаточное для того, чтоб забыться беспокойными видениями.
На этот раз не было никакого костра – друг друга сменяли тревожные видения, которые менху не смог бы связно вспомнить, даже если б от этого зависело прекращение эпидемии. За ним гнались тени без лиц, он гнался за ними, голос Стаха вещал о скором экзамене, а смутно знакомый студент сидел за столом Сабурова в его мундире, но это не казалось в тот момент смешным и нелепым. Нити тревоги сшивали все в единое полотно, по которому метался непризнанный Служитель – и не успевал.
Потом он увидел свет – и не сразу понял, что это наяву. Утро уже вытеснило темноту и начало строить мостик ко дню. Повернув голову, Бурах сквозь строгий четырехугольник рамы увидел небо. Оно, казалось, не могло решить, каким стать сегодня. Прямо на глазах подернулось серой пеленой, которая даже издалека дышала влагой, а потом распалась и унеслась за каменную кромку видимости, сменившись голубыми и белыми лоскутками.
Артемий еще несколько минут полежал так, а потом сел и принялся осматривать ногу. За ночь краснота и отек спали – уже хорошо, пусть даже ненадолго. Он, морщась, сменил повязку и принялся за сборы. Вакантные места в коричневой кожаной сумке заняли все бумаги отца, которые удалось отыскать, и две склянки. Неожиданно Бурах наткнулся на взятый у мальчишки порошочек, и, поколебавшись, присоединил его к прочим лекарствам. Револьвер остался в кармане, а нож привычно занял место за голенищем. Последним предметом экипировки была уже неразлучная лыжная палка – и менху, заперев за собой дверь, двинулся через Пустырь Костного столба.
- Эй! Подожди! – звонкое эхо мягко толкнулось в спину. – Подожди!
Торопливо шагая от отцовского дома, то и дело сбиваясь на бег, Гаруспика нагонял незнакомец. Взъерошенный, запыхавшийся, тощенький незнакомец, едва ли разменявший дюжину лет.
- Уф, как здорово, что я успел тебя перехватить. А то ушел бы по делам, и бегай потом, ищи по всему городу! А Капелла просила срочно, - мальчишка частил, говорил без перерыва, лишь изредка хватая ртом воздух – похоже, он бежал от самого Сгустка, и теперь никак не мог угомонить сердце, тикающее взбесившимися часами. – Вот, записку передала. И на словах еще сказала, что это очень серьезно. Очень важно.
Тонкая, похожая на птичью лапку, рука гонца выудила из-за пазухи сложенный вчетверо лист бумаги. Любопытный ветер встрепенулся, резко дернул за край – тщетно. Пальцы держали послание крепко. Сказано же – важно.
Сердце кольнуло тревогой – беда? Быть может – достаточно было зайти вчера, чтоб ее предотвратить... Прочь гадания и сожаления! Гаруспик протянул руку. Ему можно, он – не гуляка-ветер. Листок раскрылся сам, словно ждал, когда попадет в нужные руки.
Торопливые тонкие буквы, безжалостно подгоняя друг друга, бежали по разлинованному листу – и казалось, что они задыхаются так же, как и мальчишка-посланец.
«Случилось кое-что очень плохое. Пожалуйста, приходи скорее.»
Всего несколько слов. Несколько слов, способных опрокинуть небо в хлюпающую под ногами грязь, а в душу человека плеснуть едкими каплями горечи. Ошибся. Не успел. В который раз. Что скажешь, менху?
А что можно сказать небу? Что ответить ветру? Какие слова подобрать для этого мальчишки?
Никаких. Дела ответят красноречивее.
Сжалась в кулак рука.
- Спасибо. Мне надо спешить.
Серьезно, по-взрослому кивнул быстроногий гонец Капеллы. Обиженно фыркнул ветер, отчаявшись дотянуться до листка, зажатого в каменном кулаке менху. Смятая записка пульсировала колючей обжигающей тревогой.
Арками Собора встал проход между домами, скрывая за собой алтарь. Ничем и никем не замеченный на усыпанной листьями улице. Самый древний и правильный алтарь выбора: с двумя дорогами – направо и налево.
К лаборатории отца, где надо разобрать бумаги и начать готовить смеси – и к мосту, к «Сгустку». Налево – и скоро одонги начнут приносить траву и забирать целебные, полные твириновой горечи настои. А девочка, которая накормила его в первый день и рассказала о Приближенных, останется без помощи. Направо – чтобы отогнать беду от той, кому почему-то хочется верить, просто поглядев в глаза; и кто знает, не придут ли Черви к закрытой двери?
Шагнешь – и листья захрустят под ногами, рассыпаясь в крошево и смешиваясь с грязью. Другие, на которые пока не наступил, останутся целыми. Куда ни пойди – будет так. Хрустят под ногами осколки судьбы, и весь выбор – какое из возможных будущих уничтожить.
Выбирай, менху, и не бойся убивать. Кто из нас не поразил насмерть чужие надежды, не вскрыл чье-то сердце, не пресек линии судьбы? Просто сделав шаг.
Мысли кружились вокруг, словно ветер стремился завести хоровод в голове, лишить решимости. Гаруспик не пустил их к себе. Остановился на миг – и принес одно будущее в жертву. Повернул направо.
Боль уже стала привычкой. Отступила, дожидаясь минуты покоя, еще раньше, чем показался «Сгусток», раньше, чем он постучал в знакомую дверь.
Казалось, маленькая Виктория ждала его на пороге - дверь распахнулась, едва костяшки пальцев коснулись шероховатого дерева, чтобы ударить. Прежде, чем эхо успело подхватить звук.
- Ты пришел… - выдохнула Капелла, отступая вглубь комнаты. Тихо выдохнула, бледно, будто сил хватило только на сами слова – а наполнить их жизнью уже не достало воздуха. – Ты еще не знаешь?..
Она смотрела требовательно и вместе с тем жалобно, выискивая ответ на непрозвучавшее – в складках на лбу, в рисунке бровей, в изгибе губ. В глубине зрачков – и в самом сердце.
Казалось, что даже колючие ветви степного кустарника в кадках напряглись в ожидании ответа, трепеща красными каплями цветков.
- Нет, - твердо ответил Гаруспик. – Скажи.
Ничто из того, что он знал, не могло повергнуть будущую Хозяйку в такое состояние. Только сама чума – а она началась не вчера.
- Так легко поверить, что с теми, кто тебе дорог, не случится ничего плохого. Что именно их обойдет беда, не коснется, отвернется в нужный момент. Кажется – до тех пор, пока ты делаешь, что должен, твоя любовь и твоя вера хранят их. А все не так. Совсем не так… - тоскливый твириновый шелест трав звучал в ее голосе. Не для Артемия – просто горечи было тесно внутри, горечь рвалась наружу и выплескивалась словами.
Гаруспик покачал головой. Нельзя сейчас дать ей уйти в сожаления, и лучшее лекарство в таких случаях – действовать. Или хотя бы думать над действиями, а не пить собственную боль. Это поможет, даже если не принесет больше никакой пользы.
- Кто знает... С кем стряслась беда, Капелла?
Виктория кивнула невпопад, словно все еще была не здесь, а где-то далеко, в затягивающей глубине своих мыслей. Но все-таки подняла взгляд – светлое небо в ее глазах казалось обжигающе холодным. Одиноким. Слепым.
- Брат заболел… - дрогнул воздух, сорвав с потрескавшихся губ тихие слова. – И Тая. И Спичка.
Мягкий голос девочки прозвучал раскатами грома. Неожиданный удар был так страшен, что каменные плитки пола качнулись под ногами, норовя выскользнуть из-под человека, рука вцепилась в палку. И первое слово, которое сорвалось с губ, было не из тех, что должны звучать в этих стенах. После этого понадобилось несколько долгих секунд, чтобы справиться с собой – и то не до конца. Голос был низок и хрипловат:
- Не может быть! Я видел Таю несколько часов назад. Насколько это точно и правдиво?
- Я бы тоже хотела не верить – хоть несколько лишних минут… Но я знаю наверняка. Это вот здесь, - она приложила сжатую в кулак ладонь к груди. – Это в воздухе. Кажется, даже стены шепчут об этом. Воздух, стены – разве они могут ошибаться? Даже если люди, принесшие весть – ошиблись.
Он обещал беречь своих Приближенных, тех, от чьи судьбы переплетены с его; детей – и не сберег. Кулаки снова сжались – до боли в натянувшейся на костяшках коже.
- Хорошо, - тяжело кивнул Бурах. – Ты Хозяйка – значит, ты знаешь. Им нужно помочь.
- Я ведь для этого и позвала тебя, - встрепенулась Капелла. – Чтобы помочь. Вот смотри, здесь антибиотики… Ты отнеси им, пожалуйста? Может быть, тогда болезнь не сожжет их сразу… И скажи, что жизнь не кончилась, что все еще будет – тебе поверят, я знаю. Если кому и поверят – то только тебе.
- У меня еще по рецептам отца средство есть, на твири. Но я его не проверял, - Гаруспик принял лекарства и уложил их в сумку. – Я буду искать лекарство, Капелла. И я его найду.
Он спокойно посмотрел девочке в глаза, повернулся и пошел к двери.
Ему поверят. Поверить бы еще самому.


--------------------
Читаю слова и буквы. Пишу ими же. Телепатически послания не передаю и не принимаю.

Пограничье
Скопировать выделенный текст в форму быстрого ответа +Перейти в начало страницы
Хелькэ >>>
post #184, отправлено 3-07-2010, 22:43


Пилот-истребитель
*******

Сообщений: 2293
Откуда: Мертвая Зона
Пол: мужской

Воздушных шариков для Капитана: 4161
Наград: 26

Бакалавр. День шестой.
"Драгоценные семена сердца..."

(с нашим пернатым другом Исполнителем)

Когда Даниил Данковский проснулся, в ушах у него все еще звучал насмешливый, издевательский хохот, а перед глазами стояло лицо Бураха - в крови и язвах.
Раньше бакалавр считал, что выражение "проснуться в холодном поту" - так, всего лишь метафора. Холодный пот, покрывший лоб и сгибы рук крупными каплями, явился красноречивым опровержением. С неявным пока ужасом Даниил думал о том, что ему нужно будет сегодня найти гаруспика, обязательно найти... и понимал, что ему совсем не хочется с ним теперь встречаться.
- Брось, - сказал он себе вслух. - Просто сон. Это всё Катерина.
Кто бы унял безумную пророчицу...
За ночь в доме ничего не изменилось. Владельцы не вернулись. Чума не прокралась внутрь, разукрасив жиром и маслянистой кровью обшитые деревянными панелями стены - если судить по этой комнате. Данковский решил на всякий случай осмотреть и остальные. Вдруг да найдется что-то полезное.
В комоде за стенкой обнаружилась пара упаковок альфа-таблеток, которые местные дети метко прозвали аскорбинкой. Пользы от них было не много, но все-таки лучше, чем ничего – иммуники перекочевали в карман кожаного плаща.
Найденный в буфете подсохший батон стал Даниилу завтраком – роскошным по нынешним временам. Увы, дом больше ничем не мог порадовать своего нежданного гостя, хотя и старался угодить изо всех сил: плескал серым, бессолнечным утром в запыленные стекла, отзывался теплым скрипом половиц на широкие шаги, распахивал нутро покинутых комнат – как в последний раз.
Задерживаться дольше необходимого не было смысла. Выйдя наружу (тускло, полутемно, почему-то немного сыро), бакалавр заспешил туда, куда так и не смог дойти вчера – к Гнилому полю. Обойти кругом Термитник, сначала по мощеной улочке, затем по твердой степной земле, поросшей грязно-желтой травой.
Город переходил в Степь очень легко. Нельзя было остановиться, ткнуть пальцем, мол, вот здесь-то и проходит граница... о нет, границы не было. А было – какое-то безумное, гротескное смешение двух противоположностей; одна выглядывала из-под другой, сквозь другую, так что и не поймешь, какая главнее. И есть ли вообще она, главная.
Впрочем, это уже перестало удивлять. Вся жизнь здесь была такой, это бакалавр понял.
Однако, когда свой черный зев разверзли перед ним Врата Скорби, Данковскому волей-неволей пришлось удивиться.
Замереть на месте, вглядеться в черноту. Прислушаться к звукам, что – как ему показалось – шли из глубины туннеля, негромкие, но раскатистые и гулкие, словно далеко-далеко кто-то ударял в гонг.
- О господи, - сказал вслух бакалавр, давно уже бывший атеистом. И заспешил дальше, к канатной дороге, стараясь не смотреть назад.
Бездна, в которую он вглядывался, тоже смерила его взглядом на прощанье, с нескрываемой насмешкой.
Бездна смотрела вслед, и дыхание ее было смрадным. Оно отравляло путь – воздух, казалось, был тягучим, как масло. Воздух пах смертью. Не горячей, стремительной, сиюминутной – с отблеском стали или гортанным криком старой винтовки, нет. Застарелой, уставшей, беззубой смертью, плетущейся по пятам – но не смеющей обнажить клыков.
Пустующий загон - огороженная плешь среди степных трав, вытоптанная, обнаженная, скорбная.
Едва присыпанный землей холм – пахнущий той же смертью, что и черный зев Врат.
Натянутый нерв канатной дороги, уходящий от боен в зелено-желтую колышущуюся неизвестность.
И ветер, играющий на этом нерве свое тоскливое адажио. Струна отзывалась болью.
Здесь не было ничего, что могло бы дать ответы на вопросы. Ничего - выводил смычок ветра, заставляя скрипку плакать дождем. Ничего – плакал дождь, и степь принимала острые капли слез, как должное. Ничего – молчала пронзенная дождем земля, безмолвно склоняя непокорные стебли твири.
Степь была безжизненной. Ни зверька, ни птицы, ни единого звука, кроме шороха трав, ударяемых мелкими каплями и колеблемых дуновением, дыханием ветра.
Здесь живет только твирь. Куда же ушло все остальное, что жило?..
Даниил подошел к насыпи – под ней упокоились быки, забитые по решению Старшины. Были ли больны, не были… теперь уже неважно, теперь уже поздно.
«Интересно», подумал бакалавр, «а для нас – еще не поздно?» Может, они все уже заражены? Или не так – все они обречены? Бороться со смертью – это ли не безнадежнейшая из всех битв, заранее обреченная на поражение?
Жизнь предлагает ему проверить, так он решил. Хочешь бороться со смертью – вот тебе расклад, Данковский, вот твои карты: город (трефовый туз), чума (бубновый туз), и ты сам, не хуже любого пикового валета (почему валета? почему пикового?). Ну как, найдутся в твоей колоде козыри?
Бакалавр решил – какой-нибудь да сыщется. Развязал полотняный мешочек, данный маленькой Таей.
«Передай это детям Боса» - прозвенел капелью ее голосок.
Семена упали на мокрую землю.
Степь приняла подарок благодарно. Земля, черным покрывалом укутавшая последнее пристанище босов, бережно укрыла семена в себе – до весны.
Тепло, по-дружески коснулся виска ветер, стирая капли дождя. И в горьком шепоте твири почудилось что-то новое – монотонный, невнятный шелест распадался на мягкие звуки и осыпался словами, молитвой уходил в небо. Даниил не знал языка, но молитвенный говор трав оседал под сердцем ноющим терпким смятением.
Небеса молчали. Небеса были глухи – и отражали молитву вечным зеркальным дождем.


--------------------
Я сама видела, как небо чернеет и птицы перестают петь, когда открываются ворота Федеральной прокуратуры и кортеж из шести машин начинает медленно двигаться в сторону Кремля ©

Вы все - обувь! Ни одна туфля не сможет украсть мои секреты!
Строю летательные аппараты для Капитана. Строю для Сниппи доказательство теоремы о башмаках.
Скопировать выделенный текст в форму быстрого ответа +Перейти в начало страницы
higf >>>
post #185, отправлено 4-07-2010, 21:03


Мелькор, восставший
********

Сообщений: 7404
Откуда: Прикл.ру
Пол: мужской

приятных воспоминаний: 5851
Наград: 25

Гаруспик. Дом на отшибе
(с Woozzle)

Город вдыхал осень, словно дымок из трубки, в которой вместо табака были мокрая земля, твирь и болезнь. Тяжелый воздух давил на плечи.
Как могли заболеть его Приближенные? Еще полчаса назад он считал, что это невозможно, пока его шаги вскрывают по линиям долга этот город. Он, гаруспик, сбился с пути? Не оправдал тех надежд, которые впитались вместе с чернилами в скупые строки отцовских писем?
Или дело в другом?
Отчаяние стервятником кружило в воздухе, примеривалось, ждало момента, но пока не могло угнездиться в душе человека. Пока воля заставляет побыстрее ковылять к Станции, пока не опустились руки – еще не могло.
Короткий путь был усыпан молчанием. Молчали тротуары, сжимаясь под колючими ударами палки. Молчал сквер, безлюдный, замерзший, сонный. Молчали дома, приоткрывшие веки ставень и встречающие утро подозрительным взглядом.
Молчал и темный силуэт, застывший у дверей жилища Ольгимского-младшего. Клювастый силуэт – немой укор всем, кто еще мог ходить по этим улицам и вдыхать вязкую горечь осеннего воздуха.
– Что ты здесь делаешь, Маска? – требовательно спросил Артемий.
– Сторожу Смерть, – голос под медным клювом дробился в мелкие насмешливые брызги. – Даже сейчас хватает безумцев, желающих войти в ее чертог.
– Влад действительно болен?.. – Это прозвучало полувопросом, полуутверждением самому себе. И беспощадным приговором надежде на ошибку. – Тогда мне тем более нужно к нему – я принес лекарства.
– Мое дело – предупредить безумцев, а не удерживать их. Входи, – посторонился Исполнитель. – Но имей в виду: если даже воля и делает любой выбор правильным, вряд ли она может послужить щитом.
Гаруспик задумчиво кивнул, соглашаясь:
– Это ты верно напомнил.
Перед тем, как отворить дверь, он извлек из кармана последнюю бутылочку. Спасибо Тае – не взяла. А может, тогда была бы здорова... как он. Горький вкус и возникший на время шум внутри черепа был уже привычен. Бурах помотал головой – редкая гадость, однако, куда там Андрееву твирину! Защитит ли?
Дом встретил влажной, горячей затхлостью. Еще не ползли по стенам багровые бутоны Песчанки, но воздух вокруг был наполнен ее жарким дыханием. Будто клейкая паутина свисала с потолка, покачиваясь, касалась кожи, укрывала плечи, липла к рукам.
Влад лежал на тюфяке в углу, метался в липких сетях – осунувшийся и лишь отдаленно напоминающий человека, которого Гаруспик видел вчера. Человека, смотрящего сквозь закрытую дверь Стержня, как в прицел. Человека, сжимающего трубку, словно револьвер.
Есть в этом какая-то несправедливость: во сне, в бреду, в обмороке волевые и умные люди ничем не отличаются от прочих. Утраченное, поврежденное сознание сразу почти стирает отпечаток личности. Наследник Ольгимских, заболев, ничем не отличается от простого мясника. Спящяя Хозяйка так же бессильна и беспомощна, как спящий ребенок.
Обстановка вызвала знакомую дрожь, желание сделать шаг назад, спрятаться от горячего поцелуя Песчаной Язвы за спасительную дверь и бежать, бежать!
Вместо этого Артемий поискал и нашел стакан воды, придвинул его ближе к больному и достал упаковку таблеток.
– Влад! – оклик был попыткой разорвать удушливую тишину.
Дрогнули веки – и застыли, не в силах совладать с неподъемной тяжестью. Короткая судорога прошла по вытянутому телу, рваной мелодией боли тронула мышцы, обняла пальцы каменной нежностью.
– Кто?.. – треснула маска лица, разошлась черным провалом по линии рта. Напряжение проступило крупными каплями на лбу.
Смотреть на это было тягуче-жутко. Гаруспик поспешно протянул затянутой в перчатку рукой таблетки и воду.
– Бурах. Я принес лекарства, прими.
Несколько болезненно-долгих мгновений комната полнилась тишиной – плотной, густой, целительной. Неподвижный человек впитывал молчание по капле и возвращал его – ломаным пунктиром дыхания. Затем, будто набравшись решимости, сел – в движениях сквозила болезненная, скомканная угловатость. Нащупав взглядом лицо Гаруспика, Влад какое-то время сидел так, свыкаясь с иглами, прорастающими в тело, ожидая, когда притупятся жгучие острия.
Рука, принявшая стакан и лекарство из ладони Бураха, почти не дрожала – лишь все та же рваная медлительность выдавала напряжение, да побелевшие пальцы слишком сильно сжались на стеклянных гранях.
В маленькой комнате не было удобного места, чтобы присесть – кроме того, что занимал хозяин. Но Гаруспик все равно бы не сел. Казалось, стоит этой тишине дать принять в себя человека – и не выберешься.
– Пей, – повторил он. – Где это тебя угораздило?
Говорить менху старался небрежно, будто речь шла о насморке.
Влад поморщился – то ли от вязкой горечи таблеток на языке, то ли от прозвучавшего вопроса.
– Да кто ж его знает… – голос был чужой. Незнакомый хриплый голос, разрывающий стенки гортани. Непокорный, он подводил владельца, то срываясь в жутковатый свистящий шепот, то обретая странную глубину. – В оцепленные кварталы не совался, а так… не взаперти же сидеть.
С губ менху чуть не сорвалось, что, возможно, это было бы самым мудрым, но кривая усмешка перекрыла путь словам. А он-то сам?
Гаруспик отвернулся, рассматривая жилье ушедшего из дома наследника и пытаясь угадать, чем оно дышало до болезни. Первым, что ему бросилось в глаза, были кривые змеи черных штрихов, рассекавшие стены, потолок, заколоченные окна. Дом будто готовился ко вскрытию по линиям, напрашивался на лезвие судьбы. Как и хозяин?
Скупая обстановка – вода, какие-то ящики и тюки – то ли осталось от прежних владельцев, то ли вещи Ольгимского. Подобие столика, на котором стоит лампа, еще одна – перед полочкой с аккуратно лежащими коробками и пакетами. Это уж точно – нынешнего жильца. И криво, наперекор порядку, повешенный лист бумаги с контурами быка. Они что-то напомнили Гаруспику, но освещение было слишком тусклым, а дыхание чумы мешало сосредоточиться.
Вот протрубят сбор – и человек быстро соберет вещи и двинется дальше. Нет ничего, пустившего здесь корни. Влад Ольгимский жил, как в походе.
– А мы над лекарством работаем, – сказал менху ни к чему не обязывающую правду. – Чтоб Песчанку исцелять. Не так, как порошочком.
– Ну я-то уже не доживу... – кривая усмешка чиркнула по лицу. – Хотя чем шабнак не шутит… Жаль, врачей в городе – ты да Рубин. Да еще приятеля твоего столичного, бакалавра – Д…Данковский, кажется? – видел вчера. Серьезный мужик, основательный.
Душный воздух внезапно будто превратился в горячую воду – больно плеснул в лицо воспоминанием. Сквозь трещины-линии проступил на мгновение пол родного дома. Обварил лицо горячечный шепот умирающего – мертвого! – Червя: «... и каждый, кого он коснется...» Язык ворочался во рту неохотно, будто его и впрямь обожгли кипятком.
– Да, основательный... Доживешь, Влад, обязательно доживешь. Это скоро будет. Может, через три дня, может, завтра. Пей таблетки – с ними долго продержишься.
– Спасибо, – Влад откинулся на жесткую подушку и зашипел сквозь зубы – от неловкого движения притаившаяся боль вновь полоснула изнутри когтями. – Ты… иди. Знаю, минуты считаешь. Иди. А я отдохну.
Заострившийся профиль Ольгимского отливал воском. Песчанка пила его силы, припав жадным ртом к прокушенной вене. Принесенный Бурахом антибиотик – яд, растворенный в крови, – не мог убить ее, не мог заставить прервать пиршество и лишь оттягивал неизбежную развязку.
Выйти из этого дома было облегчением. После комнаты больного тяжелый дух цветущей твири казался почти невесомым. Гаруспик втянул его полной грудью – и достал из кармана трубку. Словно табачный дым мог изгнать из легких частички смерти, из памяти – лицо Влада, а из мыслей – водоворот сомнений и предположений. Дымок вился, стремясь к небу, но вряд ли ему суждено было достигнуть облаков, какими бы низкими те ни были.
Докуривая на ходу, Гаруспик, решительно направился к складам. Дома, мимо которых он проходил, молчаливо ждали – когда их вновь коснется алая плесень, заставляя неслышно стонать камень. Им некуда было бежать. Всему городу некуда было бежать.


--------------------
Читаю слова и буквы. Пишу ими же. Телепатически послания не передаю и не принимаю.

Пограничье
Скопировать выделенный текст в форму быстрого ответа +Перейти в начало страницы
Woozzle >>>
post #186, отправлено 5-07-2010, 20:30


Клювоголовый
*****

Сообщений: 743
Пол: женский

:: 1739
Наград: 15

Гаруспик. Больное сердце Уклада.
(в качестве кардиолога - Хигф)


Склады после вчерашней агонии походили на покойника. Мертвая тишина легла на них ватным одеялом, лишь за забором журчала речка, да иногда попискивали крысы. Одна метнулась под ноги, но Артемий был настороже – на этот раз он не стал бить ее палкой, а просто приподнял ту, а затем с силой насадил противную тварь, как на копье. Серая крыса дернулась несколько раз и издохла. Остальных это, кажется, впечатлило.
Ветра сейчас не было – вчерашний, дышавший слизкой отравой, уже наигрался с жестяными коробками, а обычный, осенний – не смел еще просочиться туда, где недавно царил его собрат. Чистому дыханию Степи тоже было страшно.
В прозекторской ничего не изменилось, и Гаруспик, черканув еще несколько коротких слов, направился дальше.
Который раз он идет от Складов к мосту через Жилку? Начиная с того, самого первого, когда Артемий направлялся домой, еще надеясь вопреки всему застать там отца... Не первый, не второй – и наверняка не последний. Наверное, можно было бы уже сосчитать количество шагов от лестницы в несколько ступеней до каменного горбика, соединяющего берега. Можно, только зачем? Тогда он шел быстрее и легче, а кому нужно считать неровные шаги, в тихий звук которых ритмичным постукиванием боли вплетается звук палки?
И дальше, к знакомому дому, где был только вчера. Тоже с тайной надеждой обмануться в худшем. Нет, с тенью ее. За пять дней менху привык – худшее неизменно сбывается, будто не чума захватила город, а злая судьба.
Но и тень надежды истаяла, бежала прочь, испуганная другой тенью, стелящейся с крыльца, по брусчатке – к самым ногам подходящего Гаруспика. Тенью Клювоголового, несущего свою скорбную стражу.
Медленно, весомо повернулась маска. Прорези глаз обожгли насмешливым пониманием. Узнаванием. Колючим и зябким ощущением - это уже было.
Словно не два разных Исполнителя заслоняли двери Влада и маленькой Таи, а один и тот же желтоглазый демон, подчинивший себе пространство. Пронзающий собой искалеченный город – от Каменного двора до Боен. И слова, которые он произнесет сейчас – будут точным эхом тех, что уже звучали сегодня. «Я сторожу Смерть».
Не сказал. Не стал сотрясать воздух – полоснул еще раз понимающей желтизной взгляда, усмехнулся беззвучно и отступил в сторону. Ровно на шаг.
Вновь скрипнула тяжелая дверь дома, который был одним из многих, а стал сердцем Уклада. Зараженным сердцем. И вновь то же ощущение горячего дыхания – «Здравствуй, менху. Ты всегда будешь приходить ко мне. И я буду ближе с каждым разом, пока однажды ты не останешься в жарких объятиях. Моя страсть – последняя».
Бред! Полный бред. Надо бы меньше пить твиринового настоя – да нельзя.
Гаруспик двинулся в глубь помещения.
Ряд запертых дверей вдоль длинного прохода; каждая из них отзывалась на легкий толчок угрюмой неподвижностью. И только лестница, извиваясь, манила в разверстый зев второго этажа.
Жалобно всхлипывали под ногами ступени. Кованые перила, напротив, принимали тяжесть затянутой в перчатку руки, как должное – немо, безропотно, покорно. А в плач старой, усталой лестницы все отчетливее вплетался еще один голос. Негромкий, ломкий, рисующий несколько горьких нот – заунывный степной напев.
Голос бескрайнего простора, из которого вырос Уклад, служил маяком для служителя. Он бы сейчас с удовольствием ушел в Степь и бродил там. Собирал травы, слушая их голоса и ловя запахи; смотрел в далекое небо...
Узкая лестничная клетка открылась в большую комнату, откуда вели еще три двери. Гаруспик прислушался и пошел на голос, который был уже совсем близко.
Тая смотрела в окно, прижавшись лбом к запыленному стеклу. Пела – себе, опустевшему дому, городу, который не мог ее слышать. И немного – Гаруспику, стоящему на пороге комнаты.
– Я и не думала, что увижу тебя так скоро, – закончив песню, девочка повернулась к Артемию.
Чума обошлась с ней милосерднее, чем с Ольгимским. Мазнула по векам темной кистью, плеснула в глаза воспаленным блеском, исчертила белки розовыми прожилками. Выбелила до прозрачной синевы кожу. Высушила губы до мелких трещин. Вытянула жилы из тонких рук, оставив взамен противную слабость. Но не тронула голоса, не отняла ног, не впрыснула в тело скручивающей, невыносимой боли. Пока – не впрыснула.
До сих пор Гаруспику не встречались больные дети – казалось, Песочная Язва обходит их. Нет, менху, конечно, слышал и знал, что болезнь не щадит и детей, но не видел. Смотреть на маленькую Таю было страшно. Особенно – в силу того, что она все понимала. Если Влад был солдатом, раненым в безнадежном бою, то крошечная Тая – случайной, безвинной жертвой.
– По такому поводу лучше бы и не встречаться, – угрюмо произнес он, раскрывая сумку. – Тая, я тебе тут лекарство принес.
– Что за лекарство? – Тая недоверчиво наморщила лоб, черные брови изогнулись дугой. – Не верю я в них… Вот аскорбинки или настои на травах – они, конечно, полезные. Но сейчас-то уже поздно, от Песчанки все равно не вылечат.
– Хорошее, – успокоил Артемий. В глубине души он сам верил, что против этой чумы, казавшейся больше, чем болезнью, твирь поможет лучше антибиотиков. Верил, хотя логика и годы учебы твердили обратное. - Это Капелла передала. Вылечить оно – не вылечит, врать не буду, а вот дотянуть до тех пор, как найдем то, что болезнь убивает – поможет.
Тая все еще хмурилась. Недоверие ко всему, что плохо сочетается с привычным укладом – и что не является привычным Укладу – давно пустило корни, и выкорчевать его было не так-то просто.
– Капелла… – звонко повторила девочка певучее имя будущей Хозяйки. – Ну если Капелла – то ладно. Выпью. Давай.
Зажмурив глаза, Тая положила таблетку на язык и сморщилась.
– Горькое…
– Твирь тоже горькая, – пожал плечами Артемий. – Тая, у меня к тебе будут просьба и вопрос. Просьба – пошли кого-нибудь к убежищу моего отца. Мне еще надо к Спичке сходить, так что если одонги траву принесут – пусть оставляют там да кто-то покараулит. А вопрос... – он помедлил лишь секунду, сам не зная, чему удивляется больше – своим подозрениям или нежеланию вскрыть лезвием слов линию сомнений. – Ты вчера с ойноном Данковского встречалась?
– Конечно! – ее бледное, полупрозрачное лицо, вспыхнуло изнутри теплым светом. – Он был здесь. Сказку мне рассказал – красивую очень, только грустную… Не здешняя сказка, не степная – я такой я не знала.
Она смолкла на минуту, улыбнулась, прикрыла глаза, будто купаясь в воспоминаниях о нечаянной сказке. Потом встряхнулась, возвращаясь из мира, где растут прекрасные розы, впитавшие нежность утренней зари и искрящуюся белизну снега, и которым тоже приходится носить шипы – потому что не бывает жизни без боли. Встряхнулась. Вспомнила о мире, который – здесь. О котором все еще нужно заботиться – пока хватает сил.
- А насчет одонхе ты не беспокойся. Они будут ждать столько, сколько нужно.
- Хорошо. Мы еще встретимся при лучших обстоятельствах, Мать. Не забывай про таблетки.
Лестница отсчитывала стуком его шаги. Что-то внутри отсчитывало время. Растраченные слова по крупицам отсчитывали веру в будущее. Словно выдавая надежду за уверенность, внушая ее другим – он забирал ее у себя, по капле заменяя упрямством.
Держись, Мать-Настоятельница, выполняй свой долг. Кто еще удержит Уклад?
Живи, маленькая Тая!..
Клювастая тень зловещим силуэтом накрыла следы уходящего от дома Гаруспика.
Скопировать выделенный текст в форму быстрого ответа +Перейти в начало страницы
Хелькэ >>>
post #187, отправлено 6-07-2010, 21:45


Пилот-истребитель
*******

Сообщений: 2293
Откуда: Мертвая Зона
Пол: мужской

Воздушных шариков для Капитана: 4161
Наград: 26

Бакалавр. На тот свет.
(спускались в Аид вместе с Клювоголовым)

Дождь, мелкий и серый, дробно стучал по коже плаща. Как старого друга хлопал по плечу - эй, ну как ты здесь? Устал, наверное?
А у нас, знаешь, небо. Широкое, все в облаках. Тучи, конечно, зачастили последнее время, но это ведь так, ненадолго.
Данковский не отвечал дождю. Шел дальше, ссутулив плечи, глядя строго перед собой. Не озираясь - он уже понял, что в степи, такой просторной, такой бескрайней, ему ничего нового уже не увидеть.
Впереди все вырастала и вырастала стена городского кладбища, выложенная светло-коричневым камнем. Ворота, чуть приоткрытые, гостеприимно впустили бакалавра.
Добро пожаловать на погост.
Сразу у входа оказалась сторожка, крошечная по сравнению с размерами всего кладбища. Подумав немного, Данковский постучался, толкнул дверь.
В сторожке было холодно – словно та же промозглая, дрожащая степь укрылась от вечного дождя под крышей. Укрылась, да так и не смогла согреться. Здесь не было очага – и единственный блеклый огонь, дышащий сыростью каменных стен, бился о прозрачные стенки керосиновой лампы. И тонкое, хрупкое стекло было надежнее любой клетки.
Ветер, ворвавшийся вместе с Даниилом, заскулил, заскребся в дверь – ветру было тесно здесь. Прозрачный, похожий на дождь, взгляд девочки-смотрительницы скользнул мимо ветра. А вот бакалавра – не миновал.
- Здравствуй, Ласка, - кивнул Даниил, заходя. - Я бакалавр... помнишь меня?
- Помню, – девочка кивнула головой – медленно будто воздух был вязок и тягуч. – Конечно, помню. Ты доктор. Искал здесь кого-то из своих знакомых, да так и не нашел.
- Не нашел, - откликнулся эхом Данковский. Печальным, задумчивым эхом. - Много-много покойников тому назад. Ласка, как же ты тут живешь? Тебе здесь... не плохо?
- Отчего же мне должно быть плохо? - прозрачно, в тон взгляду, выдохнула Ласка. – Сколько себя помню – вокруг шепот трав и шепот мертвых. Раньше мой отец присматривал за ними, а с тех пор, как его не стало – я. Им ведь нужен… кто-то. Кто будет помнить о них – что бы ни случилось. Приносить хлеб и цветы. Петь колыбельные.
"Забавно", подумал Даниил, не видя, впрочем, тут ничего действительно забавного, "обычно ведь кто-то смотрит за могилами, не за мертвыми".
- Это правильно, - кивнул он. - Память... обязательно должна быть. Оставаться. Если больше ничего не осталось... Ласка, я пришел спросить тебя кое о чем. Ты в последнее время не замечала здесь, у себя, ничего необычного? Может, хоронили больных, или крысы появлялись... в последние пять дней. Не помнишь?
- Крысы… - поникшим цветком качнулась голова. – В последние дни совсем страх потеряли. Воруют подношения с надгробий, а замахнешься на них – усы топорщат. Во всем городе так – я в лавку ходила, видела. А больных теперь не хоронят, - голос, и до этого дождливый, наполнился тоскливой горечью. – Сначала они в Театре лежали, а теперь вот…
Ласка сглотнула рвущиеся слова, сжавшиеся губы перечеркнули лицо скорбной линией. В глазах плескалась неподдельная боль.
- Теперь просто в яму сбрасывают, здесь неподалеку. Говорят, места на кладбище все равно не хватит, и могилы некому рыть, - она отвернулась, пряча влажные дорожки на бледных щеках.
Данковский ощутил, как комок подступает к горлу - отвращение. И немного злости.
- Посмотреть бы... на того, кто приказ такой отдал, - процедил он. - Зараженные тела в яме... В таких случаях - предают огню! Что о себе возомнили...
Бакалавр помотал головой.
- А еще, Ласка? Еще что-нибудь?
Она задумалась, честно пытаясь вспомнить. Вздрагивали бледные губы, пересчитывая события минувших дней, билась голубая жилка на виске, отсчитывая мгновения, молчание мерило шагами тесную клетушку сторожки.
- Ничего, - наконец мотнула головой Ласка. – Мертвые вот беспокоились… Шептались, звали, плакали – все никак уснуть не могли. А не знала, чем им помочь. Им шабнак мешала, но Клара ее прогнала – теперь мертвые спят спокойно. Только вы ведь не о том спрашиваете?..
- Шабнак? Клара? - бакалавр нахмурился. - Расскажи-ка, что они обе тут делали... А потом - проведи меня по кладбищу. Тебе не трудно будет?
"Ох уж эта Клара", мысленно вздохнул он. "Многогранник - она, колодец - снова она, кладбище... вот вам опять, пожалуйста".
Это уже не было совпадением. Не могло.
- Шабнак… Ее здесь не было, - Ласка нахмурилась, сомнение затаилось в морщинках возле глаз – и в уголках губ. – Она бродила за оградой, а мертвые слышали, как твирь стонет под ее шагами – и не могли спать. Я ведь тоже ее видела. Я раньше думала, что она как живая женщина, только из глины, но эта была похожа на бочонок с ногами-спичками и длинной шеей. А Клара – она пришла мне помочь. Мне – и им. Потому что тоже слышала их боль и их тревогу. Она очень хорошая…
- Клара... разная, - Даниил чуть поморщился, вспоминая прежние встречи с этой странной девчушкой. Огромные глаза, куртка с чужого плеча, голые коленки - и абсолютное несоответствие внешности ее речам.
Так бывает с людьми. Снаружи одно, внутри другое.
Или, как сказал бы один его знакомый хирург, как раз внутри-то все одинаковые.
- А что это за шабнак такая странная, на бочонок похожая? Мне про такую даже Катерина не рассказывала.
- Оно из степи пришло, - вздохнув, пояснила Ласка. В светлых глазах мелькнула тень – горькое воспоминание о несуразном существе. – Вот почему-то про шабнак все говорят – она, а это… про него так не скажешь. Оно – и все тут. Неуклюжее, непонятное… Грустное. Появилось из степного марева, в марево и ушло. Как будто и не было.
Мысленно Даниил усмехнулся. "Здесь что угодно может исчезнуть так, как будто и не было".
- Ну ладно, - пожал он плечами, - может, и к лучшему, что оно ушло. Чудной, – мелькнуло на грани сознания -"чумной", – у вас Город. Если ничего больше мертвых не беспокоило - пройдешься со мной по кладбищу?
Экскурсия в мир иной. Что-то скажут о тебе мертвецы, бакалавр?
Ласка услышит. А ты - не услышишь.
- Пойдем, - она толкнула дверь и первой шагнула в мелкую морось. Следом вырвался ветер, все это время жавшийся к углам.
Надгробия молчали – величественно и скорбно. Точно так же, как молчали небеса, глухие к степным молитвам.
Ласка шагала меж поросших травой холмиков, склоняясь то там, то здесь, одаривая то тихим словом, то виноватой улыбкой. Травы под ее стопой не сминались – а лишь склонялись, чтобы тут же выпрямиться вновь. Словно она и впрямь была не живым человеком из плоти и крови, а духом, отпущенным на землю заботиться о своих братьях.
Даниилу нечего было сказать тем людям, что лежали под землей.
Кроме, разве что...
Впрочем, этого он никогда не скажет вслух.
"Простите меня за то, что я жив. Жив, и еще не придумал, как избавить от смерти других живых. Я не успел, пока вы были еще живы. Я не успел, пока жива была моя лаборатория. Я безнадежно, отчаянно не успеваю сейчас, когда живых вокруг, кажется, уже несравненно меньше, чем мертвых... но шанс еще есть. Я постараюсь победить смерть, обещаю".
Может, лишь ветер, что сопровождал их, услышал его мысли.


--------------------
Я сама видела, как небо чернеет и птицы перестают петь, когда открываются ворота Федеральной прокуратуры и кортеж из шести машин начинает медленно двигаться в сторону Кремля ©

Вы все - обувь! Ни одна туфля не сможет украсть мои секреты!
Строю летательные аппараты для Капитана. Строю для Сниппи доказательство теоремы о башмаках.
Скопировать выделенный текст в форму быстрого ответа +Перейти в начало страницы
Woozzle >>>
post #188, отправлено 7-07-2010, 20:35


Клювоголовый
*****

Сообщений: 743
Пол: женский

:: 1739
Наград: 15

Бакалавр. Оковы.
(Скованные одной цепью с Хелькэ)

У дверей Горнов стояла черная птица.
Бакалавр заметил ее еще издали - черная метка, напоминание о собственных ошибках. О том, что решил пойти на поводу у... у чего же? У жалости, у совести, у минутного проявления дружелюбия?
Нет. Гаруспик не заслужил того, чтоб его выдали Каиным. Он, Даниил Данковский, сам принял это решение, и если судьба велела расплачиваться за это, будет расплачиваться.
Собирать камни, разбрасывать камни... ай, нет, наоборот. Даниилу не хотелось говорить с Исполнителем. Опять. Поэтому, подойдя к углу ограды, он свернул - направился в крыло Хозяйки. Ждет ли его Мария, помнит ли?
Должна. И должна знать, что он явится - поэтому вошел бакалавр без стука. Только скрипом половиц дал знать о себе, только звуком шагов, что не приглушали ковры.
Мария потянулась ему навстречу и замерла, не завершив движения. Словно наткнулась на стеклянную, невидимую – но оттого не менее крепкую – стену.
- Эн-Даниил… - в голосе птицей билась радость – и мука. – Я уже хотела посылать за тобой. Дядя совсем плох – порой, проходя мимо его окон, можно слышать, как он мечется и бредит.
Даниил опустил глаза. Кивнул, и за изломанными бровями, за искривленными губами не скрылось чувство вины.
- Я принес лекарства, - он открыл саквояж, вытащил оттуда пузырек с капсулами. - Должен был вчера. Прости меня, если сможешь.
- Ты успел, - просто ответила она. – Для жизни существует только одна грань, за которой будет безоговорочно поздно. Теперь ему станет лучше. Я скоро вернусь, дождись меня, пожалуйста.
Тонкие пальцы сомкнулись на темном стекле; вздрогнули от случайного движения капсулы в склянке – но их шорох затерялся в дробной россыпи шагов.
Дождь отбивал секунды по стеклу, слагал в минуты; они тянулись мокрыми струйками и не кончались, не кончались – пока не хлопнула дверь.
Мария и правда вернулась – скоро.
Глубокие, дышащие синевой бездны глаз скользнули по лицу Бакалавра – словно не узнавая. Выискивая в осунувшемся, небритом, усталом человеке черты столичного щеголя, возникшего на пороге этого дома всего лишь несколько дней назад.
- Неважно выглядишь, эн-Даниил, - Мария отводила взгляд, но он вновь и вновь касался впалой щеки, виска с тонкой царапиной, пересохших губ. – Не спишь?..
- Редко. И ем не чаще, - признался он, разводя руками. - Была тут одна история...
Стараясь не касаться подробностей, он обрисовал позавчерашнее приключение с бритвенниками, растянувшееся до вчерашнего - и не принесшее ни сытости, ни отдыха.
- ... вот так, - бакалавр, опершийся о косяк, прислонился к нему и лбом, словно голова стала вдруг тяжелее. - Сегодня только выспался. Знаешь, я уже забываю, что я живой человек, что мне надо... ну... есть, спать. Помню только - надо бороться с Язвой. Искать, изучать; остального как будто нет. Глупо, наверное.
- Тебе, должно быть, покажется странным… - в звучном, властном голосе Хозяйки мерцала странная неуверенность, – но ты и правда больше, чем живой человек. Ты – символ. Знамя. Ты – тот единственный, в чьих силах выиграть это сражение, я все отчетливее вижу это в своих видениях.
Мария шагнула ближе – так, что тепло ее дыхания ощущалось кожей. Ладонь – неожиданно холодная – легла на пылающий лоб.
- Но отдыхать все-таки нужно, эн-Даниил.
Он прикрыл глаза на миг, и эта комната представилась по-другому, как в прошлый раз. Мария, загадочная и такая волшебная, смотрит сквозь него, и под острыми каблуками ее рассыпаются красные бусины с оборвавшихся четок.
Сейчас она была... живее.
Данковский сказал совсем не то, что хотел:
- Ты странно называешь меня, Хозяйка. И когда называешь, вот так - будто к себе приковываешь. Потому что больше никто... - не договорил. Вместо этого поднял руку и кончиками пальцев коснулся ее запястья, чувствуя себя так, словно делает что-то запрещенное.
Нервно вздрогнула голубая жилка под прозрачной кожей, откликаясь на зов его пальцев. Вспыхнула рваным пунктиром, будто сердце зашлось – пойманное, спрятанное в ладони сердце.
Холодная тонкая рука скользнула по виску – наискосок, задержалась на колючей щеке, мельком, случайно тронула губы, ловя щекочущий выдох. Отдернулась, словно обжегшись.
- Разве можно тебя приковать? – синяя вода взгляда захлестнула, обняла, потянула в безбрежную глубину. – Разве можно заставить тебя поступить против воли, против совести? Это мы все прикованы к тебе, но мало кто ощущает эти оковы. Они прозрачны и бесплотны – легче тончайшей паутины.
- Легче ли? - на секунду он нахмурился. - Я иногда как в кандалах себя чувствую, потому что знаю - многим что-то должен, а что - не понять.
Потом его взгляд прояснился. Ветер разогнал набежавшие облака, и едва заметная улыбка просияла лучиком солнца.
- Но не сейчас. Сейчас - никаких оков... почему с тобой так свободно, Мария?
Темные глаза щурятся, веселые морщинки появляются в уголках глаз. Даниил боялся сделать шаг вперед, и шаг назад - тоже боялся; стоял, не шевелясь, ловя ее дыхание.
- А с тобой? Почему с тобой – так, словно в груди поселился ветер? - Мария впитывала и отражала его улыбку – и улыбалась тоже. Иначе – так улыбается тайна, пойманная сачком. Тайна, которая никогда не будет раскрыта. Тронь ее, коснись холодным скальпелем познания – рассыплется мерцающей пыльцой.
- Может, потому что я нездешний? - предположил Даниил. - Другой, непохожий на вас. Чем-то, наверное, чужой.
Замолчать на секунду, и повторить потом, превратив в вопрос:
- Чужой?
"Если да", говорили его глаза, "я пойму. Это ничего. Наверное, иначе не может быть. Или невозможное все-таки возможно, Хозяйка? Невозможно... возможно ли то, что я сейчас делаю?"
Кладу руки ей на плечи. Мягко, легко - она нежная и тонкая, но в то же время хлесткая и гибкая, как ивовая ветка. Может ударить, оставляя вспухший рубец. А может скользнуть в пальцах, поддаваясь...
Вопрос висел в воздухе. Кроме вопроса между ними почти ничего не было сейчас. Даже расстояния.
“Нет”, - ответила бездонная синева, накрывая с головой, отрезая от мира, от воздуха, от всего, что осталось вовне.
Колкий воздух сомкнулся коконом.
“Нет”, - взлетели волосы вороным крылом, скользнули по лицу, дурманя запахом трав.
Растворились в черном скользящем шелке звуки, будто в беззвездной ночи.
“Нет”, - безмолвно повторили губы. Мягкие, жаркие, пряные.
И совсем не пришло мыслей о том, что всё это, быть может, лишь наваждение, волшебство Хозяйки, призванное безумить непосвященных и морочить им головы.
Есть чары, которым воспротивиться нельзя.
Как знать, вероятно, позже бакалавр и скажет себе, что не сошел бы с выбранной дороги, если бы ранее он не сошел с ума... а сейчас было так, что даже сойти с ума - хотелось.
Мыслей не пришло. Совсем. Ни одной. Змеиная кожа шуршала, сползая.
И в тон, мягким шелестом, откликался атласный пурпур платья – теплый, впитавший жар раскаленных плеч. И слепящая белизна кожи, сбросившей оковы одежд, казалась тоньше того атласа.
Где-то в переплетении рук билось пойманное сердце – одно на двоих. Билось, задыхалось от счастья – и разрывалось от боли, оставаясь - единым.
И губы пили хмельную улыбку, похожую на тайну, и дарили в ответ – свою.
Где-то на другом краю света, другом краю мира, вселенной, застывали сверкающие песчинки в песочных часах. Потом, позже, струйка песка снова побежит вниз, и они вдвоем вернутся в этот мир, словно вынырнув из-под толщи воды всех мировых океанов, и задохнутся воздухом, которого внезапно станет для них слишком много...
Но это будет потом и позже.
За спиной словно бились невидимые крылья. В такт.
... а закончилось все поцелуем в висок, ласковым, чуть робким. Вот так, вместо всяких признаний, обещаний и покаяний. Он не знал, что сказать - у него не осталось слов.

Сообщение отредактировал Woozzle - 7-07-2010, 21:45
Скопировать выделенный текст в форму быстрого ответа +Перейти в начало страницы
Хелькэ >>>
post #189, отправлено 9-07-2010, 20:17


Пилот-истребитель
*******

Сообщений: 2293
Откуда: Мертвая Зона
Пол: мужской

Воздушных шариков для Капитана: 4161
Наград: 26

Бакалавр. "Я слышу твое сердце"
(и чудесный Вуззль)

…когда обессиленное время, задыхаясь, вернулось в колею…
…когда сердце, вспыхивая медленными толчками, перестало быть общим и разделилось на два, соединенные тонкой нитью…
… когда атлас и змеиная кожа беззвучно обтекли два силуэта, возвращая им облик – и имена…

Дождь отпрянул от окна – поспешно, будто опасаясь быть замеченным.
- Теперь я всегда буду слышать, как бьется твое сердце… - Мария тронула прядь волос, глянула вскользь, вновь обжигая беспроглядной синевой.
- Для тебя. Оно бьется для тебя. Но ты ведь и так знаешь.
Внутри, показалось Даниилу, было теперь еще что-то, кроме сердца. Такое же - а может быть, и более, - важное. И оно нашептывало в ухо: "теперь все будет иначе, все изменится... теперь есть, зачем жить здесь... зачем выживать..."
Да. Но осталось еще то, что не изменится.
За дверью по-прежнему ждала чума.
И почувствовал – почти услышал – как эхом, резонансной горькой нотой отдалась эта мысль у нее внутри – глубоко, звонко, болезненно.
Чума. Чума ждет – ах если бы. Чума не ждет.
- Тебе нужно идти? – за натянутой струной вопроса – полынная горечь знания.
- Да, - идти не хотелось, отвечать на вопрос этот - тоже... хотелось забыть о нем сразу же, будто и задан не был, и по-прежнему была тишина, и покой, но идти было нужно.
Правда - горькая вещь.
- Мне надо найти Артемия Бураха, знать бы только, где искать. У него порошочек, который мы достали вчера.
- Порошочек… - улыбка на ее лице отдавала оскоминой. – Какие пришли времена – столь высокие ставки принимаются даже на детские игры. Смертельно опасные игры.
Тихо скрипнула дверь, Мария первой вышла на крыльцо. Заскучавший в одиночестве дождь обрадовано прянул навстречу – россыпью мелких капель.
- Я не буду тебя учить, эн-Даниил, но… Прежде чем ты отправишься искать Бураха – ты бы мог выполнить мою просьбу?
- Конечно, - "и она могла в этом сомневаться?".
Секундой позже - осознание. Нет, не могла. Это на самом деле не вопрос. Вернее, он из тех, которые иногда хочется произнести вслух, чтобы услышать ответ, который и так знаешь.
- Что за просьба?
- Произошло нечто… странное. Странное - и страшное, - Мария невесело усмехнулась, поняв, что этим словами можно было бы описать все события последних дней. – Куда более странное, чем обычно. Заболели люди, нет, не перебивай!
Ладонь взлетела вверх, резким жестом отсекая недоумение.
- Не обычные люди. Из круга Таглур Гобо, те, чьи судьбы связаны с городом крепче всего… - она на миг запнулась, подбирая слова. – Спичка, мальчишка, которого водила за руку судьба, оберегая его, куда бы он ни пошел. Тая, душа Уклада, хранящая его и хранимая им. Младший Влад, Харон – и одного его прозвища достаточно, чтобы понять, что смерть смотрит на него сквозь пальцы. Гриф – проныра, сумевший подчинить себе разбойничью вольницу – в дни, когда любой другой, посягнувший на эту роль, всплыл бы в Горхоне с ножом в спине. Это невозможно, эн-Даниил, но это – есть. Узнай – не для меня, для города – как?
- Спичка? Гриф?.. - Данковский заморгал. - Подожди, они же все...
"Постой", шептал внутренний голос.
"Не делай поспешных выводов".
"Как же Тая, как же Влад? Ты про них ничего не знаешь".
- Нет. Не стоит, наверное, говорить, если я не уверен.
- Ты мудр, - синий взгляд скользнул за ветром, клубящим листья от крыльца к ограде, - и вернулся к Даниилу, теплый, но пронзительно печальный. – Конечно, это слишком сложно, чтобы дать ответ сразу – иначе я не просила бы твоей помощи. Возможно, если поговорить с ними, станет понятно, что соединяет звенья – в цепь.
Кривая улыбка на лице - один уголок рта поднимается, второй неподвижен.
- С Грифом поговорить вряд ли получится, - бакалавр серьезен. - Он меня пристрелит, не иначе.
- Грифу теперь не до этого, - тонкая, понимающая улыбка в ответ. – Но если уравнение решается и без него – кто станет жалеть? Нужно найти ответ. А какой неизвестной станет Гриф – первой, последней или отсутствующей – велика ли разница?
- Ты права, - кивок. - Хорошо, я навещу их всех; мы обязательно узнаем, в чем дело.
Замереть на секунду, еще не сойдя с последней ступени... взять за узкую ладонь и прижать к губам, на прощание.
- До встречи, Мария.
Она долго молчала, не отнимая руки. Ветер бездомным псом жался к ее ногам.
- До встречи, эн-Даниил. И помни - я слышу твое сердце.
Беззвучно закрылась дверь. Ветер, оставленный за порогом, обиженно заскулил - и отправился следом за Данковским.


--------------------
Я сама видела, как небо чернеет и птицы перестают петь, когда открываются ворота Федеральной прокуратуры и кортеж из шести машин начинает медленно двигаться в сторону Кремля ©

Вы все - обувь! Ни одна туфля не сможет украсть мои секреты!
Строю летательные аппараты для Капитана. Строю для Сниппи доказательство теоремы о башмаках.
Скопировать выделенный текст в форму быстрого ответа +Перейти в начало страницы
higf >>>
post #190, отправлено 9-07-2010, 21:55


Мелькор, восставший
********

Сообщений: 7404
Откуда: Прикл.ру
Пол: мужской

приятных воспоминаний: 5851
Наград: 25

Гаруспик. По следам болезни
(и везде встречающий меня Клюв)

Петля канатом заборов и каменными узелками домов захлестнула участок бывшей Степи, да так и не заковала его в пластинчатую броню мостовой. Город оставил небольшой кусочек земли, поросший травой – невысокой, уступающей вольным собратьям. Смоченные дождем листья падали между темными стеблями, ложась пятнами недолговечного червленого золота.
Идти было совсем недалеко – между хмурых жилищ, большей частью занятых Укладом. Здесь никого не было, и в этой пустоте казалось, что жизнь уже покинула город. Первый ее признак, впрочем, не обрадовал Гаруспика.
Темный нахохленный силуэт Исполнителя ждал Артемия – последним узлом на протянутом канате пути.
Беззвучно хохотало небо – уж не думал ли ты, увечный, обогнать его на этой дистанции? Не надеялся ли успеть первым и увидеть мальчишку не задетым обжигающим дыханием Чумы?
Беззвучно хохотало небо – до слез.
Вестник беды, укрывший под вороньей маской воронью душу, равнодушно взирал, как шагает по дороге фигурка-менху, нелепо припадая на правую ногу.
Дошагала – словно во сне, где шаги – единственное, что отмеряет время. Прошла мимо, стряхнув резким движением головы на темный балахон капли воды с волос. Скрипнула дверью – все еще незапертой. Да и чего уже бояться – теперь?
Холодом кольнул желтый взгляд, напомнив, как в затылок дышало смертью вороненое дуло ствола, заставляя вздох за вздохом ожидать вспышки. Кольнул – и остался с той стороны двери, закрывшейся с хриплым кашлем.
Хозяин выбежал навстречу, звонко щелкая подошвами, – быстрый, порывистый, совершенно обычный Спичка. Лишь веснушки словно бы выцвели на ярком лице – превратив мальчишку в глазастую тонконогую тень. Тень, отмеченную алыми пятнами на шее – и клювастым знаком у дома.
– Вот здорово, что ты пришел! – обрадовался Спичка. – Скучно одному сидеть, сил нет! На крыльцо сунулся, а там… этот. Как зыркнет!
Мальчик сумрачно шмыгнул носом, вспоминая неприятный взгляд клювоголового сторожа.
Улыбка осветила хмурое лицо Гаруспика – вызовом всему увиденному сегодня. Пускай птица-смерть – казалось, одинаковые Исполнители проклюнулись из яиц ее огромной кладки – свила гнездо в доме Влада. Пускай грустный напев протекает рекой через обиталище Таи. Но Спичка все еще прежний, словно язва зацепила его когтем, но дух ее не в силах пройти сквозь незапертую дверь. Пока не в силах. И за это пока – стоит бороться.
– Пусть зыркает, – хмыкнул Артемий. – Ничего, не клюнет. Но ты действительно лучше дома посиди. Книги какие-нибудь откопай, что ли – все веселее. А я тебе лекарство принес. Как положено – горькое, но ты же не боишься?
– Боюсь, придумал тоже! Я даже без воды могу, спорим?
Не дожидаясь ответа, Спичка сграбастал пузырек, выкатил на ладонь глянцевую капсулу и мужественно положил на язык. Несколько мгновений лицо его выражало довольство и гордость, затем брови сложились домиком, переносица отчаянно сморщилась, округлился рот, силясь залить вязкую горечь хотя бы воздухом.
– Фу, гадость! – прочувствованно выдохнул он, сглотнув отдающую хиной слюну, и хихикнул: – Я раньше думал, что лекарства специально такие противные. Ну... Чтобы никто не говорил, что заболел, а сам таблетку выпил и вместо школы – гулять до вечера... Правда, это давно было.
– Давно, – согласился Гаруспик. Все, что случилось до того дня, когда он встретил Стаха у Станции – было давно. – Не знаешь, как там дела у столичного доктора? Я его со вчерашнего утра не видел.
– А я видел вечером! – с бесхитростной радостью поделился Спичка. – Голодный он был и измученный, чуть с ног не валился. Но живой. А сейчас это, сам понимаешь, уже немало. Я его яблоком накормил, чтоб совсем не помер... – мальчик помолчал, вспоминая подробности. – Он, кстати, тоже про тебя спрашивал. Где ты можешь быть.
Подозрения слипались в уверенность, как рыхлый снег – в снежок. Вот только рука все не хотела его метать. Вот только точило, вопреки всему, неясное сомнение.
– Встретимся. А когда ты... Почувствовал себя неважно? – почему-то не хотелось произносить – заболел.
Тоскливая болотная зелень колыхнулась на дне карих мальчишеских глаз, словно Гаруспик задел тему, о которой было не просто неприятно или болезненно – невыносимо говорить.
– А я... нормально себя чувствую, – неуверенно выдавил паренек. – Ничего не болит, но... как будто внутри личинка зреет. Ты еще не ощущаешь, что она тебя ест, но точно знаешь, вот она, внутри. Можно накормить ее этой гадостью, – он кивнул на пузырек с капсулами, – и она будет спать. Но это ничего не меняет.
Время выдохами отмеряло секунды молчания. Спичка все глубже уходил в топкую тину своих мыслей. Затем, будто резко выныривая на поверхность, вздохнул:
– Ну так вот, – привычный золотистый оттенок глаз понемногу теснил муть из глаз, – засыпал я – личинки еще не было. А проснулся – сидит.
Артемий почувствовал себя неловко – будто нечаянно коснулся человеческой кожи раскаленным железом. И поспешил сменить тему.
– Пора мне. Надо идти – зелья из твири делать, – он подмигнул мальчишке. – Когда мы с неприятностями разберемся и появится время, я тебе как-нибудь покажу, как я это делаю.
Веснушчатое лицо вспыхнуло: сначала тоской, затем – интересом.
– Ладно, – Спичка вздохнул, шагнул к двери, провожая гостя. – Ты заходи еще? А то я от скуки раньше, чем от Песчанки, помру.
– Буду рядом – обязательно. Как же я без тебя? – менху усмехнулся.
Уходя к заводу, он впервые за этот день не чувствовал, что, подавая надежду больному, расплатился за это своей. Наоборот – после разговора с самым жизнерадостным из его Приближенных к нему вернулась уверенность. И даже оставленный позади мрачный страж сейчас не казался воплощением безысходности. По его маске скатывались обычные капли дождя.


--------------------
Читаю слова и буквы. Пишу ими же. Телепатически послания не передаю и не принимаю.

Пограничье
Скопировать выделенный текст в форму быстрого ответа +Перейти в начало страницы
Genazi >>>
post #191, отправлено 17-07-2010, 2:01


Amor Fati
****

Сообщений: 498
Пол: средний

x: 1116
Замечаний: 3

Самозванка. Я-ты. Ты-я.
(А мы напоминаем, что экскурс по замечательным местам нашего города проводят Вуззл и Дженази)

”И когда нас выловят между строк, и когда нас выучат наизусть, и когда нас выговорят взахлеб, перепишут в ноты и станут играть – все закончится. Я им скажу, что скоро найду тебя и вернусь. Знаешь, им в голову не пришло бы, что я тоже могу соврать.”
- Екатерина Перченкова



Хорошо тебе в этом городе, сестра. Смотреть на лица и не замечать глаза, не слышать голоса, и смотреть куда-то… А они все ко мне тянутся, протягивают пальцы холодные, взглядами пугливыми меня сверлят, а все ведь из-за тебя. Все ведь из-за тебя – сладко, сладко говорится.
Все из-за тебя, сестра – видишь, вот я вскидываю руки и спускаюсь вниз, и по следам моим не растет гнилая трава, камни не ест язва, неживая вода не течет.
Все из-за тебя, сестра! Видишь, вот я поднимаю к небу глаза, и ночные облака не покрываются янтарной, гниющей коркой.
Все из-за тебя, сестра. Видишь, вот я иду вдоль улиц, и шаги мои тихи, и пусто, и никто не видит. И мне даже можно улыбнуться, так, как это сделала бы ты, но нет никого – кому уж мне тут улыбаться?
Если ты вдруг меня слышишь, если ты вдруг меня видишь, сестра – вот мои слова. Я обязательно найду тебя. Чтоб оставить след на правой щеке, и, если справедливость есть, ты повернешься ко мне левой.
Найдешь – шепчет в ответ листва. Горько шепчет, понимающе, без насмешки. Или я найду тебя, но это не важно, ведь я – это ты.
Важно, чтобы раньше тебя не нашла ночь. У нее острые пальцы – стальные, они тоже ищут тепла. Как ты. Как я. У нее острые глаза – они тоже могут видеть насквозь. Как я. Как ты. У нее острый нюх – она чует самую слабую – самую сладкую – дичь. Как мы.
Колышется туман, бросая к ногам сухие шкурки звуков, вырванных из паутины дворов: хриплое дыхание города, дробный топот, перекатывающийся по брусчатке, короткий вскрик. И вновь тишина, но уже другая. Оглушительная, зябкая, путающая шаги ватной тяжестью.
Куда же ты пойдешь в этой тишине, такой страшной, такой хищной?.. Слепо улыбается улица пятнами редких фонарей. Все улицы этого города давно знают – некуда идти девочке с улыбкой Мадонны.
Тишина, вязкая, холодная, выступающая ледяным потом впитывается в одежду, скрадывает дыхание. Слева шаг. Справа дыхание. Позади чей-то тяжелый взгляд. Впереди… нет, впереди пусто. Все еще, или пока только.
Я знаю, сестра – это только в твоих силах, идти вдоль улиц неслышной поступью. В твоих только силах отводить им глаза одним лишь взмахом ладони, дуть в лоб ядовитым дыханием, смешанным с ветром. Я не прошу твои тайны, мне не нужны твои силы – кроме одной. Позволь мне спрятаться.
Затаиться в тенях больших домов, стать частью местной промозглой ночи и закрыть глаза, чтоб не видели блеска глаз.
Позволь мне спрятаться. Я забьюсь в угол, я закрою глаза, я сожмусь в клубок. Пусть этот дом станет твоей ладонью, пусть эта тень станет твоим взглядом, пусть запах этой земли станет твоим дыханием.
Я не требую большего. Я не прошу твоей крови, мне не нужна твоя улыбка и кроющееся за ней бесстрашие.
Мне страшно. Но это нормально. Ты ведь и сейчас со мной рядом, правда?
Охрани меня этой ночью.
- Чем же мне укрыть тебя, сестра? – голос прорастает из тени, вкрадчивый, мягкий голос, знакомый до колкой дрожи в горле.
Следом за голосом тьму размыкает тонкая ладонь, плечо, лицо – и вот уже Клара смотрит в глаза той, кого звала, чью щеку грозилась отметить отпечатком ладони, чьей защиты просила.
- Чем же мне укрыть тебя? - повторяет она, и голос дышит безмятежностью. – Под этим небом не спрятаться ни тебе, ни мне. Зря ты ушла из Многогранника, Сестрица. Там ведь не бывает ночи.
- Если я возьму тебя за руку – ты исчезнешь, - почему-то понимание этого приходит так просто, так легко. Так исчезает сон, если ты пытаешься удержать его, так проходит сквозь пальцы туман, если ты пытаешься сжать его в горсти. – Ведь верно?
Пальцы тянутся к её ладони – взять с собой, увести в Многогранник, спрятать и спрятаться, чтобы не нашли. Сжать до боли свою-чужую ладонь и сказать глазами: «Пойдем со мной, только будь тихой, прошу, иначе - прогонят». Только бы дотянуться, только бы схватиться покрепче – все остальное будет потом, а сейчас…
- Меня не пустят, - качает головой не-Клара, но не отдергивает руки. Ладонь не растворяется в пальцах, гибкая, живая ладонь, из плоти и крови – только очень холодная. – А если бы и пустили – я теперь сама не вернусь. Нет мне там места, в этом фальшивом Зазеркалье. Но ты не бойся, я провожу тебя до самых ступеней.
Она отводит лицо, и темнота покорно сминается, готовая выстилать путь – ей и той, кого она поведет за собой.
Не пустят, я знала, конечно. Но если бы рядом была я, если бы мое слово против их, если бы мой взгляд и голос, и перезвон крючков на груди, то… Хотя, чего уж тут думать. Можно только покрепче сжать ладонь.
- Ты ведь его убила, тогда, - голос мой глух, и слышен как будто бы только мне. Вернее, так хотелось бы, чтобы только мне. – А я не могу тебя винить. Не могу разозлиться, и сжать ладонь так, чтобы пальцы твои, живые пальцы хрустнули, душу вытянуть крючками из тела…
И ведь все это нужно говорить себе – вот она, рядом, можно достать, порвать глотку себе-чужой. Где же ты, злость моя, холодная, поднимающаяся из глубин, сжимающая, душащая?
- Ты ведь его убила тогда, - голос мой сух, пуст, полый камешек стучащий по дереву. – А он ни в чем не виноват был, смелый маленький мальчик... Ты вообще слышишь меня?!
Крик тоже может быть тихим, и ладонь сжимается – и рука холодная и рука горячая, обе ведь должны стать теплыми… Но не становятся.
Ты (я?) ведь его убила тогда. Ты-я ведь его убила тогда. Ты и я его ведь убили тогда.
Взгляд скользит по улицам, пока не останавливается на каменном уродце, неживом Соборе, высоком и неприступном.
- Туда?
Улыбается. Смотрит. На мрачные гранитные стены Собора. На Клару. На мертвые листья, целующие цепочку следов. Улыбается и идет по ступеням, не отпуская руки, не позволяя остановиться, передумать, вновь повернуть к игле Многогранника с чудовищно раздутым ушком.
- Туда, - и в голосе отражается, переворачивается, обретает второй смысл и второе дыхание колючий тон Клары. Сухость – ласковым шелестом. Пустота – гулкой глубиной. – Я-ты убила его, - улыбка не тает в глазах. – А ты-я его спасла. Теперь твой глупый маленький рыцарь – навсегда твой.
Я тебе верю. Не хочу, не могу, но верю. Все дело в том, что себя можно обмануть хоть сотню раз – это ничего не изменит. Потому что ты – это ты. Верно?
- Рыцарь без принцессы – это грустно, знаешь, - я не оборачиваюсь, не смотрю по сторонам. Когда-нибудь, верю, ты обманешь меня, а я обману тебя. Но, наверное, не сегодня. – Зато он всегда сможет различить нас.
Она толкает дверь – и это завораживает, так легко, беззвучно поддается огромная створка касанию ее ладони. Будто мягким шелком выстелен ход, а петли пропитаны розовым маслом.
Темнота Собора – пустая, величественная, бездушная – принимает их в себя. Вздыхает на крыльце вороватая ночь, упустившая добычу. И руки – горячая и холодная – становятся теплыми.
Добрых снов, сестра.

Сообщение отредактировал Genazi - 17-07-2010, 2:03


--------------------
fukken awesome
Скопировать выделенный текст в форму быстрого ответа +Перейти в начало страницы
higf >>>
post #192, отправлено 17-07-2010, 21:57


Мелькор, восставший
********

Сообщений: 7404
Откуда: Прикл.ру
Пол: мужской

приятных воспоминаний: 5851
Наград: 25

Гаруспик. Разговор с прошлым
С Вуззль в формате дневника, и не только

По обе стороны узкого прохода дома впитывают с водой шелест листьев под ногами. Справа поднимается то ли обелиском, то ли надгробием башенка «Стержня». Мостовая отбрасывает неровный стук каблуков и палки. Раскрыло объятия перил навстречу крыльцо «Верб» – заходи, укройся от дождя. Дышит сыростью падающая листва, пахнет травами и тоской падающая вода.
Мимо.
Мимо побуревших кустов, мимо редких прохожих, мимо нахохлившихся домов, радующихся, что не их пока коснулась отпечатками кровавая рука мора.
Только в лавку заглянул Гаруспик, купил себе хлеба – перекусить в лаборатории, а заодно пожалел, что не прихватил ничего из дома. Кошелек его не отличался не то что толщиной, но даже припухлостью.
И снова в узкий проход мимо покосившегося забора, навстречу лязгающему даже сейчас заводу, навстречу железнодорожной насыпи.
Гулкие прежде рельсы встречали молчанием – они давно не слышали скрежещущей песни тяжелых составов, и эхо, хранимое в знойной прогретой стали, ушло. Выстудилось мелкой моросью, бежало, гонимое колючим ветром – ищи его теперь в степи. Ищи, не найдешь.
Меж заводских цехов-исполинов шептались травы. Впитывали маслянистый дух железа, качали его на тонких стеблях, сплетая со своим терпким, чуть горчащим ароматом, – и отпускали дальше. Гаруспик мог уловить в этой смеси ноту подсыхающего ковыля, пряную мелодию давно отцветшего шалфея, тонкое дыхание увядшей таволги – и в этой музыке гулким рокочущим барабаном звучал аромат твири. Твири, почти покинувшей предел, занятый человеком, нашедшей приют за чертой выросшего города – расплескивающей свой тяжелый дурман волнами, рождающимися далеко в степи и тающими к жиле Горхона.
Сейчас и здесь этот дух был силен – кто-то принес саму степь сюда, к железным чудищам заводов. Кто-то, кого очень ждал Гаруспик, и кто, хотелось бы верить, все еще ждал его.
Ждал не так, как безликие тени в одинаковых накидках, вездесущие, насмешливые и равнодушные. Иначе – с даром этой земли. Некоторые из менху, как говорил отец, гадали – была трава, которая не росла нигде более, проклятием Суок или благословением Боса Туроха. А может быть, подарком Матери Бодхо. Исидор не гадал – она просто была. Не гадал сейчас и Артемий – он вбирал дыхание твири, выравнивая собственное – перебраться через насыпь оказалось неожиданно трудно... Еще несколько шагов – из пелены дождя выныривают у исцарапанных дверей связки, укрытые куском плотной ткани. Это они распространяют запах, который в сентябре затапливает городок.
Уже достав ключ, Бурах обернулся и увидел одонга, стоящего неподалеку. Тяжелая, как запах цветущей Степи, коренастая фигура.
– Мать прислала травы, – и такой же, как Степь, безбрежный голос – гулкий, ровный. Ни вызова, ни покорности, ни различимой теплоты. – Земля уже обещала себя осени, и твирь не так густа – но мы принесем все, что сможем собрать.
Гаруспику всегда казалось, что пучины глаз одонхе глубже, чем у людей. Может быть, потому, что на гладком лице в них сосредотачивается почти вся индивидуальность?
– Я принял травы, – в тон Червю ответил Бурах. – Пусть кто-нибудь будет здесь – если понадобится передать настои.
Он не ждал ответа – заскрежетал ключом в замке. Дверь открылось легко, будто ждала.
Сухая, пыльная, пахнущая спиртом и травами тьма лаборатории приняла его жадно – впитывая и влажное дыхание улицы, и аромат свежей, только что срезанной степи, и звуки, несущие жизнь – скрипучий голос ключа, колкое шарканье, нервное постукивание палки… Зачадила лампа, добавляя к сплетению запахов тонкую струйку гари, а в негромкий спор звуков – трескучее ворчание разгорающегося огня.
Язычок забился в ней маленьким голодным зверьком, жадно поглядывая на сухие охапки в углу и еще влажные – с улицы. Но он был надежно заперт за стеклом.
Артемий аккуратно повесил просыхать вечно мокрую сейчас куртку и принялся подтягивать к перегонному аппарату пустые ящики, соорудив из них некое подобие табурета и тумбочки. Нога недвусмысленно указывала, что не собирается терпеть стояние в несколько часов.
Вскоре на втором ящике уже были разложены рецепты, а еще через некоторое время загруженное на полную мощность изобретение Исидора работало вовсю, а его наследник перелистывал бумаги. Он уже отметил несколько подходящих сочетаний трав, и сейчас скользил взглядом мимо записей «белая плеть – одна доля, черная твирь – две...», пытаясь отыскать нечто иное. Следы того, зачем звал Исидор своего блудного наследника – строки, предвещающие случившуюся беду. Следы трагедии пятилетней давности – строки, запечатлевшие беду. Следы на тропинках судеб Уклада, которые привели к тому, что вся тяжесть его судьбы легла на плечи Таи Тычик.
А еще он просто хотел вырвать у времени и судьбы то, чего лишился навсегда – последний разговор с отцом. Через невнятицу путаных строк, под бульканье в трубках – пусть.
Хоть так.
Ненумерованные листы бились в ладонях, как замерзшие птицы – Артемий согревал их своим теплом, касаясь тонких крыльев, изукрашенных отцовской рукой. Клокотали, заключенные в белую бумажную клетку, ломкие строки, метались меж страниц, не в силах найти себе место.
Где начинается полет этой стаи – и куда он ведет?
Гаруспик не знал ответа.
Листок, будто выхваченный из середины, обжег горячечным бредом:
"Чума пропитала Землю и пожирает людей горстями. Безжалостный, черный карантин – единственное оружие на сегодняшний день. Но он должен выжить. Выжить во что бы то ни стало. Сколько же мертвой каши придется сварить, чтобы это гигантское сердце продолжало биться?"
Казалось, что на слове «он» ручка впилась в бумагу сильнее, словно спеша продавить. Он? Кто?
Артемий провел рукой по лбу, стирая едкие капли пота, и попытался оживить воспоминания десятилетней давности – где еще можно нащупать ответ? Прошлое играло в театр теней, смеясь над менху. Нет, не было, пожалуй, в городе человека, ради которого Исидор Бурах пошел бы на все. Гигантское сердце... Сказал бы так отец о ком-то?
Особенно сильное бурление прервало мысли. Гаруспик поднялся и сменил ведерко, куда стекал готовый состав, поменял травы. Все это время оставленный листочек неслышно звал, пытался что-то шепнуть. Он мог бы о многом рассказать, если бы знал иной язык, кроме начертанных человеческой рукой символов.
Если бы.
Вернувшись к записям, Артемий принялся искать дальше – продолжения ли, начала...
Следующая страница целиком была исчерчена короткими, скомканными пометками: знакомые уже названия настоев, каждое из которых тянуло за собой цепочку имен и – приговор. Заражен. Заражен. Заражен. И редкими проблесками надежды – Здоров. Неуверенно, бледно, без нажима – с проглядывающим сквозь буквы бессильным “пока”. Тогда, во время первой вспышки, отец оценивал действенность сочетаний трав единственным возможным путем – и люди становились его добровольными подопытными, и ложились в журнал сотнями горьких отметок.
Артемию повезло хотя бы в этом. Ему не пришлось долго тыкаться вслепую, отметая настои, которые больше калечили, чем защищали, выискивая единственно верное. Тот листок, что он нашел несколько дней назад – скупая выжимка, зерно истины – содержал только те рецепты, что отец счел подходящими. Сегодня, перебирая взглядом цепочки имен, намертво связанных с отцовскими рецептами, он видел, какой состав действительно давал серьезную защиту.
Стебель черной твири. Стебель бурой. И два – савьюра.
В другое время он проверил бы многое сам, поискал новые сочетания, но сейчас не было этого – другого – времени. Даже то, единственное, которое есть у каждого, утекало вместе с падающими из змеевика каплями.
Савьюр кончится раньше – и пусть. Еще много, и не время отмерять запасы. Каждый листок, возможно, равен жизни. Каждый не заболевший – живое звено цепи, ограждающей очаги болезни. Чумы, рвавшейся к чьему-то гигантскому сердцу.
Мог ли отец сказать так об Укладе? Сомнение прочертило морщину на лбу, но другие предположения были еще дальше от его собственного сердца.
Новый лист обжег пальцы нервными крючками букв.
“Я совершил ошибку.
Я добился отсрочки, но какой ценой?!
Удург выживет – на этот раз – и люди перестанут умирать. Язва отступит, и яд ее впитается в землю. Язва отступит – чтобы вернуться. Потом, когда нам уже нечем будет ей возразить.”
Следующие строки были вымараны, и за вязью резких росчерков Гаруспик сумел разобрать лишь несколько слов. Вновь повторяющееся, странное, звучащее утробной степной памятью – удург. Знакомое, отдающееся ритуальной болью в подреберье – Жертвенная кровь. И отчаяние, перед звучанием которого оказалась бессильная вязкая мешанина росчерков: Безнадежно.
Дальше почерк становился рваным и злым, будто вызов – самому себе, всему миру.
“Не важно. Время еще есть. Мы немало заплатили за отсрочку, и должны – обязаны! – ей воспользоваться. Я буду искать, чем встретить ее.
Если же не найду… Прости меня, сын мой. Эта тяжесть ляжет на твои плечи. Вся тяжесть моей ошибки. Весь груз моего….»
Белизна кромки отрезала окончание фразы.
Вот так.
Разговор, которого хотел Артемий, состоялся. Долгожданный – и неожиданный. Невольно он закрыл глаза – и увидел отца. Исидор Бурах, менху и целитель, сидел на ящике у стола совсем рядом, за спиной. Он только что обронил ненужный листок, и тот чудом удержался на краю, не спорхнув в скопившуюся пыль. Низкий голос звучал глухо из-за того, что знающий линии уронил голову на руки, глядя вниз, на грубо оструганные доски. Спина его сгорбилась – сын никогда не видел отца таким, и не слышал неровного скрежета с трудом перебарываемого страха перед будущим в голосе.
Наследник ловил слова – роняемые тжким грузом, неразборчивые, затихающие. Умиравшие в воздухе и во времени. Удерживал каждый звук, пытался разглядеть лицо, но мешала туманная дымка перед сомкнутыми веками.
Не выдержав, Артемий вскочил и обернулся. За столом никого не было. Ниточка оборвалась.


--------------------
Читаю слова и буквы. Пишу ими же. Телепатически послания не передаю и не принимаю.

Пограничье
Скопировать выделенный текст в форму быстрого ответа +Перейти в начало страницы
Хелькэ >>>
post #193, отправлено 20-07-2010, 21:27


Пилот-истребитель
*******

Сообщений: 2293
Откуда: Мертвая Зона
Пол: мужской

Воздушных шариков для Капитана: 4161
Наград: 26

Бакалавр. Нити сходятся.
(Клюв в роли себя и Младшего Влада)

Мир изменился.
Неуловимо, тонко, словно надорвалась одна ниточка в затейливой паутинке, - муха все равно попадется, но узор уже другой. Ветер пел иначе, захлебываясь переливами невидимой флейты. Мостовая под каблуками ботинок отзывалась по-другому, приветливо прогибаясь навстречу.
Уже не чужой, не незнакомый город. Почти родной. Самую малость.
Всего лишь потому, что где-то там – она, и теперь все не так, все лучше, обязательно будет лучше.
Осталось победить чуму – и все будет хорошо. Такая мелочь. Бакалавр Данковский улыбнулся – не горько, не насмехаясь над самим собой, но искренне. Все будет хорошо.
Первым делом Даниил решил навестить младшего Влада Ольгимского – его странный дом, с забитыми наглухо ставнями, был совсем близко, через мост. Проходя мимо колодца, бакалавр не удержался от вздоха. Их с Артемием крестовый поход по тоннелям представлялся сейчас невообразимо глупым.
Ветер, что всю дорогу брел за Даниилом, заметая его следы рыжим хвостом листьев, отстал. Завертелся у колодца, заглянул в слепой зрачок бездны – все лучше, чем взлететь на крыльцо и увидеть…
Черная птица.
Казалось, Клювоголовый явился сюда, чтобы настоять на встрече – крайне неприятной встрече - которой Бакалавру удалось избежать раньше, возле дома Каиных.
- Парад планет, - странно прокомментировал мрачный вестник появление Данковского. Желтый взгляд блестел колючим удовлетворением. – Зачем пришел? Позаботиться о страждущем? Опоздал, до тебя позаботились.
- В самом деле? Да быть не может, - в голосе бакалавра угадывалась ирония. - Впрочем, я не заботиться пришел, а так, повидаться. Побеседовать. Порассуждать на философские темы, если угодно...
Он пригляделся к сверкающей клювом маске, с прищуром - не проглядывает ли где часть лица. Не проглядывала.
- А я все думаю, - добавил он потише, - это ты один такой на весь город, просто шустрый, или вас много, но все одинаково нахальные? Тоже философская тема, между прочим.
- В твоем положении, - клюв доверительно приблизился, прозрачным медленным дымом выдыхая насмешку в лицо, - беседовать на философские темы - непозволительная роскошь. Песок-то бежит, часики тикают…
- Вот и подвинься, - нетерпеливо взмахнул рукой Даниил, - не задерживай. Мне сегодня еще двух таких же, как ты, повидать придется.
- Не задерживаю, - Исполнитель отступил, склонив увенчанную маской голову – с шутовской подчеркнутой почтительностью; прорези глаз источали яд. – Не смею.
Вздрогнула дверь от ледяного дыхания, текущего словами. Вздрогнула и поспешила закрыться, оставив за спиной насмешку и холод, небо и листья – всё.
Бакалавр огляделся, войдя в дом: одна комната, не разделенная никакими перегородками, довольно унылая, деревянные балки тут и там, как остов разрушенного корабля – или как скелет давно мертвого животного, с голыми ребрами. Недострой (и почему это наследник Ольгимских обитает здесь?). Запах штукатурки.
И болезни. Запах, который невозможно разложить на составляющие. Запах, который невозможно спутать ни с каким другим.
На тумбочке возле кровати - распечатанный пузырек с антибиотками и ополовиненный стакан.
Сам хозяин спал рваным, тяжелым сном, оттеняемым резкими свистящими выдохами - словно легкие пытались вытолкать, вышвырнуть из себя чуму.
Данковский нашарил во внутреннем кармане пузырек с таблетками, найденный утром. Там было всего несколько желтых капсул - и одну он немедленно извлек, вытряхнув из упаковки, и проглотил.
Теперь предстояло сделать то, чего совсем не хотелось...
- Влад, - позвал он. Сначала тихо, потом повторил уже громче: - Влад! Очнитесь...
Ладонь осторожно легла на плечо больного.
Ольгимский открыл глаза. Взгляд его, против ожидания не затянутый мутной пеленой боли – тревожный и цепкий взгляд – скользнул по комнате и остановился на госте.
- Даниил, - а вот голос звучал простуженной трубой. Влад закашлялся, прогоняя колючий хрип. – Мы не все обсудили... вчера?
- Прости, что тревожу, - бакалавр поджал губы, выказывая искреннее сожаление, - мне надо узнать, как ты заболел. Я не отниму много времени... давай, подам воды?
Влад мотнул головой, то ли отказываясь, то ли благодаря.
- Не надо воды, - потрескавшиеся губы выцеживали слова медленно, по капле. – В горло не лезет. Я дотянусь сам, если будет нужно.
- Значит, ты не так плох, - усмехнулся Даниил. - Слушай вопрос. Когда впервые почувствовал себя дурно? И с кем общался до этого?
"Давай", думал врач, "скажи, что не он". Была одна вещь, слышать которую он не хотел.
- Как заболел… - горькая усмешка надорвала натянутую кожу возле рта. – Как заболевают этой гадостью – все?! На сотни счет идет, скоро за тысячу перевалит…
За внезапной вспышкой – пепел молчания. Словно силы сгорели тонким хворостом, и теперь, чтобы запалить огонек – даже самый слабый – нужно найти лучину. Сухую лучину в насквозь промокшем лесу.
- Ночью проснулся, подумал, воздух вокруг горит. Ан нет, не вокруг. Внутри. Сразу понял – она, - Влад все-таки потянулся к стакану, пергаментные пальцы сомкнулись на грубом стекле. – Общался… да много с кем. В лавку ходил, затем к Ларе. Со столичной знаменитостью познакомился, кстати, - короткий кивок Бакалавру и такой же короткий глоток, комком прокатившийся по горлу. – Потом навестил С..Сабурова… - свистящий выдох на последнем слове можно было бы принять за спазм, скрутивший связки – если бы не бешенство, полыхнувшее в глазах. – Артемия там же повстречал. Всё, пожалуй.
Утомленный длинной тирадой, Влад прикрыл глаза.
- Артемия, значит, - Данковский поморщился, потом прикрыл глаза и заставил себя сосчитать до пяти, медленно.
Не делать поспешных выводов. Это не напоминание, это закон. Однако сон и пророчество пани Катерины настойчиво убеждали бакалавра в том, в чем он и сам уже давно готов был убедиться.
- И... как выглядел Бурах? Он был здоров? Или, может, несколько не в себе?
- Здоров? - дрогнули сухие веки, взгляд кольнул удивлением. – Думаешь, у него тоже?.. Да нет, не может быть. Он заходил сегодня... Таблетки принес.
- Похвально с его стороны, - кивнул Данковский, - но у меня есть серьезные опасения, что он разносчик заразы. Из тех, кто встречался с ним в последние дни заболели как минимум трое, включая тебя - а я ведь еще остальных не проверил.
"Минуточку!" - попросил назойливый внутренний голос.
"Да ведь ты сам с ним встречался!" - напомнил внутренний голос.
"Интересно, здоров ли ты, Даниил?"- насмешливо спросил он. И Данковский невольно вздрогнул.
- А почему ты сказал "не может быть"? Когда я тебя видел, тоже не подумал бы, что на следующий день сляжешь.
- Не знаю, - Влад устало мотнул головой, тяжело сглотнул вязкую слюну. – Это как-то… не укладывается. Не знаю.
Рука Ольгимского, все еще сжимающая стакан, дернулась.
Расплескавшаяся вода расходилась по темной одежде пятном – будто кровь.
В глазах все отчетливее колыхалась туманная пелена.
- Хорошо... я узнал, что хотел. Спасибо тебе, - Даниил помолчал немного. - Помощь точно не нужна?
- Точно.
Хриплое обессилевшее эхо обронило отголосок слова под ноги, покатило к дверям, замерло у порога – выпустишь? - просительно, немо.
- Тогда поправляйся, - бакалавр кивнул на прощанье. - Уж ты-то сможешь, я верю.
И вышел наружу. Клювастый страж на крыльце не снизошел до беседы. Нахохлившись, ловил капли дождя, поглядывал в небо – и привычная желтизна в прорезях глаз казалось потухшей. Пустой.
Мертвой.


--------------------
Я сама видела, как небо чернеет и птицы перестают петь, когда открываются ворота Федеральной прокуратуры и кортеж из шести машин начинает медленно двигаться в сторону Кремля ©

Вы все - обувь! Ни одна туфля не сможет украсть мои секреты!
Строю летательные аппараты для Капитана. Строю для Сниппи доказательство теоремы о башмаках.
Скопировать выделенный текст в форму быстрого ответа +Перейти в начало страницы
higf >>>
post #194, отправлено 21-07-2010, 22:26


Мелькор, восставший
********

Сообщений: 7404
Откуда: Прикл.ру
Пол: мужской

приятных воспоминаний: 5851
Наград: 25

Гаруспик. Смерть по линиям
(С кем? Клюв - он и есть Клюв)

Настоящее напомнило о себе требовательным всхлипом настаиваемой твири. Тряхнув головой, Гаруспик перелистнул еще несколько страниц, но там были лишь заметки по лечению, и отнюдь не только Песчаной Язвы. Этого следовало ожидать... Отец вряд ли вел дневник в обычном смысле слова, и то, что часть мыслей вырвалось на бумагу, показывает, как Исидор был потрясен тогда.
Ведерко почти наполнилось, и Артемий поковылял с ним к двери, открыл ее, проверяя, на месте ли одонг.
Ветер гонял по Заводам мелкий мусор и забавлялся со стебельками, пробивающими утоптанную землю. Червь метнулся навстречу, будто и он был игрушкой ветра – легкой, послушной игрушкой.
– Травяной настой? – взгляд странных, нечеловечески круглых глаз, прильнул к ведру, словно уже пил эту пряную целительную горечь.
– Да.
Артемий оставил палку прислоненной к столу, и теперь с полным ведром удерживал равновесие, почти на одной ноге. Не хватало еще менху шлепнуться перед одонгом. Степь не любит слабых, лишь иногда терпит. Обычно недолго.
– Будет еще, – продолжил он. – Приходите. Этого – нельзя пить много и не пей по дороге. Передай Матери – разлить по бутылочкам и выдавать понемногу. Не забудешь?
Строгий вопросительный взгляд уперся в Червя, казалось, даже чуть надавил.
Одонг кивнул, легко принимая драгоценную ношу. Тяжелый взгляд менху увяз в его невозмутимости, как в зеркале – не царапая, не пугая, отражаясь равнодушно и холодно. Следующий порыв ветра сдернул червя с места – большими скачками он несся прочь, и железнодорожная струна гудела, откликаясь на его бег.
Гаруспик проследил, как темная фигура мелькнула на фоне подпирающих серое небо труб и, уменьшившись, растаяла. Он медленно, не спеша вдыхал прохладный воздух. Ветерок из Степи смахнул капли пота с небритых щек и затих, опасливо заглядывая в город через насыпь.
Где-то здесь билось гигантское сердце того, кого отец называл удургом. Сколько же травяного настоя придется сварить, чтобы...
С кривой усмешкой Артемий вернулся в пропитанное паром помещение.
Гаруспик шел к столу, и тишина ползала вокруг него на брюхе, ежеминутно вздрагивая – от неровного звука шагов, от гулкого дыхания, от редких капель, которые ронял остывающий дистиллятор.
Когда за спиной открылась дверь, тишина взвизгнула и выскользнула вон. Наполняя убежище влажным шелестом плаща, гость проводил беглянку коротким взглядом. Хмурый клювоголовый гость.
Бурах обернулся на шум, и рука невольно скользнула к лежавшему на столе ножу прежде, чем он заметил блеск на медном клюве. Потом с неохотой отпустила рукоять, и та тихо стукнула деревом по дереву. Тебе надоело меня встречать, и ты пришел сам? – хотел спросить он. Что тебе нужно? – хотел спросить он. Ты решил занять пост у моих дверей? – хотел спросить он. А еще хотел знать, почему несущие вахту Исполнители говорят так, словно им диктует слова кто-то один. Почему они непохожи на волонтеров в костюмах, который носил и он сам. Почему?.. Но все это, не в силах уместиться в словах, вылилось в один вопрос:
– Ты кто?
Глаза Гаруспика невольно сузились, а черты лица окаменели, словно тоже пытались уподобиться маске.
– Не узнал? – гулко хмыкнул гость. – И хорошо. Не ты один.
Рука, появившаяся из складок плаща-накидки, не без труда стянула с головы клювастую маску. Под маской обнаружилась взъерошенная голова Станислава Рубина.
– Как они в этом дышат, ума не приложу, – свободной рукой Стах откинул волосы со лба, усыпанного мелким бисером пота.
– Может, им не надо дышать, – Гаруспик коротко засмеялся собственной невеселой шутке, разряжая мгновенно возникшее напряжение. – Стоят себе... и не дышат. Представляешь?
К концу фразы собственные слова уже не были смешны, и Артемий поспешил добавить:
– А я тебя искал, Стах.
– Я знаю, – кивнул Рубин, продолжая избавляться от надоевшего костюма. Маска полетела на пол, намокший плащ небрежно накрыл нагромождение ящиков, – получил записку от Спички. Еще до того... – он на мгновение смолк; рот искривился горькой ломаной линией. – Шабнак задери, ну как же так?! Ведь заговоренный же мальчишка, в любую щель пролезет, из любой петли вылезет!
Рубин нервно метнулся по тесной клетушке лаборатории – два шага вперед, два шага назад. Затем зло тряхнул головой, остановился.
– Я был у себя, смотрел записи, что ты оставил. Если в мертвых тканях бактерия сохраняет активность не больше часа... – Стах криво усмехнулся, – выходит, самое безопасное место нынче – мортуарий?
– Выходит, так, – сжал правую руку в кулак Артемий. – Только не превратишь же город в одно... «безопасное место». Здоровых можно переселять туда, где накануне прокатился мор. Не знаешь – сегодня были вспышки?
Гаруспик ничего не ответил на слова о Спичке – ему не хотелось делиться с Рубиным своим тяжелым подозрением. Да он и сам хотел бы, чтоб эта история оказалась нелепой ошибкой.
– Видел, что оцеплено Седло. Наверняка и еще где-то есть, но расспрашивать мне, сам понимаешь, с таким маскарадом не с руки, – Стах качнул головой в сторону валяющейся неподалеку маски. – Переселять... Не уверен, что это выход. Болезнь может быть неразличима на ранних стадиях, а при сильном иммунитете – организм способен сопротивляться достаточно долго. Долго, разумеется, по общим меркам – но тем не менее. И даже если предположить, что мы найдем способ отделить здоровых от кажущихся здоровыми – запереть их? Это же люди, менху... – то ли горечь в словах, то ли гордость. – Люди. Они не могут сидеть в загоне. А оцепить каждый район, засадив в резервации отдельно больных, здоровых и вероятных носителей, перекрыть каждую улицу, каждую дыру в заборе – у Сабурова не хватит патрульных.
– Отец ведь смог изолировать заразу, – возразил Бурах, продолжив про себя – «А я – нет». Не упреком – упрекать было поздно. Просто факт.
– Смог, – кивнул Рубин. – Он многое мог, твой отец, но что-то из этого – приходит только с годами. Опыт. Мудрость. Но порой мне кажется... – неуверенная дробь пальцами по столешнице заполнила паузу, – что тогда было еще что-то. Какой-то груз, который Учитель нес в одиночку. А карантин – оставил печать на всех нас.
Гаруспик не стал спрашивать Стаха об удурге. В нем окрепла уверенность, что ученик отца ничего не знает об этом. Он не пытался подкрепить это чувство – просто видел, что не по этой линии нужно вскрывать словом. Присев на заскрипевший ящик, Бурах кивнул гостю в сторону другого.
– Что-нибудь узнал? Каины до сих пор ищут тебя?
– Ищут... наверное. Не очень хочу проверять. Не сейчас. Там кое-что важное, особенно в свете твоих последних выводов. Смотри, – Рубин не стал садиться. Шагнул к Артемию, склонился, доставая записи. – Вот твои пробы зараженной крови: живая и мертвая. А вот это – Симона Каина. Сравни.
Рядом с набросками, сделанными вчера рукой Бураха, лег другой лист. Жадная ветка бактерии, густо облепленная эритроцитами в образце живой крови и съежившаяся, размагниченная, пустая – в образце крови мертвой, на рисунке Рубина выглядела иначе. Некоторые щупальца-отростки еще тянули к себе красные кровяные тельца, но большая часть – топорщилась иглами в пустоту.
Пальцы Артемия с неожиданной силой сжали край бумажки. В душном, густом воздухе ему вдруг стало холодно – будто зима властной ледяной рукой отстранила осень. Глаза не хотели верить увиденному
– Постой... Что ты хочешь сказать – он не живой, не мертвый?! Я ведь сам... – Гаруспик сглотнул, вспоминая запятнанный блеск ножа и извлеченную печень.
– Он был не живой и не мертвый, – с тоскливой обреченностью поправил Стах. – Теперь-то уж – какие сомнения... Моя вина. Моя затея.
Избегая взгляда Гаруспика, он отошел к ящику, грузно опустился.
– Не понимаю, как такое возможно: дыхания – не было, сокращения сердца – не было. Но кровь выглядит так, словно организм все еще борется с болезнью. Я вчера проверил образцы с ледника – до сих пор! – Рубин снова смолк, усмиряя бушующее внутри пламя.
Гаруспик работает, как одержимый. Красные линии будто сами появляется на теле, и оно раскрывается навстречу стали. Руки в перчатках рассекают густую сеть вен и артерий и выдергивают остановленное Песчанкой сердце. Небьющееся. Не живое.
Не мертвое.

– Это я его убил, Стах, – холодная рука сдавила горло, превращая голос в хрип. – Я убил бессмертного Симона Каина. По линиям.
Кулаки вновь инстинктивно сжались.
Он привык бороться. Умел постоять за себя в студенческой потасовке или врезать по зубам мерзавцу, пытавшемуся обидеть девушку. Отлично орудовал скальпелем, вскрывая загноившуюся рану или вырезая аппендикс. Можно было потерпеть поражение, да, но совсем иное – когда твои же дела оборачиваются против тебя.
Куда здесь нанесешь удар, и кто будет сплевывать кровь после него?
– Вина... – в пространство проговорил Стах. – Вот тот груз, что каждый несет в одиночку. По каждому – своя плеть.
Вязкое молчание текло по воздуху, впитывая оседающий твириновый пар.
– Пусть, – Рубин вскинулся. – Я готов ответить, но не раньше, чем сделаю все, что смогу. Действовать надо, действовать! – он вскочил. Снова зашагал, рассекая широкими шагами комнату. – Она борется с болезнью... Его кровь до сих пор борется. Что же в ней такого особенного? А что если...
Рубин замер, боясь спугнуть случайную мысль. Глубоко вдохнул, медленно повернулся, взглядом прожигая перегонный куб.
– Что если добавить ее в это твоё пойло?..
– Мертвая каша? – на ходу поймал мысль Артемий. Пружинистым движением, опираясь не левую ногу, встал. – Да, такой еще не было! У тебя кровь с собой?
– Немного, – пробирка с плотно притертой пробкой блеснула алым. – Если что-то выйдет, к вечеру принесу с ледника остатки.
Пальцы Гаруспика осторожно и плотно сомкнулись на стекле. Он бережно поставил бутылочку рядом со вторым агрегатом отца, поменьше. Маленьким черпачком он аккуратно зачерпнул дымящуюся жидкость и слил в воронку. Через другую трубочку добавил половину крови, смерил на глаз и решительно влил остальное.
– Пусть настаивается. У меня есть мертвая каша из крови обычного зараженного, – плотное стекло стукнуло донышком о стол, – потом сравним. – Ты где обосновался, кстати, если не секрет? А то прежним путем уже не сыщешь, – Артемий нахмурился, вспомнив визит к Спичке.
– Знать бы еще, как сравнивать, – лоб Станислава разрезали две глубокие морщины. – Обосновался... Не поверишь – на Станции. Народу там мало, спокойно. Холодно только ночами, ну и лабораторию не устроить. Все равно приходится к себе наведываться.
– Как сравнивать... По науке, как говорили наши профессора, и сказал бы ойнон Данковский, наверное, – в голосе Бураха прорезалась ирония студенческих времен, – надо проводить лабораторные исследования тканей, химический анализ, опыты на крысах... А сейчас я скажу – проверять надо, – и тяжело добавил: – На людях.
– Опытным путем, значит? Впрочем, не до сантиментов. Только много ли из этой пробирки получится – на одного-то хватит? Я схожу за... материалом.
Рубин закутался во все еще влажную робу, с видимым отвращением поднял маску.
– Скоро буду, – голос, искажаемый медью, звучал незнакомо и жутко, словно даже само облачение Исполнителя накладывало незримую печать на того кто, рискнул его надеть.
– Не закрывай дверь, – Бурах сделал глубокий вдох. – А то воздух сейчас такой, что хоть Андрею продавай.
Клювоголовый – сейчас его невозможно было назвать иначе, так велико было сходство, сквозившее в каждом движении – оглянулся на пороге. Кивнул и медленно растворился в дожде.


--------------------
Читаю слова и буквы. Пишу ими же. Телепатически послания не передаю и не принимаю.

Пограничье
Скопировать выделенный текст в форму быстрого ответа +Перейти в начало страницы
Хелькэ >>>
post #195, отправлено 23-07-2010, 21:30


Пилот-истребитель
*******

Сообщений: 2293
Откуда: Мертвая Зона
Пол: мужской

Воздушных шариков для Капитана: 4161
Наград: 26

Бакалавр. Цветы смерти.
И меня пролистав, ты под утро уснешь; что ты мне запоешь, от заразы устав?...(с)
и Вуззль


А город жил. Истерично, взвинчено и будто бы напоказ. Люди спешили куда-то – так, словно и вправду еще оставалось куда спешить. Словно не лопнули разом все нити в тот день, когда была объявлена чума. Словно мир не рухнул – и чтобы он продолжал стоять, нужно заполнить его повседневностью до краев. Ходить на прогулку и в лавку, на работу и к соседке за солью. Не запирать детей, не прятать от страшной участи – пусть бегают, играют в свои непонятные игры, наполняют переулки птичьим гомоном. Лишь бы она не подумала, что уже победила.
Слезы дождя то высыхали на бугристых щеках мостовых, то вновь чертили влажные дорожки; день переглядывался с сумерками. Город – жил.
От Влада Данковский отправился к маленькой Тае - прошел по рельсам, поросшим густой травой. Ее тяжелый запах давно уже стал привычным, однако в голове все равно начало гудеть. По пути навестил ту лавку, у которой его поймал давеча Спичка...
Страшно было видеть детей - больными. Страшно был думать о том, что если вдруг Язва одержит верх - они никогда уже не станут взрослыми.
И этого допускать было нельзя.

- А семена я сегодня бросил в землю , - сказал Матери бакалавр. - Дождь прибил их к земле - надеюсь, прорастут.
- Спасибо, - улыбнулась кареглазая Тая. – Хорошо бы там получился настоящий ковер из цветов! Но ты ведь… пришел не для того, чтобы меня порадовать?
- Нет. Я пришел задать очень важный вопрос. С кем ты общалась до того, как заболеть?
- С тобой. С Укладом. Со Служителем. Но почему ты спрашиваешь?
- Потому что, если только я не ошибся, заболели все, кто недавно общался с сыном Исидора Бураха. Влад, Гриф, мальчишка-песиголовец, ты, Спичка... - он потер переносицу двумя пальцами. - Понимаешь, что это значит?
"Только плохое", - ответил он на свой вопрос мысленно, но вслух того не сказал.
- Может, значит что-то, а может быть, и нет. Ниточки так запутались – никак не поймешь, - вздохнула она тогда.


Когда Даниил уходил, окна дома смотрели вслед – печально и понимающе. И так же – печально и понимающе – смотрела из-за стекла Тая. Как будто у нее и у этого мрачного дома была одна душа на двоих.
К Спичке ему идти не хотелось. Была на свете одна вещь, которой бакалавр Данковский боялся, - война, - и две вещи, которые он ненавидел.
Слабость, болезнь, - и смерть.
Веселый, живой, мальчишка (вспомнилось сразу: "Вы будете чуму побеждать, а я… я буду помогать побеждать, да?"), который только вчера выглядел совершенно здоровым - в чем у Даниила не возникало никаких сомнений - теперь носит в себе Песчанку.
Даниил, наверное, готов был уже поверить в Бога - лишь бы не видеть, как умирают эти люди. И дети.

- Как умудрился-то? - качал головой Даниил, разглядывая заострившиеся, будто подточенные чумой черты мальчишеского лица. - Выкладывай, где лазил, что делал, с кем разговаривал.
- Ну вы и спросили, - снисходительно фыркнул в ответ Спичка. - Проще сказать, куда не лазил. В бойни вот не лазил… Не пускают потому что. И на кладбище еще не ходил, чего там делать. В чумные районы старался без нужды не соваться. А так – везде побывал. А уж с кем разговаривал – и до утра не перечислить!
- Вот что скажи - с Артемием сегодня разговаривал? - бакалавр замер в ожидании ответа.
- Ага. Он мне вон таблетки принес. А вы что же – так и не нашли его?
- Не нашел. Вот решил, может, ты мне поможешь. Куда он отправился?
Знать бы еще, мысленно сокрушался он, что делать с менху и что говорить ему при встрече.
- А я что-то не спросил, - казалось, Спичка и сам удивился подобной оплошности. Как это, он – и не спросил?.. – Если дома его нет – может, на заводах? Там у Деда была эта… Лаборатория, вот.
- На заводах... - машинально повторил Данковский. - Ладно. Схожу и туда, и туда - тут по дороге. Спасибо, парень. Ты тут... держись, понял? Что-нибудь еще нужно?
- Хм... – хитреца, выглянувшая из глаз, подсветила веснушки, сделав мальчишеское лицо шкодным донельзя. – Есть одно дело... Хотя нет, вряд ли. Вы же не сможете незаметно подсунуть шутиху под плащ тому зануде, который у дверей? Вот была бы потеха!
- Совершенно согласен с вами, коллега, - Данковский еле сдержался, чтоб не прыснуть, - но боюсь, что не смогу. Ростом я для этого великоват... вот тебе в самый раз было бы - так что ты поправляйся, возьмем с собой шутих побольше и пройдем по Городу - эти птицы у меня самого уже в печенках сидят!..


Когда бакалавр выходил из домика Спички, на душе у него было совсем погано.
Три дома, отмеченных черными галочками клювастых вестников. Три сердца, тронутых дыханием чумы. Три разговора, наполнивших душу полынной горечью.
Сколько их будет еще?
Усмехнулось небо, бросив в глаза сотканную из капель картинку: умирающий город. Красная плесень повсюду. И у каждого – у каждого! – крыльца темный силуэт Исполнителя. Даниил идет сквозь их мрачный строй, как по живому коридору, и желтые взгляды прицелом скрещиваются на его затылке. В этот прицел не выстрелит никто и никогда, потому что – зачем?.. Кто казнит тебя лучше, чем ты сам, живой в мертвом городе?
Дом Исидора Бураха был наглухо заперт - ни малейшего следа чьего-либо присутствия. Он стучал в дверь, в окно, но никто не вышел, не отозвался.
Значит - дальше, к Заводам.
"Иди", шептал дождь, "иди".


--------------------
Я сама видела, как небо чернеет и птицы перестают петь, когда открываются ворота Федеральной прокуратуры и кортеж из шести машин начинает медленно двигаться в сторону Кремля ©

Вы все - обувь! Ни одна туфля не сможет украсть мои секреты!
Строю летательные аппараты для Капитана. Строю для Сниппи доказательство теоремы о башмаках.
Скопировать выделенный текст в форму быстрого ответа +Перейти в начало страницы
Genazi >>>
post #196, отправлено 27-07-2010, 22:33


Amor Fati
****

Сообщений: 498
Пол: средний

x: 1116
Замечаний: 3

Самозванка. Хлеб насущный.
(Хрррр...)

Тонкие нити снов сплетались в черное глухое беспамятство – одна к одной. Тонкие нити дыхания перевивались упругим жгутом, не разобрать уже – одно, два, или это и вовсе холодные губы Собора мерно роняют хрупкие выдохи.
Ночь отступала. Огрызаясь, скаля зубы в рассвет, медленно ползла по улицам, припадая к брусчатке. Утро било по оскаленной черной морде жгучим хлыстом. Утро настигало в низких подворотнях и в тесных комнатах домов, щуривших сонные окна – всюду. Задыхаясь на пологих ступенях Собора, изодранная в клочья темнота, проскользнула под дверью и затаилась меж каменных скамей.
Спи, шептала ночь. Спи, утро никогда не настанет – не для тебя, не здесь.
Где-то над степью за громоздкой грядой туч катилось солнце - и его мутный, почти слепой взгляд пророчил полдень.
Где-то. Но здесь – ночь баюкала Клару, и тонкие нити снов плели и плели свое беззвездное полотно.
Это несправедливо, что лекарство ото сна еще не придумали. Это несправедливо, что ночь лживыми посулами уговаривает тебя отдать ей драгоценные кусочки своего времени, и даже более того – своей жизни. И даже более того – своих возможностей.
Стеклышко изумрудное – ты могла бы вставить его в витраж, и Город пророс бы зеленью, пробились бы сквозь камни мостовых первые стебли, увенчанные стеклянными бутонами.
Стеклышко пурпурное – ты могла бы посмотреть сквозь него, и увидеть кровь и плоть этой Клетки, почувствовать мерное и тяжелое дыхание земли под твоими ногами.
Стеклышко янтарное – положив его под язык, ты услышала бы, о чем шепчутся листья и почему плачут здешние деревья.
Это несправедливо, что лекарство от времени еще не придумали. Ведь возможно, тогда бы ты нашла то самое стеклышко, которое можно сжать в кулаке до боли и выступившей из разреза кровью исцелить мучимых, успокоить испуганных, утереть глаза плачущим.
Клара проснулась - сон не принес ей отдохновения, оставив после себя лишь смутное желание сделать что-то. Хоть что-нибудь…
С тихой улыбкой встала напротив та, что обняла вчера холодной ладонью жаркие пальцы; та, что вывела из страшной ночи в ночь пустую и спокойную - Сестра.
- Что же, ты готова уже бежать куда-то, гнаться за этим своим ускользающим временем, исцелять страждущих своей кровью?.. А о тебе и позаботиться некому – даже ты сама не умеешь. Только я, я одна. Я ведь люблю тебя, Сестрица, - слова иссохшими травинками шелестели по полу.
Самозванка оглянулась на двери Собора – уходящее время, исчезающие возможности требовали от неё бежать прямо сейчас, искать выходы и находить решения, но…
- Я голодна, - невпопад ответила она, прижимая руку к пустому животу. – Меня мучает жажда. Наверное, и тебя тоже. Пойдем. Скорее.
Мысли её путались, речь поневоле становилась обрывистой – длинные фразы и сложные предложения вытеснял краткий и сжатый императив. Пойдем. Скорее. Быстрее. Сделаем. Сейчас. Прямо сейчас.
Заворочалась под ногами тьма, встрепенулась тревожно – куда? Из благословенного одиночества - в пасмурно-колючий день, наполненный беготней, голосами, серым вязким светом? Не ходи, не надо, зачем! Встрепенулась и улеглась, собачьими глазами глядя вслед – потому что не-Клара уже к дверям, и каждое ее движение сквозило прозрачной звенящей легкостью. Как удержать того, кто уходит – так?
- Конечно. Пойдем, - пальцы-веточки сомкнулись на запястье, даруя часть этого легкого звона, этой воздушной дрожи – так вибрирует натянутая струна, рождая звук.
День сворой разъяренных гончих хлынул в проем, схватил за глотку притаившуюся волчицу-ночь. Тьма умирала – беззвучно, яростно выгрызая клочья бесплотной клубящейся шерсти, но двое, спускающиеся со ступеней, этого уже не видели.
- Ты видишь, как они безжалостны… - голос воспринимался не слухом – рукою, плотно обхваченной кольцом холодных пальцев. – Как надменны, видишь?!
Неумолимо приближались холодные Горны, пронзая память вчерашним разговором, презрительным взглядом гордой Марии, мерзлыми ледышками слов.
- Разве предложат они кров или кусок хлеба безродной бродяжке вроде тебя? Если только кто-нибудь столь же одинокий и обездоленный, как ты сама… - Горны остались позади, и теперь не-Клара влекла ее за собой через маленькие дворики, между домов и замерзших деревьев, немо глядящих в горькие небеса. – Это все потому, что своих мертвых они любят больше, чем живых. Мертвым они приносят дары, но для живых – не найдут и доброго слова.
Несколько шагов по увядшему разнотравью – к высокой каменной ограде и в раствор неплотно закрытых ворот.
- Это место… Ты здесь часто бываешь? – спросила Клара, и голос её звучал прерывисто – измученное тело изо всех сил пыталось подстроиться под скорый ритм Сестры, но голод и общая слабость сказывались тяжелым дыханием и саднящей болью в легких, – Я вот – ни разу, так что…
Признаться честно, Самозванка совсем не жалела о том, что не была здесь раньше – как не жалела бы, если б могла забыть Город и все, что его населяет. Не проходящее чувство тяжести, не исчезающее наваждение – кажется, будто время здесь остановилось, захваченное в каплю янтаря.
Об этом говорили пустые скамьи, об этом шептали сухие и голые деревья и каменные стены склепа. Об этом молчала каменная статуя, дева замершая на долгое, долгое время…
Время. Время здесь почти не чувствовалось. И Кларе это не нравилось.
- Сердцем вижу, как тебе тревожно, Сестрица. Отчего это – разе не спокойно здесь, не тихо, не безопасно? Даже дождь стих, будто небо стало зонтом. - Не-Клара шла вперед, к изваянию, и стебли трав почти не сминались под ее стопами. Остановившись у подножия, она подняла глаза и без всякого трепета посмотрела в слепое лицо, едва тронутое рукой резчика. - Если в гранит можно заключить душу – как ей должно быть холодно в этом вместилище…
Клара шла след в след – поступью человека, поступью девушки, девочки, но никак не той, под чьими стопами земля начинает прорастать бурыми стеблями.
- Если бы кому-то и пришло бы в голову заточить душу в камне, то едва ли его попытка оказалась успешной. Дух в состоянии неизменности умирает. А что до моих ощущений, то да – здесь тихо, но…
Клара оглянулась. Стены, быть может, укроют их от чужих глаз, но прутья ворот…
- Вот что касается безопасности… Зачем мы сюда пришли, сестра?
- Потому что мертвым они приносят дары, - с непонятной улыбкой повторила она свои слова и скользнула прочь от статуи – к склепу.
На гладких мраморных ступенях дожидалось своего языческого бога – богиню! – царское подношение. Крынка молока и свежий каравай, не тронутый крысиным воинством. Крысам тоже было неуютно здесь - это время, текущее расплавленным янтарем, падало на шерстинки, заставляя бежать прочь – бежать без оглядки.


--------------------
fukken awesome
Скопировать выделенный текст в форму быстрого ответа +Перейти в начало страницы
higf >>>
post #197, отправлено 28-07-2010, 21:00


Мелькор, восставший
********

Сообщений: 7404
Откуда: Прикл.ру
Пол: мужской

приятных воспоминаний: 5851
Наград: 25

Бакалавр и Гаруспик. Ты или я?
(с Кошколавром)

Вечернее небо казалось тяжелым и будто давило на плечи. Металлические громады Заводов, выросшие с боков и впереди, усиливали ощущение замкнутости – ты пойман, нет никакой возможности бегства.
Сейчас Данковскому казалось, что он загоняет себя в ловушку. Дорожка, по которой нельзя не идти, но заведомо знаешь, что в конце ждет нечто дурное, страшное. Что же он скажет, когда найдет Артемия? Может, правду? Может, признается?
Для начала следовало признаться самому себе – иду туда, не потому что хочу, а потому что так нужно. И об этом – о просьбе Марии – пришлось еще раз напомнить себе, чтобы не повернуться спиной и не уйти... куда-нибудь.
Бакалавр не знал, где искать ту загадочную лабораторию Исидора, о которой рассказал Спичка – но приоткрытую дверь в одном из зданий, через рельсовые пути, заметил. Спустился с насыпи, заглянул внутрь – небольшой пятачок пространства и темный коридорчик, уходящий вбок.
Без приглашения, пожалуй, не стоит, решил он.
– Эй! – негромко позвал Данковский. – Есть кто?
Голос почти растворился в парах твири. Почти – но все же остался достаточно узнаваем, чтобы заставить перебирающего бумаги Артемия вздрогнуть и подняться на ноги. Мерещится?
– Кто там? – откликнулся он.
– Бакалавр Данковский, – голос звучал уже громче. – Бурах, это ты? Я зайду?
Больше всего Даниил боялся встретиться глазами с тем Артемием, что приснился ему этой ночью – с язвами, рассыпавшимися по лицу безобразным узором, ввалившимися глазами, тянущим к нему руки...
"Только сон" – твердо сказал он сам себе.
– Заходи, ойнон.
Молчание предшествовало этим двум словам – недолгое, но такое глубокое, что в нем можно было утонуть вернее, чем в болоте. Полное попыток собрать все мысли, слова и события, наслоившиеся после недавнего, вроде бы, расставания.
Артемий стоял, глядя в сторону входу и не опираясь ни на стоявшую неподалеку палку, ни на стол.
Перегонный аппарат продолжал бурлить, понемногу наполняя новое ведро.
Приглушенный стук шагов; чуть поскрипывают под ногами деревянные половицы, нехотя принимают незваного гостя.
Данковский спустился по коридору, берущему вниз – и не стал проходить дальше, в комнату. Так и встал – ни там, ни здесь, то ли решаясь на что-то, то ли, наоборот, не решаясь.
– Я... второй день тебя ищу, – неловко заговорил Даниил. – Ну, насчет того порошочка.
– Порошочка? – неуклюжесть слов повисла в воздухе между ними гуще запаха Степи. – Зачем тебе?
– Для анализа. Собственно, я и за несколько крупиц буду благодарен – мне бы проверить на компоненты, на то, как он действует на бактерию... – бакалавр развел руками, предлагая гаруспику самому предположить все остальное. – Вот...
Давно он не терялся – настолько.
Бурах, в свою очередь, вглядывался в лицо столичного гостя, будто пытаясь там отыскать подтверждение или опровержение своих догадок. Нет – все то же лицо человека, который на себе вытащил его от складов, с которым вместе дрались с бандитами.
Он открыл сумку и порылся в ней. Прихрамывая, приблизился к гостю, подавляя желание отшатнуться. Раскрыл ладонь, на которой темнела упаковка.
– Возьми, – сжал зубы и продолжил глухо, – я верю, что ты не замышляешь плохого, ойнон. Я хотел бы ошибаться. Но... держись подальше от моих Приближенных.
Бакалавр не протянул руки – наклонил голову, в свою очередь присматриваясь к Бураху. Вдруг да проступит из-под его личины страшная маска шабнак?
– Что? – спросил он, щурясь. – Подальше?.. И это мне ты говоришь?
Непонимание проступило на лице Гаруспика.
– Я думаю, должен пояснить. Ко мне пришел... вестник. И предупредил, что ты можешь быть опасен. Нет, не как Гриф и его подручные – иначе, сам не ведая того. Приближенные, с которыми ты виделся вчера – больны, ойнон.
Даниил не выдержал, отступил на полшага.
– Нет, – сказал он, – ты ошибся. Или вестник ошибся – потому что больны те люди, с которыми виделся ты. Этого не оспоришь, они сами сказали, что встречались с тобой накануне...
"А сейчас мы стоим друг напротив друга, дышим одним воздухом", мелькнула мысль, "и что же с нами случится потом?.."
– Если все это не чья-то глупая шутка, – добавил бакалавр. – Это Катерина сказала, что за тобой идет чума.
И менху тоже хотел отступить – но остался стоять, на месте, только пальцы сомкнулись, скрывая пакет с порошком. Лицо залила бледность. Ему впервые пришла в голову подобная мысль, слишком странно и страшно было самому предположить такое. Бумага зашуршала и смылась кулаке, и в голове промелькнула мысль – как бы не порвать упаковку, не рассыпать то, что может принести кому-то спасение.
– Мы. Оба. Виделись. С. Ними. Оба, – наконец произнес он глухо. – Вот этого – не оспоришь.
Данковский сунул руки в карманы плаща, поджал губы. Наиболее правильное сейчас решение проступало перед ним, словно из тумана – еще мгновение, и вот...
– Да. Поэтому знаешь-ка что?
Он прошел к столу, осторожно поставил на край саквояж и щелкнул замком. Уж в одном из карманов наверняка... не может быть, чтобы он не взял с собой...
Даниил протянул гаруспику упаковку со шприцами.
– Возьми у меня кровь, – сказал он, – проверь. Если найдешь микроб, значит, я болен.
Не колеблясь, Артемий аккуратно извлек один шприц из упаковки. На лбу пролегла морщина.
– Давай руку. Потом ты у меня возьмешь. Пробирки-то есть? А то у меня здесь больше бидоны и ведра, сам видишь, – он невесело улыбнулся и продолжил: – Только знаешь, что я думаю? Проверить надо, но не решит это ничего, хоть десять раз анализируй! Если б кто из нас был просто болен – друг друга той ночью у Грифа наверняка бы заразили. Эта болезнь, странная она. Может, нам просто не надо с одними и теми же людьми видеться? Не думай, что я спятил. Доказать не могу, но поверь, ойнон, не все пробирками и микроскопами исчерпывается, по крайней мере в нашем городе. Здесь не Столица.
– Так, может, мы друг друга и заразили? А Песчанка прячется до поры до времени... – Даниил пошарил еще в саквояже. Пробирки нашлись, но было их всего две. – Знаешь, это все глупо звучит – как это мы можем не видеться с одними и теми же людьми? Здесь совсем не Столица, ты прав, а Город ведь маленький. Хочешь не хочешь, а только если у меня есть дело к Тае Тычик, я к ней пойду, если к Спичке есть дело – к нему пойду.
Данковский закатал рукав и протянул гаруспику руку. Уже не боясь – почему-то.
– От чего болеют Приближенные, менху? Разве от чужих ошибок?
Игла пронзила кожу – она давно ждала этого часа в коробке. Ждала, чтобы выполнить свое предназначение. Человек выполнял свое.
– Я так думал. Теперь – не знаю. Но не верю, что все просто. Посмотри на Влада. На Спичку. У нас уже были бы внешние признаки, если бы мы заразили друг друга тогда. Полагаю, что в этом мы не опасны друг для друга, – голос Артемия был тих и нетороплив, будто он сидел за костром в степи и рассматривал тени между искрами. – И – ты хочешь, чтобы это продолжилось? Да, должен тебе, но только свою жизнь, и не позволю в счет долга забирать чужие.
Последние слова были будто вбиты молотком в землю, – тяжело и глухо. Кровь потекла по стеклянной стенке. Бурах закатал измазанный рукав.
Данковский извлек из упаковки второй шприц – острие угрожающе блеснуло в полусвете.
– Я не хочу, чтобы в этом Городе вообще кто-то заболевал. Неважно, Приближенные это или обычные люди. Я хочу только того, чтоб Язва ушла и смерти прекратились.
Цилиндр потихоньку наполнялся темно-красным, поршень медленно выползал наружу. Бакалавр был очень осторожен.
– Если я не болен сам, то слова загадочного вестника, что явился к тебе, равно как и слова Катерины – не имеют под собой достаточного основания, чтобы слепо им верить. Если только ты не хочешь сказать мне что-то еще... Знаешь, Георгий Каин заболел, как мне сказали, из-за того, что я поступил неправильно. Может, мы поступаем неправильно единственно тем, что доверяемся ложным наветам?
Менху поглядел насмешливо.
– Может, ты действительно болен или наглотался твиринового дыма, ойнон? И начал путать местами причины и следствия? Они заболели раньше, чем возникли подозрения. Но... в чем-то ты прав. Кто может желать поссорить нас? Знаешь, тот, кто позаботился, чтобы одонг с предупреждением добрался до меня, был очень силен. Он уговорил подождать смерть.


--------------------
Читаю слова и буквы. Пишу ими же. Телепатически послания не передаю и не принимаю.

Пограничье
Скопировать выделенный текст в форму быстрого ответа +Перейти в начало страницы
Хелькэ >>>
post #198, отправлено 28-07-2010, 21:05


Пилот-истребитель
*******

Сообщений: 2293
Откуда: Мертвая Зона
Пол: мужской

Воздушных шариков для Капитана: 4161
Наград: 26

(с... эээ... Хигфенху?)

– Раньше? – Данковский хмыкнул. – Может, тебе лучше знать – во всяком случае, про твои подозрения. Но не раньше, чем Катерина изрекла свое пророчество, это точно...
Он перевел взгляд на колбы, перегонный аппарат, капельки жидкости, падающие в ведро и разбивающиеся о гладкую поверхность.
Странные же опыты, пожалуй, были тут у Исидора. А теперь вот у Артемия.
– Поссорить нас? Давай-ка вспомним, кому невыгодны твои или мои... а может, здесь даже не "или", а только "и"... наши действия. Кому-то третьему, кто добивается того же? Со странными, но действующими здесь силами, природа которых неизвестна...
Гаруспик протер руку чистой тканью, смоченной твириновым настоем.
– Катерина? – предположил он.– Или... сдается мне, ты думаешь о том же, о ком и я.
– О девочке с голыми коленками и талантом оказываться в самых неожиданных местах, – подытожил бакалавр. – Так?
– Именно, – Артемий наконец присел. – Она, пожалуй, могла, хотя заморочить голову Хозяйке... – Бурах покачал головой. – Надо бы разузнать о ней побольше. Но есть и не менее важные вещи. Ты знаешь, что бактерия недолго живет без пищи?
И он в двух словах пересказал итоги своих исследований – умолчав, впрочем, об исследованиях Рубина.
– То есть заразиться от мертвых тел уже невозможно? – заключил бакалавр. – Отлично. Я-то хотел было идти к Сабурову, жаловаться на то, что трупы сваливают в яме, в черте города – буквально в двадцати метрах от кладбища.
– Через час покойники уже безопасны, – подтвердил Гаруспик, аккуратно вскрыв-таки упаковку и заворачивая несколько крупинок детского порошка в чистую бумажку. – Хотя тебе не помешало бы поостеречься. Возьмешь моего настоя?.. Слушай, а где ты кровь собрался смотреть? Здесь микроскопа нет.
– У меня с собой, – не без гордости сообщил Даниил. – Можно сказать, что в моем саквояже всё, что осталось от лаборатории "Танатика". В том числе и вот это...
Из сумки были извлечены несколько деталей, свинтив которые, в самом деле, возможно было получить микроскоп.
– Ты про какой настой, кстати? – стеклышко с каплей крови из первой пробирки легло на предметный столик, напротив объектива. – Опять твирин?
Бурах усмехнулся – впрочем, не без гордости. Казалось, его не очень волнуют результаты анализа – или он все для себя решил.
– А что ж еще! Рецепт отца. Почки не радуются, конечно, но не больше, чем с Андреева кабака, а шансы заболеть Язвой сильно уменьшаются.
На миг взгляд менху наполнился тревогой – время идет, а сейчас не хотелось, чтобы Рубин и Данковский встретились здесь. Но этого гость не видел.
– Так, – сказал Данковский, подкручивая винт наводки, – ты здоров. Абсолютно точно. Смотреть будешь?
– Нет, – небрежно отмахнулся тот. – Гляди свою.
Даниил заменил стекло, снова покрутил винт – прищурился, глядя в окуляр.
– Что-то я не...
И вдруг отодвинулся. Лицо его резко изменило выражение, с сосредоточенного на растерянное.
– Бурах. Посмотри теперь. И скажи, что там только клетки крови, а я просто переутомился, иначе... – он как-то беспомощно развел руками и подвинул микроскоп к Артемию.
На ноги менху буквально вскочил и зашипел от боли. Впервые за все время тяжелого разговора, который то и дело повисал на коротком поводке молчания, грозившем задушить, на его лице проступило изумление.
– Ч-черт!
Бурах сделал два шага и прильнул к микроскопу, глядя в зрачок, словно в прорезь прицела. И, словно в прорези, на перекрестье прицела оказался враг. Еще не торжествующий полную победу, как вчера, в пробе из зараженного сердца, но зато и далекий от гибели.
Артемий был потрясен до глубины души. Он готов был поверить, что чума стоит за плечом Данковского и ступает по его следам, как шабнак-адыр, в ночи. Но был абсолютно уверен, что медицине никогда не установить этого, что любой анализ покажет – оба здоровы.
– Если мы с тобой только что не пили, то... Ты болен.
– Значит, не переутомился, – как-то сухо и отстраненно сказал Даниил. – Вот оно как. Ясно.
Взглядом он был словно "не здесь", хотя речь была вполне осмысленной.
Ровно до того момента, как Данковский выпрямился, стиснул зубы и ударил кулаком по столу так, что микроскоп подскочил.
– Черт! – почти прорычал он. – Черт, черт, черт! Как такое может быть?!
Быстрый взгляд на Бураха:
– Не подходи. Я сейчас уйду. Выпей своего настоя, прими таблетку, если есть, проветри помещение или что там положено делать... – предупреждающе вытянув руку вперед, бакалавр двинулся назад, к коридору.
– Стой, Даниил! – ударило ему в спину.
Менху не обдумывал решения – но уже принял его где-то в глубине души. Обернувшийся Данковский видел, как он зачерпнул настой из ведра и залпом сглотнул его. На миг глаза Артемия подернулись мутной пленкой, и он чуть не закашлялся, но затем яростный и ясный блеск в зрачках сорвал твириновую поволоку.
Протянув руку, Гаруспик щелкнул чем-то и извлек из недр второго агрегата, поменьше, небольшую плошку.
– Выпей, – сказал он. – Что такое «мертвая каша» – слышал?
– Не слышал, – мотнул головой Даниил. – Но... зачем мне пить? Разве что это убьет меня на месте.
"Как же так?" – билось в висках. "Я ведь уверился, что победа близко! Я ведь решил – все налаживается!" Впору было сойти с ума от одного только осознания: ты теперь не один, вас двое – ты и болезнь внутри тебя. Ехидная, едкая, колкая, вот она смеется где-то у тебя под сердцем.
Умрешь, говорит, обязательно умрешь. Готовься.
– Обязательно умрешь, – вторил Гаруспик его мыслям и глаза по-волчьи сверкнули. Его голос был резок и насмешлив, но никак не зол. – Дело твое, если твердо решил, я мешать не буду. Только тогда уж пользу принеси сперва. Мертвая каша – вроде антибиотика, полностью не лечит, но заразу сбивает. Готовится на основе твири и... неважно сейчас чего. У меня тут новый состав есть, очень важно узнать его силу, и не будь тебя – пришлось бы ловить добровольца для опытов.
– Ах вот оно что, – бакалавр едва не выхватил у него плошку, потом снова отступил на несколько шагов; должно быть, боялся... – Ладно. Как думаешь, мне есть что терять?
На бледном – только сейчас он понял, что это не от недосыпа или усталости, это же Язва точит его изнутри! – лице Данковского мелькнула такая улыбка, что впору было усомниться, сохранил ли он рассудок.
Не присматриваясь даже к содержимому посудины, он опрокинул ее в себя целиком; и в глазах его мелькнул ужас.
– Ну... и... дрянь же, – сообщил он едва слышно.
– А как же, – подтвердил Гаруспик все тем же тоном. – Это ты еще не знаешь, что там, ну да ладно. Еще бы твириновые ванны, но столько настоя у меня нет. Знаешь, жаль, что язвы еще не пошли – результат был бы очевидней. А так придется тебе через полчасика еще один анализ своей крови сделать. Или еще какие идеи есть?
– Твириновая ванна – это к Андрюхе Стаматину, – отдышавшись, усмехнулся Даниил. – Полчаса, значит. Попробую.
Он посмотрел Бураху в глаза, как-то уж слишком серьезно, и добавил:
– Свою потом посмотреть не забудь. Знаешь, тебе рядом со мной быть... не надо. Никому не надо – теперь.
Гаруспик только кивнул. Предупреждения держаться подальше от его Приближенных теперь были не нужны.
– Не забудь известить, как подействовало. А ты сам узнал-то чего?
– А ничего, – дернул плечом Данковский. – Я собирался порошком этим заняться. Потом Мария, – под сердцем что-то больно укололо, – сказала – узнай, почему Приближенные заболели. Я ведь на тебя думал, думал, что права Катерина... оказалось, всё я.
Мария.
Как громом ударило.
– Мне надо найти лекарства, – пробормотал он, поднимая голову. Взгляд его снова перестал быть ясным. – Я... я пойду. Пришлю записку... да, записку...
Артемий кивнул и, порывшись в сумке, вынул бутылку настоя, которая пропутешествовала с ними по подземельям – последнюю из старого запаса. Шагнул к бакалавру и рукой в перчатке протянул ему.
– Возьми, ойнон. Только не злоупотребляй. И – удачи!
Даниил лихорадочно кивнул, принимая бутыль.
– Спасибо, – выпалил он через плечо, уже взбегая наверх по доскам, – спасибо за все!
Ночь проглотила его тень, едва та оказалась за порогом.

Сообщение отредактировал Хелькэ - 28-07-2010, 21:39


--------------------
Я сама видела, как небо чернеет и птицы перестают петь, когда открываются ворота Федеральной прокуратуры и кортеж из шести машин начинает медленно двигаться в сторону Кремля ©

Вы все - обувь! Ни одна туфля не сможет украсть мои секреты!
Строю летательные аппараты для Капитана. Строю для Сниппи доказательство теоремы о башмаках.
Скопировать выделенный текст в форму быстрого ответа +Перейти в начало страницы
Genazi >>>
post #199, отправлено 4-08-2010, 21:50


Amor Fati
****

Сообщений: 498
Пол: средний

x: 1116
Замечаний: 3

Самозванка. Скорбная помощь.
(Манч? Это не манч. Это Мо-о-о-о-о-ор! И вообще, невиноватая я, она сама пришла.)

Поразительное ощущение – голод. Казалось бы, совершенно прозаическое чувство, незначительное, неприметное. Но, тем не менее, набрав достаточную силу, оно может затмить все или почти все – табу, моральные догмы, волю и разум…
Ярче всего голод вспыхивает прямо перед началом трапезы – так тлеющие уголья охватывает огонь под сильным порывом ветра. Но, как и любой огонь, голод следует обуздывать. Последствия безграничного потакания своему желудку Клара смутно понимала, а потому все же удержалась от недостойных действий – только лишь шумно сглотнула вдруг подступившую слюну.
Нравственная же сторона вопроса Самозванку не столь волновала – сейчас ей казалось, что наиболее важным является не столько сам предмет подношения, сколько действие. Чувства и мысли подносящего, его воля, его…
- Ведь не ее ты боишься разгневать? – не-Клара небрежным кивком указала на окаменевшую деву. – Она и взглядом не одарит эту землю, на что же ей пища земная?..
Легкие шаги по граниту, изукрашенному сетью светлых прожилок. Тонкие руки, переломившие каравай надвое.
Как ей дается эта легкость во всем; чем наполнено ее тело – сухой, невесомой твирью?!
- Ешь, - хлеб будто сам лег в ладонь – дышащим теплом сердцем.
Клара старалась есть медленно. Клара пыталась насыщаться с толком, чувствуя вкус своей трапезы. Нельзя сказать, что ей это совсем не удалось, ведь несмотря на то, что еда исчезала быстро, сам вкус она ощущала в мельчайших подробностях – чуть сладковатое, теплое молоко и солоноватый хлеб с легким привкусом пыли и запахом земли. Странное сочетание.
И так же медленно тек здешний горчащий воздух. Время, плененное тягучим янтарем, не хотело быть единственной пойманной мошкой. Пусть Клара разделит с ним драгоценные минуты, часы… Пусть. Куда ей спешить?
Мягко улыбалась Сестра, присевшая у подножия склепа.
И только ветер, странный, беспокойно-заботливый ветер, теребил подол. Заглядывал в глаза, тянул за пальцы – будто звал куда-то.
Клара чуть слышно вздохнула – голод поутих, стал почти не ощущаем, но явно ненадолго. Через пару часов от мимолетного чувства насыщения не останется и следа, а значит… Думать, о том, что же будет дальше, Самозванка не хотела.
- Кого мне благодарить – даже не знаю, - сказала она, поднимаясь на ноги и отряхиваясь. – То ли тебя, сестра, то ли того, кого уважили свежим хлебом… Или же вовсе – того, кто уважил. На всякий случай, благодарю всех.
Улыбка её казалась неуверенной. Все же, чувствовалась в этом всем некая нотка фальши. Почти незаметная и почти неслышная. Почти.
- Спасибо, - на лице Клары мелькнуло странное выражение – так выглядят люди, которые должны сделать что-то не слишком-то нужное, но все же необходимое – по некоторым причинам. – Спасибо.
Ветер не желал ждать – он уже почти гнал Самозванку из этого места.
- Пойдем?
Не-Клара не шевельнулась.
- Зачем? Разве есть тебе, куда идти, сестрица? – все та же ласковая улыбка в глазах и в голосе, и только нить, протянутая от сердца к сердцу, дрожит напряжением. - Разве ждут тебя хоть где-нибудь?
Есть – волновался ветер стебельками трав. Ждут. Я покажу, я напомню, ну же?
- Нет, - ответила девушка, и улыбнулась. Чуть шире, чуть свободнее. – Но ведь меня же зовут Самозванкой. Я прихожу сама, не спросившись.
«Нет», - ответила Клара сама себе. – «Никто меня не зовет и не ждет. Кроме, разве что, ветра. Но тебе об этом знать и вправду не обязательно».
Ответила – и шагнула к воротам.
Помедлив, поднялась со ступеней Сестра, пошла позади прозрачной тенью – непривычно молчаливая, строгая. Чужая.
А ветер бесновался. Швырял в лицо крошево листьев – острыми осколками недавней грезы.
”И у тебя будут крылья. Звезды. Только завтра…” – шептал исчезающим голосом слова из вчерашнего дня.
Словно на аркане, тянул за собой, ухватив за конец шарфа - по прежней дороге, через дворики, к колючим Горнам. К крыльцу, возле которого застыл зловещий клювастый силуэт.
Вспомнила? Поняла? – и осторожно подтолкнул в спину.
Мерцающая щекотка тронула лопатки – будто там, под перепачканной ветхой курткой, и правда пробивались сквозь кожу слабые, покрытые пухом крылья.
Ветер труслив – он бросил Клару, затих, стоило ей только зайти за ограду. Та не обиделась – не заметила. Мир вокруг неё тускнел, становился размытым и нечетким, оставляя в поле зрения только крыльцо и скорбную, сгорбленную фигуру Исполнителя – вскоре и она исчезла, став частью чего-то совершенно ненужного, лишнего здесь.
Неизменным, единственно важным оставался только почти неощущаемый запах тления и пыли. Клара шла, следуя этому запаху – он тянул её за собой, тянул к себе, ближе и ближе. И Самозванка следовала.
- Уходи отсюда. Тебе здесь больше нечего делать, - голос её звучал без надменности, без намека на какую-либо враждебность – только констатируя факт, что гораздо обидней, возможно. – Уходи, уходи быстро, и не оглядываясь.
Пальцы девушки сжались на дверной ручке.
- Уходи отсюда, - повторила она неизвестно кому и толкнула дверь.
И насмешливый клювоголовый демон не ответил колкостью. Острым взглядом коснулся лопаток – незримых пробивающихся крыльев! – и отвернулся. Неспешно, будто бы невзначай – что на нее смотреть, на эту девчонку с тощими коленками?..
Дверь подалась под пальцами ускользающим мороком. Колыхнулся в лицо острый запах немощи – напугать, прогнать чужака, посмевшего нарушить зыбкий, наполненный горечью покой этого дома.
Шагнула следом Сестра, оглянулась вокруг, зябко передернула плечами – и пошла по комнатам. Будто не в первый раз, бродяжкой с улицы – а добрым другом, желанной гостьей. Заглянула в кабинет, затем - в спальню. Шагнула к кровати, где метался в неспокойном сне измученный болезнью старик. Коснулась холодной ладонью лба, покрытого бисеринами пота. Кольнула Клару боязливым взглядом.
Самозванка осторожно прикрыла дверь за собою и последовала за Сестрой. Шла держась стен, стараясь не оглядываться по сторонам, шла, следуя становящемуся все сильней, запаху.
Подошла к Сестре, остановившейся у изголовья кровати – и сжала руку на её запястье, отводя холодные пальцы в сторону.
- Что тебе до него? – в голосе не-Клары пробивался нервный росток. – Он платит за чужие ошибки. Поступивший неверно - не осознает вины, если не увидит последствий своих решений. Так почему же ты гонишь меня отсюда – ведь я несу добро!
- Смерть ничему его не научит, – ответила Клара, обнимая-удерживая Сестру, всматриваясь в заострившиеся черты лица Георга Каина, известного как Судия, оставшегося в памяти иных как «Брат Симона». – Он ведь не мистик, он не поймет, не захочет поверить в такое наказание. Смерть для него – событие, за которым не кроется ничего, кроме стечения обстоятельств – и никакого рока, никаких последствий, за которые он якобы должен платить. Как ни странно – он прав. Расплата за ошибки найдет его чуть позже. Не сейчас. Я напомню ему об этом случае…
Кларе вдруг показалось, что стоит ей чуть глубже вдохнуть этот воздух – и она умрет, непременно умрет. Но наваждение исчезло так же быстро, как и появилось.
- А ты, Сестра, остерегайся таких речей, – Клара сжала руки крепче. – Не добро ты несешь, а наказание. Закономерность. Которую, я собираюсь нарушить. Наверное, как-то так и происходит Чудо.
- Пусти, - сухие жесткие ладони толкнулись в плечи. – Любишь ли ты меня или только свои чудеса? Мы разные, но я ведь сестра тебе! Разве он тебе роднее?
Не-Клара вырвалась из крепких объятий Самозванки, взглянула ощетиненным волчонком. Губы ее дрожали.
Короткая судорога прошла по лицу Георгия Каина, дернула веко, исказила линию рта. Сестра наблюдала за ним со странной жадной печалью.
- Что же, - кивнула она, не отрывая взгляда от перекошенного лица Судии. – Пусть будет по-твоему. На этот раз – пусть.
Клара кивнула – молча, отсекая от своего восприятия образ Сестры. Так надо, так необходимо. Чтобы перед глазами остались только искаженные черты лица, чтобы слышалось только судорожное дыхание. Вот она – один на один с Законом.
И чуть теплые пальцы касаются лба, и узкая ладонь ложится на грудь. Кто сказал, что чудо – это всегда надрыв? Кто говорит, что чудо – это прыжок выше головы?
Можете верить им, они почти не лгут. Можете верить им, они просто видели другие чудеса. Но здесь – не так.
Просто однажды приходит девочка в грязной куртке и с чумазым лицом – заглядывает в глаза и качает головой.
К тем, кто отчаялся, к тем, кто не ждет уже, к тем, кто не помнит, что надо ждать. Приходит и смотрит печально, может быть, даже не зная, кто они, может, не зная за что это им, ей, впрочем, даже не надо знать.
Она не всегда такая, конечно, просто бывают особые дни – когда можно и даже нужно придти. Без крика, без шума, спокойно и тихо… Совершить чудо.
И вот ломается что-то в воздухе, исчезает что-то с лица – и будто бы дышится легче, и будто в глазах светлее.
Вот так скучно и просто, совсем неинтересно.
Мы ведь не знаем, как это, не сможем понять. А она не сможет рассказать. Или не захочет.
И только пальцы дрожат, только губа до крови закушена, а жилка на шее бьется часто-часто. Но никто этого не увидит, потому что некому на это смотреть. Да и не нужно.
…когда Клара выходила из дома Георгия Каина, клювоголового стража у дверей не было. Что ему сторожить здесь теперь?
Прянул навстречу ветер – обрадовано и чуточку виновато, обдал влажным, пахнущим прелой листвой дыханием. Снова потянул за собой – время, время!
Странно идти вот так, не зная ни цели своего пути, ни длины его – просто шагать за ветром, слушаясь его невнятного шепота да намагниченной стрелки под сердцем, указывающей направление. Дернется стрелка вперед и немного вправо – шагай через Створки к неуклюжему мостику над Глоткой. Крутанется резко, едва не срываясь с резьбы – поворачивай к грузной махине Станции. Вздрогнула и замерла, направив нервное острие на очередного вестника, мортуса, караулящего смерть – заходи в дом, твори свое непонятное чудо. Только не заглядывай в глаза той, что всю дорогу тенью следует за спиной. Лучше – не смотри.
Быстро и не оглядываясь, спряталась Клара за дверью неказистого домика. То ли домика, то ли сторожки – непонятного жилища неизвестного Кларе человека.
И первое что заметила она – запах. Изменившийся, не такой затхлый, не такой тяжкий, более… Молодой запах. Клара могла бы улыбнуться, ведь сейчас ко всем её ощущениям так трудно было приклеить ярлыки-слова. Но Клара не улыбнулась. Спиною чувствовала её дыхание, затылком ощущала взгляд.
- Не коснись его. Я пришла сюда первой, а значит – тебе остается только наблюдать, - сказала Самозванка, шагнув к лежаку, где в тяжком забытье метался Младший Влад.
- Значит, надо мне бежать вперед, чтобы успеть первой – всюду, куда ты захочешь войти?
Сестра не сделала последнего шага, не тронула осунувшейся щеки больного, только взгляд ее нежно, лаская, скользил по его лицу. Отвечая на этот взгляд, дрогнули сухие пергаментные веки. Влад смотрел молча – напряженно, цепко и, вместе с тем, беспомощно. Словно не мог понять, что происходит с ним – странный сон, в котором две девочки спорят о праве коснуться его, или изувеченная болезнью реальность, двоящая в глазах случайную гостью, пропускающая обыденные слова сквозь призму бреда...
- Можешь попытаться, да только вряд ли это поможет, - ответила Самозванка, склонившись над Хароном, - А ты спи. Мы тебе снимся.
Пальцы её легли на влажный лоб – мягко, почти не касаясь.
- За что ты их так ненавидишь? Что они тебе сделали, Сестра?
- Я умею только любить, - эхом откликнулась не-Клара. – Ты возлагаешь ладони на лоб его, потому что должна, для меня же это – счастье. Я приросла к нему сердцем – к нему и к каждому, кто встречался на моем пути.
Глаза, ловящие каждое движение рук Самозванки, обжигали жаждой. Казалось, она не выдержит, облизнет пересохшие губы, бросится на Клару – оттолкнуть, помешать, вырвать из тонкой паутины пальцев этого человека. Нет. Сдержалась. Вздохнула горестно и отвернулась – лишь бы не видеть.
- Скажешь, есть такой долг – совершать чудеса? - Клара закрыла глаза. – Значит, есть такой долг – идти против Закона?
Клара втянула носом холодный воздух и судорожно выдохнула. «Это ли не ловушка?» - незаданный вопрос стучит в висках. Вырвать холодный комок из груди, сжать в руках вены и артерии, рассечь все линии тела, чтобы потом зарастить их вновь – есть такая обязанность? Посмеяться над табу и правилами, непреложными условиями и причинами, Гордиев узел развязать касанием – есть такая профессия?
Страх и неуверенность подбираются вновь. И снова перед глазами – дороги, тропинки, пути, по которым могла бы пойти, но не стала. Бегут, извиваются – и обрываются еще до линии горизонта. Или просто растворяются в туманном мареве? Остается только одна. Только одна дорога рассекает даль, насколько хватит взгляда. Та, что под ногами.
Восковая бледность схлынула с щек Ольгимского – и будто перетекла на серьезное лицо Сестры. Она шагнула к дверям; привычная скользящая легкость в жестах поблекла.
Остановилась на пороге, глянула вопросительно – идешь?..
И снова стрелка, дергающаяся в такт ветру. Флюгер?.. Компас.
Вдоль заборов, мимо жестяных складских коробок, сквозь подступившие вплотную сумерки. Куда?
Исполнитель, несущий вахту возле одного из складов, на этот раз покосился с насмешливым сочувствием.
- И сюда не побоишься войти? – ухмылка от уха до уха была надежно скрыта медью маски, но отчетливо читалась в голосе. – Полагаешь, бандит, подцепивший песчанку, в придачу заражается милосердием?
- А ты, в свою очередь, считаешь, что бандит подцепивший песчанку, в придачу заражается глупостью? – в тон Исполнителю ответила Клара, хоть и в голосе помимо её воли проскользнула нотка страха. – В любом случае, может тогда зайдешь вместе со мной, храбрая маска? Защитишь, встанешь стеной, покараешь своим острым клювом осмелившихся напасть? Если нет – то уходи уже.
«Может быть, я тогда тоже поостерегусь», - трусливенькая, скользкая мысль мелькнула в районе затылка и исчезла. – «И может быть, ему поможет кто-нибудь другой».
А может и нет. К тем, кто отчаялся, к тем, кто не ждет уже…
Клара сделала шаг.
Острые оценивающие взгляды, скользкие усмешки, двусмысленные шепотки где-то за гранью сознания. Если идти сквозь них, не позволяя просочиться за границу обтекающего тебя кокона – их будто бы и нет. И осекаются, будто срезанные холодным безразличием нездешней девочки, гадкие слова, и дробятся об отрешенную улыбку сальные взгляды.
Рядом шла Сестра, рука об руку, не отставая ни на полшага.
- Он ведь отверженный, - обогнала, заступила дорогу. – Преступник. Спроси любого за пределами этих стен – обрадует ли кого-нибудь твое чудо?! Или на этот раз даже они, ненавидящие меня, признают, что именно мое чудо – истинно?
- Твое чудо? – откликнулась Самозванка, - Чудо – это всегда выбор, и его последствия. Чудо – это миллион дорог, где каждая – неверна и неправильна, но ты… Непостижимым образом находишь одну единственную, ведущую к спасению. Я бы многое тебе сказала, но о чем теперь говорить, если ты везде и всегда видишь только одну дорогу… По которой пойдешь в любом случае?
Не оглядываясь, Клара шла вперед – к тому, что зовется Филином, но который называет себя Грифом.
- У тебя и выбора-то нет, Сестра, - пробормотала она, подходя к недужному бандиту и душегубу. – А значит, нет и чуда.
Гриф дернулся под ее ладонями, выгнулся дугой, хрипло застонал. Болезнь уже пустила корни глубоко в сердце, и вырвать - выполоть - ее оттуда было не так-то просто. Пена выступила в уголках рта, рука скрюченной птичьей лапой сомкнулась на запястье Самозванки. В распахнутых глазах бурлило безумие.
Сестра смотрела с отчаянной жалостью, немо говорила что-то – звуки засыхали на ее губах коркой.
- Ты заставляешь его страдать, видишь?! – шептала она, но воздух не слышал слов. – Так кто же из нас двоих жесток?..
- А я и не говорила, что любезна, - со злостью прошипела Самозванка, все теснее сжимая зубы - И никогда не ставила жалость во главу всего. Воспринимай… это… как искупление. Ты же сама еще минуту назад хотела убить его, Сестра.
Пальцы сжимаются, словно бы собирая в горсти зараженные вены, отравленные артерии, загубленные нити. Пальцы скрючиваются, будто бы сжимаясь на горле болезни, на стебле ядовитого сорняка.
Чтобы одним сильным рывком вырвать из тела нечто невидимое, нечто неосязаемое.
И одновременно с рывком вспыхнула пелена безумия на глазах. Вспыхнула и сгорела – дотла. Взгляд менялся – от бесцветного непонимания к неуверенной надежде и зыбкому осознанию. И дальше – к немой отчаянной восторженности. Так не смотрел на Клару никто и никогда.
А Сестра – глаза прятала. Прятала, пока шла мимо ошалевших бритвенников, пока шагала между складских коробок, пока следовала за Кларой – и за ее зовущей стрелкой – по темным улицам, в дома, занятые Укладом. Туда, где когда-то очень давно – всего несколько дней или целую жизнь назад - Самозванку приютила маленькая принцесса одонгов. Кареглазая Тая Тычик.
Клара шла все быстрее, почти бежала – если позади Сестра, а впереди Тая, девочка с хитрым взглядом, маленькая хозяйка Уклада, то у неё, Самозванки, не остается почти ничего, кроме как спешить изо всех сил. Которых почти не было.
Бесцветным пятном она скользнула мимо Исполнителя, не удостоив того даже мимолетным взглядом – ветер подгонял, ветер давал сил на последний рывок.
- Ты отбираешь у меня всех, - не-Клара поднималась по лестнице следом за Самозванкой, и слова ее острыми льдинками кололи спину. – Хочешь оставить меня в одиночестве. Может быть ты и не Сестра мне вовсе? Может быть, ты… костяная шабнак, которой в этом городе пугают детей?
Клара не ответила. Время дорого.
Ступени перекатывались под ногами кубиками из звонкого дерева – наверх, наверх, к Тае.
Девочка не металась в беспамятстве, не обжигала безумием, рвущимся из глаз, не сжималась в зыбкий комок от боли, распирающей грудь. Она просто ждала – спокойно и тихо.
- Здравствуй, - эхо играло ее словами, как детской погремушкой. – Я все ждала, когда же ты придешь рассказать мне сказку… Ждала, ждала – и… Не дождалась. Ты ведь и сегодня не сможешь, верно? Ты очень спешишь, я вижу. Запыхалась, и шарф сбился.
- Какую сказку ты хочешь? – хрипло спросила Клара, подходя к девочке, что держала в хрупком кулачке весь Уклад – за горло. – Ту, где все кончилось хорошо, или ту, где все кончилось плохо?
- Конечно ту, где хорошо! Где все плохо – хватает и без сказок.
- Тогда слушай. Жила на свете одна девочка, по имени Мара, - ладонь Самозванки чуть сжала тонкие пальчики Смотрительницы. – Не в землянке жила и не в доме маленьком, а в настоящем дворце с огромными цветными окнами и длинными коридорами. Дворец тот был чудесным – были в нем комнаты с расписными птицами, которые пели только по ночам, были в нем комнаты с красными цветами, что цвели раз в десять лет и вместо сердцевины у них были алые рубины. Много всяких чудес там было, много всяких комнат, но нравилась Маре только одна – комната с множеством зеркал. Ведь во дворце было так одиноко, так пусто… А в комнате с зеркалами наоборот – было очень людно. Много-много девочек так похожих на неё. Но не точь-в-точь – создатель комнаты сделал так, чтобы каждое зеркало отражало глядящего в него немного по-другому. Самую малость. Были там девочки с огромными носами, были там девочки с разноцветными глазами и девочки с узкими губами. И когда Мара улыбалась, они улыбались ей в ответ.
Клара перевела дыхание. Рассказывать сказки, плести нити. Можно ли так спеленать чуму? Можно ли так спасти от настоящей Шабнак?
Тая, чуть склонив голову набок, слушала - внимательно и чутко. Но куда более жадно ловила слова Самозванки стоящая за плечом Сестра.
- И что же с ней случилось потом? – поторопила Клару хранительница Уклада, когда та ненадолго смолкла. Любопытство плескалось рыбками в омутах глаз.
- И что случилось со всеми ее отражениями? – молча, одним лишь затаенным дыханием, спросила Сестра.
-Так шло много дней и много ночей – иногда Мара смеялась, и девочки заливались хохотом вместе с ней, иногда она топала ногами и злилась – и девочки кривили свои лица в страшных гримасах. Так и жила бы Мара, если бы не заметила, в один из дней, что все девочки – с красными руками, с синими глазами, с белыми губами, все-все… Смеются ей в ответ, и плачут когда она плачет. А только одна всегда поступает наоборот. Стоило Маре улыбнуться, и этастранная девочка хмурилась чернее тучи. А стоило Маре заплакать, как девочка по ту сторону зеркала заливалась звонким смехом. И сказала тогда Мара: «Все мои подруги злятся со мною, а ты не злишься!» и топнула ногой. И ответила девочка-отражение с улыбкой: «А я не злюсь». И сказала тогда Мара во второй раз: «Все мои подруги веселятся со мною, а ты не веселишься!» и топнула ногой еще пуще. И ответила девочка-отражение хмуро: «А я не веселюсь». И сказала тогда Мара в третий раз так громко, что зазвенели все зеркала в комнате: «Все мои подруги плачут со мною, а ты не плачешь!» и топнула ногой так, что некоторые из них упали и разбились. И ответила девочка-отражение спокойно: «А я не плачу».
- Потому что вредная? – серьезно предположила Тая.
- Потому что живая, - безмолнво возразила Сестра. – Единственная из всех.
- Разъярилась тогда Мара, завизжала страшно и замахала руками – злость её была столь сильна, что не заметила она, как случайно порезалась об один из осколков зеркала. И так больно ей стало, так обидно, что крикнула она громко девочке-по-ту-сторону: «Все из-за тебя, глупое отражение! Ты ведь даже не половинка меня, ты еще меньше, совсем ничего – я накрою тебя покрывалом и ты исчезнешь, я сломаю тебя камнем и ты исчезнешь!». А девочка-по-ту-сторону лишь улыбнулась: «Правда? Давай, попробуй».
Выбежала Мара в сад, взяла самый грязный и тяжелый камень, и вернулась обратно в комнату. А там её уже ждала девочка-по-ту-сторону, сжимая в руках точь-в-точь такой же камень. «А, испугалась?» - обрадовалась Мара, - «Ничего у тебя не получится, ведь я – настоящая! А значит, я всегда буду тебя лучше». А девочка по ту сторону сказала: «Правда?». И они обе кинули камень. Разбилось зеркало, с грохотом упали на каменный пол осколки. «Вот так, глупое мое отражение» - довольно сказала Мара, отряхивая ручки, - «Будешь знать, кто из нас настоящий!». «Так кто же?» - спросила насмешливо девочка-по-ту-сторону, отряхивая руки и смотря на Мару уже из другого зеркала.
- Вот здорово! - Тая захлопала в ладоши. – Только как бы они совсем не перепутались. Что же будет, если по улицам пойдет бродить отражение, а настоящая девочка – затеряется в зеркалах?
Тонко улыбнулась Сестра. Улыбнулась, ничего не ответила – ни рассказчице, ни восторженной Тае. Молча обошла Клару, встала перед ней, положила ладони на плечи. В ясных глазах тоненькой девушки с перепачканными коленками отражалась тоненькая девушка. Точь-в-точь такая же. Поди разбери, которая настоящая. Та, в чьем взгляде больше горечи, а в улыбке – растерянности? Или та, в чьих жестах сквозит ветер? Или обе они – всего лишь отражения в фальшивом зеркале глаз?..
- И говорила Мара: «Настоящая – я!», плача и тыча себя пальчиком в грудь, - продолжала Клара одними глазами. – И отвечала ей девочка-по-ту-сторону «Настоящая – я!» касаясь пальцем груди. Пока в один из дней, заплаканная и разбитая, Мара не увидела, что отражение улыбается ей. Но не злобно, мягко и ласково. Догадка пришла к ней так внезапно, что Мара даже не сразу поняла, когда подняла руку и ткнула пальцем в холодную гладь зеркала. А девочка-по-ту сторону кивнула, и ответила ей тем же… Но об этом, пожалуй, никому знать не нужно.
- Какая странная сказка, - проговорила Тая побледневшими губами. – Нет, хорошая, очень хорошая, но у меня так жжет внутри… Как будто огонь. Очистительный, я знаю, я чувствую! То, что во мне поселилось – это оно горит и корчится, оно плачет, не я! Вот какие твои сказки, выходит… Непростые.
Сестра отвела взгляд и обреченно шагнула к лестнице. И в этом доме для нее больше не осталось места.
Клара кивнула – что ей еще сказать? Сказка закончена, маленькая Тая Тычик скоро останется без кампании Исполнителя. Не отнять, не прибавить – жили они долго и счастливо. Может быть.
Ветер стукнулся в окно, ненавязчиво напоминая о себе. Мол, не расслабляйся, иди, девочка. И Самозванка пошла.
Хищной кошкой по пятам кралась усталость. Только замешкайся, позволь себе остановиться в бесконечной погоне за ветром – прыгнет на плечи, переломит хребет, ударом когтистой лапы разобьет хрупкий компас… Нужно идти – пока вертится стрелка, пока в голосе ветра слышится слабый зов.
Клара шла – и темнота шарахалась от ее тени. Или это распластавшаяся впереди тень Исполнителя заставила темноту жаться к стенам домов?..
- Опять ты?.. - каркнул Клювоголовый, одарив Самозванку колючим взглядом.
Только теперь она заметила, что не ощущает дыхания за плечом.
Неизвестно откуда взялись силы – только лишь поняв, о чем говорит Исполнитель, Клара опрометью кинулась к двери. Чтобы услышать голоса – тонкий мальчишечий и ласковый девичий, знакомый до дрожи в коленях.
Несколько шагов по коридору - по удару сердца на каждый - длиннее бесконечности.
А в комнате – Спичка, мальчишка-солнышко, конопатый, улыбчивый, протягивал тонкую ладошку сестре, и та уже касалась пальцев.
- Зря ты пришла сюда, Сестра, - улыбка не таяла на губах – но застывала, покрываясь ледяной коркой. – Ему хорошо со мной, посмотри сама.
«В той сказке, Маре не удалось совсем изгнать девочку по ту сторону» - рассеянно подумала Клара, срываясь на бег. – «Но в тот короткий момент, когда осколки зеркала падали на пол – она была одна. А мне большего и не нужно».
Едва ли в уставшем теле девочки нашлись бы силы для достойного удара. Максимум – слабая оплеуха, чуть ли не толчок. Но и этого ей было достаточно.
Не-Клара отшатнулась, так и не сомкнув кольцо пальцев на запястье мальчика – он так и замер, протягивая руку своему чарующе-странному видению.
- Вот она какая, твоя сестринская любовь! - глаза Сестры плеснули нешуточной обидой. – Я уступаю тебе раз за разом, лишь бы не обидеть, не увидеть твоих слез, но ты не ценишь моей жертвы. И его ты заберешь тоже, а я снова не смогу воспротивиться тебе – пока не смогу. Но подумай, стоят ли они все – меня?..
- Ты постоянно путаешься, Сестра, - отвечала Клара, кладя руки на плечи мальчика. – То говоришь мне, что любишь их, то заводишь разговор о цене. И уж коль скоро ты задаешь такие вопросы, то пожалуй да – стоят.
- Хорошо же, - как-то разом сникла она. - Будь по-твоему. Забирай и его тоже, но потом я уйду – и посмотрим тогда, чего стоят твои чудеса без меня. Много ли ты сможешь, если меня не будет рядом. Ты поймешь, станешь звать меня, искать в этих каменных дебрях - только я уже не откликнусь.
Она вышла в коридор; повисшая тишина поглотила легкие шаги и тягучий скрип дверных петель.
- За все приходится платить, паренек, - пробормотала Самозванка, чувствуя слабый укол неуверенности. – В особенности – за чьи-то жизни. И я даже не знаю, чем же мне пришлось заплатить за твою.
Ладони её легли на щуплую грудь Спички, все еще холодные, но начинающие теплеть:
- Потерпи еще немного. Скоро станет лучше.
Когда мальчик заснул спокойным и светлым сном, Клара вышла на пустынную улицу – мрачный клювогловый мортус уже покинул свой пост.
Ночь упала сверху, сминая незримые крылья. От горсти обжигающих звезд, подаренных Многогранником, осталась только жгучая пыль на пальцах. Даже ветер-предатель умчался куда-то – и не позвал за собой. Только намагниченная стрелка бешено вращалась внутри – иди себе, девочка. Все дороги открыты.

Сообщение отредактировал Genazi - 4-08-2010, 22:19


--------------------
fukken awesome
Скопировать выделенный текст в форму быстрого ответа +Перейти в начало страницы
Woozzle >>>
post #200, отправлено 6-08-2010, 20:22


Клювоголовый
*****

Сообщений: 743
Пол: женский

:: 1739
Наград: 15

Полночь

За сценой всхлипывает заунывный, монотонный варган. Сумрак сцены, едва разбавленный слабым дыханием прожекторов, дрожит напряжением. Молчат, обжигают друг друга глазами куклы: та, что сжимает нож в опущенной руке, могла бы сейчас и взглядом раскрыть по линиям; не менее острый, скальпельный, взгляд у куклы, облаченной в кожаный плащ.
Кукла-девочка замерла, раскинув руки, будто растянутая незримыми канатами.
Клювоголовый демон стоит над ними – без всякой опоры, и рассеянные взоры софитов, скользя, избегают его мрачного силуэта.
У края сцены застыла изломанная тень, скрывающая под белой маской отсутствие лица.

- Кто бы мог подумать – половина пути позади, а они все еще живы… – голос больной, простуженной меди падает на подмостки, не задевая замерших кукол. – Еще барахтаются, еще плывут к берегу – не зная, что вожделенная полоска на горизонте – всего лишь цепочка безжизненных скал. Возможность умереть на суше, не более. Молчишь?..
- Или возможность вздохнуть и плыть дальше? – помедлив, откликается черная фигура без лица. – Посмотри, в них еще жива надежда, в каждом! Не она ли – огонь в ночи и источник сил?
- Надежда! Самообман, иллюзия, отражение в кривом зеркале, сродни тем, которых полно в этой нелепой башне, – вот что она такое. Впрочем, одного у них не отнимешь. Упрямство. Разве же не оно не позволяет опустить руки, не дает погрузиться в покойное безветрие? Вот уж воистину неиссякаемый источник! Вода точит камень – ибо что ей еще остается?
- Пусть так. Но если путь будет пройден, а выход – найден, так ли важно, к каким ручьям приходилось припасть, чтобы напиться? Взгляни – вот тот, на кого обрушилась безжалостная весть. Он не сломлен, он прям, он горд – словно в позвоночнике у него стальной стержень.
- Слишком рано судить, что там у него вместо хребта – стальной стержень или огарок свечи. Застывший воск тоже тверд, но огонь шутя заставит его плакать. Быть может, завтра от него останется лишь талая лужица?
- О нет! Ведь он не одинок. Ему протянут руку знание и чудо. Признай, и первое, и второе одержали сегодня, пусть небольшую, но победу – и Чума не покарала их. Не нашла, чем ответить.
- Не обольщайся - у этой дамы всегда найдется козырь в рукаве. Она припрятала его сегодня – тем больнее будет удар завтра. В конце концов – будем оптимистами – стакан наполовину полон. Первый акт завершен, зато второй едва начат – и до падения занавеса шесть долгих дней. Объявляй окончание антракта.
- Приветствуем наших актеров аплодисментами?
- Я воздержусь.

Одинокие хлопки белолицей тени бессильно осыпаются – темнота глотает их, растворяя в себе, обращая в ничто. Варган плачет, заливается тоской, все протяжнее, все громче, все горестнее.
Куклы слепо смотрят в зал – ждут прихода чудовища, затаившегося вне сполохов софитов. А тьма крадется сзади, невидимая, неслышимая – и накрывает их собой.
Прожектора задыхаются под плотным пологом.
В переплетение звуков змеей вползает шелест плаща, вбиваются странно-грузные шаги – Исполнитель покидает сцену. Только тогда умирает варган.
Скопировать выделенный текст в форму быстрого ответа +Перейти в начало страницы
3 чел. читают эту тему (3 Гостей и 0 Скрытых Пользователей)
0 Пользователей:

Страницы (16) : « Первая < 8 9 [10] 11 12  >  Последняя »  Все

Тема закрыта. Причина: Игра завершена (higf 15-07-2011)
Тема закрыта Опции | Новая тема
 

rpg-zone.ru

Защита авторских прав
Использование материалов форума Prikl.ru возможно только с письменного разрешения правообладателей. В противном случае любое копирование материалов сайта (даже с установленной ссылкой на оригинал) является нарушением законодательства Российской Федерации об авторском праве и смежных правах и может повлечь за собой судебное преследование в соответствии с законодательством Российской Федерации. Для связи с правообладателями обращайтесь к администрации форума.
Текстовая версия Сейчас: 28-03-2024, 22:14
© 2003-2018 Dragonlance.ru, Прикл.ру.   Администраторы сайта: Spectre28, Crystal, Путник (технические вопросы) .