Мор, Двенадцать шагов к отчаянию

[Woozzle >>>]

Прозекторская Рубина
вместе с ХаКэ и при неоценимой помощи Оррофина

Данковский с сочувствием поглядел на гаруспика. Удивительные здесь люди - дети с глазами взрослых, взрослые, ведущие себя как дети, мудрые старцы, то появляющиеся, то исчезающие... И вот он, Артемий Бурах, только сегодня потерявший отца. Разрезал его плоть, будто мешковину острыми лезвиями ножниц, обнажил кости и мышцы, точно пух внутри у разорванной подушки.
"Я бы, наверное, не выдержал", подумал бакалавр. "Впрочем, может он только выглядит так твердо и крепко".
- Проверим кровь? - предложил он Стаху. Вытащил пипетку из стаканчика, стоявшего на столе, набрал темно-красной жидкости, капнул на стеклышко и настроил микроскоп. Сморгнул, силясь различить в запотевшем окуляре хоть что-нибудь. Изображение прояснилось. Проба выглядела странно. Эритроциты, лейкоциты… Множественные клетки сложного разветвленного строения, явно свидетельствующие, что Бурах-старший был заражен.... Вот только чем?
Рубин, стоявший по правую руку, деликатно кашлянул.
Данковкий вздрогнул от неожиданности.
- Вот, - он посторонился, пропуская Стаха к микроскопу. - Посмотри. Он болен, но.. внешние симптомы лично мне ни о чем не говорят.
Склонившись над окуляром, Рубин некоторое время сосредоточенно разглядывал пробу. Поправил стеклышко с алой каплей, подкрутил винт тонкой настройки резкости, отрегулировал освещенность – так, словно не верил в умение бакалавра. Или, быть может, не хотел верить своим глазам. Словно надеялся, что стоит лишь лучше настроить микроскоп или чуть изменить угол зрения, и бесстрастный прибор покажет совсем другую картину. Не столь пугающую.
- Я уже видел такое однажды, - тяжело обронил Стах. – А лучше бы не видеть никогда.
Даниил нахмурился.
- Что это? Подобная болезнь когда-то... уже случалась?
Ну точно... Симон оказался, выходит, прав. Угораздило же его приехать именно сейчас...
Рубин невесело, болезненно как-то усмехнулся. Случалось ли.… Да, он хорошо помнил те дни – слишком хорошо, пожалуй. Помнил, как на стенах одного из домов в Сырых Застройках появились первые пятна кровавой плесени, и любопытные мальчишки толпами бегали на нее смотреть. Помнил, как плесень расползалась по кварталу, захватывая все новые и новые дома, как за одни лишь сутки весь район оказался заражен; помнил обезумевших от боли людей, сгорающих стремительно и страшно… И горькое, вязкое чувство полного бессилия помнил тоже – он не знал, как справиться с болезнью. Он, врач – тогда еще молодой, неопытный, но разве это может служить оправданием? - был не в силах помочь несчастным ничем. Учитель – Исидор – тоже не мог победить заразу. Он отдал этой борьбе всего себя, за несчастные пару дней он вымотался так, что сам стал походить на жертву болезни – изможденный, высохший, со впалыми щеками и безумием в глазах, - но так и не смог найти верного средства. Твириновые настои помогали поддерживать иммунитет, но были бесполезны для зараженных.
Тогда болезнь не смогла одолеть Исидора, но явилась за ним сейчас. Какая злая ирония судьбы. Как больно думать о смерти учителя, и особенно – о такой смерти… Рубин на миг прикрыл глаза, сглотнул, загоняя подступивший к горлу ком обратно в глубину.
- Песчаная язва, - наконец ответил он на вопрос Данковского. - Я заподозрил это по внешним признакам, но до последнего надеялся, что это простое совпадение. И все-таки – она... Пять лет назад была вспышка в одном из кварталов. И счастье, что только в одном, - закончил он мрачно.

Сообщение отредактировал Woozzle - 29-09-2008, 14:41

[Хелькэ >>>]

Даниил вздохнул.
- Как думаешь - распространится?
Место, потерявшееся среди бескрайней Степи, далеко от Столицы со всей ее спешкой и кутерьмой, погрязшее в собственных суевериях и глупых приметах, странное, но... живое. Живое, и его надо было спасать. А ведь кроме них троих, сейчас собравшихся здесь, в прозекторской, медиков в Городе нет.
- Если вам уже приходилось бороться с ней... какие мы должны принять меры?
- Да какие там меры! - Рубин вскинулся; бакалавр, сам того не желая, задел больное место. - Жесточайший карантин да попытки хоть как-то поддерживать иммунитет не заразившихся – вот все, что мы могли сделать. Заколачивать дома с живыми – понимаешь, ты! – с еще живыми людьми и ждать, когда же оттуда перестанут доноситься крики, а эта кровавая дрянь высохнет на стенах!
Он раздосадовано махнул рукой и заходил по прозекторской взад-вперед. Затем, немного успокоившись, продолжил:
- Мы толком не успели ничего понять. Что ее вызывает, как ее лечить, как предотвратить ее в будущем – ни-че-го, - последнее слово он произнес жестко и обреченно, тяжело роняя слоги. – Учитель потом не раз говорил, что победить болезнь мы смогли лишь благодаря удачному стечению обстоятельств.
- Тогда нам придется понять все на этот раз, - твердо произнес Даниил. - Сделать все, что в наших силах. И даже больше.
Он присел на край стола - со стульями здесь было плохо, - и потер лоб. Хотелось спать, но было уже некогда.
- Нужно предупредить людей, - вполголоса добавил он. - Хотя бы градоправителей. И чем быстрее, тем лучше.
Рубин согласно кивнул – Данковский абсолютно прав.
День, проведенный в поисках Исидора, в этой безумной беготне по степи и болотам, день, полный тревожных ожиданий и страшных открытий, не прошел бесследно – усталость пудовыми гирями висела на ногах и сковывала разум свинцовой тяжестью. Но времени на отдых не было.
- Значит, разделимся. Найдешь дорогу к Горнам? А я в Сгусток, к Ольгимскому. Еще бы Сабурова навестить, - Стах вопросительно посмотрел на Артемия. – Может, ты?
- Сделаю, если ты дашь мне новую одежду. Старую всё равно придётся сжечь. К тебе, Стах и тебе, ойнон, это тоже относится.
- С чего это? – Данковский поднял одну бровь. – Материал стерильный, ни вшей, ни блох. Потом продезинфицирую.
- Значит, разделимся. Найдешь дорогу к Горнам? А я в Сгусток, к Ольгимскому. Еще бы Сабурова навестить, - Стах вопросительно посмотрел на Артемия. – Может, ты?
- Сделаю, если ты дашь мне новую одежду. Старую всё равно придётся сжечь. К тебе, Стах и тебе, ойнон, это тоже относится.
- С чего это? – бакалавр поднял одну бровь. – Материал стерильный, ни вшей, ни блох. Потом продезинфицирую.
- А ты знаешь, как передаётся болезнь?
- А ты? - ответил вопросом на вопрос Даниил.
- Вот и я не знаю, ойнон, поэтому вспоминаю, что говорили мудрые профессора о режиме карантина и сжигаю одежду, с которой тесно соприкоснулось заражённое тело. Давно же ты не работал в поле, ойнон, раз таких вещей не помнишь, - Гаруспик говорил монотонно и устало, лицо его было какого-то серого цвета, а глаза пусты.
- Сжигай свою одежду, - пожал плечами Данковский. Но плащ стащил и свернул, убрал в пакет, вынутый из саквояжа. -Сказал же, продезинфицирую. Только время зря уходит на разговоры.

[Барон Суббота >>>]

- Твоё дело, ойнон, - Бурах пожал плечами и взял куртку из угла. Опорожнив её карманы, Артемий переложил бумаги и бутыли с твириновым настоем на стол Рубина, затем сложил свою куртку и свитер на металлический поддон, облил остатками керосина из лампы и поджёг. Через минуту туда же полетела одежда Рубина. Синеватое пламя вгрызлось в плотную материю, сперва неохотно, но потом всё жарче и жарче, так что, вскоре от хорошей одежды осталось лишь немного пепла и изрядно вонючего дыма.
- Извини, Стах. Проветривать придётся.
- Ничего, - Рубин поворошил содержимое ящика, меньше всего похожего на одежный шкафа. - Вот, держи.
В Бураха полетела скомканная рубаха и ветровка из грубого брезента. Покопавшись среди вещей еще немного, он достал толстый свитер, торопливо натянул его на себя, передернул плечами.
- Готовы? Идем, - Стах лязгнул железной дверью и первым шагнул в проем.
Гаруспик посмотрел вслед удаляющемуся Стаху, и кривая ухмылка перекосила его лицо.
- Ойнон, ты поможешь мне отнести тело отца в Степь? - только и спросил он, глядя на Бакалавра
- Сейчас?
- Сейчас.
Гаруспик не стал объяснять, что тело его отца - это не крыса, завязанная в резиновую перчатку. Что это вскрытие будет сниться ему до конца жизни, и что он знал об этом, но всё равно взялся за скальпель, потому что долг для менху превыше. И, самое главное, что если Исидора не похоронить как можно быстрее, последствия будут самыми что ни на есть плачевными.
Да, он не стал объяснять всего этого, потому что, если сам не поймёт, то и словами не убедишь. Не тот случай.
- Гаруспик, эпидемия наступает, - Даниил посмотрел Артемию в глаза. - Каждая минута дорога. Нет, я понимаю тебя, но подумай сам: сколько времени мы потеряем? Степь не так близко, к тому же... тело ведь тоже придется сжечь. Впрочем, оставаться здесь ему тоже не нужно, по крайней мере, надолго.
- Тело не сжечь надо, а закопать. Нас узнают по глазам и наш путь - служение, а когда мы оступаемся, нас бросают в яму. Моего отца надо предать матери Бодхо со всеми изъятыми органами и пролить над ним кровь.
- Он же заражен! Что за... нелепые суеверия! Ты, вернувшись из города, после того как пробыл там... сколько? Лет десять?.. Продолжаешь думать и вести себя как любой из дремучих степняков, это же немысли... - бакалавр осекся, помолчал несколько секунд. - Бурах, это может подождать час? Один час, я успею сходить к Каиным и вернуться.
Гаруспик покачал головой.
- Иди, ойнон, - ответил он.
Данковский кивнул, поморщившись, и уже повернулся, чтобы уйти... но вернулся с порога и, ничего не говоря, пожал Артемию руку. Хлопнул по плечу и вышел, так и не посмотрев еще раз тому в глаза.
Гаруспик стащил с себя халат и переоделся. Тащить тело отца на плече он бы не смог, а волоком за ноги не стал бы даже в очень исключительном случае, так что оставалось лишь сделать нечто вроде волокуши.
Связав рукава халатау покойного на груди и хитрым способом обернув вокруг него халат, Артемий сложил все органы Исидора в разрез, взялся за концы халата и потащил его в ночь. Дорога предстояла не близкая и в полной темноте, но он знал - дотащит. Успеет до рассвета.

[Genazi >>>]

Самозванка. Монолог.

Дверь закрылась, щелкнул замок. Самозванка, наконец, осталась одна, наедине со своими мыслями, страхами и болезненной неуверенностью в самой себе.

Этим утром я проснулась в могиле. Ничего не помня о себе, о своей жизни, имея лишь самое себя и знание того, что я…Кто? Чудотворница. Вестница. Та, что являет волю Закона. Я думала так, я верила в это.
Но может ли называться Чудотворницей и Вестницей та, что сама находится вне этого Закона? Пусть и закона человеческого. Я вижу, как противится это место мне и моим словам. Оно ненавидит меня, оно исторгает меня из своего чрева, как горькое лекарство. Сколько раз за день меня называли Воровкой? Сколько раз за день меня называли Обманщицей? Кого я обманула, и что я украла? Не ведомо.

И все же, чем болен этот город? В нем что-то нарушено, я же чувствую это. Термитник. Трупятник. Там холодно, там страшно и там – смерть. Словно язва на теле, она гниет и скоро заразит кровь. Я еще не вижу, но я это ясно чувствую.

Все это время я не чувствовала за собой руки того, кто ведет меня. Почему? Такое ощущение, будто нити, которыми я была привязана к своему хозяину, резко оборвались, оставив меня одну. И я упала, упала как безвольная марионетка. Кто же поможет мне встать?

Так что же… Что мне делать сейчас? Опять мне нужно будет следовать чужой воле? Играть по правилам логики и принципов, которые выдуманы теми, что возомнили себя служителями Закона, не представляя что он собой представляет? Нет…

Мысли мои пусты, и бессмысленны. Я подчинюсь твоей воле. Веди меня.

[Барон Суббота >>>]

Похороны менху

Гаруспик тащил волокушу со своей драгоценной ношей. Самое сложное, рельсы и гравий рядом с ними, были пройдены и теперь ему под ноги вновь ложилась Степь. По мокрым от выпавшей росы растениям тащить волокушу было много легче, но Артемий всё равно тянул, взявшись двумя руками и двигаясь спиной вперёд, чтобы увидеть, если тело вдруг выпадет.
- По рукам узнают их, - бормотал он сухи, потрескавшимися губами. - По глазам находят их...менху...когда они оступаются...кладут в яму.
Дышать было тяжело, мышцы на руках и спине вздувались и трещали, обещая назавтра лютую боль, но он шёл. Гаруспик знал: где-то рядом есть яма и её надо найти. Она для отца.
Шаг, ещё один, подтянуть халат, который теперь никакими силами этого мира не отстирать от грязи и сока твири.
Ещё шаг. Капли едкого пота ползут на глаза - стряхнуть их кивком головы.
Шаг-шаг, подтянуть. Главное - это не потерять равновесия. Встать вряд ли получится.
Сколько он так шёл? Медленно, словно та черепаха, что гонялась за Ахиллесом, тяжело, как комар, силящийся прорваться сквозь многовековую стену янтаря, в котором он застыл. Долго. Очень долго, но мать Бодхо благоволила к своему новому служителю и слегка потянулась, так, чтобы солнце задержалось за восточном её боком.
Гаруспик не знал, почему он остановился. Просто, вдруг почувствовал, что каблук сапога попирает пустоту и обернулся. Прямо перед ним в земле змеилась узкая, как раз в ширину человеческого тела и длинная - в рост, трещина в земле, полная жидкой грязи.
Когда она появилась? Днём, когда шёл дождь? Или раньше? Артемий знал точно - эта трещина разверзлась именно тогда, когда сердце отца перестало биться.
- Предаю тебя матери Бодхо, менху Исидор Бурах, Гаруспик, пользовавшийся влиянием в Укладе, - громко и нараспев начал говорить Артемий, бережно развязывая тело. - Учитель Станислава Рубина, советник трём родам властителей, друг детей, Дед младшим...отец мой, - его голос дрогнул. Хорошо, что ойнон не пошёл, ведь он-то должен знать, что такие волчьи глаза плакать не могут. Зачем ему ещё одно сотрясение основ? - Будь спокоен, я, Артемий Бурах, последний и старший в роду, взял на себя твою ношу, твои долги и принял твоё наследие. Иди. А я теперь буду вместо тебя.
Тело Исидора полетело в эту жидкую грязь, без единого звука принявшую его в себя и тут же сомкнувшуюся. Мать Бодхо не отвергала своего верного служителя.
- Прощай...папа, - не важно, что там с глазами, руки у Артемия не тряслись, когда он вытащил нож и умело располосовал себе правое предплечье, нанеся три косых раны, из которых в землю тотчас же обильно полилась кровь. В висках застучали тамтамы, а Степь под ногами качнулась. У Гаруспика стремительно темнело перед глазами, но он видел, как бы со стороны, самого себя, стоящего над могилой отца с вытянутый рукой, видел струйку крови, напитывающую мать Бодхо, видел одонгов и Твириновых невест, по очереди приходивших из темноты и бросавших в яму по паре горстей земли.
Когда он очнулся, раны уже не кровоточили, подёрнувшись коркой, могила была засыпана, а ковыль и твирь примяты многочисленными ногами. Гаруспик хотел засунуть нож обратно в специальный карман куртки, но вспомнил, что сжёг свою одежду, и отправил его за голенище правого сапога. Не слишком удобно, но случайно не порежешься и не потеряешь. Заем он повернулся спиной к могиле и довольно быстро, пусть и шатаясь, словно пьяный, пошёл к городу. У него ещё были дела, а солнце встанет совсем скоро.

[Woozzle >>>]

Полночь

(Вместе с нашим прекрасным трагиЧеским другом)

Темнота взирает на сцену тысячей глаз. Темнота слепо щурится, силясь разглядеть хоть что-нибудь. Темнота ждет.

Огни трех прожекторов вспыхивают в один момент. Каждый круг яркого света заключает в себя одну из кукол. Кукла мужчины в плаще из змеиной кожи у правого края сцены, кукла с ножом – у левого, обтрепанная жалкая кукла девушки – у самого задника. Световые пятна приходят в движение, за ними, как привязанные двигаются куклы – к центру, к самому сердцу сцены. Тишину нарушает пронзительный стон скрипки, и куклы замирают – тихо, покорно, безжизненно. Тусклый свет разливается по сцене, являя взору еще двоих участников представления: грозный Исполнитель косится в сторону троицы насмешливым желтым оком, и Трагик, ломкая фигура страдальца, бродит вокруг них, заглядывая каждому в лицо.
Хриплый, каркающий голос разносится по залу, отражается от сводов и, подобно тяжелым камням, падает вниз.
- И что же ты хочешь увидеть в их лицах, мой печальный друг? Разум? Или, быть может, волю?
После заминки ему отвечает голос глубокий и задумчивый, словно застывшие отзвуки стальных струн.
- Я поражаюсь, как пламя завтрашнего дня не бросает тени на их лица. Им удалось невольно увидеть превосходящее - в том первозданном виде, в котором оно никогда не появится более. Ах, стоило бы остаться в этом моменте навсегда!..
- К чему им эта вечность, заключенная в одних сутках? И к чему они этой вечности? Все идет своим чередом, пламя завтрашнего дня сменяется пеплом вчерашнего, о чем тут жалеть?
- Это верно. Но Память!.. Это величайшая экзистенция человеческого разума, которую так воспевают одни знакомые тебе многомудрые господа... Город болен. Память может сохранить все. Каким он был, каким он будет, и каким не будет уже никогда.
- Закону неведомо, что такое память. Закону безразлично и прошлое, и будущее, лишь настоящее имеет смысл, лишь в нем стоит искать корни всего. Сегодня. Вслушайся, в этом слове бьет колокол. Колокол звонит по этому городу, отбивает последние удары его слабого сердца.
- Почтим же их молчанием, мой собрат. Слушайте, слушайте, и не говорите, что не слышали - с тех пор, как отзвучат удары колокола, ничто не станет вновь так, как прежде. Люди уже отдали свои жизни - но что люди?.. Ведь Он умирает.
- Значит, существование его противозаконно.
- Они же трое - величайшие преступники. Поистине, найдется ли суд, что обвинит их?.. Если и так, то это буду не я.
- О нет. Они не смогут преступить Закон, ведь каждый их шаг оборачивается во благо его. И путь, что каждый из них прошел сегодня, извилист, но предсказуем и предсказан.
- Что ж, увидим...
- Увидим.

Скрипка нервно взвизгивает и заходится в бешеном ритме. Пятна света начинают стремительный бег по кругу, порой выхватывая из темноты то одну, то другую фигуру. Куклы дергаются в такт музыке – не танцуют, бьются в припадке падучей болезни. Маски наблюдают за ними: Исполнитель - все так же насмешливо, Трагик – с тревогой. Занавес падает.

[Черон >>>]

Шаг в не-настоящее

(Шагаем вместе с Исполнительным другом)

Она сидела на ступенях Собора и смотрела, как в отдалении размытыми фигурками движутся люди. Еще недавно они стояли перед ней, и огонь горел в их глазах. Отчаяние дало им крылья - черные, изломанные и траурные, но и так они могли подняться к небесам. Она же ясно видела это! Ошибки быть не могло... и тем не менее, она сидела и смотрела на то, как крылатые серафимы становятся муравьями, и в ее груди пускало ростки другое отчаяние. Тихое. Измеряющееся не в ударах судьбы, а в каплях отмеренного ей яда.
Все было не так. Чертежи и картины были прекрасны, и ими непременно можно было отравить не одну сотню великих умов. Но контуры, прораставшие над морем травы, были ничем иным как призрачными замками, фата-морганой. Они складывались, как карточные домики, степной ветер рвал их в клочья, и с каждым таким шквалом ее рыцари-зодчие становились бледны, словно получали новый удар в самое сердце. Закушенные губы, бессильно сжимающиеся кулаки, гордые слова, срывающиеся с уст - и один ответ на все. Ветер...
Казалось бы – так просто… Тот, кто способен облечь чудо в материю, тот, кто в силах выточить грёзу из камня, тот кто знает, как в зеркалах отражаются сны, не сможет ли выстроить дом? Обычный дом, в котором будут жить не сны – люди; в котором будет тепло и уютно, который станет пристанищем для самих ловцов грёз, ныне бездомных бродяжек, поверивших в ее силу… Не велика той силе цена, не согреешь ей замерзающих на осеннем ветру, не укроешь от дождей, не накормишь голодных десятью хлебами. А ветер жесток - он смеется. Он победил.

- Невозможно, - он обессилено садится рядом, и с проклятиями рвет пополам очередной тубус, который сжимал в руке. - Прости. Я обманул тебя. А лучше - не прощай, никогда не прощай, ты же знаешь, мы все готовы отдать на месте жизнь за тебя. Только это не поможет.
Лучше бы он был пьян и безумен. Его брат, все время пропадающий в степи, никогда не придет к этим каменным ступеням. Он-то уже давно потерял голову, и опьянен собственными идеями, возводя их из воображаемого стекла. Но она все равно знала, что он сказал бы. "Невозможно. Здесь нет никого, ради чего стоило бы это строить. А строить другое я не умею".
- Невозможно, - садится рядом маэстро, одна его улыбка из всех все так же не потускнела. - Ты знаешь, что эта игра не имеет конца. Мы заблудились. Я никогда не верил в то, что от ниточек можно освободиться...
"Я оказался прав", - хочет добавить он, но молчит.
"Невозможно", - молчит голос стрельчатых окон. - "Я отдала свою душу этому Собору, но она оказалась никому не нужна. Потому что вам не нужны храмы, пусть они сколь угодно дышат присутствием. Вам ничего не нужно, кроме самих себя".
"Невозможно", - укоризненно смотрит издали тот, кто выбирал между семьей и идеалами, и выбрал – неверно. - "Невозможно", - думает он, - "сестра оказалась права. Она всегда была мудрее, она не тратила время на бессмысленные споры и утопичные прожекты, она просто жила и делала жизнь капельку лучше".
- Невозможно?! – кричит она ему в лицо, каждому из них кричит, каждому из тех, кто, оставаясь рядом до конца, все же предал. Тем, кто, ища запредельного, оказался бессилен в будничном. – Тогда и это, - резким, злым кивком она указывает на зеркальную башню, и иссиня-черные волосы летят вороньим крылом, скользят по щеке, тяжело опадают на плечи, - это невозможно! Надо было сломать эту бесполезную игрушку, ведь для тех, кто ее создал, кто не знал когда-то пределов, сегодня возведены границы возможного!
Ее голос вновь пробуждает их об гибельного сна. Огонь просыпается снова, расправляются плечи и произносятся древние слова, пока безжалостное время не отмеряет новый виток полотна. Все повторяется снова. Жалкая и нелепая игра с незнакомыми правилами, которые оказались не выше, не сильнее, а просто отказались произносить себя людям. Нельзя было ломать законы, когда законы оказывались высечены не на каменных скрижалях, а в воздухе, в запахе твири, в ходе времени.

Она давно разучилась плакать. Она смотрела на Башню, и решимость просыпалась в ней - и угасала, как налетающие порывы горького ветра. Ветра, торжествовавшего победу.

[Барон Суббота >>>]

Гаруспик. Серый час в дурной бесконечности

(с команданте Че)

В который уже раз за этот безумный день преодолев первую часть складов, Гаруспик снова ступил на железную дорогу. Он перешёл Жилку по мосту, грохоча ботинками по металлическому покрытию, осторожно, стараясь не упасть, спустился с насыпи и побрёл вдоль реки к Стержню.
Бураха сильно качало, будто он изрядно перебрал крепкого, но шёл он почти не отклоняясь от направления и довольно быстро. Перед глазами всё слегка плыло, а пальцы мечтали о рукояти ножа, но нагнуться и вытащить его из сапога было выше его сил.
Когда Артемий добрался до имения Сабуровых, ему пришлось повиснуть на ограде - усталость и нервный шок изрядно его подкосили, и только железная воля удерживала от обморока.
-Дойти и рассказать, дойти и рассказать, дойти...дойти, - шептал он, сухими губами, словно поминальный молебен по отцу.
Несколько шагов пришлось пройти без опоры, но потом холодный. влажноватый от росы камень ткнулся в ладонь, и снова стало легче. Гаруспик добрался до двери и, не найдя сил даже на обозначения стука, упал внутрь.
Он почувствовал толчок в спину, а потом его схватили чьи-то руки и вздернули вверх. Мозг, отчаянно жаждущий сна, не сразу различил лицо патрульного - такого же, вроде тех, что Гаруспик видел у Термитника.
- Ты погоди, - страж точно так же маялся нехваткой сна, и судя по зрачкам, сжевал целую горсть кофейных зерен, - Ты кто такой? Зачем сюда в такое время?
Он раскрыл липкое забытьё мыслью так же, как раскрывал тела ножом, даже багряная на сером фоне линия увиделась.
- Я Бурах. Срочно к Александру Сабурову...Срочно...
Лицо патрульного дернулось, повернулось куда-то за кадр размывающейся мути.
- Слышал?
- Угу. Бурах... это сын Исидора, что ли? А вдруг врет?
- Да пусть его... На душегуба непохож, да и еле падает... Проводи его к Сабурову. Он не из тех, кто за подъем среди ночи накажет. А вдруг важное?
- Эй, слышишь? Заходи. Если с ног не свалишься. На вот, сгрызи зернышко, полегче будет...

Ночью дверь почти не видна - темное пятно на серой стене. Усатый стражник открывает ее, и обнажается вход в "Стержень". Он был здесь днем, но сейчас этот дом совсем другой, и дело даже не в тенях, что залегли по углам. Недолгое ожидание у двери спальни. Сабуров - бывший военный, и он привык возвращаться к бодрствованию... Наконец дверь открывается. Удивительно - Александр, кажется, как будто не ложился. Его лицо все так же твердо, как и было в первой встрече.
- Что вам, Бурах? - отрывисто спросил он, минуя формальности. - Раз вы пришли в такое время... что-то важное?
- Очень скоро в городе будет эпидемия. Болезнь смертельна, разносчиками будут крысы, другие способы передачи неизвестны, - отчеканил Гаруспик, держась за стену.
Кофейное зерно помогло, но вот тело-предатель служить отказывалось.
- Я нашёл своего отца...мёртвого. В его крови и была обнаружена болезнь, а в районе складов были замечены заражённые крысы.
Странно, но военачальник, кажется, не был поражен. В его лице, кажется, не дрогнул ни один мускул, он лишь сощурил глаза, вглядываясь в лицо Бураха так же, как несколько часов назад смотрел на Самозванку.
- Вот как, - наконец, промолвил он. - Вы уверены, Бурах? У вас есть подтверждение, что это именно эпидемия, есть еще повторившиеся случаи?.. И что это за болезнь?
- Рубин и ойнон из Столицы подтвердят мои слова. Они смотрели кровь и у них должно остаться ещё, - Артемий задумчиво пожевал губами, припоминая. - Стах говорил, что это Песчанная язва.
- Песчаная Язва?! - Сабуров подался вперед, в глазах его вспыхнула тревога, с которой еще не смиряешься, но которая уже заставляет преклониться перед неизбежным. - Не может быть... через пять лет - и снова?
Его голос вдруг сделался совершенно будничным, как будто и не было этой вспышки волнения.
- Нам остается сражаться. Хоть этот враг может оказаться и смертельным... Вы поможете нам? У нас мало медиков, а Исидор, как вы говорите, мертв... Вам предоставят все, что может понадобиться. Да, кстати, - немного помедлив, продолжил он, - вы не предупреждали другие правящие семьи?
- Рубин и ойнон сейчас говорят с ними, - Гаруспик не стал объъяснять, что скорее всего остальные семьи уже в курсе, чтобы не пришлось рассказывать, где его носило столько времени. - А что до помощи...я - служитель. Гаруспик этого города.
- Лучше займитесь тем, что потребуется от вас, - Александр покачал головой. - Мои люди справятся с оповещением сами. Что ж, я благодарен вам за обещание помощи. Понадобится помещение? Или вы расположитесь в доме вашего отца?
- Устроит, - кивнул Артемий. - Пожалуй, я пойду..., - он не договорил.
Зрёнышко кофе не могло поддерживать его долго, и усталость набросилась на него из-за угла. Гаруспик осёкся, судорожно вцепился в стену и сполз на пол.

[Genazi >>>]

Гаруспик и Самозванка. По рукам узнают их...

Клара настороженно прислушалась к шуму за дверью. Казалось, будто кто-то волочет за собой нечто тяжелое, очень тяжелое, если судить по крепким выражениям, которые были довольно четко слышны в закрытой комнате. Скрипнули запоры, отворилась дверь. Глаза Клары расширились от удивления, ибо на руках у двух патрульных, явно не привыкших таскать подобные тяжести, был никто иной как Артемий Бурах, он же Гаруспик.
«Похоже, судьба действительно любит троицу…» - успела подумать она, прежде чем её самым наглым образом согнали с кровати и примостили на ней менху.
Бурах выглядел, мягко говоря, ужасно. И уж точно на почтенного знатока Линий, в данный момент, Артемий явно не походил. Ввалившиеся щеки, под глазами набрякли жуткого вида мешки, а бурая грязь заляпала штаны и сапоги гаруспика так, что оставалось только догадываться, где именно бродил мужчина этой ночью.
«Что же он делал?» - Глупая и бестолковая мысль промелькнула у Клары.
Патрульные же, выполнив свою работу, быстро вышли из комнаты, стараясь не глядеть на Самозванку. Молва и слухи в этом городе распространялись каким-то особым мистическим образом. Впрочем, Кларе сейчас было не до того. Сразу после того как дверь закрылась за патрульными, девочка несмело подошла к бессознательному телу, что именовалось Гаруспиком.
Артемий падал в вязкую смолянистую массу, обволакивающую всё тело, заползающую через нос и рот внутрь и переполняя ноги, руки, голову... Конца-края этому кошмару не предвиделось, а в ушах звучали стихи на непонятно языке. Чёткой рифмы и ритма уловить не получалось, но Гаруспик был уверен, что это именно стихи, и что в них звучит его обвинительный приговор. Чернота неожиданно покрылась мириадами тонких, оплесцирующих нитей, расходящихся безо всякой системы во все стороны. Менху знал, что должен взять нож, что в сапоге и раскрыть их все, но рука двигалась очень медленно...а сапог был так далеко... Но главными были вовсе не эти обстоятельства, а тот факт, что линии на самом деле были морщинами на лице отца, и теперь он, Артемий, должен был их все раскрыть, после чего отец неминуемого истечёт отравленной кровью, которая будет разъедать мать Бодхо изнутри.
- Помочь? Или?.. – Прошептала девочка тихо, глядя на изможденное лицо менху. Неуверенность цепляла кривым когтем что-то в душе девочки. Чудо может и не произойти. Чуда может не случиться. Но…
«Я не знаю, почему и откуда. Я не знаю, для чего и как возникло то, что сейчас просит помочь тебе, Бурах. Но, долг платежом красен…»
Девочка вздохнула, и вновь бросила взгляд на Гаруспика.
- Пусть же случится то, что должно случиться…
Тонкие бледные руки девочки опустились на лоб и глаза Бураха. Еще несколько мгновений она молчала, прикрыв глаза, словно нащупывая где-то внутри себя ту сверкающую частичку что наделяет её руки чудодейственной силой. Ища что-то хрупкое и эфемерное, похожее на бесплотную химеру, на грани того что отделяет обычные человеческие чувства от изящной вязи из слов, надежд и веры. Тонкие нити пронзали пустоту внутри, переплетались в клубок из фантазмов.
«Это невозможно. Но это подействует. Я верю…»
Мысли Клары сосредоточились на концентрации этой странной, теплой субстанции, что рождалась в её руках и в её душе. Но на мгновение, она ощутила маленький укол неуверенности.
«Что я делаю? Для чего я это делаю? На что надеюсь?»
Но прежде чем эта тонкая иголка превратилась в пустоту, Клара сумела преодолеть соблазн отказаться, соблазн бросить все на усмотрение судьбы и правил.
«Если таково твое решение, то я встану против правил, и выйду из под сени закона… Лишь дай мне совершить то что должно»
И Закон отступил. С тонким звоном рухнул барьер отделяющий Настоящее от Нереального, рождая хрупкое чудо в этом мире. И вместе с пониманием этого, Самозванка почувствовала как сквозь её пальцы, сквозь каждую пору кожи прорывается теплый лучик исцеления. Это было необъяснимо. Это было неправильно. Но это было.
Линии вскрылись самостоятельно и одновременно, но вместо смертоносной крови из них полился свет, заставивший Бураха зажмурится и...проснуться.
Первое, что он увидел, был тот самый свет, режущий глаза.
- Что за? - прохрипел он и закашлялся. Горло сильно пересохло.
Клара вздрогнула. Все происходящее казалось настолько странным и нереальным, что неизвестно кто более был удивлен: Самозванка или сам Гаруспик. Тем не менее, ей каким-то образом удалось выровнять свой голос, и почти полностью убрать из него дрожь:
- Все…Все хорошо, Бурах. Это я, Клара. Ты ведь меня помнишь, да? Ой…
Клара все же заметила, что руки её все еще прикрывают глаза Гаруспика. Вздрогнув, словно замеченная в каком-то проступке, она резко убрала свои руки с лица Артемия и спрятала их за спиной.
Свет исчез, Артемий проморгался и приподнялся на локте, изучая комнату. Когда его взгляд остановился на Кларе он как-то растерянно усмехнулся:
- С-самозванка? - горло всё ещё мешало говорить нормально. - Т-ут есть в-вода?

[Барон Суббота >>>]

(продолжение)
- Вода? А, да…Вода-вода… - Самозванка огляделась в поисках тех самых бутылок, что оставил ей патрульный. Пить не хотелось, есть тоже. Так что неприкосновенный запас остался целым и нетронутым. Наконец найдя искомое, она подбежала к стулу и схватила чуть дрожащими руками бутыль.
Вытащив из пузатой стеклянной емкости пробку, она невольно поморщилась. От воды внутри тянуло чем-то странным. Видимо не всегда, далеко не всегда, эта бутылка вмещала в себя обыкновенную воду.
- Держи, - Сказала она, протягивая Бураху вожделенную воду.
Артемий принял воду и, лишь коротко кивнув в знак благодарности, осушил бутылку чуть ли не в два глотка.
- Где мы и что ты тут делаешь? - спросил он, садясь на постели и спуская ноги на пол.
Странно, после такого нервного шока ему должно быть очень-очень плохо, но нет, голова свежая и вполне на плечах, да и тело почти не тревожит.
- Т-ты…Будешь смеяться, но я здесь в качестве заключенной, - Ответила она, бросив взгляд на дверь. – Мы в доме у Сабурова, как видишь. Я пришла сюда рассказать местному правителю о том что сейчас творится в этом вашем Термитнике, и…
Клара красноречиво развела руками.
- Оказалась здесь. И то хорошо. Местные жители явно не слишком дружелюбно настроены ко мне.
- Понятно, - Артемий окончательно утвердился в сидячем положении, привалился спиной к стене и похлопал по кровати рядом с собой. - Ты садись, Самозванка, не мучай ноги.
- Да нет, засиделась уже... Не беспокойся, мне хуже не станет. Что гораздо важнее, – где ты сам был? Что делал, если так истощился? – Клара внимательно следила за выражением лица Гаруспика. Соврет, или скажет честно и беспристрастно? Все же, несмотря ни на что, Бураху, девочка не особо доверяла.
- Покажи мне сначала свои руки...Клара, - он несколько запнулся, но назвал девочку по имени. - Я отвечу, но сперва дай взглянуть на твои руки.
- Ладони? Зачем? – Чуть настороженно спросила девочка, но противиться не стала. Через некоторое время, Гаруспик увидел бледные и тонкие ладошки, испещренные множеством мелких линий.
- Всё ясно, - Артемий не нашёл ни заноз, ни синяков, ни ссадин на чистых и белых ладонях Самозванки. - Ты не убивала моего отца. Я нашёл его тело на болотах...и похоронил. В городе теперь будет мор, и, похоже. именно его ты видела в Термитнике.
Гаруспик говорил устало, оперевшись на стену спиной и затылком. Ему явно хотелось спать. Просто спать, чтобы восстановить силы, спать без всяких снов.
Клара отшатнулась. Она даже не могла подумать, что Бурах до сих пор мог подозревать её. Где-то внутри начала разгораться обида – как же, спасла, помогла, а он? Впрочем... Самообладание – первое, о чем вспомнила Клара, когда заглянула в глаза Артемия:
- Так значит... Твой отец все же мертв. Что же, сочувствую. И кто же это был, если не я? – Слова её звучали чуть более резко, чем нужно, но в тот момент, об этом как-то не думалось.
- Пока не знаю, - Аремий пожал плечами. - Кто-то сильный и умелый: вбил острый предмет между рёбер, разорвал плевру и лёгочную сорочку... в сердце бил этот кто-то, наверняка.
Он помолчал несколько секунд, потом дотянулся кончиками пальцев до сапога и проверил сохранность ножа.
- Найду, раскрою для Суок, - немного подумав, добавил он.
К горлу девочки подступила тошнота. «Неужели он...» - Подумала она, неверяще глядя на Бураха, что только что совершенно будничным и равнодушным тоном сообщил...
- Ты...Ты вскрыл своего отца?
Бурах неожиданно подался вперёд, так, что его глаза оказались точно напротив глаз Клары. Волчьи, жёлтые глаза Гаруспика пронзали голову насквозь, насаживали на взгляд, как на вертел и не отпускали.
- Да, я раскрыл своего отца. Это долг, который превыше. Это обязанность служителя, которую я принял на себя добровольно. Или ты не согласна, Самозванка?!
Клара не знала, что ей делать. С одной стороны это выглядело дико, это выглядело противоестественно и ужасно. С другой... Нет никакой другой стороны.
- Ты вскрыл своего отца, - Четко, и раздельно повторила она, глядя ему в глаза. – Бурах... Есть ли у тебя хоть что-то святое? Есть ли хоть что-то что превышает долг и обязанность? Следуя своему званию, ты будешь убивать любого кто встанет на пути, будь то старик или младенец? Ответь мне, Бурах...
- По рукам узнают нас, хирургов, по глазам находят нас, менху. Когда мы оступаемся на пути, нас зарывают в яму. Я буду идти по пути, я принесу необходимые жертвы. Это и есть долг. Есть Приближенные, есть удург, которого я ещё найду. У служителя чуткие руки хирурга и он вылечивает ими заразу, Самозванка.
- Не знаю... Видится мне, что твои чуткие руки будут убивать гораздо чаще, чем дарить жизнь... – Прошептала Клара, отведя взгляд.
Гаруспик не ответил. Он встал и, кивнув на прощание, двинулся к двери. Вскоре, из окна стало видно, как он пересекает двор и идёт к выходу. Артемий явно намеревался ночевать дома.

[Хелькэ >>>]

Бакалавр. Горны.
(здесь был в основном Черон со своей сегодняшней миазмой)

Усталость медленно начинала давить сверху, с каждым шагом наваливаясь все тяжелее. Все же сутки без отдыха, причем весьма насыщенные событиями и впечатлениями, давали о себе знать. Ладно хоть что-то перехватил у Лары… черт, она ведь, должно быть, волнуется.
А может, и не волнуется – ну чего ей тревожиться о каком-то бакалавре, который хоть и столичная знаменитость, а все-таки чужероден тут, как соринка в глазу. Причем глаз уже начал слезиться.
Выход со складов он нашел не сразу, зато, шагнув через очередную дыру в заборе, обнаружил, что впереди сквер. Весьма удачно. Торопливым шагом он прошел по аллее прямо, затем – мимо домов к реке, через мост (ветер продувал насквозь… какой холодный ветер здесь ночью!), и по Створкам.
Оставалось только надеяться, что поздно ночью Виктор будет более приветлив, чем рано утром. Даниил вздохнул – чтобы разбудить человека, спящего где-то в дальней комнате этого крыла Горнов, в дверь нужно было стучать руками и ногами. Он поставил саквояж на крыльцо, вместе с пакетом, в котором покоился плащ, и несколько раз ударил в дверь. Костяшки пальцев заныли, а ухо приникло к двери – ну что, проснулись, хозяин? Новости ждут.
Дверь открылась призрачно, без единого звука, и в лицо Данковского плеснул свет свечи.
Виктор выглядел усталым - темные круги вокруг глазниц, мечущиеся по лицу тени... И только блики пламени, поблескивающие в глазах, говорили - он не поднят с постели, он не спал всю эту ночь.
- А, - он понимающе кивнул, словно совсем не был удивлен позднему визиту. - Доброй ночи, бакалавр Данковский. Прошу, проходите.
...В правом крыле Горнов было светло - горел камин, на столе расставлены свечи. Странная деревянная фигурка перевернутого на голову младенца в прихожей будто скалится в сторону гостя. Да, Виктор действительно не ложился этой ночью.
- Простите, что не могу предложить вам выпить, - буднично сказал он, указывая на кресло Даниилу, и сам занимая место за своим вечным письменным столом. - Итак, чем обязан?..
- Я принес вам весьма печальную новость, - Даниил смотрел не на Виктора, а почему-то разглядывал бумаги, разбросанные по столу. – Городу грозит Песчаная Язва.
- Чума, - кивнул Виктор. - Я уже почти понял это, как появились вы... и подтвердили все догадки. Да, она приходит снова. А я думал, что сегодняшний день уже исчерпал запас известий, переворачивающих жизнь этого маленького города.
- Вы-то... как поняли? - Данковский был ошеломлен. Он ожидал чего угодно - недоверия, изумления, испуга, но не согласия.
Хотя, быть может, Каин не сидел взаперти весь день, а тоже искал подтверждения ужасной догадки. Или не искал, а просто нашел.
Виктор наклонил голову и некоторое время испытующе смотрел на Данковского, будто проверяя его с какими-то целями. Наконец, он улыбнулся - немного грустно.
- Сочетание некоторых событий, случайных и организованных намеренно... назовем это чем-то вроде знаков. Сначала я думал, что это реакция организма постфактум на смерть Симона... но теперь понимаю, что ошибался в исходной посылке. А вы? Как вы обнаружили следы язвы?
Из всего, сказанного Виктором, бакалавр понял меньшую часть, не переспрашивать не решился.
- Совершенно случайно, - ответил он. - Нашел двух дохлых крыс, там, за станцией, где тупиковая ветка... они были заражены. А потом встретил Артемия Бураха, молодого гаруспика. С трупом его отца. Исидор тоже был заражен, - он невольно содрогнулся, вспоминая ужасные язвы, обезобразившие еще крепкое, по-видимому, тело. - В общем и целом... мы в беде, если все, что я слышал от Стаха Рубина, хоть наполовину правда.
- Исидор Бурах? - с Каина словно сорвали флер усталого спокойствия, он выпрямился и подался вперед. – И он?.. Проклятье! Чума начала свою жатву с самых достойнейших людей, словно ведома военной стратегией... И Симон, должно быть, тоже... - прошептал он едва слышно, и поднял взгляд на визави. - Да, Даниил, мы в большой беде. И вы - особенно.
- Почему? - нахмурился бакалавр.
- У меня есть некоторые подозрения, - ответил Виктор. - Вы и болезнь прибыли в город, который был почти закрыт от случайных посетителей, в один день. Я слышал много о вас... и мне кажется, что противник, с которым вы сражались все эти годы, решил в этом отдаленном месте бросить вам перчатку. Уединенная дуэль наедине от лишних глаз.
Даниил поморщился.
- Мистика... Не знаю, я не рискну судить о болезни в таком роде. Впрочем, события сегодняшнего, точнее, уже вчерашнего дня, заставили меня пересмотреть многое. Да, я еще хотел сказать... Я ведь видел Симона. Живого. Возле Театра.
Виктор покачал головой.
- Этого не может быть. Симон Каин мертв... Откуда вы знаете, что тот, возле Театра, был Симон? Вы ведь не видели его раньше...
- Юля сказала, что это он, - недоуменно пожал плечами бакалавр. - Ну... Юлия Люричева, вы ведь знаете ее?
- Невозможно, - еще раз мотнул головой Каин. - Симон мертв, я сам видел его тело... Хотите, я покажу его вам? Со вчерашнего утра оно не покидало этого дома. Но Юлия не могла бы спутать... Симона очень сложно было принять за кого-то другого. Должно быть, вы видели что-то... вроде эхо, образа. Они иногда появляются у нашего Театра. Я понимаю, вам будет сложно в это поверить...
- А образы могут разговаривать? - усомнился Данковский. - Но, если вам не трудно... я бы взглянул на тело.
- Это случается. Пожалуй, вам лучше будет побеседовать об этом с братом... - Виктор встал и задвинул за собой стул. - Пойдемте.
Идти им пришлось недалеко. Каин проводил гостя в холл, отворил незаметную боковую дверь (проходя мимо деревянной фигурки, бакалавр снова мог бы поклясться, что видел ее блеснувшую улыбку), и перед Данковским открылась спальня.
Вот, наверное, была причина того, почему хозяин дома не спал этой ночью. Продолговатый сверток в импровизированном саване из простыни, с укрытой отрезом ткани головой, лежавший на его кровати, обставленной по углам погасшими огарками свечей.
Виктор коротко поклонился с порога, сел рядом с телом на край кровати и медленно отвернул покров.
...на Бакалавра смотрело бесконечно усталое, худое, обтянутое кожей и обрамленное тиарой рассыпавшихся по подушке пепельных длинных волос, лицо древнего колдуна. То же самое лицо, которое прошлым днем - казалось, совсем недавно - светилось огнем и мудростью, которое видел он у Театра.
Сухая посиневшая кожа...
Симон Каин был мертв.
Даниил склонил голову, закрыв глаза, - не то поклон, не то кивок-подтверждение… да, это Симон. Такой же, только жизни в нем уже нет.
- Мне жаль, - произнес он почти шепотом.
Жаль того, что он приехал сюда. Жаль, что был обманут в своих надеждах. Жаль, что теперь вся его жизнь пойдет крахом – если ему вообще удастся выжить здесь во время эпидемии. Жаль, что он взялся помогать тем, кого видел первый раз в жизни, - и, разумеется, жаль, что он заставил безутешного брата снова входить в эту комнату и смотреть в лицо будущему, которое обещала всем Царица-Чума.
Да, теперь она будет править здесь. Если не вмешаться.
- Извините меня, - попросил он у Виктора прощения. – За то, что… - он неопределенно махнул рукой, указывая на тело. – Что вы намерены делать теперь? После того, как вы уверились в неизбежности эпидемии?
- Сражаться, - глубокий, низкий голос раздался за спиной.
В дверях, не переступая порога, стоял Георгий Каин, и при взгляде на него по спине дребезжали ледяные мурашки. Судья выглядел почти так же, как прошлым днем, но вся воля его словно было собрана в кулак, не оставив и места тому потерянному отчаянию, что плескалось в нем доселе. Он был готов к битве. Старик, которого воображение отчаянно отказывалось представить на войне, выглядел...
- Прошу прощения за наше негостеприимство прошлым утром, - он так же коротко поклонился, не разобрать, Данковскому или комнате, и перешагнул через порог. - Но того требовал ритуал, предусмотренный Симоном, и мы не осмелились нарушить его. Однако с наступлением дня запреты утрачивают силу, и я приветствую вас в нашем городе. И "Горнах". Даже несмотря на обстоятельства вашего прибытия, само оно... вселяет надежду.
- Надеюсь, не напрасную, - бакалавр дотронулся до пуговицы жюстокора, машинально повертел ее в пальцах. – Да… сражаться, как вы понимаете, я буду вместе с вами. Вместе со всеми. Мои, - он задумался. Друзья? Помощники? Случайные знакомые, невольно оказавшиеся в такой же ловушке? – Мои коллеги должны были сообщить об эпидемии Сабурову и Ольгимскому.
- Вы собираетесь остаться, - Виктор не спрашивал, он констатировал факт. - Уверены? Эта болезнь появляется не первый раз, и тогда ее удалось победить чудом. Лекарства от нее не было. Вернее, лекарством был сам Исидор, но теперь он мертв...
- Исидор? - Георгий поднял бровь. - Жатва началась с корней основ... Но вам действительно стоит подумать. Вполне возможно, что следующим окажетесь вы. Из этой дуэли живым выйдет только один.
- Я действительно хочу победить смерть.
Пусть даже об этом попросил его не Симон, а всего лишь "образ" (впрочем, в этой истории еще рано было ставить точку, чувствовал Данковский), но... Город - это люди. И некоторые из этих людей уже стали ему близки - настолько, насколько могут стать таковыми те, кого ты видишь впервые в жизни. Андрей Стаматин, опальный архитектор, проводящий дни и ночи в твириновом притоне. Катерина и Александр Сабуровы, до непонятного несхожие друг с другом муж и жена. Юля Люричева, выдыхающая ароматный дым сигареты клубами в воздух после бешеной гонки за призраком. Лара Равель, хлопочущая на кухне ради приезжего-незнакомца. Девочка со странным именем Мишка, у которой нет никого, кроме куклы. Стах Рубин и Артемий Бурах, согласившиеся разделить с ним, Даниилом, эту борьбу... или это он согласился разделить ее с ними?
Неважно. Фонарь Гаруспику он все равно еще долго не простит.

Сообщение отредактировал Hellish Cat - 29-09-2008, 21:50

[Genazi >>>]

Сабуров и Самозванка. День Второй. Стезя Закона.
За ниточки дергали Woоzzle и Дженази

После ухода Гаруспика в маленькой комнатке наступила неприятная, колючая тишина. Смолкли патрульные за дверью, стихли шаги хозяина дома внизу, даже дождь за окнами прервал свою унылую песню, чтобы не нарушать этой тревожной тишины. Казалось, что все звуки, когда-либо существовавшие в этом мире, вывернулись наизнанку, чтобы стать своей противоположностью – полным, всепоглощающим беззвучием. Безмолвие длилось и длилось, пропитывало стены дома, неслышно вышагивало по комнате, присаживалось рядом с Кларой на кровать и обнимало ее за плечи. Безмолвие сделалось почти родным – самым близким, чем кто-либо другой на недолгой памяти Самозванки, как вдруг его жестоко разрушили крики под окнами.
- Шабнак! Проклятая! Убийца! – кричала улица на разные голоса.
Клара даже почти не удивилась, когда за окном послышались гневные крики. В самом деле, сколько уже можно удивляться, бояться, бежать, оправдываться, уверять других? За все то короткое время, что Самозванка пробыла в этом городе, она успела многое увидеть и многое понять. В частности то, что в этом месте она – человек нежелательный.
Посему девочка лишь вздрогнула. На мгновение в глазах её появилось некоторое подобие опаски, но вскоре сменилось апатией. Молча она подошла к окну, отодвинула занавесь и, сохраняя безразличное выражение лица, всмотрелась в толпу. Люди... Рабочие, праздные гуляки, женщины...
«Мне все равно?» - Подумала она, ища в себе хоть какой-то душевный отклик. Нет. Пусто.
Её не заметили. Слишком были увлечены своей злобой, чтобы смотреть вверх. С толпой всегда так – она умеет кричать, но не умеет ни смотреть, ни слушать. Сейчас для Клары это было даже к лучшему – оставаясь в тени, она могла видеть и слышать, что происходит на улице. И, несмотря на поселившуюся в груди апатию, не спешила отходить от окна. Сквозь стекло ей было видно, как с крыльца спустился Сабуров – такой прямой, словно проглотил длинный стальной стержень; прошел вперед, остановился перед людьми. Видимо он что-то говорил – спокойно и негромко, Клара не слышала его голос и только сверлила взглядом коротко стриженый затылок. Толпа, на время растеряв свой запал, растерянно смолкла. Потом вдруг какая-то женщина бросилась вперед. Женщину схватили, она забилась в чужих руках, закричала – страшно, протяжно, горестно…
Клара молчала. Её лицо не выражало ровно никаких эмоций. Так человек наблюдает за посредственной постановкой – вроде бы и не шедевр, но и уходить особо не хочется.
И вновь порыв ветра унес слова, произнесенные Сабуровым в ответ. Но толпа увяла окончательно. Некоторые люди расходились по домам, кто-то кучковался в сторонке, и лишь та самая женщина всхлипывала в руках крепкого мужчины. Сабуров же, постояв еще немного, развернулся и чеканным шагом вернулся в дом.
Спустя несколько минут на лестнице послышались шаги, щелкнул замок. Клара не обернулась на звук. Все так же безучастно она смотрела в окно, наблюдая, как падают на черную землю высохшие листья.
Александр Сабуров, хозяин дома, давшего Самозванке столь своеобразный приют, молча постоял на пороге – Клара ощущала его присутствие спиной, кожей, натянувшейся на худеньких лопатках.
- Послушай, - сейчас голос этого человека звучал вовсе не так сурово, как вчера вечером, Кларе даже показалось, что она различает в нем виноватые нотки. – Тебе все-таки придется покинуть этот дом. Ты повинна в смерти человека. Что там произошло на самом деле, как велика твоя вина на самом деле – мне еще предстоит выяснить. Но я не могу себе позволить преступать закон, служителем которого являюсь. Патрульные сопроводят тебя в управу, какое-то время тебе придется провести в камере.
- Стезя закона... Представитель Закона. А скажите мне, Сабуров, вы представляете себе, что такое Закон? – Не оборачиваясь, растягивая слова, произнесла она, глядя на плачущую женщину. Быть может, это не последняя её потеря за этот чертов день. Быть может, малой кровью все не окончится. Быть может... То, что она видела в Термитнике, явно не собиралось останавливаться. А быть может, Клара просто сошла с ума и все это бешеный спектакль из морока и фантазма.
- Я...Я, - голос её на мгновение дрогнул, но вновь выровнялся. Стал тихим, и равнодушным. Словно шелест песка под слабым ветром. – Приму то, что мне уготовили. Смирение... есть... все что у меня осталось.
На последней фразе что-то блеснуло в уголке её глаза. Но этого никто не увидел. Дыши. Смирись. Терпи. Если бы знал Сабуров, как ей хочется сейчас закричать, упасть на пол, биться в истерике, ползать в ногах и умолять о прощении. Но. Ничего из этого она не сделает. Просто потому, что Вестницы не просят более того, что им могут дать.
Наконец девочка обернулась к Александру. В груди разбился кувшин с желчью, в глазах щипало, а руки чуть подрагивали. Еще секунда... Нет, выдержит.
- Я готова.
Александр кивнул. Ему было не по себе. Казалось, что сейчас – в эту самую секунду – он совершает ошибку. Величайшую ошибку в своей жизни. Казалось, что соблюсти сейчас букву закона, значит отказаться от духа его. Предать. Кого? Закон? Эту странную девочку? Самого себя? Сабуров чуть заметно поморщился. Что за глупые мысли. Оставить девочку у себя – вот это преступление. Отдать девочку на растерзание толпе – преступление и предательство. Поместить же ее на время разбирательства в камеру – разумное решение.
- Идем, - и, не дожидаясь ответа, стал спускаться вниз.
Клара, бросив последний взгляд в окно, вздохнула и прикрыла занавеси. Затем, потерев ноющие виски, вышла вслед за Сабуровым.

Сообщение отредактировал Genazi - 27-09-2008, 22:48

[Woozzle >>>]

Самозванка. Из огня...
(в гонке участвует неподражаемый Дженази)

Опавшие листья шуршали и вздрагивали под ногами, отчего казались множеством пестрых змей, расползшихся по мостовой. Делаешь шаг, подошва касается яркой спинки, и в ответ раздается недовольное шипение. Того и гляди поднимется треугольная голова, и мелькнет раздвоенный язык. Но нет, эти змеи не могли укусить, лишь шипели в бессильной злобе. Как будто это могло кого-нибудь напугать…
Патрульный, которому было поручено отконвоировать Клару в управу, явно чувствовал себя не в совей тарелке. Народ ведь засмеет… Велика доблесть, в самом деле, - девчонку в тюрьму тащить! О том, что девчонка эта покалечила одного здорового мужика и до смерти напугала другого, он даже не думал. Да и как о таком думать, как в такое поверить, когда вот она, девочка – маленькая, худенькая, бледная... Сирота, небось. Патрульный вздохнул. И жаль ребенка, а служба есть служба.
- Ты не бойся, - он по-отечески глянул на девочку. – В камере тебе долго просидеть не придется. Господин Сабуров быстро разберется, в чем там дело.
Самозванка вздохнула. А затем внимательно посмотрела в глаза патрульного. Во взгляде этом отражалось все, что успела она испытать за все то время, что провела в этом городе. Злость, усталость, раздражение, чуть-чуть страха в самой-самой глубине...
- Не надо... Никто вас ни в чем не винит, верно? Это ваша работа. Да...Это ваша работа.
Повторила она, уже скорее для себя.
Мужчина не ответил, только молча покачал головой. По всему видать, хлебнула девочка лиха – и речи совсем не детские, да и глазищи…. Как глянешь – ух! – мороз пробирает. Одно радует – дорога до управы недолгая: за поворот завернуть, там уже мостик впереди, потом - до лестницы в небо, и пять минут по прямой. Сдать тамошним сторожам девчонку, в словах и глазах которой нет укора, но которая сама по себе укор – всем и каждому… А потом - в кабак, спасаться твирином от непрошенной жалости.
Вывернув из-за домов, патрульный удивленно присвистнул. Что там за сборище на мосту? Ну не утопленника же выловили – Жилка в самом глубоком месте едва ли по грудь будет. Ох не к добру… Он еще продолжал идти вперед, девочка послушно брела рядом, но каждый шаг, что приближал их к застывшим на мосту горожанам, подпитывал прорастающую в груди тревогу.
- Постой-ка, - конвоир остановился, жесткие пальцы сомкнулись на Кларином запястье. – Не нравится мне это.
Клара вздрогнула. В сердце её закрался подлый червячок страха. «Значит, меня уже поджидают... - подумала она, глядя на собравшийся люд. - Может сбежать? Линчуют же... Не посмотрят ни на что. Это ведь уже не люди. Это – толпа. Один организм с множеством голосов. Причем организм крайне тупой и яростный...» Мысли Клары текли в странном направлении, направлении неправильном. Стоило ли сейчас думать о такой излишне философичной теме? Впрочем, попытка сбежать ей явно бы не удалась – патрульный держал её запястье крепко. Почти до боли.
Конвоир и сам не знал, как поступить. Вернуться вместе с девчонкой назад? Отправиться другой дорогой? Но Сабуров распорядился вполне однозначно – доставить задержанную в управу как можно скорее… Ко всему прочему, их, похоже, заметили. Толпа, до сего момента преграждавшая мост, быстрым человеческим ручьем потекла навстречу. А он, за годы спокойной службы привыкший четко следовать инструкциям и выполнять приказы, раздумывал непростительно долго.
- Слушайте меня, и слушайте очень внимательно. Выбирайте сейчас – что вы хотите. Умереть, подняв руку на своего ближнего из-за чужачки, или же решить все очень просто. Дайте мне убежать. Я не сумасшедшая, но, – Клара смотрела прямо в глаза патрульному, гголос её звучал слегка монотонно, - ссейчас вам особого выбора не дано. Вас не будут слушать. Если вы будете противиться, вас убьют. Если отдадите меня им – меня убьют. Всегда есть третий выход...Всегда...
Однако конвоир по-прежнему медлил. Лишь когда стали различимы лица – мрачные, угрюмые, не сулившие ничего хорошего, он принял решение. Быть может, впервые в жизни нарушив приказ. Быть может, опоздав на долю секунды. Быть может, решив тем самым и собственную участь, и судьбу самозванки. Просто понял вдруг, что если с этой странной девочкой что-нибудь случится, до конца жизни он будет видеть один и тот же сон. Один и тот же – из ночи в ночь.
- Иди, – стальная хватка разжалась, даруя Кларе столь желанную свободу. – Быстро!
И Самозванка побежала. Неизвестно куда, не оглядываясь, не сказав ни слова. Так нужно. Так надо. Промедление подобно смерти, а медлить Клара не собиралась. Этот патрульный сделал правильный выбор – так ли глупа она, чтобы загубить его решение? Сердце учащенно билось, как билась в голове одна и та же мысль «Похоже...Долги, долги... Все растут». Долг перед Законом. Долг перед горожанами. Долг перед Сабуровым. Долг перед этим патрульным. Долг. Ты живешь в долг, Самозванка. Твоя жизнь ничего не стоит, она уже на минусовом балансе, не так ли? Так беги! Беги, пока есть силы! Прячься, таись, пока не утихнет буря. Твое время еще не пришло.
Если бы судьба, наблюдающая за злоключениями Самозванки, могла смеяться, сейчас она повеселилась бы от души. Беги, Чудотворица, беги, Вестница! Беги, Воровка… Сбивай дыхание, заплетай следы, ищи лазейку. У судьбы весь город, как на ладони, и ты в нем – бешеная крыса, загнанная в лабиринт. Одна маленькая крыса на свору злых, голодных котов.
Человеческий ручей превратился в горный поток – стремительный, клокочущий, сметающий все на своем пути. Патрульного, ставшего досадной помехой, попросту сбили с ног и, даже не оглянувшись на человеческое тело, распростертое на камнях, бросились в погоню. Клара уже не видела этого, лишь слышала за спиной яростный рёв.

Сообщение отредактировал Woozzle - 29-09-2008, 16:35

[Барон Суббота >>>]

День второй, в котором Гаруспик примеряет личину Самозванки.

Артемий проснулся с первыми лучами солнца. Он не знал, откуда у него это пакостное свойство - с раннего детства, стоило светилу показаться над восточным краем горизонта, Бурах-младший неизменно вылетал из сладких объятий сна. Сегодняшний день исключением не стал, и, хотя голова звенела немилосердно, а тело больше напоминало кашу, Гаруспик проснулся. Некоторое время он лежал на кровати, пытаясь вспомнить, где он, как сюда попал и когда успел раздеться. Мало-помалу, события вчерашнего дня всплыли в его памяти и даже выстроились в какое-то подобие порядка. Артемий вспомнил, что находится в отцовском доме, что вчера был один из самых тяжёлых дней в его жизни и, что сегодня ему надо встретиться со своими Приближёнными.
"Надо встать!" - твёрдо решил он и, по очереди напрягая и расслабляя мышцы, заставил тело повиноваться. Было больно, а плечи мелко подрагивали, но Гаруспик сумел подняться и, держась за стену, побрёл туда, где, как он помнил, находилась кухня.
В этом доме, в отличие от города, мало что изменилось: те же комнаты, та же обстановка, тот же запах твири, пропитавший всё. Вот только, теперь очень не хватало ощущения присутствия отца...
Добравшись до кухни, Артемий открыл странного вида жестяной ящик, на треть заполненный льдом. Мясо, молоко, несколько копчёных рыбёшек, пара яиц и, почему-то, буханка хлеба. Гаруспик, не долго думая, соорудил себе сложный бутерброд и, на ходу жуя его, прошёл дальше по дому в поисках каких-нибудь вещей. Со свитером проблем не возникло - вкусы в одежде у Бурахов совпадали, но вот с верхней одеждой вышла заминка. В шкафу обнаружилась только латанная-перелатанная, старая куртка Исидора, на спине затканная бисером. Артемий не помнил отца без этой куртки, и было вдвойне странно, что он оставил её, уходя.
"Может быть, он специально? Чтобы я нашёл и носил?" - подумал Гаруспик, сомневаясь. Ему казалось диким одеть эту куртку, но на улице шёл дождь, а другой верхней одежды не было.
Куртка легла на плечи Артемия неожиданно тяжело, и он только сейчас догадался проверить её карманы. оказалось, что помимо всякой дребедени, не понятного содержания, которую он тут же выложил на стол, в куртке оказался кисет странно пахнущего табака, старая, почерневшая от времени трубка и зажигалка, сделанная из пулемётной гильзы. Это добро Артемий рассовал по карманам, решив, что может пригодится. Затем он подпоясался ремнём с прицепленными к нему ножнами, убрал во внутренний карман отцовские бумаги и прихватил с собой несколько пузырьков с твирином.
Дверь скрипнула, и дождь положил Гаруспику на плечи свои холодные. но всё же ободряющие ладони. Новый день начался.

Сообщение отредактировал Orrofin - 5-10-2008, 17:14

[Хелькэ >>>]

Бакалавр. День второй.
(здесь были Черон и Кошка)

В Горнах висела настороженная, замершая натянутой струной тишина. Братья Каины молча смотрели на гостя, каждый с разных концов комнаты, совершенно не смущаясь неловкостью бакалавра. Взирали испытующе и расположенно, как умели только одни Каины. Ни капли любви без вызова. Ни капли ненависти без уважения.
Они все-таки были очень похожи. Такие разные внешне, и по возрасту, и по характеру, выдающемуся в рельефах лиц, но... Каины!
Первым молчание нарушил Виктор.
- Я рад, что вы остаетесь, - он бережно укрыл лицо мертвого пологом и поднялся, - Этот вызов был брошен вам, хоть удар направлен и не на вас лично. Но вы не будете один.
- Место на арене ваше, - кивнул Георгий. - Но вооружить дуэлянта и подобрать ему доспехи - в этом мы поможем вам.
- Думаю, не только мы, брат, - Виктор наклонил голову, бросая быстрый взгляд на Данковского. - Наш гость видел Симона. Его Память. Ты знаешь, что это означает?
- Кто мог бы поклясться, что понимает истинную сущность поступков Симона... - Судья, кажется, был совершенно не удивлен известием о видении мертвого. - Эта Память, Даниил... вам явился только образ, или Симон говорил с вами?
- Память? - бакалавр недоуменно поднял левую бровь. - Но, позвольте, как же ее можно видеть? Симон именно что говорил со мной, предупредил о чуме, говорил, что я должен победить этого врага...
Он чувствовал себя ребенком, который тайком пробирается в кабинет отца, рассматривает его бумаги, хотя не умеет читать - и ничего в них не понимает. Но сидеть на стуле, за огромным столом так приятно - и он чувствует себя почти взрослым, вот только узнать бы, что в этих бумажках!
На деле - немного неловко за собственное незнание. Посмеются степняки над доктором Данковским... Впрочем, столичному гостю да простится. Особенно когда он согласился помочь.
- Я с самого утра чувствую, что совершенно вас не понимаю, - добавил он. - Не именно вас, а всех остальных тоже. Что это за память такая?
Братья переглянулись. После небольшой заминки Виктор коротко поклонился, и направился к двери.
- Отдам распоряжения, - бросил он Судье. - Сабуров непременно затребует передачи карт, и я с ним соглашусь.
- И отправь человека в Театр, - добавил Георгий. - Бессмертник сможет помочь... если захочет.
Короткое прощание - не тратя время на расшаркивания, поднятая открытая ладонь - скрип двери, стук засова, и бакалавр остался один на один с грозным Судьей. Не считая мертвеца, конечно...
- Думаю, нам лучше будет поговорить в другом месте, - Георгий немым жестом указал на тело в саване, - Не стоит тревожить покой ушедших. Вернемся в гостинную, и я расскажу вам то, что знаю... только помните, время дорого. Впрочем, выбор между знанием и действиями порой является ужасной ловушкой, поэтому я остерегусь от советов.
Он повернулся, открывая дверь и пропуская бакалавра к выходу из этого домашнего морга, а после сам вышел за ним, повернув напоследок в замке ключ.
Они вернулись в комнату; на этот раз Даниил не остался стоять, а сел в кресло.
Все увиденное не располагало к тому, чтобы переносить это невозмутимо, с ледяным спокойствием, а уж усталость, накатывавшая не волнами, как несколькими часами раньше, а навалившаяся всей тяжестью - тем более. Сжав пальцами виски до боли - так было легче - Данковский кивнул Георгию.
- Повествуйте. Постараюсь воспринять все насколько смогу адекватно.
- Память, - Георгий покачал головой, словно пробуя слово на вкус, и поморщился. - Памятью у нас называется способность удерживать в реальной жизни черты и чувства, составлявшие существо человека, уже умершего. Это определенным образом резонирует и с общепринятым понятием о воспоминаниях. Мы сохраняем в себе представление о человеке, заключающееся в его признаках - поведении, запахе, одежде. Обладая этими признаками в памяти, мы можем мысленно представлять себе этого человека, и не только вспоминать уже случившееся, но и ставить... мысленные спектакли по собственному сценарию с этим человеком в главной роли. Случалось вам когда-нибудь представлять варианты свершившихся событий, встреч, разговоров; размышлять, как все могло бы повернуться по-другому? Как бы отреагировала некая персона, если бы вы в тот раз вели себя иначе, или сработало бы сочетание событий, направляющих результат вашей беседы в выгодное вам русло? Можно сказать так - если вы хорошо знали человека, умершего в раннем возрасте - действительно хорошо знали - то смогли бы написать книгу о его жизни, продолжившейся далее. И события этой книги в точности бы совпали с той жизнью, которая могла бы быть у этого человека, если бы он избежал гибели.
- Пожалуй... - задумчиво отозвался Даниил. - Знаете, это свойственно каждому человеку - проигрывать в уме определенные сцены, пусть даже нереальные. Чаще всего это Esprit d’ Escalier, ну и, разумеется, не только... Но вы, видимо, придаете этой памяти особое значение, так?
- Логика может показаться детской, дорогой бакалавр, но она работает, - в усмешке Георгия явственно сквозил оттенок грусти. - Если человек, сложный комплекс личности, может описываться памятью только как перечисление его признаков, то возможно, одно только прочтение этих признаков может вернуть к жизни сущность, описываемую как дух? Вам встречалось, и не раз, слышать это иносказательно - люди, "живущие в умах", и поколения, вещающие словами гения, который давно покоится в могиле. Как видите, метафора оказывается более чем реальна. Механику же объясняют по-разному... Степняки просто верят, что если долго вспоминать умершего, его душа отзывается из-под земли на произносимое имя. Может быть, вы просто видите оптический обман, и голос, который вы слышите, звучит только у вас в голове. И возможно, вы сами из своих воспоминаний творите то, что называется жизнью, и во всех нас нет ничего кроме памяти других людей... Не знаю. Подобное явление Памяти требует недюжинной работы духа - разумеется, недостаточно мимолетно вспомнить человека, чтобы явить его перед собой. Симон использовал особые... овеществленные конструкции. Трудно сказать, что сыграло роль в вашем случае - может быть, сам Симон решил пойти вам навстречу, или наш Театр оказался резонатором...
- Я бы назвал это мистификацией, если бы не видел тела только что, собственными глазами. Любопытно, ведь сам я ничего не знал о внешности Симона, и не мог его помнить, но встретил и даже более того, услышал голос. Как же сильна, выходит, память о старшем Каине у вас и у прочих людей... Но происходящее все равно продолжает казаться мне дурным сном. Вы помогли мне осмыслить видение у Театра (вот ведь тоже странное место, если подумать!). А теперь... давайте поговорим о том, что мы будем делать с эпидемией. Есть ли возможность вывезти отсюда население?
- Маловероятно, - Георгий, сцепив кончики пальцев, качнул головой. - Здесь всего одна железнодорожная ветка. И, как сами понимаете, въезд в город попадает под карантин. Разве что вам удастся опередить распространение болезни и отделить районы для эвакуации... Но все будет зависеть от того, успеет ли придти поезд.
- Сидеть сложа руки и ждать локомотива? - Даниил покачал головой. - Надо предупредить жителей. Вы отрядите для этого людей? Станислав Рубин и младший Бурах должны были навестить остальных градоправителей, они, должно быть, тоже примут какие-то меры...
- Разумеется. Мы объявим сбор ополчения Каменного Двора, добровольцы поступят в подчинения Сабурову... не сомневаюсь, именно он возьмет в свои руки заботу по установлению порядка. Все дома на этом берегу реки будут оповещены. Снабжение медикаментами из тех, что пока есть в аптеках мы тоже берем на себя. Наша семья не так богата, как Ольгимские, но это не имеет значения. Вам понадобится что-нибудь еще?
- Пока не знаю. Скорее всего, мы будем работать со Станиславом в его прозекторской - вдруг удастся выяснить что-то новое о заболевании... она достаточно оборудована, как мне кажется. Но я ведь смогу обратиться к вам за помощью в случае чего?
- Разумеется, - Георгий наклонил голову, сцепив пальцы. - Позвольте узнать, чем намереваетесь заняться сегодня?
- Думаю собрать сведения о Песчаной Язве, - ответил Данковский. - "Врага нужно знать в лицо", не так ли? У Бураха, моего коллеги, наверняка были бесценные сведения... но они ушли вместе с ним, значит, мне нужны другие источники. Тот же Рубин... вы спрашиваете просто из любопытства?
- Знание о первоначальных очагах заражения... Найдется ли сегодня для нас что-нибудь полезнее? Если вам удастся узнать, откуда распространилась эпидемия, может быть, мы сможем подготовиться и возможно, даже эвакуировать не затронутые районы. Кроме того... - Георгий помедлил, - у меня к вам будет просьба, Даниил. Не связанная с болезнью, но не менее важная. Если у вас найдется время...
- Вполне возможно, что найдется, - он потер слипающиеся глаза: надо будет поспать хотя бы пару-тройку часов. - Что за просьба?
- Загляните в Многогранник, - сказал Судья. И умолк, оценивая реакцию Данковского. После небольшой паузы он продолжил:
- Поднимитесь по лестнице и войдите внутрь. В Башне сейчас обитают дети, образовав что-то вроде закрытого государства. Если вы встретите их пастыря, Каспара... а скорее всего так и случится - передайте ему, чтобы его подопечные не выходили наружу. Не считайте только, что я отправляю вас как посыльного. Мне хотелось бы... увидеть, как примет вас Башня. Это может оказаться важным.
- М... хорошо, я попробую. Обещать не буду, ибо события сегодняшнего дня предсказать не берусь, но попробую.
Даниил поднялся с кресла, забрал саквояж.
- Я пойду. Отдохну немного и примусь за работу; спасибо вам за помощь, Георгий. И за будущую в том числе.

Сообщение отредактировал Hellish Cat - 5-10-2008, 17:33

[Барон Суббота >>>]

Гаруспик и Рубин

(с Клювоголовым)

Железная дверь истерично взвизгнула, перебудив всех спящих в округе собак. На пороге возник темный силуэт, спустя минуту разлился тусклый свет, с бесстрастностью опытного хирурга обнажающий внутренности помещения. Первым, что бросилось в глаза Станиславу Рубину, был прозекторский стол. Тот самый, на котором не более двух часов назад было раскрыто тело учителя. Стол был пуст. Стах сглотнул, прислонился лопатками к стене и крепко зажмурился.
Постояв так с минуту, он резко выдохнул и открыл глаза. Полубезумная надежда его была сродни мечтам первоклассника, с трепетом открывающего дневник перед суровым родителем – вот бы перелистнуть сейчас на нужную страницу, а двойки-то и нету! Пожелания Рубина, впрочем, были посерьезнее. До одури хотелось поверить, что все это – мертвый учитель, вскрытие, результаты анализов – лишь привиделось ему с недосыпа. И нет на самом деле никакой Песчанки,
и зря он разбудил посреди ночи бооса Влада, и никогда-никогда ему больше не придется испытать того, что было пережито пять лет назад. Надеждам не суждено было сбыться. Перевернутый вверх дном одежный шкаф, ворох пепла на поддоне, образцы крови, так и оставленные у микроскопа, бурые пятна на столе – все говорило о том, что события сегодняшней ночи Рубину не приснились. Просто кто-то забрал тело. Опять куда-то идти, опять искать. Для чего? Проститься по-человечески? Провести дополнительные исследования? Рубин и сам бы не ответил на этот вопрос. Преданный ученик вступил в противоборство с фанатичным исследователем; тело же не собиралось подчиняться ни тому, ни другому. Ноги подогнулись, Стах сполз по стене на пол. “Сейчас. Только немножко посижу”, - еще успел подумать он, прежде чем веки сомкнулись, и измученный разум нырнул в спасительную пустоту.
Спал Рубин недолго и, к счастью, без сновидений. Из забытья его вырвали голоса, доносившиеся с улицы, - уже рассвело, и беспокойные склады жили своей обычной жизнью.
Кое-как размяв затекшие от неудобного положения ноги, Стах поднялся. Ныло все, что только может ныть, а то, что не может – постанывало из солидарности. Отыскав в ящике пару засохших сухарей и сразу же начав их грызть, Рубин двинулся к двери. Выходя из прозекторской, он мельком подумал о том, что со стороны, должно быть, напоминает марионетку в руках бездарного кукловода – ибо только истинная бездарность могла бы заставить куклу двигаться столь деревянно и неестественно.
Путь Рубина лежал в Кожевенный, к дому Бурахов. По дороге он успел трижды услышать от встречных едва знакомых людей: «Как, вы еще не знаете?! Бессмертный умер!», четырежды уклониться от ответа на вопрос «Ах, неужели и правда чума?!», и ровно семь раз подумать о том, до чего же быстро распространяются слухи в этом городе.
Ему повезло. Явись он на четверть часа позже, и искать Гаруспика пришлось бы куда дольше. Расспрашивать прохожих, отсеивать правду от вымыслов, петлять по кварталам. Но сейчас, в этот самый момент, Бурах-младший еще стоял на крыльце отцовского дома.
- Трудная ночка, а? – не то вопрос, не то утверждение. – То ли еще будет…
Рубин перевел дыхание. Он прекрасно сознавал, насколько идиотски прозвучит его следующий вопрос.
- Это ты…забрал тело отца?
Гаруспик повернулся на голос всем телом, словно собираясь ударить Стаха. Его глаза упёрлись в солнечное сплетение Рубина, а потом пошли выше, миновали грудину, гортань, подбородок, губы, нос и упёрлись в переносицу.
"Да, ойнон, - хотел ответить Гаруспик. - А ты ушёл, забыв о долге ученика."
- Да...Стах, - сказал он вслух. - Я похоронил моего отца и учителя.
Это было низко и недостойно, но Артемий не смог иначе.
Рубин чуть откинул голову, глазами нащупал глаза Бураха, скрипнул зубами. Во взгляде Гаруспика, жестком, ранящем, как острие клинка, читалось много больше, чем было сказано вслух. Но даже это было не самым страшным. Хуже всего было то, что Гаруспик был прав. Но и у него, у Рубина, была своя правда.
- А ты даже больше менху, чем был твой отец, - голос Рубина звучал глухо и сдавленно. – Учитель говорил, что заботиться надо не о мертвых. Заботиться надо о живых. Я не буду оправдываться. Не мне судить, правильно ли я поступил. И ты не суди. Придет мой срок – отвечу за все.
- Я тебя не обвинял, а ты оправдался, - Артемий чуть пожал плечами. - Я обязан следовать путём менху и исполнять закон, а ты нет. Это просто.
- Скажи, менху, - Стах чуть прищурился и теперь изучал лицо Бураха-младшего с каким-то болезненным интересом, словно выискивал знакомые черты, - ты не подумал, что, быть может, лишаешь нас шанса постичь ее природу? Именно сейчас, пока еще не слишком поздно.
- У тебя есть кровь, - пожал плечами Артемий. - А также я оставил иссечёные секции печени, сердечной сорочки и плевры. - Этого мало?
- Мало, - поморщился Рубин. – В этой войне всего будет мало. Ты знаешь… Мне начинает казаться, что она – чума – живая. Не смотри так. А впрочем, смотри, я и вправду похож на сумасшедшего. Но подумай сам, пять лет назад она бежала, бежала, напуганная твоим отцом. А теперь вот вернулась, и как! – Стах провел ладонью по лицу, будто пытаясь стереть жутковатую гримасу. – Она начала с него. Она вернулась - за ним и за всеми, кого не смогла заполучить тогда.
- С кем ты говорил, Стах? - спросил Гаруспик, нащупывая в кармане куртки трубку. Почему-то хотелось вертеть её в руках. - С кем из Глав?
Рубин вновь поморщился. Казалось, что Бурах задал этот вопрос, лишь бы перевести тему, лишь бы не говорить о самом болезненном.
- С Ольгимским. Без толку. Нет, он поможет, чем сумеет - антибиотики, иммунокорректоры, средства защиты… Да только против Песчанки это все – тьфу! И даже бессмертный… - Стах вздрогнул, словно осененный прозрением, и заговорил быстро-быстро, боясь, что собеседник прервет, не дослушает, махнет рукой и уйдет по своим делам, - бессмертный умер. Двести лет, понимаешь ли, жил, а тут вдруг помер! Это тоже она, наверняка! С какой же тщательностью она выбирала первые жертвы…
- Ольгимские это хорошо, - задумчиво произнёс Артемий, таки достав трубку. - Стах, ты не видишь за яркими смертями кое-чего меньшего. Вчера я был в Термитнике, и там произошло что-то. Договорись с боосом Владом, чтобы
Термитник закрыли. Потом надо найти ойнона Данковского и приступить к борьбе с ней. Отец остановил Песчанку, теперь это сделаем мы. Вместе.
Пыла оратора или пафоса проповедника у него не было ни на грош. Спокойный, невыспавшийся человек высказывает свои взгляды, не более того.
Рубин, казалось, не слышал собеседника. Точнее, даже не так – слышал, прекрасно понимал, но думал о чем-то своем. В воспаленных, покрасневших глазах загорался странный огонек. Мысль – дерзкая, отчаянно смелая, полубезумная, билась в глубине расширившихся зрачков. Заговорил он, впрочем, на этот раз медленно, взвешивая каждое слово – слишком важным было то, что он собирался сказать.
- К боосу Владу схожу. Но тут такое дело… Симон. Он тоже подцепил Печсанку, я в этом почти уверен. Как уверен и в том, что возможности его организма в разы превышают возможности любого из нас. И в то, что он умер, вот так просто
взял и умер, ничего не успев предпринять, верится с трудом. Вскрытие бы провести. Но Каины тела не отдадут. Значит, тело нужно забрать самим. Помоги мне, - в голосе Рубина странным образом сплетались мольба и уверенность.
Бурах думал секунды две. Он сам поразился: давным-давно забытый Закон сам всплывал у него в голове, предложение всячески им измерялось, и только после этого выносился вердикт.
- Помогу, Стах. Но я обещал утром быть на
Складах. Поговори с Владом, а потом найди меня в Замке двудушников.
Лицо Рубина просветлело. Он ожидал возражений, готовился к спорам, он был готов даже сделать все один и раскрыть тело не по линиям, совершив величайшее святотатство.
- Спасибо, - он кивнул, но в этом коротком жесте крылось много больше, чем обычная признательность. – Тогда я в Сгусток. Снова, – и зашагал по дороге.

[Хелькэ >>>]

Лара & Бакалавр
И Трагическая Маска.

Предрассветный Город был совсем другим – зловеще мерцал фонарями, недобро ухмылялся в спину, а иногда (хотя, быть может, бакалавру это только казалось) даже посмеивался вослед. Тихонечко, детскими голосами… Еще было очень тихо. Настолько, что можно было различить колыхание травы, на удивление высокой для городка.
То ли дело каменная, вымощенная булыжником Столица, где редкий росток пробивает мостовую насквозь, чтобы тут же быть смятым, растоптанным копытами какого-нибудь экипажа, внутри которого наверняка сидит очень важный и очень спешащий куда-то человек. Что ему до крохотной травинки?
Это были мысли полудремы, сонные, несвязные, навеянные будто мороком. Сначала заплутав – свернул не в ту сторону возле одной из чудного вида руин, - Данковский наконец вышел к той улочке, на которой стоял Приют. Лара, наверное, еще спит; вот только пойти ему больше некуда, так что волей-неволей, разбудить ее придется.
Ничего, он извинится. Даниил постучал, сперва тихо, затем, еще раз – погромче.
Бакалавру пришлось прождать несколько минут, прежде чем дверь отворилась, и в щель выглянуло лицо Лары, сон с которого был сбит испугом. Вот ведь смелая женщина - ночью открыть дверь на стук, при том что за порогом могли ожидать не самые добрые намерения... Смелая, или безрассудная.
- Даниил? - теперь она казалась еще более обеспокоенной, - Господи, я так беспокоилась... куда ты пропадал? Что случилось?
- Со мной все в порядке, - заверил он, - давай зайдем в дом. Я расскажу.
Когда щеколды были задвинуты, и Лара повернулась к нему, бледная, точно призрак - а может, виной тому тусклый свет ночной лампы? - Даниил, глубоко вздохнув, произнес:
- Ты только не волнуйся. Я встретил Стаха Рубина и Артемия Бураха, сына моего коллеги Исидора. Мы... в общем, рассказывать долго, но мы узнали, что в городе начинается эпидемия. Песочная Язва.
Ее лицо было белым, как восковая маска. И губы, губы раскрошившейся трещиной...
- Чума, - прошептала она. - Зачем, зачем снова нас не оставят в покое... Видимо, неспроста мне виделся тот сон, в котором смерть придет к нам одна на всех... Что же теперь делать? Можно ли вообще что-нибудь сделать?..
- Можно, - он потер переносицу, - думаю, можно. Градоправители извещены, если мы найдем очаг эпидемии, попытаемся ее локализовать. Бураху это когда-то удалось... мы будем бороться.
Он бросил пакет с плащом в угол, вместе с саквояжем.
- Я безумно устал, Лара. Иди спать; я тоже пойду. Не тревожься - еще рано тревожиться...
- Я не могу, - бормотала она, повторяя снова и снова. - Я не смогу уснуть... о боже, какие вести ты принес... И я слышала, как скреблись под дверью. Знаешь, я всю эту ночь не спала. А Еве снились тягучие голоса, которые пели песнь без слов под окнами. Я знаю...
- Уезжай, Даниил, - сказала она ему, задергивая полог. - Ты ведь здесь не при чем, ты просто приехал. Эта чума пришла за нами, тебе не нужно...
Было в этом некоторое маленькое предательство - оставить ее, безумную, заламывающую руки, невидящими глазами смотреть в потолок и ждать нескорой смерти. Но сон давил на виски, и тело, почувствовав возможность уснуть, отказывалось действовать.
И - странное дело - какие-то голоса, немые и гулкие, на высоких тонах вдували мелодию в уши бакалавра, когда наступил сон. Краткий сон, обещавший быть беспокойным.

[Барон Суббота >>>]

Гаруспик

(с Белой Маской. Нет, не из Облаков)

Разойдясь с Рубиным, Гаруспик вышел на железную дорогу и пошёл по ней в сторону складов. Ещё вчера он проделал этот путь бегом, а сегодня шёл ходко, но не слишком быстро, осматривая окрестности и запоминая, что и где теперь находится. Минули Бойни, остался за плечами мост, изогнувший спину над Жилкой, и перед менху предстали склады. Железная дорога делила их на две части, дождь скрадывал истинные размеры комплекса, и только сейчас Гаруспик понял, что понятия не имеет, где искать тот самый Замок Двудушников. Пожав плечами, он медленно двинулся вперёд, засунув руки в карманы и заглядывая в проходы между складами.
Складские задворки и в обычное время не могли считаться самым людным местом в городе, а сегодня, ранним утром, они казались совершенно опустевшими. Серо-стальные унылые коробки, пустые баллоны, ящики, двери, запертые на все замки... Где-то здесь Ноткин и его рыцари основали свою крепость и вели тайную войну против Многогранника под предводительством гордого Хана. Когда смерть уже склонилась над городом, и кривым когтем прочертила первую полосу линии, которая раскроет сердца всех и предаст их земле, дети играют в свои нелепые игры в попытках умереть второй, ненастоящей смертью. Как будто мало первой!..
Но действительность оставалась безразлична к мнениям человеков. Игрушечные войны продолжались, скрываться от вездесущий песиголовцев по-прежнему было важнейшим из всех искусство войны, и вокруг не было никого, кто показал бы дорогу к убежищу Ноткина.
Гаруспик дошёл до забора, отделявшего склады от степи и призадумался. Подсказки ждать не приходилось, да и, вспомнив слова Оспины, не очень хотелось. Пора ученичества действительно прошла. Менху уселся под несколько выступающим коньком крыши, укрывавшим его от дождя и достал трубку с кисетом. Он не знал, зачем, это делает, но пальцы уже, неумело и неловко, просыпая большую часть, набивали трубку курительной смесью. Зажигалка зашипела, когда на неё упала одинокая капля, пущенная порывом ветра вкривь, но не погасла, и скоро Гаруспик впервые в своей жизни затянулся. Лёгкие обожгло едкой звежестью, он закашлялся. едва не уронил трубку, но ощущение было даже приятным. В мозгу прояснилось, а после второй затяжки, тоже слишком сильной и вызвавшей кашель, мысли помчались обгоняя друг друга.
Артемий поднялся и снова двинулся в Склады, мысленно разбив их на квадраты и прочёсывая каждый. У дверей он останавливался, прикладывал ухо к влажному дереву и слушал, что за звуки раздаются изнутри?
Застать врасплох Гаруспика не удалось, но он все-таки вздрогнул, когда за спиной тонким хрипловатым голосом - казалось, над самым ухом - произнесли:
- А ты чего это здесь ищешь?
Артемий рывком обернулся, и встретился взглядом с направленной ему в живот доской самодельного арбалета, поскрипывавшего тетивой из закутка на другой стороне улицы. Стрелок выглядел не слишком уверенным в себе, чтобы отправить Гаруспика на тот свет, но - кто знает?.. Кроме того, он был совсем еще мальчиком. И откуда взялся на бывшей только что пустой улице? Впрочем, в здешних лабиринтах мог спокойно кружить целый полк солдат, не замечая один другого.
В отдалении виднелась еще пара детских рожиц, наполовину с любопытством, наполовину испуганно наблюдавших за происходящим.
- Ты, может, вор? - скуластое лицо юного стража выражала настороженность и всяческое недоверие. - Так Гриф пусть знает, что ему сюда дороги не будет...
Гаруспик ещё раз аккуратно затянулся, старясь не раскашляться при этих мальцах, оценил смертоносность оружия, равную примерно нулю с такого расстояния и прищурился.
- Я что-нибудь у тебя украл? - спросил он несколько раздражённо.
- Ну... - тот несколько смутился, и оружие в его руках дрогнуло. Против очевидного идти было некуда. - Нет. Так я же не выстрелил еще... Узнали бы тебя из Грифовых подручных - вытаскивали бы твое тело дружки из Жилки. Мы здесь шутки не шутим. Назовись!
- Можешь звать меня гаруспиком или служителем, - это ответ прыгнул на язык куда быстрее имени, с которым Артемий проходил всю жизнь.
- А имя? - последовал вопрос.
- Артемий Бурах, - почему-то своё имя он отчеканил железом, словно выплюнул два свинцовых шарика. - А вы-то кто такие?
- Бурах... - растерянно протянул парень, совсем опуская оружие. - Неужто Деда родственник?..
"Ой", пискнули за углом. Парень потерянно оглянулся, снова вернул взгляд на наблюдавшего за этой пантомимой Гаруспика, и виновато развел руками:
- Ну, извини, раз такое дело... Прощения просим. А скажи, - с надеждой он взглянул на Бураха, - говорят, Исидор пропал и вовсе умер... Неправда ведь?
- Отец умер и похоронен по полному обряду менху, - хмуро ответил Артемий. - Он вернулся к матери Бодхо.
Рука Гаруспика при этом непроизвольно сжалась на чашечке трубки так, что та едва не треснула. Смерть отца ещё долго будет стоять за плечом Артемия...
- Беда-а... - у него опустились руки. Кем же был для этих детей Исидор, что они так реагировали на его... уход? - И чума снова начинается? Как же мы, без Деда...
- Я за него, - дождевые облака должны были устыдиться, столько хмурости было в голосе Гаруспика. - Как его сын, принявший бремя, долг и путь. А теперь, кто может мне сказать, где я могу найти Ноткина?
Парень, все еще не в силах отогнать набежавшее отчаяние, угрюмо махнул рукой в сторону Степи.
- Большой дом с горящей бочкой, - выдавил он. - Не пропустишь.
Лишь кивнув, Артемий пошёл в указанном направлении. Да, он знал, что детей надо было хоть как-то утешить, поддержать, только вот, что делать с ощущением, что такое молчаливое признание их крепости лучше любых слов? Поймут ли? Не важно. Он идёт по пути.

Склад, указанный мальчишкой, оказалось не так просто найти. Притертый почти к самому забору, за которым заканчивался город и начиналась Степь, он выглядел ничем не отличающимся от своих собратьев - кроме той самой бочки с трухой, которая едва заметно тлела, пуская больше дыма, чем огня. Дверь подалась легко, даже не скрипнув, и Гаруспик шагнул внутрь.
На замок это было совсем не похоже - но все-таки, обиталище двоедушников было пропитано какой-то особой атмосферой, позабытой ныне. Отсветы оранжевых и фиолетовых сполохов метались по стенам, кружева бумаги, изображавшие журавликов и ворон... Поистине, детям удалось оживить место, которое в лучшем случае было когда-то предназначено, чтобы хранить соль.
На него косились - взгляды по большей части любопытные, лишь изредка опасливые, - но провожали молча.
Ноткин, как и полагалось военачальнику, занимал скромное, но почетное место за старым, потертым столом. Чем-то он напоминал Сабурова, хоть и похожести в них не набралось бы, наверное, ни на грамм.
- Здравствуй Ноткин, - обратился Артемий к "генералу". - Я - гаруспик.
Ноткин хмуро смерил Бураха взглядом. Что-то в нем - маленьком, совсем ребенке, уступавшем в росте и сложении даже сверстникам - заставляло относиться к нему - нет, не как к равному, а...
"Так слабые ненавидят свою слабость, а сильные - силу. Чужую силу".
- И ты здравствуй. - ответил он рассеяно, будто совсем не был удивлен появлению Бураха. - Зачем пришел?
- К тебе приходила Мишка? - ответил вопросом на вопрос Гаруспик.
- Приходила, - кивнул Ноткин. - Рассказывала... как есть. Ее сложно бывает понять... но это же правда? Про чуму и Исидора...
- Правда, - Гаруспик склонил голову и скрежетнул зубами. - Истинная, очень поганая правда, но ещё поганей то, что идёт за ней.
- Вот как... кончается игра, - он вдруг вздохнул совершенно по-детски, утратив всю напускную серьезность, и став просто мальчиком, у которого отбирают игрушку. И спросил совершенно неожиданно:
- Тебя ведь Капелла привела? Что она говорит про все это? Про нас, про Хана, про Башню...
- Рассказала, как есть. Что воюете, про порошочки рассказала, про то, что ты - мой Приближенный. А от себя я могу добавить, что вам с Ханом надо завязывать и объединять усилия. Скоро тут всем будет так пыльно, что не до войны...
Ноткин мотнул головой.
- Ты не понимаешь, - он смотрел на Гаруспика с легким оттенком усмешки, как дитя смотрит на умного, но забывающего смысл взрослого, - Только мы одни и можем теперь всех спасти... Это ведь Хан во всем виноват. Не думай, что это я потому, что он мой враг. Но это он и его песиголовцы выпустили чуму. Слышал про незнакомую девочку, которую вчера видели везде? И на пустыре, и у дома Исидора, и на кладбище...
- Видел, - кивнул Гаруспик. - И наслышан куда больше, чем могу понять
- Ее никто не знает, потому что в городе она впервые. Никто, кроме Хана. Спроси у него, кто она такая - если он не обманет тебя, то расскажет. Только вряд ли тебя пустят в Многогранник. Так что ты мне поверь.
- Я пойду туда, но сначала ты должен кое-что знать, - Гаруспик вспомнил о трубке, и ещё раз затянулся, не думая о детях. - Чума началась в Термитнике, и нужно организовать за ним пригляд. Так же, надо немедленно известить меня, если больные люди появятся в городе. Кроме этого, будьте очень осторожны с крысами. не трогайте их и вообще старайтесь не подпускать к себе. Ноткин, забери Мишку к себе или следи за ней. У неё слишком много шансов заболеть. Из Замка старайся не выходить. И любые известия про чуму донеси до меня. Я буду заходить время от времени. Устроит?
- Тебе не откроют двери, - Ноткин повысил голос, стараясь втолковать Гаруспику то, что казалось ему очевидным. - И я сказал тебе, что если мы запремся здесь и будем ждать конца - то он и наступит. Игра заканчивается, но не так, что все рассядутся по местам. Мы, Хан, Капелла, и та, Самозванка...
Он резко осекся, словно почувствовал, что сказал лишнего, и поспешил перевести тему.
- Надо будет помочь - поможем. Я сказал. И новостью, и делом, если будет нужно... А почему Мишка? Она ведь живет далеко за городом... там людей меньше, чем даже здесь. Значит, туда и зараза вряд ли дойдет, уж точно позже, чем сюда... нет?
- Там крысы были. Больные, - Гаруспик чувствовал, что что-то в нём непрерывно меняется, даже говорить он начинал иначе. - Девочка не заразилась, но может. Скажи, Ноткин. Я, гаруспик и менху этого города, могу тебе помочь?
- О чем речь?.. - нахмурился Ноткин. - Ты - одна наша надежда. Всего города. В Первой Вспышке твой отец победил чуму, а значит, сейчас ты будешь тем, кто лечит. В этом здесь никто не сомневается, будь уверен.
- Речь о том, Ноткин, могу ли я сделать для двудушников что-то, что облегчит вам жизнь.
- Сейчас навряд ли. - предводитель двоедушников снова покачал головой. - У тебя свой враг, у нас свой... Вот разве что если у тебя найдутся лишние лекарства - хоть лишних здесь и не будет. Отдай лучше их бедным. А мы справимся.
- Понял и принял, - менху кивнул, понимая, что вековую формулу согласия здесь всё равно не оценят. - А теперь мне нужно идти, Ноткин. Если что-то с кем-то из Приближенных случится - свяжись со мной.

[Хелькэ >>>]

Бакалавр.

Ночь, вернее, начало дня, выдалась беспокойной – уснул Даниил сразу, обессиленный, будто выпитый до последней капли, но сон был тревожным. Сновидений не было, только ощущение чего-то громоздкого, странно давящего на грудь, дующего в уши холодным отравленным воздухом. Когда он открыл глаза, мокрый от пота, задыхающийся, - на часах было восемь тридцать утра. Он спал около четырех часов.
«Этого хватит», решил бакалавр и встал с постели.
Вспомнив про плащ, оставленный в коридоре, и необходимость дезинфекции, он нашарил в саквояже бутылку с раствором («А поможет он, от Песчаной-то Язвы?» - усомнился Данковский) и осторожно, стараясь не скрипеть половицами, вышел в прихожую.
…На заднем дворике плащ был подвергнут экзекуции и санитаризации, насколько хватило раствора, и повешен на веревки за окном. Утро было холодным, но можно было обойтись и без верхней одежды. Даниил, избегая встречаться с взволнованной его печальным известием Ларой, оставил ей записку, что уходит искать очаг заражения, вернется, наверное, поздно, и просит ее не беспокоиться (что, впрочем, казалось неуместной иронией с его стороны).
В Городе чума. Просьба сохранять спокойствие.
Данковский невесело усмехнулся, кинул взгляд на закрытую дверь в комнату Равель (если она и легла спать, то наверняка недавно) и ушел. Вернуться он намеревался нескоро.

Поиск очагов поначалу представлялся ему занятием весьма туманным. Сперва он хотел зайти к Рубину, чтобы справиться у него, откуда следовало бы начать проверку; но раздумал, решив, что Стах или спит, или тоже бродит где-то в городе. Можно было обойти и все кварталы… но на это ушел бы как раз целый день, а такой роскоши, как двадцать четыре абсолютно ненужных часа, у Даниила не было.
Как искать? Если есть хотя бы один случай заражения, весть разнесется быстро если не по городу, так хотя бы по кварталу. Он шел по знакомым местам – продуктовая лавка, Театр, Сквер, аптека, - приглядываясь, нет ли у какого из домов взволнованной толпы? Не пробежит ли где черная крыса, покрытая зловещими гнойниками? Нет, ни единого признака, значит, Узлы чисты. В Каменном Дворе, у Каиных, он был буквально сегодня, и тоже не заметил ничего такого. Значит, не лишним будет осмотреть… он не знал пока, как называлась третья часть Города, но именно туда и устремился – через уже знакомую ему Станцию, куда прибыл вчера, и дальше, мимо складов, по рельсам.
Непохоже было, что по ним вообще когда-то ходили поезда. Из-под шпал пробивалась густая трава, упрямо стремясь вверх, словно днище вагонов никогда не ломало и не пригибало к земле тускло-зеленые стебли. Эта Степь, она словно бунтовала против железной дороги, Заводов, самого Города – не потому ли появилась Песчанка?
Заводы встретили Даниила железным скрежетом и глухими ударами друг о друга частей непонятного механизма. Он осмотрелся – нет, обшарпанные стены цехов не внушали никакой угрозы, - и не стал сворачивать во дворы заводов, отправившись дальше. В ворота кладбища он только заглянул, почти уверенный, что ничего не найдет и там – да и бродить между могилами не хотелось. Одинокая сторожка, основание которой оплели степные травы, возвышалась унылым хранителем этого места над памятниками и надгробиям, торчащим из земли будто гнилые зубы. И… не послышалось ли? Чей-то тихий голос пел, пел над могилами, где-то с другой стороны кладбища, удивительно красиво.
Он ушел, так и не заставив себя пройти через ворота. Громада Термитника (огромный нарыв на серо-коричневом теле Степи), высящаяся вдалеке, подсказывала – черта города совсем близко. Ну что ж, тогда – к нему, а уже от Термитника и обойдем ... как же ее… ах да, Землю.

… Данковский, как бы странно это ни звучало, ожидал увидеть нечто неожиданное. Вот и увидел – обогнув Термитник, он столкнулся с патрульными, оцепившими один из корпусов. Причем оцепившие так, чтобы оставаться от самого здания как можно дальше.
И за ними, на земле – несколько трупов степняков.

[Genazi >>>]

Самозванка. Тупик.
(И тысяча сланооооооооов!!! Кхм. То есть Дженази и Вуззль)


Серое. Жёлтое. Красное. Снова серое. Осколки недокрашенного города унылым калейдоскопом мелькали перед глазами. Казалось, что здесь нет и не было никогда других цветов - просто не могло их быть. Только серые камни тротуаров и серые стены домов вокруг, только хрупкие тела мертвых листьев под ногами. Серое, желтое. Красное. Цвет крови? Цвет смерти. Не яркой и патетичной, а сухой и скучной, глупой, как эти никому ненужные листья. Беги, Самозванка. Лети, гонимая ветром, как высохший листик по мостовой. Плохо быть листиком. Листиком быть страшно: наступят тяжелым сапогом, раздавят каблуком – походя, в труху, и не заметят даже. Хорошо быть листиком. Стократ лучше, чем Вестницей; уж ее-то заметят наверняка. Не скрыться, не спрятаться, не сделаться неприметной. Никогда не стать одной из многих, всегда просто – одной.
Топот преследователей звучал совсем близко, казалось, что земля вздрагивает под ногами от этих тяжелых звуков, а жаркое дыхание ощущается на затылке. Или это кровь стучит в висках измученной Клары, а дующий в спину ветер обжигает разгоряченное тело… Оглянуться? Потерять драгоценные секунды, но зато, быть может, отогнать хоть немного этот животный страх, это ожидание рук, готовых вцепиться в плечо?..
Бежать! Бежать и не оглядываться, бежать по тонкой-тонкой грани между жизнью и смертью, как бы банально это не звучало. Улица за улицей, дом за домом, скрываться за углами зданий, вперед, и ни секунды промедления. Вырваться из этого города, выпрыгнуть из еще не зажженного, но уже жаркого огня. Куда-нибудь туда, где нет этого страха, туда, где нет крючьев и презрения. Бежать…
Мыслей нет, они просто растворились в потоке паники и ужаса. Разум забился в крайний угол сознания, отказываясь показываться и передав руль управления животным инстинктам.
А за спиной – крики. Все ближе, все громче. Словно река, вышедшая из берегов, словно оползень, скользящий по каменистому склону. Или, быть может, извержение вулкана. Потоки горячей лавы, пожирающей все на своем пути. Куда от него деться? Беги, не беги – исход один. И от своры гончих, уже ощутивших запах крови, уйти не проще. Они взяли след, они чуют запах жертвы, чувствуют ее страх, в их голосах – уже! – торжество. Но пока жертва бежит, игра продолжается.
Надолго ли?...
Переулок, проходной двор, пустырь, снова двор – сейчас петляющей Самозванке позавидовал бы и заяц. Но на самого умного зайца у охотника сыщутся свои средства. Очередной переулок встретил Клару глухой стеной. Тупик. Капкан, расставленный городом на бедную загнанную зверушку.
Ну, вот и все. Конец. Шероховатый холодный кирпич – вот главная преграда, и своеобразная точка в жизни той, что называла себя Чудотворницей – вот что смешно, смешно так, что скулы сводит. Стена встретила удар маленькой ладошки стоически – ей не привыкать. Да и что могло случиться? Это лишь дань обреченности, всплеск мрачной ненависти к неодушевленному предмету. Чудо не работает там, где нет чувства. Чуда не будет.
С этими мыслями в душу Самозванки проникало холодное безразличие, что словно липкими щупальцами сковывало руки и запястья, шептало на ухо о фатуме и роке.
Обернувшись, Самозванка вжалась спиной в стену, словно пытаясь в ней раствориться, или на худой конец, взять от неё немного равнодушия. Не получается. Глаза закрыты. Вдох. Выдох.
А люди – люди?! Загонщики! – уже втекают в узкий проход между домами. Самозванка не видела их, не поднимала устало опущенных век, но чувствовала, ощущала каждой клеточкой естества исходящую от них ненависть. Ненависть и еще страх. И это тоже было смешно: она боялась их, потому что они ее ненавидели, а они – ненавидели, потому что боялись.
Наконец, Клара открыла глаза. Медленно, словно нехотя. За те несколько секунд, она сумела построить в душе небольшой бастион спокойствия – маленький островок разума, который не давал ей сорваться в истерику и панику. И когда горожане-преследователи увидели эти глаза, то почти все из них внутренне содрогнулись – её взгляд был холоден, мрачен и совершенно непостижимым образом спокоен. Не было ни презрения, ни страха. Так, загнанный хищником зверек без страха, но обреченно, дает перекусить яремную вену.
Они остановились. Застыли плотным полукольцом, заключив добычу в перекрестье взглядов. На ее холод – их жар, на ее мрачность – их торжество, на ее спокойствие – их ярость. Один взгляд жег особенно сильно – взгляд той самой женщины, что рыдала утром у дома Сабурова. Но взглядом – самым страшным, самым ненавидящим взглядом - нельзя испепелить, а охотники пока медлили. Не собираясь отступать, но и не делая последнего шага. Продлевая на мгновения такую короткую, такую нелепую жизнь юной вестницы. Даря ей последние кусочки серого неба над головой и влажного воздуха, последние минуты того, что все еще можно было назвать свободой.

- Тот, кто подойдет ко мне первым – будет обречен. Тот, кто обвинит меня в убийстве – будет назван лжецом. Тот, кто первым поднесет факел к сухим веткам под моими ногами – будет навеки проклят. Знайте это, люди, - Монотонно, без ноток эмоций произнесла она. И медленно подняла руку. - Этими руками, я могу вырвать из рук смерти чужую душу. Если на то будет воля Судьбы и Закона. Но этими руками, я могу отдать эту душу во мрак и холод. Если на то будет воля Судьбы и Закона. Тем, кто достоин жизни – даруется жизнь. Тем, кто не заслуживает ничего, кроме смерти – даруется смерть. Верите ли вы в свою чистоту настолько, чтобы без страха и сомнения бросить в меня камень? Безгрешны ли вы настолько, чтобы верить в то, что Закон не коснется вас?
Люди молчали. Толпа, эта хищница, загнавшая Клару в ловушку и минуту назад победно скалившая зубы, безмолвствовала. На некоторых лицах проступала неуверенность, в ком-то поднимался из нутра липкий, обволакивающий душу страх, в чьих-то глазах просыпалась понимание и вера. Кларе даже стало казаться, что ей удалось, удалось уничтожить толпу, разорвать эту хищницу в мелкие клочья, заставить каждый из клочков почувствовать себя человеком. Кто-то был труслив, кто-то добр, кто-то расчетлив, кто-то подл, кто-то фанатичен, но они не были больше единым целым. Убивать поодиночке куда страшнее, чем убивать толпой. Толпа – смогла бы, но сможет ли каждый по отдельности?
Ее надежды треснули хрупким стеклом от истеричного женского крика.
- Лгунья! Это ты лгунья! И убийца! Сыночка моего до смерти извела! Ведьма!
Женщина, которая сама была сейчас похожа на старую, безумную ведьму, бросилась на Клару. Хищные крючковатые пальцы вцепились в лицо, норовя добраться до глаз. Остальные люди, которые будто бы только и ждали, кто первый не побоится вызвать гнев мары, тоже рванулись к девочке.
Желтоватые ногти впились в кожу, но, с не меньшей яростью ответила Самозванка. Неизвестно откуда взялись силы, однако хрупкая на вид девушка с силой оттолкнула от себя старуху и…Раздался громкий хлопок. Это была пощечина. Очень громкая, хлесткая, пощечина. Самозванка вложила в неё всю свою ярость, боль и злость. Все что она ненавидела сейчас в этой толпе, в этой глупости и бестолковой ненависти.
- КАК СМЕЕШЬ ТЫ, ТА, ЧТО НЕ ВЗРАСТИЛА В СВОЕМ СЫНЕ НИ МИЛОСЕРДИЯ, НИ ЧЕСТИ, НИ СМЕЛОСТИ, ОБВИНЯТЬ МЕНЯ В УБИЙСТВЕ?! КАК СМЕЕШЬ ТЫ НАЗЫВАТЬ МЕНЯ УБИЙЦЕЙ, КОГДА ЕДИНСТВЕННЫЙ, КОГО МОЖНО НАЗВАТЬ ВИНОВНЫМ В УБИЕНИИ – ТВОЙ СОБСТВЕННЫЙ СЫН? ЗНАЕШЬ ЛИ ТЫ, ЧТО СКРЫВАЕТСЯ В ТЕРМИТНИКЕ, НА СТРАЖЕ КОТОРОГО ОН СТОЯЛ?! ЗНАЕШЬ ЛИ ТЫ, КАКОЕ ЗЛО ГОТОВО ВЫРВАТЬСЯ С МОЛЧАЛИВОГО СОГЛАСИЯ ТАКИХ КАК ОН?! Смерть… Там, в Термитнике зараза и разложение, которое хочет вырваться. Вырваться и пожрать вас всех. Вы можете не верить мне, но я чувствую, и я ЗНАЮ, что не пройдет и трех дней, как те, что обвиняли меня во лжи, будут хрипеть в агонии.
Удар не отрезвил безумную. Ни проблеска понимания не мелькнуло в выцветших – от старости? от слез? - голубых глазах. Все то же отчаяние металось в них пойманной птицей, все та же боль. «Убийца! – кричали эти глаза самозванке. – Шабнак!». А узловатые старческие руки вновь тянулись к лицу.
И за ней, за этой страшной старухой, толпа, снова ставшая единым организмом, шла, как войско за знаменем. Её горю и ее ненависти верили сейчас куда больше, чем громким речам Вестницы. Да и могло ли быть иначе?..
Клару ударили по лицу, затем поддых, кто-то трепал ее за волосы, смешная вязаная шапочка упала в грязь, а шарф все сильнее стягивал горло.
- Стойте! – голос из толпы, голос толпы, громкий, режущий, горячечный.– Стойте! Шабнак надо сжечь!
Кларе стянули запястья ее же шарфом, подобрали шапочку из лужи - сгодится на кляп, чтобы ведьма не сыпала проклятиями на каждом шагу, и потащили. Худенькая девочка не была сколько-нибудь заметным грузом для пары мужских рук.