Стихи, которые нас проняли, Стихи, которые наполнили нас прекрасным

Не более одного сообщения от пользователя на страницу. Накрутчиков будем бить аккуратно, но сильно. Светозар.

Рядом с центральной площадью существует небольшой переулок где притаился небольшой трактир со странным названием "Трёхрогая луна" /копирайт/, в нём любят собираться любители поэзии, той которую пишут не они, что бы услышать или расказать какое стихотворение или песня вновь дала им силы двигаться дальше и продолжать своё дело. Часто здесь звучат стихи и песни старых времён и глаза трактирщика наполняються слезами от глубины переживания, но всё равно старый скряга никогда не даёт выпить в долг.
____________________________________________________
Был вечер когда в переулок мягкой походкой зашёл эльф и акуратно пройдя между спящими приключенцами подошёл к двери с вывеской, которую даже днём было трудно увидеть. Он открыл дверь и свет внутри его немного ослепил, но он всё равно сделал шаг вперёд он знал что может ничего здесь не опасаться. Пройдя к стойке он заказал себе выпить и сразу же положил кошель на стойку, он не хотел думать о деньгах в столь хороший вечер. По прошествии нескольких часов и нескольких бокалов вина, он наконец то вышел к сцене и глотнув из бокала сказал:
-Друзья, собравшиеся здесь услыште мой расказ, хоть вы не знаете меня, а я не знаю вас (копирайт из руской версии Робин Гуда). Когда то давно прочтя на родном мне языке замечательное стихотворение одного поэта, я потерял покой и сон, оно было величественно, но я хотел знать как же оно звучит в подлинике, и проходили дни и ночи долго поиска и наконец я нашёл его... подлиник сегодня я хочу поделиться им с вами:
Once upon a midnight dreary, while I pondered, weak and weary,
Over many a quaint and curious volume of forgotten lore -
While I nodded, nearly napping, suddenly there came a tapping,
As of some one gently rapping, rapping at my chamber door -
"'Tis some visiter", I muttered, "tapping at my chamber door -
Only this and nothing more".

Ah, distinctly I remember it was in the bleak December;
And each separate dying ember wrought its ghost upon the floor.
Eagerly I wished the morrow; - vainly I had sought to borrow
From my books surcease of sorrow - sorrow for the lost Lenore -
For the rare and radiant maiden whom the angels name Lenore -
Nameless here for evermore.

And the silken, sad, uncertain rustling of each purple curtain
Thrilled me - filled me with fantastic terrors never felt before;
So that now, to still the beating of my heart, I stood repeating
"'Tis some visiter entreating entrance at my chamber door -
Some late visiter entreating entrance at my chamber door; -
This it is and nothing more".

Presently my soul grew stronger; hesitating then no longer,
"Sir", said I, "or Madam, truly your forgiveness I implore;
But the fact is I was napping, and so gently you came rapping,
And so faintly you came tapping, tapping at my chamber door,
That I scarce was sure I heard you" - here I opened wide the door; -
Darkness there and nothing more.

Deep into that darkness peering, long I stood there wondering, fearing.
Doubting, dreaming dreams no mortal ever dared to dream before;
But the silence was unbroken, and the stillness gave no token,
And the only word there spoken was the whispered word, "Lenore?"
This I whispered, and an echo murmured back the word, "Lenore!"
Merely this and nothing more.

Back into the chamber turning, all my soul within me burning,
Soon again I heard a tapping somewhat louder than before.
"Surely", said I, "surely that is something at my window lattice
Let me see, then, what thereat is, and this mystery explore -
Let my heart he still a moment and this mystery explore: -
'Tis the wind and nothing more!"

Open here I flung the shutter, when, with many a flirt and flutter,
In there stepped a stately Raven of the saintly days of yore;
Not the least obeisance made he; not a minute stopped or stayed he;
But, with mien of lord or lady, perched above my chamber door -
Perched upon a bust of Pallas just above my chamber door -
Perched, and sat, and nothing more.

Then this ebony bird beguiling my sad fancy into smiling,
By the grave and stern decorum of the countenance it wore,
"Though thy crest be shorn and shaven, thou", I said, "art sure no craven.
Ghastly grim and ancient Rave wandering from the Nightly shore -
Tell me what thy lordly name is on the Night's Plutonian shore!"
Quoth the Raven "Nevermore".

Much I marvelled this ungainly fowl to hear discourse so plainly.
Thought its answer little meaning - little relevancy bore;
For we cannot help agreeing that no living human being
Ever yet was blessed with seeing bird above his chamber door -
Bird or beast upon the sculptured bust above his chamber door.
With such name as "Nevermore".

But the Raven, sitting lonely on the placid bust, spoke only
That one word, as if his soul in that one word he did outpour.
Nothing farther then he uttered - not a feather then he fluttered -
Till I scarcely more than muttered "Other friends have flown before -
On the morrow he will leave me, as my Hopes have flown before".
Then the bird said "Nevermore".

Startled at the stillness broken by reply so aptly spoken,
"Doubtless", said I, "what it utters is its only stock and store
Caught from some unhappy master whom unmerciful Disaster
Followed fast and followed faster till his songs one burden bore
Till the dirges of his Hope that melancholy burden bore
Of 'Never - nevermore'".

But the Raven still beguiling my sad fancy into smiling,
Straight I wheeled a cushioned seat in front of bird, and bust and door;
Then, upon the velvet sinking, I betook myself to linking
Fancy unto fancy, thinking what this ominous bird of yore -
What this grim, ungainly, ghastly, gaunt, and ominous bird of yore
Meant in croaking "Nevermore".

Thus I sat engaged in guessing, but no syllable expressing
To the fowl whose fiery eyes now burned into my bosom's core:
This and more I sat divining, with my head at ease reclining
On the cushion's velvet lining that the lamp-light gloated o'er,
But whose velvet-violet lining with the lamp-light gloating o'er,
She shall press, ah, nevermore!

Then, methought, the air grew denser, perfumed from an unseen censer
Swung by seraphim whose foot-falls tinkled on the tufted floor.
"Wretch", I cried, "thy God hath lent thee - by these angels he hath sent thee
Respite - respite and nepenthe from thy memories of Lenore;
Quaff, oh quaff this kind nepenthe and forget this lost Lenore!"
Quoth the Raven "Nevermore".

"Prophet!" said I, "thing of evil! - prophet still, if bird or devil! -
Whether Tempter sent, or whether tempest tossed thee here ashore,
Desolate yet all undaunted, on this desert land enchanted -
On this home by Horror haunted - tell me truly, I implore -
Is there - is there balm in Gilead? - tell me - tell me, I implore!"
Quoth the Raven "Nevermore".

"Prophet!" said I, "thing of evil! - prophet still, if bird or devil!
By that Heaven that bends above us - by that God we both adore -
Tell this soul with sorrow laden if, within the distant Aidenn,
It shall clasp a sainted maiden whom the angels name Lenore -
Clasp a rare and radiant maiden whom the angels name Lenore".
Quoth the Raven "Nevermore".

"Be that word our sign of parting, bird or fiend!" I shrieked, upstarting -
"Get thee back into the tempest and the Night's Plutonian shore!
Leave no black plume as a token of that lie thy soul hath spoken!
Leave my loneliness unbroken! - quit the bust above my door!
Take thy beak from out my heart, and take thy form from off my door!"
Quoth the Raven "Nevermore".

And the Raven, never flitting, still is sitting, still is sitting
On the pallid bust of Pallas just above my chamber door;
And his eyes have all the seeming of a demon's that is dreaming,
And the lamp-light o'er him streaming throws his shadow on the floor;
And my soul from out that shadow that lies floating on the floor
Shall be lifted - nevermore!


Edgar Allan Poe, THE RAVEN
Он остановился и слёзы блестели на его глазах цвета молодого дуба, мир для него замер, но вот он вернулся к действительности.
-Оно божественно, воистину так друзья мои.
И поклонившись он сошёл со сцены и направился к выходу.

Гм... Хотя, общий смысл темы уже давно ускользнул, но ведь ясно - покажите ту песню, которую вы считаете вашей. А так некоторые товарищи запостили уже по две-три. Ясно, что трудно выбрать одну, но ведь тема называется не "Запостите побольше любимых песен" - таким путем она скоро в песенник превратится

By magnificent me (Джей Пройдоха)

Тема предназначена для выкладывания самого-самого, а не для перечисления всех понравившихся стихов. И кнопку "редактировать" еще никто не отменял! Еще раз увижу по десять постов на странице от одного автора, буду просто удалять.
Китти

Любители стихов, пожалуйста! Не забывайте указывать авторство строк, что вы выкладываете. Уже надоело напоминать по сто раз. Crystal

Сообщение отредактировал Светозар - 6-05-2007, 16:49

Р. Киплинг. Шиллинг в день

пер. Геннадий Зельдович

Прозываюсь я О'Келли, и побудку мне дудели
В Бирре, в Лидсе, и в Барелли, и в Гонг-Конге, и в Пенджабе,
И в вонючем Пешаваре,
И еще в какой-то твари,
И еще в какой-то жабе.
Помню марши по болоту, помню горести без счету,
Кровянистую блевоту, лихоманку и мигрень.
Но для дряхлого солдата — ой махрово, ой мохнато! —
Ныне плата — шиллинг в день.

Шиллинг в день —
Это вам не дребедень,
Это счастье — шиллинг в день!


Я теперь хужее мрази, а ведь мы во всяком разе
Скакивали против гази с обнаженным палашом,
И в галопе запаленном, двум соседним эскадронам,
Становилось все равно нам, уберемся ли живьем.
Нынче — спину горбить женке за поденные деньжонки,
Ну а я стою в сторонке и глазею на крыльцо:
Коль меня вы углядели —
И не в холе, и не в теле —
Возле Ветрополь-отеля, так подайте письмецо!

Дайте, дайте письмецо: вам первейшее лицо,
Старшина кавалерийский, старабанит письмецо!
Он подпал Господню гневу,
Редко угождает чреву.
Дайте шиллинг на сугрев — и
БОЖЕ, МИЛУЙ КОРОЛЕВУ!

Не боюсь, что ты меня оставишь
для какой-то женщины другой,
а боюсь я,
что однажды станешь
ты таким же,
как любой другой.
И пойму я, что одна в пустыне,—
в городе, огнями залитом,
и пойму, что нет тебя отныне
ни на этом свете,
ни на том.

/моя любимая Тушнова/

Две строчки в час
Гаййй

Утро. Весна. Солнце и облака
в небе – как будто утренняя глазунья.
Кровь состоит из птичьего молока,
мёда, корицы, сладостного безумья.
Солнце застыло: солнечный скарабей,
видимо, нынче взялся за новый шарик.
Всё-таки жизнь пленительна, хоть убей,
хоть оживи… Море волнами шарит
по побережью. Вызнать бы – для чего…
Впрочем, неважно. Главное, я – свободен!
Падают чайки. Вспомнив о кочевой,
движется солнце. Скоро наступит полдень.

Полдень. Весна. Солнце нашло зенит.
Жить – хорошо, жизнь – вообще прекрасна.
Дети резвятся. Нежно комар звенит.
Как бы всё это изобразил Пикассо,
если бы небо стало его холстом,
рослая пальма, скажем, огромной кистью?
Чайка по имени Джонатан Ливингстон
снова чудит. Джонатан, ты прикинься
паинькой, что ли, падай, разинув клюв,
вместе со всеми вниз, не летай далече!
Шепчутся волны. Малость передохнув,
движется солнце. Скоро наступит вечер.

Вечер. Весна. Вымотавшись, устав,
солнце, ворча, ворочается в кровати.
Если тебе не спится, считай до ста,
солнце моё. Пыла запас истратив,
Море сопит спокойно, пока луна
лунным мелком рисует на нём дорогу.
В этой дороге главное не длина,
но глубина… Я бы пошёл, ей-богу,
этим путём в далёкое далеко…
Но, удержавшись, я поступаю мудро.
Ночь на исходе. Штиль. На душе легко.
Солнце проснулось. Скоро наступит утро.

Утро. Весна. В небе над головой
инверсионный след журавлиной стаи.
Я издаю пронзительный горловой,
резко стартуя, – этакий спринтер/стайер.
Вот разогнался, прыгнул… и был таков.
Я догоню пернатых, скажу: «Не ждали?!»
Дальние дали – сказки для дураков.
Но почему-то именно в эти дали
хочется упомянутым дуракам.
Вот и меня неумолимо тянет
в дальние дали ласковая рука,
впившись в загривок ласковыми когтями.

03.05.2010

Сообщение отредактировал Darkness - 5-07-2011, 21:21

Есть хорошие песни, в которых нравится, о чем и каким образом поется. А есть те, которые пронимают, в которых находишь мотивацию для жизни. Та песня, что расположена ниже, идет "от противного", вгоняет смыслом текста в отчаяние и где-то там, глубоко, рождаются вполне четкое "Нет!" и желание меняться к лучшему.

Черный обелиск - Меч

С насмешкой над моей гордынею бесплодной
Мне некто предсказал, державший меч в руке:
Ничтожество, с душой пустою и холодной,
Ты будешь прошлое оплакивать в тоске.

И кожа ссохнется, и мышцы ослабеют,
И скука вльется в плоть, желания губя.
И в черепе твоем мечты окостенеют,
И ужас из зеркал посмотрит на тебя.

В тебе прокиснет кровь твоих отцов и дедов,
Стать сильным, как они, тебе не суждено.
Над жизнею скорбя и счастья не изведав,
Ты будешь как слепой смотреть через окно...

Себя преодолеть когда б ты мог, но ленью
Расслаблен. Стариком ты станешь с юных лет.
Чужое и свое, двойное, утомленье
Нальет свинцом твой мозг и размягчит скелет.

В тебе прокиснет кровь твоих отцов и дедов,
Стать сильным, как они, тебе не суждено.
Над жизнею скорбя и счастья не изведав,
Ты будешь как слепой смотреть через окно...

Заплещет вещее и блещущее знамя.
О, если бы оно и над тобой взвилось.
Ты истощишь свой дух над письменами,
Их смысл утерянный толкуя вкривь и вкось.

Ты будешь одинок в оцепененьи дремы.
Прикован будет твой потусторонний взгляд
К минувшей юности. И радостные громы
Далеко в стороне победно прогремят.

В тебе прокиснет кровь твоих отцов и дедов,
Стать сильным, как они, тебе не суждено.
Над жизнею скорбя и счастья не изведав,
Ты будешь как слепой смотреть через окно...

ТРУС

Я торчу в снегу, как зимний колос,
Тоненький, бездумный и больной.
Слышу я, как кто-то воет в голос,
Чувствую, что голос этот – мой.

Знаю, что сейчас кричать не надо,
Но остановиться не могу…
Ох, какой прищур у лейтенанта!
Ах, какое солнце на снегу!

А вчера таким же днём погожим
Я, в друзьях увидевший врагов,
Был убит, расстрелян, укокошен
Пулемётной яростью зрачков.

А солдаты ружья чистят снова,
Будни окаянные кляня,
И опять стреляют, как в живого,
В мёртвого. В убитого. В меня.

1966 Л. Филатов

В парке плакала девочка
Всеволоду Светланову

В парке плакала девочка: "Посмотри-ка ты, папочка,
У хорошенькой ласточки переломлена лапочка, —
Я возьму птицу бедную и в платочек укутаю…"
И отец призадумался, потрясенный минутою,
И простил все грядущие и капризы, и шалости
Милой, маленькой дочери, зарыдавшей от жалости.

1910
Игорь Северянин

Александр Твардовский
О потере.

Потерял боец кисет,
Заискался,— нет и нет.

Говорит боец:
— Досадно.
Столько вдруг свалилось бед:
Потерял семью. Ну, ладно.
Нет, так на тебе — кисет!

Запропастился куда-то,
Хвать-похвать, пропал и след.
Потерял и двор и хату.
Хорошо. И вот — кисет.

Кабы годы молодые,
А не целых сорок лет...
Потерял края родные,
Все на свете и кисет.

Посмотрел с тоской вокруг:
— Без кисета, как без рук.

В неприютном школьном доме
Мужики, не детвора.
Не за партой — на соломе,
Перетертой, как костра.

Спят бойцы, кому досуг.
Бородач горюет вслух:

— Без кисета у махорки
Вкус не тот уже. Слаба!
Вот судьба, товарищ Теркин.—
Теркин:
— Что там за судьба!

Так случиться может с каждым,
Возразил бородачу,—
Не такой со мной однажды
Случай был. И то молчу,

И молчит, сопит сурово.
Кое-где привстал народ.
Из мешка из вещевого
Теркин шапку достает.

Просто шапку меховую,
Той подругу боевую,
Что сидит на голове.
Есть одна. Откуда две?

— Привезли меня на танке,—
Начал Теркин,— сдали с рук.
Только нет моей ушанки,
Непорядок чую вдруг.

И не то чтоб очень зябкий,—
Просто гордость у меня.
Потому, боец без шапки —
Не боец. Как без ремня.

А девчонка перевязку
Нежно делает, с опаской,
И, видать, сама она
В этом деле зелена.

— Шапку, шапку мне, иначе
Не поеду!— Вот дела.
Так кричу, почти что плачу,
Рана трудная была.

А она, девчонка эта,
Словно «баюшки-баю»:
— Шапки вашей,— молвит,— нету,
Я вам шапку дам свою.

Наклонилась и надела.
— Не волнуйтесь,— говорит
И своей ручонкой белой
Обкололась: был небрит.

Сколько в жизни всяких шапок
Я носил уже — не счесть,
Но у этой даже запах
Не такой какой-то есть...

— Ишь ты, выдумал примету.
— Слышал звон издалека.
— А зачем ты шапку эту
Сохраняешь?
— Дорога.

Дорога бойцу, как память.
А еще сказать могу
По секрету, между нами,—
Шапку с целью берегу.

И в один прекрасный вечер
Вдруг случится разговор:
«Разрешите вам при встрече
Головной вручить убор...»

Сам привстал Василий с места
И под смех бойцов густой,
Как на сцене, с важным жестом
Обратился будто к той,
Что пять слов ему сказала,
Что таких ребят, как он,
За войну перевязала,
Может, целый батальон.

— Ишь, какие знает речи,
Из каких политбесед:
«Разрешите вам при встрече...»
Вон тут что. А ты — кисет.

— Что ж, понятно, холостому
Много лучше на войне:
Нет тоски такой по дому,
По детишкам, по жене.

— Холостому? Это точно.
Это ты как угадал.
Но поверь, что я нарочно
Не женился. Я, брат, знал!

— Что ты знал! Кому другому
Знать бы лучше наперед,
Что уйдет солдат из дому,
А война домой придет.

Что пройдет она потопом
По лицу земли живой
И заставит рыть окопы
Перед самою Москвой.
Что ты знал!..

— А ты постой-ка,
Не гляди, что с виду мал,
Я не столько,
Не полстолько,—
Четверть столько!—
Только знал.

— Ничего, что я в колхозе,
Не в столице курс прошел.
Жаль, гармонь моя в обозе,
Я бы лекцию прочел.

Разреши одно отметить,
Мой товарищ и сосед:
Сколько лет живем на свете?
Двадцать пять! А ты — кисет.

Бородач под смех и гомон
Роет вновь труху-солому,
Перещупал все вокруг:
— Без кисета, как без рук...

— Без кисета, несомненно,
Ты боец уже не тот.
Раз кисет — предмет военный,
На-ко мой, не подойдет?

Принимай, я — добрый парень.
Мне не жаль. Не пропаду.
Мне еще пять штук подарят
В наступающем году.

Тот берет кисет потертый.
Как дитя, обновке рад...

И тогда Василий Теркин
Словно вспомнил:
— Слушай, брат.

Потерять семью не стыдно —
Не твоя была вина.
Потерять башку — обидно,
Только что ж, на то война.

Потерять кисет с махоркой,
Если некому пошить,—
Я не спорю,— тоже горько,
Тяжело, но можно жить,
Пережить беду-проруху,
В кулаке держать табак,
Но Россию, мать-старуху,
Нам терять нельзя никак.

Наши деды, наши дети,
Наши внуки не велят.
Сколько лет живем на свете?
Тыщу?.. Больше! То-то, брат!

Сколько жить еще на свете,—
Год, иль два, иль тыщи лет,—
Мы с тобой за все в ответе.
То-то, брат! А ты — кисет...

Пересмотрел старый (1958) фильм, вторкнуло:
Песня Бена
из кинофильма «Последний дюйм»

Тяжелым басом гремит фугас,
ударил фонтан огня...
А Боб Кеннеди пустился в пляс —
какое мне дело до всех до вас,
а вам до меня!

Трещит земля, как пустой орех,
как щепка, трещит броня...
А Боба вновь разбирает смех —
какое мне дело до вас до всех,
а вам до меня!

Но пуля-дура вошла меж глаз
ему на закате дня...
Успел сказать он и в этот раз: —
Какое мне дело до всех до вас,
а вам до меня!

Простите солдатам последний грех
и, в памяти не храня,
печальных не ставьте над нами вех...
Какое мне дело до вас до всех,
а вам до меня!

Марк Соболь

Однажды маятник качнется,
И, споро набирая ход,
Судьба отчаянно взбрыкнет
Не хуже злого иноходца.

Клубок, запутанный котенком -
Событий призрачная вязь.
Восторг. Полет. Паденье. Грязь.
Но что за чем? Светло и звонко

Смеется мудрый кукловод,
Перебирая в пальцах жизни.
Герой? Любовник? Третий лишний?
Какая разница? Вот-вот

Из строя минусов и плюсов
Шагнет навстречу сотням глаз
Мой незатейливый рассказ.
Начнем? И маятник качнулся...

- Вероника Иванова

БАЛЛАДА НОЧНОГО ВСАДНИКА

Изгибом клинка полыхая в ночи,
Затравленный месяц кричит.
Во тьме -- ни звезды, и в домах -- ни свечи,
И в скважины вбиты ключи.
В домах -- ни свечи, и в душе -- ни луча,
И сердце забыло науку прощать,
И врезана в руку ножом палача
Браслетов последних печать.

Забывшие меру добра или зла,
Мы больше не пишем баллад.
Покрыла и души, и мозг, и тела
Костров отгоревших зола.
В золе -- ни угля, и в душе -- ни луча,
И сердце забыло науку прощать,
И совесть шипит на углях, как моча,
Струясь между крыльев плаща.

Подставить скулу под удар сапогом,
Прощать закадычных врагов.
Смиренье, как море, в нем нет берегов --
Мы вышли на берег другой.
В душе -- темнота, и в конце -- темнота,
И больше не надо прощать ни черта,
И истина эта мудра и проста,
Как вспышка ножа у хребта.

Олег Ладыженский

За всех вас,
которые нравились или нравятся,
хранимых иконами у души в пещере,
как чашу вина в застольной здравице,
подъемлю стихами наполненный череп.

Все чаще думаю -
не поставить ли лучше
точку пули в своем конце.
Сегодня я
на всякий случай
даю прощальный концерт.

Память!
Собери у мозга в зале
любимых неисчерпаемые очереди.
Смех из глаз в глаза лей.
Былыми свадьбами ночь ряди.
Из тела в тело веселье лейте.
Пусть не забудется ночь никем.
Я сегодня буду играть на флейте.
На собственном позвоночнике.

1
Версты улиц взмахами шагов мну.
Куда уйду я, этот ад тая!
Какому небесному Гофману
выдумалась ты, проклятая?!

Буре веселья улицы узки.
Праздник нарядных черпал и черпал.
Думаю.
Мысли, крови сгустки,
больные и запекшиеся, лезут из черепа.

Мне,
чудотворцу всего, что празднично,
самому на праздник выйти не с кем.
Возьму сейчас и грохнусь навзничь
и голову вымозжу каменным Невским!
Вот я богохулил.
Орал, что бога нет,
а бог такую из пекловых глубин,
что перед ней гора заволнуется и дрогнет,
вывел и велел:
люби!

Бог доволен.
Под небом в круче
измученный человек одичал и вымер.
Бог потирает ладони ручек.
Думает бог:
погоди, Владимир!
Это ему, ему же,
чтоб не догадался, кто ты,
выдумалось дать тебе настоящего мужа
и на рояль положить человечьи ноты.
Если вдруг подкрасться к двери спаленной,
перекрестить над вами стёганье одеялово,
знаю -
запахнет шерстью паленной,
и серой издымится мясо дьявола.
А я вместо этого до утра раннего
в ужасе, что тебя любить увели,
метался
и крики в строчки выгранивал,
уже наполовину сумасшедший ювелир.
В карты бы играть!
В вино
выполоскать горло сердцу изоханному.

Не надо тебя!
Не хочу!
Все равно
я знаю,
я скоро сдохну.

Если правда, что есть ты,
боже,
боже мой,
если звезд ковер тобою выткан,
если этой боли,
ежедневно множимой,
тобой ниспослана, господи, пытка,
судейскую цепь надень.
Жди моего визита.
Я аккуратный,
не замедлю ни на день.
Слушай,
всевышний инквизитор!

Рот зажму.
Крик ни один им
не выпущу из искусанных губ я.
Привяжи меня к кометам, как к хвостам
лошадиным,
и вымчи,
рвя о звездные зубья.
Или вот что:
когда душа моя выселится,
выйдет на суд твой,
выхмурясь тупенько,
ты,
Млечный Путь перекинув виселицей,
возьми и вздерни меня, преступника.
Делай что хочешь.
Хочешь, четвертуй.
Я сам тебе, праведный, руки вымою.
Только -
слышишь! -
убери проклятую ту,
которую сделал моей любимою!

Версты улиц взмахами шагов мну.
Куда я денусь, этот ад тая!
Какому небесному Гофману
выдумалась ты, проклятая?!

2
И небо,
в дымах забывшее, что голубо,
и тучи, ободранные беженцы точно,
вызарю в мою последнюю любовь,
яркую, как румянец у чахоточного.

Радостью покрою рев
скопа
забывших о доме и уюте.
Люди,
слушайте!
Вылезьте из окопов.
После довоюете.

Даже если,
от крови качающийся, как Бахус,
пьяный бой идет -
слова любви и тогда не ветхи.
Милые немцы!
Я знаю,
на губах у вас
гётевская Гретхен.
Француз,
улыбаясь, на штыке мрет,
с улыбкой разбивается подстреленный авиатор,
если вспомнят
в поцелуе рот
твой, Травиата.

Но мне не до розовой мякоти,
которую столетия выжуют.
Сегодня к новым ногам лягте!
Тебя пою,
накрашенную,
рыжую.

Может быть, от дней этих,
жутких, как штыков острия,
когда столетия выбелят бороду,
останемся только
ты
и я,
бросающийся за тобой от города к городу.

Будешь за море отдана,
спрячешься у ночи в норе -
я в тебя вцелую сквозь туманы Лондона
огненные губы фонарей.

В зное пустыни вытянешь караваны,
где львы начеку,-
тебе
под пылью, ветром рваной,
положу Сахарой горящую щеку.

Улыбку в губы вложишь,
смотришь -
тореадор хорош как!
И вдруг я
ревность метну в ложи
мрущим глазом быка.

Вынесешь на мост шаг рассеянный -
думать,
хорошо внизу бы.
Это я
под мостом разлился Сеной,
зову,
скалю гнилые зубы.
С другим зажгешь в огне рысаков
Стрелку или Сокольники.

Это я, взобравшись туда высоко,
луной томлю, ждущий и голенький.
Сильный,
понадоблюсь им я -
велят:
себя на войне убей!
Последним будет
твое имя,
запекшееся на выдранной ядром губе.

Короной кончу?
Святой Еленой?
Буре жизни оседлав валы,
я - равный кандидат
и на царя вселенной,
и на
кандалы.

Быть царем назначено мне -
твое личико
на солнечном золоте моих монет
велю народу:
вычекань!
А там,
где тундрой мир вылинял,
где с северным ветром ведет река торги,-
на цепь нацарапаю имя Лилино
и цепь исцелую во мраке каторги.

Слушайте ж, забывшие, что небо голубо,
выщетинившиеся,
звери точно!
Это, может быть,
последняя в мире любовь
вызарилась румянцем чахоточного.

3
Забуду год, день, число.
Запрусь одинокий с листом бумаги я.
Творись, просветленных страданием слов
нечеловечья магия!

Сегодня, только вошел к вам,
почувствовал -
в доме неладно.
Ты что-то таила в шелковом платье,
и ширился в воздухе запах ладана.
Рада?
Холодное
"очень".
Смятеньем разбита разума ограда.
Я отчаянье громозжу, горящ и лихорадочен.

Послушай,
все равно
не спрячешь трупа.
Страшное слово на голову лавь!
Все равно
твой каждый мускул
как в рупор
трубит:
умерла, умерла, умерла!
Нет,
ответь.
Не лги!
(Как я такой уйду назад?)

Ямами двух могил
вырылись в лице твоем глаза.

Могилы глубятся.
Нету дна там.
Кажется,
рухну с помоста дней.
Я душу над пропастью натянул канатом,
жонглируя словами, закачался над ней.

Знаю,
любовь его износила уже.
Скуку угадываю по стольким признакам.
Вымолоди себя в моей душе.
Празднику тела сердце вызнакомь.

Знаю,
каждый за женщину платит.
Ничего,
если пока
тебя вместо шика парижских платьев
одену в дым табака.
Любовь мою,
как апостол во время оно,
по тысяче тысяч разнесу дорог.
Тебе в веках уготована корона,
а в короне слова мои -
радугой судорог.

Как слоны стопудовыми играми
завершали победу Пиррову,
Я поступью гения мозг твой выгромил.
Напрасно.
Тебя не вырву.

Радуйся,
радуйся,
ты доконала!
Теперь
такая тоска,
что только б добежать до канала
и голову сунуть воде в оскал.

Губы дала.
Как ты груба ими.
Прикоснулся и остыл.
Будто целую покаянными губами
в холодных скалах высеченный монастырь.

Захлопали
двери.
Вошел он,
весельем улиц орошен.
Я
как надвое раскололся в вопле,
Крикнул ему:
"Хорошо!
Уйду!
Хорошо!
Твоя останется.
Тряпок нашей ей,
робкие крылья в шелках зажирели б.
Смотри, не уплыла б.
Камнем на шее
навесь жене жемчуга ожерелий!"

Ох, эта
ночь!
Отчаянье стягивал туже и туже сам.
От плача моего и хохота
морда комнаты выкосилась ужасом.

И видением вставал унесенный от тебя лик,
глазами вызарила ты на ковре его,
будто вымечтал какой-то новый Бялик
ослепительную царицу Сиона евреева.

В муке
перед той, которую отдал,
коленопреклоненный выник.
Король Альберт,
все города
отдавший,
рядом со мной задаренный именинник.

Вызолачивайтесь в солнце, цветы и травы!
Весеньтесь жизни всех стихий!
Я хочу одной отравы -
пить и пить стихи.

Сердце обокравшая,
всего его лишив,
вымучившая душу в бреду мою,
прими мой дар, дорогая,
больше я, может быть, ничего не придумаю.

В праздник красьте сегодняшнее число.
Творись,
распятью равная магия.
Видите -
гвоздями слов
прибит к бумаге я.

Стихотворение из "Моабитских тетрадей", написанных в концлагере. Возможно оно не самое чувственное, но... После остальных стихотворений оно сильно задевает.

Ты забудешь (1943)

Жизнь моя перед тобою наземь
Упадет надломленным цветком.
Ты пройдешь, застигнута ненастьем,
Торопясь в уютный, теплый дом.

Ты забудешь, как под небом жарким
Тот цветок, что смяла на ходу,--
Так легко, так радостно, так ярко,
Так душисто цвел в твоем саду.

Ты забудешь, как на зорьке ранней
Он в окно твое глядел тайком,
Посылал тебе благоуханье
И кивал тебе под ветерком.

Ты забудешь, как в чудесный праздник,
В светлый день рожденья твоего,
На столе букет цветов прекрасных
Радужно возглавил торжество.

В день осенний с кем-то на свиданье
Ты пойдешь, тревожна и легка,
Не узнав, как велико страданье,
Хрустнувшего под ногой цветка.

В теплом доме спрячешься от стужи
И окно закроешь на крючок.
А цветок лежит в холодной луже,
Навсегда забыт и одинок...

чье-то сердце сгинет в день осенний,
Отпылав, исчезнет без следа.
А любовь,
признанья,
уверенья...--
Все как есть забудешь навсегда.

(Муса Джалиль)

Да простит меня... я сама, но я не могла не отреагировать.


***
Ты скажешь, что я - сумасшедший дурак,
Но я проверял во всезнающем Google:
на завтра в Москве обещают теракт,
а значит, есть смысл сказать все друг другу
сейчас, пока город еще не рвало
нечаянной смертью, пока безопасно
проститься, поехать домой на метро
и даже пройти по дороге на красный,
пока постепенно спускается ночь,
как люди, встающие на эскалатор,
и солнце еще не успело помочь
двоим камикадзе сорвать детонатор.


(Антон Васецкий)

Сообщение отредактировал Kethinar - 19-10-2011, 19:51

Бэтл между двумя любимыми писателями)


Константин Бальмонт


Я ненавижу человечество,
Я от него бегу спеша.
Моё единое отечество -
Моя пустынная душа.

С людьми скучаю до чрезмерности,
Одно и то же вижу в них.
Желаю случая, неверности,
Влюблён в движение и стих.

О, как люблю, люблю случайности,
Внезапно взятый поцелуй,
И весь восторг - до сладкой крайности,
И стих, в котором пенье струй.




Франсуа Вийон


...
Я знаю, кто работает, кто нет,
Я знаю, как румянятся старухи,
Я знаю много всяческих примет,
Я знаю, как смеются потаскухи,
Я знаю — проведут тебя простухи,
Я знаю — пропадешь с такой, любя,
Я знаю — пропадают с голодухи,
Я знаю все, но только не себя.

Я знаю, как на мед садятся мухи,
Я знаю смерть, что рыщет, все губя,
Я знаю книги, истины и слухи,
Я знаю все, но только не себя.



Вот попалось...и торкнуло меня


Давно не виделись, братец. А ты, я вижу, всё куришь,
Бросаешь кости на скатерть убитых к ужину куриц,

Не доедаешь второе, зеркальным стёклам не веришь
И календарной листвою постель по-прежнему стелешь,

Считаешь дни за недели... А там на веки монеты -
И в светлый рай полетели искать простые ответы.

Жаль, что на них нет вопросов; и мы с тобой, словно дети,
Глядим, как смерть в свои косы вплетает время и ветер.

...Ну что, увидимся, братец, на нулевом километре.
Ты постирай что ли скатерть? Запри за мной. И проветри.


***

С тихим стуком легла моя маска на стол,
Ты ушла, и теперь мне не нужно играть,
Закурив сигарету, одну за одной,
Почему-то тебя я пытаюсь понять...
Я могу быть любым, для тебя и для всех.
И рассветом зажечь, и потухнуть углем,
Я могу говорить, лгать и нежно менять,
И улыбки, и лица, когда мы вдвоем.
Резкий выдох - как тысяча острых ножей,
Непонятный мне смех от тебя же самой,
Какова моя роль в этом театре теней?
В твоей жизни быть шахматной черной доской...
Мне сейчас хорошо, со мной дым, тишина,
Твои письма, слова и глаза… Вырываю!
Брошу все, что хранил в душе про тебя,
Да, я счастлив! Впрочем, снова играю...

Сообщение отредактировал JoseF - 26-12-2011, 23:27

Ну я как всегда, с Сашей Бесом...
***
Это как сальса, baby, это как I love you.
Это как гордый взгляд на потухший Юг.
Мы же с Севера, baby, с сердцем как у медведей.
«Аз, Буки, Веди…»

Это как рана, baby, нужно сильней зажать.
Мы толстокожие. Знаешь, такими не дорожат.
Мы же странные, baby потерянное перо.
«Глаголь, Добро…»

Это как вера, baby. Это как млечный путь.
Стоя на крыше, не тянет с нее шагнуть.
Мы железные, baby, проблемы встречаем в лоб.
«Естъ, Живете, Зело»

Это как гордость, baby. Это как эпатаж.
Наш с тобой фирменный Жизненный стаж.
Я отмотаю время, только лишь попроси.
«…Ижица, Фита, Пси».
(с)Саша Бес
***
И вот это, не удержусь.
Сама себе рыцарь, сама себе воин…
Без права на выбор и шанса на риск.
Не я здесь решаю кто счастья достоин.
Планеты безумной вращается диск…

Сама себе парень, сама себе чудо,
Сама себе снова купила цветы…
Я буду терпеть эту ношу покуда,
В душе не сгорят все остатки мечты…

Сама себе вера в простуженных лужах,
Распущенных косах по хрупким плечам…
Глоточек из счастья, наверное, нужен,
Без блеска надежды по светлым очам…

Сама себе тихо поплачу в жилетку,
Сама все забуду, сама все прощу…
Забудут однажды и марионетку,
Но я не жалею, и я не грущу…

Сама себе рыцарь, сама себе воин…
Пустите, простите, я так не хочу!!!
Весь мир не для счастья наверно устроен,
И это стерплю, воину все по плечу…

(с) Софья Степанова

Сегодня очень под настроение.

Калугин. "Ночь защиты".

Отвори дверь, пригласи меня сесть у огня.
Разреши мне немного побыть в этот вечер с тобой.
Никогда, поверь, не искал за пределом себя,
Но сегодня мне нужно, чтоб рядом был кто-то другой.


Я пришел молчать о помощи,
Я всего лишь беглец, я не выдержал света пути, но
Но ты не можешь знать, что значит быть помнящим,
Дай мне забвенье, позволь мне войти.

Слышишь, я хочу успеть
В эту полночь защиты от холода внешних миров
Отделить боль и отдалить хотя б на время смерть
От того, что неведомо мне и зовется любовь.


Дай мне ладонь, скажи мне, что я здесь,
Прикоснись, скажи мне, что я есть.


Ближе, обвей мои плечи рукой,
И держи меня крепче - так надо, не дай мне уйти.
Ночь все тише, я прошу: подари мне покой,
Помоги мне закрыть эту страшную пропасть в груди.

Я молю, как о причастии:
Удержи мою плоть от распада, восставь мою кровь.
Будь мне спасением, все в твоей власти,
Так влей в эти мертвые руки живую любовь.

Слышишь, дай мне быть!
Отними мое сердце у тех, кто приходит из снов.
Я хочу, но без тебя, поверь, мне просто нечем жить.
Лишь один поцелуй над ключицей - и я полон вновь!

Я прошу, позвоь себе посметь,
Подмени собою мою смерть.

Это стихи моей хорошей подруги... то, что действительно зацепило меня. На ее стихи я сейчас пишу песни...

Сны.

Ходить по комнате - по темной и пустынной,
Считать цветные сны и тени на стенах,
Пытаться сочинить поэму из молитвы,
Чтоб богу прочитать в далеких небесах.

Подпрыгнуть вверх - чтоб камнем рухнуть вниз,
Сжав крик в руках, молчать – и только верить,
Приклеивать к спине и пальцам перья птиц,
И понимать, что счастье не измерить.

Схватить за горло страх, прижать его к стене,
Заставить его биться в нервной дрожи!
Потом уйти. И наблюдать извне,
Из перехлестий тонкой, бледной кожи.

А напоследок перепутать черта с богом,
Захлопнуть дверь, упасть на облака,
Мечтать о новых крыльях и о многом,
Чего не сможет дать Никто и Никогда.

И снова комната. И та же тишина.
Цветные сны. По стенам бродят тени.
Бог сладко спит под рифмы Отче Наш,
А на полу остатки белых перьев.


Шизофрения.

Поселите меня в палате
с мягким полом и потолком,
разделите меня на части -
на молекулы Н2О.

Напоите меня отравой,
заморозьте мое тепло!
Что угодно. Но только не надо
повторять при мне имя его.

Соблюдайте, пожалуйста, дозу.
Дважды в день, и не больше одной.
Вместо морфия – горькие слезы,
принимайте их перед едой.

Но я буду горстями, стаканами
пить и есть твое имя тайком,
мимо госпиталей, под снарядами
я к тебе прибегу босиком.

Жалость с мелочью мне не бросайте.
Протирайте очки платком.
Поселите меня в палате
с мягким полом и потолком.


Картины жизни.

Как недопетая баллада,
Оборванной струной у скрипки
На полотне, еще чуть липком,
Рисует жизнь картины ада.

По переулкам подсознаний
Пройдя неловким, беглым шагом,
Затравленно бросает взгляды
Подслушанный обрывок знаний.

По переливам подворотен
Тягуче – режущим аккордом
Сплетаются беззвучно ноты
В одно из жизненных полотен.

На водной глади звука лиры
Отображением былого,
Тяжелым отпечатком слова
Рисует жизнь картины мира.



Мы с ней очень похоже пишем и чувствуем... Эти стихи так же выражают мои эмоции, как мои собственные...

Это и не стих, а текст песни, но так в тему...


Милый друг, ничего не бойся.
Это просто такая игра:
Каждое Рождество вместо Деда Мороза
К самым смелым детям приходят доктора.

Вместо хвои - цветное лекарство,
Вместо фольги - тревожный сон.
Милый друг, небесное царство -
Единственный подарок, который обещал нам он.

И там тебя ждет настоящий Дед Мороз.
Те, кто говорят, что его нет - врут.
И я приду с твоим медом и роем ос.
Здесь мне без тебя не протянуть и 5 минут.

Милый друг, закрывай глаза.
Сладкое лекарство, чтобы внутри ничего не билось.
На улице - салют, над елкой горит звезда.
А во всем мире как будто ничего и не изменилось.

СБПЧ оркестр - рождество. (авторские права соблюдены, ага)

Плуг. Ярмо. Секира. Чаша.
Вот и вся премудрость наша.
Остальное - груда слов,
Что придуманы не нами,
Непосильный дар богов,
Коему цены не знаем.
Запрягаемся в ярмо.
Землю пашем отчим плугом.
Чашу с праздничным вином
Запускаем вновь по кругу.
В дружбе, верности, любви
Мы клянемся хлебом-солью...
И секира, вся в крови,
Зависает над застольем.

Диана Кан

От моей юрты до твоей юрты
Горностая следы на снегу.
Обещала вчера навестить меня ты, –
Я дождаться тебя не могу.

От юрты твоей до юрты моей
Потянул сыроватый дымок:
Ты варишь карасей для вечерних гостей,
Я в раздумье сижу одинок....

От моей юрты до твоей юрты
Горностая следы на снегу.
Ты, пожалуй, придёшь под крылом темноты,
Но уйду я с собакой в тайгу.

От юрты твоей до юрты моей
Голубой разостлался дымок.
Тень собаки черна, а на сердце черней,
И на двери железный замок.

(с) Николай Березовский "Из якутских мотивов"