Sekigahara no haishou, Проигравшие на Секигахаре

[Bishop >>>]

Мицуке не рассчитывал прожить безоблачную жизнь без трудностей и проблем - для этого он родился. Порой он не мечтал даже прожить ее; жизнь норовила оборваться раньше, чем он желал. Но он даже подумать не мог, что самое трудное в ней - сладить с пятью одинаковыми дочерьми.
А дочери занимались кто чем. Первая – она же разведчица – нашла что-то съедобное в щели между камнями и попеременно совала туда нос и лапу. Пока что выковырять не получалось, но упорства ей было не занимать. Вторая тем временем пробовала на вкус кончик сестриного хвоста, а третья истошным визгом давала понять о неприемлемости родственного поведения. Четвертая, тяфкая от негодования, сосредоточенно рыла ямку в укромном, как ей казалось, закутке, но все никак не могла удовлетвориться результатом, слишком уж твердой оказалась каменная подложка под тонким слоем песка. Пятая - под шумок - жевала шнур, что стягивал длинный сверток. Вся в мать.
Первая, наконец, заполучила добычу в свои лапы. Оглянулась на отца – не надо ли поделиться. Но едят ли люди червячков? К тому же, он был таким маленьким... И исчез в розовой пасти в один миг. Бывшая дозорная возмущенно завопила, потому что пасть была не ее. Попыталась в отместку отгрызть сестре ухо. Песок и измазанные в зеленой жиже валуны провалились куда-то далеко вниз, а две лисенки покорно зависли в воздухе, одинаковые, как два лепестка. Их держали за шкирки – и размышляли, как поступить дальше. Остальные изображали небольшую метель вокруг щиколоток Мицуке.

(Далара soshite, Кысь тож)

[Кысь >>>]

Увязая в подсохшем песке вдоль воды, задрав хвост, примчался тануки – явно, с важными новостями, - но он так запыхался, что был вынужден присесть, обмахиваясь прошлогодним листом, найденным по дороге. Один лисенок оставил ноги мавашимоно в покое и метнулся к хэнге, словно к родному брату. Завернулся в пушистый хвост, из которого тут же трудолюбиво вытряхнул несколько соринок, и вопросительно тяфкнул. Крохотная копия Несчастья залезла на отцовскую ступню, чтобы быть хоть немного повыше.
Подумав, Рыжая "нарисовала" пять собственных копий и все шесть застелились вокруг Мицуке заинтересованными кругами.
- Вам нужно скорей уходить, - объяснил, отдуваясь, тануки. – Там демон, который был на призрачном корабле. Полагаю, он тоже охотится за мечом.
- Ты откуда узнал?
- Я – йокай, забываешь?
Мицуке поставил лисят на камень, потянулся за свертком. Тануки мертвым грузом повис у него на руке:
- Не ходи!
Мицуке попытался стряхнуть неожиданное препятствие, но упитанный оборотень вцепился крепко, для надежности даже зубами прикусил рукав.
- Я пойду, - решили все шесть лис разом, и рыжая стая метнулась к выходу из каменной ниши.

(нас много ))

[Bishop >>>]

Маленькие белые комочки вытянули острые мордочки и одновременно жалобно заскулили – им не нравились и демон, и тревога Дыньки, и то, что мать опять ушла, бросив их. А отец вот-вот уйдет, а они останутся впятером, но в одиночестве. Разжав челюсти, тануки шлепнулся на песок и развил скорость, которую сам от себя не ожидал, но он должен был догнать кицунэ. От попытки укусить ее за хвост он отказался примерно за шаг до пушистой мишени.
Погоню лисы вполне обнаружили, и зловредно рассыпались по шести разным дорогам. Одна из них к тому же и отрастила еще два хвоста. Дынька обогнал ближайшую и растопырил передние лапы.
- Они справятся без вас! Спасай не их, а его!
- От чего? - все лисы затормозили одинаково резко.
Тануки набрал побольше соленого влажного воздуха и постарался тяфкать изо всех сил убедительно:
- Он еще человек, а там демон. Никаких шансов выжить, - Дынька помотал головой.
Склонность к зрелищам взяла верх, и тануки в лицах изобразил погоню, монахов, О-Санго с женихом, даже Итсумадена. Для полноты картины не хватало девушки, которая подыгрывала бы разошедшемуся Дыньке на сямисене.
- Так не пусти его! Пойду я, - лисы разом крутнулись на месте.
- А кто отвезет его на Кюсю? – резонно возразил толстый оборотень.
- Но я ведь вернусь?
- А если нет?

(Кысь mo, SonGoku mo, Далара mo)

[Кысь >>>]

- Я лиса! - фыркнули все шесть.
- А он – нет, - настаивал тануки, оттесняя собеседницу (остальные пятеро лишь поворачивали морды, отслеживая перемещение). – Древний меч убьет его раньше, чем вы оба поймете, что происходит. Тебе нужен он или нет?
- Так-за-дер-жи-его! - возмутилась Рыжая, собираясь в одну лису.
- Как?! – взвыл тануки, от неожиданности шлепаясь на крупный соленый песок. – Он меня не послушает! Он вообще никого не послушает! Ты считаешь, что он так вот просто усядется на берегу и примется ждать твоего возвращения?
- Ну... - лиса сконфуженно попыталась куснуть себя за кончик хвоста, покружилась на месте. - Я на это надеялась.
Вздохнув, Рыжая поплелась за тануки. Обратно.

Мавашимоно нерешительно оглянулся – туда, где за рощицей в скалах скрывался небольшой храм. Самый шустрый из лисят добрался до свертка и сидел теперь рядом, глядя на человека круглыми несчастными глазами. Другой несмело цеплял коготками отцовскую обувь. Мицуке собрал выводок на одном плоском камне – как раз под выцветающей уже иллюзорной веткой. Вытянул из ножен меч (Дынька, заметивший его движение, зажмурился от ужаса), протянул клинок плашмя - всем пятерым разом:
- Видели?
Лисята, которые уже начали было разбредаться, как по команде, уставились в блестящую поверхность. Каждому хотелось раньше сестриц узнать, что же там такое – невероятное. Изумленный писк на пять голосов слился в один. Несчастье, теперь единственная и неповторимая, хлопала красными глазенками, дергала розовым носом и никак не могла взять в толк, что случилось и почему так сильно изменился мир. Неуверенно подошла к краю камня, но, кувырнувшись, оказалась внизу не человеком, а большим пучеглазым крабом – тоже белым.

[Далара >>>]

Тем временем в храме

Как бы быстро ни бежал Тенкьё, у почти двухгодовалого младенца была своя жизнь, и он не собирался подстраиваться под каких-то полузнакомых взрослых. Свои взрослые излучали доброжелательность и успокоительное тепло. От этого шла волна такого сумбура, что малышу хотелось чихать. Он милостиво сменил громкий ор на веселое хихиканье, раз уж взрослый катает его на руках так весело. Когда на него не обратили внимания, попытался дернуть маячивший в заманчивой близи длинный нос. Удалось лишь ухватить кончик. Кататься стали быстрее, но и мешанина эмоций стала ярче и путанее. Малыш огорчился, подумал было зареветь снова, но вместо этого сосредоточенно замолчал.
Молчал он недолго, затем одарил Тенкьё лучезарной улыбкой, которая способна была растопить даже каменное сердце. Ткань вдруг стала тяжелой и слишком теплой. А через миг в нос сацумцу ударил запах, значение которого истолковать двояко было нельзя.
В изменившейся ситуации сацумец поступил так, как чаще всего поступают неподготовленные к таким ситуациям мужчины – доблестно растерялся. Он абсолютно не знал, что положено делать с младенцами в таких ситуациях. Мыть? Наверное, но даже разворачивать-то его было страшно – вдруг причинишь вред, он же такой маленький! Да и где мыть? Сквозь открытую дверь заманчиво блестел пруд. Юноша шагнул было к нему, но тут же отступил. Пришла уверенность, что духи Тайра его поймут неправильно. Или наоборот, верно... только плохо всё равно будет. Где, спрашивается, все? Вымерли, будто монастырь осаждён и монахи на стенах!
Вздохнув, Тенкьё уложил сверток на пол и неумело попытался развернуть, присвоив дожидавшийся кого-то сосуд с водой. Он молился ками вообще и почему-то пресветлой Аматэрасу лично, чтобы кто-нибудь пришёл ему на помощь.

(& higf)

Сообщение отредактировал Далара - 4-06-2009, 11:44

[SonGoku >>>]

Шорох многослойных одежд напоминал хруст сухих осенних листьев под ногами и потрескивание хвороста в зимнем костре. По всегда неподвижной темно-зеленой поверхности пробежала легкая рябь, две тени легли на зеркало воды; где-то рядом нетерпеливо вздохнул прилив.
- Вы достаточно спали на дне океана, - произнес самурай, протягивая над внутренним прудом храма руку со сжатым кулаком. - Проснитесь.
Ни растерянный молодой человек, сидевший на корточках над младенец, ни сам ребенок, ни даже тот ни с чем не сравнимый аромат, который, перемешиваясь с запахом благовоний и морской соли, растекался по хондо*, не привлекли внимания страной пары.
- Сколько времени еще жизнь наверху будет идти мимо вас? – самурай прислушался, но не к шуму веток снаружи. – Проснитесь.
Над водой закурился белесый туман, его плотные седые пряди свивались в жгуты, поднимались, как стебли неведомого растения, к ногам человека, который посмел нарушить вековой сон. Молчаливая женщина беззвучно зашипела на них, отступая за спину спутника, как будто давала понять неизвестной угрозе, что не боится и с ней лучше не связываться. Негромко плеснула волна о деревянные потемневшие сваи, поддерживающие храм. Самурай улыбнулся.
- Как долго будете вы забыты теми, кто остался жить? – спросил он. – Восстаньте и напомните о себе.
Далекое эхо сражения было ему ответом, свист и гудение стрел, лязг клинков и крики людей. Скрип канатов и хлопанье парусов, когда, теряя ветер, корабль разворачивался на высокой волне. Вода в пруду стала алой.


------------------------
*hondo - 本堂 – центральное помещение буддийского храма, где хранятся главные статуи и предметы поклонения.

[higf >>>]

Те, кто бросал недовольные взгляды на каро, преклонявшего колено перед высокомерным настоятелем, как-то незаметно оказались в хвосте отряда, возвращавшегося в Киото, и так же незаметно отстали за каким-то поворотом. Пока задумавшийся Ватанабе и обрадованные возвращением товарищи хватились их, стук копыт уже стих, а камни не хранят следов...
Любой группе людей, чем-то объединённых, требуется предводитель, будь то вожак стаи хищников или сёгун, объединивший страну. Бывший ашигару Тайра-но Акаихигэ больше напоминал первого хищным оскалом, но ведь кто сражался с чудовищем на берегу? Сабуро! Кто рвался вперед, когда виднелся враг? Сабуро! Кто сейчас шёпотом подал идею не смириться, отстать? Всё тот же Сабуро!
Так что его первенство определилось, как должное, никто не пытался его оспаривать.
- Мы вернёмся к монастырю, выследим их и не будем тратить время на разговоры, – произнёс новоявленный командир. – Лучше всего напасть внезапно!
В памяти всплыла битва, тело преследователя в лесу. День, когда он из побеждённого и преследуемого превратился в воина победителей. Тогда он тоже напал внезапно и победил...
Вскоре, осторожно выглянув из-за скалы, он вновь увидел ворота. Те были уже закрыты, лишь в смотровом окошке мелькало движение. Для горстки воинов этот храм стал похож на неприступный замок.

(не один)

[Далара >>>]

На берегу

На пролив опустился туман, и в нем, как в густой похлебке, тонул парус. Несчастье была несчастна. Она вытягивала острую мордочку вслед кораблю, как будто надеялась, что сейчас тот вернется. Белые уши печально висели двумя треугольничками. Подозрительно блестели красные бусины-глаза. Лисенок вяло поскреб мокрый крупный песок, не замечая жуков, что ползали почти у самых лап.
- Ты уверен, что так было надо?
Густой мех ее собеседника торчал иглами, слипшимися от горьковато-соленой воды; тануки вычесывал подпорченную шубку острыми когтями, но пока еще безуспешно. Попытка превратиться если не в корабль, то хотя бы в лодку, повторив трюк мудрецов древности, постыдно провалилась, Дынька уже пускал пузыри в набегающих волнах, когда мавашимоно выдернул его из воды за шкирку.
- Ага, - оборотень бросил свое занятие и уселся рядом с лисичкой. – Не грусти, он обещал вернуться за тобой. Значит, вернется.
- А если он там погибнет? И...
Несчастье не была уверена, что нужно добавлять про Рыжую, вроде бы мать, но часто подолгу отсутствующую, а то и вовсе равнодушную. С недавних пор соперницу за внимание отца. Но все-таки мать. И лисенка добавила:
- И она. Вдруг они оба?..
- Поверь мне... я больше беспокоился за того, кто вздумает поохотиться на них!
Если бы черный иноземный корабль не возник перед ними, будто призрак недавнего прошлого, то на шершавых на солнце и скользких там, где их омывал прибой, валунах сидели бы не двое, а четверо.

(совместно)

[SonGoku >>>]

Дынька хихикнул, вежливо прикрыв пасть ладошкой, при воспоминании об обмене любезностями.
Киба (свесившись через борт): «И куда же ты собрался теперь, Сейшин Киёмори, которого все зовут Мицуке?»
Мицуке (запрокинув всклокоченную больше обычного голову): «Отвезешь меня на Кюсю – забуду, что ты пират. На время».
Киба (с хохотом): «Бесподобен».
- Кровожадный ты, - по-своему поняла веселье приятеля Несчастье.
Она неуклюже попыталась кувырнуться и принять человеческий облик, но слишком старалась, и почти ничего не получилось. Лисичка повесила голову и стряхнула с кончика хвоста иллюзию части подола девчоночьей одежды.
- И что мы будем делать теперь?
- Старших надо иногда оставлять без присмотра, - наставительно произнес Дынька, наблюдая за трансформациями подруги; он вдруг выставил одно ухо торчком и нахмурился. – Бежим!
И помчался вверх по осыпающейся крутой дорожке, взлаивая по давнишней привычке, чтобы поторопить белую лиску. Та отчаянно перебирала лапками и как могла поджимала хвост, чтобы не цеплялся за траву. Нет, лисьих изящества и ловкости ей совершенно точно не хватало.
А впереди пахло чем-то жутким. Огнем, яростью загнанных в угол, кровью – не как у пойманной птички или полевки, а как... Подобрать сравнение непривычному чувству Несчастье не успела, запнулась о торчащий корень и с отчаянным писком покатилась клубком. Дынька громко клацнул зубами, одновременно от страха и неудачной попытки отловить лисичку, совершил невероятный для столь упитанного зверька прыжок и дальше побежал хоть и медленнее, зато с притихшей и мотающейся белым флажком подругой в клыках. Приходилось запрокидывать голову, в которую немедленно закралась мысль, что в человеческом облике нести подругу было бы гораздо сподручнее, но даже с Несчастьем на четырех лапах он быстрее добрался до храма.

(с участием)

[Далара >>>]

На кладбище

Онодэра Тодзаэмон слыл обстоятельным человеком, потому что никуда не спешил. Он напоминал каменного льва-шиши, поставленного охранять вход, и не только невозмутимым спокойствием среди бури. Как священные храмовые звери, бывший старший каро был широк, коренаст и почти несдвигаем. И последнее качество увеличивалось многократно, если он уже принял решение. Проводив хмурым взглядом из-под насупленных густых бровей взъерошенного и недовысохшего тануки, который волок в пасти лоскуток белой ткани, Онодэра Тодзаэмон проворчал:
- Недобрый знак.
И опять стал разглядывать пролив между двумя островами; тот сейчас был похож на ущелье, заполненное облаками. Из тягучей белой, кое-где взвихренной пелены горными пиками высовывались голые каменные верхушки небольших скал и маленьких островов. Онодэра напрасно высматривал затерявшийся в этом мареве неуклюжий сундук чужеземного корабля.
Иди дальше, сопляк, произнес он про себя. И не вздумай погибнуть, твоя жизнь принадлежит мне!. Вслух же, чтобы не услышать ответ: Ошибаетесь - ей., он сказал:
- Надеюсь, он не сядет на мель. Дурной знак.
Шинко рядом с ним недовольно крякнул, по лицу видно было, что он не уверен, каким именно словом нужно поминать ускользнувшего от них мавашимоно. Самурай грыз высушенный корешок с таким рвением, что от того скоро должно было не остаться ничего.
- Хозяин-то наш, видно, там и остался, - наконец сказал он, поднимая эту тему впервые за долгое время. – Только изворотливый он у нас был, что живой, что мертвый. Как бы не явился с подводной братией штурмовать монастырь.

(вместе с Сон)

[SonGoku >>>]

Он выплюнул корешок и сделал пальцами в воздухе замысловатый охранный знак. Онодэра покосился на северянина и принялся неторопливо подвязывать рукава, чтобы не мешали. В столичном доме Акаихигэ рассказывали историю, как во время пожара, вместо того, чтобы спешно вместе со всеми носить воду, Тодзаэмон приказал вытаскивать в центр обширного двора пожитки и припасы из кладовых. Дом сильно пострадал от огня, но зато спасли добро клана.
- Господин сейчас вместе с кланом, - Онодэра проверил, не распустится ли узел тасуки при замахе. – А монахам следует бояться вон тех оглоедов.
Шинко проследил за его взглядом. Поправил засалившийся уже ворот и тоже подвязал рукава.
- Нечего им монахов пугать, - проворчал он. – Нашлись храбрецы.
Сощурившись на солнце, он пересчитал участников засады, которую не видно было от ворот, зато отсюда, со скалы, – прекрасно.
- Жаль, у нас нет луков и стрел, - посетовал самурай из Мориоки, счищая ногтем прилипшую к штанам смолу. – Покололи бы им зады.
- Это верно, - согласился Тодзаэмон.
В их распоряжении были только мечи и... подручный материал. Онодэра натужно крякнул, поднимая серый в кружевах высохшего лишайника валун.
- Надеюсь, головы у них крепкие, - облегченно выдохнул он, разжав руки и прислушиваясь к грохоту, с которым увесистый камень кувыркался вниз по отвесному склону. – Не хотелось бы потом молиться за упокой...

(ун-ун!)

[Далара >>>]

На территории храма

У ворот служка наблюдал в окошечко за уходом воинов. Кураи расспрашивал настоятеля, где можно взять лодку. О-Санго прикидывала, что от нее потребуется в новой роли. Когда не хватало воображения, призывала на помощь смутную, но все же память о том, что делала мать. Тайкан, не говоря ни слова, отвернулся от них и пошел к хондо. Выражение его лица напугало О-Санго: целеустремленное, а глаза бессмысленные. Словно кто-то тянул туда их монаха на невидимой веревочке.

*********

Ребенок вывернулся из рук Тенкьё и, подняв брови домиком, приоткрыв беззубый рот маленькой буквой «о», опускаясь иногда на четвереньки, поковылял к пруду. Он был еще слишком мал, чтоб уметь бояться, зато умел сацумец. Он перехватил беглеца, прижав к себе здоровой рукой, чтоб не вывернулся – и оказался беспомощен. На лице изломом бровей над расширившимися глазами отразилось потрясение.
- Что вы делаете?! Остановитесь!
Как будто его собирался слушать хоть кто-нибудь. Снова заорал младенец, на этот раз отчаянно и всерьез, словно ему причинили сильную боль.
Отступить? Исчезнуть? Он вряд ли может справиться сейчас с этим самураем – в противнике чувствовалась сила. На женщину он пока что не обращал внимания. Спасти мальчика? Это лучшее, что можно сделать, сохранить его жизнь! Подхватить ребенка и скрыться, прочь от алого света неутоленной мести, жажду которой пять столетий, наверное, лишь заставили разгореться сильнее.
Тенькё принял решение.
Что бы сделал Мицуке на его месте? Он мог находить слова и действия. Убеждать. Юноша умел бороться с противниками лишь одним способом.
– Ты будущий воин, слушайся. Лежи! – шепнул он младенцу, возвращая того на пол, а сам шагнул вперед.
Катана тяжело закачалась в воздухе, привычно прося вторую ладонь на рукоять, и левая рука невольно дернулась, заставив закусить губу, чтоб сдержать стон.
- Тревожат мертвых! Остановите! – закричал сацумец, шагая вперед.
Жила малодушная надежда – может, если кто-то услышит, не будет поздно не только для покоя Тайра, но и лично для Тачибана Тенкьё.

(всей толпой)

[SonGoku >>>]

- О скорбный вид! - голос звучал отовсюду, он мог принадлежать женщине точно так же, как и мужчине. - Алые знамена, алые стяги, брошенные, изорванные, плавали в море, как багряные кленовые листья, что устилают воды реки Тацута, сорванные порывами бури. Алым цветом окрасились белопенные волны, набегающие на берег. Опустевшие судна, потерявшие кормчих, гонимые ветром, увлекаемые течением, качались на волнах и уносились в неведомые морские дали...
Снова вздохнул невидимый прибой. Самурай улыбнулся и разжал пальцы, вода цвета крови проглотила подношение.
Сацумцу на миг показалось, что эти строки древнего предания произносит тихий грудной голос его матери – но нет! Когда она в вечерней тиши цитировала сказание, то слова уносили мальчишку мыслью в былое, канувшее в воду в прямом и переносном смысле. Сейчас было наоборот – это прошлое пришло к ним сюда, за живыми, обволокло собой и уплотнялось из слов в загустевшем воздухе. Холод, идущий от леденеющей души, пробирал тело до костей.
- Что ты сотворил? - голос не слушался, не хотел быть громким, словно отражавшиеся от стен хондо слова душили его, превращая в шепот. – Отойди, пока не поздно!
Теперь Тенкьё был достаточно близко, на расстоянии удара, которым мог подкрепить свои слова – и собирался это сделать.
Безмятежное лицо незнакомца было бледно-серым, как будто присыпанным пеплом, воспаленные, потрескавшиеся, как от сильного жара, губы тронула улыбка, кожа на них лопнула.
- Значит, таково твое желание?

(практически хором, ун)

[higf >>>]

- Что тебе до моих желаний? – рубить того, кто говорит с тобой, гораздо сложнее, и рука замерла в напряжении. То, что человек даже не пытался защититься, вызывало неясную тревогу в душе. – Но если спрашиваешь – я хочу, чтоб ты перестал тревожить покой погибших Тайра! Так... правильно.
Собственные слова казались Тенкьё неожиданными, но почему-то он был уверен, что лучших сейчас не придумать. Глаза сузились, на лице был написан вызов.
Даже неприбранные волосы странного гостя казались седыми от пепла, хотя и дымом ниоткуда не тянуло, и гарью не пахло... Хотя нет, слабый запах, какой бывает на остывших пожарищах, чуть-чуть сладковатый, щекочущий ноздри и уже не сильно, но все-таки разъедающий глаза, исходил от одежды при каждом движении самурая.
- И что ты предложишь в обмен?
Неизвестный казался костром, еле тлеющим под толстым слоем пепла, но готовым каждый миг взметнуться жарким пламенем – было бы что сжечь. По сравнению с ним Тенкьё сейчас внешне сильно проигрывал - растрепанный после борьбы с младенцем, с рукой на перевязи, не в силах скрыть свои чувства. Но взгляда юноша не отводил.
- Взамен того, чтоб не тревожить покой мертвых? Разве нужно просить что-то за то, чтоб не сделать? Не выпустить на волю кровь и месть? Что ж, всё, что у меня есть – мой меч, мое имя и моя жизнь. Тебе надо что-нибудь из этого?
Уголки губ сацумца дрогнули в насмешке. Его собеседник покачал головой, его спутница беззвучно засмеялась, прикрывая лицо рукавом.

(да, исполняет хор прикловцев)

[SonGoku >>>]

- Мне не диктуют условий, - незнакомец свел тонкие пальцы кончик к кончику, словно грел их, сомкнув над невидимым огоньком. - Со мной заключают соглашения, меня просят, а не посылают за поручениями. Разве не так давно ты не предложил свой меч другому? Разве твоя жизнь принадлежит сейчас тебе, чтобы без разрешения господина растрачивать ее зря? Разве твое имя тебе принадлежит?
Его негромкий голос обволакивал, словно ватное одеяло.
- Отдай мне ребенка, и я выполню твое желание.
Рука Тенкьё устала, и лезвие катаны опустилось, указывая на ничем не примечательную точку на земле между говорившими, но готово было взметнуться снова.
- Что ж, - вначале в голосе слышалось удивление, но потом сацумец говорил все быстрее и горячей. – Ты знаешь, кто я, хоть я не знаю, кто ты. Твои слова верны, но не до конца. Того, кто принял мою службу, нет рядом, но я не верю, что он спокойно смотрел бы на призыв духов Тайра. Если я ошибаюсь – пусть так, это лучше, чем ничего не делать, пряча трусость за отсутствием приказа. Говоришь, мои имя, меч и жизнь не принадлежат мне? Пусть так, но тем более не принадлежат мне чужая жизнь – его. Ты его не получишь.
Сацумец шагнул вбок, чтоб оказаться между примолкшим ребенком и угрозой.
- Я пришел на эту землю вместе с эрой Кемму, в седьмой месяц третьего года Генко*, - голос незнакомца звучал по-прежнему тихо, почти безмятежно, но эхо его слов раскатывалось по всем углам храма. - Мертвецы лежали поверх мертвецов, и никому до них не было дела.
Его удлиненные остро заточенные ногти казались лезвиями тонких ножей, кожа на губах треснула, но вместо крови с них сорвались капли пламени, драконий хвост обвил ноги.
- Из боли тех, кого предают забвению после смерти, чтобы жить без укоров совести, из их душ и их ненависти я появился на свет.
Вода в священном бассейне кипела и выплескивалась.
- Имя мне - Итсумаден.

-----------
*1334 год

(ун-ун)

Сообщение отредактировал SonGoku - 19-06-2009, 10:47

[higf >>>]

Оказывается, следующие одно за другим чудеса последних дней не уничтожили у юноши способности поражаться и пугаться. Взметнувшееся пламя словно выжгло краски на лице сацумца, бледность проступила пятнами, которые тут же слились воедино. Жар и почти физически ощутимый напор чужой воли заставили отступить на шаг, другой. Он чуть не наступил на младенца, и лишь тогда остановился.
Превращение потрясало. Это было, пожалуй, страшнее звероподобных монстров, призраки которых создавала кицунэ – поскольку мгновения назад человек стоял перед человеком. Невольно представилось, что это его, Тенкьё разрывает изнутри, бесчисленные лезвия пламенных клинков вскрывают кожу и плоть. И ведь через секунду такое могло случиться, это существо способно разорвать его так же легко, как беспомощного младенца. А его собеседнику – больно ли самому от кипящего внутри огня?
Итсумаден.
«До каких пор».
Порождение мора, поразившего город. Придворные взялись за луки, когда он появился впервые над столицей почти три сотни лет назад. Мама, когда рассказывала, говорила: люди стремятся истребить то, что напоминает о страшном или заставляет стыдиться. И тогда многим почему-то кажется, что они уничтожили причину своих испуга и стыда. Маленький Тенкьё не очень вдумывался в эти слова. Сейчас, когда он мучительно боролся с ужасом, холодным, как лёд, и обжигающим, как пламя Итсумадена, юноше показалось, что у маленького пруда напротив него стоит пропасть. Живая раскрывшаяся пропасть времени и смерти. И еще показалось, что сейчас он понял часть смысла слов матери.

(те же)

[SonGoku >>>]

- Зачем тебе это? Чего хочешь? Множить боль, из которой был рожден?! Тебе легче от этого или ты не свободен и не можешь иначе? – он почти кричал, звук собственного голоса помогал преодолевать страх. Сацумец даже смог шагнуть вперед. Катана словно сама рвалась взлететь, готовая к удару, но он не замахнулся. – Перестань! Я прошу тебя.
- Как я могу прекратить то, для чего предназначен? – удивился Итсумаден. – Убей меня... если сможешь.
Его губы сложились в почти благочестивую улыбку.
- Но только поторопись.
- Кто имеет силу – может выбирать путь, - возразил сацумец. – Я не хочу быть убитым и убивать тебя. Но если иначе не остановить...
Победить Итсумадена обычному смертному – возможно ли? Неважно.
Смерть – это не очень трудно. Будь тверд в своей решимости и иди вперед. Рассуждения о том, что умереть, не достигнув своей цели, значит умереть собачьей смертью, – это досужая болтовня себялюбивых людей. Когда ты стоишь перед необходимостью выбрать жизнь или смерть, то достигнешь ты своей цели или нет, уже не важно.
Так гласит кодекс воина.
Эти слова помогли, придя на память.
Непривычный замах одной рукой. И, кажется, сам клинок помогал сгладить неуклюжесть; поймал, взлетая, алые блики и упал вниз. От такого взмаха можно увернуться, но для этого нужно отступить от источника.

(и хигф)

[Далара >>>]

Тайкан первым достиг пруда, где вода казалась кровью, а багровый вихрь стремился расползтись на все окрестные земли. В нем мелькали тени, из него тянулись жадные руки, ветер доносил смешанный с морской солью запах гари. Трава вокруг хондо покрылась изморозью, но внутри было жарко, как в печи. В потускневших глазах недо-монаха была упрямая целенаправленность, точное знание, куда идти, словно оттуда зовут, и зов этот заглушает все прочие звуки, заглушает даже мысли.
Левая рука сжимает камень в кожаном мешочке на шее. Правая лежит на рукояти меча.
Шаг, второй, третий.
Алый туман струится по доскам, обвивается вокруг ног.
Еще шаг.
Сацумец поднял меч.
Его противник в доспехах-йорои и тигриной шкуре, небрежно накинутой, словно плащ, не двигается. Вроде бы даже улыбается чему-то. Замер изогнутый драконий хвост.
Сацумец начинает атаку, и мир вдруг обретает пронзительную ясность и четкость. Вынуть оружие и отразить удар? Не успеть! Тайкан бросается вперед так стремительно, будто спасает собственную жизнь. Всем весом сбивает Тенкьё с ног, и оба валятся на сухие нагретые доски. С клацаньем падает вылетевший из пальцев клинок. Монах приподнимается на руках и смотрит сацумцу прямо в глаза.
- Ты что, дурак? – тихо и яростно спрашивает он.
Губы юноши кривятся – он ударился сломанной рукой. Но он не вырывается, в глазах нет удивления, лишь проблеск внезапной догадки сверкает на волне боли.
- Его кровь нельзя проливать? – так же тихо, словно боится, что Итсумаден подслушает.
- Сжечь нас всех хочешь?
Тайкан секунды вглядывается в юное лицо под собой, и вдруг понимает что-то. Меняется его взгляд: так захлопывается дверь - резко, отсекая все, что снаружи. Он откатывается в сторону, встает, потирая ушибленное колено. Он снова похож на смиренного отрешенного монаха, только в глазах горят эмоции, которые не положены людям, посвятившим себя религии. Блеск легкого безумия.
- Он, - обвинительно-указующий жест направлен на того, кто был их соседом этой ночью, - демон и обладает кровью, которая сжигает все. Как масло, в которое опустили факел.
Тайкан поворачивается к Итсумадену и просит-приказывает:
- Уходи. Отсюда, из этого мира. Уйди прочь!
Алый туман клубится у щиколоток. Тянет, зовет.
- Уходи, - вторит Тенкьё.
Он поднимается, опираясь на здоровую руку, но не тянется к мечу.

(хоровое пение продолжается)

Сообщение отредактировал Далара - 17-06-2009, 11:44

[higf >>>]

Пронзительный крик младенца поначалу всем показался естественным. Почему только не плачут малыши. Но присутствовала в нем нотка, которая заставляет встрепенуться в настороженном внимании сначала матерей, потом особ женского пола любого возраста, а затем и мужчин. Первой эта волна задела О-Санго. Проснулся дремлющий материнский инстинкт, который требует защитить ребенка, и девушка, не до конца еще осознавшая, что означает ее скоропалительное замужество, кинулась на спасение. И прибавила шаг, когда вопли смолкли. Новоиспеченный жених, не теряя достоинства и красоты одежд (кажется, он полночи приводил их в порядок), поспешил следом. Служка, выросший в деревне неподалеку от храма, недовольно скривился – он посчитал все это ерундой, которая случается ежедневно и не требует особого внимания. По крайней мере, не больше, чем плохой улов у рыбаков или очередной пожар. Умудренный годами настоятель огорченно покачал головой и неторопливо с задумчивым видом направился к хондо.
И теперь они все столпились, публика, которая ждет не дождется окончания постановки. Надеется на лучшее и угрюмо ждет худшего. И не верит тому, что видит, потому что такое может быть только придумано и показано в пьесе бродячих актеров.
- Люди глупы, - негромкий вкрадчивый голос сотрясает храм так, будто обладает мощностью громового раската. – И забывают даже то, что было всего несколько мгновений назад. А потом ужасаются, когда видят, к чему приводит забвение.

(...и продолжает продолжаться)

[Далара >>>]

Первая волна – того же цвета, что стены хондо – выплеснулась из бассейна, зашипела, испаряясь, лизнув ноги закутанной в тигриную шкуру фигуры. Пролив Каймон в миниатюре, капризный, своенравный, характером весь в главу усопшего на его дне клана. Вода булькает и бурлит, переплетенные туманные жгуты свиваются в очертания воинов, окруживших плотным кольцом женщину с мальчиком на руках.
- Но что вы готовы отдать за беспамятство?
Тенкьё прошептал на ухо Тайкану, чей взгляд неожиданно приобрел мечтательность:
- Будь осторожен. Он просил у меня отдать ребенка.
- Он не просит, - растолкав остальных, в хондо с топотом ворвался запыхавшийся и взлохмаченный молодой человек; может быть, ровесник Тенкьё, но, возможно, и младше. – Никогда и ни у кого, он приказывает, потому что ему нельзя отказать.
Он вытер не девственной чистоты кулаком чумазый нос; правая сторона пестрого верхнего косодэ была спущена, открывая рукав нижней ярко-алой одежды с узором в виде пятилистных цветов. Тайкан воззрился на рисунок с недоброжелательным интересом. Снежно-белая девочка, которая жалась к пришельцу, казалась лишенной каких-либо красок.
- Тогда он взял бы, не торгуясь, - упрямо мотнул головой сацумец. Голос был все таким же тихим, как шепот листвы. – Ему надо, чтоб мы что-то сделали сами.
О-Санго, увидев образ женщины в тумане, очнулась от ступора, подбежала к младенцу и сгребла его в охапку. И остановилась в панике, не зная, куда можно шагнуть. Туман клубился теперь вокруг гэта на ее ногах, и казалось, что вокруг под ним не пол, а вода.
От взгляда на лицо Итсумадена становилось страшно: растрескавшиеся до мяса губы, пятна сажи и серая, кое-где хлопьями облетевшая кожа напоминали о тех, кто сгорел на пожаре. Но больше пугало то, что демон оставался безмятежно спокоен, похожий умиротворенностью на спящее невинное дитя.

(опять же мы)