Путь Меча, Благородная сталь, нетленная плоть.

Молебен

На этот раз, как ни странно, за то время, что Ульф созерцал красоты Хаффы, пытаясь научиться хоть немного ориентироваться в паутине улочек и переулков, не случилось ничего необычного. Лоузиец прошелся по нескольким улицам, заглянул на базар, притихший по вечеру, отдохнул в чайхане - той самой, через которую когда-то удирал с просившей у него помощи девушкой, - и когда начало темнеть, возвратился к мечети.
Стража пропустила его без излишних вопросов - они уже были извещены о том, что чужеземец будет возносить молитвы во дворе, возле алтаря, по воле благочестивого Энху Железнолапого. Со старым кинжалом, что этой ночью охранял двери мечети, Ульф и словом не перемолвился - тот лишь пустил его внутрь, да закрыл дверь, давая понять, что теперь уже не выпустит его до утра.
Легким шагом, придаток меча добрался до алтаря, заметив возле него еще двух незнакомых молчаливых девушек, и опустился на колени, уложив Ульфа рядом, рукоятью к святыне. Лоузиец молился молча, не произнося ни звука - он говорил скорее сам с собой, однако - если Всеотец желал услышать его, то несомненно услышал бы, ведь от него не скрыть ни деяний, ни помыслов.
"Великий Творец, создатель мира и всех существ, населяющих его, к тебе обращаю я молитву свою..."
Звезды, мерцающие драгоценности, щедрою рукою Творца разбросанные по небосводу, неспешно загорались, одна за другой - ни Ульф, ни кто бы то ни было другой никогда в жизни не сумел бы заметить их все, сосчитать, почтить молитвой каждую, не упустив ни одной, даже самой крохотной, но лоузиец старался исполнить веление сурового кузнеца по мере своих сил.
Он молился Всеотцу, ведь почитая создателя - почитаешь и все творения его, а разве звезды не были им созданы так же, как опытным ювелиром создаются драгоценные украшения. Если и можно было почтить все звезды до единой, то лишь вознося хвалу тому, кто сотворил их ибо все они - его часть.
"Ты, кто дал блеск нашим клинкам, кто наполнил небеса Синевой, а пламя живительной силой, кто научил первых кузнецов их великому ремеслу..."
Придаток коснулся земли перед алтарем лбом и застыл в этом положении.
"Дай мне шанс постигнуть тайны мастеров Хаффы, о Всеотец! Я не прошу тебя о большем, ибо то было бы великой наглостью, но клянусь - если Энху дозволит мне учиться у Ашага, я покрою славой свое имя и имя моего учителя, я в каждом творении буду возносить тебе хвалу!"
Он еще многое сказал, ожидая когда первые лучи восходящего солнца, палящего солнца пустыни, набирающего силу с каждым рассветом, осветят его клинок.

Сообщение отредактировал Тельтиар - 1-06-2008, 12:59

Ночь

Насколько медленно и лениво солнце карабкается в зенит, настолько стремительно и поспешно оно устремляется к западному горизонту, словно притомленное целым днем созерцания греховных дел смертных. Когда кроваво-алое сияние на куполах башен врат Баб а-Джабир утихает, на небе одна за другой загораются звезды. Сегодня – для наивного иноземца, что вознамерился познать холодный блеск их бесконечности.
Но говорят мудрецы: путь в тысячу шагов начинается с первого шага.
И говорят еще: и добродетель, и порок имеют тысячи лиц. Но ежели добрые дела – суть зеркало, в котором отражается путь к подножию трона Всевышнего, то дела греховные – суть пустота, в которой не отражается ничто.
Хаффская ночь многолика. Первый лик – уродлив, словно ушастый демон У, перековывающий в Нюринге души согрешивших Блистающих на подковы и гвозди. Не стоит правоверным смотреть туда, куда указывают его когтистые лапы.
По тонким улочкам шныряют бесчестные Блистающие, чей призрачный блеск – ничто иное, как вуаль, прикрывающая изъеденную червями греховных помыслов душу. Воистину правда: некоторым клинкам лучше никогда не покидать ножны.
Гаснут огни в одних окнах и загораются в других – там, где вместо добродетели воспевается порок, где вместо ласкающего слух звона благородной стали льются звуки томных поцелуев и полных греховного блаженства стонов. Нет, не стоит выходить ночью за порог.
Подобно процессиям духов проплывают по темным процессиям патрули. Строго выглядывают из-за ножен украшенные дворцовым клеймом стражи, без страха пронзая густую тьму взглядами. Увы, даже эти Блистающие, посвятившие свою жизнь бдению порядка и закона, нередко становятся жертвами того, с чем им надлежит бороться. Но разве можно ожидать от пешек преданности, ежели ладьи – как продажный Хассан ас-Таффа – за звонкую монету готовы соскрести с тускнеющего клинка шахское клеймо?
Но насколько отвратительно первое лицо ночной Хаффы, настолько прекрасно второе. В его широких, исполненных чистотой безоблачного неба глазах видны совсем другие картины:
То юный, едва отличающий выпад от обманного финта кинжал молится к изголовья кровати, в которой вместе с мучимым лихорадкой Придатком лежит источенный ржавчиной отец. И пусть на земле их лачугу освещает лишь крошечный огарок свечи, в их сердцах горит пламя, способное освятить тысячи дворцов.
То молодая красавица беспокойно ворочается на подставке для мечей, томимая ожиданием встречи с любимым. Во сне она раз за разом, словно заклинание, повторяет его имя, чей звук для нее слаще всего на свете.
То неутомимый страж Гуань-Дао вышагивает вдоль парапетов Баб а-Джабир, устремив бдительный взгляд в далекий горизонт. Для него эта ночь – всего лишь крошечная песчинка в пустыне, где каждый камушек и каждый саксаул свидетельствуют о преданности долгу.
Два лика у ночной Хаффы. И тем, кто решил бодрствовать после заката солнца, надлежит выбрать – кому из них преподносить дары свершений. Положить ли еще один кирпич в основание мечети, через врата которой войти в рай, или же бросить его в пропасть, чья ненасытная пасть разверзлась прямо под ногами Придатка?

Шатёр Мурамасы.
______________________________
Едва прийдя в свой шатёр, тати качнул кистью на рукояти в сторону ларца:
- Переоденься! - да тут же и будто забыл о своей...гостье? пленнице? ученице?
Мурамаса ещё сам не знал. Он действовал, руководствуясь исключительно минутным порывом и сейчас решал, готова ли эта придворная, кованная разве что для изящной и легковесной придворной Беседы, а уж никак не для пути Тусклых, сабля принять его знания. Да и сможет ли вообще?
Мурамаса усадил придатка в излюбленной позе вейцев на подушки в углу шатра, а сам лёг рядом, не покидая лакированных ножен. За долгие годы, что провел он в странствиях, так и не пропала у него эта привычка, рожденная страхом юности, что пролитая кровь действительно лишает лезвие способности Блистать. Ничуть не бывало. При хорошем ударе кровь даже не успевала задержаться на нём и свет всё также играл на гладком, идеально полированном клинке. Ни пятнышка, ни царапинки - все они были внутри, в душе и в памяти. Тати помнил, как первое время после того, как он сломал своё Искусство контроля, ему недавали покоя те, кого он убил. Перекошенные лица Придатков, валяющихся в пыли недвижимыми куклами, совсем рядом со своими хозяевами - сломанными и безжизненными. Да, тогда на брошенной горной дороге, где он подстерегал случайных путников, осталось много чего такого, за чем он не хотел бы возвращаться. И, всё же, Мурамаса знал, рано или поздно, он вновь посмотрит в то ущелье, где нашли покой останки его первых жертв.
- Ты слышала легенду о Мунире и Масуде? - спросил он, после долгого отрешённого молчания.

День прошлый.
Дворец.

После беседы с Серебряным Крылом, Менетах решил не откладывать разговор с кузнецом в долгий ящик. Слишком всего много случилось в этот день.
- Прошу, передай своему господину, что я смиренно прошу принять меня... - жрец чуть кивнул клинком слуге Аль-Муссавира.
- Двери моего господина всегда открыты перед тобой, - вернувшись после недолгого отсутствия, ответил кривой и короткий бебут. Словно насмешка над почтенным Арраком ин-Хамом, да возместит Творец его Придатку потерю мужественности чем-нибудь не менее достойным!
Створки обитых медью дверей кузни распахнулись перед верховным жрецом, открывая ему вид на аль-Муссавира, устремившего печальный взор в черное жерло потухшей более восемнадцати лет тому назад печи. Подмастерья великого кузнеца сидели поодаль, сгрудившись вместе с Придатками за небольшим столом и обсуждая что-то известное лишь им.
- Чего пожаловал? – не отрываясь от созерцания черноты, произнес Хаджа аль-Муссавир.
Мощный Придаток Менетаха опустился напротив Хаджы.
- Я хочу посоветоваться с тобой, о Повитуха - голос жреца был задумчив.
- Ты провёл много времени в думах, позволь мне испить из этого источника!
- Позволь мне услышать вопрос, и, возможно, тогда ты услышишь ответ.
Старый жрец выскользнул из ножен.
- В своих поисках, не встречал ли ты пророчеств о Тусклых?
Аль-Муссавир приподнял тяжелую, усыпанную шипами голову.
- О Тусклых? –переспросил кузнец, - последние годы мой Предаток не пересекал порога кузницы, позволяя мне странствовать лишь по оазисам моей души, в которой нет места мертвым легендам.
- Ты полагаешь это вымыслом? - копеш ловко впрыгнул обратно в ножны.
- Отнюдь. Однако уж лучше, чтобы легенда оставалась легендой, не преодолевая грань, отделяющую вымысел от реальности. К чему ты спрашиваешь, жрец?
- Что-то готовится тут... что-то старое лезет сюда... - казалось жрец тоже растворился в чернильной пасти кузни, - а может я уже слишком старый и боюсь по пустякам, может подковать себя?
- Что-то готовится тут... что-то старое лезет сюда... - казалось жрец тоже растворился в чернильной пасти кузни, но вдруг повернулся к кузницу и продолжил, - а может я уже слишком старый и боюсь по пустякам, может подковать себя?
Встревоженный взгляд аль-Муссавира устремился навстречу жрецу, пытаюсь вникнуть – правду ль говорит старый Менетах или же зло шутит?
- Уж не хочешь ли ты сказать, что улицы Хаффы вновь отведают крови?.. Что за гонец принес тебе такие известия?
Придаток жреца посмотрел на группу учеников Повитухи.
- Оставьте нас, - уловив намек жреца, приказал подмастерьям Хаджа аль-Муссавир, и те незамедлительно повиновались и покинули помещение кузни.
- Я наверное становлюсь старым дураком - начал Менетах когда прочие покинули кузню - ко мне пришла прихожанка, ей снилась кровь и голос вещал о пробуждении тех кто думал что бодрстувует... я понимаю что сон есть сон, но слишком много совпадений, а я в них не верю.
- Прихожанка?.. О Тусклых в Хаффе молчат. Многие даже слыхом не слыхивали о давних временах, когда кровь ценилась не выше воды. И ежели простая прихожанка видит такой сон, то, кто знает, не пророческий ли он?..
- Вот и я неспокоен, кровь это не то что нужно нам - копеш снова уставился в пустой горн - Я слишком хорошо помню те времена когда Блистающие пили кровь чужих Придатков и слишком хорошо помню куда приводил этот путь. Это не должно снова повторяться.
- Воистину так. Могу ли я чем-нибудь помочь в этом деле?
- Если бы ещё знать откуда ждать беды... - Менетах посмотрел на кузнеца - Я рад, что ты не будешь стоять в стороне, твоя помощь будет очень ценной.
Придаток Менетаха поднялся и копеш прыгнул в ножны.
- Знать бы откуда ждать удар... - повторил жрец.
- Увы, - развел руками Придаток аль-Муссавира, - мне о том неизвестно. Возможно, стоит обратить внимание на иноземцев, прибывающих в Хаффу? Они подозрительны, эти иноземцы.
- Иноземцы всегда подозрительны... но нельзя забывать о своих... - жрец махнул лезвием.
- Пока будем хранить наше согласие в тайне от прочих, дабы слухи не добавили воды на чужие мельницы, если будут настаивать... я просил тебя отковать сына для Серебрянного Крыла.
- Он конечно может стать нам верным союзником... если конечно будет с чем бороться - усмехнулся старик.
- У тебя есть мое согласие, - кивнул кузнец, - всеми силами я готов поспособствовать борьбе с Тусклыми, если понадобится, ради всеобщего блага, я готов изменить своей совести и выковать корыстному визирю наследника. Впрочем, я не стану этого делать, покуда не станет очевидным, что сон, о котором ты поведал, также правдив, как наш разговор.
- Ты сказал, а я услышал - Придаток жреца склонился в поклоне.

(куём союз с Некромастером)

(с Тельтиаром (мир ему!))
- Да, я помню, мне рассказывали ее... давно, - тихим, дрожащим голосом произнесла девушка.
- И что же ты думаешь по этому поводу? Было, не было? Правда или опять всё переврали? - тати покинул ножны и лёг на колени к Придатку.
- И что же ты думаешь по этому поводу? Было, не было? Правда или опять всё переврали? - тати покинул ножны и лёг на колени к Придатку.
- До этой ночи я не могла поверить, что блистающий может проливать кровь, - честно призналась сабля, а щеки ее придатка зарделись.
- Поверила? Тогда слушай и внимательно, - Мурамаса тускло блестел в колеблющемся свете лампы. - Говорят, что это Мунир был Первым, а Масуд завистливым учеником. Что сначала мечи были лишь для Искусства, а потом уже Масуд открыл свой путь. Но я прошёл через ломку Контроля и скажу тебе честно - изначально нашим предназначением было убийство! Мечи, сабли, ятаганы, молоты, кинжалы, топоры, все те, чьи потомки стали Блистающими изначально были рождены, чтобы рубить плоть, дробить кости и лить, лить кровь Придатков! Уже потом появилось Искусство и Беседы.
- Ты говоришь ужасные вещи! - Вздрогнула харзийка.
-И что? - шевельнулся тати. - Они становятся более или менее ужасными от того, что я их говорю. Вспомни вкус крови на клинке. Вспомни, что шло у тебя из глубины, когда эти тёплые, сладкие капли текли по твоему лезвию, - голос Мурамасы изменился, стал более вкрадчивым и глубоким.
- Я боюсь.... - прошептала она. - Мне страшно от одной мысли о том, что я смогу вот так...
- Что в этом страшного? Едва ли тогда кто-то сможет тебе указывать и заставлять...
- Но Творец же запрещает это?
- Он тебе сам это сказал? - иронично спросил веец?
- Но... но...
- Вот и до меня не снизошёл! А кому-то другому верить кроме своих ощущений...не думаю, что это разумно.
- Ты хочешь сказать, что учение лжет? - Придаток сабли картинно заломила руки. - Какое кощунство! Неужели ты считаешь, что тебе открыты все секреты небес и преисподних?
- Не все, иначе зачем бы мне было ещё тратить себя на суеты этого мира? Подумай сама, почему запрещается проливать кровь? Ведь в этом сила!
- Я никогда не задумывалась об этом... - она вздохнула. - Просто запрещено... жрецы всегда говорили так.
- Так задумайся же! Что, трудно? Разумеется. Сопротивляться - всегда трудно, но ведь у тебя есть и другой выход...
- Какой? - Робко спросила харзийка.
- Выйди из моего шатра и сдайся Двуязыкому. Он отведёт тебя к юному принцу и тебе уже ни-ко-гда не придётся бороться или сопротивляться. Жизнь твоя будет легче пушинки, что рассекает отточенный клинок!
- Нет, никогда!
- Тогда скажи, как ты можешь защитить себя?
- Я... я... - она запнулась, и умоляюще посмотрела на Муромасу.
- Возможно, в честной Беседе? - подсказал тот. - Если ты переспоришь принца, у него не будет выхода, кроме как отпустить тебя!
- Но ведь... - придаток скрыла лицо руками, а сабля прошептала: - У меня не достанет умений для этого.
- Точно! - тон вейца был таким жизнерадостным, будто он дарил сабле коня и открывал ворота Хаффы. - Ещё предложения есть?
- Научи меня, - внезапно воскликнула харзийка.
- Уже лучше, -снисходительно усмехнулся Мурамаса. - Для начала давай узнаем, на что ты способна.
Веец поднял Придатка на ноги и плавным движением перевёл его в стелющуюся стойку.
- По-Беседуем немного?

(c Оррофином, да будет его лезвие все тускнее)

Девушка немного неуверенно кивнула и встала напротив Тусклого - сабля покинула ножны, оказавшись на уровне Мурамасы.
Тати нарочито медленно, словно Детский Учитель, объясняющий приём новичку, поплыл к шее девушки в тычковом выпаде.
Сабля резко взметнулась, соприкасаясь с Тусклым - движение было неумелым и поспешным.
Тати слегка изменил траекторию своего движения, так, чтобы сабля скользнула по его клинку влево и вниз, а сам, заставив придатка плавно перетечь в противоположную сторону, коснулся щеки девушки и тут же отшагнул назад, приняв стойку. приглашающую её атаковать
Девушка вздрогнула, но в следующий миг лезвие харзийки понеслось в грудь придатку Муромасы.
Веец, словно танцуя, убрал Придатка в сторону, оценив при этом скорость сабли и тяжело лёг на плечо девушки. совсем рядом с шеей. Было ясно, что ему достаточно резко двинуться и брызнет кровь.
- Первый раз была Беседа. Второй - бой. Понимаешь разницу?
- Не совсем... - прошептала она, боясь шевельнуться.
- Разница в том, - сказал Мурамаса, не отодвигаясь от тела девушки ни на волос, - что в Беседе я всего лишь задаю тебе вопрос, а ты пытаешься ответить. В бою же мы просто пытаемся расправиться с противником. Убивать не обязательно, можно лишь покалечить
- Теперь... я, кажется, понимаю, - она кивнула.
- Вряд ли, - честно сказал Мурамаса и одним движением вернулся в ножны. - Я буду учить тебя и работать с тобой, но, чтобы не было подозрений, тебе придётся спрятаться в моём цирке. Что ты умеешь?
- Я могу танцевать, - ответила девушка.
- Хорошо, - кивнул Мурамаса. - Но тебя могут узнать. Придатка твоего мы оденем по особому и накрасим, а что с тобой делать, а?
- А что можно со мной сделать?
- Можно найти толкого кузнеца и нанести на тебя чеканку, гравировку или ещё-что нибудь в этом роде, - Придаток Мурамасы задумчиво расхаживал по шатру. - Да, камни с твоего эфеса лучше убрать, слишком бросаются в глаза. Или обворонить клинок, что предпочитаешь?
- Кто из кузнецов решится на такое в Хаффе? - С сомнением заметила харзийка: - Я слышала о них: Энху живет в мечети, другой - и вовсе при дворе...
- Если поискать, найти можно всё, - ответил тати. - Сейчас мы будем спать, а завтра ты будешь весь день сидеть в моём шатре, чтобы никто тебя не видел. А там посмотрим.
Она кивнула и замолчала на несколько мгновений, а затем выпалила:
- Ульф... он же тоже кузнец, как я могла забыть!
- Вот как? А ты откуда знаешь?, - Придаток Мурамасы мило улбынулся
- Он хотел учиться у местного повитухи, - начала вспоминать харзийка. - Оставил меня здесь и пошел к Энху просить дозволения... в мечеть.
- Очень надеюсь, что он разыщет нас. Мне бы не хотелось тратить силы на поиски этого северянина.
- Но ему ведь больше идти некуда.
- Тем лучше, - Придаток тати сел, скрестив ноги на подушках, а сам Мурамаса вновь улёгся рядом с ним. Разговор продолжать он явно не собирался

Сообщение отредактировал Тельтиар - 26-06-2008, 16:33

Сирокко. Ожидание

Ночь неспокойна.
Сирокко на корточки присел на край стены, словно вейский дракон или лоулезская горгулья осматривая засыпающий город с высоты сложенных крыльев. Не смотря на бессонные сутки, ему не спалось.
Кали и Чандра нервно поблескивали под плащом, маленькие холодные искры среди холодных искр неба. От Дамаянти не было вестей, хотя солнце уже завернулось в свое черное одеяло и давно спит, отправив придатка в чертоги покоя. Если они и хотели накрыться паранжей тьмы для верности – что ж, она чернее души Тусклого и плотнее байки, что идет на подшлемники придаткам стражей, чего ждут уруми и бхелхетти! Или маленькая крис снова запуталась в тесемках, только теперь тесемки другие, не тканые – кованые, и узор на них беднее и однообразнее. И расплести их будет непросто…
Ветер коснулся их, ласково убрал прядку с лица Сирокко. Сегодня катары не поведут придатка в таверну, пока золотой звездой не вспыхнет лампадка – знак, что Дамаянти вернулась с Иглой. Или вспыхнет – и тут же погаснет – знак, что катары снова пойдут к братьям Саям за зельем, на этот раз разрушающим стены, не из глупого чувства, но из расчета, что без помощников трудно в разрываемой коршунами Хаффе.
Сети непрочны, если завязаны они на чувстве, будь то горячая ненависть, едва теплая привязанность или глупая любовь. Взаимонеобходимость намного увереннее скрепляла нити судеб и не один раз катары падали в шахту Нюринги, зная, что найдут спиной сплетенную ею сеть. Сирокко беззвучно, задерживая воздух, выдохнул.
Заветное окно было темно и пусто…

Утро.

И вновь солнце начало свой путь по Небесному Ковру, что милоствый Творец Мира расстелил над любимыми детьми Его, чтобы каждый миг своей жизни они внимали величию Его. И вновь, как и много раз до этого, едва солнце приподнялось над горизонтом над Хаффой зазвучал азан - призыв всем правоверным отогнать сон и восславить Творца за очередной день, коий он в вечной своей милости подарил этому миру.
- Творе-е-ец Велик!
Голоса муэддинов Харам Бейт-Махру разрезали утреннюю тишину своими мощными голосами и с первой паузой им вторили минареты всех храмов Хаффы:
- Спешите на молитву!
- Спешите к спасению!
- Молитва лучше сна!
За две минуты солнце поднимается над горизонтом, четыре минуты звучит азан-намаз, и ровно вдвое больше сама молитва, всё расписано и отмерено, до поры до времени.
Когда отмеренное время прошло и Ульфберт уже собирался уходить, к нему подошёл молоденький жрец-кончар и с поклоном проговорил:
- Великий жрец Менетах, да продлит Творец дни его, смиренно просит разделить с ним утреннею трапезу, о гость из далёких стран.
Ульфберт собирался было вернуться к Железнолапому и доложить о том, как он исполнил поручение, однако же отказывать великому жрецу в просьбе - означало не только проявить неуважение, но и, возможно, навлечь на себя немало трудностей в будущем. С другой же стороны, лоузиец понимал, что Менетах пригласил его не спроста, совсем не спроста.
- Да будет вечно сиять благочестивый жрец, - ответил он кончару. - Я с радостью разделю трапезу с Великим Менетахом.


Многие говорят, что Менетах купается в сокровищах, многие говорят, что он аскет и давно отринул мирское, поступая, так как наставляет с кафедры по пятницам. И те и другие правы. Когда Ульфберт вошёл в личные покои жреца, его встретили простые циновки пола, грубая мебель и простая посуда что можно встретить в любом доме в Хаффе. Но когда он огляделся он увидел что комната полна сокровищами – от пола до потолка все стены были заняты полками на которых хранились книги, пергаменты, свитки шелка и древние папирусы, десятки, сотни если не тысячи книг окружали жреца каждый день, его сокровища. Сам Менетах лежал на простой подставке перед небольшим пюпитром на котором лежала книга, а его Придаток сидел за простым деревянным столом и только его одежды выбивались из общего вида комнаты, Менетах не скупился на украшение своего «тела».
- Благодарствую, благочестивый, - поклонился придаток Ульфа, а затем сел напротив Великого Жреца. - Для меня великая честь - говорить с тобой.
- Не часто мне удаётся поговорить со столь... деятельным Блистающим - Придаток жреца перевернул очередную страницу, после чего оставил потребление плодов земли и уставился в никуда.
- Ты только первый день в Хаффе, а уже я слышу о тебе, удивительно!
- И какие же слухи дошли до ушей Великого Жреца? - Насторожился меч, а его придаток чуть пригубил чай.
- Легкий ветер что носит по Хаффе пыль донёс до меня, что пришёл прошлым днём в славную столицу, да простоит она тысячу лет, с караваном циркачей, что теперь живут у Фахраша, да будет благословление Творца с ним, был он нрава буйного и хотел учиться...
Придаток жреца вынул из-за пазухи пару подков и начал сосредоточенно связывать их в единое целое.
- Ветер молвил правду, - коротко ответил Ульф. - Но чем же я, скромный странник, мог заинтересовать благочестивейшего?
- Желанием учиться, - копеш изменил положение на подставке - Знаешь ли ты что все желающие стать Кузнецами должны получить ммм.. благословение?
- Я слышал о том, - кивнул лоузиец.
- О! Ты наслышан о наших порядках! - жрец оживился - Тогда ты и знаешь кто может дать такое благословление?
- Почту за честь, если это сделаете вы.
- Пока не время и не место - жрец сам перевернул страницу - Расскажи о себе, мне интересно знать кто хочет стать Повитухой в нашем городе.
- Я прибыл из северных земель, достойнейший, - степенно ответствовал чужестранец. - В моих краях слишком мало было мастеров, и они не испытывали недостатка в учениках - тогда я решил найти учителя в иной стране. В странствиях я услышал о величественной Хаффе, и о том, сколь искусны кузнецы-повитухи этого славного города - либо здесь найти мне учителя, либо нигде - решил я.
- Складно получилось, - кивнул жрец - Допустим.
- А где ты встретил циркачей?
- В пути, мой придаток умирал от жажды - повезло, что они следовали той же дорогой.
- И где это было ты разумеется не помнишь. - голос Менетаха сочился иронией.
- А разве в силах блистающего найти что либо в пустыне? Будь то песчаный бархан или место встречи каравана? - Придаток в подтверждение слова покачал головой. - Вот и я не смогу указать.
- Да, песок отбивает память не хуже вина... - жрец перевернул очередную страницу - Чтож, учись, я не могу запретить алкающему знания пить из источника, но когда твой учитель закончит, мы увидимся вновь, Ульфберт-лоулезец, тогда и посмотрим... что у него получилось.
- Да направит тебя свет Творца, да защитит он тебя от зла, - копеш сделал небольшой пируэт в воздухе и занял своё место.
- Да продлит Творец твой блеск до конца времен, великий, - смиренно ответствовал Ульфберт.

Темница
С Сигрид, пусть пламень души ее согревает наши сердца вечно!

Тихо и незаметно струиться время по венам бытия.
Лишь раз или два мимо прошлепали мягкие туфли стражников, чьи сонные Придатки зевали прямо на ходу. Тем не менее их звук их шагов устремлялся в коридоре, отличном от того, который вел вниз, к катакомбам, где охранялись самые опасные преступники.
Дамаянти оставалась незамеченной, слившись с утопающей в бархате тени стене в одно неразделимое целое. Подобно горгулье, замер ее Придаток, укротив сердце и разум, подчинив их необходимости ждать.
Вновь послышались шаги. Не позволяя себе ни на дюйм шелохнуться в ножнах, уруми доверилась слуху. Вскоре она разобрала в хаотичном шарканье двоих Придатков – одно грузного, припадающего на левую ногу, а второго легкого, подпоясанного звенящими при ходьбе ножнами.
- Постой, Фалиль, - пробасил один из Блистающих, остановившись, - я сообщу, что наше дежурство окончено, а ты отнеси ключ Хассану ан-Таффе.
- Ключ от кандалов нового заключенного? – поинтересовался второй, также смиряя шаг Придатка.
- Да, таки пойманного Иглы. Катакомбы распорядились, чтобы ключ был доставлен начальнику тюрьмы. Как обычно.
- Пусть будет так, - согласился тот, кого звали Фалилем, - надеюсь, ан-Таффа еще заснул.
После этих слов вновь зашлепали подошвы сапог стражников, однако на этот раз в разные стороны.
Уруми толкнула хрупкую чашу весов сомнения, дождавшись, когда стражники разойдутся и смолянистая тень факела отнимает у нее покров мутнго света, скользнула за тем, что нес ключи ан-Таффа. Сита могла справиться с несложным замком оков - а могла и не справиться, Дамаянти не доверяла девчонке, юна слишком.
Страж и его тень прошли каменными кишками не одн шаг, уруми беспокоилась, но звуку не позволила выпасть из-под одежд; когда остановился несущий-ключ, чтобы заставить придатка подавить разрывающий глотку зевок, придаток Дамаянти застыл, прилипнув ладонями к холодящему камню. Сейчас?
- Что за шайтан овладевает мной… - пробормотал стражник, прислоняясь к стене. Очевидно, его Придаток успел отведать сонного зелья. Черной пантерой сон навалился на Блистающего, подминая его под себя бархатными лапами.
Дамаятни оставалось лишь стоять в стороне и наблюдать, как Придаток стражника медленно оседает на пол. Сам Блистающий неловко качнулся в опасно перегнувшихся через пояс ножнах. Еще чуть-чуть, и с пронзительным звоном стальной клинок упадет на каменные плиты.
Дамаянти пронзила холодная молния-дрожь: если выпадет клинок – рассыплет по каменному полу-колоколу свое падение, и верующие так истово не спешат на призыв муэдзина, как сбегутся сюда стражи, и покров сонного зелья порвется о кинжалы вынужденного пробуждения. Тогда напрасно все.
Уруми стащила с придатка плащ, кромкой своей надрезав у самой броши, и одним порывом, захватив в середину воздуха сложив вдвое, бросила шерстяную ткань меж наковальней пола и грозящим вылить звон стражем.
Плащ укрыл падение Блистающего приглушенным стуком, едва достигшим рукояти Дамаянти и тут же растаявшим в ночной тишине. И стражник, и его Придаток спали, мирно посапывая у стены. На поясе Придатка призывно вздрагивала связка ключей, маня уруми.
Дамаянти не любила пускать песок по лезвию, позволяя золотым крупинкам бесцельно сваливаться вниз. Придаток ее мягким шагом кота приблизился к стражу, склонился, прислушиваясь – не прервется ли внезапно заговоренный сон. Толстый придаток сладко причмокивал пухлыми губами.
Уруми подтолкнула своего придатка, следя, чтобы не звякнула ни одна загогулина ключей. Руки его – не то, что руки придатка –девчонки Ситы, те тонкие настолько, что без отмычек могут пальцами замки открывать. Дамаянти дышала так осторожно, что клинок покрылся нежной испариной, все боги и духи семи пустынь пронеслись перед ее взорам, обещая кары и мучения, что ждут ее, если страж проснется, вечность никак не хотела сменяться новой вечностью, и вера таяла, но заветная связка наконец оказалась в складках пояса, рядом с ножнами.
Велев перенести неуклюжего стража на пол и вернуть плащ на плечи, уруми повела придатка дальше. Следовало найти крис и передать ей ключи – если мелкая еще не болтается на ржавой цепи рядом с остальными ворами.

Сообщение отредактировал НекроПехота - 17-06-2008, 17:56

опять Темница

(с мастером, да будет, ибо разрешил он ничего здесь не придумывать, прохладной чадрой милости накрыв высушенный сессией мозг)

Путь в мрачные катакомбы, где томились самые лютые преступники Хаффы, преграждала массивная дверь, скрепленная стальными скобами. Сита гадала – если ей удасться взломать огромный замок, украшающий неповоротливое тело, получится ли справиться с весом двери, сравнимым с весом болотного гипоппотама?
Сита опустила легконогого Придатка на колени, сосредоточив внимание на тонких пальчиках и отмычках. Ни раз и не два умудрялась крис нащупать ими тропинку даже в самых сложных и замысловатых механизмах, уверенность в успехе не покидала ее. Нутро замка отзывалось на тонкий танец отмычек тугими щелчками, с каждым новым движением все более явно выражая согласие.
Но, когда коварному соблазнителю уже показалось, что скрытая за стальной чадрой тайна почти упала к его ногам, вместо скрипа шестеренок и пружин, открывающих механизм, раздался предательский хруст ломаемых отмычек. Вместо тайны к ногам соблазнителя посыпались лишь стальные обломки.
Сита и ее придаток всхлипнули одновременно, слезы обиды навернулись мгновенно, словно кубики льда нагрели свечей. Воровка осторожно как могла вытащила обломки того, что кормило ее многие луны и давало бахрому благосклонности катаров. Без них крис нужна была сестрам не больше банановой кожуры.
Сломанные скелетики отмычки лежали на ладони, так сиротливо, скоро и сама девчонка будет так лежать где-нибудь на свалке, а рядом – обломки криса, растоптанные, раздавленные безжалостным слоном ночной Хаффы, который не смотрит под ноги, стремясь к заветной вазе с фруктами. И ее маленькое светлое тельце…
- Тише ты реви, дуреха! Разбудишь всех, гнилой финик у тебя вместо башки! – придаток Дамаянти зажал лицо девочки широкой ладонью крепко, но в словах уруми не было злости, только досада и немного сочувствия. – Давай, я попробую. Неумеха, а сунулась.
Сита с придатком дружно, в унисон, всхлипывали рядом.
Бросив кривую усмешку на холодный пол, Придаток Дамаятни извлек из рукава широкий стальной ключ. Замок приветствовал названного брата с едва слышным щелчком, принимая его неровное тело внутрь себя. Легкие движение кисти, и несговорчивый замок преданно упал на вовремя подставленную ладонь Придатка уруми.
- Вот и все, - усмехнулась Дамаянти.

Великий Визирь

Следуя за алым солнцем, вернулась дочь Юо во дворец, в свои покои, утомленная не менее дневного светила. Не представляла Очико, что столь хлопотны окажутся чужие семейные заботы, что столь непросто будет разрешить спор трех сердец. И не думала она, что так яростен в любви и мести Фейхин, не думала, что придется ей стреножить упрямого Дракона силою Великого Визиря.
Лишь презрение ощущала Блистающая к тем, чьим разумом правили низменные чувства. Как слабы, как бессильны клинки, позволяющие сердцу вершить суд! Как бездумны слова их и самолюбивы намеренья!
Не понимала Очико подобных чувств, не желала понять. Нередко саму себя корила она за ненужную ненависть, пыталась обуздать ее, не дать овладеть рассудком. Но любовь! Она пахла свободой, дурной свободой. Родись Наики в другое время, кто бы дал ей выбирать, кого любить? Лишь наказал бы ее отец за близость с Полумесяцем, не стал бы жертвовать честью своей ради ее счастья.
Раздраженная подобными раздумьями, прикрикнула Великий Визирь на служанок, что умасливали ее благородный клинок, и в недобром настроении отправилась почивать.
Неспокоен был в ту ночь сон Очико - взбудораженное сознание неясные и тревожные образы создавало в сновидениях нагинаты. И с облегчением очнулась она от тяжелых кошмаров, едва услышав призыв служителей Великого Творца к утренней молитве.
Встрепенулась Визирь, и проснувшийся уже молодой Придаток по обыкновению обратил клинок хозяйки к восходящему солнцу для молитвы, дабы принесла она успокоение мятущейся душе. Теперь особенно необходимо было оно дочери Юо – бывает, что облеченным властью легче просить заступничества у Великого, когда рассчитывать приходится на судьбу, не на себя.
Молитва не облегчила мучительной, ненавистной злобы острого клинка Очико, но было теперь время вспомнить о собственном долге священном – быть близ властителя прекрасной Хаффы. И поспешил красивый Придаток донести свою госпожу до покоев шаха, дабы она мог великий правитель в любой миг воспользоваться советом да помощью Великого Визиря; к тому же, обязана была нагината сообщить величайшему Блистающему Хаффы о предстоящем поединке за руку и сердце юной дочери Ката – сообщить осторожно, мягко, дабы не навредить никому.

(вместе с Сигрид, да не затупятся клинки блистательных катаров)

Крис просунула любопытный кончик за дверь – не обмануло ли ее чутье, не подвел ли слух, не пустую ли камеру скрывал замок, сломавший ее пальцы, не старых ли проржавевших визирей и неосторожных шутов окутал промозглый мрак этой обители скорби?
- Ииглаа.. – прошелестел выдох. Придаток Ситы вздрогнула от сильных пальцев придатка уруми, стиснувших худые плечи, что останутся на утро черные полосатые синяки. Но слово было сказано.
Висевший в кандалах стилет чуть приподнялся и посмотрел в сторону двери. Показалось ли, что та скрипнула несмазанной телегой и из-за нее ветер донес его имя? В то же время Игла рукоятью почувствовал, что Алехандро беспокойно заметался во сне в соседней клетушке.
- Иди, – Дамаянти подтолкнула Ситу в камеру. Девчонка потеряла равновесие, упала на холодный пол, заплеванный кровью и стонами отчаявшихся. Воровка поднялась, отряхнула ссадины на коленях, оглянулась назад – серое на сером, не разрезать кинжалу взгляда чадры тюремного мрака. Дамаянти была здесь, остановилось щекотное перышко сквозняка – закрылась дверь.
- Здесь ли Игла, острый язык улиц Хаффы?
Из тоскливого, как преддверие Нюринги, полумрака донеслось:
-Зачем ты поминаешь всуе призраков, девочка?
- Говори, пожалуйста, говори! - шепот упал на камень и пополз песчаной эфой. - Я не вижу, мои глаза слепы, но говори, не молчи, Тот, что не молчит перед силой!
Напоминающий отрывистый лай смех отразился от сводов тюрьмы и вернулся назад, приглушенный.
-Я не знаю тебя, но ты ладно говоришь. Только нет здесь той силы, перед которой можно было бы красиво промолчать. Хотел бы я снова узреть физиономию солнцемор..ликого Махры!
Воровка тем временем по звуку определила, где у стены холода души прикован Игла. Тонкие ловкие пальцы бесшумно ключ в замок оков вложили. Щелкнул железный обод, распалась сеть, едва успела воровка стилет поймать.
- Быстрее, - колыхнул мрак голос Дамаянти. - Катары ждут.
Падение было в какой-то мере приятным - затекший клинок приземлился в теплые девичьи объятия, но нежиться было некогда. Хотя Игла все еще не был уверен в том, что происходящее не более, чем навеянный душистой ночью сон, даже во сне было бы глотком воздуха оказаться на свободе. Однако тут он вспомнил об Алехандро и обеспокоился.
- Прелестные пери, не потрудились бы вы воссоединить меня с моим придатком?
- Некогда! Ничего с ним не случится, - уруми чувствовала, что ползет к восходу глупое упрямое солнце, что выбивается из сил Гириш, и если сейчас не последовать безопасной тропе, то потом попасть можно в песчаную бурю. И хорошо, если то сирокко будет лишь носителем катаров. Воровка выскочила из камеры, за ней вывела придатка Дамаянти. - Нового придатка себе разыщешь, - тихо сказала старшая, пока крис с придатком запирали камеру
Игла напрягся так, что, казалось, металл зазвенел струной, И без слов рванулся туда, где слышал придатка в последний раз. Не то чтобы стилет был настолько сентиментален, но именно сейчас, в такой тяжелый в его жизни момент у него не было ни малейшего желания выбирать и приручать нового носителя. Окончательно поверивший в близкую свободу Игла запылал жаждой мести, и его изворотливый ум со скоростью, подобной пустынной змее, рвущейся в бой, начал просчитывать планы жестокие, как душа, в которой они роились.
- Да что такое! Мемсаиб*, У нас есть еще горсть песка в часах, если стилет знает, ключи не станут легче, открыв еще одну дверь! – воровка против воли повиновалась стилету, благо Сита не мешала.
- Ммм.. ну хорошо. Идем, – Высокий придаток крыльями последовал за Ситой и Иглой.

________________________
*вежливое обращение к госпоже (инд)

Придаток Иглы отыскался не быстрее иголки в куче песка, если магнитом вэйским по ней провести. Сами стекли с лезвия песчинки замков, отдала воровка стилет юноше под зорким доглядом Дамаянти.
- Быстрее, поднимай своего вареного придатка, или солома у него вместо костей, и похлебка пустая вместо крови?- уруми нервничала и резкой становилась, что перебродившее вино. – Со мной пойдешь, острый язык. А ты, лерки*, беги выручать Гириша.
Сита кивнула, исчезла в темноте ножен. Легкие шаги каплями на спекшийся песок застучали по коридору.

- ..но не одолеть тебе меня, Али-Баба! Пусть придаток твой – сорокорукое чудовище, и в каждой руке у него по ятагану, но душа твоя черна, и клинок твой переломится – запомни хорошо мои слова! – полный вдохновения голос Гириша гремел, заглушая дружный, не менее вдохновенный храп стражников. Сита ткнула рукоятью в бок бхелхетти, тот состроил ей бликами гримасу неудовольствия, - и я непременно бы показал тебе, что значит Беседа, но увы, пески времени – неумолимый из судей, и я должен покинуть тебя!
Перчатки и сапоги из волшебных героев, рожденных на месте из этой минуты фантазией взволнованного нервного Гириша снова стали перчатками и сапогами, исчезли за занавесом. Бхелхетти заставил придатка улыбнуться ослепительнее начищенных шишаков и глеф и выйти к дремлющим стражам.
- Дабы не утомлять далее искушенную публику нашей бездарной игрой, на этом позвольте закончить историю первую о Асулеймане Золотая Кисточка и Алмазной Принцессе Син! Благодарим же за внимание, что лучше любой награды для артиста! – Гириш поклонился под жидкие хлопки тех, кто еще не так глубоко спал. Профессиональная гордость актера кипела и ярилась, что необъезженный скакун, но дело требовало сна, и Гириш затавля себя улыбаться тому, что зрители засыпали.

- В какую ловушку соблазна пала ты, несчастная дочь Лени и Праздоного Любопытства, что на целую вечность оставила меня в яме гюрз? – шипел бхелхетти, пока бежали они к выходу.
- Факир непревзойденный и заклинатель змей, кому равных нет, мой учитель! – с вежливой лестью отвечала Сита скромно, едва поспевая за Гиришом, который вернее шахского пса вел к выходу, где ждали их Дамаянти и Игла.

___
*с транскрипцией точно наврал. Кто бы знал, как тяжело найти в гугле перевод нужного слова на хинди!
Задумывалось как «девчонка». Если у кого-то есть вариант лучше – с радостью узнаю))

(и снова с достойной индийской бандой)

Дамаянти по звуку шагов - тихих и уверенных для придатка бхелхетти и торопливых сбивающихся девчонки криса – определила, что Гириш и Сита спешат к ним, качнулась своим мыслям. Придаток ее выступил из тени. Действие зелья еще продолжалось, стражи ворот спали, позволив придаткам повиснуть на себе. Когда бхелхетти и крис покинули душную глотку тюремных коридоров, придаток Дамаянти толкнул двустворчатую дверь, такую тяжелую, что ее можно было держать незапертой, отошел в сторону, пропуская.
Игла уютно устроился в такой привычной руке Алехандро, но ни на минуту не ослаблял внимание, пока они не покинули узилище скорби. Небо на рассвете уже слегка порозовело, звездная ночная накидка расползалась под действием огня близкой зари.
Уважая законы Теней, стилет не стал пристально рассматривать своих спасителей и не побеспокоил их расспросами. Все это можно было выяснить для себя тогда, когда они окажутся в безопасности. А пока... Что ж, если они так рисковали ради незнакомца, пусть и известного вора, значит, на это была веская причина.
Как прикрыта дверь камеры, словно и не касались ее руки Клана, притворились створки ворот, невинны что девственные пески близ Потерянного Города. Сита снова растворилась ложкой драгоценного сахара в чаше с водой, Дамаянти и Гириш слева и справа от стилета повели его по узкому переулку, не говоря ни слова.

Вспыхнул-погас. Вспыхнул-горит. Погас. Вспыхнул. Катары не сразу поняли сигнала, а потом Сирокко, имя свое оправдывая, устремился вниз, навстречу шутке, мести своей Блиноликому.

Опытный взгляд легенды ночной Хаффы сразу узнал в приближающемся придатке носителя главных действующих лиц спектакля. Звездно блестела сталь великолепных катаров, клинок Иглы заныл от желания Беседы со столь прекрасными созданиями, но в несколько мгновений вор овладел собой. Нельзя расслабляться и услаждать свою душу звоном стали до тех пор, пока не получилось разузнать, чем объясняется рискованное поведение этой странной банды...
Сирокко остановился в трех шагах от освобожденного пленника. Не узнать тусклый в предрассветной черноте серебряный пояс Игла не мог, значит, можно не представляться.
- Привествую тебя, Танцующий-на лезвии-Стиха! Прости, что мои Блистающие потревожили твой сладкий сон среди пэри и пуховых перин зиндана!
- Ах вот кто посмел бросить вызов Махре и прочим шахским блюдолизам! - усмехаясь, стилет заставил Алехандро учтиво поклониться. - Интересно, чем же так провинился перед ночью ее покорный слуга, что привлек внимание этаких гурий?
Естественно, Игла узнал Кали и Чандру, хоть доселе не приходилось им скрещивать клинки в Беседе или поединке. Однако он был жестоко уязвлен: его авторитет будет явно поколеблен тем обстоятельством, что его вытащили на свет эти девчонки.
Скрипнули рукояти, в пояс втирая горячий всплеск ответа - комплимент ли отвесил Игла или по обычаю своему насмеялся над принцессами ночи. Сирокко повернулся чуть боком - и пока говорила Чандра, Кали под плащом невидимая изливала отблески ярости.
- С того момента, как мы обговорим один вопрос, мы не станем тебя более задерживать. Хаффа, несомненно, веселее проснется, когда по улицам ее Игла поет свои язвительные песни, срывая с позолоченных портретов вельмож фальшивые тюли. Но важнее нам было извалять в пыли Махру. Знай же, и всем расскажи языком своим звонким, что катары обвели Желтомордого вокруг древка, и что посрамлен слон о двух головах теми, у кого на двоих одна душа-придаток! Будет ли такая честь нам?
- Спасибо вам, - неожиданно просто отозвался Игла, видимо, поборов в себе недостойное спасенного ехидство. - От тех, кого изгоню я из своего подчинения за малодушие, узнает Хаффа, что у Солнцемордой собаки отняли добычу две девицы, коих достойнее я еще не встречал. Я не забуду вашей услуги до когца дней моих, - Алехандро отсалютовал близняшкам.
- Хорошо. Да снизойдет Творец до милости усладить твою душу благостью, и да сведет еще нас Хаффа узкими узлами улиц, но не для злой своры, а для дружеской Беседы.
Сирокко сделал знак своим.
- Более суток прошло. Не пора дать отдых изможденным телам?
И еще сутки могли в бодрствовании провести бхелхетти и уруми, щипками не давая уснуть крису, но от отдыха не отказались бы. Клан поклонился вежливо Игле и направился разными улицами, плоскими крышами, только не вместе, к той самой таверне, где прошлой ночью заключен был спор. Грезили Гириш, Дамаянти и Сита о прохладной темноте комнатки, и только Кали с Чандрой возбуждено постукивали о пояс, боясь помечтать встретить в душном зале фалкона.
Стилет же скользнул в еще дышащий ночной прохладой переулок и сумрачный, словно осколок тьмы Нюринги, поспешил к своим подчиненным. Надвигалась гроза...

Покои лучезарного шах-заде Ашшира аль-Каби
Пробуждение

Только разносились слова молитвы над утренней Хаффой, а принц уже поднял с мягкой постели своего Придатка. Шах-заде никогда не позволял ему долго нежить тело и ум в легких, как опиумный дым, объятиях сна, но в этот раз пробуждение осветило ножны Ашшира гораздо раньше привычного.
Никого не было, сумрак царствовал в покоях шахского отпрыска, тишина положила тяжелую ладонь на все пространство рядом с опочивальней.

Принц выскользнул из ножен и властно лег в тонкую сильную руку с длинными пальцами. Остатки сна и у шах-заде, и у его придатка, развеялись, словно пар над чаем.
Пара пробных движений наполнили чашу души Ашшира силами и новой, как предстоящий день, уверенностью в своей победе. В чем бы то ни было.
Вскоре послышались голоса муэддинов с минаретов храмов Хаффы, настало время для утренней молитвы, а с ней - и для пробуждения всего города. Ашшир опустил придатка на колени и сам погрузился в вознесение хвалы и благодарности Творцу.

Молитва кончилась, за дверями опочивальни уже расползались шорохи, шаги, голоса прислуги - дыхание дворца. Он проснулся и начинал оживать. Шах-заде позвал к себе слугу. Тот помог одеться придатку, смахнул несуществующие пылинки с ножен лучезарного потомка шаха.
Вскоре принц был готов к новым свершениям и... Посвящению!
Сегодня, сегодня он встретится с сестрой и докажет ей и всем остальным, что мимолетным дуновением ветерка в знойный полдень, стихающим в одно мгновение, не оставляя и крупицы прохлады на коже, были все их сомнения насчет того, кто займет трон правителя Хаффы!
Сегодня, сегодня день его, Ашшира аль-Каби, триумфа!
Мысли о сегодняшнем Посвящении непоседливыми всплесками солнечных зайчиков плясали на позолоченном клинке шах-заде. Однако не задерживал своего внимания на церемонии принц - исход предопределен, результат очевиден уже сейчас. Ашшир уже направил острие своего ума дальше, в будущее, туда, где он уже носитель фарр-ла-Хаффа, где его рукоять правит Хаффой-Придатком на свое усмотрение, где она цветет еще пуще под взором величайшего из правителей - Ашшира аль-Каби, и славится его имя во всех других землях.
Но это - впереди.
Как жаждой томим отставший от каравана в пустыне путник, так был объят желанием действовать шах-заде. Посвящение - только день, а затем - столетия правления. Чем он займется сразу после восхождения на престол? Это был тот вопрос, что все больше волновал бурное море мыслей принца.
Для начала надо будет разобраться с Великим Визирем. Двуязыкому он обещал этот пост, однако и гордую нагинату обидеть было бы ошибкой. Стелиться послушным ковром под ноги подданых не входило в привычки Ашшира, однако в данном случае даже он, чей клинок был объят слепящим хозяина светом высокомерия и гордыни, осознавал, что ссориться с Очико будет себе дороже.
А помимо визирей есть еще масса других проблем, которые станут зазубринами на лезвии правления шах-заде после того, как он взойдет на престол!
Спрятав эти мысли вместе с соперничающим с блеском солнца клинком в ножны, Ашшир аль-Каби вел своего Придатка по множественным коридорам дворца в его сердце.

Предрассветные часы располагают к размышлениям. Еще спал утомленный придаток, а Фахраш, иногда задумчиво покачивая лезвием, смотрел, как незаметно золотая река рассвета подтачивает мрачную скалу ночи. Он внимательно наблюдал, как постепенно светлеет воздух и кружат свой вечный танец во славу Творца неутомимые пылинки.
Иногда в такие минуты хорошо продумывались дела, но Фахраш никогда не заставлял себя в часы покоя направлять незримый клинок мыслей, предоставляя ему танцевать свободно. И сейчас думалось о начале мира и его красоте, о Творце и легендах, о Блистающих и Тусклых... Он беспокойно качнул яркой шелковой кисточкой. Увидеть бы хоть раз настоящего Тусклого! Ведь их тоже создал Творец?
Придаток Шемир пошевелился и открыл глаза, глядя в потолок и не спеша вставать. Двуязыкий не торопил его, пока не полетела над городом молитва, объединяя блеск помыслов жителей Хаффы и всех правоверных Кабирского эмирата в единой молитве. Зюльфакар тоже присоединил свой голос, напомнив Придатку преклонить колени на тонком молитвенном коврике.
Воистину нет ничего столь возвышающего, как искренняя молитва, которой отдаешь себя от гарды до острия, заточенного почти до не-существования... И столь бесполезного, как заученные фразы, произносимые теми, кто не вкладывает в них настоящей веры.
Когда были вознесены к синему бездонному небу хвалы, Фахраш одел парадные ножны, украшенные блестящим разноцветным узором и собрался во дворец.

Сон. Бред. Индийское кино.


Тонкая тесемка с ребристым краем жесткого кружева змеей прошелестела по клинку. Темно-синяя, почти черная, и белое кружево, но оно не кажется белым, оно тоже черное, что ночь Хаффы, и тесемка все скользит, скользит
скользит
скользит
..да когда же остановишься ты!...
скользит
скользит
.. перестань!..
Скользит
скользит
… приказываю, перестань!...
Откуда в голосе столько власти, будто печать фара на рукояти? Качается все.
Выглянуть наружу, за синий шелковый полог – оох, не упади! Как же далеко раскаленная земля полуденной столицы. Но не Хаффа то. Что же?...
- Госпожам бы не след показывать Огненному королю белые лилии щек, дабы не сжег он в пепел красу юных царевен.
Царевны?
На руках придатка, не Сирокко, нет, девица изнеженная, тонкая, руки до плеч в кольцах и браслетах, волосы едва не до колен, и наряд прозрачный будто.
-Хороший подарок для Чандрагупты, сына царя. Не так ли думают юные девы?
Вздрогнули катары. Подарок?
- Потешьте царевича, чтобы не разорял налогами и войсками наши земли! И без того землю напополам с листьями пальмы чого кормим придатков!
Пальма чого? Что еще за бреед…
Нет, нет, трепетала придаток, так, что звенели и бренчали многочисленные украшения, не стать добычей царевича, сбежать, сбежать, БЕЖАТЬ!!
Руки сильные придатка без блистающего, такие знакомые, но глупая пустая вапи*, эта придаток начала вырываться! Он, тот, кого после назовут Сирокко, предлагал ей свободу – в обмен на маленькую услугу. Катары не были против, сила юноши и некоторая уступчивость к морали больше притягивала сестер, ах, глупая, глупая вапи!
Пески что страницы книги перелистывают покрывало на теле красивой наложницы, той что недавно руками ловкими, но слабыми держала перед собой Кали и Чандру, так неумело.
И неба синева лилась в горло жажде, а в печи алчности слишком мало деревянных обрубков ошибок Блистающих. Сирокко подхватили крылья катаров. Белое пятно оставалось позади, пятно одеяний царевны-хорезмийки. Сбежавший Сирокко, слоны с двумя горбами, Стилет Игла на длинном древке….

Дамаянти пробудилась так резко, будто опустили ее в ведро кипящего масла. Придаток спал неровно, ворочался, разбрасывая по подушке длинные волосы. Уруми медленно окинула взглядом каморку. Сбежавшая хорезмийка – а о ней не рассказала Дамаянти катарам, не успела. И где она, не разузнала. Не послала соглядатаев. И о бебуте позабыла в заботах. Ржавеешь, горько подумала она. Еще год-два, и выбросят тебя сестры. В честные и скучные руки дня.
__
*индийский кувшин

Утро
По всей Хаффе

Сколь стремительно и поспешно солнце закатывается за горизонт вечером, спеша возлечь на уготованное ему ангелами лежбище, столь медленно и неторопливо оно выползает на небосвод ранним утром, с трудом стряхивает с золотистых боков остатки сна.
Величественный восход солнца отражается тысячами бликов на тысячах лиц. Вот в роскошных покоях просыпается старый шах Хафиз аль-Рахш абу-Нарра Фарр-ла-Хаффа, солнечные лучики играют на его древнем, обглоданном саранчой старости клинке, зажигая в его ржавом сердце гордость за детей, которым сегодня предстоит сделать первый самостоятельный шаг на пути Жизни.
Блики скользят по кривому клинку Туракая Полумесяца, слизывая с горящей предвкушением скорого поединка с Драконом поверхности сладостные капли сновидения. Подобно утренней дымке рассеивается тонкий силуэт Наики, дочери Хаммида - то сквозь пьянящий, словно пары опия, контур проступает угловатая реальность. Поединок. Единственное, о чем помнит Туракай.
Страстным любовным пламенем бушует солнце на тонких - тоньше шелковой нити! - боках Наики. Спит опороченная дочь рода Ката, спит и мысль ее вновь и вновь соскальзывает по шраму, оставленному на ее репутации порочным Полумесяцем. Вот только прикосновение к ране не приносит ей ни щепотки боли – запретный хмель струится вдоль волнистого лезвия Наики, лаская ее душу. Одно единственное имя помнит она…
Солнце играет на широком лезвии почтенного Аррака ин-Хама, главного евнуха, щекочет сталь его клинка ослепительными зайчиками, отгоняя, словно верблюд хвостом отгоняет мух, помыслы о коварных интригах, однако те, подобно заправским мухам, раз за разом возвращаются. Воистину, чуют трапезу.
Словно тысячи ракшасов храпит Хассан ан-Тафья и нет ему дела до озорливых лучиков, что водят хоровод вокруг его рукояти. Той самой, что одинаково кланяется и перед Махрой Солнцеликим, и перед посланцами сестер-катарок. И чем слаще звенят карманы при ходьме посланцев, тем старательнее поклоны.
Махру Солнцеликого восход в постели застать не успевает. Его огромный, скалоподобный придаток уже на ногах, кружит вокруг себя водоворот упреков и приказаний. Сбежал Игла! Сам Игла сбежал! В тот же самый день, когда был пленен, да выжрет пустынный шайтан его придатку печень! Да еще и при помощи наглых катарок, порочащих его светлое имя! Найти!
Просыпается Хаффа. Вставай, поднимайся, следуй за призывами муэдзина! Столько путей, дорожек, тропинок – разве можно пройти по ним и не заплутать-заблудиться без направляющего слова?.. слушай, Хаффа, молитвы правоверных, устреми свой взгляд в небеса, ибо там, между облаками, скрываются золотые врата в царство Вседержителя.

Сообщение отредактировал НекроПехота - 26-06-2008, 18:12

(с Хигфе, да пребудут мудрость его в преувеличении, а цензоры с модерами в бдительности!)

Но не один Двуязыкий в часы рассвета предавался размышлениям. Мурамаса Вэйский тоже не спал, лёжа на коленях у придатка в своём шатре и направив клинок своей мысли совсем в другую цель. Тусклый снова и снова, словно мулла чётки, перебирал события прошедшего дня и искал следующее верное действие. Чем-то это походило на Беседу - куда направить клинок в следующий раз, чтобы не разорвать сложной канвы сверкающего танца? Куда?
Наконец Мурамаса поднял придатка и вышел во двор. Большой шатёр, где жили остальные циркачи был всё ещё полон сна, так что Мурамаса решил не будить всех разом и тихо позвал:
- Сай! Сай!
Он знал, что братья-алхимики спят необыкновенно чутко, а потому, не удивился, когда гибкая фигурка их Придатка поднялась и скользнула к нему. Мурамаса качнул рукоятью в сторону выхода, давая понять, что разговор состоится только снаружи. Саи согласно качнулись на своём поясе и направили Придатка придержать полу шатра перед цирк-баши.
- Сай, приготовь всё, что необходимо для воронения клинка! - он всегда говорил с ними в единственном лице. - И сильные кислоты для травки узора!
Алхимики не выразили удивления. Они знали, что на самом деле веец сильно отличается от той велеречивой маски, которую он носит, и просто так ничего не приказывает, а потому лишь поклон Придатка, да парный взблеск кинжалов стали ему ответом.
Мурамаса развернулся и тронулся ко входу в имении Двуязыкого.
- Проводи меня к почтенному Фархашу, о доблестный страж! - мягко качнулся он в ножнах. - У меня есть разговор к нему, вне сомнения, пришедшийся ему по клинку и рукоять, подобно напитке чудодейственной, крепящей.
- Делать мне нечего, только тебя провожать, - проворчал страж, недовольно блеснув острием копья в пока еще не жестоких лучах утреннего солнца. – Аль не знаешь, что я должен на страже всегда быть. А провожальщиков здесь хватает. Эй, Назим!
Малый-дага, выходец из Лоулеза, остановился.
- Да...
- Проводи господина циркача к нашему сиятельному господину! – и проворчал вслед, когда веец удалился: - И чего Высший их сюда пустил? Я бы так гнал всех этих бродяг!
Впрочем, Мурамаса уже отошел далеко и не мог этого слышать. Он застал Фахраша как раз когда тот, дав одеться Шемиру, оказался в его руках, на пути в ножны.
- Кто там?
- Господин Мурамаса из Вея, - доложил Назим, низко склонившись в руке своего молодого Придатка.
- Пусть войдет!
Высший так и не одел ножны, купаясь стальным телом в потоке солнечных лучей, льющемся из окна мимо отодвинутых занавесей.

- Благословенны будь пути Творца, что свели нас, о почтенный Фахраш! - Мурамаса молниеносно покинул ножны и взлетел в приветственном салюте. - Сладки ли были поцелуи этой ночи для тебя?
- Благодарю, сон мой был глубок и спокоен, как подземное озеро в горах Хакаса, где, говорят, живут духи, - отозвался Двуязыкий. – А как отдохнули ты и твой цирк, почтенный Мурамаса?
- Скромным циркачем не спалось бы слаще и во дворце эмира, да сияет он нам лишь ярче!
Фахраш слегка качнулся в сильной руке. Казалось, он плывет, как рыба в реке – опасная рыба. Свет падал на собеседника из-за его клинка, невольно ослепляя.
- Воистину радостно мне слышать это, - отозвался он. – И я посвятил бы разговору с таким учтивым и много видевшим Блистающим много часов. Но, увы, сейчас время утекает, как вода из дырявого сосуда, ибо я должен быть во дворце пресветлого шаха до Посвящения. Какое же дело привело тебя ко мне?
- Прошу простить моё многословие, но не далее, чем вчера, благодетель, что предложил мне разбить свой шатёр у тебя во дворе, просил сообщить тебе иль управляющему твоему, если появится в цирке нашем Блистающие новые и незнакомые...
- И что же, к рукояти твоего визита приделан клинок благой вести? – насторожился Двуязыкий, повиснув вдоль ноги Шемира.
- Бывает так, что от того зависит красота клинка. с какой стороны на него глянешь, такова и моя весть, - Мурамаса плавно рассёк воздух. - Прошу меня простить, о многомудрый, но не юную ли наложницу ты ищешь, что шах-заде подарена должна была быть? Поверь, я руководствуюсь не праздностью и не пустым любопытством.
- Её да того дерзкого, кто помог ей скрыться, - коротко отозвался Фахраш, ожидая продолжения.
- Тогда скажу тебе, Двуязыкий, что в моём цирке действительно появилась совсем молодая сабля, весьма хорошая собой. Но не спеши радоваться или звать стражу, в сладости новости доброй таится горечь дурной. Сабля эта - Тускла!
Собственные мысли показались Высшему почти пророческими. Эфемерная легенда вдруг начала обретать сталь. Он помедлил.
- Не думал, что они еще остались в нашей стране. Но верны ли твои вести, не могла ли ржавчина ошибки затемнить истину?
- Скажи мне, о искусный в Беседе, как бы начал ты, если бы столкнула тебя судьба с лоулезским эспадоном, вдвое тебя тяжелее?
Двуязыкий качнулся слегка, задумчиво пошевелил кисточками, словно сплетая ими путь мысли.
- Все Беседы отличаются чем-то. Скорее всего, я дождался бы, пока он атакует и, уведя Придатка, постарался бы сказать ответное слово, когда унесет его сила могучего удара.

(и Оррофин, да останется Тусклым его лезвие)