Путь Меча, Благородная сталь, нетленная плоть.

Дела кузнечные
С Армией Мертвых
Путь не близкий лежал по извилистым улочкам, однако же кузнец чернокожий шел уверенно, когда расталкивая столпившейся народ, когда между ними проходя, Ульф же следовал за ним, не отставая и стараясь не обращать внимания на красоты пестрые, коими изобиловала Хаффа. Все же буйство красок ярких, радуге подобных, скорее глаз резало, нежели радовало, однако же жители местные привычны были к такому положению дел, он же - гость в краях этих еще не пообвыкся.
- Ну, чужестранец, - не оборачиваясь, громыхнул молот, - покуда не исполнен долг перед Творцом, не гоже мне спрашивать тебя о причинах появления твоего. Однако же узнать о спутнике, с которым утренний намаз разделю, не будет лишним.
- Я, достопочтенный кузнец, из земель западных пришел и не первый месяц уже в пути, - ответствовал меч. - Многие города позади остались, многое еще увидать хочу.
- Хаффа любит гостей, если они знают ее законы, - коротко кивнул Ашаг Черный, - взгляни, отсюда уже можно разглядеть узор на минаретах Харам Бейт-Мару.
И правда, горделиво пронзающие облака шпили приблизились настолько, что цепкий взгляд Ульфа выхватывал из небесной синевы не только белоснежный камень, но и тонкие узоры, бессмысленной для чужестранца вязью оплетавшие высокие минареты.
- Твои стопы лишь интерес направляет? – привлекая к себе внимание заглядевшегося Ульфа, вновь спросил кузнец, - или здесь тебя ожидает дело?
- Дело и интерес для меня не раздельны, - медленно кивнул Ульф. - Мудрые говорили - великая гармония лишь в этом случае достигается, так что я, в какой-то мере, могу быть счастлив.
За разговором любой путь короче становится. Оборвался тонкий переплет улиц и переулков, превратился в многолюдную площадь, словно сплетение речушек малых обрывается говорливым водопадом. Куда ни кинь взгляд – всюду Придатки на коленях стоят, устремив жадные взгляды к величественной мечети, что в самом центре площади стояла горделиво. Рядом с людьми лежали обнаженные Блистающие, благоговейно взирая на высокие минареты Харам Бейт-Мару. Молчание объяло площадь.
Не произнося ни единого слова, Ашаг Черный вместе с исполином-Придатком опустился на раскаленный камень. Качнулась рукоять, приглашая Ульфа пасть рядом.
Тот спорить не стал - опустился медленно, обряд здешний религиозный согласившись почтить, да заставил Придатка, рядом с молотом себя положить, да всмотрелся в храм Хаффский, к небесам устремившийся. Теперь ждать лишь оставалось.
Недолгим ожиданием было. Гортанный крик муэдзина метким выпадом пронзил гробовую тишину, царившую не только на площади, но и во всей Хаффе. Мгновение спустя одиночество его пения было нарушено десятками голосов, вторивших с десятков минаретов по всему городу.
- Хайя 'аля ас-салят! Спешите на молитву!
- Хайя 'аля аль-фалях! Спешите к спасению!
- Ас-саля?ту хайру мин ан-наум! Молитва лучше сна!
Утренний воздух еще звенел от последнего слога, когда Придатки разом упали лицом ниц, словно норовя вжаться всем телом в раскаленный камень. Пение сменилось многоголосым бормотанием. Ульфу, не знавшему слов да и не слишком разделявшему странную веру Блистающих с солнечного востока, оставалось лишь надеяться, что его молчание не будет услышано кузнецом. Наконец прозвучало отчетливое:
- Прославляй хвалой твоего Творца до восхода солнца!
- Восхваляй славу Господа твоего, когда ты встаешь!
И молитва окончилась. Площадь ожила, распрямляя сотни спин и звеня сотнями Блистающих.
Ульф поднялся одним из первых, неспешно, но и не теряя времени на подобострастные поклоны. Главное, теперь можно поговорить с кузнецом спокойно, не торопять и не отвлекаясь, при наиболее благоприятном исходе - аж до вечера, когда Блистающих вновь призовут пасть ниц перед минаретами до отхода ко сну.
- Доброе дело мы с тобой сделали, - подтверждая слова кузнеца чернокожий Придаток хлопнул по плечу Придатка Ульфа. Путь обратно словно печать молчания на молот навесил, однако ж едва переступили они порог кузницы, как Ашаг Черный сразу спросил, - так за какой надобностью пришел ты ко мне, Ульфберт Чужеземец?
- Искал я кузнеца, в таинствах сведущего, - с охотою отвечал меч.
- Ты нашел такого, - громыхнул молот, на наковальню опускаясь.
- Отого радость переполняет меня, точно златую чашу добротное вино, - неуклюже попытался построить витиеватую фразу лаузиец.
- Смотри не расплескай! Жалко добротного вина-то, - хмыкнул в ответ Ашаг, - чего хвост распускаешь, вроде не павлины да и вокруг не шахские покои, а кузня. Говори прямо.
- Так даже лучше, - усмехнулся Ульф. - Скажу прямо - я пришел учиться.
- Учиться?.. - удивился кузнец, - знаешь ли ты и осознаешь ли, чему именно ты хочешь учиться?
- Да, - коротко ответил странник. - Именно поэтому я проделал столь долгий путь.
- Для какой цели надобно тебе мое знание?
- Дабы заниматься делом, достойным Блистающего, избравшего путь благородного ремесла.
- Но вдыхать душу в сталь есть дело достойное не Блистающего, а Творца, - вкрадчиво, словно проповедуя, вещал Ашаг Черный, - а мы, кузнец-повитухи, всего лишь слуги его. Ты веруешь в Творца единого, что создал землю, небеса, океаны и заселил их живыми тварями?
- Верую, - голос звучал уверенно, жестко, как и должно для меча из доброй стали откованного.
- Ой ли?.. Чужеземец, отвергнувший собственную веру ради Творца? - недоверчиво склонил рукоять молот, - раз юлил в начале нашего разговора, знать, и тут нечисто что-то. Знаешь ли наизусть Священную Книгу?
- Творец везде один, на каком бы языке его ни славили и по каким бы книгам то ни делали.
- Да, вот только законы, по которым его славят, разные. И некоторые настолько противны сущности Творца, что могут извратить его заветы.
Некоторое время Ашаг Черный молчал, словно взвешивая на незримых весах все золото "за" и чугун "против". Видимо, весы не нашли избранника, раз молот ответил:
- Я возьму тебя в подмастерья, ежели двое других кузнецов одобрят. Впрочем, ты должен понимать, что истинное знание постигается годами, веками, если угодно. Много учеников в ХАффе, а кузнецов всего трое. Уверен ли, что тебе хватит терпения и таланта?
- Для этого я миновал пустыню.
- Тогда твой путь лежит в кузни Энху Железнолапого и Хаджи аль-Мусаввира.
- Как мне добраться до них? - Вопрос действительно был насущным, поскольку города Ульф не знал в принципе.
- Кузню Железнолапого ты найдешь внутри Харам Бейт-Мару, а наковальню аль-Мусаввира - при дворце Хафиза абу-Нарра. Старый Хаджа перестал ковать еще более десяти лет назад, но покидать свою обитель все равно не желает. Затворник.
- Что мне сказать им, когда я найду их? - На всякий случай поинтересовался чужеземец.
Ответ Ашага Черного был краток.
- То же, что и мне.

Сообщение отредактировал НекроПехота - 21-03-2008, 11:35

(с НПехотой, а как же)

Маленькая чайхана
(чуть ранее)

Гибкая уруми* Дамаянти чутко следила за спором фалкона и тех, что приняли ее из пересохших ладоней песка много лун назад, и видела то, чего распаленные спором катары не замечали. Не стала Даяманти подливать кислого вина в хрустальные воды речи повелительниц, но оставила алмаз внимания на дерзком пришельце. Придаток ее не хмелел, сколько бы ни пил, и капюшона с головы не снимал, невидим для чужеземца оставался. А затем, по велению уруми, за ним последовал в утро Хаффы.
Когда фальчион неожиданно, одним уверенным движением разорвав цепи толпы и уверенность уруми в том, что Блистающий пьян, свернул в переулок, Дамаянти лишь благодаря счастливому случаю сумела не потерять чужестранца (лоулезец, не иначе) из вида. Нырнула под чей-то локоть, увернулась от рванувшей вперед повозки, крутанулась, обходя двух тучных Придатков со стражниками-гизармами и изголодавшимся коршуном рванула к переулку.
Успела.
Не менее часа бродил фальчион по улочкам Хаффы, словно потерянный ребенок, пока наконец не вышел к мечети Шейфи аль-Кхарам, что между базарной площадью и мостом гадателей уютно распложилась. Здесь, среди многочисленных оборванцев-дервишей, стоявших, лежавших и сидевших на широких ступеням, Блистающий остановился. Могучими плечами растолкал дервишей и сам присел подле невысокой арки, венчающей вход в мечеть.
Даяманти стрелкой полуденной тени прильнула к резной узорчатой колонне, заставив придатка стать незаметнее блохи в верблюжьей шерсти. Выводы будут делать Кали и Чандра, уруми высекает увиденное на лезвии памяти, чтобы неискаженным донести до повелительниц.
Медленно и неохотно сочились сквозь крошечный желобок полудня песчинки минут. Фальчион, казалось, обратился в статую – ни на ноготь не шелохнулся тяжелый клинок, ни блика усталости не подарил Хаффе проклятый скупец. Умеющая ждать уруми приняла предложенный поединок. Все желания и страсти, пылающие у самой рукояти соблазном выпорхнуть из ножен и силой принудить фальчиона к исповеданию, обернулись внутрь клинка. Чтобы спорить с камнем, нужно превратиться в камень.
Мгновения обернулись секундами, секунды превратились в минуты, а минуты налились тяжестью часов. Замерший вокруг мир вдруг вспыхнул сотнями новых красок и ощущений. С удивлением взирала уруми как тени, отбрасываемые колоннами, ползут, смещаясь, по растрескавшимся ступеням. Все быстрее и быстрее, быстрее и быстрее…
- …плату за труды получишь после того, как близняшки соскребут позолоту самоуверенности с лезвия Солнцеликого, - чей-то негромкий сладкий, словно курага, голос, пронзивший слишком высокую ноту, вывел уруми из оцепенения.
Уснула?.. не выдержала Даяманти, проиграла поединок с усидчивым фальчионом. Рванулось сознание уруми, выпутываясь из паутины, сотканной хитрым пауком сна. Одна за другой поддавались ее напору нити небытия, спадая с рукояти.
- В том нет сомнения, - совсем рядом прошипел знакомый голос, - катары слишком спесивы и горделивы, чтобы не исполнить обещанное. Пусть даже они узнают о нашем плане, это ничего не изменит. Они скованы цепями собственной репутации.
Говорившие были совсем рядом, за колонной, но с другой стороны, что не позволяло уруми увидеть собеседника фальчиона. Зато она отлично слышала каждое слово, словно была третьим участником разговора.
- Только после того, как выпад поразит сердце цели.
- Ты же знаешь, моему господину необходимо золото прямо сейчас, - заскрежетал о стену гардой фальчион, - Фейхин Дракон не может ждать.
- Мои руки связаны, - мягко, но уверенно отклонила просьбу курага, - я не могу отдать тебе ни таньга, пока результат не будет достигнут.
- Ржавчина сожрала твою сердцевину, - словно Придаток сплюнул, бросил фальчион, - прощай, я вскоре вернусь за деньгами.
Последнее слово еще коснулось лезвия уруми, а разговор уже растаял мягким шелестом удаляющихся шагов.

Дамаянти сдержала порыв Придатка броситься за чужеземцем, сильный, что неукротимый бег породистого скакуна, заставила смирить себя и спокойно взглядом острым фалькон проводить. Не стоило перед дервишами себя раскрывать, истинную цель прихода показывая. Да и собеседник дерзкого клинка, кинжал-бебут Шарафуддин ибн Али зорко оглядывался, горит на воре чалма, а у заговорщика – спина. Осторожно, слившись с рядами дервишей, оставила колонну уруми, выбралась на узкую темную улицу. Бебут был жрецом в Шейфи аль-Кхарам, она знала его еще до встречи с близняшками, и могла сказать, что гордилась знакомством.
Сомнения расщепляли узкий гибкий клинок, стараясь то в погоню за фалконом направить придатка, то расспросить ласково бебута. Ни того, ни другого не позволила себе сделать Дамаянти, собравшись, прочитала молитву и понеслась по городу, рассказать Кали и Чандре об услышанном.
У яркого шатра в синюю, желтую, красную полоску и с продавцом крикливым, что кошка, которой отдавили хвост, Дамаянти заметила мальчишку-кинжал, придаток которого протянул грязную тощую ручку в пирамиду медовых яблок, пока купец рассыпался драгоценным бисером по пыли невнимания прохожих, стараясь привлечь их к своим фруктам.
Уруми дала мальчику вытащить яблоко и отбежать от шатра, затем придаток ее наступил на развязавшиеся обмотки на ногах мальчишки-придатка.
- Постой-ка, Ахмет. Ты куда торопишься, будто за тобой пятьсот джиннов гонится?
- Ой, Дамаянти-джян, зачем так пугаете? Я подумал, купец заметил, лезвие испариной покрылось..
- Другим бы чем не увлажнилось. Я смотрю, пусты сегодня твои сети – снова воруешь?
- Сети телесные пусты – но духовный сундук полон доверху. – хитро блеснул кинжал. - Был я на Девичьем мосту, как и просила меня госпожа. Слышал что-то, за что от катаров золотую цепочку получу.
Монетка подлетела, на миг зависнув в ожидании, мальчик ловко поймал ее в кулак.
- Слышал я, поговаривают будто, словно бы слух прошел..
- Не стели, не шахский лизоблюд.
- Туракан Полумесяц саму Наики обесчестил, луну Хаффы, дочь Хаммада..
- В толк не возьму никак, муж ты или девка с базара, сплетни собирать?
- Обидой зачем царапаете мой клинок, Дамаянти–джян? Не все то. У Наики жених имелся, сам Фейхин Дракон, и…
- Стой, как ..?.. Фейхин?.. аха.. Вот, держи-ка! – еще одна монетка сверкнула на солнце.
- Пусть путь ваш устелен будет розовыми лепестками, Дамаянти –джян!


Базарная площадь.

Как не похожи жаркий день и холодная ночь Хаффы, так не похожи молчаливые пески пустыни и пестрые ковры базаров города, как бы близко не перевязывали их тесемки золото-розовых зорь с богатыми кистями караванов.
Ржавчина неудовольствия скребла души катаров. Змееязыкий покинул Хаффу до вечерней молитвы, вряд ли что могло поднять настроение сестрам, хоть придатка решили они потешить – страстью, достойной прекраснейших султанских дочерей и хитромудрой игры *шах-маты* пылал Сирокко к финикам – а заодно и узнать у памдао** с придатком черным, что пепел павшего города, кое-что, что их давно, с прошлой ночи, интересовало.
Лавка памдао Узакая бей-Руши находилась на краю базара, чтобы не мешались в тесной толпе катары, и принадлежала им с того самого момента, как появился в Хаффе Сирокко. Потому что придаток Кали и Чандры очень любил финики.
- Аа, сестренки, давненько что-то ветра вас в мою сторону не толкают, неужели изменяет ваш придаток мне с банановыми гуриями?
Скребнули лезвия о серебряный пояс. Памдао понимающе замолчал, упрятав веселье за подкладку ватного халата.
- А услади-ка меня прохладой весте? С чем сегодня проснулась Хаффа?
- Поговаривают, будто Махра Лавашеликий Иглу словил.
- Шакал, чтоб его дети на его могиле кучипуди сплясали!
- Еще говорят, будто ночью, едва луна присела на полумесяц минарета, постучался в город караван с циркачами. И стали верблюды их ровно на место, которое Хасан ас-Сефим своим считает с тех времен, как сотворен наш мир.
Посмеялись катары. Конкуренту беда да ссора глухой беседы, им – потеха и веселье.
- Ладно говоришь. Еще что?
- Еще на рассвете принц вернулся, Хаффа радуется, Хаффа ликует…
- Потише, две стороны у ковра, два лица у Хаффы, когда ликует одна, другая плачет. Мы тебя услышали. Сомкни же уста для остальных ушей, вот тебе для верности замок, - катары расплатились, Сирокко насовал в карманы фиников и пошел, ведомый, по улицам города. Следовало проверить еще одного знакомого, да сияет его клинок ярче звезд.


______
* Уруми - индийский очень тонкий и гибкий меч.
**Памдао - непальский широкий меч с клинком, имеющим двойной изгиб

Утро Мурамасы.
(с Некропехотой)
Ночь не нашла сил смежить веки Придатка Мурамасы, и тот до самого явления гривы Кобылицы-Зари мерил комнату на втором этаже чайханы торопливыми шагами, в то время как сам тати висел на стене всё в тех же лакированных ножнах и предавался размышлениям. Первое смятение при упоминании имени брата уже прошло, и теперь он напряженно думал, какие плюсы можно из всего этого извлечь.
- Господин Мурамаса, господин Мурамаса! - в комнату, не озаботившись стуком, ворвался Ахмед Скала - тяжеленный гердан, вечно выбирающий себе самых могучих Придатков. - Нас с площади гонят, господин!
Тати с неохотой перекочевал на пояс и двинулся разбираться с неожиданными трудностями.
- Доброго тебе утра и удачи во всём, о почтенный! - в привычной манере приветствовал несколько оторопевшего купца Мурамаса. - Какое горе замутило блеск твоего клинка и понуждает беспокоить моих Блистающих?
- Ты местный баша? – обернулся объятый гневом купец, - соизволь мне объяснить замысел свой, по которому ты держишь караван у моих прилавков? Думаешь, соблазнятся Высшие верблюжьим ревом и зловонием оборванцев всяких? Да скорее карман простого горшечника лопнет от злата с жемчугом, чем сегодня в мой кошель опустится хоть пол-таньга!
- Воистину печально недоразумение, что так тебя расстроило, многотерпимый! - слегка качнулся Мурамаса. - И я немедля велю исправить его, но скажи сперва, к кому надо обратиться бедным циркачам, чтобы получить место в этом славном городе и никого не стеснить?
- Ни к кому не надо обращаться! - рявкнул купец, - надо собрать все пожитки и прочь убераться! Где ж это видано, чтоб чернь всякая подле самого Хассана ас-Сефима, располагалась!
- Обождите, господин, - решительно выступил вперед один из стражников, - Хаффа славится гостеприимством. Не гоже отвергать желающих потешить простой народ. Поговори с Махрой Солнцеликим, ежели он примет тебя – гизарма обращался уже к тати.
- Солнцеликий?! – хохотнул купец, - скорее Нюринга раскроет чугунные врата нараспашку, чем сиятельный начальник городской стражи, да благословит его Творец и приветствует, ныне – в преддверии праздника Посвящения! – станет тратить драгоценное время на встречи с простым циркачем. Лучше не забивай ножны пустыми мыслями, чужестранец, сразу уходи.
- Благодарю за совет, многоудачливый, но как нельзя начать Беседу не покину ножен, так нельзя надеяться на поимку платка счастья, не сделав и попытки его ухватить! Так что я всё же попытаюсь обратиться к Солнцеликому.
Выяснив у стражников, где можно найти Махру, Мурамаса направил Придатка по просыпающимся улицам Хаффы и вскоре уже стоял перед стражами покоев Солнцеликого.
- Я Мурамаса из Вея, глава странствующего цирка, - вежливо представился он. - И у меня дело к Махре Солнцеликому!

Сообщение отредактировал Orrofin - 17-03-2008, 21:48

Трапезный зал

   Никто не заметил, когда Махра успел появиться в трапезном зале. Это было особенностью Солнцеликого – появляться и исчезать, когда вздумается. Однако обычно Солнцеликий являл себя народу, как и положено знатному вельможе, обычно, но не сейчас. Сейчас Махра был счастлив и без придворных льстецов. Поимка преступника если и не улучшила тяжелый нрав Солнцеликого, то по крайней мере привела в благостное расположение духа.
Поэтому Махра, против обыкновения, решил не располагаться на специально приготовленной для него праздничной подставке, шитой золотом и жемчугом, а направил своего Придатка в центр залы, решив нырнуть в самую гущу событий.
В упоении взвившись над головой своего Придатка, Махра решил не скупиться и одаривал счасливым блеском всех, кто на него смотрел. А на него смотрели. Каждый в эмирате: и любой Высший из присутствующих сегодня, и любое отребье, которому убранство дворца не может даже присниться из-за скудности мысли, знали, что любил грозный Махра также как ненавидел – всем своим существом, от рукояти до кончика шипа на наконечнике. И не было в Хаффе и окрестных землях того, кто желал бы быть врагом Солнцеликого, а если и были, то давно тихо ненавидели своего врага сидя в шахских тюрьмах.

   Махра весело качнул кистями и немедленно принял приглашение по-Беседовать молодого трезубца Виры, Высшего Хакаса. Трезубец был молод, иначе не стал бы бросать вызов одному из лучших со-Беседников Хаффы. Глуп был трезубец. Не успел он еще взвиться для первого броска, как Махра, аккуратно скользнув под левую руку трезубцего Придатка, быстро наметил шипом две точки на его теле: под правым ребром и чуть ниже пояса. И, также быстро выскользнув обратно, мягко обездвижил противника, вклинившись между рогами Виры всем телом. Отпустив непутевого со-Беседника, Махра весело бленул лезвием и тут же согласился повторить поединок…

Личные покои Махры Солнцеликого

   – Кто смеет беспокоить меня в столь ранний час? Видно пьяный повитуха ковал эти клинки, ибо каждый знает, что бывает с теми, кто нарушает мой сон! Да покроется ржой лезвие разбудившего меня, да проиграет он с позором дюжину поединков из дюжины!
– О, сиятельный Хами-даши, смени гнев на милость, ибо я не по собственному…
Дверь перед говорившим распахнулась и на пороге показался Хами-даши. В шитых серебром замшевых ножнах. Придаток «сиятельного» тоже был одет, как и положено быть одетым человеку, занимающему подобное положение. В общем, не спал Хами-даши, но и не ругаться не мог. Привычка.
– Что случилось-то, сын садовых вил и мотыги?
– Посетитель. Махру Солнцеликого желает видеть Мурамаса из Вея, глава странствующего цирка.
– Кто? И эта причина по которой…
– Но господин, он ждет уже два часа и не уходит.
– Два часа, говоришь? Ну что ж, подождал два часа, подождет и еще, подавай мне завтрак, а там посмотрим.

Сообщение отредактировал Эллеон Ри - 21-03-2008, 5:23

Трапезный зал.
(с НекроПехотой)

- О Творец, ты услыхал мои мольбы! – воскликнул шах, срываясь вместе с Придатком с подушек. Пожалуй, лишь древний этикет и нежелание обнажать душу перед любопытными Высшими позволили Хафизу обуздать рвущих повода кобылиц желаний. Немалых трудов стоило ятагану остаться на месте, а не броситься к шах-заде и не сойтись с ним в ласкающей клинок Беседе.
Затрепетали в приветственном звоне Высшие. Все, кто присутствовал в зале, не томясь ни мгновения, порхнули прочь из ножен. Самые нетерпеливые, с душами, до краев наполненными искренностью, не удержались: перед тем как вновь одеть бархат, шелк, злато или серебро – в чем каждый явился - скользнули несколько раз по лезвию соседа и лишь тогда опустились обратно на атласные подушки. Едва стихло пение благородной стали, шах снова взял слово.
- Словами не передать насколько долгожданно твое возвращение, - ощущая давление официальности, произнес старый Хафиз, - займи свое место подле отца, шах-заде! Ликует, празднует Хаффа возвращение Ашшира аль-Каби! – последняя фраза была брошена в зал на растерзание Высшим, мгновенно отреагировавшим перезвоном опорожняемых Придатками кубков.
- И отдается ликование радостным звоном в моей душе, отец! - отозвался Ашшир, опускаясь вместе с Придатком на подушки рядом с шахом, - Однако ж ты не поскупился на пир в честь моего возвращения. Знатно, ничего не скажешь, и Высшие, кажется, в восторге едва ли не больше нас!
Принц-Придаток уже взял свой кубок и отпил из него.
- Кажется, совсем вы тут потускнели без меня в своих лишенных света и Бесед залах! Неужто ничего интересного так и не произошло, что пир вызвал такую радость?
- Разве может затмить блеск злата сияние моего клинка в день возвращения собственного сына? – картинно удивился шах, поигрывая тяжелыми кисточками, что украшали изогнутую рукоять, - что до новостей, то об этом слуги тебе еще поведают. Говорят, в Хаффе время степеннее бежит, нежели в Хакасе. Поведай-ка нам лучше о том, как встретили тебя хозяева степные.
- Не выслушать ли нам речь Но Двенадцати Дланей? – бесстрастно спросила Очико Юо.
- Уволь, Визирь, не о делах сейчас время говорить. Что до посла верховного, - взгляд шаха устремился к распахнутым створкам дверей, у которых замер Двенадцать Дланей, - то негоже ему на пороге стоять, пусть к нам присоединяется, пусть поделится впечатлениями о дальнем путешествии.
- Да, я думаю, и ему будет что рассказать, - жизнерадостно произнес принц, но холодом сверкнула полоска лезвия, на долю секунды показавшаяся из ножен, - А пока Двенадцать Дланей соизволит почтить нас своим молчаливым и оттого, несомненно, наполненным, как кубки на этом пиру, мудростью присутствием, я расскажу тебе о новостях в Хакасе.
Шах-заде утопил свое круто изогнутое лезвие в мягких подушках, когда Придаток его откинулся чуть назад, отпивая из кубка, а затем начал повествование. Он рассказал и о дороге, и о приезде в сам город, и о том, как встретили их во дворце. Не было предела его красноречию, слова его, словно вино, подливаемое расторопным слугой, незаметно опьяняли всех, кто слушал речь Ашшира аль-Каби.
- Но Двенадцать Дланей, да пошлет Творец крепость его клинку на долгие века, воистину великий Посол, ибо принял наше предложение хакасский правитель, - закончил наконец повествование принц. Отпил он еще из своего кубка, а затем добавил негромко:
- Правда, не только о том, что поручил ты, говорил я с хакассцами. Посмотрел я, как идут дела в Хакасе да что из себя представляет семья местного шаха, и родилась у меня идея, милая сердцу и не перечащая разуму.
- Впрочем, это мелочи, давайте же послушаем, что скажет Но, - снова чуть помолчав, сверкнул ножнами принц, я уверен, ему есть, что рассказать. Обрати свой сиятельный взор на него, отец!
- И правда, благородный Двенадцать Дланей, - согласно шевельнул кисточками на рукояти шах, а царственный Придаток погрузил пальцы в аккуратную бороду, обрамлявшую его подбородок, - рассказ принца будет неполон без твоих слов. Не томи же нас молчанием и присоединяйся к пиршеству.

Смущая не только присутствующих высокородных блистающих, но и самого Шаха, Но оставался в дверях, молчал, сонно жмурился и прямо таки лучился благодушием. Его придаток тоже лишь прислонился спиной к стене, но сделал это так, будто возлег на мягчайших подушках.
Почтенный после слов Шаха всеобщим вниманием Но выскользнул из ножен и мельком высказал охраняющим вход алебардам, свою радость по поводу встречи. Затем повел придатка присоединится к блистательному обществу.
- Я онемел от радости возвращения, восторг новой встречи со старыми друзьями, спешке рассказов о "что было и что видел" нет названия...
Придаток его опустился на подушки так, будто прислонился спиной к стене. Сам Но чуть-чуть потускнел.
- Принц уже рассказал главное: "правда, не только о том, что поручил ты, говорил я с хакассцами."
Но немного помолчал, давая присутствующим время насладиться ощущением дежа-вю, что где-то они это только что-то слышали, а придатку - положить рядом с подушками ножны. Затем Двенадцать Дланей спокойно продолжил.
- Принц (неуловимая пауза, пока придаток откинулся на подушки) Хакаса, достойный юноша высказал свое почтение вам, Сиятельный, и свое восхищение вашей дочерью... Шла речь о возможном родстве... духа.
Но негромко прозвенел о рождающейся в пустыне заре нового дня, а его придаток пожал плечами, укладывая меч рядом.
- Нет смысла рассказывать о возвращении. В пустыне - спокойно. Хафра ослепляет, как солнце. И... это главное, о чем стоит вести беседу...
Возможно, верховного посла утомила поездка, возможно, дело было еще в чем-то - но не было в нем заметно той бурной радости от приезда принца, что сверкала на лезвиях остальных высокородных блистающих. Впрочем, Но ведь с принцем и не расставался.
- Я верно слышал, схватили Иглу? - Негромко и не обращаясь ни к кому конкретно, спросил Двенадцать Дланей, когда празднество продолжилось своим чередом.

Сообщение отредактировал Ri - 19-03-2008, 3:27

На мосту гадателей
Аль-Мутамид ибн Аббад

Окрыленной беседой с гласами Безмолвного Пророка, Аль-Мутамид углубился в непролазные джунгли собственного сознания, надеясь продраться сквозь дремучие заросли к тропинке, которая вывела бы его разум к звонкому бейту во славу Марукку. Не было дела Блистающему до того, куда направлена твердая поступь придатка.
- Так живи, чтоб сам ты смертью был избавлен от живых, - журчал арык, словно кровь, гоня живительную воду к неведомому сердцу.
- А не так живи, чтоб смертью от себя избавил их, - шепнул неожиданно налетевший ветер, в отместку за подсказанную строчку бросая в лицо Придатку поэта горсть дорожной пыли.
Аль-Мутамид вознес безмолвную, но искреннюю благодарность Хаффе. Самое время понять куда же забрел предоставленный себе Придаток. Взгляд мамлюка упал на тростниковую циновку, на которой тесной компанией расположились человеческий череп, глиняный сосуд с мутной водой, небольшие кусочки янтаря, сплетенные из птичьих костей и верблюжьей шерсти обереги и прочие на первый взгляд странные предметы, в которых Аль-Мутамид после легкого замешательства опознал гадательный инвентарь
Едва меткая стрела мысли поразила его понимание, как на мамлюка разом со всех сторон нахлынули волны криков и зазываний:
- Подходи! Всего за восемь таньга узнай свою судьбу!
- Эй, не робей, загляни в будущее! Десять таньга!
- Семь таньга и секреты грядущего откроются тебе!
Аль-Мутамид оглянулся – он находился на длинном каменном мосту, и вокруг него, словно жабы на болоте, толкались предсказатели и гадатели всех мастей и видов. Гадатели общей направленности и узко специализированные – кражи, торговые дела, брачные разбирательства, судебные тяжбы. У доверчивого горожанина просто не было шанса не облегчить карман.
Нет злата? Ничего, сгодится серебро или медь. Нет денег?.. не беда, гадатели – люд непривередливый, подобно шакалам и стервятникам, всеядны и принимают в качестве даров все, что представляет хоть какую-нибудь ценность.
Мост гадателей. Так называли это место в Хаффе.
- Скажи, о наимудрейший, пусть взгляд твой зоркий никогда не утеряет остроты и зоркостью, с которой, подобно чуткому выпаду, пронзает чадру будущего, - подсев к одному из мошенников, спросил Аль-Мутамид, - раскрой мне карты, которыми играет моя Судьба.
Упражняться в умении опьянять слушателей перед покрытым старым, покрытым морщинами царапин ятаганом все равно, что разливать сладкое абрикосовое вино по ночным горшкам. Однако ж Хаффа была скудна на собеседников, чьи ножны скучающий мамлюк мог бы набить жемчугом красноречия.
- Задай свой вопрос, о ищущий истину, - дребезжащим голосом произнес ятаган.
Мамлюк задумался на мгновение, подыскивая вопрос. Его взгляд случайно упал на одного из нищих, сидящего на ступенях мечети Шейфим аль-Кхарам, что располагалась сразу за мостом. Озорная мысль скользнула по кривому клинку поэта.
- Собираюсь сделать денежное вложение, - смиренно ответил он гадателю, - скажи, будут ли мои деньги во благо?
Придаток ятагана-мошенника картинно закатил глаза, его веки задрожали. Обнаженные до плеча руки напряглись, словно сведенные судорогой, и мгновение спустя сквозь сжатые губы прорвался наигранный стон.
- Я вижу! – воскликнул гадатель, - твои деньги пойдут во благо, ежели рядом с тобой в момент передачи денег не окажется Блистающего, покрытого струпьями ржавчины!
Аль-Мутамид усмехнулся про себя. Ничего иного он гадателя он и не ожидал: равзе можно узнать, поразила ли ржавчина того или иного прохожего, ежели клинок всегда сокрыт в ножнах?..
Тем не менее он с почтением ответил. То, чего желал, он заполучил.
- Вот твои пять таньга, о наимудрейший, ты облегчил мою душу.
- Да пребудет с тобой Творец.
Удовлетворив порыв души, аль-Мумамид направил стопы своего Придатка к нищему. В конце концов, раз он обронил обещание, значит, должен его исполнить. Посох-Бо качнулся в приветственном поклоне и заставил старого немощного Придатка склонить убеленную сединами голову.
- Держи, я исполняю обещание, данное себе, - произнес мамлюк, и несколько таньга звякнули о камни мостовой рядом с нищим. Аль-Мутамид и Бо с жалостью и сожалением взирали на старого Придатка, ползающего в грязи.
- У него никого не осталось кроме меня, - грустно произнес посох, - а у меня – кроме него.
- Два одиночества сплелись неразрывно, - задумчиво протянул мамлюк, на всякий случай оглядываясь – нет ли поблизости ржавого Блистающего?...

Сообщение отредактировал НекроПехота - 21-03-2008, 11:36

Трапезный зал => покои принца.
Фахраш Двуязыкий и шах-заде Ашшир аль-Каби
Совместно с Хигфе, да преумножит Творец его харизму)

Празднично побрякивали кубки, но звук этот был лишь слабой полуденной тенью в сравнении с чистым звоном Блистающих. То и дело поспешно отводили они своих Придатков в стороны, расчищая место для очередной Беседы, и наслаждались затем репликами. Гордость и краса Хаффы, все Высшие собрались тут, дабы почтить великого шаха и сиятельного сына его.
Ныне сиятельный покоился на атласных подушках и смотрел по сторонам. Будто сравнивал – что переменилось за время его отсутствия. Фахраш заставил своего Придатка Шемира пробиться к шах-заде и склониться перед ним и его Придатком, пьющим терпкое молодое вино. Сам Двуязыкий почтительно выпрямился в руке, сверкая безупречной полировкой.
- Счастлив приветствовать вас, блистательный принц! Хаффа ждала вашего возвращения, и ваш слуга Фахраш Абу-л-Фарах был одним из самых нетерпеливых. Не соблаговолите ли в своем милосердии уделить мне время для разговора теперь либо после этого прекрасного праздника?
- Привет и тебе, Двуязыкий, да не коснется никогда рыжая рука слабости твоего клинка! - дружелюбно отвечал Ашшир Аль-Каби. - Я вернулся домой и рад этому, впрочем, и без этой радости и ради хотя бы одного моего любопытства, что порой терзает мою душу не меньше, чем тоска по дому, когда родная Хаффа далеко, я готов поговорить с тобой хоть сейчас. Смутят ли твои речи, с изящностью и остротой которой сравнится, пожалуй, лишь твой клинок, пирующие здесь?
Почтительный тон шах-заде лишь на секунду осветил насмешливый отблеск солнца на золоченых ножнах.
Еле уловимо качнул кисточкой зюльфакар. Ему иногда казалось, что над его раздвоенным лезвием посмеиваются – что пользы, дескать? Впрочем, рука Придатка скрыла это от принца.
- Не всякий разговор должен доноситься до общего слуха, - ответил он задумчиво. Ибо лишнее знание или полузнание рождают многие беды.
Принц все еще улыбался, но те, кто умеют слышать не только слова, а видеть не только блеск, поняли бы, что от его легкомыслия и веселья не осталось следа - лишь уверенность молодой, закаленной стали наполняла его.
- Твоя правда, почтенный. Пойдем же уединимся для разговора, - шевельнулся принц, поднимаясь в месте с Придатком.
Готовясь следовать за шах-заде, Фахраш склонил лезвия в вопросе:
- Выберем ли мы подушки ваших комнат, надежда Хаффы или отдохнем на удобной стойке в моих?
- Пойдем-ка лучше в мои покои, - подумав, ответил Ашшир аль-Каби и двинулся в сторону выхода.
Вскоре он и Фахраш оказались в богато обставленных, светлых покоях принца.
- Так о чем ты хотел поговорить со мной, Двуязыкий?
- О будущем прекрасной Хаффы, цветущей среди пустыни, - все еще не оставил пышность слога Абу-л-Фарах. Придатков оба Высших отпустили пить вино, и те сидели за столом, то и дело наполняя дорогие кубки или беря изысканные явства с блюд. – Трудами вашего отца город благоденствует, и мы надеемся, что он будет полон сил еще многие десятилетия. И все же вы знаете – слухи, что скоро шах удалится на покой, имеют основания. И Хаффе нужен молодой, умный, полный сил правитель!
- Потомки сложат песни о твоей мудрости, Фахраш, - заметил принц, пытаясь поймать на показавшуюся из ножен часть золоченого лезвия солнечный луч, - И вправду, отец мой велик и Хаффа цветет его усилиями. Но и для него идет время, а клинок не становится крепче с веками. Согласись, было бы правильным не дать нашему прекрасному городу, жемчужине пустынь, придти в запустение и нищету после того, как отец уйдет на покой. И вряд ли белая, изящная, легкая, как крылья бабочки, сталь сможет и дальше продолжать доброе, но достаточно тяжелое дело управления Хаффой.

Сообщение отредактировал Мориан - 20-03-2008, 22:45

- Это правда, принц, - Двуязыкий покосился на длинное изогнутое лезвие собеседника, заточенное лучше острия бритвы. – Только вы сможете преодолеть эти трудности успешно, как хорошо снаряженный караван без потерь переходит пустыню. И разумные Высшие это понимают. Но немало в Хаффе тех, кто прельстился на обещания, и даже не столько ваша сестра расточает их, сколько мэйланьская нагината. Она хочет и дальше свивать на своей рукояти все ленты государственных дел и сохранить свой пост. Уже и сейчас взяла на себя многие дела, пользуясь усталостью правителя и его печалью, ножны которой одевало на шаха ваше отсутствие. Но мы – я и те, кто прислушивается к Фахрашу – хотим помочь сыну Хафиза аль-Рахша занять принадлежащее по праву место.
Да, Очико... Очико вполне может поддержать Айшу, когда та пожелает вступить на престол. Впрочем, если все обустроить как надо, то никакая нагината не встанет у него на пути. Впрочем, безоговорочно доверять Фахрашу значит покорно отдать власть в его руки. А разве к этому так долго шел он, сиятельный, златобокий Ашшир аль-Каби?
Эти мысли за доли секунды пронеслись в голове шах-заде.
- Я рад, что наши клинки смотрят в одну сторону,- задумчиво ответил принц, - Все же рядом с правителем должна быть не своевольная и закрытая женщина, а мудрый и закаленный в Беседах мужчина. Поэтому я согласен с тобой, Двуязыкий, и думаю, что если ты поддержишь меня, то и я тебя не позабуду, когда получу престол...
- Я тоже рад этому, - пробежало, искрясь, сверкание по узорам, выгравированным на раздвоенном клинке – не то показывая мысли, не то наоборот - скрывая их. – И верю в щедрость принца... Нет, будущего шаха, который достойно вознаградит преданных ему.
Фахраш тоже думал. Шах-заде ничего не обещал. С другой стороны, сам Фахраш намекнул, что помощь помянутых Блистающих будет оказана только через него. Так что не будет обещания поста визиря – не будет и помощи. Или будет? Назло Юо?.. Посмотрим. Начало неплохое!
- К слову, один достойный клинок нуждается в помощи и станет вашим верным сторонником, получив ее, – И Фахраш рассказал историю Туракая, стараясь выставить в как можно более выгодном свете его, и посмешней – жениха-Фейхина. Он не сомневался, что шахич, сам молодой и горячий, посочувствует Полумесяцу. – Боюсь, что Очико будет преследовать его, поддерживая родича, и хочу надеяться, что она не найдет поддержки у трона.
- О, не сомневайся на этот счет, - солнечный зайчик, отражавшийся от ножен, на который таки попал луч солнца, чуть дрогнул на стене, - Чем ближе я к трону, тем меньше у нее шансов. К слову, мое путешествие в Хакас, как я уже говорил несравненному шаху, принесло определенные плоды помимо государственных вопросов. Я думаю, было бы хорошо сосватать луноликую Айшу хакасскому принцу. И породнились бы, и она бы не мешала, занявшись делом, достойным приличной девушке. Ведь женское место на кухне и в саду, а никак не у власти, так ведь, Фархаш? Я думаю, если мы друг друга поддержим в наших намерениях, то добьемся гораздо большего, нежели если будем действовать по отдельности.
Принц немного помолчал, задумчиво играя зайчиком на стене.
- И наша взаимопомощь и обоюдная поддержка в некоторых вопросах и будет залогом того, что в ответственный момент наши клинки будут вести Беседу с одной стороны.

(с Мориан, да не падет ржавчина на ее лезвие)

В трапезном зале
Сиятельнейший ятаган Хафиз аль-Рахш абу-Нарра фарр-ла-Хаффа, величием своим затмевающий солнце и луну.

На дворцовых пирах не заскучаешь, даже если сильно захочется. Блюда и кубки не успевали пустеть – быстроногие мальчишки-Придатки носились между столами с огромными подносами, полными самых различных яств, и восполняли утраты на столе. Казалось, пригласи хоть всю Хаффу за стол, во Дворце хватит запасов, чтобы до отказа набить бездонный, словно кименский Тартар, живот городской бедноты.
Между столами порхали харзийки и кименки, чьи тонкие станы, как известно всему цивилизованному миру, наиболее желанны для взора Блистающего. Раз за разом сходились они в шуточных Беседах, мелодичным перезвоном услаждая слух Высших. Порадовали присутствующих также и несколько бродячих факиров, настолько чутких и умелых, что могли позволить Придаткам проглотить их, но при этом совершенно без вреда для мягких и податливых стали тел. Ни капельки крови не нашли пораженные Высшие на чужестранцах, когда те выскользнули из Придатков, словно Блистающие выскальзывают из ножен.
Наконец, Высшие не выдержали и стали похваляться собственными умениями, похвальба вскоре перетекла в жаркие дискуссии. Насытившись словесными поединками, спорщики вставали из-за стола и вступали в центр зала, где предавались баюкающим душу Беседам.
Не заскучаешь на дворцовых пирах.
Увы, если Блистающие, далекие от государственных дел, могли себе позволить прожигать время в праздных пирах и нескончаемых Беседах, то сиятельный шах такой роскошью не обладал. С сожалением вздохнул царственный Придаток, поднимаясь с подушек и пристегивая на пояс Хафиза. Непоседливый шах-заде уже успел пропасть куда-то, чем огорчил отца, который еще успел насытиться присутствием сына.
- Полагаю, моя верный слуга, - обратился сиятельнейший ятаган к Но Двенадцать Дланей, - самое время выслушать подробный рассказ о твоем путешствии в Хакас.
С этими словами он направился к выходу. Сей же момент за ним поспешили два шамшира-гуляма, всюду и везде сопровождавшие фарр-ла-Хаффа. Мало кто посмел бы задумать недоброе против Хафиза аль-Рахша, однако шах уважал традиции далекого прошлого и редко нарушал их без надобности.
- Продолжайте веселье без меня, - напоследок бросил Хафиз в разгоряченную толпу холодное прощание, - Хаффа не ждет.
Пир на мгновение прекратился, устилая путь высокорожденного ятагана узорчатым ковров льстивых комплиментов, изъявлений покорности и пожеланий вечной благосклонности Творца.

Там же
Луноликая Айши

Высшие не медля ни мгновения продолжили пиршество, даже не дожидаясь когда утихнут шаги шахских гулямов. Вновь полилось вино, зазвенели в праздных Беседах клинки, со всех сторон посыпались сплетни и слухи.
Высокорожденная Айши, все пиршество безмолвно сидевшая подле отца, почувствовала облегчение – уход отца освободил ее от обязательства присутсвовать на празднике в честь прибытия брата. Да и сам брат куда-то пропал…
Плавное течение мыслей высокорожденной прервало неожиданное появление Иберры Наставника. Придаток старого учителя двигался бесшумно, словно призрак, и не раз заставал принцессу врасплох – особенно во время ее путешествий по просторам собственной души, столь же необъятной и необозримой, как и пустыня за стенами Хаффы.
- Айши, - без долгих витиеватых вступлений поприветствовал ее Иберра, - мне надо переговорить с тобой. Если тебя ничего не задерживает здесь, то прошу тебя вместе со мной покинуть пиршество.

Где-то в корридорах дворца
Аррак ин-Хамм

Конечно, никто и ничто не заметило исчезновения главного евнуха из трапезного зала. За долгие годы Аррак обучился крайне полезному умению – быть тенью, исчезать и появляться незаметно даже для многочисленных шпионов, которыми, словно болото жабами, был начинен весь Дворец. По собственному же приказанию Аррака ин-Хамма.
Да, евнух, пусть даже главный и при гареме шаха Хафиза, остается евнухом, ему не сравниться с Высшими ни древностью рода, ни умением Беседовать, но не одной лишь знатностью да мастерством плясать вьется тропинка жизни. И Аррак ин-Хамм был тому лучшим доказательством.
Он был пауком, тонко чувствующим всякое прикосновение к паутине, которой был оплетен весь дворец. Ничто происходившее не укрывалось от с первого взгляда незаинтересованного, безучастного ко всему евнуха. Стоило неосторожной бабочке или мухе – зависит от того, с чьего клинка слетела жертва – увязнуть в липких нитях, как скрюченные мохнатые лапки подтягивали ее к распахнутой пасти паука. Паук был всеяден. То, что другие оставили бы без внимания, бросили бы в пыль, грязь, он бережно подбирал, старательно чистил и поглощал.
- Фахраш Двуязыкий сговорился с шах-заде, - едва ли не касаясь яблоком гарды Аррака, зашептал бебут-соглядатай, - задумали выдать высокорожденную Айши за хакасского принца.
- Еще что-нибудь?
- Поговаривают, что Хафиз аль-Рахш скоро фарр потеряет. Правда ли?..
- Не твоего клинка дело. Проваливай.
- Слушаюсь, господин.
Низко поклонившись, юный Придаток-слуга засеменил прочь от темной ниши за колонной, в которой вместе с грузным носителем Аррака скрывался от посторонних взглядов случайных прохожих. Никто не потревожил их.
Главный евнух покинул укрытие и заспешил к себе в покои. Вслушиваясь в мягкое шуршание замшевых туфель, Аррак погрузился в раздумья. Что изменится во Дворце, если фарр воссияет над головой принца?.. а как лягут тени, если божественный свет фарра заструится по клинку высокрожденной Айши? Нельзя оставлять колесницу судьбы без возницы. Уж больно резвые жеребцы мчат ее.
Чуткий, словно выпад мейланьского меча-дао, разум уже принялся плести новую паутину, когда запыхавшийся Придаток уронил пузо на бархатные подушки. Сладкий дым кальяна ласкал короткое лезвие ин-Хамма, постепенно освобождая душу от ненужных в данное мгновение забот.
- Тысяча извинений, господин, - ворвался в объятый тьмой и тишиной мир голос слуги.
- Что такое, ничтожный? – вяло поинтересовался евнух.
- Вы просили передать вам, когда шахский подарок прибудет в Хаффу! – отвечал слуга.
- Ах да, чудесно, - оживился Аррак, покидая ножны сладостной неги обыкновенного полуденного сна, - можешь быть свободен, однако позови ко мне Сакко. У меня есть к нему дело.
- Будет исполнено, господин.
Шахский подарок. Ох и заботливый отец у Ашшира аль-Каби! Арраку вспомнилась поездка в солнечный Кабир, когда он впервые увидел «подарок». Тогда Блистающий лишился покоя по меньшей мере на неделю, мучаясь грезами столь реальными, что ни о каком сне не могло идти и речи. Время – лучший лекарь – залечило рану в душе паука. Но остались шрамы…

Сообщение отредактировал НекроПехота - 22-03-2008, 13:59

Улицы Хаффы
С Мертвецами

После беседы чинной с умелым молотом, Ульф поспешил, дело в ножны не окладывая, иных кузнецов навестить, дабы согласием их заручиться. И так рассудил, что прежде следует поговорить с почтенным Хаджой, что при дворце расположился, ибо коли с ним все выйдет гладко - то и в мечети его нормально примут. С мыслями такими заскользил плавно по площадям базарным, да улочкам узким, да меж домов дворами - ко дворцу хаффскому Ульфберт Чужеземец, ясно цель пред собою видя, добравшись же до ворот - оробел слегка, ибо не приходилось ему ранее в столь величественных сооружениях бывать, но храбрости накопив - к стражникам направился.
- Кто такой? Чего надо? – спросил один из Блистающих-стражников, тяжеленный тульвар. За широкой спиной чернокожих Придатков тонким плетением сомкнулись створки решетчатых врат, преграждавших путь ко Дворцу. Сквозь металлическую паутину взгляду Ульфа открывался вид на ухоженный сад, полный фонтанов и статуй. Тонкие минареты пальм и акведуки аккуратно подстриженного кустарника образовывали многочисленные аллеи, в прохладной тени которых прогуливались редкие Высшие.
- Мое имя Ульф, - учтиво поздоровался иноземец. - Прибыл я по поручению мастера Ашага Черного, дабы говорить с достопочтенным Хаджой аль-Мусаввиром, да продлит Творец вечно его дни.
Стражник, на клинке которого ярче родового клейма вспыхнуло желание прогнать прочь незнакомца, еще и набросать ему слов покрепче, повитиеватее в ножны, услыхал имена кузнецов и задумался, обуреваемый сомнениями. Прочие его собратья молча стояли подле, ожидая решения. Видимо, тульвар званием выше их стоял.
- Не слыхал я, чтобы у Ашага Черного чужеземцы в подмастерьях ходили, - наконец сказал тульвар. О том, что Ульф в Хаффе лишь гостевал, нельзя было не узнать по его тяжелому акценту, - впрочем, не слыхал я также, чтобы кто-то лгал так неосторожно, ибо за такое Творец покарать может. Скажу тебе, путник, что сегодня утром вернулся сиятельнейший принц Ашшир аль-Каби, а потому нет покоя во дворе. Приходи завтра. Сегодня кузнеца все равно не найдешь.
- Если бы дело сие можно было до завтра отложить - я пришел бы завтра и не стал отрывать достойных стражей от их службы в столь радостный день, - тщательно слова подбирая, ответствовал Ульфберт. - Но промедление ныне многого стоить может.
Настойчивость страж встретил так же, как быки встречают красные одеяния.
- Это что ж, думаешь, - радуясь полученной возможности выместить дурное настроение, усмехнулся тульвар, - мы будем по Дворцу бегать да Хажду искать? Говорю тебе, подмастерье, нет его в кузне. Нет тебе ходу во Дворец! Кто знает, может, ты замыслил недоброе? С чего это мы должны верить словам чужеземца! Проваливай!
- Когда-нибудь ты придешь к кузнецу-повитухе, чтобы продлить свой род, стражник, - иноземец улыбнулся. - Молись, чтобы он не ответил тебе так же.
Ульфберт развернулся и пошел прочь от дворца.
Разговором со стражей недоволен остался Ульф, и то понятно было, что ярость, как поток горный, в нем клокотала, заставляя лезвие острое дребезжать в ножнах. Но все же, гордость смирив, направился он к мечети, дабы кузнеца третьего увидеть и с ним переговорить, поскольку не терпелось начать обучение у Ашага иноземцу - впервые столь близок был он к цели своей, так как в городах иных мастера даже таких условий не ставили ему, прочь прогоняя, ревниво, точно львица потомство свое, секреты ремесла стерегя.
Так уж вышло, что путь его вновь пролегал по базарной площади, где купцы-толстосумы о чем-то спорили с цирк-баши, славным Муромасой, и даже стражу позвали. Хотел было он вмешаться, да передумал, стороною обходя - так не ровен час и до вечера застрять было.
Едва кузнец прорвался сквозь бушующие меж торговыми рядами волны, как едва не попал под копыта.
- С дороги! – взвизгнул изогнутый саиф на поясе у облаченного в богатые одежды всадника, - прочь с дороги!
Придаток Ульфа едва-едва успел отскочить в сторону, плеть щелкнула над самым его ухом и несомненно оставила бы неприятный след на лице Придатка, окажись Ульф чуть менее расторопным.
Не так уж и гостеприимна Хаффа, как о ней толкуют!
Взору уже дважды за утро обиженного гостя предстала важная церемония: семеро конных Блистающих, обряженных в богатые парчовые ножны, сопровождали расшитый златом и серебром паланкин. Диковинные птицы и звери плясали на ткани, легкой и воздушной, словно эфир. Длинные бамбуковые шесты покоились на широких плечах чернокожих рабов-Придатков, которых, казалось, совсем не тяготила важная ноша – шагали они широко, скоро. Впрочем, несмотря на добросовестность рабов все равно подстегивали злые бичи, скучающие в руках всадников.
- С дороги, чернь! Пропустите гулямов шаха Хафиза! Расступитесь! – ревел саиф, нещадно хлеща плетью рассвирепевшего Придатка нахлынувшие воды океана базарной площади. Простой люд в страхе вжался в торговые прилавки, оставляя для всадников свободное русло. Словно Марукку, перед которым по велению Творца расступились волны моря Ша-Ахиз, следовали гулямы сквозь толпу.
Придаток Ульфа зло оскалился, ровно как и его хозяин - эта хаффская стража уже одним своим видом начинала пробуждать в Блистающем неприязнь, а ведь совсем недавно он относился к ним вполне доброжелательно. По традициям его страны, за удар плетью следовало вызвать обидчика на серьезный разговор, но - их было семеро, к тому же они исполняли какую-то важную службу. Так или иначе, Ульф присмотрелся к паланкину, пытаясь понять - кого же охраняют гулямы, но пока заметил лишь неясные, но весьма притягательные силуэты.
В это мгновение один из чернокожих носильщиков имел неосторожность споткнуться и припасть на одно колено, отчего паланкин накренился одним из углов, прерывая слаженное движение рабов. Полупрозрачные шелка мягко качнулись, и на несколько сладостных мгновений взор лоулезца обожгло – словно легендарный Феникс провел пламенным крылом. Сквозь узкую щель между занавесами хлынул ослепительный блеск тонкого изогнутого клинка обнаженной сабли, что покоилась на тонких алебастровых руках. По всей видимости, руки принадлежали небесному ангелу, раз Придаток Ульфа замер, едва дыша, когда в прорези показалось скрытое полупрозрачной чадрой личико.
И словно по самую рукоять в амброзию погрузился кузнец, когда поймал на себе печальный взгляд девы. Увы, так же скоротечно было это касание, сколь скоротечно падение песчинки мгновения в песочных часах Вечности, ибо тут же сомкнулись шелка, укрывая от страждущего взгляда Ульфа пленительную иноземку. Заскрипел зубами и Придаток лоулезца, также утерявший в мягком шепоте покрывал бездонные, словно кименский Тартар, очи прекрасной гурии.

продолжение
с Тельтом

А затем воцарившуюся на то мгновение краткую тишину разорвал свист плети и крик неуклюжего раба-придатка, посмевшего оступиться. Гулямы волю дали своей злобе накопленной, на несчастном ее вымещая... только то зрелище уже взгляда Ульфа не привлекало, а потому, поспешил он прочь, понимая - что может и ему достаться, коли узнают стражи, что он лицезреть посмел сокрытую за шелками покрывал Блистающую.
Дальше путь держа, постарался Ульф избегать оживленных улиц, дабы вновь не столкнуться с кем из высокородных сего города, да незнанием своим традиций здешних, себе же неприятностей не нажить. Потому шел он осторожно иными, узкими проулками, где Хаффа уже не походила на град сиятельный, а напротив грязны были камни дорожные, да оборванцы жалкие, что даже в придатки самым ничтожным из Блистающих не годились, сидели, милостныню выпрашивая, однако же расталкивал их крепкий Придаток Ульфа, к цели своей пробираясь. А уж к мечети он знал как пройти, жалел лишь, что сразу они не пошли с Ашагом к кузнецу второму, после молебна.
Однако же, на петляние по улочкам незнакомым, да на осмотр достопримечательностей времени ушло не мало. Даже солнце заметно сместилось в небесах, на то указывая, что пора бы и отдых дневной устроить.
Кузнец остановился у одной из местных чайхан. Несмотря на то, что солнце почти достигло зенита а значит в таверне так же пусто, как и в голове у дервиша, ни малейшего желания у Ульфа заходить в чайхану не было.
Присев на ступени, Ульф ждал пока его Придаток насытится козьим сыром и черствым хлебом, припасенным на всякий случай с собой. Несмотря на то, что с цирком Мурамасы лоулезец перешел не одну пустыню, закалился в горниле Востока, хаффское солнце его все равно донимало. Блистающий буквально чувствовал как капельки пота, покрывшие тело Придатка, ложатся испариной на спрятанный в душных ножнах клинок. Ох, давно не было не выпадало ему возможности по-Беседовать с кем-нибудь…
Неспешное течение мыслей Ульфа прервала неясная фигура Придатка, замотанная в белоснежные шелка, легкокрылая ласточка, порхнувшая из бокового переулка. Ульф вскочил, бездумно сжимая на рукояти шершавые пальцы Придатка, и... замер. Перед ним стояла та самая гурия, что в неосторожном движении раба-носильщика на несколько мгновений взволновала душу.
Пленительная харзийка, что читалось в дивном изгибе ее рукояти из слоновой кости, украшенной чистым, словно слеза младенца, алмазом, со страхом и отчаянием взирала на северянина, преградившего ей дорогу.
- Прошу, - прошептала незнакомка, и словно слеза ангела соскользнула по грубой стали пораженного Ульфа, - помогите… - харзийка бросила затравленный взгляд назад, ожидая появления из-за угла переулка чего-то ужасного.
- Проси чего пожелаешь, - решительно молвил Ульфберт, заставляя Придатка своего чуть вперед выйти и плечами широкими немного заслонить неожиданную гостью.
- Шахские гулямы! – уронила сабля, - укрой меня от них!
Взгляд лоулезца заметался по по улице – прямая и узкая, словно древко копья, без возможностей укрыться. Кроме переулка, из которого на яблоко Ульфу свалилась беглянка, свернуть больше негде. Оставалась либо бежать назад, либо попытать счастья в чайхане.
Причем решающее значение принял тот факт, что бегать от кого либой, ровно как и за кем либо, иноземец не любил, но - гулямов-то семеро... или чуть меньше, а он один, причем с вымотанным дорогой Придатком.
- Внутрь, - шикнул он, в то время как Придаток (как же его звали? Ульф никак не мог привыкнуть, что его прошлый спутник сгинул) схватил девицу за руку, и они нырнули в гостеприимно распахнувшую объятья прохлады чайханы.
Внутри оказалось пусто, словно в кармане у бедняка, лишь толстый лысый Придаток возился с камином, пытаясь подвесить над огнем чайник. Короткий кинжал, болтавшийся на поясе, с удивлением воззрился на нежданных гостей.
- Чего изволите, почтеннейшие? – не растерялся чайханщик.
- Второй выход есть? - Рявкнул Ульф, понимая, что если гулямы их догонят - разговор выйдет не из приятных.
- Следуйте за мной, - сверкнул лезвием кинжал, который мгновенно разобрался в ситуации. Видимо, особой привязанности к стражникам (а кто еще может гнаться за такой парочкой?) он не испытывал, поэтому не медля ни мгновения повел их вглубь чайханы. На встречу Ульфу бросились горшки, тарелки, чайники, ножи, полотенца, сохнущая одежда, и если бы не провожатый, северянин обязательно бы потерялся в этом хаосе.
- Удачи! – озорливо подмигнул кинжал, открывая перед беглецам выпрыгнувшую навстречу дверь.
Переулок был грязный, узкий и ко всему прочему - пустынный. Так что - то что нужно, однако - если гулямы хоть немного умнее собственных ножен, то поймут куда делась беглянка уже скоро, а значит нужно идти дальше... куда-нибудь.
- И за какие прегрешения они тебя ловят? - миновав пару домов, спросил Ульф.
- За то, что однажды повитуха выковал, - грустно качнула рукоятью харзийка, - с самого раннего детства росла я, чтобы однажды стать подарком для сына жестокого Хафиза аль-Рахша! После посвящения принца, пусть ржавчина навеки затмит его блеск, я должна стать его…
Придаток сабли, словно вторя словам хозяйки, уронила голову на тонкие руки. Шелка, объявшие плечи, вздрогнули, взволновались, словно парус под переменчивым ветром. Девушка плакала.
- Ну, это мы еще посмотрим, - хмыкнул иноземец. С одной стороны - хотелось помочь девушке, а с другой - с другой за подобные художества он может лишиться шанса стать учеником кузнеца. Возможно последнего шанса. - Ты не думала бежать из города?
- Куда? В пустыню? – всхлипнула сабля, - даже если доберусь до Блистающих, то обязательно стану их добычей. Продадут… ныне благородство не в почете.
- Вечно прятаться в Хаффе ты не сможешь, - внезапно, словно о чем-то смекнув, Придаток меча снял плащ и накинул его на спутницу. - Может так не сразу признают.
Девушка благодарно кивнула, кутаясь в грубый плащ.
- Видит Творец, одна не смогу. Может вы поможете мне, о благороднейший из воинов? Вижу, у вас душа из чистого золота кованная, с вашей помощью, возможно, мне удастся избежать позорной участи!
- Посмотрим, - после некоторого раздумья изрек Ульф.
"В цирк ее пристроить чтоли?"

После пира

НекроПехота и я

Обычно скандалы, главные роли в которых играют Высшие, распространяются по Дворцу, словно чума по городским трущобам, едва солнце успевает совершить полный небесный цикл, как каждый Блистающий уже знает все подробности случившегося. А уж на пирушках… в этот раз, впрочем, все было иначе, оскорбленный Фейхин Дракон и уязвленный Хаммид из рода Ката сделали все, чтобы удержать весть о бесчестье юной Наики в стенах дома Ката. И им удалось предотвратить мор.
Хвала Творцу! Чего стоят хотя бы эти сочувственные взгляды, от которых душа на перековку просится! Хотя бы ради того, чтобы избежать их, Дракон был готов на все.
Фейхин присутствовал на пире в честь прибытия Ашшира аль-Каби с самого начала. Появление Блистающего, казалось, было рассчитано с точностью до секунд – ни мгновением раньше, ни мгновением позже. Как раз тогда, когда сиятельный фарр-ла-Хаффа соизволил опуститься на отведенное ему ложе. Дракон, славившийся выдержкой и умением оставлять эмоции в ножных даже покидая их, веселился с другими Высшими, словно черный ворон бесчестье и не терзал душу. Ненавистный Туракай Полумесяц, да поразит ржавчина вечным проклятием его род до двенадцатого колена, сидел в противоположном конце зала – предаваясь тяжким думам.
Еще бы! Могущественна семья Като и велико ее влияние при Дворе, да и сам Фейхин Дракон не последним у трона шаха стоит – страшных противников сыскала Туракаю чрезмерная похотливость. Кривая ухмылка свилось змеею на губах драконова Придатка.
Когда сиятельнейший шах покинул пир, Фейхин без промедления направился к благородной нагинате из рода Юо, Великому Визирю. Именно у Очико, с которой Блистающего связывали узы родственной связи, намеревался Дракон просить заступничества.
- Приветствую тебя, о достойнейшая из достойных! Прошу уделить тебя мне крупицу своего внимания, да ниспошлет Творец процветание на твой род и не счесть будет колен его!
- Все мое внимание принадлежит тебе, великолепный Фейхин Дракон, - мягким шелестом отозвалась Визирь, и ее Придаток поднял узорное лезвие нагинаты навстречу родственнику.
- Отойдем же в сторону, чтобы речи наши чужого лезвия не коснулись, - почтенно склонился Дракон перед Великим Визирем, - не гоже извлекать из ножен тот клинок, что с таким трудом удалось заставить молчать.
- Ты прав. Пройдем же в сад, дабы никто не отвлек нас от беседы, - отвечала Очико. В лучах утреннего светила проскользнули они за тяжелые двери в роскошный шахский цветник, где изливали в дивные песни свою любовь к жизни яркие птицы.
- Что желал ты поведать мне?
- Склоняюсь пред тобой и прошу заступничества, благородная Юо, - ударил гардой о ножны Дракон, - все знают, что Хаммид Като обещал мне отдать дочь свою Наики в законные супруги… - далее последовал красноречивый рассказ, во всех деталях обличающий злодеяния Туракая Полумесяца, едва ли не силой сорвавший цветок невинности прекрасной Наики. Поведал также Фейхин, отравленный жгучим ядом горя, просил у него, блистательного Дракона, помощи в отмщении.
- Однако я верю, что в Хаффой правит закон и фарр, - завершая речь, произнес уязвленный Блистающий, - я прошу у тебя, воплощающей справедливость, заступничества. Прошу покарать мерзавца Туракая!
Ярко вспыхнуло солнце на коротком клинке Очико, загорелось сердце ее. Все существо Великого Визиря было возмущено.
- Туракай повел себя, как последний клинок в Хаффе... Нет, недостоин он проводить свое жалкое существование в сей великой стране! - горячо воскликнула дочь Юо, но тут же голос ее вновь похолодел, нотки стальные и уверенные вернулись в него. - Невозможно допустить, чтобы такие злодеи и бесчестные окружали Светлейшего Шаха. Горе твое необъятно, но справедливость успокоит душу твою и нашу гордость. Не печалься, О великолепный Дракон, я сделаю все, что в моих силах дабы Полумесяц получил по заслугам и познал свою вину.
Нагината склонила лезвие перед Фейхином.

Улицы Хаффы

И пнул мастер, и сказал - "выкладывай"

Дамаянти знала, где в минуту тяжелых раздумий и сумерек души можно было найти катары, и не сомневалась в том, что в этот солнечных полдень песчаная буря неудовольствия жесткими ножнами обнимает сестер. Уруми направила Придатка в квартал воров, на крышу гончарной мастерской, с которой дома Хаффы видны были лучше жемчужин на бархатной подушке.
Однако Дамаянти ошиблась, на ладонях крыши не оказалось зерен чечевицы, ни россыпи монет, лишь сухой ветер лениво подметал ее плоские жесткие длани. В раздумии уруми подошла к краю, чтобы оглядеть Хаффу неспящую, и едва удержалась от крика радости, потому что заметила близко совсем, на соседней улице, как блеснуло ленивое солнце на серебряном поясе. Дамаянти поспешно спустилась, умоляя Творца, чтобы не свернули сестры, повинуюсь причудами хитроумных узорам своих мыслей. Почти бегом догнала катарок осторожная всегда уруми, потому уже Кали и Чандра поняли, что случилось нечто, и не стали драгоценную воду времени напрасно выливать в песок.
- На крыльях каких вестей летят скакуны твоих помыслов, сестра?
- Крылья те черны, но расшиты золотой парчой, госпожи. После вашего спора с безвестным фалконом не смела я в стороне остаться и, надев ножны осторожности, последовала за ним. Да простят мне госпожи мою дерзость, ибо она себя оправдала.
- Ножны осторожности всегда на тебе, как и покрывало моего доверия. Что же ты узнала?
- Я следовала за чужеземцем через всю Хаффу, и он привел меня к мечети. Не простой задира фалькон, он ковер интриг не из собачьей шерсти ткет. У мечети говорил фалькон со жрецом из Шейфи аль-Кхарам, и вот что осело серебристой испариной на моем клинке: фалькон служит Фейхину дракону, и зачем-то нужно мейлиньскому гордецу, чтобы вы позолоту на лезвии Махры пылью заменили. Но не все то вести. – Дамаянти перевела дыхание. Катары слушали внимательно, едва заметно потемнели в хмурой сосредоточенности клинки. И процессия на главной улице, шумящая не только пустым звоном гулямов и резкими вскриками хлыстов, уже не так пленяла катары, в конце концов, вряд ли Махра выедет встречать гостей, скорее он уже на пиру приветственно махнет тяжелым древком.
- Говори.
- Знаю еще не из зыбких волн миража, что Фейхин Дракон – жених прекрасной Наики, дочери Хамада. А к ней, чуть луна за паранжу туч сокрылась, заглядывал Туракан Полумесяц.
Кали задумчиво поскребла рукоятью бляшку на поясе.
- Не вижу я пока связи. Но и под чей-то дутар плясать не собираюсь.
- Сама ты что думаешь, сестра, благословенны будут твои труды? - Чандра покачнулась.
- Не вы –цель Блистающих, осиянных властью, но орудие и рычаг.
- Да, так, пожалуй. Только у Кали и Чандры свой ум в стали закован, и собой ворота власти поднимать мы вряд ли позволим.

Мурамасу жизнь хорошо научила ждать. "Поспешишь, всех вокруг насмешишь!" - когда-то услышал он от бойкого на острые пословицы и поговорки кинжала-шута, работавшего в цирке ещё до того, как тати взял в нём верх. И мудрость эта ещё ни разу его не обманула - Мурамаса ждал, выбирал нужный момент и только после этого наносил удар, всего один, большего и не требовалось.
Но всякому ожиданию имелся предел, и когда Махра не соизволил принять или выгнать его взагарду, тати обратился к стражнику, охранявшему дверь в покои Солнцеликого:
- Почтенный, - сказал он, слегка покачиваясь, - не соизволишь ли передать сиятельному Махре, что я очень хотел бы его видеть...
- Иди в пень и там застрянь! - грубовато ответил ему протазан, чей придаток был одет в форму городской стражи. - Нечего больше Солнцеликому делать, кроме как...
- ...в Беседах участвовать? - перебил его Мурамаса. - Вот же не знал, что уклоняется сиятельный от вызовов! Или не уклоняется, а не о всех доносят ему, слуги верные? И на доброе имя ржавчины налёт невольно возводят?
Страж не стал дослушивать, и так было понятно, что пытался передать вэец, так что он резко стукнул древком об пол и вызвал слугу. Самим охранникам покидать пост не пристало ради одного лишь известия о вызове, для того специальные Малые Блистающие держались в домах Высших.

В трапезном зале
Луноликая Айши и Иберра Наставник

С Ноэль, да продлит Творец ее род в бесконечность!

Стройный клинок взметнулся тут же, дабы прозвенев, "как скажешь, Учитель" укрепиться на перевязи Альтэ, тут же направившейся к выходу из залы. Хрупкая фигурка Придатка, казалось, говорила о том, что ничего не стоит ее сопернику переломить исход Беседы в свою пользу. Но опытный боец сразу бы угадал сокрытое под обманчивой легкостью шелковых одежд.
Стражники почтительно склонились, выпуская принцессу и старого учителя из зала. Двое шахских гулямов, привыкших сопровождать принцессу, тронулись было следом, однако суровый взгляд Иберры словно пригвоздил их к стене. Разве может что-то случится, когда рядом идет один из величайших мастеров Хаффы?..
- Найдем уединенное место, принцесса, - обронил Наставник, следуя сквозь лабиринт коридоров. Вскоре гулкое эхо шагов, блуждающее под пустыми дворцовыми сводами, сменилось ласкающем слух шелестением травы. Блистающие вступили в шахский сад, что словно шелковая чадра, скрывающая лик юной девы, скрывал от посторонних глаз дворец. - Остановимся здесь, - качнул рукоятью Иберра, когда они оказались в одной из бесчисленных безлюдной аллей. Тихо журчали фонтаны, одаряя раскаленный воздух живительной прохладой. - Это будет мой последний урок, принцесса. Завтра тебя ожидает последний шаг по широкому мосту, на котором можно держаться за перила. Сделаешь этот шаг – впереди лишь туго натянутый канат, упасть с которого проще простого.
-Как скажешь, учитель.
Тонкая ручка Придатка освободила стальную деву от изукрашенного самоцветами покрова ножен. Изогнутый клинок тут же ввязался в причудливую игру солнечных лучей, преломляя их на зеркальной поверхности, острым лезвием разрезая воздух, словно прозрачную кисею. И Альтэ, изготовившись к Беседе, уже не походила на точеную фигурку из непрочного алебастра. Теперь девушка все более походила на клинок, которому принадлежала. Гибкий, непокорный и опасный.
Скупо звякнули бесхитростные ножны Наставника, выпуская старый ятаган на волю. Царапин, уродовавших потускневшую за многие годы сталь, было больше, звезд на небе. Айши знала – Иберре были дороги эти отметины, напоминания о тысячах Бесед, через которые провел учителя Творец. Каждый шрам вмещал в себя историю, которые Наставник, поддавшись редкому порыву откровения, иногда рассказывал принцессе.
Беседа началась также, как и обычно. Сначала, чтобы пальцы Придатка увереннее стиснули рукоять, следовали вопросы простые, словно приезжий гость интересуется кратчайшим путем к Харам Бейт-Мару, затем последовали сложнее, вроде тех, которыми учителя в городских медресе потчуют учеников постарше. Впрочем, отвечать на них принцесса научилась еще тогда, когда Альтэ была вдвое ниже, чем сейчас.
- Направь клинок свой к солнцу, на восходе которого тебе предстоит пройти Посвящение, Айши, - не отрываясь от Беседы произнес Иберра, - попробуй заглянуть за чадру времени. Что открывается тебе?
- Я вижу только лицо, испещренное тысячей морщин, на котором каждый Блистающий пишет свою судьбу своим лезвием.
- Плохо, принцесса, плохо, - проворчал Наставник, лихим винтом ложась на изогнутую гарду шамшира, - завтра тебе предстоит Беседа не с Судьбою, но с шах-заде. Попробуй еще раз, попробуй растянуться выпадом между этим мгновением и мгновением в будущем.
Огорченная своим промахом Айши перешла в наступление, используя свои главные преимущества- скорость и гибкость. Сияющее лезвие порхало, подобно бабочке, однако не уподобляясь безобидности сего создания.
- Я не тешу себя надеждой заглянуть в будущее. Тот, кто пытается прознать итог не начатой Беседы, вероятнее всего не выходит победителем из незавершенной.
- Звенья цепи Судьбы плетутся причинами и смыкаются следствиями. Тот, кто понимает причины и задумывается о следствиях, может предугадать какой стороной упадет монетка.
-Монеты слишком часто встают на ребро, опровергая чаянья обоих поставивших: и на герб, и на решку.
Прямолинейной принцессе чужда была вязь слов. Велеречивости словесных узоров она всегда предпочитала вязь каскадных ударов.

Иберра хмурился, лаконичными движениями раз за разом срезая крылья слишком уж вольным бабочкам. Ни одной не было суждено опуститься на плоть Придатка наставника.
- Когда палец указывает на небо, глупец смотрит на палец, высокорожденная.
- Когда умный смотрит в небо, быстрый наносит удар,- нарочито медленно прозвенела Айши, а Альтэ сделала резкий выпад.
Блистающая ожидала от Наставника чего угодно - она почти видела, как Иберра тонкой шелковой волною соскальзывает с клинка принцессы, умело отводя ее укол в сторону, или как ловкий Намахо-Придаток ланью отскакивает в сторону, занося ятаган над головой для контратаки, однако случилось то, чего она предугадать не смогла. Наставник безвольно опустился, пропустил принцессу, которая остановилась в дюйме от выцветшего правого глаза Намахо. Как и Блистающий, Придаток остался бездвижен, не дрогнув даже веком.
- Умный побежден, быстрый торжествует, - в тихом голосе Наставника смешалась горечь разочарования с ядом печали, - в этой Беседе не было противников, лишь учитель и ученик. Но твоя гордыня ослепила тебя, скрыв все, чему я учил тебя долгих восемнадцать лет. Ты предпочла победу знанию.
Грустно звякнули ножны, принимая иссеченный шрамами клинок.
- Это твой выбор, высокорожденная Айши ибн Хафиз абу-Нарра.
Никогда доселе Иберра Наставник не обращался к принцессе официально, словно та превосходит его, как превосходит дочь шаха слуг отца, Высших. Хафиз аль-Рахш поставил Учителя над принцессой и принцем, полностью вверив их закаленной в горниле веков мудрости старого Блистающего.
Придаток-Альтэ грустно покачала головой и, так и не облекая клинок в узорчатые ножны, опустилась на колени подле Придатка Иберры.
-Прости меня, Учитель, но долгие восемнадцать лет в Беседе ты учил меня Беседовать, а не пытаться прозреть сокрытое, предугадывать движения Собеседника, но не гадать о бедующем. Не ты ли говорил, что Будущее куется в горне Творца, но прокладываем его мы сами, каждым взмахом? Не тебе ли, Наставнику, знать, что я, подобно тяжелому камню, стремящемуся ко дну реки, тону в витиеватости порожних слов. Мой ум подобен моему лезвию: я не люблю экивоков. Если ты хочешь узнать, что я думаю о завтрашней Беседе, то я отвечу: завтра мне нужна победа. Победа, ибо мое поражение может оказаться гибельным для всего, что я люблю и чему обязана служить каждым своим ударом. И я не желаю гадать, скользнет ли Благословение Творца по моему клинку. Я верю, что ты учил меня всему, что я должна знать для того, чтобы мой путь не оборвался завтра на помосте Бесед. Если ты считаешь нужным сказать мне еще что-то и оградить от чего-либо, скажи. Или предоставь меня моей Судьбе. Я буду делать, что должно, а дальше пусть свершится Угодное Творцу.
Иберра Наставник непреклонностью и упрямством мог потягаться бы с ишаком Мухаммеда, легендарного Придатка Марукку Пророка: поговаривали, что легче заставить ангелов поднимать солнце не на востоке, а на западе, чем разубедить старый ятаган в решенном. Однако откровенные слова Айши размягчили душу Иберры, хоть и льды уверенности растопить им было не под силу.
- Встань, высокорожденная Айши. Больше не учитель я тебе, и нет иной власти над танцем твоего клинка, кроме слова отца, да продлит Творец его род в вечность. Однако ты просишь о совете, и я не могу отказать тебе, как лучшей из тех, чей полет мне довелось выковать. Слушай же.
Голос Наставника очистился от чуждых примесей, приняв знакомую форму. Заговорил Иберра и почудилось Айши, что словно кузнец-повитуха ставил родовое клеймо на едва вышедшего из горнила рождения Блистающего, так серьезен был учитель.
- Неведомыми тропами ложится поступь Творца в нашем мире, и нет таких, кто до конца способен понять Его и найти Его след. Однако те, что скажут себе «зачем искать то, что все равно найти невозможно? жизнь коротка и не гоже тратить ее впустую» и выберут путь торговцев с базарной площади, окончат свою жизнь в тупике, поскольку земной путь обрывается вместе с земной жизнью.
Пламень искренности бушевал на покрытом шрамами клинке – словно всю душу вкладывал Иберра в последний, напутственный совет. Не желал отпускать учитель принцессу, которая на два десятилетия заменила ему родную дочь, с пустыми ножнами.
- Не отворачивайся от Его сияния, даже если оно отразится в луже, водой из которой побрезгует утолить жажду последний ишак. Завтра тебе предстоит Беседа с братом, и эта Беседа научит вас обоих большему, чем когда-либо смог я. Пойми и прими же это знание. И отныне пусть мудрость правит рукой твоего Придатка, а не спесь и желание пустого торжества. Я сказал.

( с Мастером, да будут благосклонны к нему музы.)

Всё ещё трапезная зала.

"- О, творец пошли мне разума - думал Менетах, возвращаясь в пиршественную залу - только этого мне не хватало, да ещё в такой день, надо..."
Но что надо старый жрец не додумал, а может, просто не захотел, ибо он вошёл в зал, где уже кипел пир, придатки осушали кубки и наедались, будто их держали голодными.
Только врождённая вежливость не дала Менетаху скривиться при виде этого
"- И это до полуденной молитвы! О Творец мой, воистину говорят, что карая, ты лишаешь разума! - тем не менее жрец занял своё место, но воспретил Придатку пить вино, мягко потребовав у ближайшего слуги кувшин молока для своего "друга". Когда же желудок Придатка призывно заурчал, старый жрец только указал на блюдо с фруктами, жестко пресекая всякое неповиновение.
"- И так толстый! Пост закалят тело, также как молитва закаляет душу! - с этими словами жрец ловко выпрыгнул из потёртых ножен и лёг на личную стойку.
В красивом танце кружились в руках Придатков Блистающие, сталкиваясь и разлетаясь, задавая вопросы и получая ответы, то и дело замирая перед горлом, лицом, грудью. Немыслимой остроты металл, резавший ткань на лету, почти касался кожи. Всегда – почти. Все, кто сейчас не летал в сверкающем вихре Бесед, были веселы, как птицы в райских садах, или хотя бы оживлены.
Впрочем, нет – не все. Старый Менетах задумчиво покоился на стойке, иногда скользя клинком своего внимания по сторонам, но ни на чем не останавливаясь.
Вернувшийся Фахраш направил стопы Придатка к нему и опустил свое раздвоенное лезвие рядом.
- Здравствуй, Менетах! Я вижу, и здесь заботы обвивают твою рукоять?
- Да будет Творец-с-тысячей-лиц милостив к тебе, о Фахраш! - солнечный лучик пробежал по темному клинку копеша. - Увы мне, ибо тысячу камней всемилостивый Творец возложил на меня, чтобы я, гордец, не забывал, что я лишь ничтожный раб рабов Его.
- И даже в день радостного возвращения нашего горячо любимого принца, да будет он угоден Творцу, я вынужден думать о дне грядущем.
Старый клинок чуть наклонился к Фахрашу, имитируя поклон.

(и жаждущий ответа Хигф)

- Возвращение принца и грядущее неразрывно связано, как нити в пряже или реплики в Беседе... Или вино и Придатки, - Двуязыкий с иронией покосился на стол. – И какие мысли о нем приходят тебе сегодня? Мудрый Менетах, я тоже думаю о грядущем. Вскоре настанет скорбный и одновременно радостный день, когда шах Хафиз уйдет на покой. Как считаешь, кто должен завершить выпад его, принять дела его и сияющим клинком указывать нам всем путь?
- Вино разрушет Придатков также, как ржавчина разъедает наш разум - спокойно ответил жрец.
Его Придаток тем временем приложился к кувшину с молоком и звучно забулькал, молоко потекло на подбородок.
Менетах покачал клинком.
- Я задумался о Посвящении, к несчастью кроме великого праздника это ещё и великие заботы - смиренно продолжил старый клинок.
"- Вот ведь воистину змей-искуситель..." - подумал с некоторым удовольствием жрец, а вслух ответил:
- Я боюсь, великий Творец, в вечной своей милости и милосердии, не даст мне увидеть этот чёрный день... - копеш заперхал. - Я уже слишком стар, чтобы служить новому шаху, но хочу напомнить тебе одну мудрость, что выразил пророк Зуль-Кифль, да будет мир с ним и благодеяние. Вы спрашиваете, на что нужно полагаться в жизни? Я отвечу вам, положитесь на Господа нашего, ибо он достаточен, чтобы на него положиться!
Придаток Менетаха снова забулькал молоком.
- К сожалению, в своей великой мудрости Творец не всем отвечает прямо и понятно, - рукоять Фахраша еле заметно, но смиренно наклонилась. – Увы, не мне, недостойному и ничтожному, суждено понять его знамения. Но ведь для того и существуют высокомудрые жрецы, не правда ли? Поэтому я и полагаюсь на него посредством тебя. Если Создателю не безразлично будущее Хаффы, к нему не могут быть равнодушны и его истинные служители.
Сторона гарды, обращенная от жреца, поймала блик света и чуть насмешливо отбросила его в сторону.
- Творец всегда благоволит достойным и богобоязненным, - жрец лукаво вернул солнечный лучик. - Скажи мне, о Фахраш, какое деяние достойнее других?
- Молитва, - быстро ответил зюльфакар.
- Правильно! - придаток Менетаха поднялся. - И нет лучше конца чем, когда ты умираешь, а язык твой как бы свеж поминанием Всевышнего, но хвала ему сейчас только время полуденной молитвы..
Придаток приложил пальцы к мочкам ушей и запел:
- Тво-о-о-орец Вели-и-ик!
И словно отзываясь на оказавшийся необычайно сочным и звучным, голос жреческого "тела" над городом поплыл намаз полуденной молитвы.

(и хитро ускользнувший от ответа дон Алесандро)

Шах, да продлит Творец его годы, не мог нарадоваться возвращению сына, придворные Блистающие не могли нарадоваться возвращению принца, а еще больше тому, что можно повеселится на дармовщину, Махра же радовался и не мог нарадоваться, что удалось наконец-то улизнуть на какое-то время из трапезного зала.
Улизнуть – то улизнул, а точнее величественно удалился, и теперь рассеянно качал кистями, не зная куда направиться. Размышления прервал шорох в кустах и Махра молниеносным выпадом отбил прилетевший из кустов камешек.
– Эй, Опора порядка! – сказали кусты звонким шепотом. – Давай-давай, тащи своего Придатка сюда!
- Ты? Ты как сюда?! – шепот Солнцеликого больше напоминал звериный рык, – А ну марш домой, живо!
Изящная кханда испуганно взвизгнула и юркнула в ножны, когда кусты затрещали под напором тела Придатка Махры.
– О радость моих лезвий, давай не будем погонять кобылицу истины, ибо неторопливая беседа всегда приводит к наилучшему результату… Объясни мне, о прекраснейшая, каким образом ты смогла осчастливить мое существование и усладить мой взор своим присутствием? Как ты через забор перебралась, прелестница? – Зло закончил Махра и выудил из ножен отчаянно сопротивляющуюся кханду, тем временем Придаток Махры стальными пальцами поймал ухо ее хозяйки.

Хозяйкой была тринадцатилетняя девочка. Поэтому и кханда была немного меньше и намного легче своих родичей. «И еще намного красивее», – обреченно согласился Махра сам с собой. А еще глупая юная кханда очень хотела стать женой величественного Махры и потому старалась попадаться ему под лезвие как можно чаще, и обычно, довольно неожиданно.
Кханда тем временем уже пришла в себя и зачастила:
– Хами сказал, что ты здесь, домой сказал идти, ну я и… только на минутку… а мне туда можно? В трапезный зал? Я только кончиком острия, ну Махра, пожалуйста.

Девочка, ухо которой Фарис так и не отпустил, обиженно шмыгнула носом, а из ее глаз градинами покатились слезы.
– Та-а-ак, – тон Фариса не предвещал ничего хорошего, – сейчас ты разворачиваешься и лезешь обратно, а потом приходишь домой и рассказываешь матери, где была, ясно? А когда моя сестра выпорет тебя, я надеюсь, что в твоей прекрасной головке появятся хоть какие-то правильные мысли.
– Но…
– У тебя есть время, пока я не досчитаю до пяти, чтобы явить мне чудо исчезновения. Раз…
Девочка сорвалась с места, но на третьем шаге резко остановилась и обернувшись заявила:
– Когда я стану твоей женой, Фарис аль-Бабур, я тебе отомщу, – и, показав язык, растворилась в листве сада.