Путь Меча, Благородная сталь, нетленная плоть.

[Ноэль >>>]

Принцесса Айши. Дворцовый сад.

Размышление луноликой Айши текли, подобно равнинной реке, огибая валуны непонятных слов и преодолевая пороги недосказанностей. Воспоминание о разговоре с Учителем бликом печали ложилось на востренное лезвия, так же как тень от чинары омрачала чело Принцессы-придатка, рассеянно проводящей длинными пальцами по глади темной воды в фонтанном бассейне. Идти на Беседу, заранее признавая поражение, значит быть повергнутым в пыль еще прежде, чем всеблагая сталь покинет ножны. Иберра взывал к гласу мудрости, так и не предупредив, не подтолкнув к важному решению. Он лишь посеял еще один росток тревоги, вплетающий свою лозу в узор дурных предчувствий, перевитый на рукояти Меча Судеб, в данный момент повисшего над принцессой. Меж тем жребий был уже брошен, и динар случая вертелся на ребре, словно дервиш в богослужебном экстазе, чтобы в нужный момент явить миру решение Творца. Айши и не думала отступать. Просто ожидание, эта коррозия чувств, пожирало спокойствие. Тревогу надобно было чем-то заглушить. Если Придатки, невоздержанные и низменные, топили дурные предчувствия в вине, то Блистающим, чтобы унять грустные думы подобало обратить свои мысли к высокому.
Спустя полчаса ворота дворца распахнулись, пропуская сопровождаемую небольшой свитой принцессу, вознамерившуюся посетить Храм.

[НекроПехота >>>]

Случайная дуэль в одной из чайхан. Неподалеку от Харам Бейт-Мару
Аль-Мутамид

Словно объятия прекраснейшей из гурии, пропахшая опием прохлада чайханы приняла в себя сморенного полуденным зноем Аль-Мутамида. Совсем немногие могли позволить себе бездельничать в разгар рабочего дня, и поэтому поэт, переступив через порог и покинув многолюдную улицу, оказался в почти полном одиночестве, чему, впрочем, не мог не возрадоваться.
- О, воистину мудр Творец, наделивший нас слабостью тела, - сладостно протянул Аль-Мутамид, окунаясь раскаленным лезвием в густую тень, укрывавшую дальний угол, - ибо лишь так способны мы, беспечные смертные, оценить насколько величественны и значимы мелочи, глубины которых нам не приметить без прямой надобности.
В ответ мамлюку из противоположного угла, также сокрытого тьмой, сквозь трели соловьев, томящихся под самым потолком в рассеребрянных клетках, донеслось мелодичное:

- Жадно пьет нектар
Бабочка-однодневка.
Осенний вечер.

Аль-Мутамид удивленно звякнул, стремясь рассечь медленно падающий лепесток смысла острым лезвием мысли. Легкий взмах, и два кусочка одной мозаики, словно мейланьские инь и янь, опускаются на циновки ответом мамлюка:

- Мы из глины, - сказали мне губы кувшина, -
Но в нас билась кровь цветом ярче рубина...
Твой черед впереди. Участь смертных едина.
Все, что живо сейчас, завтра пепел и глина.

Оперенная звонкой рифмой стрела сорвалась с кривого клинка, словно тугой тетивой натянутого. Но вечность не успела обронить ни песчинки мгновения, а обратно уже мчался ответ, жужжа в полете, словно стальная звезда-орион:

- Будь внимательным!
Цветы пастушьей сумки
На тебя глядят

Со смехом отразил удар Аль-Мутамид, смыкая на рукояти упругие пальцы Придатка и преодолевая несколько шагов, что отделяли его от невидимого Блистающего. Перед тем, как опуститься на циновку перед шершавым, словно дождивое небо, посохом-Бо, мамлюк произнес:

-"Надо жить, - нам внушают, - в постах и в труде!"
"Как живете вы - так и воскреснете-де!"
Я с подругой и чашей вина неразлучен,
Чтобы так и проснуться на страшном суде.

Казалось, внешности этого Бо и того нищего посоха, с которым свела легконогая Судьба поэта на мосту гадателей, были сходны – словно два отражения одного и того же Блистающего. Однако сходство это было сродни сходству двух сторон одной монеты. Если нищего жизнь уродовала, словно горбатого уродует горб, то незнакомцу жизнь уподоблялась прочному доспеху, верно оберегающего хозяина от любых неудач и невзгод.
- Приветствую тебя, о враг рифм и почитатель смыслов! – рассмеялся мамлюк, располагаясь рядом с посохом.
- Привет и тебе, о льстец плоти и ненавистник души! – шрамы и царапины, покрывавшие Бо, сложились в ехидную ухмылку.
- Имя странника, что пред тобой, Аль-Мутамид. Позволь узнать имя того, кому не по душе мой слог!
Придаток Бо был под стать хозяину – на вид такой же простой и скучный, избегающий в одежде ярких цветов и не признающий никаких украшений. И если речь Придатка Аль-Мутамида бежала веселой горной речкой, насмешливо журчащей на порогах и гудящей в водопадах, то его речь текла размеренно и неспешно, уверенная в том, что однажды впадет в объемлющий все океан.
- Мацуо-монах, - ответил посох, - а рифмы твои, словно выпад, который никогда не достигнет цели. Ибо, как сказал я уже, предназначено ему пронзать сердца, но не души.
- Разве не соединяются в Блистающем сталь и душа в единое, неразрывное целое? Разве, поколебав клинок, не колеблем мы душу?
- Неужто всякая царапина, что шрамом ложится на полировку твоего клинка, уродует твое нутро?
Аль-Мутамид лукаво подмигнул солнечным лучиком, отразившимся от гарды случайного прохожего на улице.
- Нет, но если вместо царапины на тебя ложится прекрасная гурия, разве ваши тела и души не сплетаются в единое целое?..
- Наслаждения тела и наслаждения души похожи, словно простая капустница и царственный махаон.
- Всех бабочек роднит страсть к пыльце, о многомудрый монах!
Посох-Бо усмехнулся, склонил бамбуковую голову, словно отдавая должное красноречию мамлюка.
- Что привело тебя в Хаффу, о многоопытный путник?..
Ох, сколько раз метили в Аль-Мутамида эти вопросы! Всякий раз он то лгал, то уровачивался, то просто отмалчивался. Однако беседуя с посохом-Бо, мамлюк с удивлением почувствовал, как желание быть искренним воспламеняет нутро.
- Слухи о прекраснейшей из гурий, когда-либо рожденных на земле! – воскликнул поэт, - луноликая Айши Абу-Нарра, чей тонкий стан смущает даже ветви ив, а клинок подобен чистейшему озеру, в котором отражается солнце!
- О, воистину твоим полетом правят твои крылья, а не ты сам.
- Если мои крылья - счастье и любовь, что может быть правильнее, нежели отдаться в их власть?
- Ты заранее знаешь мой ответ, пламенный Аль-Мутамид, так зачем ты спрашиваешь?..
- Ты зришь прямо в корень айвы нашего разговора! – вновь рассмеялся поэт, - встречу с тобой ниспослал мне Творец! Он услышал мои мольбы и смилостивился над моим одиночеством!
- Уверен, Творца ты молил о встрече с принцессой, а не со мной, - лукаво заметил Мацуо-монах, - но в этом я могу помочь тебе.
- Ты? – обомлел мамлюк, чувствуя как озноб скатывается к рукояти по изогнутому клинку, - как?
- Цветы пастушьей сумки на тебя глядят, - повторил посох, - позволь твоему слуху покинуть ножны невнимательности, о путник, и прислушайся к тому, что говорят тебе улицы. Разве не слышишь ты, как свистят нагайки? То гулямы разгоняют толпу. И разве не слышишь ты, что вместо возмущенной брани и проклятий толпа отвечает утробным урчанием, словно юный придаток, унюхавший халву? То дочь Хафиза Аль-Рахша, страстно любимая простым людом Айши направляется вознести дневную молитву к куполам минаретов Харам Бейт-Мару! Поспеши, путник!

Сообщение отредактировал НекроПехота - 30-03-2008, 14:04

[Sayonara >>>]

Дворец

Оставив оскорбленного Фейхина Дракона, Великий Визирь поспешила в свои покои, чтобы быть ближе к шаху, если вдруг понадобится ему помощь его мудрой преданной Очико, да чтобы все спокойно обдумать и принять верное решение.
Легок был шаг изящного придатка гордой нагинаты, и все встречные слуги склонялись пред ними – благородной госпожой и ее безмолвным рабом. Как можно быстрей велела Очико добраться до места уединения, и, когда опустил Придаток ее на шелковую подушку, запретила она кому-либо нарушать ее покой, кроме, конечно, посланных самого властителя.
Тяжки были думы дочери Юо. Волновалась она за честь семьи Ката, ибо не чужим был нагинате суровый Хаммид – Визирь никогда не забывала, как помог он ей. Нельзя было допустить, чтобы из-за подлого и хвастливого Туракая опозорился и он, и дочь его, юный и прекрасный цветок Хаффы. И не хотелось Очико оглашать это дело, дабы все прошло мирно и тихо, дабы не расползлись по стране недобрые слухи, не очернили Хаммида в глазах Блистающих.
Если бы не жажда мести великолепного Дракона, нагината убедила бы главу Ката отдать Туракаю полумесяцу красавицу Наики, и честь благородного рода осталась бы неопороченной. Но нет сомнений, что Фейхин тоже желает обладать дочерью Хаммида; к тому же, обещана она ему. Быть может, он просто жениться на ней, забудет все, простит?
Нет, подумала Очико, Фейхин не такой. Да и Наики не так проста – раз отдалась она Туракаю, раз пошла против отцовской воли, значит, мамлюк ей мил, а не Дракон, и не будет она счастлива с Фейхином. Не стала бы наследница Ката ради забавы порочить свое имя; не только тело, но и сердце отдала она Полумесяцу.
Значит, нужно убедить Дракона, что не будет он счастлив с девой, что любит другого, лишь горе будет их уделом. Согласится ли гордец-клинок уступить красавицу другому? Насчет согласия Туракая Очико не сомневалась – и правда, станет ли мамлюк отказываться от столь соблазнительной партии, как Наики Ката? Хоть он подлец, развратник и друг предателя Двуязыкого, не последнему роду в Хаффе принадлежит, а выгоду свою увидеть сумеет.
Короткий клинок Визиря воодушевленно зазвенел – советница шаха нашла решение, крепко зацепилась за спасительную для Ката ниточку. Сначала поговорить с Полумесяцем, склонить его к женитьбе, затем убедить и Хаммида отдать дочь тому, кому она желает принадлежать, а Фейхина уговорить бросить месть, так мешающую счастью светлой Наики. В любом случае, Дракон не волновал Очико. Немало еще в Хаффе прекрасных благородных дев, достойных, чистых и душой, и телом. Нагината кликнула одного из своих слуг, юркого и быстрого кинжала.
- Вели найти Туракая и сказать ему, что я, Великий Визирь, желаю поговорить с ним! – приказала славная Очико ему. Мальчишка, придаток кинжала, поклонился в пояс и выскочил из покоев госпожи.

[Сигрид >>>]

Базарная площадь. Шатер цирка.

Караван мыслей в тумане растерянности брел, в надежде найти долгожданный оазис; катары отпустили придатка, Сирокко брел по улицам Хаффы куда несли его худые ноги, время от времени вытаскивая из кармана и поглощая сахарные финики. На голубом шелке неба не вышито ни облачка, только ленивый апельсин солнца медленно перекатывался через макушку дня, но Махра еще не был повержен, и угнетало это Блистающих сестричек. Однако путеводная звезда озарения сокрылась за невидимыми тучами.
Сирокко тем временем заметил, что вернулся на базарную площадью но с другой стороны, и почти что носом уперся в огромный разноцветный шатер с острым шпилем.
«Да это циркачи, что Хасан ас-Сефима потеснили. А не заглянуть ли под полосатую крышу тех, что на земле спят, звездами укрываются?»
Много среди циркачей неудачливых дельцов, много и тех, чье искусство знатоки ценили на кувшин чистой воды. Катары чуть повеселели.
Под рукой Сирокко откинулся тяжелый парусиновый полог, открывая пестрый гвалт ставящего свои распорки цирка. Тут прыгали маленькие Придатки, важно ступали гибкие тонкие клинки, что могли сложиться пополам и не сломаться, и тяжелые двуручные фламберги легко рассекали тончайший, почти эфирный шарф, не задевая нежной шеи. Факиры тут наматывали на веревки змеи и гоняли придатков по раскаленным углям, а в углу непременно должен сидеть покрытый зеленой патиной и древними неразборчивыми письменами Ятаган, дрожа зловеще над *эликсирами бессмертия* и *абсолютными приворотными зельями*. Впрочем, пузырек снотворного у такого шарлатана было вполне возможно купить за пару таньга или связку полезных вестей. Чандра подмигнула сестре отблеском факела. Такого-то ятагана и пошли искать катары. Мысль снова заискрилась на клинках.

[higf >>>]

Воздав хвалу Творцу, на поясе Шемира покинул Фахраш хитроумного Менетаха. Как то, что метательный нож – не алебарда, было ясно, что имеет свое мнение копеш, но не спешит им не с кем делиться.
Двуязыкий завел разговор с Высшими и вскоре оказался в центре внимания. Разговор с Менетахом навёл его мысли на новую тему, и исчезла патина дум, как пыль, что стирают с лезвия. Он передал всем свой разговор со жрецом о молоке и принялся изображать пьяного Придатка, беспорядочно склоняясь из стороны в сторону, волнообразно покачивая лезвиями и ведя бессвязные речи, кои то и дело облекал нарочито неказистой рифмой. Гости рассмеялись неслышным для изображаемых смехом, снисходительно поглядывая на своих носителей.
А замысловатая вязь речей Фахраша перешла к другой грани радующего душу разговора, как один выпад незаметно переходит в другой, и не бывает меж ними рассекающей грани. Только что он смешил всех, и вот покачивание стало изящным поклоном рапире-дааб, и изысканный, как тонкий шелк, комплимент ее остроте и изяществу, заставил слегка вспыхнуть тонкое лезвие.
И со-Беседник отыскался – заточенный с одной стороны тачи, не слишком длинный и чуть изогнутый. Они склонились друг перед другом и скрестились.
Беседа... Вопрос-ответ, звон, воздух, что рассекаешь своим телом. Сверкание рядом, скрестились... Нет, не злой удар, высекающий искры. Прикосновение. Соприкоснулись - и разошлись. Сложный танец, не имеющий подобия. Танец-соперничество и танец-сотворчество. Дикий - и контролируемый. В этот момент не просто видишь весь мир – его видишь иначе, словно всевластное, неумолимое, равнодушное, как палач, время тоже замирает, отдавая дань восхищения и уважения. А мысль ускоряется, предугадывает будущее, прорезает пространство, как рубят многослойную ткань. Придаток послушен даже не мысли – зарождению её, намеку на мысль! Рука его движется так, как надо, и куда надо. В тесном объятии сжимая рукоять. Он – твое продолжение.
Выпад – со-Беседник отклоняет его, отклоняет ловко, легко, и сам несется вперед в радостной уверенности, и сейчас замрет перед грудью Придатка Шемира... Нет! Нет там уже Придатка Шемира, словно и не было, он ушел в повороте вслед за Фахрашем, и вернул Двуязыкого в стремительном, рубящем, неотвратимом ударе. Неотвратимом – и замершем на толщину ногтя от горла Придатка тачи.
Улыбки, поклоны... И ускользает куда-то это чувство Беседы, и забывается шальная мысль – что чувствует в миг единения танца Придаток. Им не может быть доступно такое! Но – он молодец, следует чем-то поощрить. Лошадь, что ли, пусть новую купит или женщину красивую ему подыскать? Придатки это любят.
Хороший день...
Еще царило веселье в зале, услаждая всех, как оазис в пустыне, еще сходились в разговорах и беседах Высшие, когда Фахраш покинул залу. Радостно поймал между лезвиями лениво склоняющееся к закату солнце и поспешил к себе.
Приветствовал его глубоким поклоном изогнутого лезвия дворецкий кинжал-бебут Халил.
- Слуха моего достигли вести, что должен знать мой господин, - сказал он, когда Придаток закрыл дверь кабинета. - Сабля, что везли, дабы усладить все чувства сиятельнейшего принца нашего Ашшира аль-Каби, да пошлет Творец вечный блеск на его клинок и клинок его отца, могущественного шаха, солнцеподобного Хафиза аль-Рахша абу-Нарра фарр-ла-Хаффа и укрепит руку их Придатков...
Фахраш слегка шелохнулся в руке, но перебивать дворецкого не стал, ибо отучить его от многоречивости оказалось задачей непосильной. Бебут еще некоторое время продирался сквозь восхвления и наконец сообщил:
... пропала! Гулямы ищут её, но улицы Хаффу скрыли беглянку, как песок пустыни впитывает каплю воды и скрывает ее от взоров.
- Как это произошло?
Выслушав всё, что собрали многочисленные осведомители, бравшие из кошеля Фахраша монеты, Двуязыкий сказал:
- Передай всем, чтоб искали её. Надо найти раньше, чем это сделают гулямы или кто-то ещё. Она не сможет долго скрываться среди Блистающих Хаффы!
- Я знал, что сиятельнейший господин мой соблаговолит усладить слух своего недостойного дворецкого подобными высокомудрыми распоряжениями, и посему прошу не очень строго осудить меня за великую дерзость: я уже осмелился сказать подобные слова тем, чьё предназначение – выполнять волю великолепного господина моего Фахраша абу-л-Фараха, Высшего Хаффы.
Фахраш кивнул. Именно поэтому он не сменил дворецкого.
- Пожалуй, я сам поеду в город.
Придаток покинул дом и отправился было к конюшне, но, поразмыслив, Фахраш остановил его. Скача по улицам на лошади, много не разузнаешь! Возможно, Придатку хотелось отдохнуть после празднества, но сейчас подобные мелочи Двуязыкого не волновали.

[Сигрид >>>]

Катары и цирк.

(с котом)

Когда сёстры вошли под своды шатра, разбитого циркачами на площади, путь им тут же преградил флегматичный лоулезский эспадон, чью рукоять небрежно сжимал громадный светловолосый Придаток.
- Чего надо? - блестнул он.
- Позволь, о могучий брат горных стражей, прикоснуться к прохладному источнику радости и веселья? Ведь это цирк раскинул крылья своего шатра на площади? Ну и раздосадовали же вы одного моего друга, встав ровно на то место, где он оставляет верблюдов! Кстати, никому из вас не выпало счастья вступить любимой туфлей в наследие этих благословенных животных? - Сирокко полубоком стоял к циркачу. Кали стелила шелковое покрывало слов, а Чандра тем временем, с теневой стороны, рассматривала шатер.
- Цирк закрыт, - секунду помолчав (не иначе как варвар разбирал благословенные кружева восточной речи), ответил гигант. - Почтенного Мурамасы нет. Уходите отсюда.
Кали качнулась, будто заставляя придатка ввежливо поклониться.
- Конечно, перечить мы не смеем. Нашим таньга придется сгеодня снова звенеть в карманах вора-трактирщика, вместо того, чтобы честных циркачей порадовать, ведь устали они с дороги.. да и нашим связям в городе придется сохнуть на ветру, а не почтенному Мурамасе ковер из чистой шерсти к знати постелить
Лоулезец явно напрягся, пытаясь понять, что нужно этой парочке, которая упорно не желает уходить. Осилил, качнулся на плече могучего придатка и наконец, с неохотой сказал:
- Что вам нужно?
- Что нужно нам в этом бренном мире, нам, беспомощным и грешным? милости Творца и надежу бросить недостойный взгляд на сад Его праведников и удовольствия, воздаваемые тем, кто свято соблюдет все Его Заветы...- Чандра подтолкнула сестру, Кали повернулась под фалеками, поймав грувом маслянистый свет. - А не скажешь ли нам, гость из далеких земель, нет ли среди вас волшебника или алхимика какого?
Лоулезец явно был в изрядном замешательстве, но тем не менее взлетел над головой своего Придатка.
- Ну что там ещё? - раздалось из-за его спины, и вскоре перед весьма удивлёнными катарами появились совсем молодые кинжалы Сай, заткнутые за пояс худенькой и юной Придатка. - Бертран, что случилось?
- Хотят говорить с магом или алхимиком.
- Ну что, пойдёмте, поговорим, - качнулись кинжалы, указывая на несколько кожаных коробов и плетёных корзин
Катары перекинули эспадону ослепительный блик факела и последовали за Саями.
- Довольно часто обращаются к нам желающие получить те средства, что даёт несовершенным благословенная наука, - хором сказали близнецы Сай, когда они пришли на место. - Но чтоже нужно двум красавицам, отыскавшим недостойных циркачей столь быстро?
- А скажите нам, владеющие хвостом петуха и глазами кошки, что есть в волшебных сундуках ваших запасов? Там мы и решим, что заменить парой связок монет
- Воистину, - правый Сай хитро блеснул, - в этих неказистых навид сосудах скрываются многие чудеса и дива Запада и Востока. Красавицам следует назвать то, что они хотят, - тут в разговор вступил левый, - Или презренные братья-чародеи, увы, не смогут им помочь!
Сестры переглянулись.
Сирокко хлопнул в ладоши, улыбаясь.
- Ай, хорошо говорите, что паранжу шахской дочери ткете! Но ведь какое дело - не сведущи грубые катары в зельях да порошках, кроме зубного, и назвать ничего не могут...-сокрушалась Чандра. - Как же услугу Блистающим Саям предложить, если предлагать- сами за что не знаем?
- Так мы же не спрашиваем, какой порошок нужен прекрасным сёстрам, чьему танцу позавидуют и лунные лучи, от них отражающиеся! Поведайте скромным учёным, какое дело привело вас в наш цирк, а мы вам из ларца своего заветного для этого дела что-нибудь да найдём...
Зелья, они ведь разные бывают и не только для Блистающих сваренные. Есть и для Придатков...
Вы скажите нам своё дело, а мы и цену свою назовём!
Снова перемигнулись катары. Змеиной мудростью обладали саи, по-змеиному и хвост у них трещал.
- Есть ли среди лунной пыли и породка из рога грифона нечто, что увлечет Блистающих и их придатков в царство грез?
- Надолго ли надо дать достойным отдохновение? - спросил правый Сай

Сообщение отредактировал Сигрид - 7-04-2008, 20:32

[Барон Суббота >>>]

Катары и цирк, продолжение
(с Сигрид)

-Думаю, на четверть пути солнца.
- О, такое зелье достать не трудно, всего навсего надо смешать треть печени дэва сушёной, да слизи северного зверя У, развести всё это в лунной воде...впрочем, красавицам никчему такие подробности. Зелье у нас есть, вопрос в том, что есть у красавиц?
- Это зависит от размера поясного кошелька мудрых колдунов. У Красавиц есть вся Хаффа
- Всякий предмет имет больше одной стороны, подобно тому, как клинок разделён режущей кромкой надвое, - задумчиво ответил левый Сай.
- Так и у Хаффы есть два лика, - продолжил правый, - Один не разглядеть при свете солнца, а другой боится темноты. Так, какую же Хаффу могут предложить скромным циркачам две красавицы, с печатью Теней на клинке?
- Какую предпочитают саи с языками ловкими, что искусные факиры?
- Хаффа дневная придёт к нам сама, будет рукоплескать и осыпет монетами. пусть и не такими крупными, как хотелось бы, - в коротком блеске, что перелетел с одного близнеца на другой, катарам почудилась усмешка. - Но вот ночное лицо этой древней купели всех пороков и добродетелей пока от нас закрыто. Почтенный Мурамаса будет весьма доволен, если два недостойных алхимика смогут ему сказать, что обзавелись могущественными друзьями из тех, что недолюбливают Солнце, не страшась его при этом.
Улыбка понимания, хищная улыбка, отразилась от катаров на лице Сирокко.
- В таком случае, я думаю, мы найдем одного проводника верблюдам наших целей. Дайте нам зелье и еще зелье, чтобы скрыть от лишних глаз маленькую воровку - и ночная Хаффа раскроет перед вами двери
- Зелье сна вы можете взять, о пэри ночи, чья красота сравнится лишь с их неподражаемым умением скрывать себя. Но то, другое... ингридиенты для него нужны очень редкие. И найти их сейчас, увы, не удастся.
- Истинно уста ваши полны меда. Когда же сделка?
- Вот флакон с зельем, что вам так нужно, - Придаток Саев протянул небольшую бутыль зелёного стекла. - Влейте его в воду. вино или пищу любого Придатка и нужное вам время Блистающий. которому тот принадлежал, будет созерцать сны. А чтобы красавицы могли найти скромных алхимиков в этом благословенном городе, когда им понадобятся ещё зелья, в оплату мы попросим устроить так, чтобы почтенный Мурамаса получил все документы, что нужны для нахождения цирка в Хаффе.
- Хорошо. До завтрашней луны документы будут за поясом почтенного Мурамасы
- Воистину, нам проще опустить клинки в травящие кислоты. чем говорить это, но до завтрашней луны почтенного Мурамасы. как и нас всех уже не будет в городе. Времени лишь до восхода завтрашнего дня!
- До восхода? Воистину, зелья ваши из усов золотого дракона. Хорошо. Мы достанем документы. Но зелье берем с собой.
- Иначе и быть не могло! - Саи вновь перебросили отблеск света. - А теперь, не почтут ли пэри, чей клинок столь остёр, двух скромных алхимиков своей изысканной Беседой?
Катары переглянулись удивленно.
- Великая честь нам оказана, но вынуждены мы ее отвергнуть. Успех дела, ради которого куплено драгоценное зелье, утекает в песок с каждой минутой. Да поверят нам искусные саи, как только мы с сестрой вернемся с документами, Беседа непременно состоится. Сейчас же просим нижайше нас простить.
- Поверьте, мы будем ждать и считать мгновения!
Сестры поклонились, Сирокко осторожно принял из рук алхимика склянку.
- Да осияет солнце милости и щедрости Хаффы ваши дни!
Словно ветром понятый, закрылся за близняшками полог шатра.
- Ах, какие пэри здесь в Хаффе оказывается бывают! – качнулся правый Сай.
- Да, брат, а ты говорил «пухлые торговки, да мягкоклиночные неженки»! Вот, смотри, да не упускай возможностей! – ответил левый.

Сообщение отредактировал Orrofin - 7-04-2008, 20:32

[Иннельда Ишер >>>]

Стилет Игла
(с мастером)

- Шайтан заешь этого сына смердящей гиены!
Не нужно смотреть в сторону камер, чтобы узнать Алехандро. Голос своего Придатка слух Иглы, Ночной Тени, Призрака Хаффы вычленил из чужого гомона и бормотания слишком легко.
Он не был брезглив, но когда его тонкое четырехгранное лезвие коснулось стены, вора и грозу эмирата передернуло. От шероховатого камня веяло чужой болью. Кандалы, в которых раскачивался Блистающий в жалкой - вниз рукоятью - позе, подточила ржа, но они не стали менее крепки. Прости Творец, кажется, на сей раз он влип, словно жалкая муха, покусившаяся на свежий мед - окончательно и бесповоротно.
Говорили ему наставники: за все в мире нужно платить. За плащ из шерсти платят серебром, за мудрость в старости - страданиями в юности... Игла нетерпеливо мотнул рукоятью, изгоняя призраки прошлого. За все нужно платить, и медоточивый Махра уже стелет растерявшему удачу вору дорогу в Джаханнам…
- Ха, это и есть знаменитый Игла? – хохотнул один из надсмотрщиков-ятаганов, неуклюже раскачиваясь на поясе у тучного Придатка.
- Болтается словно поварешка! – поддакнул ему другой, ехидно звеня ножнами, - сразу видно, таким только похлебку мешать!
Скучающие стражники наверняка бы еще долго окунали Иглу в ушат с помоями, если бы в каземат не спустилась служанка с крытым подносом. Полдень, настало время обеда. Ятаганы смилостивились над голодными Придатками и отпустили их ко столу. Сами перекочевали на подставку в дальнем углу, откуда доносилось лишь едва слышное бормотание, в котором Игла ничего не мог разобрать.
Словно не услышав обидных слов, стилет упорно продолжил пробовать на прочность железо оков. Мысли его подобно скакунам, отпущенным на волю, резвились далеко отсюда, уводя туда, где слава клинка была в расцвете. Как удивлялся простой люд, когда у Махры Солнцеликого пропала любимая подушка для отдохновения! И как смешно скрежетал зубами маленький шахич, обнаружив утрату парадных одеяний! По лезвию Иглы пробежал блик удовлетворения. Да, нескоро еще смолкнут рассказы о его подвигах. Да только вот к чему неувядающая слава, когда сам гниешь без солнечного света на стене зиндана... Игла озадаченно покосился на кончик лезвия. Показалось, или он уже немного потукнел?!
Игла услышал как в нескольких локтях от него едва слышно царапнули шершавый камень кандалы. Влекомый звуком, стилет обернулся - бесцеремонно изучавший его взгляд был сродни лапам нищего, который ожесточенно рвет пальцами камень, надеясь выковырять монетку, случайно угодившую между плитами.
Случайно проникший в каземат сквозняк вновь шевельнул цепи, и короткий широколезвийный кименец-гладиус безропотно качнулся, скребя яблоком о камень. Невольный сосед Иглы пресытился созерцанием стилета и отвернулся к стражникам. Но молчание длилось совсем недолго:
- Значит, неуловимый Призрак Хаффы попался?
Игла сглотнул слюну. Выкрутиться не было никакой возможности, ведь стражники уже выдали его с головой. Неохотно повернувшись к соседу по несчастью, стилет процедил:
- И у призраков иногда наступают плохие времена, - "чтоб тебе Нюринга всю ночь снилась" - добавил он про себя. Для себя вор решил, что не станет откровенничать с этим забродой - еще неизвестно, не такой же подсадной ли он, как продажный пес Махмуд, шайтан его погни.
- Тогда добро пожаловать, - хмыкнул кименец, - здесь каждый - призрак, и у каждого дурные времена.
Зрение привыкло к царящей полутьме, и Игла наконец смог разглядеть еще двоих Блистающих, висевших на цепях у противоположной стены. Старый, весь в зазубринах протазан (чьи ужасающие зубья были видны даже в тени) и короткий тонко отточенный саиф. Никто из них не проронил ни слова – то ли опасаясь стражей, то ли справедливо полагая слова лишними.
Игла узнал их. Кименец – Кроциус Зуб, о чьей хитрости и изворотливости слагали легенды, большой мастер до вымогательств и шантажа. Саиф – хорошо известный стилету Фахим аль-Шаам, в основном из-за их непримиримой вражды, которая окончилась тем, что аль-Шаама Судьба подвесила рукоятью вниз, а Игла… впрочем, недалеко от саифа ушел Игла…
Лишь протазан оставался загадкой для иглы. Старость отметила потускневший в тюремной тьме клинок и ржавчиной, и царапинами, и зазубринами. Видимо, не первый год не касались солнечные лучики протазана, раз обычно всеведущий и всезнающий Игла пребывает в неведенье. Но раз повис на одной стене вместе с остальными призраками, то немало в свое время натворить успел.
Игла еще какое-то время повисел молча, раздумывая, стоит ли ввязываться в разговор. С одной стороны, природная подозрительность кричала голосом раненого ишака, что все вокруг подсадные, что даже самые умелые Тени за такое время в тюрьме должны были сломаться и поддаться сладким посулам смягчения приговора за ответную помощь. С другой, коварное любопытство подтачивало крепкую сталь и тихо шептало: что будет, если ты поговоришь с ним, парень?
Внезапно нахлынула тоска: если он сгинет тут, в этом бархатном полумраке, никто не заплачет о нем. Недаром говорили предки: Истинный друг не тот, с кем расстелил кошму радости, но тот, с кем восседал на кошме отчаяния. Разудалые подельники в воровских делах вряд ли рискнут противостоять Махре и пытаться вызволить стилет из заточения.
Балансир вора не выдержал такого испытания и обычная осторожность все-таки взяла верх. Игла надежно запер вертящиеся на кончике острия слова на замок и, чуть качнувшись, вперил взор в низкий потолок зиндана, как будто на нем вдруг засияли все звезды небес.
Ему некуда было отныне спешить.

[Тельтиар >>>]

Ульф

Чужеземец Ульфберт со своей новой спутницей добрался базарной площади, сильно удивившись, что караван Муромасы до сих пор здесь - в прошлый раз он видел, что у него возникли некоторые разногласия со стражей. Впрочем, караван-баши как всегда выкрутился - в этом меч не сомневался. Теперь оставалось спрятать у него девушку до поры, а заодно решить что с ней делать.
В какой-то миг мелькнула мысль перековать так, чтобы никто не узнал, но Ульф сомневался, что сможет при этом не изуродовать ее. Это было недопустимо, все же она ему доверилась и...
- О, Ульф, хорош ли был твой день? - Показался кривой кинжал Фархад, хитрый дрессировщик.
- Да уж получше, чем у вас, я думаю, - буркнул меч, но затем добавил уже более дружелюно: - Что у вас со стражей приключилось?
- О, эти отродья шакалов! Жалкие заржавевшие негодяи, - выдохнул Фархад. - Хотели выкинуть нас отсюда, чтобы отдать это место купцам с их второсортным товаром!
- И что ж не выкинули? - Ульфу почему-то доставляло удовольствие злить дрессировщика.
- Цирк-баши пошел побеседовать с Махрой...
- Все ясно. Как вернеться - скажешь, я ему новую акробатку нашел, - он кивнул на стоявшую позади девушку.
- А что она умеет? - Немного поостывший, Фархад оценивающе осмотрел несостоявшуюся наложницу шах-заде. Та спряталась за спину Ульфа.
- О том я думаю Мурамаса и без тебя разбереться, ступай прочь.
Кинжал проскрежетал что-то про грубых северных варваров, но все же ушел.
- Теперь тебя зовут Фатима, - шепнул спутнице Ульф. - Запомни.

[Барон Суббота >>>]

Тем временем у покоев Махры Солнцеликого
Мурамаса из Вэя, как уже неоднократно отмечалось ранее, умел терпеть и ждать. Это умение стало основой его философии и жизни, но другой стороной монеты было несколько иная, пусть и родственная способность, а именно, тонкое чутьё на момент, когда ждать дальше уже бессмысленно. Именно это чутьё и подсказало тати, что раз уж слуга давно ушёл с докладом о вызове на Беседу, а Солнцеликий всё ещё не появился, то он и не выйдет вовсе.
Мурамаса молча поднял Придатка и двинул его к цирку. Необходимо было выяснить, где можно найти Но Двенадцать Дланей, а в каком месте благословенной Хаффы информации больше, чем на базаре?

[НекроПехота >>>]

На улицах Хаффы
С Ноэль, да будет выстлан шаг ее шелками и бархатом!

В этот день Хаффа предстала перед принцессой совсем иной. Казалось, что город вырезан из толстой бархатной бумаги и наклеен на золото бескрайних песков. Эта выпуклая аппликация радовала глаз буйством красок, вычурностью узоров изящностью очертаний, но в то же время Айши ощущала себя отделенной от этого мира, сторонней наблюдательницей, на лезвии которой лежала нить благоденствия этого города. Только от шемшира в этот момент зависело, будет ли она перерезана. Но победа в этом случае означала вечное отчуждение.
Все эти думы отвлекали принцессу от ее извечного неприятия одного из навязанных ей спутников. С необходимостью повсюду таскать собой шлейф из гулямов, уподобляясь павлину, которому опротивел собственный хвост, она смирилась, но вот их командир, возглавляющий сборище охраняющих ее мясников, вызывал у Айши крамольную мысль, что некоторые лезвия не заслуживают иного узора, нежели багрянец ржавчины. Сейчас же даже широкая спина покачивавшегося в седле придатка Азакбая-бердыша, казалось, уже не столь явно навевала желание украсить ее парой десятков плеточных ударов. Альтэ же не испытывала соблазн плюнуть в узкие глазки этого лицемерного защитника, который не столько пекся о ее безопасности, сколько следил, чтобы она не приблизилась к кому бы то ни было.
И если принцесса сдерживала пламень гнева, оставляя на дне сосуда души лишь тлеющие угольки, то вот гулямы позволяли себе куда больше: без надобности они хлестали случайных нищих, не успевших убраться из-под копыт их коней, одаряя их вдогонку бранью и насмешками. Лишь строгий взгляд Азакбая смог призвать стражу к порядку, поскольку не желал гулям-баша, чтобы излишняя жестокость его подручных пала тенью недобрых слухов на сверкающий клинок принцессы.
Голубые, словно небо Хаффы, купола Харам Бейт-Мару были уже отчетливо видны впереди. Процессия, въехавшая в одну из узких улочек, продвигалась медленно – зеваки со всех сторон обступили кортеж принцессы, громогласно выражая любовь к луноликой дочери Хафиза. Простой люд преклонялся перед Айши, чуя в ней жалость к нелегким судьбам бедняков, которым принцесса иногда помогала монетой или же пособничеством в нелегких делах.
Плавное течение мыслей принцессы было прервано копошением в толпе. Рядом с какой-то чайханой возникла короткая возня, со всех сторон посыпалась ругань, и гулямы уже было приказали Придаткам обратить нагайки на толпу, но буря неожиданно утихла, исторгнув под копыта жеребца Айши разгоряченного Блистающего.
- Принцесса! О пламень, объявшую душу жалкого раба! Айши! – ловко увернувшись от брошенного вдогонку горшка, воскликнул безумец, - обрати очи к ногам своим, ибо там мое сердце!

Сообщение отредактировал НекроПехота - 9-04-2008, 10:45

[Ноэль >>>]

Возмутителем спокойствия оказался изогнутый, словно рога ифрита, чужестранец-мамлюк. Видно, жарко ему было в ножнах, поэтому он весело порхал у правой руке невысокого меднокожего Придатка, пляшущего между удивленными конями.
Белая лошадка под Альтэ заплясала, нервно перебирая тонкими ногами. Незнакомец не производил впечатления умоляющего о милости несчастного, для которого заступничество Айши было бы последней надеждой, но все же отогнать его прочь на глазах у народа было бы непозволительной глупостью.
- Что тебе нужно, пляшущий на ремне плети?- звонко крикнула принцесса.
- Ничего, о госпожа моих помыслов! Всего, чего хочу я – отдать тебе мою трепещущую душу, воспевать твою дивный лик, пронести сквозь все жемчужины Востока весть о желаннейшей из дев и умереть – подле твоих ног, а если откажешь, то где-нибудь в песках, чтобы Смерть навеки запечатала именем луноликой Айши страждущие уста поэта!
Если подобные слова и могли вызвать в ком восторг, то только в продажной девке из придорожной чайханы, но никак не у гордой дочери повелителя Хаффы. Альтэ мимолетным движением перестегнула ножны с другой стороны, памятуя о том, что не пристало благородному клинку вступать в Беседу с низкопробной сталью, блистающей не лезвием, а патиной, так же как внимать непотребным речам, походящим на вопли не способной разродиться ослицы. От внимания грозных гулямов не ускользнуло недовольство госпожи, хотя вне зависимости от мнения шемшира их долг состоял в том, чтобы оградить принцессу от столкновений подобного рода. Осознание же тяжести совершенной оплошности делало их еще более неприветливыми, а их намерения- кровожадными
Однако Айши не намерена была допускать неприятных сцен на глазах у толпы, потому повелела сделать так, чтобы "этот сумасшедший" не лез под копыта кобылы и прекратил осквернять слух ее и мирных горожан мерзоснейшими речами. Белая лошадка стегнула себя по боку хвостом и, издав короткое ржание, двинулась вперед.
Неизвестно понял ли несчастный павлин, что не перед той Блистающей распустил цветной хвост, поскольку подскочившие гулямы тут же вырвали его из рук отбивавшегося Придатка и немедленно оттащили от светлорожденной. О том, что за подобную выходку, дурного мамлюка ожидает по меньшей мере порка, никто даже и сомневался.
На толпу это крошечное происшествие не произвело никакого впечатления. Как будто редко у Блистающих, в чьей душе недостаточно крепка вера, шайтан отнимает рассудок и швыряет их в объятия безумия! Пожали плечами зеваки и продолжили славить принцессу, словно ничего и не случилось.

(с Мастером. Да ниспошлют ему высшие силы терпение)

[Барон Суббота >>>]

Мурамаса из Вея.
Тати вёл своего Придатка в сторону базара, когда тот неожиданно споткнулся на ровном, вроде бы месте.
"Что случилось? - с возмущением подумал цирк-баши. - Ах да, ведь я так долго сидел на солнце. Воистину, мы многих преград не замечаем, когда стремимся к цели!"
Он свернул в сторону и завернул в небольшую чайхану из тех, что пусть и не дают вошедшему всех благ Рая, но зато и цены имеют соответствующие.
Мурамаса усадил Придатка на кошму и велел принести ему освежающего зелёного чая. Сам он ни к разговору, ни к Беседе сейчас не стремился, а жаждал лишь обдумать происходящее, потому не пошёл в оружейный угол, а остался рядом с Придатком, лишь переместившись с пояса последнего на кошму рядом с ним.

[Эллеон Ри >>>]

    Покои Махры Солнцеликого.

Как только дверь обреченно захлопнулась за Мурамасой, в прихожую из противоположной двери удовлетворенно хлопая по бедру своего Придатка вошел Хами-даши.
– Ушел, значит, не дождался… О позор на мое лезвие! – Хами хищно блеснул огромным рубином, вправленным в рукоять. – Ходят тут: то кханда-недоросток, то глава странствующего цирка, тоже мне, сиятельные вельможи! Делать мне нечего, как господина по пустякам отвлекать. А ты чего лангеты развесил? Подслушиваешь? – накинулся было Хами на Протазана-стражника, но, против обыкновения, быстро отошел, так как жертва в лице появившегося на пороге Малого показалась ему привлекательнее.
– А ты что тут без дела шастаешь, неблагодарный сын неизвестных родителей?! Я тебе найду работу, внук шайтана, выкормыш нюринги, я тебе!
– Но… сиятельный!
– Я-то сиятельный, а на тебя без отвращения не взглянешь. Ты когда полировкой в последний раз пользовался, а?
– Я вчера, высокородный, я… – Малый вжался в ножны и постарался скрыться с глаз разъяренного Хами-даши, что ему, впрочем, удалось без особого труда. Впервой что ли?

    Немного позже.

Солнечная дорожка петляла между деревьями сада и уходила куда-то вверх. Махра следил за солнечными бликами с высоты подоконника, иногда ловил их лезвием и отбрасывал вглубь комнаты. Прямо в глаза своему Придатку. Тот жмурился как большой сытый кот, но не отворачивался и не закрывался рукой, и Солнцеликому это обстоятельство доставляло какое-то особое, садистское наслаждение.
В глубине коридора рассыпался площадной бранью вездесущий Хами-даши, Малые прятались по углам, безуспешно стараясь казаться незаметными, а Махра Солнцеликий высочайше изволил отдыхать, что и делал с превеликим удовольствием.
На задворках сознания, то появляясь, то исчезая, мелькала какая-то мысль, не дающая полностью расслабится и окунуться в себя.
– … дитя порока, ножнами которому служит поганая тряпка… – приглушенно доносилось из коридора.
Мысль-блудница напоследок игриво взмахнула хвостом и вынырнула на поверхность.
– Хами-и-и! – взревел Махра, даже забыв воспользоваться колокольчиком для вызова прислуги.
Крик в коридоре мгновенно прервался и через несколько секунд в проеме двери показалась широкая лоснящаяся физиономия Придатка Хами-даши, сам Хами тоже показался, проскользнув между дверью и ногой Придатка.
– Входи, Хами.
– О Опора порядка и Оплот спокойствия…
– Заткнись и слушай. Отряди кого-нибудь потолковее в покои принца, да хранит его Творец, нужно вернуть ему ножны, украденные Иглой.
– Ну вот еще, солнцеподобный господин мой, разве можно доверить этим растяпам такую важную вещь? Мир, увы, несовершенен и мне по воле Творца выпало испытание командовать этими разгильдяями, но такое поручение я выполню лично. И тогда сиятельный принц сможет по достоинству оценить верность рода аль-Хасим. Мой благородный господин не только поймал этого подлого Иглу, да потеряется его имя в веках, но еще и послал вернуть украденные ножны не кого-нибудь, а старого преданного Хами.
– Пусть будет по-твоему, старый интриган, – сверкнул гравировкой Махра, – иди и поторопись, Ашшир аль-Каби не отличается терпением, а ножны надлежало вернуть сразу же после того, как они оказались у меня.

[Сигрид >>>]

Кали, Чандра, неписи и помощь мастера

Как любимое дитя прижав к сердцу склянку, еще хранящую тепло изящных рук алхимика, бежал Сирокко по ночной Хаффе, а катары задумчиво переговаривались, рассуждая.
То ли ветер сам служил сестрам, то ли тонкая связь меж ними и верными их соратниками существовала, но встретили на любимой крыше катаров Кали и Чандра и Ситу, и Дамаянти, и бхелхетта Гириш с Придатком стройной как побег и сильной, как три Шивы. Катары кивнули приветственно и без долгой бахромы предисловий, что пристала богатым подушкам шаха, но не речи вора, рассказали план развенчивания Махры Зазубренного тем, кто вернее собственной рукояти. Сита и Гириш первыми в ночи растворились, за ними катары исчезли в грезящей ночи. Уруми некоторое время Хаффу обнимала рассеянным взглядом, но и ее тень скоро покинула вырезанный из черной бумаги контур города.

Причудлив узор теста на пахлаве, тонкая полоска за тонкой полоской, цепляются друг за друга. Еще причудливее тонкая роспись сводов мечети, одна за другой вьются тонкие разноцветные нити, завитками друг за друга цепляясь. И ни одна поперек другой не лезет, оттого вместе они как одно полотно, и отдыхает глаз, за беззвучным журчанием их наблюдая.
Так и соратники сестер действовали, друг за друга цепляясь, друг в друга перетекая. Первыми по драгоценной лазури предприятия ступали сами катары.

С сухим перестуком маленьких круглых косточек колыхнулась завесь на входе. Государственный служащий, чиновник, слуга верный шаха и народа Хаффы Файсулла Нам-ад-Дин аль Шафир недовольно вздрогнул на подушках, от дел важных и срочных не отрываясь. Только прикрикнуть сердито хотел на секретаря, что бесцельно стаптывает казенные туфли и его, Файсуллу Нам-ад-Дина, отвлекает. Но на подушки, скользнув по лезвию, упали маленькие лоулезские четки.
Чиновник нервно сглотнул.
- Чего хотят прекрасные звезды Хаффы, коснуться лезвия которых мечтает луна?
- Звезды Хаффы хотят возвращения части долга. – Голос из-за спины звучал спокойной, но оборачиваться Нам-ад-Дину не хотелось.
- И.. сколько мешков серебра нужно сиятельным?
- Серебро оставь тем, кому нечем покрыть ножны. А нам нужен шелковый шнурок, которым ты призываешь слуг. И шнурок этот должен предупредить господина Тюремного начальника, чтобы он не смущался, что к нему сегодня придут уруми, бхелхетта и маленький крис. Пусть встретят их, как подобает, и охрана пусть их не боится. Они принесут почтенному господину тюремному начальнику письмо от меня с некоторыми важными сведениями, которые сильно продвинут его по службе. Понятно ли тебе?
- Да, о отражающие звезду Альтаир!
- Но почему тогда все еще полны твои уста плоской лестью, но не приказами слугам?
Файсулла засуетился, хрипло окликнул секретаря. Взволнованный голос срывался на фальцет, но секретарь прибежал, шлепая стоптанными туфлями.
Катары дождались окончания приема и довольно покинули покои чиновника. Первая вязь сплетена.

[НекроПехота >>>]

На базарной площади
С Хигфом, пусть ножнами ему послужат счастье и удача!

В Хаффе, как и всегда, было шумно и тесно. Однако совсем иначе, нежели во Дворце сиятельного шаха, где от обилия готовых блеснуть остротой языка и древностью рода простым слугам протиснуться негде. Двуязыкий, успевший изрядно подустать от Бесед с Высшими, наслаждался каждым мгновением, проведенным в давке на одной из главных улиц.
Жизнь бурлила, кипела – искренне, без многоликой дворцовой изворотливости: загонщики яростно хлестали упирающихся ишаков, караванщики гнали к базарной площади навьюченных верблюдов, простые путники пытались не попасть под копыта разъезжающим вельможам, что-то выкрикивали горланистые жрецы. И чернейшая брань, которую щедро изливала в небеса клокочущая жизнью Хаффа, была для Фахраша слаще щербета, звонче злата, желаннее прикосновения красавицы. Изголодался Двуязыкий по простоте, незатейливости и искренности.
Воистину все дороги ведут на базар: Фахраш сам не заметил, как оказался в гуще между торговыми рядами. Толпа разверзла безразмерную пасть, собираясь проглотить его и унести в утробе пыльных и потных халатов в самое сердце базарной площади – к факирам, к колдунам и танцовщицам, однако Двуяыкий вовремя приметил опасность. Чтобы спастись, пришлось вцепиться руками Придатка в чей-то прилавок.
- А, вижу тебя, о сиятельный вельможа, да продлится твой род в бесконечность, заинтересовали мои финики? – окликнул Фахраша чей-то звонкий голос, - воистину, нет ничего слаще фиников Узакая бей-Руши, путник!
Лишь теперь заметил Высший финики, что лежали перед ним, лаская взор и обоняние. Заметил – и чуть повёл кисточками, а Придаток в тот же момент, словно вторя своему клинку, пожал плечами.
- Так ли хорош твой товар, как ты нахваливаешь, почтенный Узакай? – усмехнулся он. – Пока я вижу лишь, что сладок, как шербет, твой голос.
Торговец-памдао усмехнулся, покачиваясь за широкими плечами чернокожего Придатка.
- Так ты попробуй, высокорожденный! – подмигнул он, - али не за финиками ты на базар пожаловал? Узакай много знает, много рассказать может!
Придаток Фахраша взял в руку финик и захрумкал сочной мякотью.
- И плодов сладких, и новостей побольше, - весело произнес он. – Так о чем же ведает почтенный Узакай?
- Финик – знак гостеприимства, однако негоже гостю злоупотреблять дарами. Облегчи кошелек почтенный.
Звенящим смехом ответил Двуязыкий.
- Разве можно брать товар, не попробовав? - три полновесных таньга, благородно блестя серебром, покатились по дереву прилавка со стуком, ласкающим слух торговца. - Неужто и на новости ты так же прижимист, как на плоды?
Черная ладонь прервала танец серебра, прижав монетки к столу. В глазах чернокожего Придатки и на остро отточенном лезвии памдао вспыхнул жадный, изголодавшийся по добыче блеск.
- Воистину, щедрость украшает мужей также, как скромность – женщин! – воскликнул торговец, - вот твои финики, а вместе с ними и новости.
Ох и пожалел Фахраш, что заплатил говорливому торговцу, который в ближайшие несколько минут исторгнул все, что знал о каждом торговце на базаре – у кого что протухло, скисло, прогнило, недошито, недоподковано, недоварено и недожарено. И прочее, и прочее. Двуязыкий ощутил, словно по самую рукоять окунулся в ушат с рыбьей требухой. Наконец монолог торговца оборвался.
- Этого ли ты хотел услышать, о сиятельный вельможа?
- О нет, меня не интересуют дрязги торговцев, - легкая тень от ветки морщинкой коснулась ножен, когда Придаток пожал плечами. – А что говорят в городе о шахе, его семье и ближних, о Высших Хаффы?
- Немного говорят. Сиятельный принц вернулся – Хаффа ликует. Все в ожидании церемонии посвящения детей шаха, да дарует Творец им долгие годы счастья и процветания! Те, кто ползает по дну в поисках павших звезд, искренне, надеется, что свет фарра однажды достигнет их мрачного царства и разгонит тьму, опутавшую его.
Торговец замолчал на несколько мгновений и принялся покачиваться из стороны в сторону – точно чаши весов, взвешивая что-то.
- Скажу тебе одно, почтенный. Хорошо торговать финиками, - наконец произнес он, лукаво глядя на Двуязыкого, - их продавай – хоть самому шайтану, да проклянет Творец их поганый род, хоть целыми телегами, если совесть позволит. А так – никто тебе слова не скажет. Жаль только, что вести да новости – не финики.

Сообщение отредактировал НекроПехота - 16-04-2008, 12:17

[higf >>>]

- А ты хваткий купец, Узакай бей-Руши, - засмеялся Фахраш. – Только что слова, худые али добрые? Они повиснут в воздухе и исчезнут без следа, как пропадает навсегда дневной свет в мраке ночи, а потом тьма – в сиянии нового дня. Творец ценит дела, а купец... – прокатилась еще монета. – Кого бы хотели горожане видеть шахом, кого визирем? Что говорят о нынешнем правлении?
- Нет у горожан единого мнения, - ответствовал купец, пряча монету в кармане халата, - беднота любит принцессу за ее доброту и снисходительность, торговцы же, памятуя ее излишнюю набожность, предпочтут принца. Всем известно, что набожность – пятое колесо в телеге, что везет товары на базар. Клинки ушлые да закон не почитающие… ну, впрочем, кому до них дело, верно?..
Придаток Узакая, словно подчеркивая пренебрежительность слов хозяина, выцепил с прилавка гнилой финик и бросил его пробегавшему мимо мальчишке. Мальчишка, отбросив брезгливость, вцепился зубами в плод.
- А о Великом визире: купцы хаффские (и я вместе с ними) хотят, чтобы Фахраш Двуязыкий вернулся, поскольку уж больно много развелось мейланьцев всяких на базаре. Ты только прислушайся, достопочтимый, - фыркнул торговец финиками, тряся кошельком, - слышишь? То ихние юани звенят. Поглядишь, скоро не вместе драхм, динаров и таньга будем расплачиваться рожей чужого императора. Где это видано?.. Чернота тоже за Двуязыкого – иноземцы и им не по душе. Впрочем, Блистающие состоятельные скорее нагинату Великим Визирем видеть захотят. Побаиваются они своеволия Двуязыкого.
Решил Фахраш не показываться из ножен. Весело качнулся он под рукой Придатка, ибо радовало услышанное. А еще забавляло слушать про самого себя. Потому, прежде, чем перейти к другим вопросам, Высший позволил придатку съесть еще плод и подтвердил:
- Да, характер у него уж никак не мёд или твой финик!
- А то. Говаривал один мой друг: нет страшнее времени, чем время перемен. Для горожан – иноземная Очико старый порядок воплощает. И тот, кто доволен этим порядком, ей усыплет дорогу лепестками роз да устелет шелками. Но вот толку от их стараний – все равно все во Дворце шахском решается.
- А ты Фахраша не боишься? – склонился к прилавку зюльфакар.
- А чего его бояться то? – рассмеялся торговец, - Двуязыкий во Дворце, а – тут. Я хоть весь род его до колена последнего проклинать стану, он все равно не услышит. Если, конечно, не донесут, - тут Узакай подозрительно покосился на зюльфакар, однако богатые одеяния последнего сняли все подозрения. Не носят шпионы подобных одеяний, - да и нет ему до меня дела.
Высший окончательно развеселился, радуясь, словно хорошей Беседе или полировке умелой рукой, покачнулся на поясе, смеясь вместе с купцом. Словно они были давними друзьями...
Потом замолчал, и еще одна монета повторила путь своих предшественниц.
- А говорят, шахские гулямы оплошали, потеряли одну саблю...
- Да, и правда, - протянул Узакай, дивясь осведомленности Двуязыкого, - сам всего час назад узнал… говорят, заморскую красотку везли в подарок сиятельному принцу да потеряли в дороге. Как такое случилось – неизвестно, но поговаривают, какой-то чужеземец ее приютил. Новость эта от трактирщика досталась, что помог сабле с ее спасителем от гулямов сбежать… Всюду чужеземцы, всюду. Заполонили Хаффу, не продохнуть!
- Может, и больше тебе ведомо, бей-Руши, да будет Творец всегда благосклонен к тебе – где искать можно того чужеземца или как он да его Придаток выглядели? – ни следа не осталось от веселья Фахраша, как не остается влаги под жарким солнцем пустыни, что окружает достославный город Хаффа. Напоминал он теперь хищную птицу, что нацелилась на добычу.
- Не знаю, сиятельный, - ответил он, - иноземцев в городе ныне много, кто с караваном приезжает, кто одиночкой сквозь пустыню проходит. За всеми не уследить. Творец видит, здесь я тебе не помощник.
- Жаль, - качнулся зюльфакар, и еще одна монета покинула кошелек на поясе Придатка. – Подскажи мне, куда направить свои стопы, чтоб найти этого трактирщика.
- Увы, почтенный. Хаффа – клубок, распутать который под силу лишь Творцу. Имя трактирщика мне неизвестно. Впрочем, - хихикнул бей-Руши, играя монеткой, - возможно, тебе стоит навестить циркачей, что прибыли совсем недавно. С ними много иноземцев пришло. Кто знает, может, Судьба будет благосклонна к тебе.
- Я последую твоему совету, почтенный Узакай. А еще запомню тебя... и твои финики, - усмехнулся Фахраш, и на этот раз позволил толпе унести себя к центру площади.

(с мастером, да блестит всегда полировкой его лезвие)

[Сигрид >>>]

Придаток уруми пытался пронзить взглядом Хаффу. Где-то недалеко загорелась лампада, тут же погасла, снова загорелась. И снова пропал огонек, чтобы еще на миг блеснуть и исчезнуть насовсем. Придаток кивнул товарищам, Дамаянти, Гириш и Сита подошли к воротам городской тюрьмы.
Патина сонливости облепляла лезвия стражников, суровая маска спадала с лезвия. Увидев клинки, о которых предупреждал командир, стражники и вовсе расступились, открывая железную решетку с обвитыми коваными виноградными листьями прутьями. Три придатка вошли на территорию тюрьмы.

Вторая вязь всегда сложнее первой, второй слой наносится, затаив дыхание, вам это кажет любой гончар. В два раза осторожнее художник, не должен он задеть предыдущий рисунок, ни непрошенной фантазией не нарушить гармонии.
Дамаянти шла впереди, по вытертой дорожке, по тусклому коридору обители страха и страданий, Гириш и Сита – крыльями за ней, как верные стражи. Крис вздрагивала внутренне, задумавшись вдруг, что может она еще раз оказаться в этих стенах, но далеко не те вести принесут коменданту…
У покоев начальника тюрьмы их остановил очередной стражник, однако придаток Дамаянти знаком отстранил его.
- Тебе докладывали о нас. Нас ждут.
Стражник с поклоном освободил путь. Дамаянти вступила под узорчатый полог, бхелхетти и крис остались снаружи.

- Что же не войдете вы, о те, кого велено пропускать не спрашивая?- зевая, спросил стражник
- Новости, что мы принесли, столь секретны, что даже нам, сопровождающим Хранителя их, не дозволено коснуться их драгоценного сияния, только ухо господина Начальника Тюрьмы примет их из уст нашей госпожи. А вот скажи-ка, любезный, многому ли учат стражей шаха?

[Aylin >>>]

(с мастером, да будет путь мастера усыпан постами =))

На балу духа и пиру разума Но уклонялся от предложенных бесед. Прохладная безмятежность клинка и придатка, улыбка в тишине, блик жемчужины со дна волнующейся на поверхности воды. Двенадцать Дланей пребывал подобно скале вдалеке от берега - вроде и тут, его видно, но не принадлежит ни берегу, ни морю.
Факиры вызвали у него сонливость, и спутник с радостной вежливостью хлопал в ладоши и кричал "браво!" Реки вина разбередили воспоминание о сакэ. И знающие характер посла слуги доставили Но удовольствие, приготовив для спутника кувшин с горячим напитком из северных стран и кувшин с водой. И ведь вроде все то же - и вино, и специи, все здешнее, а совершенно другой вкус. Похвала придворному повару. Жарко в Хафре. Слишком много власти и нет места долгу...
Появилась молчаливая принцесса. Удалился беседовать с Двуязыким гордый принц. Сиятельная визирь почтила беседой... Многие Высшие появлялись и исчезали никем незамеченные. Танец теней.
Наконец поднялся сиятельный шах, сиянием фарра ослепляя праздных Высших. Произнеся краткую прощальную речь и наказав Но идти вслед, он удалился, позволив Блистающим продолжать пиршество. Напоследок скользнула мысль-блик по широкому лезвию посла – ни шаха, ни принца, ни принцессы, а праздник, знай, идет. Для них ли затевался?
- Немного изменилось в Хаффе, - произнес шах, покачиваясь в такт неторопливому шагу царственного Абдаллаха ибн Мухаммеда ас-Саффаха, - уж и не знаю ныне, когда сияние моего солнца уже почти померкло, уперлось золотистым боком в горизонт, что на западе последним порогом очерчен, во благо это или нет. Веками Хаффа блистала сиянием того совершенства, которое завещал моему роду Безмолвный Пророк. Но времена изменились. Много иноземцев ныне в Хаффе, да и сам город разросся, изменился. Кто знает, какое оно ныне – совершенство…
- Что и всегда. - Парировал посланник Хаффы. - без рода и без племени, зато с пророком... Власть вечна, совершенство мимолетно, повелитель.
Стражники-гизармы распахнули двери тронного зала, впуская шаха и посла в сопровождении гулямов внутрь. Тишина и покой, царившие здесь в отсутствие праздной толпы, бальзамом пролились на душу Но, которому так и не дали шанса исцелить усталость путешествия коротким полуденным сном.
Абдаллах опустился на вырезанный из слоновьей кости и украшенный драгоценностями различными трон, разместил на коленях Хафиза.
- Итак, какие новости принес ты на конце клинка своего?
Двенадцать Дланей вновь почтительно склонился перед сиянием фарр-ла-Хаффа.
- Все просто, повелитель: Хакас обеспокоен, агрессивен, беспокоен, о повелитель, - порывисто, словно парус, которого треплет озорной ветер, бежала речь Великого Посла, - пустыня тиха и обманчива, к тому же как-то уж обманчиво тиха. Принц много говорит и хорошо, но больше слушает... принцесса. Принцесса, о которой вдруг заговорили - ваша дочь. И принцы будут рады. Брат - за сестру, хакасский будущий правитель - за опору трону. Но брат спешит, а будущий правитель... ждет. Удачного момента можно было бы дождаться с этой свадьбой.
- Значит, сын мой пытался сосватать Айши за хакасского принца? – усмехнулся Хафиз, - а хан Хакаса решил подождать?.. Ну что же, сие к лучшему, поскольку нет в душе моей решимости о судьбе луноликой принцессы. Лучше поведай мне, Но Двенадцать Дланей, исполнил ли ты мое поручение, с которым я посылал тебя в Хакас, и выторговал ли земли, исконно принадлежавшие Хаффе, у жадного хана…
- И да, и нет... Неважный из меня посланец, повелитель. - Опять парировал Но, но что-то похожее на юмор проскочило по его лезвию. - Усталость накопилась. Принцессами не торгую. И мой придаток снова незаметно постарел. Но новый ждет у входа в зал...
- О, по чести собрать свору придворных, позвать старого Менетаха и бросить тебя им всем на растерзание, однако, уверен, ты устал не меньше моего, - произнес шах, - поэтому я готов смилостивиться и обойтись без лишних языков.
Представление царственному придатку нового посла Хаффы не заняло много времени. Прежнему придатку посла пора было на покой, и он собирался "отстраниться от дел", иначе говоря, поручить скакать из одной страны в другую тем, кого подготовил себе на смену и у кого ноги помоложе, а самому почти безвылазно находится в поместье "Двенадцать Дланей". Политика не слишком терпит суету. Тем временем Но рассказал о выполненном порученье. - И да, и нет. Это земли Хаффы, нельзя же торговать своей землей? Особенно, когда она захвачена довольно жадным ханом, что не способен сам толково ею управлять. Я подарил ее Хакасу и... выиграл на спор в три поединка. Хакас сегодня будет ждать, что случится в Хаффе после смены власти и с той землей ничем пока что нам не помешает. А вот когда решится вопрос преемника, тогда Хакас попробует и землю отыграть обратно... и от принцессы не откажется, и от того, чтоб сделать Хаффе собственный подарок. Сложно судить, к кому они попробуют найти дорогу из взаимных обещаний.
Еще на успел договорить Но, а Абдаллах вместе с Хафизом аль-Рахшем вскочил с трона, оба объятые яростным пламенем гнева.
- Да как ты посмел торговать моей смертью и фарром на чужом челе – пусть и на челе моего сына – скреплять договор?! – воскликнул шах, - смены власти в Хакасе ждут?! Проклятые стервятники, да сожрёт Нюринга их души, ждут, когда зайдёт солнце Хаффы, и тогда… и тогда… не дождутся, вот, что я скажу!
Немногочисленные слуги, что находились в тронном зале с укоризной глянули на Но Двенадцать Дланей. Разве можно перед фарр-ла-Хаффа новости, словно монеты на залитый вином стол бросать? Следует сначала расстелить ковёр красноречия, украсить его дарами-подношениями, а потом, аккуратно, словно мать укладывает новорожденного младенца, преподнести известие.
- Владыка, буду только рад.
Новый спутник Но распростёрся ниц, прежний улыбнулся и сделал то же самое - и шах мог вспомнить, что делал это он совсем не уж так часто, как подобало... но, привилегии... Но...
Сам Но молчал, затем сказал.
- Владыка, как всегда прав, на счёт стервятников... Я презираю их. Прости, секи и будь...

[НекроПехота >>>]

Tрапезный зал


Пламебокий динар солнца уже перекатил через зенит и, хоть до вечерних сумерек еще далеко было, постепенно к горизонту стал клониться. Для Высших, осушивших до дна чашу веселья, что преподнесло им возвращения сиятельного принца, незаметно минул и полдень, и полуденный намаз.
Однако всему наступает предел. Несмотря на то, что слуги продолжали разносить лакомства и разливать вина, животы Придатков были полны, а сладострастность Блистающих пресыщена. Усталые музыканты и танцовщицы покидали зал вместе с Высшими, которым более всего хотелось найти во Дворце местечко потише и предаться душеспасительному сну. Потом, ближе к залитому закатным багрянцем вечеру, можно будет отправиться в ближайшую мечеть и замолить утренние грехи, но будет только вечером.
Опустел трапезный зал. Под строгими взглядами стражников, ожидавших у дверей, слуги неторопливо уносили блюда, разбирали столы, счищали с выложенного мраморной плиткой пола грязь и остатки еды.
Один из Малых попытался стянуть с подноса виноградную лозу, соблазнительно манившую янтарным блеском спелых ягод, однако тут же получил по рукояти от сурового ятагана.
- Ишь чего выдумали, черви! Воровать! – зло прикрикнул на кинжалы стражник, - чей Придаток надумает грязными руками коснуться шахского имущества, того плетьми совесть разом на место поставим!
Слуги сочувственно переглянулись, скользя по полированным клинкам друг друга голодными взглядами. Один из них - длинный, до середины бедра, нож - прошипел, склоняясь над залитой вином скатертью:
- Да разве обнищает шах без одной лозы?.. Высших бы, в чьих прогнивших душах свили гнезда черви, плетьми вразумить. Вот уж кто прожорливее пламени Нюринги!
- Тише, - шепнула сочувствующая служанка, случайно оказавшись рядом, - если кто-нибудь донесет Пауку-Арраку, в зиндан отправят, тускнеть и ржой покрываться.
- Не оправят. Стараниями Махры под землей толпа такая, что базарная площадь в полдень безлюдней пустыни покажется.
- Молчи, глупец!..
Грозный, словно гнев Пророка, грохот упавшего на пол блюда отозвался дрожью в клинках. Жалобно на пол шлепнулись роскошные гроздья, давя друг друга. Тонкая струйка, что крови ручеек, потекла из-под перевернутого подноса.
- А за воровство, как смертный грех, отвечать будешь перед Творцом и шахом!, - стражник, наступил атласным сапогом на травленое дно блюда. – Собирайся, немедленно поведу тебя в казематы.. нечем ведь оборванцу откупиться?
Слуги проводили сочувствующими взглядами неосторожного кинжала, который, словно упорный ишак, до конца не желал признавать грех и, повиснув на руках стражей, услаждал их слух отборнейшими ругательствами. Воистину, глупец сам себе яму роет.
- Уведите его! - несколько сник задира, рассчитывавший на пару золотых. Однако блестящая вышивка торжества держалась на его ножнах. - и бросьте туда, где сидят презренные воры! к Игле его!
В ответ кинжалы-слуги лишь беспомощно скрипнули ножнами. Причем так, чтобы стражники, тащившие буяна, не услыхали ненароком. И вновь вернулись к работе.

Во дворце, тронный зал
трое визирей и сиятельный шах

Шах, проявив милость, отпустил Но Двенадцать Дланей и обоих его Придатков. Неожиданно вспыхнувший гнев потух, погребенный под песком государственных дел, которые тут же обрушились на увенчанную фарром рукоять Хафиза аль-Рахша.
- Повелитель, да выложит звездами Творец твой лик на ночном небе, дабы запечатлеть твою нескончаемую мудрость перед потомками и потомками потомков! – по обыкновению многословно начал Закария аль-Мусташид, визирь, ведающий хозяйскими вопросами, - не вели казнить, дурные новости пришли с пахот!
Абдаллах-придаток скривился, словно раскусив черную жемчужинку тарабского перца. Облаченная в золоченую парчу рука опустилась на эфес Хафиза, словно ища в знакомом с раннего детства прикосновении опору.
- Говори, Закария, - молвил сиятельный ятаган.
Саиф-визирь хлопнул по бедру невысокого смуглого Придатка, уроженца Харзы, поднимая его на ноги. Глубокая печаль была столь выразительно изображена на темном живом лице, что искуснейший из джиннов позавидовал бы.
- Творец послал на нас суровое испытание, повелитель. Ужасная засуха погубила посевы на юге, по побережью бурного Дияла-реки, обрекая нас на неурожай. Моя душа в смятении, ибо это означает, что поставки хлеба уменьшатся на четверть.
- Что ж… значит, беднякам придется купить пояса потуже, - произнес Хафиз, безмятежно щурясь на солнце, проникающее сквозь огромные окна тронного зала.
- Боюсь, о могущественнейший из Блистающих, - выступил вперед Саим аль-Аббак ибн-Муид, верховный казначей, - ты наверняка не забыл, что сундуки, что еще год назад были полны злата и драгоценных каменьев, ныне пустуют. Строительство мечетей по всему халифату обернулось нам большими затратами.
- Так и что?.. Я совершаю богоугодное дело! Скажи мне, ничтожнейший, должно ли оставлять державу без сияния проповедей слов Марукку Пророка, чьими устами говорил сам Творец? - нахмурился Хафиз.
- Не должно, о величайший, - подал голос Аххамад Шамсу-д-Дин, ведающий налогами, - однако помнишь ли ты последнюю подать, введенную тобой?..
- Помню, визирь, - кивнул шах, - разве не ты посоветовал нам заставить крестьян платить за каждую скотину, которую они содержат?
- Именно я. Однако ныне народ, коему придется покупать тугие пояса, обязательно взропщет.
- Сиятельнейший, мы всегда можем попросить взаймы у Кабира, - подсказал Закария аль-Мусташид, - именно таким образом мы справились с неурожаем три года назад.
- Увы, о светоч мудрости и милосердия, - покачал рукоятью аль-Аббак, обращаясь к шаху, - мы до сих пор не вернули долг. И не сможем вернуть в этом году, ежели Творец не пошлет нам джинна, что превратит узников в зинданах в златые статуи.
- Воистину, Махра Солнцеликий приведет нас к расточительству, - вклинился Шамсу-д-Дин, - скоро некому будет платить подати…
- Молчать! – рявкнул Хафиз аль-Рахш, едва ли не побагровев от злости вслед верному Абдаллаху, - что вы галдите, словно вороны над падалью! Разве можно управлять Хаффой при таком-то шуме?..
Воцарилась тишина. Трое визирей молча склонились, обмениваясь многозначительными взглядами.

Сообщение отредактировал НекроПехота - 23-04-2008, 13:53