Путь Меча, Благородная сталь, нетленная плоть.

Если бурлящая площадь была морем, что колышется под напором ветра, то цирк был островами. Загадочными островками, про которые рассказывали купцы, доходившие до южных морей и плававшие по ним - с торчащей скалой шатров, свисающими лианами лент, таинственными, не похожими на обычных людей обитателями. И когда очередная приливная волна выбросила Двуязыкого на берег, где кончалась суета торговцев и покупателей и начиналась иная жизнь, он с любопытством огляделся, ощущая себя настоящим путешественником.
Блистающие смотрели на него вопросительно, но мало их было, и казались они настороженными, словно стража. Не хватало веселья и беззаботности, что должны быть сверкать и переливаться в цирке, словно ручей, бегущий по скалам...
Никто не остановил его, и рукой Шемира откинул Высший ткань, входя в большой шатер, как в пещеру.
Не успел проделать и пары шагов, как с деревянного ящика поднялся громадный, обнажённый до пояса Придаток-северянин, на плече которого возлежал столь же внушительный эспадон.
- Чего надо? - спросил он неприязненно.
- Неужто в цирке не рады будущим зрителям? - удивление метнулось бликом с шарика на конце гарды, как выпад. – Не ждал я такого, ища встречи и разговора с теми, кто готовится поразить жителей Хаффы своим искусством!
Лоулезец вымучено блеснул.
- Ещё один языкатый! Да что же у вас за манера тут такая, из простого разговора Беседу на словах делать?! Цирк пока не открылся! Почтенного Мурамасы нет!
Фахраш насмешливо хмыкнул.
- О суровый сын Лоулеза, есть у меня нечто, что открывает дорогу на представления... да и не только! – в тонких сильных пальцах Шемира завертелась, показывая то одну, то другую грань монеты – родной сестры ушедших к торговцу Узакаю. – Хотел я усладить свой слух вестями, что вы принесли... Но, может, мне лучше поискать почтенного Мурамасу?
Серебряный крутнулся и скрылся в ладони с ловкостью, что сделала бы честь и самим циркачам. Лишь краешек его остался виден эспадону.
- Вестями поделиться могу, отчего нет? - эспадон качнул эфесом в сторону ящика. - Садись, почтенный, да скажи, про что знать хочешь?
Не чинясь, Двуязыкий усадил своего Придатка, но сам по-прежнему не покидал ножен.
- Говорят, да и сам я вижу, много людей из чужих земель пришло с вашим караваном... Не бывавших прежде в прекрасной Хаффе? Но, кажется, вы не спешите ее осмотреть, не покидая цирка?
- Почтенный Мурамаса велел не покидать шатра, покуда он сам не вернётся с разрешением для нас. - сказал эспадон, поёрзывая на плече Придатка. - А то ведь нас и погнать отсюда могут!
- Странно, - звякнул-удивился Фахраш. – А мне говорили про чужеземцев, пришедших с цирком, которых видели в городе. Неужто снова напутали, заплетя язык узлом собственной выдумки?
- Может ушёл кто, запрет почтенного нарушив, а может и врут, - качнул гардой лоулезец. - Я знаю, что сейчас в городе сам Мурамаса разве что.
- А вместе с вами не путешествовал кто-нибудь еще? – настаивал Фахраш. Его кисточки разочарованно зашуршали нитями – так тихо, что только сам Двуязыкий слышал это...
- Был один, - эспадон слетел с плеча Придатка и упёрся острием в землю, задумчиво покручиваясь. - Выглядел так, словно его в морской воде варили, но со-Беседник знатный! Сам только что не ломается, но до конца не сдаётся! Но он через этот выход не проходил. Разве что отвлечь меня как-то смог.
- Всё просто, - вкрадчив был голос Высшего. – Если не выходил он, так и сейчас должен быть среди вас...
- Я конечно могу позвать того, кто вам ответит, но это почтенные мудрецы, да к тому же маги... не так-то безопасно их беспокоить!

(и Оррофин в двух лицах... то есть Блистающих)

(c Хигфе многомудрым, да облагодетельствуют его Небеса юзерами правила читающими!)

- А можешь ты получше описать его? – поинтересовался зюльфакар, придвинувшись с помощью Придатка поближе.. – А если понадобится помощь ваших мудрецов – Блистающие ведь должны помогать друг другу? Может быть, путь ваш станет легче, если смогу я оказать достойную помощь, убрав камни преткновений с пути вашей колесницы.
Лоулезец задумался.
- Он одноручный прямой меч, для вас, жителей Востока, тяжёлый и крупный. Очень трёпанный. Жизнь его явно не только в масло макала, но и кислотами не обошла!
- Думаю, такой будет легко узнать, - задумался Двуязыкий. – А что за разрешения вы ищете?
- Бедным циркачам в этом великом городе, чья слава может сравниться лишь с его красотой, нужно место, где бы они могли поставить свой скромный чертог радости и веселья. Но, увы, пока я, недалёкий, не смог добыть разрешение на постановку шатра хотя бы и в трущобах у стены. - раздался вежливый и мягкий звон со стороны входа. - Видимо, придётся нам до вечера сниматься и уходить. Да. Бертран, сиди не вставай. Я вижу, что вреда от твоей беседы с сиим сиятельным господином нет.
На пороге стоял среднего роста и телосложения, раскосый, как все вэйцы Придаток с тати в лакированных ножнах на поясе.
Фахраш склонился в приветствии вошедшему.
- Полагаю, судьба, что так добра ко мне сегодня, подарила радость встречи с владельцем цирка, почтенным Мурамасой?
- Воистинну, острота разума твоего не уступит остроте клинка, о почтеннейший, - низко склонив кисть отвечал Мурамаса. - Правду прозреваешь ты, подобно тому, как луч благословенного солнце проникает, сквозь мельчайшую росинку, на стебле травы.
- Я назову своё имя чуть позже – прости меня, почтенный, - очередной блик отразился улыбкой. Я спрашивал о чужеземце, что пришел с вами. Хотел бы знать, куда судьба и собственные желание повели острее его клинка. Но прежде скажу об ином, что важнее для меня. Не хочу, чтоб ты считал негостеприимной славную Хаффу и ее жителей. Не коричневый цвет ржавчины должен проступать в мыслях при воспоминании о нашем городе, а истинное сияние, достойное его. Я знаю место, откуда не прогонят магов и мудрецов, ловких и сильных...
- Воистину, судьба, что кость игральная, - ответил Мурамаса, - никогда не знаешь, выпадет ли единица или все шесть!
- Не ждите же, когда вас будут гнать. Снимайте шатер и идите сами к усадьбе Фахраша Двуязыкого, Высшего Хаффы. Велик его дом, просторен его сад. А дворецкий его, бебут, коего зовут Халил, будет рад принять гостей – об этом я позабочусь до вашего прихода.
- Благодарю тебя, о скрывший своё имя, - поклонился Мурамаса, не покидая ножен. - ЧТо же ты хочешь в замен?
- Говорят, что у вас есть те, кто много видят острым зрением. Те, чьи магические знания помогают увидеть то, что нельзя видеть просто так. И мудрецы, что осмысливают увиденное. Если кто-то из них узнает что-то о пришедшем с вами чужеземце из Лоулеза, или о иных чужеземцах, недавно появившихся в Хаффе, особенно если будет кто-то из них сопровождать юную прекрасную саблю – пусть услышит об этом Халил или я. Мы еще увидимся. Ты ведь, наверное, догадываешься, кто я?..
Фахраш весело легонько прихлопнул по ноге Шемира.
- Всенепременнейше дам тебе знать, о... незнакомец, - Мурамаса лукаво прищёлкнул о край ножен. - Я и мой цирк благодарны тебе за твою доброту и приглашение, которым мы не замедлим воспользоваться. Бертран! - обратился он к лоулезцу, - Вели собираться, мы переезжаем. Проследи, чтобы ничего не забыли!

В темнице
вместе с Иннельдой, да не остынет пламень ее духа во хладной тьме зиндана!

Сколько времени минуло с тех пор, как глумливые стражники подвесили Иглу на цепях, неизвестно. Час? День? Ничто не менялось в этом царстве тьмы и сырости – тень не шелохнется, крыса не пробежит, даже стражники притихли в углу, видимо, сморенные послеобеденным сном. Не привыкший к ожиданию Игла, душа которого была подобна пламенной плоти Феникса, томился, терзая самого себя тревожными мыслями и видениями. Бездействие, скука были страшнее любого наказания.
Остальные заключенные висели тихо, бездвижно, словно неживые. Лишь иногда вздрагивал Фахим аль-Шаам, свербя злым взглядом ненавистный стилет, однако вскоре и он успокоился, смирившись с присутствием того, по чьей милости ему приходится гнить в зиндане. Воистину, смирение – великая добродетель.
Но тут в мертвую тишину, разрывая ее в клочья, ворвался громкий звук: лязгнули невидимые засовы, скрипнула дверь и по каменным ступенькам загрохотали тяжелые стопы Придатков-стражников. На несколько мгновений камера до краев наполнилась шумом и гамом невидимой борьбы, в шторме которой отчетливо звенел чей-то гневный голос:
- Пустите, шакалья отродья! В чем виновен я?!.. Пустите, чтоб вас створками врат Нюринги напополам переломило!
Последовало несколько глухих ударов, и что-то серое мягким, бесформенным кулем скатилось по лестнице вниз. Тут же подскочивший силуэт распахнул перед стонущим мешком двери камеры, пинком бросил его внутрь и тут же захлопнул дверь.
- Кто таков? – спросил один из стражников, пробудившихся от неожиданного вторжения.
- Да пес иноземный, принцессу, говорят, оскорбил, шельмец.
- Чего сюда-то?.. у нас тут для других кандалы приготовлены, не для всякой швали.
- Так стараниями Махры Солнцеликого, бес ему под топорище, там наверху яблоку негде упасть, шпаге не протиснуться – до того много узников. Пусть у вас повисит.
Через несколько мгновений рядом с Иглой повис кривой мамлюк. Словно выброшенная на берег рыба, забился он в холодных объятиях кандалов. Однако поняв бесцельность усилий прекратил, пал духом, позволил цепям качать туго скрученную отчаянием рукоять.
- Ну пусть повисит, - согласился надсмотрщик, кивая в спину уходящих Придатков.
Стилет при всей своей горяности наплевать был готов на терзания аль-Шаама, пусть хоть весь он покроется ржой от возмущения.
Игла незаметно для того посмотрел на новоиспеченного соседа. Казалось бы, что ему дела до заброды-мамлюка? Однако с недавних пор стилет в некотором роде интересовало все, что было связано с именем принцессы Айши. И что этот недотепа мог сделать такого, что задело бы прекрасную Благородную настолько, что незадачливый Блистающий оказался в тюрьме?
Любопытство, сгубившее не одного из Блистающих, возобладало над осторожностью, и Игла, качнувшись в кандалах, чуть слышно прошелестел:
- Эй...
Мамлюк поднял затуманенный печалью взгляд. Клинок его пламенного духа не преломился о колено невзгоды, однако тень зиндана уже простерла над ним черное крыло.
- Чего тебе? – буркнул новый заключенный.
- Не слишком-то ты вежлив, любезный, - вкрадчивый голос Иглы, подобно меду, пролился на благодатную почву беседы. - И за какие грехи ты попал в эту юдоль скорби?
- За тягу к прекрасному! – горестно воскликнул мамлюк, - за то, что не смог сдержать порыв, сковавший душу! Проклятие мне на рукоять, рассудок потерял в одночасье – едва принцессу увидел. Словно ребенок, свистнул вон из ножен и прямо под плети гулямов!

(С мастером, да не ослабеет его перо.. ой.. пальцы, целующие клавиатуру
Стилет присвистнул:
- Что-то суровы нынче стали гулямы... За единый порыв - и в зиндан? - он покачал головой. - Неужели они подумали, что ты мог оскорбить прекрасную действием?
- Творец свидетель, и в мыслях не было! Но разве это объяснишь доблестным блюстителям шахского правопорядка, да родятся их потомки до четырнадцатого колена гнутыми! Воистину, нет справедливости на этой земле! Нет, не было и не будет!
Мамлюк перевел дух, и Игла ощутил кончиком клинка взгляд, неожиданно обретший четкость форм осмысленного любопытства.
- А ты сам, почтейннейший, чем прогневал Судьбу, чтобы вверить себя цепи?
Если бы металл мог внезапно уподобиться гибкому каучуку и из тонкой, стремительной иглы сжаться до размеров мяча - именно это случилось бы со стилетом после вопроса мамлюка. Он насторожился и напрягся так, будто следовал по тонкому волоску над самой жаровней Нюринги. Неспешно, проверяя под ногами зыбкую опору волоска, повел он свой разговор.
- Подвел меня под зиндан презренный Махмуд. Позавидовал он рыжей, как ржавчина, завистью, что смел я и у красавиц успех имею. Подбил он меня достать одну вещь... - тут Игла, заметив неподдельный интерес собеседника, внезапно осекся и ощерился. - В общем, нечем тут бахвалиться!
- Коли начал рассказ, так не тяни, - хмыкнул мамлюк, - продолжай! Коли тяготит тебя то, что не знаешь имени моего, так не буду томиться – харзиец Аль-Мутамид, звонкий слагатель бейтов и касыд!
- Да дело плевое...- буркнул Игла, не желая особо вдаваться в подробности, но и кипя от возмущения, что попался в искусно расставленную собеседником ловушку - не ответить было бесчестно. - Ахаммада Шамсу-д-Дина решил оставить с носом. Привезли ему из Хакаса двух великолепных жеребцов. Золотые станы, серебряные гривы, из-под копыт при беге искры вылетают, словно из-под молота кузнеца-повитухи... Увидев красавцев, возжелал я стать их обладателем...
- Согрешил, да? – хмыкнул мамлюк, - мало тебе своего Придатка, так еще и животинку возжелал?
- А что? - взвился Игла. Насмешка в словах собеседника задела его за живое. - Хороший конь еще никому не повредил! А Придаток мой с ними возиться учен - еще в детстве... - и снова стилет снова прикусил язычок. Не стоило откровенничать с незнакомцами, дольше не преломится блистающий клинок. Хотя не так уж долго грозило ему оставаться блистающим: зиндан набрасывал вуаль тусклой ржавчины и не на таких, как он.
- Что ж, не мне тебя укорять. Твое присутствие, о незнакомец, ибо, видит творец, твои друзья не шибко разговорчивы.
С этими словами Аль-Мутамид качнулся в сторону других заключенных, которые отвечали лишь хмурыми взглядами. Молчаливо, словно в могиле, и с презрением, словно перед вратами во Дворец.
- Воистину Удача и Неудача разделяются лишь гранью, на которую изредка падает динар Судьбы. Так как мне называть тебя, о достойный сосед?
- Другие зовут Иглой, - прозвучал не лишенный достоинства ответ.
Мамлюк, плавно покачивающийся в такт словам, случайно зацепил кончиком клинка стену, словно натолкнулся на ответ, которого не ожидал.
- Иглой? Неисповедимы пути Творца, чей клинок чертит наши жизни! – воскликнул он, - поэт и вор. Стражникам следует опасаться, ибо такая смесь взрывоопасна. Я готов поставить собственную репутацию на то, что не пройдет и дня, как Фортуна пошлет нам лучик надежды.
Стилет посмотрел на соседа, как на умалишенного. Какой может быть лучик здесь? Разве что отблеск пламени Нюринги на одном из клинков-палачей... Поэты...

А тем временем...

Если бы Ульф более внимательно следил за событиями, происходившими на площади - от его взгляда не укрылось бы, что караван собирается перебираться на другое место стоянки, однако мысли лоузийца были заняты иным... и даже не очаровательной спутницей, которую он укрыл от шахских гулямов. О нет, спрятав ее в своем фургоне и объяснив кинжалу, что это новая акробатка, захотевшая присоединиться к их цирку он вновь решил отправиться к мечети и завершить начатое утром. Конечно, где-то в самом дальнем уголке сознания вспыхнула мысль, что если Муромаса найдет девицу и начнет ее расспрашивать, то быть беде, но желание стать учеником настоящего кузнеца пересилило осторожность.
Он вновь петлял по уже ставшим знакомыми улицам, ловко огибал прохожих, иногда здоровался с теми, с кем сталкивался лицом к лицу и не мог молча обойти. Впрочем, таких было не очень много, и они не слишком обращали внимание на его неуклюжие попытки следовать восточному этикету. Один раз он даже увидел гулямов, рыскающих в поисках беглянки - но те его не признали, да и не могли признать.
И вот, наконец, со второй попытки, его путь завершился именно там, где он хотел, а не на пороге чайханы, как в прошлый раз - перед Ульфбрехтом вновь стояла мечеть, упираясь минаретами в небеса. Подумать только - он мог поговорить с кузнецом еще тогда, когда пришел сюда во время намаза, но разве он тогда знал, что ему придеться возвращаться?
В любом случае меч решительно шагнул на порог священного строения.

Дворец

Я и мастер

Не успела благородная Очико погрузиться в размышления – расторопный слуга, маленький юркий кинжал из Малых дома Юо, вернулся с Туракаем Полумесяцем. На объятом тенью недоверия клинке вспыхнули блики удивления, когда Высший увидел Высшего Визиря в полном одиночестве.
- Приветствую тебя, о благородная Юо, - коротко качнув рукоятью, поприветствовал нагинату мамлюк, - я прибыл по твоей просьбе.
Вздрогнул короткое лезвие Очико, и, очнувшись от дум своих, она обратила взгляд к Полумесяцу. Чуть приподнял ее на бархатной подушке стройный Придаток, и Великий Визирь кивнула гостю, не сводя глаз с его клинка.
- Да, есть у меня к тебе беседа, - негромко, по-змеиному прошелестела нагината, и в уверенном голосе ее мелькнула насмешка. - Не довелось нам с тобой говорить дружески, не довелось разделить одних убеждений... Ты все дружен с Фахрашем. А жаль. Ведь ты, наверное, такой замечательный клинок, раз прелестнейший бутон Хаффы, юная Наики, отдалась именно тебе...
Не отрывала она хищного, гордого взгляда с Туракая. Словно ждала, примет тот вызов или нет.
- Дружен, но разве дружба – грех? Листья, гонимые бурными водами Судьбы, цепляются лишь за те камни, что хоть чуть-чуть показались над водой, - уклончиво ответил Туракай, после чего гордо задрав рукоять, добавил, - а что до Наики, так на ее клинке пылает огонь любви, и нет преступления в том, что я раздул это пламя
- Но и за пламенем нужно следить, - мягко возразила Очико, - иначе возгорится оно сверх меры и погубит юную деву. И лишь брак сможет спасти ее. Разве не таков закон великой Хаффы?
- Брак?.. – удивленно звякнул Полумесяц, готовый ко всему, но не к подобному исходу, - но… но разве Хаммид, связанный обещанием Фейхину, отдаст мне Наики?.. Да и сам Дракон... да и ты, благородная, разве не их интересы защищать должна?..
- Благодарна я Хаммиду, многое он совершил для моего рода. Важны мне его да детей Ката благополучие и честь. Фейхин жаждет отомстить тебе, но болью и бесчестьем обернется его месть для благородного Хаммида. Нельзя допустить подобного позора, - сурово проговорила Великий Визирь, и вдруг сверкнул ее клинок мягкой печалью. - Да и будет ли Наики счастлива с нелюбимым? И не толкнет ли ее нелюбовь к измене, наказание за которую понесет уже она, прекрасное и горячее сердце?
Соскользнула нагината с подушки, и белая рука придатка поднесла дочь Юо чуть ближе к мамлюку.
- Иль боишься ты связать себя, свободу свою узами священными?
Дерзкий Полумесяц, привыкший поднимать кончиком лезвия любую перчатку, брошенную в лицо его Придатку, на этот раз опустил взгляд. Тяжесть сомнений объяла потухший клинок, склоняя его к бренной земле.
- Не боюсь, - наконец произнес он. Словно старый зазубренный тульвар, что выползает из ножен, цепляясь каждым заусенцем, - не боюсь, Визирь.
Легкой улыбкой скользнул по благородному лезвию Очико окрепший солнечный луч.
- Надеюсь, понял ты, что долг твой - спасти Наики. И никакой Дракон не помешает тебе; усмирю я его пыл, успокою горячее сердце, мести жаждущее. Не стоит откладывать ваш брак - немного времени надобно мне для беседы с Хаммидом да с Фейхином...
Сурово и властно зазвенел голос Великого Визиря - скрыть она хотела свое волнение за исход непростого этого дела.
- Ты подыскала ключ для оков, опутавших мое сердце, Великий Визирь, - склонился вместе с придатком Туракай, - если все случится по твоим словам, то я и Наики будем вечно благодарны тебе, мудрая.
- Я лишь исполняю свой долг, - возразила нагината, и юноша, Придаток ее, властно поднял руку, - ступай, о Туракай Полумесяц. А я позабочусь о преградах на пути к твоему счастью.
Как только захлопнулись легкие узорные створы дверей покоев Визиря, советницу шаха вернул на бархатную шитую подушку Придаток.
- Правильно ли поступаю я? - печально прошелестело острое лезвие, и тревожные мысли вновь захватили сознание Блистающей.

Сообщение отредактировал Sayonara - 29-04-2008, 15:17

Молитва подобна Беседе: чтобы к ней приступить, надо очистить голову от сторонних мыслей. Но после последнего восхода с принцессой творилось нечто необычное. Разум, подавленный метающимся духом, как за спасительную соломинку хватался за самое незначительное воспоминание, за самую захудалую мыслишку, не достойную внимания даже ленивого прислужника, сомлевшего в знойное утро под кустом вонючего розмарина. Однако же принцесса неизбежно возвращалась мыслями даже не к разговору с Учителем, а к произошедшему на базарной площади. Айши следовало думать о достойном или, на худой конец, о насущном, но она была слишком молода, чтобы в самый ответственный момент не отвлечься. Никто не знает, где спрятан ключ, отпирающий в один из дней девичье сердце. Но любому понятно, что вне зависимости от того, стальное оно или хрупкое, оно рано или поздно распустится, подобно цветку, ожидающему сладости чужой пыльцы. И совсем не обязательно, что нежные лепестки раскроются, повинуясь ласковому мановению солнечных лучей. До давешнего человека девушке не было дела. Но пронзительное оидание чего-то тревожило и манило.
Что творилось с луноликой Айши, сторонний наблюдатель, буде такой мог оказаться поблизости, не смог бы догадаться. Причудливая вязь на клинке не выдавала неожиданного узора помыслов Блистающей. Время молитвы истекло. Еще минута и дочь шаха уже покидала обитель Всевышнего, дабы вернуться во дворец Всемудрейшего и Милостивого правителя Хаффы.

Во дворце
Мадхат Серебрянное Крыло Сала-хад-Дин

Медленно и величаво плыл по дворцовым холлам Мадхат Сала-хад-Дин, прозванный Серебрянным Крылом. Эскорт слуг, наряженных едва ль не богаче личных телохранителей самого Хафиза аль-Рахша, окружили его кольцом тяжелых парчовых халатов, позолоченных ножен и усыпанных жемчугом тюбетеек.
Дворцовые стражники почтительно склонялись перед Визирем Торговли, ведающим всеми караванами, что когда-либо проходили сквозь врата Баб а-Джабир и останавливались на базарной площади в самом сердце Хаффы.
Воистину предкам Сала-хад-Дина в далеком прошлом удалось поймать и поставить себе на услужение джинна – иначе как еще объяснить не меркнущее сияние рода серебреннокрылых, чей чарующий блеск способен затмить разве что фарр, опоясывающий рукоять Хафиза аль-Рахша?..
Если собрать с прилавков на базарной площади все горшки, сундуки, мешки и до краев наполнить их звонкими динарами, алым жемчугом и чистыми, словно слеза младенца, алмазами, то этого богатства все равно будет недостаточно, чтобы бросить упрек состоянию Серебрянного Крыла. Лишь сиятельный шах, которому Творец даровал власть над всем, на что распространялся свет фарр-ла-Хаффа, мог потягаться с ним.
Ничем не обделила судьба Сала-хад-Дина – ни вниманием красавиц, ни древностью рода, ни вниманием шаха. Единственное, чего не хватало – потомства, на которое можно было бы возложить бремя богатства, по крупице собираемого с начала времен родом среброкрылого. И мысль эта, словно горошина, сокрытая тысячью самых мягких перин, но все равно ощущаемая, не давала покоя.
Именно поэтому Придаток Серебрянного Крыла направлялся в дальнее крыло Дворца, в покои Хаджи аль-Мусаввира, легендарного кузнеца, сковавшего Айши и Ашшира из шахского рода абу-Нарра. Ведомый сладостной надеждой, Блистающий предвкушал разговор с Хаджой. Даже в мыслях Среброкрылый не допускал отказа со стороны кузнеца, несмотря на то, что прошло восемнадцать лет с тех пор, как Придаток легендарного Повитухи в последний раз брался за кузнечный молот.
- Подожди здесь, о великолепный, - старательно кланяясь, пробормотал подмастерье аль-Мусаввира, что стоял у двери в кузню, - я спущусь к мастеру и сообщу ему о твоем прибытии.
- Поторопись, ничтожный, - лязгнул тяжелым лезвием Среброкрылый.
Волнистый крис на несколько томительных минут скрылся за дверью, после чего вновь предстал перед испытующим взглядом Сала-хад-Дина.
- Мастер велел передать, что он готов выслушать вас.
- Прекрасно.
Слуги ринулись вперед, отстранили прочь подмастерье и распахнули двери. Среброликий проследовал внутрь. Покои аль-Мусаввира оказались не такими скромными и аскетичными, как рисовало воображение. Умеренная роскошь, плавно перетекающая в уют, царила под низкими сводчатыми потолками. В самой середине комнаты на мягком кабирском ковре покоился хозяин – тяжелая булава-кузнец. Рядом с ним, потягивая травяной чай из нефритовой пиалы, примостился меднокожий Придаток.
- Визирь Мадхат Среброкрылый Сала-хад-Дин, да будет благосклонен к не!.. – начал было чеканить один слуг, однако Хаджа аль-Мусаввир перебил его.
- Приветствую тебя, почтенный Мадхат. Зачем пожаловал?
- Приветствую тебя, почтенный Хаджа, да не потухнет пламень твоего таланта, - учтиво поприветствовал кузнеца Серебрянное Крыло, - пришел я к тебе, чтобы просить об услуге.
- Тебе нужен преемник? – спросил кузнец.
- Вскоре мой клинок покроется ржавчиной и душа моя вознесется в Джаннам, некому будет наследовать все богатства моего рода, ежели ты не наградишь меня сыном, Хаджа-Повитуха. Повзоль мне показать подарки, что я принес тебе.
Придаток Сала-хад-Дина взмахнул рукой и четверо чернокожих гиганта вынесли вперед два тяжелых сундука. Их могучие тела, словно вырубленные из агата, дрожали от напряжения. Все вздрогнуло, едва цепкие пальцы отпустили кольца и сундуки упали на ковер.
- Прими это в знак крайнего признания твоего таланта, - поклонился Серебрянное Крыло.
Звякнули замки, бессильно соскальзывая с петель, и комната наполнилась яростным золотым сиянием, словно два маленьких солнца неожиданно взошли в покоях аль-Мусаввира. Однако кузнец даже не взглянул на богатства, собранные в сундуках.
- Зачем тебе сын, почтенный Мадхат? – холодно спросил он.
- Как зачем? – удивился Сала-хад-Дин, - я же объяснил: хочу завещать передать все, что скопил мой род, приемнику. Пусть он приумножает славу и богатство нашего рода!
- Так тебе нужен сын или преемник?
- И то, и другое.
После недолгого молчания Придаток аль-Мусаввира поднес к тонким губам нефритовую пиалу. Кузнец терпеливо подождал, пока он сделает глоток, и лишь потом произнес:
- Ежели тебе нужен тот, кто сможет продолжить твое дело, то выйди на улицу, возьми первого нищего мальчишку, что встретится тебе, забери с собой в имение. Там пусть он учится премудростям торговым, дворцовому этикету и умению Беседовать. Воспитай его в уважении к себе и Творцу. Тогда однажды, когда придет время ангелам на небесах решать судьбу твоей души, он займет твое место и станет достойным наследником, о почтенный Мадхат.
- Нищий?! – воскликнул Сала-хад-Дин, и обожженные гневом слуги отпрянули прочь, - чтобы какой-нибудь побирайка заполучил то, что принадлежит одному из древнейших родов Хаффы?!
- А почему нет? – спокойно возразил кузнец, - все, что принадлежит тебе, и все, о чем ты беспокоишься, суть злато да каменья. А злато, что должно быть тебе известно лучше, чем другим, не чурается даже самых грязных рук.
- Мне нужен сын! Я хочу, чтобы ты сотворил мне сына.
- Тебе нужен преемник, ты сам сказал. Ступай, я не возьмусь за работу.
Среброкрылый, придавленный грузом нежданного отказа, не сразу обрел дар речи.
- Кузнец, ты совершаешь ошибку, - прошипел Сала-хад-Дин, - я не хочу вражды с тобой. Зачем зачинать пламень ненависти в наших душах, если можно развести его в кузнечной печи? Прими мои дары, почтенный, и выполни то, ради чего Творец наградил тебя талантом Созидания.
- Нет в моей души места для ненависти, - невозмутимо отвечал аль-Мусаввир, - не тебе судить о призвании моего таланта. Уж не думаешь ли ты, что твое золото откроет пред тобой все врата?.. внемли моим словам, почтенный Мадхат. Иной ключ к вратам в Джаннам, не тот, которым ты сейчас меня соблазнить пытаешься.
- Зря ты отказал мне, кузнец, - зло бросил Сала-хад-Дин, разворачиваясь и направляя дрожащего от злости Придатка к двери. Вслед за хозяином последовали и слуги, и сундуки. Не слышал прощальной фразы аль-Муссавира Визирь. Потонули слова кузнеца в жидком пламени ярости, что струилась по тяжелому клинку палаша.
- Ты пожалеешь. Я обещаю, - клокотала тьма в душе Мадхата Среброкрылого Сала-хад-Дина.

Сообщение отредактировал НекроПехота - 1-05-2008, 16:59

Покои принца Ашшира аль-Каби
Совместно с мастером, да прольют небеса целомудрие на его.. голову. Да.

Задумчиво покачиваясь на шелковом поясе Придатка, Хами-даши даже не заметил, как оказался перед двумя суровыми гулямами, помеченными клеймом рода абу-Нарра. Ятаганы скрестили волнистые лезвия, преграждая путь. Придаток Хами-даши заскрежетал зубами. Увы, Махра Солнцеликий не имел власти над гвардией Хафиза аль-Рахша, поэтому его посланник не мог просто приказать проклятым выскочкам-гулямам пасть ниц и царапать эфесом холодный пол.
- Я пришел от Махры Солнцеликого, - усмирив бушующего льва гордыни, произнес Хами-Даши, - у меня дело к светлорожденному принцу Ашширу аль-Каби.
- Принца, чей блеск затмевает солнце, без дела не тревожат, - равнодушно скрежетнули ятаганы, Придатки коих лишь пренебрежительно скользнули взглядом по посетителю, - уверен ли ты, что твои дела действительно заслуживают того, чтобы весть о них коснулась ушей несравненного шах-заде?
Хами-даши, доселе равнодушно изучавший рисунок мозаичного пола, поднял хмурый взгляд.
- Коли не был бы уверен, не стал бы тревожить столь занятых господ, - змея сарказма, шипя, обвила рукоять посланника Махры Солнцеликого, ядовитая слюна заструлась по лезвию.
Один из стражников взглянул на Придатка Хами-даши.
- Ладно же, - тон гулямов был все холоден, как клинок под усыпанным сапфирами-звездами небом пустыни, - Если ты и вправду считаешь, что твои новости заинтересуют принца, то можешь, пользуясь минутой нашего свободного времени, поведать их нам, чтобы мы сообщили их светлорожденному принцу. Только побыстрее – даже шорох одежды Придатков не должен отвлекать нас от столь важного дела, как охрана надежды Хаффы – принца Ашшира аль-Каби.
Через лицо Придатка Хами-даши пробежала кривая ухмылка. Из глубин парчового халата, тяжелого, словно доспех, вынырнул сверток.
- Доблестные стражи надежды Хаффы не смогли уберечь парадные одежды принца, - процедил посланник, разворачивая ткани, - мы, доблестные слуги Махры Солнцеликого, не только обнаружили пропажу, но также и нашли преступника, бросившего тень на честь светлорожденного Ашшира.
Оба гуляма разом уставились на роскошные ножны в руках посланника Махры. Прошло несколько минут, прежде чем ятаганы-гулямы с яростным скрежетом разошлись и лишь скрипнули, скрываясь в ножнах:
- Проходи.
Вторя лучезарной улыбке Придатка, Хами-даши прошествовал мимо гулямов. Пропитанная опием тьма опутала Блистающего бархатными объятиями прохлады. Сделав несколько шагов, он отодвинул шелковые занавесы и столкнулся с двумя тонкими саблями, что вторили плавным формам бедер наложниц. Тонкие руки скользили по обнаженной спине Придатка принца, услаждая ее маслами и, по всей видимости, готовя к массажу.
- Приветствую тебя, о солцнепободный шах-заде, - склонился Хами-даши, - прости, что потревожил тебя, однако у меня неотложное дело.
- Ну если это твое неотложное дело меня порадует, - мягко прошелестел принц, расположившийся на атласных подушках неподалеку от своего расслабленного и благоухающего придатка, - То моя тревога может даже обернуться для тебя вознаграждением, в противном же случае… - принц замолк на мгновение, нежа изогнутое лезвие в мягких тканях, - Впрочем, что там за дело?
- Подарок от Махры Солцнеликого, о величественный, - вновь извлекая сверток, произнес Хами-даши. В полутьме злато и жемчуга, украшавшие ножны, когда-то подаренные принцу самим Хафизом аль-Рахшем, ответили лишь матовыми бликами, однако ценность подарка заключалась отнюдь не в злате, - я счастлив вернуть то, что Судьба несправедливо отняла у тебя, о сиятельный.
Одно движение изящной, но сильной кисти – и сабли-наложницы скрылись за ширмой. Не позволяя и крошечному блику скользнуть по лезвию от благоговения, Ашшир аль-Каби подвел Придатка к ножнам.
- Да прольет Творец моря славы, богатства и долголетия на Махру Солнцеликого и на тебя, дражайший Хами-Даши! – воскликнул Ашшир аль-Каби, с трепетом погружая золоченое лезвие в роскошные ножны, - Воистину чудный подарок принес ты, вот уж порадовал душу!
Придаток-принц все еще осторожно водил ладонью по инкрустации, принц же обратился к посланнику Махры:
- Радости моей нет пределов, ибо дорог был этот подарок моему сердцу. Теперь иди, а моя благодарность, облаченная в драгоценные одежды, найдет тебя и твоего господина.

Сообщение отредактировал Мориан - 1-05-2008, 19:03

Там же
Преимущественно Мориан, да укроет Творец ее добродетелью от скользких лап греха

Оставшись один, принц, облаченный в парадные ножны и погруженный в прекрасное настроение, схожее с негой путника, что посреди палящей пустыни нашел оазис с тенистыми деревьями и прохладным источником. Вернулись прекрасные сабли, снова заблагоухали масла и ловкие пальцы наложниц задвигались в причудливом танце на смуглой спине Придатка шах-заде. Сам принц, погруженный в дрему, вернулся в объятия атласа и бархата.
Однако покой Ашшира аль-Каби снова был потревожен.
Следующим в его покои вошел Шаккури-джамбия, глаза и уши принца на улицах Хаффы. Шах-заде, будучи в благостном расположении духа, принял его дружелюбно.
- О, я, кажется, слышу шепот всех закоулков солнечной Хаффы! – зазвенел клинок принца, как только Шаккури вошел в его покои, - Видать, в кармане моего друга Шаккури теперь тихо, и он пришел обменять перезвон чужих клинков на перезвон чужих монет!
- Приветствую тебя, о сиятельнейший и мудрейший принц, солнце и луна Хаффы! – хрипло зашелестел, чуть показавшись из загнутых ножен, джамбия.
- Солнце и луна Хаффы мой великий и многомудрый отец, - наставительно щелкнул ножнами принц, - по крайней мере пока. Так ты принес мне новостей?
- О да, мой господин..
- Они добрые и порадуют меня, верно? – будто легкая лента по руке капризной красавицы, скользнуло пробившееся сквозь занавешенное окно солнце по роскошным ножнам.
- Э.. – с шорохом спрятал Шаккури лезвие, - Не каждая из них…
Тень упала на сверкающее тело принца, облаченное в причудливо украшенные ножны.
- Говори же, - чуть показался из ножен клинок шах-заде.
- По улицам Хаффы ходил перезвон, что ваш великий отец, да одарит Творец его дни благоденствием, приготовил вам подарок. И что подарком этим являлась прекрасная сабля, красота которой сравнится лишь с красотой вашей луноликой сестры Айши, ибо стан ее строен и гибок, как ствол молодой пальмы, чей только вид уже радует утомленных путников, ибо блеск нежнее, чем все лилии в шахском пруду, а ее движения..
- И? – нетерпеливо скрипнул Ашшир.
- Не имея желание испытывать ваше терпение, скажу лишь, что эта красавица стала бы любимейшим украшением ваших покоев, однако, прибыв в Хаффу, она пропала.
- Пропала?
- Таков перезвон слышен пока на улицах Хаффы. Кто причина пропажи вашего прекрасного подарка и где ныне он находится – мне неизвестно. Но Творец, я уверен, будет благосклонен к принцу, и поиски подарка увенчаются успехом! – закончил Шаккури, заискивающе сверкая из-под грязной одежды своего Придатка.
- Можешь даже не сомневаться, - звякнул принц, пряча клинок в ножнах, - Можешь идти.
- А.. – начал было Шаккури, но тут Придаток-принц достал из мешочка несколько таньга, и придаток-шпион, кланяясь, попятился к выходу, оставляя шах-заде на растерзание мраку комнаты и мыслей.
Принц переместился ближе к своему Придатку, подперевшему подбородок рукой и ожидающего кальян, который было приказано принести, и тоже погрузился в раздумья.
Через какое-то время вдруг блеснули хитросплетения узоров на ножнах, и велел Ашшир аль-Каби слугам разыскать и позвать к нему одного из его более смышленых и менее корыстных помощников.

Сообщение отредактировал НекроПехота - 1-05-2008, 19:33

Дамаянти на приеме у начальника тюрьмы

(с мастером)

Предметом особой гордости как Хассана ас-Таффа, начальника тюрьмы, так и его Придатка были длинные и толстые, словно корабельные канаты, усы. Покуда тяжелый палаш, вальяжно откинувшись в мягких ножнах, беседовал с уруми, его Придаток сосредоточенно накручивал на украшенный перстнем палец то левый, то правый ус.
- Значит, у тебя есть ко мне предложение? – спросил Хассан ас-Таффа, скользя притворно незаинтересованным взглядом по стенам, укрытыми дорогими кабирскими коврами. Покои хозяина городского зиндана совсем не походили на те покои, что доставались узникам. Резная мебель из красного дерева, позолоченные подсвечники, серебряная посуда. В искусно сплетенной ювелиром клетке томился сладкоголосый соловей.
Придаток уруми устроился на предложенных подушках напротив, в меру расслабленно, в меру гордо, в меру закрыто. Блики шелков и каменьев комнаты тускло отскакивали от гибкого лезвия клинка.
- Есть, - Дамаянти повернулась к начальнику тюрьмы немного боком, чтобы случайная эмоция, скользнув, не разрушила столь тщательно свиваемую тесьму плана. – почтенный Файсулла Нам-ад-Дин аль Шафир, да выткет судьба жемчугом ножны его жизни, просил тебя, чтобы заботился ты о стражниках, что преступников охраняют, чтобы радел о них, как о собственных сыновьях. Известно ему, что забота твоя и без того теплым пологом охватывает тех, что за тебя пошлют придатков зубами прутья железные грызть, однако и свою помощь предлагает. Вот это, - Придаток с величайшей осторожностью вынул из-за пазухи сосуд. – Силы им придаст. – Даяманти отбросила с кромки надоедливый отблеск. Старый ас-Таффа не глупый верблюд, имя чиновника должно было ему рассказать лучше слов, чего хотят от него пришельцы. Однако свои принципы мог накрутить на ус придаток почтенного палаша.
Воистину, те, кто отдает свою жизнь на служение Хаффе, охраняя ее покой от грязных преступников, словно сыновья мне, - задумчиво протянул палаш, лаская взглядом пузырек с загадочной жидкостью, - о них я позабочусь. Однако есть вопрос: кто позаботится обо мне?..
не могу я отказать почтенному Файсулле Нам-ад-Дину аль-Шафиру, однако ж могу отказать тебе. Однако я бы стал гораздо сговорчивее, если бы не одна маленькая мелочь.
Таинственная жидкость в сосуде замерла неподвижно, притягивая взгляд.
- Конечно. Хаффа свободна, и Жителям ее указ лишь Совесть. И не смею я настаивать, принуждая столь уважаемого Блистающего. Однако позволь узнать, что останавливает тебя?
- Есть одна досада: кошелек, что с другого бока на поясе висит, уж больно легкий для того, чтобы уравновесить тяжелые ножны. Пояс тугой при ходьбе мешает, да и мысли вслед за клинком тяжелым постоянно к земле утягивает. Если бы кто смог помочь мне, то мой дух разом бы воспарил к небесам, исполнившись благодарности к избавителям.
Придаток уруми с трепетом поставил сосуд на мягкие подушки, чтобы неловким движением его не пролить, достал с ухмылкой кожаную сумку, стянутую ремешком, опустил на пол перед палашом.
- Воистину, не стоит благородным помыслам валяться в грязи и пыли низменного и суетного, должны они заполняться чаяниями о Хаффе, о благе ее и расцвете.
Придаток Хассана ас-Таффа взвесил на ладони сумку и кивнул с сытой улыбкой, исполнившись удовлетворения.
- Замечательно! – воскликнул начальник тюрьмы, - мое сердце открыто для тебя и твоего господина, кем бы он не являлся. Скажи, когда ты хочешь, чтобы это чудесное зелье наполнило силой желудки моих славных стражей?
- Я знала, что слухи о мудрости Хассана ас-Таффы не пустые блестки на безвкусном паланкине проигравшегося франта, а истинные искры правды. Чем скорее зелье достигнет желудка стражников, тем скорее нальются их тела силой, тем больше мы приблизим момент торжества и расцвета Хаффы, не так ли? - придаток ненавязчиво пододвинул сосуд к палашу.
- Воистину так! В то мгновение, когда утомленное дневным бодрствованием солнце исчезнет за западной грядой стен, так разнесут доблестным стражам еду, а вместе с ней и твой эликсир. Я исполню свою часть сделки, почтенный.
- Да будет день твой ясен и беспечен, о сиятельный Хассан ас-Таффа, - уруми поднялась. - позволь же до заката спрятаться мне и моим спутникам в прохладе этих стен от невыносимого зноя? - Дамаянти вздрогнула, осознав, о чем просила Начальника тюрьмы, но дрожь ее была столько призрачна, что незаметней осталась для ослепленного наживой палаша.
После недолгого молчания, исполненного сомнений, начальник тюрьмы кивнул:
- Стены, несмотря на обилие глаз и ушей, останутся глухими и слепыми. Ступай.
Уруми покинула покои.

Сообщение отредактировал Сигрид - 1-05-2008, 20:39

"Но впал в немилость", "Он сошёл с ума", "Так дерзко вдруг ничтожнейший послишка вдруг заговоривший с солнцем Хаффы... вдруг...", "Чтоб это значило?.."
Шах не разгневался, но удалил посла и нового его придатка прочь с глаз своих сияющих всей Хаффе. Двор сделал вид, что "не заметил".

- Это тревожное время, Дарт. - два посла - прежний, умудрённый опытом и внимательный к мелочам и новый, только что назначенный шахом молодой и горячий - прошли по дворцовым коридорам, отвечая на ехидные приветствиям и вышли в город.
- Я понимаю, Янг.
- Нет-нет, пока ещё не понимаешь. Приходит время обновления и время молодой, горячей крови - это происходит... иногда.
Пожилой посол в отставке, крупный пожилой человек родом откуда-то с востока пожал плечами, молодой - вида скорее северного, белобрысого, худощавого и европейского хмыкнул.
- Но ведь миссия была выполнена?
- Думаешь, её выполнение было кому-то нужно?
- Но... как иначе?!
- Вот... - пожилой вдруг заметил, что больше не говорит это слово. - Посланец Солнца Хаффы первые задания должен быть в опале, тебя сожрут иначе с потрохами... И, веришь, не подавятся.
- Но...

Сам Но тем временем молчал, смена придатка - это странное ощущение, будто сам вдруг становишься моложе и поспешней. Хотелось действовать, но...

- Поздравляю, Дарт. Шах утвердил твое предназначенье, теперь - все за тобой, а я - в поместье "Но". И завтра-послезавтра жду первого отчёта. Дерзай...
- Благодарю вас, Янг.
Повинуясь воле Но, новый придаток поклонился, высказывая дань уважения отслужившему свое спутнику. Тот хмыкнул и, взяв коня, уехал. Тогда как новый Но остался.
"В Храм? В город? Пройтись по чайханам?.. Хм... Вечереет..."
Сложно было Дарту входить в новую, теперь уже самостоятельную жизнь и принимать свои первые решения.

Сообщение отредактировал Ri - 2-05-2008, 6:27

Кали и Чандра

Время после полудня общепризнано самым скучным и нудным временем за весь путь солнца от вершины минарета до городских ворот на западе. Особенно же нескончаемо оно для того, кто перед сухим бассейном фонтана ждет урочного часа, облизывая потрескавшиеся губы, когда начальник караула даст сигнал, и живительная влага побежит несмело, что дочь визиря, по трубам, наверх, к догорающему дню и алчным странникам, уже склонившим к ней свои кувшины.
Кали и Чандра направились на базар, хоть финиками утешить придатка и тоску со скукой разбавить новыми слухами. Новый цирк давал новые возможности, плата же за услуги была невысока.
Каково же удивление было катаров, когда вместо большого купола узрели они покрытую верблюдами площадку! Не показывая волнения, небрежно подошел Сирокко к одному из торговцев, оценивающе взвесил на ладони апельсин, спросил о ценах, о погоде, о новых погонщиках, о юных красавицах.
- А скажи-ка, любезный, - лениво протянула Кали между делом, - с сестрой мы хотели сегодня развлечься и отдохнуть, только чайхана опостылела двум старым катарам. Не знаешь ли, может, посетил Хаффу какой заезжий факир? Или труппа обманщиков-предсказателей?
- Как, неужели не слышали вы? На рассвете приняла Хаффа в свое лоно целый цирк какого-то вэйца, они как раз воон там остановились, только суровы и справедливы законы Хаффы, и погнали пришельцев с торговой площади, чтобы не воровали у честных людей!
- Смотри-ка, как интересно. А куда их увели, не известно ли тебе?
- Известно отчего нет? Только молчание, оно золото, а слово – серебро?
- Верно. И промолчу я перед всем народом, что апельсины у тебя только сверху сочные да свежие, а внутри гнилье гнильем, - Сирокко задумчиво покрутил на ладони яркий фрукт.
- Неправда! Никто не поверит!
- Пусть так. Но услышит. Что же, куда циркачи направились?
Торговец поскрипел гардой в поясной петле, но наконец сдался.
- Говорят, у усадьбы Фахраша их видели.
- Благодарю, - катары качнулись на серебряном поясе, Сирокко подкинул апельсин, ловко поймал его и поставил на самый верх пирамиды фруктов. Пока торговец, не дыша, снимал круглое солнце, чтобы не рассыпать по пыли площади остальной товар, сестры уже исчезли в толпе.

Сообщение отредактировал Сигрид - 3-05-2008, 19:06

Улицы Хаффы
каруд Абдульалим Назир

Знойными и душными, как полдень в пустыне, кажутся улицы Хаффы после прохладных коридоров шахского дворца и погруженных в тень, словно мысли мудрой женщины, покоев принца Ашшира аль-Каби.
Абдульалим, молчаливый каруд, в сталь которого вот-вот вгрызутся ржавые пятна, плавно следовал по улицам, улочкам и площадям прекрасной Хаффы на поясе у своего чуть располневшего и одряхлевшего, но все еще сильного Придатка.
Снова Творец послал ему возможность показаться из ножен, снова дал его клинку работу шах-заде. Хоть и мог все еще Назир принимать участие в Беседах, но с каждой новой все слабее и слабее чувствовал он себя.
Силы его уходили, но оставались годы, прожитые в Хаффе, за которые он изучил ее, как свои ножны, и опыт, который никакая сила не заменит.
Поэтому с радостью принялся кинжал-каруд за поручение Ашшира аль-Каби разузнать, куда пропал его подарок, и кто должен отвечать за эту пропажу.
И теперь, чтобы сбросить с себя ложащуюся на клинок, будто тяжелая ткань, беспомощность, он спешил найти еще нескольких помощников принца, дабы сообщить им о приказе шах-заде, а затем и сам отправиться на поиски нужного перезвона, скрипа, шороха.

И вот несколько кинжалов и ножей, глаз и ушей принца, отправились по всей Хаффе узнавать о таинственной красавице, предназначавшейся принцу.
Сам же каруд направился в небольшую чайхану неподалеку от базарной площади, ибо где как не там жители и гости Хаффы могут обсудить новости и поделиться их сладостным звоном? Там, усадив Придатка и позволив ему наполнить несколько драгоценных минут наслаждением от вкуса пусть недорогого, но ароматного чая, Абдульалим стал прислушиваться к разговорам окружающих, а затем поманил к себе блестящий из-под грязных одежд Придатка кинжал-хозяина чайханы.
- Чего еще изволит господин? - без особого рвения поинтересовался кинжал, видя, что посетитель вовсе не собирается оставлять здесь большую часть содержимого кошелька. Недаром мудрецы говорят, что торговцу лишь транжира друг!
- А скажи-ка мне, любезнейший, - начал Назир, тускло сверкая полоской стали, показавшейся из ножен, - много ли нового случилось в последнее время в Хаффе? Стар я стал, скучно мне. Развлеки меня новостями, а я в долгу не останусь...
Увы, не был каруд богат, чтобы швыряться златом и серебром, будто камнями в преступников,но вознаграждение принца, которое превзойдет все траты, ежели будет исполнено поручение, желанным оазисом сверкало перед взором Назира.
Хозяин чайханы чуть оживился, звякнул ножнами, чтобы помощники-ножи были порасторопнее и обслуживали посетителей без его участия, а затем усадил тучного Придатка поближе к каруду.
- Ну что рассказать тебе, почтеннейший? Хаффа велика, в ней много людей, и новости есть всегда. Цены на чай упали, говорят, а лошади для Придатков наоборот подорожали. Цирк, слыхал я, приехал, да что там - еще никто толком не рассказывал...
- Я вижу, и впрямь много новостей, - перебил его Абдульалим, - А вот скажи мне, не слыхал ли ты про загадочную красавицу-саблю, что затмит блеском луну, очарованием - любой цветок, а красотой, говорят, может поспорить с нашей прекрасной принцессой Айши? Не говорил ли кто про то, куда же пропала эта жемчужина и кто приложил свой ржавый клинок к ее пропаже?
Задумчиво блеснул кинжал и отвечал лениво:
- Слыхал я, что привезли в наш славный город прекрасную саблю, да вот про ее пропажу только слабое шуршание и уловил. Кажется, украл ее кто, а кто точно - мне не ведомо, и куда он уволок красавицу - тоже. Вроде как какой-то иноземец увел ее, мэйланьский, чует мой эфес! Ведь они повсюду, цены нам портят, жить не дают!- посетовал под конец он.
- Благодарю тебя, любезнейший, - звякнул, прячась в ножнах, каруд, и заставил Придатка выложить на стол пару серебряных монет, которые тут же исчезли в плотной руке Придатка-хозяина.
Большего ожидал Абдульалим, однако отчаиваться раньше времени не хотел. Только он задумался о том, где еще можно узнать о пропавшем подарке, как кто-то окликнул его негромко:
- Все наврал старик-хозяин, да я знаю, как есть!
Внимание каруда молниеносным выпадом переключилось на источник слов, что обещали новые крупицы сведений.
Голос принадлежал старому кукри, уже покрывавшемуся ржавчиной, но все еще жадно поблескивавшему из потертых ножен.
- Так поведай мне, о всеведающий, в чем же ошибся прошлый рассказчик? - спокойно звякнул Назир, пытаясь получше разглядеть говорившего.
- О, пусть сначала пара твоих монет поведают мне более интересную повесть о надвигающемся ужине! - сверкнул выгнутый кинжал.
- Серебро всегда говорит правду, а вот скажешь ли мне ее ты, я не уверен, - тень легла на показавшийся было клинок каруда.
- Не заплатишь - не узнаешь, любезнейший! - настойчиво звякнул кукри, не желая так просто отдавать то немногое, что знал сам, ибо больше нечем ему было заработать себе на ужин.
- Лови же, - нехотя заставил Назир Придатка кинуть мелкую монету собеседнику, - Еще получишь, если твой рассказ будет правдив и полезен мне.
- Ты не пожалеешь, - заверил его кинжал, а затем зашуршал ножнами,- слыхал я от одного своего знакомого, что сабельку ту вовсе не украли, а сама она сбежала, не желая к принцу Ашширу аль-Каби, да будет путь его освещен солнцем благодати и луной добродетели, в покои попадать.
- Но не сама ж сбежала она от могучих охранников шаха?! - изумленно скрипнул ножнами Абдульалим.
- Нуу, на сей счет могу смело сказать, что всему виной чужеземцы. Вся Хаффа уже стонет от них - на каждом углу чужая речь! Вот и с нашими порядками да обычаями уже не считаются и владык наших ни во что не ставят, будто не Блистающие то благородные, а ножи кухонные, что лишь для фруктов и пригодны! - уверенно зашелестел кукри.
- А какой стороны те чужестранцы, что помогли сбежать красавице?
- Этого я не знаю, почтеннейший, - покачнулся кинжал, но видя, как Придаток его собеседника завязывает мешочек с деньгами, торопливо скрипнул, - Но ты можешь на базарной площади или у циркачей местных спросить, поди знают - сами пришли издалека!
- Ты будто в Хаффе выкован, - негромко зашуршал ножнами каруд, заставляя Придатка кинуть еще пару монет Придатку кинжала,- однако ж сведения твои будут мне полезны, а благодарность моя уже звенит в твоем кошеле.
Теперь хоть что-то было известно, и потому Абдульалим, подождав, пока Придаток поднимется и расплатится с хозяином за чай, повел его вон из чайханы по узким улочкам в сторону базарной площади.

Всё ещё во дворце

(потихонечку плетём сеть интриг помогаем ближним, вместе с мастером, разумеется)

«- Этот Фахраш думает что самый умный, - мысли старого жреца текли размеренно, молитва, да ещё общая его успокаивали, - он конечно остр как и положено клинку, но иногда и ржавчина может удивлять»
Вот и последний поклон. Дождавшись когда уже полуразморенные, успевшие принять вина, придворные повторили его движение, старик выскользнул из бездны пороков в которую превратился трапезный зал.

Что главное в служении Творцу? Многие скажут – смирение. И будут правы, но только наполовину. Прочие скажут – познание! И тоже будут правы. Малая часть скажет – помощь ближнему, и даже они будут правы. Но старый жрец Менетах полагал, что как неразделимы мед, лепешка и горшок, так и эти три качества должны направлять жизнь каждого верного служителя Его. Смиренно познавать тайны окружающего мира славя Творца за это и помогать ближним обрести смысл и направление движения.
- Да будет милостив Творец к молитвам твоим, достославнейший Мадхат! – старый копеш шёл на встречу Визирю Торговли.
Слуги остановились вместе с хозяином и, словно опасаясь случайно оказаться у него на пути, поспешно сгрудились за спиной его Придатка. Мадхат Среброкрылый Сала-хад-Дин вырвал из рассеянной задумчивости тяжелый взгляд и устремил его на Менетаха. Всякий, даже слепец, мог заметить пламя ярости, бушевавшее на остро отточенном лезвии.
- Почтенный Менетах, - буркнул Визирь, - пусть оберегает Творец тебя до скончания века твоего и после.
- Умирать не страшно, когда есть кому продолжить твой путь, - жрец сразу успел сложить два и два, да и не нужно бежать к Мосту Гадателей чтобы прочесть то, что пободно сундуку выпирает из переполненного тюка, - Но я вижу что наш дорогой Хаджа... иного мнения?
Придаток жреца подошёл ближе к визирю.
Крепче клешней голодного скорпиона, ухватившего добычу, стиснули рукоять Сереброкрылого украшенные дорогими перстнями пальцы. Брошенное жрецом копье попало в цель.
- Иного мнения, - медленно, словно по слогам повторил Сала-хад-Дин, обуздывая гнев, - аль-Мусаввир отверг мою просьбу.
- Но ведь Блистающие могут и изменить своё мнение, - жрец махнул клинком слугам визиря, мол оставьте нас на минутку.
Голос старика был мягок словно шелк и спокоен словно гладь дворцового пруда в жаркий полдень.
Многоликий эскорт Среброликого, дождавшись подтверждения с его стороны, мгновенно исчез, оставив двух Высших наедине с интересами друг друга.
- Воистину, почтенный жрец зрит в самое сердце моих желаний, - стараясь не расплескать переполненный противоречивыми чувствами кувшин души, отвечал Визирь, - ты можешь помочь мне, многомудрый Менетах?
- Силы мои ничтожны, но я попытаюсь, о сиятельный. - придаток Менетаха воздел руки к небесам, - Ведь это мой прямой долг, помогать жаждущим и облегчать страдания душ.
- Твои слова вселяют в меня радость. Однако прожитые годы говорят мне о том, что за словами всегда скрывается то, что недоступно слуху, но раскрывается лишь перед испытующим взором разума. Итак, зачем, о почтенный, нужно тебе помогать мне и что ты хочешь за помощь?
- Разве благодарность рода Сала-хад-Дин сама по себе ничего не стоит? - улыбка осветила тёмный метал копеша. - Я хочу помочь тебе, чтобы род твой длился бесконечно и не угас словно ручей попавший в знойную пустыню, ужели это не лучшая из причин?
- Воистину, разве не обязал нас Творец помогать ближнему своему? – усмехнулся многоопытный Визирь, - что же, почтенный Менетах. Нет тяжелее бремени, чем долг, о котором неизвестно ничего кроме того, что однажды его придется отдать. Однако ради продолжения своего рода я готов пойти на все. Пусть аль-Мусаввир передумает, и я буду вечно благодарен тебе, о служитель Творца.

Сообщение отредактировал дон Алесандро - 3-05-2008, 21:52

Улицы Хаффы=> Дом Фахраша => Шахский Дворец
Сиятельный Ашшир аль-Каби и Многомудрый Фахраш Двуязыкий

Тонкие ножки гнедой кобылки торопливо отбивали замысловатую дробь на пыльных улицах цветущей Хаффы. Молодой саиф нетерпеливо постукивал о бедро Придатка, согнувшегося в седле. Шах-заде просил как можно быстрее выполнить его поручение, и заставлять светлорожденного ждать было чревато для его слуги.
- Дорогу, дорогу! - раздраженно звенел голос посланника шахского сына. Блистающие Хаффы торопливо уводили своих придатков порой из-под самых копыт изящной лошадки, что пугало ее и сердило седока.
Саиф все подгонял и подгонял молодого юношу-Придатка, спеша быстрее добраться до места - обиталища Фахраша Двуязыкого, который зачем-то понадобился принцу.
Вот наконец всадник остановился около ворот богатого дома, в котором жил Высший, спрыгнул с разгоряченной лошади и постучал в ворота.
С достоинством и неторопливостью идущего по бескрайней пустыни верблюда ворота отворились, позволяя взгляду проникнуть внутрь. А тут и бебут Халил застыл на дорожке на поясе Придатка, как будто в землю тут врос, а не случайно очутился. А хоть и очутился – отворял-то всё равно слуга, малый крис, ибо не пристало дворецкому Высшего Хаффы самому к входу бегать. Разве сам шах пожалует, тогда уж разговор иначе пойдёт.
- Какое дело заставило достойного человека торопиться в столь погожий теплый вечер, который более пригоден для неспешной прогулки по улицам города, чтобы услаждать свой слух и зрение его красотами?
Заставив все еще тяжело дышащего после скачки Придатка поклониться, саиф и сам почтительно качнулся на поясе юноши.
- Город наш, без всяких сомнений, красив, и да пошлет ему Творец процветания еще на долгие годы, но срочные дела не дают ушам слушать, а глазам видеть что-либо, к приказу не относящееся. А приказ не от кого-нибудь, а от самого светлорожденного принца Ашшира аль-Каби, да ниспошлют ему небеса сил и мудрости на долгие годы! Он хочет немедленно видеть многомудрого Фахраша Двуязыкого.
- Весьма сожалею, что не могу выполнить повелений пресветлейшего шах-заде, да ниспошлет ему Создатель многие века, но моего господина нет дома. Кокинул он свои чертоги вскоре после возвращения с великолепного празднества по случаю приезда вашего господина, что возвышается над Блистающими, как Хаффа над пустыней!
Однако не успел гонец растеряться, как сзади раздался голос Фахраша:
- Что там, Халил?
Гонец оглянулся и увидел высокого Придатка Шемира, вид коего был усталым, а по лицу катились капельки пота.
- Прибыл гонец от светлорожденного принца, и хочет видеть вас, господин! – торжественно возвестил бебут.
Придаток на миг возвёл глаза к небу, но Фахраш ответил сразу же.
- Конечно, я немедленно явлюсь. Коня!


(С Хигфом, да будет благословенен Творцом его отыгрыш

Сообщение отредактировал Мориан - 6-05-2008, 12:48

Высокие стены дворца снова раскрыли свои прохладные объятья, впуская туда слугу принца и зюльфакар. Не успевая даже на миг насладиться красотами внутреннего убранства, прошли они к покоям шах-заде.
Гулямы без вопросов пропустили их, и саиф, остановив Придатка возле занавесей, закрывающих часть личных покоев Ашшира, громко звякнул:
- Ваше поручение выполнено, мудрейший Фахраш Двуязыкий прибыл!
Через пару мгновений сам Ашшир аль-Каби и его стройный Придаток появились из-за занавесей. Шах-заде снял любимые парадные ножны и облачился в менее пышно украшенные, но более удобные. Печать мрачных мыслей коварной змеей обвила клинок Ашшира аль-Каби, да он и не скрывал своей тревоги.
- Рад видеть тебя, о Фахраш, чей клинок украшен не только прекрасной гравировкой, но и прекрасной душой! - обратился к Двуязыкому шах-заде, жестом отпуская посланника. - Я потревожил тебя, так как дело одно не дает мне покою, а обдумать и сделать предстоит очень многое! Надеюсь, ты окажешь мне честь недолгим разговором?
- Я тоже рад видеть тебя, о мой принц, удар которого не остановит никакая преграда, а острота клинка может сравниться лишь с остротой ума, - почтительно склонив рукоять, так что кисточки повисли в воздухе, отвечал Двуязыкий. – Чем могу быть полезен?
- Ты верно помнишь наш прошлый разговор? - начал Ашшир аль-Каби, подводя своего придатка к стрельчатому окну, - Так вот, Двуязыкий, мне нужна твоя помощь, ибо в горниле красноречия ковался твой клинок, а закалялся в красноречии. Никто с тобой в этом не сравнится, и потому обращаюсь я к тебе.
Принц замолк ненадолго, позволяя Придатку съесть несколько виноградин.
- Отец мой, великий шах, сталь которого годы покрыли славой, а Беседы - силой и опытом, и да блистает его клинок еще многие века, несомненно, любит нас с сестрой и желает нам обоим лучшего. Я с ним еще не говорил о том, что счастье ее не на троне, а в гареме любимого мужа, коим может стать принц Хакаса, если клинок его покрыть золотой пылью слов и подарков. Но я уверен, что отец поддержит меня в этом.
Шах-заде снова умолк. Тишина, легкой танцовщицей пронесшаяся по покоям принца, обволакивала клинок зюльфакара, заставляя подумать над уже сказаным.
- Но сколь бы велик и могуч не был мой отец, годы берут свое, и ржавчина сомнений начинает разъедать благородную сталь, - снова зазвенел клинок принца, и в звоне том тонкой коброй плясало глубокое сожаление и печаль, - И потому принять решение ему сложнее. Если же мы оба приложим усилие, то он будет решительнее, и тогда вскоре все встанет на свои места: принцесса будет счастлива под опекой мужа, а нагината - безгласна под властью Фахраша...

(и Мориан в лице светлейшего принца; или наоборот)

- Как мудр мой принц!
Ясна, как лунный свет сталь, что легла на подушку; чист её блеск; твёрд голос Двуязыкого, ответившего почти мгновенно, без запинки. Не видны под этой оболочкой мысли и сомнения, что легли на изворотливый ум, перебирающий варианты событий, словно возможные реплики в Беседе. И быстро принято решение, по крайней мере никто не скажет иначе.
- Вы безусловно правы, светлейший Ашшир! Я поддержу вас. Но надо быть готовым к тому, что Творец не наделил женщин свойственной нам ясностью ума. И ваша любимая сестра Айши может не понять своего счастья. Сможет ли быть тверд с ней шах, направляя к будущему замужеству? Вы знаете отца.
- О да, в последнее время твердых движений не хватает его клинку, - качнулся, соглашаясь, шах-заде, - А прекрасной Айши не хватает порой дальновидности. Но и меня отец любит, а звон моего клинка порой заглушает все остальные в его ушах. К тому же я недавно вернулся, и он, быть может, будет более сговорчивым после долгой разлуки. Так или иначе, для начала необходимо, чтобы решение выдать мою прекрасную сестру, да охранит ее Творец от всех несчастий и бед, стало для отца так же ясно и очевидно, как то, что солнце восходит и заходит каждый день. А там уж к твердости клинка шаха присоединится и моя твердость и, я надеюсь, твоя мудрость.
"И ничто тогда не помешает пламенному шах-заде занять должное ему место," - скользнула невидимкой-бликом по клинку Ашшира мысль.
- Что ж, - согласно прошуршал мягкой тканью подушки зюльфакар. – Тогда нам нужно как можно скорее поговорить с окаймленным мудростью Хафизом аль-Рахшем!
- Я думаю, нам стоит говорить с ним по очереди, дабы наши слова не сыпались беспорядочным ворохом, а плавно отпечатывались стройной полировкой, - предложил принц, погружаясь в раздумья, - Желаешь поговорить с ним первым или тебя ждут другие неотложные дела?
- Есть ли дела, которых нельзя отложить ради шаха? - позвав придатка, Фахраш скрылся в одежде ножен. В его голосе была ирония, столь легкая, что принц мог и не уловить её. – Если есть возможность – лучше сейчас.
Золотой молнией скользнул блик по крутому, как и нрав, клинку Ашшира.
- Тогда разыщи его и поговори с ним, а затем и я чуть позже пролью шербет убеждений на его лезвие.
Фахраш и его Придаток склонились перед принцем, и Двуязыкий на поясе Шемира покинул комнату.

И снова с Хигфе

Тронный зал

Найти шаха во дворце так же легко, как увидеть солнце на небе в погожий день. Мало того, что ощущаешь божественное сияние фарра, даже когда стены становятся преградой к его обладателю. Мало того, что любой слуга знает это и шепнет тебе. Но даже без этого, как все лучи идут от солнца, так все дела и люди кружатся вокруг шаха в сложнейшем танце. Спешат Малые туда и обратно, дабы мог Хафиз и те, кто имеет честь его лицезреть, не отказывать себе в удобствах; ждут в парадных ножнах просители, нервно покачиваясь на поясах; тянутся быть неподалеку Высшие – обитатели дворца, даже те, у которых вроде бы нет сейчас никакого дела к властителю Хаффы.
Почему так? А почему рубит острый клинок? Такова власть, в которой заключена тайна - даже помимо разлитого творцом на сталь правителей Хаффы сияния фарра.
У дверей Фахраш узнал, что сейчас правитель совещается с визирями. Конечно, он предпочел бы говорить с клинка на клинок, но аль-Рахш редко когда снисходит до приватных разговоров. Мелькнула мысль, что принц мог бы и позаботиться о такой возможности для Двуязыкого. Не хватает сиятельному пока опыта.
- Фахраш Двуязыкий из рода Абу-л-Фарах просит разрешения присутствовать на совете, - заявил он слуге в меру гордо, в меру смиренно.
Cлуга молчаливо склонился в нижайшем поклоне и тут же исчез, проскользнув под треугольной аркой скрещенных стражей-алебард. Вечность едва успела отсчитать минуту, как Блистающий вернулся. Все также не произнося ни единого слова, он махнул стражникам и те распахнули перед Фахрашем массивные двери тронного зала.
Едва Двуязыкий пересек порог, уже ожидая, как круговерть тяжелых золотых перстней, дорогих парчовых халатов и тонких шелковых поясов поглотит его, закружит, вдавит в чрево ожидающей шахского внимания толпы, но, к немалому удивлению Фахраша в тронном зале было сравнительно пустынно.
Кроме Визирей, чьи рукояти Двуязыкий знал так, словно те были отражением его собственной, присутствовало лишь несколько гулямов, что безмолвными недвижными статуями замерли по обе стороны от трона. Несколько Высших, принадлежавших к самым влиятельным родам Хаффы, тихо беседовали в отдалении по углам, иногда бросая взгляды на Визирей.
Низко склонил свою рукоять перед шахом Фахраш; затем Высший заговорил:
- Приветствую сиятельнейшего и могущественного шаха и верных советников его. Прошу прощения, что пыль дерзости осела на мой клинок, и рискнул я потревожить тех, что мудрыми речами творит будущее Хаффы. Однако я тоже пекусь об этом будущем. Однако прежде чем сказать что-либо, я хотел бы послушать речи других или же узнать, какой разговор осмелился прервать, ибо только глупец смотрит лишь на блеск собственного красноречия, не обращая внимания на собеседника.

(С сиятельным шахом-мастером, да пребудет с ним фарр)

Визири, наградив ножны Двуязыкого мимолетным взглядом, вернулись к горячему спору, пылающему между ними и шахом. Лишь почтенный Саим аль-Аббак ибн-Муид, сверкнув жемчугом, щедро рассыпанным по эфесу, отделился от сгрудившихся над троном Блистающих.
- Приветствую тебя, почтенный сын рода Абу-л-Фарах. Как и всегда, нет единства между Визирями, - устало пробормотал главный казначей, - ох, Творец, будь милосерден. Воистину, мне жалко высокорожденного Хафиза, который вынужден выслушивать их трения с рассвета и до заката.
- Не в бесконечном споре многих сокрыта истина, - согласно кивнул Фахраш, впитывая речи о денежных трудностях, что бились вокруг трона, как море вокруг одинокой скалы. – Воистину до шаха должно доходить лишь главное, а не это многословье.
- С другой стороны, ежели управление Хаффой и прилежащими землями возложить на одного Блистающего, то преломится его клинок, не важно сколь прочным и гибким выковал его Повитуха… - заметил аль-Аббак, подставляя полированные бока вниманию Двуязыкого, - советники нужны и важны, вот только подбирать советников необходимо с осторожностью, присущей ювелиру, что из золотых нитей, жемчуга и драгоценных нитей сплетает ожерелье.
- Еще их нужно направлять, - блеснул Фахраш. – Ибо что проку, если они повторят шаху десять раз? Наполнится ли казна? Да и зачем нужен тогда великий визирь, которой здесь нет? Неужто не для того, чтобы эти занимались делом, да вместе – а не мольбами у трона?
- И правда, где скрывается Очико Юо, когда ее место – у трона шаха? – кивнул казначей, известный противник иноземцев, - воистину, неисповедимы пути мейланьские, одно лишь известно: для нас, хаффийцев, Творец уготовил свою тропу. К чему нам чужие дороги?..
Тем временем вокруг трона пришло движение. Придатки визирей кивали, поглаживая длинные бороды, а сами визири безмолвно покачивались, стараясь не упустить ни слова, соскальзывающего с клинка Хафиза аль-Рахша.
- … по таким вопросам необходимо весь совет собрать, но многих средь вас я не вижу. Так или иначе, дела государственные подождать могут, ибо завтра всех нас ждет великий день. После же я велю Очико собрать у трона всех вас сызнова. Тогда и решим.
Зашелестели халаты. Все также молчаливо визири склонились, едва ль не касаясь рукоятями мозаичного пола.
- А теперь прошения. Позовите Фахраша из рода Абу-ль-Фарах, - распорядился сиятельный ятаган, не поднимаясь с мягких подушек, - в благодарность за службу, которую он когда-то нес, я готов выслушать его прямо сейчас.

продолжение с Хигфом, да не оступится он на пути праведном!