Путь Меча, Благородная сталь, нетленная плоть.

Полы одеяний Шемира колыхнулись вокруг Двуязыкого, когда направил зюльфакар своего придатка к трону. Низко поклонились они оба, как приличествует перед тем, кто держит в своих ножнах судьбы как безродных, так и Высших.
- Пресветлый шах! – начал Двуязыкий. – Мудрое правление твое достойно любой поэмы, но я не возьму на себя смелость её сложить, ибо ни одна поэма недостойна тебя! Я слышал, как визири говорили об оскудении казны, хотя должны были печься об этом раньше. Позволь верному слуге своему Фахрашу высказать мысль. Возможно, она поможет наполнить казну и укрепит власть, хотя судить об этом тебе, светлейший! Говорят, что в Хакасе хороши нынче урожаи винограда, да и скот отменно жирен, и потому полна их казна... Но не это главное. Они хотят заполучить в свой дом принцессу Айши. Не гневайся, но думаю, что ей понравится Хакас и пойдет на благо семейный союз, свой дом и душевный покой.
Сиятельный шах приподнялся с подушки, позволяя костлявым пальцам Муххамеда-придатка обвить золоченую рукоять. Хафиз молчал. В его затуманенном старостью, но все еще не утерявшем остроты взгляде вспыхнула оброненная долгими спорами с визирями искра гнева.
- Ты не первый, кто осмеливается мне намекать замужество луноликой Айши, - холодно произнес он, - таков мой ответ: род абу-Нарра платит долги золотом и невольниками, а не собственными отпрысками, коих, Творец свидетель, всего двое.
Прежде, чем продолжить речь, шах позволил покрывалу безмолвия опуститься на тронный зал. Наконец, когда Высшие уже с опаской стали поглядывать на Хафиза и с сочувствием на Фахраша, он произнес:
- Айши еще лишь дитя. Пусть обманчив ее пленительный лик, но до тех пор, пока пламень Посвящения не закалит булатное тело, я не позволю даже мысли о замужестве коснутся ее клинка! Шагай с миром, Двуязыкий, и не гневи своего господина понапрасну.
- Лишь мысль о благе твоем и Хаффы руководила мной, - поклонился Фахраш, сохраняя достоинство, словно и не было шахского гнева.- Прости, великий, не буду более я, недостойный слуга, отнимать твое время, повторяя просьбы по многу раз, как делают иные.
Вновь почтительно склонилась рукоять, прозвучали приглушенные коврами шаги, и покинул зал Двуязыкий. Направил он свои стопы к покоям принца, но не зашел туда, а лишь позвал одного из доверенных Малых того, и попросил передать Ашширу три слова: до Посвящения – рано. После чего покинул дворец.

(завершение... Знать бы еще, какой путь праведный!)

Тронный Зал
Аххамад Шамсу-д-Дин и Мустафа аль-Шайам

Аххамад Шамсу-д-Дин уже собирался покинуть тронный зал, рассудив, что проку от дальнейшего спора с шахом и визирями не будет, когда обрывок речи Фахраша Двуязыкого зацепился за край крестовины. Заинтересованный Аххамад замедлил шаг нетерпеливого Придатка и прислушался к словам бывшего Великого Визиря.
- Ах, значит, вокруг Айши абу-Нарра водят хороводы черные тучи, - легким дуновением ветерка коснулся слуха Шамсу-д-Дина голос Мустафы аль-Шайама.
Мустафа аль-Шайам, давний его товарищ, чье семейное древо восходило корнями к самому основанию Хаффы, принадлежал к кругу визирей-советников и ведал вопросами соседних халифатов, чьи интересы нередко пересекались с интересами фарр-ла-Хаффа.
- Воистину так, друг Мустафа, - согласился Аххамад, наблюдая как Фахраш покидает тронный зал, - впрочем, шах отверг советы Двуязыкого.
- Отверг. Но кто знает, возможно, найдется умелец, что расстелет перед шахом ковры сладких речей, ступая по которым, мысли шаха однажды воплотятся в решении о хакасском замужестве принцессы Айши.
- Вижу, не мне одному слышно, как скребутся под половицами крысы, - тихо произнес Шамсу-д-Дин, следуя вместе с аль-Шайамом в дальний угол зала, где не было иных свидетелей их разговора, кроме безмолвных теней.
- Отбросим же чадры таинственности с лиц наших помыслов, друг Аххамад, - звякнул ножнами Мустафа, - мы знаем друг друга с самого рождения. Не стоит утаивать друг от друга то, что нам обоим принесет процветание, а нашим врагам – погибель.
- Твои слова подобны чистому пруду, в котором плещется отражение моей души, - кивнул Аххамад, - если и есть двое в этом дворце, кто не помышляет друг против друга, так это мы.
Блистающие обменялись теплыми улыбками, а их Придатки – крепкими рукопожатиями, словно подтверждая, что узы, скреплявшие их души, также прочны, как и декады назад.
- В моем сердце нет веры в то, что Творец продлит дни сиятельного Хафиза аль-Рахша в бесконечность, - осторожно, словно прощупывая почву, произнес Аххамад Шамсу-д-Дин, - что будет, когда трон опустеет?..
- Если рукоять шах-заде украсит сияние божественного фарра, то его безумные амбиции, чуждость помыслов и порочность погубят Дворец, а вместе с ним и всю Хаффу, - ответил аль-Шайам.
- Верно мыслишь, друг Мустафа, - согласился Аххамад, - мы не можем позволить случаю короновать принца. Куда желаннее на троне для нас принцесса. Она юна и всем сердцем предана традициям Хаффы. Рассудительная неопытность заставит луноликую Айши опираться на нас, на визирей. Мы не только обеспечим себе прочные места подле трона, но также и свернем Хаффу с дороги, ведущей в бездну.
- Значит, нужно заставить шаха забыть об Ашшире аль-Каби, - кивнул аль-Шайам, - но это будет непросто, ибо разум Хафиза помутнен почтенным возрастом. Несмотря на все, он души не чает в змее, что дремлет в ножнах принца.
- Сначала предупредим принцессу о сетях, что плетет вокруг нее Двуязыкий.
- Предупредим. Впрочем, думаю, еще до заката солнца сам принц явится к подножию трона Хафиза, чтобы нашептывать отцу чужеродные мысли. Да и не один один - одному Творцу известно сколь много союзников у принца.
- Испокон веков шах доверял мне в делах, касавшихся соседних Халифатов. Покуда я занимаю свой пост, я не позволю мысли о хакасском замужестве проникнуть в ножны Хафиза аль-Рахша, - пообещал Мустафа, скользнув взглядов в сторону сиятельного ятагана, покоившегося на мягком атласе.
- Я доверяю тебе, друг. Держи колесницу мыслей шаха вдали от шатра хакасского принца. Я же тем временем обращу стопы моего Придатка в покои принцессы, чтобы предупредить о надвигающейся опасности, ибо Творец свидетель, одним замужеством шах-заде не ограничится и в скором будущем извергнет из глубин своей черной души еще не одну каверзу.
- Воистину так. Однако не будем откладывать семя наших планов до следующего лета, ежели они могут пустить корни прямо сейчас, - с железной решимостью, словно кузнец, раз за разом поднимающий молот, произнес Мустафа аль-Шайам, - еще до того, как солнце покинет небо и взойдет вновь, до часа церемонии Посвящения, принцесса должна услышать о коварстве своего брата.
- Значит, мы пришли к решению, - кивнул Аххамад Шамсу-д-Дин, - я отправлюсь к луноликой Айши, а ты не позволяй тени Ашшира аль-Каби пасть на разум сиятельного шаха.
- Да будет так.

Сообщение отредактировал НекроПехота - 9-05-2008, 6:53

Саи-алхимики, Кали и Чандра в саду Фахраша Двуязыкого

(с Оррофином, да осияет его благодать..м.. чего-нибудь))))

Остаток дня циркачи переезжали в усадьбу Двуязыкого. Ревели звери, цветасто ругались носильщики, коротко и тихо распоряжался Мурамаса, всё это перекрывал могучий Бертран, костерящий всё, что видит, творчески сочетая родной язык с гибкой восточной речью, а близнецы Сай с философским спокойствием наблюдали всё это из повозки, где их Придаток, удобно расположившись на ларце с зельями и порошками, потягивала чай из пиалы.
Вечером, когда весьма удивлённый дворецкий таки пустил циркачей во двор усадьбы и выделил им там место, Саи выбрались под яркие восточные звёзды и засверкали, заблестели в воздухе, отражая их удивлённый свет в лихом и быстром танце, словно в Беседе в незримым противником.

Кали и Чандра коротко переговаривались, пока придаток их песчаной эфой скользил по песку толпы, ни разу не столкнувшись плечом с каким-нибудь особенно внимательным к окрестным красотам прохожим. Цирк вейца помог бы не только развить связи и укрепить положение катаров. Через него можно влиять на многих и многих; возможно, при огромной доле удачи, удастся приподнять шелковый полг и вытащить на солнечный свет задиру-фалкона и его нанимателя. Ах, изящные Саи, колдуны зелий, как бы хотелось сестрам пристегнуть их к серебряному поясу дружбы!
У кованой ограды усадьбы Фахраша Сирокко остановился. Расшитый гомоном и шумом шатер цирка виднелся оттуда, но и луну видит каждый, однако никому не удавалось прикоснуться к ней и кончиком лезвия. Кали потянула сестру и придатка к стражникам.

- Позволь, не здесь ли цирк почтенного Мурамасы нашел свой приют? Мы с сестрой отлучились с площади, чтобы отнести поручение одному другу нашего господина, однако, когда вернулись, нашли стоянку пустой, что плошку бедняка в месяц Рамадан.
- Здесь, только почему поверю я такому, как ты? Может, проникнуть ты хочешь в покои Двуязыкого и вред нанести сиянию его?
- Ооох, бедствия семи пустынь, зачем мне обижать твоего господина? Хорошо же! будь любезен, расточи немного бисера своего времени и позови моего господина.

Придаток замер в высокой боевой стойке, когда от ворот раздались звуки разговора.
- Брат мой, не ослышался ли я? - спросил Правый
- Возможно, брат мой, но тогда и меня тоже уже слух подводит! -сверкнул в ответ Левый и повёл Придатка по направлению к звукам
Чандра, предоставившая сестре вести кобылу разговора, насторожилась.знакомая фигура приближалась к ним. Возможно, следовало оставить путь терний и пойти более легким?
- Послушай, сестра, не стоит отнимать у почтенного господина стражника минуты его жизни, он и без того отдал нам их достаточно. Посмотри, вот идут не те ли, кто привечает нас между представлениями?
- Во имя всех пророков, сёстры! - провозгласил Правый Сай ещё издали. - Что за дело задержало вас столь долго вне стен нашего родного шатра?- Братья! Как же радостно видеть вас! Пожалуй, глоток вина в жаркий полдень не столь желанен! - Чандра крикнула Саям, Кали подмигнула копью, который со вздохом посторонился, открывая перед катарами узорные ворота. С благодарностью Сирокко вошел под сень владений Фахраша и поспешил к алхимикам, прочь от любопытных, хоть и безучастных внешне, ушей стражника-копья.
- Можем ли мы просить о милости разговора с клинка на клинок? - почти шептала Чандра, когда до Саев оставалось меньше двух шагов.
- Как могут скромные алхимики отказать столь блистательным красавицам? - игриво сверкнул Левый Сай.
- Если, конечно, беседа не будет значить предательства Мурамасы или цирка, - добавил Правый
- О,вряд ли серые птицы наших мыслей залетят так далеко, - пробормотала Кали, позволяя сестре остепительно улыбаться, не скрывая радости от встречи. - Мы лишь пришли уточнить цену. Как видно, разрешение властей вам не нужно больше?
- Узоры на ковре судьбы сошлись именно так, о сияющие в свете луны! - качнул острием Правый Сай. - Так что, давайте будем считать ту ничтожную скляницу...ну скажем знаком наших тёплых чувств к той Хаффе, что скрывает своё лицо чадрой теней!
- О, чародеи слов, блаженной вестью осчастливили вы ничтожных. Но и в долгу не могут оставаться катары. Хорошо, пусть это остается на бархате нашей совести алмазной брошью напоминания. Но расскажите, как случилось, что цирк ваш здесь?

(с Сигрид, да будет хвост её пушист, а нос холоден)

- Случилось так, - охотно начал Правый
- Что к почтенному Мурамасе пришёл незнакомец, желающий услышать новости о землях и сынах Запада, что в Хаффе иногда обретаются, а в овтет за то предложил обустроиться на его, ну тоесть, я хотел сказать, Двуязыкого, да сияют его клинки вечно, дворе! - охотно продолжил Левый
Переглянулись сестры и рассмеялись негромко.
- Да простят великодушные наш нескромный смех, предметом которого не является щедрость Двуязыкого, равная разве его благородству да необъятной пустыне, - подавив судорогу, попыталась Чандра пояснить, - но представили мы мину Махры, Чье-Лицо-Что-Верблюжья-Лепешка, когда бы он принял – никак не раньше, чем через неделю! – посла, согласился дать цирку регистрацию – на площади бы уже только ветер перекатывал клочки подшерстка из угла в угол!
- Неисповедимы пути Пророка, уберег он нас от ненужных хлопот, - серьезно добавила Кали, - но, видит он, чтобы поставить на место тупицу-Махру, хватило бы и случая с циркачами, - почти неразборчиво пробормотала она.
- ..но теперь вам не грозят ночные воры и лиходеи! – перебила сестру Чандра. Саи-алхимики внушали симпатию, но не сладок ли яд? Катары не торопились доверяться до конца. – Когда же первое представление?
- Думается нам, что завтрашний день, лишь взойдёт солнце, будет полнится заботами и хлопотами по приготовлению, словно казан в чайхане пловом, ну а а на третий день мы дадим своё первое выступление. Впрочем, точно это ведомо лишь почтенному Марамасе, - ответил Левый Сай.
Виноградины сведений цепко ощипывал взгляд Кали с томного вечера в саду Двуязыкого. Не наигранно, кажется, была суета, действительно обустраивались усталые циркачи. Значит, не постановкой-ловушкой был и договор на площади. Не проник еще сюда скользкий тулвар.
- Хотели бы мы с сестрой хоть краем лезвия поймать сияние чудес ваших представлений! – вздохнула Чандра. – Но скажите, о творцы вещества, зачем вы помогли нам с сестрой? и можем ли мы теперь имена ваши узнать, чтобы в утренней молитве славить их?
- Сай! - хором ответили братья. - По традиции нашей семьи так зовут всех, пока не заслужат деяниями себе настоящих имён. Мы молоды, потому пока что я - Правый, а я - Левый.
- Какого же величия должно быть деяние, что вы, благороднейшие из детей Повитухи, еще не заслужили имена? Уж не месяц ли надо поймать и посалить на шпиль минарета?
- Возможно и так, - качнул гардой Левый. - И имя тогда будет воистину славным! Что до меня, то я пока ищу прозвания Травы Постигший.
- А я, - подхватил Правый, - Составитель Зелий. Это достойные прозвания и в них наше любимое дело.
-Именем Марукку, кажется мне, недолго вам ходить безымянными. А что, любые зелья составить можете?
- Ограничивает нас лишь сила веществ, да пределы знаний Блистающих, - серьёзно ответил Правый.
- А нужны ли вам самоцветы Хаффы, той истинной Хаффы, что днем прячется под глухой паранжой и лишь ночью показывает посвященным свой прекрасный лик, - вдруг вмешалась Кали, серьезно и немного взволнованно, закатные лучи румянцем багрили клинок.
- Нужны, - не менее серьёзно ответил Правый. - Однако, о блистательные сёстры, если вы собираетесь просить о составлении серьёзного зелья. выслушайте сперва непременное условие...
- Брат, это ведь просто традиция! - перебил Левый.

(с Оррофином)

- В ней мудрость, - отрезал Правый. - Так вот, после того, как назовёте вы нужное вам зелье, должно будет нам задать друг другу множество вопросов и получить хитроумных ответов в изящном танце сверкающей Беседы!
Вновь безмолвный диалог бабочкой порхнул меж сестрами, и вновь тихий дружный смех сорвался с их клинков.
- Настойчивость ваша достойна вашей искусности! Будь по-вашему, по-Беседуем. Для нас это честь.
Саи взлетели вверх, а потом опустились, замерев на разных уровнях. Правый Застыл над головой Придатка, словно клюв некой хищной птицы, Левый же плавно извивался и перетекал у пояса, словно змея, готовая к броску.
Придаток - гибкая и худенькая, застыла в узкой задней стойке - правая нога упирается в землю мыском, левая опорная и чуть согнута, центр тяжести сзади.
Сироко скинул на сгиб левой руки плащ, повесил на шатерную растяжку, встал прямо и с виду расслабленно, ладонями обняв рукояти катаров. Сестры выжидали.
Саи ударили одновременно - Правый отвесно рухнул сверху, целя в голову. а левый всё тем же змеиным движением снизу вверх устремился к груди. Айги, а именно так звали Придатка братьев, двигалась быстро и плавно - словно вода перетекла из одного сосуда в другой
Чандра взлетела вверх, вклиниваясь меж зубьев Правого сая, Кали замкнула крест, скребнув по зубьям Левого. Сирокко позволил Саям по инерции секунду продолжать движение, сестры брали запас для разгона, а затем будто раскрыли круглый вейский зон-тик, распахнули винт, отбрасывая Саи в стороны.
Придаток гибко крутанулась, словно исполняя танец с веерами и неожиданно присела, в то время как Саи, использовав вращательное движение, на мгновение ощутили теплоту тела Сирокко, прорезав его шатнины с внешних сторон. Перекат назад, изящное движение, и Блистающие вновь готовы к атаке. на этот раз танцуя перед Придатком в паре
Сирокко остановился, будто решался на что-то, будто катары разные приказы давали ему. Сделал короткий шаг вперед. Чандра вновь взвилась вверх, по широкой, что шарф принцессы, дуге, от колена до макушки Айги, за самые кончики отводя Саи, спутывая их. Придаток сделал выпад, Кали устремилась в живот алхимика.
Айги изогнулась, но недостаточно быстро и Кали быстро коснулась живота девушки, однако, и Саи не дремали. Правый хитрым, несколько игривым движением зажал Чандру между своих зубьев, а Левый ловкой змейкой скользнул к горлу Сирокко.
- Благодарим вас, о блистательные пэри ночи! - тихо звякнул Правый и Айги плавно отшагнула назад. - Это была честь для скромных алхимиков!
Кали и Чандра коснулись друг друга накрест ,выражая почтение и благодарность за Беседу, Сирокко поклонился, подбирая свалившийся от неосторожного движения - или от ветра - плащ, накинул его, скрыв голову под капюшоном.
- О Знающие голоса трав, Беседа ваша изящна и сладостна, что шербет. Но садится солнце, а чаша переговоров не полна и наполовину. есть ли у вас еще условия?
- Золотая пыль древних традиций легла стала нам плащом, а потому, больше не станем мы подобно жукам-термитам точить ваше, о несравненные, терпение и лишь спросим, какой состав вам нужен? - блеснув улыбкой в луче закатного солнца ответил Правый
Кали и Чандра вернули улыбки, синхронно, словно отражения друг друга.
- Сейчас мы говорим о совершенно особенном составе. Дерзки как никогда наши помыслы, однако не прыгнув с минарета, не познаешь полета. Зелье, которое просим мы у вас, не так легко приготовить, а приготовив, очень сложно сохранить, и все же. Нужен нам эликсир союзничества. Настоенный на взаимном уважении и лишенный осадка измены.
- Есть зелья такие, что на воздухе испаряются за считанные мгновения, - задумчиво ответил Левый. - И держат их в сообых сосудах, запечатанных особыми составами. Какой же печати хватит вам, о улыбки этой прекрасной ночи?
- Циркач подобен волнам ветра в лоулезских степях, ни одна сеть мира его не удержит. Посему нам хватит вашего слова чести - да вспыхнут уголья былой веры Блистающих друг другу.
-Но, возможно, волшебники мудрые, как Саи, предложат печати более верные?
- Нет печати вернее, чем доверие, - отвечали алхимики. - Оно прочнее любой скалы и перестоит время. Лишь червяк сомнений может подточить его крепость, а потому, мы не дадим ему отложить свою личинку в нашей печати. Мы готовы стать вам союзниками. Слово чести!

Длинны и извилисты, как коварные мысли, улицы Хаффы. Но тот, кто знает город многие десятки лет - с тех пор, как повитуха окунул раскаленную сталь в протестующе зашипевшую воду – найдет дорогу и жарким днем, и темной ночью.
Когда утомившийся Фахраш с еще более усталым Придатком подъехал к воротам своей усадьбы, то их встретил страж-копье, изменивший обычной невозмутимости и иногда нервно покачивающийся.
- Тут цирк прибыл. Пустили, как велено.
Зюльфакар ничего не сказал, а Шемир в это время спрыгивал с коня, вручая поводья юному Придатку бови*. А страж продолжил, подозрительно блеснув лезвием:
- А еще катары с ними затесались, не похоже, что цирковые, кажется. Да вон они! Беседовать горазды, кажется...
Хотел Двуязыкий разгневаться, спросить, как попали сюда подозрительные клинки, да почему остаются до сих пор, коли непохоже, что они среди тех, кому подарил он ножны своего покровительства. Но передумал, заинтересованно посмотрел в ту сторону и направил Придатка в ту сторону. Кажется, Шемир здорово вымотался за день... Ничего с ним не станется, ночью отоспится!
Катары разговаривали о чем-то возле высокого шатра с братьями Саями – те были явно из цирка. Это ощущалось – и даже не в одежде Придатка, а как-то неуловимо, непонятно - но вольные странники-циркачи не были похожи на горожан, даже если бы ковал по одному образцу один мастер.
Он подошел ближе – разговор затих, словно бы и катары, и Саи ждали, что зюльфакар пройдет мимо, но нет. Фахраш остановил стопы своего Придатка в двух шагах и произнес:
- Приветствую вас в этом доме, уважаемые. Рад видеть, что цирк уже устроился. А вы, кажется, прибыли не с ними и, наверное, по делу?
Последние слова адресованы были уже одним катарам.
Сестры выдержали паузу, последним холодным отблеском завершая разговор с Саями, затем только повернулись к зюльфакару, почтительно и без суеты вернулись на серебряный пояс придатка, еще секунду потратив на рассмотрение богатых ножен и благородных линий Двуязыкого.
- Никогда еще истины чище не проливалось в душный воздух Хаффы больше! - сказала Кали, легко качнувшись в уважительном поклоне.- Дело привело нас сюда, что погонщик непокорного верблюда. И наивно с сестрой полагали мы, что не потревожит наше маленькое дело покой великих – как не тревожат Творца скорби кухарки по разбитому горшку!
Фахраш задумался на миг – разглядел он в сестрах острый ум, быстрый язык и твердость духа. Не так уж часто эти качества сочетались вместе.
- Чаще разбитый горшок так и останется грудой черепков, которые сметут на помойку, - произнес он задумчиво, - но иногда по воле Творца может привести к основанию целого города через цепь событий. Мы можем лишь пытаться разгадать пути его промысла, - чуть шевельнул кисточкой Двуязыкий, словно поднимая ее к небу. Он говорил возвышенно, как поэт, который читает стихи, а потом вдруг добавил – гораздо проще. - А потому хотел бы поговорить с вами один на один... Точнее, один на двоих.

________________________
*Бови - нож с широким клинком, выемкой на пяте и ограничителем.

(с Сигрид)

Отсвет луны улыбкой лег на клинок возле гарды – Шемир чуть потянул его из ножен, а потом уронил обратно.
Ни один слуга себе не купит таких одежд и ножен, рыбкой в фонтане мелькала мысль меж сестрами, а купив, спрячет под семь тысяч покровов и покажет только жене в великий праздник. И ни один гость не станет в доме хозяина расспрашивать столь свободно и уверенно незнакомых, если только на место хозяина не метит. Усадьба же эта, насколько катарам известно было, только одного знала хозяина, хоть и о двух языках.
- Коли к недостойному приходит пророк – в уме ли Блистающий, отказавшийся от его милости? И в уме ли гость, перечащий хозяину? Мы последуем за тобой, о высокородный, будь сама Нюринга местом твоего приглашения, – подтверждая слова катаров, Сирокко сделал шаг вперед.
Еще более утвердился Фахраш, что верным путем пошли его мысли, сподвигнув на разговор. Они покинули большую остроконечную тень циркового шатра и прошли по дорожке – песок поскрипывал под ногами Придатков.
- Пути мудрости привели вас к верной догадке, - заметил Двуязыкий, и наконец покинул ножны. Неяркий свет луны на миг приласкал блестящую сталь, тут же вновь вернувшуюся в свои одеяния. – Но могу ли я теперь узнать, как называть своих гостей?
Он посмотрел на сестер и Придатка. До слуха бывшего визиря доносились многие слухи – слишком многие, и сейчас он пытался вспомнить и соединить из них те, что вели повесть о катарах и приметном серебряном поясе.
- Творец наделяет высокородных не только парчой на одеяния придаткам и вейской яшмой для ножен – проницательность и дальновидность их ножны. Понимает поэт судеб многих, что имена наши раскрывать опасно, чтобы разговор наш не стал вскоре разговором палача и узника: слишком известны наши имена, - говорила Кали, как ближняя к Двуязыкому, осторожно, будто по маленьким камушкам переходила бурный ручей. Чандра тем временем вниманием обнимала просторный сад и дворик.
- Но дабы не обижать невежеством, скажем, что многие зовут нас просто Катарами. Многие из тех, что шелком устилают свои ложа.
- И, дабы не тревожить напрасно стражников, - вставила Чандра, - скажем, что никакой злой умысел не кроется в нашем приходе, но лишь зов долга и привязанность сердца.
Лесть была приятна Двуязыкому, как полировка умелыми руками Шемира, но вместе с тем не позволял он себе забывать, что за ней могут крыться и лезвие вражды, и гарда безразличия, и рукоять дружбы.
- То, что кому-то верность долгу, другому покажется угрозой его блеску, - с усмешкой произнес он, - но воистину я верю в сверкающую чистоту ваших намерений и, - Фахраш вспомнил наконец слухи о имеющих власть в ночи катарах, - клинки, чьим острием является ум, всегда могут помочь друг другу, если злая необходимость судьбы не заставит их противостоять, выщербляя чужое лезвие.
- В любом случае, долг наш исполнен. Но смогут ли помочь друг другу тигр и серая мышь из гнилого подвала мечети?

___
(с Хигфом-самой)

Фахраш разразился смехом, чистым и негромким, как лунный свет.
- Неужели не приходилось видеть столь умным катарам ни тигров, ни мышей, что задают они такой вопрос? Сможет ли мышь сражаться против хищника. Она будет съедена в момент, если вместо храбрости не проявит изворотливость, скрывшись в спасительную тьму норки. А сможет ли тигр прокрасться незаметно в узкую нору и увидеть и услышать многое из того, что доступно чутким мышиным ушам?
Сестры синхронно кивнули с удовлетворением. Слухов о заносчивости Фахраша не ходило, но разве можно верить слухам? Оказалось, что можно иногда.
- Думаю, тигру нужны мышиные норки? А мыши никогда не помешает спрятаться за широкой и сильной лапой того, чей голос приводит в трепет Хаффу на многие кварталы.
- Наверняка некоторые из мышиных нор ведут не только в дома Безродных, - задумался Двуязыкий. - И мыши пищат о том, что увидели и услышали, интересуясь делами домов и дворцов. Я хотел бы знать о Высших, но с особенной радостью услышал бы каждый шорох о пресветлом властителе нашем и достойных детях его, и о Великом Визире, - насмешка ядовитой змеей скользнула в голосе, - и об их маленьких слабостях – увы, никто из нас несовершенен. И еще – успела ли достичь вашего слуха весть о неудаче шахских гулямов, что не довезли саблю для шах-заде?
- Не все мыши живут в одной стае, не все норы связаны одной сетью. Но за горсть пшена и защиту от котов, думаю, возможно прорыть недостающие ходы и договориться с другими мышами. Мы услышали тебя, Блистательный Фахраш. Но что получат за работу смиренные катары, дочери ночи?
- Пусть их нужда сама подскажет им, - качнулась рукоять Фахраша, - что нужнее катарам сейчас – звенящее серебро или ответная помощь?
Казалось, что деревья, подобно Блистащим, переговариваются между собой в ночи на непонятном шуршащем языке, склоняя друг к другу свои ветки – черные узоры на темном небе. Впереди поблескивающей гладью разлегся в каменном ложе сонный пруд.
- Кому же не ласкает слух негромкий звон серебра? Сейчас ни в том, ни в другом мы не нуждаемся, однако ветра переменчивы в это время года, – Сирокко остановился. Силуэты деревьев и придатков таяли в сумерках. - Как только драгоценные крупицы падут в наши ладони, мы снова посетим гостеприимство твоего сада. Однако звезды скоро выглянут из своих убежищ, и дела неотложные цепями окутывая наши гарды, утягивает на улицы просыпающейся Хаффы, да простит катаров хозяин.
- Что ж, вы хотите прибегнуть к помощи в час нужды – достойное решение не растрачивать ее впустую. Многие хотят получить слишком много и сразу, но обычно главная цель ускользает от них, как вода.
Шемир присел на берегу, зачерпнул ладонью воду и сжал кулак, словно демонстрируя слова Блистающего, кивнул Сирокко. Фахраш продолжил. – Вы знаете, где меня найти, Катары. Если же что-либо позовёт меня в путь, то ушами моими останется дворецкий этого дома, достойный бебут Халил. Да будет удача вашими ножнами!

(с ней же, завершение)

Ночь. Караван...
С Оррофином, да будет вечно сиять его клинок

Когда солнце село, цирк готовился ко сну. Предстоял хлопотный день, и циркачи старались отдохнуть, урывая лишний час для сна.
Мурамаса обходил стоянку с проверкой. Педантичный, обстоятельный характер всегда был присущ егос емье, а потому цирк-баши всегда делал вечернюю проверку сам. Заглянув в одну из телег, он увидел среди тряпья и прочего реквизита чью-о фигуру, сжавшуюся в комок при его появлении.
- Ты кто? - спросил он, кладя руку Придтка себе на рукоять.
- Я - Фатима, сиятельный господин, - тихим, дрожащим голосом отвечала сабля.
- Я непомню тебя, Фатима, - спокойно отвечал тати. - Кто ты в моём цирке?
- Меня привел Ульфбрехт, да не угаснет никогда блеск его клинка, - после некоторой заминки, сказал девушка. - Я хотела стать акробаткой.
- Выходи, -Мурамаса отвёл Придатка на полшага, не сомневаясь в своей скорости и реакции. - Покажешь мне, что ты умеешь
- Конечно, господин, - поспешила следом за ним Фатима, выбираясь из вагона. - Но разве ночная мгла не укроет от твоих глаз большую часть моего выступления? Быть может лучше дождаться утра, когда свет солнца зальет двор сиятельного Фахраша Двуязыкого?
- Рад, что ты о нём мне напомнила, - жёстко блестнул Мурамаса.- Как раз сегодня один Блистающий просил меня в качестве награды за место здесь сообщить, если я увижу у себя в цирке молодую красивую саблю, ранее мне незнакомую. Потому Фатима, я спрошу ещё раз, кто ты такая и почему почтенный Двуязыкий тебя ищет. Ответь правдиво и, может быть, я оптущу тебя!
- Разве он может искать меня? - Девушка испуганно дернулась, словно собиралась юркнуть обратно в вагон.
- Может, -- Мурамаса с тихим шелестом покинул ножны и упрёся в грудь её Придатку. - Впервые небо над Хаффой увидело его клинок и в блеске его чудилось что-то зловещее. - Зачем ты ему?
- Не надо, господин! - Взмолилась девушка, а в глазах ее придатка читался животный ужас.
- Зачем? - повторил Мурамаса вопрос и, легко пройдя сквозь ткань, упёрся в нежную кожу на груди Придатка.
Та вскрикнула, и отстранилась. Мурамаса приблизился. Лопатками девушка упиралась в повозку и отступать ей было некуда.
- Мне ничего не стоит позвать стражу, - спокойствие тати лишь сильнее пугало, а красная луна, поднимающаяся за спиной его Придатка красила его кровью. - Но я тогда ничего не узнаю, так что лучше расскажи мне всё.
- Тогда ты не отдашь меня жестокому Фахрашу? - Жалобно простонала Фатима.
- Возможно, - ответил Мурамаса, но тон его смягчился, давая надежду.
- О милосердный господин, сжалься надо мной, - взмолилась харзийка, едва не плача. - Я сбежала от шахских гулямов, не для того, чтобы попасть в сети Двуязыкого!
- Почему же тебе пришлось от них бежать?
- Меня... из меня... - всхлипнула она. - Меня привезли в Хаффу как подарок, для сына Хафиза аль-Рахша! Чтобы я стала игрушкой жестокосердного принца!
- Вот оно что, - Мурамаса усмехнулся. - Так почему же ты не убила тех, кто хочет тебя достать?
- Убила?! - Вскрикнула Фатима, вжавшись в стену кибитки.
- А что в этом такого? - ухмыльнулся веец, сейчас выглядящий демоном Масуда. - Или может...тебе всё же не так отвратителен сиятельный принц, да полнятся чресла его силой? - манера разговора обычно обходительного и гибкого Мурамасы разительно изменилась. Сейчас это был звонкий, хлёсткий шёпот клинка. рассекающего воздух отнюдь не в дружеской Беседе, полный злой насмешки над всем миром.
- Нет! - Воскликнула сабля. - Я ни за что не вернусь туда!
- Ты так думаешь? - поинтересовался Мурамаса и упёрся в землю - Тогда немедленно вспори горло моему Придатку, иначе он позовёт стражу...
Сразу за этими словами Придаток цирк-баши демонстративно набрал в грудь воздуха и открыл рот
- Но... но... как... - глаза придатка Фатимы расширились от ужаса. Сабля медленно показалась из кожанного чехла, которым Ульф заменил ее узорчатые ножны. - Я не...
Мурамаса резко взлетел рукоятью вперёд и ударил её Придатка в челюсть. Не сильно, но достаточно, чтобы девушка упала. Три коротких взмаха и на её груди расцвели красным три крохотные полоски. Царапины, не более, но всё же..
- Вот примерно так, - спокойно сказал он. - Только глубже. Это проще. чем ты думаешь.
Девушка заплакала, зажимая рану.
- Хочешь мочь также? Быть себе хозяйкой? Владеть тем, для чего тебя и твоих предков ковали?! - Мурамаса прижался своим слегка окровавленым клинком к той части лезвия сабли, что высунулась из ножен, давая ей почувствовать вкус крови её же Придатка. Кровь, капля за каплей падала на землю, исчезая в ее недрах. Лик луны скрылся за облаками и в воцарившемся молчании тягучим медом прозвучало тихое "да" входящей во вкус харзийки.
- Тогда иди за мной, - Мурамаса одним движением стряхнул кровь в траву и скрылся в ножнах. - Прикрой раны, а в моём шатре разберёмся.
Она покорно кивнула, и запахнулась в плащ, подаренный ей Ульфом, а затем засеменила за караван-баши.

(С Ноэлью вот такое сновидение о драгоценностях и гранях мира =))

"С чего начать?"
Но и не знал, что Мурамаса нынче в Хаффе. Про цирк он слышал, но Но услышал за сегодня столько, что цирк оставил на потом.
"Сначала к ювелиру."
Толковый камень на застёжке от плаща заметно подымает дух придатка. Но считал, что любому, даже самому толковому придатку, почти как драгоценному камню, нужно время и огранка, чтобы сделаться спутником. Но не объяснил бы в чем разница, но... отчётливо её понимал. Но в частности - придаток туп. И в точности как лезвию блистающего, придатку требуется полировка и шлифовка.
Дарт вышел в город, намереваясь просто пройтись, хотелось уложить в сознании случившееся, все слегка смешалось - участие в поездке, дворец, шах, назначение на пост... но внезапно завернул в лавку самого известного и почтенного ювелира Хаффы. Требовалась какая-нибудь безделица, наглядно подтверждающая, что все это ему не сниться.
Так сплетаются лучи бытия на клинке Хозяина судеб и ни одному Блистающему не под силу развязать завязанное, начертав на песке Бедующего иные письмена, нежели уже выведенные рукою Создателя Сущего. Ничто не изгоняет тревогу из женских мыслей лучше, нежели восхищение в мужских глазах или блеск драгоценных камней. Лишённая возможности утешится первым, Айши прибегла ко второму средству, потому в лавке почтенного криса, таланты Придатка которого были столь же разнообразны, сколь извилисто было его лезвие, Но увидел принцессу. Альтэ аккуратно перебирала тонкими пальцами плетёные цепочки и браслеты, любуясь игрой света на безупречных гранях и не замечая ничего вокруг.
Убедив себя, что ювелир за выбором безделицы вполне может рассказать что-нибудь интересное, Дарт дошёл до лавки и, не глядя по сторонам, вошёл внутрь.
Когда ему преградил путь опустившийся гулям, Но на ладонь вышел из ножен, блеск его был гневным. Но Дарт увидел Альтэ. Но молча ушёл в ножны и выбил гуляма из рук его придатка. Дарт, кажется, этого даже не заметил.
- Почтенный, - Но коротко поклонился крису, - я видимо не вовремя. Добрый день, сияющая. Позвольте мне похвастаться? Вот новый мой придаток. Вы были так грустны сегодня...
Но не то чтобы растерялся, но придаток что-то чуть не перестал его слушаться, Но и не вспомнил бы, когда подобное с ним происходило раньше.
Альтэ подняла голову, и тёмные глаза на мгновенье полыхнули отблеском сияющих камней. Но стоило девушке понять, кто перед ней, как на нежных губах заиграла приветливая улыбка.
-Я рада возможности уловить сияние солнца на твоём клинке, о Высокородный. И подобно тому, как родниковая вода наполняет жизнью пробивающийся к свету росток, так радость встречи шёлком наслаждения покрывают мою душу. Мне приятны слова заботы, но клянусь, что нет такой печали, что могла бы омрачить моё чело в день возвращения моего возлюбленного брата. И безмерна была бы моя благодарность, если бы слух мой усладил рассказ о путешествии, что окутало палью дорог ножны Блистающего и покрыло славой его клинок.
Под молчаливое пыхтение гулямов поведал Но о тревогах и опасностях подстерегавших неопытных путников в пустынях, о клубке интриг в недрах дворца Хакаса, где будто змеи сплелись интересы тамошних власть имущих и о проявленной принцем-братом заботе о будущем сестры-принцессы. Вообще-то Но был немногословен, но рассказ все-равно затянулся на многие минуты. Сравнение придворных с разными камнями-драгоценностями были краткими, но очень ёмкими - к примеру, принц в рассказе оказался огненным топазом.

Слова Но, казавшиеся поначалу забавой, подобной легкому дуновению ветра, дарующего прохладу в знойный предполуденный час, уподобились рокоту вышедшей из проложенного же ею самою русла реки, предвещающему беду и влекущему уже не свежую и животворящую воду, но мутную жижу вперемешку с обломками скал. Шемшир молчала, покуда собеседник ее говорил, блистая красноречием, но не наблюдательностью, иначе смена в настроении слушательницы не ускользнул бы от его внимания, подобно тому, как стремительная наложница выскальзывает из рук нерасторопного старца, за немощью своею не способного удержать юное тело в своих объятиях. Стоило только Но умолкнуть, как едва сдерживаемым гневом зазвенела сталь:
- Да как посмел он, загубленный ошметок работы криворукого Повитухи, распоряжаться моей судьбой. Кто позволил этой ржавчине на благородном лике клинка говорить от лица владыки Хаффы. И как смел ты способствовать в этом заговоре против своей принцессы!
Лицо принцессы-придатка полыхало румянцем, а темные глаза метали молнии.
- Взгляните, принцесса. - Если б Дарт еще понимал, что из его слов о драгоценных и не очень камнях вызвало такую реакцию. Он почтительно взял одно из украшений и поднес его к окну, чтобы подсветить лучами заходящего солнца. Не очень крупный бриллиант в окружении нескольких рубинов на браслете смотрелся чуть странно - чуть раньше он был незаметнее серой мыши в сумерках, но и сейчас рубины сверкали ярче, и было непонятно, почему вдруг эта искорка помещена в центр. Подождав пару секунд, Дарт убрал браслет из под солнечных лучей в тень. Рубины погасли, но такой невзрачный чуть раньше бриллиант, оказалось, сам светится глубоким алым светом. Секунд через пять и бриллиант погас, снова скрывшись среди своего тускло-багрового окружения.
- Настоящий, надо же. - Качнулась кисточка на рукояти Но. - Вы слишком поспешно судите, принцесса.
"Шаха разгневал, теперь вот принцесса, а уж в каком бешенстве будет принц... Осталось разгневать всех поочередно визирей и даже не замечу, как опять окажусь даже не в зиндане, а сразу в кузнице..." - Решил Но.
Легкие пальчики Альтэ легли на сияющее яростью лезвие, как и утром пытаясь успокоить дрожащую госпожу, но помогало это мало.
-И в чем же моя поспешность? Не в том ли, что я не плету узоры предательства за чужими спинами и не помогаю недостойным называться Блистающими в их гнусных интригах?
- Скажите, вы хотите пребывать в неведении? И, чтобы все происходило само собой? Конечно, я плету узоры... вам тоже надо этому учиться, но – не предательства. Узоры - наша жизнь... в беседе.
Подобно тому, как искра мгновенно заключает сухой хворост в пламенные объятья, гнев мгновенно охватывал принцессу. Но в отличие от безжизненных веток молодая лоза ее мыслей никогда не пылала долго, а потому Айши, глухо прошелестев, вновь облачилась ножнами спокойствия.
-Прости мои злые слова, Блистающий. Я забыла, что покрывало ночи и белую кобылицу превращает в вороную. Так отблеск темных помыслов того, кто по воле Создателя Сущего называется моим братом, бросил тень и на твой клинок. Я благадарна за предупреждение. И надеюсь, что обрету друга там, где мне готовили врага.
Не дожидаясь ответа, Альтэ порывисто поднялась и, на ходу пристегивая ножны к поясу, покинула комнату. Только черные глаза еще раз сверкнули матовым опаловым блеском.

(совместо с Ri)

Дела духовные
С Пехотой, да будет благославен его путь

Никто не препятствовал Ульфберту, когда его Придаток размашистым шагом прошествовал внутрь священной мечети Харам Бейт-Мару, где, как утверждали на каждом углу, покоилось спящее тело Марукку Пророка. Внутри, между тонкими колоннами, под высокими сводами, вопреки ожиданиям северянина, лишь редкие жрецы, отстраненно болтаясь на поясах обряженных в церемониальные одежды Придатков, шуршали туфлями по дорогим коврам.
Вежливо поприветствовав одного из служителей и узнав у него путь к покоям многомудрного кузнеца Энху Железнолапого, Ульфберт покинул главную залу. Внутренний двор Харам Бейт-Мару был подобен небольшому городу, словно миниатюрной Хаффе, что огородился от многолюдных будней священными стенами древней мечети. Массивное здание храмовой библиотеки соседствовало с крохотными кельями, затерянными во многочисленных виноградных садах. Сквозь шарканье туфлей, шуршание халатов и неразборчивое бормотание Ульф с удивлением услыхал
журчание арыка – не иначе, как через подземные русла, хитроумные жрецы подвели воды внутрь мечети.
Трудно не запутаться в паутине, сплетенной хаффийскими архитекторами, иноземному мотыльку. Однако лоулезца вел подробный рассказ жреца, объяснявший дорогу к кузне Харам Бейт-Мару, потому, немного поплутав, он наконец вышел к кузне. Покои Железнолапого прятались за высокой изгородью из виноградных лоз, опутавших торчавшие из земли жерди. Казалось, жар, что исходил от мехов, запрятанных где-то в утробе кузни, совсем не смущает прихотливое растение.
Ульфберт отыскал калитку и уже собирался было войти внутрь, как его путь преградил криво загнутый килидж. Приветственно брякнув ножнами, он смерил северянина внимательным взглядом и спросил:
- Хей, иноземец. Чего забыл ты в гостях у Энху Железнолапого, величайшего из кузнецов Хаффы?
- Я пришел к достопочтенному кузнецу Энху от собрата его, прославленного Ашага Черного, - с достоинством произнес Ульфберт. Иноземец надеялся, что упоминания покровителя будет достаточно, чтобы праведный Энху принял его.
- Уверен ли ты, что дело твое достаточно важно для слуха Железнолапого? – с сомнением произнес незнакомец.
- Да, кроме достопочтимого кузнеца никто не способен решить этого дела, - придаток Ульфа важно кивнул при этих словах.
- Хорошо, проходи, иноземец, - Придаток кривого килиджа пожал плечами и поспешил посторониться, освобождая путь, - но учти, Энху ныне занят важным заказом. Не навлеки на себя гнев Повитухи.
Ульфберт поблагодарил стражника и вошел внутрь, поразившись увиденному: по сравнению с пышной мечетью, прославленный кузнец жил очень скромно: лишь небольшая лачуга, укрывшаяся в тени храмовых стен, да тесный дворик, на котором едва ли смогли развернуться четверо мужчин (видимо поэтому страж и не стал сопровождать его). Через открытую дверь хижины страннику увидал кузнечные меха, тщательно раздуваемые молотом-подмастерьем и самого Энху, что-то рассматривающего на наковальне (что именно - лоулезец не видел, поскольку кузнец заслонял это своей спиной).
- Приветствую тебя, славный Энху Железнолапый, - подойдя ближе громко сказал Ульф, желая привлечь внимание кузнеца.
Повитуха поднял взгляд - тяжелый, словно украшенная острыми шипами голова булавы. Пристально оглядев пришельца, кузнец произнес:
- День добрый, иноземец. Что привело тебя к моему порогу?
- Я прибыл из дальних земель, о кузнец, чье мастерство славят по всей Хаффе, - отвечал Ульф, надеясь, что речь его звучит достаточно плавно. - Прибыл для того, чтобы постичь великое кузнечное искусство.
- Ты хочешь стать моим учеником? – растворив усмешку в вежливости хозяина, принимающего гостя, спросил Энху, - знай же, Железнолапый не принимает в ученики иноземцев. С этим тебе лучше обратиться к другим кузнецам, возможно, тебе повезет.
- О нет, господин Энху, - в такт словам меча, придаток покачал головой. - Ашаг Черный, ваш собрат по ремеслу, согласился взять меня в ученики, если вы одобрите это.
- Одобрю?.. – глухо повторил кузнец, скользя по булатному клинку Ульфа внимательным взглядом, - ты, поди, иноверец? Разве может Повитуха, кующий в Харам Бейт-Мару одобрить того, чье сердце не осенено светом истинной веры в Творца?
- Я верю в Творца, - спокойно, с достоинством ответил Ульф.
Кузнец смерил лоулезца недоверчивым взглядом.
- Все верят. Жизнь без веры, словно ножны без клинка, ничто. Только вот вера, подобно водам реки, должна течь по верному руслу. Не должно ей орошать бесплодную пустыню, ибо лишь саксаулы растут в песке, пища верблюдов и ишаков. Скажи, чужестранец, какую почву питает твоя вера?
- Благодатную, мудрый кузнец, благодатную, - немного удивившись вопросу, произнес меч. - Более всего жажду я обучиться сокровенному ремеслу, чтобы каждым созиданием возносить хвалу Творцу.
- Коли так… доверюсь я словам твои и прозорливости Ашага Черного, - после долгого раздумья, ответил Энху, - однако прежде чем я одобрю твое ученичество, однако с одним условием. Должен будешь всю ночь провести у подножия алтаря, на котором дремлет Марукку Пророк, празднуя появление каждой новой звезды молитвой Творцу. Утром, когда жар солнца поглотит холодное мерцание ночного неба, я хочу знать сколь щедро сыплют ангелы небесный жемчуг. Почти молитвой каждую, и я скажу Ашагу то, что ты жаждешь услышать.
- Да будет так, благочестивый Энху, - склонил голову придаток Ульфа.
- Ступай тогда, благородный иноземец. После заката, когда Хаффа уснет, возвращайся. Пусть хранит тебя Творец на пути твоем.

Дамаянти, Гириш и Сита в тюрьме

Гириш одернул придатка, зевнувшую так, что стражник увидел бы ее завтрак. Дамаянти посмотрела на полоску тусклого факельного света под дверью, засиявшую ярче от добавленного масла: первая смена стражей, возблагодарив Творца, отпускали придатков на трапезу и сами опускались в прохладные шелка сумеречного отдыха. Немногие еще охраняли темницы столь же страшные, сколь скрытые в них преступники – душегубы, богохульники, грабители.
Придаток Гириша вновь растянула глотку в зевке. Бхелхети нетерпеливо постукивал ее по бедру, бросая взгляды в сторону Дамаянти, но уруми обратилась в статую, нет же, статуи менее неподвижны!
- Пора, - будто прошептала тень. Бхетхети и крис вынырнули из ниши, чтобы нырнуть в тюремную ночь. Придаток Дамаянти прислонился к стене, добровольно принимая дозор. Бдительность еще никого не подвела.

Гириш с лязгом задел угол, негрубо витиевато выругался. Двое стражников-пилумов, снисходительно посмеиваясь над неуклюжим клинком, оставили чадящие усталостью посты и подошли к гостям.
- Никак цирк посетил Хаффу, а, почтенные?
-Эй, девка, я тебя для того кормлю, чтобы ты тратила крупицы времени на сон и праздную лень? – бхелхети прикрикнул на крис, Сита сообразила сразу и подхватила игру, смиренно и услужливо помогая Гиришу и его придатку привести себя в порядок. – Да простят меня стражи того, что скрыто, и неловкую мою служанку. Девчонка совсем обленилась, едва научила придатка держать рукавицы да плясать над простыней…
Гириш тайком подмечал, как обмениваются взглядами пилумы. До сего момента ни одной фальшивой ноты не сыграли соратники Катаров, оставалось трещотку выпеть на хвост змеи – и не получилась бы трещотка деревянным бубенцом, что вешают на шею верблюду!
- А ладно ли пляшет твоя служанка?
- А не сойдет ли милость воинов уделить несколько минут ? тогда мудрость их сможет вынести девчонке приговор! Только нужна простыня, - Гириш отмахнулся кончиком от смущенной полетом его мысли криса, спохватился, - или плащи ваших придатков сгодятся. Повесьте же их так, чтобы от моего придатка были видны лишь звезды глаз и моего Придатка! И перчатки ваших придатков нужны будут сей юной прелестнице для танца..
Пилумы, привыкши по приказу смирно вставать в рука придатков и перекрещиваться по приказу, что слепые верблюды от властного голоса бхелхети растеряли искры разума и кинулись стаскивать плащи и вешать их навроде завеса, затем поснимали перчатки и сапоги. Гириш с придатком запахнули плотнее ткань, проверили, хорошо ли закреплены концы за фа
Сита скрылась за занавесом, отгородившим темный угол и коридорный проход к камерам для особенно ловких и опасных преступников. Гириш подал ей перчатки. Придаток криса присела так, чтобы ее не было видно, лишь забрала руки, одетые в перчатки стражей. И представление началось!
Жесткие полукольчужные кисти превратились в кукол, Сита двигала ими, не очень умело, но старательно, Гириш же завел рассказ, один из своих любимых.
- Когда-то, в те далекие времена, когда Марукку еще бродил по земле на поясе молодого придатка..
- подожди! – воскликнул один из стражников, вскакивая. – Ты хочешь рассказать о Святом пророке, но ветер пустыни наверняка много носил вас по городам? А Махмуд собирает рассказы о Марукку! Подожди, клинок, вели своей служанке передохнуть, я его позову…

Покои принцессы во дворце
С Ноэль, да не потухнет пламень ее красноречия

Чуть не сбивая прохожих, неслась на своей белолунной кобыле принцесса, не замечая, следуют ли за ней ее гулямы, стремясь в песнь свистящего ветра вплести ноты своего гнева, чтобы развеять его в бескрайнем просторе, освободиться от жгучих крыльев ярости. Перед закрытыми воротами дворца пришлось остановиться. Нетерпеливая всадница на дрожащей кобыле посмотрела на тяжелые створки так, словно именно они были причиной всех ее сегодняшних расстройств.
Впрочем, не подумавшие слишком уж отстать телохранители быстро поведали страже, что луноликая Айши вернулась в свой дом и объяснили с какой именно скоростью нужно предоставить ей возможность оказаться внутри. На счастье привратников их печень так и не составила десерта базарным псам, а принцесса вскоре уже вбежала в свои покои. Впрочем, как оказалось, прохлада комнат уже укрывала в себе очередного гостя.
-Какому чуд я обязана за ниспосланную мне радость лицезреть сиятельного Аххамада Шамсу-д-Дина в этот час, когда солнце скрывает свой лик за чадрой ночных сумерек?
Визирь поднял Придатка и вместе с тюбетейкой последнего учтиво склонил тяжелую от обилия злата рукоять.
- Душа моя возрадовалась, едва я услыхал звук шагов дивной Альтэ, - повел речь Шамсу-д-Дин, ибо привело меня в твои покои искреннее желание предупредить тебя о надвигающейся опасности, о высокорожденная! Ядовитый змей коварных замыслов смыкает вокруг твоего клинка тугие кольца!
Девушка вздрогнула и опустилась на подушки.
-Звон иного клинка уже поведал мне о том, что не достойно называться поступком Блистающего. Однако я желаю слышать, что за весть стремишься поведать ты.
Визирь, не спрашивая позволения, опустил Придатка подле.
- Значит, луноликая уже ведает, что вероломный брат ее скрывает под мягкой периной заботы отравленный шип! Увы, это не все. Ашшир аль-Каби собирает вокруг себя союзников, для которых жар фарра, что украсит твою рукоять, злее полуденного зноя в сердце Калханский песков. Одному Творцу ведомо сколько их, однако одна один из них уже успел расстаться с чадрой тайны.
Аххамад Шамсу-д-Дин выразительно замолчал, и молчание то было подобно магниту, притягивающему к себе злато внимания.
Его имя Фахраш Абу-аль-Фарах, прозванный во дворце Двуязыким. Ныне сей недостойный пытался склонить сиятельного шаха, да благословит Творец его деяния, к мысли о твоем замужестве с принцем Хакаса.
Альэ все же не выдержала и, повинуясь порыву своей госпожи, вскочила на ноги:
Значит все, что я слышала правда! Что же, тем хуже. Я раньше полагала принца всего лишь незакаленным клинком, не слишком тесно соприкасающимся с собственной рукоятью, но ныне я вижу, что яд тщеславия и злобы застыл на нем, став гардой, застящей ему свет благородства.
Принцесса-придаток сделала несколько шагов по комнате и резко оборотилась к собеседнику:
-Но что привело тебя ко мне, о сияющий?

Меднокожий Придаток визиря сладко улыбнулся. В улыбке этой, словно в зеркале, принцесса увидела готовность, с которой Шамсу-д-Дин ожидал прозвучавшего вопроса.
- Преданность твоему отцу и забота о собственном благе, о высокорожденная. Я и мой близкий товарищ Мустафа аль-Шайам верим в то, что сияние фарр-ла-Хаффа должно исходить от тебя, а не от принца. Ежели шайтан коронует Ашшира, то он обречет Хаффу на разруху и забвение во имя сластолюбия и невоздержанности. Разве можем мы, верные слуги Хафиза аль-Рахша, что возложил свою жизнь на алтарь этого великого города, позволить чьей-то порочности перечеркнуть все, ради чего жил и живет шах?
-Во мне же вы видите возможность удержать воздвигнутые столпы? Или надеетесь стать ножнами на моем клинке, управляя моими поступками?
- И то, и другое, о принцесса, - доверительно произнес Шамсу-д-Дин, - только не управлять, но направлять. Твоя юность и непорочность суть добродетели для Творца, но порок для правителя. Для того, чтобы выпад твой поражал сердце противника, руки наших Придатков будут поддерживать твою рукоять. Конечно, как подметил твой острый ум, мы также жаждем и выгоды, однако нет в нас желания наживаться на несчастье целой Хаффы. Да и храним мы в глубине наших ножен надежду, что принцесса, оценив по достоинству нашу преданность, не забудет о тех, чьими усилиям устлан ее путь к трону.
Девушка наклонила голову. Несколько мгновений только трели заморской птицы наполняли звуками покои дочери шаха.
-Мы делим шкуру еще не загнанной косули, -зазвенел голос Айши.-Как бы то ни было, только моему отцу решать, чья рукоять будет освещена сиянием фарра. Покуда не свершился поединок, рано говорить об иных средствах. Но я выслушала тебя, сияющий, и уже те слова, что черным жемчугом легли на мою душу, стоят моей благодарности. Ты предупредил меня о змее, а потому имеешь право рассчитывать на то, что я защищу тебя от ее яда. Чего ты желаешь в благодарность?
-Ничего, - разведя руками Придатка, отвечал визирь, - по крайней мере, сейчас. Однако, чую, грядет время перемен. И не раз мне придется ради защиты чести и имущества обращаться к тебе. Но это будет в будущем. А пока, принцесса, позволь мне пожелать тебе благосклонности Небес в предстоящем поединке, ибо, видит Творец, он будет первым камнем, заложенным в здание новой Хаффы.
Принцесса-придаток склонила голову в знак того, что Айши услышала обращенные к ней слова и более не задерживает визиря.

(С предводителем мертвых и нас)

Принц Ашшир аль-Каби

Слова мудрого зюльфакара лишь шелковой тканью скользнули с крутого клинка принца. Не послушал его Ашшир, сам направил стопы Придатка к тронному залу. Однако стоило ему войти и взглянуть на шаха, как на рукоять шах-заде снизошел свет понимания - клинок шаха чуть померк от усталости за день, так что вряд ли он склонен был уступить убеждениям принца. Скорее он действительно даст отказ, и более его уговорить не удастся. Лучше уж выждать более подходящий момент... Или придумать еще что-то более эффективное.
Так что сиятельный принц лишь кивнул нескольким придворным, перекинулся парой слов в одним из чиновников, почтительно поклонился отцу и отправил Придатка обратно в покои, дабы отражение Ашшира на шахском лезвии не пробудило в самом шахе лихорадки раздражения.
Вернувшись в свои покои, принц приказал приготовить ему постель и стал сам готовиться ко сну.
Пока расторопные слуги, прекрасно знающие, как страшен в гневе блистательный принц, торопливо готовили постель его Придатку, а самому Ашширу любимые ножны и мягкие подушки, шах-заде присел у окна с кальяном, который подавали ему каждый вечер.
Ароматный дым клубами разлился по комнате, к нему присоединились тонкие нити чужестранных благовоний, погружая золотой клинок в негу размышлений.
Посвящение. Что принесет оно? Победу, это ясно каждому. Принц не сомневался - он и представить не мог, что проиграет. Да и слыхано ли такое - златоликий принц Ашшир аль-Каби и потерпит поражение! Ножам кухонным на смех! Но что будет там, за победой? Какие старые враги окажутся новыми друзьями и от каких друзей поползет в траве бесшумно змея вражды?
В какие ножны погрузится новая, обличенная фарром жизнь Ашшира?
Все это казалось ему бесконечно прекрасным и захватывающим, как вечная пляска в Беседе с достойным соперником. Еще не прошел он Посвящения, еще не украсил свой клинок победой, но уже ткал в воображении пестрые гобелены будущего.
- Принц, постель готова, - тихо прервал размышления шахского отпрыска один из слуг. Две тонкие сабельки серебристыми змейками скользнули в опочивальню шах-заде, готовясь к ночному сопровождению принца.
Ашшир задумчиво блеснул и проследовал за ширму.
И во сне сладостные видения будущих побед и успехов не покидали его.

Дом Фахраша

Разошелся Двуязыкий с сестрами катарами, как расходятся Блистающие, встретившись в Беседе – далеко и стремительно, чтобы вскоре встретиться снова. Он задумался о путях провидения. Бесчисленные лезвия многоликого Творца чертят каждому путь: прямой или запутанный в сложных приемах. Но никто не видит этих линий, ибо милосерден Создатель и знает, что не дано смертным выдержать груз знания о грядущем. Впрочем, лишь кто может сказать, запечатлевается ли дорогу судеб до или после того, как сам Блистающий сделает решающий выбор? Пути одних засыпает равнодушный желтый песок пустыни, как следы заблудившегося каравана. А после других остается дороги и города.
Фахраш усмехнулся – вот за такие мысли, высказываемые вслух, и считали многие, что чересчур умничает зюльфакар. И он строил, специально для них, из слов и мыслей все более сложные и менее осмысленные конструкции – смеясь над ними, в то время, как они думали, что смеются над Двуязыким. Почему бы визирю, тем более бывшему, не побыть немного и шутом?
Он ощущал усталость от этого дня – хоть и не ведает металл телесных нужд Придатков, но все живое нуждается в передышке. А Шемир, похоже, и вовсе чуть не валился с ног, наконец позволив себе расслабиться. Он почтительно повесил зюльфакар на его любимое место на стене и с облегчением скинул дорожную одежду, сменив на домашний халат после омовения. Не стал звать к себе, чтоб украсить ночь, ни одну из прекрасных, как молодая луна девушек – Придатков наложниц Фахраша, чтоб скрасить ночь. Оставшись один в опочивальне, Шемир уснул мгновенно.
Клинок же думал, как закончили этот день шах и его дети, сестры катары, циркачи и Очико. Да, интересно, что поделывает этой ночью нагината... С этой мыслью Абу-аль-Фарах позволил ласковому касанию ночи вплести нити сна в свои кисточки.

Великий Визирь

С мастером

Гордо ступал молодой Придаток Великого Визиря, оставалась холодна Очико к почтительным поклонам слуг, и высокомерно отвечала она на приветствия Блистающих. Мальчишка-кинжал семенил, спотыкаясь и постукивая маленькими ножнами, за госпожой, чуя, что неспроста так сурова высокородная дочь Юо.
- Здесь ли наслаждается заслуженным отдыхом благородный Дракон? – вопросила Очико, когда поднес ее Придаток к высоким окованным дверям, прятавшим солнечный молочно-золотой свет, который тонкими драгоценными лучиками пробивался меж створами.
- Здесь, госпожа, - колокольчиком серебряным звякнул кинжал. - Проси же его принять меня, - грозно повелела Визирь.
Миротворцем была она, желавшая покоя и чести другу доброму своему Хаммиду. Теперь лишь горделивый Фейхин был тому препятствием, и хотела Очико, дабы отпустил он дивную Наики.
Очевидно, ждал высокую гостью Дракон, и скоро открылись двери в покои великолепные перед клинком нагинаты.
Вместо прислуги, чьи тусклые клинки ожидала увидеть Очико, появился сам Фейхин Дракон. Одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять - беспокойство и нетерпение свили гнезда на его рукояти, лишив Блистающего положенного покоя.
- О, благородная Юо почтила мое скромное обиталище своим появлением! – приветствовал Дракон, почтительно склонив рукоять перед высокой гостьей, - есть ли новости о деле с преступником-Туракаем?
- Поведай мне сначала, о Фейхин, правда ли есть в твоем сердце любовь к Наики? Или жаждешь ты обладать ею лишь как драгоценностью Хаффы, в чьих жилах течет древняя кровь Ката да за чьей спиной стоит столь благородный, богатый и могущественный Блистающий, как Хаммид? - прошелестела Визирь, и был голос ее мягок и едва слышен, будто воздушное перышко райской птицы, что поет гимн солнцу в шахском саду.
- Воистину так, я люблю дочерь Хаммида так, как люблю собственную жизнь! - взволнованно отвечал Дракон, даже не заметив того, что Юо так и не преступила порога его дома, - ради обладания ею я готов пойти на все, что угодно.
- И ужели не пугает тебя, о Дракон, что Наики уж цветок сорванный, плод надкусанный? Хоть ты первым и возжелал ее, не ты обуздал ее беспокойное сердце, не твой образ лелеет она в юных мечтах, - охладила пыл Блистающего Очико. - Пусти же меня в свой дом да спокойно обсудим мы судьбу вашу, дабы не подслушали ничего случайные уши, и не распространилась история твоя по всей великой Хаффе.
- О что же это я? Проходи, дорогая гостья, проходи! – с этими словами Фейхин посторонился от дверей, позволяя Очико пройти внутрь. Как Великий Визирь и предполагала, внутренние убранства дома Дракона не отличались излишним богатством, однако были насквозь пропитаны тоской по оставленной в далеком прошлом родной мейланьской земле.
Фейхин отослал назойливых слуг, самостоятельно проводив высокую гостью в просторную комнату, украшенную причудливыми статуэтками, в которых Очико распознала многочисленных божков и духов, оберегающих дом от незваных гостей и приносящих его хозяину удачу. Многочисленные фонарики, искусно сделанные из тонкой бумаги, изливали мягкое красноватое свечение, погружая комнату в блаженное спокойствие, немыслимое в безумной Хаффе.
- Располагайся, если необходимо, слуги принесут чай и сладости, - пригласил Фейхин, опускаясь вместе с Придатком на пол, - что касается вероломного поступка Туракая, да расстелет Творец под ним ковер из пауков и скорпионов, то скажу следующее: мы с Наики связаны узами данного слова, разрубить которые, как известно, не может даже сама Смерть. Разве могу я изменить Наики?.. А сердце… я открою дочери Хаммида глаза на истинную сущность подлеца-Полумесяца, взращу в ней ненависть и презрение к шакальему пасынку!
- Ненависть? Презрение? - усмехнулась Блистающая. - Не хочешь ли ты для начала дать раскрыться бутону любви, что прячется в сердце Наики? Не полюбит она тебя, нареченного - и никакие слова, никакие речи сладкие не удержат ее с тобою, о Фейхин!
- Полюбит, обязательно полюбит! – упрямо возразил Дракон, - как вольная канарейка смиряется с прутьями, что препятствуют ее полету, вдруг обнаруживает, что они созданы из чистейшего злата, так и Наики однажды распахнет дверь в свое сердце, впустив меня. У нее не будет выбора! Да и почему волнует тебя любовь дочери Хаммида? Разве не должна ты печься о соблюдении закона, который был нарушен?
- Ко всем придет наказание за совершенные злодеяния, никто не избежит возмездия. А я лишь пытаюсь постичь, отчего же было совершено преступление. И вижу я, что высокое чувство толкнуло юную деву к Полумесяцу. Птица не сможет мириться с прутьями, и нет ей никакого дела, из злата они сделаны, али из простого тростника. И неужто загубить желаешь ты птичку вольную Наики, загубить сердечко ее любящее? Дорога мне честь ее и Хаммида, но важно ли мщение, если несчастной оно сделает и тебя, о Фейхин, и дочь Ката?
- Разве может справедливое возмездие сделать меня несчастным?.. – отвечал Дракон, - тем паче, если жажда мщения во мне подогревается жгучей любовью к Наики. Я не позволю этому нечестивцу порочить ее чистую сталь, излечу ее дух от недуга привязанности к этому демону и наполню его чистой любовью к себе. Тем паче, не забывай, мы с ней родня. Позволь спросить тебя, Очико, отчего ты так ратуешь за Полумесяца, коий врагом тебе является?
- Враг он мне, но не Наики. Внемли же, о Фейхин! - звонко и величественно воскликнула Очико. - Мщение твое обесчестит и деву юную, и отца ее, и род весь их! Неужто позора жаждешь ты возлюбленной? Не за Полумесяца болит сердце мое, нет. Хаммида и честь его оберегаю я.
- Так в чем урон его чести, ежели Наики станет моей женой? – вспыхнул удивленно голос Дракона, - в чем будет позор Наики, ежели ее бесчестье будет скрыто под крылом заботы и любви? Ее позор – ошибка молодости, которую надо исправить, а не возводить на ее месте целый храм!
С глубоким вздохом наклонила рукоять Великий Визирь. Голос Очико прозвучал глухо и печально.
- Вижу я, ярко пылает огонь возмездия в сердце твоем, о Дракон. Не стану более противиться желанью этому. Раз так жаждешь, дабы получил Полумесяц по заслугам, то скоро надо решать, как поступишь ты. Иль забудешь все, что произошло, иль вызовешь преступника на поединок. Пусть же решает судьба и мастерство за вас, кто достойней Наики, цветка Хаффы!
- Но… но… - скрежетнул кривым лезвием опешивший Фейхин, - как так! Почему осквернителя юных дев не накажут согласно закону?.. Разве не нарушил он одну из основных заповедей Творца? К чему прибегать к суду Небес, ежели подобное дело можно решить и клинками смертных?
- Просил ты у меня совета - вот мой ответ. Можешь ты сам стать судьей Полумесяцу, сам повергнуть его, отмстить за честь свою и Наики! - Придаток Очико резко поднялся с подушек бархатных, и гневом сверкнул короткий клинок Юо. - Прости, Фейхин, но это последнее слово мое. Не желаю я более выслушивать речи подобные. Лишь поединком сумеешь ты очистить имя свое!
И Визирь с Придатком своим немедля покинули покои упрямого Дракона.
Сердце нагинаты пылало возмущеньем, но холоден был разум ее. Быстро изгнала Блистающая мысли о недостойном женихе Наики из сознанья. Хаффа ждала свою служительницу.
- Во дворец! - властно приказала она слуге. - Да поскорей - вдруг владыка желает видеть меня!

Поместье Двуязыкого, стоянка циркачей
Пьяный Сакканта-канатоходец и грубый Бертран-громадина

Лишь под самый вечер вернулся уруми Сакканта на цирковую стоянку. Легконогий Придаток его, что привык по тонкому шелковому канату словно по земле ровной ступать, шагал неуверенно, словно впервые вставший на ноги младенец. Давным давно шайтан проклял чересчур ловкого Сакканту, обязав того наполнять кувшин жажды исключительно вином и ничем сверх того.
Говорят, проклял за то, что однажды тонконогий Придаток уруми прошел по слишком тонкой нити… уж не по лезвию ли неосторожного Блистающего или, кто знает, несуществующего Тусклого? Доподлинно то известно лишь Творцу.
Умело уворачиваясь от шатров и спящих верблюдов, Сакканта подобрался к богато раскрашенному становищу Мурамасы. За плотно сомкнутыми полами шатра горел яркий свет, внутри неразборчиво мелькали фигуры и приглушенно звенели голоса.
- Как бы взгляд твой, многоуважаемый Сакканта, не притупился о твою чрезмерную любознательность, - прогудел прямо над головой Придатка-канатоходца тяжелый эспадон Бертран, - у цирк-баши личные дела.
- Так ведь и у меня к нему есть дело! – хихикнул уруми, шурша тонким клинком, - большой важности, иначе стал бы я беспокоить Мурамасу в столь поздний час?..
- Боюсь, долго ждать тебе придется. Сердцевиной чую.
Подобно тому, как флюгер обращает свой взгляд вслед за ветром, владеющим его легким телом, веселье Сакканты тут же разбавилось горечью.
- Что ж поделать?.. – всхлипнул канатоходец, - видит Творец, гурия сна уже приготовила мне ложе сладостных ласк забвения. К утру я и не вспомню, чего хотел донести до Мурамасы…
- Ежели оно так важно, - зевнул Бертран, - скажи мне, а я передам цирк-баше.
- Тогда пообещай мне: сообщишь ему, что ловкий Сакканта принес на клинке своем новость эту и никто иной!
- Обещаю, обещаю, пьяница ты этакий, - буркнул Бертран, заметно раздражаясь.
- Помни, громадина, ты повязал себя словом! – прыснул пьяный уруми, плюхаясь рукоятью в песок.
- Говори! Да побыстрей – нет желания у меня твои бредни выслушивать!
- Бродил я по солнечной Хаффе весь день и однажды оказался я на мосту гадателей, где умельцев прозревать будущее больше волос на груди у твоего Придатка, - на удивление гладко повел рассказ Сакканта, - много средь них шарлатанов, однако был и такой, которому все остальные почести большие возносили! Сказали мне, что де сей дервиш прибыл в Хаффу ранним утром и сей же момент отправился на мост, где принялся с усердием, которому позавидывали бы ангелы небесные, свое мастерство демонстрировать. Причем не за деньги, но за еду для Придатка, который был худее иссушенной безжалостным временем мумии – лишь кости острые торчат, кожей обуглившейся под солнцем обтянутые.
Переведя дух и собравшись с мыслями, которые расползались, словно застигнутные за воровством крысы, канатоходец продолжил.
- И так он ладно все рассказывал да предсказывал, так ладно он имена угадывал, родственников называл, что все до единого поверили ему и забыли о других предсказателях. Легко представить в каком гневе были они, когда завидели очередь к безымянному кханде-предсказателю! Прогнали они его с моста, закидав словами обидными. Впрочем, перед тем, как уйти, кханда мне шепнул… шепнул следующее: «Сегодня ядовитое жало разит врагов, а завтра и самого скорпиона. Пусть поостережется твой господин, ибо голодный орел судьбы, наметивший жертву, не боится его яда!». Вот и думаю я… пусть почтенный Мурамаса побережется от скорпионов и птиц, ибо, Творец свидетель…
- Не боится его яда, говоришь? – задумчиво протянул Бертран, неожиданно погрузившись в мысли и даже не заметив как неожиданно оборвалась нить речи рассказчика, - может, еще чего сказал твой кханда-предсказатель?… а, пьяница?.. Сакканта, слышишь?..
Увы, не слышал вопроса озадаченного эспадона уруми Сакканта, поскольку, как говорят, ежели гора не идет к Марукку, то Марукку идет к горе. Что в данном случае свидетельствовало о нетерпеливости гурий сна, постеливших пьяному канатоходцу мягкое ложе сладостного забвения…

Сообщение отредактировал НекроПехота - 27-05-2008, 10:54

Гириш и Сита
в тюрьме

Недовольство от прерывания полотна сказания блестело на не знающем ножен клинке Гириша, преувеличенное и от того не раздражавшее стражников. Придаток бхелхетти стояла на одной ноге, отставив вторую, и нервно перебирала пальцами по округлому, что полумесяц, бедру. Когда же недовольные тем, что оторвали их от исполнения долга, стражники устроили придатков полукругом на расстоянии копья от развешенных плащей и смолкли, снисходительно и с ожиданием глядя на Гириша, тот наконец широко развернулся, улыбаясь.
- Однако не ожидал я, что весь цвет зиндана соберется на скромное представление моей ученицы! Теперь же не могу я ее бросить – лентяйка наверняка испортит мистерию! – бхелхетти сделал вид, что задумался, - нет, такая достойная публика достойна лучшего в моей жизни представления! Позволите ли нам, о почтенные, вместе поведать для вас историю о Марукку и слепом ишаке?
Пилумы и ятаганы одобрительно закивали, тусклые факельные отсветы волной прошли по полутемной массе зрителей. Гириш склонил придатка в цирковом поклоне, полном грации и тонко приправленным насмешкой.
- Тогда нам нужны еще «актеры» для представления! Две рукавицы вполне сгодятся для столь ответственных ролей – ведь то рукавицы многоуважаемых зрителей! Ах, насколько иногда Блистающие не подозревают, как удивительны предметы, окружающие их! Благодарю! А сейчас…. – Бхелхетти исчез за занавесом.
- Давным-давно, когда песок еще был камнем….

Сита от легкого пинка Гириша выскользнула в нишу, несколько ударов сердца простояла в тени, пряча блеск металла от бликов факелов под рубашкой придатка. Затем, неслышная воровка снов прокралась за спиной зачарованных представлением стражников.

Крис растерянно поскреблась в огромную железную дверь, за которой должно быть, страшных преступников держат, может быть, даже тех, кто кровь пролил.. но пусты каменные вены тюрьмы, и не у кого узнать, где прячут Иглу…
Чуткие пальцы придатка погладили ржавое кольцо. Нет, слишком шершав от пыли запор, давно не открывали эту дверь. Сита пробиралась осторожно вдоль похожих, что зерна чечевицы, дверей, у каждой спрашивая тихо, не она ли скрывает остроязыкого Иглу..