Nihon monogatari gaiden, Дом ветвящихся дорожек...

[SonGoku >>>]

何時までも
Itsumademo

ДО КАКИХ ПОР?..

Андо услышал тяжелое, со всхлипами, дыхание еще до того, как увидел поляну у обрыва. Так дышит тот, у кого в горле пересохло, а страх и горе разрывают грудь. По легендам после такого появляются демоны... Самурай отринул неуместную мысль и развел в стороны ветви кустов. Под узловатым, расколотым надвое деревом скорчилась человеческая фигура. Тот, кого прочили ему в ученики, сам сейчас походил на корягу – скрюченную страданием, покрытую грязью. Шумно хлопая крыльями, на ветку опустился большой черный ворон. Андо выступил на открытое место.

Серый клин облаков резал небо на две половины. Далеко внизу, под обрывом, прибой разбивал волны в мелкую пыль.
Мидзуро постарался не думать о мертвецах. О забытых непогребенных телах; мысль о них наполняла тощего нескладного подмастерье ужасом и странным, но сладостным предвкушением, а в груди – там, куда во сне ударила и застряла стрела, - начинало опять печь от боли. Мидзуро, чтобы не закричать, укусил себя за руку изо всех сил, до крови, и в рот хлынул жидкий огонь.
Мир слоился, и ветер приносил ароматы и звуки не такие, как раньше. Легкий чих белки где-то в лесу отзывался в ушах, точно выстрел из аркебузы, океан голосил, как стотысячный хор.
- Сколько это все будет продолжаться?..
Над головой каркнул ворон, как будто сообщал, что теперь уже – вечно.

[Далара >>>]

Так вот о чем говорил старый колдун в столице, когда, не скрывая скрипящего смеха, советовал - настоятельно - искать ученика здесь, так далеко от дома! Задержав дыхание от восторга, Андо пошел вперед, не глядя под ноги и забывая отводить ветки. Одна из них больно хлестнула его по лицу, и он вспомнил, что надо дышать, что перед ним... наверное, мальчишку можно было назвать птенцом, который только-только вылупился из гнезда. Несмышленый и оглушенный большим миром птенец коварной и опасной птицы. Немолодой самурай опустился на корточки рядом с тем, кого еще недавно звали Мидзуро. Коротко, едва коснувшись, тронул за плечо.
- Эй, эй... Ты обещал мне кое-что. Не говори, что забыл! Ты обещал, что с твоей помощью я стану не менее почитаемым воином, чем Цукахара Бокудэн*. Я стану таким, как он, богом во владении мечом!
На границу поляны осторожно, почти на цыпочках вышел тощий растрепанный лис. Подмастерье (он пока еще оставался прежним, неуклюжим и тощим, нескладным подростком, чересчур долговязым и ломким) перевел на кудлатого зверя мрачный взгляд. Лис попятился, скаля зубы и горбясь.

Тощий разбойник с наскока ударил всеми лапами Андо в спину, заставил качнуться вперед, упереться рукой в грудь мальчишки. Подмастерье не успел даже вскрикнуть, только охнул, округлив глаза от удивления и ужаса, когда не ощутил под собой опоры. Лис вцепился зубами в накидку, потащил самурая подальше от края, когда прокатившаяся волна жара смела дальше в заросли зверя и человека. А затем их накрыло огнем.
______________
*Tsukahara Bokuden - один из самых знаменитых мастеров меча в самурайской традиции. По легендам, он за свою жизнь убил в поединках двести человек. Этот рекорд не был превзойден ни до, ни после него.

[Bishop >>>]

Сухое дерево горело, потрескивая, роняя ветки, тлели кусты. Андо приподнял голову и тут же снова ткнулся лицом в землю. Извернулся все же, чтобы посмотреть... глаза невыносимо жгло, но зрелище стоило даже того, чтобы лишиться их совсем. Новое рождение или только лишь приход в себя - неважно, выглядело это потрясающе.
- Он великолепен! - то ли прокричал, то ли прохрипел самурай спутнику, чей хвост мазнул его по лицу.
Тощий лис оскалился, весело кивнул; он прижался к земле так плотно – что, казалось, превратился в большой кленовый лист, - и зажмурился. Пламя над их головами ревело на тысячи голосов, повторяя один и тот же вопрос и требуя на него ответа, и с каждой минутой его грозное пение обретало все более четкий ритм, пока, наконец, не превратилось в удары огромных крыльев. Натужно заскрипел под весом драконьего тела сук, демон, склонив к плечу голову, рассматривал два земных существа, распростершихся на утесе под деревом. Далеко внизу никак не успокаивался прилив.
- Всякая плоть подобна траве, а слава людей – как цветы на траве, - голос Итсумадена был задумчив и почти печален. – Но если трава засохнет, как сохранить цветы?
Его взгляд остановился на человеке.
- Сделка заключена.

OWARI

[SonGoku >>>]

一期一会
Ichi go ichi e*
ЕДИНСТВЕННЫЙ ШАНС

Четвертый год эпохи Бунмэй
(продолжение)

То, что она раньше принимала за переплетение толстых корней, оказалось телами – огромная груда тел, сизых, пепельных и багровых. У них не было шей, тяжелые рогатые головы, те, которые сохранились, а не валялись отдельно, сидели на массивных плечах. Из разинутых больших пастей высовывались клыки, скрюченные толстые пальцы, похожие на ветки зимой, украшали острые когти, но и это оружие не помогло им спастись. Обрывки тигровых шкур, обмотанных вокруг бедер у мужчин, и разорванную одежду женщин пачкала кровь. Минаги прижала ладони ко рту, чтобы не вдыхать ее запах. Кто-то убил их всех и сложил тела в кучу... мико подняла голову, чтобы посмотреть на того, кто сидел на самом верху.
Сначала ей показалось, что он мертв, как и все остальные в пещере.
Его кожа глянцево блестела, словно кто-то выплеснул на него красный лак, предназначенный для тории; длинные волосы слиплись в жгуты. Минаги огляделась, сдернула с одного из тел узорчатую каригину, - на тяжелой плотной ткани проступал рисунок мацу-татэваку* в виде сосновых веток, рукава там, где цвет отличался от всей остального одеяния, были прожжены в нескольких местах и порваны, - и накрыла им обнаженные плечи мужчины. За границами сна, за стенами странной пещеры ударил храмовый колокол, и мико открыла глаза. Во влажной зеленой полумгле под защитой высоких сосен басовитый гул показался ей особенно тягучим.

Она больше возила метлой по земле, чем сгребала желтую сухую хвою и листья, сон не шел из головы и смущал не меньше, чем коротенькая, воробьем проскочившая мысль, что конопляная веревочка вот-вот лопнет, и бамбуковые прутья рассыплются по камням. Минаги присела на корточки и, нахмурив брови, строго воззрилась на тоненькие зеленые стрелки травинок, пробившиеся между гальки; сюда же от основания каменной лампы вылез язык зеленого мха. Так и не придумав, чем же заняться в первую очередь, мико протянула наугад руку, пусть та сама решает... из-под низкого лесного полога от ручья дунул ветер и спугнул встрепанного ворона, который раскачивался на ветках. И за металлическим треском крыльев, за шумом деревьев и плеском воды Минаги не услышала шагов: так она думала, разглядывая грязные босые ноги гостя.

-------------------
*matsu-tatewaki - специальный узор на ткани, из которой шили каригину, показывающий высокий статус придворного.

(с Бишем, ага!)

Сообщение отредактировал SonGoku - 10-05-2012, 8:05

[Далара >>>]

Монастырь Небесного дракона, здание, отведенное театральной труппе
поздний вечер

Фуджима Гинносукэ ненавидел театр. Даже в детстве. Переезды, грим, нелепые, слишком яркие и неестественные одежды, пафосные фразы, мучительно медленные выверенные от начала и до конца движения и паузы. Но больше всего он не любил собрания клана. Эти речи с неизменным подвыванием, будто никто здесь так и не ушел со сцены, полные якобы ценных истин. Сначала всегда шли обсуждения нынешнего спектакля и придирчивые сравнения его с предыдущими. Потом планы на будущее. Потом сакэ брало свое, и в этот момент Гинносукэ тайком ускользал.
Он украдкой потер ссадину на локте и тут же заслужил недовольный отцовский взгляд с другой стороны комнаты. Поддернул темный рукав косодэ. Держа прямой спину, аккуратно взял чашечку.
В такое время он завидовал кузену. Тот, по молодости лет и не слишком важному положению в семье не имел права присутствовать на этих собраниях. Наследник же клана и имени был обязан. Быть немой куклой – обязан. Говорили по строго заведенному укладу, и не дай боги сказать хоть слово вне отведенного тебе места. Гинносукэ имел право открыть рот, когда к нему обратятся.
Со скуки он рисовал пальцем на соломенной циновке бесцельные узоры, отдаленно похожие в его воображении на сосновые ветви под ветром на склоне горы, и слушал вполуха разговоры. Слушал, потому что строгий отец может потом спросить, и придется цитировать почти дословно. Хорошо «малявке»! Хотя какой он малявка, этот младший. Просто ведет себя, словно пятилетний ребенок: вечно восторженный, рвется подражать, смеется к месту и нет, и никогда не злится, только порой выпучивает глаза. Наверное, правильно, что ему не дают играть.
Поменяться бы с ним местами...

Сообщение отредактировал Далара - 12-09-2010, 18:27

[SonGoku >>>]

Наследник опустил голову и прикрыл веки, изображая смирение, на деле же в попытке задремать. И тут же привиделся человек в лесу, который сумел обратить нахального вора в бегство. Старинный длинный меч, такой острый, что с легкостью срубал молодые деревца. Грубая, пожелтевшая от времени веревка вместо пояса. Громадные босые ноги, рост великана. И нечеловеческая ловкость. Животная сила. С его обликом слился визгливый крик слуги: «Демон!». Молодой актер поморщился. Нет, похоже, сегодня сну не бывать.
Старейшие, ничуть не стесняясь присутствия остальных, язвительно перекладывали друг на друга вину за неудачу в прошлом месяце. Они напомнили Гинносукэ враждующих императорских наложниц из спектакля. Или сварливых ворон, что спорят, где чье место на заборе. Что ж, по крайней мере, это смешно наблюдать со стороны.
Да, он не ушел из леса без добычи. Но, честно говоря, не стоила она трудов: потертый мешочек тонкой кожи то ли с порошком, то ли с пылью, которая ничем не пахла, да камень с просверленной в нем дыркой. Камень хоть красивый, молочно зеленый с темными прожилками. Его можно подарить красотке, чьи двери и сердце всегда открыты для развлечений, и завоевать особенный танец или поцелуй. Оборванный шнурок только заменить. А от мешочка он избавился ловко: подбросил вместе с маской «малявке». Ну кто подумает связать слухи о бравом разбойнике Тома Тэри с этим младенцем? Гинносукэ заулыбался, довольный собой.

(помощь в выкладении)

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

Сообщение отредактировал SonGoku - 11-11-2010, 22:10

[Далара >>>]

烏や狐など
Karasu ya kitsune nado
ВОРОН И ЛИС

Первый месяц 8-го года эпохи Эмпо (февраль 1680 года)

Дождь лил и лил, не прекращался который день – будто на Облачной равнине прохудились огромные бочки, в которых Кура-ооками хранит воду. Капли звонко щелкали по бамбуковым стволам, выбивая замысловатые трели. Земля напиталась так, что подушки зеленого мха разбухли и пружинили под ногами. Раскисшее небо было одинаково немилосердно к гонцу из столицы, что пережидал ливень под гигантской криптомерией, к его притомившейся лошади, к странствующему монаху-сохэю, который дремал, пристроившись между выпирающих кольцами дракона из земли корней, к малочисленной похоронной процессии. Нахохленными промокшими воронами, утопая в хлюпающей грязи по щиколотку, люди брели наперекор непогоде. Дождь с равным безразличием и непочтительностью поливал и украшенное красно-белыми кистями седло, и простой деревянный гроб. Заезжий самурай раздраженно барабанил пальцами по рукояти меча – в такт ударам капель, но не замечал того, - его лошадь, флегматичная ко всему, ощипывала траву, что выбилась между корней старого дерева, влажный ветер трепал сложенные бумажки-шидэ на веревке, опоясывающей толстый ствол.
Топот множества копыт по вязкой грязи на дороге был похож на грохот, с каким ворочает камни быстрый горный поток. В серой полумгле дождя навстречу похоронной процессии из-за поворота дороги показалась развеселая кавалькада. Нарядные лошади вылетели на полном ходу, погоняемые разгоряченными всадниками. Мечи за поясами, охотничьи луки в руках. Собаки оглашали воздух заливистым лаем. Возглавлял группу всадников человек неопределенного возраста – не юноша, но и не старик, хотя складки у шеи и отяжелевшие уже веки выдавали близость скорее ко второму, чем к первому. На голове его возвышалась черная татэ-эбоши, а по роскошной ткани каригину тянулся искусный узор. Его спутники, одетые попроще, даже в пылу охоты не забывали о почтительности и блюли свои места позади предводителя.

Сообщение отредактировал Далара - 11-11-2010, 22:26

[SonGoku >>>]

Столкновение казалось неминуемым. Священник, который шел первым, попятился от неожиданности, но, вспомнив о том, кто он, и что происходит, пошел дальше. Процессия двинулась следом. Молодой человек лет тринадцати – он с серьезным лицом шел за гробом – нахмурился, но старуха рядом с ним положила руку ему на плечо и что-то негромко сказала. Достаточно, чтобы он успокоился. Мальчишка напоминал лицом эту древнюю женщину, но ему не хватало ни силы ее характера, ни твердости взгляда.
И столкновения не произошло. Придворный словно вдруг передумал ехать по дороге и свернул в густую, насквозь промокшую траву на обочине. Подчиненные без раздумий последовали за ним. Те, кто помоложе, переглянулись за спиной у старших, но не осмелились перечить. Старшие хранили полный достоинства вид, под которым при дворе прятали любые переживания. На круглых лицах читалась лишь закрытая от проявлений чувств пустота.
Глава кавалькады тем временем подъехал к двоим, пережидавшим дождь под деревом. Конь нетерпеливо перебирал ногами, обуреваемый жаждой продолжить неистовую погоню.
- Мы гоним лису, - с высоты седла обратился придворный сразу к столичному гонцу и сохэю. – Видели вы ее здесь?
Самурай лисы не заметил, хотя цепочка небольших отпечатков на влажной земле говорила за то, что зверек пробегал тут и не так уж давно. Монах зевнул.
- Нет, - сказал он. – Тут не водится лис. Лет так сорок, может, даже и больше.
Придворный, наклонив голову, как делают кошки, когда видят что-то интересное, внимательно изучил недюжинных размеров монаха и вдруг расплылся в улыбке, от которой хотелось спрятаться, и подальше.
- Не водится, значит. Ай-яй-яй, придется серьезно поговорить с наместником. Он-то уверял, что лисы здесь в изобилии.

[Bishop >>>]

- Мне-то что до того? – хмыкнул сонный монах. – Говори с кем захочешь.
Придворный расхохотался и подстегнул лошадь. Промчался мимо траурной процессии, едва взглянув на нее. Но в этот раз спутники не последовали слепо за предводителем. Трое младших остановили коней у дерева, но, сообразив, что верхом на таком маленьком пространстве они друг другу только мешают, спешились. Один держал наперевес копьё-яри, двое других полагались на силу кулаков.
- Ты говорил непочтительно с нашим господином, - не скрывая неудовольствия, заговорил первый из них.
- Извинись перед нами, и мы передадим ему твою нижайшую мольбу о прощении, - поддержал его второй.
Третий просто так надувал щеки.
- Что-то не хочется, – монах встал; повязка скрывала его лицо почти целиком, видны были только глаза.
Гонцу из столицы не хотелось выбираться под дождь, но делать было нечего, еще меньше ему улыбалось остаться посреди чужой драки. И с сохэем он связываться не хотел, но предполагал, что придется – если тот примется выдирать из «фазанят» пестрые перья. Те же то ли не обладали большим умом – даже в сложении на троих, - то ли до крайности были ослеплены собственным положением, но откровенно лезли в драку.
- Кто ты такой, чтобы так разговаривать со свитой самого господина Карасумару?! – завопил первый и, отказавшись от мысли применять кулаки, потащил из ножен меч.
- Да что с вами нянчиться... – воин пустоши махнул рукой от досады: зря проснулся, мол, мог спать и дальше.
Повернулся, чтобы устроиться вновь на подстилке из мокрого сочного мха и корней. «Фазанчик» занес над головой меч, с воплем кинулся на обнаглевшего сохэя, но клинок, которым он намеревался располосовать широкую спину, лишь оставил на толстой коре криптомерии глубокую зарубку.

[Далара >>>]

- Что орешь? – захотел знать сохэй. – Чтоб не так страшно было?
Он удерживал одной рукой запястье мальчишки, второй – сжимал ему тонкую шею; под пальцами ощущалось, как неистово бьется жилка на горле. Придворный сопляк трепыхался, будто пойманный в силки заяц, не готовый сдаваться, но и без надежды обрести вновь свободу. Монах отобрал у него меч, отпихнул. Собирался добавить скорости пинком, передумал. Посмотрел на гонца.
- И тебе что-то нужно?
Нет, уже ничего. Лишь убежища понадежнее – от дождя и от гнева того, чья печать скрепляет послание у столичного гонца за пазухой. «Фазанчики» столпились в двух шагах от дерева под дождем. На их лицах читалась смесь противоречивых чувств: гордость велела бросаться в бой и ни в коем случае не отступать; инстинкт самосохранения подсказывал, что лучше бы монаха оставить в покое. Юнцы маялись, не зная, что именно предпочесть.
- Извинись! – бросил один из них, но как-то не слишком уверенно.
Наконец, тот, который был вооружен яри, решился и с тем, что казалось ему самому воинственным кличем, бросился в атаку, намереваясь проткнуть сохэя. Моцуке-коромо* у монаха и без того требовало починки, обтрепалось кое-где, так один из изогнутых «рогов» магари-яри* располосовал неподвязанный рукав. Предполагалось, что он же – если «фазаненок» не промахнется, - вонзится в живот наглецу. Не случилось. Разъяренный монах, позабыв про учение Будды напрочь, перехватил копье позади наконечника, развернул. Так что если что и пострадало, так это одежда и немного – шита-харамаки*, предусмотрительно надетый под нее. Рукоять яри жалобно треснула под ударом меча.
- Ты кем себя возомнил? – тигром рыкнул сохэй. – Нобушиге из Белого феникса? Так тебе до Демона битвы как до вершины вот этого дерева.

---------------------------------------
*Motsuke koromo – верхняя одежда буддийских монахов из льна или конопли обычно черного или серого цвета, ее крой дает большую свободу движения, что особенно удобно, так как ее носят в дороге.
*[url=http://upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/a/a3/Yari-p1000609.jpg]Magari yari - 曲槍 – букв. «изогнутое копье», так же известное как джумонджи-яри (jūmonji yari - 十文字槍 – крестообразное копье), оружие сходное с трезубцем или протазаном, отличается двумя изогнутыми клинками по бокам центрального.
*Haramaki - 腹巻き – букв. («то, что обернуто вокруг туловища»), часть доспехов для защиты торса, харамаки изготавливались из нескольких слоев шелка, кольчужной сетки или соединенных гибкими сочленениями железных пластин, и крепились шнурами. Шита-харамаки (下腹巻き) защищают лишь грудь и бока, но не спину.

[SonGoku >>>]

Наставления он сопровождал тяжеловесным физическим воздействием на незрелый ум слушателя... проще говоря, колотил головой бедолаги по стволу столетнего великана. Двое приятелей юнца робко попытались вмешаться, но разлетелись в стороны, как воробьи. Неизвестно чем бы закончилось дело, если бы с дороги не раздался грозный окрик, перекрывший жалобное повизгивание «обучаемого».
- Вы, оглоеды! – орал старший. – Где вас носит, слюнтяи?! А ну живо на место!
Свободные мальчишки попятились к лошадям. Тот, кого держали, сделал попытку упереться в ствол, но сумел только ободрать пальцы.
- Пустите... – наконец взмолился он.
- Хорошо затвердил урок?
- Ы-ы! – ответил тот, необдуманно кивнул и тут же схватился за голову обеими руками.
- Дурак.
Отпустив малолетку, сохэй с сожалением изучил прореху на рукаве, оторвал болтающийся лоскут. Смочил дождевой водой и – протянул «фазаненку».
- Приложи, не так будет болеть.
Мальчишка шарахнулся, как от огня. Торопливо забрался на коня, и вся троица умчалась к старшему, наверняка, получать нагоняй.
- Дурачье... – с сожалением проворчал сохэй.
Он пошарил у себя за пазухой и извлек на свет мокрого и напуганного лисенка. Шерсть зверька топорщилась во все стороны, но от этого он не становился больше; наоборот, казался совсем замученным и жалким.
- Теперь понял, что нельзя раньше времени вылезать из норы?
Зверек молча свисал, поджав хвост.
- Ну беги...

[Bishop >>>]

Столичный гонец слышал, будто бы далеко в северных землях, где очень холодно и всегда лежит снег, люди вырастают такими, что их с непривычки можно спутать с джикининки*, – а может, это они самые и есть! – но не здесь же, в нескольких ри от Нары. Тут, говорят, только Дайбуцу огромный. Нет, сохэй, что протягивал руку и вовсе не за подаянием, а за письмом, и с таким видом, будто имел на то полное право, был ростом поменьше... но ненамного. Так, по крайней мере, казалось усталому, растерянному и напуганному гонцу.
- Не трясись ты, не съем, - добродушно посоветовал ему монах, разворачивая послание сегуна.
Бумага подмокла, и строчки, что были выполнены уверенной рукой, чуть-чуть расплылись.
Господин Карасумару, наблюдавший сцену издалека, под струями дождя похожий на красочный рисунок с гравюры, издал легкомысленное: «хе-хе», и потрепал по холке коня, который мотал головой от щекотно стекающих по морде капель.
- Ты не находишь, что этот человек слишком добр к лисам и неблагосклонен к людям?
Конь не ответил, да от него и не ждали.
- Но какая сила! - придворный восхищенно цокнул языком. – Боюсь, мы еще увидим ее в действии. Ай-яй-яй.
Подъехал старший из свиты. Он намеренно не косился на сохэя, но на широком лице и так была написана вся испытываемая им неприязнь.
- Господин, наши люди гонят кабана. Прошу вас присоединиться.
Карасумару улыбнулся с безразличной холодностью.
- Даже в этой провинции найдутся люди, более достойные служить мне, ты не считаешь?
- Более не повторится, - старший привык сходу догадываться, о чем говорит господин.
- Проследи за этим.
Он развернул коня и бросил, не оборачиваясь:
- Так где же кабан?

------------------
*jikininki -食人鬼 – букв. «демон-людоед», люди, которые при жизни были жадными и самовлюбленными, после смерти обречены стать джикининки и по ночам выкапывать недавно захороненных мертвецов и поедать их, а так же пищу, оставленную как подношение мертвым. Джикининки оплакивают свое состояние и ненавидят свой аппетит, они почти великаны и ужасны на вид, хотя в некоторых историях способны притворяться обычными людьми днем.

OWARI

[Далара >>>]

ぬっぺっぽ
Nuppeppo
НУППЕППО

Восьмой год эпохи Эмпо*

В ненастный зимний день, когда ничего не видно за три шага, снег летит в лицо и норовит залепить глаза, а угрюмые темные стволы деревьев кажутся столбами ворот, что ведут в потусторонний мир, в постоялый дом на скромной перекладной станции набилось столько человек, что когда на пороге, укутанные белым покрывалом липкого снега и похожие на двух бездомных призраков, появились рослый монах-сохэй и его спутница, хозяин только развел руками. Гости оказались настойчивыми, и, опасаясь за свою жизнь, если предложение оскорбит могучего путника, владелец дома согласился предоставить под ночевку хлев. К утру ненастье прекратилось, даже выглянуло через серые клочья облаков бледное заспанное солнце. Те, кто попытался продолжить путь, к полудню вернулись с рассказами о безнадежно заваленных снегом перевалах. Первый этаж постоялого дома сдержанно загудел людскими голосами, в дело пошли сакэ и разговоры. В углу весело и шумно кидали кости.
Разгневанным пестрым мячиком раскрасневшаяся Ицумэ влетела в просторный, пахнущий свежими опилками и сеном хлев. Речь она начала еще с порога, одновременно разыскивая объект своего гнева. Методичности Пончику не хватало, и она металась из угла в угол, заглядывала в стойла и переворачивала рогожки. Денег нет, громогласно возвещала она, чем заслужила пристальное внимание лошадей, но нет, ее спутник валяется без дела, как будто вся еда в мире к его услугам. А мог бы и заработать, между прочим! Всего-то надо, что выполнить желание местного даймё. В деревне у моста стоит табличка с объявлением. Крестьяне – трусы, только головами качают да судачат направо и налево. Посему пускай сохэй, наконец, поднимет свой ленивый зад и отработает им обед, потому что живот уже сводит, а она не собирается жевать сено!

---------------
*Восьмой год Эмпо - 1680-й.

Сообщение отредактировал Далара - 26-11-2010, 17:14

[Bishop >>>]

Если в ответ на ее призывы какая-то мышь и зашуршала соломой, так это та, что носила потрепанный балахон, а на запястье наматывала длинные монашеские четки и... и только что перевернулась на другой бок. Ну что ж, как поднять супруга - да не придется ему замочить ноги в холодной реке Сандзу! - с нагретого супружеского ложа, Пончик давно уже знала. Раз нет под рукой метелки для пыли, Ицумэ взялась за вилы.
- Oi, женщина? - мгновенно проснулся сохэй. - Ты чего?

В трех окрестных деревнях (две на южном склоне горы и одной по другую сторону, но необязательно идти через перевал, можно по тропке, так быстрее, хотя местные жители предпочитают окружной путь, но об этом чуть позже) Матахачи слыл человеком исключительной храбрости. Мало того, что из дровосеков он единственный зимовал в лесной хижине, но и возвращался туда, распродав хворост и основательно подогрев природную смелость крепким шочу, практически за полночь. Злые языки - и завистники! - утверждали, что зимний морозец, голодные дикие звери и горные духи не так страшны, как сварливая жена отважного дровосека, которая имела привычку драть горло в любой ситуации и ходить с таким лицом, будто все ей обязаны по гроб жизни. Деревенские сплетники единодушно сходились на том, что Матахачи предпочтет замерзнуть в объятьях снежной девы, чем оглохнуть от истошных воплей супруги.
Сегодняшней ночью репутация неустрашимого человека и явилась причиной безграничного изумления Матахачи. Когда он несколькими часами раньше, сгибаясь под тяжестью большой связки веток и сучьев, спускался в деревню по узкой (той самой!) тропе, то не видел двух припорошенных снегом стожков (один чуть побольше, второй чуть поменьше) у ограды старого монастыря.

[SonGoku >>>]

Дровосек мог поклясться, что утром их тут в помине не было! Дневной снегопад мог укрыть все следы, но... И тут мы как раз подходим, виляя, как дорога к хижине Матахачи, к той причине, о которой упоминалось ранее. Дело в том, что тропа идет мимо небольшого, давно заброшенного буддийского храма; серые от времени и дождей, подгрызенные непогодой узкие дощечки-сотоба* до сих пор торчат из снега за оградой. И никто в здравом уме и твердой памяти не станет рисковать своей жизнью после заката. Разве что Матахачи.
И тут стог поменьше очень звонко чихнул.
- Oi, женщина, - зевнув, сказал второй стог. - Кто-то сплетничает о тебе.
Матахачи застыл, будто вкопанный.
- Да кому сплетничать-то? – резонно возразил первый стожок и чихнул вторично. – Сыро тут!
С третьим чихом почти весь снег осыпался.
- Добрый путник... Тьфу, не умею я речи говорить! У тебя есть что-нибудь из еды? – спросила глазастая соломенная вязанка; взгляд блестящих темных выдавал такой голод, что у храброго дровосека самого забурчало в животе, хотя он-то совсем недавно съел целых три рисовых колобка.
А заодно чуть не отнялись ноги.
- Во мне мяса не так уж и много... - попробовал объяснить он, делая пробный шаг назад.

---------------------
*sotoba- 卒塔婆 - посмертная деревянная дощечка с посмертным именем и сутрой, которую устанавливают на могилах, символизирует пагоду.

[Далара >>>]

- Да это и так видно, - неприязненно заметила вторая скирда, вдвое больше первой; голос у нее был мужской. – Не успел нагулять?
- Да как бы...
- Так может, у тебя с собой что-то есть съедобное? – строго вопросил женский голос и укоризненно добавил: – Не пошел же ты ночью в лес без припасов.
Надо откупаться, - понял Матахачи. Иначе сожрут демоны, не посмотрят, что в нем одни кости и жилы. Говор у обоих был не местный, хотя совсем разный. Храбрый дровосек представил, как сначала один, потом уже два прожорливых стога сена идут от одной деревни к другой, съедают всех жителей и отправляются дальше. Вот и сюда добрели. И дневной свет им не помеха.
- Ты чего побелел, как Снежная дева? – обеспокоился сноп поменьше.
Голова у Матахачи сделалась легкая-легкая...
- О как! – сказал сноп побольше и выпрямился.

Сохэй легонько попинал дровосека в бок – несильно, только, чтобы привести в чувство, но тот как закатил глаза, так и валялся в снегу. Монах подобрал фонарь, пока огонек в нем не съежился совсем.
- Может, используем его вместо приманки? – без уверенности в результате предложил монах.
С наживкой вышла незадача. После краткого энергичного спора охотники пришли к выводу, что столь худосочное жилистое угощение пробудит аппетит разве что у голодного духа, да и то - под вопросом. К тому же, Ицумэ вдруг вспомнила про человеколюбие... э-ээ, совсем не в том смысле. Отважного лесоруба оттащили в сторонку и оставили там в покое, но - позаимствовали веревку.
- Сделаем из нее поводок, - объяснил сохэй, постукивая себя кулаком, чтобы разогнать кровь; соломенным плащом он накрыл дровосека и теперь мерз. - Вдруг он не пойдет по доброй воле?

[Bishop >>>]

Приунывшие и озябшие полуночники уже думали, что до утра просидят под перекошенным монастырским забором, когда в нос им ударила тошнотворная вонь. Представьте: вы блаженствуете на берегу ручья с удочкой и надеждой поймать на обед несколько рыбин в тишине, благодати и умиротворении летнего дня, а с противоположного горного склона на вас катится колокол монастыря Энряку-джи. Аромат нуппеппо по воздействию сходен с вашими ощущениями в момент столкновения с тем бронзовым великаном. Даже Матахачи очнулся приоткрыл один глаз и опять притворился мертвым.
Он был розовый и лоснящийся, словно новорожденный младенец. Он был выше сохэя, хотя Пончик считала, что подобное невозможно. Он сочился прозрачной сукровицей и колыхался складками жира. И он просто невыносимо вонял!
Даже зажав нос, невозможно было избавиться от запаха, тот как будто проникал сквозь кожу. Ицумэ поняла, что совершила самую большую ошибку в своей жизни, когда заставила спутника заняться этим делом. Или решила пойти с ним (чтобы не увильнул, а вовсе не ради помощи). И еще – что не сможет теперь есть целую неделю.
- Как ты собигаешься надефать на нефо фегефку? – не отнимая пальцев от носа, поинтересовалась она.

[SonGoku >>>]

Нуппеппо был похож на гигантский кусок протухшего мяса. Ну... он им и являлся - в определенном смысле. Без глаз, без ушей, лишь с намеком на безгубый рот, он ковылял по снежным заносам на коротеньких толстых ножках, распространяя вокруг миазмы залежалого мертвеца.
Отловить неуклюжий гигантский мясной рулет - чего проще? Но нуппеппо то ли догадывался о последствиях, то ли из чистого упрямства, но не шел им навстречу. Наоборот, он, явив завидную прыть, метался по всему кладбищу, топча снег и сминая сотоба. Веревка соскальзывала с его гладкой и влажной туши; от всех троих - и от взмыленных запыхавшихся охотников, и от их неожиданно ловкой добычи - валил пар.
- Я вам что, молодая лиса, чтоб скакать за этой мышью? - возмутился сохэй, выкарабкиваясь из сугроба.
- Ты старый и не лиса, иначе давно придумал бы что-нибудь получше, - зло бурчала Пончик.
Тот факт, что ей никак не удавалось высвободить ногу из ямы между двумя могильными камнями, не прибавлял ей добродушия. По ветке над ее головой проскакала белка, обрушив Ицумэ за шиворот маленькую лавину снега. Разъяренная женщина запустила в пушистую негодяйку плотно скатанным снежком, но промахнулась и зарычала от злости.
Матахачи сжался в комок под соломой и зажмурился, пообещав бросить пить и вернуться к жене (но все ж таки то и дело поглядывал, что творится на заброшенном кладбище). Пончику, наконец, удалось высвободить ногу, и она едва не бросилась с кулаками на нуппеппо, который замер у кромки леса и, кажется, ждал продолжения. Монах дал себе слово, что кто бы ни был заказчик, но платить им за труды он будет в пять раз больше. Все трое, даже без разговоров, пришли к выводу: хуже быть не могло...
Оказалось - они все ошибались.

[Далара >>>]

Первым нового участника действа заметил, как ни странно, нуппеппо и шумно затопал подальше от него. Вернее – нее. Наполовину лысую безобразную старуху, наверное, привлек необычный шум. Она выплыла из леса и тут же нацелилась хищным взглядом на Ицумэ. Отбросила то, что держала в руках, и двинулась вперед. Предмет покатился по снегу и застрял у ближайшей могилы, выпучив испуганные остановившиеся глаза. Пончик, как прикованная, глядела на них, на раззявленный рот с потеками крови, отказываясь верить, что когда-то эта голова принадлежала человеку. Сохэй подцепил носком спрятанную заранее в снегу бисэнто*, перехватил, крутанул, отгоняя оголодавшего духа. Заиндевелый широкий клинок зашипел, разрезая морозный воздух.
- Что ж тебе не спалось?!
Только тогда его спутница вышла из оцепенения. Пыхтя, отчего вокруг поднялся густой пар, попыталась вытащить спрятанный под одеждой нож. А когда не удалось даже нашарить его, метнула в старуху плотный, почти как камень, снежок. На ее ноги – вернее, то место, где вместо них плавал туман, - Ицумэ старалась не смотреть. И так и не поняла, каким образом отвратительная бабка сумела увернуться от снаряда.
- Когти не обломала - возиться в промерзшей земле? – поинтересовался монах.
Кубикаджири* недоуменно глянула на длинные, желтые ногти; под ними чернела грязь и запекшаяся кровь. Может, и сточила за время, которое бродит призраком по земле, но горло располосует за один взмах. Плешивая бабка облизнулась и голодным взглядом приценилась к людям, забредшим в неурочный час на кладбище. Монах, кажется, был вкуснее, зато девица – доступнее.

--------------
*bisento - 眉尖刀 – тип нагинаты с более широким клинком и более тяжелым древком, чем у традиционной; японский вариант китайской гуань дао.

*kubikajiri - 首かじり – (букв. «поедатель шей») йюрей, душа умершего насильственной смертью человека, в виде плешивой старухи, которая раскапывает могилы в поисках своей утраченной головы. Не найдя, она перегрызает горло мертвецам и поедает их головы. Может напасть и на живого, если встретит его на кладбище. По одной из версий, кубикаджири становится мертвец, которому родственники перестали делать подношения.

Сообщение отредактировал Далара - 20-12-2010, 16:43

[Bishop >>>]

Пончик попятилась, увязая в снегу, и огляделась в поисках хотя бы палки, чтобы отбиваться, пока будет добираться в укрытие. Самое безопасное место она уже определила, оставалось лишь преодолеть десяток шагов до него. Как назло, не удавалось ни увидеть, ни нашарить ни единой лежачей ветки. А старуха все ближе. Еще эта соломенная накидка мешает!
В общей суматохе нуппеппо кое-как осилил кладбищенскую ограду и, грузно переваливаясь с боку на бок, затопал по дороге в деревню. Леса он сторонился; должно быть, опасался застрять в кустах.
От тяжелого, острого клинка старуха все ж таки старалась держаться подальше; то ли ей не нравился темный, с узором металл, из которого была выкована бисэнто, то ли звон бронзовых колец, украшавших оружие, резал слух. Сохэй выдернул девчонку из снега и принял, может, и унизительное, зато разумное в такой ситуации решение:
- Бежим!

Первым в сонную деревушку, оскальзываясь на поворотах, громкоголосым вестником ворвался дровосек. Говорят, он потом три дня просидел, запершись в чулане, и не высовывал из дома носа, но это, конечно же, неправда. Только не такой отважный человек, как Матахачи!
Следом голова в голову примчались монах и вонючий йокай. Позади бежала вооруженная хворостиной девица, направляя хлесткими ударами с трудом завоеванную добычу, как пастух лошадей. Не все пришлись по лоснящемуся заду нуппеппо, о чем сохэй и сообщил, когда сумел отдышаться.