Новые Земли, колонизация

[V-Z >>>]

Стальные стрелы вспороли воздух; будь там хотя бы десяток стрелковых точек - и хийе сумели бы избежать опасности. Тихий Народ славился увертливостью и подвижностью; это в полной мере ощутил на себе прошлой ночью экипаж фелуки, пытаясь сражаться с Кайше.
Но сейчас даже скорость хийе не помогла бы - стрел было слишком много. Слишком.
Сдавленно зашипел Киасс; стрела вонзилась в хвост, и целитель неловко повернулся, едва не рухнув на землю. Кайше споткнулась в десятке шагов впереди - наконечник стрелы полоснул по ноге, одна из рук повисла плетью.
Они оба оказались слишком близко от башни, чтобы увернуться, и чтобы уйти раненными. Оба поняли это одновременно - и Кайше выхватила три ножа, а Киасс взялся за пояс; хийе одновременно попытались ускользнуть за невесть как уцелевшее в этих краях старое дерево.

Камие и Хассаи видели это издали, но помочь ничем не смогли - потому что чужое железо осыпало и их. И если сеши стрела ударила в предплечье, то Чиаму она вонзилась немного выше колена.
Змей Сетонов раздумывал считанные мгновения.
- Хассаи, - коротко бросил он, - уходи. Доберешься до побережья - ищи наш флот, передай.
- Кьесс... - выдохнул сеши, застыв на месте.
- Я тебя лишь задержу, - недовольно пояснил Камие. - Вперед. Я прикрою. Хешшан-сай!
Тело повиновалось команде раньше, чем Хассаи сам успел сообразить, что делает - сеши бросился бежать, выжимая из гибкого тела всю возможную скорость.
А Чиам развернулся к башне, отступая за невысокую скалу так, чтобы не оказываться на линии огня, и одновременно поднимая лук.

- Есть раненые, сэр. Сработать на добивание?
Ван Геллерт неотрываясь следил за магическим экраном, на котором небрежными мазками была набросана картина утра - рыжеватые лучи солнца, сероватая тень, струйки дыма на горизонте и напряжённо застывшие фигуры вражеских воинов...
- Он принимают бой... Майстрад
- Здесь.
- Нельзя отказать нашим врагам в смелости, они готовы драться.
- Вызов?
- Постарайтесь взять их живыми...
- Сэр?
- Отставить добивание. Возможно кого-то получится взять живым и распросить.

Меченосцы скользили по канатам и откатываясь в стороны занимали позиции обходя неприятеля по флангам.
Чёрные зрачки дул карабинов неотрывно глядели вперёд выискивая жертвы.
- Командование Башни от имени экспедиционного корпуса предлагает вам сдаться. В случае не сопротивления вам будет оказана медицинская помощь и сохранена жизнь...

Чужие слова звучали сухо, почти с лязганьем металла. Чиам понимал сказанное - что толку от разведчика, не знающего хотя бы немного языка врага? Киасс, этим языком тоже интересовавшийся, понял сказанное, бросил пару слов на наречии хийе застывшей рядом Кайше...
Им не требовалось советоваться друг с другом. Хийе и лиа-то не всегда верили; к пришельцам же у них доверия не было вообще. И для отряда оставалось только одно.
- Пусть ашари увидят тебя, - негромко произнесли миаш и эйфе, не глядя друг на друга.
- Пусть ашари увидят всех вас, - прошептал Чиам, не отводя взглядя от приближающихся солдат.
А потом Кайше сорвалась с места - и три ножа размазались в воздухе сияющими дугами.

- Твою мать...
Из серовато-персиковой глубиный рассвета скользнули три серебристые рыбки...
- Руди! Руди...
И рванулись к своей последней добыче пронзая тела, взрезая кожу...отворяя вены...
- У нас потери!
- Открываю огонь на поражение
Басовито гудя, вспороли воздух свинцовые шмели.
Стремительность дыижений Кайше замедлилась... точно многорукая споткнулась... вздрогнуло в судороге тело на котором расцвелли алые цветы.
Завертело и швырнуло на землю змеехвостого. Где-то там в глубине большого тела свинцовый шмел оставил кладку боли, заставляющей сворачиваться вокруг неё коконом тугих мышц и сухожилий.
И словно прощальный подарок сорвался и полетел с руки Киасса мешочек с чем-то, что развернулось рыжим сполохом обглодав лицо одного из меченосцев.

Кайше осела на землю, осознавая, что мир видится с невероятной четкостью, ощущается так остро, как она чувствовала его лишь раз - когда стала из сеши эйфе.
"Последний переход", - подумала она.
В глазах потемнело; последним усилием сильная рука метнула нож в ближайшего из врагов.

(те же)

[Момус >>>]

(там же)

Земля приблизилась к Киассу, бросившись навстречу; целитель держался, стараясь удержаться в жизни, зная, что он еще может оправиться... Последнее движение - в сторону башни, склянка из темного стекла, закувыркавшаяся в воздухе.

А по другую сторону башни принимал бой Змей Сетонов; сейчас взгляд Камие был еще более бесстрастным и неподвижным, чем обычно. И лишь две вещи не позволили бы спутать его с изваянием, невесть как попавшим сюда - кровь, текущая из-под стрелы, вошедшей в тело... и стремительные движения рук - от колчана к луку и обратно.
Змеестрелы срывались с тетивы; Чиам прекрасно понимал, что не сумеет опустошить даже половину колчана - но разве это повод не сражаться?

Валенрод находясь на мостике бледнея впитывал картину происходящего.
- Он уже двоих положил - шёпот штурмана песчинками сыпался в тишину залы.
Кесарь Валенрод не спеша двинулся к выходу, столь же неспешно, почти чеканя шаг добрался до люка змейкой скользнув по канату. Не пригибасб вышел на позицию окруживших стрелка меченосцев.
- Карабин - бросил куда-то в землю к распластавшемуся солдату
И не глядя протянул руку принимая оружие.
Немигающий взгляд Змея Сетонов зафиксировал движение... метнулась к колчану рука... зазвенела тетива прощаясь с змеесмертью... свистнул рассекаемый воздух...
Чиам почти не промахнулся - Валенрод лишь дёрнул головой и стрела вонзиласьв ствол дерева, срезав прядь волос.
Выстрела Кесаря, Камие уже не услышал, как и не почувствовал боли.
Просто небо чтало бездонным, а потом накрыло кьесса с головой...

Тихий шепот. Тихий-тихий - такой, каким передают мысли ашари. Тихий, далекий... но отчетливо слышимый.
На землю Змей Сетонов рухнул с улыбкой.

А уже далеко от места боя продолжал бежать к морю Хассаи, не останавливаясь, не сбавляя скорости, оставляя все позади, не чувствуя боли от раны...
Хийе не способны плакать.
Сейчас сеши об этом жалел.

- Потери?
Ван Геллерт прошёлся вдоль поредевшего строя меченосцев и остановился возле двух тел прикрытых кусками парусины.
- Шестеро, сэр.
- Представить всех к посмертным...
- Раненый в лазарете, сэр.
- Сделайте всё, чтоб не умер. Этих похоронить... с воинскими почестями. Валенрод...
- Здесь, сэр!
- Благодарю за службу.
- Есть.
- На похороны пятнадцать минут. И уходим. Да... и на могилах - растяжки с минами Бейнбахера.

[Тео >>>]

День: ночь с восемнадцатого на девятнадцатое августа
Фигура: слон f8
Ход: без хода
Официальная клетка: f8
Фактическое местоположение: e8
Сложно сказать, сколько времени Кинна провела там, на самой вершине векового гиганта. Ветер с каким-то звериным неистовством швырялся ей в спину. Явственно слышались отголоски недалекой грозы. Она сюда не дойдет… а сейчас так хотелось бы. И чтобы ручейки слез смешались с дождевыми дорожками по щекам.
Она не смотрела вниз. И старалась закрыться ото всего, чтобы не чувствовать, не знать, что чувствует он. Не дожидаясь, пока Кир очнется от ее собственных чувств, которые – фино знала – захлестнули и его самого, Кинна просто… сбежала. Укрылась здесь, в негодующе шумящей листве. Три чувства сейчас. Сердце почти замирает в истоме - Сладко. Гулко ухает куда-то, леденея - Стыдно. Бешено колотится - Страшно.
А молодой цей-ин бродил в кромешной тьме, стискивая свой лук так, что на гладкой деревянной поверхности наверняка оставались следы. Старательно закаляемый разум, прежде послушное тело и спокойный дух, всё сейчас пребывало в полном смятении и смешении. Он не знал, что делать. Он не чувствовал верного пути. Он вообще не мог сосредоточиться. А губы всё ещё горели.
… Горели щеки. И – в полную противоположность тому – холоднели ладони. Кончиками пальцев Кинна касалась пересохших губ. Губы еще помнили жар поцелуя. Того, которого не должно было быть. Или должно?.. Мысли перепуганными кошками прятались в подвалах сознания. Яростно скребли когтями. Что будет утром? Как быть, если он – отстранится? Утро будет еще нескоро. Но оно – будет. Это неизбежно. Тихой печальной тенью лиа заскользила по ветвям вниз. Высота не приносила успокоения. Может, земля станет лучшей помощницей?
… Лапы месили лесную подстилку так, будто в ней был спрятан ответ на все вопросы. Хотелось упасть в небо. Хотелось луны или звёзд, чтобы стрелять по ним из лука. Кир чувствовал, что сходит с ума от всей этой неопределённости...и пустоты. Остро не хватало худенькой фино на спине.
… Спиной коснулась травы. Жесткой, холодной и влажной. Прикрыла веки. Спокойствие не приходило. Наоборот – понизу стелились густым туманом чувства. Его чувства. Они обнимали за плечи, заставляли вздрагивать. Встать. Подойти. Сказать. Что? Какие слова должны родиться в голове, чтобы осмелиться произнести их хотя бы чуть слышным шепотом? Ногтями нервно обрывала травинку, по маленьким кусочкам. Как на ромашке гадала. Почувствовала совсем рядом. Надо.
На неверных ногах, спотыкаясь, почему-то почти побежала. Будто боялась, что уйдет дальше. Встала перед ним, замерла, глупая. Робко глянула – и виновато опустила голову.
… Голова цей-ина мгновенно стало очень лёгкой и горячей, а земля под ногами чуть качнулась. Слов не было. Они прилипали к гортани и языку, отчего-то совершенно сухим, а оба сердца бухали так, будто решили пробить свою костяную тюрьму. Медленно, очень медленно, как по тонкому льду, Кир шагнул к ней.
… Шаг. Всего один шаг навстречу. Так просто и так убийственно сложно одновременно. Секундное замешательство – и почти физическим усилием заставить себя хотя бы просто остаться на месте, а не сбежать – еще раз. Знать бы, о чем он думает сейчас. Но она дала обещание. Умница, обещания надо выполнять. Хочешь узнать – спроси.
Кинна так и не осмелилась поднять взгляд. Разглядывала, как ночь серебрит лесные цветы. Это отвлекало. Хотелось сказать непринужденно что-то в духе: «Давай забудем»… Но едва ли это возможно. Для нее, по крайней мере.
Поцелуй. Всего один поцелуй. Так просто и так… необъяснимо важно. Что-то новое рождается. Либо просто сейчас все рухнет. Она знала, что заговорит первой. Чуть-чуть позже. Изящный палец приложила к губам. Еще совсем немного тишины, ладно?

[Барон Суббота >>>]

… Ладно. Непривычно серьёзный бледный, чуть ли не светящийся в темноте, Кир кивает. Это движение происходит так, будто ему приходится ворочать гору - перекатываюся могучие мускулы на шее,медленно движется подбородок. И, эхом кивка, столь же трудно и через силу тянется вперёд рука. Одна. Левая. Ладонью вверх. Просит? Предупреждает? И то и другое?
… Другое. Совсем другое… Тепло коснулась губами своей руки, передала поцелуй на кончиках пальцев. Примешь ли? Заметно вздрогнула в момент прикосновения. Испугалась?
… Испуганно дрожат крепкие и сильные пальцы, но не отдергиваются даже на миг. Кир взял ладонь Кинны, как раскалённый уголь, но медленно и очень осторожно. Не повредить, не оттолкнуть. А душа горит. Её крутит, рвёт, и уже не выйдет свалить всё на чужие чувства.
… Чувства кружат, возносят до самого неба и со всей силы швыряют вниз. Хочется плакать. Хочется смеяться. В центре этой необыкновенной ночи рождается слово:
- Прости, - оно нервное и дрожит, как натянутая тетива. Слово – дрожит. И от этого как будто обретает совершенно иные смыслы.
… Смысла отвечать - нет. Смысла говорить тоже нет. Смысл... смысл всего происходящего теряется, прячется в волнующихся и изменчивых тенях этой ночи. Не умеют цей-ины долго сдерживать себя, да и никогда не стремились к этому, предпочитая азарт погони или боя эффективности засады. Кир притянул к себе Кинну не резко, но быстро и прижал, прижал двумя руками, будто боялся, что маленькую фино сейчас унесёт ветер.
… Легкий ветерок пробежал по спине, оставляя холодную дорожку между лопаток. Кинна подняла голову и взглянула на могучего полутигра. В глубине ее карих глаз плескался вопрос: значит ли это «Да»?..
… Что именно это значило, Кир и сам не знал. Он отбросил доводы разума, отмёл сомнения, располосовал когтями чувство вины, но никуда не мог деться от того, что просто не знал, как поступить дальше. Он осторожно освободил руку и погладил Кинну по щеке.
… Щеки горели. Хорошо, что ночь закроет глаза, и никто не увидит, как пылает стыдливый румянец. Поймала тонкими пальцами его широкую ладонь. Таяла от прикосновения, как подутренняя свеча. Не оттолкнул, не отстранился – Средоточие, какое же это счастье.
… Невозможное, небывалое счастье - стоять вот так и просто быть, просто чувствовать её тоненькое и тёплое тело под руками. Счастье - медленно наклониться и коснуться губами макушки. Счастье просто стоять рядом, не говоря уже о том, чтобы...
Всё когда-нибудь надо заканчивать, а Кир чувствовал, что внутри медленно, но верно просыпается звериная часть его натуры. Он взял Кинну за талию двумя руками и мягко отстранился.
- Пойдём в лагерь, - "сестрёнка" - чуть было не сорвалось с его языка. - Нас могут хватиться...
- Пойдем, - тихо отозвалась она. Словно маленький колокольчик тоненько прозвенел в ночи. Глянула на цей-ина. Совершенно другим взглядом – девиче-ласковым, понимающим, - Все будет совершенно иначе. Не знаю, как. Но будет. Я люблю тебя, Кир.
- И я...тебя, - слова застревали в горле, впиваясь в нёбо острыми коготками. - Наверное... да. И я тебя тоже. Люблю.
- Значит, все будет хорошо, - Кинна улыбнулась, и повторила, - Пойдем, ты прав, нас действительно могут хватиться.

[Хелькэ >>>]

День: ночь с семнадцатого на восемнадцатое августа
Фигура: без фигуры
Ход: без хода
Официальная клетка: нет
Фактическое местоположение: D3

Лагерь маленького отряда постепенно погрузился в сон. Затихла Эрис, бормотал что-то во сне Дентон, размеренно дышала Мари. Во сне все трое были какими-то другими, неуловимо отличаясь от себя же бодрствующих. Только вот чем именно?
Макабрей над этим не задумывался. Его тонкие, сильные пальцы бездумно вращали небольшую ветку, собранную вместе с остальным сушняком. Движения его рук выглядело лёгким, совершенно лишённым силы, но время от времени от ветки отламывались кусочки, и тогда некромант бросал их в огонь. Словно кормил хищного зверя. Или жёг старые письма.
Глаза малефика, не отрываясь, смотрели в огонь. Тонкие жёлто-красные язычки плясали, сплетались в самые причудливые формы и как-то расслабляли, уводили далеко-далеко в глубины собственной души. Макабрей уходил в омуты своего прошлого с головой, причём, будто бы невзначай, наверх всплывало то, что он забывал особенно усердно. То, что сделало его тень особенно чёрной. Эти воспоминания выходили наружу, как пузырь из пучины, и первым из них было одно из самых ранних. Не картина, не какое-то событие. Ощущение.

Маленький Йохан Шмидт, в котором от Ригора Макабрея были разве что резко-зелёные глаза, никак не мог понять одной очень важной вещи: кто он такой. Ситуация осложнялась тем, что обычно дети о подобном не задумываются, а потому у окружающих его взрослых найти ответа не получалось. Не знали они, как объяснить такое. Всё дело было в том, что все люди вокруг Йохана делились на две неравные группы. Большинство называлось «больными». Они жили рядом с мальчиком, хотя были очень мало похожи на него – бледнокожие, со странными чертами лица, они с трудом передвигались и едва дышали. У них часто шла кровь из носа. У Йохана подобное тоже бывало, но лишь когда он случайно падал и бился лицом об землю. Тогда его утешала мама, лицо которой со временем становилось всё более грубым и малоподвижным. Похожим на лица остальных «больных». Меньшая же часть людей звалась «врачами». Эти жили отдельно – за небольшой березовой рощей и были уж совсем не похожи на больных. Во-первых, у них были огромные клювы с широкими трубками, уходящими в горб на спине. Во-вторых, их глаза были вечно выпучены и бессмысленны. Всё, что в них видел Йохан, когда они приходили смотреть на него – это собственное отражение. Они говорили непонятные вещи гулкими голосами. Наверное, они были страшно уродливы, потому что каждый дюйм их тел был скрыт плотной белой тканью. Однажды Йохан попробовал заглянуть под неё, приподняв край просторной одежды одного «врача» и был немедленно наказан. Вообще, «врачи» очень часто приходили на него смотреть и почему-то удивлялись. Говорили, что он должен быть «больным», но почему-то не болеет. Он спрашивал, кто он такой, но ответа ему не было.
А потом появился Чёрный Старик. Он шёл, сопровождаемый двумя врачами по главной улице мира Йохана и казалось, что его куда больше занимает собственная трость, а не то, что происходит вокруг. Врачи явно вели Старика именно к Йохану, ошибки быть не могло. И с каждым шагом незнакомца, с каждой чёрточкой его спокойно и очень худого лица, мальчик всё больше убеждался, что он такой не один. А ещё он почему-то знал, что врачи очень-очень боятся этого человека.
- Кто ты? – спросил у него Йохан, как только Старик приблизился. Мама учила мальчика, что невежливо заговаривать со старшими первым, но сейчас он не удержался. И не зря!
Старик долго смотрел на него, потом опустился на одно колено, поднёс лицо к самому уху Йохана и тихо прошептал:
- Некромант.
Так мальчик узнал, кто же он такой. В тот же день Старик забрал его из Мира, обещав научить всему-всему-всему. Йохан шёл за ним охотно, только на маму часто оборачивался, ждал, что она позовёт его остаться. Но мама не звала. Только плакала. Когда они со Стариком вышли за ворота Мира, которые раньше нельзя было пересекать ни в каком случае, Йохан обернулся ещё раз и с трудом, по слогам, прочитал надпись. Так он узнал, что его старый Мир, оказывается, назывался «Лепрозорий». Больше он не оборачивался.

…Возвращаться из детства было просто. Слишком давно оно было, и слишком тогда было всё по-другому. Тогда он был Йоханом, тогда он помнил имя матери, тогда он ещё ничего не знал о жизни. И о смерти тоже. Впрочем, последнее было справедливо ещё довольно долго – целых десять лет. Ригор прекрасно помнил, как учил наизусть целые страницы из зубодробительного трактата «Ars Mortica» и часами напролёт выдерживал жуткую боль от ледяных энергий, рвущих тело на части. Он тогда выдерживал всё и во многом потому, что свято верил – каждый знак, каждая крупица некротизированной манны всё глубже продвигает его в тайны Смерти. Он верил тогда, что знает её и узнаёт всё больше…пока однажды не сказал об этом Учителю. Старый и опытный Ульрих Морт, посвятивший некромантии больше века и чудом до сих пор не узнавший Смерть, только улыбнулся, а потом велел ученику собирать вещи. Следующее практическое занятие Макабрей помнил до сих пор во всей полноте. Стоило ему коснуться этого кусочка прошлого, как он навалился, взял за горло…

…ударил по обонянию смрадом гари и опалил лицо неведомым жаром. Улица города, где полновластно воцарилась Чума лежала перед всё ещё Йоханом Шмидтом персональным путём в ад. Заколоченные дома. Палящее солнце, трупы крыс на камнях. Людей, вздувшихся, покрытых язвами и изломанных агонией, оттаскивают в отдельные дома мортусы – преступники, осуждённые на смерть. Они, ещё живые, даже не думают бежать – карантины не выпустят из города никого. Дома, полнящиеся трупами, дышат ожиданием скорого пожара – ещё до заката их будут жечь вместе со страшным содержимым.

Сообщение отредактировал Хелькэ - 18-05-2010, 20:53

[Барон Суббота >>>]

Йохан собирается с силами и идёт вперёд. Задача так проста – пройти город насквозь и не заболеть. Одет он для этой цели в самый раз: плотный балахон с глубоким капюшоном, маска, перчатки. Всё должно было быть просто. Всё и было просто, до тех пор, пока из дома не вышел человек. Поначалу молодой некромант не обратил на него никакого внимания, приняв за одного из мортусов, но потом заметил странное. Человек был одет лишь в свободную белую рубашку и короткие бриджи. Приглядевшись, Йохан увидел, что лицо человека изъедено ужасными язвами, а руки и шея тронуты гнилью. Сомнений быть не могло – перед некромантом стоял беспокойный мертвец. Заклинание, простое, из тех, что учат новички, сорвалось с языка и пальцев сгустком зелёного огня, мягко обнявшего труп и моментально высосавшего то подобие жизни, что в нём было. Йохан огляделся и похолодел, чувствуя, как колени начинают подгибаться. Из домов выходили ещё трупы. Взрослые, дети и старики, изъеденные болезнью до полного истощения и раздувшиеся от гноя, они шли по пустынной улице агонизирующего города. Они шли к нему. В них тлели лишь малые крупицы силы, только и способные поднять бездумное тело. Поднять и вложить в него желание получить ещё. Некромант смотрел на толпу мертвецов, медленно, с неотвратимостью гигантского ледника приближающуюся к нему, и чувствовал, как по венам ледяными волнами расходится ужас. Формулы примерзали к языку и нёбу, пальцы коченели, отказываясь складываться в магические знаки. Йохан смотрел на смерть, что приближалась к нему, чувствовал её дыхание и голод. То, что он сделал потом, было чистым вдохновением, густо замешанным на ужасе и животном желании жить.
Каблук впечатывается в мостовую, звонко, сильно. Руки взлетают, рассыпая искры Силы, зажигая в глаза покойников лиловые искры.
- С бедняков до королей! – толпа замирает, внимая словам, как священному откровению.
- Все танцуем…, - воздух останавливается, стекленеет и тихонько звенит от наполняющей его энергии.
- Макабрей!
И мир вокруг сходит с ума.
Толпа мертвецов неслась по чумному городу. Мортусы и немногие выжившие прятались, пытались забиться в любую щель или бежали, но трупам не было до них дела. Они плясали. Чудовищной вереницей, положив руки друг другу на плечи, высоко выбрасывая ноги и качаясь так, будто сама земля плясала вмести с ними, а во главе безумного хоровода…
… ледяным обручем охватывает голову призрачная корона, звенят радостно и зло незримые бубенцы на кистях и щиколотках, плещется за спиной антрацитная мантия, а у плеча рыдает, захлёбывается…
...шёл Король. Он вёл своих мёртвых вассалов по улицам, рассыпая собственные силы, расшвыривая их горстями, как медяки нищим, и вплетая собственный хохот в дикое крещендо, летящее над ним. Он чувствовал всей кожей, что за ним встают новые и новые подданные, что вереница танцующих мертвецов растягивается, древним змеем обвивая Чуму и неотвратимо сдавливая объятия.
- Мимо окон и дверей, - шептал Король, сквозь стиснутые до ломоты зубы. – Мы пропляшем макабрей!
Когда в музыку ворвались лихие кастаньеты? Какая разница. Яркое платье и смуглая кожа, золотые мониста и алый цветок в волосах. Её глаза смеются, а в полуоткрытых губах посвёркивают жемчужины зубов. Она идёт навстречу танцующим, изгибаясь и кружась, она впускает ломаный ритм в себя и подчиняет его мельканием юбок и монист, стуком кастаньет и огнём в глазах. Она идёт прямо к Королю, как хищник подходит к уже обездвиженной жертве.
- Вашу руку, мисс, смелей, - вереница останавливается, когда Король с поклоном приглашает появившуюся даму. – Потанцуем макабрей!
Небо рушится вниз, а земля взлетает к нему в объятия. Ветер, безумный повеса, высвистывает что-то глубоко непристойное. Мертвецы разбиваются на пары и пляшут, пляшут, как один, двигаясь за ними. За самой главной парой этого города и этого танца. Бледные руки короля обнимают тонкий, трепещущий стан, две пары ног выделывают абсолютно нереальные па. Они оба хохочут и поют, перемешивая строчки, и гимном, девизом звучит звонкий рефрен: «Макабрей! Макабрей! Макабрей!»
Она покидает хоровод лишь перед городскими воротами. Алые губы приникают к устам Короля, и всё заканчивается так же быстро, как и началось. Пропадают кастаньеты, а яркое платье в последний раз мелькает где-то сбоку. Король успевает сделать ещё несколько шагов, пересекает черту города и падает, рушится к ногам высокого старца, опирающегося на чёрную трость. Корона, бубенцы и мантия исчезают до того, как его грудь касается земли.
Йохан потерял сознание почти сразу и не видел, как его поданные, один за одним, оседают на землю и замирают в неестественных позах. Смерть уйдёт из этого города. Она довольна.
Ригор невольно улыбается, вспоминая свой первый Totentanz*. Потом наставник жёсткого его отчитает за ненужную и неразумную трату ресурсов, за привлечение внимания и преступную неосторожность. Старый некромант Ульрих Морт будет сухо и жёстко разносить ученика в пух и прах, но в глазах его будет стоять гордость.
_________________________________________
*пляска мертвецов

[Хелькэ >>>]

сон белой птицы

...Снились обрывки — из будущего в прошлое, как шаги спиной вперед... вот чудно, Йохан рассказывал когда-то, что в Элоквенте люди считали, что прошлое у них впереди, а будущее сзади, потому что прошлое можно увидеть, а будущее нельзя.
Запах паленой резины и паленого мяса. Горящие тела. Погребальный костер — и недолгий поцелуй. Не от любви, от отчаяния и странного счастья: здесь — умирают, а она, совсем рядом с ними, еще живет! Еще может дышать, смеяться, называть друзей по именам, гладить Цербера против шерсти... обнимать Фиерса, касаясь его губ своими и еще не зная, что будет дальше.
Именно так для нее закончилась та война.
Рубиновые капли на внутренней стороне руки. Обжигающий (почему?! Обычно такой холодный) собачий язык, слизывающий кровь. Несколько резких, сильных ударов по щекам — очнись, Мари! «Не называй меня так, я же просила».
Стертые в кровь босые ноги. Черные тени в небе; схватка драконов. Пальцы подрагивают — она уже плетет венок из клевера, жаль, пока — лишь в своих мыслях.
«У тебя очень странный взгляд на вещи» - «Я знаю». Куклы с мертвыми глазами. Живые дети играют с мертвыми.
Запах... соломы и старой бумаги. Старая бумага — здесь все ясно, так обычно и пахнет в каких-нибудь кабинетах или штабах. Но откуда — солома?! Мы уходим вдвоем, Дева и ее Зверь.
Цосназ, рев парациклов, выстрелы, мертвые тела. Библиотека, снова запах старой бумаги — нет, это было раньше. На тонких руках, еще не обезображенных шрамами — лисенок с золотой шерстью. «Как хорошо, что ты здесь». Немногие владели даром успокаивать растревоженные души. Саяра умела. Марийка — научилась потом.
Каменный пол, холодящий колени сквозь камуфляжную ткань. На ладонях проступают шрамы — как и всегда от холода (хрустальные осколки ранили больно). Подземелья Криона шлют прощальный привет. Безумие какое — «прощальный привет»...
Звездная карта на стене пещеры. «Каждый человек — это звезда. Когда человек умирает — звезда гаснет». Затхлый, пыльный воздух полуразрушенных шахт.
Черная буря. Черный — потому что на фоне серого неба — корабль. Холодный человек с холодными словами; золотистый фенек. «Мы бы подружились».
Рев мотоцикла, письмо, почти сочувствующий взгляд. Как их нашли? Как нашли ее?.. «А ты на хорошем счету у короля». Да-да, «наша девчонка», так о ней говорили. Неловкая попытка разойтись, развести сплетенные дороги оборачивается провалом – к добру или к несчастью? Они опять идут выполнять приказ.
Немного раньше – снова холодный человек. Ах, нет, тогда еще было не «снова». Древние развалины, леденцы в прозрачных обертках, разбросанные по ступеням храма, как подношение странному божеству. Двое – криомант и техник, она забыла имя второго, но первый отпечатался в памяти хорошо. Вензел данЛей. Прибыл задавать вопросы; получил на них ответ. Истерика. «Нельзя так – о людях». Вспомнить – совсем недавно они были живы. Они были.
Лихорадка, бьющая тело оружейной дробью. Мертвые, уже не такие ухоженные дворики заброшенных поместий. Кто-то постоянно сидит в изголовье ее кровати… может, смерть? Нет-нет, это Фиерс. Дежурит. Не спит третьи сутки.
Мародеры и крысы. Пустые дома, пустые стихи на пустых листках бумаги. Или нет?.. Вспомнить бы те строки сейчас – не вспоминаются. Вспоминаются совсем другие, всплывают, начертанные быстрым, летящим, угловатым почерком… его почерком. На чужом языке. Но это – много раньше. Да и было ли?
Коньяк из фляжки – на семерых. Фляжка Лиса пережила две войны. Леденцы; насмешливый взгляд Эвлина. Плевать. Я старший лейтенант, он – младший. Старший лейтенант Линден; вот так.
Еще до Криона, еще до ледяных статуй, вмиг превратившихся в осколки, была она. «Чайка». Проект «Чайка». И Артур Стентон, «Черный», смотрел на нее поверх стеклышек очков, и на его лице отражался немой вопрос.
«Девочка, почему?!»
Артур всегда говорил очень быстро, словно боясь не успеть произнести что-то важное. Но тогда, за миг до удара сверкающим лучом в грудь, он не успел сказать ни слова.
Подземелья.
Цербер.
Холод винтовки в пальцах; мундир не по размеру; острое лезвие обрезает прядь за прядью.
Пожар. Мертвые тела. Разве с этого не начиналось?..
Она проснулась от крика – чужого.

[Барон Суббота >>>]

сон черной птицы

… Снилось болезненное, но еще не страшное. Снилось как взгляд со стороны.
Взгляни – увидишь толпу. Остервенелую, буйную; прислушайся, и услышишь ругань, крики, чей-то дикий визг… чей-то смех.
Избивали кого-то. Сначала только кулаками, потом, когда этот кто-то упал – принялись пинать ногами, сосредоточенно и зло; одни пинали, другие пытались их оттащить и сами получали под дых, все ругались и орали, и только кто-то один смеялся.
Пока не раздались выстрелы.
- А ну перестали! – выкрикивает властный, суровый голос, и толпа вмиг останавливается, замирает, как волна, вдруг плеснувшая о плотину и не знающая, что делать дальше – через край уже не перельешься, а обратно не повернешь.
Мужчина с револьвером в руке – сухой, высокий, с черными усами…и в военной форме – делает шаг вперед.
- Расступитесь, мразь, - поводит оружием, и толпа рассыпается стайкой испуганных воробьев. Далеко не уходят, но и приближаться к мужчине – явно не хотят.
На земле лежит, приподнявшись на локте, подросток. Взъерошенные черные волосы (кто-то явно хватался за них минуту назад), наливается багровым синяк на скуле, разбиты губы, так что кровь льется, уже до воротника грязной, порванной рубашки добежала алая струйка…
Подросток, похожий на трепаную птицу, смеется. Зло и страшно, выплевывая кровь из разбитого рта.
На лице военного мужчины удивление.
- М-мать… - выдыхает он. – Девчонку-то – за что?!
Вперед выходит один. Как раз из тех, что пинал ногами. Вся правая половина лица у него залита кровью.
- Кошель срезала, сучка, - говорит он, прижимая к ране не слишком чистую тряпку, видимо, оторванный рукав. - За руку поймать хотел – а она с ножом. По морде прям. Вишь, как располосовала?
Отнимает тряпку – и военный мужчина морщится. Чудом этому бедолаге глаз не зацепило… а лицо так художественно разрезано, от самого лба до середины щеки, что не избежать ему огромного, с веревку толщиной, уродливого шрама.
- Все ясно, - мужчина кивает и неожиданно протягивает девчонке руку. Для девчонки это тоже неожиданно, судя по ее личику. – Убирайтесь. Я ее сам отведу куда следует. За самосуд по головке не гладят, или забыли?
Толпа бурчит неудовлетворенно, обиженно… но не бунтует. Потому что рядом с военным мужчиной еще один, тоже в форме. И тоже с револьвером. Толпа расходится постепенно, оглядываясь, переговариваясь. А девчонка поднимается сама, избегая ухватиться за предложенную ей руку помощи.
- Добрый ты какой, дядя, - с ухмылочкой (ох и поганая же ухмылка выходит, особенно учитывая раскроенную губу) цедит девчонка.
- Я не добрый, - качает головой военный. Явно хочет сказать что-то еще, но девчонка перебивает.
- Жаль, - говорит она, - а то жрать хочется. Накормил бы, а?
О том, что краденый кошелек так и остался при ней, она молчит.
Убедившись, что все участники недавней драки уже разошлись, военные обмениваются быстрыми взглядами, и тот, кто стрелял, произносит:
- Хорошо. Знаешь, где трактир? Веди.
Девчонка с уважением и некоторым ошеломлением смотрит на обоих, кивает, сплевывает кровь в очередной раз – и направляется через улицу.

Ест она быстро и жадно, как голодный щенок, словно боясь, что отберут угощение. Не стесняется облизывать грязные пальцы… оба военных глядят на это как-то сокрушенно. Не дожидаясь, пока бродяжка-карманница закончит трапезу, усатый говорит:
- Меня зовут Микель. А тебя как?
Разгрызая куриную кость (руки едва не по локоть измазаны жиром), она отвечает:
- А меня уже никак не зовут. Меня теперь кличут. Галкой кличут – угадаешь, за что?
- Угадаю, - говорит Микель. Сложно не угадать – растрепанная, короткие черные волосы торчат перьями, глаза блестят, да и на язык остра не хуже галки-сороки.
- Догадливый, - хмыкает она. – Колись теперь, чего добрый такой. Надо от меня чего? Так у меня ничего нет, второй день не жру. Или может, ты из этих… кто в дома терпимости девочек набирает? Ты учти, я ни хрена не терпимая!
Галка снова смеется, и звучит это так же страшно, как там, около рынка.

Сообщение отредактировал Orrofin - 18-05-2010, 21:05

[Хелькэ >>>]

- А ты почти угадала, - вдруг кивает Микель, и смех обрывается. – Я из тех, кто набирает. Но не девочек, а всех, и не в бордель, а в особый род войск, скажем так. И не косись так недоверчиво. Лучше представь – если б тебе такое оружие дали в руки, что ты всю эту толпу раскидать бы смогла... согласилась бы в одном научном проекте поучаствовать?
- По городам и весям бродите, отыскиваете потеряшек и каждой швали вроде меня такое предлагаете? Ох, не верю, - мотает головой Галка. А у самой в глазах – интерес.
А тут и второй голос подает. Взгляд у него хищный, цепкий, с головы до ног по косточкам разбирает. Оценивает.
- Не каждой. Только швалям с врожденным талантом к выживанию. Вроде тебя.
- Комплиментов-то! – фыркает Галка. – Ну ладно. И что ж у вас за войска такие? С кем воевать-то, ведь кончилась уж война?
- С кем придется, - криво улыбается Микель. – Не прямо сейчас воевать. Враг когда-нибудь найдется. А у нас свой шкурный интерес… и не в трактирах о нем трепаться. Скажу только вот что – согласишься, будет у тебя крыша над головой и вкусная еда. А еще будут изнурительные тренировки и не менее суровые медицинские процедуры. Для начала тебе даже придется помыться… Ну а если откажешься – будет все, как было. Что скажешь, Галка?
Она помолчала.
- Жрать-то охота… - пробормотала наконец. – Ну ладно, дядя. Пошли отсюда. Все расскажешь в подробностях, я прямо горю любопытством. Даже помыться ради тебя готова! – в глазах у нее снова сверкают огоньки. – Только учти, я не самая распоследняя шваль, так что ты со мной поучтивей!
- Ну-ка ну-ка, - хмыкает Микель, - и что за юная особа стоит предо мною?
- Баронесса, - гордо подбоченясь, говорит грязная, лохматая, избитая Галка.
И смех, и грех. Военный, что с Микелем, растерянно смотрит на него – неужели не почуяли сумасшедшую?
- Не веришь? – сникает Галка. – Ну и козел. Хотя, чего там, никто уже давно не верит…

Потом Микель, конечно, наведет справки, поднимет бумаги, с трудом раздобудет примерные списки жертв прошлой войны и убедится – да, была такая пропавшая баронессочка.
Только этого Эрис во сне не увидит.
Зато увидит - боль, длинную и гибкую иглу, елозящую под кожей, страшно обжигающие горло таблетки, постоянные уколы, неприятно пульсирующий зеленым кристалл, беговую дорожку длиной в полжизни, тела, бьющиеся в судорогах на операционной койке, белый потолок над собой (и ту самую койку – под лопатками), серебряный маятник, качающийся перед глазами.
И голос: «Забудь это»… мягкий, обволакивающий.
Проснется – снова с криком.

[Соуль >>>]

День: семнадцатое августа
Фигура: пешка Е7
Ход: е7 - e5
Официальная клетка: е5
Фактическое местоположение: е6

Они всегда уходили тихо. Когда рассвет еще не до конца разгорелся над размытой, неплотной еще в сумерках чертой горизонта. Тиххоловы не желали доброго утра, не будили, хотя Эйна – рвалась. Отправляясь в путь на спине цей-ина, лиа печально смотрела назад, на деревья, на грустно поникшие ветви. На самом деле – сонно.
Нейке-филин дремал, посапывал, как маленький ребенок. Впрочем, в душе он и был таким – бесшабашным, веселым, вредным, как мальчишка, которого лишили сладкого кусочка тростникового сахара.
Аай-ли, аай-ли, ноги куда-то вели.
Аай-ли, аай-ли, смотрели глаза.
Деревья пестрели, облака пели,
Аай-ли, аай-ли…
Голос Вей-Вея бархатистый и мурчащий, но песню сочиняли не для этого голоса. Эйна сглотнула нежданно, негаданно совсем возникший в горле комок. Это вспомнила лиа последние слова песни, где путешественник, странник, с рождения искавший счастья, оступился и утонул в ледяной воде озера.
Дни проползли мимо неторопливыми питонами. Медленно извивающиеся змеи, они вяло раскрывались бледным заревом на рассвете, догорали потом в пламени заката.
Стремительно как-то и вдруг, случайная стоянка обросла маленькими палатками, сооруженными наспех заграждениями – постарались пешие из дома Нарелан. Не нужно было ходить далеко, чтобы видеть проезжавшие мимо отряды. Как взрослеющий не по дням, а по часам броненосец Шэн-лие обрастала заграждениями, форпостами. Патрули… патрули… Отряды.
С каждым днем чиа и Эйна уезжали все дальше на крутой спине Вей-Вея. Лиа, ставшая особенно чуткой ко всему, улавливала на грани восприятия тревогу с запада, тянущееся разреженной лентой беспокойство.
Аай-ли, аай-ли, от реки до реки
Аай-ли, аай-ли, от холма до холма…
Зачем они выбрались из глубин земли? Зачем пришли сюда?
Аай-ли, аай-ли, темна течет вода.
Аай-ли, аай-ли…
Эйне хотелось подпеть Вей-Вею, но она строго-настрого запомнила наказ учителя не раскрывать рта. Ей казалось сейчас, что ее собственный голос – тот самый комок в горле, который силится, силится выкарабкаться наружу… да не может, как бы ни старался.
Платье, - белое, такое, что грязь и пыль не приставали к удивлению Нейке – ненадежный доспех даже против стрелы, не то, что против страшного оружия пришедших из-за моря. Хотелось Эйне зябко обнять себя за плечи, хотелось от страха повыть в голос… Она сжала ладонями локти и замерла – почувствовала, как стрелу между лопаток, взгляд чиа. Лиа знала, как он смотрит: ехидно, с прищуром.
Заиграла, заливаясь соловьем, его каменная флейта. Зашуршали, как пересыпающийся из чаши в чашу песок, тихо.
Вей-Вей наступил в озерцо ручьевой воды, брызнули в стороны капли – и вниз они падали, как казалось, Эйне, так медленно, как неторопливо осколки расколотых звезд в клепсидре, стоящей под ночным небом.
Шаги затихали, дорога умирала
Аай-ли, аай-ли, дорога умирала.
Аай-ли, аай-ли, ноги довели
Аай-ли, аай-ли , до счастья не довели
Глубока, холодна вода…
Походы тиххоловов продолжались ото дня ко дню. Возвращаясь, Вей-Вей рассказывал быстроногому, прибегавшему на четверть часа нарелановскому вестнику, что видел. Нарелановский вестник кривился, морщился, слушая о случайных деревцах и холмах. Не то он хотел узнать от цей-ина, совсем не то… Эйна была рада бы поделится этой мыслью с учителем, но Вей-Вей велел ей молчать, а Нейке… Нейке просто слушал наставника.
Дни проползли мимо неторопливыми питонами. Скучные, похожие, отличающиеся только как пятна на чешуе и то – не сильно.
А затем… страшное случилось одним утром.
Нарелановский вестник послушал бы, что рассказали тиххоловы, да только некому из древних потом, после того страшного, было рассказывать.

Сообщение отредактировал Соуль - 19-05-2010, 20:22

[Darkness >>>]

День: очень раннее утро восемнадцатого августа
Фигура: пешка b2
Ход: без хода
Официальная клетка: b2
Фактическое местоположение: северо-запад а1


Она содрала цветок фэйра со спины. Пронеслась острыми иглами вдоль позвоночника боль. Валь села на траву и выдохнула глубоко и тяжело. Казалось, что появилось на спине раскаленное пятно, по которому боль топчется испачканными в соленом песке пятками.
Женщина сбежала с «Наамей».
В это время севернее и сейчас ее соотечественники дрались с бывшими друзьями, и где-то крались по берегу следопыты, и… «Может поймал их уже случайный патруль», - подумала Валь. Она подышала на холодные ладони и потерла руками лицо, отгоняя притворяющуюся сонливостью усталость. Женщине предстояло идти в город, а это – непросто. Очень непросто, когда на каждой дороге требуют документы. По крайней мере, так было во время прошлой войны.
Она дала отдохнуть себе не больше минуты, после чего поднялась, сорвала с темных волос просоленный платок, смочила в ручье, устремлявшемся к водам залива, смыла пекшую лоб соль – повернулась к берегу спиной и, бросив на компас взгляд, направилась на северо-восток.
По густой траве бежали волны и, казалось, вокруг Валь расстилается зеленое море - колышущееся, испещренное яркими пятнами полевых цветов, пахнущее свеже и сладко. Солнце золотило колоски, и к востоку пролегла искрящаяся дорожка.
Трава - высокая местами, почти по пояс, скрывала землю, все, что было на ней, и потому голос, донесшийся откуда-то со стороны, прозвучал словно из неоткуда - и будто сама равнина говорила со сбежавшей с брига Валь.
- Сто-ой! Руки поднять, глаза закрыть! - голос был звонкий, высокий. Смешной.
Женщина молча замерла. Она не ожидала, что это случится так скоро, к тому же, на равнине, гладкой, как ладонь младенца, не было и намека на…
Валь осторожно подняла руки, немного разведя их в стороны.
- Признавайся! - приказные нотки в, почти детском, голосе звучали несколько смешно.
- Но она не похожа на... - раздался откуда-то с другой стороны - второй; такой же звонкий и юный.
- Молчи! Спугнешь!
- Я из Ясного, - произнесла Валь на чистейшем, давно знакомом тем, кто ее обнаружил, языке.
- Врешь!
- А может...
- Да врет, хвостом чую!
- А я чую - морем пахнет...
- И что? Может - из лиа.
- Да они так не говорят.
- А вдруг - шпион? - казалось, над головой Валь летает мячик для детской игры - туда-сюда, туда-сюда.
Женщина прикрыла глаза, ощущая себя персонажем северной народной сказки про вредных пикси. Очень медленно Валь начала поворачиваться. Упаси Единый, вдруг – выстрелят? «Шаловливые, жестокие дети», - с какой-то мрачной иронией подумала женщина. Ее сердце екнуло. Против воли начали собираться под веками слезы, словно кто-то насыпал в глаза песка. У нее ведь была дочь… «Не была. Есть», - поправила себя Валь.
- Я ушла слишком далеко от поселка.
- Он шел ночною, порой ночно-ою... - протянул тот голос, что появился вторым.
- Это она, - педантично поправил первый.
- Пришел жела-анный, ушел посты-ылый... - продолжали тянуть из густой травы, покачивающейся под дуновениями ветра.
- Кстати, да? Куда идешь, зачем? Прризнавайся! - смешно растягивая "р", потребовали у Валь.
Она обшаривала глазами неспешно колышущееся море трав, пытаясь увидеть тех, кто говорил с ней. Не видела. Словно и вправду беседовала с пикси.
- Я… - женщина сделала неосмотрительную паузу, прокляла себя. Патрульные юга за такое в прежние времена расстреливали сразу, - возвращаюсь в Ясный.
- Потерялась, - резюмировали со "второй" стороны.
- Врет. Ясный-то в другой стороне.
- Да?
- Нет?
- Давай отведем к Джи? Он умный, он решит.
- Не пойдет ведь.
- Пойду, - возразила женщина.

Сообщение отредактировал Darkness - 9-06-2010, 21:29

[Соуль >>>]

В траве озадаченно замолчали, словно и не ожидали такого ответа.
- Шутишь? - наконец поинтересовался тот голос, что обратился к Валь первым.
- Нет, - ответила Валь.
Ответила - тише, спокойнее, как всегда говорил человек, в чьи глаза, просыпаясь, она смотрелась - самое дорогое, самое родное. Любимое зеркало.
Вновь - тишина. Лишь где-то стрекочут цикадами полевые птицы - мелкие и юркие, они похожи на воробьев - только ярче, словно цветы этих равнин отдали их перьям свои краски.
- Поверим?
- Ну, а... смешно же?
- Ага.
Зашуршала трава, раздвигаясь и выпуская из себя гибкую, почти подростковую фигурку в свободной зеленовато-песчаной одежде. В темно-рыжих волосах запутались колоски, а из одного уголка губ к другому кочевал ярко-синий цветок.
С другой стороны травы выпустили зеркальное отражение рыжего - или рыжей? - только второй незнакомец, такой же глазастый и забавный, держал в руках совсем не смешную винтовку.
«Солнцепоклонники», - узнала Валь.
- Я могу опустить руки? – осторожно спросила она.
- А у тебя в них ничего нет? - прищурился безоружный лис.
- Не-ету, - вместо Валь ответил второй - с винтовкой. Он слегка опустил её, но дуло продолжало смотреть на женщину. - Опускай.
Валь медленно опустила руки, встряхнула ими – локти успели затечь. Полумрак мягко описал улыбку женщины синеватыми тенями.
- Благодарю, - ответила Валь.
Зеркальным отражением её жеста опустилась винтовка. Лисы переглянулись.
- А как тебя зовут? - в один голос спросили они.
Женщина задумалась всего на секунду.
- Вал… Валентина Фарадей.
- Фарадей? - вновь хором переспросили близнецы.
- Это такой, который в ОНР?
- Нам Клаус рассказывал про него - когда к сестре ездил, Фарадея видел.
Валентина слабо улыбнулась.
- Если тот, у которого есть дочь, то да...
- Дочка есть? - грозно посмотрел на близнеца тот рыжий, что был с винтовкой, словно требовал от двойняшки сию секунду явить на равнину дочь Фарадея.
- Не по-омню. У Клауса спросим, он расскажет.
Второй сатяра вместо ответа несколько мгновений молчал, потом покосился на Валь.
- А мы - с докладом идем.
- О чем? – на автомате спросила женщина и только затем опомнилась: нельзя задавать такие вопросы патрульным.
Она неловко улыбнулась. Все ее мысли были сейчас о другом, кружились пригоршнями разноцветных бабочек, которых Единый пересыпает из ладони в ладонь. Память была ангелом и предательницей одновременно: осыпала перьями и вырезала лица трафаретами. Память возвращалась, то вкрадчивой кошкой, то буйным котенком.
Близнецы переглянулись - они понимали друг друга даже не с полуслова, с дрожи ресниц, движения пальцев, мыслей...
- Там, - кивнул безоружный сатяра куда-то в сторону, - ночью драка была.
- Мы не видели кто. Далеко было.
Казалось, после того, как были опущены руки и оружие, лисы признали Валь своей и были готовы ей выболтать все, что угодно.
«Змеи», - поняла Валь.
- Лиа? – почти шепотом спросила она.
- Наверное. Кому же еще. Вот и идем - Джи надо сказать, чтобы он уже в Штаб передал.
Женщина кивнула:
- Да, необходимо все доложить, - и отсекла себе дорогу обратно.

и Darkness

[Кысь >>>]

День: семнадцатое августа
Фигура: пешка D7
Ход: без хода
Официальная клетка: D6
Фактическое местоположение: D6 (ю-в)

- Сколько тебе лет? - целитель коснулся пальцами иссушенной коричневатой земли и от прикосновения вверх поднялось невесомое облачко пыли. Он сидел здесь уже очень давно, и даже не сказать, чтобы думал о чем-то... Просто смотрел на простые линии и непривычные цвета впереди, на то, как ветер гоняет сухую траву с серой пылью и швыряет мусор вниз, с бритвенно-острых краев ущелья. Земля, стертая в неживую пыль дальше, к самой круче была словно сплавлена в прочные глиняные черепки. На одном красовалась капелька крови — не стоило здесь ходить босиком.
Бабочка улыбнулся.
- Старше тебя. Может быть, намного.
Беловолосый лиа подошел тихо, но позволил собственной тени упасть в поле видимости, потому Яно мог не оборачиваться, чтобы увидеть, как камиэ опустился на кортички рядом. Он и не стал.
- Я знаю.
Невесомая крошка стекала с пальцев беззвучной рекой, рыжие брызги уносил ветер. Целителю не хотелось лишний раз шевелиться. Другие лиа держались от обрыва подальше, и только Яно он не казался странным и неестественным. Просто кусок земли, сохранивший память о давнем.
- Тебе не страшно здесь находиться?
Мезу подошел к самому краю обрыва и посмотрел вниз. Ветер растрепал края его одежды, сорвал с лука приставший обрывок лозы и унес в глубину расселины. На детском лице появилась улыбка.
- Я не люблю это место. Но оно по-своему интересно. Странно, что тебе не страшно.
- Это просто пыль, - уголки губ Яно тронула улыбка. С Мезу было трудно общаться, он даже не трудился представать старцем и несмышленышем как-то... по очереди. Из-за этого сам целитель чувствовал себя одновременно старшим и младшим. - Мне нравится, что тут тихо.
Мезу обернулся, быстро и заинтересованно. Потом подошел ближе и опустился на корточки возле собеседника. Положил на плечо руку и посмотрел в глаза.
- Я не думал что все так, - в ответ на вопросительный взгляд камиэ улыбнулся. - Ты слишком много слышишь. Больше чем хочешь. Я понял.
- Мне просто нравится тишина, - Яно отвел взгляд.
Мезу еще раз улыбнулся и убрал руку. Покрутившись вокруг, камиэ сначала сел прямо в пыль, а потом и лег на спину. В бледно-зеленое полотно чохи и белые пряди волос сразу же замешался бурый. Бабочка открыл глаза и посмотрел прямо вверх.
- Мне нравится находиться рядом с тобой.
- Почему? - Яно поднял голову.
- Из-за этого. Ты умеешь создавать тишину, в которой можно побыть.
- А ты?
- Я не умею создавать тишину.
Яно долго смотрел на блекло-коричневые черепки с улыбкой. «Мне самому это мало что дает». Мезу был закрытой книгой в яркой обложке, спрятанной на высокую ветку. Хотелось задать множество вопросов, но ни выбрать, ни озвучить их целитель просто не мог. Иногда казалось, это странное существо знало все. Иногда — что Бабочка с поразительным умением указывал пальцем в небо, и только. Так просто было приписать знание всех ответов кому-то, а не искать их самостоятельно...
- Море совсем близко здесь, - снова заговорил Мезу. - Лагерь пу-уст...
- Ты?.. - Яно поднялся на ноги и пошел вдоль кромки обрыва, стараясь не наступать босыми ступнями на острые сколы.
- Я удивляюсь, почему здесь не течет соленой реки, - улыбнулся Бабочка, тоже перекатываясь на ноги. - Ты когда-нибудь видел снег?
- В наших краях не бывает снега, - покачал головой целитель.
- Вода не замерзает каплями. Снег летит с неба кружевом, таким тонким, что, кажется, только белый пух... Он укрывает за ночь весь мир, и с ним расстилается тишина, такая, словно весь лес уснул до рассвета. Деревья сбросили листья и стоят прозрачными силуэтами. Ели погребены под тяжелым слоем белоснежного кружева. А потом выходит луна, и ее свет отражается от земли.
- Так бывает на севере?
- Так бывает. Я все-таки не люблю это место, - улыбнулся Бабочка. - Тебе только кажется, что тебя привязали.
- Может быть, я сам себя привязал, - покачал головой целитель.
Мезу не ответил. Когда Яно, наконец, обернулся, о его собеседнике напоминал только след в пыли.

[Соуль >>>]

День: семнадцатое августа
Фигура: пешка D7
Ход: без хода
Официальная клетка: D6
Фактическое местоположение: C6

Ночной патруль сменился дневным, но вместо заслуженного сна под пологом листьев небольшой, еще совсем юной рощицы, освобожденные от дежурства лихорадочно собирали пожитки в дорогу - до моря был почти день пути, и завтра утром следовало уже вернуться. Даже мрачная Кеоко повеселела и то и дело подшучивала над стеснительным соплеменником. Кету с видом абсолютного превосходства над окружающим миром наблюдал из самой тени, пока ему самому в лоб не прилетело дикое яблоко. Потерев место ушиба, тико сощурился и... промахнулся, попав вместо этого в безвинного Кеану. Повар поднял голову и посмотрел в сторону младшего соплеменника так, словно впервые его увидел, и Кету поспешил занять себя делом тоже. Вскоре патрули разошлись.
- Выходим, или вы спите? - заботливо поинтересовалась Кеоко, полностью собранная и совершенно свежая. Мано молча поднялся на ноги, Кетьен последовал его примеру. Кету, не собравший еще половины того, что хотел, выругался под нос. Хейко, гибко извернувшись, тронула острыми кончиками ногтей его загривок:
- У тебя две стрелы.
Наконец, маленький отряд был собран и вышел из тени под яркое августовское солнце, еще косое, но уже теплое. В его свете на Мано было больно смотреть и даже блеклые волосы Кеоко отливали старинной медью. Женщина отвела их с шеи, связав, как шнурком, собственной тонкой косичкой. Тико игриво положил руку ей на плечо, она сразу же ее сбросила. Слева явственно проступила запятнавшая горизонт полоса мертвой земли, но лиа дружно отворачивались от неприятного зрелища. Утро было слишком хорошим.
- У моря обязательно живет кто-нибудь... - сладко сощурился Кету. Его попутчица хмыкнула:
- Ему же хуже.
Когда солнце поднялось в зенит, воздух уже благоухал летним морем, а когда свет пошел на перелом, на горизонте показалась сине-зеленая полоса, такая заманчивая на вид, что вся четверка невольно ускорила шаг. Когда трава сменилась песком, а песок - теплой спокойной водой, тико восторженно взвыл и с разбегу плюхнулся в воду плашмя. Кетьен принял сумку с плеча соплеменницы, и она тоже зашла в воду по колени, блаженно щурясь.
- Полвека его не видел, - тихо покачал рыжей гривой Мано. Светловолосый хейко повернул голову, но продолжения не дождался. Кеоко и Кету уже вовсю плескались на мелководье. Кетьен молча смотрел то на женщину, то на тихие, прозрачно-зеленые волны.
- Что робеешь? - улыбнулся огненноволосый. Парень смущенно улыбнулся, но потом все-таки ответил.
- Я никогда.. не видел.
- Так вперед, - подбодрил его Мано. - Давай-давай, пока время.
Кетьен поднялся на ноги и медленно стащил с плеч рубаху из серо-зеленого полотна. Даже мышцы хейко выглядели не совсем так, как Мано привык, они проступали причудливыми узлами и неожиданными узорами. Вдоль позвоночника шел тугой узор из татуировок и шрамов. Даже краска, пущенная под кожу Кетьена, была светло-серой. Сняв обувь, парень скользнул к воде. Вступил в нее осторожно, присматриваясь и прислушиваясь к каждому шагу... А потом Кеоко налетела на него и опрокинула в теплую воду, подняв тучу брызг. Кетьен не без труда вынырнул, наглотавшись песка и соли, и все-таки чуть не захлебнувшись в набежавшей волне, вдохнул воздуха, попытался встать на ноги, снова был опрокинут, и снова вынырнул. Встретившись взглядом с Кеоко он улыбнулся. Это почему-то вызвало у нее недовольное фырканье. Забыв о соотечественнике, хейко снова вернулась к дуэли с Кету и, постояв минуту в воде, Кетьен понуро вернулся на берег. Лежащий на песке Мано лениво приоткрыл один глаз, потом движением зрачка указал на место рядом с собой. Хейко лег на горячий песок и запрокинул голову.
- Ты не лучшего мнения о себе, да? - наконец, спросил великан.
Кетьен вопросительно выгнул брови и приподнялся на локте.
- А чего заранее проигрываешь этой обезьяне? - рыжий смерил своего бледного собеседника взглядом единственного открытого глаза и снова опустил веко. Хейко вспыхнул и отвернулся, потом резко поднялся на ноги и пошел в воду. Кеоко успела уже отойти на глубину и теперь мягко скользила спиной вниз под самой поверхностью воды. Кету бесшумно нырнул и свернулся в клубок на дне. Его сил было достаточно, чтобы, распрямившись, подбросить женщину в воздух, но в самый последний момент сильный толчок отбросил его в сторону. От неожиданности тико вдохнул воды, судорожно всплыл и закашлялся, и только потом осознал, кто был обидчиком. Кетьен не ожидал настоящей атаки, а потому ушел под воду, не успев даже набрать воздуха. Зная силу и темперамент тико, мало кто переступал им дорогу, и теперь Кету был в настоящей ярости. Несколько ударов в грудь незадачливого соперника пришлись почти вслепую в поднятой мути, потом на шее тико сомкнулись сильные пальцы.
- Из воды. Сейчас же, - Кеоко побледнела от гнева, и этого зрелища было достаточно, чтобы Кету в одно мгновение осознал и что он не среди своих, и что сан-тиа не дерутся... и что противник не отвечает. Разжав пальцы, тико молча побрел на берег.
- Стой. Помоги мне, - женщина подняла голову Кетьена над водой, но толку в этом было немного. Парень вцепился в ее руку мертвым захватом, но дышать все равно не получалось. Теперь Кету по-настоящему испугался.
Вывести обоих хейко на берег, передать Кетьена Мано, который привычным жестом припечатал его к собственному колену, вынуждая выпустить воду из легких, дождаться, пока светловолосый лучник снова начнет дышать... Все это не заняло и минуты, но показалось намного дольше. Кеоко молчала, и на щеках тико густо-багровым оттенком проступила краска стыда. Но когда блеклый хейко снова поднялся на локте, стыд снова перетек в гнев.
- И не говори, что тебя не предупреждали, - бросил Кету, поднимаясь на ноги и привычным жестом приобнимая Кеоко за плечи. Та так же привычно сбросила руку.
- Не стоило этого делать, Кетьен.
Хейко молча упер взгляд в песок. Его соотечественница покачала головой.
- Я сохнуть.
- С тобой, - улыбнулся тико. Кеоко предложила ему пойти в Неутад и там застрелиться. Кету пожал плечами.
- Тогда я в море. Удачи на берегу.
Кеоко молча развернулась и пошла прочь вдоль кромки прибоя. Когда ее силуэт уменьшился вдвое, Кетьен вздохнул и сел, скрестив руки на коленях. Мано покачал головой.
- Обо мне не может быть лучшего мнения, - произнес хейко после паузы.
Мано ему не ответил.

писано Кысь

[Кысь >>>]

День: семнадцатое августа
Фигура: пешка D7
Ход: без хода
Официальная клетка: D6
Фактическое местоположение: D6

- Я не сепаратист, я знаю, о чем говорю, - жизнерадостно усмехнулся Кеану, очищая от листьев высокий полевой колосок. - Смотри, нас выбирали из разношерстого сборища. Три тико, три камиэ, три хейко, два горца. Говорит что-нибудь?
- Только то, что у нас — нужный набор способностей, - Уми потянулась и небрежным движением выудила очищенный колосок из пальцев напарника.
- Именно, - тико резко обернулся влево и вскинул лук. Пока камиэ оборачивалась, травинка уже снова была у него. - Средоточие щедро дарит хвосты, крылья и даже ноги, но подарит оно тебе строго нужный набор способностей и талантов в отмеренной до совершенства пропорции? Даю зуб на заклад, что нет.
- Подарит. Если меняться долго и очень внимательно.
- Лет через пятьсот как раз закончишь, угу, - тико зацепился хвостом за колючку и замедлил шаг, чтобы отплести от коричнево-черной кисточки длинный стебель. Пока он возился, Уми заменила колосок на стебель цикория. Здесь он был не синим, как на побережье, а цвета сирени или ночного неба. Заметив перемену, повар усмехнулся и сунул цветок за ухо. - Чистокровки рождаются с этой гармонией, а жизнь с детства учит их собственным силам.
- А если ты родился с другими желаниями, и гармония эта тебе совсем не нужна? - Камиэ сорвала еще один стебель и попыталась пристроить за другое ухо тико, но тот увернулся. Потом, подумав, отобрал цветок и пристроил его на нужное место сам.
- Тогда пятьсот лет не такой страшный срок. Видела когда-нибудь полукровку альдейя и чиа? Нет? Страшное зрелище, поверь мне. Что смотришь?
- Тебе идут рога, - сощурилась Уми. Камиэ последовательно увернулась от фляги и пары яблок, но вот стеганая поясная сумка с камнями попала ей точно в плечо. Перехватив снаряд в падении, девушка развязала тесемку. - Что это?
- Камни судьбы. Если их тронуть без ритуала, проведенного в полнолуние, можно превратиться в лягушку и закончить свои дни в супе, - пообещал повар, разыскивая флягу и самое аппетитное яблоко. Камиэ не преминула запустить в сумку пальцы и вынуть оттуда коричневато-розовый камень. На гладкой поверхности были выбиты и залиты синей краской пять точек.
- Как интересно... Ими гадают?
- Не совсем. Если предсказывать ими судьбу, это мало чем поможет, каждый камень может означать все что угодно, - тико приложил к губам руку и оба затихли на полминуты, но шорох оказался обыкновенным зайцем. - Они подсказывают, где судьбу можно найти.
- Покажи, как, - камиэ поманила напарника за собой, и, действительно, на вершине холма в невысоком кустарнике была давно провалившаяся нора — идеальный наблюдательный пост для того, кто останется. Кеану расстелил на земле платок и составил руки в подобие чаши.
- Сыпь их сюда.
Уми перевернула сумку и камешки заструились в жесткие ладони тико. Повар подбросил их, перемешивая еще раз.
- Когда брошу., подставь ладонь.
Камни взлетели вверх, и камиэ подставила под этот дождь светлую руку. Два камешка, отскочив, упали в разрытую землю, три остались лежать между пальцами. Кеану сбросил их в собственную ладонь.
- Чайка, Серый Снег и Рубин. Долгий одинокий путь, печаль, потеря и жертва.
- Это то, что со мной случится? - Камиэ невольно отдернула руку.
- Нет. Камни не предсказывают такого, - Кеану почти по-отечески улыбнулся. - Они предостерегают тебя против чужих дорог, помогают выбрать путь к собственной. Просто запомни их мнение и решай сама.
- Хорошо. А себе... бросишь?
- Мне всегда выпадает одно и то же, - улыбка на лице тико развеялась без следа. Он собрал камни, подбросил их и поймал три.
- Память, Последний Камень, - первые два тико назвал до того, как прочитал пиктограммы, - Слом... Стоп. Это — новое...
- Что? - камиэ удержала пальцами его руку, чтобы получше рассмотреть камень, но сочетание точек оставалось загадкой. Повар помотал головой:
- Королевский Рубин. Означает живую кровь. Война... Горный Лик, война.

Сообщение отредактировал Кысь - 20-05-2010, 8:52

[Darkness >>>]

тут были Даркнесс, Соуль, Оррофин и Орть

День: ночь с шестнадцатого на семнадцатое августа
Фигура: без фигуры
Ход: без хода (сражение за Ясный, часть 2)
Официальная клетка: нет
Фактическое местоположение: B4 (Ясный)

Тем временем Кристоф надвигался на Ясный. Горд манил его своей открытой вседозволенностью, умолял войти и дать волю своей жажде мести, но нет. Есть цель.
Маг уже давно приметил артиллерию, опасную для флота лиа. С высоты его полёта все эти укрепления и орудия казались такими маленькими и незначительными, что он невольно расхохотался и отсалютовал шпагой, указывая направление.
Дальше всё смазалось в его сознании. Он и Буря стали едины. Маг падал каждой капелькой дождя, выл ветром, раскатывался громовым набатом, и он же хохотал в абсолютном счастье и упоении. Сила, пьянящая, похожая на молнию сила, билась в его жилах, заставляя волосы развеваться, а глаза гореть синим огнём.
Крис-человек повёл шпагой, будто отдавая приказ незримым войскам. Крис-Буря, ощетинился копьями молний и устремился к арт-расчётам. Когда он налетел на них, стало ясно, что ЭКК здесь нечего противопоставить стихии. Дождь с крупным градом бичевал любого, кто смел высунуться из укрытия, ветер был такой, что отдельные пушки и камни с верхних частей укреплений попросту сносило. А потом Крис поднял руку, и десятки стрел-молний обрушились на фортификации. Это был мокрый, ветренно-молниевый Апокалипсис с единственным Всадником, оседлавшим саму стихию. И торжествующих, безумный хохот его был подобен Трубе Армагеддона.
Ему пытались противостоять. Кто? Чужая сила набухла, вырвалась потоками, пытаясь оттолкнуть и прогнать. Чужая сила - с берега. Она собиралась там слабыми линями, складывалась в паутину. Ткала сама себя, тянулась к Кристоффу.
На берегу кричали люди. Темные фигурки, темнее ночи, перебегающие от укрепления к укреплению. От смятого бурей укрепления, к новому. За спиной мага полыхал между двумя башнями отголосок бури.
Крис потянулся к этим нитям, присмотрелся, увидел, да и хлестнул наотмаш молниевой пятёрнёй, а сверху припечатал раскатом грома, да таким, что сам едва шпагу не выронил. Буря продолжала терзать укрепления людей, делая стрельбу невозможной.
Он услышал крик - девичий, жалобный, как крик чайки. Когда пригляделся - заметил и самого мага. Сколько ей исполнилось? Вряд ли была даже четверть века. Длинный нос покраснел от холода, пальцы дрожали, продолжая держать заклинание. В глазах - замерли слезы, стали льдинками. За ее плечом стоял мальчишка. Вряд ли - старше. Скорее - младше. Он крепко сжимал ее запястья, помогая держаться.
"Ну нет!" - решил Кристоф.
"Враги!" - взъярился Кристоф
"Дети" - возразил Кристоф
В следующую секунду на двух горе-защитников обрушился порыв ураганного ветра, вкупе с ледяным дождём.
- ВЫ ЖЕ МАГИ! - рокотнул гром, складываясь в яростно различимые слова. - ПОЧЕМУ ВЫ ПОМОГАЕТЕ ВРАГАМ?!
И всё же, Крис не мог заставить себя убивать детей. Не поднималась у него рука на будущее, а потому он продолжал давить их лишь ветром и водой, оставив молнии и град для укреплений и их защитников.
Где-то слева гулко бумкнуло, и к небу взвился длинный язык огня - шальная молния добралась таки до склада снарядов. Дети продолжали стоять. У девушки - брызнула носом кровь. У юноши - подкосились колени.
Элеонора Сон попыталась подняться на подгибающихся ногах, попыталась выпрямиться, удерживая на кончиках пальцев нити заклинаний. Ганс за ее спиной упал. Сплюнул кровью.
- Чтоб вас! - вслух выругался Кристоф.
Магия этих вчерашних детей, как ни парадоксально, всё же мешала ему, всё же удерживала его силы, не давай обрушиться на фортификации в полную мощь.
"Я поклялся в верности Зелёному Трону, - напомнил себе маг. - Я должен выполнить приказ!"
Молния ударила совсем рядом с Элеонорой. Потом ещё раз и ещё, с разных сторон, но всё ближе.
- Простите меня, - шептал Крис. - Если только сможете...

[Соуль >>>]

Крупные капли дождя и крепкие градины будто бы оставляли на коже синяки. Люди метались из стороны в сторону, и Локки казалось, что в их действиях нет ни капли логики, и что всеми движут страх и паника.
Молодой человек откинул с лица мокрые волосы, прищурился, до рези в глазах вглядываясь в темную, клокочущую массу воды и ветра, сметшую словно бы в один миг массивные каменные стены. На его плечо легла ладонь отца. Сразу стало как-то спокойнее на сердце, как будто позади стоял кто-то могучий и добрый.
Отец. Мортимер Богалт. Каботажник сжимал сейчас в руке ружье, скрывшись за полусбитым укреплением. Локки обернулся через плечо и улыбнулся - чуток испуганно. Но страх молодой человек скрывал под маской лихой уверенности. "Мы же - Богалты" - словно говорила его улыбка - Ведь справимся, правда?"
Свистнул над головами Богалтов порыв резкого ветра, растрепал волосы. Казалось немного - вырвет. Мортимер закрыл глаза.
Пока он и сын ждали.
Все на берегу - ждали.
Их согнали сюда для того, чтобы защищать берег, если чужие корабли пройдут в бухту. Пальцы, крепко сжатые на прикладе винтовки, онемели, замерзли. Локки присел на корточки, зажав ружье между колен, потер ладони друг о друга. На каждый удар молнии молодой человек ежился, вскидывал голову и тут же опускал, еще сильней щурясь от хлестких капель дождя. О том, что будет дальше - он не думал. Сын и отец заметили мага вместе. Мортимер поднялся и вскинул ружье.
Ночную, перечеркнутую ветвями молний, темноту, разорвала яркая вспышка выстрела. Те орудия, что не тронула буря, вздрагивали, исторгая из себя огненные снаряды, устремлявшиеся к плотному клубку темных, налитых водой туч, молний и порывов ветра.

Рена не понимала то, что объяснял дядя, но чувствовала. Холодным и мокрым ветром повеяло с родины, а потом обрушилась буря, заставив деревья протянуть вдоль земли ветви, а стекла в домах – зазвенеть. Было слишком темно, чтобы Отрикс заметил синяки. Он сжал запястье племянницы и тянул ее за собой в сторону вырытого недалеко от дома подвала.
Лиа успела подумать…
…это ползет страх, куда более жуткий, но отчего-то кажущийся прозрачным и чистым, иным, чем тот, облепивший липко плечи, когда насиловал отец Стебер.
…это надвигается буря, которая сыплет не градом, от которого остаются на коже синяки, а кровью.
…это шагает размашисто, широко взмахивая руками, давящееся солью, ракушками и морскими гадами море; набухает, словно нарыв на случайно разбитой детской коленке, наливается гнилью, готовится выплеснуть.
…это земля становится сырой заранее, как будто силится обмануть будущее…
…позади треснуло дерево, треснула крыша, на которую оно повалилось, заламывая ветви. Черепица, камни, сухие водоросли, помет чаек брызнули в стороны. Оторвал ветер ломоть крыши и швырнул, хохоча вслед беглецам.
Отрикс обернулся на треск, рвущий барабанные перепонки скрежет. Он видел то, чего не видела племянница, и зеленые, яркие и звериные глаза расширились. Забились, запульсировали точки зрачков в расплавленном изумруде.
Он бросился назад, грудью – на бегущую следом племянницу, обхватил ее руками и прижал к себе. Рена почувствовала все синяки разом – они заболели, вспыхнув крошечными огоньками боли. Лиа ударилась лопатками о холодную и мокрую землю. Сверху – навалился Отрикс.
Перед глазами – темнота от боли.
Несколько мгновений, а тянутся – словно вечность.
Кажется, он сказал, Рена? Может, быть, прокричал ее имя?
На щеку падают теплые слезы, от которых солоно и ржаво на губах. Не слезы. Кровь.
Лиа разлепила веки и уставилась на перекошенное лицо дяди. Он стонал и хрипел, сгибаясь под тяжестью древесного обломка с дикой легкостью прошибившего тело.
- Прячся, бех-х-ги, - прошипел лиа, захлебываясь кровью. - Рен-ха...
Рена глядела в глаза дяди, а Отрикс смотрел на нее так, словно сейчас видел впервые. Он протянул запятннанные землей пальцы к лицу племянницы, задрожал всем телом.
- Раэенн, - он выговорил ее имя без единой запинки, - кто тех-бя удар-рил?..
Рена всхлипнула.
- Бег-хи... - повторил дядя.
Лиа вывернулась и побежала прочь, не останавлиясь и не оглядываясь даже. Было так страшно и одновременно - легко так. "Он не знал!" - и хотелось бежать еще дальше, словно дядя прежде был якорем.
Как животное, лиа почувствовала смерть, которая уже сдавила пальцами шею Отороири Найелле.

[Darkness >>>]

Отец Стебер перебирал воспоминания прошедшего вечера, как маленькие стеклянные шарики, которые дети катают по земле, бьют друг о друга – испуганное, в слезах, лицо светловолосой лиа; запах кожи, травяной и нежный; «отпусти… пожалуйста» - робкие и отчаянные слова, похожие на мольбы любимой. Ускользающие под градом видения заставляли кровь теплеть, а сердце – чаще биться.
- Обопритесь на меня, - священник вспоминал, как насиловал девочку, и спокойно смотрел в лицо прихожанке, которую ранило обломком крыши. Отец Стебер перекинул руку женщины через плечо и повел в сторону подвала. – Да сохранит Единый всех нас…
Худой, словно херхера сухощавый и хищный, он крепко стоял на ногах под бурей, не качался даже. Что его держало? Вера? Воспоминания? Отец Стебер шептал молитвы, перевязывая раненное плечо прихожанки. Завершив, услышал тихий стон, поднялся, направился туда, откуда звучал голос.
Со стороны он напоминал голема, механизм, который должен выполнять заложенные в него действия. Священник рванулся вперед перед падающим деревом, выхватил из его тянущихся ветвей мальчишку, понес на руках все к тому же подвалу, продолжая уповать на Единого. Напуганный ребенок прижался к худой груди священника, словно к материнской: он не знал, что недавно сам отец Стебер прижимал к ней покорную от побоев лиа.
Руки прихожан приняли ребенка, а священник снова направился в сердце бури, ступая каменно и тяжело. Маленькая девочка пяти лет, которую выбежавший в первые минуты бури из дома отец Стебер, вынес из-под развалившегося под ветром козырька, смотрела темному силуэту вслед, закусив от волнения большой палец.
- Линта, Линта! – кричала искавшая ребенка женщина.
Сейчас она стояла в темноте подвала, где капала вода, прижимая Линту к груди. Линта продолжала грызть палец.
- Возьмите ее, - снова раздался голос священника.
- Благосло…
- Все во власти Единого, - сухо ответил отец Стебер. Он ненадолго опустился на колено перед раненой девушкой – только затем, чтобы оторвать кусок рубашки, носимой под рясой.
Белая ткань легла на рассеченный лоб, девушка приоткрыла светло-зеленые, опаловые глаза. Мутные – от боли.
- Ты поправишься, - сказал священник, и дымчатые глаза посветлели на несколько мгновений.
Почти сразу же девушка забылась сном, несмотря на грохот канонады и крики людей, чьи дома сметала буря.
Отец Стебер встал и снова ушел в объятия ветра, чтобы вскоре возвратиться.
Так, он уходил и приходил раз за разом, приводя новых людей. Раненных, кого мог, священник нес на руках. Тех, кто был слишком тяжел, - тащил на плечах. Отец Стебер читал испуганным людям слова утешения, и от его голоса мечущиеся души как будто становились светлее.

Кохрин Кохар направлял демона, смотрел на мир через безумные и звериные глаза Фурфура. Маг чувствовал, как тянет все его силы пятилучевая звезда, выпивает древним вампиром энергию. Мышцы сводило судорогами от напряжения. Из носа уже давно текла кровь.
Кохрин собственными глазами увидел, как вырвал демон из рук чужих волшебников силы. Ощутил краем сознания, как борются маги-дети, но с кем – не успел осознать. Весь он, до последней звездной пылинки энергии, силился удержать Фурфура.
Пентаграмма пульсировала, как сердце, подрагивала линями, мерцала знаками. Словно живая. Ее дыхание отдавалось в ушах набатом. Бам. Ба-ам. Ба-а-м. Било по голове, сжимало виски раскаленными пальцами.
- Повинуйся мне, отродье!!! – закричал Кохар.
Крик превратился в высокий и истошный хрип, который рванулся к потолку птицей с переломанными крыльями.
…монотонно продолжали звучать молитвы инквизиторов, а отец Дейк не слышал своего голоса. Он молился про себя, спокойно и искренне. И только четки щелкали между его белыми пальцами.
Руки Кохрина как будто закостенели. Кожа стала морщинистой и бледной, как пергамент, от напряжения. Ногти побелели. Побелели прокушенные губы. Зрачок затопил радужку, и сердце билось в такт набату в ушах и дрожи пентаграммы.
Пока не лопнуло.

[Соуль >>>]

Тай Арименьеи понял, что силы вырвались из его рук. Он вскинул глаза, и последнее, что увидел Мастер Шепчущий – молнию, яркой вспышкой застелившую глаза. Он знал, что дальше для шеа должен наступить покой, но вместо этого на нее обрушились муки…
Оленеголовый нейа взвыл, ударил по воде копытами, поднимая волну, которая помчалась на Аизер, набирая скорость, набирая силу.
Палуба качнулась под ногами адмирала, как беспокойная колыбель-могила. Разорвали воздух первые снаряды, которые прошли сквозь призрачное тело нейа. Фурфур бежал по буре, словно по полю, наклонив вперед голову с рогами, напоминавшими окостеневшие руки мучеников.
Флагман не успел бы развернуться, не успел бы уйти от встречи с оленоголовым порождением чужой силы. Вновь дрогнул борт, повернутый к мчащемуся в окружении молнии нейа, воздух вспороли темные - на фоне темного, предчувствующего смерть, неба - снаряды.
- Всем держаться на местах! - над палубой пронесся приказ Таль; сейчас маленькая полукровка отчаянно хотела быть такой же, как дядя - чтобы слушались, чтобы замирали, чтобы - верили. - Без паники! Встретим его всеми силами!
Голос прокатился от кормы до носа, стих где-то у бушприта, лег на плечи носовой фигуре - могучему войну. Соленые капли оседали на деревянном лице, и казалось, что воитель оплакивает моряков.
Сейней сжала ладонь на рукояти своего тяжелого, массивного топора. Оружие сейчас было бесполезно - как глупо бросаться на бурю с тем, что не может её поразить - но ощущение истертой кожи под рукой успокаивало. Дарило слабую, прорастующую чахлым побегом в шэа, надежду.
Таль обернулась в ту сторону, где стоял Мастер Шепчущийся; и резко повернулась обратно, сжав губы в тонкую линию.
- Не сметь паниковать, тюленьи дети!
Её слышали. Слушали. "Аизер" словно встряхнулся, и где-то внутри корабля что-то утробно зарокотало, флагман дрогнул, словно скидывая с себя покрывало паники.
Лиа были готовы.
Фурфур приближался. Он вздыбил волну, обрушил ее на палубу флагмана, заставив снова его качнуться. Прошел на расстоянии нескольких локтей корпус демона - лоснящийся, черный. Море под копытами взбыло шерсть брызг.
Таль с трудом удержалась на ногах, резким жестом вытерла с лица холодные, соленые капли, а потом махнула рукой:
- Залп!
Орудия дрогнули, выбрасывая из себя множество тяжелых, разлетающихся на мелкие и острые шипы, снарядов.
Опустив хвост в ледяную воду - тот зашипел, поднял ленты пара - Фурфур оперся копытами о планширь "Аизер".
Топор будто бы сам прыгнул в ладони. Крепче сжав пальцы вокруг истертой рукояти, Таль метнулась вперед - молча, как прыгают хищные кошки на добычу, в несколько прыжков преодолевая расстояние между собой и оленеголовым нейа. Магарат, выкованный для Сейней сагарратом-кузнецом, вспорол воздух, сверкнул над черным копытом.
- Убирайся прочь! - Таль забыла про страх, про собственную слабость перед стихией, про то, что для бури - она лишь песчинка, лишь крохотная капля.
Голубоватое, с серыми разводами, лезвие скользнуло по шкуре, не повредив - только выбило холодные, пахнущие серой и пеплом, искры.
Ветер хлестнул плетью по лицу Сейней, бросил в глаза мелкие соленые капли. Лиа замахнулась еще раз, обрушивая со всей силой - мышцы болезненно напряглись - новый удар.
Фурфур взвыл, качнул "Аизер", словно огромный флагман был легкой, детской игрушкой.
Таль швырнуло назад, спиной на палубу. Над головой качнулись темные, с белыми мазками рвущихся на ветру парусов, линии мачт. Нащупав рукой магарат, полукровка вскочила на ноги и вновь кинулась на демона. Перед глазами плыли темно-бардовые, черные, густо-синии и тускло-фиолетовые пятна. Слышались крики, мимо просвистело несколько стрел - мелькнули в мокром воздухе яркие кончики оперенья.

[Darkness >>>]

Демон визгливо засмеялся, и от этого смеха кровь замирала в жилах, застывала алыми каплями в заледеневших венах. Флагман вновь качнулся из стороны в сторону, будто был берестяной игрушкой, которую весенний ручей несет по прогалинам, кидая на камни и коряги.
Таль закричала. Крик - отчаянный, полный почти звериной ярости, будто подхватил корабль - вспороли воду огромные ласты эштар, заклокотало что-то внутри корпуса, в глубине, где соединялись дерево и плоть.
Оружие казалось тяжелым и тянуло руки вниз, будто не топор - огромная каменная клыба, неподъемные оковы. Волна бросилась в лицо, ударила всей массой - соленой, холодной. Таль пригнулась, пытаясь устоять на ногах. Полукровка слышала крики, видела, как кренится борт, как в панике мечутся лиа и отчаянно, с врезающейся в сердце болью понимала - не услышат. От этого свело скулы, и лиа вновь повысила голос - сорванный, хрипящий. Крик взметнулся вверх:
- Стреляйте в него! Все! Стреляйте!
Сама Сейней бросилась вперед, как обезумевший нейа.
Демон вновь засмеялся, но это было похоже на лай смертных псов, на скрежет смыкающихся ворот, старых и ржавых, и, впив когти в дерево, словно то было - мягкой землей, рванул флагман на себя.
Эштар завыл. Этот вой был - воем обреченного, полный боли, отчаянния. В воздухе мелькнули огромные, серые, с зеленых разводах ласты, показалось тело - в шершавых наростах, стремительно высыхающее даже в мокром морском воздухе. Огромный нейа кричал, и Фурфур все сильней погружал когти в поддатливое тело, проникая глубже, рассекая кожу, плоть, мышцы.
Сейней почувствовала, что падает. Мир вздыбился, закружился, и только черный, в ореоле мертвенно-белых с алым отливом, молний, силуэт чудовищного нейа, стоял перед глазами четко, словно фигурка в театре теней. Таль размахнулась; взвыли мышцы, натянутые до предела. Топор прорезал воздух серебристым бликом, чиркнул по морде демона.
Фурфур раздраженно взвыл. Небо взорвалось молний, огромной вспышкой, рванным зигзагом, ударившим с яростью в подставленный борт флагмана.
Рев оглушал. В него вплетался крик погибающего эштар, вой ветра, крики лиа. Демон рванул корабль на себя последний раз.
Ледяная вода ударила Таль в спину, захлестнула с головой. В глазах потемнело.
На темной, беспокойной, ощерившейся белыми спинами волн, поверхности воды не было видно крови. Обломки. Останки. Подставленное ветру обнаженно-беззащитное брюхо погибающего эштар.
Фурфур смеялся.

Снаряды прочертили по темному, потерявшему уж алый закатный оттенок, небу нестерпимо яркие, алые линии. Одна, вторая, третья... Больше десятка. И все попали в цель.
Треск дерева, грохот ломающихся мачт, крики моряков, вой эштар. Огонь охватывал корабли, жадно бежал по бортам, забирался в нутро. Из четверки, оставшейся от авангарда, лишь один еще был способен держаться на плаву. Шепчущиеся с этого небольшого, с ярко-синими парусами, черными сейчас, брига призвали из последних сил - ветер, и корабль ринулся вперед, словно ему передалась отчаянная храбрость того, что стал первой жертвой морского сражения.
За кормой рвущегося на таран брига полыхало трое кораблей.
И вновь ликование тиресканнских моряков сменилось ужасом. Последний, отчаянный, обреченный рывок - но на сей раз расстояние куда меньше, и нет времени ни перезарядить орудия, ни тем более уйти с линии атаки. Комендоры сбивались с ног, но тяжелое трехсотпятимиллиметровое орудие не терпит суеты и не прощает небрежности. А ведь помимо мчащегося прямиком на "Тиресканнец" и крейсер израненного корабля оставался еще тот, что начал обстрел ужасающими живыми снарядами, и целая эскадра на подходе. Но это потом, а взбесившийся бриг и предсмертные хрипы погибающих на обильно политой кровью палубе "Матео" матросов - прямо сейчас.
Капитан броненосца до крови закусил губу. На раздумья не было даже лишней секунды, ждать нового чуда от магов, которые хорошо если еще живы там, снаружи - опрометчиво, потопить самоубийцу никак не успеть, а страшный скрежет проламываемой носом протараненной канонерки брони "Матео" слышится как наяву. От такой пробоины крейсеру не оправиться. Конечно, будет время спасти экипаж, но ведь это - последнее средство, ведь должен быть какой-то выход...
Вот Джаско, молча и с непроницаемым лицом, возится с перезарядкой...
Вот отчаянный бриг ближе еще на дюжину метров...