OBB* - Недалеко от Истины и Блюза, Одна гангстерская история

[Joseph >>>]

Вместо лица, скрывая возраст и свое человеческую сущность, Алоизия носила толстый слой белой пудры – отшлифованную, присыпанную лиловым – но искусственным – румянцем маску. Впрочем, едва ли именно это привлекало людей, которые встречались с ней нос к носу: дорогие костюмы, юбки-портфели – еще не вышедшие из каморки модельеров, но уже являющиеся достоянием ее коллекции, широкие реверы жакетов, деловая сумочка с бахромой, приросшая к плечу, туфли с многочисленными переплетениями ремешков, тщательная укладка пепельных локонов – этот образ не мог затмить лишь блеск бриллиантов, что мерцали в коротких ожерельях с подвесками в виде бантов. Их американка, "Красотка Нового Орлеана", идол самой Джин Харлоу*, женщина с большой буквы, любящая «Мама Ало» (своего сына она заботливо звала Рузиком) меняла по несколько раз на дню.
Хотя Алоизия никогда не знала слова бедность, но хорошо представляла, что такое деньги и какую роль они играют в жизни, она оказалась далека от понятия «сострадание». Расчетливая, мнительная, деловая особа умела подмечать таланты и коллекционировала их. Выбирая среди вин - Dom Perignon, среди «табачных королей» - Зино Давидофф, а тканей – дорогой сатин, паплин и бязь, она уверенно полагала, что самое лучшее должно принадлежать исключительно только ей.
С отборной придирчивостью вдова О`Долл относилась и к фавориткам сына – не дай боже в спелой вишне найдется хотя бы одна червоточина – или пятнышко, что заставит усомниться во вкусе плода, - девочку ждал позор на всю жизнь. Но если малышке случалось приглянуться владелице казино, любую даже самую кривоногую провинциалку ждал блестящий успех, роскошь, деньги, имя, яхты и виллы в тропических уголках мира. Алоизия любила покладистость, лесть и абсолютно этого не скрывала.
- Присаживайтесь, моя милая, - сдержанный тон, приправленный ядреным американским акцентом, встречал не каждого. Обыкновенно О`Долл молча и холодно ждала пока визитер с ходу начнет плеваться оправданиями даже тогда, когда их от него никто не ждал, тем не менее, в этот раз она заговорила первой.
Маленький портсигар из чистого серебра с надписью "von deinem pupchen"* раскрылся и лег на стол – приглашал к долгой и прямодушной беседе.

------
*von deinem pupchen – от твоей малютки

[Rosemarie >>>]

Rosemarie + Joseph

Шурша складками шелкового платья, Марго опустилась на предложенное место - чертовски трудно было не присесть на самый краешек сиденья, как в кабинете директора воскресной школы, но директор вряд ли угощал бы нерадивую школьницу дорогими сигаретами.
Что ж, похоже, сегодня роль жертвы не ее.
- Благодарю, - Марго вытащила из портсигара длинную пахитоску и чиркнула спичкой; ароматный дымок, слишком слабый на ее вкус, заструился в легкие. - Вы сегодня ослепительны, мадам, - искренне произнесла певица, щурясь на игру световых бликов на бриллиантах Алоизии.
А форноли-красавица угодила прямо в мишень – американка благосклонно – отнюдь не с благодарностью – кивнула, закурила, зажимая тонкую табачную палочку двумя длинными ногтями, точно держала повивающуюся бабочку за хрупкое крылышко и демонстрировала, что бывает с теми, кто лишается ее доверия.
- Как ваши успехи Розмари? Хочу признать и выразить свое удовлетворение – посетители в восторге от вашего голоса. Возможно, вы помните кондитера Фрэнка Марса, у него теперь своя поточная линия. Знаете, как он назвал новую продукцию? Кличкой своей лошади, представляете? Snickers. Видела я это животное, убогое зрелище, – Алоизия обнажила белоснежные зубы, сама же прицельно следила за девушкой. – Так вот, он ходит сюда только ради вас, моя милая.
Розмари затянулась, скрывая зевок - сласти и лошадь мистера Марса были ей совершенно неинтересны - однако упоминание о преданности поклонника пробудило в голубых глазах певицы искру оживления, но отнюдь не удивления. Только один? Мадам О`Долл явно нужны очки.
- Если так, - безмятежно отозвалась Марго, - то я непременно намекну господину кондитеру, что он напрасно пренебрегает игрой.
Черта с два она позволит себя зацепить: для выражения похвалы или благодарности старухе достаточно было бы размашистым росчерком вписать имя мисс Шульц в чековую книжку или выложить на стол хрустящую пачку банкнот; сейчас же Алоизия напоминала змею, свивающую блестящие кольца вокруг добычи.

[Joseph >>>]

+Rosemarie

За белесым облаком дыма лицо владелицы казино было похоже на пышную хмурую тучу, стягивающую солнце и бьющую по лучам – как по рукам белошвейки - что пытались дотянуться до заветных земель. Заколка с бриллиантом сползла на бок прически-гнезда, и Аллоизия достала из стола зеркало, чтобы исправить эту деталь; тем не менее, синие – как теплые и глубокие воды океана – глаза, отточенные карандашом и краской, от чего напоминали лепестки фиалки, были направлены на собеседницу.
- Милая моя, вы догадываетесь, почему я позвала вас?
- Рузвельт, - сорвалось с языка Марго, прежде чем она успела подумать. Рузвельт - единственная слабость и трещина в броне хозяйки "Cinerаmа". Певица поднесла к губам сигарету, чтобы выиграть несколько секунд для более взвешенного ответа. - Мои успехи слишком скромны, чтобы быть удостоенными отдельной беседы, - уголки губ вздернулись в недоброй усмешке. - Об успехе вообще не стоит говорить, он сам должен говорить за себя.
- Девочка, если я не буду говорить о вашем успехе, о нем не заговорит никто, - дама вернула брошь на место, положила руки на стол и теперь смотрела на Марго особенно пристально.
Ее коронный прием, срабатывающий абсолютно на всех, хоть на личном поваре или представителях модельных домов: «Марселя Роша», «Жака Хейма» - взгляд «подчиняющий». Особенно успешно он действовал на девиц, чьи головы переполнены крохотными мечтами, хрупкими надеждами.
- Так в какую очередную заварушку вляпался мой сын?
Марго едва не расхохоталась, представив Алоизию в роли своего агента, в котелке и клетчатой желтой паре. Да у старухи проще получить один из сверкающих камушков, чем похвалу без задней мысли. Марго легко могла вообразить, как Алоизия говорила о ее "успехе": "О, загляните ко мне на днях, я отыскала славную девочку..." Только Рузвельт отказывался плясать под дудку марокканской заклинательницы, и Марго ощутила редкий прилив симпатии к "золотому мальчику".
- Заварушку? - певица непонимающе затрепетала ресницами, но без сценической аффектации, чтобы Алоизия не подумала, что над нею издеваются. - Несчастный случай, мадам, - с легким вздохом проговорила Марго, мельком порадовавшись точности ответа. Встреча с китайским французом явно не относилась к числу счастливых случайностей.

[Rosemarie >>>]

+ Joseph

Казалось, женщина оценила игру, даже поверила; несомненно, поверила бы, если бы не одно но – точнее два: она слишком хорошо знала своего сына и последствия недавнего инцидента с мэром до сих пор заставляли ее пить коньяк на ночь больше необходимого.
Алоизия поднялась с места, прошествовала к двери в глухом звучании постукивающих каблуков туфель, украшенных стеклярусом, приоткрыла ее – убеждалась, что их никто не слышит, - и скоро вернулась на стул, сменив, пожалуй, лишь положение закинутой ноги на ногу.
- Иногда мне кажется, что моему сыну не хватает лишней пары ушей. И глаз. Ваше образование, возможно, не совсем позволяет меня понять. Но изъяснение более чем доходчивое для такой умницы как вы, не так ли, мисс Шульц? – О`Долл положила перед собой свежий, точно только что вышедший из печати, бланк чека. – Сколько?
Марго не обиделась: нужно было нечто большее для обиды, чем намек на ее низкое происхождение. В конце концов, это же правда. Из двух типа людей, штурмующих из низин светские вершины - страдающих удобными провалами в памяти и бравирующих исходной точкой своего восхождения - Марго принадлежала целиком и полностью, душой и потрохами, ко второму типу. Ее университетами стала сама жизнь, от которой за плату виде тумаков и маканий в грязь получаешь хватку бульдога и цепкость лианы; жизнь по другую сторону,словно в диковинном Зазеркалье, представлялась ей этаким бруском желтого масла, сквозь которое она пройдет раскаленным шилом.
Скользя взглядом от чистого листа чека к каплям серег, оттягивающих бледные мочки ушей Алоизии, к алеющему кончику сигареты и вновь к пустому чеку, Марго мысленно успела примерить для ответа и отбросить образ оскорбленной невинности, задушевной подруги и прожженного дельца.
- Кто лучше матери оценит собственного сына, - колечко дыма опередило столь же уклончивые, как дым, слова певицы; завуалированное признание, что матери есть за что платить.
Два небрежно нанесенных нуля окропили бумагу – Алоизия явно давала понять, что с такой же легкостью может отправить ее в урну при надобности. И не только ее. Еще один овал начал осторожно очерчиваться ручкой, но тут пальцы остановилась, замерли, словно выбирали: указать палочкой дирижера на дверь или пригласить к обеденному столу.
- Если вам есть, что рассказать, моя милая, лучше говорите сейчас. Пока я не потеряла интерес к художеству.

[Joseph >>>]

+Марго

Не перо, а кончик рапиры дрожал, выбирая место для укола - Розмари Шульц пересмотрела почти все кинофильмы мистера Фэрбенкса, чтобы сделать достойное сравнение. Когда рука Алоизии остановилась, замерло и дыхание Марго.
- Рузвельт оказался в неподходящее время и в неподходящем месте, - быстро проговорила она. - В Чайнатауне.
Губы, окутанные матовым бальзамом, раздвинулись в широкой улыбке. Если бы за спиной О`Долл росла еще одна пара рук, она бы сейчас аплодировала девочке за послушание и честность.
- Мисс Шульц, вы сейчас не на сцене и зрителей здесь нет. Давайте будем откровенными друг с другом. Я рисую вам сумму, которую вы потратите с пользой и которую никогда не получите от моего сына, даже если вы ловкая тигрица в джунглях его кровати, - ручка вывела еще один нолик. – Если у Рузвельта будут неприятности… вас они не обойдут стороной, моя хорошая.
"Разве?" - хотелось возразить Марго. Она себя чувствовала как раз словно на сцене, исчерченной полосами света безжалостных софитов. Одно неверное движение, одна фальшивая нота - и она будет освистана.
- Неприятности, - внимательный взгляд и глубокий вдох ароматного дыма, - подразумевают многое. Для Рузвельта это теперь "джанкой". Неравное соперничество.
Алоизия была не удивлена, во всяком случае, ее внешний вид (как хорошо, что сегодня она нанесла на несколько слоев пудры больше, чем обычно) не выдавал ни обеспокоенности, ни гнева. Жилка деловой женщины наделила О`Долл не только звериной хваткой, которой она могла отнять что угодно и у кого угодно, но и завидным умением сохранять учтивость даже перед лицом самых омерзительных нечистот с человеческим обликом. В ситуациях, когда ее любимый сын становился главным действующим персонажем, именно это помогало ей в первую очередь.
- И за чью же честь заплатил сломанной рукой мой сын? Кокаина или вашу?
Тонкие брови Марго взлетели вверх: слово "честь" в устах Алоизии было столь же чужеродно, как молоко на губах пьяницы.
- О нет, - просто ответила она. - Рузвельт поплатился за неучтивое обхождение с каким-то китайцем, - презрительная гримаска скривила накрашенный рот. По мнению Марго, в своем позоре Рузвельт О`Долл был виновен ничуть не меньше неизвестного француза - он позволил сломать себе руку. Мисс Шульц презирала проигравших.
Китайцы. То, что Чайнатаун набит желтыми немытыми обезьянами Алоизия знала очень хорошо и остро ощущала необходимость подорвать этот квартал. А если не подорвать, то хотя бы изолировать от остального города – встреча с одним из представителей азиатской культуры еще недавно внесла в ее жизнь слишком дорогой (стоимостью в половину казино) букет проблем.
Орлиный тонкий нос сделал глубокий вдох, словно горечь табачного дыма должна была помочь ей сформулировать жужжащую в голове мысль.
- Адрес? И еще мне нужны имена. Я не собираюсь подтирать своему сыну попку, милая, но хотелось бы знать, где он достает на нее приключения.

[Rosemarie >>>]

+ Joseph

При всем желании из многочасового кружения по узким улочкам в погоне за ускользающим кокаином выудить адрес последней квартиры Марго не могла. Она устала, ей надоело и было уже все равно, что за пейзаж на скорости проносится мимо, не изменяясь, как будто Рузвельт по странной прихоти усадил свою подружку на ярмарочную карусель. Выпустив полупрозрачный клуб дыма, певица отрицательно качнула рыжей головкой.
- Только имя. Тенгфей, - произнесла она имя, названное французом. О себе европеец умолчал, и Марго не верилось, что причиной тому стала скромность или застенчивость.
Алоизия кивнула, провела кончиком языка по губам. Точно также – медленно и заботливо – вывела еще один ноль на белой бумаге, обвела его несколько раз. Ряд круглых цифр возглавила единица – последний штришок этого маленького художества. О`Долл сложила чек вдвое и положила на край стола.
- Завтра открытие нового зала, моя милая. Будет очень много гостей. Я хочу, чтобы ваше выступление никого не оставило равнодушным. Справитесь с этой пустяковой просьбой?
Марго не удостоила взглядом подписанный листок, стоивший теперь тысячу долларов, однако и не глядя на него, она знала его местоположение, как даже закрытые глаза видят, где находится солнце. "Тысяча..". - округлыми, как выписанные нули, и сладкими, как леденцы, камешками перекатывались мысли в голове певицы. Просьба же мадам О`Долл прозвучала завершающим мажорным аккордом.
Про открытие нового зала она слышала, а как же. Как и о жалких потугах задвинуть мисс Шульц на второй план, а то и вовсе помешать выступить, предпринимаемых ощипанными курицами, которых и конкурентками называть смешно. Вот он, ответ им всем.
- Я вас не подведу, мадам, - Марго улыбнулась холодной и отчасти жестокой улыбкой, предвкушающей торжество.
- Надеюсь на вас, моя милая, - Алоизия кажется уже забыла и о состоявшемся разговоре, и о его цене и даже о полученной информации. Она вернулась к своим прямым обязанностям за рабочим столом – просмотру списка приглашенных на торжество гостей.
Как много имен. Как много мух, попадающих в ее сеть. Ее отполированный ноготь скользнул по листу и нашел имя Тенгфея. Китайская выскочка.
- И да, мисс Шульц, было бы хорошо, если бы Рузвельт не узнал о вашем дополнительном заработке.
Склоненная над бумагами макушка Алоизии О`Долл, тщательно завитая и уложенная, выражала высокомерие еще большее, чем само лицо старухи, поскольку лицо означало толику внимания. Разговор был окончен. Уже не считая нужным притворяться, Марго быстрым кошачьим движением сграбастала чек и, убедившись, что чернила на подписи высохли, спрятала бумажку за вырезом платья и стремительно вышла. Лысый громила по-прежнему ждал ее за дверью, и Марго с нарочитой небрежностью произнесла:
- Завтра я буду выступать на открытии зала, так распорядилась мадам.
Произнесла громче, чем следовало, чтобы слушок, для чего хозяйка казино звала к себе певицу, родился тут же на месте и пополз дальше, укрепляясь и становясь могучей сплетней во славу Розмари Шульц. Мадам права, Рузвельту ни к чему знать о маленьком женском соглашении за его спиной.

[Joseph >>>]

Of the Beam and Blues: одна гангстерская история
Глава 2

Настоящая жизнь - это чувства. Они появились задолго до слов, мыслей, и, тем более, денег. Мы живем по-настоящему, когда чувствуем. Вихрь из эмоций оставляет настолько неизгладимое впечатление, что ради него люди готовы выложить последние деньги. Действительно, а куда еще кроме как на удовлетворение всех потребностей души и тела, уходят хрустящие банкноты?
Но, что самое забавное: самые захватывающие, прекрасные и кружащие головудушевные радости достаются просто так, бесплатно, даже без громадных вывесок "SALE!" Многие пройдут мимо и не заметят, но есть истинные гурманы. Вот они-то действительно счастливы. Завидую.

Эва Милтон

Квартира Тенгфея,
Tight Springs, штат Арканзас,
6 февраля 1930 год, 12:00

Синий шелковый халат - «король тканей» - блестящий в темноте и очаровывающий элегантностью, лег на плечи Тенгфея – не иначе, как византийский император укрылся под ласковым полотном, на котором изображались крупные, как драгоценные рубины, парящие над тутовой рощей махаоны; из-за возникшей стеклянной тишины складки шуршали так, что можно было заподозрить - орнаментом вышитые на пао шелковичные гусеницы с громким хрустом поедают листья. Точно это барабанит по бамбуковым сваям холодный проливной дождь.
Будь его воля, молодой китаец остался бы в маленькой спальне, хоть на целую вечность, держал бы Дюрана за руку, лежал бы рядом, молча или разговаривая обо всем: о том, что будет дальше – или о том, чего никогда не произойдет - или просто о шахматах. Только в этой комнате он мог представлять их обоих посреди стелящегося через поля утреннего тумана, что медленно уплывает в небо, оставляя их в густой тени из оливковых и ореховых деревьев с видом на белую столбовую мельницу, сбивающую лопастями замирающие сливочные облака.
О чем угодно, лишь бы повернуть время вспять.
Когда Тенг с тусклой улыбкой неохотно распахнул дверь в коридор, лишая темную комнату покоя, который они вдвоем так трепетно оберегали всю ночь, воздух содрогнулся от запаха молочного риса – молодая прислуга с раннего утра хлопотала на кухне.
Тенгфей минуту морщился и не решался сделать шаг за порог, как будто он брал на себя ответственность за поступок, благодаря которому между ним и другом возникнут расстояния из рвов, палисадов или даже вражеских осадных орудий: катапульт и баллист. Глупость влюбленного мальчишки.
- Я скоро вернусь.

Сообщение отредактировал Joseph - 30-03-2012, 22:42

[Monsieur Le Chiffre >>>]

Жан Дюран, который в эту минуту лежал почти поперек высокой кровати, лениво наблюдая за тем, как его друг облачается с неохотой приговоренного к каторге, лишь молча кивнул. Он тоже охотнее всего остался бы в темной комнате, но по причине и несколько другого рода: после бессонницы, в течение нескольких недель терзавшей человека, добровольно отлучившегося от героина и внезапно обретшего шанс успокоить свой взбаламученный мозг, он элементарно хотел спать.
Однако омерзительный запах, ворвавшийся в спальню из кухни, словно какой-нибудь джинн из арабских сказок, в мгновенье ока отбил у уютно устроившегося на черном белье мужчины охоту потакать своим маленьким капризам. Сейчас Дюрана сильнее всего обуревало жажда непременно уступить желанию более масштабному, а именно: пойти и собственными руками удавить ту поганую тварь, что посмела испортить утро, привнеся в него, как навоз в розовый сад, раздирающую нутро дисгармонию.
Не успела истечь минута, как француз уже перешагивал порог: правда, на этот раз он учел допущенные ошибки и дефилировал по квартире, хотя по-прежнему босиком и в халате, но уже прикрыв наготу более существенно: рубашкой и брюками – и вторгся на кухню наподобие Наполеона, застав врасплох противника и приступив к немедленному штурму вражеских укреплений.
- Боже милостивый, что тут, собака подохла?- воскликнул он с ужасающим акцентом, практически лишавшим возможности понять его слова; впрочем, недостаток фонетической ясности с избытком компенсировался полной экспрессии игрой лицевых мышц, не заметить которую мог только слепой. Физиономия Дюрана в этот момент могла послужить моделью уже не для скульптора, желающего вылепить благородного царя Спарты, а для карикатуриста из Le Canard*, вознамерившегося изобразить реакцию добрых парижских буржуа на повышение налогов, проведенное правыми.
Служанка, которая, как видно, еще не забыла их встречу на вокзале, и, как запоздало сообразил гость, оказалась, пусть молчаливой, но все же живой свидетельницей произошедшего ночью между ним и Тенгфеем, мгновенно повернулась к нему с видом, ясно говорившим, что ничего, кроме насилия или убийства от yang gui jie* она не ожидала.
Дюран решил ее не разочаровывать.
- Кого ты задумала отравить, женщина?- обратился он к ней пренебрежительно-пафосным тоном, с каким актер в захудалом театре, почесываясь, произносит «Что ему Гекуба?», думая только о том, что надо бы забежать к аптекарю, прикупить что-нибудь от «трамвайного» сифилиса. Не обращая внимания на китаянку, словно та была предметом мебели, он прошествовал к окну и решительно отпахнул ставни, позволяя ворваться внутрь провонявшей комнаты порыву свежего ветра.
Затем он вновь повернулся и, нацепив скучающую маску, которая теперь царапала кожу, и демонстративно оглядел кухню, выражая брезгливость, граничащую с отвращением.

------
*Le Canard enchaîné, «утка в цепях») — французская сатирическая газета, штат которой насчитывает, по традиции, не менее десятка карикатуристов. Именно от ее обиходного название и пошло выражение «журналистская утка».
*yang gui jie – как я понял, что-то вроде «заморский черт», «доброжелательное» титулование выходцев из Европы в Китае.

[Joseph >>>]

Зэнзэн, маленькая китаянка, не понапрасну считающая себя богиней этого скромного уголка квартиры – своей гордости - теперь стояла подобно золотой статуе с перекинутым через руку полотенцем и с негодованием, проступившем на лице, как коррозия на керамическом лике Будды, смотрела на взбалмошного нарушителя ее Элизиума.
Вот уже в течении нескольких месяцев она вела хозяйство в доме господина, заботилась о чистоте и уюте (при всем при этом понятие уют у китайской нимфы сильно отличалось от общепринятого); кухня, где каждая мелочь создавалась ее руками и служила маркером в кулинарном вояже, была для малышки неприкосновенным храмом. Только здесь она чувствовала себя Нюйвой*, что лепила человечков из желтой глины, и порхала от стенки до стенки, да колдовала над морепродуктами со специями так, точно воздавала почести какому-то известному лишь ей божеству.
Белый матовый, не покрытый глазурью фарфор, глиноземные вазы, коллекционные пиалы, тарелки, обработанные платиной с узором, что наносился агатовым карандашом – все это было ее богатством. Не притрагивалась Зэнзэн, пожалуй, лишь к яшмовому фарфору из тончайшей, очень хрупкой керамики - «rothes Porcelain»* - который господин Тенгфей приобрел у какого-то французского путешественника и поставил за стеклянную дверцу на самое видное место.
Кухня была не большой, излишне загроможденной, потому что девочка несла сюда все, что считала необходимым для работы: стены украшали полки с горшками из огнеупорной глины, картины лошадей и верблюдов ручной гравировки, была даже сирийская трехцветная посуда, никогда неиспользовавшаяся и яркими пятнами бросающаяся в глаза каждому входящему.
- Nǐ xūyào yī zhī niǎo ma? Hěn kuài huì zhǔnbèi hǎo!* - лицо прислуги стало полупрозрачным, то ли от валившего из кастрюли вонючего млечного облака, то ли от гнетущего хозяйку возмущения. Щеки ее раздувались, как у молодой безрассудной жабы, устроившейся на водоеме у кочки из перегнившей листвы и теперь защищающей свой приют от наглости серой цапли.

------
*Нюйва – богиня прародительница в Китае
*«rothes Porcelain» - красный фарфор, впервые изобретенный в 1708 году Иоганном Фридрихом Бёттгером
*Nǐ xūyào yī… (кит.) – что нужно, птица? Скоро все будет готово

[Monsieur Le Chiffre >>>]

Поочередно с Joseph'ом

Несмотря на аромат, от которого любой почитатель французской кухни не замедлил бы упасть в обморок, и даже невзирая на вполне соответствующий ему вид желтолицей обезьянки, так и не научившейся разливать человеческую речь, настроение у Дюрана оставалось непоколебимо благодушным. Он даже почти позабыл о своем желании немедленно разделаться с поварихой, стряпня которой, несомненно, могла бы угробить и человека посильнее Тенгфея,- и, оставив акцент, четко, почти по слогам произнес, глядя на девушку пьяными, ничего не выражающими глазами:
- Дай мне масла, меда и белого хлеба. Понимаешь меня: масла и хлеба. А это все,- движение головой и непроницаемая улыбка говорили, что в случае ослушания варево немедленно окажется если не за окном, то на голове поварихи,- это все можешь есть сама… если, конечно, не боишься подохнуть где-нибудь от отравы. Масла и хлеба.
Маленькая макака, девочка сейчас больше всего походила на желтую обезьянку с неестественно (не только для физиологии) выпученными глазами – взгляд стрекозы - неожиданно приняла оборонительную стойку: принялась наматывать полотенце на руку, оставляя длинный хлесткий конец ткани.
- Неть масля! Масля изыть! – крошечный ротик скривился, обнажил мелкие зубы.
Зэнзэн ненавидела американцев всей душой. Дюран, хоть и не был к ним причислен, но по цвету кожи ничем не отличался от той категории людей, которых прислуга каждый день проклинала на ночь перед тем, как лечь спать, чтобы на утро снова прочесть молитву сахаджа Сангха* и попросить Будду укоротить жизнь ее недоброжелателям хотя бы лет на пять.
- Гаспади Тенгфей масля!
Рука Дюрана, как атакующая змея, падающая с ветки на ничего не подозревающую птицу, без предупреждения выпрыгнула вперед, перехватывая свободный конец полотенца; одним рывком, как это делаю в кино статные, голубоглазые, с белыми улыбками и румянцем во всю щеку покорители диких народов, Дюран – не менее высокий, статный, все с тем же отсутствующим, словно плывущим куда-то вне времени и желтолицых мордашек взглядом – обернул ткань вокруг локтя, угрожая, казалось, намотать так не только полотенце, но и саму противницу, ее маленькую душу.
Походя, без усилий.
Красный рот, воспаленная кайма которого придавала ему сходство с только что насытившимся кровью вампиром, угрожающе приоткрылся; казалось, оттуда вот-вот вырвется не голос, а шип:
- Ты. Меня. Плохо. Понимаешь?

------
*сахаджа Сангха – молитва о коллективном благосостоянии

[Joseph >>>]

вместе с Monsieur Le Chiffre

- Не понимать… не понимать…
Что еще могла сказать Зэнзэн, оправдывая свое желание перерезать этому северному удаву глотку. Будь ступка с наточенными ножами где-то поблизости, вероятно, у нее сработал бы инстинкт, но рисовое облако затянуло собой кухню, лишив видимости, как и жженая вонь, идущая от выкипающего варева.
Кожа на лице китаянки скукожилась, нос нахмурился; она освободила руку из петли натянутого гладкого хлопка, показала длинный красный язык и пошла прочь, громко топая ногами – как будто собиралась обречь Дюрана на возню с хитроумным бурлящим блюдом, а заодно пожаловаться своему господину.
По правилам военной стратегии победителем признается та сторона, за кем остается поле боя.
Дюран не преминул напомнить себе эту нехитрую истину, стоя посреди задымленной кухни, словно Наполеон под Бородино, и отмахиваясь от нещадно дымившей кастрюли. Когда белое варево полезло через край, француз, не долго думая, подхватил краями полотенца раскаленный предмет кухонной утвари: мгновение спустя тот полетел прямо в раскрытое окно, и загромыхал по земле где-то внизу, вызвав возмущенные вопли одного или двух прохожих.
Кашляя и продолжая отмахиваться полотенцем от белесых паров, Дюран принялся со всей тщательностью обследовать полки и шкафчики – но, то ли руки его были не приспособлены к обращению с тем нагромождением разношерстной и слишком уж хрупкой посуды, то ли это было частью какого-то более хитрого плана,- очень скоро несколько пиалок, сорвавшись со своих мест, полетели на пол, где с жалобным всхлипом превратились в осколки: разноцветное замороженное молоко, которым можно было накормить какого-нибудь кота в исполнении некогда модного кубиста.
Помимо воли Дюран сделал шаг назад, словно боялся поранить узкие босые ступни.
- Ни на минуту нельзя оставить вас одного.
Тенгфей стоял на пороге, вытирая мокрые волосы белоснежным махровым полотенцем. Шелковый халат прилипал к телу, от которого пахло дыханием весеннего сада, точно прямо здесь, в задымленной зловонной комнате расцвет цветник из душистого нарцисса, жасмина, цикламена и ароматного лимона. А сам молодой китаец после хорошей теплой ванны ощущал себя первозданным ландышем, не иначе как предназначенным услаждать все человеческие чувства.
Густо-розовые губы улыбались так, как будто Тенг застукал дитя за кражей малинового варенья или увидел в своем друге что-то такое, чего раньше не замечал. Конечно, Зэнзэн уже успела ему все рассказать, но едва ли он станет порицать желание Дюрана заняться приготовлением завтрака, точно так же, как никогда не считал нужным высказываться по поводу открытой неприязни к азиатской крови.
- Давайте я вам помогу.

[Monsieur Le Chiffre >>>]

в компании Joseph'a

Француз выпрямился, как будто был застигнут не за разглядыванием разбитой чашки, а, как минимум, за разглядыванием порнографического журнала, где прелестное, несовершеннолетнее, все в бантах и лентах, с розовыми губками и сияющими локонами дитя в бесстыдных позах совокуплялось с ослом. Хотя… если бы Тенгфей застал его за такими картинками, вероятнее всего, Дюран бы только посмеялся. И, может быть, предложил молодому человеку полюбоваться на это вопиющее безобразие вместе. Теперь же его неразличимые брови весьма различимо нахмурились, образовав складку в середине белого лба (пресловутый столп небес), и на лице выразилось явное раздражение.
Небрежным жестом мужчина набросил полотенце на свидетельства учиненного разрушения.
- Сделайте одолжение. Обучите свою служанку человеческой речи: полагаю, в ближайшее время это существенно облегчит жизнь нам обоим. Я хотел поджарить хлеб,- его губы сложились в лопающийся звук, похожий на тот, что издает глянцевый, распухающий на глазах шар Dubble Bubble*.- Но ваша служанка, похоже, решила, что я намерен подсыпать яд в зелье, над которым она колдовала перед моим приходом; сомневаюсь, правда, что это хоть сколько-нибудь улучшило бы его вкусовые качества. Если вы не доверяете моей способности накормить вас человеческой пищей, мы можем поехать в ресторан,- решив, видимо, пойти на мировую, предложил он.
- Мой друг, это у американцев принято проводить всю жизнь "за ланчем" в какой-нибудь траттории, - Тенгвей двигался так, словно находился в древней келье, где любой непредусмотрительный шаг может поднять в воздух стаю голубей. Его ладонь легла французу на плечо. - Я же предпочту отведать вашего поджаренного хлеба. Да я вообще съем все, что вы предложите.
Он рассмеялся и присел – барон, примостившийся у ног короля - перекладывая осколки на полотенце с таким видом, точно собирался отправить их туда же, куда Дюран еще совсем недавно выбросил кастрюлю с чжоу* и взбитыми «тысячелетними яйцами»*.
Тенг бы никогда не признался, но сейчас искренне радовался тому, что стал свидетелем этой маленькой вольности статного северного варвара – ведь тот выбрал «светлый досуг» на китайской кухне, сравнимой лишь с непроходимыми сельвами Амазонки, где царствуют дождевые леса и лягушка-древолаз, с готовностью личного Chef de Cuisine*, вместо того, чтобы наслаждаться заслуженным сном в спальне.
- Хлеб должен быть справа от вас в коробке. Самому бы здесь разобраться…

------
*Dubble Bubble – первая «надувная» жевательная резинка, созданная в 1928 году. Имела розовый цвет.
*zhōu - сильно разваренная рисовая каша, которая готовится на завтрак
*«Столетнее яйцо» - популярная закуска китайской кухни; яйцо, выдержанное несколько месяцев в специальной смеси без доступа воздуха.
*Chef de Cuisine - шеф-повар

[Joseph >>>]

c Monsieur Le Chiffre

Сказать правду, Дюрану очень хотелось высказать о бессовестной желтой служанке все, что успело наболеть за эти короткие мгновения – но вид Тенга, склонившегося над осколками с грацией, которая и не снилась избалованным европейским девицам, заставил его до поры сдержать возмущение. Опустившись на корточки рядом с другом, он присоединился к тому в трудах по водворению порядка на кухне – во всяком случае, именно таковыми поначалу выглядели его намерения. С прилежностью ученика, оставленного строгим наставником после урока, он, один за другим, подбирал разбрызганные по полу осколки, складывая их на ткань, будто пытаясь, как мальчик в известной сказке, составить слово из сверкающих льдинок. Но, пока его разум, казалось, был целиком поглощен этой высокой целью, тело жило отдельной жизнью: не прошло и пяти минут, как широко разведенные бедра Дюрана обняли сзади облепленные мокрой тканью бедра Тенгфея, а щека ощутила близкую влагу волос. На мгновение потеряв равновесие, он покачнулся, инстинктивно – или, как знать, очень расчетливо?- в поиске опоры обхватив локоть молодого человека; тяжело дыша, француз остановился, двумя пальцами держа осколок, до странности напоминавший надтреснутое сердечко.
- Надо же,- проговорил он, через силу улыбаясь кривящимися, карамельно-красными губами, и наклоняя голову; ресницы упали, отбрасывая серую тень.- А я все гадал, где мог его потерять.
Молодой китаец, упершись одной рукой в пол, продолжал улыбаться, теперь разглядывая медный любимый профиль с такой внимательностью, словно подсчитывал пятна на брюшке и крыльях дневной бабочки-многоглазки, что покачивалась на стебле папоротника.
Начав подниматься на ноги, он наклонился к Дюрану, перехватил руку, приблизил лицо к его лицу, а потом также быстро, с нежностью, бегущей по щебню волны средиземного моря, отпрянул – двумя пальцами взял осколок и сжал его так, будто хотел, чтобы стекло вросло в кость, расплавилось или оставило отпечаток на молочно-перламутровой коже.
- Думаю, оно теперь принадлежит мне, - удивление сменилось досадой, когда Тенгфей, раскрыв ладонь – белоснежную чашечку лилии, похожую на те, что плавают восковыми горошинами по глади озера замка Кронеборг или гирляндами вплетаются в венки юных гречанок и безумной Офелии, - обнаружил, что осколок не нанес и следа.
- Мсье Diat*, разрешите мне хотя бы вам помочь в приготовлении завтрака.

------
* Луи Диа – известный французский повар, создавший в 1910 году “протертый холодный суп по-вишски”

[Monsieur Le Chiffre >>>]

Все те же

Несколько мгновений – они казались каплями дождя, против законов природы взбегающими вверх по оконному стеклу и отражающими, каждое, закругленный и перевернутый мир – Дюран смотрел снизу вверх на своего молодого друга; потом, как ни в чем не бывало вновь занялся осколками. Побросав остатки испорченной посуды в полотенце, он свернул хрустнувший кулек, и уже им смахнул с пола остатки стекла. Затем выпрямился, озираясь, щурясь на свет, после темной комнаты и героиновой тоски казавшийся невыносимым, и вновь огляделся, пытаясь среди бившей в глаза и нос варварской, азиатской пестроты кухни угадать, где хранится необходимое.
Впрочем, кое-что уже попалось ему под руку до появления Тенга: баночка золотистого меда, корица, скрученные палочки которой, сложенные в зеленоватой банке-пагоде, напоминали какую-то хитрую головоломку, и несколько больших, с подвядшей кожицей, но оттого еще более соблазнительно выглядящих яблок. Их золотистые бока, прозрачные, словно налитые скрытым глубоко внутри соком (а, может быть, и какой-то разновидностью меда) были первым, что привлекло взгляд француза; он усмехнулся, вспомнив, как мальчишкой лазил за такими, или почти такими же плодами в соседский сад, сторож которого делал вид, что ужасно сердится – и даже каждый раз хватался за ружье, со страшным беррийским акцентом угрожая поймать и обрушить все небесные кары на le petit rat*, а потом садился возле ворот и окутывался дымным облаком, улыбаясь в густые усы.
Словом, яблоки первым оказались и в руках Дюрана; потянувшись к ножу, лежащему на изрядно потертой поверхности стола, он проговорил, хмуря брови:
- Сковорода, масло и сахар, мой друг.
Тенгфею понадобилось немало времени, чтобы отыскать среди барахла все необходимое: если со сковородкой проблемы не возникло, то в поисках масла пришлось облазить кухонные доски, лопатки, черпаки, банки с рисовыми настойками, сосуды со специями - сильные афродизиаки, между прочим – пряные травы, отвечающие всем канонам Китая, вазы в виде драконов и птиц, засыпанные до верху соломкой, зерном, лепестками хризантемы. Поиски сахара привели молодого наследника Поднебесной к кастрюле с кисло-сладкими огурцами, которую он тут же поспешил захлопнуть, морщась от невыносимого душка – вероятно, Зэнзэн не пренебрегала древней седой народной мудростью о том, что «несъедобного в природе ничего нет, есть только плохие кулинары». Одним словом – при необходимости на кухне можно было найти все, однако требовалось затратить усилия и драгоценное время. Тем не менее, все это не помешало хозяину дома пообещать другу - вымести половину комнаты на улицу и сделать девочке выговор, хотя бы потому, что некоторые ингредиенты уже одним своим видом грозили привести к несварению желудка.
- Яблоки - ваш альковный секрет, mon аmi? – Тенгу с улыбкой удалось урвать зеленую фруктовую дольку из-под руки француза; он расставил перед Дюраном керамические горшки с тростниковым – сразу несколько видов – сахаром. - Чтобы приготовить зайца, можно иметь, как минимум, кошку*. Я позабочусь о том, чтобы в вашем новом доме было все необходимое и даже очаровательная прислуга.
Теперь он смотрел в окно на проплывающие по узкой линии дороги, что с обеих сторон сжимали тесные ряды разноцветных магазинов, автомобили.

------
*маленькую крысу, т.е. воришку
*французская пословица

[Joseph >>>]

вместе с мсье

… Нож, вспарывающий сердцевину одного из прозрачных плодов, соскочил, широким выступом вонзившись в стол. Вязкий кружок, словно срез напитанных солнцем Прованса сот, медленно отделился от гильотинированного плода и с мягким звуком упал рядом.
Мужчина, с небрежностью и точностью настоящего повара – или прирожденного убийцы – нарезавший яблоки, не посмотрел на стоящего за спиной товарища. Не издал ни звука. Не улыбнулся в ответ на шутку и не покривил лицо при возвращении к невыносимому, как боль под левой лопаткой, вопросу.
Он просто поднял левую руку и со вниманием осмотрел указательный палец с чисто срезанным кончиком ногтя и каплей начинающей набегать крови. Стряхнул ее и вернулся к плодам.
- Так какую роль…- пауза, за время которой второе яблоко превратилось в груду прозрачных колечек, забытой каким-нибудь фейным ребенком, которого суровая нянька увела спать,- какую роль вы отвели мне в вашем маленьком спектакле?
… Масло, пущенное по черному блину сковороды тем же движением, каким шутер вбрасывает шарик на вращающееся колесо рулетки, мгновенно вскипело и вспенилось.
Теперь Тенгфей уже стоял за его спиной, положив руки другу на плечи, а в какой-то момент даже обнимая их, разглядывая, как серебрится разливающийся по столу яблочный сок.
- Это, смотря на какую награду театральных подмостков мира, вы претендуете, Жан, - он добродушно улыбнулся, скользнув ладонями под рубашку француза. – Что вам ближе? Комичность Петруччо, независимость Протея или роль гордеца Шейлока из «Венецианского купца»? В любом случае, mon аmour, я вам сразу могу пообещать сцену без занавеса, минимум реквизита и крайнюю условность сюжета.
Молодой китаец тепло рассмеялся, как будто возбуждал публику в зале, уснувшую во время драмы или вспенивал глубоководные притоки Ганга, взбивал молочные сливки с веселым апельсиновым соком. Или просто на всего пытался развеять хмурость повара, походящего сейчас на грозное глиняное изваяние, что сжимало кулачищами наточенный боевой «годендаг»*.

------
*«годендаг» - алебарда, использовавшаяся в конце XIII века в пехоте во Фландрии и на языке солдатского юмора получившая название «добрый день».

[Monsieur Le Chiffre >>>]

- Скажите просто мне, что надо сделать
И что, по-вашему, я сделать в силах, -
И я готов на все…*
Голос мужчины был слегка насмешливым. Относилось ли это к нему самому, к Тенгфею, вспомнившему Шейлока, тогда как славное детище Шекспира включало персонажа, куда как более подходящего, или к ситуации в целом – угадать не смог бы никто. Руки молодого человека блуждали под его рубашкой, бросая вызов не просто искусству повара, но чему-то большему – его самообладанию; поэтому, несмотря на искры, которые, казалось, побежали по груди, заставляя приподниматься кончики волос, француз продолжал заниматься своим делом. Яблочные кольца, будто осколки солнца, засверкали в его руках, истекая золотым соком – зрелище, от которого у мужчины громко екнуло сердце – но были безжалостно брошены в объятия раскаленного металла, чтоб тут же наполнить кухню облаком ароматного пара.
Все, кроме одного.
Дюран с полуулыбкой обернулся, искоса глядя на молодого человека; ладонь, по которой прозрачные капли сбегали ручьями, пятная белизну мягких манжет, поднесла к губам золотистый солнечный диск.
- Le secret d'alcôve*, мистер Тенг? Ах, да, у вас же заняты руки...- проговорил он слегка насмешливо, вонзая в хрустнувшую яблочную плоть острые белые зубы, и откидывая голову назад, так что темные волосы пришлись почти на плечо молодого человека; помешала этому только существенная разница в росте.
Взгляд Дюрана, между тем, трудно было бы назвать нежным или даже просто игривым; едва очнувшись от ночных грез, он уже думал о будущем, пытаясь по недомолвкам и уклончивым ответам Тенгфея определить, в какую отхожую дыру ему предстоит окунуться, чтобы вынырнуть с ценным призом.

------
*«Венецианский купец», Акт I, Сцена 1.
*альковная тайна

[Joseph >>>]

с несравненным мсье

Зрелищность дразнящей картины, смакующие фрукт предательские губы француза, шепчущий хруст плода побудили Тенга сделать ход – как шахматный игрок, зазевавшийся и пытающийся теперь отыграть мат (хотя бы превзойти противника по количеству битых фигур) или кобра, совершающая молниеносный амбициозный прыжок в пасть льва.
Аккуратно отведя руку, Тенгфей ухватил Дюрана за запястье и с той же невозмутимостью – хорошо скрываемым детским капризом – поднес его пальцы к собственным губам.
- Есть у природы и мука, и мякина, и гнусное, и прелестное*, - голос Тенга наполнился очаровательной дрожью, точно соцветия колосьев пшеницы ударялись друг об друга в порыве легкого ветра.
Он смахнул неутолимым ртом блестящий сок с пристрастием пчеловода, добывающего мед и пергу из глубин восковой постройки: сначала осторожно убрал полосу влаги с пясти, потом осушил ладонь и палец за пальцем, обозначенный светло-зеленым сиропом. И уже, когда, казалось, подвел маленькую шалость к завершению, снова рассмеялся, оставляя на любимой руке поцелуй.
- Вы правы, мой друг, весь секрет кроется в яблоках. Мое большое упущение.
Несмотря на то, что разум Дюрана разрывался между попытками составить воедино заданный ребус, беспокойством о завтраке и желанием послать все к чертям собачьим, он не мог не оценить комизм ситуации. Молодой приятель обыграл его в собственной ловушке, как того ревнивого мужа из нормандской байки, что служил мессу, пока беспутный канонник предавался душегубительным забавам с его женой.
Что он мог сделать, кроме как признать свое поражение?
Но, на счастье блюстителей морали, незримо присутствовавших за стенами в лице служанки Тенгфея, дальше признаний пользы яблочных лакомств дело не пошло: внимание его друга настойчиво потребовал будущий завтрак, которым тот и занялся с рвением солдата, покинувшего вверенный пост и едва успевшего вернуться перед появлением строгого командира.
- И в чьем же саду произрастают яблоки, которые для вас нужно похитить?- поинтересовался Дюран после продолжительной паузы, за время которой он успел дважды перевернуть предмет их беседы и даже вытряхнуть его на большую, плоскую, расписанную невероятными птицами тарелку; место фруктов на черненом металле занял белый хлеб. Орудуя ложкой, гость то прижимал быстро ставшие золотыми ломтики к донышку, на котором пузырился сок; два аромата смешались в одни и разнеслись по кухне, напоминая блаженные дни в Райском саду, когда люди не знали никакой пищи, кроме ниспосланной Господом.

------
*Комедия «Цимбелин», акт IV, сцена II, Беларий

[Monsieur Le Chiffre >>>]

Джо +

Тенг с невероятным нежеланием оставил друга развлекаться завтраком, перепорхнул на ближайший стул, разглядывая с точно такой же жадностью, с которой еще недавно пил сок с рук француза, получающееся блюдо – произведение искусства, что мучило пустой желудок божественным ароматом. Он был уверен, что яблочная масса будет не уступать по вкусу ни какому-нибудь взлелеянному в муках шеф-повара агно де ле персиль*, ни самому королевскому тушеному барашку со сливками, луком и картофелем – и не только потому, что его готовил Жан Дюран (молодой азиат все еще хорошо помнил тающую во рту карамель, которую он отведал со статным господином за одним столом на заре их дружбы), но еще и по той причине, что французская кухня уже давно простелила шелковый ковер к парадным входам сердец гурманов всего мира и даже тщательно его протоптала, ведь антрекот в красном вине, спаржа в густом сырном соусе и кекс, пропитанный ромом после выпечки, не оставляли равнодушным даже наследника Поднебесной, взращенного на блюдах из риса и до того неизбалованного пищей, что он мог со спокойной душой часами разглядывать изображения кулинарных шедевров с глянцевых поваренных книг.
- Как во время вы вспомнили о хозяевах сада, мой друг, - Тенг со вздохом откинулся на спинку стула, с ногами забравшись на него. – С одним из них вы вчера познакомились. Но этот карликовый шпиц не стоит и ногтя своей матери – она владелица казино. То самое наливное яблоко в саду, Жан. Хотя сравнение со стейком будет более удачным. Вы умеете жарить стейки?
Тенгфей не удержался и обмакнул палец в тарелку.
- О да, вы умеете, - он с улыбкой облизнул губы. - Как говорят в вашей дорогой Франции: искусство жарки стейка заключается лишь в верном выборе куска мяса. Все остальное элементарная таблица Пифаго́ра.
- И мадам – тот стейк, пожарить который вы пригласили вашего старого доброго друга?- Дюран спросил это без возмущения, со спокойствием, как спросил бы о погоде, попав в Лондон, и о здоровье Римского папы, доведись ему очутиться в стенах Ватикана. Пожалуй, он был бы даже немного польщен, сознайся Тенгфей, что вызвал его из Канады именно в расчете на мужское обаяние – в дополнение к прочим талантам, конечно.
Первым порогом, который случалось преодолевать будущим кинозвездам, певицам, политикам, дебютантам всех сортов и видов, почти всегда бывает постель.
- Этот молодой хлыщ оказался вчера случайно в вашей квартире?

------
*агно де ле персиль - ягненок на жаровне с петрушкой

[Joseph >>>]

+мсье

- Не совсем, - задумчивый взгляд Тенгфея, сам того не подозревая, выглядел так, будто запускал пыточное орудие сродни «Бдениям» – словно перед ним стоял не его дорогой друг, а Пьер Базиль, ожидающий телесной расправы. Сейчас он даже не понимал, что вопрос, оставшись открытым, может обернуться бессонницей (для француза или обоих?), а уж она была самым жестоким мучителем. Ласковая улыбка, подрагивающая на малиново-красных губах, только совершенствовала вид истязания – что могло быть хуже поощряемых недомолвок?
Но Тенг избегал говорить о случившемся неспроста. Молодой китаец очень хорошо понимал, что начни он продолжать разговор, в воздухе громовой тучей обязательно повиснет нежеланное слово – кокаин.
- Что насчет стейка, - Тенгфей закинул голову и склонил ее набок, обнажая белую шею, на которой алыми узорами продолжали расцветать следы ночного безумства. – Не думаю, что жесткий свиной окорок понравится вашему избалованному желудку. Вот только в обратном я нисколько не сомневаюсь.
Облачко душистой пыли взвилось над руками, когда Дюран прямо в ладонях растер осколки коричной палочки. Блестящие от сока яблочные кружки стали матовыми и потемнели; стряхнув остатки мужчина протянул руку, выбирая баночку с сахаром – и замер, пытаясь отделаться от навязчивого сходства прозрачных кристаллов и осевшего на стенках беловатого налета с другими, давно представлявшимися его воображению.
Почему его друг не сказал? Почему он сам не догадался?
- Всегдашний выбор,- крышка отскочила со странным звуком, как будто где-то лопнула струна,- или быть слишком сладким, и тогда каждый будет стремиться оторвать от тебя кусочек – или быть слишком горьким, чтоб все сплевывали тебя, как муху, из навозной кучи попавшую прямо в escargot à la Bourguignonne*. Кем бы вы предпочли видеть меня, Тенгфей?

------
*улитка по-бургундски

Сообщение отредактировал Joseph - 3-04-2012, 19:36

[Monsieur Le Chiffre >>>]

Джо +

Тенг закрыл глаза, издав вздох, как будто душистая корица заполнила его легкие, стянула коричневой пленкой глотку, и нужно было немедленно избавиться от ее горечи, вернуть ровное дыхание подводного пловца, спускающегося на грунт.
- Я бы хотел видеть вас самим собой, - молодой китаец говорил, щедро выделяя каждое слово многозначащей паузой. - Будь верен себе, и тогда столь же верно, как ночь сменяет день, последует за этим верность других людей?*
Сразу после этого он снова заулыбался – может быть, проводил черту между сказанным и тем, что собирается произнести, или же показывал свое утомление ожиданием вкусного завтрака.
- Бриллианты никогда не ускользают от внимания ювелиров, тем более, таких, кто назначает огранку - делает личным украшением. И едва ли я имею право протестовать, если вам вздумается поменяться местами с мадам О`Долл, чтобы продемонстрировать свои навыки коллекционера. Или проводить ее до двери роскошной квартиры…
Мужчина сжал челюсти, глядя невидящими глазами перед собой – пока его руки медными крыльями ассирийского быка парили над столом, проливая золотой мед на золотые же ломти хлеба, заставляя благоухающий тростниковый сахар растворяться в румянце горячих яблок.
Ночь сменила день, и пришла пора стать самим собой.
И в этом, дневном мире верность была таким же товаром, как изображение Гуань Ди, кокаин, или яблоки, лежащие на прилавке у желтолицего продавца. В дневном мире они имели лишь цену – и только вместе с ночной темнотой обретали ценность и вкус.
- До порога,- жестко, с трудом разжав челюсти, проговорил он, поворачиваясь и держа на ладони обжигающе-горячее блюдо с переливающимися на нем – медом, светом, пузырящейся карамелью, глотком свежего воздуха, лившимся в кухню из открытого нараспашку окна – блестящими яблоками.

------
*Трагедия «Гамлет», акт I, сцена III, Полоний. Тенг перефразировал. В оригинале звучит так:
Всего превыше: верен будь себе.
Тогда, как утро следует за ночью,
Последует за этим верность всем.
Прощай, запомни все и собирайся.