Greensleevеs. В поисках приключений., Добро пожаловать в мир злых заек!

[Spectre28 >>>]

Через пару часов Мэри вспомнила, что в доме закончилась репа, и отправилась на рынок, оставив Джеймса в одиночестве и некоторой беспомощности. Бесси пропадала в саду миссис Фионы, миссис Элизабет - в церкви, а больному, несчастному Джеймсу даже воды подать было некому. Впрочем, Джеймс не поддался греху уныния, и когда в дверь довольно нагло постучали, вовсю дремал.
На пороге стояла Дженни Хейзелнат. Джеймс сначала расплылся в глупой, радостной улыбке, а лишь потом сообразил, что девочка вытянулась, отъелась, приоделась в нелепую одежду с неприлично короткой юбчонкой.
- Наше вам, ваше констебльство! Прослышала я, что вас всего поломали, ну и всё равно рядышком того-этого, вот и решила проведать. А вы и вовсе ничего, ходите вот. Ходите же?
- Бегаю, ваше вашество. Заходи, - Джеймс посторонился, чтобы пропустить Дженни. - Хорошо выглядишь и молодец, что пришла. Только вчера вспоминал. Как оно?
- Да вот, - Дженни потянула за край юбочки, оглянулась. - Новый папенька в Лондон отправил... так а если бегаете, может, и прогуляемся? Недалеко, на окраину. Я вам и дяденьку Гарольда покажу, помню, уж очень он вам любопытственен был. Да пойдём, ваше констебльство. Если что, можете на меня и опереться, я ж теперь сильная!
Здраво понимая, что склонность доверять людям его когда-нибудь погубит, Джеймс согласно кивнул. Это, всё же, была Дженни. Дженни Хейзелнат, которая играла с его детьми, качалась на табуретке в управе, выманивала у него монеты и вообще оживляла Бермондси. И радость от того, что она жива, здорова, не затмевали ни подозрительность, ни чёртов Брайнс, который никак не мог сгинуть.
- Я медленно нынче бегаю, Дженни. Чужие лесные малость из лука продырявили, видишь ли. Так что, от Брайнса не отобьюсь. Но - пойдём. Новый папенька, говоришь?
- Ага, новый, - Дженни важно кивнула, надув щёки. - Хотя так-то очень старый. Как он там говорит... почти ис-ко-па-е-мый. Копать до него далеко, значит. У деда твоего, который морской, акул крал, у папы - скубов каких-то. И икубов тоже, не знаю уж, зачем. Наверное, икают звучно. И вообще, ваше констебльство, родовитый ты, как не знаю что. Аж завидки берут. С такой роднёй и на улице-то никто не пристанет. Хотя к тебе и так не пристают, конечно, потому что хороший.
Первым побуждением было спросить, зачем новому отцу Дженни акулы, суккубы и инкубы. Особенно - акулы. Из акул получались хорошие обмотки для рукоятей, но сами по себе они были ни в еду непригодны, ни вместо собаки. Как говорил Хантер, разглядывая пополнение стражи, ни сблядовать, ни посмеяться. Вторым стал порыв сообщить Дженни, что родовитость ему нужна так же, как акулы. Джеймс в самом деле предпочел бы остаться бастардом валлийского купца, нежели стать сыном древнего друида-демона.
- Мэри не согласится, что хороший, - вздохнул он, потрепав девочку по рыжей макушке. - Беременна она, знаешь? Что с тобой сталось, а, Дженни Хейзелнат? Я разве что сам не ездил по стране, а через констеблей искал. Как Гарольда не смогли повесить, так ты и потерялась. Волнительно было, что беда случилась, а помочь не могу.
- Да зажралась эта твоя Мэря, - пожала плечами Дженни. - Другой бы давно тапком по голове дал, и всё, лесной ветер оттуда фью, и с концами. А что беременна - это хорошо, будут Бесси сестрёнки, всё не так скучно. Уж получше, чем та фиалка яфриканская. А случилось-то ой, не поверите! Я и сама б не поверила. А может, и сейчас не верю, кто знает. Может, вы мне вообще снитесь, и дяденька тоже, и папенька, а на самом деле лежу всё в том подземелье и помираю. Медленно. Прям как Юшка и хотела. Или в том ущелье лежу и тоже помираю. От холода. А то, глядишь, там, под холмом, у серых, это не дяденька не туда свернул на перекрёстке, а я, потому что знаки, по правде, там были уж оченно странные, а я и английских-то читать не умею. Только нутро и сказало: налево ходи, а направо нет.
- Снись я тебе, мне б не было так больно. Погоди... Фиалка?
Идти и впрямь становилось больно и трудно. Ныло всё, что могло ныть. Джеймс вздохнул, пошатнулся от вздоха и опёрся рукой на стену ближайшего дома.
- А может это я на тебя ту, ущельную боль это... как папа говорит, прояйцирую. Хм, - Дженни оглядела улицу, за которой уже виднелся редкий лесок, и внезапно свистнула. - Сейчас, дяденька прибежит, обопрёшься. И не бойся, он это, очищенный. Не подхватишь ничего. Фиалка, да... та, которую подкинули от архияписькопа. Смекаешь? Я краем уха подхватила, краем глаза увидела... да вот, я же не хвасталась, гляди, какое!
Она подняла повязку, открыв окаймлённую серебром глазницу, в которой переливался драгоценными камнями фасетчатый, словно у стрекозы, глаз, в котором отражалось даже то, чего вокруг, кажется, не было.
- Смекаю, - согласился Джеймс, с неожиданным для себя умилением рассматривая новый глаз Дженни. - Приползу домой, сразу найду. Тебе очень к лицу. Что ж ты раньше не пришла-то, дочка?
- Дочка... - девочка скривилась, торопливо закрывая глаз. - Ну какая же я дочка, представьте только! В простой чистенькой одёжке, в тёплом доме, у камина, котёнок вот, и чтобы пирог на праздник обязательно, потому что уют, семья... чтобы такое тогда хотеть - не дурой надо быть. Не той, что была. Ты, твоё констебльство, со словами осторожнее. Ты ж этот, загонник. Врунист, как новый папа выражается. А он у меня умный, строгий, и ревнивый, жуть просто. Особенно к своим, потому что прежде со своими, говорят, совсем не сложилось. Не свезло, потому как... о, а вот и дяденька! Правда, красивый? Папа сам делал! У него такие раборатории, ух!
Дяденька, сиречь Гарольд Брайнс, в самом деле впечатлял. Точнее, его блестящие металлические паучьи лапы, обнаженный мускулистый торс, растущий из массивного паучьего же брюшка, меч в позвоночнике и мрачноватые синие глаза из кристаллов впечатляли бы, не насмотрись Джеймс в последнее время на херову кучу чудес, включая собственного папеньку. Поэтому чёртов неумирающий Брайнс удостоился только хмыканья. Озадаченного - что было наигранно, но обязательно. Новый папа Дженни сейчас был если не интереснее, то занимательнее. Потому что занимал мысли так, что даже торговец в свои лучшие дни не смог бы.
- Я, твоя почти божественность, на своей земле. И могу говорить так, как хочу. С этим твоему новому папеньке придётся смириться, кем бы он не был. К тому же, ему от меня явно что-то нужно, иначе не прислал бы тебя. Вот только что? Или кто? Неужто - Бесси, как и всей этой древней код... братии?
- Пф, словно я б за Бесси пришла, чтобы её, стало быть, в раб-ораторию, - Дженни фыркнула, рассеянно поглаживая Гарольда по лапе. - Ревнуете, ваше констебльство, и вовсе даже зря. Сказала уже: в Лондон мы, а раз по дороге - так решила проведать, по старой памяти. Дяденьку показать, потому что совсем он... бессмысленный. Мысли его папа в банку спрятал, красивую, с молниями, ещё сказал, что могут пригодится. Зачем бы только - сколько я с дяденькой не странствовала, а приличных мыслей там разве что под конец немножко появилось. После повешения-то.
- Вечно ты куда-то вляпываешься, - недовольно пробурчал Джеймс, признавая и что ревнует, и что за Бесси Дженни не пришла бы, и что мыслей у Брайнса отродясь не водилось. - Не в дерьмо, так в папенек. Хотел бы спросить, каким он был, под конец-то, но придётся иное. В Лондон, говоришь? С эдаким-то? Зачем бы?
- За делом, - Дженни нахмурилась, принялась загибать пальцы: - Покусать фрейлин ради бляматерияла. Дяденька, знаешь, в себе это хранить умеет. О, если повезёт, можно даже королеву! Всё равно, говорят, ей недолго осталось. Потом - поглядеть, чего такого полезного и интересного у этого писькопа. Да и к Кранмеру наведаться... дяденька и копать умеет, и вообще ещё много чего. Считай, ролями поменялись. И... я про слова говорила уже, но ещё скажу. Своя земля - это хорошо, а ты серых тех видел? Которые тут бегали, а может и не только бегали, а может, ещё будут? Наши.
- Ага.
Джеймс снова хмыкнул, в этот раз - почти радостно. Ему порой даже нравилось, когда всякие положенцы - а в том, что новый опекун Дженни был именно древним, наглым положенцем сомнений не было - угрожают Бермондси. Это заставляло собраться и пораскинуть мозгами.
- Ваши-наши, мисс Хейзелнат. А что, Бойд об этой прогулке знает? Одобряет? Содействует?
- Пф, мы в таких кругах не общаемся, - Дженни вздёрнула нос. - Не снисходим. Ну, генерал, зато - самый обычный человек, и этот, наложник богиневый. Косорот и пердохранитель, вот.
Забывшись, Джеймс похлопал Гарольда по боку и принялся расхаживать, за что поплатился жестокой болью. Брат Сапфир совершенно точно не одобрил бы эту прогулку.
- Значит, не знает. И вряд ли будет счастлив, когда узнает. Знаешь, что самое поганое? Ему ведь наплевать на судьбу пешек, а я оказываюсь между Бойдом и тобой. Это очень сложный выбор... дочка. Ладно. Будь осторожна. Из этой петли я тебя вытащить не смогу, хоть и попытаюсь. Ты сама-то довольна тем, что теперь имеешь? Счастье есть?
Если говорить языком самой Дженни, то от щипача она за какие-то несколько месяцев проделала путь до смотрящего, встав на одну доску с Ю. Ю! Джеймс хмыкнул и остановился.
- И вот еще что. Ю и её Рик мне нужны живыми и здоровыми. У меня нет времени и сил заново перетирать за Бермондси с новыми деятелями.
- Да пжалста, - Дженни преувеличенно равнодушно отмахнулась, словно ни о каких Ю и вовсе не думала. - Я с ними если и снюхаюсь, то только по делу, а так в Гленголл и ни ногой. Незачем мне, другой схрон на время найду, хороший, папенька посоветовал. Ядмоскверное местечко, говорит, пахучее. Ну да мне запахи - ерунда это всё, для богатеев всяких. А между, не между... другого шанса стать фигурой у этой пешки не будет. Не волкодав, чай, да и тех, говорят, порой медведю бросают. Кодла-то может. Лезешь не туда, глядишь не оттуда, знаешь не там... двигаешь пешки ниточные, когда хочется, или не двигаешь, потому что не хочется. Но за намерение, если вдруг - спасибо. Мы тоже... чем можем... хотя и смешно звучит, да? Но пойдём мы с дяденькой, а то, кажется, и так слишком задержались, и глаз чешется. Веришь ли, смазывать надо чуть не каждые дней несколько...
Джеймс пожал плечами. Говорить с Дженни стало не о чем. Разумеется, умный законник в беззаконной стране может больше, чем магистр михаилитов, богинев наложник или вот такая одноглазая пешка, отчаянно желающая стать фигурой. Может, но зачастую не хочет. Потому что и без того работы хватает, и проще договориться, нежели жечь неугодных на кострах веры. По совести, Джеймс скорее поцеловал бы гадюку из сада миссис Фионы, чем теперь обратился за помощью к Дженни. Или Гарольду. Гарольд Брайнс оставался Гарольдом Брайнсом даже с паучьим телом. А уличная бродяжка, как ни наряжай, ни умывай, оставалась бродяжкой с амбициями королевы воров. Но, увы, не со способностями. Воистину, можно вывезти девушку из Доков, но нельзя вывезти Доки из девушки.
- Наше вам с кисточкой, мисс Хейзелнат.

[Leomhann >>>]

Назад Джеймс шёл твёрдой походкой человека, уверенного, что трезв и идёт ровно. Конечно, извилистый след, остававшийся за ним в дорожной пыли напоминал художества бычка, писающего на ходу, да еще и хвостом размахивающего, но ведь главное - держать лицо. А когда невесть откуда взявшийся Ричард Фицалан подставил плечо, с лицом справляться стало совсем просто. Хотя и опасно.
- Хм, милорд?
- Поговорить хотел, - сообщил ему внезапный Ричард Фицалан. - Поблагодарить, обсудить пару вопросов. Нашёл ваш дом, а местные кумушки говорят, что вас девчонка какая-то чудная в сторону западных ворот увела. Ну я и... Благо пыльно, а вас шатает. Следы читаются, что на зимней охоте. Кто ж вас так, сэр Джеймс?
- Лесные. Поговорить, милорд? И... вы собрались с духом и вознамерились посетить Гринстоун?
День визитов и разговоров был несколько утомителен. Но Джеймс, несколько минут назад размышлявший о долге законника, только вздохнул. Оставалось надеяться, что Фицалан сегодня будет последним.
Фицалан тоже вздохнул, приноравливаясь к его походке.
- Я собрался духом и женился. Зачем - не понимаю и объяснить вряд ли смогу чем-то, кроме заботы о Хизер. И, конечно, еду в Гринстоун. Выбора-то нет. Право, не понимаю, чем я там помогу, кроме как усугубить. Спасибо вам, сэр Джеймс. За палача, за справедливость. За жизнь. Верите, будто заново родился. Если Ричард Фицалан сможет чем-то помочь - к вашим услугам. И ещё - я помню, вы деньги не берёте. Но, может быть, вашу супругу порадует небольшой дом в Суррее?
Мэри дом, несомненно, порадовал бы. Но Джеймс не мог принимать подарки от подследственного, а Фицалан всё ещё оставался таковым. Хотя благодарность и была внезапной. И даже приятной, чего уж.
- Не дом. Но вы можете помочь мне, сообщив своей госпоже и своему лэрду следующее...
Разговор с Дженни Джеймс передал сухо. Не позволяя себе лишних чувств, он рассказал и о покусании фрейлин, и о желании папеньки девочки наведаться к Кранмеру и Кромвелю, и о возможных последствиях марша серых через Бермондси, и о том, что некоторые пешки очень хотят в ферзи.
- Хотелось бы, чтобы магистр узнал об этом, понимаете? Есть вещи, которые констебль Бермондси не может предотвратить. Или разгрести завалы после этих вещей.
- Полития и дипломатика, - задумчиво проговорил Фицалан, обнаруживая знакомство с лексиконом Дженни. - Одно как собака, а другое вообще как болезнь. С папенькой этой девочки договаривался я. Выходит, вся ответственность на мне. Госпожа узнает, конечно. И лэрд - тоже. Впрочем, мы пришли. В гости напрашиваться не буду. Берегите себя и леди Анастасию, сэр Джеймс. Подозреваю, нам доведется свидеться в той же пыточной, если выживу в Гринстоуне.
С этими словами Ричард Фицалан откланялся и неспешно ушёл по улице к рынку, оставив Джеймса у двери дома. Следовало осмыслить всё услышанное, разложить по полочкам памяти. Но время для этого было. День, полный визитов, только-только перевалил за полдень. И лучшим его продолжением стал бы крепкий сон.
Джеймс согласно кивнул этим своим мыслям и поспешил к их воплощению.

[Spectre28 >>>]

Тот же день, Лондон.

Бесконечно длинный день завершался в Лондоне. Когда утомившийся спать Джеймс дочитал дело королевы и отчетливо понял, что Анна Болейн просто несчастная, капризная дурочка, не способная быть королевой, а виноваты в несчастном браке её отец и дядя, то пришлось собираться и ехать в Лондон - обговаривать допросы с лордом-канцлером. К несчастью, у Кромвеля были король и Харпер. Король - непривычно подвижный, будто у него не болела нога, шустрый и внезапно очень разумный. Джеймс удостоился нового прозвища, увязавшаяся следом Мэри - тоже. А еще на Джеймса внезапно и подло накатило исцеление. Резкое, как на арене. Несомненно неодобряемое братом Сапфиром. Но оно того стоило - прозвище "Веснушка" Мэри подходило невероятно.
Ночевать пришлось в Тауэре, в той каморке, что предназначалась констеблям. Там имелся узкий топчан для одного, и Джеймс уступил его Мэри.
- Я прогуляюсь в "Шесть жён", там по вечерам лондонские законники собираются. Потреплюсь, узнаю слухи. Потом лягу на полу, топчан слишком тесный, чтоб спать вдвоём, маленькая. Поэтому, ложись и отдыхай. Поедешь завтра в резиденцию?
Поручение короля Джеймс понял лишь отчасти. Харпер ехал к михаилитам с миссией визитации, а Джеймс - как светсткий представитель инквизиции. Из чего следовало, что он везет расписанного по плечи комиссара на дознание. Ситуация странная, но это было поводом повидать Артура и лишний раз показать Мэри и себя лекарям.
- Только выздоровел, и сразу - по тавернам, с констеблями пить, - Мэри вздохнула, качая головой. - Скажи, что ты будешь делать завтра? Всё это так похоже на ещё одну проверку от короля, что невольно думается, какую часть отрежут на этот раз. А даже с этими исцелениями - лучше бы никакую.
- Не начинай... веснушка, - миролюбиво улыбнулся Джеймс. - Не буду я пить, и если хочешь - никуда не пойду. Исцеление, конечно, не ко времени. Но глядя на роспись рук у юного Харпера, могу догадаться, чьими силами он вылечил меня. И даже короля, кажется. Поэтому завтра я буду следить, чтобы комиссар не начудил в резиденции, а потом поговорю с Верховным о том, чем чреваты такие рисунки. Человек с татуировками не становится плохим или преступником только потому, что на нём нарисованы листья лопуха. Или вороны, жеребцы и рябина. Или древо жизни во всю спину. У нас с тобой тоже обереги. Что будет, если меня ранят на турнире и придётся раздеться перед королевским лекарем? Или тебе?
Он хмыкнул, соглашаясь сам с собой, и впервые с тех пор, как поссорились, подхватил Мэри на руки, чтобы бережно опустить на топчан. Сам Джеймс сел рядом, прямо на каменный пол. Он и в самом деле был удивлен и даже выбит из колеи как быстрым исцелением, так и поведением короля, которого метало между гранями безумия.
- Перед лекарем? Эдак перед самим королём всем придётся догола раздеваться, особенно дамам, - вздохнула Мэри, обнимая его за плечи. - Я хотела спросить про резиденцию... Нет, сначала - извиниться. Там, в хижине, я была не права, когда расспрашивала. Точнее, когда дорасспрашивалась. Совсем не права. Так вот, в резиденции есть михаилиты, которые могут помочь забыть ненужное. Лишнее, опасное.
Безумие короля, по-видимому, было заразным. Иначе почему Мэри додумалась бы до такого?
- Нет, Мэри. Твои воспоминания - это ты. И это - я. Мы. Забыть что-то - как вычеркнуть строки из песни: вроде бы и смысл тот же, а нечто важное утрачено. Не смей даже помышлять о таком и унижать меня мыслями, будто я не доверяю своей жене или так боюсь за свою голову, что готов стереть часть тебя. Ложись спать, маленькая. Сегодня был тяжелый день, завтра легче не станет.
Джеймс укрыл Мэри своим плащом, с теплотой подумав, что порой она и в самом деле бывала совсем ребёнком, немногим старше Бесси. А детям на ночь пели колыбельные.
- Ласковое солнце покатилось прочь.
В темно-синей шали опустилась ночь.
Наш старинный город, спи и отдыхай...

[Leomhann >>>]

15 мая 1535 г. Резиденция Ордена, Форрест-хилл.

В тёплой, очень светлой гостиной, примыкающей к кабинету Верховного, царил почти домашний уют. Потрескивал камин, маленький пушистый котенок гонял клубок по ковру, а кресла манили рухнуть в мягкое лоно.
"Хм".
Всё-таки, вынужденный целибат до добра не доводил. В иное время о таком сравнении для кресла Джеймс бы и не подумал. Но сидеть было приятно, не хотелось шевелиться и что-либо делать. Даже для того, чтобы оправдать или похоронить юнца-комиссара. Думать о разговоре с ним не хотелось - сложно сделать выводы из попыток выкрутиться. Точнее, выводы делались совершенно определённые и неутешительные для юноши.
- А жаль, - пробурчал Джеймс себе под нос, вытягивая ноги к камину. - Жаль, что парнишка не хочет говорить. Когда люди говорят - проще. У них появляются шансы.
Разглядывать спутницу комиссара было почти интересно. Светловолосая, крепкая, голубоглазая, усыпанная веснушками по молочно-белой коже, Варда Онория Флетчер выглядела обычной купеческой дочерью - в меру образованной, не в меру богатой. Возможно, в ней текла шотландская кровь - на это указывали высокие скулы и упрямый подбородок, странным образом сочетающиеся с округлым лицом. В общем и целом, она напоминала Джеймсу покойницу Дейзи, и это пробуждало ленивый интерес. Впрочем, Мэри всё равно была красивее. А Инхинн - статнее.
"Хм".
- А как вы с бароном познакомились? - негромко спросила Мэри у Варды и улыбнулась. - Вы ведь не монастырская добыча, которой просто не хочется делиться с Кромвелем.
- Уилл спас меня. Отбил у вампирши, - пожала плечами Варда. - Конечно, жаль, что он не вернулся за дуэньей, но там поблизости был михаилит. Думаю, он спасёт мою добрую мисс Милкис. А вы... У кого вас отбил сэр Джеймс?
"У обморока. С помощью кувшина, м-да".
Странная девушка Варда, восторженно щебечущая по дороге о серьге в ухе - а ее еще поди заметь на ходу! - не стала настаивать, чтобы Харпер вернулся за старой, доброй дуэньей. При этом, девица, до того путешествовшая с компаньонкой, махом отринула стыдливость и таскалась с молодым мужчиной, рискуя опорочить свою репутацию, репутацию семьи и никогда не выйти замуж. Чтобы творить такое, нужно было стать Эммой Фицалан. Да и та своего михаилита окольцевала-таки. Джеймс озадаченно хмыкнул, поудобнее усаживаясь в кресле.
- У обморока, - подтвердила его мысли Мэри. - Кувшином, героически. Ещё - у брата и, думаю, у семейных призраков и горя. А ваша семья не беспокоится, что вы вот так, в дороге, с сэром Уилфредом?..
- Маменька и папенька почили в бозе. Брата у меня нет, а опекун... Я думаю, он не обеспокоен. Но - обморок? Еще и - кувшином?
Варда с интересом подалась вперед, вглядываясь в Мэри.
- Чем вы убили папеньку? - Джеймс вздохнул, поднялся с кресла, с огорчением поглядев на Мэри. Допрашивать в присутствии жены ему не хотелось, но Варда нравилась ему тем меньше, чем больше говорила. Втройне - после того, как потопталась по мозолям Мэри. Ну, привез труп отца. Ну, облил водой. Ну с кем не бывает? - Вряд ли закололи. Возможно, яд?
У законников это называлось "выметать площадь". Виновен человек или нет - просто вали на него весь мусор. Авось, попадешь.
Варда сжала поручень кресла до белых костяшек, а потом отцепила руку, словно отлепляя каждый палец отдельно, и все её движения были медленными. На Джеймса она смотрела не отрываясь, на вмиг ставшем некрасивым лице было разлито огромное испуганное недоумение, но с каждой секундой недоумение исчезало, как вода с горячей мостовой, пока на лице неровными красными пятнами не запёкся страх.
- Но... почему? - медленно выговорила она.
- Ну это вам виднее, мисс Флетчер. Скажем, в жертву принесли. М-м, Люциферу. Сейчас это часто встречается, мотив не хуже прочих. А уж остаться единственной богатой наследницей при этом - приятный подарок судьбы.
Джеймс сделал пару быстрых шагов к Варде, и наклонился, доверительно заглядывая в лицо. Как бы фиксируя это положение, он небрежно поставил ногу на перекладину кресла, прижав при этом подол платья девушки. И сказал жёстко, с угрозой в голосе:
- Можешь жаловаться на меня хоть королю самолично. Наплевать. Ты - убийца и культистка.
После такого заявления допрашиваемые мужчины порывались бить морду, принимались рыдать или просто сидели, тараща глаза. Джеймса устраивало всё, но более всего ему понравилось, как Варда отцеплялась от кресла. Очень изумленно и очень характерно для человека, замешанного в грязных делишках, в которых его внезапно уличили.
- Слушайте, - в этот раз Варда обращалась к Мэри, глядя на неё с надеждой. Она попыталась повернуться, но пришпиленная платьем, не смогла. - Это какое-то ужасное недоразумение... Я не верю! Вы со мной разговариваете, будто я в самом деле люциферитка, - голос её звучал хрипло, на глаза выступил- Но ведь если мне не верите, то это как-то доказать надо?!
- Люциферитка?.. - Мэри тряхнула головой. -И всё же, Джимми, это как-то...
У двери грохнуло ведро. Прислонившийся к дверному проёму Ворон не помахивал яростно хвостом ровно потому, что его у него сейчас не было.
- Вода, - приветливо сообщил он. - Только что с ледника. Не желаете ли на голову, сэр Джеймс? Жарко тут у вас как-то, аж призраки потеют.
- А что тут еще доказывать? - Безмятежно хмыкнул Джеймс, убирая ногу. Намёки он понимал с первого раза. Правда, не всегда им следовал. - Это мелочи. Они уж как-нибудь потом, в ходе следствия, подтвердятся. Ну, например, то, что вы специально втёрлись в доверие этому чистому, хм, невинному юноше, чтоб через него пробраться... Ну, скажем, к милорду канцлеру.
Однако, тон следовало сбавить. Во-первых, это "Джимми", будто Мэри была Персефоной Паркинсон, здорово напоминало "Уилли" от Варды. Во-вторых - Ворон и призраки. Особенно призраки. Джеймс снова хмыкнул, понимая, что думает о призраках слишком навязчиво, чрезмерно.
- Имейте смелость сознаться, мисс Флетчер, коль уж попались, - рассеянно проговорил он. - Чистосердечное признание смягчает вину.
- Да, моя мать была дьяволопоклонницей, - разрыдалась Варда, - её убили в той резне в Билберри! Да, мой отец умер от яда! Конкуренты отравили! Но это же не значит, что я - культистка! О боже милосердный, откуда вы это всё берёте?! Да вы сам - колдун!
- ... бля...
- Сучий потрох...
- ... всё ж - гостья...
- Ха, наплевать.
- Почему - колдун?
- Д' 'к'о щ, пр'лк адв!
- Сколько лет мертвый, а я его так и не научился понимать.
- Тсс.
- ... не... девка
- Передай бренди.
- Tha i cunnartach.
- Культистов бывших не бывает, - сквозь сумрачно далёкие, едва различимые голоса в голове, озвучил простую истину Джеймс. - Значит, вы подбираетесь к Циркону. Пользуетесь тем, что мальчишка - такой себе язычник. Мстить хотите, м? А то, может, Фламбергу? А вы знаете, что ваша мать хотела сделать с леди Фламберг?
"Сучий потрох" и "бля" - это был он сам, Джеймс. "Пр'лк адв" - тоже он, что бы это ни значило. А вот уклончивое "всё ж - гостья" и "не... девка" предназначалось, без сомнения, Варде. Должно быть, для местных призраков эта беседа была чем-то вроде захватывающего ристалища.
- Матушка не желала плохого, потому и отправилась туда, куда дорога вымощена благими намерениями, - твёрдо ответила Варда. - Если вы желаете обвинить меня в чём-то, то помещайте в тюрьму и допрашивайте, как положено. Иначе же... иначе я забуду, что добрая христианка. Леди Мэри, урезоньте своего супруга!
- Если б каждый, кто мне угрожает, - сокрушенно вздохнул Джеймс, - давал пенни, то... Наверное, мы с леди Мэри жили бы в Ламбете. Допустим - но только допустим! - я вам сегодня поверил. Но только сегодня.
По чести, голоса призраков сбили всё чутьё, отогнали азарт погони и предвкушение тёплой крови из глотки добычи. Папенькино наследие вылезало в самый неподходящий момент, и это огорчало. Вопросов осталось много. Почему она таскается с Харпером? Какие у них отношения? Куда Харпер дел жену и не приложила ли к этому рук вот эта девица? Не стоит ли обвинить её в ведовстве? Во всяком случае, её происхождение необходимо было отразить в отчёте о Харпере. Причём так, чтобы это не бросило тень на безвинного Фицалана. Почему-то Джеймсу казалось, что лорду Грею Варда Флетчер не понравилась бы. Руки жутко чесались схватить-утащить-допросить, но всё ещё стоящий у дверей Ворон всем своим видом напоминал, что в гостях так себя не ведут. И Джеймс, ломая себя, решил отпустить Варду Онорию Флетчер.
- До поры.

[Spectre28 >>>]

Ждать, когда юный комиссар закончит своё бесконечное шествие по резиденции, Джеймс не стал. Выслушав сетования брата Сапфира о криворуких дебилах, ускоряющих исцеление и тем самым подрывающих силы организма пациента, убедившись, что и с Артуром, и с близнецами, и с Мэри всё в порядке, он распрощался с гостеприимными михаилитами, и увёл свою маленькую кавалькаду из двух лошадей в сторону Бермондси.
"Государь! Согласно вашему повелению, я сопровождал сэра Уилфреда де Манвиля в резиденцию Ордена архангела Михаила. С целью проведения квалификационного действия в рамках инквизиции грехов сэра Уилфреда. В присутствии брата-квалификатора Бернара, верховного магистра Ордена, сэра Руперта фон Тека, магистра-исповедника, сэра Уильяма Диксона, а также братьев Ордена, татуировки на руках сэра Уилфреда были осмотрены".

Осмотрены, охмыканы, обмыты добрым кубком крепкого вина. Если подумать, то ничего эдакого в татуировках не было. Братья Джеймса по отцу - Клайвеллы - были расписаны ими так, что иной михаилитский магистр рядом не стоял. Как всякие мореходы, впрочем. Если тебя однажды смогут опознать по клочку кожи с похабной надписью и похоронить этот клочок, даруя упокоение, то рисунок на коже не зло, но помощь. Всю Валлийскую марку за идолопоклонничество не перевешаешь, да и бесполезно это делать в стране, где одной рукой красят яйца на Пасху, а другой наряжают майское дерево. Что и говорить, король сам по молодости плясал с лентами на Белтейн, устраивая карнавал во дворце. И греховным это не считал.

"Признаков ведовства выявлено не было. Однако, квалификационная комиссия имеет сообщить следующее: старозаветный закон указывал израильтянам: «Ради умершего не делайте нарезов на теле вашем и не накалывайте на себе письмен. Я Господь Бог ваш». Даже не находясь под властью Ветхого Завета, тот факт, что запрет татуировок существовал, стоит нашего внимания. В Новом же Завете ничего не написано относительно того, можно ли верующим делать татуировки, или нет. Для проверки того, одобряет ли Бог татуировки, достаточно определить, можем ли мы искренне, с чистой совестью просить Бога благословить и использовать наши действия для своих собственных целей."

Ни Роберт Бойд, ни Ричард Фицалан, ни этот юноша-комиссар ради умерших не накалывали письмён. Более того, у Фицалана и комиссара письмён на теле не было вообще. Только рисунки на запястьях: красивые, благородные жеребцы, сплетенные в галопе с листьями и ягодами рябины - у Суррея, и непонятные запятые с листьями лопуха - у Харпера. Потому, если судить сухо и юридически, вменять им в вину идолопоклонничество было нельзя. В конце концов, они не израильтяне, а Христос для того и пришел, чтобы принести искупление и Новый завет. Но! Его Величество почитал себя богословом. Генрих Восьмой и в самом деле крепко знал Писание, апокрифы и жития, а потому спорить с ним следовало осторожно и аргументированно.

«Итак, едите ли, пьете ли, или иное что делаете, все делайте в славу Божию» . Библия не запрещает татуировку, но и не дает никаких оснований верить, что они угодны Богу. Другим моментом является скромность. Библия призывает нас одеваться скромно. Приличная одежда должна покрывать все, что необходимо. Важная составляющая скромности заключается в непривлечении к себе внимания окружающих. Люди, одевающиеся скромно, не привлекают к себе внимания своей одеждой и внешним видом. А так как татуировки выглядят вызывающе и привлекают к себе внимание, то они не отвечают требованиям относительно скромности. Следовательно, они должны быть скрыты под одеждой, дабы не смущать умы и чувства. Кроме того, следует принять во внимание, что валлийские подданные Вашего Величество, равно, как и шотландские, и ирландские покрывают свои тела рисунками, чтобы показать принадлежность к семье. Или же родные могли опознать их обезображенные тела после боя или кораблекрушения".

Следовательно, рукава государю придется ввести в моду снова. И желательно, подлиннее. По чести сказать, изрядно располневший король без рукавов проигрышно бы смотрелся рядом с юными атлетами из своей свиты. А уж если кто из михаилитских магистров бы заявился ко двору... Изнурительными тренировками ли, специалиными декоктами ли, но даже пожилые михаилиты выглядели, как точёные статуи. Если королю хотелось заблуждаться в своих статях, то рукава следовало вернуть.

"Отец Бернар также заметил, что в мусульманском мире христиане накалывают себе крест на руку для того, чтобы в случае смерти быть похороненными по-христиански. Однако это говорит также и об их желании умереть за Христа и исповедовать Его до самой смерти, если они будут захвачены османами, для которых христианство – постоянная мишень. В этом случае татуировка может означать призвание к мученичеству, стремление к исповедничеству до самой смерти и несокрушимую любовь к Христу. Таким образом, резюмируя, если рисунок на теле не несёт смертельных проклятий, хулы Господу нашему или прославления дьявола, то он допустим и разрешен, но лишь в том случае, когда он прикрыт одеждой".

Джеймс вздохнул. Ему еще никогда не приходилось обосновывать длинные рукава, закрытые декольте и скромность в одежде.
- Не перегнуть бы, маленькая, - в деле моды Мэри понимала больше и лучше. - А то недолго навязать всей стране крайнюю строгость нравов, целомудрие и аскетическое ограничение.

"Необходимо отметить, что спутница сэра Уилфреда де Манвиля, именуемая Вардой Онорией Флетчер, происходит из семьи люциферитского толка. Как стало известно, её мать погибла на чёрной мессе в Билберри зимой этого года. Девица является единственной наследницей своего отца и не отличается целомудренностью поведения, приличной для благочестивой христианки. Так, не будучи родственницей сэра Уилфреда, не являясь его супругой, она путешествует с ним, сопровождая повсюду. Возможно, делит с ним ложе, ввергая в грех его и себя. На данный момент ваш покорный слуга не располагает фактами, уличающими её в ведовстве. Однако, полагаю, что это именно она убила своего отца. Считаю необходимым взять данную девицу Флетчер под наблюдение и уведомить о ней констеблей".

Культистов Джеймс не любил даже больше, чем душегубов. А девица Флетчер несомненно была культисткой, душегубкой и еще дьявол ведает чем. Более того, Джеймс поставил бы соверен против дырявого пенни, что она и Вардой Онорией Флетчер-то не была. Доказательств этому не было, но чутьё сыскаря переубедить было сложно.

"Кроме того, хочу заметить, что некоторые действия сэра Уилфреда де Манвиля заставляют думать, будто он намеренно порочит репутацию своего сюзерена, Ричарда Фицалана, выставляя его изменником. Так, сэр Уилфред разрушил монастырь в Лонгфрамлингтоне, где настоятельницей служила мать лорда Грея. Сэр Уилфред неоднократно сносился с мятежниками в Хокуэлле, и вместе с ними разрушил добрую половину города и устроил резню. Лорд Грей при этом имеет алиби, поскольку лежал в лихорадке после ранения и злоумышлять не мог. Отдельно необходимо отметить, что в ходе акта визитации комиссар Харпер обнаружил в капелле резиденции раку с мощами. Судя по внешнему виду, мощи были утеряны в ходе ликвидации чрезмерностей, не соответствующих Реформации. Верховный магистр, брат Филин, изрядно раскаивается в факте утраты этих мощей, и указывает на то, что комиссар не внёс их в опись, спрятав в собственную суму. Полагаю, необходимо установить пристальное наблюдение за сэром Уилфредом с целью изучения его поведения на предмет предосудительных связей. Что касается его сношений с неким Гарольдом Брайнсом, сектантом, убийцей и вором, то они не доказаны".

С неким Гарольдом Брайнсом теперь таскалась Дженни Хейзелнат, променявшая предложение Джеймса о фамилии, семье и доме на подковёрные игры. Пожалуй, здесь следовало расставить для самого себя точки, стоит ли тащить Дженни за уши с того костра, который она сама себе раздувала. В том, что Роб Бойд при желании способен переиграть всех этих её древних батюшек, Джеймс не сомневался. А это означало, что Дженни - не жилец. И угроза ей не от Ю Ликиу, но от магистра Циркона. И, возможно, от самого Джеймса. Угрозу Бермондси он не потерпел бы.

"Отдельно, по вашему поручению, мой государь, я беседовал с братьями Ордена, магистрами, наставниками, монахами и тиро. Признаков измены государству и государю не обнаружил. Все в Ордене говорят о государе с искренним почтением, уважением. Дети мечтают быть похожими на вас, и хоть однажды удостоиться чести видеть вас и говорить с вами. В здании резиденции нет мятежнических символов и знаков, весь быт Ордена посвящен суровому воинскому воспитанию, в котором нет места для интриг и вольнодумия. Профессиональные компетенции воинов и рыцарей Ордена не располагают к мятежам и политическим акциям, поскольку направлены на твареборческую деятельность. Устав Ордена так же напрямую запрещает участие в деяниях, приводящих к свержению монархов, а также войнах".

А вот тут Джеймс не лгал вообще. Ордену было начихать на короля, королевскую власть. Не трогай их, позволь зарабатывать деньги, строить корабли и воспитывать детей - и они не тронут тебя. Вот только король очень уж настойчиво тыкал их вилкой в задницы. И когда Орден уже начал косо посматривать. Для начала - на вилку.

"По делу королевы я имею сообщить следующее: оно требует доследствия с непременным допросом Томаса Болейна, графа Уилтшира, казначея королевского двора, а также сэра Уильяма Фицуильяма, главного секретаря вашего величества".

Допросы... Джеймс жил работой, и не боялся говорить ни с тестем короля, ни с дядей королевы. Да что там, он их и на дыбу поднять не побоялся бы. Если есть на свете дьявол, то он не козлоногий рогач, а он дракон о трёх головах, и головы эти — хитрость, жадность, предательство. И если одна прикусит человека, то две другие доедят его дотла. По всем фактам, и Томас Болейн, и Уильям Фицуильям болели этими недугами, от которых мог излечить топор палача. Жажда деятельности после долгого вынужденного отдыха захлестнула Джеймса, и он пришпорил Белку, подгоняя лошадей. Работа ждала.

[Leomhann >>>]

Работа нашла его внезапно, как и всегда. Джеймс и выругаться не успел - только захлопнуть дверь королевского кабинета. Таскаться с королём по стране в поисках какой-то Алетты хотелось не больше, чем в искать украденных гусей. Почти наверняка эту Алетту, как и любого гуся, разделали и сожрали. Или изнасиловали, разделали и сожрали. Или... В общем, у душегубов был целый арсенал способов, что можно сделать с женщиной, но все они были незатейливы и однообразны. Именно поэтому, когда Джеймса в коридоре остановил Марк Смитон, придворный музыкант, любовник покойного Рочфорда и посетитель матушкиной секты, Джеймс отчетливо почувствовал себя снова наглым, лощёным аренным любимцем и принялся капризничать. В конце концов, это он решал, когда допрашивать, а не подследственные.
- А что мне за это будет? - осведомился Джеймс в ответ на "Зайди к королеве, сейчас же". Смитона он обозрел с носков остроносых модных туфлей до взъерошенной кудрявой шевелюры, и пришел к выводу, что тот побаивается - чего-то или кого-то.
Музыкант всплеснул руками, словно изумился наглости - а, может, и правда изумился. Хмыкнул, зашагал от стены к стене.
- Скоро будет турнир, сразу после - обязательный для рыцарей бал... цветной и костюмированный. Её величество требует вашего - обоевашего - присутствия, чтобы обсудить наряды и их цветовую гамму- для сочетаемости. Потому что на балу выделяться, конечно, можно и нужно, но - только по светским règlements. А то получится, что выделений для одного бала слишком мало, или слишком много. И это - срочно, потому что иначе швеи могут не успеть, они и так волынками воют. К тому же... - он приостановился на ходу и улыбнулся Мэри. - Леди там достанется удобная мягкая скамеечка, даже свою уступлю.
- Значит, ничего срочного, - с удовольствием заключил Джеймс, наблюдая за тем, как Смитон челночит. - Скажите, Смитон, вы зарабатываете всего сто золотых в год, но при этом тратите деньги на дорогих лошадей. Откуда средства?
В бумагах, полученных от Кромвеля, предполагалось, что эти деньги музыкант получает от королевы за любовные услуги. Конечно, спрашивать следовало в пыточной, на дыбе, в присутствии Инхинн и пары-тройки её подмастерий, жадно постигающих азы ремесла, но... Но иногда лучше спросить дважды.
- Слышь, грыз, не кати баламут, - оскалился Смитон. - Либо на дальник тащи, либо наплюй на лошадок. Топай уже, её милость ждёт. Подарю твоей баночку притираний, у тебя на такие небось пусто. Или, - он томно улыбнулся, задержав взгляд на серьге. - Меня хочешь?
- У меня от него уже спину тянет, - вздохнула Мэри, опираясь на руку Джеймса. - Или ниже. Может, и правда потом, в... дальнике? А сейчас - или Её Величество, или уже домой.
Джеймс с неохотой хмыкнул и издевательски поклонился, предлагая Смитону вести. В покоях королевы тонко пахло опиумом, суетились фрейлины - или швеи, поди их разбери. Везде валялись везде платья, плащи, туники с вырезами, разрезами и дырами, крылья, рога, зубы, короны, накидки их меха, кожи и неведомо чего, в углу - плащ, покрытый алыми перьями. По всему выходило, что Анна Болейн вознамерилась устроить мистерию, сродни той, какие устраиваются к Самайну, нечто вроде битвы добра и зла. Джеймс хмыкнул еще раз, прислоняясь плечом к косяку двери, перекрывая вход и выход - Мэри было полезнее стоять, нежели дышать опиумом.
- Как будто ваша милость звали?
- Вы хам, сэр Джеймс. Быдлопопугай из стражи, - Генри Норрис скинул с себя ворох блестящих белых перьев и поднялся на ноги. - Вы оскорбили королеву. Дуэль. До первой крови. Выбор оружия за вами, разумеется. Хотя вам, пожалуй, привычнее алебарда.
Королева, вздохнув, погрозила ему пальцем.
- Генри, мой милый Генри запретил дуэли, вы бы хоть потише... сэр Джеймс, погодите пока выбирать оружие, постойте спокойно. Лилли, дорогуша?
Мисс Лилли Кафли вспорхнула со скамеечки, раскладывая портновский ярд.
- Ой, сэр Джеймс, вы такой хам. Ради таких и стоит вешаться, прямо как ради лордов Греев, хи-хи. А вы его правда пытали? Ох, как это, наверное, было захватывающе!
Мэри, поднырнув под руку, присела в реверансе и тут же опустилась на освободившееся место.
Алебарда до первой крови была так заманчива, что Джеймс чуть было не согласился. Воистину, это была бы легендарная дуэль, в которой противники рубят друг друга на котлеты. Но увы, дуэли и в самом деле были запрещены, а Джеймс законы не нарушал. Почти.
- Да я вежлив, как девственница на погосте, - пробурчал он, отступая на шаг назад, чтобы никакие мисс Каффли его не измеряли. - Но если вы настаиваете, сэр Генри, то отчего б не прогуляться, скажем, в лесок за Бермондси. С мечами, разумеется. А то разбойнички шалят. Что вы хотели, ваша милость? Сказать, что жена короля - вне подозрений? Узнать, что думает ваш супруг и немного развеять предчувствие беды? Опровергнуть слухи, что под вас копают? Нарядить меня в эти тряпки? Покурить опиум? Всё сразу?
Возможно, он и в самом деле хамил. Но усталость, желание вытянуть ноги и лечь, предвкушение разговора с Инхинн о том, что Мэри всё знает и против, сама атмосфера двора вытаскивали из него быдловатого стражника.
Болейн задумчиво покивала и хлопнула в ладоши.
- Сэру Джеймсу необходимо поститься в молитвенном уединении, - сообщила она возникшим у дверей гвардейцам. - В холодном, молитвенном, постном уединении. Кажется, у нас здесь есть такие места? И да, сэр Джеймс, Caesaris uxorem tam suspicione quam crimine carere oportet. Я присмотрю за леди Мэри, не бойтесь. Вот, милая, примерьте плащ. Да, вот этот, с перьями.
Мэри коротким жестом, как на арене, уведомила его, что всё в порядке. Иди, мол, дорогой супруг, куда подальше, а я тут перья попримеряю. Джеймс, выдерживая фиглярство и характер до конца, шутовски откланялся, послал жене воздушный поцелуй и погрозил кулаком гвардейцам.
- Без рук, сам пойду. До встречи, ваша милость. Сэр Генри, я о вас помню.
Холодное и постное уединения порой были полезны. Особенно, когда надо кого-то накануне допросов напугать своей обезбашенностью.
Насвистывая бравурную песню, Джеймс вышел из кабинета. В сопровождении свиты. Как король.

[Spectre28 >>>]

17 мая 1535 г. Лондон, яма.

- Привет вам, тюрьмы короля, где жизнь влачат рабы...
Первые сутки нахождения в каменном мешке Джеймс пытался спать. Во сне не хотелось есть, не чувствовался холод. Но спать не получалось. Кретин, выкопавший этот зиндан диаметром три на три шага, наверняка упокоился в могиле стоя. Здесь можно было только сидеть, либо лежать, свернувшись. Но от такого сна быстро затекали спина и ноги, и приходилось ходить или стоять. И смотреть на звезды в вышине. Холодные, бездумные, далёкие. Ни пост, ни молитва - если бы он молился - не могли переубедить Джеймса в зреющем мнении, что королеве место в монастыре, а королю - в Бетлемской лечебнице. А самому Джеймсу - в управе. Черт с ними, с гусями и их хозяйками-бабусями, главное, чтоб не государственные дела. А еще лучше - на "Горностай". Подавив желание провалиться на корабль прямо сейчас, Джеймс подавил и другое желание - потрындеть с Айрианвином. Отец-бес собеседником был назойливым, что комары, в избытке набившиеся в яму, но лучшим, чем звёзды.
Когда стало ясно, что спать не получится, и зарядил мелкий противный дождик, Джеймс принялся горланить песни. Он перепел все баллады шотландских мятежников, боевые марши, томные лангедокские серенады, песни ворья, слегка охрип и, кажется, надоел дворцовой страже.
- Мерзкий гадюшник, - Мэри аки ангел небесный выглянула из-за края ямы, вздохнула и сбросила вниз одеяло. За одеялом последовала корзинка, из которой пахло сдобой. - Не фрейлины, а... даже не знаю. Ты в порядке? Чего тебя там так понесло-то? Я боялась, разобьёшь кому-нибудь нос, а там и до вдовства недалеко! В шестнадцать-то лет!
- Замёрз, - хрипло пожаловался Джеймс, ловя корзинку. - И спина затекла. Придётся вам, миссис Клайвелл, разминать своего супруга, как только его, меня то есть, на свободу выпустят. А нос я обязательно разобью, даже не сомневайся. Но уже в пыточной. И меня не понесло. Напомни потом рассказать тебе о том, как создавать убеждения против убеждений в целях установления истины. Ты в порядке, маленькая? Малыши? И что там с гадюшником?
Видеть и слышать Мэри было не просто приятно, а очень приятно. Настолько, что Джеймс ощущал себя способным подняться по стенам ямы на манер трубочиста и выломать решетку. А потом... Потом было нельзя. Потому что вредно для близнецов. Подумав, что сидение в яме почему-то бьет не туда, Джеймс хмыкнул и укутался в одеяло. За ночь оно станет мокрым и стылым, но сейчас в нём было тепло.
- Устала, просто жуть. А гадюшник - он везде га...
- Гадюшник, сын мой, одинаков везде.
Голос архиепископа Кранмера, звучный и глубокий, рухнул в яму вместе с дождём.
- Увы, возлюбленная королева не отличается христианским смирением и любовью к ближним, как ваша супруга. Кто умалится, как это дитя, тот и больше в Царстве Небесном. Согрешил ли я тем, что унижал себя, чтобы возвысить вас, потому что безмездно проповедывал вам Евангелие Божие? Итак я, узник в Господе, умоляю вас поступать достойно звания, в которое вы призваны, со всяким смиренномудрием и кротостью и долготерпением, снисходя друг ко другу любовью. Кхм, о чем это я? Дочь моя, будьте же вы благословлены в жёнах со плодом в чреве своём!
- Никто да не обольщает вас самовольным смиренномудрием и служением, вторгаясь в то, чего не видел, безрассудно надмеваясь плотским своим умом, Мэри.
Такими играми можно было развлекаться вдвоём. Шлюхосекты, сестра Делис и брат-лекарь дали Джеймсу урок словоблудия над разумом, а то, что выдавал сейчас отец Реформации ничем иным не было. Вот только родной голос Мэри должна была воспринять лучше архиепископского, а Джеймсу появилась пища для размышления - зачем ему нужна чужая жена в качестве духовной воспитанницы.
"Тоже мне, мадам Лилитана".
- Задам вам тот же вопрос, отче, что задал королеве. Чего вы хотите?
- Итак облекитесь, как избранные Божии, святые и возлюбленные, в милосердие, благость, смиренномудрие, кротость, долготерпение, - вздохнул Кранмер, усаживаясь у решетки. - А вы ступайте, дочь моя, ступайте. Спать ложитесь, а утром жду на исповедь. Желаете исповедаться и вы, сын мой? Или желаете чего-нибудь иного?
- Джеймс?..
Роберт Бойд был прав - никто не говорил по делу, всячески увиливая. Будто это не Кранмер явился сюда, а Джеймс был просителем.
- Мэри, - в семейной жизни порой надо было проявлять твёрдость. - Иди спи. Исповедуешься в Бермондси. Ослушаешься - тот кувшин телпым дождичком покажется. Смекаешь? А вы, отче, если желаете говорить и договариваться о чём-то, то запомните - семья Джеймса Клайвелла так же свята и неприкосновенна, как семейство Христово. Руки вместе с носом сошью, если совать будете. Как там, в Послании к Филиппицам? Умею жить и в скудости, умею жить и в изобилии; научился всему и во всем, насыщаться и терпеть голод, быть и в обилии и в недостатке.
- Руки вместе с носом... Это неудобно, должно быть, - признал Кранмер. - Хорошо, сын мой, в самом деле, не будем ходить вокруг вашей ямы. Хотя, замечу, запрещать жене получать духовное утешение - греховно. Мне нужна ваша помощь.
- А мне ваша, отче, - пожал плечами Джеймс, хоть архиепископ и не мог видеть этого жеста. Кранмер и в самом деле мог быть полезным. Во-первых, он мог помочь убедить короля, что Анну Болейн казнить не нужно. Развод, монастырь, строгое послушание - но не смерть. Во-вторых, Раймону де Три Джеймс задолжал жену. Могущественный церковный сановник наверняка имел глаза и уши там, где их не было у простого констебля. А значит, найти Эмму де Три ему было проще. В-третьих, лично для себя Джеймс хотел, чтобы его семью оставили в покое. И на закуску, в-четвертых, он желал свободы Ричарда Фицалана. Просто потому, что так было правильно.
- Знаете ли вы, сын мой, что Всевышний владычествует над царством человеческим и дает его, кому хочет? Сказано: будьте покорны всякому человеческому начальству, для Господа: царю ли, как верховной власти, правителям ли, как от него посылаемым для наказания преступников и для поощрения делающих добро. Понимаете ли вы меня?
- Те, которые, не имея закона, согрешили, вне закона и погибнут; а те, которые под законом согрешили, по закону осудятся. Иными словами, отче, мне важнее, чтобы мой городок и моя семья жили спокойно, в достатке. И если их что и тревожило, так пропажа гусей. Но, - Джеймс вздохнул, - я не тот игрок, с которым нужно договариваться. Я даже не фигура на доске.
Если Джеймс правильно понял архиепископа, Кранмер играл в те же престолы, что и Роберт Бойд, а призом в игре были людские души. Но лояльность законника стоила дешево: дайте внятные акты и уложения, не сносите тюрьмы, а вор и душегуб оставался таким, будь на небесном троне хоть рыжая богиня, хоть неведомый бог реформаторов.
- Но если вы сможете убедить владыку царства человеческого, что повинную голову меч не сечет... Я думаю, мы сможем прийти к согласию.
- Приятно, когда слово Божие достигает слуха, - эхом вздохнул Кранмер. - А вот еще, сын мой. Я слышал, есть знающие люди, которые могут найти любую древность. Железный Рик, м?
- И его любимые змейки. Это несложно, отче, когда вокруг нет ямы.
Дик Фицалан по весу на Гленголл не тянул, поэтому Джеймс не стал просить. Только свободу для себя.
Кранмер согласно хмыкнул, поерзал сверху, и решетка медленно поползла в сторону. А когда на макушку Джеймса свалилась веревочная лестница, архиепископ поудобнее уселся на краю ямы и громко затянул песню. О зеленых рукавах. Ничего не оставалось, как вылезти, сесть рядом и поддержать. И слушая согласие голосов, летящее в ночь, к звездам, Джеймс не мог не подумать, что является продажной девкой, из дешёвых. За свою верность или связи, присущие только ему, он продавал себя. Причем, люди ему почему-то верили. Видимо, репутация человека чести играла свою добрую роль. А ведь даже Кранмера можно было прямо сейчас отправить на плаху. И отчего-то казалось Джеймсу, что рано или поздно это случится. Может быть, не здесь, а в одном из тех иных миров, архиепископа обвинят в измене и ереси, и как бы он не был красноречив, сожгут. Джеймс почти услышал слова «А что касается Папы, я отвергаю его как врага Христа и Антихриста со всем его лжеучением», но их унесли с собой строки песни.
Воистину, ваш отец - диавол; и вы хотите исполнять похоти отца вашего. Он был человекоубийца от начала и не устоял в истине, ибо нет в нем истины. Когда говорит он ложь, говорит свое, ибо он лжец и отец лжи.

[Leomhann >>>]

Бермондси, позднее утро. Почти полдень.

Дома, хоть спина и настоятельно требовала отдыха, Джеймс не остался. Управа - еще одна капризная женщина - была брошена на попечение Хантера и требовала визита. Потому, наскоро поцеловав Мэри на пороге собственного дома, Джеймс пробежал через Бермондси, чтобы с другого порога нырнуть в незабываемый аромат чернил, старых сапог и скандалов. Скандалили, как водится, миссис Паркинсон и старая дева мисс Даун. Как обычно, предметом спора являлись чёртовы гуси, и Хантер внимал этому с крайне усталым и злым лицом.
- Том, сходи отдохни, - Джеймс кивнул сосредоточенно пишущей Брухе, пожал руку Хантеру и рухнул на лавку, разглядывая дам-гусятниц. - Я гусей того. Половлю. Значит, миссис Паркинсон, говорите снова гусь пропал?
- Не пропал! Не пропал он! - миссис Паркинсон обвиняюще ткнула пальцем в мисс Даун. - Это вот она все! Украла моего Майкла, думала, я его не узнаю, а у него чёрное пятнышко на лапке! Прямо по ейному двору и ходит!
- А мой Донни по твоему ходит! Как есть, мистер Джеймс, ходит! А Донни, между прочим, голландской породы! Его спутать с кем - грех!
Мисс Даун возмущенно огляделась в поисках стула, проводила взглядом поспешно сбежавшего Хантера и плюхнулась на шаткую табуретку.
- Ладно, - не стал спорить Джеймс. - Ходит - это хорошо. Плохо, когда уже ходить не могут. А почему б вам не поменяться вашими гусями? Чтоб, значит, Майкл ходил у вас, миссис Паркинсон, а Донни - у вас, мисс Даун.
Надо было подумать о деле королевы, написать предварительные заключения и потрепаться с Брухой. Но приходилось слушать про гусей, и у Джеймса появлялось ощущение, что этими гусиными делами следует заняться плотно.
- Ага, поменяться, - фыркнула миссис Паркинсон, - пусть тогда и остальным всех вернёт. А то небось половину уже в сварила и сожрала. Вон как растолстела.
- Это я-то сварила? Я - сожрала? Я - растолстела? - Возмутилась сухая, как щепка, мисс Даун. - Да чтоб я, да гуся - да съела?.. Да я сама своих кровинушек половину не досчиталась, и по твоим, как по своим рыдаю! Гадина!
- Кстати, - заметила Бруха, подняв голову от исписанных листов. - Я против, чтобы констебль и лейтенант сушили сапоги на очаге. Надоело постоянно проветривать. Что? Это почти про гусей...
Джеймс задумчиво кивнул, принимаясь расшнуровывать сапоги. В самом деле, после ночи в яме стоило их просушить. И переодеться. Сменная одежда в управе была, но не раздеваться же при дамах? Впрочем, почему нет? Бруха была женщиной замужней, миссис Паркинсон - вдовой, а мисс Даун хотя бы сможет поглядеть на полуголого мужчину.
- И давно они так? - Поинтересовался он у Брухи, кивая на старушек. - По существу сказали что-нибудь или как обычно?
- Вот гадстебль, - с уважением откликнулась Бруха. - По существу мы имеем круговорот гусей в Бермондси. Исчезают, появляются или не появляются. Но процент окончательных пропаж невелик, может, каждый седьмой или около того.
- Говорю же, жрёт, - с ненавистью прошипела миссис Паркинсон.
- Я не гад. Трудная ночь была. Не принесете воды, чтоб я хотя бы умылся, миссис Рейдж? Значит так, миссис Паркинсон, мисс Даун. Я займусь вашими гусями лично. Прошу сейчас вернуться домой и каждого каким-то образом пометить. Цветными чернилами, ленточками, лучше - именными кольцами на лапках. Чтобы я точно знал, какое у вас поголовье и что с ним творится. К утру список гусей с приметами должен быть в управе. Всё. Не задерживаю.
Джеймс наконец справился с сапогами и взялся за рубашку. Новую, заботливо сшитую Мэри. В управе валялись старые туники, которые были маловаты, но зато - чистые. И сшитые той вдовушкой, к которой... Мысли о женщинах прогонять становилось всё труднее. Следовало думать о чем-то менее приятном и не таком заметном. Например, о поездке с королём. Несвоевременной и бесцельной.
- Как же их метить, если они по всему Бермондси и даже в Гринфорде, - заметила мисс Даун, зачарованно глядя на него. - Ох, грехи мои тяжкие, это же будто статуя греховная эллинская...
- А Бобби лесные сварили, - печально добавила миссис Паркинсон, глядя в угол у двери. - Этот, валлиец хвастался, что прямо в котёл прыгнул. А у него такая полоска на шее была приметная...
- Прямо неощипанный прыгнул? - уточнил Джеймс, размышляя, избавляться ли от штанов или погодить. - И съели, конечно же, с перьями. Именно потому, мисс Даун, и метить. Я же не могу переловить всех гусей в округе и по одному носить вам и миссис Паркинсон для сверки. Мне жизни не хватит. О, спасибо!
Тазу с водой он обрадовался, как родному. Наверное, потому за плеском воды и не услышал, как скрипнула дверь - лишь тяжелые, крепкие шаги. Так ходить мог только один человек, о котором говорили, что он умер от лихорадки. Вальтер Хродгейр.
- Матерь божья. Это вы, Барсук?
- На деньги народные живёт, - пробурчала миссис Паркинсон, семеня к двери, - а гусей ловить не хочет. Фу на статую эту фигуристую.
- Везет же некоторым, - поддержала её мисс Даун. - У некоторых и муж, и статуя. А ведь я в её возрасте красивше была...
Барсук, дождавшись, пока они выйдут, положил на стол завернутый в полотенце пирог, от которого вкусно тянуло мясом, и поставил рядом пузатую бутыль.
- Для здоровья. А то помню, что на бегу живёте, и вижу, не изменилось ничего. Даже моетесь в управе.
- Ночь тяжелая была, - второй раз за утро пояснил Джеймс. – Очень тяжелая. Бруха, сходи на обед? Харза, наверное, заскучал. Заодно зайди к Мэри, попроси смену одежды и скажи, что я задержусь. Пожалуйста.
Говорить с завсегдатаями таверны на углу у Гленголл Джеймс традиционно предпочитал без клерка. Даже если клерком теперь была Бруха. Ю любила понимающих людей и не любила, когда дела Рика становились достоянием общества и закона.
Хродгейр уселся на скамью и с видимым удовольствием вытянул ноги.
- Устал. Здоровье после той лихорадки ни к дьяволу. Да, поздороваться зашёл. Домик здесь купил, в Бермондси. С историей, правда, что-то о ведьмах, но зато дёшево. И с садом, как раз для Мари. Хороший городок, уютный, спокойный.
Значит, дела всё-таки были не Ю. Джеймс тряхнул головой, с трудом осознавая, что Вальтер жив. Не будучи близким, Хродгейр, всё же, определенным образом был дорог. Билберри и Гарольд Брайнс роднили не хуже брака, а бирмингемская лихорадка унесла слишком многих, чтобы оживший Барсук стал правдой.
- Мари? Госпожу Марико теперь так зовут? И я верно понимаю, что вам нужны чистые имена и незапятнанная репутация?
- Да всё нужно, - признал Вальтер. - Вот это всё, для нас обоих, значит - для Уолтера и Мари Глорспер. И ещё - работа. Если найдётся что-то для человека, который ломает в руке не пять подков, а жалкие три. Скучно дома сидеть, верите?
- Верю.
Выписать паспорта было недолго. Джеймс натянул тунику и уселся за стол Брухи. С работой было сложнее. В госпиталь Вальтер вряд ли пошёл бы, в страже мест не было. Впрочем... Хантер стал лейтенантом, и теперь управе полагался сержант.
- Пожалуй, для Уолтера Глорспера нашлось бы место сержанта городской стражи. Скучно точно не будет, разве что подковы ломать не требуется. У нас надо ломать так, чтоб человек дожил до эшафота, и этим занимается госпожа Инхинн. Опять-таки, Хантер порадуется, а то он весь мозг прозудел, что я в управу баб тащу. Для миссис Глорспер ничего предложить не могу, увы.
- Мари тоже скучает, но ничего, что-нибудь подвернётся. Подходит. Сержант, значит сержант. Не ломать так не ломать, - Уолтер пожал плечами и устроился поудобнее. Кивнул на бутылку. - А что, как госпожа Инхинн? Помню, как вы на неё смотрели. Дошло до дела-то?
Джеймс вздохнул, выуживая из-под стола две кружки. Разговор с Инхинн еще только предстоял, и если по совести, то жизнь на две женщины не утомляла совершенно. Не пообещай он Мэри…
- Дошло. И – на ты? А то пока стража разводит этикеты и поклоны, можно на перо напороться. Госпожа Инхинн очень устала, пьёт как рота наёмников, но – дошло. Правда, до того я женился, побывал в рабстве, умудрился попасть на дыбу. А еще у меня прямо из дома украли Эмму. Ну которая Берилл, помнишь? Говорю ж, в страже не заскучаешь. Послушай, госпожа Марико – она ведь не просто одна из гадюк Рика, верно?
Вальтер хмыкнул, разворачивая пирог.
- А кто там простые? Но Марико нашёл я, а не Рик. Сколько это уже, лет восемь прошло, наверное? Да, пожалуй, что так. Давно и далеко, на западе, неподалёку от выгоревшего дотла борделя, где слишком любили экзотику. Да может слышал - Аль де Три держит. Точнее, тогда-то ещё управляющий был, пока его не покусали. Но это всё старая история. Говоришь, Эмму украли? Жаль. А нашли?
Аль де Три настолько намозолил слух, что к нему следовало наведаться сразу после гусей. К воспитателям шлюх, испортившим жизнь дочери несчастной Фанни Пиннс, у Джеймса были почти личные счёты.
- Не знаю, нашли ли, - хмыкнул Джеймс, выкладывая на стол бумаги для новых жителей Бермондси и патент сержанта стражи. - Но человеку, покусившемуся на невестку Циркона, я не завидую. Магистр, если очень захочет, может заменить собой всех ищеек Лондона. Ну ты знаешь, думаю. Брайнс любил потрепать языком, и сколько знаю, вы с ним после Билберри встречались при весьма необычных обстоятельствах. Тоже история давняя, если не сказать - древняя. К слову, ты сможешь перенести дорогу? Мне необходимо будет сопровождать короля в поездке, без напарника никак, а Хантер дела Бермондси знает лучше. По крайней мере, пока.
- Дорога - это хорошо, - протянул Вальтер, задумчиво складывая бумаги. - Это очень хорошо. Только Мари совсем заскучает. И гуси эти ещё бегают... Ходят. Как бы ей, всё же, найти занятие...
Джеймс, который как раз в этот момент сделал большой глоток из кружки с вином, подавился. Марико, хрупкая, раскосая, опасная - и раскидывающая гусей по округе в произвольном порядке?! В это было поверить сложнее, чем в собственного отца - друида и демона. Пожалуй, женщина Вальтера была еще более странной, чем все ведьмы Бермондси, окружающие Джеймса.
- А я-то думаю, чего с этими гусями не так, - хрипло проговорил он. - А вот оно что. Господи, чудны твои деяния... и какие занятия развеселили бы госпожу Марико?
- А ты же вроде с этими магистрами на короткой ноге? Может, возьмут на время, лекции почитать? Уроки повести? А то можно было бы и к госпоже Инхинн, но... - Вальтер пожал плечами. - Но у вас тюрьма свихнется.
Джеймс подавился во второй раз. Отчего-то воображение рисовало Марико перед полным классом магистров. Марико размахивала гусями и объясняла, как именно их разбрасывать по дворам. Магистры прилежно конспектировали.
- Верховному напишу, но записку повезешь сам. Вместе с Мари. Чёрт побери, Барсук, что с ней не так?! Кто она?!
- И повезу, - миролюбиво отозвался Вальтер, и в один глоток осушил полкружки. Выдохнул. - Кто она - понятно, любимая женщина. Что с ней не так - да всё так, просто быстро скучать начинает, когда делать нечего и думать не о чем. Это же не порок, я так думаю. Только... ладно. Скажу так: если увидишь лисицу с лишними хвостами, не надо в неё стрелять, а то ещё решит, что с ней играют. Лесные уже попробовали.
В дверь, не стучась и не здороваясь, вошел мальчишка, что заманил Джеймса на арену. Ухмыльнувшись, он швырнул на стол свиток и спешно ретировался. Видимо, справедливо опасаясь, что его будут ловить и мстить. Хмыкнув, Джеймс почесал серьгу и развернул свиток. Женщины - лисицы иногда случались, мужчины - тоже. Все эти перевёртыши не были чем-то необычным, хотя и не одобрялись церковью. А вот письма от Нерона приходили нечасто.
"Вольноотпущеннику Джеймсу. Скиссор-рудиарий Актёр должен явиться к двадцать пятому мая сего года в арены. Доспехи и оружие обеспечит хозяин. Скиссор-рудиарий Актёр должен подготовить себя к боям. Квинт".
Джеймс прикрыл глаза и глубоко вздохнул. Что скрывать, ему давно хотелось в Колизей. Убежать от проблем туда, где единственная обязанность - убивать. Где горячий песок, толпа и солёная, с привкусом железа, кровь. Понимая, что уже к вечеру затоскует по дому и Мэри, Джеймсу остро желалось вернуться, снова почувствовать себя на арене и арену - в себе. Наверное, так желает опиума курильщик.
Открыв глаза, он молча протянул письмо Вальтеру. Новый сержант стражи должен был понимать, что начальство может пропасть из управы.
- Нероновское, - Вальтер покивал, отпил ещё вина. - Знаю и его арену, и прочие тоже, но, не обессудь, скажу, как есть: по мне что арены эти, что бордель Аля лучше всего смотрятся полыхающими на фоне неба. Осеннего, чтобы краски в облаках отражались. Но всё же... - перечитав записку, он глянул на Джеймса и покачал головой. - Вольноотпущенник, да? И отпустили, и вкладывались, вижу, хорошо. Хм. Обычно дорога там другая - до перекупщика, который выложит много или очень много денег. Повезло тебе, получается?
- Выходит, что так, - хмуро признал Джеймс. Вопрос, почему его отпустили, не занимал. Констебля вообще сложно перепродать скрытно, чтоб не хватились. Даже притом, что об аренах знали достаточно много людей. - И насчёт борделей ты прав. Но... я ведь его мог убить, но не стал. Лёг на песок. Думаю, это тоже сыграло свою роль. Как и покровительство Фламиники. Впрочем, не знаю. О мотивах надо думать, но некогда. Придётся идти. Но - другие арены? Я знаю о Ланкастере. Где еще?
- Одна в Ирландии, ещё одна в Лондоне, одна в Кале, - Вальтер помолчал, пожал плечами. - Но ты - и лёг?
Джеймс тоже пожал плечами и тоже помолчал. Ну - лёг. Ну... и что? Не умирать же ради невнятных принципов, как Задранец. Ему тогда хотелось домой, к юной жене и детям. Сейчас хотелось того же, но и на арену - тоже. Даже теперь, когда он получил письмо, сдерживать себя становилось с каждой минутой всё сложнее. Думать о деле королевы и вовсе не получалось. И знание об аренах казалось лишним. Что в Ирландии, что в Кале - а жечь их не стоило. Возможно, потому что это было преступно. Нарушающие закон должны сидеть в тюрьме, а не гореть потому, что это кому-то хочется. Удовлетворившись таким объяснением, Джеймс хмыкнул и кивнул.
- Лёг. Хотелось жить. Убить его не получилось бы, не умерев самому. Слишком быстрый, будто и не человек. Я такое видел только у Циркона, да и он помедленнее будет. И девочки эти, Тея и Лея... Они одурманены настолько, что без него не выживут. Rationabile rationalitas. Но меня тянет туда. Веришь ли, будто верёвкой. Как опиумом опоили и еще пообещали.
Вальтер хмыкнул, погладил начисто выбритый подбородок.
- А помнишь, как играл на лютне там, в Билберри, пока наверху Фламберг с Берилл тем самым занимались?.. А, впрочем, помнишь, а, значит, не о том речь. Спрошу так: оно тебе надо, оставлять молодую жену вдовой, палача - недовольной на мир бабой, которой искать нового любовника, а сержанта - несчастным, вынужденным привыкать к новому командиру? Вот это, - он ткнул пальцем в письмо, - если связать с тем, что я знаю про Его Величество, выглядит как пороховая бочка. Хотя бы узнай, в чём там дело, прежде чем радостно бежать на песок. Хм. Знаешь, я как в прошлое вернулся, только в другое. Сам поверить не могу, но вот так, или почти так когда-то пытался говорить с Гарольдом Брайнсом. Он, впрочем, меня не слушал... если ещё и ты не услышишь, придётся признать, что говорить не умею. Тогда снимаю ещё не выданную бляху и остаюсь развлекать Марико.
"Резонно".
Отрицать, что арена и особенно то, что происходило в камерах под ней, изменило его, Джеймс не мог. Равно, как и не мог - и не хотел - с этим бороться. Но поговорить хотя бы с Квинтом в самом деле надо было. Время для громких боёв было не то, что неподходящее - совершенно неверное. Одна облава - и толпа ни в чём не повинных гладиаторов оказывается на виселице просто потому что стали соучастниками. Другая опасность заключалась в том, что излишне возлюбивший Джеймса король мог поручить облаву ему.
Джеймс согласно хмыкнул и благодарно кивнул.
- Ты прав. Спасибо. Меня сейчас порой необходимо отрезвлять, увы. Хотя лютни - неизменны. Плохо только, что я пара часов, как из Лондона вернулся, и снова мчать. Письмо там не послушают. Впрочем, попытаться стоит. Под ареной больше сотни людей и, вероятно, моя вина, что они еще там. И про Берилл постараюсь узнать. Не снимай бляху, Барсук.
- Ну и ладно, - Вальтер-Уолтер-Барсук снова привалился к стене и поднял кружку, салютуя. - А теперь расскажи мне, всё-таки, про домик этот и хозяйку его, а то смешались в кучу погромы, аутодафе, самосуды, убийства - сам чёрт ногу сломит. Хороший домик же, аккуратный, уютный, и садик отличный - только что некоторые растения там так укоренились, что ни беса их не берёт, но это и к лучшему, всё развлечение. А, да, Марико просила передать, что и дочка у тебя замечательная, а что растения любит - так и пусть ходит, не прогоним, это уж само собой...
Джеймс усмехнулся. Но рассказывая про домик и миссис Фиону - свояченицу Роберта Бойда - не мог перестать думать об арене. После слов Вальтера, которого следовало приучиться называть Уолтером, его будто из ушата холодной водой окатило. В самом деле, горячий песок, кровь, слава - это хорошо. Но до поры. Джеймс не молодел, на бой могли поставить более прыткого и умелого, могла нагрянуть облава, и Мэри оставалась вдовой с младенцами, а Бермондси - без закона. Хантер, каким бы он опытным не был, ищейкой оставался поганой.
Не переставая повествовать о том, почему в Бермондси нельзя воровать гусей, особенно в отстуствие констебя, о склонности кумушек всех называть ведьмами и жечь, а потом вешаться на воротах - исключительно сами! - о мятежах, делёжке дорог с лесными, о скором прибавлении в своём семействе, Джеймс писал письма.
"Хозяин. Не отрицая вашего права потребовать меня на арены и не намереваясь скрываться, должен уведомить, что сейчас самое поганое время для проведения больших боёв. Облавы. Прошу прислушаться к словам, и если перенести бои невозможно, то разрешить мне не участвовать в них. По крайней мере, пока. Констебль на воле полезнее гладиатора на виселице".
Оставалось надеяться, что Нерон поймёт его. Парней, с которыми довелось делить долю гладиатора, было жаль. Половину из них наверянка продали, вторую - прирезали на арене, но суть новых от этого не менялась. Вот только было непонятно, что с ними делать, если получится освободить. Многие из них не умели жить иначе - Джеймс остро ощущал это на себе, и не будучи в силах вылечить их, он понимал - им дорога либо на эшафот, либо в будуары. Но аренами, всё ж, следовало заняться. Сразу после, мать её, Анны Болейн. Даже если Нерон услышит его сейчас, то всё равно вызовет позже.
"Сэру Фламбергу. Друг мой, надеюсь, вы благополучны. Пожалуйста, сообщите о здоровье леди Фламберг. С вами ли она? Искренне ваш, Джеймс".

[Spectre28 >>>]

А ведь он обещал Раймону де Три помочь в поисках супруги. И ни разу не вспомнил. Пожалуй, следовало еще раз поблагодарить Вальтера за напоминание о том, что Джеймс стал одним из самых важных людей в жизни этой четы, не разлучив и венчав звуками лютни. Де Три, как ни странно, повлекли за собой раздумья о королеве, и Джеймс, внезапно для самого себя оказался излагающим факты по делу Анны Болейн перед целым собранием. Перед тем - отправив письма с голубями. Бруха, Инхинн, Хантер и Вальтер - забавный состав для совета пэров, но и Джеймс не был королём.
- Анна действовала посредством бесстыдных речей, подарков и прочих дел, и ее любовники по причине подлейшего подстрекательства и приманивания помянутой королевы поддались и склонились на уговоры. Поясню, - Джеймс пригубил из кружки с вином, поскольку такие длинные речи сушили горло. - Речь идет о заговоре против короля и государства: мол, королева и ее любовники помышляли и раздумывали о смерти короля, после чего она пообещала выйти замуж за одного из них, как только государь умрет. А выкидыши якобы у нее случались потому, что королева удовлетворяла свою похоть во время беременности. Дело утверждает, что она имела любовные отношения с пятью разными мужчинами двадцать один раз в течение двух лет. Однако, сопоставление фактов показывает, что Анна и ее «любовники» находились в это время в разных местах. На данный момент ничего не указывает на супружескую измену. Королева - взбалмошная, ревнивая, кокетливая, высокомерная, иногда не очень умная женщина, но готов собственную голову положить на плаху - не изменница. В целом, я считаю, что в происходящем виновны только два человека - Томас Болейн, её отец, и Уильям Фицуильям - её дядя. Эти двое давно и настойчиво пропихивают своих детей поближе к трону. Сам король это объясняет «наваждением» и утверждает, что тут не обошлось без мистических сил. Мистические силы вне нашей компетенции.
- Ваши мнения? Начнем с дам. Инхинн?
- М-м, - протянула Инхинн, поглаживая косицу с пёрышком. - Всё бы хорошо, но что об этом скажут господа михаилиты?
- То же, что и всегда, - Джеймс пожал плечами. - Капитул в таких вопросах не оригинален, и руководствуется исключительно интересами Ордена. Это дело политическое, а потому, если им будет выгодно признать нашу подследственную ведьмой - её признают. Но это будет на их совести. Сейчас нам нужно понять, как сформулировать выводы так, чтобы усидеть на всех стульях сразу.
И не лишиться головы. Джеймс повел шеей, прогоняя ощущение холодного топора. Его имя было в списке любовников королевы и оно туда могло вернуться, если король решит, что ищейка потеряла нюх.
- Без них - не понять, как усидеть, - мрачно проговорила Бруха. - Орден - руководствуется интересами Ордена, верно, но эти интересы надо знать. Потому что если следствия разойдутся слишком сильно, и не в ту сторону, то на все прочие стулья останется ровно одна ножка - та, что запирает люк под ногами. С совестью договориться проще.
- Согласен. С Верховным поговорю, - коротко кивнул Джеймс, размышляя о том, когда вернется домой. Выходило, что никогда. – К счастью, ведьмы – не для городской стражи. Даже когда проводится инквизиция, мы с госпожой Инхинн нужны только для задавания вопросов, выводы будут делать михаилиты. Кроме того, необходимо учитывать, что у королевы и Кромвеля кардинально расходятся взгляды на имущество и деньги, конфискованные у католических монастырей. Королева хочет потратить их на благотворительность и развлечения, у Кромвеля – другие замыслы, в документах дела не отражённые. Независимо от михаилитов, Анна Болейн обречена. И я не понимаю, что лучше – монастырь, королевские камеры в Тауэре или обезглавливание. Том?
- Безопаснее всего - для всех - монастырь, - Хантер звучал ещё мрачнее, чем Бруха. Морщился. - Всё равно не заживётся, так я думаю.
Под монастырь подвести было тяжело. Факты – вещь упрямая, а Джеймс не любил их подтасовывать. Для монастыря требовались пара-тройка любовников, и если Марком Смитоном можно было пожертвовать, то остальными… Впрочем, Генри Норрис, которому Джеймс задолжал дуэль, тоже подходил. Уильям Бреретон тоже был тем еще негодяем. Так, он добился без должных оснований смертного приговора для Джона ап Гриффита Эйтона, обвинённого им в убийстве одного из вассалов, и мутил воду с мятежниками в Валлийской марке. Поколебавшись, покойного Джорджа Болейна Джеймс в этот список включать не стал. Кровосмешение – слишком тяжелое преступление для монастыря.
- Спасибо всем. Сейчас я пойду домой, вымоюсь и переоденусь. Потом прокачусь в резиденцию и напишу отчёт.
Оставалось надеяться, что отчёт удовлетворит короля, причуды которого начинали утомлять так, что Джеймс поневоле задумывался о новом. Пусть даже он был бы светловолосым, молодым и носил гордое имя Ричард. По крайней мере, пока новая метла наводит свой порядок, жить становится хоть и неспокойно, но просто.
Кивнув своим мыслям и улыбнувшись Инхинн, прочитавшей их, Джеймс допил кружку до дна и вышел из управы.
Домой хотелось, как никогда.

[Leomhann >>>]

Paramount Pictures
при участии Netflix
и Warner Bros. Pictures
ПРЕДСТАВЛЯЮТ
РАЙМОН ДЕ ТРИ, И ЭММА ФИЦАЛАН
РОБЕРТ БОЙД
и Cirque du Soleil
в психологической комедийной драме

"Ах, арлекину, арлекину есть одна нога на всех"

14 мая 1535 г. Леса в окрестностях Бакхерст-Хилл

Когда опускается ночь, цирк становится призрачным. Пропахшие потом, жареным мясом, мочеными яблоками стены шатров обвисают, напитываются росой. Едва тлеет костёр, на котором Мамаша готовила похлёбку для всех. Замолкает музыка, но зато фургоны труппы наполняются храпом. Громче всех - хозяин цирка, Фортунато. Он стонет, подёргивается во сне. Чует, что бутыль с ядрёным ирландским виски уже вышла из фургона на кривых карличьих ножках.
Словом, ночью в цирке тоже не тихо, но Хоппи нравилась пустота лужаек между шатрами. В толпе ей, чья голова располагается на уровне промежности человека нормального роста, было страшно. Высокие ноги вышагивали вокруг, маленькие дети заглядывали в лицо, их матери испуганно крестились, мужчины отпускали скабрезные шуточки, и наверняка случались среди этих людей те, кто смотрели не из любопытства, а желая позабавиться.
Ночью Хоппи была свободна. Она могла танцевать на арене, есть мочёные в меду и вине яблоки, предназначенные для продажи, но кто их считает? Могла таскать деньги из мешка с дневной выручкой. Могла глядеть в огромное зеркало, перед которым разрисовывали лица артисты, и видеть себя. Смуглую карлицу с черными глазами-оливками, крючковатым носом, красивыми, полными губами и всклокоченной рыжей шевелюрой. Хотелось бы, наверное, кого-то другого, но что было - то было.
Главное, она умела бесшумно отомкнуть замок на фургоне Фортунато, бесшумно найти то, что согреет ночью. Только добраться до палатки, где ждут...
Тень выросла на дороге, словно соткалась из той тьмы, которую Хоппи привыкла считать своей. Хозяин?..
Тень обернулась Миражом - встрёпанным, каким-то нахохлившимся и почему-то удивлённым. Впрочем, какая разница, каким? Хоппи довольно вздохнула - этот, наверное, не выдаст. Никогда... никогда она такого не помнила, чтобы он выдавал. Вообще. Если и попадалась, то уж Миража рядом никогда не оказывалось. Шмыгнуть мимо, да и...
- Скажи, ты любишь кого-нибудь?
"Вот ведь псих. Все они, морочники, такие".
Тут же пришла другая мысль: "Напился, что ли?"
Пьяный морочник ночью - не то, чего хочет видеть правильная карлица, в этом Хоппи не сомневалась ни на миг, а поэтому на всякий случай замотала головой: вдруг да интерес потеряет. Глиняная бутылка за пазухой тяжелела с каждым мигом.
- А я вот, поверишь... нет, не поверишь. Или скажешь: туманные сопли в сахаре. Главное, впрочем, не это, а то, что шурин прислал письмо - вот это самое, - Мираж поднял руку, и правда, в пальцах трепетал бумажный квадратик. - На свадьбу приглашает. Прямо вот сегодня. И знаешь, что самое интересное? Я бы, наверное, даже пошёл.
"Какой ещё шурин?!"
В театре сложно было не говорить о семьях, у кого были. Слишком близко все, слишком сложно думать только о работе, особенно когда начиналась рутина - сложи да разложи, поставь да отнеси. И Хоппи была уверена, что такую мякотку не пропустила б. Ещё бы, Мираж, да женат! Никогда... или когда-то? Или говорил? Тогда, в Ланкастере? Нет, не помнила она его там. Под Лондоном? Да, наверное, хотя...
- Не потому, что он мне так уж нравится, - продолжил морочник, разглядывая листок. - Наоборот. Видишь ли, на самом деле он хочет сестру, которая моя жена, а женится на девочке, которую нашёл по дороге. Бедолага. Зачем женится? Вот это-то и интересно, потому что явно зачем-то. Люди, знаешь, так просто не меняются.
- Так поди погляди, - посоветовала Хоппи, чуть ли не припрыгивая от нетерпения, потому как проклятая бутылка коварно поползла вниз. - Чего уж, если шурин-то. Не просто так позвал, видать. И циркачом не гребует, хороший человек.
"Иди уже к шурину своему!"
- О-о, если бы я привёл к нему всю нашу ярмарку!.. - ухмыльнулся Мираж, отворачиваясь. - Прямо в церковь, к церемонии! С одной стороны - развлечение, с другой - повод психануть и всё отменить, если на самом деле свадьба не нужна... а с третьей - шикарное напоминание о том, какое представление мы устроили для другого шурина. Но увы, далеко, долго, и, как ни странно, письмо выглядело почти искренне. По голубю видно. Иди уже, бутылка нагрелась, а девочки ждут.
Хоппи радостно шмыгнула в тень, уже предвкушая, как поделится с жонглёршами лакомым кусочком жизни морочника в дополнение к вину.
- И всё же, любовь - такая странная штука. Никогда бы не подумал раньше, до того, как... Ах, да. Мы с тобой сегодня ночью не встречались.

[Spectre28 >>>]

***

Карты лились атласным потоком от рук предсказателя. Они лентой вились вокруг него, плавали в плотном воздухе шатра, и Блейз порой рассеянно вытаскивал их.
- Приятные духи, - заметил он низким, бархатистым голосом. Именно таким в представлении Аделаиды говорили прорицатели. - Древний аромат древа с той стороны. Веков семь такого не чуял.
"Веков семь?!"
Духи Аделаида купила в соседней палатке с редкостями, у рыжеволосой цыганки. Долго рассматривала чудные кувшины, склянки с зельями, молодильные снадобья, а потом увидела этот флакон - и купила. Пахло яблоками, дымом и немного землёй.
- Вы полны тревоги, Адель, - прорицатель продемонстрировал карту, на которой были нарисованы десять маршальских жезлов. Но вздрогнула Аделаида не от этого - своего имени она не называла. - Одержимы духом соперничества. Поэтому вас ожидают тяжелые испытания. Но вы можете смягчить последствия, проявив терпение и покорность.
Руки у Блейза были увешаны множеством браслетов - кожаных, серебряных, из бусин, деревянных. На левой руке они даже скрывались под рукавом черной рубахи. Браслеты глухо стучали, позвякивали, когда прорицатель взмахивал рукой, чтобы заставить карты кружить и порхать. Красиво, да только где это видано, чтобы гадалки такое говорили, что и платить не захочется?!
- Так это что же, значит, мне его не видать?! Разложите ещё раз, наверное, это ошибка! За что мне так, в чём я не права?! Может, я сама... - она потянулась к картам, забыв на миг, что на такое и смотреть-то грех, а уж просить... но как же тут не просить, а попросив - как же не смотреть?
"Надо купить ещё и кувшинчик с приворотным зельем у бабки, о которой рассказывала Лиз. Что бы эти карты понимали!"
Пальцы предсказателя оказались твердыми, грубыми, как у отца: не карты раскладывать - мечом рубиться. Но придержал руку Адели он нежно, почти любовно лаская запястье. Колода, до того спокойно лежавшая на столе, вспорхнула, присоединяясь к своим сестрицам, легко коснулась волос.
- Приворот приносит несчастье, Адель. Он станет злым и нервным, начнёт скандалить, бить вас. Рано или поздно убьёт. Себя или вас. - Рука развернулась ладошкой вверх, а Блейз вгляделся в линии, улыбнулся. И к ладони сама собой прилипла изрядно потрёпанная карта с величавой женщиной в короне. - Императрица. Вы - Императрица, Адель. Карта выбрала вас. Сильная, совершенная. Но эта карта предвещает вам угасание чувств, утрату сил, сомнения и трудности. Выход - отказаться от намерений, чтобы встретить новую любовь.
Голос прорицателя стал мягким, ласковым и зовущим. Таким голосом только серенады под окном петь. Завороженная, Аделаида подалась вперёд, вглядываясь в его глаза. И тут же отшатнулась. Они были прозрачно-серые, холодные, усталые.
Блейз усмехнулся, и на Адель будто нахлынула жаркая тьма, обволакивающая и успокаивающая. Обнимающая тёплыми, мягкими руками. Всё было так хорошо!
- Вечная жизнь в тени смерти, - пролепетала Адель. - Все повторяется снова и снова, пока рождения и смерти людей перестанут тревожить и волновать. Все чувства – любви и ненависти, соперничества и победы – повторяются снова и снова, и в конце концов жизнь превращается в бесконечную пьесу. С каждым веком в мире становится все больше и больше людей, и в людях все больше и больше отчаяния. Ой!
Наверное, она заснула? Вокруг шумела ярмарка. Аделаида стояла за порогом шатра Блейза, сжимая в руках флакончик с духами и яркую, глянцевую карту с величавой женщиной в короне. Внутри зрело убеждение - всё будет хорошо. Ветер донёс из шатра тихий смех и слова:
- Отпускаю твои грехи, дитя моё.

[Leomhann >>>]

***

У рыжей цыганки были сиськи. Нет, сиськи были у всех, но у этой, торгующей декоктами для того, чтоб стояло, сиськи имелись такие, что декоктов не требовалось. Крепкие, округлые, в меру большие, почти наверняка идеально лежащие в ладони. Еще у рыжей цыганки были зелёные глаза и полные губы, но Боб Скороход на них не смотрел. За свои - сколько их там? - много лет он истоптал три чёртовы дюжины сапог, повоевал и за Медичи, и за османов, а такую красоту видел впервые. Не сиськи - чаши с вином.
- А вот эта, ромни, твоей маме зять не нужен?
Вообще-то, Боб Скороход хотел спросить про зелье, чтоб стояло. Но глядя на эту невероятную, небывалую красоту, он понял - оно ему ни на кой не сдалось. И так всё в самый раз, когда такая-то рядом. Чтобы как-то занять руки, он схватил с низкого столика чудесатую хрень с крышкой в виде головы сокола и покрутил. В кувшине что-то пересыпалось и позвякивало.
- Хороший вкус, соколик, - голос у цыганки оказался низким, грудным. Сисечным. - Пепел высшего жреца, смешанный с цветами лотоса, хранился с серебряными амулетами. Если такой в головах кровати поставить, ох долгая жизнь будет, и сглаз никакой не достанет. Хотя, вижу по взгляду, что не это тебе надо, но за Белоснежку, увы, цена разве самому королю по карману.
Она кивнула в дальний угол, где стоял стеклянный гроб с... Боб пригляделся и понял: с женщиной.
"А ничего такая, красивая. И фигурка что надо, во всех нужных местах, даже под этими странными обмотками видно".
- Чего-то не похоже на Белоснежку. Да и вообще, какая-то дохлая по виду. За такую ещё и доплачивать должны!
В палатку заглянул белобрысый прорицатель, фыркнул смешком и ушёл. Дохлая Белоснежка лежала в своём гробу, разметав чёрные локоны, и помалкивала. Разве что чудилось, будто от неё разит каким-то то ли духами, то ли притираниями, то ли попросту тленом. Боб отвернулся - нечего на мертвячек глядеть! - и прошёлся вдоль кривых, наскоро сколоченных прилавков, хватая и щупая то мятую лампу, по виду - дешевка, пять пенни на базаре в Бермондси, то пакетик с семенами, то пыльный кальян - видел такие, когда под османами ходил. Но взгляд упорно прилипал к стеклянному гробу, где лежала обмотанная тряпками Белоснежка.
"Подумать если, то размотай - и сбежит к херам. К гномам своим".
- И сколько ты за неё хочешь, ромни? Полкоролевства не дам, сразу говорю. Эвона, гляжу, у тебя торг-то не идёт. Так что, цены не задирай, не юбки.
- Можно полцарства, - охотно согласилась цыганка, тряхнув волосами так, что получилось - сиськами. - Если с московитами успеешь сбегать-сговориться, Бог знает, кто у них там нынче на царстве. И не смотри, пташка вольная, что на мёртвую похожа - это потому, что не нашлось пока добра молодца поцеловать, размотать и от гномов отбиться, потому что твари они те ещё. Не простые гномы, египетские, не подземные, а подпесочные. Как сыпанут в глаза, так и видеть забудешь, как в уши насыпется - так и слышать перестанешь, а трогать - да что тот песок трогать, если он и внутри, и снаружи, временем в колбах пересыпается? Полкоролевства, полцарства, полшахства - цена справедливая, Боб, да только разве по тебе? По тебе ведь другое, а хочешь знать, что - позолоти ручку. Или посеребри, но тогда и дорога серебряной, а не золотой выйдет.
- А что? Ну оно, по мне которое?
Золото в кошеле водилось. А как иначе-то, когда ты и в северах повоевать успел, и у скоттов отметился, и даже пару раз с ватагой по лесу пошнырял? Иначе никак, и золота за пустячное предсказание было жаль до слёз, до грудной жабы, но рука сама потянула монету из-за щеки, вкладывая её в горячую ладонь.
"Если скажет, что по мне сиськи её помять - соглашусь", - подумал Боб. За такое и сотни золотых не пожалел бы.
- Вижу, - вопреки обычаю, цыганка перестала скалить белые зубы, нахмурилась, ведя ногтем по мозолистой ладони. - Вижу, что на юг твоя дорога, через огонь и кровь, да в эту вот яму. Видишь, как рвётся здесь нить? Не слушай гнома, не верь обещаниям, они - песок на ветру. Вижу, чем манили, но не слушай. Золотой монетой твоя дорога на север катится, и на запад тоже, туда, где уж дважды мимо ездил, да не смотрел, а если и смотрел, то не на то. Помнишь Килбрайд, что между холмами и морем? Вернись туда на исходе двадцатого дня, пройди по тропе, что на север ведёт, до цветочного круга, найди там ту, от кого взгляд отвести невозможно, чьи глаза...
Килбрайд Боб и помнил, и не помнил. Помнил потому как скоттская деревня была богатой, в каждом дворе мычали коровы, ржали лошади и лаяли злые, чубатые псы. В деревне привечали контрабандистов, а потому её лучше было не помнить. Вспомнишь эдак в ватаге, а потом злые поморники отомстят. Вот только цыганке об этом знать было неоткуда, а значит словам её можно поверить. Поверить, дать вторую монету. И рвануть в этот самый Килбрайд, искать глаза у цветочного круга. Потому что гном, а точнее - низушок, и впрямь сулил многое. И деньгу, и офицерское звание, и жену из богатеньких. А всё за то, чтоб Боб сховался тут, неподалёку от Бакхёрст-хилл, ждал сигнала. Какого сигнала? Да черти б его знали, за такую плату любой сигнал сгодится.
- Цветочного круга?
На улице его нахлобучило. Боб Скороход не знал - как, не понимал - почему и зачем он выбежал из палатки с сисястой, но твёрдо усвоил: дорога ему на север. В Килбрайд, за глазами той, которой...
У столба ближайшего шатра кривил губы усмешкой белобрысый прорицатель.

[Spectre28 >>>]

***

- Лучше всего они работают в Саунь. В Самайн, то есть. Когда беловолосый Финварр, Король Мёртвых, поведёт свою процессию погостить в наш мир, - задумчиво вещал Роб, наглаживая Девону. - И нет, я не Финварр. Но даже сейчас она возьмёт след хоть с другого конца света. Да, leanabh? Ах ты, моя хорошая...
Пальцы проникали под вонючий чесучий ошейник, утишали зуд. Чёрно-пегая лохматая гончая льнула к рукам, как ласковый телёнок. Огромный, записанный на десятой странице первого тома михаилитского бестиария вечно голодный телёнок. При некотором желании, на ней можно было даже ездить верхом. Собственно, отдельные пакостные твари из свиты Финварра так и делали, свища и улюлюкая в Дикой Охоте. Или впрягали в тележку. Но Роб собаку уважал и требовал к ней соответствующего отношения. Особенно теперь, когда сдерживающие печати с Девоны были сняты, и гончая превратилась в комок жадного до крови голода с чутким носом. Тропить Эмму она уходила ночью, бесшумно кружила вокруг поместья Рольфа де Манвиля. Харчила не успевшие сбежать творения некроманта, неохотно возвращалась на зов. Снисходительно облизывала лицо и руки, прежде чем задремать. В поместье её не пускали - Роб говорил, рано. Там пахло смертью, болью, возрождением и - Эммой, ленту которой ей подсовывали под нос каждый раз перед вылазкой. Эмма, в свою очередь, источала запах болезни. Девона была уверена - пахнет не в доме, не в подземелье, где-то за оградой, но не слишком близко.
Стоя здесь, под стеной поместья, едва сдерживая рычание, рвущееся из глотки, оскалив длинные белые клыки на ненавистный запах нежити, Девона не сводила глаз с белого пятна, маячившего впереди. Порой запахи виделись именно так - пятнами, очертаниями добычи. Эмма, по которой так отчаянно страдал щенок Роба, колыхалась зимним маревом, навевая тоску и непреодолимое одиночество, от которого хотелось выть. Хотелось - и вылось.
Из пасти Девоны вырывались плач, жалоба, далеко разносящиеся стенания, устремленные прямо вверх, в серую сумятицу неба, — зов, обращенный вспять сквозь двадцать поколений к давным-давно забытым хозяевам-богам. Ни один волк в здешних лесах не обладал таким глубоким и так далеко разносящимся голосом. Вой начинался с низкой печальной ноты, наполненной неизъяснимой грустью, но неуклонно вырастал, набирая силу, и мир содрогался от властного превосходства, звучавшего в нем. Голос этот возвещал миру о жизни, но также и о смерти; он разносился повсюду - сквозь ветер, сквозь бурю и мрак, - единственный звук среди всех остальных, который внушал страх, покорность, воодушевление или благоговейный ужас. И мир дрожал, и пытался укрыться, спрятаться, бежать от него, - и настораживал широко раскрытые уши, чтобы его услышать.
Ворота логова отворились с тяжёлым вздохом, словно устали от жизни. Внутри прыгало что-то мелкое и, наверное, вкусное, но Девона, вывесив язык, оглянулась на лес. Два вонючих пятна сидели под деревьями и молчали. Такие почти всегда молчали, всегда воняли так, что хотелось выгрызть, а потом поваляться сверху. Мелкое пахло вкуснее, ворота - ещё вкуснее, отдавая каким-то дальним лесом и болотом, но от пятен приятно было рычать, приятно щетиниться.
К воротам Девона вернулась после, брезгливо облизывая лапы. Откусила кусочек створки, разгрызла до щепок и железных осколков. Презрительно фыркнула. Камни с левого угла Портенкросса были вкуснее. Во-первых, их постоянно метили глупые грейхаунды Роба, во-вторых, рыжая богиня за них забавно ругалась. В-третьих... "В-третьих" Девона придумать не смогла, потому что была собакой, которая вознамерилась сожрать мелкое и вкусное. Потому что зачем оно там прыгает?
Тяжесть и жжение в животе она почувствовала уже дожёвывая дохлого зайца. Девона задумчиво отрыгнула шерсть и кости, почесала пятнистое брюхо. Легче не стало, будто наелась ядов в орденской лаборатории. Однажды она так сделала, и долго не могла скрыться от навязчивого внимания монахов, заглядывающих в рот, уши, глаза. Тогда ей помогло погрызть камни из плаца. Здесь плаца не было, зато в избытке имелись дорожки. Под дорожками - земля, трава, червяки. Пропахав носом и пастью глубокую борозду, Девона упёрлась лбом в угол дома и немедленно отхряпнула от него добрый кусок. Камень - он камень и есть.
Жжение не утихло, но уползло ниже. Булькнуло. Отряхнувшись, Девона профланировала по двору, принюхиваясь. Эммой пахло тонко, навязчиво и удушливо. Человеческие суки почему-то любили пахнуть какими-нибудь тухлыми цветами. Эта воняла ирисами, и тянуло ими откуда-то из-за дома. Следовало бы пойти туда, но пока не хотелось. Хотелось навалить кучу на крыльцо мертвячьего дома, пришлёпнуть её сверху каким-нибудь дохляком, повыть под окнами и убежать. К Робу. Чтобы уткнуться лбом в колени, жалуясь на ядовитых вонючек, а он бы чесал под ошейником и задавал глупые вопросы.
"Ты кто? Ты собака? Или не собака?"
"А у кого такие уши? У Девоны такие уши?"
"Это чьи зубы? А чьи лапы? А кто так мерзко воняет?"
Девона заскулила. Ошейник чесался всё сильнее, и мешал, и вонял... И вообще, его лучше было бы закопать. Еще и в животе крутило. Усевшись на хвост, она почесала шею раз, другой. Третий. И внезапно вонючая косичка порвалась, упала на землю. От радости, что стало легче, даже живот прошёл. Девона аккуратно затолкала ошейник в щели стены, чтобы никому в голову не пришло его искать, пробежалась по всем сараям, конюшням, галереям, порычала на слуг. Одного даже укусила, но слегка, игриво. Не чтобы совсем, а верхняя лапа - отрастёт. В этом месте - точно.
Пожалуй, в этом дворе дела были закончены. А вот ночь только начиналась. В здешних лесах было удивительно много нежити, и если побегать за ней, тяжесть из нутра уйдет совсем. Главное - ничего больше сегодня не жрать. Ну, разве что только пару ёжиков и разбойников. Или одного вкусного лесоруба. А может быть, даже разорить обоз. Робу и его чёрному щенку давно пора было поработать.

[Leomhann >>>]

***
Согласно кому-то из однообразно великих древних наставников, жену следовало побить утром, сразу после пробуждения - вдруг что-то натворит? И перед сном, вечером - вдруг, натворила? На кой и почему Роб думал об этом, глядя на грозу, затруднилась бы ответить даже неизбитая с утра жена. Просто - думал. Порой случается, что мысль привязывается, как течная сука, вьётся вокруг тебя - не прогонишь. Не думать же, в самом деле, что партия - поход за Эммой несколько попахивает гнильцой и провалом. Гроза, будто в ответ мыслям, глухо ворчала. Роб поворчал бы сам, но не хотелось. Во-первых, он наслаждался подзабытой свободой тракта, отсутствием долгосрочных стратегий, государственных и божественных дел. Да что там говорить, даже примитивной тактикой наслаждался. Во-вторых, ему ужасно надоело быть генералом, и хотелось простого, михаилитского. Зарубиться с тварью, поторговаться со старостой деревни, ловя кокетливые взгляды селяночек, накатить кружку дрянного виски. Может быть, рассказать пару идиотских, но не очень приличных побасенок, и отправиться пинать соседского вампира, позволившего себе слишком уж расшалиться. А потом... Обычно потом в постели оказывалась одна из селянок, поумнее и посмазливее, но теперь это было невоплотимо. Да и не зачем.
С другой стороны, чтобы пробежаться до ближайшего села, не принадлежащего Рольфу де Манвилю, Робу пришлось бы переодеваться. Снимать чёрную шёлковую рубашку с пышными рукавами, узкие штаны, алый кушак. Щегольские сапоги с узкими носами менять на свои, удобные, разношенные. Смывать краску, которой так умильно, закусив кончик языка, подводила ему глаза Бадб. Натягивать доспех и доставать оружие.
Перспектива показалась такой заманчивой, что Роб даже зажмурился от предвкушения и упустил контроль над грозой, из которой жрал силы для фокусов. Гроза обрадовалась, глухо рявкнула и немедленно разверзлась тёплым майским ливнем. Гости ярмарки, причитая, ругаясь и смеясь, поспешили к шатрам, минуя Роба, бросая на него удивленные взгляды. В самом деле, они вряд ли видели раньше прорицателя, который стоял под проливным дождём, раскинув руки, точно хотел обнять тучу. В большом цирковом куполе заиграла музыка, и Роб довольно кивнул. Теперь можно было и прогуляться. Акробатки, силачи, шуты и Раймон надежно займут публику до темноты, а к тому времени всегда успеется и пошнырять по окрестностям, и вернуться.
В конце концов, есть определенная прелесть в том, чтобы быть архимагом. И силу, как послушную собачку, нужно время от времени выгуливать. Равно, как и потакать своим желаниям.
Желания завели его в заброшенный дом у озера. Роб шёл в сторону Дебдена, бездумно попинывая камни на дороге, когда лесная тропка, петлявшая между папоротниками, упёрлась в этот небольшой особняк. По черепице крыши скакал небольшой дрозд, склёвывая ягоды рябины, осыпавшиеся с ноябрьски алого дерева. Под ногами шуршала золотая, желтая, коричневая листва. Остро пахло прохладой Самайна, а на тыквах, украшающих крыльцо, белела изморозь. Роб оглянулся. За спиной по-прежнему бушевал майский дождь. Но здесь, подле дома, была уютная, тихая осень. Дверь, увешанная сухими связками чеснока, вела на кухню. Небольшую, уютную, заставленную множеством предметов - банками и баночками, бутылочками, корзинами, чашками в вязаных чехлах. Украшенную сухоцветами, яркими листьями и самодельными флажками. На столе лежала книга с рецептами. Пахло выпечкой, сладостями и травами. И вместе с тем - на всём лежал флёр пыли, не стираемой уже очень давно.
"Три части полыни, - прочитал Роб, аккуратно отерев рукавом страницы книги. - Поместить в котелок и кипятить с мыльным корнем, помешивая посолонь..."
Травница. Быть может, ведьма. Листы тонко пахли то ли розой, то ли корицей, напоминая о Розали.
За дверью, ведущей из кухни, зашлёпали босые ноги. Потом скрипнули петли, вошла девушка с мокрыми волосами, охнула, всплеснула в испуге руками, и стянутая на груди узлом простынка распалась, открыв миру совершенную женскую наготу: груди с вздернутыми сосками, узкую талию, крутые бедра, точеные ноги и русый мысок меж ними. Роб от неожиданности хмыкнул, а девушка взвизгнула, покраснела, как свекла, схватила простынку и умчалась вглубь дома. Роб метнулся было за ней, но взгляд снова зацепился за паутины пыли, свисающие с сухоцветов. Пол тоже был грязным. Не станет по такому ходить босиком случайная гостья в лесном домике. А значит, гостья была не случайной. Или её вовсе не было.
"Но боги, как хороша!"
Эта мысль тоже была чертовски странной. Начарования, феромоны и привороты Роб сбрасывал себя, как шелуху, не задумываясь, но эта грудь, схожая с молодым, крепким яблоком...
"Чтоб ты сдох, Роб Бойд!"
Циркон огляделся. Одинокая звезда зыбко дрожала в бледном предрассветном небе. В студёной тишине часа между днём и ночью ощущалось далёкое дыхание ранней весны.
- Птицы, - сказал ему Роб. - Слышишь, как они звонят в небо?
"Какого чёрта нас двое?!"
- В самом деле, почему нас двое?
Душа, жизненная сущность - Роб и его жизненная сила, характер, чувства - Циркон, стояли на холме среди туманов, друг против друга. Глаза Циркона - молочные опалы, глаза Роба - серый лунный камень. Оба - молоды, моложе своей телесной оболочки.
- И где наше тело?
- Возможно, что его уже трахает та забавная девчонка.
- Не обольщайся, мы не красавчик. Скорее жрёт.
- Одно другому не мешает, братишка.
Туман потихоньку рассеивался, открывая алый рассвет, мохнатые камни под ногами, очертание холмов у горизонта. Правый - рогатый, с башней, левый - как сиська матери фоморов, на нём угадываются катапульты, средний - с плоской вершиной.
- Маг Туиред.
- Да. Но мы в Бакхёрст-хилл. Значит, это воспоминания.
- Или мороки. Но мороки мы обычно чуем...
- Забавно, тут мы можем отыскать Тростника.
- Тогда надо позвать Викку. Она его убить хотела.
- Она его сначала поимеет. Приревнуешь.
- Кто?! Я?! Да я его даже подержу.
Маленькая голова на длинной шее словно выстрелила из серого мха под ногами. На плоском лице - две длинных щели на месте ноздрей, челюсти вытянутые в клюв, ощерены в жутком оскале. Почему в жутком - ни Роб, ни Циркон не взялись бы сказать: михаилиты и пострашнее улыбки видят. Но было жутко до дрожи в коленках, до слабости в руках. Так страшно, что ни Роб, ни Циркон и не подумали поискать хотя бы кинжал, а толкаясь, мешая друг другу, рванулись душить тварь. Тварь как-то странно, изумлённо хрипнула и покорно придушилась.
- Они только пугают. Не знаю, как их называют, но ни один не укусил еще.
Эмма, неслышно подошедшая сзади, была бледной, как смерть. Образ смерти неплохо дополняли белый саван и туго заплетённая коса.
- Знаете, я здесь выучила слово - итсени. Отец моего мужа. А еще : их - кто это? Нефернен - какой красивый. И сенебсумаи - он здоров на моей ладони. Он... пришёл за мной, итсени?
Это несомненно была Эмма. Непривычно разговорчивая, с жёстким заломом между бровями - как у брата Ричарда, еще более хрупкая, чем обычно - но Эмма. Только Эмма могла спрашивать о Раймоне, не называя имени, но так, что становилось понятно: красивый и здоровый - это он, её муж. Сын Роба.
- Здесь - это где, дочь моя?
Спросили это оба, хором, почти сливаясь. Присутствие Эммы действовало целебно.
- Не знаю. Я пыталась, стучалась, кричала Раймону... Не слышит. Потом отчаялась. Я не живу без него, понимаете? Не горю, ничего не хочу. Когда отчаялась - провалилась сюда. Мне кажется, это их мир мёртвых. Здесь много душ. У тех, кто служит Грейстокам - душ вчетверо. Сами посудите: ка, ба, ах, хат, иб, сах, сехем, шуит и рен. И вас двое, гляжу. Берилл тоже... где-то тут ходит.
Эмма по-детски скривила губы, всхлипнула и рухнула на камень, закрыв лицо ладонями. Плечи затряслись от беззвучных рыданий, и Циркон хотел было обнять её, поделиться теплом, но Роб одёрнул. Эмма или нет, а доверять миру, в который попал после созерцания голой бабы, мог только полный кретин.
"Баба" - это хорошо. Уже отпускает."
Отпускало слишком медленно. Эмма исчезла, будто её и не было, а Роб с удивлением обнаружил себя в жёлтой, пронзительно жаркой пустыне. Циркон вернулся на своё место, а компанию теперь составляли двое дюжих полуголых мужиков, вооруженных кривыми мечами - то ли серпами, то ли саблями, то ли топорами. Бёдра эти воители прикрыли белыми обмотками, ноги и руки - бронзовыми поножами и наручами. Оба были лысыми, мордатыми и смотрели недобро. Разглядывать себя они не дали. Первый рванулся вперёд, Роб успел толкнуть его в бок, вложив в это движение всю свою силу. Мордатый свалился на песок, но тут же встал и медленно, не сводя глаз, пошёл на Роба. Клинки мечей выглядели неприятно и опасно. Чтобы убить человека достаточно вонзить лезвие на четыре пальца ему в живот. Клинки этих молодцев следовало погружать глубже и под углом. А еще ими можно было рубить, что и продемонстрировал второй.
То ли серп, то ли топор свистнул у уха, Роб перекатился по песку, набирая полную жменю, которой незамедлил поделиться с ближайшим противником. Тот ничуть не смутился, зажмурился, но меч отпустил только после пинка в живот. Сломанная рука укрепила его в желании распроститься с оружием, и второго Роб встретил уже клинок в клинок.
"Хорошая игрушка".
Лишь зарубив обоих, Роб понял, что песок зверски горячий, а сапог вовсе нет. И одет он только в тартан, в котором в пустыне было так жарко, что хотелось раздеться.
"Надо выбираться отсюда. Пожалуй, если я не понимаю, что происходит и не знаю, где я, то следует позвать жёнушку?"
Но жёнушку звать было нельзя. Всё это могло оказаться ловушкой, сродни той, что готовили Розали и Джеки.
- Maith. Что я знаю? Я вошёл в осенний дом, пощупал пыль и книгу с рецептами. Книга пахла розами и корицей. Потом пришла голая мокрая деваха, продемонстрировала себя и сбежала. А я, будто никогда голых девок не глядевши, чуть было не побежал за ней. A’ chiad - зачем это ей, аn dàrna - зачем это мне, если влечения не испытывал? И самое главное - что я упускаю?

[Spectre28 >>>]

- Упускаешь Самайн, - прозвучал в голове голос Бадб. - А ещё мы упускаем короля, потому что наш новый мерлин его вылечил.
- Зачем? - Тупо поинтересовался Роб, от изумления забыв о песке, девках и даже о Самайне. - Зачем вылечил?
San treas àite, он и впрямь забыл, что в дом его повлекло уютом осени. Дитя, родившееся в ночь Дикой Охоты, Роб лучше всего чувствовал себя именно в октябре. Ему нравились прозрачные нити паутины, тронутые первым осенним морозом, алые, желтые листья. Когда родился Тростник, он не знал, но Роберт Бойд подчинялся магии Самайна. Видимо, зря.
- Так, mo leannan. Я как слепой котёнок сейчас. Если можешь - выведи, и что значит - вылечил?
- Да это и значит, - богиня мысленно пожала плечами. - Полностью вылечил. Влил в него столько силы, что я не удивлюсь, если король ещё и помолодеет. А зачем - так верноподданный, не хочет жить в мире без короля. Правда, тогда получается, что и без Клайвелла тоже, потому что и его вылечили. И Кромвеля, наверное, тоже бы, но он не болеет.
В пустыне повеяло майским ветерком, и Роб шагнул навстречу ему на поляну. Стена в домике исчезла, будто её не было. Снова были лес, ливень и Англия со здоровым и помолодевшим королём.
- Иди сюда, моя Бадб. И объясни толком, что происходит, пока я буду с упоением возиться с огнивом и поджигать этот чёртов дом. Что мерлин делал у короля? Причём тут Клайвелл? Что еще натворил этот юнец?
- A’ chiad - он ещё и комиссар, к начальству пришёл, сам не зная, зачем, - Бадб встала рядом, рассеянно потирая пальцы. - An dàrna - Клайвелл случайно под руку подвернулся, потому что этот мерлин, кажется, очень полюбил лечить. Кроме того, они вместе с мерлином с утра отправляются визитировать вашу, михаилитскую, резиденцию. А ещё этот юнец ввёл моду на безрукавки. Потому что Клайвелл, который случайно, упомянул татуировки в протоколах.
Сначала стало страшно. Дик Фицалан, не будучи виновным в чём-либо, тонул в болоте и тянул за собой всех, кого соприкасался. Никто не выбирал, в какой семье родиться, рисунки на руках порой были просто рисунками, а самодуры чаще других становились королями. Однажды старцы, трактующие волю божества, запретили древним евреям делать татуировки, а расплачивались теперь за это илоты Бадб. Которые евреями не были. Потом Робу захотелось пнуть камень, выругаться и пойти оторвать королю ногу. Да так, чтоб ни один траханый всеми дубами друид не вырастил новую. Но король без ноги не имел смысла, пустой трон тоже был бессмысленнен, Фицалану на него садиться - рановато, здоровый Гарри казался таким же удобным, как седло на хряке.
- Sgudal agus gràineileachd, - вздохнул Роб. - Моя Бадб, почему я всего-то генерал, причем - скорее полковник, если припомнить, сколько от тех легионов осталось? Не мерлин?
Жизнь, пожалуй, надо было любить. Потому что она всё равно отымеет, но в таком случае это будет хотя бы по любви. Поэтому, для страха и лёгкой паники Роб оставил пару глубоких вздохов, а сам сел на ближайшее бревно. Подумать.
- А ты хочешь? - поинтересовалась Бадб. - В мерлины?
- Нет. Не знаю. Мерлин не должен хотеть кровавой резни, бессмысленной и беспощадной. Представь, отрезать ему сначала один палец, потом другой... И это я про короля, для начала. Поэтому, в мерлины мне нельзя, недостаточно люблю всё живое. Придётся довольствоваться службой тебе.
Раймон, должно быть, уже заканчивал своё представление. И следовало бы вернуться в цирк, но встать и просто пойти Роб не мог. Не сейчас, когда внезапно оздоровленный король посылал в резиденцию ревизию и вообще казался излишне прытким даже издали.
- Да, - со вздохом согласилась Бадб. - Незнание, выбор, мерлины, илоты... как я порой завидую, что б ты знал. Может, потому и... а, не суть. Отпускаю тебя. Отныне ты равен мне.
Долгое, свободное мгновение Роб глядел на свои руки, с которых осыпались рисунки, и, кажется, не дышал. Мысли толкались в голове, норовили проскочить вперёд вне очереди.
Здорова ли Бадб?
Бадб ли это вообще?
Кто еще мог бы освободить от клятв, кроме неё?
Чувствуя себя выброшенной на мороз собакой, Роб, тем не менее, не смог запретить себе помечтать. Теперь можно было умереть и упокоиться. Бросить божественные дела, отдавшись привычному, трактовому. Уже слишком долго дети Ордена получали помощь не вовремя. Можно было просто любить свою жену, мечтать о наследниках и тихой старости. Свобода пьянила не хуже доброго ирландского виски, кружила голову, и Роб закрыл глаза, наслаждаясь этим мгновением.
- Нет, - решительно заявил он, когда первый хмель схлынул. - Я сбегу, mo ghràdh. Найду способ оставить тебя одной, ты ведь знаешь. Я не могу не ценить доверие, но доверять мне стала бы только дурочка. А ты - не она. Возможно, однажды мир наполнится ароматом майских роз и ландышей, прекратятся войны, и музыка зазвучит, и мы станем милосердными и искренними, а наша любовь - безусловной. Как в раю. Но это будет еще очень нескоро, даже по твоим меркам. Поэтому, если ты не видишь меня илотом, то тебе придётся меня купить. Очень задорого, замечу. Или победить. В конце концов, твоя сестра называет меня рабом и наложником. Не стоит ей перечить, а?
Подумать, так было даже спокойнее. В случае чего, Бадб могла потребовать свою собственность, а это означало - больше никаких башен с рогатыми свиристелками. В семейной жизни это ничего не меняло, генералу рабский ошейник командовать не мешал, а о том, куда делись рисунки с рук, можно было никому не говорить.
- Только не ошейник, ладно? Михаилиту лишние цацки на шее ни к чему, под них ядовитая слюна затекает. Не моя, не улыбайся так ехидно. Клеймо, рабская серьга - еще куда ни шло. Но не ошейник. Я хоть и кобелина, но с ярмом ходить не го....
Внезапная мысль осенила его. Нахлобучила так, что Роб осекся на полуслове. Всё это было правильно, спасало его от измышлений короля, но совершалось зря. Потому что помимо запястий, на нём были другие татуировки. На правом плече пламенеющий меч и надпись сообщали, что плечо принадлежит магистру Ордена архангела Михаила, Циркону. Замысловатая вязь на левом предплечье - что Роб и Бадб вместе навсегда. Древо жизни на спине красовалось с молодости и довольно успешно прикрывало эту самую спину от гадостных фэа, норовивших напасть с ветвей. Подумать, его татуировки илота были меньшим из зол. Потому что - "Не делайте нарезов на теле вашем и не накалывайте на себе письмен. Я Господь Бог ваш".
Роб тряхнул головой и улыбнулся своей рыжей жёнушке. Двум смертям не бывать - одной не миновать. Не управляли королём - нечего и начинать. И прятать руки, точно на них нечто постыдное, не стоило. Те же валлийцы, от которых пошел род Тюдоров, были расписными, что яйца на Пасху. Тем не менее, валлийскую Марку пока никто не сжёг дотла.
- А знаешь что, моя Бадб? Хер тебе, я остаюсь илотом.
Свобода и возносила, и больно роняла на камни. Если уступить сейчас, то людям с татуировками на запястьях придется сдирать кожу, чтобы избежать дознания и костра. И виноват в этом будет Роб, который ухватился за желанную свободу, как младенец за грудь кормилицы. Всё же, больной или здоровый, Генрих Восьмой был деспотом, сатрапом, но не идиотом. И с ним можно было попытаться договориться. Свою выгоду он никогда не упускал, а живой преданный магистр всегда полезнее мертвого, преследуемого или озлобленного. Хочет король Гарри ведьму - получит. Охоту? Легко, особенно если прихватить Снежинку, чтобы тот водил нежить, как кукловод. Подсказывать будущему монарху с красивым, правильным именем Ричард, где и как лучше разместить ополченцев, куда нужно ударить и чем, помогать ему фейским золотом, чтобы побыстрее снять неудобного правителя по имени Генрих - дело вовсе привычное. В конце концов, Роб всегда лучше чувствовал себя за шахматной доской.
- Ну же, рыжая-бесстыжая. Режь. Это мой выбор, выбор свободного человека.
И отросшая коса мешала. Особенно - она. От неё чесалась шея, когда Роб опустился на колено, протягивая руки Бадб.
- Твой выбор - предлагать, а мой - резать или нет, - не согласилась богиня, вздёргивая его на ноги и сгребая в охапку. - Татуировок мало, что ли? Так и оставшихся хватит, чтобы Его Поздоровевшее Величество шокировать. Убегательные порывы? В твоём солидном юном возрасте пора бы уже научиться их сдерживать. Отпустила - значит, отпустила, доверие - значит, доверие. А сестра сказала бы, что воспитанные генералы с жёнами спорят только по делу, и никак иначе. Так что, как ты там выразился?.. Хер тебе, вот. Ходи свободным. И женатым.
- Maith!
Скрывать удовольствие и счастье не получалось. Лыбясь, как придурочный, Роб ощупал голову, убедился, что волей Бадб волосы сами заплелись в сложную косицу, оставляя оголенными виски.
Колесом прошёлся по поляне, подхватил Бадб, прогарцевал с ней по лужам в вольте и завершил всё это радостное безумство поцелуем, который на свободе ощущался как-то иначе. Вообще, жёнушка тоже воспринималась более волнительно, и объятия с ней к возвращению в цирк не располагали. Роб неубедительно попенял сам себе, что в пятьдесят три нельзя быть пылким юнцом, не устыдился и поцеловал жену снова.
Порыв ветра прогнал тучи, подхватил искру, заронив её в соломенную крышу.
На то, чтобы отблагодарить Бадб за бесценный подарок и сжечь пару-тройку домиков, Роб всегда мог найти время.

[Leomhann >>>]

***
История никак не хотела начинаться. Слова не шли. Дети сидели вокруг высокого костра, возбуждённо тараторили, ожидая сказки, поглядывали на костёр, следили за уходящими в небо искрами, толкались - в общем, делали всё, что и должны делать дети. Вот только история - не шла. Возможно, Раймон уже слишком привык рассказывать на два голоса - нет, потому что талант трактом не выбьешь. Возможно, он просто устал - да нет, с чего, не анку же гонять по снегу. Возможно, вокруг было слишком много обмана - но когда это мешало морочнику? Впрочем, мешало. Не обман вообще, но вот этот, конкретный. А вообще-то всё шло хорошо.
- Жил на северном побережье парнишка, Джеком звали. Жил не хуже прочих, не тужил, пусть угораздило в рыбацкой семье родиться. Матушки-то не было у него, так отец зато - справный рыбак, с хорошей лодкой, и всё бы ничего, и истории бы не случилось, кабы однажды зимой не привёл отец невесту: красивую, как вот костёр, яркую, как воооот эдакая саламандра! И странное дело - никто ему даже не завидовал, никто не спрашивал, откуда такая справная взялась. А Джек - не простой он был мальчишка, родился с талантом, аж твареборцы прохожие интересовались.
Врали все, как и положено. Ярмарка притворялась, что она тут просто так. Рольф притворялся, что он ничего не знает. Роб притворялся гадальщиком, Раймон - собой, Бадб - цыганкой. Девона притворялась, что ищет Эмму, Рольф делал вид, что верит, вампирята - что их не тошнит от местных крестьян, местные притворялись людьми так, что аж сами верили... да, вот оно. Дети реагировали и эмоционировали так, как должны, по их мнению, люди. Вели себя так, как должны люди. Но люди о таком не задумываются, и всё это приходило неправильно, как из кривого зеркала. Фицалановского. А, значит, что?
"Значит, надо рассказывать себе, а не им. Жаль, потому что сам-то уже всё знаешь, заранее. Или..."
Знал ли он эту историю на самом деле? Вроде бы рассказывал когда-то другим послушникам тёмной ночью на стыке октября и ноября? Да, пожалуй, так. Наверное. Память изворачивалась, подсовывая то одну картинку, то другую, но веры ей не было ни на двухпенсовик. Ночь, вечер, утро? А, может, шёпотом на уроке? Или куда позже, на тракте? Не вспоминалось.
Раймон пожал плечами. Главное - рассказывал, а когда, как и кому - наверное, сгинуло вместе с кранмеровскими закладками. Не должно было, потому что глубоко, далеко и не связано, но - могло. Как говорили наставники: теоретически. Теоретически можно заломать анку голыми руками.
"А главное враньё, конечно - что мы здесь за Эммой. И мне действительно интересно, верит в это Рольф, или просто делает вид".
Де Манвиль хорошо умел делать копии, и Раймон не слишком верил ни в нюх Девоны, ни в вампирят. О, конечно, проверить стоило, но... но если нет, то можно для начала просто плюнуть в суп. В отместку. Так, чтобы об эммах и думать забыли.
- Что значит - яркая,как костёр? - Встрял усыпанный веснушками не-ребёнок с копной светлых, почти как у Эммы, волос. - А почему эта тётя не сгорела, если как костёр?
"Ой, история же".
- Потому что костёр не погаснет, пока в него подкидывают дрова. Или уголь. Время шло, и заметил Джек, что деревенские-то какими-то тихими стали, словно притопленными. И ещё заметил, что тянутся от них словно паутинки, длинные, прозрачные, только на солнце порой и видно, что поблескивают. И никому до них дела не было. А ни на отце, ни на мачехе, ни на нём самом такого не было. И проследил он, куда эти паутинки тянутся, а тянулись они - в их избу. Домой.
"Что мне напоминают эти дети? Ведь и не люди толком, и не нежить толком. Ведь было что-то такое, совсем недавно? Точно! Гулеревня! Вот дьявольщина, не осталось в мире оригинальности".
История текла дальше, такая же фальшивая, как всё вокруг, по привычным лекалам, каких девять на десять сказок. Добавь ужаса, добавь изворотливости, страх за близких и за себя, посыпь кажущимся предательством обманутого злобной ведьмой отца, повари на огне отчаяния, когда герою уже вовсе ничего не остаётся делать, и непонятно, как он выкрутиться.
– …а отец так и смотрел пустыми глазами в стену, словно и не видел ничего – а может, всё сразу. Только всё шептал отчего-то про ворон и перья. Повернулась ведьма к Джеку, занесла кривой кинжал с каменным лезвием, да не тут-то было. Взорвался вокруг неё калейдоскоп цветных пятен, закружился вокруг, поползли к ней ломаные и хрусткие фигуры, словно витражи со свинцовыми прослойками, с длинными, в локоть, а то и больше, когтями.
- А сколько сказочник денег зарабатывает? А в день? А если вам деньги не дать, что будет?
– Если б зарабатывал – тут не сидел бы. А что будет… а вот те двое, хм, акробатов, уши надерут, то и будет. За вопрос про лодку – тоже. Лодок они никогда не видели… вот вам лодка, смотрите! И не вах, обычная лодка, не корабль какой. Что значит, что такое корабль?..
Ползли тени со всех сторон, потому что сторон – не было, а когти – были.
Слова находились сами собой – чего ещё ждать от знакомой истории? Послушно плыли мороки в оранжевых тенях, и дрожащие стены избы шли призрачными витражами, в которых тонула злобная, но красивая ведьма, похожая на ту, что Раймон никогда не видел.
– А деревенские – очнулись, да только не помнили ничего потом, но Джек и рад был. Потому как кто в такое поверит? Только безумцем и назовут, как и любого морочника. А со временем – и сам он забыл, потому что морочники и правда безумцы, всем известно. И к лучшему, потому что кинжал, в лесу закопанный, до сих пор так и лежит, а если о нём никто не помнит, то его и не достанут…
“Рукавов уж не надеть,
Поменялась мода.
Буду голая краснеть,
На глазах народа!”
“Э-э, что?..”
“Нам король диктует путь,
Как тела нам завернуть,
Ходим мы с петлей на шее
И не страшно нам ничуть!”
На миг Раймон ощутил себя как там, с сестрой. Словно мысли наткнулись на стену и размазались по ней ровным слоем. Хорошо хоть, дети уже расходились, и можно было корчить любую рожу, хоть деревенского дурачка, хоть той стены. К тому же,
“Я хотела пофорсить -
Бело платье поносить.
А король-то очень прост,
Наступил на белый хвост!”
“Хватит! Понял я, понял. Почти”.
По частушкам получалось, что король приказал всем ходить голыми. Или хотя бы полуодетыми, но скорее – голыми.. Раймон попытался представить тронный зал и вздрогнул. Нет, фрейлины – это ещё ничего, хотя и не все, но Саффолк? Кромвель?..
“Но зачем?!”
Впрочем, петля на шее намекала и на это, и вопрос сразу менялся на “почему”. Его Величество, как и дьявол, крылся в мелочах.
Раймон со вздохом поднялся и зашагал от костра прочь, туда, где, по его прикидкам, обретался Роб Бойд, разукрашенный татуировками как дерево – кольцами. По всему выходило, что надо бы поговорить о разном. Возможно даже о том, каково будет жить в стране без короля. Или, упаси Господь, с новым королём. Или, свят-свят, регентом.
Господь, конечно, в последние месяцы поминался исключительно всуе, но в этот момент искреннее обращение казалось правильным и естественным. Тот Господь, единственный из всех, в игры престолов, кажется, не играл.
За спиной в пламени костра плавились и исчезали витражи, горели бревенчатые стены истории, которую Раймон уже забыл, но которую точно когда-то уже проживал.

[Spectre28 >>>]

15 мая 1535 г. Леса в окрестностях Бакхерст-Хилл

Солнце еще только собиралось выглянуть на остывшее за ночь небо, когда поляну, укрытую густыми белесыми клубами тумана, выбрался из кустарника крепкий бородатый мужчина. За спиной, спрятанный от посторонних глаз, таился резной посох, а за пазухой истекал последними каплями еще теплый заяц, попавший в спрятанные в зарослях силки.
- С чего б туману взяться, - недовольно бубнил он, - николи не было, завсегда ветром сдувало.
Будто услышав его, порыв ветра разорвал стену тумана впереди, показывая вершины двух широких белых шатров, и четырех поменьше - ярко-синих, желтых и красных. Выходило, что место некромаг Тамон Преквор, урожденный Карлом Кларком, нареченный Птах-асесом, для дел своих и дел Инпу, нашел правильно. Место, где уже правит визирь Третьего Нома, где бродячие артисты привлекают многое множество душ любопытных людей, требовало освящения жертвой и установки маяка-якоря.
- Себихос! - негромко позвал Птах-асес своего подручного, расторопностью не отличавшегося, зато - непревзойденного мечника и борца. - Неси алтарь-то!
Предвкушение силы, дара великого Инпу, будоражило, Птах-асеса потряхивало, руки дрожали, и потому алтарь - бронзовая чаша-жертвенник с головой Псоглавца - в жирную, сырую землю вошел криво. Но стоял прочно, и возлитое в него масло зря не пролилось.
Птах-асес воздел руки и глубоко вздохнул. Творя призыв, спешить не стоит. Нужны спокойствие, умиротворение и боголепие. И даже шуршавший в кустах Пен-пи, второй подручный, не мог этому помешать.

[Leomhann >>>]

Солнце еще только собиралось выглянуть на остывшее за ночь небо, когда Роб блаженно-счастливым свистом согнал с округи туман, перебудив лошадей. Цирковых разбудить было сложно - после представления и непременной пьянки они спали непробудно.
- Вставай, сын мой, - бесцеремонно растолкал он Раймона. - Медведь приснится. Тут поблизости есть дивное гнездо гравейров, надо бы в гости наведаться. А то пузо отрастишь, не дай Господь.
Господь Робу за ночь не только свёл татуировки с запястьев, но и отрастил короткую косицу, которую тот внезапным кокетливым жестом накручивал на палец.
- Не хочу гравейров, - капризно отозвался Раймон, не открывая глаз. - В этой странной новой жизни гравейры утратили, как сказал бы поэт, интересность и всяческий sentiment de nouveauté. Давай лучше, не знаю, найдём вот жену Рольфа. Почившую и упокоившуюся, кажется, в наполовину сломанном Рочфорде. И тоже украдём. И оживим.
- Чего утратили?.. Ай, не важно. Вставай, говорю. Нутром чую, будет coiseachd inntinneach.
Роб еще раз встряхнул его, прихлопнул сверху кольчугой и снова присвистнул, выглянув из двери фургона. Раймон только вздохнул. С той ночи, когда у Бойда пропали татуировки, его жизнелюбивости мог позавидовать даже... нет, сравнения в голову не лезли, даже когда с неё слезла кольчуга.
- Между прочим, во сне почти написал трактат о причинах того, почему морочники, вопреки общему мнению, не любят изменений. Казалось бы, мы ими живём, мы их создаём - но нет, напротив. Я думаю, это оттого, что морочник сам по себе внутри текуч, как... нет, сравнения не лезут. Volatile, в общем, и поэтому нуждается во внешних якорях. Но теперь мне кажется, что нечто подобное уже есть в орденской библиотеке под каким-то жутко скучным названием. А, впрочем, может и нет. Я уж точно наверняка не скажу. Всегда считал, что пока не магистр, в библиотеки ходить рано, а потом - поздно.
- В каждом сне есть крупицы истины, - а еще Роб будто вернулся лет на цать назад, потому как заглянул Раймону в ухо, за веко и в рот, проверяя, здоров ли. - В них могучая сила. Маги и ученые не первый год ломают над морочниками головы, но поняли только одно. Психи вы. Уцепился за мороки, как эммину юбку. А ведь какие factiones проё... ай, не маленький же... просираешь! Ну же, - продолжал он, увлекая Раймона по едва заметной тропке между кустов, с которых брызгало холодной росой. - При виде твоей кислой физиономии придорожные грибы сами маринуются.
Туман, меж тем, густел. Он лип к ногам Бойда ласковой сукой, вился к рукам, шипел оседающей влагой. Туман складывался в причудливые фигуры, обманывающие зрение не хуже мороков - сутулый человек, крупный зверь, рыхлый куст, рыбина, непонятная сутулая тварь размером с собаку, но отчего-то на двух лапах...
Выпрыгнувшая из куста тварь ударилась о сгустившийся воздух и сползла на землю. Поднялась, попыталась обойти преграду сначала в одну сторону, потом в другую, отчаянно махая при этом верхними лапами.
- Это и есть твоя шотландско-ругательная "интересная прогулка"? - Поинтересовался Раймон, скептически глядя на рольфова - или ещё какого некромантского - отпрыска. - Пока что выглядит ровно так, как звучало, а не что там по сути. И вообще, если говорить о юбках, то...
О юбках договорить сразу не пришлось: тварь, видимо, отчаявшись, плюнула в него чем-то маленьким и круглым. Кольцом, причём, если Раймону не изменяли глаза, кольцом знакомым и привычным, эмминым.
- Если говорить о юбках, то мне интересно, понимают ли все эти некромаги, разбойники и прочие, что если Эмму забрать совсем, разорвать вот связь, души, прочую поэтическую ерунду, то хуже будет в первую очередь вовсе не мне?
- Ну интересно же, - пробурчал Роб, встряхивая рукой, будто соплю оземь сбивал. - Вон, сушеная макака с тобой разводится. Когда я ещё такое увижу?
Он огляделся, обозрел небо, но то было безмятежно-молочным и туманным. Сухих ворон, прилагавшихся к обезьянам в прошлый раз, Рольф не предусмотрел.
- И кольцо теперь в трёх щёлоках и пяти бренди отмывать, - пробормотал Раймон, рассеянно разглядывая лес. - И вообще... отмывать. Сплошные расходы, потери и прочее такое.
Умертвие, меж тем, направилось к ближайшему дубу и страстно его облапило. Роб был готов поклясться, что сделало оно это радостно, точно всю не-жизнь ждало, когда можно будет облобызаться с деревом. Морочники, хоть и были психами, общение с мертвяками облегчали и упрощали.
- Она говорила, что ждёт тебя, - отстраненно заметил Роб, глядя на изумруд, на ломаные линии кольца, на мышь-полевку, тянущую к нему лапку. - Но... Быть может, тебе лучше заказать новое кольцо? Ну, знаешь, все эти наведенные проклятья, сцепленные маяки, нежелательные беременности...

[Spectre28 >>>]

Раймон скривился, размышляя, то ли дать магистру в ухо, то ли и так сойдёт.
"Ещё бы спросил, чем Эмму после Рольфа отмывать, потому что, дескать, честные рыцари давно перевелись".
От раздумий отвлекла мышь. Несчастное животное, только коснувшись колечка, дёрнулось и издохло, роняя из пасти капли густой, почти чёрной крови.
- Да, лучше новое. Есть пара мыслей...
Договорить снова не дали. Земля под дорожкой и вокруг проваливалась, открывая лакуны, из которых наружу полезло всякое гулеобразное разной степени готовности. Словно местная нежить ненавидела, когда при ней разговаривали. Или не вообще, а конкретно когда говорил вот Раймон. Это стоило запомнить отдельно и донести Рольфу лично, за некуртуазность.
- Есть пара мыслей о том, какое именно, потому что... кстати. Как специалист по древности: а какие жертвы приносили той, четвёртой? Ну, которую в Бермондси жечь пытались?
- Да на кой она тут нужна?
Когда из-под ног начинали лезть гули на разных стадиях развития, первое, что всегда делал Роб - поминал по матушке их батюшку. Второе - на бегу ставил щит. Этот раз исключением не стал, разве что в крайне увлекательный бег он прихватил Раймона. Во время бега было проще отбиваться от противников, превосходящих числом. Отбежал, развернулся, ударил. Роб предпочитал это делать в рукопашной, но Раймон - жёг, всё что двигалось. Вот и приходилось держать щит, матерясь в мыслях, ибо жжёной мертвечиной воняло так, что хотелось повеситься не только Робу, но и всему лесу вокруг. Который упорно оставался за спиной, тропкой выводя к просвету поляны.
- Тебе не кажется, что нас загоняют?
Лысые культисты, не по погоде одетые в белые фартуки вместо штанов, творящие замудрённый ритуал на поляне, куда вывалились михаилиты, нападения их туманного леса не ожидали, но заслон небольшой поставили, и сейчас два караульных растерянно вскочили, схватившись за оружие. Растерянности им добавляла еще и угнездившаяся на бревне в отдалении Эмма в сопровождении уже знакомого поддельного Раймона. Эмма, как это и было ей положено, изучала творящееся с отстранённым, невозмутимым любопытством, и Роб придержал своего поспешливого воспитанника за руку, глядя на здоровяков в добротных кирасах, вооруженных неприятного вида кривыми клинками.
Сзади слышалось кряхтение и пыхтение оставшихся семи гулей, вознамерившихся обязательно догнать, порвать и сожрать.
- Привет, солнышко! - Раймон выдрал руку и помахал Эмме, заодно разминая пальцы.
- У тебя жар? - Изумлённо спросило солнышко, и Раймон умилённо хмыкнул.
- Ничего себе, оно ещё и разговаривает. Ну, хоть лоб щупать не лезет... слушай, Циркон, а если убивать нельзя, то что, собственно, с этим твоим интересным делать? Тем более что оно становится всё больше и всё интереснее.
Жрец, вымазанный собачьей кровью, продолжал гнусавить над вычерченным по земле анкхом, но петь ему явно оставалось недолго - ритуал близился к завершению. Оставалось понять, что за ритуал, для кого ритуал, зачем ритуал... почему загоняли к ритуалу.
- Инквизицию проводить, - задумчиво ответил Циркон, поднимая с дорожки тщательно отполированный кошачий глаз. - В соответствии с Уставом и, мать его, еще одним Уставом. Новым. Что-то мне очень хочется узнать, зачем таких Эмм делают, кто эти ребята в белых юбках и что тут происходит.
Раймон пожал плечами. Ответов на настолько интересные вопросы у него не было, зато кое-какие мысли имелись: уж очень не складывалась эта вот полянка в цельную картину. Слишком ценными выглядели вот эти разумные, говорящие, реагирующие, явно любовно выращенные и тщательно обученные копии, чтобы подставлять под мечи вот так походя. А если что-то не складывается, значит... значит, оставалось набрать в грудь побольше воздуха вместе с искренним отвращением ко всему неправильному, искажённому, извращённому.
- Exorcizamus te, omnis immundus spiritus, omnis satanica potestas, omnis incursio infernalis adversarii, omnis legio, omnis congregatio et secta diabolica et non solum, in nomine et virtute Domini Nostri Jesu Christi, eradicare et effugare a Dei Ecclesia, ab animabus ad imaginem Dei conditis ac pretioso divini Agni sanguine redemptis...
Рядом, почти в унисон, но более непонятно, недовольно выражался Циркон.
- Gnathaichean nàraichte, necromages, gus am bi a’ ghràineag naomh a’ tachdadh ort!
Оторопевшие от такого представления парни в кирасах и подручные жреца таращили глаза, и даже жрец, кажется, запнулся. Не удивились только гули, довольно долго бежавшие к полянке. Экзорцизм их не впечатлил, шотландскую речь они не понимали, поэтому с разгона напрыгнули, стекли по воздушному щиту и отползли назад, явно намереваясь напрыгнуть снова.
- Да будет так! - Торжественно провозгласил жрец, воздев посох и линии рисунка вспыхнули золотом, чтобы тут же погаснуть. - Что вы замерли, олухи? Хватай их!
- Non ultra audeas, serpens callidissime, decipere humanum genus...
Солнышко красиво, по манускриптам, корёжилась у бревна, солнышков Раймон суетился вокруг, пытался оттащить её подальше - и это было почти мило, только глупо, потому что туман густел вокруг, твердел, пока не вырос вокруг обоих сверкающей ледяной глыбой.
"Хорошо быть архимагом".
Жрец вскинул палку, собираясь ответить - и с воем рухнул, хватаясь за пробитое стрелой колено. Раймон бросил арбалет и потянул меч, поджигая излишне ретивого гуля. Нежить горела охотно, ярко - после экзорцизмов огонь всегда шёл особенно хорошо. Дальше смотреть на поляну ему стало некогда, но - там оставался Циркон. На двоих наёмников в кирасах. Судя по звукам, этого вполне хватало.
- Dia dhuit!
Бронированный культист прыгнул, махнул левой рукой и в ней блеснула кривая херня, сходившая верзиле за меч. Короткий удар. Роб отскочил, клинок скользнул по его мечу. Верзила отбил острие, и сразу, на полусогнутых ударил, целясь в голову. Едва успев парировать удар, Роб пригнулся, давая дорогу блискавке Раймона. Культист налетел на неё, фыркнул от сажи, ударил вблизи с полуоборота. Циркон уклонился, увернувшись рядом с ним. Развернулся еще раз, сделал быстрый финт и выпад. Противник отскочил - и напоролся на удар снизу, через бедро и пах. Верзила не крикнул, упал на колено и на бок, выпустив свой серп, впился обеими руками в рассеченное бедро. Кровь толчками запульсировала между пальцами, но Роб на это уже не смотрел, поворачиваясь к смертно побледневшему напарнику здоровяка. Тот был помельче, поувертливее, умудрился зацепить щёку и ухо, но итог короткой схватки был тот же.
- Ну интересно же, нет? - Снова вопросил Роб, вытирая меч о юбчонку верзилы.
- Да и не говори, - проворчал Раймон, дожигая последнего гуля. Повернулся, нехорошо глянул на помощников жреца.
Один из них скорчился на земле поодаль и смотрел так испуганно, что его хотелось пристрелить исключительно на общих основаниях. Вот второй... второй склонился над своим начальником, приложив ладони к его ноге над раной. Окровавленный болт валялся рядом. Раймон хмыкнул и подобрал арбалет. Без усилия натянул тетиву, вложил новую стрелу в ложе.
- Ну а теперь что делать?
- Снимать штаны и бегать, - поделился народной шотландской мудростью Бойд, направляясь к жрецам. - Этого свяжем. Этот... Ну ты видел, как он на меня подло напал?!
Жрец-целитель и тот, что скорчился, вздохнули в последний раз и умерли.
- С кого снимать? - голосом Рольфа де Манвиля поинтересовалось небо, и на поляну приземлилось нечто. Пожалуй, более всего это походило на нетопыря и женщину одновременно. Черное продолговатое тело, миловидное женское личико на длинной шее, покрытой чешуёй, перепончатые крылья. - Джентльмены, рад вас видеть. Отчего ж не зашли на ужин? Побеседовали бы, на охоту сходили.

[Leomhann >>>]

- А мы разве не на охоте, что ли?! - Изумился Раймон, жалея, что морда у этого нечто была не Рольфова, и бить её было незачем, всё равно не почувствует. - Самая что ни на есть охота. Сейчас вот ещё бревнышко запалим, пожарим Эмму и будем травить байки вокруг костра. Вина мало, конечно, но наверное хватит.
Бойд, связывающий стонущего жреца, в голос хмыкнул.
- А что, сэр Рольф, как насчет выйти в своём теле, вывести настоящую Эмму, честно получить по морде и снова уйти? Воспитывать Харпера, скажем.
Химера фыркнула и отряхнулась.
- А зачем? - Поинтересовался Рольф, оглядываясь на него. - Харпера воспитывать? Это, магистр, занятие бесполезное и заведомо провальное. Знаете ли, нынешние юноши совершенно разучились жить. Взять к примеру этого вашего воспитанника. Фламберг, кажется? А выйти я не могу, поскольку нахожусь не в поместье. Впрочем, если вы желаете назначить поединок, то к вашим услугам. И к вашим, юноша.
Раймон, которого в его двадцать шесть юношей не называл даже Роб, мысленно сравнился с Харпером и мысленно же кивнул. Жизнь и правда получалась какая-то неловкая, надо было исправляться. Учиться у мастеров. Глянув на ледяную глыбу, уже начинавшую истекать слезами, он пожал плечами.
- По поединкам в этой странной англо-шотландской семье - брат Эммы. Дик, конечно, очень, очень разочарован... а разочарованный лорд Грей - это страшно. Будет так занудствовать, что вы сами с башни прыгнете. Не искушайте его поединками, пожалуйста, мир этого не переживёт. К слову, Роб, а что там кроты и прочая живность? Не собирается же оно при нас хватать глыбу и улетать.
- Писк, тьфу, оно глыбу упырём хватать будет, - Роб по-мышиному наклонил голову и взвалил жреца на плечо. - Mo leannan, забери нас. Я нагулялся.