Парк для писателей, Располагайся...

Город разрастался. Появились новые улицы, скверы, парки, башни... Наконец и для писателей нашлось место.
Если пройдёте от Сквера художников на восток, то заметите небольшой парк, разместившейся здесь несколько неожиданно, но тем не менее он оказался довольно уютным, особенно для тех, кто пишет. Приходите сюда, и вы услышите различные сказания. Невероятные и реальные, длинные и короткие....
Отсюда видны все постойки ещё молодого города, приходите и насладитесь зрелищем и красивым рассказом, кто первый?
- Я, я первая! - послышался голос.
- Так проходи.
- Конечно, я это и собираюсь сделать.
- Чего же ты стоишь?
- Понимаете, мой рассказ ещё не закончен, изначально он пранировался, как ма-аленький, а сейчас новые идеи охватывают меня и он разрастается.
- Покажи хоть незаконченный, а потом будешь рассказывать нам продолжение.
- Обязательно, улыбнулась девушка и начала *см. вложение*

За критикой - в "Башню гарпий". За дружеской беседой - в Мансарду (пм Соуль или мне).
Здесь только свое творчество.
Джет

Сообщение отредактировал Джет Тимера - 25-11-2006, 3:01

Присоединённые файлы
 _____________________.doc ( 58кб ) Кол-во скачиваний: 156

Баллада шута.

Не плачь.
Я бы вытер твои слёзы рассветным пурпуром. Осушил бы терпким запахом свежей хвои. Согрел бы теплом первых солнечных лучей. Но я не могу: я тебе не нужен, как не нужен королеве шут. И поэтому я шлю тебе россыпь снежных аметистов, сверкающих в свете восходящего солнца. И поэтому я расписываю твои стёкла причудливыми витражами с голубыми розами и нежными лилиями. Пусть цветут всю зиму на твоих окнах.
Ты не плачь. Он не стоит твоих слёз. Таких, как он – тысячи. А ты одна во всём свете. И целый мир стоит твоей улыбки, такой редкой и радостной, как ясное утро.
Сквозь ледяное дыхание зимы, сквозь сутолоку снежного города я шлю тебе пение весёлых синиц и гордых снегирей с алым сердцем на груди. Пусть звенит эта баллада по червонным яблоням и белым липам перед твоим окном. Пусть скачут мои гонцы по подоконнику, пусть пляшут весёлую кадриль, разбрызгивая в разные стороны искрящиеся фианиты. Пусть веселят тебя, пусть забавляют, как десяток маленьких шутов прекрасную королеву...
Ведь, если я мог, я бы вытер твои слёзы...
Но ты не плачь. Он не стоит твоих слёз.
Ты только не плачь.

Пододеяльное

Сегодня Василий всерьез задумался над философской категорией «есть ли жизнь в понедельник?» Шеф вызвал на ковер и лишил премии, чем сильно испортил настроение. Женька позвонила в обед и заявила, что больше не может «так», а когда Вася искренне предложил делать по-другому вообще рявкнула, что уходит… Короче «в понедельник Штирлица вели на расстрел: - Тяжело неделька начинается, - подумал он».

Душ и ужин тоже оказались вражьими происками – оба холодные, а второй еще и скис. Забираясь в постель, Вася впервые за долгие годы как ребенок натянул одеяло на голову, накрываясь целиком, и шумно вздохнул, надеясь скрыться от проблем.

- Тихо, - прошептал кто-то совсем рядом. От неожиданности Вася резко дернулся, пытаясь откинуть одеяло, и в ужасе заметался по постели: накрывавшей его ткани не было конца. – Вашу за ногу! – он бы и продолжил, но рот ему зажала тяжелая, показалось, что железная лапа, а руки и ноги прижали к постели чем-то холодным.

- Тихо, принцесса, дракон рядом! – сообщил все тот же участливый шепот. Вася жалобно заскулил, полагая, что свихнулся. Ему было себя очень жалко.

- Не плачьте, ваше высочество, мы спасем вас! – совсем неправильно истолковал голос его скулеж.

…- Где он?

- Да вон - кость чью-то глодает, гадина… Ой, извините, принцесса. – Переговаривались рядом двое. «Один зажимает мне рот, еще два держат руки… Блин, они что в доспехах?» - пыхтя и пытаясь больно укусить железный палец, соображал Вася.

- Ваше высочество, все будет хорошо… Смею вас заверить, я не в первый раз убиваю дракона! – успокаивал голос.

Наконец, Вася сумел рывком вжаться в мягкий матрас, утративший всякие габариты и края, и, вывернувшись, пополз куда-то…

- Куда вы, принцесса! – доносилось вслед с лязгом.

- Какая я вам нафиг принцесса, - шипел Вася минуту спустя, будучи пойман и снова прижат к постели, как суетливый хорек.

- Ой, мужик! – удивленно сообразили все трое. – А.. а где принцесса? – задал сакраментальный вопрос один из незадачливых спасителей дамской чести.

- Я-то откуда знаю? – ядовито поинтересовался Василий, наслаждаясь тем, что его отпустили. – Я проектировщик, Василий Занавескин… - ответил он, мстительно улыбаясь в кромешной темноте бесконечного одеяла.

- Сэр Элвард, - тут же без запинки ответили ему, пожимая руку латной рукавицей.

- Сэр Грей, - снова пожал Васину руку другой голос.

- Сэр Грюнвальд, - третий раз он хотел не дать руку в холодные тиски, но тут его почему-то снова схватили и вжали в матрас. Вася было пискнул протестующее, но заткнулся сам: из темноты одеяла на него смотрели два огромных желтых глаза. Почему-то он решил, что в такой ситуации было бы не зазорно и описаться, но сдержался, только вцепился в ближайшего рыцаря. Заодно установил, что это действительно рыцарь – цельный доспех и благородный мат были тому доказательством. В лицо пахнуло горячим воздухом с запахом гари. Вася закрыл глаза и судорожно сжался. Одеяло заскользило, матрас встал на дыбы, послышались звуки ударов, ругань, лязг оружия и что-то напоминавшее рев турбины… «Огнедышащий», - с какой-то отстраненной отчетливостью заключил про себя Василий. И тут все стихло. Руку ото рта убрали, и он смог выдохнуть…

- Ушел, - шепнули ему довольным голосом Грей и Грюнвальд.

- Ухх… Выпить есть?

- Конечно, сейчас у тебя в тумбочке гляну… - усмехнулся сэр Элвард.

- Разливай…

***

Пятница.

Вася натянул джинсы, кожаную куртку, одел любимые пижонские ботинки и влез в постель.

- Отпустите!

- Тише, принцесса, мы спасем вас!

- Эй, мужик, ты кто? Это мои слова! Я Балион-Драконоборец!

- Очень приятно. А я Сэр Василий. Не шуми – дракон близко. А вы, гражданочка, не переживайте – нам с благородными серами не впервой…

Вождь
День 30й Месяца Алого Змея,
Кряж Нар-Эрири, Горный Дом.
Несмотря на то, что на дворе стояла всего лишь середина осени, северный кряж уже покрывался снегом. Горные козы, во множестве скакавшие по утесам, перелиняли и покрылись плотной мягкой зимней шерстью. Оная шерсть, впрочем, не спасала от бесшумных снежных кошек, нападавших из метельной завесы, или пикировавших откуда-то сверху хищных птиц, уже вырастивших потомство в этом году. Мелкие грызуны шаарги, нагуляв за короткое лето жирок, закапывались в пещерки и норки, чтобы залечь в спячку, прочая мелкая живность разбегалась кто куда, устраивала себе теплые логовища… Весь кряж готовился к долгому зимнему оцепенению.
Такому же, какое охватило Горный Дом Вемпари.
Вот уже три с половиной века огромная, высеченная прямо в теле горы, крепость последних Крылатых словно оделась в плащ из тишины. На резные парапеты, башенки, галереи падал снег. Почти не горели огни. Редко когда одна-две крылатых синекожих фигуры промелькивали между арками, чтобы снова скрыться с глаз. Вемпари не желали показываться даже в пределах долины, что уж говорить о внешнем мире. Многие, к слову говоря, откровенно не понимали, почему Верховный Маг и его супруга все еще остаются среди людей, хотя воспитанник давно вырос. Пожалуй, только дети не разделяли всеобщей тяги к затворничеству и тиши. Им хотелось пробовать крылья, познавать мир не через разумы старших, а самостоятельно. То и дело какой-нибудь уголок притихшего Дома внезапно взрывался хохотом, топотом и визгом, а мимо взрослых, теряя перья по дороге, проносился пестрый клубок рук, ног, голов и крыльев. Среди гомонящей ватаги неизменно обретался Илле – младший сын Люциуса Одрона.
Нынче мальчику определенно не сиделось на месте, и он решил пробраться туда, куда детям ста тринадцати лет от роду ходить обычно не разрешалось – к Залу Вождей. А вдруг повезет, и он увидит там что-нибудь интересное? Например – а чем Вещий не шутит? – дядю Яноса-эрхе. Заметив, что отец как раз отправился в ту сторону, мальчишка спрятал жемчужно-сиреневого оттенка крылья под накидкой понезаметнее и, прячась в тени высоких статуй в огромном коридоре, последовал за ним.
Анфилада комнат и коридоров, по которым тихо скользили туда-сюда занятые своими делами вемпари, окончилась огромным круглым залом с прозрачными сводами, пропускавшими мягкий свет пасмурного дня. Древние, еще из Серебряных Облаков вывезенные фрески по стенам, изображающие предыдущих Отцов Крылатого Народа, почему-то покрылись пылью и каким-то странным красно-бурым налетом, но никто не решался близко подходить, чтобы попытаться навести порядок. Вемпари ждали. А что им еще оставалось?.. Приходя сюда, они с опаской и надеждой поглядывали на запечатанную дверь в Зал Вождей – но каменные пластины хитроумного замка оставались неподвижны. Всегда может случиться так, что Вождь не вернется с той стороны, но в таких случаях печать просто рушится… Сейчас она хоть и потрескалась, но оставалась цельной. И это тревожило брата Вождя ничуть не меньше, чем если бы она все-таки обвалилась.
Чернокрылый Люциус Одрон подошел к двери, внимательно разглядывая замок и казалось бы, вовсе не замечая сына, притаившегося в в тени за статуей. Его перья нервно дрожали, взъерошенные волосы топорщились вверх, будто он летал при встречном ветре, пальцы теребили край светлой мантии. Он старательно прислушивался к тишине.
- Так и нет вестей, господин Одрон? – тихо спросил несший здесь почетный караул Небесный Воин, сидящий под сводом арки напротив с фигурным копьем в руках.
- Я сам, по правде говоря, не уверен… - отозвался Люциус. - Мне кажется, что я… слышу брата, но…
Голос брата Вождя чуть дрогнул, выдавая нарастающую тревогу. Что если Янос не вернется? Что будет с Вемпари? Люциус, сам того не замечая принялся метаться туда-сюда. Наблюдавший за ним Илле в своем укрытии задрожал – ему передалось волнение и возбуждение отца.
- Да вы не волнуйтесь, вернется он, - вдруг заявил стражник, легко взмахнул белыми со светло-синей кромкой маховых перьев крыльями. - Чтоб Янос Одрон – и не вылез из какой передряги!
- Благодарю, - усмехнулся Люциус. - Я тоже на это надеюсь…
Илле разочарованно вздохнул, стараясь успокоиться. И чего он, спрашивается, сюда так рвался? Мрачно, пыльно, холодно, гулко. Ничего примечательного, кроме старой, уже заржавевшей, наверное, двери и побуревших от времени фресок. Он уже совсем было собрался выскользнуть вслед за собравшимся уйти отцом, как вдруг от опечатанной двери сквозь зал промчался ветер, ероша волосы и перья, раздался громкий скрежет камня о камень, повеяло Силой…
- Что? Не может быть! – подскочил отец, разом разворачиваясь назад. - Он возвращается!
Весть эта мощной мысленной волной всколыхнула весь Горный Дом меньше, чем за десять минут. Крепость гудела этаким пчелиным ульем, повсюду захлопали крылья, слышались крики и топот – все спешили к Залу Вождей. Увидеть, узнать, успокоиться! Вемпари столпились в коридоре, расселись под сводами, арками и на подоконниках, кто-то вовсе завис в воздухе при помощи магии. И все не сводили немигающих глаз с массивной двери, с тяжелых створок, расползающихся в стороны, с темного прохода за ними… Илле, поддавшись общему порыву, выбрался из своего укрытия и теперь вместе со всеми ждал чего-то. Никто и не подумал отругать мальчика за то, что он пришел сюда без спросу, это было сейчас вовсе не важно…
Единым порывом общий гвалт стих. Напряжение и ожидание густым облаком повисли в воздухе и перемешались так плотно, что окружающее пространство начало звенеть. Тонкие ментальные ниточки неуверенно потянулись вперед, туда, в темноту, стремясь найти то Единственное сознание, уцепиться, прирасти, чтобы ощутить силу и защиту Вождя. Пока его нет, каждый в племени чувствует себя осиротевшим одиноким ребенком, несмотря на друзей и родных вокруг.
Тишина, застывшая, как неподвижная воде в самых черных глубинах Океана, неожиданно рассыпалась о звук шагов. Тихих, легких и мягких, подобных шелесту упавшего листа. Но в царившем вокруг безмолвии они казались звоном тревожного колокола. Шаг, еще один. Тихо чиркнуло перо о камень, прошуршала ткань – и снова молчание. Пара неуверенных шагов. Шелест…
- Это Янос! – выкрикнул кто-то из толпы.
Люциус отпихнул чье-то крыло, протолкнулся вперед и оказался у самой двери. Из темноты вышел брат. Вемпари молчали, разглядывая нового Вождя.
Он почти не изменился за прошедшие три с половиной столетия, как будто ход времени его не касался. Все такой же жилистый и крепкий, невысокий в сравнении со своим отцом, но сильный. Может, лицо слегка осунулось, да седина, рано побившая волосы, закралась еще и на кончики антрацитовых перьев.
Первая ментальная ниточка осторожно коснулась сознания Яноса – прощупывала, проверяла, готовая в любой момент отдернуться… Но ее вдруг затянуло в безграничный омут силы, спокойствия, знания и мудрости, растворяя в себе и отдавая себя без остатка. Второй тонкий жгутик, третий, четвертый, пятый – все соединяются воедино, сплетаясь и срастаясь в одно огромное сознание. Янос глянул куда-то вверх, в хрустальные своды зала – карие глаза со странно-чужими зелеными и желтыми искорками, все еще щурясь с непривычки, скользнули по прозрачному минеральному стеклу. Крылья, усыпанные как блестками, перебегающими по перьям искорками-молниями, медленно распахнулись, словно Вождь красовался или потягивался после долгого сна, а потом столь же неспешно сложились.
- Я здесь… Наконец, - медленно произнес Янос.
Его голос гулко раскатился в стенах Зала Вождей.
И тут же всколыхнувшаяся волна радостных криков едва не оглушила Яноса, уже привыкшего к тишине. Кто-то его обнимал, хлопал по крыльям и плечам, дергал за одежду – но он ничего не замечал. Одно за другим сливались с ним сознания всех крылатых, выравнивая и в то же время изменяя разум самого Вождя – а Янос будто не замечал этого, неторопливо шествовал в сторону тронного зала, в сопровождении гудящей толпы. Мелькающие лица теперь казались… другими. Своими и чужими одновременно. Не-свои мысли начинании звенеть в голове, мешали и причиняли неудобства. Но это, как он знал, пройдет со временем.
К вечеру Горный Дом разразился празднеством в честь Вождя, да таким роскошным, каких, казалось, не видывали и в Столице в прежние времена. Вся гора осветилась разноцветными волшебными огнями, в долину полились музыка и песни, хозяйки напекли самых разных вкусностей. В залах и коридорах вемпарийской твердыни плескалось веселье, сопровождаемое танцами, беготней, состязаниями в ловкости, хитрости, остроумии, магическом искусстве.
Всеобщей радости не разделял только сам ее виновник, безмерно уставший от долгой медитации, почти похожей на смерть. Он статуей сидел в холодных объятиях Небесного Престола, положив подбородок на сцепленные пальцы и молча наблюдал за весельем сородичей из-под полуопущенных век… А потом как-то быстро и незаметно исчез, отдав корону кому-то из приближенных с наказом спрятать подальше и велев прислать в его покои цирюльника.


Вождь понятия не имел, что по окончании торжества один из его племянников наберется наглости проскользнуть мимо бдительной стражи прямо к его дверям и без стука войти. Мальчишка тихо прокрался через пустую полутемную приемную и, осторожно приоткрыв резную створку еще одной двери, всунул туда вихрастую светлую голову.
Дядя Янос обнаружился сидящим у камина в кресле. Блестящие жесткие крылья свисали по бокам, полы расшитой золотом парадной мантии разметались, а руки безвольно лежали на подлокотниках. Отсветы огня рельефно вырисовывали усталое осунувшееся лицо и… Мальчик изумленно ахнул, когда понял, что длинная взъерошенная грива черно-седых волос Вождя сменилась короткой стрижкой, и теперь пряди не доставали даже до плеч.
Янос чуть встрепенулся, отрываясь от своих мыслей, и покосился на дверь. В его глазах, подсвеченных огнем камина, блеснуло какое-то странное выражение... Как будто он что-то пытался вспомнить, но не мог. Или вспомнил, но... не верил? Вемпари потянулся рукой к волосам, неловко коснулся прядки над ухом - похоже, его самого удивляли отсутствие чего-то объемно-лохматого и внезапно образовавшаяся на голове легкость. Вождь молчал. Илле тоже молчал, почувствовав вдруг эту неловкость и не зная, как себя вести. Он неуклюже поклонился в пояс, как подобало перед Отцом Народа и застыл, не в силах выжать из горла ни звука. Только мысли скакали, как зайцы, никак не желая выстраиваться в ровные ряды. Он и сам не знал, зачем явился сюда. Просто… просто ему показалось, что это неправильно, когда кто-то в такой день совсем один. Глупо, да. Но… Ведь Вождь видит все эти глупые мысли, верно?..
- Ты ведь Илле? - наконец прервал молчание Янос, улыбнувшись. Улыбка получилась усталая, вымученная и слабая. Тут же попыталась сползти с лица, но Янос ее удержал.
- Д-да… - сипло выдохнул мальчик, разглядывая дядю во все глаза. – А вы… а т-ты… А… откуда ты меня знаешь, Янос-эрхе?
- Разве я могу не знать своего племянника? - черно-седые крылья шевельнулись, чиркнув перьями по полу. - Да не бойся ты так - я ж не кусаюсь!
- Я не боюсь! – тут же взъерошился Илле, подходя поближе. Еще мягкие светлые перья, меж которыми местами торчал детский пух, смешно топорщились в разные стороны, туника слегка сбилась, отчего мальчик напоминал воробья. – Просто… а вдруг нельзя?
- Чужим - нельзя. Тебе можно, - деловито отозвался Янос, едва не засмеявшись. Грозная пичуга - подумал он, хитро подмигнул ребенку и похлопал себя по колену, приглашающе кивнув.
Илле не нужно было долго упрашивать. Когда вся таинственность Вождя разом куда-то подевалась, мальчишка-слеток довольно ухмыльнулся и чуть ли не одним прыжком юркнул на колени к дяде. Смотрел в искристые карие глаза, осторожно, по самой грани, касался огромного сильного разума старшего родича, запоминал черты лица.
- Здесь лучше, чем там, - вдруг уверенно заявил он со всей искренностью, присущей, пожалуй, только детям.
- Ты прав - намного, - охотно согласился Янос, потрепав лохматые волосы племянника. Столько хотелось спросить, но он не решался. Впрочем, то, что он хотел знать - он знал. Когда и как Илле родился, как радовались пополнению его родители... как хотели спросить у главы семьи имя для ребенка. И как это оказалось невозможно.
- Слушай, Илле, а чем тебе нравится заниматься?
- Кроме лазанья, где не надо? – невинно захлопал ресницами мальчик, совсем не испугавшись признаваться дяде в шалостях, за которые отец непременно наказал бы.
Янос рассмеялся. Почему-то рядом с Илле тяжелые мысли рассеивались сами собой - даже головная боль проходила. Может, у парнишки есть дар целительства? Вполне может быть...
- Кроме лазанья, где не надо.
Мальчик распушил крылышки и задумался. Огляделся, словно хотел найти подсказку среди роскошной мебели, но комнату затапливала ночь, и подсказки не нашлось.
- Я животных люблю, вот! – гордо выдал он. – Разных. У меня даже живут некоторые, вот. Одна коза, два шаарга, птица сирим и даже детеныш снежной кошки. Я его на склоне горы нашел! Когда лазал, где не надо… - тут Илле густо посинел от прихлынувшей к щекам крови.
- Родители разрешают держать столько зверей? - вемпари сделал вид, что удивился.
- Они заявили, что так я хотя бы не путаюсь у них под ногами, - растянул улыбку до ушей племянничек. – А ты придешь на них посмотреть? – тут же встрепенулся он.
- Конечно. Как только отдохну - я ужасно устал. Договорились?
- Ага!
Илле обрадовано закивал и тут же нахмурился, пристально разглядывая старшего. Брови сошлись у переносья, на лбу залегла складочка. Мальчик сосредоточенно сопел, сверля Яноса глазами, а потом вдруг потянулся и запустил тому руку в волосы на затылке, вороша их тонкими пальцами, словно хотел распутать что-то или выловить.
- Там неправильно, - пояснил он.
Старший вемпари вздохнул, аккуратно убрал теплую ладошку ребенка с головы:
- В мире много чего неправильно. Но мы может только жить с тем, что имеем. Так, давай-ка беги к родителям - они тебя уже потеряли, - Янос оттолкнулся крыльями, мягко ссаживая Илле с колен и вставая, - И не забудь - потом покажешь мне своих зверей!
Мальчику отчаянно не хотелось слезать с теплых колен, но, во-первых, разве можно не слушаться Вождя? А во-вторых, в голове уже клубились рассерженные мысли матери и отца, грозившихся выпороть неслуха.
- Договорились! – Илле еще раз прижался к доброму дяде и, пожелав спокойной ночи, выскользнул вон.
Янос еще постоял, глядя в закрывшуюся дверь. Голова от избытка своих и чужих мыслей гудела, как кристалл-накопитель, десятки и сотни разных и порой противоречивых видений мелькали перед глазами, мешая успокоиться. Как же они ему… надоели! Иного слова Янос сейчас подобрать не мог. Нужно было… А что нужно было? Он не помнил. Огляделся по сторонам, рассматривая еле различимое в полумраке убранство своих покоев, знакомое и непривычное одновременно. Нашел глазами постель на полу у стены, жесткую, но сейчас казавшуюся невообразимо желанной. Спать, спать… Все потом… И все дела потом…
Уже заснув, он кое-как разделся и забрался под одеяло. Как коснулся ухом подушки, уже не помнил. Потом ему сказали, что он неделю проспал почти беспробудно, а если кто-то пытался его разбудить и предложить поесть… ругался. Нехорошими словами.

Про пододеяльного уютня

Сегодня был необычный вечер. Виктор готовился к этому многие месяцы: слушал рассказы бывалых охотников, наставления старших. Однажды даже удостоился чести напоить пивом Ивана – единственного, кто, по слухам, воочию видел Его. «Поначалу-то вообще на подушке Сонные места скапливаются: гнездятся, по углам переползают. Одно такое утром к уху приклеится и все – весь день на работе спать хочешь. А вот когда Сонных мест много, то тут дело запущено – тут Он и заводится». Виктор слушал все эти премудрости затаив дыхание и не переставая кивал, от чего в собственных глазах выглядел глупо, но остановиться не мог.
- Виктор, привет, - хмурый Семен плюхнулся за стол напротив и включил компьютер.
- Привет. Что смурной – случилось чего? – Ему не терпелось поделиться новостью.
- Да, - тот огляделся – не слушает ли кто, - Одинокий у меня завелся.
- Носок? – Глупо переспросил Виктор.
Семен не ответил, завозившись с заедающим ящиком.
– Месяц в углу в ящике прятался – пару искал, а жена вчера короб весь перестирала и все – искать больше негде. Носкоед, видать, пожрал. Их у меня два, а то и три в стиральной машине одежду подъедают, сам знаешь, из машин их сложнее всего выманивать. Дитеныш-то как начал дырки в носках прогрызать – я его сразу в коробочку, значит, и куда следует. А эти взрослые, отожрались небось… Ну в общем грустит у меня носок, вечерами хнычет жалостно, - посетовал сослуживец.
Виктор сочувственно выдохнул, сурово, по-мужски, сжал кулак, зачем-то почесал им затылок и выдал:
- А я сегодня на уютня иду.
- Да ну! Завелся-таки? – Оживился приятель. – Это дело, это правильно – чего с мелочевки начинать. А то будешь как Егор: за всю жизнь два кулька носкоедов, да трепливый книжный червь, а важности! Сам-то я, признаться, уже который год собираюсь на шкуру неубитого медведя поохотиться, да народ ушлый – на столько лет вперед ее поделили, что сил никаких…
…Под одеяло Виктор забрался в полной решимости. В голове снова и снова всплывал рассказ Ивана. Он всегда удивлялся, когда ловил себя на том, что Иван так ни разу и не описал уютня – только улыбался и бормотал что-то из серии "увидишь-не ошибешься". Вспомнился Семен с его утренним горем – стало жаль одинокого носка. Оно и верно – их всегда жаль, уж больно дружные они парой, а как беда с одним случится – так второй без него чахнет, по углам в шкафу хоронится.
Уютень ходил вокруг постели своими тихими шагами, а Виктор все никак не мог разглядеть хоть что-то. Казалось, протянешь руку – и вот уже в пятерне у тебя упруго извивается его крохотное тельце с мягкой шкуркой и добрые глазки смотрят на тебя так доверчиво, со смирением. «Вот, Виктор, молодец! Теперь у тебя совсем другая жизнь начнется» - Хвалил его Иван на утро. «Сейчас, погоди», - он отвлекся и полез в карман за трезвонящим мобильником… Батюшки! Какой мобильный - это же будильник! Виктор вскочил с постели, моргая и часто дыша. Комнату заливал ясный, золотой солнечный свет. Подлый телефон рапортовал, что Виктору звонил будильник и, что хуже, начальник. А самое обидное, что вместо хмурого утреннего расстройства все тело наполняла блаженная расслабленность и сытое довольство, из-за которых оказалось решительно невозможно расстроиться.
Семен весь день был на выезде и Виктор неприкаянно мыкался по офису, разбирая собственное ночное фиаско. По всему выходило, что коварный уютень перехитрил его, усыпив бдительность... а потом и самого Виктора. Но сегодня он собирался во что бы то ни стало изловить редкого зверя, которого и увидеть-то удается не каждому.
В итоге проснулся рано – еще до будильника. Вечер помнил фрагментарно и только до того момента, как натянул одеяло до подбородка, стал поудобнее устраиваться для засады…и вот, нате вам: шесть утра, сна ни в одном глазу. Виктор недоверчиво завозился, лег набок и тут внутри у него все обдало жаром: совсем рядом под одеялом сопел крохотный – с кулак – бугорок. Он аккуратно потянул одеяло вниз и постепенно стал виден тоненький носик-рыльце, сопящий с каким-то мелодичным звуком и сжатая в кулачок лапка-рука, уложенная под шерстистую щеку. Зверь приоткрыл глаз, сладко потянулся на животе и вдруг вскочил.
- Проспал! – он сокрушенно заметался по краешку кровати, пробегая то на двух коротких лапках, то на четырех. – Проспал, подумать только! - бормотал он на ходу.
- Я вот часто так, - Признался Виктор. Уютень остановился и сел, смешно опустив передние короткие лапки.
- Бессонница у меня, - признался зверь, как в чем-то стыдном.
- Так я теперь на работу опаздывать не буду? – Обрадовался Виктор и тут же осекся, боясь обидеть уютня. Тот засопел и кивнул, украдкой вытирая мордочку.
- Жалко, - соврал Виктор, чтобы подбодрить. Зверь на свету выглядел плохо: шкурка не блестела, топорщилась клочками, глазки поблекли. – Может тебе ну.. помочь чем? – Он решительно выпихнул из-под одеяла на пол коробочку, в которую намеревался сажать добычу. Уютень посмотрел недоверчиво, но потом юркнул под одеяло и высунул нос, устроившись на краю подушки: - Сказку хочу.
Виктор философски вздохнул, уложил руку под голову и негромко начал:
- Жил-был на свете… - Как сказка кончилась он досматривал уже во сне. И хоть впоследствии о его имени и ходили в узких кругах легенды, но "куда следует" он сдавал всегда только носкоедов. И сонные места, утром прилипшие к уху .

Сообщение отредактировал Раш - 16-03-2011, 9:30

Истинное предание

Любопытный ветер заглянул на открытую веранду, тронул кисти на столе, загнал в угол легкий свиток, подкрался к сидящим друг против друга людям, заглянул в пустую пиалу. Безмятежная неподвижность на смуглых лицах дразнила; ветер дернул за тонкий ус и отпрыгнул в сторону.
- Многому учит наставник, но три важнейших его задачи суть воспитание долга, воспитание мужества и воспитание духа.
Ветер притих и улегся в ногах - люди оказались непростыми. Где еще научишься просто так какой-нибудь мудрости? Нужно внимательно слушать, не пропуская ни словечка. Шалости подождут.
- Предание гласит, что один из учеников славного мастера вскрыл себе вены, когда наставник захотел увидеть алые цветы на белом снегу...
- Это предание дошло до вас не полностью, почтенный. Истина осталась скрытой.
- В чем же она?
- Когда первый ученик вскрыл себе вены, наставник отсек мечом полы своего халата и перевязал раны, сокрушенно сказав: "Я воспитал в тебе долг, но не воспитал ни мужества, ни духа...". Второй ученик обнажил оружие и напал на учителя, сказав: "Кровью твоей нарисую я эти цветы!"
Ветер перестал дышать.
- Что же учитель?
- Он легко обезоружил недостойного ученика, сказав в сокрушении сердца: "Я воспитал в тебе мужество, но не воспитал ни долга, ни духа..."
- Предания обычно повествуют о трех учениках.
- Был и третий. Он подошел к деревцу сливы, дохнул на него, и в зимнюю стужу распустились алые цветы среди белого снега. Учитель поклонился ученику и сказал: "Я воспитал в тебе дух, теперь я могу уйти на покой".
Сухие пальцы подняли пиалу, сухие губы подули в сухую чашу. Миг - и на глазах у изумленного ветра над тонким фарфором поднялась струйка пара.
- Угощайтесь.

Сумеречная фаза

Все знают признаки наступившей ночи: обманчивая тишина, свет уличного фонаря сквозь серебристый тюль и непроглядная тьма. Другое дело сумерки.
Звуки ещё не стихли: слышно, как где-то за гаражами завывает бродячая псина, затихает лязг в водопроводных трубах и по потолку бежит свет от фар проезжающего автомобиля. Воздух из прозрачного становится сизо-сероватым, кисельно густеет. Солнце давно зашло, но именно в это время рождаются тени. Они падают буквально от всего: от джинсов, сложенных на стуле, стопки книг на столе, мятого фантика и даже от накидки на кресле. Мало того, тени собираются в каждом углу, концентрируются. Они становятся лиловыми, постепенно наливаются фиолетовым. Набирают силу, чтобы затем, когда придёт время...
Сквозняк что-то шепчет вздрагивающим занавескам. Невдалеке раздаётся тоскливый свист металлических колёс перегонямого товарного поезда, затем унылые реплики дежурной. Всё затихает. Слышно только: «Тик-так. Тик-так». Секундная стрелка настенных часов мерно отбивает такт, волоча за собой минутную и часовую. Проблема лишь в том, что у меня нет настенных часов. Вернее, они когда-то были – круглые, с белой окантовкой и чёрным циферблатом с римскими цифрами – но их пришлось выбросить, после того, как они свалились и разбилось стекло. А теперь они висят рядом с работой Джулии Белл и отсчитывают одно им известное время.
Тик-так. Тик-так. Тик-так.
Вот уже и не джинсы и рубашка на стуле, а горбатая карга с артритными скрюченными пальцами. И не занавески качаются на окне, а прозрачная рубашка синелицей утопленницы.
Тик-так. Тик-так.
Снова тени на полу... они ползут. И, кажется, дышат. Воздух наэлектризован и сух. Пахнет гнилой тиной и старыми незажившими ранами.
Вдох-выдох, вдох-выдох.
Когда это началось? Неделю назад или две? Месяц. Целый месяц с наступлением сумерек я вижу их. И, думаю, они близки к тому, чтобы увидеть меня. А что случится потом... и даже думать об этом не хочется.
Тик-так. Тик-так.
Что прописал мне Сенецкий от этих галлюцинаций? Родиолу розовую и зарядку по утрам? Видел бы он эти уродливые пальцы, которые... Нет, я знаю, что они делают, знаю. Я вижу, как ловко карга складывает фантик в фигуру спящего. Вижу и не могу остановить. Сейчас их время. Сумерки.
Тени сгущаются в рассыпчатый ультрамарин, пульсируют, пляшут. Дышат.
Вдох-выдох. Вдох-выдох.
Живые тени! Кто бы мог подумать! Какой изысканный параноидальный бред! Я ведь знал, что Сенецкий не поверит, но всё же открылся...
Но почему я? Почему каждый раз они концентрируются именно здесь? Что, именно в этой квартире какой-то межмировой портал? Скорей бы ночь, когда непроглядная муть щедро зальёт всю комнату, и я не увижу этого обречённого взгляда утопленницы на окне! По её застывшему позеленелому лицу бегут мутные потоки воды... или это слёзы?.. По кому она плачет?..
Тёмная пыль взлетает и кружит надо мной.
Бух-бух-бух! – колотится сердце, опасно поднимаясь к горлу.
Ох, как тяжко! Как страшно! Дышать тем, у чего нет запаха, глядеть в потусторонние врата и видеть...
«Не смотри! – шепчет внутренний голос. – Не открывай глаза! Не откры...»
Тик-так. Тик-так. Тик-так.

...Дракон был матерый - пузатый и чешуйчатый, да еще с рогами. А главное, за драконом была башня!
- Прочь с дороги, зверь! - без энтузиазма предложил я.
- Нее..-проскрипело в ответ.
- Пшел прочь, скотина! - певуче донеслось из окна, вслед вылетающему горшку с геранью. В дракона хрупкая девушка и не попала бы, но горшок полетел дальше и чуть не огрел меня. "Ах, дамы..."
- Я спасу вас, госпожа! - храбро выкрикнул я и схватил дракона за лапу. Тот попытался втянуть конечность под теплое пузо и заурчал...
- Парень, ну чего ты там забыл?...
- Молчи, зверь! - упорно вытягивая на свет драконью пятку грозно заявил я.
- Пригнись.
- Что? - в глазах появились звезды...
... Мы сидели на пригорке, дракон прикладывал к моему лбу холодную латную рукавицу. Нам открывался чудный вид на замок с высокой башней...
- Черт их разберет, этих баб... - философски заметил дракон.
- Дам, - дежурно поправил я, ощупывая шишку.
- Дай, - согласился дракон, подставляя рогатый лоб

"Они` играют в карты, должно быть пасьянс, но - только на раздевание". Они`, они? Они` Они - это из другой оперы (и да-да, даже на другом языке).
Драконы играют в карты на баб, не, не на раздевание, просто на...
Можно сказать, "дам".
Фиолетовые фигурки над занавесками в пантомиме говорят о своем - молча, они (да, тут "они" - на русском) молчат, ни звука - в отличие от драконов. Феи никогда не скажут ни единого ... может вру - звука.
А вообще их речь о дороге, что там с драконами и перчатками, что нам (не кидали) принцессы? О. Это загадка - часто ли принцесса кидает перчаткою под ноги своему возлюбленному?
Принцессы - не кидают чужим, они же принцессы, поручик!
Рогатые не разберут... ни дам, ни не дам...
Вздохнул.
Кстати, подлинные драконы - вполне милы в тех местах, где их нормальный (подчеркиваю! нормальный размер) метра два-три... летают себе, но в основном охотятся на земле, странно, при их размерах - странно, на насекомых.
А дамы - они (по русски) странные...

Птичий Пастырь смотрит на солнце, не моргая. Золотые лучи плавятся на его тонких косах и мелкими монетами остаются на плечах. Птичий Пастырь не улыбается, только глаза хранят две капли неба - прозрачные, как вода горных озер и необъятный купол над ними.
Шаги его босых ног беззвучны - по опавшим листьям и камням, льду и песку. Птичий Пастырь держит в пальцах, тонких и ломких, как березовые веточки зимой, флейту - и каждый его выдох это выдох мелодии, бьющейся, как сердце в маленькой груди.
Он знает музыку каждого пера, что ловит ветер под куполом небес. Он знает всех птиц.
Его музыка смешна и печальна, пронзительна и безразлична, пахнет снегом и первыми цветами, кровью и молодой листвой.
Но самая грустная нота звучит протяжно и безнадежно. Юи-и-и! Она падает подстреленной птицей, затухает умирающим дыханием.
Её унёс северный ветер, вырвал из ладоней отца. Юи-и-и! Перья и бубенцы, пальцы - тростник, веточки-ключицы и серебро волос, что Птичий Пастырь заплетал в косы, как у себя.
Он зовет, и мелодия плывет по течению неба, петляя между облаков, уносится по четырем сторонам света на крыльях - слабых и сильных, белых и черных, хищных и трепетных. И в каждом уголке мира звучит отчаянно-горькое - Юи-и-и, полынь глаз и звон голоса, легкий шаг и пахнущие мать-и-мачехой глаза, перья и флейта, что вырез из ясеня отец - чтобы звала, чтобы узнала каждое перо под небом, что шла рядом по бесконечным дорогам.
Осень опускает на косы Птичьего Пастыря пылающий венок кленовых листьев, зима выбеляет волосы снегом, весна бросает в лицо запах мокрой земли, а лето - душистый пот изнемогающих от жары трав. Но её нигде нет, и всхлип флейты, одинокий и отчаянный, звучит последний раз, и плачут вместе птицы - от запада, где песок и звезды смотрят друга на друга с улыбками, до востока, где покачиваются на глади озер лотосы.
И когда Птичий Пастырь закрывает глаза, на его плечо ложится легкое перо, а на другое опускается та, чей голос - горькая мелодия флейты, звон бубенчиков из серебра и свист снега, не тающего на оперении; слишком долго её держал в объятьях северный ветер.
А потом они идут вместе по дороге, и солнце смотрит им в глаза, а они – смотря на него, не моргая.

Месть
Ветер крепчал, скрипя старыми деревьями.
«Еще немного», - решил Алех, едва сдерживая стук зубов.
Дорожный плащ не грел. Ледяные лапы вихря забирались снизу и холодили тело. Сердцу, пылающему стылым огнем мести, озябнуть не грозило. Слишком многое пережито, слишком многое отдано в жертву.
«Оно где-то здесь. Привязано к руинам».
На узких колоннах влажно блестели грибы. Ступени густо поросли бурым лишайником, слишком похожим на кровь, что лилась здесь когда-то.
Осенний лес гудел. В ультрамариновую мглу золотыми монетами сыпались листья. Они что-то торопливо шептали, скатываясь в изумрудный мох, и летели дальше.
Пальцы онемели. Алех пару раз сжал рукоять скимитара, разгоняя кровь.
Ветер озверел, вырывая мелкие куски трав и швыряя в лицо. Деревья стонали, тщетно закрываясь кривыми ветвями. По лесу раскатился оглушительный рык, перекрывший обезумевший вой:
- Я здесь, смертный...

Кайнар облегченно выдохнул, когда лошади выпрыгнули из сияния Арки и глухо затопали копытами по слежавшейся прошлогодней хвое. Вкусный лесной воздух накрыл мягкой волной, словно Юдар потрепал прохладной дружеской лапой. Вокруг царили родные звуки: шум ветра в кронах высоченных деревьев, редкие переклики птиц, звон комарья, шуршание, шушуканье и шорохи в темной глубине хвойной чащи. Если приглядеться – увидишь краем глаза, как из стволов и веток высовываются любопытные зеленые мордашки здешних духов. Совсем любопытство разберет, так и лешак покажется.
Время близилось к вечеру. Солнце еще не село, но под пологом леса уже расползался сумрак и тянул молочно-белые усики холодный осенний туман. Скоро проснутся и выйдут на охоту ночные обитатели чащи. Химер вроде бы лениво, невзначай поглядел на своих спутников и спрятал ухмылку. Мальчишка хоть и старался казаться степенным и спокойным, нет-нет да начинал вертеть головой по сторонам, разглядывая необъятные вековые стволы или водя пальцами по шершавой лишаистой коре. Кузнец то и дело поглядывал вверх, стараясь различить за деревьями нежное белое сияние.
А еще – пахло домом. Кайнар потянул носом воздух. Уже здесь его чуткий нос ловил знакомые запахи материнской стряпни, печного дыма, совершенно особый запах дерева из которого выстроено родное гнездо. Отец наверняка строчит какой-нибудь очередной очерк, сидя в своем кабинете наверху, мама хлопочет у печи… и хорошо бы это были сладкие булочки. Химер мечтательно зажмурился и чуть не заурчал от предвкушения. А потом к вящему изумлению спутников пришпорил коня и ускакал через лес. Димхольд, ругнувшись, пустился за ним следом, а там и Рею ничего больше не осталось, как вцепиться в гриву своей лошади и мечтать не вывалиться из седла.
Вылетев на широкий, ничем не огороженный двор перед домом – от кого в заповедном лесу таиться? – химер громогласно рявкнул, не вылезая из седла. Мощный голос зверя эхом отозвался среди деревьев, вспугнул с веток затихших было птиц и заставил вспыхнуть свет в окнах дома.
- Эй, родители, заснули что ли?
Он не видел, как Димхольд, державшийся чуть позади, спрятал в усах усмешку – мол, чучело, оно чучело и есть, годами-то старше, а нравом чисто молодой обормот. Видать потому, что спешить некуда. Ну а Рей просто принимал все как должное.
Тут на крыльцо вышел пожилой вемпари в простой домашней тунике, перехваченной узорным плетеным поясом, и босиком. Оглядел честную компанию, хмыкнул, размахнулся и запустил в химера яблоком, метя в лоб. Тот неторопливо отклонился и, поймав плод, отдал его Рею.
- Чего орешь? – взъерошил перья старый чародей. – Всех волков по округе перебудил!
- А нечего спать, когда хозяин леса домой вернулся, - ощерился в улыбке Кайнар. Улыбочка в шесть клыков вышла зверская. – Позволь тебе представить нового члена Круга, Хранителя Земли Димхольда дин Райегара. И Рея, драконье чадо.
Чадо во все глаза разглядывало вемпари.
- Да уж вижу... - кивнул крылатый. - Заходите в дом - гостями будете... Мать уж там хлопочет на всю ораву.
Кузнец, услышав про Хранительство, крякнул, но ни слова не сказал. Вид у него был такой, будто его огрели дубиной по затылку и ему очень хочется высказаться матом, но нельзя. Кайнар едва слышно муркнул горлом – поддается упрямец. Что ж, таковой и должна быть Земля – нерушимо твердой в противовес текучей и податливой воде.
Спешились, поставили лошадей под навес, расседлали (чему возненавидевший седло драконыш был искренне рад), и химер на правах хозяина повел гостей за собой. Его удивило отсутствие Юдара – обычно Змей сразу же кидался на него с радостными воплями, а тут не было его ни слышно ни видно. Странно…
Гостям в вемпарийском обиталище понравилось. Тепло, светло, красиво и уютно, и безделушек всяких немеряно. Многих вещей Кайнар и сам не видел, видать родители перенесли из Горного Дома. Айфиру до новшеств дела не было – дракон, едва переступив порог сеней, со всех лап кинулся на кухню, вкусненькое клянчить. Увы, Инайя-эрхан с позором выгнала его тряпкой, мол, проглот и так налопается за ужином из чужих тарелок. Он и не разочаровал хозяйку, конечно же! Наглая собачья морда за вечер успела перебывать возле каждой тарелки, да еще и не по одному разу.
Вести себя с родителями привычно – то есть во все горло мурлыкать, ластиться, греться под крылом у отца и все прочее в том же роде - молодой химер при гостях не хотел, а посему сдерживался – надо же было произвести правильное впечатление на будущих сородичей! Вместо обычной домашней игривости химер все больше отмалчивался и наблюдал за всем, что творилось вокруг. За молчаливым Димхольдом, скупо отвечающим на деликатные расспросы Равена – кузнец, казалось, был увлечен пряно приготовленной курицей и отвечал односложно. За Рейнардом – драконыш от усталости и обилия навалившихся впечатлений совсем притих, забился в угол и теперь разглядывал оттуда крылатых. За матерью, то и дело вопрошающе поглядывающей на мужа. Все время сверлила сознание какая-то странность, неправильность этого вечера и окружающего пространства. Отсутствие Юдара настораживало и заставляло уши прижиматься к голове. Хорошо, густая грива слегка скрывала поползновения сей части тела. После ужина, сыто растекшись в кресле и прикрыв глаза, Кайнар отпустил сознание на волю и обшарил мыслью дом, поляну и ближний лес.
- В нашей чаще завелся чужой? – приоткрыв один глаз, спросил он у отца.
- У нас гости, - отозвался Равен. - На заднем дворе.
- Странные гости, избегают общества хозяев, - хмыкнул химер и глотнул чая из фарфоровой чашки, зажатой в кончиках когтей. – Родичи?
Мальчик возле камина уже откровенно спал, обняв пушистую шею Айфира. А Димхольд в своей задумчивости даже не замечал, что к нему шустро подползает небольшая земляная змейка, вобравшая в себя почти весь чернозем из умостившейся возле окна цветочной кадки. Она оставляла комья земли на ковре, но сказать духу Земли «Брысь!» никто не посмел – невежливо.
- Можно и так сказать. Наш новый Вождь осветил нашу глушь своим визитом, - мечтательно улыбнулся крылатый. Звучало так, будто сию фразу он собрался внести в летопись. – Может, ты его помнишь? Янос Одрон.
- Смутно… Светиться от собственной важности начал?
- Едва ли. Скорее... трудно объяснить. Если хочешь - выйди сам с ним поговори.
От того, что гостем был «всего лишь» Янос Одрон, тревога почему-то усилилась и никак не желала поддаваться усмирению. Кайнар залпом допил чай, отправил опустевшую чашку в полет до стола и встал, будто вытек из кресла. Выходя из гостиной, поцеловал мать, проурчав ей что-то в ухо, и скрылся.


Янос сидел возле дровянника на крупном чурбане, раскидав по земле крылья и глядя куда-то вверх. Там, свивая из воздуха и легкого тумана кольца и узелки, носился Юдар. Элементаль негромко вскрикивал разными голосами, всхлипывал, урчал, смеялся, но, в конце концов, ухнул на землю, подняв пыль и мусор, и затих. Только полупрозрачная морда блестела легким перламутром глаз.
Почти неслышно прошуршали трава, песок и мелкие камешки. В темноте, разбавленной лунным светом, сверкнули два желтых глаза, послышался вздох. А потом чуть рыкающий, но звучный низкий голос произнес:
- Вот ты где, Юдар, проказник! Почему не сказал, что у нас высокий гость?
Дух шевельнулся, нахохлился, ощетинившись облачком пыли - словно собирался что-то высказать, но сидящий спиной к химеру крылатый только махнул рукой и элементаль затих.
- Ну, прости его, он со мной тут летал.
- О нет, я его очень строго накажу, - химер попытался скрыть неловкость за шуткой – не очень-то удобно разговаривать со спиной. Тем более крылатой спиной венценосной особы.
Янос тихо рассмеялся. Юдар, подняв морду с земли, неуверенно повторил его смех и подлетел к химеру, залезая в волосы и поднимая их дыбом.
Вемпари медленно встал, перетряхнув крыльями и поправляя одежду, повернулся, наконец, к Кайнару, глядя на него пристально, но как-то устало. Цепкий взгляд целителя привычно подметил места, где когда-то были шрамы и перекосы, незаметно ментальный щуп проверил цельность кокона и тут же отпрянул. Все вышло так, как задумывалось. Химера получилась великолепно сильной и гармоничной, от попавшего к Равену заморыша и следа не осталось. За серьезностью в светящихся глазах плясали дурашливые чертенята. Н-да, далековато еще до виденной когда-то Яносом мудрости в янтарных глазах! Химер слегка недоуменно выгнул белую бровь – наверное, заметил короткие волосы, явление для мага недопустимое. Однако, ничем иным удивления не выдал и, отступив на шаг назад, отвесил положенный полный поясной поклон:
- Рад видеть тебя вновь, Вождь.
Янос едва заметно улыбнулся, вежливо кивнув. Рассеянный взгляд скользнул куда-то поверх головы химера. Он хотел уже что-то сказать, но неожиданно подлетевший Юдар залез в его крылья, встопорщив их дыбом.
- Юдар! Что за безобразие?! - праведно возмутился Одрон, пытаясь выровнять оперение.
- Поиграть просит, - пожал плечами Кайнар и вдруг напрягся, поставив уши торчком, глаза удивленно округлились, потом сощурились. Пространство взволновалось вокруг него. – Воздух сменил Хранителя? Что случилось с отцом, пока меня не было?
- С ним - ничего. Но... ему в его возрасте уже тяжело нести на себе бремя Хранителя, - Янос передернул крыльями и снова отвернулся от химера, - Воздух тоже это знает. Поэтому был передан мне.
- Понятно.
Химеру надоело стоять на одном месте, и он принялся прохаживаться взад-вперед. Текуче и вальяжно, как ленивый кошак, до одурения объевшийся синего корня, скользил по двору, то и дело отмахиваясь от игривого Юдара и поглядывая на крылатого – прислушивался к волнению силы вокруг, к ее взаимным откликам, что возникали между ним и Яносом. Им предстояло привыкнуть друг к другу, чтобы в будущем стать единым целым в общем Круге, а посему от химера исходили волны открытого доверия, и такого же ответа он ожидал от вемпари. Глаза Кота все так же искрились затаенным весельем – вот сейчас что-нибудь выкинет!
Крылатый смотрел куда-то вовнутрь себя и вместе с тем, казалось, подмечал все происходящее вокруг. Сознание, расширенное и рассеянное одновременно, словно ощупывало химера... И отторгалось, будто не могло найти нечто важное, должное присутствовать. Янос что-то шепнул себе под нос, потом тихо фыркнул «Так не тот год!..» и повернулся к Кайнару: - Я так понял... ты еще одного Хранителя нашел?
- Да, - кивнул тот. – Его зовут Димхольд дин Райегар, его призвала Гея. И он один из тех, кто… В общем, он совершенно точно должен стать химерой.
Вемпари в ответ рассеянно передернул крыльями, задумчиво поскреб за ухом, словно что-то вспоминая.
- Интересно... и как ты хочешь сделать из него химеру?
- А понятия не имею, - заявил Кайнар. Выудил из кучи нерасколотых чурбаков один побольше, поставил напротив Яноса и уселся сверху. – Честно говоря, я в замешательстве, с ним же мальчик. Тот самый драконыш, что ты напророчил. Я думал спросить совета у тебя, Вождь.
- У меня?! - выражение лица Яноса стало настолько удивленно-растерянным, что даже Юдар замер. Правда, через мгновение элементаль подлетел ближе и попытался это выражение повторить.
- Ну, меня ведь этому никто не учил. Я даже смутно не понимаю, как из человека можно сделать химеру кроме как… - Кот запнулся. У него явственно не поворачивался язык произнести конец фразы – «кроме как при помощи скальпеля».
- Это «кроме как» - неподходящий вариант, - скривился крылатый. - Другого, я, конечно, тоже не знаю, но думаю... когда придет время, ты сам все поймешь. Иначе... Вещий бы просто не допустил твоего существования.
Из темноты, где светились желтые глаза, послышался разочарованный вздох.
- Значит, просто ждать? И все?
Янос кивнул и снова погрузился в свои мысли, перестав замечать окружающее. Он не понял даже, что химера рядом больше нет.

Этюд. Статус: под редактированием.

ИСТОРИЯ, РАССКАЗАННАЯ КАНИНАТИ

Много лет назад, когда мои рога еще не шелушились, а шерсть хвоста была блестящей и гладкой, эту историю рассказала мне Канинати, моя ученица. Я преподавал ей каллиграфию десять лет, и для уроженки Суалеха женщина достигла небывалых высот. Я полагал, что, завершив обучение, она вернется в княжество, однако Канинати осталась в Аллэи. Вскоре мы сблизились. Очарованный ее острым умом и необычным взглядом на литературу, я нередко проводил у Канинати вечера.
В один из таких вечеров зазвонил Предвестник. Канинати немедленно закрыла все двери и окна, чтобы Безумие не просочилось в дом, и зажгла большие оранжевые свечи. Мы сели в гостиной. Она поставила на угли очага чару с домашней караминой и положила на решетку куски пашуна, терпко-острого гриба. Я устроился в кресле поудобнее и укрыл колени узорчатой шалью. Мои глаза, глаза демона, видят в темноте лучше, чем днем, и я без труда различал очертания мебели, яркие цвета циновок и Канинати. Женщина нервничала.
Мне немного потребовалось времени, чтобы понять причину ее переживаний. Канинати переходила от окна к окну, оборачивалась на дверь в прихожую, и я догадался, что женщина заперлась от Безумия только из-за меня.
– Ты не боишься сойти с ума? – я кивнул в сторону коридора, принимая бокал из рук Канинати.
Женщина вздрогнула, и папоротниковый напиток обжег мне запястье.
– Нет...
Я поставил бокал на подлокотник кресла и усадил ее к себе на колени. Она вытерла мою кисть краем шейного платка и поцеловала покрасневшую кожу.
– Я просто думаю... Вдруг, увижу Нимино, моего младшего брата? – шепнула женщина. – Только тише. Он – лемора.
Я пораженно вскинул брови. Таинственные создания, леморы, появляются в Безумие, словно из ниоткуда. Они идут вереницами по улицам городов и бьют в медные гонги, пока опасность не отступает. Лица лемор скрывают белые маски без прорезей для глаз и рта, но с трещиной посередине лба. Откуда приходят и куда потом возвращаются эти странные существа, неизвестно. Некоторые каллейские ученые и сольхские волшебники предполагают, что леморы живут на другой стороне Зеркала и являются или угасающими мыслями давно умерших, но еще могущественных сидов, или призраками убитых сумасшедших.
Заметив мое изумление, Канинати поспешно закрыла мне ладонями рот:
– Тс-с-с... – сказала она и продолжила. – Это правда. Я расскажу, если ты не станешь говорить, будто я наглоталась пыльцы фей.
Мои глаза весело блеснули. Я набросил угол шали на женские плечи и притянул бывшую ученицу к себе.
– Как азе Кеал я ощущаю твою тревогу и не стану над ней смеяться.
Канинати замялась.
– Пятнадцать лет назад, – начала она, – мне тогда не исполнилось и четырнадцати – я, Нимино и отец возвращались домой. Из-за шторма мы задержалась в порту княжества Весх, где брат подхватил какую-то болезнь. Он кашлял, его кожа горела, на руках и на груди появились багровые синяки, через день потрескавшиеся до кровоточащих язв. Опасаясь, что Нимино станет хуже, отец не решился продолжить путь, хотя буря стихла на третьи сутки.
Канинати поерзала, устраиваясь поудобнее.
– Отец истратил почти все деньги, приглашая лекарей и волшебников, но Нимино ничего не помогало. Мой брат лежал в забытьи, и я плакала, потому что мне казалось, он умрет. С наступлением сомбрио Нимино стал совсем плох, и тогда нас навестил Хайвес, очень странный сольхец. На его плечах колыхалась накидка из перьев серого онира. Волосы у Хайвеса были длинные, черные, а пальцы – с маленькими и крючковатыми ногтями. Однако больше остального мне запомнились глаза: невыразительные и похожие на старые потертые зеркала, – женщина вздрогнула, я погладил ее по спине. – Хавейс сказал, что Нимино умрет в последнюю ночь сомбрио, если не прикоснется к Безумию. Отец рассердился. Он не поверил Хайвесу и прогнал его.
Я внимательно слушал.
– В тот месяц Безумие в Весхе приходило едва ли не с каждым рассветом, – вспоминала Канинати. – В эти часы раны Нимино начали сильнее кровоточить, и мой брат кричал от невыносимой боли. От его крика у меня все сжималось внутри. Я убеждала отца испытать совет Хавейса, но упрямец отказывался. Однажды Безумие задержало его в доме очередного лекаря, и Нимино остался со мной. Я открыла все окна и двери, а сама спряталась в спальне брата в шкафу. Спустя несколько часов я услышала приближающееся пение лемор.
Женщина нахмурилась.
– Оно ставилось все громче и громче. Мне показалось, что сильнее стучит только мое сердце, но потом скрипнуло крыльцо, и протяжно застонали половицы – в спальню брата вошел лемора. Белое одеяние окутывало безликого саваном, длинные волосы спускались до пят и струились по ковру черным дымом. Лемора склонился над кроватью Нимино, взял его на руки и удалился. У меня же – закружилась голова, и я потеряла сознание. Когда отец нашел меня, то очень рассердился и сильно избил.
Канинати прерывисто всхлипнула и вздохнула:
– Я так скучала по Нимино, что брат начал сниться мне. Он говорил, я должна разрешить ему уйти, иначе мне придется отправиться следом, – женщина на мгновение замолчала. – Нимино хотел сжечь все корабли, вырвать все якоря. Брат угрожал и льстил, бросал мне в лицо грубые слова и обвинял. Я отвечала, что все равно буду ждать его возвращения и звать, пока он не вернется – а, когда вернется, то обниму и расскажу, как скучала.
Она подняла глаза:
– Каждый раз, когда я вижу лемор, я кричу им вслед. Они слышат, хотя и не оборачиваются даже.
Я с трудом сдержал усмешку и провел пальцами по светло-русым локонам бывшей ученицы, и подумал, что жители княжеств, Рескуры и Сольх безнадежны в своей наивности.
Тан... тан... тан...
Снаружи раздались удары маленьких гонгов. Канинати попробовала соскочить с моих колен, но я прижал ее к себе. Женщина заплакала. Бережно придерживая за плечи, я отвел ее в спальню, лег рядом и взял за руку. Мы долго не могли заснуть и смотрели в потолок, прислушиваясь к монотонному пению и представляя лемор в белых одеждах и костяных масках – вереницы, точно живые узоры на улицах Аллэи.
Следующий год стал последним в жизни Канинати. За пять дней до наступления сомбрио она заразилась той же болезнью, что и Нимино. Я не стал, как ее отец, звать лекарей и волшебников, и лишь находился рядом. В первое же Безумие я отпер все двери и окна и остался ждать возле постели женщины, прося азе Кеал уберечь меня от сумасшествия.
Мне не пришлось сидеть долго. Как я и предположил, за Канинати пришел лемора. Он долго стоял рядом с больной женщиной, не обращая внимания ни на меня, ни на ее мучения, затем снял маску. Бледно-русые волосы упали на красивое лицо; лемора походил на Канинати, и у меня не возникло ни единого сомнения в том, что он – ее брат.
– Я заберу ее, а ты – не зови, как она звала меня, – голос Нимино, отстраненный и сухой, оставил в моем сердце крупицу страха, – иначе ты тоже последуешь за нами.
Лемора поднял сестру на руки.
– Давным-давно Зеркало разбилось, и с тех пор его осколки скользят с ветрами Алито. Иногда они пронзают сердца живых, и эти живые становятся маленькими зеркалами, для которых меркнет все, кроме сражения с рвущимся с той стороны Безумием: с мертвыми, забывшими о смерти, и с живыми, считающими себя мертвыми.
Я поймал взгляд Нимино и понял, что никогда не забуду его глаза: невыразительные и похожие на старые потертые зеркала. Я вздрогнул и, споткнувшись, поднялся.
– Однажды, когда все осколки будут найдены, мы снова сложим из них Зеркало.
Охвативший меня при этих словах ужас не описать. Я поспешил к дальней комнате, чтобы запереться там. Я спрятался среди старых вещей и затих. Способность мыслить не скоро вернулась ко мне, а, когда это произошло, я задумался, что осколки, превращающие живых в лемор, – последняя попытка Зеркала собрать себя воедино.
Это тронуло меня, и я, с тех пор начав изучать мифологию сидов, изменился навсегда.

Зеленая сказка

Есть такие моря, где ночами вода светится - зачерпнешь в горсть, а у тебя в ладонях зеленоватое мерцание соленых капель. Над этими морями небо - зеленое и старое, становящееся прозрачным к полудню, а на закате пылающее изумрудом. И солнце над этими морями и в этом небе - диск старой бронзы, усталый и тусклый.
А еще есть острова - мелкие и большие, жаркие и холодные, рассыпанные жемчугом по морям, где вода светится, словно отражая в себе звезды, которых на самом деле нет в небесах.
И никто не расскажет, кроме самых старых камней в северных горах, и самых горячих песков в южных пустынях, о тех временах, когда в мире было золотое солнце, и диски лун неспешно бродили по звездному небу.
В зеленых морях столько островов, что со счета можно сбиться, если попробуешь каждый найти на карте; да и нет таких карт, на которых были бы все.
И есть одни капли земли, мелкие, просоленные ветрами, дующими со всех сторон, бисер песка и холмов, где трава выжжено-желтая, а полосы берегов бесконечны и усыпаны большими раковинами. Жители этих островов болтливы, как уличные кошки, и также легкомысленны. Они любят рассказывать истории и сказки, перекладывая слова на музыку или перепевая мотивы, чтобы пугающие детей россказни становились балладами о любви, а колыбельные - песнями, чьи горечь и тоска остаются солеными каплями на ресницах.
И каждый вечер к небу, отливающему изумрудом и каплю - индиго, взлетают мелодии и голоса.
И есть на этих островах истории, которые никогда не посмеют изменить, как бывает с теми песнями, что передаются из уста в уста, когда теряются одни строки и тут же, на ходу, вплетаются другие.
Истории, вышедшие из правдивых событий, и оставленные нетронутыми даже спустя десятилетия, хотя редкая история не обрастает, как причудливый гобелен, строками-нитями, пёстрыми и придуманными.
Говорят, жили когда-то на островах, где просолены камни и дети, два брата. Один делал самые лучшие в мире флейты. Невзрачные, они доставались не каждому, но своей мелодией зачаровывали и вели за собой. Шептались, что одни из флейт поют голосами китов, другие - выводят русалочьи мелодии, плач третьих похож на шепоты самых высоких северных гор, бритвенно-острые пики которых дотягиваются до небес.
Но не каждому, кто приходил в дом братьев, маленький и продуваемый ветрами, везло. Не каждый уходил с флейтой, даже если мог заплатить любые деньги; мастер не продавал свои творения кому угодно, и даже самый лучший музыкант мог остаться ни с чем, если в его душе не было искры мелодии, не было искренности и серебряного лезвия таланта.
А второй брат, говорят, родился немым, с запечатанными навсегда губами, сомкнутыми и неподвижными.
На островах братьев голос любого жителя, будь он даже простой рыбак или собиратель устриц, очаровывал и пленял; немоты боялись. Шептались, что Владыка Глубин сковал губы младшего брата, потому что его голос рождал бы шторма и бури. Но море, прячущее в своих зеленых волнах того, кто властвует над течениями и повелевает солеными водами, молчало, словно само было немым.
И каждая флейта, что делал старший, была крохотной ступенькой бесконечной винтовой лестницы. Мастер хотел создать флейту, что говорила бы голосом брата. Что подарила бы его голос миру. И ему самому.
Мастер вытачивал флейты из рыбьих костей, что были прозрачны и тонки, и свет солнца окрашивал их в зеленый. Создавал он инструменты из дерева, что привозили ему с далеких южных островов. Каменные и серебряные, фарфоровые и золотые…
Но не одна не могла подарить голос немому брату, в чьих глазах мастер видел свое отражение и рассыпанной стеклянным крошевом тоску.
И тогда мастер-флейтист ушел. Он взял с собой лишь нож из клыка огромной акулы, заплел свои волосы в длинную косу, как делают жители северных островов, и отдал ключ от дома младшему брату, пообещав вернуться.
Парус на его лодке был тонкий и ярко-голубой, как глаза в зеркале. Как глаза того, кого мастер оставлял на берегу.
Он пообещал вернуться, и ветер подхватил эти слова, понес по песку и развеял над белой пеной.
Острова ложились под ноги мастеру флейт. Ложились острой и яркой травой, белым снегом и черным камнями гор, звоном ручьев и шелестом камышей, золотом песка и пестрым ковром осенних мхов.
... Лесами, где не было деревьев, а были высокие грибы, сквозь чьи тонкие шляпки проходил свет, окрашивая все в призрачно-зеленые цвета.
... Холмами, где трава была густой и мягкой.
... Пустынями, где к выцветшему небо из песков поднимались черные стебли колючих кустарников, а на пауках можно было ездить.
... Горами, где жили улыбчивые духи, заманивающие песнями и смехом путников в пещеры, и оставляющие их там жить вместе с собой.
Мастер шел по островам, от одного к другому, и искал то, из чего сделает флейту своему брату.
Весенние ветра приходили на смену зимним, а те сменяли осенние, что шли за летними… Седина осталась солью с перцем в золотой косе мастера, и дороги всех островов знали его легкий шаг и мелодию, что он напевал, когда шел под зеленым небом и диском старого бронзового солнца. А те смотрели на него удивленно и непонимающе.
И невесомым шлейфом за мастером вились истории. О том, как он приходил к молчавшим многие столетия менгирам и позабытым дворцам. О том, как искал ответа в ледяных пустошах, где зимами небо переливается холодной зеленью и пурпуром. О том, как не находил того, что искал, среди книг в библиотеках города золотых шпилей и широкополых шляп. И о том, как улыбка не уходила с губ, даже тогда, когда хотелось плакать.
Ведь он пообещал брату вернуться.
На исходе тринадцатого месяца года, когда ветра были злые и остро царапали щеки, а небо хмурилось и тихо плакало от полуночи до полуночи, избитый волнами нос лодки ткнулся в сероватый песок острова, которого не было ни на одной карте, и чьи извилистые очертания еще не вывела на бумаге ничья рука.
Мастер не знал названия этой земли. Не знал он, и как зовется море, облизывающее холодной водой низкие холмы, сбегающие прямо к полосе литорали.
Просто здесь он еще не искал.
Ветер шелестел ковылем, стелящимся под рукой серебристой кошачьей шерстью. Ветер гонял по песку сухие водоросли. Ветер ложился на плечи и оставлял соленые капли на щеках.
По низкому небу неспешно танцевали тучи, обещая дождь, а мастер, чьи руки все это время вытачивали флейты – для бродяг и бедняков, правителей и мудрецов, не смотрел наверх. И назад – тоже. Он шел вдоль ручейка, сбегающего к морю между холмов, понимаясь к его истоку.
Ветер толкал мастера в спину и шептал что-то на языке шороха трав и журчания воды. Ветер, соленый и добрый, привел его к источнику, вода в котором была холодна так, что оставляла капельки льда на руках и губах, и прозрачна так, что можно было разглядеть самую крохотную песчинку на дне.
Вода звенела серебром, как звенят маленькие бубенчики, что носят на лодыжках юные девушки на островах, что оставил мастер. Вода текла расплавленным золотом, цвета которого бубенцы на лодыжках юношей. Вода пахла горным снегом, шафраном и корицей.
Мастер опустился на колени, закрыл глаза и зачерпнул ладонями ледяные капли. Он не плакал никогда раньше; не заплакал и теперь, когда холод обжигал пальцы. Под опущенными веками вода сплеталась в тонкие струи, свивалась, будто нить, и ткала сама из себя худое тело флейты, звучащее голосами волн и запахом расцветающих мхов.

Говорят, жили на островах, где дома строят из раковин огромных моллюсков, где каждый поёт так, что может зачаровать и где на рассвете по бесконечным полосам прибрежного песка идут собиратели устриц, два брата.
И волосы одного были цвета морской соли, а у второго отливали расплавленным золотом, и руки у первого были холодны, но солнечным светом полнились глаза, а пальцы его брата грели в самые промозглые вечера, но глаза выбелило ожидание. Но когда младший подносил к губам свою прозрачную флейту, он пел всеми голосами мира, всеми мелодиями и звуками, и тогда в выцветших зрачках поселялось тепло и надежда. А старший закрывал глаза и слушал музыку, что подхватывала его, поднимала к небу и несла над жемчугом островов, рассыпанных между морями, мерцающими по ночам зеленоватым огнями.
Морями, таящими в себе Повелителя Глубин, хранящего свои тайны. Морями, принявших цвет солнца и неба, смотрящего сверху на двух братьев и тихо обнимающего их ветрами, пахнущими солью и цветущими мхами.

ГОЛОСА КОРАБЛЕЙ

ПЕСНЯ О ХАРТЕ-САРВАЕРЕ

Говорят, он слышал море,
Говорят, он слышал берег,
Но все знают, что Харт слышал
Мачты, реи, паруса.

Говорят, приехал с юга,
Говорят, что был пиратом,
Но все знают, что на деле
Рисовал Харт корабли.

Говорят, служил он в доках,
Говорят, не слишком рьяно,
Но все знают, что однажды
Харт саэрхов обманул.

Говорят, что он - пьянчуга,
Говорят, дымил Харт трубкой,
Но все знают, что начальник
Выпивал с ним, и не раз.

Говорят, он был безумен,
Говорят, что не лечился,
Но все знают, что Харт просто
Был хитрее, чем онир.

Говорят, он знал деревья,
Говорят, что лучше жизни,
Но все знают, чем для Харта
Оставались чертежи...

(гээнская морская песня, к которой каждый матрос считает своим долгом добавить два собственных куплета)

Медан Брут азе Кеал

Среди гээнских корабельных мастеров ходит легенда о Харте-сарваере, нелюдимом сольхце, который слышал, как говорят корабли.
Он приехал на юг уже в зрелом возрасте и в небольшом порту устроился грузчиком в док. Хотя у него не было ни клыков, ни полосатой гривы, ни вислых ушей, могучий, приземистый и косматый, Харт отчасти напоминал населяющих Гээну ллеров, и, возможно, поэтому легко сдружился с ними и без труда завоевал их доверие.
Однажды в порт зашла саэрхская шебека, и город наполнился тяжелыми, дымными и густыми ароматами благовоний, специй и масел. Вместе с другими рабочими Харт помогал разгружать судно. Он перенес несколько ящиков, а четвертый - поднял и опустил. Оставив груз в трюме, сольхец быстрым шагом направился к начальнику порта и сообщил, что в ольпах на самом деле вместо масел налит настой Золотого Песка.
К возмущению саэрхских торговцев, управляющий приказал вскрыть один из ящиков и откупорить случайный кувшин. Как и предупреждал Харт, масла внутри не оказалось.
Начальник порта арестовал корабль, привезший дурман, и щедро наградил сарваера. Вечером, за чашкой карамины, управляющий спросил мастера:
- Как ты узнал, что саэрхи привезли настой Золотого Песка?
Поколебавшись, Харт ответил лаконично:
- Я слышу, как говорят корабли.
Начальник порта удивился. Он не поверил сольхцу и решил испытать его.
Где-то на многопалубном фрегате управляющий спрятал медный медальон и сказал Харту отыскать украшение. Сольхец даже подниматься на корабль не стал - остановился неподалеку, наклонил лохматую голову и выпятил тяжелую челюсть. Через несколько минут сарваер распрямился и сказал:
- Ты положил его под бочку с пресной водой на полубаке.
Начальник порта удивился еще больше. Он взбежал по трапу и бросился на полубак.
Управляющий четырежды перепрятывал медальон, пока не убедился в правдивости слов сольхца. Только устав, начальник порта отправил сарваера домой, а сам написал в Латари старому другу, корабельных дел мастеру по прозвищу Ветвь.
Ветвь, который получил свое второе имя за то, что работал не с грибисиной, а с драгоценным деревом, ответил через месяц и пригласил Харта в Латари, на свои верфи. Ллер тепло встретил сольхца и попросил рассказать, как получилось так, что тот начал слышать голоса кораблей. Харт поделился историей неохотно.
- В Сольх было немного равных мне сарваеров, которые не боялись покидать берег. Меня звали с корабля на корабль, и я, наверное, если дни посчитать, лет пятнадцать проходил под парусами: чинил снасти, ставил мачты, латал пробитые бока. Больше других капитанов мою работу ценил волшебник Ро. Он платил втрое, и я часто присоединялся к его команде. Однако авантюрист Ро... еще тот. Как-то Ро задался идеей отыскать Мийану, берег котоголовых людей. Не нашел. Зато наткнулся на кладбище кораблей сидов.
Произнеся эти слова, сольхец перевел дыхание и сделал большой глоток крепчайшего кайта.
- Жуткое зрелище: когда-то бывшие парусниками плавучие громадины, покрытые кустами, грибами, мхом. В борта вросли скаты, кальмары, черепахи; на мачтах стонут ониры. Нет-нет, а подумаешь, что не корабли это, а изменившиеся до неузнаваемости сиды, - Харт отвел взгляд. - Команда, конечно, зароптала, но Ро захотелось помародерствовать. Наверное, надеялся найти какую-нибудь волшебную штуку. Да только не было ничего на мертвых кораблях. А я, вот, поранился.
Сольхец показал на предплечье неопрятный шрам.
- Зеркало знает, что за гадость мне в кровь попала, но только с тех пор и начал слышать. Мне еще кладбище это снилось, пока на юг не сбежал.
- А почему не поехал куда-нибудь вглубь суши, подальше от берега? - заинтересовался Ветвь.
- Да, - махнул рукой сарваер, - себя не изменишь. Не могу на паруса не любоваться.
После этого разговора Харт пробыл в Латари еще несколько дней. Ему уже предстояло возвращаться, когда накануне отъезда Ветвь снова навестил сольхца и предложил ему должность на верфи. Сарваер не смог отказаться от возможности поработать с драгоценным деревом.
Прошлое словно возвратилось к Харту. Он чертил увлеченно и с искренним удовольствием, проводил дни среди шпангоутных ребер и наслаждался ароматом свежеспиленных деревьев, в котором трепетала только мускусная свежесть и не единой нотки грибисинной затхлости. Ветвь не мог нарадоваться на нового работника и совершенно искренне восхищался мастерством сольхца.
Однако с каждым годом сарваер менялся: становился суше, молчаливее и угрюмее. Со временем он начал подолгу задерживаться на верфи вечерами, а иногда и вовсе оставался до утра. В откровенной беседе Харт признался ллеру:
- Они мне как дети, и каждый корабль я словно отрываю от собственного сердца. Вчера, не поверишь, но тот бриг, что сошел на воду, спел мне на прощание.
За восемь лет в Гээне Харт создал всего тринадцать кораблей, но каждый из них - произведение искусства. Последним парусником, вышедшим из-под резца сольхского мастера, была двухмачтовая шхуна "Сильтэна". Быстроходная, легкая, точеная, словно тень породистого онира, она очаровывала каждого, хоть раз взглянувшего на высокие мачты и упругие паруса. Как бесценный подарок "Сильтэна" была преподнесена в дар лайанскому послу.
Харт плакал, прощаясь с ней, и потерял сон и аппетит, когда она покинула Латари.
Сам он исчез через несколько месяцев после, и Ветвь, успевший стать сольхцу близким другом, написал в послании начальнику порта: "Он сказал, что не может забыть голос "Сильтэны", и поэтому отправляется на ее поиски".

Вопросы воспитания.
-Юра…-осторожно начал Стас, застав капитана со списком официально принятых в теннисный клуб людей.-Я думаю, что тому новенькому, Кириллу, будет сложно… м-мм..
-Адаптироваться.-услужливо подсказал Ян.
-Я думаю, что ты ошибаешься,Стас,-очень спокойно,даже холодно, заметил Юра.
Стас немедленно пожалел о том, что вообще решился поспорить с капитаном.
Да ещё из-за кого! Из-за мальчишки, в котором нахальства в десять раз больше чем способностей.
Капитан видит то, чего он не замечает, как всегда. Ладно. Он будет относиться к Кириллу, как к будущему члену команды.
Кирилл «адаптировался», как выразился Ян, весьма быстро и немедленно научился самому плохому: отлыниванию от своих обязанностей по уборке.
Конечно, старшим и постоянному составу прощалось перекладывание этой ноши на плечи младших. Однако то, что позволено старожилам, не дозволено новичкам.
Кирилл всё ещё новичок и его ещё воспитывать и воспитывать.
Если в семье его не научили, нужно учить им.
Судя по тому, что у него есть старшая сестра(он слышал это от Яника), уборку в доме делает она.
Либо Кирилл считает, что не мужское это дело и она лучше справится, или она,как старшая сестра, просто жалеет братишку (обычных для младших жалоб в раздевалке на родителей/сестёр от него не слышали).
Кирилл упрямился. Когда его всё-таки удавалось заставить убраться, делал он это с таким видом, словно это была не раздевалка, а авгиевы конюшни.
Станислав выдержал две недели(им самим установленный предел), а потом вежливо уведомил Юру о проблемах с этим парнем.
Юра предложил совершенно неожиданное или, как выразился Яник, »нестандартное» решение.
Оставить Кириллу ключи от раздевалки и просто уйти.
-Почему ты так на меня смотришь, Стас ?
По мнению Стаса давать ключи Кириллу-как дать ключи от собственного дома вору.
Чистое безумство. Но Юра-капитан. Ему виднее.
Кажется, вся эта ситуация его забавляет. Хотя ничего смешного в этом Станислав не находит.
Кирилл, получив ключи, ухмыляется во весь рот, будто ребёнок получивший огромный подарок.
Стас закрывает за собой дверь с тяжёлым сердцем.
Утром он входит в раздевалку осторожно, ожидая неприятного зрелища.
К счастью, ошибается. С уборкой Кирилл, надо признать,справился довольно хорошо.
Юра снова был прав.
-Я же говорил, что он справится, Стас.
Кирилл, услышав это, расцветает.
-Крепче узлы делай,-кивнув на кроссовки бросил Стас.
Небрежность в разминке чревата травмами в матче.
-Хорошо,-пробормотал в ответ мальчик.
-Я же говорил, что сработает,-сказал Юра,когда Кирилл уже вышел из раздевалки.-Я так младшую сестру воспитывал.
Младшую сестру Юры,Настю, Стас видел всего пару раз и смущался больше чем девчонка на два года его младше.
Надя ,вероятно, тоже считала его «занудным дядюшкой». Это обидное прозвище придумал племянник Стаса, пятилетний мальчишка. Отец племянника просто посмеивался, хотя должен был научить своего ребёнка уважению к старшим.
Надя совсем не похоже на человека, которого можно заставить что-то сделать. Ровно наоборот.
Но она-не его сестра. Юра врать не будет.
Вопрос воспитания-такой сложный, что даже его,Стаса, старший брат утверждает,что ни черта в этом не понимает,уже пять лет являясь папой.
У него нет времени думать об этом. Уже пора выходить на корт.
Конец.

Сообщение отредактировал Ариадна - 23-05-2011, 21:45

Ловись рыбка

Рейнард все никак не мог привыкнуть, что здешнее летнее солнце настолько жарко. В Мерреиде про снег зимой слышали только из досужих разговоров да купеческих баек, а здесь иной раз он не сходил до поздней весны. А уж морозы порой бывали такие, что добротные дома трещали, словно их по бревнышку в костер складывали. Рей поначалу мерз, в первую же зиму заболел так, что Димхольд с ног сбился, его выхаживая. Потом ничего, привык, даже, наверное, крепче стал, но летняя жара, перемежаемая холодными горными ветрами, в голове упорно не укладывалась. Вот и сейчас, сидя на берегу бурной горной речки с удочкой, спереди парень жарился на солнце, а в спину ему дул пронизывающий ветер с гор. Он передернул голыми плечами, пытаясь уложить на место вставшую дыбом чешую на хребте, и снова уставился на поплавок. Чешуя не улеглась, зато ветер, словно в насмешку, сильнее толкнул в спину и захохотал.
- Юдар! А ну, прекрати!
Но Реево возмущение только сильнее развеселило Змея. Он радостно принялся виться вокруг юноши, оплел тугими кольцами, заставив выронить удилище, и радостно лизнул в лицо прозрачным языком.
- Юдарище, чудовище, живо отпусти меня! – Элементаль, конечно, проявлял нежность вовсе не слюняво, но когда тебе в рот, нос, глаза и уши забивается ветер, это порой еще неприятнее. Юдар был единственным из Великих Духов, не знавшим ограничений. Что до них Воздуху? Он есть везде. Он летал, где хотел, показывался тому, кому хотел и слушался только Яноса-эрхе да может быть, Кайнара. Теперь вот тоже – желания мальчишки не очень волновали древнего как мир беззаботного духа, и он не успокоился, пока не излил на Рея всю свою радость. Только спустя полчаса лохматый и перемазавшийся в мокром песке Рейнард смог подняться на ноги. Хорошо, что рубашку не надел. А штаны все равно грязные. Змей довольно фыркал где-то над головой – заметить его можно было лишь по преломлению солнечных лучей да рассыпаемым в разные стороны маленьким радугам. Но Рей замечать Юдара не хотел, делая вид, что обижен.
Поискав глазами удочку, он понял, что рыбалка на сегодня безнадежно испорчена: и с крючка всю приманку сожрали, и жестянка с мотылем опрокинута… А поймать он так ничего и не успел. Что поделать, речная ловля давалась почему-то хуже, чем привычная морская. Глянув из-под руки на солнце, Рей решил, что пора и честь знать, и так засиделся с самой зорьки. И хотя жирные красноперые галатусы так и манили своими серебристыми боками из прозрачной воды, юноша собрал рыболовную снасть и вознамерился отправиться домой в город, выше по склону закрывающий своими стенами полнеба. И опять его намерение не сбылось: сначала он услышал, как осыпаются под когтистыми лапами мелкие камушки, потом мимо с рычанием пронеслось нечто большое, белое и мохнатое. Оно с грохотом врезалось в ледяную воду, подняв тучу мелких сверкающих брызг. Рея окатило с головы до ног, и он сполна ощутил себя мышью, попавшей в бурю, но ругнуться не рискнул – не хватило бы наглости послать к хильденовой бабке самого князя. Могучий, словно со знамени сошедший белый зверь блаженно кувыркнулся на дне реки, распугал всю рыбу и, наконец, высунул на поверхность мокрую усатую морду.
- А, это ты, - клацнули клыками не очень приспособленные для речи тигриные челюсти. – Извини, не заметил.
Ну что на это ответишь? Рей не уходил – невежливо поворачиваться к властителю спиной – и обреченно ожидал, когда же светлейший выйдет из воды и отряхнется. Все равно уже мокрее некуда…
Светлейший вышел. И, разумеется, отряхнулся. С роскошной белой шубы с редкими черными отметинами полетели не просто брызги – чуть ли не пригоршни расцвеченных солнцем водяных бриллиантов. Парень стоически вытерпел новое и, как он надеялся, последнее купание.
Что княже Кайнар в тигрином облике соображает туговато, Рей усвоил давно. Еще когда впервые увидел, как химер перекидывается в белого зверя, а потом сломя голову носится по окрестным лесам. Или – ну и зрелище! – ластится к Димхольду этаким огромным мурлычущим кошаком. Кузнец-то спервоначалу удивился, да еще как – где это видано, чтобы венценосцы, пусть даже мохнатые и усатые, сами на ласку напрашивались, да еще так нагло? Потом привык, стал походя трепать забегающего изредка в кузню зверя по загривку.
Подумаешь, чуть-чуть с придурью повелитель. Оборотни, говорят, все такие. Блаженные.
- Не поймал?.. – огорченно поинтересовался Кот, красиво укладываясь на влажную галечную россыпь чуть поодаль. Опять верно, улизнул от надоевших бумаг, прошений, докладов и прочих княжеских обязанностей. Рей подавил внутреннюю усмешку – котик-то наверняка пришел за свежей рыбкой, а сказать неудобно. А рыбки-то и нет…
- Юдар все испортил… Да ну, я все равно уже обратно собирался, меня Димхольд ждет.
Рей присел рядом со зверем и, не удержавшись, запустил пальцы в густейший белый мех за ушами, из которого торчали кончики загнутых назад черных рожек. Зверь подставил голову, зажмурился и заурчал. Рыбы не досталось, ну так что ж, можно обойтись и без рыбы. Подобные вольности Кайнар позволял с собой проделывать исключительно в мохнатом обличье, когда звериная суть набирала силу а человеческая стушевывалась.
Рядом с химером разливалось благостное тепло и спокойствие, а ушей как будто коснулась нежная тихая музыка. Рею объясняли, мол, так отзывается струна-связь между Хранителями.
Юный дракон перевел взгляд на тонкие издали тела Колонн и вздохнул. Ему было запрещено вступать на путь Хранителя до той поры, пока старшие не решат, что он к этому готов телом и духом. «А чем я хуже них?» твердила с одной стороны юношеская пылкость. Слабаком он себя никогда не считал, твердостью духа обладал, как ему казалось, достаточной, чуткостью по словам старика Марфайруса потрясающей… С другой стороны он понимал, что со Смертью не шутят. Один вид похожего на помесь крысы с лаской Великого Духа, сидящего на плече старца, вызывал оторопь и холодные мурашки по спине. А сны, в которых этот самый Дух являлся, принимая свой истинный облик, заставляли просыпаться в холодном поту.
- Скажи, княже, - обратился он к разнежившемуся тигру, почесывая громадную голову возле самого основания черненых рожек. – Когда вы допустите меня к служению?
Химер вздохнул и вперил в парня взгляд слишком разумных для звериной морды глаз.
- Мы с тобой это обсуждали, и не раз, - мгновенно утратив всю свою пушистость и мягкость, властно отрезал он. – Могущество Хранителя Смерти может быть слишком обременительно в твои годы!
И забурчал вполголоса что-то о жизнелюбии и девушках, на которых полагается заглядываться молодым парням вроде Рея.
А у него-то женщина есть? – некстати промелькнуло у юноши в голове.
- Я могу его выдержать! – упрямо тряхнул головой он.
- И тебе понравится постоянно слышать, а то и видеть умерших?
- Но ведь я все равно должен, разве нет? Так какая разница, когда мне вступать в должность? А Марфайрус уже стар… - Рей искренне недоумевал, почему глава Круга так противится очевидному. Что с того, что рею немного не по себе в присутствии Мара? На то он и Дух. Ко всему можно привыкнуть.
Кот вздохнул и поднялся, вывернувшись из рук парня, и взглянул на того с внезапной строгостью.
- Дождемся следующего Ритуала, а там посмотрим.
И все. Сказал, как отрезал, и скачками умчался вверх по склону.
Рей сплюнул и принялся собирать снасти. Князь зачем-то приходил, но говорить явно передумал... ну и Вещий с ним. Интересно все-таки, откуда в нем эта привязанность, эта изначальная приязнь именно к ним с Димом? Неужели только из-за Хранительства? Не очень верилось.

То, о чем я расскажу дальше…
Из глухого, ватного мрака небытия меня выдернула боль. Она пришла почти сразу и навалилась всей тяжестью, впилась острыми зубами в кости, разжевала мясо, иголками поиграла по нервам. От этой пытки хотелось кричать – но боль не оставляла сил на это. Хотелось вдохнуть – но воздух просачивался в легкие словно сквозь песок. Хотелось вырваться, освободиться – но ни единая жилка скрученного безжалостной болью тела не повиновалась мне. Я ничего не видел, не слышал и не понимал. А самое главное, не понимал, из-за чего так больно. И от этого страх затапливал все мое существо. Лишь несколько отчаянно долгих мгновений длилось это – а потом в мой маленький, состоящий из боли мирок пришел Он.
И заполнил его собой, вытеснив страдание прочь.
Теперь я знал рядом и вокруг себя присутствие существа могучего и бесконечно доброго ко мне. Его тепло окутывало меня, как кокон. Паника сменилась покоем. Широкая горячая ладонь легла мне на лоб и вытянула боль, как противного мерзкого червяка. Я смог прозреть.
В сером полумраке осеннего дня я мало что различал. Только то, что лежу не в своей спальне. Пахло деревом и травами. Монотонно шумел дождь. На постели подле меня сидел Кот и крошил мои волосы осторожными чуткими пальцами. Я видел только золотистое свечение его глаз с расширенными зрачками, но отчего-то знал, что лицо князя закаменело от тревоги и боли, которую он забирал от меня себе. Она продолжала дергать и скручивать все тело, но теперь ее можно было терпеть.
«Не надо» - хотел сказать я. Но он только покачал головой и дал мне напиться чего-то пряно-горького. Жажда пересилила мерзкий вкус, я чуть не захлебнулся от собственной жадности. Дальше силы кончились, и я заснул.
Дни потекли, как в тумане. Долгий, полный обрывочных и странных видений сон сменялся кратким бодрствованием, смешанным с постоянной болью. Но ее, злодейку, все время оттягивали на себя горячие трехпалые руки князя, без которых я не мыслил теперь существования. Он о чем-то говорил со мной, но я не помню тех речей. Помню лишь звук голоса, негромкого, ласкового, мурлычущего… А еще я помню, что мне и в голову не приходило поинтересоваться, что же происходит – мне это было все равно. Имела значение лишь та оберегающая сила, что денно и нощно была рядом.
Но в один прекрасный день, вернее, вечер, это все же кончилось.
Я открыл глаза и увидел мир так ясно, как никогда раньше. Может, потому что боли больше не было? Ну, почти.
По стенам и потолку светлого резного дерева стелились тени, рожденные светом единственной лампы. Ее прыгающий огонек заставлял деревянные узоры оживать, и мой взгляд еще с минуту скользил по переплетениям цветов и трав. Шевелиться и думать было лень, несмотря на то, что чувствовал я себя как-то странно. Спокойствие в моей душе смешивалось с накатывающим волнами усталым раздражением, тревожностью и ожиданием чего-то невероятно важного.
Чтоб она провалилась, эта Ровеанна! – подумалась почему-то «не своя» мысль.
В первое мгновение я растерялся, но растерянность эту быстро сменила привычная волна ласки. Я повернул голову к свету.
- Ну, наконец-то! – выдохнул сидевший в кресле возле стола Ата – отец. Это слово пришло ко мне из его разума и заняло свое место в моем. Вместе с уверенностью, что он спас мне жизнь и вот уже почти месяц дни и ночи напролет от меня не отходит. Устал и почти не спит. – У тебя глаза цвета солнца, чадо мое.
Радость, ясно звучавшая в его голосе, нахлынула и на меня, окатила с головой. Это было восхитительно – перевернуться на живот и уткнуться головой в горячие ладони, млеть от того, что пальцы с почти полностью втянутыми когтями теребят волосы, почесывают за ухом. «Не один!» - билась во мне его мысль. «Не один!» - вторила ему моя. Мне хотелось урчать от счастья.
- Отец, - впервые шепотом произнес я совсем незнакомое слово. И с непривычки прикусил язык девственно-острыми клыками.
Урчать? Клыки? Я впервые за все это время был озадачен. И только теперь до меня дошло, что я изменился. В самом прямом смысле. Попытки с третьей я сел и уставился на свои руки. Как и раньше, с полосками блестящей черной чешуи от запястья до плеча, теперь они стали трехпалыми. С блестящими черным глянцем когтями. Я чуть напряг пальцы – кривые острия высунулись наружу, но стоило расслабить руки, как когти тут же спрятались.
- Это что? – спросил я, подняв на отца вопросительный взгляд.
Он обнял меня за плечи, заодно придерживая, чтобы я не свалился с непривычки – от долгого лежания кружилась голова – и, чуть запнувшись, ответил:
- Ну… Ты стал химерой.
Это я уже и сам понял. Все внутри меня стало иным. Но как? В голове не укладывалось.
- Это дар, - не моргнув глазом, с улыбкой ответил государь. – Триста лет я просил Вещего о сыне, и молитвы мои были услышаны!
Отшучивался, конечно. И я уже знал, что сейчас – не скажет. Интересно, что за его молчанием кроется?..
- Почто тебе сейчас? Сил наберись, окрепни, попривыкни… А там и поговорим.
- Это значит, я – подарок? – я молча принял игру, ни капли не усомнившись в отцовой честности. Значит, еще не время, значит, надо подождать. – Тогда мне придется стоять под стеклом?
Я сделал вид, что обиделся. При том совершенно не приходило в голову смутиться, хотя одежды на мне не было ни лоскута. Напротив, хотелось рассмотреть новое тело во всех подробностях. А еще хотелось есть. Зверски.
- Зачем под стеклом? – рассмеялся князь-батюшка, помогая мне впервые встать на ноги. – Оно дорогое баснословно, да я и сам с тебя пылинки сдувать буду!
Ух, ну и далеко же оказалось до пола! Не держи меня отец поперек туловища, я бы неминуемо шлепнулся на четвереньки. А так - худо-бедно висел сам, то и дело стараясь воздвигнуться поустойчивее. Шатало меня, как былинку в поле, и был я тощ и непригляден. На любое движение каждый мускул, каждая косточка отзывались болью, и я поневоле шипел сквозь зубы подхваченные от Дима крепкие словечки. И почему спасать жизнь надо было именно таким образом?! Как бы там ни было, а наколдовал что-то именно Кот и никто иной! В что наколдовал, я еще выясню.
- А другого пути не было… - виновато опустил уши батюшка. – Или превращение, или твоя смерть. Я не мог этого допустить…
Ну и как прикажете на него сердиться, когда вся виноватость дождем изливалась на меня? Впрочем, ее все равно изрядно разбавляли радость и неудержимое довольство собой и мной. Так что я тоже в конце концов остался доволен.
В тот день сил моих хватило только на то, чтобы сделать по комнате пару неуверенных шагов туда-сюда на слабых, подгибающихся ногах, повиснув на отцовом плече. Потом меня свалила усталость такая, будто я неделю без продыху у Дима в кузне молотом отмахал. Не помню, как и заснул – кажется, не дойдя до лежанки, на отцовом плече. Подмывало спросить, кто такая эта Ровеанна почему-то…

Под лунным светом
Следы босых ног на снегу –
Опять провинилась…(с)
* * *
Трогает ветер
Моё кимоно,
Будто он мне хозяин!(с)


"Если в глазах человека, покорно подносящего плеть ты не видишь Любви и благодарности, не видишь своего отражения, а видишь лишь его желание поскорее получить желаемое - уходи. Уходи, ибо это не даст тебе ничего кроме усталости и бессилия"(с). Я дышу едва слышно, прижимаясь горячим лбом к сухим доскам ширмы. Сейчас нельзя. Телохранители еще не ушли. "Бывают минуты когда все решают секунды и это длится часами". Все решится быстро. Он не успеет повернуться. Она-вскрикнуть. Кричать она будет сейчас, зная его пристрастия. Не то чтобы такие изыски вызывали сколь угодно выраженное порицание, но все же я предпочел бы грамотнее распорядиться такой девушкой. Но я здесь не за этим. Умирают по-разному: упав с балкона, подавившись невесть откуда взявшейся бусиной, перепутав лекарства...а он вот просто не спустится с небес на землю - не успеет.
У девушки дивный мех - пепельный в голубизну и такой нежный, что ощущение его мягкости само собой возникает на ладонях при одном взгляде, а я смотрю на нее долго. Она разливает чай, такая тонкая, как ивовый лист, такая нежная, как фея... Интересно, она знает, что ей предстоит? Девушка сидит ко мне в пол-оборота и я вижу как глубоко ворот кимоно открывает ее шею и часть спины до лопаток. Мазок алого шелка, внутри-мазок розового и совсем близко к коже - жемчужного. Она будет снимать платье за платьем, пока не обнажит для него свое гибкое, послушное тело. Я едва улыбаюсь странной, кривой усмешкой пришедшей мысли: "Я был за этой ширмой задолго до тебя, господин заместитель министра, и пусть она не знает, но раньше она раздевалась для меня".
Она подает ему чай, изящно - утонченный и изысканный подарок! - открыв свое запястье и придерживая тяжелый, шелестящий шелк рукава. Все верно: здесь нет ни музыки, ни колокольчиков, а это значит, что слух в церемонии услаждает шепот шелка.
Я знаю, что будет дальше - мне приходилось видеть такое. Он прикажет раздеться, запретит смотреть в глаза, потребует тяжелую плеть, встать на колени, ударит..еще и еще, пока она не будет дрожать и плакать, не в силах подняться...
Она поводит плечами и этот жест полон такого очарования, словно первое движение танца, которого я никогда не видел. Он медленно поднимается и встает почти между ней и мной, спиной к ширме. Я медленно поднимаю руку с арбалетом и жду, досадуя, что сердце бьется чаще.
- На колени. Раздевайся. - Она вздрагивает от непривычной резкости его голоса и опускает голову, позволяя шелку одежд соскользнуть вокруг нее лужицей разноцветного горячего воска. Он медлит, а я все никак не могу заставить себя перевести взгляд на него.
- Ты знаешь как я люблю, когда ты смотришь в глаза... - вдруг произносит он мягче и время спотыкается само о себя, скомкав несколько событий в единый миг между двумя ударами сердца: Внизу с тихим стуком захлопывается за охраной дверь...Он поднимает плеть...Она вскидывает на него огромные, дивные прозрачно-голубые голубые глаза и в них такая... любовь! Такое всепоглощающее доверие, такая нежность... Щелчка арбалета не слышно - дано ли услышать собственную смерть? А чужую? Хо не поворачивается. Тысяча фунтов на дюйм-не шутки. Это и брэ насмерть, а фели-на вылет. Он опускается на колени и неловко заваливается на бок. Я бесшумно покидаю укрытие, но удостоверяться в том насколько он мертв не тороплюсь - мне все еще не отвести взгляд от девочки, чьи глаза медленно гаснут. Ее губы даже не шевелятся и я от чего-то отчетливо понимаю: она не закричит. Весь крик, с гремучей смесью страдания и неясной мне боли бьется в ее глазах, когда она медленно убирает от сердца поднятую в испуге руку. И спуская вторую стрелу я вдруг ясно сознаю, что напьюсь сегодня до остекленения. Бурые пятна на остывающем воске ее одежд. Подоконник, крыша, жалобно хрустит под ногами черепица.

Сообщение отредактировал Раш - 7-06-2011, 9:35

Дело сатанита Марка

Стоит с полной решимостью заявить, что в то утро я, Влександер МакМайер, правительственный агент по политическим расследованиям, был просто чертовски хорош: узкие брюки сидели как влитые, а черный свитер, из под которого виднелся ворот белой рубашки, выгодно подчеркивал стройность фигуры и смуглый оттенок кожи. Белозубо улыбнувшись отражению в зеркале, я решил, что я – само очарование, и вымелся из дому. Вообще говоря, дело было неоднозначным, ну а если признаться самому себе – гиблым: оно было заведомо проиграно, что создавало небывалый прецедент. Обвиняли не кого-нибудь, а сатанита!
Дело в том, что за две сотни лет, что эта раса живет на земле, сатаниты ни разу не совершили ни одного преступления. Эти дети Люцифера, Божией милостью допущенные жить среди людей, были удивительно послушны, порядочны и исполнительны. Официальная церковь шла на всевозможные скрытые провокации, но сатаниты были вовсе не агрессивны и терпеливы... возможно потому, что у них не было души? Удивительно, но факт, падший ангел получил силу на акт творения, но все же не на создание души своим детям.. так и появились эти двухметровый, мохнатые, разноцветные твари, с рогами, клыками и покладистым нравом. Они легко заняли нишу работников тяжелого физического труда, ибо оказались сильнее и выносливее человека, да к тому же вовсе не честолюбивы. Старые сатанитки работали воспитательницами в детских садах и домработницами. Большинство людей их пусть и недолюбливало, но терпело. В конечном итоге, мы ведь давно уже живем среди практикующих ведьм и колдунов, а в мое ведомство так и просто не попасть без приличного экстрасенсорного навыка, а лучше двух…
Город кипел, церковники славили Господа в голос – еще бы! Ненавистные их сердцу «отродья» наконец будут изгнаны из городов и карающая десница церкви освободит человечество от этой угрозы. Странно, когда-то мы точно так же каленым железом выжигали из селений ведьм, а теперь вот вполне официально знаем, что им вообще лично архангел Гавриил, оказывается, ведовскую мудрость ниспослал…
Как бы то ни было, но дело оказалось небывалым: сатанита по имени Марк обвиняли в жестоком убийстве трех молодых девушек! Лично у меня не укладывалось в голове, как такая флегматичная и добродушная, в смысле добрая, бездушная тварь могла ни с того ни с сего, средь бела дня, в своем доме зарезать трех юных рекламных агентов, зашедших к нему показать новый пылесос… В припадке ярости? Но за две сотни лет никто не видел ни единого разгневанного или хотя бы раздраженного сатанита. Я сам иногда готов надеть на голову рекламному агенту мусорное ведро, но чтобы вот так… И вот теперь очаровательному мне предстояло осмотреть место преступления, переговорить с обвиняемым и направляться к выделенной мне в помощницы ведьме – мадам Анне Матисс.
Домик Марка, как и все на этой улице, был типовым одноэтажным зданьицем с аккуратной лужайкой и миленьким белым забором, который можно было с легкостью переступить. Я прошел полицейские заграждения, пользуясь служебным удостоверением, и вошел внутрь. Прямо в холле стояло огромное кресло (в котором, судя по протоколу обнаружили мирно спящего сатанита), а перед ним на ковре – два обведенных мелом скрюченных силуэта и криво насыпанная манной крупой пентаграмма с кухонными свечками по углам. Все верно, по мнению следователя, девушки вошли в дом, спели веселую песенку о пользе мини-пылесосов их фирмы, и тут Марк бросился на них, связал и ударил каждую ножом в грудь… две девушки скончались на месте, третья же, будучи смертельно раненной, кинулась в кухню и высунулась в окно. Собственно, именно это и привлекло внимание соседей, которые вызвали полицию… Явившимся полицейским предстала жуткая картина: залитый кровью холл, мертвые девушки близ сатанинской печати, труп третьей девушки, лежащей поперек оконного проема и мирно спящий в кресле, измазанный кровью сатанит.
Вообще-то ряд вопросов все же возникал. Во-первых, Марк сидел в кресле и пентаграмма была повернута к нему вовсе не тем концом. Обычно в древних культах сатанистов (архаичные радикальные подростковые формирования, считавшие сатану повелителем ужаса) рисовали ее двумя вершинами вверх: «рога Люцифера подпирают врата рая», а тут вполне себе пятиконечная звезда. К тому же, неужели ребенок сатаны нарисовал бы его символ так криво? И ради такого дела не прикупил бы черные свечи? И, насколько мне известно из материалов дела, девственницей оказалась лишь одна из девушек… вопросы, вопросы, вопросы…
Опрос соседей мало что добавил. Главная свидетельница заявила, что это был не просто ужас, а «ужас-ужас» и даже немного кошмар. Что вообще-то, конечно, Марк долго скрывался под личиной порядочного гражданина и даже часто чинил ей детские качели и протекавшую раковину, но теперь-то она его раскусила! И еще, что у него есть два друга, которые часто приходили к нему в гости: у одного шкура ярко-белая, а другой малиновый. Как-то раз белый вышел из дома Марка, тот «вслед ему как дверью хлопнет! А белый как закричит страшным голосом!...» - и прочие байки про жутких сатанитов в том же роде. Иногда поражаюсь людям: вроде это у нас есть душа, а какой только дряни мы не соберем в жизни.. А эти мохнатые твари тихие и ровные, как агнцы.. На этом я прервал еретические мысли и отправился в участок, где находился задержанный…

Часть та, в которой началось самое интересное, хоть Влекс и чуть не упал в обморок...

Изумрудного цвета огромный сатанит с красивыми желтыми глазами по имени Марк, встретил меня спокойно, почти медитативно. На нем была уютная хлопковая футболка, не вязавшаяся с цветом шкуры.
- Зачем вам футболка, вы же шерстяной весь? – не выдержал я, устраиваясь напротив сатанита.
- Люди носят одежду, а наш Отец велел нам уважать порядок людей… Только вот вашу синтетику мы носить не можем – аллергия. – Пробасил Марк мягким, рокочущим голосом.
- А..да, - несколько удивился я: никогда не задумывался, от чего эти обладатели ярких шкурок не носят трикотаж и полимеры. – Послушайте, Марк… я знаю, это прозвучит официально и фальшиво, но я правда склоняюсь к тому, что вы невиновны… И чтобы вам помочь, мне нужно понять, что же произошло. – Обидно до слез, но такой красивый, тонко чувствующий, ясновидящий я никак не могу доказать невиновность изумрудной твари – меня просто раздерут в клочья вместе с ним, если у меня не будет железных доказательств..
- Спасибо, - просто отозвался сатанит. – Я бы и сам рад помочь вашим стараниям, но я совершенно ничего не помню. Открыл дверь и…все. Проснулся уже когда полиция растолкала, увидел мертвых девушек… - Да, верно. Врачи решили, что он впал в состояние аффекта и от этого ничего не помнит, но в таком состоянии не засыпают!
- Марк, а.. ачто у вас на лице? – присмотрелся я. – Вас что – били?! – я даже оторопел от такой мысли, но кто знает: люди тоже могли обезуметь от гнева.
- Нет. Со мной хорошо обращаются, кормят… - кротко и все так же просто ответил он. – Это сыпь какая-то… Вы, кстати, не могли бы попросить у врача альбуцид? А то что-то глаза слезятся…
… От сатанита я вышел в смешанных чувствах: с одной стороны он так спокоен, так покорно ждет участи… а с другой – если его лапы не обагрены по локоть кровью невинных жертв, а морда не оскалена – это еще не доказательства невиновности! Местный врач пообещал отнести Марку капли. Сказал, что у сатанита на морде какое-то раздражение, похоже на аллергию, но совершенно нет следов каких-либо волокон или веществ.
- Постойте, так его ведь могли обрызгать какой-нибудь аэрозолью и отключить? – всплыла в голове догадка и я, сияя, взглянул на доктора, но умерил пыл, встретив его хмурый взгляд.
- Это я проверил первым делом. Я ж не фанатик и не жажду, чтобы сатанита распнули – у меня детей старая сатанитка нянчит… Но только любое вещество оставляет след, а тут ничего, - развел руками медик.
К особняку госпожи Матисс я доехал в совсем уж расстроенных чувствах. Припарковав свой «Порш» - сегодня я пижонил – я оглядел здание. Дом явно был очень старым, что означало древность рода самой госпожи Анна, а следовательно – ее наследственный ведовской дар. Дверь мне открыла женщина средних лет с отличной фигурой и приятным, строгим лицом… Ей богу, если бы мне нравились женщины, то именно такие как мадам Матисс.
- Влекс МакМайер, - представился я, целуя поданную руку. – Прибыл по поводу дела…
- …сатанита Марка, обвиняемого в убийстве Роуз Эверс, Клариссы Брук и Моники Адамс.. – завершила за меня дама, снисходительно улыбаясь. Какая женщина! Ее аура так и переливалась всполохами – верный признак ведьмы. – Проходите, Влекс, мы как раз собирались устроить небольшой спиритический сеанс и вызвать духи девушек… Я собрала вполне авторитетную экспертную группу и скоро прибудет наблюдатель от Официальной Матери Церкви.
Пока я записывал имена присутствующих, руки у меня слегка дрожали, а пальцы были холодны, что для биоэнергетика просто ужасно… Три авторитетные тетечки Кустодиевских габаритов, отец Джексон – сухонький и неприятный дедок с фанатично горящими глазенками, и старая негритянка в инвалидном кресле по имени мадам Роза – вот и вся наша компания. В гостиной специально сняли скатерть с большого, круглого стола из темного дерева и поставили посередине плоское белое блюдо. С деталями ритуала вызова духа я, разумеется, был знаком, ведь я числюсь правительственным экспертом по эзотерике… Насколько я понял, погружаться в транс должна была мадам Роза. Старуха дождалась, пока все рассядутся и протянула к блюду сухую, морщинистую руку, но тут в дверь постучали.. Лично я слегка вздрогнул – вообще-то на двери был звонок, а латунный молоточек показался мне лишь украшением, но кто-то видно счел иначе.
- Ты? – неприязненно и напряженно отступила от двери мадам Матисс, а я обмер: на пороге, улыбаясь сногсшибательной кривой улыбкой, стоял мужчина. Было в нем под два метра роста, темные волосы слегка промокли под моросящим дождем и прядями свисали на высокий лоб, темные глаза смотрели так насмешливо и ласково.. на меня! Видимо я покраснел, и лицо мое приобрело законченно глупое выражение, но зато я поборол желание упасть и ползти к мужчине моей мечты на четвереньках…
- Влекс, - чувствуя, как перехватывает дыхание, выдохнул я, когда мы пожимали друг другу руки.
- Господа, это мистер Матисс, мой бывший супруг, - представила гостя госпожа Матисс.
- Для вас, просто Девиан, - слегка наклонившись ко мне, улыбнулся он. Сердце в груди замерло, а потом заколотилось. Я готов был грохнуться в обморок – лишь бы к его ногам.

Часть о том как Влекс глупел на глазах, а его сомнения подтверждались...

После недолгой перепалки – мадам говорила, преимущественно, сквозь зубы, а мсье – мягко и снисходительно улыбаясь – он все же присоединился к нам. Взгляды отца Джексона сулили мне Содом и Гоморру в условиях отдельно взятой квартиры, щедро приправленные гиеной огненной в полный рост, но я предпочитал смотреть не на него… Я сидел как раз между старой негритянкой и мсье Матиссом. Мадам Роза снова протянула к блюду руку и положила туда маленький хрустальный шарик, катнув его по краю тарелки. Шарик начал описывать на блюде круги, постепенно заполняя бликами небольшое пространство над центром стола. Первой было решено вызвать, собственно, Монику – девушка была старшей в команде рекламных агентов и прожила дольше других, успев добежать до кухни…
Мадам Матисс, бывшая ассистентом медиума, задула стоявшую на столе свечу, и дым заполнил светящееся пространство над блюдом, обрисовывая женское лицо.
- Дух, ты слышишь нас? Назови свое имя! – произнесла мадам Роза, тяжело запрокидывая голову.
- Моника Лайза Адамс… - донеслось сразу отовсюду, а маска из дыма шевельнула губами.
- Назови имя своего убийцы! – продолжила негритянка.
- Это был сатанит со шкурой изумрудного цвета. Я не знаю имени… Он жил в доме 78 по Цветочной улице…
Я ощутил, как внутри все похолодело – дух не лгал… Неужели действительно Марк? Других сатанитов зеленого цвета в округе нет. Я быстро чиркнул на записке несколько слов и сунул медиуму.. Мадам Роза, напрягая взор, прочла написанное и произнесла.
- Расскажи нам, как ты умерла…
Повисла тяжелая пауза, маска дыма молча покачивалась над блюдом…
- Мы шли по улице и заходили в каждый дом… Дойдя до дома 78 мы позвонили в дверь, спели рекламную песенку – я сама слова придумала! – оживилась девушка, но осеклась и продолжила спокойнее, - тогда сатанит предложил нам пройти внутрь.. Мы вошли в холл и увидели на полу пентаграмму… Он схватил нас троих и связал… Затем принес с кухни нож и ударил сначала Клариссу, потом Роуз… я сумела подняться на ноги, но он вонзил в меня нож..я сделала несколько шагов в кухню, попыталась что-то крикнуть в окно и.. и.. – дух качнулся над белой гладью блюда и рассеялся – это означало, что мы подошли вплотную к мигу перехода в загробный мир и его дух не в праве открыть смертным.
Я откинулся на спинку стула и погрустнел: спиритический сеанс считался весомым аргументом, и, как получалось, не в нашу пользу. Душа мертвой девушки указала своего убийцу прямым текстом и теперь остается только пытаться доказать, что убийца прикинулся сатанитом в зеленой шкуре…это полный абсурд!
- Давайте вызовем другую девушку, раз уж собрались? – донесся до моего сознания обволакивающе мягкий голос мистера Матисса. Мадам Анна в негодовании сверкнула глазами на посмевшего нарушить транс, но отец Джексон согласно кивнул. Хоть этот сморчок в рясе и был мне неприятен, но сейчас я был ему благодарен.
Все началось снова: дым потушенной свечи, шарик, катящийся по блюду, теплые пальцы мистера Матисса, незаметно гладящие мои пальцы…я готов был таять в этом блаженстве, забыв все на свете и, кажется, снова глупо улыбался..
- Назови твое имя!
- А? Влекс.. – ляпнул я, приходя в себя и сидевшая рядом тетечка тут же дернула меня за руку, чтобы я не шумел. Девиан обворожительно усмехнулся и слегка кивнул на блюдо, на котором снова виднелось лицо, сотканное из дыма.
- Роуз Диана Эверс.. – прошелестело отовсюду. Это лицо было чуть более напряженным и казалось несколько моложе.
- Назови твоего убийцу! – потребовала негритянка, слегка задыхаясь от усталости.
- А.. – вдруг замялась девушка.. – сатанит зеленого цвета, живущий в доме 78 по Цветочной улице… - наконец ответила она.
- Расскажи, что произошло перед твоей смертью, - видимо помня мой вопрос, приказала мадам Роза.
- Мы шли по цветочной улице, звонили в каждую дверь и предлагали купить пылесосы нашей фирмы… Мы подошли к дому 78, позвонили в дверь, спели песенку… вошли..Нет! Нее-е-ее-т!!! Не спрашивайте! Нет! – вдруг искривилось лицо духа, шарик описал по тарелке еще один круг и блюдо с оглушительным хлопком треснуло! Я даже подскочил на месте. Дамы ахнули, отец Джексон истово перекрестился, мадам Роза осела на пол, держась за голову, и даже мистер Матисс удивленно вскинул брови.

Часть в которой Влекс посетил храм Сатаны и в итоге душевно напился в приятной компании

Насколько я помнил, тарелка трескалась на сеансе тогда, когда дух сам, с Той стороны желал прервать разговор. Но вот с чего такая истерика – ведь души уже лишены эмоций… Зато во мне эмоции бушевали, не давая вздохнуть. Не помню как я прощался с мистером Матиссом, но сердце готово было прожечь грудную клетку. Очнулся я дома, стоя под струями холодного душа. Что характерно, вспоминая взгляд Девиана, все еще делалось жарко…
… Следующий день прошел весьма забавно: я был в церкви сатанитов! Коричневый, мохнатый сатанит провел мне небольшую экскурсию и даже показал троих радикального вида подростков в оскаленными, рогатыми черепами на футболках, которые тоже посещали церковь Сатаны.
- Мы приносим жертвы нашему отцу – орехи и фрукты, в основном… - рассказывал старший в этом импровизированном храме. – Люди почему-то носят на футболках изображение Маски Гнева отца, но ведь у него есть и другие лица… Раз в несколько дней мы собираем еду в красивые корзины и ставим на корм птицам.
- Скажите, а друзья Марка… я только знаю, что один белый, а другой малиновый.. – мне стало за себя неловко, но имен я узнать не сумел.
- Да, конечно, пойдемте – провожу. Джон и Уолтер были опечалены, услышав, что Марк обвиняется в таком преступлении.
Если Джон просто был похож на обросшего белого медведя или на разумного Йети, то Уолтер своим гламурно-малиновым окрасом потряс меня просто до глубины души! Оба они оказались вполне похожи поведением на Марка – тихие, внимательные и вежливые. Я даже зачем-то переспросил про тот случай, о котором рассказывала соседка Марка: про крики и хлопанье дверьми – в голову закралась мысль о возможных спонтанных проявлениях агрессии. Но все оказалось гораздо проще, как рассказал Джон, просто «я вышел на улицу – забрать наши шезлонги, а тут дверь захлопнуло сквозняком.. Ну я перед дверью со стульями встал и кричу: «Марк, открой!» Еще раз усмехнувшись про себя перипетиям людской молвы, я покинул молельный дом сатанитов со смешенными чувствами. Удивительно, сколько дряни могут говорить, думать и делать создания, наделенные душой… и как при этом спокойны, порядочны и мирны – странно сказать – бездушные сатаниты.
Я заглянул к Марку в участок, но ничего утешительного сказать ему не мог – все против него.
- Вы хороший человек. Знаете, когда меня казнят, я хочу, чтобы вы забрали мою шкуру – она ведь вам понравилась? – прощаясь, произнес сатанит. У меня аж дух перехватило – я ощутил себя работорговцем, выменивающим себе на рынке десяток работников под кнут.
- Вы с ума сошли! Я ведь вовсе не отношусь к вам, как к животному. – Даже несколько опешил я.
- Не обижайтесь, пожалуйста, - тут же забеспокоился мой подопечный.. – Просто у нас завещать кому-то свою шкуру – хорошая традиция.. Не пропадать же добру.. – пожал он могучими мохнатыми плечами, а у меня на глазах чуть слезы не навернулись. Еле-еле взяв себя в руки, я ретировался, обещая, что позабочусь, чтобы шкура еще долго служила владельцу.
Из участка я ехал совсем уж в растрепанных чувствах и не сумел побороть слабости позвонить мистеру Матиссу и набиться на «несколько вопросов по расследуемому делу». Судя по тому, как мне мурлыкнули, что коньяк ждет – официальный повод не прокатил.
…Мы сидели на уютной кухне особняка Матиссов, который, как выяснилось, был фамильным гнездом именно мистера Матисса, а супруге достался после развода. Было уже хорошо за полночь, мадам Анны дома не было, а я учился пить коньяк… О! К пятой рюмке я прочувствовал всю прелесть этой янтарной жидкости с древесным привкусом и золотистыми отблесками, так мягко сиявшими в глазах мистера Матисса, правда был уже основательно не трезв… Зато узнал историю любви молодого колдуна, специализирующегося на любовной магии и юной ведьмы, которой властью проклятия архангела Гавриила не суждено было имеет детей. Так Анна и Девиан повстречались и колдун заявил, что может сделать ребенка кому угодно, а ведьма поверила и влюбила его в себя, да так крепко, что они сочетались браком по обычаю ведьм… то есть без права на развод. Да только вот со временем выяснилось, что проклятие сильнее магии и наследника так и не родилось… тогда-то Девиан Матисс оставил супруге особняк и уехал. А теперь вернулся…
-А почему вы теперь вернулись? – слегка покачиваясь в сторону улыбающегося Девиана, поинтересовался я.
- Может ностальгия… Может судьба… - с почти интимной нежность касаясь своим стаканом моего, молвил мистер Матисс, глядя мне в глаза. Я залился краской и доверчиво приоткрыл губы…
- Как ваше расследование? – понаслаждавшись моим порывом, поинтересовался Девиан… Через пять минут я уже полулежал у него на плече, чуть не плача в пьяном порыве любви и сострадания к несчастному сатаниту.
Как добрался домой помню смутно, но судя по тому, что уснул на ковре около дивана, подобрав под себя снятый свитер, – я был весьма уставший…

Та часть, в которой Влекс перепугался не на шутку, зато обрел надежду

Утро следующего дня было ужасно. Во-первых, оно зачем-то шумело у меня в голове, и я был готов удушить каждую синичку за окном – по отдельности. Во-вторых, с меня требовали отчета, а отчитаться я был неспособен. Дело не двигается, вместо расследования я только и делаю, что собираю гербарий улик в пользу обвинения, да к тому же я влюблен, как последний сопляк и при одной мысли о Девиане Матиссе теряю способность трезво мыслить…ах…о чем я? А, да. Оставалось надеяться, что милейшая госпожа Матисс сумеет хоть как-то мне помочь. Ее звонок разбудил меня с утра предложением приехать, купив по дороге черную курицу.
Влив в себя чашку крепкого чая и ожесточенно искусав тост с медом, я направился на рынок. Кроме черной курицы я озаботился покупкой продуктов на жизнь, благополучно забытых в багажнике, и охапкой совершенно восхитительных, белых пионов для дамы – как выражение моей благодарности за помощь.
Мадам Матисс приняла букет, но явно больше обрадовалась квохчущей курице, которую быстро унесла на кухню.
- Резать будете? – зачем-то уточнил я.
- Нет, по зерну гадать.. – успокоила меня ведьма. – Видите ли, я опасаюсь, что наш спиритический сеанс сорвался из-за чьей-то неблагоприятной, сильной энергетики, которая напугала дух Роуз…
Я промолчал, а голову мою пронзил очередной спазм боли… Я просто сопливый идиот! Ведь действительно: не с проста же он меня очаровывал. Вдруг он как-то причастен ко всему этому? Но на кого он может работать? Церковь? Господи, как сердце болит. Я как-то сразу ощутил себя потерянным и мне захотелось, чтобы теплые, сильные руки обняли меня, чтобы он сказал, что это неправда…
- Влекс, вы в порядке? Вы как-то побледнели.. – участливо обратилась к мне мадам Матисс. Идите-ка, присядьте на диван в гостиной – я тут еще повожусь какое-то время и приду…
В гостиную я вошел, терзаемый всяческими грустными и безысходными мыслями о собственном разбитом сердце и лопоухой доверчивости, по этому смятый и сдвинутый ковер заметил не сразу. Гм.. отодвинутый диван, помятый ковер… Ну, все верно, под ковром обнаружился широкий люк, и ведущие в подвал широкие деревянные ступени. С любопытством я боролся не долго, а с уважением к частной собственности и вовсе ни сколько – внутри ощущался угасающий след Девиана… Внизу было сумрачно даже с зажженным светом. Помещение было достаточно большим, стены обшиты деревом, кроме дальней стены, где оказалась кирпичная кладка. Направившись к дальней стене, я краем глаза заметил движение в куче серого тряпья в углу: ко мне полз небольшой, пушистый комок мышасто-серого цвета.
- Ты кто, зверь? – дружелюбно поинтересовался я, останавливаясь и протягивая к шкурке руку. Верно говорят - интуиция, это способность головы чувствовать задницей… Отдернуть руку я успел только чудом: там, где были мои пальцы, лязгнула зубами огромная челюсть! Серый комок стал неприятно быстро увеличиваться в размерах, отращивая лапы, хвост, но самое невеселое – клыки!
- Э-э, ты чего.. – активно пятясь к кирпичной стене, вознегодовал я и тут же отвлекся… Кирпичная кладка, в которую я уперся спиной, оказалась лишенной цемента! Кирпичи просто стояли один-на-одном, но самое страшное: за ними было пустое пространство и я отчетливо ощущал в нем…Девиана! Господи, неужели его замуровали? Кто? Как? Когда?! Он ведь еще жив! – все это и многое другое пронеслось в моей голове, сливаясь в единый гневный порыв тревоги, и сорвалось с кончиков пальцев в сторону клацающего зубами зверя потоком чистой биоэнергии. Скотина тряхнула мордой и отскочила. Конечно, неприятно… Сам на тренировках такое получал. Я кинулся к кирпичной кладке. Разобрать ее было тяжело, но все же я умудрился открыть часть стены. Первая ячейка, напоминающая углубление в стенах катакомб, где хоронили первых христиан, была занята чинно возлежащим скелетом! Тихо шепнув не то молитву, не то ругательство, я продолжил спасательные раскопки. В третьей ячейке, бледный и бездыханный, лежал мистер Матисс…
- Девиан! Девиан, очнись… - вытаскивая тело на пол и пытаясь не то встряхнуть, не то поцеловать, требовал я, чувствуя, что готов зареветь, как девица. – Девиан, ты же не умер… - чувствуя слабую, стабильную ауру тепла, я был в замешательстве… летаргия?
Зверь явно прочухал, что я занят и кинулся на меня, но в прыжке словил еще один энергетический удар и отошел на расстояние. Дело было плохо: волоком подтаскивая тело колдуна к двери, я это хорошо понял – сил на еще один удар у меня хватит, но после этого я отключусь.. Сверху упал луч света, но я не оборачивался, готовясь отогнать зверя от тела возлюбленного…
- Брысь, брысь… - помахивая впереди себя сложенным зонтиком-тростью, произнесла мадам Матисс, спускаясь внутрь.. – Тащите его наверх, Влекс, - скомандовала она, отгоняя серого, как оказалось, льва. Он от чего-то до крайности покорно отполз в угол, снова сжимаясь до маленького пыльного комка. Мои подозрения относительности причастности госпожи Анны к странному состоянию господина Матисса сильно померкли. Уже в гостиной, уложив тело Девиана на диване и глядя на нее полными ужаса и отчаяния глазами, я узнал, что она и вправду не знает что произошло и как ее бывший супруг там оказался, но она позовет подруг и, возможно, кругом ведьм они сумеют что-нибудь выяснить…
К несчастью я не мог остаться с ними – мне нужно было осмотреть дом Моники Адамс… Я высказал догадку, что возможно, что-то в поведении девушек могло спровоцировать сатанита, к тому же, он не мог знать, что рекламная компания будет именно в этот день и не мог спланировать убийство. Когда я покидал особняк четы Матиссов мой милый Девиан уже лежал в саду в шезлонге, обложенный какими-то травами, цветами и корешками, а вокруг чинно прогуливались одетые в черное дамы.

Часть, пошатнувшая доверие Влекса к людям, но зато приоткрывшая завесу тайны...

Мать Моники встретила меня неприязненно, но сдержанно. Разумеется, идея о том, что сатанита можно пытаться оправдать ее не радовала.
- Проходите, вот ее комната, - проводив меня на второй этаж небольшого домика и открывая дверь, произнесла заплаканная женщина. – Она всегда была очень аккуратной девочкой…
Это точно! Аккуратной – сказано мягко: мне показалось, что я в комнате отеля, настолько вид был нежилой и неуютный.
- Эм.. вы убирались в комнате? Может быть убирали какие-то вещи? – спросил я деликатно, оглядывая убранную постель, чистый стол и туалетный столик, на котором стояло (!!!) всего два флакона – духи и дезодорант. Где постеры на стенах, подушечки-занавесочки? Где плюшевые мишки или фотографии подруг и любимых в рамках? Где, черт дери, золотая рыбка Голди?
- Я ничего не трогала… все так, как будто она еще здесь, - снова заливаясь слезами, ответила мать. Ничего себе! Я провел рукой вдоль зеркала – сюда не часто смотрелись, шкафа с одеждой, туалетного столика, стола, подоконника… подоконника? Вот тут было в прямом смысле «горячо» - эфирный след прикосновений был наиболее ярким. Кажется, девушка часто покидала свою комнату через окно. Выглянув, я убедился, что сделать это достаточно просто, если воспользоваться решеткой для вьющихся растений, примыкающей к крыше.
- Скажите, миссис Адамс, у вашей дочери были подруги? Возлюбленный? Может быть какое-то хобби?
- Нет, - всхлипывая, отвечала та, - Кларисса и Роуз, разве что.. Бедные девочки!
Мда.. вот это семейка. Девица в двадцать шесть лет ни с кем не встречается, занимается только работой, вечера проводит у себя в пустой комнате, где нет ни книг, ни радио, ни компьютера – социальный кошмар. Что это? Открывая второй ящик стола я почувствовал, что он не так пуст, как кажется… Действительно, к верхней части была скотчем приклеена тетрадь. Судя по всему, ее часто читали и приклеивали снова.
- Скажите, мисс Адамс, - полистав тетрадь и внутренне напрягаясь, задал я вопрос, - ваша дочь никогда не увлекалась магией?
- Что вы! Она была доброй, чистой, честной девочкой! – прожигая меня гневным взглядом, вознегодовала женщина. Может сверлить меня глазами сколько влезет – до отца Джексона ей в этом далеко! Я был собой доволен…
- А номер этого телефона вам, часом, не знаком? – пролистав до конца тетрадь с описанием ведьмовских ритуалов и пометок по опытам исполнения, я обнаружил телефонный номер.
Выставленный за дверь и довольный собой, я направился обратно к мадам Матисс – мне было чем хвастаться: дело сдвинулось с мертвой точки! Моника была ведьмой, а значит, у нее была наставница. Кто, как не госпожа Матисс поможет мне распутать этот клубок. Какая низость – послать на смерть собственную ученицу! Или же погубить преступным невниманием, не рассказав чего-то о реакциях сатанитов на магию. Никаких таких реакций я не знал, но взял на заметку уточнить у Марка при встрече…
Сад Матиссов по-прежнему кишел ведьмами, но теперь уже, дамы явно отдыхали. Сам Девиан сидел в кресле и встретил меня своей сводящей с ума кривой усмешкой:
- Мой мальчик, - у меня аж ноги подкосились от счастья, - мне рассказали эпопею вашего подвига по моему спасению, - с мягкой насмешкой заметил он, разглядывая меня своими теплыми, карими глазами. Я был не в состоянии даже поздороваться…
- Вы напрасно переживали – посетить фамильный склеп и пообщаться с духами – дело вполне обычное. Я узнал, что тут без меня творилось, отдохнул… - с мягкой, кошачьей грацией потянулся в шезлонге мистер Матисс. Я стоял перед ним, ловя на себе насмешливые взгляды ведьм и чувствуя себя опростоволосившимся учеником.. – Кто-то тут без меня контракт с архангелом заключил.
- Но.. Там был лев… Он рычал… - промямлил я в качестве какого-то оправдания..
- Ах, это.. Это охранник семейного дома.. видимо Анна не знала, как с ним договориться и загнала в погреб.
Глядя на его спокойствие, подозрения о причастности вновь закрались в мою душу. Я открыл тетрадь на последней странице и обернулся к ведьмам.
- Дамы, кому-нибудь знаком этот номер телефона? – пустил я тетрадь по кругу, гордо и неприступно поворачиваясь к насмешливому Матиссу спиной. Ведьмы передавали тетрадь по кругу, недоуменно-отрицательно качая головами. Моей щеки каснулось теплое дыхание – Девиан заглядывал мне через плечо, в возвращенную тетрадь.
- Да он им всем знаком, - безапелляционно улыбнулся он. – Это номер моей бывшей жены.

Это конец)

- Мадам Анна? – Внутри все оборвалось. Я вдруг понял сразу и многое… Господи, да ведь она же сама легко могла вызваться помогать вести расследование! И как помощник медиума могла прервать сеанс и, возможно, исказить слова духа!
- Мне.. надо провести еще один спиритический сеанс, - я взглянул на мистера Матисса ища поддержки и одновременно утверждаясь в собственных мыслях.
- Сеанс, так сеанс… Мне и нас двоих хватит.. вы не против уединиться? – мне перестало хватать воздуха от этой фразы, но я взял себя в руки и даже улыбнулся, отвечая столь же интимной интонацией..
- С вами – куда угодно.
Мы сидели за небольшим столиком в гостиной. Девиан задул свечу и дым плавно заволакивал пространство над блюдом, по которому катился хрустальный шарик, мы держались за руки…
- Кларисса, явись к нам… - произнес мистер Матисс, и над блюдом действительно стало появляться лицо. Оно не принадлежало ни мужчине, ни женщине, но было прекрасно и соткано из бликов света…
- Ты не Кларисса, - заметил я, смутно догадываясь.. – Архангел Гавриил! – наверное, я ахнул. Мистер Матисс пребывал в полутрансе и слабо реагировал. – Подожди-ка, Девиан сказал, что тут кто-то контракт заключил.. с архангелом! – И тут, глядя в небесно-прекрасный лик, усмехающийся из лучей света, я вдруг все понял… - Ты наложил на нее проклятие бездетности! И эти девушки.. это ты заставил их души лгать на спиритическом сеансе! А Анна помогала тебе, чтобы ты снял печать проклятия! – архангел перестал улыбаться и, казалось, скрипнул зубами..
- Ты никогда ничего не докажешь людям и они, в слепой вере своей, изгонят богомерзких тварей, созданных мои недостойным братом! Изгонят навсегда тех, кого он посмел создать… Тех, кого показывал нам, говоря, что господь принял его творения! - разнесся по комнате не то шепот, не то крик… Мистер Матисс вздрогнул, но не выпустил моих рук, а Гавриил протянул ко мне перст и коснулся кончика моего носа. – Ты не помешаешь мне! – Я схватился за обожженный нос, Девиан - за голову, и мы остались без второго блюда. Я не испугался, нет – страх пришел позже, когда возник закономерный вопрос «в чем суть проклятия?» А сейчас я был расстроен, разбит и повергнут в прострацию: что я могу, когда такие силы вершат подобное?
Мистер Матисс пришел в себя довольно быстро и даже согласился отвезти меня куда я просил – в церковь. Войдя в божий храм, я ощутил, как пылает печать проклятия у меня на носу и горько усмехнулся злой иронии Гавриила – именно свой нос я и сунул, куда не надо…
«Господи, - впервые в жизни я обращался к богу так прочувствованно, - мы боремся с искушениями, храним душу для света, как можем противостоим соблазнам… Что же делать теперь, когда обращаясь к свету я вижу там злобу и зависть? Господи, куда мне теперь податься? Где искать справедливости, когда я сам не могу ее принести! Неужели нам есть спасение от сил Падших, и нет его от тех, кто под сенью твоей? Прости меня, если сможешь… А если нет, то хотя бы пойми – у Тебя я не нашел помощи и буду искать ее у того, который привел на землю своих тварей…» На миг мне показалось, что лик Христа на распятии от меня отвернется. Печать вспыхнула ярче и выходя из храма я чувствовал, как она пылает. День был промозгло-серым и на душе было ужасно тоскливо, словно из меня вынули какой-то стержень: ушла энергия, бодрость, силы, настроение… Решиться на молитву Сатане было не в пример тяжелее.
«Я… обращаюсь к тебе… Нет, не молюсь, но… Ты видишь то, что происходит на земле, ты знаешь о судьбе своих детей, знаешь, кто виновник несправедливости… Так уж вышло, что и я это знаю… Я не признаю тебя, не оправдываю, не хочу понимать твоего падения, но сейчас я предлагаю тебе себя в качестве орудия. Если ты хочешь помочь своим детям – помоги мне. Сейчас человек сам уже бессилен, ты видишь это…»
Надо заметить, что земля не разверзлась, и глас с небес тоже не прозвучал. В сердце было пусто, в животе тоже. Рядом сел худющий черный кот и принялся намывать морду…
- Два мы с тобой, котейко, облезлые, голодные и никому не нужные… - Я протянул руку и погладил теплого зверя. Тот выгнулся дугой и заурчал, вытираясь об меня. – На вот, колбаса… Я этот бутерброд с утра в кармане таскаю, - впиваясь зубами в безвкусный хлеб и щедро отдавая все мясо коту, промямлил я. Отужинав в такой компании, я поднялся и на прощание кивнул коту, но в ответ услыхал протяжное «мяу» - зверь смотрел на меня большими, быстро желтеющими глазами… Кот был самый обычный, я готов был поклясться, но все же морда была умная… Ведьмовской кот! Ну конечно, такие звери часто бывают спутниками ведьм. Неужели этого выгнали?
Кот поднял распушившийся хвост трубой и направился куда то в парк, оглядываясь на меня. Следуя за ним, я позвонил Девиану и вскоре тот к нам присоединился. Кот привел нас на старую детскую площадку с беседкой посередине. Тайный рычаг, открывающий проход в подпол, я нашел почти сразу.
- Алло, могу я поговорить с вашим судебным медиком? – спустя десять минут звонил я уже из подвала. – Здравствуйте, да агент МакМайер.. Скажите, вам знакомо вещество под армейским кодом «JHG67/31-7»? – вертя в руках одну из нескольких одинаковых коробочек с такой надписью и значком «биохазард», спросил я.
- Мм.. откуда у вас этот код? Это армейская разработка… Фактически наркотик – синтетический, при этом полностью растворяется на коже и волосах, не оставляя следов, и вызывает отключку на несколько часов… - пояснил эксперт.
- Синтетика? Так вот на что у сатанита аллергия! Я тут нашел подпольный склад всякого оружия..тут есть взрывчатка, много химреагентов, несколько коробок этого вашего JHG… И в этом месте совершенно явно часто бывала Моника Адамс, - проверяя ауру, докладывал я. – Вероятно, она была ученицей Анны Матисс и та, под гипнозом или как-то иначе, заставила девушку вырубить сатанита этим порошком и убила их…
- Ну тогда у меня для тебя две новости… - ответил в трубку мой связной, на которого я переключился, рапортуя.
- Одна плохая, другая – хорошая?
- Нет, детка, обе хорошие… Во-первых, над Атлантикой сбит пассажирский лайнер, следовавший в Европу, на борту которого следовала некая А. Матисс… - голос прервался смешком, - в самолет, по словам очевидцев, ударила молния с ясного неба! – Я улыбался: на душе словно потеплело… - Людей как раз отправились спасать. Никто не пострадал – все дрейфуют на спасательных плотах..
- Ты возвращаешь меня к жизни! А вторая?
- Военные вертолеты приземлятся по твоей координате, заберут тебя и доставят к месту крушения уже практически сейчас…
- Влекс, вертолеты! – послышался сверху голос Дэвиана. Из тайного хранилища я вылез героем! Ребята из вертолета быстренько оцепили район площадки и начали изъятие и снятие эфирных следов. Мы погрузились в вертолет – лететь было часа четыре.
Это время я проспал на руках и милейшего мистера Матисса – счастливый и умиротворенный. Когда по лестнице в вертолет с плота подняли Анну, я даже ничего не спросил – просто кинул ей в лицо пригоршню изъятого на площадке порошка: проверять на какие ужимки способна ведьма не было ни какого желания.
На суде, где я выступал свидетелем защиты и заодно защитником, госпожа Матисс лишь подавленно кивала, только один раз выдавив из себя несколько фраз.
- Итак… Вы заключили с архангелом контракт, по которому вы компрометировали сатанита, а он – снимал ваше проклятие им же и наложенное. Затем вы заставили свою ученицу, Монику Адамс, усыпить Марка веществом «JHG67/31-7», украденным с армейского склада – эта информация не разглашалась – и.. а что было дальше? Чужих следов в доме Марка я не обнаружил.
- А там не было чужих, - спокойно и отрешенно заговорила мадам Матисс, поглядывая на бывшего супруга – тот сковал ее заклятием, позволяющим супругам читать ложь в словах друг друга… - Мы заключили два контракта. Один вы угадали – он обещал мне наследника… А второй заключила Моника: архангел обещал ей силу в новом перерождении, если она…убьет подруг и себя, так, чтобы обвинили сатанита.
Когда буря негодования в зале поутихла, а судья стал зачитывать приговор, я вдруг ощутил, как с кончика моего носа исчезает печать…
…Сатанит Марк был полностью оправдан и освобожден прямо в зале суда.
Анна Матисс получила срок за помощь в организации убийства, преступный умысел и прочая, и прочая…
А я… я до сих пор млею от того, как мой любимый говорит мне «мой мальчик», когда лежу у него на груди…

Сообщение отредактировал Раш - 7-06-2011, 10:47

Со стены замка одинокий всадник был хорошо виден. Острое зрение позволяло различить, что это не всадник, а всадница, и даже из тех, кого называют хорошенькими. Правда, вечернее платье наверняка пошло бы девушке куда больше, чем панцирь (где-то плюс семь к защите), копье (очень острое, и что на нем за чары?) лук с колчаном стрел (ага, наверняка, судя по синему отливу, все с замораживающим эффектом) и шлем (еще, кажется, плюс пять к защите).
Таких гостей у него еще не бывало. Кто же это? Вроде знакома... Ах да, принцесса из ближайшего королевства, он ее видел сверху на последнем празднике. Как же раньше не узнал? Это из-за выражения ее лица. Точно такое он видел у своей супруги во время последнего скандала, после которого и отсиживается здесь. Очень узнаваемо, несмотря на всю разницу в анатомии.
Чего это с девчонкой? Неужели?.. Да, наверняка, тот незадачливый молодой рыцарь, что пришел совершать подвиги во имя дамы сердца и сидит сейчас в плену в подвале... Нетушки, рыцарем больше, рыцарем меньше, пусть сам отдувается. Похоже, странствующим бедолаге больше не быть, но своя чешуя дороже.
Дракон поднялся со стены и полетел на северо-восток, в тот момент, когда ворота замка рухнули под нанесенным тонкой рукой вторым ударом булавы (плюс пятнадцать к силе).