Shimotsuke gishi den

[Далара >>>]

(вместе с Бишем)

Олури так удивилась, что позабыла про слезы и огорчение.
- Юки, погоди, ты куда?
Но пацаненка и след простыл.
- А что с деревней? - лениво полюбопытствовал Мицуке; у него имелись кое-какие предположения.
На глаза попался даже с виду ухоженный дом, в котором бродяга учуял еду, ночлег и кое-что получше.
- Уже больше ничего, - ответила Олури, переключившись опять на яркие украшения вокруг. - И не будет ничего, кто остался, уйдут куда-нибудь в другое место.
Мицуке вполголоса выругался.
- Знакомое дело, - он кивнул на приглянувшийся ему дом. - Ждите меня здесь, скоро вернусь.
Олури пришла к выводу, что все как-то слишком активно разбегаются, а ей надоело сидеть на коне. За этим выводом последовал прыжок из седла на землю (дуга, как у кота, не получилась, хотя девочка очень старалась). Рискуя быть сбитой прохожими, она ринулась через толпу к ближайшему лотку со сладостями.
Кот Чиру был об уме хозяина крайне низкого мнения, но знал точно, когда надо бежать и спасать его, а когда - не путаться под ногами. Но когда попытку побега совершило второе подопечное существо, Чиру возмутился, попытался ухватить девчонку за подол, а когда не получилось, побежал за ней следом, задрав хвост оранжевой в полоску трубой.

Сообщение отредактировал Далара - 15-05-2006, 11:48

[higf >>>]

Продолжение разговора на дороге - до прихода в деревню

(C Бишопом)
- И что, удавалось вам это? - с любопытством спросил священник, которому все же подготовка показалась слишком громоздкой.
Мицуке чуть не брякнул: "частенько", да прикусил язык.
- В нашей стране есть много великих воинов, не мне с ними тягаться.
Кот Чиру оглянулся, на рыжей морде была написана издевка: "Скромность вдруг одолела?"
- Не сомневаюсь, - пробормотал португалец, созерцая высокомерно смотрящего на хозяина кота. - А без водопада упражняться никак? Надеюсь, падающие с неба камни не надо упражняться отражать?
- Ну почему? - ронин пожал плечами. - Впрочем, не обязательно с неба. Могут и так бросать.
Олури придержала коня, тоже прислушивалась к разговору. Такеда шагал по другую сторону, устремив взгляд к невидимой вдали цели, с неотвратимостью близкого цунами.
- Вода - самый опасный противник, - вдохновляясь, Мицуке заговорил громче, увереннее. - Все остальное имеет форму. Говорят, только великий Масамунэ сумел победить воду.
Очередная языческая легенда! И тем не менее надо изучать их, чтоб прогнать тьму, в которой пребывают здешние жители, светом христианства. Да и потом, просто любопытно. Надо сказать, священник собирал и записывал самые интересные легенды, мифы и песни народов, среди которых водила его капризная судьба. Очевидно. сказывалась связанная с морем юность - какой моряк не любит потравить и послушать байки.
- Расскажите, - попросил Андрео, отпихивая ногой с дороги небольшой камушек.

[Bishop >>>]

(и higf)

Ронин вежливо поклонился.
- Масамунэ-доно делал мечи, которые теперь носят его имя, о клинке его работы можно только мечтать, - Мицуке не стал упрямиться; идти им далеко, а поговорить (и послушать других) о легендарных мастерах он любил с детства.
Такеда, хоть и делал вид, что ему все равно, подслушивал с интересом.
- Его ученик, Мурамаса, вызвал его на состязание, каждый из них сделал меч, оба погрузили клинки в горный поток - лезвием против течения. Клинок Мурамасы разрезал все, что попадалось, литья, рыб, стрекоз без малейшего усилия. Клинок его учителя разрезал только воду, рыбы безбоязненно подплывали к нему. Тогда Мурамаса стал насмехаться над мастером, а тот только улыбнулся, вытер меч и ушел. Мурамаса все смеялся и смеялся. Проходящий мимо монах сказал ему, что его меч жаждет крови, но не может победить тех, кого убивает. Клинок же Масамунэ настолько острый, что ему нет нужды разрезать то, что не заслуживает смерти. Даже вода расступилась перед ним.
- А разве меч ученика не рассекал воду точно так же? - уточнил европеец.
Мицуке отрицательно покачал головой.
- Нет. Совсем по-другому.
- Наверное, это нелегко объяснить?
Бродяга рассмеялся.
- Невозможно. Можно только почувствовать.
- Пожалуй, над этим надо подумать, а еще я позже хочу записать эту притчу. Надеюсь, поможете мне освежить детали, Мицуке-сан, если я что-либо позабуду. Люблю подобные предания, - улыбнулся иезуит, сверкнув белыми крепкими зубами.

[Хикари >>>]

День явно выдался насыщенным. Не в меру глазастый старик, встреча с дайме и та странная девушка. Мысли обо всем этом не хотели покидать его голову, поэтому, оставив коня в заботливых руках слуг, Итачи решил немного отдохнуть в чайном домике, поскольку провести остаток вечера за ужином, больше напоминающем дипломатическую беседу, ему совершенно не хотелось. А заведение госпожи Сакурада как нельзя лучше поможет самураю восстановить душевное и моральное равновесие без помощи долгих тренировок по нахождению внутренней гармонии, приступать к которым сегодня у Итачи не было ни малейшего желания. К тому же мудрая женщина приложит все усилия, чтобы обслужить молодого господина на высочайшем уровне.
***
Несмотря на поздний час, недостатка в посетителях не было, впрочем, как и всегда.
-Мне бы хотелось немного отдохнуть в вашем заведении, и желательно не в компании этого сброда, - как обычно самоуверенно произнес сын управителя, - Пожалуй, меня устроит одна из комнат для высоких гостей. Естественно, отужинать я хотел бы там же. И еще… сегодня я хочу испробовать напиток, называемый саке, - и Хикари посмотрел на госпожу Сакурада, всем своим видом показывая желание скорейшего прихода служанок, которые сопроводят его в положенную ему комнату.
Служанки появились незамедлительно, и буквально через пару минут Итачи сидел в окружении самых красивых девушек заведения, прислуживающих ему за столом. Вот одна из них наливает из небольшой бутылочки саке, и протягивает его молодому господину вместе с ломтиком белой редьки. И рисовое вино уже теплыми волнами расходится по телу Итачи, будто погружая разум Хикари в баню на одном из целебных ключей Шиобары.
Когда же сын управителя допил остатки саке, его тело было полностью расслаблено, а тревожные мысли, еще полчаса назад одолевавшие его, постепенно исчезли, уступив место новым, спокойным и неторопливым. Само это чувство было очень странным, но достаточно приятным. «Может это и есть та самая гармония, к которой постоянно должен стремиться самурай?» лениво подумалось ему. Он не мог ответить себе на этот вопрос, да это ему и не требовалось. Все тревоги и переживания остались где-то далеко, и Итачи просто наслаждался подобным состоянием.
-Уберите здесь все, и приготовьте меня ко сну. Наверное, я проведу здесь весь завтрашний день. И еще… никто не должен знать, где я провожу время, вы всё поняли?

Сообщение отредактировал Хикари - 16-05-2006, 14:34

[Bishop >>>]

(начинал - Хикари, дальше - вместе)

Когда солнце поднялось достаточно высоко, идти стало совершенно невозможность. День выдался жарким, к тому же сказывалась усталость. Хаку, с тоской посмотрев на солнце, произнес:
- Пора делать привал до вечера. Если мы двинемся в путь с закатом, то думаю, к утру достигнем Шиобары.
Духи только устало кивнули. «Мне кажется, или эти двое многому научились от людей? Несмотря на то, что у них есть тела, оборотням незнакомо понятие усталости. Надо будет поразмышлять над этим. После привала», - с такими мыслями шаман свернул в сторону ближайшей рощи.
- Тануки-сан, развесь, пожалуйста, вокруг лагеря эти заклинания. Кицуне-чан, приготовь чего-нибудь. Я скоро вернусь.
Если его западные коллеги не врали, то на существ из другого мира, будь то духи или демоны, очень сильно действует пыльца роз. Правда, найти их можно было разве что в садах очень знатных и уважаемых семей, встать в один ряд с которыми у рода, правящего маленькой Шиобарой нет ни единого шанса, но для его целей сойдет и обычный шиповник, в изобилии растущий в округе. Именно поэтому перед отдыхом шаман решил побродить по округе в поисках столь неприметного, но очень полезного куста этих диких цветов. Однако шорох из ближайшей рощицы отвлек Говорящего от поисков. В руках Хаку моментально появился свиток с отпугивающим заклятием, на случай появления враждебно настроенного духа, и он очень осторожно направился в сторону подозрительного шума.
На огромном валуне среди деревьев сидел человек - не человек, демон - не демон, дух - не дух. Посмотреть со стороны - обычный бродяга, распущенные волосы торчат нечесаными патлами, белая одежда старинная, из дорогой ткани, но он в ней как будто в золе спал. Он подставил лицо осеннему солнцу, жмурился от удовольствия и улыбался.
- Считаешь, что на меня подействует заклинание? - с любопытством спросил он в пространство, не открывая глаз.
От одного взгляда незнакомца шамана передернуло. Все его существо излучало невероятную силу, по крайней мере, сравнимую с силой тенгу.
К сожалению, знаний шамана не хватало на то, чтобы определить, кто же перед ним находится. Что делало незнакомца еще более грозным.
- Глубочайше извиняюсь, просто я услышал шорох и решил, что заинтересовал не в меру шустрого духа. Вот и приготовил заклинание на всякий случай. Очень извиняюсь, не хотел отвлекать вас от вашего дела, сенпай.
Четки на руке буквально сошли с ума.
Мужчина соскользнул с валуна - как огромный кот перетек из одного положения в другое. Бесшумно ступая по пружинящему мху, втягивая носом воздух, обошел шамана кругом. В раскосых желтых глазах то сужался, то расширялся вертикальный зрачок.
- Духи здесь живут в каждом камне и при каждом изгибе дороге, - промурлыкал незнакомец. - Ты хочешь изгнать каждого из них?
- Никогда не ставил перед собой цели изгнать всех духов. Напротив, их общество для меня гораздо приятнее людского, - Хаку был удивлен тем, что может говорить в присутствии этого… даже и не понятно, как называть его, - Это заклинание отпугивает, а не изгоняет.
- Позволишь взглянуть? - незнакомец в белом каригину протянул к шаману раскрытую ладонь.
- Хорошо, - Хикари протянул ему свиток, боясь даже прикоснуться к собеседнику.
Мужчина с интересом развернул о-фуда, пробежал взглядом письмена.
- Забавно... - пробормотал он, щелкнул пальцами.
Заклинание взвилось с бумаги стайкой светляков, незнакомец помахал ладонью, разгоняя их.
- Кое-что не меняется, - с удовлетворением произнес он. - Надеюсь, это был не последний твой свиток?
- Конечно же, нет. Тем более, обычно мы пишем их сами, - к шаману понемногу начала возвращаться уверенность. По крайней мере, незнакомец не был агрессивным, - Можно узнать, что делает столь могучий странник в наших краях?
В густом подлеске захлопала крыльями разбуженная птица. Странный собеседник шамана стремительно повернулся на звук - будто собирался рукой поймать беглянку. Опомнившись, смущенно наморщил нос.
- Мир начинает меняться, - сказал он. - Нужно ли, чтобы он изменился неузнаваемо?
- К сожалению, Ками скрывают от меня ответ на этот вопрос. А может и к счастью. Главное - сохранить то, что дорого нам из сегодняшнего дня.
Четки на руке наконец-то совсем успокоились, как и сам Говорящий с Духами.
Мужчина бросил на него быстрый взгляд.
- Так тебе что-то дорого? - хмыкнул он и зашагал туда, где шаман со спутниками разбили лагерь.
Правда, скоро остановился, оглянулся через плечо.
- Не уверен, но то, что ты ищешь... - он опять втянул воздух, будто пробовал его на вкус, удовлетворенно кивнул. - У ручья, на том берегу.
Шаман совершенно не знал, что ответить. К тому же, слова и не требовались - собеседник, казалось, знал совершенно все.
-Я почту за честь, если столь могучий странник составит нам компанию на какое-то время. Также хотелось бы узнать, как мне называть вас, сенпай?
- Зови меня... - он зачем-то понюхал пропыленный рукав каригину, раскатисто чихнул. - Зови меня Катсукесуми.

[Далара >>>]

За оградой Шиобары росло старое высоченное дерево, которое Кайо посчитала невероятно удобным. Она уселась на толстую ветку, облокотилась на соседнюю, другой рукой отмела в сторону листья. Отличный наблюдательный пост. И пусть попробуют ее тут разглядеть. Стрелять из лука отсюда было бы неудобно, слишком густая листва, зато следить - лучше места не найти.
В некотором отдалении от ворот, но все еще отлично различимый, ехал юноша, наследник Хикари. Люди провожали его взглядами не столько почтения, сколько страха. Надменный, желающий власти, но в то же время юный и неопытный. За таким будет интересно понаблюдать, а может и поиграть с ним.
Хм, не идет в дом... Ох не нравится ему Акаихигэ. Кайо улыбнулась. Так значит, Итачи, власти ты жаждешь, а вот общения с собственным дайме - не слишком. Смотри, как бы он тебе не припомнил отсутствие. Чайный домик? Ай-яй-яй, променял дайме на девочек, хотя судя по твоему виду, ты еще толком и не знаешь, что с этими девочками надо делать.
Кайо хихикнула в красно-рыжий рукав. Встала, взметнув тучу листьев. Через несколько минут ее уже не было рядом с деревом.

[дон Алесандро >>>]

(и СонГоку)

- С чего начинать? – спросил пацан.
Дайме, наблюдавший всё это, на мгновение прикрыл лицо веером, мгновение и лицо снова открыто.
- Со спины - спокойно проговорил аристократ и легко поднялся с подушек, при этом веер так и не покинул его руки.
Тото решил, что терять ему все равно больше нечего, и взялся за дело со всем рвением и энергией детства. Было необычно, страшно и любопытно ощущать под ладонью чужую кожу, прикасаться к кому-то незнакомому и ожидать ответного прикосновения.
Дайме подался чуть вперед, энергия, с которой пацан тер спину аристократу явно пришлась ему по душе, что-то было завораживающие в этой картинке, совсем молоденький мальчик трёт спину зрелому мужчине, и, похоже, обоим это нравится…
Тото зачерпнул горячей воды деревянной бадейкой, с трудом поднял обеими руками, но опрокинуть, чтобы смыть пену, силенок ему не хватило. Мальчишка пыхтя, забрался с ногами на маленькую скамеечку внутри о-фуро и все-таки окатил Акаихигэ водой.
Аристократ только чуть повел плечами от наслаждения, горячая вода явно только усилила чувства, что он испытывал. Дайме повернул голову к мальчику и проговорил:
- Ну что… теперь мои черед… или ты предпочитаешь услуги банщиц? – чуть иронично вопросил Акаихигэ.
Тото опасливо покосился на улыбающихся девушек и замотал головой, так что собранные на затылке волосы закачались из стороны в сторону.
- Я им больше не дамся, - предупредил он, протягивая мочало мужчине.
Тот усмехнулся и махнул рукой, веер, с которым он не расстался даже в о-фуро, легко сложился и аккуратно лег в заботливо подставленные руки служанки
- Положите его тут…
- Будет исполнено, проследим за веером, князь подхватил мочалку, и повернулся к Тото.
- Приступим…
Мочалка принялась тереть грудь, живот, бока, руки, темп то ускорялся, то снова становился расслабляющим, движения князя были ловкими и умелыми, было видно, что он не раз и не два проделывал такое, мочалка порхала по телу мальчика не пропуская не одной складки его тела. Творчество дайме нашло выход и тут, мастерство и опыт несли в себе заряд энергии не меньший чем молодость и желание, было что-то почти магическое в этом действе.

[Nikkai >>>]

Я плохо помню, какой была когда-то. Помню сад за раздвинутыми сёдзи и ароматы, что приносил оттуда ветер. Помню жаровни в полу, вокруг которых вечерами собирались женщины. Помню ширму с желтой тигрицей, причудливо одетых кукол и те чудесные гаку, что рисовала, говорят, моя бабушка. Но среди этих воспоминаний нет ни моего восторга от сада, ни моих рук над жаровнями, ни желания учиться искусству суми-э. Словно бы уже тогда была я призраком - не знала ни восторгов ни бед, не бежала людей и не искала их общества. Помню и Такамори - но воспоминаний о моей любви к нему, даже о встречах наших, словно бы и не было. Только страх последних дней и боль от удара мечом - их я помню хорошо... и темноту, что наступила потом.
Сейчас я чувствую, что у меня был выбор. Я могла бы стать другим. Изменить... Себя? Себе? Окунуться в свое новое естество, его покой и безразличие, его гармонию. Стать этой гармонией. Но тогда я еще помнила все, и у меня не было сомнений. Он, Такамори, был рядом, за гранью такой тонкой, что я, не замедлив, перешагнула ее. Быть всегда с ним, хранить его покой, помогать во всех делах... О чем еще могла я мечтать тогда? Счастливая, что могу остаться, я не придала значения тогдашним ощущениям – боли, как от крапивных листьев, внезапной слабости и холоду. Ведь никто не сказал, что переход назначенных мертвым граней должен даваться легко. А близость любимого делала их и вовсе незначительными.

Но слабость и боль не ушли, ни к рассвету, ни через много-много дней. Я была словно без кожи - мир ранил меня, занявшую не свое место, каждым порывом ветра, каждой каплей дождя. Всем существом ощущала я неестественность этого состояния, то, какой рябью подергивается зеркало мира там, где ступала я. И отдача больно, больно жгла. Я старалась быть тем, чем хотела, старалась помогать, но с каждым днем забывала все более. Вот и любовь к Такамори ушла, последним призраком той меня, что была когда-то. Я стала пустой и глубокой, и нечему было заполнить мою душу, дать мне сил и жизни. Я тянулась ближе к живым - и сопротивление их душ почти убивало меня. Я пыталась уйти обратно - но сил моих не хватало на это. Я понимала, что догораю, что погибаю как Азака, что становлюсь иным, не собой - холодным и пустым существом, знающим лишь свою тоску и свой голод, забывшим вкус жизни, не видавшим покоя смерти... Но не могла ни остановить этого горения, ни отвести от когда-то любимого человека. Никогда раньше не тяготила меня эта связь с ним, невидимая, непреодолимая связь, поддерживающая самое мое существование. Я вбирала в себя все, что могло быть вобрано, в надежде отсрочить превращение, но...

Оно все-таки пришло. В тот вечер мир был непривычно ясен мне - едва способная различать формы обычно, я отчетливо видела закат и луну, и проступающие на небе звезды. Свет луны был почти осязаем, он отражался в воде озера сотнями бликов, и, завороженная их танцем, я коснулась воды... Я почувствовала что-то там, в глубине. Силу, спокойствие... И уже скоро вода окружала меня со всех сторон. И я уже была не пуста. Тягучая, темная сила переполняла меня, не давала утоления жажды, но давала силы сопротивляться. И я сама отчасти стала этой силой, этой водой. Здесь было холодно, но холод не пугал, он тоже был мой. Здесь было темно - но и темнота была моя. Я растворилась в этой темноте, в этом холоде, в этой силе... И я бы осталась здесь навсегда, но желание покоя, не притупленное теперь ничем, гнало меня обратно. Я точно знала, что теперь эта сила никуда не уйдет. Что именно это - то самое перерождение, которого я боялась. Почему боялась?... Теперь я была свободна, свободна от страхов, от боли и уязвимости. Не всесильна, но вооружена. И готова.

Миру живых я теперь была чужда более, чем когда либо. Даже беззаботные ками, отринувшие жизнь сами, легко с ней ладили - леса, в которых духи водились в изобилии, росли густо и изобиловали зверьем. А под прикосновением моей руки желтели и опадали листья. Животные страшились меня, люди болели, если я ночевала в одном доме с ними. Только Такамори о том не ведал - хорошо ли, нет ли, но связь наша делала его неуязвимым для моего дыхания. Только во сне могла я коснуться его души, только в глубоком винном забытьи чувствовал он меня - а наутро уже не помнил. Но он был единственным в ком я нуждалась. Слишком сильна была связь меж нами, и только взяв его с собой, могла я вернуться к покою. Я училась вбирать в себя лунный свет – солнечный жег меня, я училась вторгаться в чужие сны и ставить спящих на грань, я убивала детей и сводила с ума стариков – но мощь моя росла медленно, мучительно медленно. И я научилась быть терпеливой.
И вот тогда пришла она. Девушка с дождливым именем – скольких их видел Такамори. Когда-то я ревновала, потом тосковала... Сейчас мне все равно. Но эта девушка...

[Далара >>>]

Цену за комнату запросили немалую, объясняя это праздником. Желающих много, говорил коренастый хозяин, подкрепляя слова взглядами на защищавшую тылы жену – искал поддержки. Поэтому уважаемые гости могут либо брать комнату за такую цену, либо поискать пониже, да только к тому времени свободного места может не остаться вовсе. Через некоторое время цена оказалась сброшенной вдвое, а Такамори и Амэ получили в свое распоряжение небольшую комнатку на втором этаже с видом на внутренний двор. Хозяин в накладе не остался, хоть жена и ворчала, что иметь у себя в доме самурая дело весьма хлопотное.
В комнате даже имелась ширма, простая и местами потертая, но все же сохранявшаяся аккуратно. Попугай немедленно оккупировал ее под свой насест, и теперь зорким оком взирал на людей и их возню с немногочисленными пожитками. Едва Такамори успел положить на пол фуросики, как в дверь поскреблась девочка, вероятно, хозяйская дочь.
- Простите, - залепетала она. – Мне велели принести...
И она втащила стойку для мечей. Поставила у стены, кинула на Амэ завистливый взгляд и исчезла за перегородкой. Такамори переставил стойку, как ему показалось более удобным, и меч занял на ней положенное место. Амэ танцующим шагом прошлась по освещенному солнцем квадрату пола, выглянула из окна наружу, потом подошла к спутнику. Заглянула ему в лицо с выражением воплощения заботы.
- Тебе нужно отдохнуть.
Он резким движением стряхнул с себя ее заботу.
- Я здесь по делу.
- Дело может подождать, отдых – нет. На тебе лица нет.
Она погладила его по щеке. В его глазах на мгновение мелькнуло что-то странное, похожее на тоску по полузабытому воспоминанию. Мелькнуло и пропало. Амэ помогла снять верхнюю одежду. Пока складывала, пока разворачивала футон, Такамори снял остальное и забрался в постель.
- Забирайся... – предложил он.
- Нет, - Амэ склонила голову набок с легкой улыбкой. Вытащила веер. – Я буду следить, чтобы никто не потревожил твой сон.
Она принялась обмахивать самурая. Через минуту его лицо расслабилось, жесткие складки у рта разгладились, дыхание стало глубоким и ровным. Амэ приложила веер к груди, разглядывая спящего, потом переместилась к фуросики. Тонкие пальчики ловко развязали один узел, потом еще один на платке поменьше. С кошачьим любопытством она вынимала и разглядывала вещи. Попугай на ширме переминался и покряхтывал, пристально следил, но голоса так и не подал.
Руки девушки нащупали и вытащили из самой глубины одежду из дорогой ткани, дороже той, которую обычно носил Такамори. При свете солнца Амэ несколько долгих минут рассматривала темные пятна. Потом она нашла моны. Перевела взгляд на лицо спящего мужчины, потом снова на пятилистник. Шевеление на футоне, и Амэ поспешно уничтожила следы преступления. Нет, не проснулся, просто пошевелился во сне. Девушка села прямо, раскрыла веер и, глядя на него, произнесла:
- Из интересного места ты родом, "Юджи-сан"...

[higf >>>]

Остаток дороги до деревни португалец размышлял над рассказанной ронином легендой, очень характерной для здешних жителей. Пожалуй, в Европе вряд ли могла бы родиться такая…
Однако вскоре шум близ деревни отвлек его внимание, и европеец завертел головой, рассматривая детали празднества. Ну что ж, в половине дня пути горе и пожар, здесь радость и веселье - такова жизнь.
Прерывая философские рассуждения иезуита, так пока и не нашедшего случай для проповеди, сперва смылся мальчишка-проводник, потом ушел Мицуке, а затем Олури бросилась в толпу. Но если первого искать было бесполезно, а второй явно знал, что делал, то девочка вполне могла затеряться в толпе.
Святой отец оглянулся на Хидэтаду. Он еще до конца не разобрался в отношениях членов отряда и не знал, что свело их пути в один и с какой целью.
- Девочка не потеряется? И кот тоже… - улыбнувшись, добавил он.

[Кысь >>>]

Разумеется, в первом же безлюдном переулке парнишки не стало. Зато появилась молодая девушка в торжественном черном кимоно с оранжево-красным поясом. Кицунэ присела, чтобы подобрать из придорожной пыли несколько камешков, а потом неспешным шагом пошла к главной улице. Остановилась на видном месте, оглядываясь с любопытством - по привычке ли, из осторожности, но крестьяне обходили ее, даже не касаясь черного шелка. Через секунду взгляд ее упал на лоток с куклами. В самом дальнем конце его была бережно усажена фигурка придворной дамы, явно предназначенная для покупателя получше, чем деревенский житель - перед богатством ее кимоно блекли даже кукольные императрицы, а тонкое набеленное личико выражало непередаваемую смесь надменности и кокетства. Секунды - и девушка-лиса уже была рядом с лотком, а вместо камешков в пальцах ее перекатывались золотые и серебряные монеты.
- День добрый, почтенный. Сколько вы желаете за вот эту куклу?

[Bishop >>>]

Мицуке вернулся к мосту, лучше места не нашел, да и не трудился особенно. Он спустился к самой воде, сел, привалившись к влажной опоре, сунул руки в рукава и стал ждать; сквозь щели в досках над головой пробивались клинками солнечные лучи, резали полумрак, гладкие скользкие валуны с длинными буро-зелеными прядями водорослей напоминали головы утопленников. Порой через мост проезжала крестьянская повозка, сверху сыпались пыль и сухая труха. Мицуке озяб и почти задремал, когда тень на воде подсказала: идет тот, кто ему нужен.
- Эй! – окликнул он разносчика, выглядывая из-под моста. – Помоги мне! Да не бойся ты, я не каппа!
Зашуршала сухая трава, мелкие камешки запрыгали по мокрому песку, негромко ругнулся торговец, только сейчас, должно быть, подумал, что короб лучше бы снять. Судя по звукам, он как раз развязывал веревки. Мицуке отодвинулся дальше в тень; большой палец уперся в цубу, выдвигая меч из ножен. Ронин подождал, когда разносчик, моргая после солнечного света, заберется под мост, шагнул к нему за спину, одной рукой зажал ему рот, запрокидывая голову, второй – коротким движением перерезал горло. В ноздри ударил солоноватый запах, взбудоражил так, будто вскипела собственная кровь, даже пот прошиб. Мицуке стоял, прижимая к себе умирающего, пока тот не затих. Потом, выпустив тело, вытер меч рукавом и отправил обратно в ножны. Прислушался – кажется, все тихо, никто ничего не заметил.
С намокшего рукава сорвались тяжелые капли, легли дорожкой на мокром песке. Мицуке посмотрел на испачканную руку, на темные липкие пятна на одежде... вот и повод раздобыть другую. Сколько он ни смывал кровь в холодной мелководной речке, ничего не получалось. Бродягу трясло – то ли от ледяной воды, то ли предсмертные судороги жертвы передались ему, как проклятие. Мицуке торопливо пробормотал молитву над убитым, перевернул его тело.
Короб не тронул - к чему ему безделушки? - взял только деньги; не велико богатство, но хватит. Мертвеца он бросил под мостом, не ломать же голову, куда девать тело. Отошел подальше, свернул в первый же попавшийся проулок, сел в тени большого дерева, разложил на платке монеты, пересчитал. Да, не так уж и много, но лучше, чем совсем ничего.

[Далара >>>]

Лес кажется бесконечным; деревья, деревья, деревья, поляна, снова деревья. Толстые стволы обступают со всех сторон. Солнечные лучи иглами пронзают листву. Ноги утопают во мху, норовят зацепиться за корни. Под пальцами бьется пульс на тонком запястье. В ушах колотится прерывистое дыхание. И только одна мысль владеет сознанием – быстрее! Бежать, не останавливаться, не оборачиваться!
Лошади, ведь у них были лошади... Что-то случилось. Что? Неважно. Теперь остается рассчитывать только на собственные ноги. Позади бежит она, медленнее, ей тяжело. Он буквально тащит ее за руку. Она старается изо всех сил.
Погоня. Стук копыт, крики. Звон оружия. Метнуться в сторону. Ручей, найти бы ручей... Споткнувшись, Азака чуть не падает. Он буквально волочет ее за собой. На ее лице страх. Хочешь вернуться? – спрашивают его глаза. Она мотает головой. Снова бег.
Догнали на поляне. Пока лишь один из погони, самый неистовый. Обманутый жених. Его черные глаза пылают яростью. Не задумываясь ни на секунду, он выхватывает меч. Беглецы скрываются за стволом; преследователь спешивается. Там, вдали, есть еще кто-то, но их голоса кажутся заблудшими в тумане, словно нет их вовсе, только трое на поляне. Два пятнадцатилетних мальчишки с обнаженными мечами и одинаковой ненавистью в глазах стоят друг против друга. Они не думают о смерти, только об обуявшей их жажде. Азака напугана, но полна решимости, так ей несвойственной.
Схлестываются мечи. Нет хладнокровия, никакой красоты битвы – драка двух разъяренных котов. Шипение и вой. Тонкий крик, мелькание ярких одежд. Девушка вдруг между ними. Никто не успевает понять. Кровь и снова крик, на этот раз другой. Этот крик ранит. Лицо бледнеет, большие удивленные глаза. Мальчишки смотрят на нее, скованные моментом.
- Убийца! – кричит Такамори и бросается на противника. Теперь ярость глубока и безмерна.
Блеск, звон. Верчение. Все силы уходят на бешенство, то само ведет руки, ноги, все тело. И снова кровь и снова крик и недоумение в глазах. Оказывается, это больно. Обоим.
Лицо Азаки совсем белое, кровь хлещет из раны, и ее не остановить. Невидящие глаза уставились в небо. Он прижимает ее к себе, но ее здесь больше нет. Почему ее нет?! Она должна быть!
Снова стук копыт...
Комната? Откуда комната, почему? Где лес?
Обеспокоенное женское лицо. Амэ... Гостиница. Сердце все еще бешено колотится.
Такамори резко встал, оделся. Амэ попыталась заговорить с ним, но он не ответил, будто не слышал. Снял меч со стойки, схватил что-то из вещей и вышел из комнаты.
- Суж-жо! – выкрикнул попугай вслед. Такамори не обернулся.
Амэ вопросительно посмотрела на птицу, но та нахохлилась и сделала вид, будто в комнате никого нет.
Не обращая внимания ни на кого, ронин быстро покинул гостиницу, словно пытался сбежать от этого сна, от памяти. Ничего не получилось, разумеется. Как всегда. Когда надоело шагать по улицам, пугая прохожих мрачным видом, Такамори остановился у моста. Безлюдное место как нельзя лучше подходило к настроению. Он вытащил трубку, набил, раскурил и повернулся лицом к воде. Быстрое течение реки разбивало отраженный мир на осколки, а рядом спокойно лежал темный мокрый песок. И дорожка пятен. Кровь?
Не выпуская трубку изо рта, Такамори спустился под мост, чуть не поскользнулся на траве, неудачно ступив. Водопад камешков. У самой опоры моста лежит короб, не тронутый, даже не пытались открывать. А у кромки воды, макая рукав клетчатого косоде в реку, застыл хозяин короба. Мертвое лицо повернуто к доскам моста, глаза закрыты. Еще теплый.
Курить расхотелось совершенно. Вытряхнув содержимое трубки в реку, Такамори прочитал молитву над умершим и пошел прочь от тела. Сообщить в полицию или сами найдут? Ронин свернул в ближайший переулок, но пройдя несколько шагов, остановился. Под высоким раскидистым деревом сидел самурай (по одежде не скажешь, но у кого еще может быть меч?) и пересчитывал разложенные на грязнющем платке монеты.
Мокрый рукав, на котором даже отсюда видны пятна, монеты, неряшливый вид, само присутствие сейчас в этом месте – сразу понятно, чьих рук дело тот труп под мостом. Пробормотав что-то о самураях и достоинстве, Такамори развернулся и ушел обратно к реке.

[SonGoku >>>]

Много ли мечей требуется затачивать в небольшой горной деревушке, что втиснулась в узкий лог между двумя речками, вопрос спорный, а потому здесь не воротили нос от серпов, домашних ножей и тесаков. Но на скромной вывеске все равно значилось «Мастерская по заточке мечей». А на подставку, которую каждое утро выносили из дома на веранду перед домом, заботливо выкладывались образцы другого толка. Владелец мастерской, уроженец Долины глициний, несколько лет жил в столице и держал заведение на Санджо-дори у моста и теперь почитался соседями как городской житель.
Расстелив небольшие циновки и разложив на них все необходимое, подмастерья (их было немного, всего двое) принялись трудиться над кухонной утварью, воображая, будто затачивают и полируют мечи знаменитых мастеров. Хозяин – господин Дзирокичи – сидел на веранде, любовно обновляя хамон* на клинке, который привез с собой, когда на исходе смутного времени вернулся в родную деревню.
Ветер лениво раскачивал сложенные змейкой полоски бумаги и гонял по улице оранжевую пыль. Толкая перед собой тачку, подошел сосед, чтобы поприветствовать и вдумчиво побеседовать о видах на урожай (куда же без них?), о пожаре в деревне, что во-он за той горой (оттуда как раз пришло несколько погорельцев), о скором празднике полной луны, ну а в итоге сошлись на том, что в округе вновь стали пошаливать разбойники и надо что-то с этим все-таки делать, а то жить станет совсем уж невмоготу.
- Сами не справимся, - рассудительно заметил господин Дзирокичи. – Лучше бы нанять кого-нибудь, кто в этом деле больше нас понимает.
- Да, сейчас часто можно встретить странствующих воинов, - согласился господин Даичиро, подбирая несколько клубней, что выпали из тачки. – Вот недавно рассказывали про схватку Икигами-доно и господина Сукетсунэ Кодзиро, не слышали? Так вот господин Икигами опоздал почти на три часа, а когда наконец-то явился, господин Сукетсунэ был так зол, что начал выкрикивать оскорбления и проклятия, на что его противник только улыбнулся. И тогда господин Сукетсунэ в ярости набросился на него...
Заслушавшиеся подмастерья побросали работу, а старший из них даже осмелился поинтересоваться, что же было дальше. Рассказчик выдержал должную паузу.
- И тогда Икигами-доно убил его одним ударом! Стукнул по голове деревянным мечом и убил.
- Откуда же он взял деревянный меч? – недоверчиво спросил старший из подмастерьев.
- Вырезал из весла, - не моргнув глазом отвечал Даичиро. – Это ж сколько сил надо, чтобы выстругать из твердого дерева меч!
- А чем строгал?
- Говорят, что вакидзаси**.
Владелец мастерской отложил клинок и взял в руки бамбуковую палку, подмастерья вернулись к работе.
- Что же это за самурай, который вместо меча пускает в ход дубину? – усомнился хозяин мастерской. – Да и где ему было взять весло в наших горах?
Разгорелся спор с привлечением посторонних лиц и свидетелей, если не самой схватки, то по крайней мере рассказа о ней, в результате чего пришли к выводу, что убийство и в самом деле имело место, но вот с деревянным мечом Даичиро, если можно так выразиться, все-таки перегнул палку.

***
* хамон - своеобразный рисунок на лезвии меча, который образуется еще при ковке и является уникальным для каждого мастера, а порой и для каждого меча.
** вакидзаси - меч короче 2 сяку (приблизительно 60 см), пара к катане.

[Grey >>>]

Монах и разбойник остановились в маленькой роще на краю деревни.
- Что дальше, хоши-сан? – поинтересовался грабитель.
- Дальше выбор за тобой, - Ки оперся двумя руками на свой посох и посмотрел человеку прямо в глаза. – Судьбу нельзя предугадать, но ее можно направить. Монахи-китайцы называют это учением Пути. Каждый человек может выбрать свой Путь из предоставленных ему вариантов, сейчас ты стоишь на таком распутье. И я лишь попробую объяснить это тебе.
Бандит слушал очень внимательно, что-то словно заставляло ловить его каждое слово этого странного монаха.
- Выбор всегда за тобой. Там на дороге ты мог бы не послушать меня, и та девушка была бы возможно уже мертва, и ты был бы мертв, поскольку Юджи-сан рассек бы тебя на несколько частей. Но ты сделал выбор, и сейчас ты здесь со мной.
Из складок одеяния Ки появилась связка ножей.
- Возьми это, - разбойник неуверенно принял «подарок». – А что делать решай сам. Можешь выйти с ними обратно на дорогу, а можешь пойти и продать в какой-нибудь лавке, этого хватит на хороший обед. И если ты не захочешь вдруг оставить себе один из них, для того чтобы продолжать заниматься своим прежним ремеслом, то ступай на север, на западном склоне горы Сендай есть обитель, настоятель которой примет тебя, когда ты опишешь ему нашу встречу, - Монах достал свою флягу и сделал несколько глотков. - Там ты сможешь очистить свою душу от злых духов, поселившихся в ней, там ты сможешь искупить грехи это и других своих жизней. Выбор за тобой.
Кин Ки просто повернулся и зашагал обратно к деревне, провожаемый взглядом молчащего разбойника. Или, если точнее, то уже бывшего разбойника.
Как ни странно, первым местом, которое посетил Ки, стала ближайшая чайная. Из псевдо-оранжевого рукава одеяния, бывшего видимо в дальнем родстве с Рогом Изобилия, появилась золотая монетка, расположившая к монаху прислугу и хозяина заведения.

По дороге на Шиобару шагала странная компания, шесть человек шли молча один за другим, не разговаривая и не глазея на окрестности. Четверо были одеты в простую серую одежду, какую можно увидеть у вполне зажиточного крестьянина или ремесленника, их головы и лица скрывали белые дилнные платки, закрученные так, что открытыми оставались только глаза. Все четверо были вооружены странными короткими мечами с чуть скривленными лезвиями, деревянные рукояти мечей по длине равнялись самим железным клинкам. Двое путников других были одеты совсем по-другому. Первый был высок и плечист, облачен в полный доспех, а могучий но-дачи был закреплен у него за спиной, так чтобы рукоять торчала из-за правого плеча, еще один самурайский меч висел у пояса в паре с коротким клинком. Другой, более низкий и худой, носил только панцирь-до и одежду, как и четверка в платках. Вооружен он был колчаном со стрелами, луком и двумя вакидзаси, висевшими у пояса. Как ни странно, ни у одного из них не было сумки или другого походного мешка, только небольшая торба покачивалась на плече лучника.
На горизонте стали появляться первые признаки деревни, тонкие столбики дыма, поднимающиеся вверх и уносимые ветром. Шестерка ускорила шаг.

[Reytar >>>]

Хидэтада шагал, ведя на поводу Демона-У и слушал рассказ ронина, так похожий на одну из джатак последователей Чань. Слушал с абсолютно непроницаемым лицом, про себя легонько ухмыляясь и размышляя как объяснить нанбану, чем отличается вода благословенного источника от воды зимнего холодного ливня, - вроде бы ничем. Обе - мокрые, но ведь мокры-то они совсем по разному, по разному холодят тело и освежают, по разному действуют на настроение того, кто чувствует прикосновение их струй… Ронин прав, это сложно объяснить, это можно лишь почувствовать, как можно лишь чувствовать стоит ли убивать врага, или он недостоин удара отточенной сталью, или же его время умирать еще не пришло, и он должен топтать травы этого мира. Это не объяснить, это можно лишь почувствовать, причем далеко не каждый и не в любой момент может почувствовать это.
Хидэтада шагал, тяжелые доспехи, как всегда, давили на плечи, а вес нагинаты почти не ощущался, настолько привычным было чувствовать в ладонях ее, увитое кожаной лентой, древко. Хидэтада шагал и вспоминал земли Коре, долгие утомительные походы и осады замков, ярость схваток и холодок внизу живота при отступлении, звериную ярость и жажду крови, при удаче в бою и штурме, и, конечно, взятые города и села. Хидэтада шагал и вспоминал молодых самураев, обычно из малозначительных и бедных родов, которые чрезвычайно кичились своими гербами, на всех смотрели косо, подозревая в проявлении непочтительности, и горели желанием доказать каждому, что уж они-то - истинные и самые правильные самураи, самые могучие воины, опасаться которых обязаны даже соратники из иных кланов, не говоря уж о жителях завоеванных земель. Десятнику эти молодые самураи напоминали бойцовых петушков, способных гордо квохча, вышагивать с миной презрения ко всем и вся, и при этом, мгновенно сорваться в неистовый боевой клич и драку, по поводу, а куда чаще и без оного. А еще, именно эти молодые самураи прославились просто неутомимой фантазией в грабежах и насилии, пытках и мучениях, которым предавали плененных врагов, что с ними не могли соперничать в этой "известности" даже недисциплинированные воины-асигару. Такеда шагал и думал, что люди мало отличаются от клинков, а клинки от людей. Что жажда возвыситься над кем-то, унижая его, лишь унижает самого желающего возвышения, особенно если он и так сильнее. Унижает и ведет к потере чести, не давая ничего взамен, кроме более чем сомнительной "славы" дикого зверя, а так же ненависти тех, с кем ты сражаешься. Именно по этому Такеда, не смотря на то, что война, это война, никогда не поощрял чересчур дикие "забавы" своих подчиненных, а бывало и не подчиненных, втолковывая им свое понимание того, что значит быть "сильным", с помощью слов, личного примера, а иногда и тяжелого кулака, или бритвенно острого клинка нагинаты. Втолковывал и никогда не сожалел о последствиях…

Наконец, вдали показались домишки какой-то деревни. Довольно большой и многолюдной деревни, но почему-то никакого замка, которым славилась Шиобара, не было видно. Озадаченно покрутив головой, кавалерист заподозрил что вся компания свернула куда-то не туда, и соответственно это селение никакая не Шиобара, но пока он соображал, пока собрался выразить свои подозрения словами, ставящими под сомнение искусство ронина как проводника, но при этом не задевающие его чести, произошли несколько важных событий… Во первых, ведомая котом долпа дошагала до селения и уже двигалась по людной, уставленной лотками с всевозможной утварью и товарами улочке. Во вторых, когда Такеда все обдумал, взвесил и уже открыл рот, что бы высказаться, высказаться в тему: "Какая же это Шиобара, во имя всех ками?!", среди навесов торговцев и спешащих по своим делам простолюдинов растворились ехавший в седле мальчишка, Олури, убежавшая куда-то в сторону лотка кукольника и сам ронин, исчезнувший так мимолетно, словно когда-то был, а то и являлся, одним из синоби.
В третьих, Демон-У, для которого двое детей на спине не шли ни в какое сравнение с тяжело вооруженным и бронированным седоком, начал задорно гарцевать, все более косясь на вспотевшего и покрытого дорожной пылью всадника. Жеребец косился с таким злорадным ехидством, словно собирался не только громко заржать, насмехаясь над превращенным в пехотинца тяжелым кавалеристом, а при возможности еще и усесться сверху ему на плечи, что бы на сей раз Хидэтада нес его к бодрой рысью к неведомо где затерявшейся Шиобаре. Такеда ответил коню спокойным и многообещающим взглядом, словно говорящим: "Насмехайся-насмехайся! Придет война - попросишь хлеба! А на счет того что бы меня оседлать - даже и не мечтай!"
По этому, когда смешно одетый нанбан посмотрел на него и изрек мудрую, в общем-то, мысль, не потеряются ли с таким трудом найденная девчонка и кот, Хидэтада вздохнул всем телом. Он подумал, что кота, вообще-то плевать, но раз уж он дорог все той же девчонке, то придется озаботиться поисками и рыжего хвостатого мурлычущего субъекта, к которому тем более привязан ронин. Еще раз вздохнув, кавалерист вручил нанбану поводья крайне злорадно оскалившегося Демона и произнес:
- Держи-ка его покрепче, святой человек. А если он будет кусаться - сам его укуси!
После чего, Такеда словно бурав ввинтился в толпу, расталкивая нерасторопных простолюдинов рукоятью нагинаты и озираясь в поисках Олури и кота, рассудив что ронин никуда не денется, не детя все же малое, вернется…

Сообщение отредактировал Reytar - 19-05-2006, 13:02

[Bishop >>>]

(и Далара)

Тот, кто назвал себя Катсукесуми, спустился к поляне, но не спешил на нее выйти. Скрываясь в подлеске, пристально наблюдал прищуренными желтыми глазами за толстяком-тануки, что улегся под криптомерией, облепился с ног до головы зелеными листиками и делал вид, что его тут нет, за невысокой девушкой, что деловито хлопотала вокруг костра, помешивала в котелке длинной деревянной ложкой. В воздухе переплетались ленты запахов – еда, дым, перегар и мускус, не пахло только женщиной. Катсукесуми усмехнулся мыслям.
И - раздвинув ветки кустов – шагнул к костру. По-хозяйски уселся, даже не подумав поприветствовать оборотней. В янтарного цвета глазах отразилось пламя, зрачки сузились в тонкую линию.
В густой листве над поляной раздался едва слышный шорох. Качнулось несколько маленьких веток. Потом на траву обрушилось что-то в ворохе листьев. Встало, отряхнулось и оказалось девушкой в такой яркой одежде, будто зажгли второй костер. Она обвела взглядом поляну, издала смешок и уставилась на Катсукесуми.
- Чего принесло? – нелюбезно буркнул тот, запустил пальцы в спутанную шевелюру, подергал, вдруг получится привести в порядок.
Безуспешно.
- Ну ты как всегда, сама вежливость, - съязвила незнакомка. - И аккуратность тоже. Дело есть.
Ее собеседник лениво зевнул, не трудясь прикрыть лицо рукавом; блеснули крепкие зубы.
- Излагай.
Черные глаза стрельнули в сторону девушки у костра и тануки с его листиками.
- Разговор только к тебе. И нечего скалить зубы.
Катсукесуми неохотно поднялся, прошел мимо огненной гостьи к берегу недалекого ручья. Не оглядывался, знал – она все равно пойдет следом. Раз явилась, теперь не отвяжешься. Он сорвал стебелек еще не пожухшей травы, сосредоточенно пожевал, выплюнул, сморщившись.
- Ну, если ты потревожила меня попусту... – без угрозы произнес он.

[Далара >>>]

(with Bishop)

Позади фыркнули.
- Ты невероятно грозен сегодня. Неужели еще слишком тепло?.. - было ясно, что ответа она не ждет.
Она забралась в заросли высокой травы и стала бродить там, водя руками по стеблям. На лице появилось полумечтательное выражение.
- Есть четыре времени года, - начала она нараспев, будто читала стихи. - Есть четыре времени суток. Есть четыре стороны света. Есть четыре окончания у иероглифа "десять"...
- А еще есть значение «смерть» у иероглифа shi, - оборвал ее излияния Катсукеуми.
Девушка в красном остановилась посреди травы, утопая в ней, похожая на большой яркий цветок.
- Такое тоже есть, - согласилась она. - Только я про цифру "четыре". Нас всегда было четверо, и это меня тревожит.
Ветер гнал по траве желто-зеленые волны. Катсукесуми нахмурился, сосредоточенно высчитывая в уме.
- Тебя тревожит, что нас было четверо? - уточнил он.
- Меня тревожит, что теперь нас трое, - пояснила она с тяжелым вздохом. - И я не помню, как звали четвертого.
Складка между темными бровями стала глубже. Катсукесуми раздраженно ударил рукой по метелкам высокой травы, во все стороны полетели легкие семена. Он поймал одно, огляделся по сторонам, взглянул на небо.
- Синий...
На листья кленов.
- Красный...
На рукав собственной одежды.
- Белый, - произнес Катсукесуми с сомнением. - Чего не хватает?
- Зеленый, фиолетовый, желтый... Могу всю радугу перечислить, толку-то.
Яркая одежда снова замелькала среди травы, разметая ее в стороны. Пальцы раздраженно теребили жесткие стебли.
- Не мельтеши, - попросил собеседник. - Откуда тебе запомнить имена - с твоими птичьими...
Он неожиданно замолчал.
- С хозяином дождя я виделся совсем недавно. Его имя я помню... А вот... давай так. Кого не помнишь ты?

[Bishop >>>]

деревня Долина глициний

Услышав шаги, Мицуке поднял голову, лишние свидетели ему совсем были не нужны. Но лишний свидетель – из «аристократов в затруднительном положении», сейчас таких что в столице, что в округе, что в любой провинции пруд пруди, - не торопился кричать «караул» и звать стражей порядка. Посмотрел пустыми глазами, что-то пробормотал неодобрительное (Мицуке не расслышал, но при его виде еще никто ничего одобрительного не говорил), развернулся и ушел. Чтобы не искушать судьбу – вдруг кликнут стражников, если такие найдутся? – бродяга завернул монеты в платок и поднялся на ноги.
Раздобыть денег на куклу девчонке (и что они ему сдались обе, кто бы объяснил?) – легче, чем саму куклу. Как оказалось.
Мицуке напряг память. Дома осталось, кроме брата, которому хватило мозгов никуда не убегать, остаться в семье, жило еще три младших сестры. Старшая из них... ну хоть на голову встань, а не вспоминается, чтобы Аканэ с чем-то еще играла, кроме укороченной нагинаты и метательных ножей-кунаев. А жизнью младших Мицуке особо не интересовался.
Торговец нахваливал кукол. Ронин маялся желанием прирезать и этого разносчика – только чтобы заткнуть его излияния, - затем плюнул, ткнул пальцем наугад.
И попал... В общем, на косоде, конечно, тоже хватило, даже осталась пара монет. За одежду захотели больше, чем она того стоила, но взглянули на покупателя – и чуть не отдали совсем без оплаты

[Далара >>>]

(и Бишоп, разумеется)

- Как я могу сказать, кого не помню, если я его не помню? – подняла брови девушка. – Лучше я скажу, кого помню. Тебя, разумеется, иначе не пришла бы. Еще помню нашего синего друга, который все куксится, что я у него отобрала время...
Катсукесуми высказал предположение: если бы у него отобрали время, он бы тоже дулся на весь белый свет.
- Ну хорошо, а я - помню тебя и помню хозяина дождя. Говорю тебе - кого-то не хватает.
Он снова раздраженно хлестнул рукой по траве.
- Это я тебе говорю, что кого-то не хватает! – яростно возразила девица, топнув ногой. Правда тут же успокоилась и приложила руку к губам в раздумье. – Ты, между прочим, тоже каждый раз отбираешь у меня время, я же не дуюсь... Мелкие пакости не в счет. А вот кто отбирает время у тебя?
Катсукесуми открыл рот, но имени в памяти не сформировалось; попробовал еще раз - с тем же результатом.
- Аотатсу? - растерянно предположил он, тряхнул спутанной гривой волос: нет, не то. - Я... я не помню.
Огненно-красное кимоно скрылось в траве, а через мгновение сидящая скрестив ноги девушка руками разгребла стебли в стороны. Немного встрепанные и как будто наэлектризованные волосы цеплялись за растения. Случайно склонившийся цветок казался вплетенным в прическу.
- То-то и оно. Думаю, дождевик тоже не помнит. Ни имени, ни внешности, ни ощущения, ни голоса. Что делать будем?
Катсукесуми расхаживал из стороны в сторону - словно метался по клетке; слишком длинные рукава белого в серых полосах грязи хитатарэ* задевали траву. Потом неохотно сказал:
- Спросим.
- Кого ты собрался спрашивать? Если тех, кто повыше, так у них самих бедлам и разброд.
Катсукесуми горько вздохнул.
- Иногда полезно поговорить и с обычными звездами, - сказал он, уселся в траву, сорвал несколько стебельков, разгладил на ладони. - Или с ветром. Или с водой.
- Ну, такие разговоры больше по твоей части. Так что ты и разговаривай.
Девушка опять вспорхнула на ноги.
- Кстати, здесь-то тебя как зовут? Два имени забыть сложнее, сам понимаешь.
Ее собеседник сдул с ладоней остатки золы.
- Вспомнишь, - пообещал он. - Если посмотришь на то, что ты любишь больше всего.
Она вдруг захохотала, заливисто, во весь голос. Волосы выбились из прически и разметались по плечам. Отсмеявшись, она проговорила:
- Как ты любишь эти игрушки! Два варианта, но первый не про тебя, значит... Катсукесуми.
Он зажмурил желтые с вертикальным зрачком глаза, подставляя лицо солнцу.
- Вот видишь, - промурлыкал лениво. - Думать не так уж и сложно...
- Кто бы говорил, - надула губы девица, но в глазах все еще плясали задорные огоньки.
Она хотела было сказать что-то еще, даже рот открыла, но вместо этого принялась срывать цветы и вить из них венок, мурлыкая себе под нос. Закончив, она водрузила венок на лоб Катсукесуми.


* хитатарэ - сначала одежда только для дома, типа пижамы, потом - верхняя одежда, часть кирагину; как правило - одного цвета и типа ткани со штанами-хакама. Без запаха, боковины не сшиты. Рукава сначала были узкие, потом были сделаны более официальные - широкие.

Сообщение отредактировал Bishop - 22-05-2006, 12:06