Театр

Герману Орфу, правительственному инквизитору,

Донесение

Сим уведомляю вас, что документы по известному вам делу отправлены курьером 23-го числа этого месяца.

Все, что удалось собрать следственной группе, будет представлено на рассмотрение Комитету

и подготовлено к вашему докладу о событиях города, как вы и распорядились.

Однако считаю нужным предупредить вас, что в папке отсутствует один лист, обнаруженный при обыске городского театра.

Я хотел бы, чтобы вы ознакомились с ним лично.

Прикладываю его к данному донесению.

Засим остаюсь, преданный вам

К. Л.

МОР

Жанр: утопия в двенадцати днях с прологом и эпилогом

Действующие лица:

Мальчик
Девочка
Исполнитель
Трагик
Бакалавр
Гаруспик
Самозванка
Дети, куклы, маски и другие

Место и время действия: детская площадка в городском парке; вечер

Декорации: вокруг темные, осенние деревья с почти облетевшей листвой, за каменной оградой. Внутри ограды – песочница, в которой играют Мальчик и Девочка. В ней небольшой игрушечный город из песка и веток. Рядом разложены тряпичные куклы.

Девочка: Почему никто не идет?
Мальчик: Может, они не хотят играть в чуму? Смотри, им весело.
Девочка: А наши куклы? И их так много для нас обоих…
Мальчик: Не упусти. Куклу нельзя отпускать, иначе она убежит, ты же знаешь.
Девочка (вставая): Идите все к нам! Сыграем вместе! Вот кукла-бакалавр… (поднимает с земли человечка) Он победит смерть, он сможет всех вылечить и всех спасет. Он такой страшный потому, что он всегда смотрит в глаза смерти, и от этого ослеп, и больше ничего не видит. Но на самом деле он добрый…
Мальчик (дергая ее за руку): Сядь лучше, все равно никто не придет. А твой бакалавр злее всех злых, он режет по живому. И лекарства его – яд, и глаза не мигают. У-уу, змей!..
Девочка: Ты просто боишься докторов, вот и его…
Мальчик (не слушая): Вот кто всех спасет! (достает из кармана куклу с оскаленной улыбкой). Гаруспик дикий и убийца, но не злой. Он чувствует тепло. И всегда будет защищать то, что полюбит. А твоему бакалавру все равно.
Девочка: Он никого не слушает! И у него нож!
Мальчик: Ну что ж, с врагами разговор короткий.
Девочка: Тогда Клара его образумит.
Мальчик: Самозванка? Что ты! Он ее сразу убьет, только учует ее запах.
Девочка: Ничего не убьет! Она хорошая и поможет ему… Жалко только, бакалавр ее боится. Не называй ее самозванкой!
Мальчик: А кто она тогда? Выбралась из ямы, ногтями скребла землю и ожила. Раньше была как мертвец, а люди не видят.
Девочка: Нет! Она пришла с востока и стебельки твири пред ней сгибались, и люди кланялись, как перед святой. Если бакалавр не сможет помочь, то должно же быть чудо!
Мальчик: А, ладно. А вот кукла-старшина (берет коренастую фигурку с бычьей головой).
Девочка: Он боится. А вот кукла Ева. Она мне больше всех нравится.
Мальчик: Ничего твоя Ева не знает и только все время плачет. Вот Марк – жестокий и гордый…
Девочка: Зато она любит. Постой, какой Марк? Это же не он.
Мальчик: Это другой. Но зовут так же. Они как очень разные братья, и оба любят играть. Старший начал играть с людьми, а младший сочинял сказки и играл с куклами… А куклу Аглаю возьмем?
Девочка: Не люблю ее.
Мальчик: Пусть она умрет? Хотя мне ее даже жалко…
Девочка: А вот два брата-архитектора.
Мальчик: А вот пророк.
Девочка: Хозяйки, черная и белая.
Мальчик: И серая, земляная.
Девочка: Полководец.
Мальчик: Инквизитор…

Разговор постепенно становится тише и замолкает. Из-за кулис, с правой и левой стороны сцены выходят Исполнитель и Трагик, двигаясь к центру в лучах прожекторов. Трагик идет танцующим, нервным шагом, покачивая головой. Исполнитель, кажется из-за длинного одеяния, почти стелется над землей.
Оба встают за спинами детей – Трагик у Мальчика, Исполнитель у Девочки. Как только они останавливаются, дети замирают, не двигаясь.

Трагик: Неужели и здесь мы опоздали? О, коварство мира! Дражайший коллега, спектакль начался без нас, и боюсь, эти фальшивые интерпретеры уже успели натворить дел…
Исполнитель (обращаясь к залу): Мой малопочтенный экспрессивный собрат несколько предвосхитил грядущие ужасы. Впрочем, не обольщайтесь – они еще наступят. Как бы то ни было, приветствую вас, дамы и господа, и поздравляю с началом спектакля.
Трагик: Прости, я совсем позабыл о приличиях.
Исполнитель: Я не удивлен.
Трагик: Но все же, что нам делать? Места заняты. И кем? Детьми, затеявшими мрачную недобрую игру…
Исполнитель: Успокойся. Кому как не тебе знать, что наши места всегда останутся при нас, даже если боги решат спуститься с небес и заняться обжиганием горшков. Не смущай публику, а займись лучше представлением.
Трагик: Как ты прав, друг мой (откашливается). Итак, позвольте вам ангажировать, так сказать, повторно, наших актеров. Надеюсь, вы, как люди образованные и, не побоюсь этого слова, интеллектуальные, пропустили те смешные речи, что велись об этих весьма уважаемых людях нашими юными… дублерами.

Третий луч прожектора скользит по сцене и останавливается на заднем плане, почти у стены. Свет выхватывает фигуру Бакалавра – он в плаще и при саквояже, застывшим взглядом смотрит чуть вверх, приоткрыв рот. Актер совершенно не двигается и выглядит восковой фигурой.

Трагик: Бакалавр медицинских наук Даниил Данковский, прошу любить и жаловать (пауза для аплодисментов). С отличием окончил университет, четыре года занимался практикой в столице, получив самые лучшие отзывы. В столь юном для ученого возрасте он уже известен как основатель собственной школы «Танатика», собравшей в своем мортуарии поистине дерзкие умы и яркие таланты медиков. И неудивительно, ведь девиз себе школа взяла из тех, что веками смущали человечество – «победить смерть»! Методы новоявленной школы подчас казались опасно балансирующими на грани науки, выдвигались обвинения даже в шарлатанстве – но блистательный Данковский совершал чудеса одно за другим, демонстрируя публике оживленных покойников и заставляя критиков в приступах желчной зависти съедать свои шляпы…
Исполнитель: А доносчиков – переводить кипы бумаги.
Трагик: Удивительное всегда вызывает зависть, не так ли? Ах, подобный человек должен пасть в поединке - от руки своего кровного и неодолимого врага - а не быть задушенным приказами и эдиктами.
Исполнитель: Не суди о том, что должно, все-таки Маска Справедливости - я, а не ты.
Трагик: И что скажешь о судьбе мэтра Данковского ты, мой язвительный собрат?
Исполнитель: Скажу, что в этот раз все может случиться по-другому. А пока перейдем же к следующему.

Луч, высвечивавший Бакалавра, меняет положение так, что в конусе света оказывается Гаруспик. Он стоит так же прямо, чуть прищурившись, и застыв памятником самому себе.

Исполнитель: Артемий Бурах. Студент медицинского факультета, дипломированный хирург с отличием, но без практики. Степняк по рождению, потомственный менху из клана Бурахов – и тем страннее выглядит его путь обучаться науке, пожертвовав на ее алтарь темное искусство следования линиям тела. Доподлинно неизвестно, было ли это волей отца – отправить наследника на учебу в столицу – или же выбором самого молодого Бураха…
Трагик: Похвально, если так.
Исполнитель: И весьма сомнительно. Что ты думаешь о Гаруспике?
Трагик: Иногда мне кажется, что он – фигура куда более трагическая, чем страдалец-Бакалавр.
Исполнитель: О, посмотрим, что ты скажешь о нашей третьей гостье.

Прожектор переходит еще правее, высвечивая Самозванку. Она, как и Бакалавр с Гаруспиком, совершенно неподвижна.

Трагик: Скажу, что она – великий имперсонатор. Никому из нас не под силу носить две маски одновременно, она же…
Исполнитель: Представишь публике их обе?
Трагик: Я постараюсь. Итак, Клара. Девочка без прошлого, с доставшимся в подарок именем, она начала свою жизнь там, где остальные наши герои когда-нибудь ее закончат – на кладбище, выбравшись из могилы под северной стеной, и немало напугав тем самым смотрительницу – если о ней можно применять подобные сильные обороты. Кто теперь усомнится, что настоящий дом Клары есмь Город?
Исполнитель: Никто. Нелепо спорить с очевидным. Но как в него войдет блудная дочь, и как встретят ее обеспокоенные матери?
Трагик: Увидим!
Исполнитель: Итак, трое.
Трагик: Трое. Правильное число.
Исполнитель: Как и положено, мудрый, сильный, и…
Трагик: И…
Исполнитель: Кхм. Все трое – врачеватели тел и душ.
Трагик: Справится ли кто-нибудь из них с невидимым убийцей?
Исполнитель: Подобный консилиум был бы успешен, как никогда, если бы не одно но – они никогда не смогут договориться.
Трагик: Каждый против всех.
Исполнитель: И лишь потом – против общего врага. Такова их природа.
Трагик: Такова природа утопии, друг мой. Мне кажется, мы задали уже достаточно загадок.
Исполнитель: Ты прав. Время начинать. И здесь мы должны делать это чужими руками.
Трагик: Как прискорбно…

Все прожекторы гаснут. В полумраке видны силуэты детей – они приходят в движение. Занавес опускается.

День первый.

Стержень.

Сон душил. Пудовым жерновом давил на грудь, когтистой птичьей лапой сжимал горло, мутными волнами захлестывал сознание. Катерина тонула, захлебывалась своим видением, не в силах вынырнуть на поверхность. Тонкая, хрупкая девушка шествовала по ее сну непринужденно и царственно, словно чувствовала себя в нем настоящей хозяйкой. И город – знакомый, родной город – осыпался к ногам незнакомки грудами никчемного хлама.

Взмах изящной руки, – и складывается, словно карточный домик, величественная громада Собора. Чуть заметный наклон головы, – и промасленным факелом вспыхивает старый Театр. Долгий взгляд, – и раскалываются, как перезрелый грецкий орех, мрачные Бойни. А девушка продолжает свой путь, и мощеные булыжником мостовые крошатся, не выдерживая гнета этой легкой – невыносимо легкой! – стопы. Подобно огаркам восковых свечей оплывают дома, очертания улиц смазываются, теряются, исчезают - словно воплощенная Степь идет по городу, возвращая себе то, что отняли у нее столетия назад.

Катерина билась, желая вырваться, проснуться, но лишь сильнее запутывалась в липкой паутине кошмарного сна.

Одинокий Стержень возвышается над руинами, а странная девушка – девочка, почти ребенок – стоит у ворот и улыбается. Ласково, задумчиво, чуточку печально. От этой улыбки Катерину бросает в дрожь, болезненным толчком в висках отзывается пронзительное понимание: все так же тепло улыбаясь, пришелица разрушит и ее дом, без тени ненависти на чистом лице сотрет с холста мироздания не только жизнь ее, но и само упоминание о роде Сабуровых.
“Боги, Боги”, – шепчет Катерина и малодушно отводит глаза, – “За что караете? И за что караете так?!”
И боги отвечают Знаком. Соткавшись из воздуха – из пыли? из земли?! – точная копия незнакомки шагает навстречу разрушительнице. Шагает, раскинув руки в сторону, чуть балансируя, словно канатоходец над пропастью – невесомо, волшебно, легко, и мало кому доступно узреть истинную цену этой легкости.

Сон оборвался резко и грубо, обжигающей плетью хлестанул по нервам и растворился в воздухе, наполнив комнату душным запахом беды. Измученная Катерина бездумно глядела в потолок, судорожно стискивая клок измятой простыни. Затем, отбросив сбитое в ногах одеяло, медленно села на постели. Поднялась. Колени безвольно подогнулись, тело охватила противная слабость. Головная боль, оставленная видением в подарок, стала почти невыносимой. Дотянувшись до тумбочки у изголовья кровати и нашарив пузырек, Катерина выкатила на подрагивающую ладонь пару капсул, поморщившись, раскусила их и, не запивая, проглотила. Горечь лекарства не принесла облегчения. Все сильнее пульсировало в висках. Гулко бухало сердце, спотыкалось, сбивалось с ритма: то металось звонкоголосой птахой, зажатой в стальном кулаке, то замирало острым холодным камнем. Даже воздух казался горячим, шершавым, ранящим легкие изнутри. Вновь и вновь всплывали в памяти обрывки недавнего сна – такого яркого, отчетливого, настоящего.
А если это не сон? Если там, за окнами, корчится в агонии умирающий город?
Не выходить. Не видеть, не слышать, закрыться от всего мира, погрузиться в привычную, ставшую уже родной головную боль, спрятаться в ней от вещей куда более страшных… Катерина облизала пересохшие губы и, не веря себе, рывком встала. Пошатнулась, но в этот раз все же удержалась на ногах. Преодолевая слабость, сделала первый шаг. Второй дался значительно легче.
Накинув плащ прямо на батистовую сорочку и наспех натянув обувь, Катерина вышла из дому.
Город в предрассветной дымке выглядел зыбким, ускользающим, незнакомым. Живым. Женщина брела наугад, ловила ладонями мелкую осеннюю морось, вдыхала ветер, приносящий из степи пряные запахи трав. Давно уже она не ощущала жизнь так остро и ярко, как сейчас. Давно уже ей не было так тревожно и горько. Давно не приходилось завидовать тем, у кого бывают просто сны – не несущие в себе силы, не отмеченные печатью знания. Не ей, провидице, сожалеть о своем даре, но как же давит на сердце эта ответственность – истолковать видение, понять суть пророческого сна, распознать опасность…
Очнулась от тягостных мыслей Катерина у ограды городского кладбища. Тяжелые ворота скрипнули, приглашая войти. Вещунья без опаски толкнула створку, шагнула вперед и замерла. У закрытой сторожки, растерянно теребя кольцо на двери, стояла девочка из сна. Почувствовала взгляд, обернулась, улыбнулась. Ласково, задумчиво, чуточку печально.
Катерина отшатнулась. Не отрывая взора от лица незнакомки, сделала несколько шагов назад, а затем, так и не сумев совладать со своим страхом, развернулась и побежала прочь.


Горны.

Густой ворс застилающего пол ковра глушил звуки шагов.
– Он ждет, – коротко напомнил Виктор.
Георгий не ответил, лишь дернул плечом, в очередной раз пересекая комнату. От двери к окну и обратно, круг за кругом, скрестив руки на груди и чуть склонив голову, он бродил так уже добрые четверть часа. Судья, старший теперь в роде Каиных, впервые не мог совладать с растерянностью. Смерть Симона казалось невозможной, повергающей основы основ, даже кощунственной. И этот столичный франт, бакалавр Данковский, ожидающий в приемной, был неуместен здесь, в их доме, как легкомысленная полька на похоронах.
– О чем тут думать, дядя?! – не выдержала долгого молчания импульсивная Мария. – Он чужой здесь. Разве сможет он разделить наше горе? Разве нет в гибели Симона и его вины отчасти?
– Ты несправедлива, – рассудительный Виктор возразил дочери скорей из желания сохранить объективность, чем из симпатии к гостю. – Его вина здесь может быть разве что косвенной. К тому же у нас нет твердой уверенности, что Симона действительно убили, чтобы помешать их встрече с Данковским…
Виктор смолк и задумчиво потер подбородок. Само сочетание слов «Симона убили» звучало дико. В чьих силах сотворить такое? Что за могущественные враги появились в их размеренной жизни по вине приезжего доктора? И по его ли вине?
– Мне все равно, – Мария своенравно вскинула голову. – Я не желаю его видеть.
Георгий все так же молча остановился у окна – прямой, напряженный; равнодушным взором проводил компанию топающих по улице подростков, озабоченно поглядел на небо. Небеса скорбели вместе с Каиными, небеса хмурили косматые брови туч и плакали мелким дождем.
Судья кивнул каким-то своим мыслям, словно принял наконец решение, лицо его стало уверенным и жестким, ярче проступили фамильные черты.
Он прошествовал к двери и вышел из комнаты.
Расположившийся в глубоком кресле мужчина в плаще из змеиной кожи почтительно встал, завидев хозяина дома.
– Мы не можем сегодня вас принять, – Георгий даже тоном не попытался смягчить резкость произнесенных слов.
– Могу я узнать, что произошло? – если Данковский и был обескуражен, справиться со своими эмоциями он сумел весьма достойно. В вопросе не было ни толики раздражения или обиды, лишь вежливый интерес.
Георгий помолчал. Ему не хотелось обсуждать произошедшее с кем бы то ни было, и меньше всего – с этим человеком. Однако бакалавр не спешил уходить, явно ожидая ответа, пауза затягивалась, становилась все более неловкой.
– Симон был убит сегодня ночью. У нашей семьи траур, – судья недвусмысленно указал на выход. – Надеюсь, вы нас простите.
Провожая Данковского, Георгий смотрел прямо перед собой, избегая встречаться с гостем глазами. Дверь дома Каиных за спиной бакалавра захлопнулась чуть резче, чем следовало бы.


Степь.

Пятно неяркого света выхватывало из темноты осколки окружающего мира. Окраины города. Склады. Забор. Станция. Вагончик, в котором живет нелюдимая девочка-сирота. И рельсы, тонкой стальной леской пронизывающие эти осколки, связывающие их воедино. Ночью в степи легко сбиться с пути, но здесь убегающая во тьму железная дорога вела надежнее любого проводника.
Человек, в чьей руке покачивался небольшой керосиновый фонарь, спешил: локомотив уже громыхал где-то невдалеке, безжалостно разрывая наполненную шелестом травы тишину. Коротко свистнул, лязгнул колесами, остановился.
Мужчина ускорил шаг. Если прибывший этим поездом решит срезать путь через степь, если они разминутся, будет потеряно самое ценное, что может быть сейчас, – время.
Волновался он, впрочем, напрасно: по шпалам, освещаемый огнем чуть притушенных фар тепловоза, размашисто шагал высокий широкоплечий мужчина. Остановился напротив, глянул вопросительно, словно прикидывая – заговорить? Обойти незнакомца и двинуться своей дорогой?
- Станислав Рубин. Можно просто Стах. Ученик Исидора, - встречающий протянул ладонь.
- Артемий. Сын, - крепкое рукопожатие Бураха-младшего навевало мысли о медвежьих лапах и в полной мере оправдывало его имя.
Рубин удовлетворенно кивнул. Знакомство состоялось, раскланиваться и рассыпаться в любезностях оба считали излишним, а значит можно сразу переходить к делу.
- Он ждал тебя. Каким-то образом вычислил, что ты приедешь не регулярным товарняком на следующей неделе, а именно сегодня. Думал встретить сам. Но что-то пошло не так. После полуночи ко мне прибежал его юный приятель – твой отец частенько баловал детей сказками...
Стах болезненно поморщился, видно было, что ровный, спокойный тон дается ему не без труда. Гаруспик терпеливо ждал продолжения рассказа.
–Так вот, Спичка - взбудораженный, испуганный даже (а это, поверь, мало на него похоже) - примчался, когда я уже спал, вытащил из постели, все твердил про какие-то ужасы в доме Деда… Внятно объяснить ничего не смог, но хоть записку передал – и то спасибо. Писулька коротенькая, рваная, почерк еле разобрал. Несколько строк всего: «Уважь последнюю просьбу старика - встреть сына, помоги, чем сумеешь». В общем, побежал я туда. Исидора нет, в комнате все вверх дном, бумаги разбросаны… Бумаги я собрал, мало ли… Спичке отдал на сохранение, потом заберешь, если... – Рубин не договорил. Язык не повернулся назвать это самое «если» по имени.
Бурах мрачно смотрел в сторону. Он чувствовал себя безмерно виноватым, хотя в тоне собеседника не было и тени укора. Получив от отца письмо - зловещее, наполненное предчувствием скорой смерти - Артемий сорвался, бросив все дела. Торопился, как мог. Добирался на перекладных, выгадывая часы, минуты, и все равно, выходит, опоздал. Какое тяжелое, нелепое слово. С резким привкусом металла и запахом земли. Слово, с которым невозможно смириться.
- Найду, - губы сжались в упрямую полоску. – Кто-то должен знать о нем. Куда ходил, чем жил, с кем был в ссоре.
Рубин задумался.
- Вряд ли кто скажет тебе больше, чем я. Но попробуй сходить к Ольгимским, к Оспине. С детьми поговори. Эти бесенята везде суют свой нос, может и заметили что. Я в город не пойду – дождусь рассвета и попробую поискать в степи.
Удачи, - Гаруспик вскинул руку в прощальном жесте и двинулся к городу.
Рубин опустился на рельсы. Ждать оставалось недолго.

Гаруспик. День первый, в котором Гаруспик примет вещь, из степи невозвращающуюся.

Широкие шаги Артемия поглощали остатки Степи куда быстрее, чем поглощает огонь сухое дерево. Всего спустя пять минут он перелез через забор складской зоны и двинулся к Городу.
«Всё изменилось, - думал он, петляя в тёмном лабиринте складов, вслушиваясь в незнакомые звуки и вдыхая новые запахи, - Раньше тут такого не было»
Впрочем, ориентирование особого труда не составляло – Жилка всё также несла свои воды по правую руку, а, значит, следовало двигаться на север, вверх по течению.
Бурах - младший с наслаждением вдыхал родной, полный терпкой, твириновой горечи воздух, чей вкус, казалось, был им давно забыт, и наслаждался ночью. Его умиротворение было бы полным, если бы не новость об исчезновении отца, не дававшая покоя, и вынуждавшая ускорять шаги. Наконец, он миновал зону складов, несколько раз всё же споткнувшись о ящики, и двинулся вдоль набережной реки к Сгустку. Семейное гнездо Ольгимских, как, впрочем, и весь квартал Утробы, заметно постарело, но не одряхлели. Так сильный человек со временем берёт в руки трость и начинает сторониться сквозняков, но не теряет ни самоуважения, ни достоинства. Артемий прислонился к ограде и, пользуясь безлюдностью улиц, принялся подбрасывать и, не глядя, ловить любимый нож, извлечённый из специального кармана куртки.
«Боос Влад, - думал он, - тот ещё прохвост. Я с детства помню, как отец с ним осторожничал. Конечно, сейчас Сгустком может править его наследник, но…»
Оборвав мысль, Бурах пересёк мост и двинулся в Кожевенный квартал. Артемий возвращался домой и хотел увидеть всё своими глазами.

Бакалавр

Только что Данковскому пришлось на личном опыте убедиться, что утро действительно добрым не бывает.
- Прекрасно, - сказал он, обращаясь к закрытой двери, оставшейся за его спиной. - Великолепно.
Ничего прекрасного и великолепного в этой насмешке судьбе, конечно, не было, но появившаяся злость требовала, чтобы ее выплеснули в словесной форме. Выбрать иную, более экспрессивную словесную форму бакалавру как человеку науки не позволяла совесть.
Ожиданием встречи с Симоном Каиным Даниил жил всю последнюю неделю. Долгожитель (бессмертный?), живой феномен, подтверждение «Танатики» и пища для дальнейших научных изысканий... «Я мог стяжать мировую славу», мрачно размышлял бакалавр, оставляя за спиной огромный Собор, что находился напротив Горнов. «Мог вернуть все, что потерял. Мог... много чего мог, а этот бессмертный старик взял да и умер наиподлейшим образом!»
Ах да, не умер, был убит. Это меняет дело, еще как меняет. Кем, интересно? Успел кому-то насолить?
А еще это смахивало на форменное издевательство кого-то сверху непосредственно над Данковским. Мол, черта лысого тебе, а не возрождение «Танатики».
- Простите, - он похлопал по плечу какого-то местного пьяницу, неровной походкой бредущего вдоль улицы, - не подскажете, есть у вас здесь что-то вроде... питейного заведения?
- Кабак ищешь? - с пониманием дела ухмыльнулся пьяница. - Это по мосту перейти, и прямо, не сворачивая, к скверу, а как через сквер пройдешь — налево. Дойдешь до дома Ольгимских, сразу за ним мост будет. А там опять налево, и будет кабак, не пропустишь.
- Спасибо, - серьезно ответил бакалавр. - Очень тебе благодарен.
Он ускорил шаг, но через минуту тот же пьяница ухватил его за рукав.
- Слушай... а водички родниковой у тебя не будет? Горло прям пересохло...
- Н-не будет, - Данковский от неожиданности поперхнулся. - Не имею привычки носить с собой бутылки с водой.
- Ну извини... - огорченно выдохнул гуляка и отстал.

«И кому понадобился мост через такую речку?» - недоумевал бакалавр. «Ее же вброд перейти и ребенок сможет». То, что жители города не желают ходить мокрыми, укрылось от его проницательности.
Впрочем, сейчас Даниилу хотелось исключительно ворчать на все, что он видел вокруг. Город был ненавистен. Симон Каин, мир его праху, тоже. Да и сам бакалавр Данковский был ненавистен бакалавру Данковскому.
Не сквер, а сплошные урны. Решетки как будто колючей проволокой опутаны.
Дома маленькие, будто к земле прижаты... отвратительно похожи друг на друга. Фантазии у архитекторов не хватило?
Дом Ольгимских... мрачная, тяжелая громадина, толстая серая лягушка, припавшая к куску земли: «Мое! Не отдам!» Интересно было бы посмотреть на хозяина.
Искомый кабак пропустить было сложно — красноречивая вывеска с разбитым сердцем так и звала посмотреть, что внутри. Открыв дверь пинком, Даниил вошел внутрь - как здесь все пестро! - бросил саквояж на стойку (внутри что-то грохнуло, будто кирпич), уселся и усталым голосом, не глядя на бармена, потребовал:
- Бутылку твирина. Или что там у вас принято пить...

Над Кожевниками неохотно поднималось раскисшее солнце, выползая из-за каменной громады Боен. Гаруспик возвращался домой.
Все выглядело до боли чужим, незнакомым, совсем отличающимся от того, как это выглядело в шестнадцать лет. И хотя Город выглядел не менее древним, чем раньше, дома словно присели к земле, одряхлев и состарившись, перестав казаться нависающими над головой лицами с печальными глазами окон. Рассвет поднимался медленно, словно солнце остерегалось показать свой облик - как будто сокрыло в себе тайные и недобрые замыслы.
Гаруспика гнало беспокойство.
И в то же время... это было место, где он был рожден, где впервые услышал речь человеческую, и скорбное мычание Боса. Прошло десять лет учебы и странствий; все изменилось. Но даже сейчас - особенно сейчас - город на берегу Горхона был крепче и мудрее беспокойной и большой столицы.
Серые, грязные улицы, общие дома, бараки. Фабричные, небольшими группками идущие к заводам - кто-то косо смотрит, бросает пару слов, закуривает и отводит взгляд.
Гаруспик, добро пожаловать домой?
Нет. Не так. Город глазами жителей смотрит настороженно, нехорошо. И почему-то - с укором. Зачем опоздал, почему не приехал раньше? почему не успел встретить отца и получить его наказ с рук на руки?
Вот пустырь, земля, перевитая толстыми корнями - это выходят на поверхность жилы Матери Бодхо - и Костный Столб, ее зуб. Странное место. И страшное. Людей здесь уже не было, только наглухо закрытые дома, и... - что там! шорох? - показалось... как будто тень девочки мелькнула в траве где-то за краем зрения.
Вот тот самый дом, утонувший в глубинах других, повернутый лицом на северо-восток, вдыхающий запах кровавой твири - дом менху. Он тоже кажется чужим. Ноги не узнают дороги, по которой ступают, пальцы, касающиеся двери, не чувствуют родства. Другой дом. Не ходи сюда, Гаруспик!..
Ключ, оставленный Рубиным, входит в замок не сразу, и поворачивается с глухим щелчком.
За открывшейся внутрь дверью дышит затхлостью.
Здесь никого нет.
Шаги по скрипящему полу (здесь никого нет!). И не было уже, похоже, давно... Вещи разбросаны в беспорядке, как будто Исидор, уходя, куда-то страшно торопился. Накидка смятой тряпкой лежит у самого входа, на дверной косяке в пыли отпечаток ладони.
Дальше.
Стены, оббитые красным; тревожно. В шкафчике нет ничего - он пуст, и одна дверца открыта. Отсюда выгребли все, что в нем было.
На столике лежит кукла. Детская глиняная фигурка Боса Туроха. Она смотрит своими бычьими глазами в угол, словно не хочет встретиться взглядом с Артемием. Уходи, Гаруспик. Ты ничего здесь не найдешь. Ты зря приехал. Ты опоздал...
Кровать не заправлена, на простыни отпечатки грязи, они же - на полу, чуть смазанные. Вот стол - на нем с полдесятка флаконов, наполненных мутной бурой жидкостью. Сквозь стекло не разглядеть точно, но кажется, травяной настой... или твирин?
Остатки листков бумаги разбросаны по столу, но они пусты... кроме, кажется, одного. Вот он, желтоватый уголок торчит из-под кровати. Кажется, Рубин его не нашел.

"Шесть часов, самое большее - полдня назад.
Чр. - 12, м. - 10.
Согар, Лавга, Малч, Тэхэ, Укюрч."

Гаруспик. День первый. Утро

Прежде чем переступить порог дома, Артемий долго колебался. Здесь прошло его детство, но теперь отца нет, и дом выглядел совершенно чужим. Нож сверкает на солнце, подлетая вверх, и ложится рукоятью в подставленную ладонь. Что за порогом? Ответ можно узнать, лишь проверив, и Бурах-младший (или уже можно назвать его Гаруспиком?) пересекает черту дверного косяка, как пересекают самолёты черту невозвращения. Дом встретил его всё тем же ощущением, что и город – поздно. Опоздал ты, Артемий Исидорович, и будешь награждён за это! Получай титул Служителя и носи, Гаруспик, с гордостью, ведь никого не волнует, что и небо давит тебе на плечи! Голову выше и спину прямо, менху! Не важно, сколько ты умеешь, семья на тебе. Ты ведь уже знаешь, что отца нет? Знаешь. И не говори, что нет. Рассовывай по карманам флаконы, тщательно изучай записку, ищи намёки, куда мог деться отец и думай, кто может помочь разобраться – ты ведь уже всё знаешь…
Долго Гаруспик в родительском доме не задержался: вышел, тщательно запер дверь, обернулся к идущим на заводы рабочим и так ответил на очередной укоризненный взгляд, что какой-то работяга сбился с шага, опустил глаза и втянул голову в плечи. Кривая, совсем не весёлая усмешка исказила и так далеко не самые приятные черты лица Артемия, и он двинулся к Сгустку. Не таясь, двинулся, как подобает Служителю. Взгляд по-волчьи жёлтых глаз пресекал любые попытки заговорить, лицо было бесстрастно, и лишь слишком частое мелькание ножа в воздухе говорило о напряжении, что свело душу Бураха, словно спазм мышцу.
Под лучами солнца город выглядел много лучше, чем в серых сумерках. Да, здания были построены по одному шаблону и красотой не отличались, напоминая кирпичные коробки, да лица жителей не отличались красотой и изяществом, зато от всего этого дышало чем-то невыразимо более древним, чем Столица. Степью дышало, и дыхание это пахло твирью. А ещё, в глазах здешних детей было небо. Гаруспик отметил, что отнюдь не все дети заняты играми - многие куда больше напоминали жандармов, виденых им в крупных городах - та же неторопливая походка, тот же колючий, оценивающий взгляд. Правда, в отличие от тех же жандармов, к его ножу они претензий не предъявляли. Напрягались правда, но, поняв, кто поигрывает этим предметом не задерживали взгляд. Слухи в маленьких городах расходятся быстро, и неудивительно, что лишь глухой или спящий не был в курсе приезда Артемия.
Когда он добрался до Сгустка, то сразу отправился в старые апартаменты бооса Влада. Вторую дверь (кто там живёт, жена, дочь?) он проигнорировал – сначала надо говорить с главой семейства. Дверь была не заперта, и вошёл Гаруспик, чисто символически обозначив стук и убрав нож. Грузного, напоминавшего греющуюся на солнце жабу, лысого человека, сцепившего на необъятном животе вечно потные руки, не узнать было нельзя. Влад Ольгимский всё так же прочно держал власть в своей семье, несмотря на прошедшие годы.
- Боос Влад, - приветствовал человека-жабу Гаруспик. – Вы ещё живы.

Кабак Андрея Стаматина

(при неоценимой помощи обоих мастеров)

- Неудачный день? – бармен понимающе усмехнулся, на стойке появилась плоская бутыль темного стекла. – Твирин – это правильно, он все печали лечит. А то, что голова с похмелья раскалывается, так это сущие мелочи.
Рядом с бутылкой возник стакан – шестигранный, грубый, как все в этом неприятном городе. Следом появилось блюдце с несколькими ломтиками лимона.
- С утра-то, если совсем невмоготу будет, несколько аскорбинок разжуете, рассольчиком запьете, и голову под струю холодной воды – вмиг полегчает…
Бакалавр глянул на советчика со смесью неприязни и любопытства. Однако дремучие у них здесь нравы.
- Я, милейший, могу справиться с головной болью десятком других, куда более эффективных методов.
- Прекрасно! Вы посланы мне небом! – казалось, бармена ничуть не задел высокомерный тон, напротив, он выглядел воодушевленным. Он склонился к бакалавру и заговорщицки зашептал: Поделитесь?
Дверь распахнулась, грохнулась об стену, похоже, вошедший открыл ее точно тем же способом, каким чуть раньше это сделал сам Даниил.
Худощавый мужчина, ввалившийся в кабак, был изрядно пьян. Шаткой походкой он приблизился к стойке, шумно поприветствовал бармена, покосился на посетителя в кожаном плаще – явно нездешнего, лощеного, буквально источавшего раздражение. Что-то в его чертах показалось смутно знакомым.
- Данковский? Данила! – мужчина обдал бакалавра тяжелым духом перегара. – А ну, помнишь ли ты меня, выходец из столичной преисподни?
Бакалавр смутился - имя и фамилию было не вспомнить, но лицо, лицо...
- Университет, да? - осторожно поинтересовался он. - Мы ведь точно знакомы, как же... Андрей?
Стакан был аккуратно отодвинут: разговор обещал быть много интереснее дурманящего напитка, весьма странного, надо сказать, цвета.
- Вспомнил! - довольно хмыкнул гость, присаживаясь рядом и бесцеремонно ловя за горлышко бутылку. - Андрей Стаматин, верно - первый альтист концерта на вилках с меццо-сопрано, не к ночи будь помянуто. Помнишь ведь те времена, а?..
 Плеснув на донышко стакана едко-бурого твирина, Стаматин отхлебнув, и, откинувшись на спинку стула, с видимым удовольствием продолжил.
- Я как услышал, что приезжает основатель "Танатики", сразу вспомнил - старый знакомец... Давненько не виделись. Мы здесь с братом, уже десяток лет, пожалуй - после "Холодных покоев"... ну, ты сам, наверное, видел - не мог не заметить, хха. Ну, рассказывай, какого черта тебя нелегкая занесла к нам! Не твирина же настоящего попробовать, хотя причина, безусловно, достойная...
"Стаматин", мысленно простонал Данковский, "как я мог забыть! Один из гениальных архитекторов, столь же сумасшедших, сколь они гениальны. Братья, Андрей и Петр, точно."
- Я подозревал, что весть о моем приезде разнесется по всему городу, - мрачно пробормотал Даниил. - Я прибыл для осмотра местных достопримечательностей. В частности - Симона Каина. И буквально час назад я узнал, что он убит. Все сложилось так... отвратительно. Особенно для меня, как бы эгоистично это ни звучало в свете траура родных и скорби близких... Ты слышал что-нибудь об убийстве?
Стук стекла о дерево.
- Постой. - Андрей недоверчиво воззрился на визави. - Быть такого не может. Симон... убит... когда ты это узнал?
- Да говорю же, час назад, - Данковский потер лоб - голова начинала болеть. - Я пришел к нему, чтобы встретиться, но его брат, Виктор, вежливо выставил меня вон. Сказал, что Симона убили. Что такое?
Маска, в которую были стянуты черты лица Стаматина, исчезла. Андрей с облегчением вздохнул, и снова плеснул в стакан твирина.
- Ну точно, не может быть. Ты какую уже бутылку пьешь, стервец?.. Да нет, не пьян же, вижу... или это Виктор снова чудит - хотя на него непохоже, скорее бы Георгий. Я же собственными глазами видел Симона - вот как тебя сейчас - где-то четверть часа назад, пока сюда шел. Рядом с рекой. Поздоровался, а он, правда, не ответил - ну, бессмертный задумчив бывает часто... Выпьем еще?
- Что за... - подобного изумления бакалавру давно не приходилось испытать. - Не могли же они меня обмануть! Да и зачем придумывать такую ересь о живом человеке?! Стаматин, а ты сам-то... в достаточно адекватном состоянии? Или, может, шутишь?
- Я?! - Андрей не на шутку оскорбился, - Да будет тебе известно, что сегодня те несчастных три стакана не могли согреть душу даже худого Червя - а истинно пьяным и в возвеселении духа увидеть меня можно разве что бутылки после пятой... Нет, без шуток, друг - не пил я, спроси хоть брата, у которого я утром был. По правде говоря, совсем не выпив, от Петра уйти трудно - но мой здравый рассудок по-прежнему при мне, проверь чем угодно. Что до Каиных... а пес их знает. Симон мог показаться мертвым - он проделывал такие штуки иногда, засыпал на несколько недель, а потом вставал, как живой. Подобные состояния на близком тебе языке науки именуются летаргией, что же на самом деле творил этот колдун - не спрашивай, не по моему разумению.
- Бесовщина какая-то. Нет, про Каина я слышал много чего, но неужели он был настолько чудным, чтобы притвориться мертвым, а его родня - настолько безумной, чтобы его похоронить? Мой разум отказывается признать это нормальным, да что там - вообще возможным. Честно говоря, я хотел услышать тут какие-нибудь новости или сплетни на эту тему... и снова потерпел крах, - Данковский бессильно развел руками. - Да, забыл спросить - тебя-то как занесло в этот город? Не ожидал встретить кого-нибудь знакомого, тем более тебя, в таком... - он поморщился: наверное, произнести "захолустье" будет не совсем тактично, как бы это ни соответствовало действительности. - Месте.
Мысль о возможной кончине Симона явно нервировала архитектора.
- Да говорю тебе, жив он и здоров, как ты и я - и даже лучше, ибо живет на свете больше, чем мы оба вместе взятые! Хочешь, пойдем прямо сейчас - он далеко не должен был уйти, я с ним разминулся и только вот тебя увидел... шел, наверное, из дома Катерины, больше неоткуда... Что насчет того, как занесло - тут, брат, история своя. Мы тут в чем-то похожи - я тоже приехал сюда, когда прослышал о Симоне - да так и остался. И ты останешься. Ты здесь свой, точно говорю... А город? Город этот прекрасней и удивительней, чем шумная бестолковая столица - еще убедишься в этом. Здесь живут люди, пальца которых не стоит самый большой мешок, набитый этими напыщенными лизоблюдами. "Холодный покой" мы строили им, как могилу. А Многогранник... ты же видел его, правда?
- Ты неправ, - покачал головой Даниил. - Я тут не останусь. Разве только до того момента, пока не узнаю, что с Симоном... что за Многогранник такой? Это не башня ли, которую от Горнов видно?
- Она и есть. И как тебе?..
- Близко не подходил, не до того было. Но издалека... Она такая огромная, как же она держится? Там ведь фундамента нет, только лестница спускается вниз. Или какой-то сверхлегкий материал?
- Вот так, - с серьезным выражением лица Стаматин поднял очередной стакан. - И никто не знает. И - будешь смеяться? - и я не знаю. Мы с братом ее построили, и я не знаю, как... и правильно, потому что не важно. Важно - другое. А что - опять-таки никто не знает, представляешь?
- Мистификатор, - усмехнулся Данковский. - Не на честном же слове ваш Многогранник стоит.
"Впрочем, если бы я услышал и такое, вряд ли удивился. Мертвый Симон разгуливает по набережной... И попробуй пойми, в чем дело."
Так странно - все, на что он надеялся, обернулось против него настолько резко, безжалостно, что лучше бы, право, он сам умер вместо Симона. Если тот, конечно, правда мертв.
- Андрей... слушай, Андрей, - баритон Данковского в полупустом кабаке прозвучал как-то сдавленно, приглушенно, - что мне делать теперь? Куда идти? У меня чувство, что я с ума схожу.
- Ну-ка спокойно, Данил, - архитектор отодвинул бутылку к краю стола, подался вперед и оперся локтями о столешницу. - Давай, как говорит мудрая Юлия, мыслить логически. Симона я видел только что - это раз. Каины, значит, чего-то напутали или не разобрались, или вовсе поводить тебя за хвост решили - это два. Значит, что выходит? Выходит, что Симона ты догонишь еще на полпути к Горнам - если он туда шел, конечно. Ты еще вернешься обратно и разгромишь этих ублюдков во главе с Тельманом наголову! Кому как не мне знать; твоя Танатика - такая же башня. А мы с братом приедем тебе аплодировать. Ты слушаешь? Нет, слушай меня. Не веришь мне - зайди хоть к Сабуровым. Симон шел с Горхона, значит, наверное, от них. Александр, хоть и сволочь порядочная, но серьезный. И, в отличие от меня, капли в рот не берет. Правда, с ним Каину делить, пожалуй, нечего... может, ему Катерина понадобилась? Тогда к ней зайди. Я бы тебя с удовольствием проводил, но... - Андрей отвел взгляд, - понимаешь, не любят меня там крепко. И заходи всегда сюда, если чем могу помочь. Ну?
-Пойду, наверное, к этой твоей Катерине, - вздохнул бакалавр. - Далеко Сабуровы-то?
- Рядом, в соседнем квартале. Как выходишь от меня - направо, и вверх по Жилке, а там "Стержень" не пропустишь. Удачи тебе, друг... Да, постой! - приложив немалые усилия, Андрей выудил из кармана с десяток монет и протянул Данковскому. - Твою бутылку-то я, эм, того... А ты зря, попробуй как-нибудь, у вас в наперстках такого не продадут. 
- Не надо, - покачал головой тот. - Будем считать, я тебя угостил по старой дружбе. А ты мне помог. Все честно. Не возьму денег, не обижайся. До встречи, брат.
Данковский забрал саквояж со стойки, похлопал Стаматина по плечу и вышел.

Гаруспик. День первый. Всё ещё утро

Ольгимский не спал всю ночь. Капелла видела сон - темные тени огромных зверей, бродящих по Степи в угрожающем молчании - и этот сон, выбравшись из комнаты маленькой Виктории, пугал ее отца. Ей снился каменный зрачок Боен и ветер с юга. Нет - поветрие, вот так...
День не заладился с утра. Известия, полученные боосом накануне, были не менее тревожными, чем мрачные предзнаменования дочери. Люди собирались в городе - незнакомые и опасные. Об первом знали многие - светило науки и медицины, бакалавр Данковский был известен даже в затерянном городке посреди степи, не в последнюю очередь благодаря веяниями просвещенного (насколько это слово могло здесь быть верным) Каменного Двора. Но был и второй, что приехал незамеченным в тени змеиного плаща столичного доктора. И этого второго боос, пожалуй, опасался больше.
Завтрак не лез в горло. Влад задернул шторы, ожидая с минуты на минуту раздавшегося стука в дверь.
Когда тот наконец раздался, он даже не сразу понял.
- Д-да? - Ольгимский обернулся, непроизвольно вздрогнув, и встретился взглядом с темными немигающими глазами гостя. Известие оказалось верным. Это был молодой Бурах.
- Я вижу, вы наконец решили вернуться в родные края... похвально, похвально. Чем объяснить ваш столь ранний визит?
- Мне рекомендовал зайти к вам старый знакомый, - лаконично ответил Гаруспик, без приглашения усаживаясь на один из стульев. - Вы в курсе последних новостей?
Ольгимский поморщился, потерев пальцем ямку на подбородке.
- Странное место вы выбрали, юноша, чтобы узнавать новости... я всегда рад видеть вас здесь, как был рад видеть и вашего отца, но если вам угодны слухи и сплетни - увольте. Что ж, пожалуй, последнее известие - приезд в наш затерянный уголок мэтра из столицы. Который удивительным образом совпал с вашим...
- А также с исчезновением моего отца, - волчьи глаза не отпускали лица Ольгимского ни на секунду. - Странно, что глава одного из правящих родов не в курсе. Впрочем, не важно. Я собираюсь найти главу рода Бурахов, но в городе не был давно. Скажите, боос Влад, к кому я могу обратиться по такому делу?
- Быть того не может! - Влад всплеснул руками, как будто сама мысль о том, что Исидор куда-то пропал, отказывалась помещаться в сознании. - Милейший, послушайте, вы слишком торопите события. Столь ранний час... я знаю, Исидор часто уходил в степь по ночам... В последнее время у него были дела где-то в Бойнях, но войти туда даже и не пытайтесь, вас не пустят... и вообще, держитесь от них подальше. Я уверен, он просто где-то задержался. Если вы подождете у него дома...
- Вы много общались с отцом в последние годы?
- По-разному... Когда нужно было найти общий язык с Укладом, он оказывался неоценимым помощником. Ваш отец имел там... большое влияние.
Артемий устало вздохнул. Бессонная ночь на поезде давала о себе знать, да и перекусить не мешало, однако, разговор с Ольгимским был важнее физиологических потребностей.
- Вы не в курсе, кто-нибудь ещё общался с моим отцом тесно?
- Дети, пожалуй - вот кому он посвящал большую часть времени... - Тяжелый Влад, задумавшись, сцепил руки на груди в замок, - Еще Станислав Рубин, конечно, его ученик. Уклад, одонги, но с ними вам пообщаться будет, м-мм... затруднительно. Вот, пожалуй, и все.
- О каких детях вы говорите? - в голосе Гаруспика, впервые за всю беседу, проскользнуло удивление. Его отец всегда был весьма занятым человеком, чтобы тратить своё время на детей. Исключение составляли, пожалуй, лишь сам Артемий, да Стах Рубин, но ведь это было очень давно...
Ольгимский кивнул.
- Да, у его дома часто собирались... Не знаю, что он в них находил - рассказывал им сказки, старинные предания, степные поверья... Впрочем, о детях уж извольте расспрашивать не меня. И, предупреждая ваш вопрос - к дочке моей тоже пока советую... не заходить. По крайней мере, не сейчас. Да и рано еще...
"Значит дочка, - отметил просебя Бурах. - И причём она может быть в курсе."
- Сейчас у меня другие планы, - продолжил он. - Скажите, боос Влад, где я могу найти некую Оспину? В городе многое изменилось и я не совсем хорошо ориентируюсь.
Взгляд бооса в мгновение потемнел. Теперь он смотрел в лицо Бураха испытующе, и стало казаться, что эти двое, быть может, не уступают друг другу по твердости воли.
- А, позвольте поинтересоваться, зачем вам понадобилась... эта особа?
- Станислав Рубин, который и сообщил мне об исчезновении порекомендовал поговорить с вами и с ней. А я даже не знаю, кто она такая и какое отношение имеет к отцу.
- Что же... - Влад, кажется, несколько смягчился. - Я думаю, подобная помощь вам будет ни к чему. Эта женщина не скажет вам ничего, что можно было бы назвать... достоверным. Кроме того, у меня есть все основания полагать, что она недолюбливала... вашего отца, во многом из-за его отношения к нашей семье. Послушайте моего совета, бросьте эту идею. Я бы никогда не смог сказать вам, где ее найти, даже если бы и хотел - она постоянно ютится в брошенных домах где-то в самых грязных кварталах города, искать ее можно неделями...
- Ну что ж, хорошо, спасибо и на этом. Передам ей ваш привет, когда найду, - кивнул Гаруспик, поднимаясь со стула и ногой задвигая его на место. - А вы передавайте мой супруге.
Ольгимский не ответил на прощание. Он молчал, пока за Гаруспиком не закрылась дверь.
Пальцы механически сгребли со стола карандаш, с сухим хрустом переломив его пополам.
Проклятый мальчишка.
Не стоило ему приезжать.
Гаруспик же, не обладая даром проницать сердца единым взглядом, с намного более лёгким сердцем покинул покои Ольгимского-старшего и задумался. Появились новые сведения, но их было мало, а потому Артемий решил нарушить собственное слово и таки заглянуть к дочери бооса.
На этот раз, он всё же постучался, и был удивлён, когда дверь открылась.
- Входи, - раздался из глубины дома неожиданно красивый, для подростка, голос. – Я не закрываюсь на замки и засовы.
Слегка пожав плечами, Артемий шагнул через порог и прикрыл дверь. Он оказался в просторном и светлом холле с очень высоким потолком и небольшим питьевым фонтанчиком слева. Сразу чувствовалось, что это место принадлежит женщине, однако, в смежной с холлом комнате его ждала лишь худенькая, конопатая девочка лет тринадцати, уже нескладная, но ещё не начавшая оформляться. Гаруспика поразили её глаза: глубокие-глубокие и такие светлые, что с нескольких шагов казались белыми.
- Я тебя ждала, Служитель, - сказала она, рассматривая гостя. – Ты совсем такой, как в моём омуте .
- В омуте? – переспросил Гаруспик, приближаясь.
- Да, так я зову свои видения. Я – Капелла.
- Артемий Бурах, - представился менху. – Сын Исидора Бураха.
Девочка кивнула ему, словно показывая, что ей это известно.
«Кажется её зовут Виктория, - припомнил Гаруспик. – Тогда что за прозвище?» Впрочем, переспрашивать он не стал.
- Твой отец просил не беспокоить тебя, но мне нужна помощь, - начал он, не слишком уверенно. Сочетание молодости его собеседницы и мудрости в её глазах несколько сбивало с толку.
  - Я помогу... помогу тебе, бедный. Ты весь как огненный. Как бы только от этой помощи тебе хуже не стало... Знаешь, я видела сон. Про тебя. И другие Хозяйки тоже видели - я еще не знаю, но чувствую. Ты ведь ищешь Исидора, я слышала. Правда?
- Ищу, - кивнул Гаруспик и тут же, вольно или невольно, солгал: - Я верю, что отец жив. Скажи, ты знаешь, где я могу найти Оспину?
  - Чшш. - маленькая Виктория приложила палец к губам, выглядя при этом странно по-взрослому. - Она водится рядом с Бойнями. Она никого не любит. Не ходи к ней. Или будет осторожным... слушай, что я хочу тебе рассказать. 
Твой отец любил играть с детьми. Спичка, Мишка, Чирок, Лодырь... к нему многие приходили, и все его любили. Он рассказывал нам сказки про степь и мару. Но сегодня... сегодня ночью у его дома была незнакомая. Другая. Я никогда не видела ее в городе. Я видела ее во сне - она пришла из степи, как людоедка-шабнак, которой всех пугают - только шабнак взрослая, холодная, а эта маленькая... девочка совсем. В вязаной шапочке и шарфе, и все как будто мерзнет. Я спросила у Спички - он тоже видел ее. Она бродила по полю Костного Столба, когда твой отец ушел. Танцевала и что-то тихо пела... Мне кажется, она его видела. А может... может быть и... нет, нет. Разыщи ее. Посмотри ей в глаза. Ты ведь умеешь.
- Хорошо, я найду её, - Гарспик припомнил прибытие в город, - Стах Рубин упоминал какого-то Спичку, который был в доме моего отца и узнал, что он пропал. Где его найти и кто это, вообще, такой?
-Ты не знаешь? Он ведь твой Приближённый! – широко распахнула бездонные глазищи Капелла.
- Кто-кто? – окончательно сбился с толку Гаруспик.
Девочка некоторое время смотрела на него с удивлением, а потом кивнула:
-Ясно. Сейчас всё расскажу. Приближённые – это люди, которые поднялись чуть выше…стали заметней, ну и сплетены с тобой, разумеется! Ты, во что бы то ни стало, должен сохранить их живыми. Это очень-очень важно, ведь они с твоей судьбой переплетены, как ниточки в скруте! Ты запомни их имена: Спичка, Мишка, Ноткин, Хан, Тая Тычик, Ласка, ну и я.
Бурах с явным напряжением, отразившимся в продольной морщиной, прорезавшей лоб , запомнил своих Приближённых.
- Я позабочусь о них. И о тебе, - кивнул он. – Обещаю.
- Конечно! – повеселела Капелла. – А Спичку ты у него дома найти сможешь, перейдёшь Жилку и вдоль неё до самого Горхона иди по другому берегу. Крайние, что у Горхона стоят, дома найдёшь – иди вдоль них. Пятый как раз тебе и нужен!
- Спасибо, - сказал Гаруспик и, не удержавшись, широко зевнул.
- Только это ты потом, ладно? – сказала Капелла, за руку втягивая её в свою комнату. – А сейчас вот отдохни немного. Как проснёшься – я тебя покормлю, а потом и к Спичке пойдёшь. Всё равно, его сейчас дома ещё нету, что тебе под дождём сидеть?
Гаруспик хотел спросить, откуда она знает про дождь на улице, но от усталости уже подкашивались ноги, так что он не замедлил воспользоваться гостеприимством Капеллы. Последнее, что он увидел, засыпая, был задумчивый взгляд дочери Ольгимского….

САМОЗВАНКА.
День первый, Рождение.

Этой ночью мне снился сон. Холодный осенний воздух обжигал легкие, пожелтевшие и пожухшие стебли трав, тихонько хрустели под ногами, словно тонкие птичьи косточки. Странно, но этот звук успокаивал, отбивающее бешеный ритм, сердце. Я шла долго, очень долго. Настолько, что боль отдавалась в уставших икрах при каждом шаге. Руки, мои чудотворные руки, повисли по бокам, словно плети, а голова кружилась и стала словно ватная. Наверное, это все Степь, проклятая Степь путает меня, не дает мне выйти, не желает выпускать меня из своих цепких, когтистых лап.
Я так устала, что даже хотела лечь прямо там, на теплой земле, покрытой ковром из твири. Но... Впереди забрезжили тусклые огоньки, видно Он решил сжалиться над своей Вестницей. Мысли о еде и мягкой кровати вытеснили изнеможение, и я, почти не чувствуя ног, побежала вперед – к Городу.
Когда земля под ногами сменилась гладкими камнями тротуаров, я наконец перевела дух. Город встретил меня недружелюбно – огоньки в окнах светились мрачно, а серые громадины – лестницы, ведущие куда-то ввысь, незримо давили на меня. Ужасный, ужасный город. Неправильный. Жуткий.
Я шла вперед, минуя улицы, чувствуя, как глядят мне в спину гнилые глаза-окна, шипят презрительно ставни: «Самозванка, воровка».
Что сделала я, Чудотворница, чтобы быть названной воровкой? Перед кем провинилась, что же похитила, кого обманула? Нет ответа. И я шла, втянув в голову в плечи, стараясь двигаться тихо, будто действительно лгунья, воровка уличенная за кражей чужого добра.
Вскоре, дорога привела меня к пустырю, посреди которого, подобно клыку Земли, выпирала огромных размеров кость. Белая, гладкая и острая. А ею, словно булавкой приколовшей яркую бабочку к сукну, был пронзен худой старик, корчащийся в муках и кричащий от боли. Острие кости, покрытое кровавыми пятнами, смотрело вверх, насквозь проколов бок несчастного.
Уж не для того ли отправили меня в это ужасное место? Ответ ясен: конечно же, да, да! Я должна облегчить страдания этого старца! Но прежде чем я сделала шаг к мученику, я увидела...

Клара вздрогнула от холода и проснулась. Дрема не принесла ей отдохновения, скорее наоборот: тяжким грузом повисла на душе.
«Что же значит этот странный сон?» - думала она, немигающими глазами глядя в низкое серое небо. Серое от мрачных облаков, похожих на комья грязного пуха, сквозь которые едва-едва пробивался краешек дневного светила. Но и этой малости хватило для Вестницы.
- Быть может это знак? И мое призвание – точно так же нести Свет, пусть даже мне мешают облака невежества и ненависти? – вслух подумала она, обращаясь, то ли к себе, то ли к солнцу.
Меж тем, тучи полностью закрыли собою солнце, и мир вокруг чуть потемнел. Девушка нахмурилась, вновь вспомнив глупый сон.
«Кем же была она, та, другая? Почему мы так похожи?». Вновь и вновь вопросы, вновь и вновь нет ответов. А времени так мало, и так много нужно сделать. Ведь она – Вестница. Та, что обладает чудесными способностями, та, чье сердце рвется к благим поступкам...

Самозванка, все еще погруженная в свои невеселые мысли, поднялась на ноги и со страхом огляделась.
«Где это я очутилась?» - спросила она себя, отряхивая с ног прилипшие куски земли. Мягкие и влажные, они падали на траву, уже успев напитаться теплом её тела. Вытерев руки о кусочек ткани, невесть откуда появившийся в её кармане, она выбралась из странного углубления в земле, так напоминающего могилу...
Страх, липкий и холодный охватил её, когда она наконец поняла ГДЕ именно находится. Каменные плиты надгробий окружали её, и на мгновение ей показалось, что сон вовсе не закончился, что сон только начинается, и сейчас опять появится её страшное отражение, протянет к ней свои тонкие руки, от которых тянет запахом крови...
Но нет, её ипостась, её Альтер эго не решилось появиться пред ясными очами девушки, и та, переведя дух, пошла меж надгробий, мимолетом читая высеченные на них надписи.
«Что за странное место выбрал Он для моего появления...» - успела подумать она, грустно улыбнувшись. Страх уже прошел – мертвых бояться грешно, они ничего плохого тебе не сделают, а вот живые...
Кстати, о живых. Оторвав взгляд от очередной плиты, увековечившей память некоего Фархада, она увидела женщину, женщину в черном платье, смотрящую на неё, Самозванку, с неким суеверным ужасом.
«Наверное, я действительно выгляжу ужасно» - промелькнуло в голове у девушки, - «Выбралась из могилы, и хожу по кладбищу, как по вотчине своей... Картина и впрямь устрашающая». Но прежде чем Самозванка открыла рот дабы поприветствовать как полагается очевидицу её «восстания из мертвых», та убежала, не оглядываясь.

«Почему все так боятся меня?!» - в отчаянии подумала Клара, потирая затекшие ладони. «Ведь я – Чудотворница, я – Вестница, наконец! Неужели это моя Судьба – сеять страх в сердцах людей? Но ведь не для этого предназначена моя сила, не для этого...»

Самозванка еще долго смотрела вслед беглянке, а затем пожала плечами. Дел много, а времени так мало. Но с чего бы начать?.. Подойдя к небольшому зданию, смутно похожему на сторожку, она робко постучала в хлипкую дверь, успев лишь подумать:
«А зачем нужно сторожить кладбище? От кого?»

Кладбище

Зябко кутаясь в широкий перепачканный землей шарф, Клара ожидала ответа. Кладбищенскую тишину – особенную, скорбную, давящую – нарушал только ветер, поигрывающий метелками трав. Девушка поежилась. Промозглое осеннее утро гладило по щекам, касалось голых коленей, норовило забраться под одежду – может быть, хотело согреться? А Клара бы и рада согреть бедняжку, да у самой зуб на зуб не попадает. Она постучала решительнее, ответом была все та же тишина. Набравшись смелости, она толкнула дверь – сторожка была не заперта. Внутреннее убранство комнаты поражало своей убогостью. Голые стены, малюсенькое оконце, топчан у стены – тот, кто здесь жил, не заботился о комфорте, не мечтал об уюте, не искал отрады для глаз. Здесь не было даже очага, что огорчило Клару куда больше, чем отсутствие хозяина. Больше всего на свете ей сейчас хотелось протянуть озябшие ладони к огню. Девочка присела на топчан, не зная, как поступить. Дожидаться кладбищенского сторожа? Пойти поискать других людей за оградой? ...Вернуться в свою яму, чтобы проснуться еще раз – уже по-настоящему?...
Слух уловил скрип кладбищенских ворот, должно быть вернулся сторож. Клара ожидала появления хозяина комнаты слегка насторожено – как отнесется он к появлению нежданной гостьи? Минуты, впрочем, бежали, а хозяин не спешил навестить свое жилище. Устав ждать, Клара вышла из сторожки и изумленно замерла. По кладбищу неторопливо, словно выполняя какой-то важный ритуал, бродила девочка. Возле каждого надгробия она останавливалась, чтобы отломить от большого каравая кусок хлеба и положить его на могилу, и лишь после этого двигалась дальше. Выглядела она при этом так серьезно и сосредоточено, что не возникало никаких сомнений - этой церемонии она придает очень большое значение. Клара даже почувствовала себя неловко, словно подсмотрела что-то, не предназначенное для посторонних глаз, и чтобы избавиться от этого чувства, она поспешила подойти к девочке.
В глазах маленькой смотрительницы кладбища читалось недоумение, но не было страха.
- Откуда ты взялась? – очередной кусок хлеба лег на могильную плиту.
Клара неожиданно для себя проводила его долгим взглядом. Девочка, заметив это, растеряно смолкла, но тут же протянула Самозванке большую краюху.
- Вообще-то это для мертвых… Им никто кроме меня не принесет еды, никто не чувствует их голода и их грусти. Но ты тоже похожа на моих мертвых. В тебе нет зла, но тебя все равно боятся. Бедная…

Бакалавр.
(вместе с Вуззль)

Дорога, которую Андрей описал так тщательно, оказалась на удивление короткой – около десяти минут пути не слишком быстрым шагом. Стержень, дом Сабуровых, на взгляд бакалавра отличался особенной мрачностью – странная черно-белая мозаика на стене второго этажа, да и сами стены – темно-серые, почти черные. Нет, столица была много ярче и жизнерадостней, во всяком случае, на вид.
Войдя во двор со стороны набережной, Данковский замешкался – кажется, в само здание было два входа… Он постучался в ближайшую дверь, поднявшись по ступеням. Интересно, отсюда его тоже выставят?
Катерина чувствовала себя разбитой.
Ночь, полная повергающих в трепет видений; устрашающая героиня этого сна во плоти; недавний визит Симона… События и предчувствия наслаивались друг на друга, сплетались, завязывались в узелки, подобно нитям в умелых руках, в совершенстве владеющих искусством макраме. Лик нового дня под пальцами неведомого рукодельника становился все более зловещим. Утро скалилось неизбежностью, утро роняло с ощеренных клыков ядовитые капли отчаяния, утро, сжатое в тугую пружину, было готово к броску, но отчего-то медлило. Так сытый кот играет с серым мышонком, заставляя маленькое сердчишко заходиться от страха. Подденет когтями, слегка придавит, затем ослабит хватку и подарит восхитительную иллюзию свободы, но лишь затем, чтобы миг спустя вонзить острые зубы в мохнатый бок.
Катерина ощущала себя именно таким мышонком. Больше того, весь город, сам мир вокруг сегодня казался ей живой игрушкой в когтях огромного кота. Как скоро ему надоест забава, когда он явит, наконец, обреченной жертве свою неоспоримую власть? Сколько еще ударов успеет отмерять испуганное сердце бедной мышки?
Стук в дверь прозвучал неприятным и резким ответом. Катерина вздрогнула было, но вещее сердце подсказало – нет, пока еще нет. Кто бы ни стоял там, за дверьми, с чем бы ни явился – с ответами или с вопросами, кем бы ни оказался – вестником гибели или надеждой на спасение, последний удар хищника будет нанесен не сегодня.
- Войдите, - голосу Хозяйки недоставало властности, приглашение прозвучало устало и отстраненно; так говорит обычно человек, ожидающий дурных вестей и смирившийся с этим ожиданием.
Мужчина, открывший дверь, был ей незнаком и не вызывал ровным счетом никакого желания завести знакомство. Столичный лоск, резкие, хотя и не лишенные привлекательности черты лица, острый холодный взгляд. Катерина готова была поклясться: все, что составляет основу ее жизни – скрытое от глаз, нутряное, мистическое – покажется ему смешным и нелепым. Он чужой здесь. И пока город не примет его, пока сам он не примет город, ему не узреть истиной сути вещей.
- Что вам угодно? – в тоне не было неприязни, лишь все та же безмерная усталость.
- Даниил Данковский, бакалавр, - представился гость. – А вы Катерина Сабурова? – и не дожидаясь ответа (ведь он был очевиден), продолжил: - Я прибыл в ваш город для встречи с Симоном Каиным, как вы, возможно, уже знаете. Но придя в Горны сегодня, я не застал его… в живых. И, честно говоря, пребываю в полном замешательстве, так как услышал, что совсем недавно его видели совершенно здоровым у реки, он вроде шел куда-то… Я только хотел узнать, был ли он у вас сегодня? Если он жив и произошла ошибка – я должен его найти.
«Слушая себя со стороны, признаю – выгляжу безумцем», подумал Даниил.
Катерина вздохнула и приложила ладонь ко лбу. Вот оно, подтверждение ее предчувствий. Этот человек, полагающий, что о его приезде обязан быть осведомлен весь город, привыкший мерить все своим аршином, закоснелый в своем рационализме, пытается понять происходящее, даже не стремясь постичь суть. Впрочем, вопрос был задан. Прямой вопрос, требующий такого же прямого ответа.
- Да, Симон был у меня. И именно сегодня, менее часа назад.
- Ж-живой? - Данковский от неожиданности запнулся. - Простите меня, какие глупости я говорю, разумеется, он был живым. Симон не сказал вам, куда направится потом? Понимаете, это очень важно для меня. Не будь это дело важным, я и не осмелился бы отнимать ваше время.
Ему почему-то хотелось закончить разговор поскорее. Эта женщина, она вызывала у него... нет, не страх, скорее, опасение. Ощущение, что в ней что-то не так. Сабурова выглядела больной - бледнее обычного, глаза будто горят, волосы необыкновенно черны. Как ведьма из сказки, подумалось бакалавру.
- Не думаю, что Вы сможете его догнать. Мало хотеть найти Симона, нужно, чтобы Симон хотел найти Вас… – внезапно Катерина сбилась, взгляд стал отрешенным, пустым. Страшным. - Он ушел по мосту. Я смотрела ему в спину, но не видела цели.
Это странное состояние длилось один лишь миг. Сабурова встряхнулась и сухим надтреснутым голосом закончила:
- Идите к Горнам.
- А... по какому мосту он ушел? - Даниил едва ли не впервые в жизни почувствовал себя крайне неосведомленным. - Их же несколько. Я еще не совсем знаю город, вернее сказать, совсем не знаю...
Катерина сделала шаг к окну, отодвинула плотную штору, кивком указала на открывающийся вид: аккуратный дворик, тротуар, Жилка, несущая свои воды к Горхону. Чуть левее – мостик.
- А теперь, если Вы не против, я бы хотела отдохнуть. У меня раскалывается голова.
- Конечно, - бакалавр склонил голову. - Спасибо вам большое; не знаю, что бы я делал без вас.
Уходя, он закрыл за собой дверь беззвучно, чтобы не вызвать еще большую головную боль у Катерины. По его мнению, ей следовало бы отдохнуть.
"Дня два, не меньше", подумал Данковский, вспоминая ее бледность.

Гаруспик. День первый. Полдень

Когда Артемий проснулся, старинные часы, стоящие напротив кровати показывали без десяти двенадцать.
«Целых шесть часов проспал, - подумал он, потягиваясь и вставая. – Раньше трёх-четырёх хватало…Наверное твири много цветёт».
Обнаружив ботинки рядом с кроватью и обувшись, Гаруспик встал и осмотрелся. Капеллы нигде не было, но на столе лежало несколько бутербродов с мясом и стояла бутылка молока. Ни записки, ни другого пояснения происходящего не было, но его и не требовалось. Справедливо рассудив, что завтрак предназначается ему, Артемий поел, тщательно пережёвывая хлеб с мясом и обильно запивая всё это молоком, после чего покинул апартаменты Капеллы. Уже уходя, Бурах-младший заметил небольшую горсть монет, лежащих у кровати.
«Ах да, конечно! На удачу!» - вспомнил он, и сгрёб монеты в карман. Усилий не убудет, а вдруг правда?
Пустую бутылку Артемий прихватил с собой, наполнив водой у ближайшей колонки и закрыв крышкой.
«Как там она говорила, - людей на улице было существенно больше, так что, за нож он браться не стал. – Перейти Жилку, по тому берегу до Горхона, пятый дом направо. Ну что, сейчас посмотрим, кто ты такой, Спичка!»
Гаруспик почесал жёсткую щетину на подбородке и двинулся по направлению к мосту.
Город дышал осенью. Той особенной осенью, которая лишь в Степи бывает – чистой, пахнущей терпкой твирью и удивительно светлой. С Горхона, каким-то чудом минуя многочисленные дома и ограды, дул холодный, пронизывающий ветер, для изнеженного жителя столицы могущий показаться неприятным и опасным для здоровья, но для настоящего степняка, в нём была лишь свежесть, свобода и ответ. Гаруспик с наслаждением втянул воздух ноздрями и в который уже раз поразился, как сильно цветёт твирь в этом году! Он запрокинул голову и увидел Небо. Большое-большое, каким был мир в детстве и такое синее, что, казалось, оно приближается и вот-вот прижмётся к земле, обнимет её, как обнимает муж жену, возвратившись издалека.
Гаруспик простоял посреди улицы несколько минут, вызывая удивлённые взгляды прохожих, потом встряхнулся, словно сбрасывая с себя что-то, ожёг окружающих колючим взглядом и двинулся к мосту. Шёл он не быстро, однако, люди не торопились поравняться с ним. Пожалуй, единственными существами, относившимся к Бураху-младшему без страха или враждебности были местные собаки. Да, и ещё дети, игравшие на улице, без всякого присмотра., совершенно не пугались его, разве что, смотрели как-то странно.
«Дети…странно, что отец проводил с ними много времени. Надо будет расспросить этого Спичку!» - думал Артемий, пересекая мост и двигаясь вверх по течению Жилки, мимо Стержня, имения Сабуровых и дальше по набережной. Когда родовое гнездо третьей правящей фамилии почти скрылось из виду, Гаруспик зачем-то обернулся и увидел размазанное чёрное пятно, мелькнувшее у двери в апартаменты Катерины, словно кто-то, одетый в долгополые чёрные одежды вошёл к Хозяйке или вышел от неё.
«Помнится, люди говорили, что в город прибыл некий доктор из Столицы…и что ходит он в плаще змеиной кожи. Сильный человек, если конечно змею ту по линиям раскрывали!» - Гаруспику было не зачем возвращаться и он продолжил свой путь.
Дом Спички, если конечно это был он, стоял совсем недалеко от той части берега Горхона, которую не охватила каменная набережная, и где до сих пор в изобилии росли камыши. Это было двухэтажное, битое временем и степными ветрами здание из старого, отдающего рыжиной кирпича. Дверь вновь оказалась не заперта, и Гаруспик вошёл внутрь, заявив о своём присутствии звучным скрипом и громким хлопаньем об косяк.
- Есть кто дома? – спросил он, вызвав гулкое эхо.

Кладбище

(главным образом, Дженази и немного скромного трагика)

Клара улыбнулась хрупкой девушке чуть растерянно. В этом тусклом свете, смотрительница казалась очень тонкой, почти прозрачной, и так похожей на неё саму. Быть может Ласка и есть тот самый морок, отражение, которое видела она во сне? Присмотревшись к ней внимательнее, девушка поняла что нет, не Ласкою был её таинственный близнец.
Самозванка приняла краюху с благодарностью, тут же откусив довольно внушительный кусок. Медленно, смакуя, она пережевала хлеб. А затем...
- Не страшно тебе здесь одной жить? – с ноткой непрошенной заботливости вопросила Самозванка, невольно содрогнувшись от мысли о том, как должно быть жутко здесь бывает в сумерках.
- Одной?.. – голос смотрительницы звучал глухо, как будто раздавался откуда-то из глубины тела. - А ты разве не слышишь их? Песни... из-под земли, шорох, скрежет... посмотри, как тут все живое! А еще ты. Ты откуда?
Клара с опаской посмотрела под ноги.
«Все живое говоришь...Ужас какой» - подумала она, вздрагивая. Затем, стряхнув тяжелые мысли о живых мертвецах, ворочающихся в своих гробах, она неопределенно махнула рукой:
- Я...Я не знаю. Просто была где-то, и раз, появилась. Наверное, потому что я здесь нужна... – больше для себя, чем для любопытной девчонки, пробормотала Самозванка.
- Но, я думаю, это не так важно. В конце концов, я же тут, а не там. Меня зовут Клара, я...
«Чудотворница» хотела сказать Самозванка, да вовремя передумала:
-...как видишь брожу тут. Холодно здесь, неуютно, милая. Где бы мне согреться? Куда пойти? – прошептала она, глядя под ноги.
- Клара, - тихо повторила Ласка, опуская свои бесцветные глаза. - Клара. Клара, Клара... Так значит, Катерина пришла сегодня за тобой? И испугалась тебя?.. Не потому ли беспокоятся мертвые, что твои шаги слышны у них над головами?..
Несколько мгновений она просто смотрела на гостью, чуть склонив набок голову.
- Ты ведь хорошая, правда?.. Я вижу. И они тебя любят. Обязательно полюбят. Хочешь, останься со мной. Я согрею тебя дымным твирином, огня здесь разжигать нельзя... но ведь ты, наверное, хочешь к людям? Никто из них, теплых, не остается у меня надолго...
Клара встрепенулась:
«Так значит, ту женщину звали Катерина?» – подумала она, чуть удивленно – «Красивое имя. Вот только почему она меня испугалась?»
- И я не останусь, милая. Нельзя мне у тебя оставаться, время, время драгоценное тратить да мертвых беспокоить.
Самозванка вздохнула, глядя на бледное личико Ласки:
- Я хорошая, да, но беспокойная. Нельзя мне оставаться, никак нельзя. Вот только...К кому бы мне пойти? У кого попросить совета и приюта? Что делать?
- Конечно, - бледная улыбка была почти незаметна на лице смотрительницы. - Ты живая, настоящая... тебе в город надо. Разыщи Капеллу. Она всех у себя привечает. Живет она в большом доме на берегу реки, он весь надутый, как бурдюк с кровью... Ты, милая, выйдешь за ограду, и иди по железной дороге - а там у речки свернешь. Спросишь кого угодно из детей, дом Капеллы тебе все покажут... А знаешь...
Лицо Ласки стало еще больше похожим на восковую маску - бледные черты, мутная пелена на глазах, и так на вид почти заросших водянистой рябью.
- Я ведь видела тебя, - прошептала она. - Вспомнила... ты ведь была вчера на пустыре, правда? Там, где костный зуб Земли!
Сердце девочки-Чудотворницы ухнуло в глубокую пропасть. Таинственный сон начал оживать на её глазах, становясь все более жутким и реальным.
«Костный Зуб...Костный...зуб...Зуб...Клык это, никакой не зуб. Кровавый и жуткий клык. Вырвать его нужно. Вырвать с корнем» - промелькнула в её голове мысль. И прежде чем она успела сказать хоть что-нибудь осмысленное, рассудок все сделал за неё:
- Нет! Не было меня там! Ни вчера, ни сегодня, вообще не было, милая! – чуть ли не в панике ответила она, взмахнув руками. Жест был чуть резковатым, но завораживающе гармоничным.
- И не видел меня никто, потому что не могла я быть там – уже более спокойно, с гипнотически-убеждающими нотками в голосе, продолжила девушка. Словно по наитию. Словно умела всегда такое. Словно кто-то вел её за руку, глупую и неразумную. Кто-то умный и знающий. Разум Клары расслабленно отдался странной чужой воле и голос, её-чужой-странный-непонятный вещал:
- Забудь, милая. Не было меня на вашем пустыре Костного Зуба. Тебе приснилось наверное, девочка. Приснилось. Сегодня много всяких историй странных случается, знаешь? Пойди поспи, у тебя усталый вид. Ты наверное так измучилась с этими холодными, отдохни. - Прошептала она тихо, но четко.
Затем, улыбнувшись, потерла озябшие руки:
- А за хлеб тебе спасибо, и за помощь тоже. Век не забуду, ты уж мне поверь. Я тебя отблагодарю...Как зовут тебя, кстати?
- Ласка. Ты приходи еще, хорошо?.. Я про тебя им рассказывать буду, и молоком поить... Придешь? Сестрица...
Она еще долго стояла, обернувшись, и провожая взглядом гостью - как статуя, единственная на этом кладбище. И такая же мертвенная. Спутаные волосы лежали на щеке, как чужие - их, наверное, можно было смять в ком, и вылепить их них корону из грязного золота.
Кладбище осталось позади. Впереди простиралось Гнилое Поле, прямо поперек ее пересекали рельсы, по которым, должно быть, уже давно не ходил поезд. Но даже когда Ласка пропала из виду за большими створчатыми воротами, Клара все еще слышала глухой хриплый шепот - это мертвые передавали сказки друг другу, разевая, как рыбы, набитые холодной землей рты.

Капелла. Клара. Встреча.

Улицы города встретили Клару не так дружелюбно, как она ожидала. Ей все время казалось, что редкие прохожие – дети, забулдыги, рабочие, то и дело оглядываются на неё, прожигают Самозванку взглядом, изучают. От подобных мыслей становилось неуютно. Тяжелый воздух ленивым зверем вползал в легкие и с трудом выходил обратно. Где-то вдалеке была видна исполинская Башня, странная и пугающая.
«Ничего…Колосс на глиняных ногах, мы еще посмотрим…» - с непонятной уверенностью вдруг подумала девушка, отворачиваясь от чуда архитектурной мысли. Отвернулась, и решила считать камни. Вот овальный, вот – квадратный. Вот – бесформенный какой-то. Вот тут – бело-серый кружок.
Ноги сами вели её куда-то, сквозь переулки, сквозь жилы и вены этого зверя, по недоразумению называемому городом.
- Мама-мама не велит, пятаки снимать с их век… - пропела она вдруг, вспоминая о Ласке и её Соседях.
Меж тем, кривая дорожка вывела её на приземистый особняк, похожий на огромную бородавку. Сомнений нет – это и есть тот самый «бурдюк с кровью», Сгусток, имение Ольгимских.
«Вот только в какую из двух дверей войти?» - подумала Клара, в нерешительности встав перед оградой. А затем, ничтоже сумняшеся, она громко прокричала:
- Капелла!
Виктории было неспокойно. Еще до того, как Гаруспик проснулся, она ушла, не сказав никому ни слова, и темные мысли гнали ее по городу. Она заглядывала в лицо надменному Театру, но дом масок выглядел таким же, как всегда - его одного не коснулось предчувствие мрака, окутавшее город. Возвращаясь домой, она услышала, как кто-то звал ее - детский, чуть охриплый голос, произносящий буквы имени как будто в первый раз, неуверенно.
- Я здесь! - она помахала рукой девочке. Странно, но со спины она казалась Капелле совсем смутно знакомой.
Клара обернулась, и Виктория, не выдержав, вскрикнула - это было то самое лицо!
- Ты!.. Зачем ты пришла, я ведь ничего не сделала тебе!..
Клара даже не удивилась: странности этого дня давным-давно перешли все рамки возможного, так зачем лишний раз беспокоиться? Но как ни старалась девочка-Чудотворница, её сердце кольнула острая обида:
«Почему меня все ненавидят? Что я вам сделала? Почему вы меня боитесь? Что я натворила?» - в очередной раз безмолвно спросила она у жителей Города. И в очередной раз не было ей ответа. Наконец, собравшись, Самозванка шагнула вперед, к Капелле:
- Не бойся меня, Капелла. Ты мне ничего не сделала. И я тебе ничего не сделаю. Или сделаю… Но ты не бойся, я не умею творить зло – промолвила она мягко.
Еще один шаг.
- Та за кого ты приняла меня – не я. Морок, пустые слухи, клевета – наугад бросила она, не меняя интонации… Эх, знала бы Чудотворница, с КЕМ ты играешь…
Еще шаг.
- Меня послала к тебе Ласка, добрая девочка, смотрительница кладбища. Она сказала, что у тебя я могу найти помощь и ответы на вопросы… Помоги мне, Капелла. Я в долгу не останусь.
Еще шаг.
- Пожалуйста.
К Виктории вернулось самообладание - она твердо протянула вперед раскрытую ладонь, как бы предостерегая Клару. И глаза, ее глаза!.. Как чувствуется в них мягкая, оберегающая, но все же - власть. Это была отнюдь не кроткая Ласка.
- О чем ты говоришь, бедная? Не останется в долгу... а знаешь ли ты, какой долг платят за доверие? Пушинку, дуновение ветра - или тяжесть размером с гору, третьего не дано. Я видела, как ты идешь по пустырю, как обнимаешь окоченевшего Деда, и как он перестает чувствовать холод.
- Но я чувствую... - Капелла перевела дыхание, и во взгляде ее, обращенном на Клару, мелькнули нотки грусти. - Несчастная ты, ты не врешь, не можешь... Прости, не смогу я тебя согреть. Никто не сможет. Разве что водой напоить. Вот, держи флягу... ты из Степи, а она пахнет маревом... Знаешь? По твоему следу идет человек. Он добрый, хоть и страшный. Я рассказала ему о тебе, когда увидела во сне. Если он будет искать тебя, вы обязательно встретитесь. Поверит он тебе - поверю и я. Не придется тебе платить кровавыми долгами, приючу и всем расскажу, что ты хорошая. Убеди его. А не встретитесь - сделай что-нибудь другое, доброе, чтобы все увидели тебя, настоящую. Говорят, по делам судить вернее, чем по словам.
«Все меня гонят сегодня… Может пойти обратно к доброй Ласке, лечь в могилку да и остаться там?» - уныло подумала Самозванка. День еще только начинался, а тело уже ломит от усталости. И нет никого кто приютит, нет никого кто поможет. Глаза её смотрели сквозь Капеллу, а слова девочки отражались от стенок её усталости, словно горошины. Так и стояла она, чуть устало прикрыв веки, и прижимая к груди несчастную флягу с водой.
- …Сделай что-нибудь другое, доброе… - внезапно донеслось до неё, словно с другой стороны широкой реки. Клара сфокусировала взгляд на Капелле и с улыбкой спросила:
- …Что же, например?
- Тебе решать, - тихо ответила Капелла. - Это тоже такой долг, который не назначишь. Ты пришла в город - мне кажется, ты вернулась после очень долгой отлучки, и когда-то уже была с нами - так покажи, что ты вернулась как любящая дочь.

Гаруспик. День первый.

(с мастером нашим Чероном, последним среди благорожденных и подвигами литературными изобильным)

Ответом Артемию была настороженная и молчаливая тишина. В целом дом выглядел так, словно в нем уже много месяцев никто не жил - углы, заросшие комками паутины, старые кое-где треснувшие доски, обвалившиеся плитки облицовки и просыпавшаяся штукатурка. Над всем этим висело какое-то мертвенное впечатление - здесь никого нет, и давно не было - знакомое еще как после посещения отцовского дома. Раньше здесь все было... по-другому. Разве что толстого слоя пыли на полу не хватало для завершающего штриха. А не ошиблась ли Капелла? Или, может быть, ошибся сам Бурах, спутав один домик с как две капли воды похожими на него собратьями...
От коридора отходило две комнаты в разные стороны, направо и налево.
Гаруспик пересёк порог и двинулся вглубь дома. Его армейские ботинки на жёсткой подошве рождали резкиее и гулкие звуки шагов, разносившиеся, казалось, по всему дому, и жадно пожираемые его пустотой. Артемий медленно шёл по коридору, заглядывая в комнаты и запустив обе руки в карманы куртки. Правая его ладонь нежно поглаживала рукоять ножа.
- Спичка! - Артемий ещё раз окликнул неизвестного, дойдя до конца коридора. - Я сын Исидора Бураха. Ты здесь?
Он развернулся и пошёл обратно к двери.
- Правда?.. - послышался из глубин дома приглушённый детский голос. - Что ж ты сразу не сказал...
Послышалось невнятное шебуршание и стук закрывающейся створки окна, и через некоторое время из комнаты справа высунулась огненно-рыжая голова, побитая обильно налипшей на волосы паутиной.
- Я думал, бритвенник какой. - извиняющимся тоном протянул Спичка. - Страшный ты... А ты из столицы приехал, да?
- Да, - кивнул Артемий пристально рассматривая своего собеседника. - А ты Спичка?
- Я, - кивнул парень, высовываясь из-за двери полностью. Выглядел он, как только собравшийся к бегству, одетый совсем по-уличному - в ботинках и старой потертой куртке. - Ты меня здорово перепугал; смотрю, идет прямо ко мне, заходит так уверенно, да еще и с лезвием в кармане... А ты зачем сюда? Деда не нашел - то есть отца, в смысле?
- Не нашёл, - Гаруспик вытащил руки из карманов и опёрся спиной об стену. - Рубин сказал мне, что именно ты узнал, что отца...нет. Можешь рассказать, как всё было?
- Значит, он так и не вернулся...
Круглое лицо Спички выражало крайнее смятение. Он присел на корточки, потом снова вскочил, и зашагал поперек коридора, от стенки к стенке. Под ногами хрустели, крошась, отломанные плитки.
- Было, значит, так, - начал он, остановившись, и обернувшись к Гаруспику. - Я ночью этой не спал - дело было, пробежаться по Гнилому Полю, высмотреть там... ну да не важно, он все равно не пришел. Так вот, возвращался я еще перед рассветом, обходил, как водится, Костный Столб... и увидел. - Спичка перевел дух. - Девочка. Незнакомая. Идет от дома Исидора - ну, или откуда-то из тамошних рядом. И прямо по пустырю! Я даже не поверил поначалу, туда же нельзя заходить до рассвета, да и вообще детей не пускают... Вот. Она покружилась вокруг Столба, что-то говорила, но я не расслышал - и пошла обратно, куда-то к кладбищу или степи. Я и думаю, дай загляну к Деду... а там дверь открыта, вещи разбросаны, все дневники раскиданы, экстракты вылиты... Уж думал, его кто силой утащил. И бумажка. На столе. Я схватил, и давай со всех ног к Рубину... он единственный Деда ученик... был. Вот.
- Девочку запомнил? - Гаруспику отчаянно захотелось курить. Ловко свернуть папиросу, как это делали многие его сокурсники, прикурить от зажигалки или спичек и втянуть в лёгкие тяжёлый, ядовитый дым. Гадость. - И записку читал?
Он помнил, что Рубин говорил о содержании послания Исидора, но...Артемий был слишком уставшим, чтобы запомнить его слова в точности, да и новость о пропаже отца изрядно его подкосила. Так что осталось что-то очень смутное, как послевкусие сна.
- Не читал, - отрекся Спичка. И, заметив скептическое выражение Артемия, замотал головой. - Не до того было. У меня сердце в пятки ушло - не мог Дед так дом оставить, даже когда уходил надолго... Потом, когда Рубину показал, спросил что там - говорил, про тебя. Тебе он разве не показывал? А девочка... одежду помню. Шарф пегий, серая шапочка на голове. Вязаная. Куртка - теплая вроде. И ботинки, как по грязи ходить, вроде твоих. А, еще, - спохватился парень, - мне бумаги Деда Стах отдал. Тебе их вернуть, может?
- Конечно! - Артемий отлепился от стены и подался вперёд. – Вот, спасибо тебе, Спичка, помог!
- Угу, погоди, я сейчас, - быстро кивнув, Спичка влетел обратно в комнату. Пару минут оттуда слышалось шуршание и скрежет, даже звук отодвигаемого камня - похоже, восприняв полученные на хранение документы, мальчишка запрятал их на совесть.
- Держи, - в руке он сжимал довольно беспорядочную толстую пачку листов, кое-где встречались папки или сшитые вручную страницы. - А если Дед совсем пропал, теперь ты у нас вместо него будешь?
- Не дай Мать Бодхо, но да, - тяжело выговорил Артемий. - Я старший, после отца в нашем роду.
Гаруспик задумался о чём-то, машинально крутя в руках кипу бумаг.
- Скажи, а ты знаешь, где Оспину найти можно сейчас...и кто она вообще такая?
- Знааю... пожалуй. Если она там еще. Она степнячка, но странная - не танцовщица, не Травяная Невеста, не работает в городе нигде. Говорят, он служительница Бодхо, но разве Матери не только мужчины служат? А даже если не так, все равно она ни обрядов не проводит, ни травы не собирает. Вроде как с Червями дружит, но кто она для них - шабнак знает. А зачем она тебе?
- Рубин сказал, она может рассказать что-то или передать, я не очень понял. В любом случае, найти её надо.
- А, - Спичка кивнул, но непонимание из его взгляда никуда не делось. - А я и не знал, что Стах с Оспиной дружен. В общем, когда я раньше про нее слышал, она жила в Сырых Застройках. Самый крайний дом, рядом с кладбищем, у ограды. Только ты это... поосторожней там. Не заходи, как ко мне - а то проклянет еще.
- Думаешь она осмелится проклясть менху? Из рода Бурахов?! - бровь Гаруспика поползла вверх. - Кто же она такая тогда?! Ну да ладно, на месте разберусь. Спасибо тебе, ещё раз, Спичка. Будь аккуратней и если что - найди меня, я дружбы не забываю.
Артемий повернулся спиной, снова запустил руки в карманы и покинул дом мальчика, прикрыв за собой дверь. Накрапывал мелкий и частый дождь, из тех, что так нравились Бураху-младшему в детстве. Тогда он думал, что это небо специально плачет, чтобы умыть чело Матери Бодхо от пыли, что приносят на своих ботинках люди. Сейчас...да многое ли изменилось?
Гаруспик исчез в пелене усиливающегося дождя...

Гаруспик и Клара. Пересечение.

Прохладные, ласковые пальцы усиливающегося дождя ласкали Гаруспика по плечам, по голове и лицу, но он не обращал на них внимания – просто шёл дальше, через Кожевенный квартал к указанному дому. Людей на улицах было мало, ведь мало кто хотел мокнуть, что вполне устраивало Артемия. По природе своей он предпочитал общество избранных близких существ, а не шумные компании и многолюдные улицы. Дождь навевал немного меланхолическое, задумчивое настроение, и взгляд Бураха шарил по пустынным улицам. Время от времени приходилось смаргивать – вода попадала в глаза.
Самозванка не любила дождь. Становилось слишком холодно, а без того невысокая температура тела падала почти до отрицательных величин. Так и сейчас, Клара почувствовала, как тщательно оберегаемое тепло начинает испаряться, одежда стала прилипать к коже, которая тут же покрылась бледными пупырышками.
- Ненавижу дождь... – Тихонько прошептала она, согревая руки дыханием.
Меж тем, совершенно не обращая внимания на окружающий мир и полностью замкнутая на себе, Самозванка ощутила нечто странное, нечто очень неприятное... Как будто что-то тяжелое давит на плечи. Как будто чьи-то руки сдавливает что-то внутри. Девушка встревожено оглянулась. Пустые улицы Города ничего не объяснили ей, угрюмо кося на Клару своими окнами-глазами. Но... Вскоре, откуда-то из-за угла вышел он. И Чудотворница поняла, что именно он является причиной этого гнетущего чувства, медленно сжимающего душу.
Он был страшен. Волчьи глаза этого странного человека вызывали у неё панический страх, а невидимая кровь, которая несомненно не раз запятнала его руки заставляли желудок судорожно сжиматься от тошноты.
«Потрошитель...Потрошитель...» - промелькнуло у неё в голове, и машинально она отступила назад, и даже хотела убежать прочь...но, устыдилась своей боязни. Ей ли, Чудотворнице пугаться какого-то странного дядьки? Нет, нет, безусловно! Она – Вестница!
- Что ты так смотришь?.. – с вызовом спросила она, глядя ему в прямо в глаза.
Гаруспик поначалу даже не заметил этой девочки, более всего напоминающей под дождём растрёпанного воробья, который неосмотрительно уселся под дождевой трубой во время грозы. Наверное, если бы она его не окликнула, то он бы так и прошёл мимо…Если бы! Линии судьбы, что в плоти Матери Бодхо похожи на лини человеческих тел – они ровно на своём месте и иначе быть просто не может. Вопрос девочки привлёк к себе внимание Артемия, он разглядел шарф, шапку, замызганную куртку…ботинки… Да ведь это её описывал Спичка!
- Стой! – крикнул он, срываясь с места в карьер.
Девочка стояла шагах в тридцати, и Гаруспик больше всего на свете сейчас боялся. Что она растает в воздухе или, вовсе, окажется пустым видением.
Самозванка вздрогнула.
«А вдруг...» - промелькнула пугливенькая мысль. Но, не решившись её продолжать, Клара лишь покрепче сжала кулаки и громко произнесла, чуть подрагивающим голосом:
- А я...Я даже и не собиралась никуда убегать! Я...Стой! Не приближайся!
Она выставила ладони перед собой, словно ставя какой-то защитный барьер.
- Я...стой там, где стоишь. Пожалуйста.

Гаруспик и Самозванка. Продолжение

(с Генази)

Гаруспик замер в пяти шагах от девочки, словно налетев на стену. Правая рука непроизвольно дёрнулась к карману, но всё же Артемий сумел вовремя взять себя в руки.
- Кто ты?! – он спрашивал не губами, а всем своим существом.
Что-то кольнуло в груди Самозванки, когда она увидела резкий жест Гаруспика. Что он прячет там в кармане? Пистолет? Нож?
- Я...Я... – она сглотнула, собираясь с мыслями. Страшный человек не сделал ничего плохого...пока. Но руку Самозванка предусмотрительно не опускала. Как будто бы это могло ей помочь...
- Я... Клара. Меня зовут Клара, - ответила она уже чуть спокойнее. – Но гораздо важнее для меня сейчас: кто ты сам, человек с волчьими глазами?
- Меня зовут Артемий Бурах, - Гаруспик всё же взял себя в руки и заговорил спокойней. - Менху из рода знающих линии. Сын Исидора Бураха. Ты знаешь моего отца?
Клара отрицательно покачала головой. В её глазах появилось странное выражение, будто бы она что-то припоминала, но...Нет. Пусто. Ничего нет.
- Я знаю теперь, что тебя зовут Артемий. Но мне незнаком твой титул, и я не знаю твоего отца. Извини.
"Врёшь!" - хотел было выкрикнуть ей в лицо Гаруспик, после чего схватить мелкую паршивку и заставить говорить правду...
Он представил себе это так чётко, что линии тела на мгновение проступили в его взоре, накладываясь на образ Клары. И всё же Артемий оставался недвижим.
- Человек, которому я верю, - он не лгал. Спичка действительно вызывал доверие. - Сказал, что вчера тебя видели идущей от дома отца через площадь. Туда нельзя ходить ночью, но ты всё же шла. А ещё, прошлой ночью мой отец, глава рода Бурах, исчез.
Гаруспик замолчал, позволяя Кларе самой делать выводы. Набрякшая, тяжелая капля воды сорвалась с его чёлки и упала на скулу, словно заменяя слёз, которых не было и в помине. Глядя в эти волчьи глаза, вообще, было очень трудно представить их плачущими.
- Не было меня там! – слегка истерично вскрикнула Самозванка, теряя самообладание.
«Столько людей говорят, что видели меня на этом дурацком пустыре Костного Столба, но...Не было меня там!» - её лицо выражало крайнюю степень отчаяния, казалось, девочка сейчас расплачется от обиды.
- Не было меня там! Не могла я там быть, понимаешь?! Я сюда только сегодня утром приехала, не могло меня быть...- больше себе, чем мерзкому Артемию шептала она.
- Все это ложь, понимаешь? Не я это...Не я! Неужели никто не поверит?! Неужели никто не поможет?.. – обреченно продолжила она, опуская руки.
- За что вы меня так ненавидите? За что? Что я вам сделала? Что совершила? Почему?.. – тихо молвила она, глядя пустыми и уставшими глазами на Гаруспика.
- Я ведь несу Добро...Я ведь хочу помочь вам...- и в голосе её звучали нотки искренности.
- Тогда найди своего двойника, - жёстко сказал Гаруспик. - И убей. Когда двое одинаковых ходят по Матери Бодхо, сильнейший из них неизменно выпьет слабейшего. Так заведено. Я не знаю, врёшь ты мне или нет, но учти: в этом городе невозможно спрятаться. Ищи самозванку. Или тебе придётся ответить на много вопросов мне и другим.
Он, сам не очень понимая, что делает, повернулся к ней спиной и медленно побрёл к дому Оспины. С какой стороны не посмотри, стоило остаться и взяться за эту Клару всерьёз, но Гаруспик уходил в дождь.
- Помоги себе...Клара, - раздался издалека его голос, сглаженный расстоянием и шумом капель, разбивающих лбы о землю.

Бакалавр.
(вместе с Вуззл, за что ей огромное.)

Бакалавр, выйдя от Сабуровой, быстрым шагом направился к мосту – нельзя было терять ни минуты! Может, не стоило заходить к этой странной женщине, а сразу бежать назад, в Горны, как советовал Андрей? Нет, что-то подсказывало Данковскому, что с Катериной он разговаривал не зря.
Плащ из змеиной кожи развевался – так быстро он шел, почти бежал. Дома вдоль улицы сменяли один другой, дети с удивлением оглядывались вслед: откуда ты такой приехал, куда спешишь, за кем гонишься? Если бы знали, не поверили бы... Дорогу Даниил представлял очень смутно, полагаясь только на собственные представления. Сейчас хорошо бы выйти к тому мосту, улочка от которого выводит прямо к Горнам; значит, свернуть налево – где-то впереди городская Управа , потом Театр, как объяснили прохожие (кажется, немного напуганные видом высокого незнакомца в темных одеждах).
- Бакалавр Данковский? – окликнул вдруг женский голос. Даниил обернулся – к нему направлялась худенькая девушка в зеленом твидовом пальто. Девушка курила сигарету, выпуская дым изо рта серыми облаками.
Так похожими на сегодняшнее небо. Как уныло…
- Да? – ответил бакалавр слегка удивленно. Она точно не была ему знакома. – Откуда вы меня знаете?
- Кому еще это быть, как не вам? Этот город не такой большой, чтобы не узнать в нем человека, который не был тут ни разу. Да еще такого человека… Добро пожаловать к нам. Как находит здешние места столичный доктор?
- На любование красотами города не было времени. Да и сейчас нет, я тороплюсь.
- Я знаю. И даже знаю, куда, - девушка стряхнула пепел кончиком ногтя. – Да, забыла представиться: меня зовут Юлия, Юлия Люричева.
- Бака... ах да, мне незачем себя называть. И, позвольте поинтересоваться, как вы оказались осведомлены о моих делах?
Юлия неопределенно пожала плечами.
– Что – или, точнее, кто – может интересовать основателя «Танатики» в нашем городе? Только тот, кто одним своим существованием бросает вызов смерти. Нет, о целях вашего визита было догадаться совсем нетрудно. Куда сложнее было понять, почему вы находитесь сейчас здесь, а не беседуете с Симоном в Горнах. Выводы, которые можно из этого сделать, заставляют меня беспокоиться.
- Не знаю, насколько ваши выводы совпадают с реальным положением, - усмехнулся Данковский, - но и меня происходящее заставляет побеспокоиться. Представьте себе, сначала мне сообщили, что Симон мертв. Потом я узнал, что после своей якобы смерти он был у Сабуровой (его Андрей Стаматин видел живым и здоровым), а от нее пошел в Горны. И теперь я пытаюсь догнать мертвеца... Ну, как история?
Почему-то Юлии было легко довериться. Она казалась бакалавру наиболее здравомыслящей из всех, кого он сегодня встретил.
- Сабурова вас отправила в Горны? Вот так прямо и сказала «В Горны?». Небывалый случай, обычно ее речи куда более туманны и малоосмысленны, – девушка задумчиво помяла пальцами сигарету. – А знаете что? Можно я пройдусь с вами? Мне интересно разгадать эту загадку.
- Велела идти к Горнам, - бакалавр пожал плечами. - Она еще что-то говорила, что Симон должен хотеть меня найти, чтобы я нашел его... Это что-то выше моего понимания. Пойдемте, Юля; может, и правда, что-нибудь разгадаем.
- Итак, что мы имеем? – Юлия зашагала рядом с Данковским, стараясь приноровиться к быстрой мужской походке. – Я не думаю, что Каины вам соврали. Зачем? Такая грубая ложь очень быстро раскроется, а репутация ярмарочных шарлатанов этом почтенному семейству ни к чему. И правдивость слов Сабуровой также не подлежит сомнению – как и всякая Хозяйка она не может врать.
- Если это так, - попытался ухватить нить рассуждений бакалавр, - если это так, то я вижу только один вариант. Мертвец ожил и разгуливает среди мирного населения. Что само по себе - нелепее некуда... Кстати, что за Хозяйка такая? Хозяйка чего?
Юлия чуть заметно усмехнулась.
- Ах да, вы же пока не в курсе нашей… специфики. Это, видите ли, не поддается логическому обоснованию, но факт остается фактом: лгать Катерина не может. Другое дело, что истолковать ее речи здравомыслящему человеку не всегда бывает возможно. Но если она прямо сказала, что видела Симона, - девушка чуть склонила голову набок, ожидая подтверждения своих слов, - значит так оно и есть. А вот заблуждаться она вполне может. Я, впрочем, склонна полагать, что ошиблись здесь Каины – тем более, подобное уже случалось…
- Катерина сказала, что Симон был у нее. Именно Симон. Именно у нее, - твердо произнес Даниил. - А... в чем могли Каины ошибиться? В том, что старший из них мертв? Кто же мне говорил сегодня об этом?.. Кажется, Андрей Стаматин. Вроде как Симон мог впадать в летаргический сон. Вы ведь об этом?
Грязно-красные дома провожали собеседников молчанием.
- Понимаете, Симон не совсем обычный человек. Он играючи…
Юлия не договорила. На миг сбилась шага, но тут же пошла вперед еще быстрее.
- Симон! – коротко пояснила она недоумевающему спутнику. – Свернул за Управу, мы его нагоним!
- Живой?! - в который раз за день воскликнул Данковский. И бросился бегом в указанном направлении. Неужели вот сейчас...?
Люричева поторопилась за ним. Миновав серое казенное здание и повернув за угол, она растеряно остановилась. Ветер гнал рыжие листья по мокрому тротуару и гулко хлопал расхлябанными дверями подъездов. Улица была пуста.

(И блистательный наш Бакалавр ХаКэ)

- Я не могла ошибиться, - каблучки Юлии отбивали дробь по щербатым булыжникам мостовой. - Посмотрим еще за этим домом.
- Скажите, - обратилась она к праздношатающемуся гуляке, - вы не видели здесь Симона?
- Бессмертный-то? – без всякого пиетета отозвался прохожий и махнул рукой в сторону Сгустка. – Да вон туда пошел. Может, еще догоните, если постараетесь.
И Юлия – серьезная, рассудительная Юлия! – глянула на бакалавра с совершенно детским азартом:
- Побежали? – и сорвалась с места, не дожидаясь ответа.
- Наперегонки? - Данковский улыбнулся вслед уже убегающей Юлии и бросился следом.
Симону больше сотни лет, думал он в это время, как же он умудряется так быстро передвигаться? Или он обладает еще каким-нибудь уникальным даром, вроде растворяться в воздухе? Или появляться внезапно в другом месте, исчезая там, где был до этого?
Да он вообще человек?!
Одни дома сменялись другими, за поворотом следовал поворот. Хребтовка, Утроба, Сердечник… Встречные прохожие на разные лады твердили, что видели Симона совсем недавно. Четверть часа назад. Или пять минут. Или вовсе только что. Бешеная гонка продолжалась.
- Юля... - задыхаясь, крикнул Данковский. - Юля, вы еще держитесь? Я... человек науки, еще минут пятнадцать, и я... свалюсь...
Мелькнула мысль, что Симон Каин, наверное, мог бы участвовать в скачках. И приносить призы.
А еще бакалавр потихоньку (с каждым судорожным вдохом) начинал ненавидеть этого ожившего кадавра.
Юлия остановилась, прислонилась спиной к витой ограде возле одного из зданий, несколько раз глубоко вдохнула, будто желая надышаться впрок. От быстрого бега кололо в боку, а воздух обжигал горло. Девушка беспомощно огляделась. Город – и Симон вместе с ним – словно играл в прятки. Манил поворотами, сулил встречу, услужливо бросал под ноги запутанные дорожки и гостеприимно встречал пустыми переулками.
И снова никого. Только мальчишка в смешных штанах на помочах катал по тротуару игрушечный паровоз.
- Малыш, - после каждого слова приходилось делать паузу на вдох, - не проходил ли здесь Симон?
Мальчик охотно прервал свою забаву, очень серьезно посмотрел на запыхавшуюся парочку и весомо ответил:
- Здесь не проходил. Но он на Шнурочной площади, возле Театра, я точно знаю.
Юлия удержалась от соблазна спросить, откуда он это точно знает. Все равно не ответит. И хотя она сама уже не надеялась, что из этой безумной беготни выйдет толк, все-таки сделала шаг в сторону Театра.
- Проверим? - девушка вымученно улыбнулась. – Это совсем близко…
- Д-давайте, - выдохнул Даниил. Руки повисли плетьми вдоль тела, будто у куклы-марионетки с обрезанными нитками. Он медленно побрел к Театру - на ногах, которые уже просто отказывались выпрямляться, зато отлично подгибались.
Шнурочная площадь тоже оказалась пуста. Юлия даже губу закусила от обиды – столько бегали, и все напрасно… И вдруг вздрогнула, боясь поверить своим глазам: у входа в Театр, возле самых дверей, она различила человеческую фигуру.
- Надеюсь, он не растворится в воздухе прямо у нас на глазах… – пробормотала Юлия себе под нос и, уже обращаясь к бакалавру, добавила: - Позвольте представить, Симон Каин собственной персоной.
Данковский промолчал в ответ, только не мигая уставился на конечную цель поисков.
Вот он какой, Симон - почти совсем не похожий на своего брата Виктора. Волосы длинные, едва не до середины лопаток, и еще не седые, только начинающие белеть; глаза ясные-ясные, словно видят все насквозь; сам высокого роста, статный, из-за темной накидки кажущийся еще более худым и высоким... Древний колдун, не иначе.
- Симон Каин? - нерешительным голосом наконец произнес бакалавр, выступая вперед. - Наконец-то мы вас нашли!
- Вы… очень настойчиво искали. С моей стороны было бы невежливо оставить ваши усилия без результата, - ни по выражению лица Симона, ни по его глазам невозможно было понять, шутит он или говорит серьезно.
- Рад, что наши старания не были напрасными, - искренне ответил Даниил. - Собственно, вы наверняка знаете, кто я, но, тем не менее представлюсь - бакалавр Данковский. Прибыл из столицы исключительно ради встречи с вами. И, надо сказать, к этому моменту у меня накопилось куда больше вопросов, чем я планировал вам задать изначально.
- Не уверен, что на все я смогу ответить, но, - Симон благосклонно кивнул, - готов их выслушать.
- Почему в Горнах мне сказали, что вы мертвы? - выпалил бакалавр.
Ответ интересовал его даже больше секретов долголетия Симона. В конце концов, после такой погони имеет он право знать, из-за чего все началось?
– Вы задаете неправильные вопросы, бакалавр Данковский. - Симон поморщился, как от зубной боли. - Какое значение имеет, жив ли один, пусть и весьма необычный человек, или же нет? Смерть здесь скоро соберет столь обильную жатву, что мыслить в таких масштабах станет попросту неприлично. Вы ведь мечтаете о возрождении «Танатики»? Так вот вам реальный шанс. Станьте преградой между смертью и этим городом. Найдите способ победить чуму, и ваши недоброжелатели вынуждены будут отступиться. Что они в силах противопоставить столь значительному свершению? Сделайте это – ради себя. И ради нас. Ради нее, – Симон кивком указал на Юлию, стоящую рядом с Даниилом, - и ради меня. Но прежде всего – все-таки ради себя. Я искренне желаю вам удачи.
Симон открыл дверь Театра и шагнул за порог.
- Стойте! Подождите! Какую чуму? Недоброжелатели? А могу я еще спросить..? - огромная дверь захлопнулась, Даниил не успел забежать вслед за Симоном. Дернул резную ручку на себя...
Дверь была заперта.
Не так, как будто ее только что закрыли с другой стороны. Так, будто ее вообще не открывали.

Самозванка и Таинственный Незнакомец. Часть которая станет точкой отсчета

Клара отчаянно пыталась успокоиться, но разговор с этим ужасным человеком все никак выходил из головы. Холодные лапы дождя касались её, словно стараясь выпить все тепло что она еще сохранила. Но не об этом сейчас беспокоилась девочка, пустыми глазами глядящая куда-то вдаль.
«Близнец? Какой у меня может быть близнец?.. Чушь! Но… » - Самозванка задумалась. Столько людей видели её на этом злокозненном пустыре Костного Зуба. Столько людей обвиняли её, пугались её и даже ненавидели её. Но почему? Какой злой дух в её обличье, ходит по этому городу? Нет ответа.
Клара прикрыла побледневшими руками лицо.
«Что же со мною происходит? Действительно ли я Чудотворница? А может…Может…»
Взмах сквозь пелену дождя - и Клара почувствовала, как напротив, на другой стороне улицы и чуть впереди, между домами шевельнулась тень. Человек. Он был здесь, встрепенулась память, прокручивая события беседы с Гаруспиком. Он все это время стоял здесь, напротив, и не шевелился - как мертвое дерево. Незнакомец был в серо-коричневой накидке от дождя, уже основательно промокшей и прилипающей к телу. Полы плаща хлопали на ветру, но его, казалось, это совершенно не беспокоило, как и падающие на голову капли - он смотрел на Артемия, провожая его внимательным взглядом.
Потом он увидел Клару. И мертвое дерево с легкостью выдернуло корни, двинулось наперерез улицы, величественной и чуть шатающейся походкой, и Клара вдруг почувствовала себя меньше - намного меньше, совсем припавшей к земле, забившейся в щель в тени этого великана...
Как будто почувствовав это, он присел перед ней на корточки, и заглянул в глаза. Старик. Телом еще крепок и могуч, но внутреннее зрение не обманывает - стар, как эта Степь, как гора Боен на горизонте
- Здравствуй, Дочь Земли. - и голос у него хриплый, каркающий. Сколько же лет ему?
Незнакомец-исполин смотрел в её глаза, и Клара чувствовала какой-то частью своей души – эти глаза видели многое, очень многое. Настолько много, что обычный человек вполне мог бы просто сойти с ума. Но этот странный старик не был обычным человеком. Он мог быть кем угодно, но не обывателем.
- Здравствуй и ты… - промолвила девушка медленно, растягивая слова, что стали подобно нитям тягучей смолы. Голосок, тихий и тонкий, голосок её рассудка нашептывал на ухо: «Он может быть опасен этот человек, но тебе его пугаться не нужно». И Клара поверила.
- …Но стой. Почему ты называешь меня так? Кто ты? Зачем ты пришел? – с расстановкой спросила она, уже почти не обращая внимания на редкие капли дождя. Тепло что исходило от этого странного незнакомца грело её. Но тепло непонятное. И даже немного жуткое.
- …И что тебе нужно от меня? – продолжила она, внимательно изучая глаза старца.
Он покачал головой, и в непроницаемом выражении лица на миг мелькнуло сожаление - как будто он действительно расстроен, что не может уделить беседе положеные несколько часов.
- Времени мало, Клара. Я называю тебя так, потому что тебя породила Земля, ты вышла из нее, и в нее вернешься - но не так, как неприкаянные, дети Ласки, а в раскрытые объятья. Не смотри на меня, Дочь Земли, ты все равно не запомнишь моего лица. Скоро меня не станет, и сон сотрет его из твоей памяти.
Старик помолчал, и некоторое время только смотрел на нее с непонятным оттенком - и отеческим, и отстраненно-удивленным в одном.
- Я пришел сюда, чтобы посмотреть на того, кто будет вязать и разрешать, а нашел здесь тебя. Скажи, что ты будешь делать, Клара?
Клара кивнула. Ей действительно было жаль того времени, что можно было бы отдать за разговор с этим странным старцем. Но необъяснимое понимание того, что это неизбежно, успокаивало Самозванку. Нельзя остановить течение времени. Нельзя воспрепятствовать тому что должно случиться. По крайней мере сейчас, когда она так слаба и беспомощна. И приняв эти мысли, она промолвила следующее:
- А я та, что будет прощать и исцелять. Я буду нести не доброту, но добро. Не любезность, но Любовь. Ты говоришь, что я уйду в Землю? Пусть так. Но прежде чем это случится... Я... Я сотворю самое настоящее Чудо, - Монотонно, словно некий заученный текст, молвила она.
- Чудо, - в его словах это звучит как эхо. - Ты обманываешь себя, Клара. Земле ведь нет дела до города. Он как паразит, питается ее соками. Они ведь уже прогнали тебя.
- Тогда я буду блудной дочерью, – Чуть упрямо ответила она, смотря себе под ноги. А затем подняла глаза и улыбнулась.
- Город и Земля не могут жить отдельно, незнакомец. Да, Город пьет соки из этой Земли, но он и отдает не меньше. Отдает кровь и силы. Отдает любовь и ласку. Отдает жизни и смерти. Кто сказал бы этой земле, что она есть Земля? Кто подарил бы ей душу. Для кого бы тянулись вверх степные травы? Быть может, будь у тебя чуть больше времени, я бы рассказала тебе старую и всем давно известную сказку про Лисицу и её Хвост. Но ты ведь её и сам знаешь, наверное...
Клара вздохнула.
- А то что они меня прогнали... Они просто еще не готовы. Они думают, что я должна быть светлой и чистой, яркой и любезной... Мне кажется, я буду горьким лекарством для этого места.
Он поднимается на ноги, и снова его фигура закрывает едва пробивающееся из-под туч солнце. Странно; он, кажется, улыбается.
- Что ж, этот город перепробовал разные лекарства. Но не принял бы он по ошибке двойную дозу... думаю, ты догадываешься, о чем речь. Куда же ты пойдешь теперь, вестница?
- Не понимаю. Да мне и не нужно понимать, незнакомец. Мне так хотелось бы тебя спасти... А та, что ходит в моем обличье, если она есть вообще... Она – не я. Другая. Злая. Она не лекарство, а яд. Сладкий такой. Вот её и принимают лучше, наверное, – Клара вновь вздохнула, на этот раз тяжелее. Она и сама не совсем понимала о ком или о чем она говорит. Но, сказать нужно. Более того – необходимо. Казалось ей, что этот странный разговор и станет таинственной точкой отсчета.
- Я...Не знаю. Куда мне идти, незнакомец? У кого найти приют? – И в голосе её впервые за весь разговор появились нотки неуверенности и даже страха.
- Ты ведь лекарство, Клара. И ты хочешь, чтобы тебя согрели? - он взирал на нее сурово, и, кажется, с укором - не разобрать из-за струй дождя... - Если зовешь себя спасительницей, то иди не туда, где тепло, а туда, где тебе должно быть! Спасай жизни, исцеляй, если веришь, что этот проклятый город стоит на земле не зря... А впрочем, - он простер перед собой ладонь, точь-в-точь как Капелла, но не ограждающим жестом, а указательным, - этим людям найдутся помощники. Позаботься лучше о своих детях, Дочь Земли, о своих нерадивых пасынках. Не зря же ты появилась здесь на день раньше, когда в городе тебя еще никто не ждал. Иди. И будь осторожна.
Самозванка почувствовала холод в его словах. Холод и упрек. Так учитель укоряет нерадивого ученика за невыученное задание. И где-то промелькнула искорка стыда, но... так же быстро затухла:
- Я найду себе место здесь, старец. Найду. Но прежде чем это случится, мне нужно отдохнуть... Я так устала... Кажется сейчас потеряю сознание. Но, - во взгляде её появился ответный холод и ответный упрек.
- Тебе ли винить меня? Тебе ли, незнакомец? Иди туда, откуда ты пришел, или останься и смотри. Я сумею найти применение каждому живущему здесь человеку. И я совершу... Самое. Настоящее. Чудо – произнесла она, глядя на старца снизу вверх. Затем, развернувшись, медленно побрела куда-то в сторону Театра.
Клара не видела, как незнакомец провожал ее взглядом - совсем не так, как Гаруспика, но теперь он тоже был похож на мертвое дерево.
- В конце концов, мне ли винить ее... - прошептал он сам себе.
И скрылся где-то в лабиринте Кожевников.

Гаруспик. День первый. Вторая половина дня


Гаруспик ничего этого не видел и не слышал, он просто шёл к дому Оспины и пытался объяснить себе, почему Самозванка, как он , почему-то, называл недавнюю знакомую, не подвержена допросу с пристрастием. Все знают, что некоторые роды степняков владеют тайной линий тела, но мало кто понимает, что на самом деле кроется за этими словами. Менху: хирурги, гаруспики и мясники из поколения в поколение передают знание тех линий на теле человека, раскрыв которые определённым образом, в определённом порядке, можно получить определённые результаты. Например, исцелить от болезни. Или убить. Или заставить страдать. При мысли о третьем варианте, ладонь Бураха – младшего сжималась на рукояти ножа.
«Ошибся или нет?» - терзался он по пути, но вот, из-за пелены дождя показалось неказистое и обшарпанное, даже по здешним меркам, строение. Создавалось такое ощущение, что его кирпичные стены специально тёрли наждачной бумагой и спутанной проволокой, а потом брызгали грязью. Впрочем, чего ещё можно ждать от места, которое называют ночлежкой?
Гаруспик собирался было открыть дверь, но вспомнил слова Спички о проклятии, решил не рисковать и постучался. Ответа не последовало, причём дверь так заскрипела и зашаталась, что Артемий понял - не заперто, ещё раз постучался и приоткрыл дверь.
- Кхм, - громко покашлял он, не зная, как обратиться к хозяйке этого места. – Оспина? Это Артемий Бурах!
Ничего. Только эхо разошлось по длинному, захламлённому и полутёмному холлу, да разбежалось несколько тараканов. Гаруспик неопределённо хмыкнул и вошёл внутрь. Он быстрыми шагами пересёк дом, но хозяйки так и не обнаружил, лишь горы хлама, да смятая постель. Пожалуй. Единственной вещью, привлекшей его внимание, была тряпочная кукла одетая в точности, как Самозванка.
«Однако, - подумал Гаруспик, взяв куклу в руки и сжав два пальца у неё на шее. – Нет, брать с собой не буду. Оспину найти надо сперва»
Положив куклу на место, Артемий нашёл в местных залежах лист обёрточной бумаги и огрызок карандаша.
«Я Гаруспик, - написал он, слегка дрогнувшей рукой. – Я хочу поговорить. Найди меня или дай знать, где найти тебя через детей. Артемий Бурах»
Дописав записку, он положил её на подушку, придавив куклой Самозванки, чтобы не упала, и двинулся назад.
Порог он пересёк с тяжёлым сердцем. Прошло всего полдня, а на душе уже висел такой груз, словно на неё и впрямь взвалили небо. Терпи, менху, гаруспиком будешь!
- Что же это делается? – устало вздохнул Артемий и сел, привалившись спиной к грязной стене дома Оспины. – Нет, ну что же такое делается?!
Капли дождя текли по его щекам, успешно заменяя слёзы. Самозванке не показалось – плакать Гаруспик действительно не умел. Он сидел ещё около получаса, не обращая внимания на воду, льющуюся с неба, ведь холода степняки не боятся, а от влажности его защищала непроницаемая брезентовая одежда.
Наконец, Гаруспик поднялся и решительным шагом двинулся обратно. Ему предстояло нанести визит господину Сабурову.

Бакалавр & Юля Люричева
(конечно же, с Woozzle!)

- Дверь не открывается, - удивленно пробормотал Данковский. Спустился со ступенек, озадаченно глядя себе под ноги, потом поднял взгляд и развел руками, обращаясь к Юлии: - Я, кажется, идиот. "Неправильные вопросы..." Вот теперь, мне кажется, мы его совсем упустили.
"А ведь тебя", сказал он себе, "никто за язык не тянул. Можно было и про секреты долголетия спросить, и про образ жизни, и про мистику, чем черт не шутит - он ведь большой мистификатор, как видно. этот Каин. А теперь все, прощайте, секреты долголетия."
Бакалавр тяжело вздохнул.
- Что вы обо всем этом думаете?
- Порой мне кажется, что я живу среди безумцев. Что весь город сошел с ума. Он не внемлет доводам разума и знать не знает законов логики, - Юлия нервно втянула ноздрями воздух, ей мучительно хотелось курить. – Но разве это возможно? Быть может, это мы безумцы, Даниил? Быть может это мы, с нашим рационализмом и стремлением руководствоваться разумом, не умеем увидеть самых простых и обыденных для здешних жителей вещей?
- Не знаю, - бакалавр еще раз вздохнул. - Что же нам теперь, менять образ мыслей? Если бы я знал, что от этого будет прок, то хотя бы попытался, конечно, - печальная улыбка. - Утром я и подумать не мог, что все обернется вот так. Ждал чего угодно, но не этого. Словно я... в какой-то сказке, или даже не сказке, а чьей-то глупой выдумке, просто голова кругом. Да, о какой чуме он говорил, вы не знаете? В городе разве какая-то болезнь?
- Об этом ничего не было слышно, - Юлия растерянно покачала головой. – Но если пытаться поменять образ мыслей, то, наверное, стоит исходить из того, что болезнь вскоре объявится. Может быть, это было предвидение? Или, - Юлия бросила на бакалавра задумчивый взгляд, - У Симона было чуть больше фактов для анализа, чем у нас с вами. Второе, впрочем, не исключает первого.
- Да уж... такой загадочной личности, как он, трудно не поверить. Хотя разум предостерегает меня от того, чтобы доверять предвидению и ожившим мертвецам. Он ведь не был похож на труп, правда? Я, честно говоря, думаю. не сходить ли в Горны - упрекнуть Каиных в невежестве. Или в обмане.
Какое-то время Юлия сосредоточенно молчала, словно просчитывая что-то в уме. Наконец она негромко произнесла:
- Не нужно делать поспешных выводов и, тем более, принимать поспешных решений. Я по-прежнему склонна считать, что Каины не врали вам. Что до невежества… Имея дело с таким человеком, как Симон, трудно быть в чем-либо уверенным до конца. Да вы и сами только что имели возможность в этом убедиться. Я, к примеру, была готова поклясться, что он вошел в Театр, просто прикрыв за собой дверь. Дверь, между тем, заперта.
- Да-да, - кивнул Даниил, - причем весьма надежно. А что, в этом Театре дают представления? Он выглядит таким... старым. Впрочем, как и всё здесь.
Он махнул рукой - пойдемте, мол, отсюда, все равно делать тут уже нечего.
- Так странно получилось. Выходит, мне сегодня гоняться больше не за кем, - добавил он чуть позже. - Не знаете, где тут можно остановиться?
- В нашем городе нет гостиницы, здесь не часто встретишь приезжего. Я бы пригласила вас к себе, но, боюсь, в моей скромной обители вам будет не слишком комфортно, - девушка немного виновато улыбнулась. – Думаю, вам стоит наведаться к Ларе Равель, она всегда готова приютить любого, кто в этом нуждается.
Даниил понимающе кивнул - на нет и суда нет.
- Госпожа Равель занимается благотворительностью? Далеко ее дом?
- Совсем близко. Сейчас свернете за Театр, а там – первый же поворот направо. Сразу за повротом будет магазин, а через здание – дом Лары.
- Ясно... Тогда придется, видимо, прощаться? - по лицу Данковского было заметно, что как раз прощаться ему хотелось меньше всего. - Спасибо вам большое... за пробежку. И за помощь.
Юлия меланхолично ворошила носком сапожка ворох желтых листьев.
- Жаль только, что пользы от пробежки (да и от моей помощи) вышло не много. Знаете что, Даниил? – она вскинула голову. – Заходите как-нибудь в гости? Если, разумеется, задержитесь у нас. Меня легко найти - если идти вдоль реки вниз по течению, то рано или поздно упретесь в Невод.
- Надеюсь, что у нас еще будет шанс повидаться. Вне зависимости от сроков моего пребывания здесь.
Кивнув на прощание, бакалавр побрел в указанном направлении. Может, ему лучше было бы уехать сегодня? Но все же его не оставляла надежда встретить Симона еще раз. Чья-то сегодняшняя фраза о том, что Каин появится, только когда сам захочет, чтобы его нашли, стала более понятной.
Вдруг Симон и правда захочет второй встречи? Она ведь так нужна ему, бакалавру Данковскому, горе-основателю несчастной, всеми поносимой "Танатики"... В общем, перспектива остаться пока в Городе показалась не такой уж и безрадостной.

Гаруспик и Сабуров. День первый.

(с Чероном)

Казалось, небу порвали вены, и оно до конца мира будет изливать на землю потоки своей прозрачной крови; дождь становился всё сильнее, так что, Гаруспик, прежде чем прежде чем войти в дом Сабурова, был вынужден отряхнуть одежду и волосы. а так же тщательно вытереть ноги. Стучаться к главе семьи Исполнителей было не нужно, но Артемий решил предупредить о своём вторжении и воспользовался небольшим молотком, висящим рядом с дверью.
Через некоторое время за дверью послышались шаги сухой, недовольный голос окликнул его.
- Назовитесь.
- Артемий Бурах, - лаконично отозвался он.
Дверь послушно отворилась, и обнажила владельца мрачного дома. Александр Сабуров, властитель - горд и суров, взгляд холоден и сосредоточен - но в то же время и как будто чем-то надломлен.
- Бурах? - удивленно поднял брови Сабуров. - Верно, вы прибыли этим утром. Чем обязан визиту?
- Мой отец пропал, а наш дом разгромлен, - на этот раз Гаруспик обошёлся без расшаркиваний. - Я хотел бы поговорить об этом с вами.
- А, - в глазах Александра мелькнуло понимание. - Да, я уже слышал об этом... что ж, проходите.
Изнутри Стержень выглядел ничуть не приглядней, чем снаружи. Кроваво-красная обивка стен, прямые углы, деревянные колонны и облик не то покинутого собора, в котором живет аскет-отшельник, не то замка графа-кровососа. И хозяин был под стать дому, и его названию - такой же прямой, будто проглотил оглоблю, взирающий как дознатель на преступника. В этом человеке чувствовалась воля, и немалая. Не такая, как в Гаруспике, другого сорта.
Приглашать гостя за стол Александр не стал, видимо, считая это само собой разумеющимся. Человек виновный бы не осмелился сеть, человек безвинный же стремился бы как можно дольше поддерживать в глазах железного правителя убеждение в собственной невиновности.
- Мне говорили, что старший дома Бурахов пропал с утра, но могу заверить вас, это его обычное состояние. Он часто исчезал в Степи на несколько дней. Что касается дома - приношу свои извинения за наши порядки. Если Исидора ограбили, то могу пообещать вам, что мои люди приложат все усилия к возвращению пропавшего. Дом был взломан?
- Нет, закрыт на ключ, а внутри разгром. Всё вверх дном.
- Закрыт на ключ? - Сабуров воззрился на гостя, и пожал плечами. - Тогда, надо думать, уличный люд тут не при чем. Вскрывать замки они умеют, даже и незаметно, но закрывать после себя двери - навряд ли. Логически рассуждая, ваш отец сам устроил переполох.
- Зачем? - Гаруспик начинал злиться и завёл урки за спину, пресекая в зародыше всякие поползновения. - Зачем моему отцу, уважаемому человеку, главе рода менху делать это?
- Не знаю, и не уверен, что хочу знать, - бесстрастно отрезал Александр. - Может быть, он что-то искал второпях. Устанавливая истину методом исключения, истиной следует считать последний оставшийся вариант, как бы невероятен он не казался, и я не могу себе представить вора, разбросавшего вещи и закрывшего за собой дверь. Я вообще не могу представить себе человека, который рискнул бы забраться в дом Исидора, если на то пошло. Что-нибудь пропало?
- Нет, - ответил Гаруспик, почувствовав неожиданно отяжелевшие флаконы с твирином в карманах. - Хорошо. Вы ничего делать не будете. Может, хотя бы, скажете, что мне делать дальше?
- Почему - не будем? - хозяин "Стержня" задумчиво качнул чернильницу, притулившуюся на столе. - Я объявлю, чтобы все, видевшие Исидора в последний раз, обращались ко мне, и проверю, если выяснится что-то подозрительное. В чем я сомневаюсь, тем более что из дома, как вы говорите, ничего не пропало. Вам я бы посоветовал вернуться домой и просто подождать. Скорее всего, Исидор вернется, как и раньше. Или, может быть, поищите его где-нибудь в местах, куда он обычно ходил - Бойни, Термитник, или в степи...
- Хорошо, - кивнул Бурах-младший. - Если что-то узнаете, найдите меня.
Он осёкся и извлёк из кармана записку, найденную в доме Исидора.
- Я нашёл это на полу.
Сабуров разложил клочок бумаги, пробежал его глазами несколько раз, и пожал плечами.
- Цифры мне ни о чем не говорят, эти слова - впервые слышу. Во всяком случае, это наверняка не названия мест города, иначе они бы были мне знакомы. Должно быть, какая-то фраза на степном наречии, а может быть и заклинание... У вас все?
- Всё. Верните записку, - Гаруспик был мрачнее тучи.
- Держите, - Сабуров протянул клочок обратно, и поднялся из-за стола. - Удачи вам. И не поднимайте паники раньше времени.
Кивнув, Бурах-младший развернулся и покинул Стержень. На душе у него стало ещё гаже...

Самозванка и Бакалавр
/здесь были Дженази и Хакэ/

Данковский уже направлялся к дверям дома Лары Равель, как вдруг его внимание привлекла маленькая фигурка, мелькнувшая между домами. Кажется, девочка - невысокая, тоненькая, в куртке явно большей по размеру, чем следовало бы. Это она за ним, что ли, наблюдает? Или не наблюдает вовсе, и идет по своим делам?
Тем не менее, она выделялась чем-то, невнятно непохожая на остальных. Как и сам Даниил, наверное.
- Эй, - окликнул бакалавр. - Ты чего?
Клара внимательно осмотрела Бакалавра с ног до головы. И улыбка, слабая улыбка появилась на её лице. Так солнце ненадолго выглядывает из-за туч, что бы потом вновь скрыться за бесконечной серой пеленой.- Так вот каков ты, смелый борец со смертью. Бакалавр Даниил Данковский. Это ведь какой-то научный титул? Вроде звания, так?
- Так, - согласился он. - Это академическая степень. Присваивается после окончания высшего учебного заведения. А ты тоже слышала про меня, да? Хотя... здесь уже все слышали, - Даниил вздохнул, покачал головой. В этом городе он - самая белая из всех ворон. Пусть и облаченная в змеиную кожу.
- Ты живешь в этом городе, девочка? Кто ты?
- Дети говорили мне о странном человеке с железным лицом и змеиной кожей. Это ведь ты, верно? Похож… Но ты же совсем не страшный! Почему они тебя так испугались?.. – тихим и задумчивым голосом промолвила Клара, выглядя при этом чуть отрешенно - А меня зовут Клара. Я – Чудотворница. Мы ведь с тобой подружимся, да, Даниил? Ты ведь тоже лекарь, верно?
- Я и сам не знаю, чем напугал их, - развел руками бакалавр. Взглянул на Клару внимательней... чудотворница? Да ей же и пятнадцати нет. И четырнадцати, наверное, тоже - совсем ребенок! А говорит, как взрослая. - Но ты же меня не боишься? Вот, заговорила со мной. Отчего бы нам и не подружиться?
Да, в этой девочке было что-то чудесное. И опасное - так ему показалось. "Пусть это будет минутным наваждением", решил он.
- Я лекарь, - улыбнулся он, - но предпочитаю, чтобы меня называли врачом. Лекари, знахари - это для здешних. Так ты умеешь творить чудеса, Клара?
- Здесь это не имеет никакого значения, Бакалавр. Для местных ты так и останешься лекарем, столичным «дохтуром». И знаешь, я почти согласна с ними, Даниил. Какая разница как называть нас, когда суть – одна. Мы лечим. По разному, но лечим... Анальгетик, седатик, антибиотик... Или как там у вас? – Невинно осведомилась Клара, поглядывая на Бакалавра своими блестящими глазенками. Затем, посмотрела по сторонам и, заговорщицки подмигнув, прошептала:- Но все это неважно, Бакалавр. Я действительно умею творить чудеса. Ты тоже умеешь творить чудеса. Даже тот, третий, может творить чудеса. Но чудеса-то разные бывают. Не может быть одинаковых. Для кого-то оно – единственное, с потом и кровью вырванное из лап судьбы, для кого-то обыденное и ежедневное, для кого-то – незаметное и странное детское чудо. Так что мы все здесь... Чудотворники. А то, что мы можем подружиться... Вот смотри, сейчас я друг. Но стоит моим или твоим интересам пересечься в ненужной точке... И мы будем грызться как две собаки, за одну сладкую косточку. Но пока такого нет... почему бы нам не подружить? Я тебе даже помогу, наверное...- Промолвила она, со странным выражением лица.- А ты Симона ищешь, да? Зря...
- Я уже нашел его один раз, только он... скрылся, - поморщился Даниил. - И не знаю, найду ли его второй раз, но очень хотел бы. Впрочем, вряд ли тебе это интересно.
В тоне его сквозили типично "взрослые" нотки. И удивление - чего это я тут разговариваю с ребенком? Может, потому что ребенок оказался ребенком только снаружи?
- Интересная ты девочка, Клара. Умная. И странная. А что ты про Симона знаешь? Не просто так ведь о нем заговорила.
Клара поморщилась, будто бы от зубной боли. Глаза её тут же превратились в узенькие щелочки, сквозь которые едва-едва можно было бы заметить темные зрачки.- Симон, Симон, Симон... И что вы все так к нему привязались-то, к этому Симону? Да при желании можно и тысячу таких как он найти. Ну, ладно, не тысячу... – Девочка быстро поправилась, склонив голову набок - ... Но тридцати для нас будет достаточно. Он ведь так... Человек, простой, обычный че-ло-век. И уставать он тоже может, наверное. И забывать. И чувствовать боль. И плакать. И много чего другого он тоже может.Клара замолчала. В её глазах вновь появилась та самая странная задумчивость.- ... Ты его навряд ли опять увидишь. Хотя, может я и неправа. Но ты знаешь, не к добру Бессмертного в такие дни встречать. Не к добру. Ты лучше людей проведай. Они тебе много всякого расскажут: только и успевай запоминать. И про меня... И про Симона... И про Каиных... Про всех. Найди крючочек, зацепи их, - Девочка резким движением выбросила руку вперед, будто что-то хватая в воздухе. – И вот, они уже у тебя в руках.Маленький кулачок раскрылся, являя взору Бакалавра тонкие линии ладони Самозванки.
- Люди... если у меня будет время их проведать. Знаешь, я собирался уехать. Со дня на день.
"Может, и не уеду", подумал он. "Странно все складывается".
- А потом Симон сказал мне про чуму. Ну, о том, что будет чума. Вот и поборюсь тогда со смертью... скажи мне, Чудотворница, будет чума?
Даниил сам не понимал, почему спрашивает это все у девочки, которую увидел вот только что, и о которой совсем ничего не знает, кроме имени.
А глазищи огромные, и как будто в самую душу смотрит, и все-все там видит... Жутко.
- Не те вопросы задаешь, Бакалавр, - Мягко ответила Клара, прикрывши лицо узкими ладошками – Не те и не тому. Я ж не Хозяйка, могу соврать и очень легко. Главное – задавать вопросы которые не будут затрагивать наших линий. Будет ли чума? Будет, несомненно. Это действительно так смертельно? Да, действительно. Девочка отступила на шаг от Даниила:- До скорой встречи, Даниил. Мы с тобой еще посостязаемся...Клара, улыбнувшись Данковскому, медленно пошла в сторону исполинского уродца называемого Термитником. Но прежде чем скрыться за улочкой, она не оборачиваясь, промолвила:- А сестренку мою увидишь – привет передавай.
- Увидимся, - неопределенно пробормотал бакалавр, действительно уверенный в том, что - увидятся. И не один, верно, раз.
Он еще долго смотрел на опустевший проулок, в ту сторону, куда скрылась Клара.
"Clara et distincta", вспомнил он курс философии. "Ясная и очевидная... нет, совсем не ясная". Отогнав мысли о чудотворнице, Даниил все-таки постучал в дверь Приюта.

Стержень
После ухода Гарупсика

Визит Бураха-младшего оставил в душе Сабурова неприятное тянущее чувство. Словно заноза, засевшая в пальце – вроде и болит не слишком сильно, но и забыть о себе не позволяет, заставляя мысленно вновь и вновь возвращаться к досадной неприятности. Александр прошелся по комнате взад-вперед и остановился возле рабочего стола, опершись ладонями о лакированную поверхность. Теплое, отполированное за многие годы дерево столешницы показалось шершавым – неожиданно и неприятно; Александр поспешил убрать руки.
Что-то было неправильно. Сабуров пока еще не мог сказать, что именно; каждое звено в цепочке доводов, приведенных им Артемию Бураху, было прочным и крепко сидело на своем месте, но сама цепь отчего-то казалась хлипкой, готовой порваться в любую секунду. Да, Исидор в самом деле нередко ходил в степь, порой не появляясь в городе сутками. Да, грабители, перевернувшие дом вверх дном, а после аккуратно закрывшие дверь на ключ, выглядят как минимум странно. Да, можно придумать десяток причин, по которым глава рода менху в спешке покинул свой дом накануне и пока не вернулся назад. Так что же не так в этой логичной на первой взгляд картине?
Так и не сумев понять причину своего беспокойства, но решив, однако, разобраться в этом вопросе доскональнейшим образом, Сабуров занялся делом. Двое патрульных были откомандированы на осмотр места происшествия – дома Исидора Бураха, еще двое отправились на поиски возможных свидетелей, сам Александр в очередной раз припоминал подробности недавнего разговора с Артемием – не упустил ли чего, не проглядел? Попутно перебирал бумаги на письменном столе. В этом не было никакой нужды, рабочие документы господина Сабурова всегда были в идеальном порядке, но привычные, отчасти механические, действия помогали ему сосредоточиться.
Устав ждать в бездействии, Александр решил навестить супругу. Дару Катерины он доверял ничуть не меньше, чем собственной интуиции; ее предвидения не раз оказывались для него огоньком, позволяющим в полной темноте ухватить нить логических рассуждений, а уж способностью не выпустить схваченное хозяин Стержня мог бы сравниться с чистопородным бульдогом.
Жену он застал обессиленной, смятенной и еще более бледной, чем обычно. Грядут страшные времена, бесцветно сказала она, и все, с чем столкнемся мы сегодня – суть предвестники этой бури. После чего умолкла, и обеспокоенный Александр не смог добиться от нее больше ни единого слова. Спальню жены он покинул в еще более мрачном расположении духа. Артемий Бурах, чья тревога каплями воды стекла с промокших одежд и осталась мутными лужицами в кабинете Александра, казался сейчас Сабурову источником всех бед.
Часа через полтора подоспели первые вести: один из патрульных, исполнительный и толковый парень, вернулся из дома Исидора. Никаких улик, как и следовало ожидать, найдено не было. Беспорядок, смятая постель, несколько грязных отпечатков на полу – скорее всего, следы самого хозяина. Или его сына. Ничего, что опровергало бы слова Бураха-младшего. И ничего, что подтверждало бы его опасения.
Опрос свидетелей тоже мало что прояснил, хотя и внес в картину произошедшего некоторые коррективы. Мальчишка, который первым обнаружил отсутствие Исидора, толком ничего не видел, но божился, что дверь в дом Деда была открыта настежь, стало быть, на ключ ее заперли уже после. Артемий либо не знал об этом, либо – Александр ощутил легкий укол неприязни к Бураху-младшему – почему-то счел нужным это скрыть. Кроме того, неподалеку от дома Исидора этот же Спичка видел странную девочку, причем незнакомую, нездешнюю. И хотя Сабурову слабо верилось в таинственных нездешних девочек, невесть откуда появившихся посреди ночи в городе, он распорядился прочесать улицы и задержать всех приезжих (если таковые сыщутся) до выяснения обстоятельств. Всех приезжих - вне зависимости от пола и возраста.

Бакалавр, Александр Сабуров etc.
(при активном участии Черона и Вуззл)

Костяшки пальцев только выбили глухую дробь, как вдруг Данковского окликнули сзади.
- Не торопитесь, пожалуйста.
На крыльцо дома, возле закрытой двери которого стоял бакалавр, быстрым шагом поднялся мужчина. Крепок телом, уверен в себе, собран – в нем легко было узнать представителя закона.
- Господин Сабуров, отвечающий за безопасность в этом городе, расследует дело чрезвычайной важности, и хотел бы с вами побеседовать. Прошу вас, пройдемте со мной, - сказано это было таким тоном, что не возникало никаких сомнений: вздумай бакалавр заартачиться, его поволокут «беседовать» силой.
- Хорошо, как скажете, - Даниил помрачнел. - А почему именно со мной?
Беды сыпались на голову словно из бездонного мешка. Ну-ка, что там еще заготовлено, интересно... Он спустился с крыльца и взглянул на патрульного с выражением оскорбленного достоинства на лице.
- Приказано проверять всех приезжих, - чинно ответствовал страж порядка. - Не беспокойтесь, мэтр, пока вас ни в чем не обвиняют. Дальнейшее пусть объяснит господин Сабуров.
Патрульный сошел с лестницы, подчеркнуто-вежливо указал Данковскому перед собой, и двинулся за ним и чуть слева конвоиром, сложив за спиной руки. Мимо протекали маршруты, уже знакомые Бакалавру - вот здесь был очередной поворот бешеной гонки с Юлией, вот эта угрюмая и неухоженная громадина - городская управа, и мост через Жилку.
- Вы, вижу, вашблагородие, уже знаете Стержень? - не удержался патрульный, наблюдая за тем, как Бакалавр выбирает дорогу. - Это вы правильно. Тут во всем городе только их дом знать обязательно. Каждому приезжему.
- Да, я сегодня уже был там, только на половине госпожи, - ответил Данковский. - Сабуровы играют тут одну из первых ролей, как я погляжу?
"С чего вдруг затеяли эту проверку?" - задумался он в то же время. "И еще это "пока"... Видимо, стряслось что-то серьезное."
Он чувствовал себя более чем неловко, идя по городу в таком сопровождении. Теперь пойдут еще и слухи о том, что страшного Бакалавра, которого боятся дети, арестовали в первый же день пребывания здесь.
- Еще бы, - весомо хмыкнул конвоир. - Вы так запомните, вашблагородие - у Каиных, к примеру, может быть больше всего гонору, и они известны всем и каждому. А Ольгимские богаче, и всем промыслом заправляют. Но Третий дом, хоть и не так на слуху, делает больше их всех вместе взятых. К тому же, честен и справедлив. Вот и пришли, мэтр, заходите.
В самом деле, перед Даниилом во второй раз предстало хмурое лицо "Стержня". Со стороны хозяина дом казался нависающим над гостем, хмуро и неприветливо оценивающим его - не таит ли недобрых умыслов? открыт ли?
Через порог, который часом раньше перешагивал Гаруспик, вошел в дом Бакалавр. Совсем не так, как его двойник, ведомый тревожными поисками, но все же - это совпадение наверняка что-то значило.
Внутренность - почему-то на язык просилось именно это слово, представляющее органы животных, словно "Стержень" был огромным лежачим зверем - дома оказалась простой. Небольшая зала с деревянными колоннами, и стол посредине, за которым сидел, что-то отмечая на листке бумаги, не иначе как Александр Сабуров.
- А, - он поднял голову, отвлекшись на стук двери. - Бакалавр Даниил Данковский, верно? Добро пожаловать.
- Верно, - кивнул бакалавр, - здравствуйте. Признаться, я бы больше желал посетить вас в иных обстоятельствах… хотя бы без полицейского, неотступно следующего за мной.
Присесть ему не предложили, поэтому Даниил поискал глазами второй стул… однако не нашел и остался стоять, заложив руки за спину. От этого он еще больше чувствовал себя не временно задержанным (во что хотелось бы верить), а арестованным.
- Я ведь могу узнать причину задержания?
- Разумеется. - Александр поднялся, ему совершенно не нравилось беседовать с задержанным, глядя на него снизу вверх. – Мы разыскиваем пропавшего человека, ваши показания могут оказаться полезными. Но прежде всего мне хотелось бы узнать – с какой целью вы прибыли в наш город?
"Пропавшего? Это ведь не..."
- Симон Каин, - вслух продолжил Даниил свою мысль. - Я приехал, чтобы встретиться с Симоном Каиным. Я занимаюсь изучением... вы, быть может, слышали о "Танатике"?
Сабуров не слышал о "Танатике", больше того, в данный момент он слышать о ней и не хотел. Не позволив сбить себя с толку, все тем же вежливо-въедливым тоном он продолжил дознание:
- Симон Каин известен далеко за пределами города? Сомневаюсь. Вы были ранее с ним знакомы? Или услышали о нем от кого-то еще?
- Я получил послание от своего коллеги, Исидора Бураха. Он писал, что правитель этого города являет собой пример феноменального долголетия и, возможно, встреча с ним могла бы помочь мне после всех тех гонений, коим подвергли меня Власти. Он даже якобы договорился с Симоном насчет меня… правда, сегодняшний день убедил меня в обратном, - Даниил поморщился. – Ну и знаком я с Каиным, как вы уже поняли, не был, даже представления не имел.
Услышав из уст Данковского имя Исидора Бураха, Сабуров весь словно бы подобрался и сразу стал похож на ищейку, взявшую след.
- Стало быть, вы имели дела с доктором Бурахом? - произнес он с нажимом. - Вы уже встречались с ним по прибытии в город?
- Мы переписывались. Редко, - сухо ответил Данковский. - А с Бурахом я еще не встречался - сразу отправился в Горны, впрочем, безрезультатно. Кстати, наверное, надо будет навестить Исидора; я об этом как-то не подумал.
Сабуров с силой оперся на стол и наклонился вперед. Поймал взгляд бакалавра и уже не отводил глаз.
- Вы хотите сказать, что, приехав в город, первым делом отправились к совершенно незнакомому человеку? Не заручившись поддержкой коллеги, не попросив его сопровождать вас, не осведомившись, в конце-то концов, о том, успел ли он известить о вашем визите интересующее вас лицо? – голос его был буквально пропитан недоверием.
- Именно! - кивнул Даниил. - Да я, в конце концов, не к Бураху приехал. И... поймите меня, я слишком торопился увидеть эту живую легенду. Мое положение на текущий момент оставляет желать лучшего, и Симон для меня был как свет в окне... Впрочем, зачем я вам это рассказываю?
Он вздохнул, потер переносицу.
- Вы подозреваете меня в чем-то?
Александр задумался. Увы, обвинять Данковского в исчезновении Бураха не было никаких оснований. Мотивов нет, улик нет, свидетельских показаний – и тех нет. Пока нет, во всяком случае. И это самое «пока» Сабуров крепко держал в уме.
- Я расследую исчезновение Исидора Бураха, - Сабуров не сводил глаз с собеседника, внимательно наблюдая за его реакцией, отмечая каждый жест, придавая значение любой мелочи, - и если вы каким-то образом причастны к этому…
Многозначительная пауза была выверена до секунды. Ровно столько, сколько необходимо, чтобы бакалавр успел почувствовать всю шаткость своего положения, понять, что здесь, вдалеке от столицы, его громкое имя ничего не значит.
- Сейчас вы можете идти. Но я бы настоятельно не рекомендовал вам пытаться покинуть город до того, как все обстоятельства этого дела будут раскрыты. Вы меня понимаете?
- Понимаю. Последую вашему совету, комендант. Что же... до свидания; мне кажется, мы еще свидимся непременно, и, надеюсь, повод будет не столь безрадостным.
В знак почтения Данковский склонил голову, развернулся на каблуках и вышел.
Значит, Исидор исчез. Симон - тоже, но его Даниил хотя бы успел увидеть, да и услышать кое-что столь же любопытное, сколь непонятное. Планы продолжали рушиться один за другим, как карточный домик от неосторожного вздоха. Не хватало только подозрения в... убийстве? Похищении? Бакалавру не хотелось даже думать об этом.

Самозванка. Термитник

Семга нервно дернул щекой. Все сегодня у этого заурядного, в общем-то, человечка шло не так как нужно. С утра успел разругаться с женой, голова просто разрывалась после вчерашней посиделки... А может и от воздуха, тяжелого и вязкого воздуха. Твирь цветет в этом году особенно резво, так что ничего удивительного для Семги в этом не было. Удивительное и даже пугающее было в той девчонке, что смотрела на него сейчас с сочувствующим видом. И вроде бы девчонка, как девчонка, бродяжка какая-то. Да только... Минуту назад она пыталась проникнуть в Термитник. Хотя, «проникнуть» звучало бы слишком громко. Клара, как она себя называет, просто прошла мимо охранников с невозмутимым видом, будто бы так и нужно.
«Вот же черт... И чего ей там нужно было?» - подумал патрульный, оттягивая воротник душной кофты.
- Ты...эээ...Значит так, девка, неча тебе там делать, ясно? Неча! – сипло промолвил он, стараясь не смотреть Самозванке в глаза.
- Да что ты с ней мучаешься, Сем? Пускай вон идет, - крикнул Клевец, лениво вертя в руках дубинку. – Иначе поможем.
- Понятно... – Невозмутимо протянула Клара, внимательно изучая черты лица Семги. – А вы точно уверены в том что мне нельзя туда?..
Служивый покрылся неровными красными пятнами. Злоба на этот день, эту малявку, эту работу и этот город, пробила брешь в его непроницаемой плотине внешнего спокойствия.
- Я?! А ну... – договорить он не успел.
Сегодня у Клары был тяжелый день. Ей не нравился этот город, ей не нравился Термитник, в который её, почему-то, неудержимо тянуло, ей не нравился этот тупой постовой...
Поэтому она просто резко взмахнула ладонью, словно разрубая некую незримую нить. И Семга, так и не успевший додумать, что именно сказать наглой малолетке, упал на землю. Сознание его провалилось в глубокую, спасительную тьму. За которой не было ни дыхания, ни жизни, не было ничего.
Мышцы сфинктера разжались, и на штанах того, что было Семгой, появилось мерзкое коричневато-бурое пятно. Воняло немилосердно. К горлу Клары подступила тошнота...
«Да...Да как же так...Я же... Я же не хотела! Не хотела... Он должен был уснуть!» - ошеломленно подумала она, и паника медленно начала охватывать её разум.
- Да ты... - поперхнулся второй, переводя обезумевший взгляд с мертвого Сёма на девочку. - Ах ты паскуда! Убью, г-гадина!..
Клевец хватил по воздуху дубинкой, и чуть не упал, споткнувшись на ровном месте - палка вылетела из переставших слушаться пальцев, глухо стукнув об землю. Глаза патрульного поймались в ловушку глаз Самозванки, и наотрез отказались двигаться.
- Т-т-ты... убирайся, уходи, уходи, ты к-кто такая, господи...
Он пятился, медленно и дрожа всем телом, на подгибающихся ногах почти отползал от Клары, пока не уперся спиной в холодную стену Термитника. Тогда Клевец отчаяно взвизгнул, и что есть духу припустил между Долгим и Коротким корпусом, в сторону Боен, куда проход не загораживала эта... это... создание. Все мысли покинули голову несчастного стража, заместившись одной - бежать, бежать, бежатьбежатьбежать!
Опасно, промелькнуло в голове Клары. Четкое понимание прокрадывалось в затылок - если он сейчас убежит, то потом расскажет остальным. Догнать?
- Стой, стой! – Крикнула Клара, словно цепляясь за соломинку, силясь хоть что-нибудь объяснить непонятливому патрульному, словно пытаясь донести до него простую мысль «Я – Клара, я не несу зла!»...но куда там! Клевец, испуганный до полусмерти, лишь ещё сильнее припустил и вскоре скрылся, оставив Клару наедине с вырубившимся Семгой и смутным беспокойством.
«Во что же мне это вылетит, чем мне придется за это заплатить?»
Клара, она же Самозванка, она же Чудотворница, подавленная, перешагнула через тело патрульного и толкнула двери Термитника.
За ними было темно.
И слышались шорохи и скрипы. Где-то впереди мелькал почти незаметный свет, но в коридоре от входа Клара шла почти на ощупь, касаясь руками истлевших деревянных опор. Опасно, опасно... вдруг следующим шагом она наткнется на труп? И почему тот старик просил "позаботиться о детях"? Со здешними обитателями что-то случилось?.. и где они вообще?
Страшно.
Страшно так, что хотелось самым позорным образом убежать, скрыться, исчезнуть. Темно. Где-то там виднелся маленький маячок света... И Клара шла на него, подобно бабочке, что летит к фонарику. На минутку, в её голову закралась мысль о том, что бабочкам должно быть тоже страшно, одним, в темноте. Вот они и летят... На свет. К огню. К смерти.
- И ночь... Придет к тебе, закроет глазки и из спринцовки посыплет сном реснички... Парам...Парам... – Тихонько пела она, лишь для одной цели – отвлечься. Отвлечься и ни-че-го не слышать. Ни шорохов, ни шума. Страшно.
Коридор поворачивает, и Клару вдруг обнимает большое пустое пространство. Огромное - сюда бы, наверное, поместился пузатый "Сгусток", дом Ольгимских, и еще осталось бы место. Как же много людей здесь живет...
Огоньки помаргивают откуда-то сверху, с ярусов, и тусклый свет дает возможность оценить размеры Долгого корпуса. С балок свисают воловьи туши, потемневшие клочья сырого мяса с коричневыми разводами. На полу - какой-то непонятный покров, несколько разбросанных куч то ли тряпья, то ли костей и шкур...
от них едва уловимый кисло-сладкий затхлый запах. Вот рядом лестница, большая, широкая, где пятеро пройдут свободно в ряд - перегорожена ящиками так, что не подняться. А сверху слышатся голоса, шепоты, говор - как будто один слитный. И не разобрать слов, кажется, что вовсе не по-человечески говорят.
Вскрик и стон. Кто-то хрипит, как задушенная птица, совсем рядом. Клара оглядывается, но здесь, на первом ярусе по-прежнему никого нет. Кроме...
Сверху раздается еще один крик, и Клара видит, как с третьего яруса падает человек. Падает не сам - его сбрасывают. Одетый в лохмотья и весь замотанный в какую-то грубую дерюгу; мелькает неестественно-белое лицо, и с хрустом переломанной куклы он шлепается в кучу на полу. Только тогда приходит понимание - это не отходы с мясных промыслов. Это люди. Много мертвых мясников, сваленных как попало, сброшенных сверху. Они невыносимо смердят, и над ними, кажется, витает грязное бурое облако скалящихся призрачных черепов - иди сюда! поближе! чуть-чуть поближе, и мы тебя приласкаем...
Бежать! Бежать отсюда, с этой свалки трупов!
(наводили ужас Черон и Джен-кун)

Гаруспик с Кларой...в разных позах...

Покинув территорию Стержня, Гаруспик спрятался под козырёк крыльца одного из домов неподалёку и вытащил из нагрудного кармана бумаги, что передал ему спичка. Судя по всему, они были чем-то вроде дневника Исидора: какие-то рецепты, описание приготовления таинственной «мёртвой каши», непонятно, для чего применяемой, странные символы алфавита степняков и совсем уж загадочные значки.
«Что отец имел ввиду? – думал Артемий, просматривая лист за одним. – Рецепты, тут всё ясно, чертежи какие-то, значки… всё это очень странно»
Через некоторое время, он понял, что от бумаг толку мало, во всяком случае, пока. Спать, есть или пить не хотелось, так что, разум Гаруспика вновь вернулся к поискам отца.
- Сабуров говорил о Термитнике, - вслух размышлял Бурах-младший, убирая листы и выходя под дождь. – Всё равно туда надо зайти. Буду приветствовать одонгов и мясников.
От него шарахнулась какая-то девица с лицом Женщины-Трудной-Судьбы, видимо, приняв за сумасшедшего. Гаруспик усмехнулся. Менху, не важно, чем они занимаются, всегда создают такое впечатление у тех, кто не понимает внутренней сути их поступков. Дорога ложилась под ноги без изысков, так отдаётся на сеновале девушка-простушка, так танцует Твириновая Невеста, легко, естественно, как дано от Матери Бодхо.
Да, город изменился, но громаду Боен, веками торчавшую из земли в Степи, было трудно не заметить, так же, как и два корпуса Термитника, прилепившиеся к Бойням, как насекомое-паразит. Когда Гаруспик подошёл ко входу, дождь уже прекратился, но грязь ещё не успела засохнуть. Будь Артемий более наблюдательным, он бы заметил весьма странные, смазанные следы в грязи у входа. Такие, словно кто-то во все лопатки удирал отсюда, но вот скорчившегося и воняющего, как сельский сортир мужчину, он пропустить не мог.
«Что это с ним? – подумал Гаруспик.- Болен…нет, кажется, просто перепил. У меня нет времени»
Толкнув дверь, Артемий вошёл в темноту термитника и улыбнулся. Ему нравилась темнота.
Многие подтвердят, хотя и не скажут это слишком уж уверенно, что темнота – друг полночных зверей, маньяков, убийц, грабителей, но... Никак не входит в этот список маленькая и хрупкая девочка по имени Клара.
А посему, Самозванка, не разбирая дороги, бежала к выходу, падала и поднималась, дыхание её сбилось от страха, а сердце тамтамами стучало в груди.
«Бежать! Бежать отсюда!» - кричал ей истерически рассудок, и она покорилась жуткому приказу...
Как только Гаруспик открыл двери Термитника, из мрачной темноты, выбежала та самая девчонка, что он видел чуть ранее...
Клара, не видя ничего перед глазами, ударилась обо что-то очень твердое (это «что-то», несомненно, было грудью Артемия) и упала на землю все еще ничего не соображая от страха.
Когда в Бураха-младшего врезалось нечто, он от неожиданности, отпрянул и выхватил нож .
- Кто здесь! - волчьи глаза Гаруспика шарили по темноте, надеясь заметить резкое движение, до того, как станет поздно

Клара не ответила. Она, тяжело дыша, лишь молча смотрела на Артемия полными страха глазами. Тонкие ручки Самозванки чуть подрагивали. Казалось, она до конца своей жизни не забудет тот ужас, что увидела минутой раньше. Трупы... Смрад... Темнота... Боль... Куклы. Словно горка кукол. Старых, забытых, сломанных кукол, с которыми уже неинтересно, которым давно пора на свалку.
- Т-та...Т-та-ам... – с дрожью в голосе произнесла Самозванка, слепо щурясь. Сейчас ей был виден лишь грозный силуэт, страшный, очень страшный. Ей казалось, сейчас он возьмет и утащит туда, обратно в темноту.
- Т-та-м...- запинаясь, шептала она, не в силах справиться с предавшим свою хозяйку голосом.
Проморгавшись и привыкнув к новому освещению, Артемий с удивлением обнаружил перед собой ту самую девочку. с которой говорил на улице.
- Успокойся, - сказал он, убирая нож. - Что там случилось?
Он шагнул ближе к Самозванке.
Клара словно бы и не заметила вопроса. Сейчас она была полностью во власти той страшной картинки, что она увидела. Сознание почти покинуло её, и руки перестали дрожать. Некоторое время она невидяще смотрела на Гаруспика, а затем тихим и монотонным голосом промолвила:
- Там... Трупы. Много. Горы. Кровь. Вонь. Грязь. Ужас. Смерть. Там...Скверна.


"Так. Хорошо же я в Термитник сходил!" - подумал он, снова доставая нож.
- Не бойся, я хочу помочь, - Гаруспик осторожно, но крепко прижал руки Клары к её торсу и сделал маленький, еле-еле заметный разрез за ухом. Царапина, из которой выступило всего лишь несколько капель крови.
"Искусство, сын, в том, чтобы малым деянием добиться великих последствий", - учил когда-то Исидор, и сейчас сын старался идти стопами отца.
А девочка и не пыталась вырываться. Устало прикрыв глаза, она даже не заметила прикосновения холодной стали, а лишь твердила, тихо, почти неслышно:
- Там плохо. Там очень плохо. Черепа витают над мертвецами, они зовут, они шепчут, разговаривают с тобой...
Затем, Самозванка перевела дыхание и покачала головой. Когда она вновь начала говорить, в её голосе слышался все еще не до конца исчезнувший страх.
- Не ходи туда, там плохо. Не ходи, пожалуйста...
- Что случилось? - Гаруспик очень старался представить, что перед ним всего лишь пациент, у которого надо взять анамнез. Да, хирургам редко приходится этим заниматься, однако, их этому учат. Вдруг медсестёр рядом не будет? Мораль: любой врач должен уметь говорить с пациентом. А эта девочка пациент, да. Не подозреваемая в нападении на отца., а пациент. О ней позаботиться надо.
- Ты меня слышишь, но не слушаешь! Слушай! Пожалуйста! – вскрикнула Клара, отстранившись от хирурга. – Там... Живодерня. Там... Я не знаю что. Там очень страшно, понимаешь? Не просто ужасы, сказки, а смертельно опасный ужас, веришь?! Там можно умереть...
Самозванка сжала виски ладонями. Вспышки-картинки возникали в её голове помимо воли. Разум тоже предал Клару. Тоже. Вот чучелко из плоти и крови падает, на лице его страх и отчаяние, вот оно падает на гору из таких же чучелок, и становится очередным притоком в реке смерти и боли.
- Мертвые. Там... Не знаю... Не знаю, почему они так жестоки, эти мясники. Они их убивают, своих убивают. Почему? Что же это такое? Они... Они убивают людей. Скидывают их. Трупное разложение, смрад... Но не только, не только. Там есть что-то еще, что-то более ужасное. Как будто монстр, как будто оно живое. Не человек, не зверь, не дух. Это не наваждение, совсем не наваждение.
Клара запнулась, ища подходящее сравнение.
- Так... Представь как будто... У тебя в голове говорят голоса... И они зовут тебя к себе. И ты знаешь что они лживы, и хотят тебе зла, но очень трудно устоять... Не ходи туда.
"Надо", - хотел ответить Гаруспик, но почему-то осёкся. Странное ощущение, словно его собственные линии тела зашевелились под кожей. К горлу подкатил комок, а сфинктер позорно сжался отвечая на холодную волну внизу живота.
- Да, - тихо сказал Артемий. - Надо уходить отсюда. Быстро!
Он не знал, почему именно быстро. Никаких признаков опасности не было, но, Гаруспик был уверен, чем дольше они тут задерживаются, тем короче становятся линии их жизни. Бурах - младший всегда был крепким человеком, а потому, тело Самозванки показалось ему почти невесомым, когда он закинул её на плечо и рванул с места обратно к двери. Бежал он по-волчьи, огромными скачками, покрывая расстояние. Дверь отлетела с пути Гаруспика в сторону, а в глаза ударил свет.
- Мать! - помянул Артемий Бодхо и с трудом затормозил. - К...Клара, ты цела?
Клара довольно долго молчала. Её довольно сильно мутило после увиденного и испытанного, ноги были словно ватные, а в голове плыл серый-серый туман.
- Я... Нет, не в порядке, Бурах. Не в порядке, - сипло ответила она. Находиться в таком положении было довольно тяжело, и Клара боялась, что ее вырвет прямо там.
- ... Нужно кому-нибудь сообщить... Нужно всем сказать... Оно же всех убьет! Ты сам не чувствовал? – Спросила она, помотав головой.
- ...И еще... Опусти меня, пожалуйста.
- Да, надо, - кивнул Гаруспик, осторожно ссаживая девочку. - Здесь нужен Сабуров и его власть. Ты знаешь, где он живёт?
Клара прижала ладонь ко рту и медленно покачала головой. Сдержав рвотные позывы, она глубоко вдохнула и ответила:
- Сабуров...Сабуров, Сабуров... Нет, я его не знаю. Он местный патриарх?.. Но... Я не знаю. Если он правитель, то он должен знать ЧТО творится в его вотчине. И если он знает, выводы напрашиваются сами... Нужен кто-то... Не знаю, Бурах. Я здесь слишком мало пробыла.

- Пойдёшь туда, - гаруспик махнул рукой в нужном направлении, - выйдешь к Горхону...это река такая. Пойдёшь по течению до пересечения с другой рекой, Жилкой. Потом вниз по её набережной, там будет такой дом большой, окружённый оградой. Там и живёт Александр Сабуров. Скажи ему, что пришла от меня, и что в Термитнике творится неладное...расскажешь, в общем! Если заблудишься. спроси у местных, где находится Стержень, так этот дом называется.
Клара, вздрогнула и оглянулась на темную дверь Термитника. В глазах ее промелькнула тень страха. Затем, кивнув, она быстрым шагом ушла из этого жуткого места.

(писано во не здравом уме и не твёрдой памяти, напару с Genazi)

(усталый Гаруспик и немного скромного трагика)

Проводив взглядом поспешно удаляющуюся Самозванку, Гаруспик обернулся к всё ещё постанывающему человеку. Хирургических перчаток у него не было, так что, вместо них он натянул обычные, кожаные и приступил к осмотру. Для начала, хирург перевернул человека на спину и осмотрел.
"Поверждений не видно, мать Бодхо, ну и воняет же он, опростался, наверное, - думал он, быстро прощупывая пульс и ощупывая человека взглядом. - Зрачки сужены, на раздражители не реагирует...почти, линии...Бос Турох, что с его линиями?!"
Скорчившийся у ног Гаруспика патрульный выглядел почти живым комком поселившейся внутри боли. Несмотря на отсутствие ран или порезов, он терзался непрекращающимися судорогами. Мышцы живота, который он обхватил руками, нервно сводило. Бураха он, кажется, то ли не замечал, то ли не имел сил реагировать - просто скрючился в комок плоти, слабо шевелящей ногами, и стонал.
Немного подумав, Артемий достал нож и сильно приложил бедолагу рукоятью в основание черепа, за неимением лучшей анестезии и оставил на месте. Скоро должны были прибыть люди Сабурова, им и разбираться. Патрульный охнул и обмяк, а Гаруспик пожал плечами и зашагал в противоположную Горхону сторону. Искать отца в Степи не было никакого смысла, но он помнил, что Капелла упоминала какого-то Ноткина, живущего на Складах.
"Стоит познакомится с ним, если уж линия его судьбы рядом с моей", - подумал Артемий, неутомимо шагая
Судьба, однако, повернулась к служителю менху неожиданной стороной. Еще до того, как он оставил позади белесые очертания Долгого Корпуса, ставшего мортуарием, подобный которому и не снился школе "Танатика", линия его жизни свернула в сторону.
Нельзя сказать, чтобы ощущение это было неожиданным. Дух Гаруспика взяла непрошенная мысль, она назойливо билась в стенках черепа и твердила свою горькую правду. Мысль говорила, что Артемий Бурах, младший из рода Бурахов, разбирающийся в линиях тел человеческих и звериных, не видит других линий. Линий, покрывающих тело огромного существа, на плоти которого был воздвигнут город... существа, чья сущность была - город! Мысль твердила, что Гаруспик заблудился. Идет, не зная куда, и ищет, не зная, что. Где-то внутри этого огромного живого организма потерялся его отец, и исчезновение это было лишь первым камушком лавины, которая грозила обрушиться - вторым было страшное положение в Термитнике...
Где-то ты пропустил нужную тропинку, линию, которой можно было начать чудовищно сложный ритуал раскрытия этого колосса, и обнаружить тайну, спрятанную в нем.
Но он любит тебя, Гаруспик. Он хочет помочь тебе, хочет лечь под твой нож и умереть, раскрыв тебе тайну.
Проходя мимо Сырых Застроек и сворачивая к Жилке, Артемий встретил свою линию.
Из редкой толпы людей навстречу Гаруспику бросилась женщина. Широко раскрытые глаза, короткие, неопрятно свисающие пакли волос, невысокая, какая-то скошенная и совсем некрасивая, ни осанкой, ни лицом - словно и не человек вовсе.
- Ты! - выдохнула она, хватая его за руку. Ладонь горячая, как будто кровь кипит... - Ты пришел!.. и опоздал.
- Кто ты? - этот вопрос въелся в губы Гаруспика за этот день, как въедается в кожу пыль и твириновая пыльца, если долго идти по Степи весной. - Откуда ты меня знаешь?
- Я, - монотонно уронила она, не отпуская руки Бураха, - я - Саба, я Эспэ-Инун, я вещь, из Степи приходящая. Другие называют меня Оспиной. Я искала тебя, Гаруспик. Догадываешься, зачем?
Гаруспик устал. Нет, не телом или разумом, одна подготовка к выпускному экзамену по оперативной хирургии была куда более выматывающей. чем сегодняшний день. Он устал душой. Тем самым "чем-то", которое окрашивает мир чувствами, делает его ярким и живым, а потому. на встречу с Оспиной он прореагировал весьма бедно.
- Нет, - голос Гаруспика был глух. - Я не знаю, но скажи мне, Приходящая, мой отец в Степи?
Это было не безразличие, а какой-то вязкий кисель, приглушающий всё приходящее снаружи и исходящее изнутри.

Гаруспик. Теперь, совсем Гаруспик.

(всё с тем же скромным трагиком)

- Он в Степи, - был ответ. - Но ты его не найдешь. И тот, кто сбивает сейчас ноги в зарослях твири, доктор, тоже не найдет. Никто не найдет Исидора... пока не будет знать, что искать.
Оспина освободила Гаруспика от своей жгучей хватки, и, рывком подняв голову, нащупала его глаза. Это было сродни апоплексическому удару - в голове потемнело, город померк, остались только темные, разъедающе-коричневые глаза перед лицом Бураха. Он понял, что эти глаза с легкостью съедят его, что в их пустоте поместится не один Артемий, а два, три, много маленьких Гаруспиков, запертых в стенах отчаяния - и это встряхнуло его.
От нее веяло морозным, продирающим холодом.

- Я видела его, - голос ее был таким же пустым, как и взгляд. - Видела ночью прошлого дня, когда он возвращался откуда-то. Может, из Боен, может быть, из Города... Знаешь, Гаруспик, он шел умирать. Я испугалась подойти к нему. Веришь? Потом я рванулась вслед, хотела вернуть его, но так на меня... взглянул, как ударил наотмашь, что я упала прямо на месте, в зарослях ковыля. Ты опоздал, Гаруспик. Твой отец, знающий линии, мертв. Я не знаю, что могло убить его, что могло заставить его уйти умирать. Но он шел за этим.

Гаруспик неожиданно сгорбился. Очень сильно. Словно у него из позвоночника вытащили штырь, позволявший ему весь это день держаться прямо. И колени начали подгибаться как-то нездорово, но это продолжалось лишь прау секунд. Артемий Бурах выпрямился так резко, что позвонки его слышимо хрустнули.
- Я знаю это, ещё с утра, - сказал он, глядя прямо в глаза Оспины, удерживая её взгляд, как держат за горло. - И теперь ты, Эспэ-Инун, будешь свидетелем. что я беру на себя долг и принимаю наследство отца, что я - Артемий, старший в роду Бурахов, менху и Гаруспик. Ты слышала?
- Ты? - она нервно засмеялась, как будто падая в истерику. - Ты? Ты, ты... - Оспина на миг запнулась, поймав взгляд Гаруспика, но не переменив выражения лица, - Да. Я признаю тебя, старший в роду Служителей. Перенимай наследство и готовься. Я не знаю, что наступит, но мне уже хочется вскрыть жилы от ужаса видений грядущего - чтобы не так больно было потом умирать... Ты теперь будешь защищать, Гаруспик. Я, ничтожная, признала тебя, но Мать - еще нет. Верши по воле своей, отмечен будешь по делам своим.
Она немного помолчала, опустив голову, и потом резко снова встрепенулась, застыв в мертвой позе со склоненной набок головой.
- Ты найдешь отца? Предашь его Матери? Прольешь кровь над его могилой?
- Найду, - кивнул менху. Его слегка трясло, непонятно от чего. - У тебя нет права раскрывать тело, даже своё. Ты знаешь, где искать отца?
- Не знаю. Я видела его далеко за Станцией, ищи, ищи... не о том ты думаешь, Гаруспик! - вдруг взвилась она. - Подсказок ждешь, помощи, наставлений... Кончилась твоя учеба - принимай! Думай, слушай Степь, ищи ответы - ты сам!.. Ты пойми, - голос вдруг упал до еле слышного шепота, - Исидор шел умирать. Умирать, понимаешь? Уходил от людей, не хотел оставлять им свое тело. Почему - знаешь? Я не знаю... Но если людей города он хотел сберечь, то и к одонгам бы не пошел. Пошел бы туда, где не живут степняки. Где вообще люди не живут. Ищи, мой милый. Найдешь...
- Найду, - кивнул Гаруспик. - Ты знаешь Ноткина и Таю Тычик? Так вот, передай им, что их я тоже найду. До встречи.
Он пошёл дальше, лишь на миллиметр разминувшись с этим странным существом. Он, Гаруспик, менху, Артемий Бурах знал лишь одно место, куда мог пойти умирать его отец. Древний курган Раги, место для приношений, жертв и смерти. Странное место, узелок в линиях, который нельзя размыкать, но над которым можно размыкать всё. Гаруспик знал, что город туда не дотянулся. Одонги бы не пустили, да, и страшно представить, что случилось бы с безумцами, решившими селиться рядом.

Бакалавр, Лара Равель.
(и, конечно, Вуззл)

Уже привычным (в который раз за день?) маршрутом Бакалавр направился к дому Лары. Конечно, в том, что вот уже дважды ему так и не удалось войти внутрь, можно было разглядеть руку провидения, но Данковский в провидение не верил.
Аптека. Полуразрушенная лестница, тянущаяся к небесам. Он сегодня определенно уже видел одну такую, только в другом районе. Вот и маленький аккуратный Приют, примостившийся среди кирпично-пыльных домов обыкновенных горожан. Оглянувшись на всякий случай – не отвлечет ли кто-нибудь еще? – Даниил поднялся на крыльцо. Постучал в дверь.
К счастью, в этот раз Даниила никто не окликнул.
Спустя минуту дверь отворилась. На пороге стояла молодая женщина. Короткие черные волосы зачесаны набок, светлые голубые глаза смотрят печально и ласково... Ее можно было бы счесть красивой, если бы не скорбное выражение, застывшее на лице.
- Чем я могу вам помочь? – слабое движение губ, вероятно, должно было обозначать улыбку.
- Лара Равель - это вы? - вопрос больше звучал как утверждение. - Я Даниил Данковский, бакалавр. Мне сказали, что у вас можно остановиться. Я оказался в не совсем удобной ситуации, приехав в этот город... фактически на улице, и вот ищу приюта.
Он улыбнулся - каламбур вышел невольно.
- Да, конечно, - она чуть отодвинулась в сторону, пропуская гостя в дом. – Я сделаю для вас все, чем смогу. Вам, должно быть, наш город показался негостеприимным? Поверьте мне, это не так. Просто приезжему трудно сразу разобраться в здешних порядках.
- Спасибо вам, - кивнул Даниил. - Негостеприимным... не знаю. После столицы это место выглядит... не знаю даже, как сказать. Странным, пожалуй так. Надеюсь, я не стесню вас?
- Ничуть, - Лара прикрыла дверь за спиной Данковского, – у меня всегда много людей, а сегодня здесь так пусто.. Одиноко.
Она помолчала, словно задумалась о чем-то.
- Только, пожалуйста, говори мне «ты». Я так привыкла, - улыбка не удалась Ларе и на этот раз, но, по крайней мере теперь не казалось, что она готова расплакаться.
Бакалавр поставил саквояж на тумбочку у входа; поискав глазами вешалку, снял плащ.
- Как скажешь, - кивнул он. - У тебя... случилось что-то? Ты так печально выглядишь. Впрочем, я, конечно, не вправе интересоваться.
- Поводов для беспокойства всегда хватает, - ответила Лара уклончиво. – А ты выглядишь усталым. Ох, да что же это я… Ты, должно быть голоден?
Не дожидаясь ответа, она заторопилась на кухню.
Только тут Данковский вспомнил, что с утра во рту не было ни крошки. И ни капли, с горечью подумал он о твирине, который так и не попробовал. Наверное, к счастью – вряд ли Сабуров встретил его благосклоннее, если бы столичный бакалавр был под хмелем.
Интересно, быстро от этого твирина пьянеют? И насколько сильно?
- Голоден, - признался Даниил. – Как собака. Может, я тебе чем-нибудь помогу? – и он отправился следом за Ларой.
Конечно, в кулинарии экспертом он не был, но постоянно пребывая в гордом одиночестве и не имея лишних денег, чтобы обедать в столовых, Даниил научился готовить… по крайней мере, сносно.
- Видела? Нет, - она удивленно распахнула глаза, - просто ты и правда выглядишь измотанным. Значит, я угадала?
На столе перед бакалавром незаметно, как-то само собой появилось нарезанное тонкими ломтиками розовое мясо, несколько ломтей хлеба, шкварчащая яичница.
- Угадала, - эхом повторил Данковский, не отрывая взгляда от своего позднего завтрака. - Восхитительно…
Следующие несколько минут он был занят исключительно утолением голода. Нож и вилка звенели металлом по тарелке, выстукивая немелодичный ритм. Наконец, с едой было покончено.
Довольный донельзя, бакалавр откинулся на спинку стула.
- Да… восхитительно, - еще раз произнес он. – Лара, ты только что спасла мне жизнь.
- Надолго ты к нам? - Лара вопросительно взглянула на бакалавра, но вдруг поняла, сколь двусмысленно прозвучал вопрос. – Нет-нет, – поспешила объяснить она, - ты меня совсем не стесняешь, я и правда рада, что ты заглянул в Приют. Но такие знаменитые люди редко у нас задерживаются. Должно быть, наш город кажется им скучным…
"Знаменитость, да уж", горько подумал он. "Моя "Танатика" потерпела настолько громкий крах, что кто-то услышал о нем даже здесь"
- Дня на два-три, наверное, - вздохнул Даниил. - Потом посмотрим. Я все же не оставляю надежд уладить свои дела. А часто у вас бывают знаменитые люди? Зачем, интересно?..
Немного помолчав, он добавил:
- Рад, что не стесняю, но... как мне отблагодарить тебя за теплый прием и необыкновенно вкусную еду?
- Нечасто, - Лара вздохнула так, словно редкие визиты знаменитостей и правда ее волновали. – Не надо благодарить. Пустой Приют – это так печально… Ты отдыхай пока, можешь поспать, если хочешь. Пойдем, я покажу тебе комнату.

Гаруспик

(с Черроном)

Перебравшись через насыпь железной дороги, и оставив позади кладбищенскую ограду, Гаруспик шёл к кургану Раги. Жёсткие плети степной травы хлестали его по ногам, но высокие, армейского образца, ботинки и плотные брюки защищали ноги от порезов. Ходьба по Степи вызывала воспоминания об отце. Об его уроках, об интересных и мудрых притчах, о терпком запахе твириновых настоев…
«Надо найти лабораторию отца, - кстати подумал Артемий, - Там должен быть перегонный аппарат».
Курган приближался, возвышаясь над Степью горделивым памятником самому себе. Наверх вели стёртые каменные ступени, грозящие осыпаться, а на самой вершине, Гаруспик точно помнил, стояла алтарная плита. Такая древняя, что, казалось, была здесь задолго до прихода первых людей. Гаруспик поставил ногу на первую ступень и медленно пошёл вперёд.
Он поднимался выше и выше, и ветер яростно трепетал его куртку, пока курган не показал свою вершину. Гаруспика ждало тяжкое разочарование - здесь никого не было. Старая, потрескавшаяся и выбеленная дождями плита, стояла девственно чистой, и не было никаких намеков на то, что здесь за последнее время кто-нибудь был. Да и то сказать - пройдет человек, примнется твирь, и выпрямится... Степь не сохраняет следов.
Никого. Совсем никого. Где-то посреди этой грязно-коричневого, дурманно пахнущего моря трав, уходящего под горизонт, блуждает - или уже мертв - Исидор. Загадка Оспины терзает больную голову, и нет ответа, ничего нет, кроме ответа, но и его куда-то спрятали...
- Никто не найдёт Исидора, - вслух повтори Гаруспик слова Оспины, - пока не будет знать, что искать... Пока не будет знать... Что искать. Искать.
Слова. Слова-вопросы, слова-ответы, которые перерождаются в новые вопросы и так далее, ибо вопрос уже несёт в себе ответ, а ответ следующий вопрос. Гаруспику казалось, что если, спросить Степь погромче, она тут же ответит, и он говорил всё тише.
- Где мой отец? - шёпот Артемия сливался с неясным шёпотом вокруг. - Где? Мой отец? Где? Мой? Отец?
"Видела ночью прошлого дня, когда он возвращался откуда-то. Может, из Боен, может быть, из Города...", - вспомнил он слова Оспины.
- Да кто сказал, что отец ушёл в Степь? - менху продолжил размышлять вслух, спускаясь с кургана. - Он мог пойти по железной дороге...на склады и дальше. Да. Да...
На этот раз, Гаруспик бежал, не обращая внимания на траву и ветер, дующий в лицо.
Степь бурым полотном разворачивалась ему навстречу.
Кладбище. Серые каменные стены, кажется промельк какой-то тени, но - никого.
Стучат в ушах маленькие барабанчики, много-много...
Угрюмый завод. Покосившийся забор в тени его... Изгородь, за которой мечутся перепуганные чем-то быки, чей вой еще долго отдается эхом в голове Гаруспика, когда он пробегает мимо. Никого.
Шпалы железной дороги, криво уложенные в насыпь. В той стороне, откуда убегает Бурах, она ведет в Бойни, въезжает прямо в широкий черный зев, Ворота Скорби. Зачем, когда бычьи туши вывозятся по канатной дороге? Что везли по этой дороге, где уже несколько лет, кажется, не было поездов?.. и людей. Никого.
Слева мелькает мост - никого, впереди огромная и ржавая станция - никого, и тишина вокруг, и ноги устают бежать, и склады безнадежно виднеются серым пятном вдали - не надо туда идти, потому что там тоже никого...
Артемий остановился и согнулся, пытаясь отдышаться. Даже его закалённому организму, такие перегрузки бесследно с рук не сходили.
"Надо ходить, - вспомнил он, развернулся и двинулся обратно к заводу.- Ходить и дышать"
Снова знакомые пейзажи... и снова никакого намека на присутствие людей. Кажется, непонятные и тревожные события, развернувшиеся в городе, собрали всех его обитателей внутри, и никому не было дела до происходящего в степи. Гаруспик только сейчас, опершись о хлипкую изгородь, понял, насколько он здесь один. Брошенный заводской корпус, куда никто не придет... и что за дела Исидору могли понадобиться здесь? Он будет искать весь наступающий вечер, всю ночь, а потом в полночь что-то неумолимо переменится, и он поймет, что проиграл, упустил, не нашел...
С другой стороны загороди бродили быки, изредка косясь на человека немыми глазами. То и дело кто-то поднимал морду к небу, и издавал то самое тоскливое мычание, что запомнилось Артемию. Отпевальная - просилось на ум. Траур. О быках забыли, пастух не пришел выгнать их в степь, а может быть, этих отделили на убой, и завтра их погонят в жерло Боен, где мясники будут делать их едой и воздавать подношения Суок.
И здесь не было никого, кроме, пожалуй, приближавшейся со стороны канатной дороги маленькой темной фигурки, с трудом различимой в наступающих сумерках. Кажется, или нет? - она машет рукой, и если кроме Гаруспика здесь одни только дети Боса Нудра, то...
Человек приближался, и было уже ясно, что идет он именно к загону и Гаруспику. Понимание пришло почти сразу - хоть поначалу и мелькнула безумная мысль о том, что отец, Исидор возвращался - но конечно, это был не старейшина Бурахов. Только один человек бродил по Степи этим днем. Искал, сбиваясь с ног, проклинал солнце и тяжелый запах твири, искал то же самое, что и Гаруспик, но не находил - потому что не мог найти.
Стах Рубин, сгорбившись, поднимался по насыпи к железной дороге. Солнце било ему в лицо, он щурился, и тень ползла за его спиной нехотя, как будто хотела остаться позади.
- Я не нашел ничего, - устало выдохнул он, садясь рядом с Гаруспиком. - Как твои поиски?
- Ничего, - покачал головой Артемий. - На кургане Раги отца нет. Его видела Оспина, но куда он пошёл - не знает. Говорила, что его не найдёт никто, пока не узнает, что ищет
- Проклятье!.. - Рубин с бессильной злости врезал кулаком по рельсе, сбив костяшки. - Она сочиняет загадки, а Исидор может быть шабнак знает где... Курган я осмотрел в первую очередь. Прошелся вдоль всей канатной, встречного Червя тряс, что только душу не выбил - молчит, не знает... Был за Станцией, даже за тупиковую ветку уходил - ни следа. Попробовал постучаться к Мишке, но ее не было. А что дома? Или в бумагах? Он не оставлял никакого намека?
Гаруспик вынул из кармана записку, найденную дома.
- "Шесть часов, самое большее - полдня назад.
Чр. - 12, м. - 10.
Согар, Лавга, Малч, Тэхэ, Укюрч." - прочитал он вслух. - Как хочешь, так и понимай.
Стах озадаченно воззрился на бумажку, перевернул ее, и, не обнаружив оборотного текста, вчитался заново.
- Согар, Лавга, Малч... Слышу первый раз. Степное наречие, это точно, но это не названия мест, я во всем городе таких не помню. Может быть, имена? Имена одонгов... Вроде бы похоже, но зачем они Исидору?
- Полдня, шесть часов назад... что было шесть часов назад? Где-то тогда и пропал Исидор, но записка может быть написана когда угодно. Буквы и цифры - понятия не имею, что это значит...
Рубин тряхнул головой. Бессилие накатывало все сильнее и сильнее, а единственный оставшийся путь почему-то казался ему ведущим глубоко в отчаяние.
И все-таки надо было что-то делать, пока не упала ночь.
- Вот что, - он решительно поднялся и обернулся к Артемию. - Я не был еще на болотах. Они за Станцией, к югу, там растекается Глотка. Одному туда соваться под вечер - пропасть как нечего делать, но вдвоем должны пройти. Идешь?
- Пошли, - Артемий потянулся. словно долго-долго сидел в одной позе. - У тебя есть фонарь?

Самозванка и Анна Ангел. Знакомство

…А Самозванка шла. Шла меж домов, стараясь не оглядываться на страшный Термитник, стараясь не поднимать глаз от дороги, стараясь забыть о пережитом. Может быть, у неё получилось. Может быть – нет. Известно только то, что согбенная, уставшая и напуганная Клара шла, еле-еле передвигая ноги, так до конца и не сумевши отделаться от назойливой мысли:
«Чем же были те голоса, что звучали в моей голове? Чего они хотели?» - вопросы были… Тривиальны. Но что еще можно взять с очень несчастной, в данный момент, девочки, которая только что… Кажется заблудилась.
«И где же я?» - вяло осведомилось она сама у себя, оглядывая одинаковые домики, одинаковые улицы, ничем не отличающиеся от сотен своих собратьев. И сама же себе ответила: «Все еще в этом Городе. Сон все еще не кончился».
Потерев виски, она обернулась в поисках хоть кого-нибудь, кто помог бы ей выбраться из этого лабиринта.
Это было нелегко - люди как будто избегали Клару, вольно или невольно, и вокруг в непосредственной близости не было никого. Возможно, тому виной был сам квартал, слишком близкий к Бойням и Термитником. Гордые и увлеченные люди избирали местом прогулок и философских бесед скверы Узлов и аллеи Каменного Двора, дети предпочитали играть у Театра, да и вообще поближе к людям, и даже пьяницы старались расположиться ближе к реке или какой-никакой крыши над головой. Кожевники были безлюдны.
Вдали показалась крыша Стаматинского кабака и дом, весь построенный как бы в миноре, окаймленный зарослями черного кустарника. Странно, но здесь тоже было почти пустынно - то ли все собрались в кабак, то ли избрали местом своего пребывания иные, более спокойные уголки города. Чувствовали скверну из Термитника, может быть?..
Впрочем, кое-кого Самозванка увидела. Она стояла, опираясь у стены дома с покосившейся вывеской мясной лавки, неподалеку от ржавого мусорного бака... Девушка, молодая и светловолосая, выглядела невероятно усталой. Ее глаза, казалось, безвольно шарили по округе, один раз нашли Клару и проскользнули мимо, как будто не заметив.
Кларе большего и не требовалось. Лишь бы найти человека, который скажет где она, Самозванка, находится и как пройти к особняку Сабуровых. Медлить – непозволительная роскошь, девушка вполне может уйти, а второго шанса может так и не представиться. Посему, Клара осторожно, словно охотник боящийся спугнуть дичь, подошла к незнакомке. Некоторое время Самозванка просто молчала, не зная с чего начать разговор. Наконец, она решилась:
- ...Простите. Вы... Не знаете, где здесь находится имение Сабуровых? «Стержень», кажется...
Беловолосая дева подняла голову, нащупав взглядом Клару - и всю меланхоличную отрешенность снесло с нее, как ударом. Она вскрикнула, попятилась, не рассчитав, и уперлась в стену дома. Колени дрожали, ноги подкосились, и она осела на землю, не сводя смертно перепуганного взгляда с лица девочки.
- Т-ты! - она вскрикнула, попятилась, не рассчитав, и уперлась в стену дома. Колени дрожали, ноги подкосились, и она осела на землю, не сводя смертно перепуганного взгляда с лица девочки.
- Оставьте меня, прекратите, перестаньте, что я вам сделала?!. снова, снова, опять...
Клара уже устала удивляться, пугаться. Сейчас она была просто очень утомившимся ребенком. И ей очень хотелось закричать что-нибудь страшное. Что-нибудь такое, от чего все поймут: она – Клара, человек из плоти и крови, её не нужно пугаться, ей не нужно капать сок савьюра на глаза, не нужно искать под тонкой кожей следы костей и глины.
Но сил не было. Поэтому, Самозванка вымученно улыбнулась, и промолвила мягко:
- Милая, чего ты боишься? Не бойся, видишь – у меня ничего нет в руках. Я просто хотела у тебя спросить где здесь дом Сабуровых. Но тебе, по-моему, помощь требуется больше чем мне. Что случилось, милая?
-Ты... так ты не с ними?..
Кажется, смиренный голос действовал успокаивающе - незнакомка обессиленно склонила голову, подалась навстречу, и неожиданно разрыдалась прямо на руках у Клары.
...они ненавидели ее - все до одного! С того самого дня, как Анна поселилась в "Вербах", ее преследовали угрюмые лица, угрозы расправы и подброшенные записки, а однажды они всю ночь продили под окнами и молчали - только их жуткие собачьи маски скалились в окно, и было так страшно... А хуже всех - этот их предводитель, Хан, и в другой раз всю дверь ей исписали его именем, а под ним подписи других - неровные, кривые, детские... И на ступенях ее дома утром она находила мертвых котят. Ее заперли одну в пустом доме, и кричали, что она никогда не выйдет, а она перепуганная, как подстреленная птица, выбила окно и выпрягнула, едва не сломав ногу. За что, за что они так жестоки с ней? Она ведь никого не обидела, она всегда была добра к каждому. Ты, девочка, ты ведь не с ними, правда?.. ты такая милая, и глаза у тебя теплые, ласковые...

Тяжелым грузом повисла эта несчастная на груди Самозванки. Во всех смыслах. Сострадание, сострадание... Но как тяжело сострадать, когда свои беды льются через край чаши, когда самой хочется повиснуть у кого-нибудь на груди и плакать, плакать, проклинать судьбу, жаловаться, изливать боль. А потом, всхлипывая, поблагодарить за внимательность и спокойно заснуть.
Но. Вестницы не плачут. Вестницы не жалуются. Вестницы не клянут судьбу, чьею волею сами являются.
Поэтому, Клара только лишь тихонько поглаживала светлые и мягкие, как у ангела, волосы, шептала ласковые слова... Впрочем, сейчас, она могла шептать и оскорбления – не суть важно. Главное – интонация. А интонации в голосе Клары были утешающие. Как теплые капельки дождика на покрытую пеплом землю. Тут пока все выжжено, но... Клара умеет творить чудеса. Вестницы не боятся трудностей.
- Тссс, успокойся... Не бойся. Это ведь они тебя боятся. Иначе бы не делали таких глупых вещей. Нет, я не с ними, что ты, милая... Все хорошо, все хорошо...
Анна всхлипнула, отерла рукавом покрасневшие глаза, и попятившись, выпустила Клару из объятий.
- Спасибо... спасибо тебе, добрая девочка... откуда ты такая, ты же не из города? Не может быть в этом проклятом городе таких хороший людей... Ты заходи, заходи ко мне домой, милая, они тебя не тронут. А я тебя обогрею, обниму...
Все же Анна была слишком тяжела. Все-таки Клара была слишком хрупка. Но, с некоторым усилием она все же сдержала порыв самой броситься на шею Анне и воскликнуть: «Да, да! Мне холодно!». Что бы обогрели. Что бы приютили. Но слова незнакомца давили на Самозванку. Ломали её грезы.
«Он был прав, тот высокий человек с мертвыми глазами» - подумала она, кивая Анне со слегка натянутой улыбкой. «Но все же... Я думаю... Совсем немножечко отдыха мне не помешает»
- Спасибо тебе, милая. А меня просто зовут... Кларой. Зови меня Кларой. Да я не из города, я... я... Я пришла искать свою сестру, - В голосе её послышалась легкая неуверенность. Но неуверенность – не то что здесь нужно. Неуверенность – повод. Только дай им подцепить себя на крючок, и все.
- Знаешь, это очень долгая история... А мне так хочется чего-нибудь попить... Горячего.
- Пойдем, пойдем, конечно, - она поднялась, схватила Клару за руку, и побежала, оступаясь и оглядываясь на углах, к двери. Как будто боялась, что неведомые жестокие дети нападут на нее прямо здесь...
"Омут" оказался уродлив и мрачен, несмотря на все попытки хозяйки раскрасить его. Он давил, прижимал к полу, белая кошка из-за рамы картины хищно скалила зуба, а узоры на обоях завораживали взгляд: темнело в глазах, кружилась голова. Анна, усадив гостью за стол, через некоторой время вернулась с двумя бокалами чего-то дымящегося, и почти втиснула его Кларе в руки.
- Грог, - кивнула она, отхлебывая из своего бокала и заходясь тонким, едким кашлем. - Ты ведь... кх-хха!.. большая девочка, ты пьешь такое? Налила бы тебе молока с медом, да нет у меня...
Клара машинально отхлебнула немножко из бокала. Горячая жидкость протекла через глотку, прямо по пищеводу. Маленький огненный шарик загорелся внутри, а пустой желудок быстро расщепил пряное зелье. На вкус... На вкус... На вкус – гадость. Клара зажмурилась. Затем приоткрыла глаз и посмотрела на бокал.
«Нет, пить я это не смогу... Гадость... Но питье конечно противное, а бокал теплый» - так и сидела Самозванка, грея тонкие лапки о горячий бокал:
- Ну... Не знаю. Наверное, все же не настолько. Извини.
Затем, девочка оглянулась. Не то что бы ей здесь не нравилось, но место... Место абсолютно не ассоциировалось с его хозяйкой. Это как если певчую птичку поместить в массивную клетку для орлов... Или что там у этих птиц? А мысли-то путаются потихоньку.
- У тебя здесь... Красиво. Ты сама тут все так сделала? – осторожно спросила она, поглаживая гладкий стеклянный бок чаши.
От вопроса Анна неожиданно вздрогнула, едва не опрокинув бокал.
- Сама?.. Д-да, конечно. А почему ты спрашиваешь? И кстати, как тебя зовут?
Девочка пожала плечами. Реакция хозяйки не то что бы удивила её, но заставила чуть насторожиться. Все же, дети не так жестоки что бы просто так подстерегать невинную.
- Ну... Просто...Это место, оно на тебя не похоже, знаешь? Ты такая светленькая, славная. Хотя, я просто еще мало знаю. А меня зовут Кларой. Я же говорила... Хотя... Может и не говорила.
- Кла-ара... - протянула хозяйка дома, снова примеряясь к бокалу. - Разве они некрасивы, Вербы? Хотя мне и самой тут иногда страшно, милая... одной особенно, да еще когда вокруг эти... А с тобой тепло. Уютно...
- Ну, он странен, вот и все. Здесь, наверное, по ночам бывает очень тихо, да? – Клара и сама толком не понимала, зачем сказала эти слова. С другой стороны – слово – не воробей, и этого никакими чудесами не исправить. – Мне тоже тепло. Хотела бы я иметь что-нибудь свое, собственное. Что бы вот так, иногда, можно было бы приходить и греться. Это как... Ну, своя, собственная территория. Где никто не будет тебя в чем-то обвинять, ругать, кричать. Запереться от мира – и все. Но... Это...как её... Утопия.

...Клара внезапно осеклась, заметив, что Анна как будто не слушает ее. Хозяйка "Верб" застыла, позабыв про бокал и подперев ладонью голову, зачарованно смотрела на Самозванку. Сквозь нее. В глаза - мимо глаз...
- Утопия... - отрешенно повторила она, словно из всей речь услышала только это, последнее слово. - Д-да. Что ты говоришь... Клара? Ах, да-да, это хорошо, прекрасно... и тепло, нужно, чтобы было тепло. Прости, я, наверное, утомила тебя - ты же хотела что-то спросить, правда?
- Утопия, - нерешительно пробормотала, наконец, она, словно пробуя слово на вкус, катая его на языке. – Утопия... Место, которого нет. Мечта. Греза. Ну и так далее, милая. Мы ведь часто мечтаем. Ну и я тоже, потихоньку. Только таким мечтам воли давать не нужно, мне кажется.
Она перевела дыхание и вновь улыбнулась:
- Но тебе то мечтать об этом уже не нужно. У тебя ведь есть свой дом...
- Да, да, да! - не то всхлипнула, не то взвизгнула Анна. - У меня есть... есть свой... - и сорвалась на настоящий крик, - Перестань, ради всего святого!!
Клара отшатнулась. Словно пощечина, резкая фальшивая нота в странной симфонии из слов. Сумасшедшая? Не-е-ет, что-то здесь нечисто. Что-то здесь не так. Что-то её задело. Но что?
- Подожди, подожди... Успокойся, тебя никто не обижает. Никто... Что случилось?
- Не надо... - Анна, кажется, была снова готова разрыдаться, - Пожалуйста, милая... со мной все в порядке, все хорошо. Это прекрасный... дом, тебе он нравится, правда? Приходи, приходи всегда, когда захочешь, только сейчас иди, пожалуйста, у меня болит голова, нужно выпить лекарства... хочешь, я тебя провожу? Куда тебе нужно?

А вот сопротивляться сейчас не нужно. Хотя и очень хочется. Очень любопытно, очень-очень. Но, времени на это нет. Клара вспомнила зачем она вообще подходила к Анне:
- Хорошо, хорошо... Спасибо тебе. Как же тебя зовут? А то я ведь все запоминаю - на добро добром плачу. И тебя запомню. А добраться... мне к Сабуровым нужно.
- Анна. Анна Ангел. - покорно произнесла она, словно выдавая тайну. - Ты только если спрашивать будешь, не верь всякому, что расскажут - на меня наветы и клевета, весь дом этот облепили, как мокрая бумага... А Сабуровы здесь, рядом - пройти по набережной туда, к большой реке. И не ходила бы ты к ним, милая... злые они, угрюмые и грозные, правители.
- Ну что же, Анна Ангел. Я ведь делам верю... Но я к тебе еще приду - очень мне ты понравилась. А Сабуровы... Они меня не тронут. Наверное, - Чуть рассеяно ответила Клара, уже закрывая за собой дверь "Верб". Снова в путь. Сабуровы... Сабуровы.
Бледная арфистка с фальшивыми волосами так и смотрела на закрывшуюся дверь. Сначала она хотела крикнуть "постой!", догнать, вернуть незнакомку, и... откреститься от опрометчивых слов в адрес Сабуровых? взять обещание, что Клара будет молчать о них? или распросить... о чем-то еще?
Но миг колебания прошел.

Приют Лары Равель

- Лара, Лара! - раздался детский крик с улицы; в дверь отчаянно забарабанили.
Хозяйка Приюта вздрогнула от неожиданности и остановилась на полпути, так и не успев проводить бакалавра до отведенной ему спальни.
- Кто бы это? – она тревожно взглянула на Даниила. - Извини, я сейчас.
Быстрым шагом пересекла зал, толкнула незапертую дверь и буквально втащила с крыльца в дом худенькое нескладное существо с неровно обстриженными волосами и затравленным взглядом – узнать в нем девочку можно было только по длинной залатанной юбке. К груди существо прижимало куклу – так крепко, словно кто-то мог позариться на это сокровище. Сокровище, между тем, пугало. Сшитое из лоскутков самых мрачных цветов туловище и зловещее лицо с черными, как сама пустота, пуговичными глазами - есть от чего проснуться в холодном поту, увидев такое во сне. Немудрено, что и сама девочка выглядела перепуганной – с такими игрушками и кошмаров не нужно…
- Мишка, милая, что стряслось? – Лара засуетилась, словно наседка над новорожденным цыпленком.
Девочка тонко всхлипнула, но покосилась на стоящего поодаль бакалавра, словно застыдившись, вытерла глаза ладонью, отвернулась в сторону, сбивчиво заговорила.
- Я… Мне страшно отчего-то. Ты знаешь, я ведь давно одна живу, - она прикусила губу, смолкла, словно вспомнив что-то, но тут же продолжила, - но так страшно... не было, нет. А сегодня такая тишина кругом, Степь молчит, и тревожно так, жутко. Вот как Деда давеча ночью увидела – с тех пор.
Лара слушала, не перебивая. К ней часто шли со своими бедами, а какую помощь способен оказать тот, кто не умеет даже выслушать?
- Он же, дед, добрый всегда, сказки нам рассказывает, а тут… - Мишка снова всхлипнула, зябко обхватила себя за плечи… - накричал на меня. Иди, говорит, домой, и носа не смей высовывать.
- Не плачь, маленькая, не плачь, - Лара обняла девочку и осторожно погладила ее по спине. – Не со зла ведь Исидор тебя обидел. Должно быть, торопился куда-то.
- Да куда же ему торопиться ночью-то? – Мишка подняла заплаканное личико. – Он к болоту пошел, я подглядела. А он заметил и опять заругался, я тогда к себе убежала и сидела там. Мне сначала так страшно не было, только обидно и грустно. Дождь еще всю ночь шел и все утро… Когда дождь по крыше стучит – всегда грустно, правда? А потом он перестал стучать. То есть, дождь был, но я его как будто не слышала. И мне вдруг показалось, что вокруг – пустота. Что совсем никого и нигде нет. И вот тогда стало страшно.
На этот раз Мишка молчала довольно долго. Уже не всхлипывала, но не спешила отстранить Лару, словно теплое плечо хозяйки Приюта и впрямь помогало ей справиться со страхами, успокаивало и придавало сил.
- А потом еще, когда из вагончика вышла, смотрю, крысы на рельсах лежат. Две. Дохлые. Да не боюсь я их! Но противные таки, облезлые… Хвосты еще эти голые… - Мишку передернуло. – Я к Капелле хотела пойти, но ее дома нет. А к себе возвращаться страшно…
- Знаешь что? Оставайся-ка у меня, места хватит. А то одной в этом твоем вагончике – не дело это.
- Нет, я привыкла. Я только немножко тут побуду, а потом пойду. Может, крыс кто-нибудь утащит, - в голосе девочки отчетливо слышалось сомнение.
Лара Равель лишь печально покачала головой.

Гаруспик и Рубин. Скорбная ноша.

(соответственно скромный менху и не менее скромный трагик)

На Степь опускалась ночь. Луна, испуганно задергивающая шторы облаков перед своим лицом, не удерживалась и одним глазом косилась вниз, на уродливого механического конструкта-Станцию и двух людей, пересекающих бескрайнее море ковыля.
Рубин торопился, и Гаруспик с трудом поспевал за его широким шагом. Ветер неожиданно стих, и плащ доктора, раньше трепетавший за плечами, как большое уродливое крыло, теперь уныло висел, задеваемый только стеблями твири. Стах был обеспокоен. Керосина для фонаря надолго не хватит, и включать он его намеревался как можно позже, когда что-то отыскать без света будет уже невозможно.
Оставалось пройти Станцию и свернуть через тупиковую ветку к юго-востоку.
- Послушай, - отрывисто бросил Рубин, не поворачивая головы, - ты не спрашивал горожан или Оспину... когда примерно Исидор уходил из дома? Его ведь кто-то должен был видеть!
- Не спрашивал, - покачал головой Гаруспик. - Зря, конечно.
Ему было тяжело. Сумасшедший день, много беготни, обрушившаяся, словно кузнечный молот, ответственность, новости, головоломка, в которую обратилась сама жизнь. Менху было очень тяжело, но он знал - справится.
"Ну или зароют в яму, да"
Рубин бессильно выругался сквозь зубы. Казалось очевидным, что раз Исидор внезапно покинул город, то с ним что-то случилось. Но если учитель был дома... что могло коснуться его там, кроме темной мысли?
- Он оставил записку, значит, что-то узнал... Может, у него был гость? Исидор общался со здешними... созданиями. Но я ни разу не слышал, чтобы хоть одно приходило в город...
Стах умолк и потемнел лицом. Дальше они шли молча. Пересекли железную дорогу, оставив позади дугу крана-подъемника, миновали несколько вагончиков, оставленных здесь не иначе как с незапамятных времен. Потом под ногами снова зашелестела трава. Очертания Станции за спинами стирались в наступающей темноте, и в воздухе слышался тревожных стрекот - не то цикад, не то кузнечиков...
- Смотри, - сначала Аретмий хотел попытаться объяснить Стаху, что едва ли одонги причинили бы вред главе семьи Бурахов, но потом заметил странный след. - Кажется. здесь кто-то прошёл. Может, отец?
Он подошёл ближе к примятостям, присел на корточки и осмотрел землю.
Луна, освещающая болото справа, давала разглядеть и следы на земле. Гаруспик прищурился. В темноте он видел лучше других, но сейчас пришлось применить руки и ощупать землю.
Рубин, впопыхах зажигая фонарь, поспешил взглянуть на открытие Бураха. Над болотами взметнулся огонек пламени, на который моментально собралось небольшой облачко мошкары - но до нее никому не было дела. Луч фонаря осветил "просеку" в камышиных зарослях.
- След слишком широкий, - покачал головой Стах. - Смотри, за тобой не в пример меньше... Если здесь шел человек, то он мог ползти на корточках - искал что-то? Или, - лицо Рубина, освещенное тусклым светом фонаря, застыло и стало словно вырезанным из камня, - его тащили?
Выводы были неутешительные. Они бросились по следу, скоро обнаружив, что просека выводит в плавни и там след теряется.
- Разделяемся, - Рубин протянул фонарь Гаруспику. - И осмотрим все по кругу. Вдвоем больше заметим.
Гаруспик кивнул и пошёл по своей части следа. Он двигался медленно, осторожно выбирая места, куда наступить. Эти болота всегда были очень коварными, и ему не улыбалось сейчас влипнуть в топь.
"Жаль, что нет палки по-длиннее", - думал он, осторожно ощупывая ботинком очередную кочку перед собой.
...минуты, кажется, замерли. Фонарь горел, ботинки Гаруспика промокли насквозь, он отгонял взмахами ладоней назойливую мошку, и поиски казались все бессмысленней. Ночь окончательно опустилась на город, и луна торопливо скрылась за облаками, задернув шторы - видимо, не верила, что люди что-нибудь найдут.
Сколько они здесь уже? Час, два, больше... Станцию давно не видно, тот самый холм, перед которым шли рельсы, уже скрылся из поля видимости. Над болотом поднимались испарения, образовывая вперемешку с оседающей росой густую дымку, в которой почти ничего нельзя было разглядеть.
Стебли рогоза шелестели по штанине. Откуда-то рядом раздался короткий недовольный крик Рубина - широким острым листом ему порезало руку.
Гаруспик растворился в ночи. Он шёл пригнувшись, ощупывая, осматривая и прислушиваясь. Нож давно перекочевал к нему в руки, а кожаные перчатки защищали руки от неприятностей. вроде той, что случилась со Стахом. След петлял и уходил всё глубже в болота. Гаруспик в прямом смысле слова изучал каждую кочку, каждый листик савьюра.
"Пригодится", - решил он, и срезал несколько цветов. Савьюр следовало собирать очень аккуратно, чтобы не повредить стебель или корень, так что, от этого занятия скоро пришлось отказаться, ввиду темноты и необходимости дальнейших поисков.
Гаруспик всё дальше и дальше погружался в болота. Иди было всё труднее: воды становилось больше, а суши всё меньше, и всё же, след был достаточно чётким.
- А это что? - тихо спросил себя Гаруспик. На белом цветке Савьюра ярко выделялся след от крови.
Артемий сжался и полуприсел, сливаясь с осокой. Нож в его руке опустился вниз, и он медленно пошёл вперёд, стараясь шуметь как можно меньше. Фонарь менху оставил позади, чтобы не выдать себя, а света луны и звёзд вполне хватало, чтобы хоть как-то видеть. Вскоре он понял, что находится почти в центре болот.
И тут он увидел - даже странно, как раньше не заметил темного пятна, скорчившегося и словно облепившего раскинутыми руками землю. Стоило бы Гаруспику поднять голову чуть раньше, посветить вдаль...
...он был определенно мертв. Тело лежало, как изломанная кукла, конечности вывернуты - кто-то как будто поднял его и бросил, или он бился в судорогах... Одет в простую темную куртку, блеснула бусина на вышивке - но это было совершенно излишним. Гаруспик и так прекрасно знал - шестым, тридцать шестым чувством - кто был этот человек.
В границу освещенного фонарем круга чуть правее вышел Рубин - и замер, как будто получив удар под дых.
Нож не выпал из разжавшихся пальцев Гаруспика, нет, напротив, костяшки его кулака побелели, а кожаная обмотка рукоять чуть скрипнула - так он сжал рукоять. Артемий выпрямился и пошёл вперёд. Медлено, опустив голову и так вцепившись в нож, словно это могло воскресить Исидора. Сомнений и так не был, а когда он подошёл ближе, последняя надежда улетчилась. Сын был очень похож на отца и теперь, казалось, смотрел на себя через шестьдесят лет. И мёртвого. Нож всё же вонзился в землю, но не выпавший из безвольных пальцев, а с силой вогнанный в неё. Бурах опустился на колени и осторожно перевернул отца на спину.
Неизбежность, изреченная Оспиной, получила свое воплощение в виде лица с закатившимися белками, слепо взирающего на своего наследника. Казалось, мысль о том, что отец мертв, проросла в Гаруспике уже давно - и как бы не раньше, чем в душу проникли мертвые слова степнячки.
Гнилая вода болотца всхлипнула - Рубин упал на колени над телом, бессильно ударив кулаком в землю.
- Учитель...
Это был Исидор. Даже после десяти лет странствий Гаруспик узнал лицо своего отца, постаревшее, но не утратившее твердости черт. Но как же оно было обезображено! Ужасные язвы покрывали его, кожа на скулах почти разъедена, и проглядывает кость. Глаз вспучен и едва не выдавлен из глазницы, затек гноем... И то же самое - на руках, шее, по всему телу. Ладони покрыты коркой, как подсохшей коростой. Кровь на губах и на земле, мутная, грязная, и с какими-то сгустками.
- Он умер от болезни? - Рубин осторожно прощупал руку и вздрогнул - та была как деревянная. - Нет, нет, смотри...
Пальцы скользнули ниже, и Стах обнажил разрез в одежде Служителя. Маленькая овальная дыра, словно проделанная тупым ножом - и под ней колотая рана. Ровно в сердце, чуть влево от середины. И нанесена спереди.
- Умер, или был убит, - Стах опустил голову; он выглядел совсем пораженным. - Проклятье! Кто посмел... кто мог такое сотворить?!
- Стах, - Гаруспик говорил совершенно ровным голосом, отодвинув куда подальше всё, что в нём было от человека и сына и став почти стопроцентным хирургом. - Одень перчатки. Нам надо забрать тело отца и осмотреть, прежде, чем я предам его матери Бодхо и пролью над могилой кровь.
Ему было бесконечно тяжело говорить это. Мысль о вскрытии отца вызывала приступы тошноты, а глаза жгло изнутри, но Артемий держался. Теперь он гаруспик, а значит, долг выше всего.
- Ты прав, - Рубин наклонил голову. - Будем нести по очереди, второй будет освещать путь.
Он тоже едва держался, подавляя безумие броситься в воду и раскрыть себе сердце прямо здесь, отдав жизнь в нелепой надежде на то, что это могло бы воскресить учителя. И вопросы, дикие, слетевшиеся стаей птиц вопросы - кто мог? Почему в таком безлюдном месте Исидора подстерегал убийца? Или его тело принесли сюда, подальше от города... И почему, во имя тьмы Суок, почему он выглядит словно пораженный чумой?..
Когда они шли обратно - мрачная процессия скорбных ликов Масок, он вспомнил.
- Артемий, - Рубин окликнул Гаруспика, несшего тело, - отнесем тело в мою прозекторскую, на складах. У меня есть подозрения относительно этих язв...
- Потом выскажешь, - Гаруспик, освещавший путь, очень кстати подумал о том, что, возможно, одежду им придётся сжечь. Обоим. - Пошли, мы почти на месте.
Они уже выбрались из болота и теперь идти было много легче. По левую руку высилась ржавая громада станции, впереди темнели склады, а ноги двух врачей коснулись железнодорожного полотна. Гаруспик нёс фонарь, но чувствовал себя так, будто в его руке чьё-то сердце

Бакалавр. И Мишка.
(вместе с Вуззл)

Смотреть на девочку было странно и страшно, а слушать ее – еще страшнее. Бакалавр почувствовал, как по спине пробегает холодок: вагончик на рельсах, в котором девочка (совсем еще крошка, ей же и двенадцати нет!) живет одна и слышит непонятные голоса… а кругом эта жуткая, будто живая Степь.
Какое невероятное место.
- Мишка, - вот еще, что за имя для девочки?! – Мишка, а хочешь, я тебя обратно провожу? – вдруг спросил Даниил, неожиданно для самого себя. – Со мной, наверное, не так боязно будет, я же взрослый.
Он взглянул на Лару – правильно ли делаю? Ему хотелось сделать что-то хорошее, не для самой Мишки, конечно, скорее, для добросердечной Лары, которая сама ничем сейчас помочь ребенку не может.
Девочка тоже посмотрела на Лару – нерешительно, робко. С одной стороны, принять помощь незнакомого и такого серьезного (а он казался таким серьезным, что даже немного страшно) вроде бы неловко. С другой – возвращаться в вагончик одной? Туда, где беззвучный, немой дождь и дышащая тревогой степь? Туда, где валяются у заросших травой колес две дохлые крысы? Нет-нет, это еще хуже! Да и Лара, казалось, была рада предложению мужчины…
- А ты кто? – быстро и как-то скомкано спросила Мишка. – Спасибо…
- Я бакалавр, - ответил Данковский, потом решил, что девочка вряд ли понимает, и добавил: - То есть доктор. Меня Даниил зовут. Я только сегодня из столицы приехал, рано утром.
- Тебе и правда нетрудно? – девочка переступила с ноги на ногу. - Только ведь это далеко…
- Нетрудно, - улыбнулся бакалавр. - Я уже отдохнул немножко. И дальней дороги не боюсь - я быстро ходить умею, видишь, какие у меня ноги длинные? Пойдем, Мишка.
- Тогда пойдем? – девочка шагнула к двери. Даниил кивнул, повернулся к Ларе:
- Я вернусь поздно, наверное. Ты не пугайся, когда постучу.
Сумерки выползали из-за домов, все тот же печальный дождь заштриховывал улочки. Город был похож на незаконченный эскиз, нарисованный простым карандашом и забытый на письменном столе. Лишь яркие опавшие листья выбивались из этой серой картины, казались чуждыми и нелепыми, словно кляксы, оставленные младшим братом художника на забытом наброске.
Бакалавр вдыхал тяжелый от дождя воздух, подставляя каплям лицо. Странно – сейчас город нравился ему больше, чем утром. Пропало ощущение чуждости, отстраненности; людей на улицах почти не было, не было и косых взглядов в сторону незнакомца-приезжего… Ему всегда больше нравились вечера.
- Мишка, почему ты живешь одна? Где твои родители?
Девочка хмуро смотрела на закругленные носки своих стареньких ботинок. В этом небольшом городке, где слухи распространяются быстро, и произошедшее вечером становится известно всем без исключения к полудню следующего дня, ей давно уже не было нужды объяснять чужим людям, почему она живет одна. Вопрос приезжего доктора застал Мишку врасплох, заставил неожиданно остро почувствовать свою неприкаянность. Ей казалось, что она давно привыкла к одиночеству и к своему вагончику, стоящему на отшибе. Привыкла к той независимости, к той свободе, о которой так часто мечтают дети, и, получив которую, перестают быть детьми. Маленькая девочка Мишка не была ребенком уже много-много лет, но сейчас вдруг боль, с которой она успела сродниться за эти годы, тяжелой колючей шалью окутала душу.
- Они умерли… Давно уже, - голос был тихим и тусклым, щуплые плечики поникли и, казалось, заострились еще сильнее.
- А... - протянул бакалавр, чувствуя себя крайне неловко. - Извини, пожалуйста.
Он мог и догадаться, черт возьми. Только зря расстроил ребенка; впрочем, она уже как взрослая - и это-то и пугало Даниила в ней больше всего. Невыносимо грустная девочка.
- А что же тебя никто не возьмет к себе? Вот Лара - мне показалось, она тебе нравится, и ты ей тоже... Или ты не хочешь в городе жить? Если ты отвечать не хочешь, ты только скажи, ладно?
- Лара добрая, да. Только все равно ведь она не мама, понимаешь? – Мишка немного виновато дернула уголком губ. – И я не хочу быть ни для кого обузой. А в вагончике не так уж плохо, ты не думай. Да и не одна я, у меня вот куколка есть. Она ведь живая, правда.
В подтверждение своих слов девочка подняла руку, в которой крепко сжимала лоскутное кукольное тельце. Игрушка одарила бакалавра равнодушным взглядом, лишь на самом дне пуговичных глаз – неужели правда?! Нет, показалось - мелькнул холодный, оценивающий интерес.
- Верю, - кивнул Даниил. - Славная куколка. Но у тебя ведь кроме нее есть друзья?
Он поймал себя на том, что первый раз за очень долгое время разговаривает с ребенком. А непосредственно с Мишкой - почти на равных. Все страннее и страннее... в удивительное место он все-таки попал.
Позади оставались жилые кварталы, похожие один на другой, магазины, аптеки, сквер с пустой водовозной бочкой...
- Далеко до твоего вагончика еще?
- Далеко? – Мишка растерянно оглянулась, словно вовсе не следила за дорогой. – Нет, не очень. Сейчас станцию обогнем, а там по рельсам всего ничего.
Она помолчала немного, словно раздумывая, что ответить на первый вопрос Даниила.
- Друзья… Есть конечно. Капелла – она обо всех заботится. Или Ноткин еще – он на первый взгляд суровый, но на самом деле добрый и отходчивый. Только ведь у каждого должна быть своя жизнь. У Капеллы есть отец и брат, у Ноткина – его двоедушники, у меня – куколка. Все по-честному. А у тебя, - Мишка впервые за весь путь подняла глаза на бакалавра, - у тебя есть друзья? Такие, чтобы жизнь – своя, но общая?
Данковский задумался.
Сколько было таких - молодых, вдохновенных студиозов, которые восхищались "Танатикой", восхищались самим Данковским, таким же, как они, молодым и вдохновенным... Когда все закончилось крахом, Даниил остался совсем один. Нет, не из-за коварства рода людского, или ветрености человеческой натуры. Просто Даниил не был никому интересен как Даниил.
- Нет, Мишка. У меня нет друзей. Так... только знакомые.
- И даже куколки нет, - Мишка печально и понимающе кивнула. – А мы почти пришли. Вот этот вагончик пустой, а в следующем я живу.
Отцепленные вагоны, стоящие здесь, должно быть, очень давно, производили гнетущее впечатление. Как и станция - огромная, заржавленная, нависшая над Степью, она была первой вещью. неприятно удивившей бакалавра за сегодняшний день.
- А крысы эти где? - в темноте, уже сгущающейся, Даниил не мог их разглядеть.
- Вон прямо около ящиков… Можно, я не буду ближе подходить? Жуткие они, - и передернула плечами.
Крысиные тушки и впрямь валялись там, куда указала Мишка, и выглядели они действительно скверно. Не просто облезлые, как сказала девочка Ларе Равель, а в каких-то жутких проплешинах с гнойной коркой.
Крысы явно были больны и, возможно, от болезни и умерли. Странно, они же обычно только переносчики... Бакалавр нахмурился. Если по городу бегают зараженные вот этим крысы... тут он вспомнил про чуму, о которой говорил Симон. Неужели и правда началось?!

Неожиданная встреча

(с Хаке и Чероном)

Когда Бурах и Рубин проходили мимо одинокого вагончика, из-за ящиков, стоящих рядом, выросла высокая тёмная фигура, с чем-то громоздким в руке и бьющемся за спиной, не то плаще, не то кожистыми крыльями...
Нервы Гаруспика были на пределе, так что, в пришельца моментально полетел фонарь, а нож, сейчас отнюдь не выглядящий хирургическим инструментом, снова покинул ножны.
- Сейчас я их убе... – бакалавр выпрямился и повернулся было к Мишке, но внезапно что-то врезалось ему в затылок, из глаз брызнули искры. Даниил покачнулся, едва устояв на ногах, и схватился за голову, оборачиваясь. - Какого дьявола?!
Рядом с ним валялся керосиновый фонарь, брошенный кем-то из двух странного вида людей... что им здесь надо?
- А ну стоять, - рык у Гаруспика получился впечатляющий. Низкий, как-то вибрирующий, он пробирал до костей, принося из далёкого каменного века угрозу самца, на чью территорию посягнули.
Нож плавно перемещался в руке, не замирая в одной точке. Гаруспик стоял на полусогнутых и сгорбившись, словно боксёр на ринге.
"Бандиты!" - мелькнула мысль у Данковского. Он притянул Мишку к себе и закрыл собой.
- Я и так стою. Можешь опустить оружие... тебе нужны деньги, да?
Гаруспик хотел было максимально доходчиво объяснить вопрошающему. куда он может засунуть свои деньги, но потом решил не рисковать. Вдруг внимание отвлекает.
- Кто такой и что тут делаешь?
- Бакалавр Данковский, приезжий. Провожаю ребенка домой. А вы, господин Меткий Глаз? - последняя фраза прозвучала довольно зло: голова болела адски, к тому же вскочила шишка.
- Данковский, - в голос Гаруспика вкралась нотка сомнения. - Во имя тьмы Суок, почему я должен тебе верить? Отчего тебе не быть бритвенником?
- Кем? - нет, что за нравы у этих людей?! Сначала едва не убьют, потом задают идиотские вопросы. - Вы уверены, что психически стабильны? Фонарь был тяжелый. Нет, какого черта вы швыряетесь, а? - на место боли приходила ярость.
- Не бритвенник, -констатировал Гаруспик, убирая нож на место. - Прости. Было тяжело.
Он сам понимал, что звучит это не слишком убедительно, но ничего лучше придумать не мог.
- А теперь нам надо идти...ойнон.
- "Прости"? Ничего себе! Да вас... а кто вы, кстати, такие? - нахмурился Даниил. - И что вы тащите?
Интересно, законодательная система данного города предусматривает наказание за покушение на убийство? Фонарь вполне тянет на орудие возможного преступления. Будь у него не такая крепкая голова, упал бы без сознания где-нибудь тут... и Мишку они небось напугали. Нет, он это так не оставит.
- Подождите, коллега, - Рубин, поморщившись, опустил тело и взглянул в лицо Данковскому. - Я слышал о вашем прибытии от учителя. Жаль, встретились мы неудачно. Меня зовут Станислав Рубин, я здешний медик...
- Я Артемий Бурах, гаруспик. Мы несём тело Исидора Бураха, моего отца, - короткие рубленные фразы ясно выдавали раздражение Гаруспика.- И это тело, вполне возможно, заражено страшной болезнью. Ещё вопросы есть?
Этот бакалавр явно изучал медицину исключиетльно по книгам и едва ли видел настоящие бубоны.
"Сейчас шарахнется...не важно, лишь бы отстал!" - подумал Гаруспик с чем-то вроде вялого злорадства.
- Вот и первый зараженный, значит, - протянул Даниил вполголоса. - А может, и не первый. Пока не появились вы со своим керосиновым исчадием ада, я имел честь наблюдать двух дохлых крыс, явно убитых болезнью... Хотите взглянуть? А что вы собираетесь делать с телом? Похоронить или сначала провести анализы?
- Ойнон, - устало вздохнул Артемий . - Я кончил курс хирургии с отличием, но таких язв не видел никогда. Книжной медициной тут не поможешь. А крыс покажи.
А ещё медицине не известна такая болезнь, которая образует дырку в три пальца напротив сердца, но об этом Гаруспик решил умолчать
- Идите сюда, - Данковский махнул рукой и первым пошел обратно к ящикам. - Вот, лежат...
- Стах, подожди тут. Не стоит заражаться сразу обоим.
Бурах пошёл вслед за бакалавром, по пути подобрав несколько помятую лампу.
"А у него крепкая голова...тренированная", - некстати подумалось Гаруспику, и он отогнал эти мысли.
В ящиках, куда его вёл Бакалавр действительно обнаружилось несколько трупов крыс. Запах хорошо подгнившей плоти, проплешины и чётко выраженные бубоны. окружённые зеленоватыми гнойниками говорили сами за себя...
- Руками трогал, ойнон? - задумчиво спросил Артемий, не прикасаясь к телам даже ножом.
- Нет. Не успел перчатки достать, как вы... кхм, появились, - Даниил вздохнул. - Убрать бы их куда-нибудь, а?
- Погоди, ойнон, у тебя перчатки медицинские?
- Медицинские, - бакалавр расстегнул саквояж, покопавшись, достал пару перчаток, протянул новому знакомому. - Еще есть скальпель, кетгут, иголка... так, на всякий случай, впрочем, я никогда их не выкладываю.
- Давай их сюда, - Гаруспик забрал из рук Данковского перчатки, натянул одну и, взяв защищённой рукой одну из крыс, поместил её во вторую и крепко завязал. - Так. Этого достаточно. Подержи.
Он протянул перчатку с крысой внутри бакалавру и наклонил над второй крысой погасшую лампу.
- А спички у тебя есть? - спросил он, когда на трупик пролилось достаточно киросина
- Нету, - развел руками бакалавр. - А у вас? Чем-то же вы фонарь разжигали...
- У меня есть спички, - отозвался Рубин, слышавший их разговор. Порылся в карманах плаща, достал коробок, отдал Артемию. - Сжигать собрались? Правильно...
Данковский с тоской смотрел на перчатку с крысиным трупиком. Хвостатые вестники близящейся эпидемии...
Гаруспик аккуратно зажёг единственную спичку, прикрыл ладонью от ветра и поднёс к трупу. Смоченная керосином шерсть крысы вспыхнула моментально, безбожно чадя и распространяя отвратительный запах. Артемий отшагнул и прикрылся рукавом. С этой крысой, увы, не сгорели её блохи, разбежавшиеся примерно через пять минут после смерти, так что, эпидемия теперь неизбежна.
- И она будет на складах, - Гаруспик не заметил, что первую часть предложения вслух не говорил. - Здесь живёт Ноткин и...кажется, её звали Мишка...
- Да вон она, - Даниил кивнул на девочку. - Ее-то я и провожал.
- Не звали, - глухо произнесла до сих пор молчавшая Мишка, чем привела остальных в кратковременный ступор. - Не звали. А зовут. А Дед правда умер?..
- Нда, - Стах покачал головой, первым нарушив слегка оторопелое молчание. - Мишка, слышала ты? Лучше тебе здесь не оставаться. Вернешься к Ларе?
Девочка надула губы. Похоже, перспектива обратного пути через город не радовала ее.
- Не пойду, - покачала она головой. - Я лучше тут останусь. Крыс нет, а вы страшные. И у Деда ниточки обрезали. Бедный...
Рубин бросил быстрый взгляд на участников полуночного консилиума.
- Что решим? С одной стороны, вряд ли ей тут что-то грозит в первые дни, а под утро сможет и перебраться... Пусть остается?
- Пожалуй не стоит, - покачал головой Гаруспик и обернулся к Мишке.
- Послушай, Капелла говорила мне о тебе и она сказала, что ты моя Приближённая. Ты ведь понимаешь, что я теперь должен о тебе заботиться?
- Ну и глупый, - Мишка покачала головой. - Не надо заботиться. Ты же всех не покормишь. Рук не хватит.
- У нас есть дела важнее, - поддержал ее Рубин. - Если даже и начинается эпидемия, за ночь ничего не случится.
Гаруспику что-то не нравилось во всём этом. Совсем-совсем не нравилось, так что он решил хоть как-то исправить ситуацию.
- Мишка, иди к Ноткину. Посидишь у него до завтра, а утром я зайду, и мы подумаем, что делать дальше, - он повернулся к Рубину и протянул ему фонарь:
- Держи, а мы с ойноном понесём отца.

(продолжение; с Оррофином)

Данковский кивнул. Они подхватили безжизненное тело, напоминающее безволием тряпичную куклу, - бакалавр за руки, гаруспик за ноги, - и понесли. Артемий шел впереди.
"Интересно, куда мы" - думал Даниил. "Вряд ли я вернусь к Ларе, разве что под утро." Вслух же он спросил у Бураха:
- Скажи, каким словом ты меня называешь? Что это такое - ойнон?
- Ойноном степняки зовут умного или учёного человека, - не оборачиваясь, ответил Гаруспик.
Из-за раскачивающегося и заметно сдавшего после сожжения крысы пламени фонаря за пределами круга не было видно решительно ничего, но Бурах знал - склады близко. Он обернулся через плечо, проверяя, не отстала ли Мишка?
- А... спасибо.
Так у степняков, выходит, и язык свой. И, судя по строению слова, мало похожий на другие языки... а посмотреть бы на этих жителей Степи; он слышал от машиниста привезшего его поезда что-то про них. И, кажется, это что-то было не очень приятным.
Глухомань... Угораздило же его принять приглашение этого Бураха! Стоп... Бураха?!
- Гаруспик, - окликнул он. - Как, ты сказал, твое имя?
- А я говорил? - послышалось спереди. - Да, говорил. Я - Артемий Бурах. Зови меня гаруспиком или служителем, как хочешь.
- О нет, - простонал Даниил. - Твой отец - Исидор Бурах? Черт, как же я сразу не понял... видимо, все ваш клятый фонарь!.. Никогда еще судьба не удивляла меня настолько неприятно...
- Тебе был нужен отец. Зачем?
Наконец круг света от фонаря выхватил угол высокого деревянного забора, ограждавшего склады. Процессия двинулась вдоль него, в поисках входа или дыры.
- Это он пригласил меня в этот город, написал письмо. Я сразу отправился к Симону с утра, не догадавшись зайти сначала к Исидору... и вот сейчас я все же увидел его, - Данковский скривился, словно от боли.
- Теперь я вместо отца. Тебя нужно свести с Каиным? Хорошо, устрою. Всё равно мне к ним надо будет сходить...потом.
- Не знаю, понадобятся ли они мне еще. Понимаешь, я ведь из-за Симона приехал... а в Горнах мне сегодня сказали, что он умер, - Даниил задел плечом дощатый забор, проходя в проем, где были выломаны доски, прошипел что-то сквозь зубы. - Но самое странное - то, что я видел Симона после этого, даже говорил с ним.
Он помолчал немного. Теперь они снова шли вдоль забора, но уже со стороны складов.
- И он упомянул о чуме.
Некоторое время шли в молчании. Из Степи дул холодный, осенний ветер, заставляя изрядно вымокшего на болоте Гаруспика мелко дрожать. Наконец сплошной забор прервался, и процессия свернула.
- Что ты знаешь о линиях тела, ойнон? - неожиданно спросил Гаруспик, когда неверный свет фонаря заплясал на стенах складов.
- Линии? Ты ведь не о рисунке ладоней и отпечатках пальцев? - нахмурился Данковский.
- Ничего не знаешь, - в голосе Гаруспика послышалось удовлетворение. - Тогда слушай: в городе запрещено раскрывать тела всем, кроме менху. Мы знаем линии, мы можем раскрыть тело правильно. Есть несколько родов, владеющих тайной, а здесь всего два: Бурахи и Оюны. Но они так, подмастерья. Не о них речь. Тебе вскрывать нельзя, поэтому будешь стоять и смотреть. Или посмотришь со Стахом крысу, решай сам.
- Я больше по человеческой анатомии, - покачал головой бакалавр. - Но, черт побери, что у вас за варварские обычаи? Я ведь дипломированный специалист. И что, я не могу вскрыть тело?
- Можешь. У себя в столице можешь. А здесь - нет. На теле любом, даже на теле матери Бодхо, есть линии. Зная как их раскрывать, можно убить или вылечить, а можно просто правильно раскрыть тело. Я учился на хирурга в столице, ойнон, но это совсем другая наука. Не пытайся понять меня, всё равно не сможешь, - Бурах помолчал, они успели свернуть и пересекли ещё две линии железной дороги, обойдя вагоны. Рубин шёл впереди, указывая путь. - А если это не убеждает, то скажи, давно ли ты брал в руки скальпель?

Самозванка и Александр Сабуров. Ответ веры.
(Трагик. Много Трагика. И совсем немножечко Дженази)


Александр Сабуров, владыка исполнителей и Земли, был обеспокоен творящимся, пожалуй, не менее, чем непосредственные участники событий. Он только что получил известие от дома Каиных о смерти Симона, и насколько мог судить по донесениям, это известие пока было известно весьма немногим людям города. Массы не подозревали ни о чем, хоть слухи и расползались постепенно... Но именно он, Сабуров, уже был в курсе того, о чем завтра будут говорить с содроганием. При всей неприязни к Каиным, Симон был чем-то большим, чем просто адепт их неестественных искусств и чернокнижник. Симон был основой. Без него город прогибался, как мост со сгнившими опорами, и выпадали доски, и тряслись перила... Исчезновение Исидора было первой весточкой - к вечеру Александр уже не чувствовал того спокойствия, с которым он объяснил молодому Бураху все происшедшее стечением обстоятельств. Но если основа сгнила, то должен быть червь, который прогрыз в ней ход и дал слабину...
Этого червя видели, и не раз. Поступали сообщения от патрулей, недавно прибежал вестовой с сообщением о том, что охранники Термитника покинули пост, один был найден раненым, другой - мертвым перед воротами Боен. Немаловажным оказался и разговор с Катериной незадолго до этого... Александр мало понял из ее пророчеств, но уясненного было более чем достаточно. Червь проник в город. А может быть... не один червь?
И что-то подсказывало военачальнику, что они непременно встретятся. Двое визитеров сегодня уже переступали порог этого дома, время за третьим.
Когда часы на столе пробили девять часов и за окном сгустились сумерки, Сабуров взглянул на дверь - и раздался стук, словно момент тот был предвиден.
Он позволил себе небольшую улыбку. Он не умел улыбаться, и ему редко этого хотелось, но это был особый случай.
- Войдите.

Судьба – жестокая хозяйка, и слишком часто, используя один лишь кнут, забывает про сладкий пряник. Но возможно, именно сейчас фатум будет не слишком зол к ней, к Самозванке, и правитель этого города окажется более милосердным и справедливым, чем его поданные. Конечно, это всего лишь надежды, но когда нет ничего иного – то почему бы и нет?
Впрочем, Клара готовилась к худшему. А посему – попыталась морально собраться и успокоиться. Вдох-выдох. Вдох-выдох.
- Войдите, – Звучит скорее как приказ. Нет, это не просьба – обладатель такого голоса не умеет просить или уговаривать. Изъявлять свою волю, ставить требования – вот к чему привык тот, кто назван Александром Сабуровым.
«А может и не говорить ничего? Просто уйти? Убежать?» - шальная мысль казалась не такой жуткой. В самом деле, разве они не разберутся в случившемся без неё, без Клары? И к тому же, она, Самозванка посыльным не нанималась.
Мысли были трусливенькие. Скользкие на вид и на ощупь.
Предупредить о надвигающейся опасности – добро. А если ты не можешь сделать такое маленькое благо, как можно мечтать о большом Чуде?
Не колеблясь более (ну разве что совсем чуть-чуть), Клара открыла дверь. И тут её решимость улетучилась, решив оставить девочку наедине с Сабуровым.
- Я...я... Меня зовут Клара, мне... Мне сказали что, вы здесь правитель и... – несмело начала она, все сильнее затихая к концу.
- Верно. - кивнул Сабуров. Так вот он каков оказался, третий гость... маленькая и перепуганная насмерть девочка. В ней не чувствовалось ни силы, как в юном Бурахе, ни ореола власти, наподобие того, что окружал столичного ученого. На мгновение его взяли сомнения: не могло ли оказаться, что доносители что-то напутали, и это совершенно обычный ребенок?
- Что привело тебя сюда?
Клара вздохнула. Как раз сейчас, она судорожно приводила в порядок мысли, пытаясь вспомнить, зачем именно пришла в этот дом. Стержень. Стержень. «Этот правитель не так жесток, как мне думалось... Но все же верить ему пока нельзя. Мало ли?» - подумала она, изучая Сабурова.
- Я... Я была в Термитнике, - Почти прошептала она. – То что там было... Там... трупы. Трупы. Много трупов. Люди. Мертвые. Я не знаю, как это вам объяснить. Вам нужно увидеть это самому.
Сабуров сощурился. Она сама раскрывает карты... или может быть, она была не одна?
- Трупы, говоришь... Мертвые? Должно быть, мясники устроили драку? А скажи-ка мне лучше, девочка, - он рывком поднялся из-за стола и в два шага был уже возле Клары, нависая над ней, как грозный, вытесанный из камня лик правосудия, - как ты оказалась в Термитнике? И пропустила ли тебя охрана?
Принцип стальной пружины – она сильней под нажимом. Сабуров, Сабуров, с кем ты решил поиграть в допрос? Ну, играй, если хочешь. Клара меж тем окончательно запуталась в мыслях. Этот страшный человек давил на неё взглядом. Этот страшный человек заставлял дух спрятаться куда-то в темные уголки сознания. Оставляя безволие, трусость и страх наедине с глазами Александра. И итог этой схватки можно было даже не озвучивать?
- Нет. Не так... Мне... То есть они могли, но там было что-то еще, понимаете? Вонь, гниль... И это не просто трупное разложение. Вы можете считать меня сумасшедшей, но мне кажется что там было что-то... Что-то такое, что обычной дракой никак нельзя объяснить. А охрана...
Клара молчала. Она просто не знала, что ей сказать. «Я убила одного патрульного, а второй убежал?», «Я хотела их усыпить?», «Мне просто казалось что валяющимся на земле он станет гораздо симпатичнее?». Глупо.
- Охрана, - Сабуров не повышал голоса, но тон его был жестким, и резал, как лезвие бритвы. - Я задал тебе вопрос. Отвечай же.
Пружина сжалась. До предела. Пан или пропал, сейчас или никогда, и множество других пошлых фраз. Клара сжала ладони, так, что было почти слышна как скрипит её тонкая кожа.
- Они... Вы хотите ответа? - Вдох. Выдох. - Что же... Они должны были меня пропустить. И не захотели. Я чувствовала что там есть зло. Я чувствовала. И кто более порочен средь нас - тот кто пролил каплю крови, что бы вскрыть гнойник, или тот кто боится её вида, оставляя нарыв нетронутым? - её голос дрожал, но был уже чуть увереннее. Нет, она боялась, но...Но та что назвала себя Чудотворницей, будучи припертой к стенке, не станет падать на колени и молить о пощаде.
Александр отступил на шаг и прошелся по комнате. Выглядел он вполне удовлетворенным ответом.
- Итак, - рассудил он, - ты убила их. Не знаю, каким дьявольским способом столь невинное создание как ты смогло это сделать, но один был найден раненым, а другой умер от страха во Вратах Боен. Оставь речи о правде и пороке - здесь правит лишь Закон. И Закон велит карать виновных, а сотворенного тобой достаточно для того, чтобы предать тебя смерти. Смирись, - Сабуров повернулся к гостье и сощурил глаза, - со своей виной и прими ее тяжесть, не пытайся убежать от Закона. Отвечай мне правдиво и не скрываясь. Тебя видели у дома Исидора Бураха перед тем, как он исчез. Правда ли это?

ЗАКОН? Закон! Закон... Закон. Закрой глаза. Успокойся. Дыши, Самозванка. Он может и образован, может и знает о Городе больше. Но он отнюдь не так умен как хочет казаться, если так просто упоминает слово «Закон» при ней, при его Вестнице:
- Это лишь ваши выводы... Я не сказала, что убила их. Я сказала, что они мне мешали. То, что случилось с ними потом – зависит ли от меня? Я смирюсь перед тем, кто ведет меня, не перед вами. Не называйте себя Законом, даже если думаете, что вы - Его полноправный представитель, - голос звучал монотонно. Бесстрастно. И тихо. Блаженная пустота была так приятна после страха и неуверенности. - Я отвечу на ваши вопросы честно. Я не знаю Исидора Бураха, и я не знаю где он живет. Единственный Бурах, которого я видела в этом городе – Артемий.
Клара внимательно, очень внимательно смотрела в глаза Александра. Нет, никакой мистики. Просто взгляд.
- ...Но почему, почему вы не хотите слышать о Термитнике? Почему вы не волнуетесь о судьбе тех, заперт в этом...этом... кладбище, ВАШИМИ стражами? Или...

- Ничто из сказанного тобой не ускользает от меня, - нахмурился Сабуров. - и мои люди проверят Термитник, равно как и опросят его хозяев. Пока же отвечай на вопросы, если хочешь смягчить свое наказание! Ты говоришь, что не была у дома Исидора, но имеется более десятка свидетелей, которые слышали о тебе. Правда, стоит отдать должное, никто не видел тебя собственными глазами, это всего лишь слух - но слух, в одночасье распространившийся среди детей, а позже и среди горожан. Если это не правда, то кому нужна была ложь? Отвечай, кто ты такая. Как имя твое, кто твои родители и где твой дом?
На грубость и жестокость, отвечай спокойствием. Волнам, сколько бы шумны они ни были не разбить скалу. В этом истинное Смирение:
- Я отвечу. Меня зовут Клара. Я не могу дать вам ответа ни про свой дом, ни про своих родителей просто потому что не помню ничего из этого. Я проснулась сегодня здесь. В этом городе. Вот и все.
- Что же, взгляни на происходящее сама - тогда и ты не сможешь упрекнуть меня в том, что я несправедлив к тебе, - Александр простер перед собой ладонь и начал загибать пальцы, - Ты чужая в этом городе и пришла в него только что. Никто не знает тебя, и никому не нужно лгать, чтобы опорочить тебя. Тем менее вероятно, что подобную ложь будут выдавать, не сговариваясь, ребенок и фабричный рабочий, кухарка и мальчик-разносчик, смотрительница кладбища и Хозяйка. Которые, да будет тебе известно, вообще не способны лгать... Так что же, выходит, ты лжешь мне? Есть ли у тебя хоть что-нибудь, чем ты можешь оправдать себя?
Да. Каждое слово Сабурова превращалось в звено цепи, которая медленно, но верно затягивалась на тонкой шее Клары.
Паника? Нет, одного этого слова недостаточно, что бы выразить то, что чувствовала Клара в этот момент. Смятение, страх, неверие, обида, страх-страх-страх... Омерзительно холодными щупальцами он проникал в её душу, заставляя сердце биться чаще, а желудок – судорожно сжиматься в неприятных спазмах.
- Посмотрите мне в глаза... Вы ВЕРИТЕ в то, что я могла так поступить? Верите, что я могла убить? Сама, по злому умыслу?
Самозванка прижала руки к груди. Казалось, прямо сейчас этот жестокий человек громко скажет «Да, я верю» и велит линчевать её, как преступницу, мару...
Сабуров наклонился, и взгляд серо-стальных глаз, как будто сжатых тугими обручами, поймал взгляд Самозванки.
Это длилось неимоверно долго - наверное, целую минуту, растянувшуюся в бесконечность. Клара вдруг поняла, что за серыми глазами нет никакой воли, нет ломящей сопротивление силы, железного бича Закона. Есть усталость и тоска, и только тело, кажется, само поддерживает жизнь, держит спину ровной, подбородок - чуть вздернутым, а голос - огненным. И когда понимание это прокралось в разум, Александр едва вздрогнул, словно увидел что-то в омутах Клары ответ, который искал - и отвел глаза.
- Нет, - голос его звучал глухо, из него разом пропало все предвкушение судилища. - Не понимаю, почему, но я не верю в это. Хоть все факты и указывают на тебя... Здесь, должно быть, какая-то ошибка. Однако мне не стоит руководствоваться эмоциями. Дело потребует разбирательства. Тебе, Клара, придется побыть под домашним арестом эту ночь, пока не будут найдены истинные причины происходящего.
Кларе тут же захотелось вскрикнуть: «Но у меня же столько дел! Я еще ничего не успела сделать!». Но, прежде чем она успела это сказать, инстинкт самосохранения решил проявить себя и Самозванка лишь обреченно кивнула, на этот раз, выразив покорность обстоятельствам. Страх сменился облегчением. По крайней мере, она сумела посеять в душе Сабурова семена сомнения. Он верит. И это главное.
«Хорошо. Мне не нужно возражать... Положение сейчас явно не в мою пользу. И еще...» - Клара поморщилась и потерла ноющие виски кончиками пальцев – «...Я так устала...»
- Как же мне доказать вам всем, что я – не зло? – Промолвила девочка, обращаясь больше к себе, нежели к Сабурову.
- Комнату тебе отведут наверху, - Сабуров словно не слышал ее. - Еду и воду предоставят. Надеюсь на твое благоразумие, Клара. Воспринимай это как гостеприимство. Видишь, ты не в тюрьме, куда я бросил бы преступницу.
В дверь снова постучали. Тяжелая дверь в очередной раз скрипнула, и вошел патрульный - по-видимому, с донесением. Он покосился на Клару, отдал честь Александру и отчеканил:
- Ваше превосходительство, патруль с Гнилого Поля - они видели бессмертного. И еще - он снова бросил косой взгляд на Клару, размышляя, говорить ли в ее присутствии, - Термитник действительно молчит. Сегодня никто не выходил оттуда, да и не входил. Только их главный - прошел в Бойни. Недавно.
- Расскажешь, - Сабуров, кажется, был рад возможности отделаться от Самозванки. - Да, пусть двое ребят стерегут дом и гостью.
- Слушаюсь... - по лицу патрульного несложно было догадаться, что он нервничает. - И еще, герр Сабуров, я был у водяной башни Каменного Двора - там тоже, говорят, видели бессмертного. Но не мог же он...
- Вздор, - коротко оборвал его Александр. - Показалось. Может, то был его брат... Я разберусь. А ты проведи девочку в комнату и запри дверь. Воды и хлеба ей, сколько требуется.
Патрульный послушно козырнул, отворил дверь, и затем повернулся к Самозванке. Молча указал ей на ступени, ведущие в комнату с красными стенами и картиной с расколотой луной.
Позже он вернулся с двумя бутылками воды и довольно свежей буханкой. Так же молча, настороженно косясь на нее из-под нахмуренных бровей, поставил на тумбу у кровати, и запер дверь.
Клара осталась одна.

(продолжение с Хаке)
- Брал в руки - не столь давно, - усмехнулся Данковский, - а вот чтобы еще и воспользоваться им по назначению... Хм, около года назад, пожалуй. Да, это порядочный срок.
О том, что здесь нормально работать ему не дадут, бакалавр догадался еще днем, запутавшись в череде странных событий и сменяющих друг друга лиц. Но, если вдуматься, можно было легко понять - у него здесь вообще ничего нет, кроме собственного имени.
- Вот именно. Это видно, - было не совсем понятно, что Артемию видно затылком в темноте, но говорил он уверенно. - А это, всё же мой отец. Так что, вскрывать буду я, ойнон. Не снимай груза с плеч, всё равно не удержишь.
- Договорились, - выдохнул Даниил. Склады словно начались по новой - мало чем отличаясь от сооружений, оставшихся по ту сторону рельс, они вызывали ясное ощущение дежа вю. Но необходимое помещение оказалось близко: пройдя вдоль забора, они оказались у прозекторской Рубина.
- Стой, - Гаруспик сам остановился и обернулся. Девочка всё ещё держалась рядом с ними.
- Тебе не надо этого видеть, Мишка. Иди к Ноткину и передай, что я просил. Утром свидимся.
- Иду, - буркнула Мишка, обнимая свою страшную куклу. Взгляд ее так и говорил: "Ох уж эти взрослые".
- Как думаешь, с ней ничего не случится? - обеспокоенно спросил Данковский у гаруспика. - Далеко этот Ноткин?
- Мне говорили, что в Складах, - ответил Бурах, двигаясь дальше. - Идём быстрее.
Стах открыл дверь, глухо заскрипевшую железом, и перед Даниилом открылась прозекторская. Да, он примерно так и представлял себе лабораторию, которая могла быть в здешних местах - длинное, узкое (за счет стоявшего вдоль одной из стен стола) помещение, заваленное всевозможными анатомическими пособиями. Полки, прибитые к противоположной входу стене, едва ли не прогибались от изобилия инструментов, бутылочек с непонятным содержимым, линз от микроскопов (а вот и сам микроскоп, на столе)... зачем-то на одной из полок лежал череп быка. Или не быка, а похожего животного.
Свет горел будто вполсилы, тускловатый, желтый. В целом впечатление было довольно мрачное.
Уложив тело отца на прозекторский стол, Артемий отошёл, снял куртку, свитер грубой взяки, рубашку и бросил всё это в дальний угол.
- Стах, у тебя халат есть? Или хотя бы тряпка? И перчатки с инструментами
Рубин, предчувствующий, что сейчас будет, лишь кивнул и протянул Гаруспику мятый, не слишком чистый халат, потом извлёк из ящика кювету с инструментами, обрабатываемыми, судя по запаху, твирином, и пару резиновых перчаток.
Гаруспик быстро облачился, достал из кюветы большие изогнутые ножницы и сноровисто срезал с отца одежду. Взгляду предстало бледное, покрытое язвами и нарывами тело пожившего человека, привыкшего всё делать самостоятельно – жилистое, крепкое, но уже высыхающее. Артемий вздохнул и принялся за работу. Руки его почти не останавливались, порхая над телом Исидора, вернее, нет, просто над телом, как руки пианиста над фортепьяно.
Глубокий разрез от паха до подвздошной области не успевает раскрыться, а рядом с ним, на уровне пупка, ложатся ещё два миниатюрных разреза – царапины на бледной коже, неизвестно зачем нужные. Расходятся края основного разреза, а Гаруспик уже копается во внутренностях, иссекает часть печени, изучает содержимое желудка, даже не поморщившись от тошнотворного трупного запаха смешанного с вонью гниющей полупереваренной еды.
- Смерть наступила около суток назад, - скороговоркой бормочет он. – Органы не поражены ничем похожим на инфекцию.
Скальпель летит в кювету, а менху уже примеривается хрящевым ножом к грудине. Даже привычный к подобным делам Рубин морщится, когда Гаруспик одним мощным движением раскрывает труп, подобно книге. Звук, как от рвущихся куриных хрящиков.
Гаруспик осматривает внутренние органы, по очереди их извлекая.
- Лёгкие не повреждены, но пропитаны никотином, сердце…колющая рана, пробита аорта, сердечная сорочка и плевра. Не понимаю, от чего он умер: от удара или от болезни?
Органы ложатся в кюветы, так что, когда менху заканчивает, тело на столе более всего напоминает пустую картонную коробку.
- Ойнон, ты посмотри…Стах тебе поможет, - Гаруспик обернулся к бледным. Как полотно мужчинам и стянул окровавленные перчатки. – В этом ты лучше разбираешься, но ничего не вскрывайте.
Стащив халат, он отошёл к стене, дотянулся до своей куртки и достал пузырёк твирина. Огненное зелье влилось в глотку Гаруспика практически залпом, но он даже не поморщился. Хуже, чем есть, уже быть не могло.
" Я раскрыл отца. Я раскрыл. Отца. Я. Раскрыл. Отца" - стучало в висках Артемия бешенное крещендо.

Прозекторская Рубина
вместе с ХаКэ и при неоценимой помощи Оррофина

Данковский с сочувствием поглядел на гаруспика. Удивительные здесь люди - дети с глазами взрослых, взрослые, ведущие себя как дети, мудрые старцы, то появляющиеся, то исчезающие... И вот он, Артемий Бурах, только сегодня потерявший отца. Разрезал его плоть, будто мешковину острыми лезвиями ножниц, обнажил кости и мышцы, точно пух внутри у разорванной подушки.
"Я бы, наверное, не выдержал", подумал бакалавр. "Впрочем, может он только выглядит так твердо и крепко".
- Проверим кровь? - предложил он Стаху. Вытащил пипетку из стаканчика, стоявшего на столе, набрал темно-красной жидкости, капнул на стеклышко и настроил микроскоп. Сморгнул, силясь различить в запотевшем окуляре хоть что-нибудь. Изображение прояснилось. Проба выглядела странно. Эритроциты, лейкоциты… Множественные клетки сложного разветвленного строения, явно свидетельствующие, что Бурах-старший был заражен.... Вот только чем?
Рубин, стоявший по правую руку, деликатно кашлянул.
Данковкий вздрогнул от неожиданности.
- Вот, - он посторонился, пропуская Стаха к микроскопу. - Посмотри. Он болен, но.. внешние симптомы лично мне ни о чем не говорят.
Склонившись над окуляром, Рубин некоторое время сосредоточенно разглядывал пробу. Поправил стеклышко с алой каплей, подкрутил винт тонкой настройки резкости, отрегулировал освещенность – так, словно не верил в умение бакалавра. Или, быть может, не хотел верить своим глазам. Словно надеялся, что стоит лишь лучше настроить микроскоп или чуть изменить угол зрения, и бесстрастный прибор покажет совсем другую картину. Не столь пугающую.
- Я уже видел такое однажды, - тяжело обронил Стах. – А лучше бы не видеть никогда.
Даниил нахмурился.
- Что это? Подобная болезнь когда-то... уже случалась?
Ну точно... Симон оказался, выходит, прав. Угораздило же его приехать именно сейчас...
Рубин невесело, болезненно как-то усмехнулся. Случалось ли.… Да, он хорошо помнил те дни – слишком хорошо, пожалуй. Помнил, как на стенах одного из домов в Сырых Застройках появились первые пятна кровавой плесени, и любопытные мальчишки толпами бегали на нее смотреть. Помнил, как плесень расползалась по кварталу, захватывая все новые и новые дома, как за одни лишь сутки весь район оказался заражен; помнил обезумевших от боли людей, сгорающих стремительно и страшно… И горькое, вязкое чувство полного бессилия помнил тоже – он не знал, как справиться с болезнью. Он, врач – тогда еще молодой, неопытный, но разве это может служить оправданием? - был не в силах помочь несчастным ничем. Учитель – Исидор – тоже не мог победить заразу. Он отдал этой борьбе всего себя, за несчастные пару дней он вымотался так, что сам стал походить на жертву болезни – изможденный, высохший, со впалыми щеками и безумием в глазах, - но так и не смог найти верного средства. Твириновые настои помогали поддерживать иммунитет, но были бесполезны для зараженных.
Тогда болезнь не смогла одолеть Исидора, но явилась за ним сейчас. Какая злая ирония судьбы. Как больно думать о смерти учителя, и особенно – о такой смерти… Рубин на миг прикрыл глаза, сглотнул, загоняя подступивший к горлу ком обратно в глубину.
- Песчаная язва, - наконец ответил он на вопрос Данковского. - Я заподозрил это по внешним признакам, но до последнего надеялся, что это простое совпадение. И все-таки – она... Пять лет назад была вспышка в одном из кварталов. И счастье, что только в одном, - закончил он мрачно.

Даниил вздохнул.
- Как думаешь - распространится?
Место, потерявшееся среди бескрайней Степи, далеко от Столицы со всей ее спешкой и кутерьмой, погрязшее в собственных суевериях и глупых приметах, странное, но... живое. Живое, и его надо было спасать. А ведь кроме них троих, сейчас собравшихся здесь, в прозекторской, медиков в Городе нет.
- Если вам уже приходилось бороться с ней... какие мы должны принять меры?
- Да какие там меры! - Рубин вскинулся; бакалавр, сам того не желая, задел больное место. - Жесточайший карантин да попытки хоть как-то поддерживать иммунитет не заразившихся – вот все, что мы могли сделать. Заколачивать дома с живыми – понимаешь, ты! – с еще живыми людьми и ждать, когда же оттуда перестанут доноситься крики, а эта кровавая дрянь высохнет на стенах!
Он раздосадовано махнул рукой и заходил по прозекторской взад-вперед. Затем, немного успокоившись, продолжил:
- Мы толком не успели ничего понять. Что ее вызывает, как ее лечить, как предотвратить ее в будущем – ни-че-го, - последнее слово он произнес жестко и обреченно, тяжело роняя слоги. – Учитель потом не раз говорил, что победить болезнь мы смогли лишь благодаря удачному стечению обстоятельств.
- Тогда нам придется понять все на этот раз, - твердо произнес Даниил. - Сделать все, что в наших силах. И даже больше.
Он присел на край стола - со стульями здесь было плохо, - и потер лоб. Хотелось спать, но было уже некогда.
- Нужно предупредить людей, - вполголоса добавил он. - Хотя бы градоправителей. И чем быстрее, тем лучше.
Рубин согласно кивнул – Данковский абсолютно прав.
День, проведенный в поисках Исидора, в этой безумной беготне по степи и болотам, день, полный тревожных ожиданий и страшных открытий, не прошел бесследно – усталость пудовыми гирями висела на ногах и сковывала разум свинцовой тяжестью. Но времени на отдых не было.
- Значит, разделимся. Найдешь дорогу к Горнам? А я в Сгусток, к Ольгимскому. Еще бы Сабурова навестить, - Стах вопросительно посмотрел на Артемия. – Может, ты?
- Сделаю, если ты дашь мне новую одежду. Старую всё равно придётся сжечь. К тебе, Стах и тебе, ойнон, это тоже относится.
- С чего это? – Данковский поднял одну бровь. – Материал стерильный, ни вшей, ни блох. Потом продезинфицирую.
- Значит, разделимся. Найдешь дорогу к Горнам? А я в Сгусток, к Ольгимскому. Еще бы Сабурова навестить, - Стах вопросительно посмотрел на Артемия. – Может, ты?
- Сделаю, если ты дашь мне новую одежду. Старую всё равно придётся сжечь. К тебе, Стах и тебе, ойнон, это тоже относится.
- С чего это? – бакалавр поднял одну бровь. – Материал стерильный, ни вшей, ни блох. Потом продезинфицирую.
- А ты знаешь, как передаётся болезнь?
- А ты? - ответил вопросом на вопрос Даниил.
- Вот и я не знаю, ойнон, поэтому вспоминаю, что говорили мудрые профессора о режиме карантина и сжигаю одежду, с которой тесно соприкоснулось заражённое тело. Давно же ты не работал в поле, ойнон, раз таких вещей не помнишь, - Гаруспик говорил монотонно и устало, лицо его было какого-то серого цвета, а глаза пусты.
- Сжигай свою одежду, - пожал плечами Данковский. Но плащ стащил и свернул, убрал в пакет, вынутый из саквояжа. -Сказал же, продезинфицирую. Только время зря уходит на разговоры.

- Твоё дело, ойнон, - Бурах пожал плечами и взял куртку из угла. Опорожнив её карманы, Артемий переложил бумаги и бутыли с твириновым настоем на стол Рубина, затем сложил свою куртку и свитер на металлический поддон, облил остатками керосина из лампы и поджёг. Через минуту туда же полетела одежда Рубина. Синеватое пламя вгрызлось в плотную материю, сперва неохотно, но потом всё жарче и жарче, так что, вскоре от хорошей одежды осталось лишь немного пепла и изрядно вонючего дыма.
- Извини, Стах. Проветривать придётся.
- Ничего, - Рубин поворошил содержимое ящика, меньше всего похожего на одежный шкафа. - Вот, держи.
В Бураха полетела скомканная рубаха и ветровка из грубого брезента. Покопавшись среди вещей еще немного, он достал толстый свитер, торопливо натянул его на себя, передернул плечами.
- Готовы? Идем, - Стах лязгнул железной дверью и первым шагнул в проем.
Гаруспик посмотрел вслед удаляющемуся Стаху, и кривая ухмылка перекосила его лицо.
- Ойнон, ты поможешь мне отнести тело отца в Степь? - только и спросил он, глядя на Бакалавра
- Сейчас?
- Сейчас.
Гаруспик не стал объяснять, что тело его отца - это не крыса, завязанная в резиновую перчатку. Что это вскрытие будет сниться ему до конца жизни, и что он знал об этом, но всё равно взялся за скальпель, потому что долг для менху превыше. И, самое главное, что если Исидора не похоронить как можно быстрее, последствия будут самыми что ни на есть плачевными.
Да, он не стал объяснять всего этого, потому что, если сам не поймёт, то и словами не убедишь. Не тот случай.
- Гаруспик, эпидемия наступает, - Даниил посмотрел Артемию в глаза. - Каждая минута дорога. Нет, я понимаю тебя, но подумай сам: сколько времени мы потеряем? Степь не так близко, к тому же... тело ведь тоже придется сжечь. Впрочем, оставаться здесь ему тоже не нужно, по крайней мере, надолго.
- Тело не сжечь надо, а закопать. Нас узнают по глазам и наш путь - служение, а когда мы оступаемся, нас бросают в яму. Моего отца надо предать матери Бодхо со всеми изъятыми органами и пролить над ним кровь.
- Он же заражен! Что за... нелепые суеверия! Ты, вернувшись из города, после того как пробыл там... сколько? Лет десять?.. Продолжаешь думать и вести себя как любой из дремучих степняков, это же немысли... - бакалавр осекся, помолчал несколько секунд. - Бурах, это может подождать час? Один час, я успею сходить к Каиным и вернуться.
Гаруспик покачал головой.
- Иди, ойнон, - ответил он.
Данковский кивнул, поморщившись, и уже повернулся, чтобы уйти... но вернулся с порога и, ничего не говоря, пожал Артемию руку. Хлопнул по плечу и вышел, так и не посмотрев еще раз тому в глаза.
Гаруспик стащил с себя халат и переоделся. Тащить тело отца на плече он бы не смог, а волоком за ноги не стал бы даже в очень исключительном случае, так что оставалось лишь сделать нечто вроде волокуши.
Связав рукава халатау покойного на груди и хитрым способом обернув вокруг него халат, Артемий сложил все органы Исидора в разрез, взялся за концы халата и потащил его в ночь. Дорога предстояла не близкая и в полной темноте, но он знал - дотащит. Успеет до рассвета.

Самозванка. Монолог.

Дверь закрылась, щелкнул замок. Самозванка, наконец, осталась одна, наедине со своими мыслями, страхами и болезненной неуверенностью в самой себе.

Этим утром я проснулась в могиле. Ничего не помня о себе, о своей жизни, имея лишь самое себя и знание того, что я…Кто? Чудотворница. Вестница. Та, что являет волю Закона. Я думала так, я верила в это.
Но может ли называться Чудотворницей и Вестницей та, что сама находится вне этого Закона? Пусть и закона человеческого. Я вижу, как противится это место мне и моим словам. Оно ненавидит меня, оно исторгает меня из своего чрева, как горькое лекарство. Сколько раз за день меня называли Воровкой? Сколько раз за день меня называли Обманщицей? Кого я обманула, и что я украла? Не ведомо.

И все же, чем болен этот город? В нем что-то нарушено, я же чувствую это. Термитник. Трупятник. Там холодно, там страшно и там – смерть. Словно язва на теле, она гниет и скоро заразит кровь. Я еще не вижу, но я это ясно чувствую.

Все это время я не чувствовала за собой руки того, кто ведет меня. Почему? Такое ощущение, будто нити, которыми я была привязана к своему хозяину, резко оборвались, оставив меня одну. И я упала, упала как безвольная марионетка. Кто же поможет мне встать?

Так что же… Что мне делать сейчас? Опять мне нужно будет следовать чужой воле? Играть по правилам логики и принципов, которые выдуманы теми, что возомнили себя служителями Закона, не представляя что он собой представляет? Нет…

Мысли мои пусты, и бессмысленны. Я подчинюсь твоей воле. Веди меня.

Похороны менху

Гаруспик тащил волокушу со своей драгоценной ношей. Самое сложное, рельсы и гравий рядом с ними, были пройдены и теперь ему под ноги вновь ложилась Степь. По мокрым от выпавшей росы растениям тащить волокушу было много легче, но Артемий всё равно тянул, взявшись двумя руками и двигаясь спиной вперёд, чтобы увидеть, если тело вдруг выпадет.
- По рукам узнают их, - бормотал он сухи, потрескавшимися губами. - По глазам находят их...менху...когда они оступаются...кладут в яму.
Дышать было тяжело, мышцы на руках и спине вздувались и трещали, обещая назавтра лютую боль, но он шёл. Гаруспик знал: где-то рядом есть яма и её надо найти. Она для отца.
Шаг, ещё один, подтянуть халат, который теперь никакими силами этого мира не отстирать от грязи и сока твири.
Ещё шаг. Капли едкого пота ползут на глаза - стряхнуть их кивком головы.
Шаг-шаг, подтянуть. Главное - это не потерять равновесия. Встать вряд ли получится.
Сколько он так шёл? Медленно, словно та черепаха, что гонялась за Ахиллесом, тяжело, как комар, силящийся прорваться сквозь многовековую стену янтаря, в котором он застыл. Долго. Очень долго, но мать Бодхо благоволила к своему новому служителю и слегка потянулась, так, чтобы солнце задержалось за восточном её боком.
Гаруспик не знал, почему он остановился. Просто, вдруг почувствовал, что каблук сапога попирает пустоту и обернулся. Прямо перед ним в земле змеилась узкая, как раз в ширину человеческого тела и длинная - в рост, трещина в земле, полная жидкой грязи.
Когда она появилась? Днём, когда шёл дождь? Или раньше? Артемий знал точно - эта трещина разверзлась именно тогда, когда сердце отца перестало биться.
- Предаю тебя матери Бодхо, менху Исидор Бурах, Гаруспик, пользовавшийся влиянием в Укладе, - громко и нараспев начал говорить Артемий, бережно развязывая тело. - Учитель Станислава Рубина, советник трём родам властителей, друг детей, Дед младшим...отец мой, - его голос дрогнул. Хорошо, что ойнон не пошёл, ведь он-то должен знать, что такие волчьи глаза плакать не могут. Зачем ему ещё одно сотрясение основ? - Будь спокоен, я, Артемий Бурах, последний и старший в роду, взял на себя твою ношу, твои долги и принял твоё наследие. Иди. А я теперь буду вместо тебя.
Тело Исидора полетело в эту жидкую грязь, без единого звука принявшую его в себя и тут же сомкнувшуюся. Мать Бодхо не отвергала своего верного служителя.
- Прощай...папа, - не важно, что там с глазами, руки у Артемия не тряслись, когда он вытащил нож и умело располосовал себе правое предплечье, нанеся три косых раны, из которых в землю тотчас же обильно полилась кровь. В висках застучали тамтамы, а Степь под ногами качнулась. У Гаруспика стремительно темнело перед глазами, но он видел, как бы со стороны, самого себя, стоящего над могилой отца с вытянутый рукой, видел струйку крови, напитывающую мать Бодхо, видел одонгов и Твириновых невест, по очереди приходивших из темноты и бросавших в яму по паре горстей земли.
Когда он очнулся, раны уже не кровоточили, подёрнувшись коркой, могила была засыпана, а ковыль и твирь примяты многочисленными ногами. Гаруспик хотел засунуть нож обратно в специальный карман куртки, но вспомнил, что сжёг свою одежду, и отправил его за голенище правого сапога. Не слишком удобно, но случайно не порежешься и не потеряешь. Заем он повернулся спиной к могиле и довольно быстро, пусть и шатаясь, словно пьяный, пошёл к городу. У него ещё были дела, а солнце встанет совсем скоро.

Полночь

(Вместе с нашим прекрасным трагиЧеским другом)

Темнота взирает на сцену тысячей глаз. Темнота слепо щурится, силясь разглядеть хоть что-нибудь. Темнота ждет.

Огни трех прожекторов вспыхивают в один момент. Каждый круг яркого света заключает в себя одну из кукол. Кукла мужчины в плаще из змеиной кожи у правого края сцены, кукла с ножом – у левого, обтрепанная жалкая кукла девушки – у самого задника. Световые пятна приходят в движение, за ними, как привязанные двигаются куклы – к центру, к самому сердцу сцены. Тишину нарушает пронзительный стон скрипки, и куклы замирают – тихо, покорно, безжизненно. Тусклый свет разливается по сцене, являя взору еще двоих участников представления: грозный Исполнитель косится в сторону троицы насмешливым желтым оком, и Трагик, ломкая фигура страдальца, бродит вокруг них, заглядывая каждому в лицо.
Хриплый, каркающий голос разносится по залу, отражается от сводов и, подобно тяжелым камням, падает вниз.
- И что же ты хочешь увидеть в их лицах, мой печальный друг? Разум? Или, быть может, волю?
После заминки ему отвечает голос глубокий и задумчивый, словно застывшие отзвуки стальных струн.
- Я поражаюсь, как пламя завтрашнего дня не бросает тени на их лица. Им удалось невольно увидеть превосходящее - в том первозданном виде, в котором оно никогда не появится более. Ах, стоило бы остаться в этом моменте навсегда!..
- К чему им эта вечность, заключенная в одних сутках? И к чему они этой вечности? Все идет своим чередом, пламя завтрашнего дня сменяется пеплом вчерашнего, о чем тут жалеть?
- Это верно. Но Память!.. Это величайшая экзистенция человеческого разума, которую так воспевают одни знакомые тебе многомудрые господа... Город болен. Память может сохранить все. Каким он был, каким он будет, и каким не будет уже никогда.
- Закону неведомо, что такое память. Закону безразлично и прошлое, и будущее, лишь настоящее имеет смысл, лишь в нем стоит искать корни всего. Сегодня. Вслушайся, в этом слове бьет колокол. Колокол звонит по этому городу, отбивает последние удары его слабого сердца.
- Почтим же их молчанием, мой собрат. Слушайте, слушайте, и не говорите, что не слышали - с тех пор, как отзвучат удары колокола, ничто не станет вновь так, как прежде. Люди уже отдали свои жизни - но что люди?.. Ведь Он умирает.
- Значит, существование его противозаконно.
- Они же трое - величайшие преступники. Поистине, найдется ли суд, что обвинит их?.. Если и так, то это буду не я.
- О нет. Они не смогут преступить Закон, ведь каждый их шаг оборачивается во благо его. И путь, что каждый из них прошел сегодня, извилист, но предсказуем и предсказан.
- Что ж, увидим...
- Увидим.

Скрипка нервно взвизгивает и заходится в бешеном ритме. Пятна света начинают стремительный бег по кругу, порой выхватывая из темноты то одну, то другую фигуру. Куклы дергаются в такт музыке – не танцуют, бьются в припадке падучей болезни. Маски наблюдают за ними: Исполнитель - все так же насмешливо, Трагик – с тревогой. Занавес падает.

Шаг в не-настоящее

(Шагаем вместе с Исполнительным другом)

Она сидела на ступенях Собора и смотрела, как в отдалении размытыми фигурками движутся люди. Еще недавно они стояли перед ней, и огонь горел в их глазах. Отчаяние дало им крылья - черные, изломанные и траурные, но и так они могли подняться к небесам. Она же ясно видела это! Ошибки быть не могло... и тем не менее, она сидела и смотрела на то, как крылатые серафимы становятся муравьями, и в ее груди пускало ростки другое отчаяние. Тихое. Измеряющееся не в ударах судьбы, а в каплях отмеренного ей яда.
Все было не так. Чертежи и картины были прекрасны, и ими непременно можно было отравить не одну сотню великих умов. Но контуры, прораставшие над морем травы, были ничем иным как призрачными замками, фата-морганой. Они складывались, как карточные домики, степной ветер рвал их в клочья, и с каждым таким шквалом ее рыцари-зодчие становились бледны, словно получали новый удар в самое сердце. Закушенные губы, бессильно сжимающиеся кулаки, гордые слова, срывающиеся с уст - и один ответ на все. Ветер...
Казалось бы – так просто… Тот, кто способен облечь чудо в материю, тот, кто в силах выточить грёзу из камня, тот кто знает, как в зеркалах отражаются сны, не сможет ли выстроить дом? Обычный дом, в котором будут жить не сны – люди; в котором будет тепло и уютно, который станет пристанищем для самих ловцов грёз, ныне бездомных бродяжек, поверивших в ее силу… Не велика той силе цена, не согреешь ей замерзающих на осеннем ветру, не укроешь от дождей, не накормишь голодных десятью хлебами. А ветер жесток - он смеется. Он победил.

- Невозможно, - он обессилено садится рядом, и с проклятиями рвет пополам очередной тубус, который сжимал в руке. - Прости. Я обманул тебя. А лучше - не прощай, никогда не прощай, ты же знаешь, мы все готовы отдать на месте жизнь за тебя. Только это не поможет.
Лучше бы он был пьян и безумен. Его брат, все время пропадающий в степи, никогда не придет к этим каменным ступеням. Он-то уже давно потерял голову, и опьянен собственными идеями, возводя их из воображаемого стекла. Но она все равно знала, что он сказал бы. "Невозможно. Здесь нет никого, ради чего стоило бы это строить. А строить другое я не умею".
- Невозможно, - садится рядом маэстро, одна его улыбка из всех все так же не потускнела. - Ты знаешь, что эта игра не имеет конца. Мы заблудились. Я никогда не верил в то, что от ниточек можно освободиться...
"Я оказался прав", - хочет добавить он, но молчит.
"Невозможно", - молчит голос стрельчатых окон. - "Я отдала свою душу этому Собору, но она оказалась никому не нужна. Потому что вам не нужны храмы, пусть они сколь угодно дышат присутствием. Вам ничего не нужно, кроме самих себя".
"Невозможно", - укоризненно смотрит издали тот, кто выбирал между семьей и идеалами, и выбрал – неверно. - "Невозможно", - думает он, - "сестра оказалась права. Она всегда была мудрее, она не тратила время на бессмысленные споры и утопичные прожекты, она просто жила и делала жизнь капельку лучше".
- Невозможно?! – кричит она ему в лицо, каждому из них кричит, каждому из тех, кто, оставаясь рядом до конца, все же предал. Тем, кто, ища запредельного, оказался бессилен в будничном. – Тогда и это, - резким, злым кивком она указывает на зеркальную башню, и иссиня-черные волосы летят вороньим крылом, скользят по щеке, тяжело опадают на плечи, - это невозможно! Надо было сломать эту бесполезную игрушку, ведь для тех, кто ее создал, кто не знал когда-то пределов, сегодня возведены границы возможного!
Ее голос вновь пробуждает их об гибельного сна. Огонь просыпается снова, расправляются плечи и произносятся древние слова, пока безжалостное время не отмеряет новый виток полотна. Все повторяется снова. Жалкая и нелепая игра с незнакомыми правилами, которые оказались не выше, не сильнее, а просто отказались произносить себя людям. Нельзя было ломать законы, когда законы оказывались высечены не на каменных скрижалях, а в воздухе, в запахе твири, в ходе времени.

Она давно разучилась плакать. Она смотрела на Башню, и решимость просыпалась в ней - и угасала, как налетающие порывы горького ветра. Ветра, торжествовавшего победу.

Гаруспик. Серый час в дурной бесконечности

(с команданте Че)

В который уже раз за этот безумный день преодолев первую часть складов, Гаруспик снова ступил на железную дорогу. Он перешёл Жилку по мосту, грохоча ботинками по металлическому покрытию, осторожно, стараясь не упасть, спустился с насыпи и побрёл вдоль реки к Стержню.
Бураха сильно качало, будто он изрядно перебрал крепкого, но шёл он почти не отклоняясь от направления и довольно быстро. Перед глазами всё слегка плыло, а пальцы мечтали о рукояти ножа, но нагнуться и вытащить его из сапога было выше его сил.
Когда Артемий добрался до имения Сабуровых, ему пришлось повиснуть на ограде - усталость и нервный шок изрядно его подкосили, и только железная воля удерживала от обморока.
-Дойти и рассказать, дойти и рассказать, дойти...дойти, - шептал он, сухими губами, словно поминальный молебен по отцу.
Несколько шагов пришлось пройти без опоры, но потом холодный. влажноватый от росы камень ткнулся в ладонь, и снова стало легче. Гаруспик добрался до двери и, не найдя сил даже на обозначения стука, упал внутрь.
Он почувствовал толчок в спину, а потом его схватили чьи-то руки и вздернули вверх. Мозг, отчаянно жаждущий сна, не сразу различил лицо патрульного - такого же, вроде тех, что Гаруспик видел у Термитника.
- Ты погоди, - страж точно так же маялся нехваткой сна, и судя по зрачкам, сжевал целую горсть кофейных зерен, - Ты кто такой? Зачем сюда в такое время?
Он раскрыл липкое забытьё мыслью так же, как раскрывал тела ножом, даже багряная на сером фоне линия увиделась.
- Я Бурах. Срочно к Александру Сабурову...Срочно...
Лицо патрульного дернулось, повернулось куда-то за кадр размывающейся мути.
- Слышал?
- Угу. Бурах... это сын Исидора, что ли? А вдруг врет?
- Да пусть его... На душегуба непохож, да и еле падает... Проводи его к Сабурову. Он не из тех, кто за подъем среди ночи накажет. А вдруг важное?
- Эй, слышишь? Заходи. Если с ног не свалишься. На вот, сгрызи зернышко, полегче будет...

Ночью дверь почти не видна - темное пятно на серой стене. Усатый стражник открывает ее, и обнажается вход в "Стержень". Он был здесь днем, но сейчас этот дом совсем другой, и дело даже не в тенях, что залегли по углам. Недолгое ожидание у двери спальни. Сабуров - бывший военный, и он привык возвращаться к бодрствованию... Наконец дверь открывается. Удивительно - Александр, кажется, как будто не ложился. Его лицо все так же твердо, как и было в первой встрече.
- Что вам, Бурах? - отрывисто спросил он, минуя формальности. - Раз вы пришли в такое время... что-то важное?
- Очень скоро в городе будет эпидемия. Болезнь смертельна, разносчиками будут крысы, другие способы передачи неизвестны, - отчеканил Гаруспик, держась за стену.
Кофейное зерно помогло, но вот тело-предатель служить отказывалось.
- Я нашёл своего отца...мёртвого. В его крови и была обнаружена болезнь, а в районе складов были замечены заражённые крысы.
Странно, но военачальник, кажется, не был поражен. В его лице, кажется, не дрогнул ни один мускул, он лишь сощурил глаза, вглядываясь в лицо Бураха так же, как несколько часов назад смотрел на Самозванку.
- Вот как, - наконец, промолвил он. - Вы уверены, Бурах? У вас есть подтверждение, что это именно эпидемия, есть еще повторившиеся случаи?.. И что это за болезнь?
- Рубин и ойнон из Столицы подтвердят мои слова. Они смотрели кровь и у них должно остаться ещё, - Артемий задумчиво пожевал губами, припоминая. - Стах говорил, что это Песчанная язва.
- Песчаная Язва?! - Сабуров подался вперед, в глазах его вспыхнула тревога, с которой еще не смиряешься, но которая уже заставляет преклониться перед неизбежным. - Не может быть... через пять лет - и снова?
Его голос вдруг сделался совершенно будничным, как будто и не было этой вспышки волнения.
- Нам остается сражаться. Хоть этот враг может оказаться и смертельным... Вы поможете нам? У нас мало медиков, а Исидор, как вы говорите, мертв... Вам предоставят все, что может понадобиться. Да, кстати, - немного помедлив, продолжил он, - вы не предупреждали другие правящие семьи?
- Рубин и ойнон сейчас говорят с ними, - Гаруспик не стал объъяснять, что скорее всего остальные семьи уже в курсе, чтобы не пришлось рассказывать, где его носило столько времени. - А что до помощи...я - служитель. Гаруспик этого города.
- Лучше займитесь тем, что потребуется от вас, - Александр покачал головой. - Мои люди справятся с оповещением сами. Что ж, я благодарен вам за обещание помощи. Понадобится помещение? Или вы расположитесь в доме вашего отца?
- Устроит, - кивнул Артемий. - Пожалуй, я пойду..., - он не договорил.
Зрёнышко кофе не могло поддерживать его долго, и усталость набросилась на него из-за угла. Гаруспик осёкся, судорожно вцепился в стену и сполз на пол.

Гаруспик и Самозванка. По рукам узнают их...

Клара настороженно прислушалась к шуму за дверью. Казалось, будто кто-то волочет за собой нечто тяжелое, очень тяжелое, если судить по крепким выражениям, которые были довольно четко слышны в закрытой комнате. Скрипнули запоры, отворилась дверь. Глаза Клары расширились от удивления, ибо на руках у двух патрульных, явно не привыкших таскать подобные тяжести, был никто иной как Артемий Бурах, он же Гаруспик.
«Похоже, судьба действительно любит троицу…» - успела подумать она, прежде чем её самым наглым образом согнали с кровати и примостили на ней менху.
Бурах выглядел, мягко говоря, ужасно. И уж точно на почтенного знатока Линий, в данный момент, Артемий явно не походил. Ввалившиеся щеки, под глазами набрякли жуткого вида мешки, а бурая грязь заляпала штаны и сапоги гаруспика так, что оставалось только догадываться, где именно бродил мужчина этой ночью.
«Что же он делал?» - Глупая и бестолковая мысль промелькнула у Клары.
Патрульные же, выполнив свою работу, быстро вышли из комнаты, стараясь не глядеть на Самозванку. Молва и слухи в этом городе распространялись каким-то особым мистическим образом. Впрочем, Кларе сейчас было не до того. Сразу после того как дверь закрылась за патрульными, девочка несмело подошла к бессознательному телу, что именовалось Гаруспиком.
Артемий падал в вязкую смолянистую массу, обволакивающую всё тело, заползающую через нос и рот внутрь и переполняя ноги, руки, голову... Конца-края этому кошмару не предвиделось, а в ушах звучали стихи на непонятно языке. Чёткой рифмы и ритма уловить не получалось, но Гаруспик был уверен, что это именно стихи, и что в них звучит его обвинительный приговор. Чернота неожиданно покрылась мириадами тонких, оплесцирующих нитей, расходящихся безо всякой системы во все стороны. Менху знал, что должен взять нож, что в сапоге и раскрыть их все, но рука двигалась очень медленно...а сапог был так далеко... Но главными были вовсе не эти обстоятельства, а тот факт, что линии на самом деле были морщинами на лице отца, и теперь он, Артемий, должен был их все раскрыть, после чего отец неминуемого истечёт отравленной кровью, которая будет разъедать мать Бодхо изнутри.
- Помочь? Или?.. – Прошептала девочка тихо, глядя на изможденное лицо менху. Неуверенность цепляла кривым когтем что-то в душе девочки. Чудо может и не произойти. Чуда может не случиться. Но…
«Я не знаю, почему и откуда. Я не знаю, для чего и как возникло то, что сейчас просит помочь тебе, Бурах. Но, долг платежом красен…»
Девочка вздохнула, и вновь бросила взгляд на Гаруспика.
- Пусть же случится то, что должно случиться…
Тонкие бледные руки девочки опустились на лоб и глаза Бураха. Еще несколько мгновений она молчала, прикрыв глаза, словно нащупывая где-то внутри себя ту сверкающую частичку что наделяет её руки чудодейственной силой. Ища что-то хрупкое и эфемерное, похожее на бесплотную химеру, на грани того что отделяет обычные человеческие чувства от изящной вязи из слов, надежд и веры. Тонкие нити пронзали пустоту внутри, переплетались в клубок из фантазмов.
«Это невозможно. Но это подействует. Я верю…»
Мысли Клары сосредоточились на концентрации этой странной, теплой субстанции, что рождалась в её руках и в её душе. Но на мгновение, она ощутила маленький укол неуверенности.
«Что я делаю? Для чего я это делаю? На что надеюсь?»
Но прежде чем эта тонкая иголка превратилась в пустоту, Клара сумела преодолеть соблазн отказаться, соблазн бросить все на усмотрение судьбы и правил.
«Если таково твое решение, то я встану против правил, и выйду из под сени закона… Лишь дай мне совершить то что должно»
И Закон отступил. С тонким звоном рухнул барьер отделяющий Настоящее от Нереального, рождая хрупкое чудо в этом мире. И вместе с пониманием этого, Самозванка почувствовала как сквозь её пальцы, сквозь каждую пору кожи прорывается теплый лучик исцеления. Это было необъяснимо. Это было неправильно. Но это было.
Линии вскрылись самостоятельно и одновременно, но вместо смертоносной крови из них полился свет, заставивший Бураха зажмурится и...проснуться.
Первое, что он увидел, был тот самый свет, режущий глаза.
- Что за? - прохрипел он и закашлялся. Горло сильно пересохло.
Клара вздрогнула. Все происходящее казалось настолько странным и нереальным, что неизвестно кто более был удивлен: Самозванка или сам Гаруспик. Тем не менее, ей каким-то образом удалось выровнять свой голос, и почти полностью убрать из него дрожь:
- Все…Все хорошо, Бурах. Это я, Клара. Ты ведь меня помнишь, да? Ой…
Клара все же заметила, что руки её все еще прикрывают глаза Гаруспика. Вздрогнув, словно замеченная в каком-то проступке, она резко убрала свои руки с лица Артемия и спрятала их за спиной.
Свет исчез, Артемий проморгался и приподнялся на локте, изучая комнату. Когда его взгляд остановился на Кларе он как-то растерянно усмехнулся:
- С-самозванка? - горло всё ещё мешало говорить нормально. - Т-ут есть в-вода?

(продолжение)
- Вода? А, да…Вода-вода… - Самозванка огляделась в поисках тех самых бутылок, что оставил ей патрульный. Пить не хотелось, есть тоже. Так что неприкосновенный запас остался целым и нетронутым. Наконец найдя искомое, она подбежала к стулу и схватила чуть дрожащими руками бутыль.
Вытащив из пузатой стеклянной емкости пробку, она невольно поморщилась. От воды внутри тянуло чем-то странным. Видимо не всегда, далеко не всегда, эта бутылка вмещала в себя обыкновенную воду.
- Держи, - Сказала она, протягивая Бураху вожделенную воду.
Артемий принял воду и, лишь коротко кивнув в знак благодарности, осушил бутылку чуть ли не в два глотка.
- Где мы и что ты тут делаешь? - спросил он, садясь на постели и спуская ноги на пол.
Странно, после такого нервного шока ему должно быть очень-очень плохо, но нет, голова свежая и вполне на плечах, да и тело почти не тревожит.
- Т-ты…Будешь смеяться, но я здесь в качестве заключенной, - Ответила она, бросив взгляд на дверь. – Мы в доме у Сабурова, как видишь. Я пришла сюда рассказать местному правителю о том что сейчас творится в этом вашем Термитнике, и…
Клара красноречиво развела руками.
- Оказалась здесь. И то хорошо. Местные жители явно не слишком дружелюбно настроены ко мне.
- Понятно, - Артемий окончательно утвердился в сидячем положении, привалился спиной к стене и похлопал по кровати рядом с собой. - Ты садись, Самозванка, не мучай ноги.
- Да нет, засиделась уже... Не беспокойся, мне хуже не станет. Что гораздо важнее, – где ты сам был? Что делал, если так истощился? – Клара внимательно следила за выражением лица Гаруспика. Соврет, или скажет честно и беспристрастно? Все же, несмотря ни на что, Бураху, девочка не особо доверяла.
- Покажи мне сначала свои руки...Клара, - он несколько запнулся, но назвал девочку по имени. - Я отвечу, но сперва дай взглянуть на твои руки.
- Ладони? Зачем? – Чуть настороженно спросила девочка, но противиться не стала. Через некоторое время, Гаруспик увидел бледные и тонкие ладошки, испещренные множеством мелких линий.
- Всё ясно, - Артемий не нашёл ни заноз, ни синяков, ни ссадин на чистых и белых ладонях Самозванки. - Ты не убивала моего отца. Я нашёл его тело на болотах...и похоронил. В городе теперь будет мор, и, похоже. именно его ты видела в Термитнике.
Гаруспик говорил устало, оперевшись на стену спиной и затылком. Ему явно хотелось спать. Просто спать, чтобы восстановить силы, спать без всяких снов.
Клара отшатнулась. Она даже не могла подумать, что Бурах до сих пор мог подозревать её. Где-то внутри начала разгораться обида – как же, спасла, помогла, а он? Впрочем... Самообладание – первое, о чем вспомнила Клара, когда заглянула в глаза Артемия:
- Так значит... Твой отец все же мертв. Что же, сочувствую. И кто же это был, если не я? – Слова её звучали чуть более резко, чем нужно, но в тот момент, об этом как-то не думалось.
- Пока не знаю, - Аремий пожал плечами. - Кто-то сильный и умелый: вбил острый предмет между рёбер, разорвал плевру и лёгочную сорочку... в сердце бил этот кто-то, наверняка.
Он помолчал несколько секунд, потом дотянулся кончиками пальцев до сапога и проверил сохранность ножа.
- Найду, раскрою для Суок, - немного подумав, добавил он.
К горлу девочки подступила тошнота. «Неужели он...» - Подумала она, неверяще глядя на Бураха, что только что совершенно будничным и равнодушным тоном сообщил...
- Ты...Ты вскрыл своего отца?
Бурах неожиданно подался вперёд, так, что его глаза оказались точно напротив глаз Клары. Волчьи, жёлтые глаза Гаруспика пронзали голову насквозь, насаживали на взгляд, как на вертел и не отпускали.
- Да, я раскрыл своего отца. Это долг, который превыше. Это обязанность служителя, которую я принял на себя добровольно. Или ты не согласна, Самозванка?!
Клара не знала, что ей делать. С одной стороны это выглядело дико, это выглядело противоестественно и ужасно. С другой... Нет никакой другой стороны.
- Ты вскрыл своего отца, - Четко, и раздельно повторила она, глядя ему в глаза. – Бурах... Есть ли у тебя хоть что-то святое? Есть ли хоть что-то что превышает долг и обязанность? Следуя своему званию, ты будешь убивать любого кто встанет на пути, будь то старик или младенец? Ответь мне, Бурах...
- По рукам узнают нас, хирургов, по глазам находят нас, менху. Когда мы оступаемся на пути, нас зарывают в яму. Я буду идти по пути, я принесу необходимые жертвы. Это и есть долг. Есть Приближенные, есть удург, которого я ещё найду. У служителя чуткие руки хирурга и он вылечивает ими заразу, Самозванка.
- Не знаю... Видится мне, что твои чуткие руки будут убивать гораздо чаще, чем дарить жизнь... – Прошептала Клара, отведя взгляд.
Гаруспик не ответил. Он встал и, кивнув на прощание, двинулся к двери. Вскоре, из окна стало видно, как он пересекает двор и идёт к выходу. Артемий явно намеревался ночевать дома.