- Насчёт денег - это ты верно. И я никак не могу понять, какое тебе дело до моей нанимательницы и моих денег. Потому что рабыни, Бэкон, по Гленголл сами не ходят. Так что это ты, по всей видимости, собрался у меня что-то отнимать. И мне кажется, ты проиграешь в любом случае. - Гарольд улыбнулся шире, неслышно стукнув сапогом по земле, чтобы проверить на месте ли нож.
Дидро тоже глянул на его сапог, нехорошо усмехнувшись. А капитан собирался что-то сказать, но не успел. Из-за угла выбежал один из шестёрок Ю, высокий, светловолосый, похожий на горца.
- Кэп, в'с г'жа ж'дт. Н'силу н'ш'л.
Бэкон скрипнул зубами, злобно воззрился на Бертрис, а потом на Гарольда.
- Ладно, сыночек, свидимся еще, наговоримся всласть. Пользуйся девкой. Мы же никогда не ссорились... Особенно, в эти дни.
Дидро красноречиво чиркнул пальцем по горлу, последовав за капитаном и оставив Гарольда с Бертрис и Дженни.
Гарольд проводил взглядом моряка. Ну, по крайней мере он знал, кому перешел дорогу и у него было пару месяцев пока капитан плыл в Кафу. Может быть, Бэкон и вовсе не станет мстить - это было очень невыгодно. С другой стороны, они оба работали с Ю, а значит тому надо было просто подождать. Гарольд вздохнул - только этого не хватало. Кажется, он поссорился с последним человеком в Англии, с которым мог поговорить и выпить. Правда, работорговцем. Ладно, нужно было встретиться с отцом и узнать, где могла быть сестра. Отlельно дело бы пошло, если бы девка украла, что-то по-ценнее подвески. Но тогда Бэкон, вряд ли, ушел бы просто так.
- Ладно, Бертрис... Так тебя зовут? Что ещё ты успела взять, кроме подвески?
- Взяла? - Бертрис испуганно расширила глаза. - Они просто так лежали. На столе, в каюте капитана. Никому не нужные.
"И специально же не сказал - украла!" Гарольд стремительно терял надежду, что дурой Бертрис только притворялась. И ведь эту дуру нужно было тащить с собой до Шотландии, и тащить быстро, чтобы успеть к седьмому. При том, что он оставался в Лондоне до завтрашнего вечера, давая уйму времени Бэкону и что нужно было искать сестру. Гарольд заговорил спокойно и ласково, как будто с малолетним ребёнком.
- Всё, что ты взяла - это компенсация, на которую ты имела права. Так что не бойся, рассказывай.
Бертрис тряхнула головой.
- Комп... Камписация?
Гарольд вздохнул, не переставая улыбаться. Кажется, всё было ещё хуже, чем он думал.
- Ты всё сделала правильно, и мы на твоей стороне. Расскажи, пожалуйста, что лежало на столе.
- Много всего, - радостно сообщила ему девушка. - Шляпа с пером, большим и красивым, я его отстригла. Письмо какое-то, только я читать не умею. Перчатки, но они большие мне были... Ой, да чего там только не лежало! И всё красивенькое!
Кажется, по дороге нужно было следить, чтобы несостоявшаяся звезда гарема не пила из лужи.
- А что у тебя есть с собой? Кроме красивенькой подвески?
- Ой!
Бертрис вздохнула, запуская руку в декольте. На свет божий последовательно появились длинное и пушистое перо, смятая записочка, аккуратно сложенное письмо, мешочек со специями и дешевые глиняные бусы.
- Вот!
Гарольд плавно, будто пытаясь не спугнуть лесного зверька, взял у девушки письмо и записку, развернул их и быстро пробежался взглядом. С улицы нужно было уходить. Что только творилось с охраной на корабле? На бумажке можно было разобрать координаты, указывающие на точку где-то возле Нового Света. Написанное на французском письмо было адресовано господину де Тревилю. Буквы были сильно размыты, как будто бумагу достали из солёной воды. Можно было с трудом разобрать что-то о приёме кого-то в роту. Как получить из этого хоть какую-то пользу Гарольд не представлял, другое дело проблемы.

Дотащив Бертрис до почему-то обгоревшей таверне на Морли, Гарольд хорошо подумал над тем, как всё обернулось. И хорошего настроения это не прибавило. Капитан, наверняка, был полезнее для Ю, и наверняка с лёгкостью мог узнать, какое имя получит Гарольд и как будет выглядеть. Радовало только долгое плавание до Кафы и ещё более далёкие координаты. После одной - двух попыток отомстить Бэкон должен был успокоиться, так что оставалось просто пережить эти попытки. Добравшись до обгоревшей, как и вся таверна комнаты с ломанной мебелью, Гарольд впустил Дженни и Бертрис вперёд и запер за собой дверь. И координаты были очень странными. То что он их просто увидел, могло дорого обойтись.
- Ещё раз, что ценного, кроме подвески ты взяла? Хорошо подумай, потому что если будешь врать - отправишься не к семье, а к очень, очень злому Бэкону.
- Врать грешно, - согласилась Бертрис, распуская шнуровку корсажа, отчего её удивительно пышные груди чуть не выпрыгнули наружу. - Наш священник всегда так говорил, на исповеди. И что надо каяться, иначе пороть будет. А ценное капитан в сундуке хранил. Я только денежек чуть взяла, но если ты будешь букой, их не покажу.
Это было похоже на спор с кошкой. По крайней мере, по результативности. А ещё, если он тащил Бертрис с собой, больше не получалось упражняться с атамом прямо в комнате. - В общем, я предлагаю сделку - мы с Дженни, если Дженни согласится, отвозим тебя домой. Ты взамен отдаёшь нам всё, что взяла у капитана. Согласна?
- Да что же вы, дурой меня считаете? - обидчиво надулась Бертрис. - Кто же всё, что имеет, отдаёт? Подвеску блестючую за дорогу дам, да бумажки вот, всё равно они мне ни к чему - закорючки всякие. А бусики мне нравятся, и пряности тоже - от них чихается весело. И пёрышко тоже не дам, а денюжки мне на приданое ведь пойдут. Вы такой непонятливый...
- Такой красавице и приданое не понадобится, с руками оторвут. - Заверил Гарольд. - Но это если доберёшься. В Кафе за тебя бы отдали не меньше тысячи. - Гарольд пробежался по действительно красивой девушке взглядом. - Я бы даже сказал, полторы. И Бэкон попытается это сокровище вернуть, вместе с подвеской, монетами и всем остальным. Тебе доводилось видеть, как капитан наказывает за бегство? Впрочем, я не о том. Я о рисках. Это будет рискованно и нас, наверняка, просто так не отпустят. И за одну подвеску мне проще извиниться перед капитаном, пусть я и лучше большинства наёмников знаю, с кем мы имеем дело. Так что советую соглашаться - потому что лучше красивая невеста без приданого, чем приданое без невесты. Глиняные бусы, перо и специи можешь оставить себе.
- Гарольд взглянул в окно - а ещё надо было найти, где сбыть колье. И в гримуаре нужно было найти какой-нибудь ритуал, чтобы почувствовать атам. По крайней мере, если бы Дженни согласилась, было бы с кем оставить глупую. Правда неделю назад, он думал с кем бы оставить девочку.
Бертрис надула губы ещё сильнее, запустила руку за декольте и начала шарить, отчего рубашка заволновалась особенно призывно. Наконец, на ладони девушки блеснула драгоценными камнями парная подвеска.
- Вот. Хотя она красивая и так сладко блестят под солнышком!.. Но денежки не дам, мне ещё нужно накидку. А мы поедем на лошадке с тобой вместе?
Гарольд улыбнулся. Бертрис была настоящей сорокой, при том что ещё умела дуться. По крайней мере, теперь дело становилось более-менее стоящим. Дженни тоже вряд ли собиралась сопротивляться таким приобретениям. Четвёртая часть - была немаленькой долей за содействие, которое девочка, может быть, оказала и так. Но жадность в таком деле была губительнее всего, хоть за такие деньги жадность и мучила. С другой стороны, Дженни рисковала попасть на тот же корабль.
- Да, пока и если не получится раздобыть вторую. А ты Дженни, согласна?
- Я? - девочка отклеилась от стены, смерила девушку взглядом и тяжело вздохнула. - Я думаю, что она - ходячая неприятность, но ты, дяденька, главный, тебе решать. К тому же, папаша этот твой хамит так, что поневоле охота проучить. Тоже мне, хозяин жизни нашёлся.
Сынком капитан называл Гарольда, пока было выгодно. Но ни с ним, ни с Дидро, ни с кем другим из команды теперь поговорить бы не вышло. Все они напоминали о прошлом, даже затягивали в него, но всё равно были теми немногими людьми, с кем Гарольд мог говорить, как с друзьями. То что теперь он был в ссоре и с ними печалило. Бэкон сам был виноват, что даже не подумал торговаться. С другой стороны, вряд ли бы Гарольд отдал Бертрис, даже получив часть денег. Надо было подумать, что значило письмо и записка. Гарольд отшатнулся от стенки и подошел к двери.
- Тогда договорились. Бертрис, ты должно быть голодна, я схожу за едой. Будь хорошей девочкой и посиди пока в комнате. Дженни, сможешь, пожалуйста, приглядеть за ней, пока я вожусь с книгой и отцом? - Дождавшись двух кивков, Гарольд пошел к трактирщику.

Тот обнаружился среди почти полностью выгоревшей кухни. Низенький, пузатый мужчина стоял, уперев руки в бока и покрикивая на слуг, моющих стены. Завидев Гарольда, он недовольно дернул плечами и сообщил:
- Кухня не работает. Откушать извольте в другом месте.
Мебель была поломана, так что, вряд ли, это был обычный пожар. Может быть, подсуетились какие-то конкуренты, но для конкуренции между тавернами как-то слишком. А может, напавшие на Рика просто перепутали здание. Это было бы смешно, но очень жизненно. Гарольд с сожалением взглянул на обгоревшую стену.
- Убытки, должно быть, страшные. Подожгли?
- Стало быть, пожар был, - согласился трактирщик.
- Известно кто? И мебель поломали - стал быть даже не спешили. - Учитывая пожар, таверна казалась уже куда менее безопасным местом. Может быть, стоило потратить полдня и отвести Бертрис в Бермондси, где попытка вот так ворваться в таверну Гарри, закончилась бы ещё дюжиной легендарных пятен и новыми историями о констебле.
- Известно-то оно известно, да только навроде как и не известно, - сообщил хозяин таверны. - Сначала-то я думал, что это рыцарь михаилитский, Фламберг. Назвался он так, да...
- Слыхал о нём, говорят, он страх, что вытворил в Билберри. И что, ехал сам или с женщиной своей? - Удивился Гарольд. Первой мыслью было, что в таверне обитала какая-то тварь, но тогда Фламберг бы взял плату. Второй, что за михаилитом кто-то гнался и настиг тут.
Трактирщик даже руками всплеснул.
- Вы или глухой, или дураком притворяетесь. Говорю же - думал я, что это Фламберг. Еще и подивился, что один он, без леди. Он мне и сказал, что на сносях она, в резиденции осталась. И ушел. Через час вернулся, и ну бушевать. А потом, когда потушить удалось, констебль Уайт и сказал, что не мог это Фламберг быть, в тюрьме тот сидел, в Бермондси. Алиби у него. Дескать, подставляют его. Только вот, - хозяин таверны скривился, будто дешевого рома хватанул, - сдается мне, что констебли михаилита выгораживают. Все они одна шайка-лейка, а с кого убытки требовать - неясно.
Выходила настоящая бессмыслица, если бы Гарольд сам чуть не обзавёлся двойником несколько дней назад. Живота у Берилл он в прошлую встречу не увидел - лекарка выглядела очень стройной в своём желтом платье. Так что беременность была больше похожа на отговорку, и способ оставить Берилл в безопасном месте. Вот только до Бермондси был не час езды, так что выходило, что двойников могло быть вообще несколько. Ну или Клайвелл, действительно, прикрывал михаилита. Дела у Фламберга, кажется, шли не многим лучше, чем у самого Гарольда, если не хуже. Он-то знал, каково это, когда к своим собственным грехам добавляется чёрт пойми что. Может, стоило заехать в резиденцию по дороге? Но у Гарольда совсем не было времени, и надо было искать сестру.
- Чертовщина какая-то. - Пожал плечами Гарольд, проигнорировав глупое замечание трактирщика, который удивлялся путанице, когда говорил о том, что думал и не думал. - И что, как поджег, просто исчез, или успел ещё чего-где сломать?
- Зарезал подавальщицу. И пока она умирала - трахнул. Потом рисовал огнем на стенах дьявольские схемы и хохотал. Выпил весь ром, а дорогой виски - влил в глотку вышибалы. А когда всё огнем уже хорошо занялось - вызвал густющий, что пудинг, туман. И растворился в нем.
Говоря это, трактирщик мрачнел.
Берилл об этих приключениях, наверное, лучше было не рассказывать. Но выглядело так, будто кто-то решил всерьёз повеселиться в чужом теле. Туман, правда, мог вызвать не каждый. Но на Фламберга это было никак не похоже. По крайней мере, в свете беременной Берилл.
- Несчастная женщина. За такое и вешать мало. И за что они, интересно, так вовремя его арестовали в Бермондси?
Трактирщик досадливо закатил глаза, пробурчав что-то про дураков.
- Его раньше арестовали, понимаете? Констебли уверяют, что он уже сутки в камере как сидел, пыток ожидая, когда тут случилось всё. А за что - не знаю. Может, за такое же. Может, за что иное. Говорят, пытали его жестоко. Ведьма эта, палач королевский, всего истерзала. Но алиби же, да и стойко снёс всё, оправдался.
При упоминании пыток Гарольд поморщился. Клайвелл, скорее всего, попытается помочь Фламбергу, так что от него там было бы не больше толку, чем в билберрийской церкви. А может, это вообще была уловка, чтобы получить алиби. Правда, если терзали на самом деле, оно того, наверное, и не стоило. За тем, чтобы не раскрылся оккультизм Гарольда, как и за всем остальным, скорее всего, следил Клайвелл. Да и самому Фламбергу оно было невыгодно. С другой стороны, констебля могли не привлечь к делу из-за личного знакомства с михаилитом. В общем, было неясно, стоило ли вмешиваться. Вряд ли от этого был бы толк. Скорее всего, даже попытавшись узнать, что происходило, Гарольд бы испортил какой-нибудь план. А если бы его помощь понадобилась - о ней бы просто попросили. Да и чем он мог помочь? До возмущений Гарольду дела не было, пока трактирщик достаточно полно отвечал на вопросы. Гарольд почесал бровь. Благо, хоть их не пришлось сбривать для маскировки.
- А известно, кто ведёт дело? Если не ошибаюсь, в Бермондси порядок держит мастер Клайвелл.
- Так отпустили рыцаря, - удивился трактирщик, - невиновен, потому что алиби же. И палачом доказано. А мастер Клайвелл, конечно, порядок держит. Наш он, лондонского шерифа. Ищейка наилучшая. Говорят, может из-под земли злодея достать!
Ищейка бы Гарольду пригодилась, чтобы найти сестру. Вот только, чем платить и как заинтересовывать Клайвелла, он не знал. Дело точно было не быстрое, а констеблю было чем заняться, кроме шастанья по лесам. Может для оплаты хватило бы и колье, но слишком часто Гарольд светился возле законника. Правда, других мастеров сыска он просто не знал. Надо было решать всё по очереди и сначала поговорить с отцом, потому что Гарольд совсем не представлял, как искать человека, который просто взял и пошел в неизвестном направлении. А ко всему прочему, его могли ещё и пришить по дороге. Гарольд взглянул на стены, где уже не было знаков. Было бы интересно, что именно чертил лже-Фламберг. Но интерес такой был лишним, да и вряд ли трактирщик что-то толком запомнил.
- Слышал, он тоже в Билберри был. И когда всё это случилось, стены, вижу, уже успели отмыть? От гадостей-то.
- Известно, не любоваться на них же. А Билберри - дело давнее. С тех пор чего только не случилось.
Трактирщик недовольно покачал головой, досадуя на неосведомленность Гарольда.
- И бал королевский был, и страшный злодей Гарольд Брайнс статую архангела Гавриила украл, и вот... таверна моя сгорела. Аккурат двадцать четвертого и сгорела.
- Жаль, что не озаботились хоть какой компенсацией... А кто этот Гарольд Брайнс, и как вообще можно умудриться украсть статую? - Удивился Гарольд. Значит, всё закончилось достаточно давно. Ох, и выбил бы он глаз тому сукину сыну, который придумал скинуть статую на него. Всё-таки нужно было отправиться с той троицей. Дело у них было к тому близкое. Месть и оправдание своего имени - были делом полезным, но не более, чем выполнение задания Рика, и тем более, чем поиски сестры.
- Скотина богомерзкая, говорят. Дьяволопоклонник, вор, врун и тупица, - равнодушно перечислил достоинства Гарольда Брайнса трактирщик.
И что он вообще должен был чувствовать? Это было почти весело, но вот тупица это уже было даже обидно. Гарольд пожал плечами.
- Как только земля таких носит? Ну бывайте, отстраивайтесь.

К Гленголл Гарольд шел осторожно, так чтобы не быть прирезанным или прошитым болтом за ближайшим поворотом. В таверне нужно было ещё раз побеспокоить Ю, чтобы сбыть колье. Поговорить с отцом он мог только через взятку, и оставалось только надеяться, что отвечающий за это стражник не был каким-нибудь сумасшедшим блюстителем справедливости. Сам разговор должен был быть очень неприятным. Гарольд не считал себя виноватым в том, что не зашел раньше. Но конфискация дома, тюрьма и приют однозначно были его виной. Всё было намного легче, пока он не начал искать сестру, и способ помочь отцу. Пока Гарольд дистанцировал себя от семьи, это были просто ни в чём не виновные люди, пострадавшие из-за него. Не первые и не последние. А сейчас... А сейчас нужно было поговорить с отцом, которого он не видел много лет, который из сильного человека, превратился в калеку. Оставалось надеяться, что только телом. Отца, которому Гарольд не помог, когда это было не так уж и сложно. Было бы хорошо, сохрани старик холодность ума и пойми, что он - Гарольд - был хоть каким-то шанс вернуть Королин и дом.
В Лондоне Гарольд чувствовал себя неуютно. Когда-то родной город теперь казался опасным, чужим и холодным. Какие-то ошмётки воспоминаний из детства то и дело всплывали в голове, но неуверенность и какая-то призрачность воспоминаний только подстёгивали воображение. Рисуя за каждым первым углом то арбалетчика, то несколько дюжих парней во главе с Дидро. С двумя подвесками появлялся хоть какой-то шанс выплатить долг. Капитан мог угрожать сколько хотел, но между тремя - четырьмя сотнями золотых, которые могли спасти семью и кучей сукиных детей, Гарольд выбирал первое. Да и не по пути ему было с работорговцами. Они бы точно втянули Гарольда в ту же трясину из которой он случайно выполз. У Гленголл Гарольда встретил неизвестный тип, в чём-то вроде савана. Он был каким-то неприятным, раздражающим. Вообще, даже при всей спешке, гримуар не был тратой времени. Из разговора с Риком Гарольд понял, что специалисты были нужны и тут. Даже при том, что он не собирался больше призывать демонов, знания всегда были полезны. Взять хотя бы того же Фламберга. Гарольд улыбнулся. При встрече с михаилитом можно было по крайней мере обсудить привычку Инхинн раздеваться во время допроса. Хотя, это, кажется, было связанно только с грязными мыслями самого Гарольда. Твареборцу же, при такой-то жене, подобные мысли грозили гораздо меньше. Тип в саване повёл Гарольда к другому типу, тот завёл в комнату. Большую, холодную и очень чистую. Комната заставила Гарольда встрепенуться. Забитая кучей зловещего вида инструментов, она очень напоминала пыточную Инхинн. В такой, видимо, должны были хранить гримуар. Но его было не видно. И всё было как-то неприятно, раздражающе. Гарольд хотел повернуться, когда почувствовал прикосновение чьей-то руки и провалился во тьму.
В комнате было тепло и уютно. Вроде бы это была таверна Гарри, а вроде бы и не она. Гарольд сонный и очень уставший. Да, как-то безумно уставший... Снял оверкот, позволив тому упасть прямо на пол и подошел к кровати. Но та уже была занята. Огромный чёрный ком шерсти шумно дышал во сне. Почему-то Гарольд даже не удивился. Просто сделал шаг назад. Ком зашевелился и из шерсти показалась голова оборотня. Огромная, как та, что он видел в туатском переулке. У оборотня были ярко-красные глаза. Они на секунду сфокусировались на Гарольде. Во взгляде каком-то человеческом не было злости, скорее какое-то подтрунивание. И волк улыбнулся. Прямо, как в Туата - широко и страшно.

Очнулся Гарольд в той самой комнате, в которой неделю назад получил гримуар. На груди лежали документы на Денима Маса, сына Родерика Маса и Груви Мас. Торговца мёдом, маслом и специями. Отдельными бумажками - разрешение на торговлю и оплаченные партии товаров, накладные, квитки. В самом низу были документы для Дженни - Геммы Мас, дочери Денима Маса и Анжелины Мас, ныне покойной. Самой Дженни в комнате не было. Гарольд опустил ноги на холодный пол, ожидая резкого приступа головной боли, которого не случилось - голова была удивительно свежей и совсем не болела. Отложив документы, он подошел к очень удобно поставленному в комнате зеркалу. В отражении был совершенно чужой человек, почему-то походивший на норвежца. Гарольд неуверенно прикоснулся к слегка крючковатому, но вполне приемлемому носу. Широкий лоб, аккуратная борода и длинные, каштановые с редкими просветами рыжего волосы. Немного более редкие, чем раньше. На месте воронов были аккуратные шрамы.
Пришло ощущение какого-то спокойствия и облегчения. Гарольд снова сел, расслабленного сгорбившись и позволив ногам свободно висеть. Внешность, конечно, казалась совсем чужой и непривычной. И он ни то, чтобы не любил своего прошлого лица. Но это лицо и бумажки давали свободу. Ощущение хоть какого-то покоя. Гарольд Брайнс не мог купить себе дом, не мог перейти границу, не мог жениться. Он много чего не мог. Гарольд взял бумажки и ещё раз вчитался в имена. Это нужно было сберечь. Помириться с атамом, чтобы не обратиться в центре города, больше не нарушать законов и не наживать врагов. На этом фоне конфликт с капитаном становился ещё более неприятным. И всё-таки, было очень свободно и одновременно немного пусто. Гарольд был рад новому, хоть какому-то шансу, но насколько же он потратил всё, что у него было до этого - семью, дом, имя, даже собственное лицо! В комнате было очень пусто и удивительно тихо. Казалось, если бы Гарольд крикнул - услышал бы собственное эхо. Кричать он, конечно, не собирался, потому что раньше эха в комнату бы кто-нибудь вбежал. Захотелось прилечь и немного отдохнуть. Создалось ложное впечатление, что если у Гарольда Брайнса совсем не было времени - то Деним Мас мог вздремнуть, наслаждаясь тишиной и спокойствием. И всё-таки, перед богами и демонами его имя оставалось его именем. И его семья оставалась его семьёй, как бы не хотелось очутиться пусть и одному, но в собственном доме, без необходимости куда-то идти, с кем-то договариваться. Гарольд поднялся, последний раз пробежавшись взглядом по комнате, чтобы ничего не забыть. Нужно было найти Ю, продать колье и встретиться с отцом, а потом уезжать.

Заполночь в тускло освещённой таверне было тихо и малолюдно - пара сонных охранников, Моль да дремлющий с закинутыми на столик ногами Двойка. Люди Рика, должно быть, ощущали себя тут в безопасности. Если подумать, когда к Гарольду прикоснулись и он потерял сознание, у него очень явно промелькнула мысль о предательстве. Он совсем не доверял ни Ю, ни Рику. И правильно делал, потому что поводов к взаимному доверию у них было очень мало. И всё-таки, его пока терпели. И нужно было поскорее достать украшения, потому что возможности Рика были ему нужны. Так можно было защитить семью, при необходимости ещё раз сменить внешность и документы, может быть, даже найти лекарей для сестры. Так что, нужно было быть очень полезным. В горле пересохло, так что Гарольд подошел к стойке.
- Добрый вечер. Я не представился - меня зовут Гарольд. Можно мне, пожалуйста, кружку эля?
- Тебя зовут Деним, - лениво поправил его из угла Двойка, не открывая глаз. - Налей ему, солнышко.
"Солнышко" величаво кивнуло, окатило Гарольда презрительным и холодным взглядом и мягко поставило на стойку кружку.
- Благодарю. - Совершенно проигнорировав взгляд девушки, с улыбкой кивнул Гарольд. Он, явно, чем-то не угодил симпатичной Моли. Ну, в команду с девушкой его никто не определял, а с новой внешностью Гарольд уже утром отправлялся на север, откуда вполне мог не вернуться. Он взял кружку и подошел к Двойке. - У вас работают невероятные профессионалы. Просто удивительно. Я могу почитать книгу?
Гарольд, как бы проверяя свои слова, с силой почесал нос. Который, как ни странно, и не думал отваливаться. Вообще, такой внешности он не ожидал. Трудно было сказать, как бы он хотел выглядеть, но то ,что получилось, было вполне неплохим. Правда, он кажется немного постарел. Нужно было выехать как можно быстрее, но выходить на улицу ночью, после ссоры с капитаном не хотелось. Так что, можно было потратить время до рассвета на гримуар. Уже утром попросить об аудиенции Ю, заехать к отцу и отправиться в Бермондси.
- Книга в хранилище, Деним, - Двойка с тяжёлым вздохом опустил ноги на пол, и получилось у него это не сразу, хоть и выглядел он уже лучше. По крайней мере, повязок больше не было. - Как, говоришь, тебя зовут?
- Деним, Деним - деланно повторил Гарольд. - Я смотрю тебе уже лучше. Постарались те же лекари, что меняют внешность?
Он не знал, отвечали ли за его лицо те же самые люди, что и за лечение. Но было бы нехорошо, проси он их времени именно, когда у Гленголл было столько раненых. Некоторых, как он случайно услышал, очень серьёзно.
- Госпожа, - коротко ответил Двойка, прохромав к непреметному люку в полу.
Значит Ю разбиралась в целительстве. Наверное, каком-нибудь непонятном - восточном. О китаянке Гарольд так ничего и не знал, а расспрашивать было грубо. Что Ю любила, чего терпеть не могла? Кто знает, может быть, эти мелочи когда-нибудь спасли бы ему жизнь. Потому что Гарольд совсем не понимал расстановку сил, а Рик не выражал никаких эмоций. Это заставляло настораживаться и опасаться. Казалось, через секунду орк в той же вежливой манере прикажет снести Гарольду голову. В то же время, Ю, кто знает может специально, позволяла понять свой настрой. Ну, например, вцепившись Гарольду в горло. Гарольд проследовал за Двойкой.
- Ты знаком с капитаном Бэконом? Давно он работает на Стального Рика?
- С кем? - Двойка приостановился, задумчиво потёр ноющую ногу и продолжил путь по полутемным коридорам. - А... Не все, кто сюда приходят, работают на короля, Деним.
Это было хорошей новостью. Так даже, если Гарольд был менее полезен, Бэкон просто не мог об этом знать. Жаль, что даже с новой внешностью его могли легко найти по Бертрис. Совсем плохо, если Сорока была ещё и разговорчивой. Для Гарольда до сих пор оставалось величайшей загадкой, как она умудрилась сбежать. Расспрашивать, какие именно дела связывали Ю и Бэкона было бесполезно, так что оставалось довольствоваться тем, что капитан был не из людей Рика. Гарольд убрал снова непослушные волосы.
- Ага, понятно. Спасибо. Может ты слышал что-нибудь о де Тревиле?
- Нет, а кто это?
Двойка остановился у двери и дёрнул подсвечник, прислушиваясь к звукам.
Гарольд с интересом следил за Двойкой, сделав паузу в разговоре, чтобы тот мог улышать, что хотел. В плане тайников, подземных ходов и прочего Рику не было равных. В горячке боя, да и без неё, тут можно было разбираться днями и ничего не найти. То, что его проводили вот так - без завязанных глаз, показывало определённый уровень доверия. Хотя, Гарольд до сих пор не мог сказать "наших", например, когда говорил о Бэконе. Через пару мгновений Двойка дёрнул за подсвечник ещё раз. В ответ открылась потайная дверь.
- Не знаю - имя случайно попалось в одном письме. Впечатляюще... - За дверью оказались длинные стеллажи с ячейками. На многих были знаки. - Госпожа обычно освобождается к утру? Я хотел просить об ещё одной аудиенции, перед тем, как ехать.
Двойка ухмыльнулся, отпирая ячейку с инициалами ГБ, и отступая на шаг назад.
- Как дело пойдёт, - загадочно сообщил он, - бывает, и к утру. Бывает, и к полудню. А если в сад свой пойдёт, то бывает, что не бывает.
Не нравилась Гарольду эта улыбка. Конечно, не до ощущения опасности, но она могла сулить ему что-то не очень приятное. А может быть, и кому-то другому. И всё-таки было в ней что-то общее со вчерашней улыбкой Ю. В ячейке лежал его гримуар. Гарольд с осторожностью прикоснулся к книге, помня слова выданной констеблю ведьмы. Провёл рукой по достаточно приятному переплёту и взял гримуар.
- У госпожи есть сад? Наверное, с восточными деревьями.
- С цветами, - всё ещё ухмыляясь, поправил его Двойка.
Гарольд наигранно прищурился, поправляя гримуар под мышкой. Хоть он и не собирался призывать демонов, книга ощущалась приятно. Гримуары вообще были лучшими из книг - запретные, по-настоящему полные знаний. Не то, что большая часть перепечатанных библий, как та трижды проклятая, за которую его пытали.
- Слушай, смотрю я на твою улыбку и опасаюсь, как бы этот самый сад не был сейчас выбит у меня на спине, или ещё где. С внешностью, кстати, справились быстрее обещанного.
Двойка хмыкнул, выпроваживая его из комнаты.
- Так чего ж ты не проверил, где они выбиты? Но - нет. Госпожа просто любит цветы. А король находит для неё самые необычные. А за подарки же благодарить надо, так? Вот и получается то с утра, то с полудня.
Гарольд улыбнулся.
- Ну, остаётся только ждать. Может быть, и долго. Спасибо, что провёл.
Такой поворот дел мог любого орка превратить во флориста. Правда, Рик походил далеко не на любого. Он вообще выглядел очень образованным. Но такая черта делала и Ю, и Рика гораздо более человечными. Хотя, конечно не стоило обманываться - потому что человечность заканчивалась там, где начинались дела.

Вернувшись в плохо освещённую комнату, Гарольд ещё раз с недоверием посмотрел в зеркало, где отражался совершенно чужой человек. Отдельная достаточно весёлая история должна была выйти с Бертрис при встрече в таверне. Да и с отцом в тюрьме. Гарольд сел на остывшую лежанку и положил гримуар на колени. Попросив Ю об аудиенции, он уже не мог никуда уйти. Но без денег всё равно было никак, потому что там, где ему хватило бы на встречу, могло существенно недостать на уход и хорошее отношение к старику.
Страницы гримуара были приятными на ощупь, да и чтение больше походило на весёлый отдых. Чёрта с два Гарольд позволил бы себе спать или сидеть на одном месте так долго, если бы его просто не вырубили, изменяя внешность! Книга увлекала. Тут и там в глаза бросались причудливые пентаграммы, символы и рисунки. Было много непонятных техник и ритуалов. Попался даже один с вызовом суккуба, к которому Гарольд обещал себе вернуться в лучшие времена. Как будто мотыльков и призраков ему было мало! Только на середине гримуара отыскался тот самый ритуал - ритуал поиска. Не будучи ищейкой, как Клайвелл, Гарольд всё-таки мог попробовать убить двух зайцев одним выстрелом. Стрелять он, правда, тоже умел очень посредственно. С самого начала стало понятно, что речь шла вовсе не о демонах, потому что ритуал лучше всего было проводить в какой-то "Роще Оков", а в текст тут и там вкрапливались, переплетаясь с латынью, старонемецкие слова и имена. Рощи, понятное дело, под рукой не было, но подходил и лес.
Начинать ритуал нужно было на закате. Гарольд улыбнулся. О да, лес после захода солнца был чудесным местом! Если бы он умудрился не самоубиться ритуалом, помогли бы какие-нибудь твари. Хоть бери и нанимай михаилита в охрану! Дальше начиналось что-то ещё менее весёлое - нужно было вспороть себе вены на правой руке и угостить своей кровь Waden - то-есть Одина. До этого в неё нужно было добавить две трети чего-нибудь хмельного - то-есть бог прямо пил эту кровь. Местами это звучало даже более жутко, чем угрозы святых писаний или сами демоны. Гарольд был не экспертом, но пытаться пробудить уже почти заснувших богов, кажется, было не лучшей идеей. Он помнил разговор с волком в Туата. Один и многие боги потихоньку исчезали. И Гарольд, кажется, мог быть чуть ли не единственным безумцем на всю Англию, который пытался их пробудить, да ещё и напоить такой дрянью, как своя кровь. Так на зов могли и явиться...
С кровью, писал чернокнижник, были связаны и другие опасности - на её запах любили слетаться ведьмы и прочая нечесть - тогда лучше было оставаться в круге до утра. Забавно было бы, явись в лес его знакомая из Брентвуда. Но это кажется и было основной опасностью - простой в ингридиентах ритуал был безумно опасен из-за тварей и нечисти. Была ещё одна трудность - ритуал обязательно требовал какой-то вещи сестры. В случае Гарольда, поиски этой самой вещи были целой историей. По слова грефье, всё что было в доме пропало - так что о вещах знал только отец.

От чтива его отвлёк щуплый рыжий парнишка, одетый в богатую, шитую золотом тунику и дорогие сапоги из кожи жабдара.
- Госпожа велела, - без предисловий начал он, - чтобы вы не ждали и время не тратили, поелику госпожа занята и когда освободится - неизвестно. Если у вас что-то срочное, можете сказать мне.
- Нет. - Гарольд закрыл гримуар. - Разве что, если это не сильно помешает - передай, пожалуйста, мою благодарность Госпоже и Стальному Рику, за бумаги и внешность. И ещё... Я хотел обратиться к госпоже, но она занята. Ты не знаешь какого-нибудь скупщика драгоценностей неподалёку?
На самом деле, не удивительно, что Рик копал такие туннели и тратил столько сил на ловушки. Гарольду на мгновение даже не захотелось уходить из безопасных Гленголл. Хотя, конечно, это ощущение могло быть очень обманчивым.
- Третий склад в Доках, мистер Рыбка, - кивнул юнец, - скажешь, что пришел от госпожи.
- Спасибо. - Улыбнулся Гарольд. - Ещё я бы хотел передать госпоже вот это. Они случайно попали ко мне, а до этого принадлежали Френсису Бэкону. - Он протянул парню письмо с доложенной в него запиской. Бумажки для Гарольда были бесполезны. Можно было попробовать отдать их Клайвеллу, но до Нового Света констеблю, кажется, было всё-таки дальше, чем Рику. Орк и Ю были погружены в эти дела - могли применить их себе в пользу, могли вернуть Бэкону в знак дружбы. В конце концов, Бэкон точно был не единственным знакомым китаянке капитаном. А может, Ю бы просто выкинула письмо. В любом случае - вернуть их лично, Гарольд бы не рискнул. А координаты он всё-таки переписал, приложив к контракту. Мало ли. - Двойка в таверне или я могу оставить книгу прямо тут?
Юноша посчитал что-то на костяшках пальцев.
- Двойка не в таверне, - глядя на согнутый указательный палец, проговорил он и принял бумаги, - спрячьте книгу под топчан, её сохранят.
- Хорошо, ещё раз спасибо. - Гарольд поднялся и аккуратно положил гримуар под топчан. Дальше нужно было не терять времени и выбираться из Лондона. С собой у него были несколько переписанных ритуалов, а главное опасный и жуткий ритуал поиска, который тем не менее мог помочь спасти сестру и не опоздать на встречу с магистром. Правда, гневать ещё и главного Аса совсем не хотелось.

Здесь и далее - со Спектром

Раймон де Три и Эмма Фицалан

25 февраля 1535 г. Бермондси. Тюрьма.

Чужую боль Эмма почуяла еще у дверей, пусть закрытых, тяжелых, набухших стылой влагой, но страдающих вместе - или вместо - тех, кто держал ответ за ними. Она пошатнулась, коснулась рукой камней стены, но те боялись. Закрыв глаза, Эмма тяжело оперлась на плечо Раймона, ища тишины внутри. Казалось бы, привыкла почти ко всему, уже не терялась в толпе, не страдала от мешанины чувств, но к пыточной была не готова.
И к крестьянину - бородатому, полуседому, каких немало уже перевидала на тракте - тоже не подготовилась. Мужчину выносили из двери двое дюжих парней и пах он обреченностью и пустотой.
В пыточной было чисто, точно в лекарской. Даже пахло также - жаром огня, влажным деревом и страхом. Сине-зеленым, холодным, каким полыхал сейчас толстый кол на трех подпорках, который помощники палача сейчас мыли от крови и фекалий. Сама палач, едва заметно мерцающая желтизной - усталостью, одетая в кожаные черные штаны и свободную рубашку под горло, под которой - о, ужас сестры Магдалены! - ничего не было, оглядела Раймона. Цепко, заинтересованно, но скорее так, как сделала бы это лекарка Берилл. А пыточная, меж тем, вопила тысячью голосов, молила о пощаде, клялась, лгала, говорила правду, молилась и даже мечтала.
- Хайям! О чем горюешь? Весел будь!
С подругой ты пируешь - весел будь!
Всех ждет небытие. Ты мог исчезнуть,
Еще ты существуешь - весел будь!
Клайвелл своему палачу сочувствовал. И Раймону сочувствовал. Но хотел - домой, хоть и поприветствовал госпожу Инхинн с улыбкой.
- Госпожа Анастасия, позвольте представить вам леди Берилл, сэра Фламберга. Отошлите помощников, пожалуйста. Привилегия Ордена и...
Раймон, поддерживая Эмму под руку, поклонился, а констебль вздохнул, выразительно покачав головой, и оглядел кол.
- Откуда в этот раз привезли?
Палач кивнула помощникам, изнывающим от любопытства, и те, не поднимая глаз, принялись споро собирать вёдра и тряпки.
- Барнберри. Гробокопатель, но что-то в нём странное. И от меня проку почти никакого - словно куски памяти просто вычеркнули.
Когда я молод был, все тайны бытия,
Казалось, я раскрыл. Ах, ошибался я!
Мне разум говорит: "Ты ничего не понял,
Бесплодной и пустой прошла вся жизнь твоя"
Инхинн, зевнув, прикрыла рот рукой.
- И обезъяна эта ещё... вот зачем ей были клещи? - настоящим интересом за вопросом не пахло. Фон, звук, выигрыш времени на то, чтобы сомкнуть разум, перенаправить.
Эмма чувствовала себя краем - основная часть доставалась Раймону. Но ноги подкашивались, здесь, в этой комнате, чувствовалось всё остро, остатки чужих эмоций кружили и путались в стенах, сплетались в ней самой. А потому, когда помощники палача ушли, захлопнув за собой дверь, она рухнула на лавку, стоявшую у стены, не позволяя себе закрыть глаза.
Клайвелл, тем временем вытащивший из сумы пироги и бутыль с вином, бросил на неё обеспокоенный взгляд, но говорить продолжил с палачом.
- Об обезьянах поговорим после. Сейчас же - о деле, пока леди не стало совсем худо. Мы имеем дело с оговором, от которого сэр Фламберг спасается здесь. И поскольку с оговаривателем я знаком теперь лично, то мы ведь можем обойтись без клещей и прочего? Сэр Фламберг, я надеюсь, вы не хотите изучить поближе арсенал госпожи Анастасии?
- Нисколько, - мотнул головой Раймон, опустив руку на плечо. - Мне и тварей хватает.
- А кто же откажется работать меньше, а не больше? - подхватила после короткой паузы госпожа Инхинн, взглянув на констебля. - Да и помощников услали. Все эти инструменты не для слабых женских ручек, верно, леди Берилл? Их лучше и вовсе не трогать.
Эмма неопределенно кивнула, так и не поняв, согласна ли она с палачом, или желает возмутиться тому, что ручки не такие уж и слабые. Телепату, наверное, было проще. Она просто знала, слышала или читала. Эмме приходилось сопереживать, понимать и думать.
- Тогда, - заметил Клайвелл, улыбаясь, - нам придется провести здесь хотя бы полчаса, чтобы стража, мистер Клоуз, помощники и даже обезьяна могли засвидетельствовать, что тут было дознание, а не пьянка констебля и палача, по обыкновению. Потому что вести допрос, как положено, мне очень не хочется. Спал мало, да и лорд Эд утомляет. Верите ли, дорогая, - обратился он к Инхинн, - редкостный гаденыш он. Мечтаю заполучить его к вам в пыточную. Удивительно ловкий - подгоняет свои преступления так, что виноват в этом получается сэр Фламберг. К слову, он уверен, что вы способны бросить леди, Раймон. А это означает только одно - Эд собирается стать главой семьи и оспорить брак как недействительный. Рекомендую подумать о детях.
Эмма лишь вздохнула. Перекати-поле Раймон извелся бы рядом с нею, но беременную на тракт не потащил. Дети, быть может, в глазах закона были непременным условием брака,однако на тракте они казались наказанием почище женщины.
- Мы подумаем, - пообещала она негромко, - непросто решиться на такой шаг, зная, что братец не отступится, оставив ребенка и без отца, и без матери.
Ироничное веселье Раймона, направленное на него же, полыхнуло даже через пыточную и внезапно острый интерес палача к ней, Эмме.
- Что ж, кажется, будем надеяться, что Ричард Фицалан не так легко отказывается от ранга. Хотя бы из гордости.
- Мне от вас нужно выпить, - вздохнула госпожа Анастасия, требовательно протягивая руку. - А ещё потом писать отчёты, для которых всё-таки нужны хоть какие-то ответы.
- Я напишу, - пообещал Джеймс, вручая ей бутылку, - и дам переписать. Мы честно репетировали с Фламбергом, что и как говорить. Боюсь, Ричард Фицалан - смертник. Он не откажется, Эд не отступится, а ведь еще, кажется, есть третий брат? Я бы искал альянса со старшим, чтобы проще было справиться с младшими.
Причудливо складывались карты в этом пасьянсе. Совсем недавно Эмма уговаривала Раймона не убивать Дика, а теперь выходило, что Дик был нужен им. Но принимать такие решения она не могла, потому лишь слабо улыбнулась, обоженная любопытством, просачивающимся от помощников через дверь. А от Раймона всё так же тянуло весельем, пусть и мрачным. Редкое чувство, какого эти стены, эти инструменты почти не помнили - и удивлялись тоже.

- Не зная, где он, - заметил Раймон, - мы можем разве что послать голубя с предупреждением. Орденский найдёт его где угодно, - он помедлил, и на миг пахнуло неуверенностью. - Почти.
- Как причудливо тасуются карты, - вежливо заметила Инхинн и сделала долгий глоток. Тут же интерес вспыхнул - и пригас, сменившись ровной серостью и ощущениями вкусов на языке - тонких, разных, глубоких, в которых впору было теряться. - Интересно будет переведаться с этим Эдом.
Эмма тряхнула головой, прогоняя чужой хмель. Эд был назойлив даже сейчас, в тюрьме.
- Не стёрли, - своей внезапностью она порой пугала сама себя, но не ответить на невысказанный вопрос Инхинн не могла. - Он - пустой, этот крестьянин. Нет той полноты чувств, какая бывает у людей вспоминающих. Не чувствует запах земли, тяжесть гроба, усталость в руках от заступа, которым долбил мерзлую землю. Но зато, темно-синей скорбью на нём шлейф смерти.
Как у Грейстоков. Эмма помнила послевкусие особняка в Билберри, аромат паслена и горечь ивы, забивающие всё, кроме сладкого. Обесцвечивающие всё, кроме яркого. Помнила - и могла сравнить. Вот только не знала, стоило ли это говорить вслух.
Клайвелл досадливо закатил глаза, пробормотав себе под нос едва различимое про чёртовых некромагов. И приложился к бутылке, отобрав её у Инхинн.
И снова в голову ударил чужой хмель, смешанный с досадой. Имена - Дейзи, потом - Мэри, и снова Мэри, не дева Мария, даже не похожа, пахнет ветром и горьковатой свежестью, и ладонь чувствует пушистые локоны...
Эмма улыбнулась, невольно подражая усмешке констебля... Джеймса, прильнула к руке Раймона. Она чувствовала тех, кто держал ответ в этой пыточной, возвращала эмоции Инхинн и просто сопереживала Джеймсу. Но сама пребывала в той ванне, в Билберри, в сказке о Жаке, которые непрочь была бы повторить. Даже Эд отошел в сторону, ведь впереди были ветер в лицо, дорога и свобода.
И госпожа Анастасия Инхинн с улыбкой отсалютовала ей бутылкой.

Резиденция.

Эмма снова ехала впереди Раймона на спине Розы, которая ничуть не возражала. Наоборот, казалось, она настолько обрадовалась получить обратно своего хозяина, что могла снести и троих. Всё было почти как там, после монастыря. После мига весны снова ударил при чистом небе мороз, тянуло плечо от раны, так же - пусть и иначе, глубже, полнее - чувствовалось тепло Эммы и касание её волос к щеке. Так же - но и иначе. Тогда, в далёком и таком близком начале пути, бесшабашный михаилит, только из тюрьмы, вёз беглую послушницу - не зная, куда, толком не понимая, зачем. Разве что - к свободе, насколько это было возможно. Сейчас рыцарь в дорогой одежде, только из тюрьмы, вёз свою леди в могучую - снова - резиденцию ордена Архангела Михаила Архистратига, пылающего меча этого мира. Почти ничего не изменилось. Изменилось многое.
Если тот раз, с Кранмером, казался лишь игрой, шуткой, несмотря на обязательства, то сейчас... что, если бы у него не было знакомого констебля? Нет. Что, если бы он не водил знакомство с таким констеблем? Тогда он мог играть жизнью. Сейчас... Раймон потёрся щекой о шапку Эммы и мысленно хмыкнул. Сейчас - уже нет. И Морриган, Великая Королева, начинала серьёзно мешать. Или ничего не изменилось, просто он не желал принимать её всерьёз даже после того, как она унесла Эмму на Авалон? Какое там хотел копьё Бойд?
И чёртова репутация. Хоть отправляйся к Ю на поклон. Впрочем, почему бы и нет? История стоила того, чтобы рассказывать её по трактирам. Расцветить, раскрасить, и вскоре люди сами перестанут понимать, во что же им верить.
И всё же, это было лишь расхлёбыванием последствий, а не решением проблемы.
Раймон ломал над этим голову, пока кивал послушникам на воротах, пока помогал Эмме сойти на землю и вёл в комнаты, пока ловил по пути сочувственные взгляды наставников, пока улыбался в ответ на радость Ежа и хлопок по плечу от Шафрана. Судя по всему, все, кроме старших, думали, что он вернулся с охоты. Что ж, это хорошо. Решения так и не появилось, даже когда он убедился, что всё, оставленное в тайниках, на месте - плохо. Кажется, требовался Бойд, который, если подумать, до сих пор не показался на глаза. Это было... странно. Стал бы Тракт уезжать, пока он в тюрьме с Эммой?
"Если бы звали дела".
Ответственность. Страшное слово. Зависимость - ещё худшая. Не от Кранмера, которому был нужен лишь инструмент - независимо от внешнего сходства. Над страшными словами, от которых в голове гудело мороками, думать не хотелось, поэтому приглашение посетить Верховного услышал почти с облегчением. Почти. Разумеется, репутация ордена наверняка тоже страдала, и это определённо стоило обсудить, но что-то подсказывало, что только ради этого Верховный звать бы не стал. А, значит, скорее всего случилось что-то ещё. Дьявол.

Кабинет верховного был полутемным, как почти все кабинеты магистров, точно те прятались от света, уходили в тень. Свечи трепетали, бросали блики на русые волосы, вычерчивали тенями белые брови и чеканное лицо пожилого магистра, ютились в морщинах. Брат Филин, он же Руперт фон Тек, седьмой сын в семье бедного немецкого князька, сидел за своим столом, рассеянно перекатывая по столешнице блестящий шарик наподобие тех, какие Раймон забыл в Билберри.
- Раймон, - в его голосе не было ни укоризны, ни жалости, лишь сочувствие, - рад видеть тебя на свободе. Признаться, поволновались мы изрядно. Пришлось пить. Всем капитулом.
Он поднялся из-за стола, указывая на кресла подле камина, на столик с дорогим хрустальным графином, чернеющим вином между ними, на два кубка.
- Не чинись, разговор долгим не будет, но после узилища ничего нет лучше жены, хорошего вина и огня.
Магистр вздохнул, подавая пример и потянул с каминной полки звякнувший и на вид - тяжелый, мешочек.
- Что думаешь делать?
"Убивать богов? Или им - меня?"
Раймон с тонкой улыбкой разлил вино и опустился в кресло - удобное, большое. Всё же в жизни магистров были свои плюсы. И с креслами, и с тем, что можно сначала слушать, а потом уже говорить самим - или не говорить. Их кабинет - их правила.
- Не то чтобы я мог многое сделать. Скорее всего придётся пустить встречную волну слухов - если получится. И, разумеется, мелькать самому... - вспомнив живые образы, вызванные словами Клайвелла, он поморщился. - Хотя и опасно. Но запираться в резиденции - точно не решение.
Магистр кивнул, вкладывая ему в руку мешочек.
- Родовые перстни капитула. Тех магистров, у кого они есть. Стенхоуп, Монтгомери, Бойд и фон Тек, разумеется. Думаю, мы все с полным правом можем считать тебя сыном, а на тракте случается всякое. Порой нельзя быть ни Фламбергом, ни де Три. Не ты первый, сынок. И вряд ли будешь последним. Обычно мы советуем уехать подальше, и наседка Бойд за это ратовал с редким воодушевлением. Но сейчас... Наглости тебе не занимать, потому лучше быть немного Рысем. У того тоже репутация так себе, но для него это - reclamare, понимаешь?
Раймон взвесил на руке имена магистров. Получалось - тяжело. Возможно, слишком тяжело для Раймона де Три.
- Рысь - не убийца, - возразил он. - По крайне мере, не так. Мошенник, да, но за деньги обычно всего лишь бьют морду, а вот за такое, что творили и, может, ещё творят моим именем - могут и под лёд, и на виселицу, и развеять на все четыре стороны. Или я чего-то не вижу?
Верховный покачал пальцем и головой, снова потянувшись к каминной полке, где хранил, кажется, почти всё.
- Палач из Билберри может позволить себе репутацию не мошенника, но сурового твареборца. Хм, культистоборца? И нагло брать большую плату именно за это. Люди знают ровно то, во что верят. А верят в то, что видят. Придётся почаще заходить в деревенские церкви, разумеется, но молва быстро разнесет слухи о том, как истово верует михаилит Фламберг, как печётся он о том, чтобы не осквернялось имя Божие... А значит, всё, что о нем говорят - наветы каких-нибудь люциферитов. А для лорда Эда у нас есть Шафран.
"Наветы людей, которые лично видели, как я что-то делал. Интересно, что думает сейчас тот лесоруб?.."
И всё же, предложение могло сработать, пусть визиты в церкви с набожностью на тракте и утомляли даже заранее. И лицо пришлось бы делать... попроще. Суровый твареборец, ха. Раймон мысленно хмыкнул и поднял бровь.
- Шафран?
- Знаешь ли, бывает, что капитулу кто-то мешает. И играть с этим человеком в испорченную репутацию некогда. Равно, как и доводить до самоубийства. И для этого в ордене есть тени. Мирддин - один из них, хоть по виду и не скажешь. Но об этом лучше забыть. И вот ещё что...
Верховный постучал пальцами по подлокотнику, задумчиво кивнув. И протянул голубиную записку, что доселе держал в руке.
- Тебя ищет Гийом де Три. Твой отец.
- Ого.
"И Эмма упоминала о нём только вчера. Совпадение? Напряжение, что ветер разносит по миру?"

Разворачивая голубиную записку, Раймон заглянул внутрь себя. Ностальгия, воспоминания, сыновный трепет? Пусто. Хотя - не совсем. Интересно было, зачем бы вдруг дома понадобился младший сын, ставший михаилитом. Особенно учитывая то, что в поместье о нём, кажется, не вспоминали все двадцать лет. Но и этот интерес был слабым, привычным. Потому что обычно михаилиты были нужны только для одного. Ну а то, что папенька написал именно ему, а не обратился к первому попавшемуся... вряд ли он рассчитывал на скидку. А, значит, дело предстояло особенно грязное.
Записка оказалась короткой. Совсем. И удивляло в ней, скорее, то, что отец обращался к нему, как... да, как к младшему сыну.
"Любезный сын, дорогой мессир Раймон. Ожидаем вас в скором времени в шато де Три. Ваш отец, граф де Три."
Как ни странно, желания бежать на юго-запад это не вызывало. Раймон свернул бумажку и взглянул на магистра.
- Любопытно. И письмо, и то, не случалось ли в последнее время в родных краях чего-нибудь интересного... для ордена.
- Нам об этом ничего не известно, - развел руками верховный, - но родня нечасто разыскивает наших детей. А если делают это, то не ради куша в наследстве.
"Был бы ещё тот куш. Если папенька и хранил где-то всё это время потерянные сокровища тамплиеров, то вряд ли ждёт меня за тем, чтобы вручить святыни. И всё же, интересно, что-то случилось, или... до родни дошли слухи? Хотя бы из Билберри?"
Мысль была неприятной, но, поразмыслив, Раймон её отбросил. В поместье де Три никак не могли связать михаилита Фламберга и сына Раймона. Значит, они не знают ничего, кроме того, вероятно, что он жив. Ни о Билберри, ни об Эмме, ни о... Раймон тронул пальцами богато вышитый рукав и улыбнулся. Ни об этом. Он откинулся на спинку кресла, подняв кубок.
- Сэр Руперт, если могу спросить... что за человек мой дорогой отец? Хотя бы - каким был, когда передавал меня ордену.
Верховный мрачно улыбнулся, надолго припадая к своему кубку.
- Та весна была очень холодной. Дождливой. Гийом де Три был одет тепло и добротно, хоть и не роскошно. Тёплый плащ, хорошие сапоги, плотные перчатки. Ты - зяб в поношенном джеркине с чужого плеча и даже не держался за его руку. Он передал тебя в руки Бойду, подписал бумаги и уехал, не прощаясь. Не оставил ничего на память, не присылал писем. Капитул удивился, когда голубь принес эту записку.
Звучало... погано. Не так, разумеется, как в случае папаши Эммы, но всё равно неприятно.
"Не помню этого вообще. Крепость, камни, знамёна, гам... но лицо человека рядом? Цвет оверкота? Слова? Впрочем, верно, он же молчал". Раймон отпил крепкого терпкого вина, покатал вкус на языке. Виноград чуть горчил - но совсем слабо. На Луаре - если он не ошибся с сортом - жили отличные виноградари. Англия таким похвастаться не могла - земле здесь просто не хватало солнца и радости.
Зато в избытке было скал - и моря, где жили неведомые жуткие твари... и куда когда-то изгнали фоморов.
- Но раз так любезно просят - стоит поехать, - заметил он. - Представить невестку, рассказать о жизни. Дорога, конечно, на запад, зато по побережью.
- Тебе решать, - пожал плечами магистр, - отговаривать не буду, хоть чутьё и подсказывает, что Эмма не понравится им. Корнуолл консервативен, знаешь ли, а леди давно не пятнадцать. Да и сын-михаилит для потомка тамплиеров всё равно, что нож, приставленный к яй... хм, фамильной гордости.
Раймон с улыбкой вскинул брови.
- А разве в уставе не сказано: помоги ближнему приставить нож к яйцам и толкни?
- Вот воспитали-то...
Прозвучало это, впрочем, восхищенно. Верховный вздохнул, одобрительно кивая.
- Светильня, которую ты помял головой Вихря, стоит около восьмисот фунтов. Смотри, не выстави графу счет меньше, сынок.
"Восемьсот?! А выглядела не больше, чем на двести! Пусть и везли её как подарок с самого Родоса!"
Нашёл бы отец восемьсот фунтов на услуги михаилита? Раймон искренне надеялся, что проблема на самом деле столько не стоит, несмотря на дурной запах. Такое потянуло бы на группу, а не одного блудного сына с уже не пятнадцатилетней михаилитской ведьмой.
- Постараюсь. От души.

27 февраля 1535 г. Где-то в Суррее, под Кромли.

Тракт снова стелился под копыта Розы и Солнца, сияя полуденной белизной и звеня заполошными птичьими трелями. Ровный стук успокаивал, хотя успокаиваться и не стоило бы - не после Эда, засад по дороге, так и висящей над их головами награды от Листа, о кончине которого могли прослышать ещё не все. Не доверяя пернатым тварям, Раймон снова оглядел лес, прощупывая тени и глазами, и чутьём морочника, но вокруг было тихо и спокойно. Как минимум пока что никто не возражал против того, чтобы они двигались на запад.
- Раймон, - Эмма, задумчиво разглядывая деревья по обочине, говорила негромко, неспешно и даже с ленцой, - скажи, а Тинтагель от поместья твоих родителей далеко? Понимаешь, - заторопилась она, - я вспомнила о Ланселоте, которого ты зачем-то притащил, вспомнила книгу сэра Мэлори, легенды... А ведь в Тинтагеле жила Игрейна, мать короля Артура. И Моргейна - герцогиня Корнуолльская. Не странно ли, что твой батюшка озаботился поисками как раз в тот момент, когда... Великую Королеву же отождествляют с Морганой ле Фей.
Тинтагель, который Раймон так толком и не видел даже издали, летняя резиденция Норфолков. Хранилище легенд, о которых если нянька и вспоминала, то мимоходом, парой слов. Если подумать, тамошних жителей старина интересовала мало, сказки - и того меньше, и Раймон едва ли мог их осуждать. Жизнь от улова до улова и скудного урожая, какой удавалось собрать на пустошах... да и сам он был ли другим - собой - до жизни в ордене? Он покачал головой.
- Недалеко. Не слишком долгий конный перегон, кажется. Но отец... не знаю. Да, они очень нуждаются, но предавать собственного сына, пусть и отданного, ради золота из рук кельтской богини? Потомок тамплиеров? Тулуз-Лотреков? Не знаю. Люди, конечно, меняются, да и не помню я его толком, но верить не хочется, - уверенности в голосе не хватало даже на вкус самого Раймона, и он мрачно фыркнул. - Конечно, выбор между этим вариантом и чем-то настолько гадким, что потребовалось вызывать именно меня - даже не знаю, что хуже.
- Прямой потомок Хереварда Уэйка, человек из рода саксонских королей не постеснялся бы продать всех своих детей, лишь бы было на что пить и играть в карты, - грусти или сожаления в голосе Эммы не было. Лишь привычная практичность. - Я не боюсь, но богине нужен сначала Светоч, а потом уже ты. Как говорил мне Бойд, сломленным, если уж не получилось сделать вкусного героя. И вот таким тебя видеть - не хочу. Я не стою того.
Крестьяне, неспешно едущие на телеге, запряженной волами, проводили их взглядами, переглянулись, над спинами животных свистнул бич и телега споро покатила к деревушке, уже виднеющейся за рощей.
- Какая смиренная самооценка, - умилился Раймон, провожая крестьян взглядом. - А ведь только недавно запах валерианы выветрился окончательно. Интересно - это они торопятся приготовить праздничную встречу?
- Девственницу к столбу привязывают.
Угроза отваром Эмму даже не испугала, лишь бровь чуть изогнулась скептически.
- В золоте? Стоящую на сундуках с драгоценностями? - с надеждой поинтересовался Раймон.
- Вряд ли, - вздохнула Эмма, - в рубище, по традиции. Блондинку, заплаканную, лет тринадцати, но округлую в нужных местах. Моему достопочтенному свёкру понравится.
"О, Господи, это что, не шутка?!"
Не зная, плакать или смеяться, Раймон тяжело вздохнул и покачал головой. Такой реакции он не предвидел - освящённые вилы казались как-то... правильнее, что ли? Уместнее.
- Ну, что с ними поделаешь. Придётся насиловать, резать и есть аккуратно - вдруг они её ядом напичкают. Или облатками со святой водой.
- Шучу я, - не изменяя невозмутимому тону, просветила его Эмма, - откуда мне знать за милю от деревни, что они там делают?
Раймон закатил глаза, не в силах прогнать образ опустевшей деревни, оказавшийся на диво реалистичным, пусть и менее уместным.
- Так может они там давно планы строят, и эти двое как раз погнали дочку предупредить, что пора надевать рубище.
Эмма покачала головой, поправляя складку на перчатке.
- Увы, Раймон, крестьяне всего лишь удивились и даже обрадовались. Но, быть может, у них в деревне есть праздник вознесения на вилы страшных михаилитских чудовищ? Ведь праздник - повод для радости?
- Несомненно. В деревне ведь так мало развлечений, так что кого на вилы, кого в прорубь - и можно потом год рассказывать байки, в которых растёт количество михаилитов, а их ведьмы отращивают рожки и клыки из... разных мест, - Раймон взглянул на свою михаилитскую ведьму и усмехнулся, качая головой. Хорошо поддела. Кажется, он на неё плохо влиял. Точнее, наоборот, помогал раскрыть способности, если вспомнить ту историю с продажей "афродизий". - В любом случае, думаю, стоит подъехать поближе. А то вдруг в самом деле - столб. Замёрзнет же дева, по морозу только в рубище.
Эмма лишь кивнула, поддавая каблуками под бока Солнцу. Жеребец, которого Бойд упорно именовал излишне нервным, взвился на дыбы, рванул вперёд так, что из-под шапки выбилась коса, заметалась по спине.

На столбе за деревней девственницы не висело. И у столба она тоже не стояла. Ни в рубище, ни без оного. Зато собрались почти все жители, даже малых детей принесли, точно встречали заезжих актеров. В руках мужика с окладистой бородой подрагивал кубок с вином, а румяная молодка рядом с ним держала блюдо с печеными каштанами. Впрочем, за их спинами стояли дюжие парни с вилами, косами и цепами. И лица их выражали готовность пустить всё это дело в ход.
- Встреча... или встреча, - пробормотал Раймон, оглядывая собравшихся. Вилы не предлагали друзьям, каштаны с вином - врагам. А ещё он не видел здесь священника. Если подумать, то и колокольни над частоколом - тоже. Конечно, церковки порой устраивали прямо в избах, но обычно в деревнях старались поставить хоть небольшую колоколенку. Через Эмму кольцом вились чувства: ожидание, настроженность, страх вперемешку с любопытством, готовность драться. Восторг, волной рвущийся от детей и - почему-то - девиц, чуть не заставил усмехнуться. И облегчение... странно. Впрочем, всё это могло относиться и к тому, что он не начал рубить всех направо и налево, и к тому, что заехал прямиком в готовую ловушку. Но, дьявол, не бегать же теперь от людей! Чёртов Эдмунд, не подозревающий о том, что если сломать Раймона, то всегда останется Фламберг. Впрочем, вероятно, шурину было пофиг.
Коротко оглянувшись на Эмму, Раймон спрыгнул на утоптанный снег и кивнул кубкодержцу.
- День добрый. Всех михаилитов так радушно встречаете, или праздник какой?
- Дык, - хмыкнул тот, - не каждый день, знать, к нам вы заезжаете, господин Фламберг. Откушайте вина освященного, не побрезгуйте. Люди-то всякое болтают.
- Не каждый, но уже бывал? - уточнил Раймон, беря у него из рук кубок. С годами на тракте деревни сливались в одну, и он даже ради спасения жизни не помнил, бывал ли здесь прежде и тем более не знал, проезжал ли тут двойник. Хотя, в этом случае встречали бы иначе.
Вино казалось крепким даже на запах, но хотя бы без следов яда. Могло ли у крестьян заваляться что-нибудь такое, чего он не почувствовал бы в густом ягодном аромате? Специально не стали разбавлять святой водой, чтобы замаскировать вкус? Слишком сложно. Не в каждой же деревне по Тоннеру сидит, в конце концов! Раймон с улыбкой поднял кубок.
- Мир вам, да пребудет с вами Господь, - к собственному его удивлению, прозвучало вполне искренне. Мира сейчас очень не хватало, а Бог, по крайней мере, заповедал любить даже тех, про кого люди болтают всякое, пусть и не следил за исполнением до срока.
На вкус настойка оказалась ещё крепче, чем на запах, но вовсе не так уж плоха, особенно с мороза. Подхватив с подноса порозовевшей девушки каштан, Раймон подкинул его на ладони и с удовольствием отправил в рот. Освященное вино - освящённым, но старые традиции здесь, кажется, уважали тоже. Ну а вредить никому он здесь и не собирался.
- А перекреститесь-ка, господин Фламберг, - потребовал кубконосец. - Как следовает.
"Как следовает, да. Впрочем, после освящённого вина..."
Одна из вещей, которые волей короля не поменялись при реформации. Мысленно вздохнув, Раймон послушно перекрестился, размышляя о том, что при этом почувствовал бы служитель преисподней. По опыту экзорцизмов - ничего хорошего, но ведь наверняка боль и отвращение можно научиться скрывать со временем, если в сознании? Нужно было при случае опробовать на этом Брайнсе.
Крестьяне облегченно выдохнули, перекрестились вслед за ним и опустили вилы. Зато барышни принялись стрелять глазками так, что будь очи арбалетами, Раймон бы уже пал бездыханным.
- Ну я ж говорил, что Фламберг наш, который стока лет берёг эти земли, не могёт, - пробасил кубконосец, - не могёт вон то всё, что сказывают. Бывали вы у нас, господин, лет пять эдак назад, мальчиком еще. Как сейчас помню, бороду отпускали, да и сейчас вон небриты, правильно. И креститься так и не научились, агась. Баламутня тогда зарубить изволили. Да Сьюли плод травила опосля. - Мужчина покосился на хмыкнувшую Эмму и осекся. - Ну, да дело давнее. Пожалуйте, пожалуйте, мы добро помним.
Сьюли Раймон не помнил, хоть убей, и не узнал бы в этой толпе без таблички с именем на груди. Лица сливались не хуже, чем деревни или вот...
- Баламутня? - восхитился он, подхватывая поводья Солнца. - Надо же. И с тех пор никаких забот? Тварь-то мерзкая в край.
Мерзкая и на вид, и запахом тины напополам с протухшей рыбой, и особенно тем, что любила оставлять потомство, используя похищенных женщин как инкубаторы, не хуже иного паука.
- Его, поганого, - охотно согласился кубконосец. - А забот никаких, вестимо. Вот только колокольня ёб... не при леди сказать, упала. Прямиком, значица, на священника нашего, отца Георгия. Мы его похоронили, а он чего-то того, не хоронится. А так - путно всё, не будь я старостой. Вот только еще на кладбище неспокойно и в лесу что-т ухаить и воить. И на реке хохочить кто-то. Но тихо, тихо, молитвами вашими. А вы, сталбыть, оженились?

Эмма хмыкнула второй раз, от неё потянуло успокоенностью и верой толпы, сомкнувшейся за спиной.
- Оженился, - признал Раймон, чувствуя, как по мере озвучивания списка брови ползут всё выше. - Леди Берилл, прошу любить и жаловать. Скажите, мастер... - вспоминать было тяжело. И всё же старосты запоминались лучше, чем... чем прочее. - Хаси, а ещё и вомпера у вас тут не завелось для полного, значит, комплекта? Потому что на него, чую, даже у такой справной деревни награды уже не хватит. Со священником, хохотальниками речными и ухальщиками лесными.
Михаилитские инстинкты спасали, даже когда думалось только о том, что какого чёрта? В самом деле, мало ли он поездил и по западу, чтобы в каждой деревне ждать проблем? Не Рысь ведь, где работал - там работал. Кроме того, без упоминания золота, вероятно, его бы снова заставили креститься, да ещё и отче наш читать.
- А как же без вомпера? - Обрадовался староста Хаси, широко раскрывая ворота к собственному добротному дому, украшенному витиеватой резьбой. - Вомпер, сталбыть, к жене Гарри ходить. Ночером. Он уж и магистеру вашему подорожному писал. Констебль-то, который в Кромли, тока смеется. А золото не поскупим уж, хоть тадысь вы и от казны работать изволили.
Подавив желание спрашивать по всем пунктам из бестиариев подряд, Раймон кивнул и помог Эмме спешиться.
- А жена-то Гарри как, против?
- Нет, - простодушно ответил староста. - Она против, только когда другой вомпер прилетает. А когда тот, что пешком ходит - не против.
Он толкнул дверь в дом и оттуда повеяло теплом, похлебкой, кислым хлебом и крепким вином.
- Он же шутит? - шепнул Раймон Эмме, проводя в дом. - Потому что, как-то... чересчур?
Эмма отрицательно помотала головой, потянула его к себе, как для поцелуя.
- Но когда говорил про священника, боялся больше.

Внутри было жарко натоплено. У очага хлопотала румяная женщина, толстенькая, опрятно одетая в простое белое платье, перевязанное нарядным передником. Завидев Раймона, она зарделась и опустила глаза, но на стол, покрытый скатертью, еду подавала споро, уставляя его жарким и тушеными овощами, пирогами и бутылями с вином. По стенам стояли лавки, заваленные подушками и на одной из них возлежал удивительно толстый, полосатый кот, глянувший на Эмму неодобрительно.
- Сьюли, - проговорил староста, - будя глазками вертеть, подай-ка нам хлеб да колбасы.
Эмма, впрочем, глядела почти, как кот, неодобрительно-заинтересованно, но сцен не устраивала и тщательно прятала улыбку за кружкой с отваром.
Деревня, казалось, вышла прямо из сказки, и в одном Раймон был уверен точно: пять лет назад ничего такого здесь не было. Кроме баламутня и вот Сьюли, которую он упорно не помнил даже сейчас. По дороге к дому старосты, не считая повести об отце Георгии и прочих вампирах, он заметил следы гончей холмов, отпечатки детских ладоней и лужицы слизи у овина. Водились тут, кажется, и лесавки, бебоки, данни... и ничего из этого, казалось, местных не тревожило - кроме священника и кладбища, где, вероятно, его и недозахоронили. Удивительно удачно упала та колокольня.
- Посмотрю я, что здесь можно сделать. Но раз уж хлеб и колбасы, не расскажете, как жила деревня в эти пять лет? Что интересного приключалось? Хозяйство, вижу, справное, значит, удачное время?
Староста задумчиво почесал бороду, неприкрыто любуясь Эммой.
- Да ничего не случалось. Ну вот разве что наезжал граф с охотою, девок всех перепортил. Ну не всех, конечно, стёрся бы, на передок слабых тока. Потом, значить, у троих ребятишки народились. Славные такие, одного чаво-то костяное в лес утащило, а двое-то подросли, конечно. Ну вот дитёночек ваш, которого Сьюли, дура-то, вытравила, тож ходить повадился. Говорила ей мать еёшняя, супружница моя, Рейчел, что не трави, можа, оженится. Дык, заупрямилась и закопать в освященной земле не дала, а оно потом пришло. Ну да мы его, не осерчайте, топором и сожгли в печи. Вроде ходить перестало, зато в лесу ухать начало. Всех разбойничков повыухало, пять лет уж ухаить, а констеблю тока смешно. И братья ваши грят, что ничего не ухаить. А как не ухаить, когда вся деревня слышит? Да и разбойнички нешто дураки? Потомача, блаженный наш всё огонёчки видел, навроде как с неба, разноцветные. Всё сказывал, что из огонёчков, дескать, люди выходять с головами огромадными, руками длинными и глазищами в поллица. Ну, догляделся, известно. Пропал напрочь весь. Торговец заезжий приезжал, привозил броши странные. Навроде как яблоко, а с яблока - пасть, как у твари. Зубастая и слюна будто капает. Отец Георгий на чудь такую польстился, а потом, годка через три колокольня и рухнула. Скоренько так, христосонуться не успели. Магистр ваш подорожный проезжал тож, про уханье послушал, сказал чота длинное и, кажись, ругательное. Уехать изволил. А как уехал - на реке хохотать стало. Год хохочет уж. А чего ж вы, господин Фламберг, детишками-то не обзавелись? Самое дело богоугодное - детишки-от.
Эмма эту тираду слушала с неописуемой смесью удивления и какой-то детской радости на лице, подняв брови и прикусывая губу, чтоб не смеяться. Раймон тоже прикусил губу, постукивая пальцами по столу. Смеяться уже не хотелось - слишком быстро сказка оборачивалась жутью. Ничего не случилось? Такой деревни не могло существовать - как не могло жить в ней таких вот крестьях. Не вязалось всё. И рассказы, и чувства, и особенно - реакции, потому что если даже допустить, что всё - правда, что в лесу живёт тварь, которая ухитрилась спрятаться от Бойда, что ни один проезжий михаилит не занялся гончими или анку... в таких местах не жили. Хватали хозяйство и сматывались. А раз не смотались, то либо что-то мешало - хотя он сам слышал в лесу уханья не больше, чем Бойд - либо не хотели. А не хотеть сматываться в окружении нежити, живя рядом с нежитью, так странно чувствовать могли либо под мороками, либо...
От жаркого тянуло перцем, остро, ядрёно, а Раймон вспоминал, что не видел в деревне ни свиней, ни коров, не чувствовал запаха, не слышал мычания или хрюканья. Только издали доносился лай гончих, да чуть ли не шипел кот, которому не нравилась Эмма - хотя должно было не нравиться всё остальное. Раймон нарочито тяжело вздохнул, качая головой, приобнял Эмму за плечи.
- Наши утлые шлюпки сорвала волна, и сказал капитан удалой... ну и жизнь у вас, мастер Хаси. Правду сказать, прежде такого и не видел даже. И если уж сам магистр по тракту... запамятовал, как же его тогда звали?..

Улыбка на лице Эммы не погасла, но в глазах мелькнуло облегчение.
- Не дождется земля
Моего корабля,
Вдыхая холод мертвых губ,
Я в саван обрядила труп
И причитала день и ночь,
И не пришел никто помочь, - очень тихо пропела она, вольно смешивая слова из двух песенок.
- А Цирконом, - добродушно подсказал Хаси, не обращая на неё внимания и улыбаясь Сьюли, поставившей на стол колбасы. - Тока спешит все время. Налетел, чаво-т сказал и улетел, тока плащ щелкнул. Да вы кушайте, господин Фламберг, не побрезговайте.
- Циркон, верно! - Раймон хлопнул себя рукой по лбу. Прикидываться дураком было удивительно просто. Как вторая натура. - Ну, неудивительно, что не заметил-то, на бегу. Капитул, что с них взять, от земли оторваны, всё больше в резиденции, не то, что мы. К слову, о нашем, родном. Если кладбище, да ещё лес, и река, и вомперы - это, господин, никак не меньше, чем сотен в тридцать золотом станет, а то и больше. Раньше-то казна платила, а сейчас, сами понимаете, на еду приходится зарабатывать.
Староста уронил челюсть, осторожно потрогал её и рукой вернул на место.
- Воля ваша, а дорого, - твердо заявил он. - Восемьсот со всей деревни уж кое-как, а три тыщи... Это ж какие деньжищи!
- Мне дурно, - капризно заявила Эмма, перебивая его и приникая к плечу. - Слишком много перца. Шафран бы еще куда ни шло, но перец... Милый, мне нужно на воздух!
Раймон, скрывая облегчение, развёл руками и поднялся.
- Уж простите, господин староста. Потом договорим, сами понимаете, а только восьмиста - уж очень мало будет, за такое-то. Ну да сейчас пройдёмся, поглядим, вдруг да у страха глаза велики, и получится подешевле беду решить.
Кот злобно мяукнул, провожая их взглядом, но староста кивнул.
- Поглядите, а то как же. Тока за частокол не ходите, там навозу-у... Я вот зятька спроводить попрошу.

Зятёк, выползший из соседней комнаты, радовал не слишком. Мрачный детина с синью под глазами, заросший бородой, молча таскался следом, но хотя бы не мешал - да и с чего бы, раз вкусные гости не собирались выходить за ограду. Он даже согласно хрюкнул в ответ на просьбу постоять в сторонке, пока михаилит изучит частокол и следы. Потому что концентрация для такого дела - очень важна, да и леди всё-таки требовался свежий воздух, а не густой аромат избы, который тянулся за мужиком густым шлейфом.
"Остатков часовни так и не видно. А вот что священник не хоронится, как полагалось бы - очень даже верю".
Впрочем, куда интереснее был вопрос, что делать, если в деревню действительно наведывались два вампира. Называя бешеную сумму, Раймон чуял, что даже в этом фарсе как-то продешевил. Надо было просить все пять тысяч. И это не считая того, что к деньгам стоило добавить ещё несколько михаилитов, а в наличии был только один. Плюс - тень, если Шафрана в этот раз не подвело его чутьё. Лучше бы нет, потому что выбираться из этого логова упырей без помощи снаружи обещало стать просто убийственно любопытным опытом. И не хотелось даже думать о том, как власти и не только отнеслись бы к сожжённой под ноль мирной деревне со всеми жителями. Потому что поди разбери по обгорелым телам, кто там нежить, а кто жить. Письма же вон посылали, торговать ездили, констеблям жаловались. Люди как люди, поди отличи. Он вот не отличил. Хмыкнув, Раймон провёл рукой по заострёным брёвнам частокола высотой в полтора роста.
- Хорошая ограда, крепкая. Странно даже, почему деревня полна нежити.
Частокол ответил непередаваемыми оттенками чувств. Облегчение, досада, волнение, злость, усталость, "какого-хера-ты-туда-полез"... Шафран, Мирддин ап Талиесин, которого именно за это сочетание имён в детстве дразнили Дважды-Мерлином, был рядом, как и положено хорошей тени.
- Шафран говорит, что может сбегать за Зябликом... Воробьем? М-м, Свиристелем? - Бледнея и вздыхая так, будто ей не хватало воздуха, монотонно начала переводить Эмма. - А может, пока ты заговариваешь зубы, расхерачить тут к дьяволу хотя бы детишек. Зубастые. Скажи ему, чтоб не ассоциировал так неприлично, я не сразу понимаю, что на самом деле он подразумевает.
- Какого хера михаилиты вообще во всё это лезут, - пожаловался Раймон, не сбиваясь с тона. Мороки на нежить действовали паршиво, так, что и не передать. Без некромагии, как у того чёртова кукольника - вообще никак, но здесь жили не анку, не обычные гравейры. Эти крестьяне имитировали людей - пусть не слишком удачно, но этого хватило, чтобы его обмануть. Они даже эмоционировали, обманывая Эмму! Притворялись. Чем сложнее система, тем проще поймать от неё хоть что-то, и Раймон, продолжая говорить, тянулся за спину, туда, где переминался с ноги на ногу зятёк. Связь была неучтойчивой, рваной, и... странной. Словно за Раймоном стоял ребёнок... нет, не просто ребёнок, дебил. Ещё и безумный к тому же. Мысли и восприятие мельтешили, сбивались, словно создание само не было уверено, что нужно думать и чувствовать. И даже эту тень человечности почти затмевала тяжёлая глыба нежити, монолитная, сжатая голодом и жаждой. И всё же... с таким, почти высшим гулем, он работать мог. Наверное. - Особенно в одиночку, когда вся тройка нужна. Гончие, вампиры, хоть сигай через забор да дёру. Только жаль бросать таких гостеприимных людей. Да и Берилл так любят, что даже на сердце приятно. Не годится лишать и компании, и помощи. Вот кабы трое было - тогда понятно. Один тут, один там, нежить и не сообразит, кто где бродит и с кем. Главное, чтобы до тебя, дорогая ведьма, эти вампиры гадские не добрались. Даже жаль. Так-то обычно вдвоём ходим, но сейчас - опасно, придётся где-нибудь оставить. Так что надо бы спокойно, аккуратно. Побыстрее бы, конечно, тут оглядеться, а то, глядишь, праздник устроят к вечеру-то.
- В юбках ходить не буду, с тебя ужин, двадцать минут развлекай, - пробубнила под нос Эмма, а затем громко ойкнула, прижимая руки к животу, которого не было, не могло быть, а если бы и был - то корсет все равно утягивал. - Он толкается! Вот потрогай!

Смотрела она, впрочем, на зятька. Глазами, в которых уже не осталось серого и голубого, лишь яма зрачка. Тот вскинулся, глядя на нее, медленно почесал затылок, и также медленно пошел в избу, приволакивая ноги. Судя по всему - докладывать об особо вкусном десерте. Раймон проводил его взглядом и обнял Эмму. Бедная нежить. Мало было одного морочника, так пожалуйте, и ведьма туда же, и как бы не лучше. Впрочем, магии он не чувствовал - не ту, что использовал сам. Направленные чувства?
- А ещё у всех этих вампиров отменный слух. Тоже жаль. Трудно планы строить.
- Они похожи на Грейстоков. Чем ярче эмоции жертвы - тем вкуснее, - Эмма потянулась, будто для поцелуя, ненароком закрывая лица рукавом. - Уж не знаю, обычное ли это дело для упырей.
- У тех, что не слишком голодны, - проворчал Раймон. - И достаточно развиты, чтобы сдерживаться. Низший гуль просто кинулся бы и разорвал, не глядя на чувства. Хотя дети, конечно, даже для таких - деликатес. Нежные, пугливые. Но, однако, какая приятная неожиданность. Попадаешь в тюрьму, выходишь, а в твоей женщине такой дар растёт.
- Травы от этого не помогают, - пожала плечами Эмма, прижимаясь губами к шее жадно, точно сама была упырицей. Но за этой страстью пряча маленький камешек, что вложила в ладонь. - Да и дар ведь - любви, как высокопарно бы не звучало. Помнишь, как у Павла? Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. От зла защищает.
- Воистину, - Раймон благодарно пожал пальцы. - Пригодится. Интересно, что будет, если засунуть любовь какой-нибудь нежити в пасть. Или ниже. Надо попробовать. Внедрить в обучение. Хотя... не получится. Делиться не хочется же. Любовью. Пройдёмся? А то тут даже птиц нет, послушать.
До хаты старосты было неблизко, но, как оказалось, прогулка того стоила. Ставни добрые люди не просто закрыли на засовы - потому что уханье же! - но и забили гвоздями. Видимо, для того, чтобы ветер с реки ночью не распахивал и не мешал гостям и хозяевам спать. Одним - вечным сном, другим - сытым. Сильно, видать, дует. И вовсе не обязательно, что праздник захотят устроить именно на улице даже ради беременной добычи. И узнает он об этом скорее поздно, а гулять предстояло ещё добрые десять минут. Вздохнув, Раймон прислонился к стене.
- Надёжно тут строят, можно только позавидовать. Не деревня, а крепость, побольше бы таких.
Гвозди нагревались, краснели внутри, отдавая жар ставням. Не до пожара, нет. Но сухое дерево расширялось, потрескивало, местами обгорало, превращаясь в уголь.
На частоколе застрекотала сойка, громко и недовольно, точно у нее отобрали жирного червя. Эмма быстро улыбнулась, прижимаясь к плечу.
- Громко орёть. К морозу, знать. - Равнодушно заметил упыриный староста, выглядывая из дверей. Волной накатил жаркий пряный воздух. - Полегчало леди-то?
Раймон с тяжёлым вздохом покачал головой, сожалеюще глядя на мгновенно позеленевшую Эмму. На все гвозди его пока ещё не хватило. Ещё бы немного времени...
- Вот ещё кружок сделаем - и получшеет, оно всегда так. Только вот, мастер Хаси, нельзя ли пока стол-то снаружи накрыть? Понимаю, что не гостю распоряжаться, но простите уж: в избе-то ведь и впрямь душно, а леди это вредно.
- Накроем, как не накрыть-то? - Совершенно искренне удивился Хаси. - Помнюча, када Рейчел моя Сьюли носила, такоже мучалася. Девка у вас будет, господин Фламберг, у меня на такое глаз набит.
Сойка зашлась раздраженным стрекотом, с частокола и в самом деле вспорхнула птица, пересаживаясь ближе. Эмма, точно заморская ящерица, из зеленой стала белой с просинью, потянула в сторону.
- Надеюсь, у него глаз набит будет не только на девок? - Осведомилась она, розовея, когда изба и староста остались поодаль.
- Зачем набивать один глаз, когда есть два? - удивился Раймон, забирая в сторону, чтобы порыться в седельных сумках.
Когда он закончил, за спиной уже не пыхтел зятёк, не сводивший глаз с Эммы. Не проблема. Мороки с трудом, но действовали на эту странную нежить, а у частокола всё-таки можно было найти, место, где избы скрывали небольшую площадь, на которой собирались к празднику упыряне, упырицы и зубастые упырята. Оставалось только гадать, хватит ли еды на всех. По крайней мере Эммы каждому досталось бы разве что по маленькому кусочку. Фаршированная ребёнком женщина в собственном соку... на этой мысли Раймона передёрнуло. Когда так шутили в спальнях, это казалось более... невинным. Абстрактным. Впрочем, он намеревался сделать всё, чтобы эта ситуация не превратилась в конкретику. Пусть вон Шафрана жуют. От михаилита, глядишь, отравятся и упокоятся. Тихо насвистывая, Раймон смерил частокол взглядом и поманил Эмму к себе.
- Тут воздух и впрямь лучше. Свежее, дышится лучше, разве нет?
Мороки работали лучше всего, когда люди... хм, нежить видела то, что ожидала и хотела увидеть. Например, заботу, объятия. Мелочи вроде женщины, внезапно взмывшей над головой михаилита, видеть было необязательно. Зачем бы ей такое делать, когда на улице готовился пир, а ребёнок в животе вряд ли одобрял подобную акробатику. Ни один примерный муж такого не допустил бы, нет. Значит, этого не было.
Успокоительно-упокоительный Шафран рухнул с забора почти одновременно со взлетом Эммы под довольный щебет какой-то синицы.
- Замечательный воздух, любимый, - оправляя завязанную юбкой простыню, хлопая длинными золотистыми ресницами, густым баритоном согласился он, - морочь меня всю. Прямо тут. Много раз!
- Тебе вредно, - проворчал Раймон, выливая на Шафрана часть пузырька с духами, прихваченного из сумок. Так хотя бы не приходилось возиться с тонкими деталями вроде запахов - ну, почти. С основой в любом случае было проще. - И не вздумай меня целовать, дорогая, по крайней мере, пока не побреешься. Что там за частоколом?
Судя по звукам, ощущению присутствия, лесная нежить тоже собиралась на пир, а Свиристеля он знал не слишком хорошо. И никак не мог успеть предупредить о... других проблемах. Впрочем, за оградой Эмма могла всё нужное рассказать и сама. Вопрос был, окажется ли этого достаточно - без стрел, без настоящего понимания? Но об этом сейчас думать не стоило - некогда и опасно. Свиристель должен был знать, что делает. В конце концов, он ведь выжил.

- Отлыниваешь, - ухмыляясь, поgенял Шафран, обнимая, - от поцелуев и долга супружеского, любовь моя. За частоколом всё хорошо. Пара убыров, бебоков мы по пути пришибли. Ну лесавки, как водится. Все облизываются. Тут, я гляжу, тоже все... Как упокаивать будем?
Упокойники заметно нервничали, поглядывая на них настороженно, а пара детишек и вовсе остановились поодаль, уже не скрывая голодного блеска глаз.
Раймон поморщился. Здесь лучше всего подошёл бы огонь - но именно он подходил меньше всего. Объясняй потом констеблям, что вот это обгорелое до углей тело - упырь.
- Так, чтобы потом было понятно, что - нежить. Награду, понимаешь ли, проще требовать, ведьма моя любимая. И есть тут одна хата, самая крупная, в которой ставень с северной стороны на соплях держится. Опасно ведь, согласись. Может не выдержать. Как в окна полезут!.. Но ведь все могут и не влезть. Правда, тут дело такое... - он размял пальцы и ухмыльнулся, зная, что под мороками это всё равно выглядит умилённой улыбкой. Не приходилось даже об этом думать - магия обтекала препятствия, изменяла сама, под то, как работали мысли, ожидания. - С некоторых пор меня может хватить и на то, чтобы деревня немного... изменилась. И, если подумать, то раз это грёбаная экосистема - погоди секунду.
Коснуться амбара было легко. Дерево словно само потянулось навстречу, открывая деревню и округу до самой реки. Упыри, гравейры на кладбище, ходы ржавников под землёй, и... Раймон даже приостановился, чтобы проверить. Люди. Буквально под ногами или где-то совсем рядом. С десяток, все - женщины.
Приятно выговаривая это всё Шафрану, Раймон размышлял о том, меняет ли это хоть что-то. Вряд ли упыри тронут... запас? Инкубаторы? - пока не почувствуют настоящую угрозу, но потом? Как поведёт себя лишённая пира простая нежить? Но отвлекаться на поиски, охрану - только самим сгинуть там же.
- Что думаешь?
Шафрана ощутимо тряхнуло. Он попытался было присесть, чтобы коснуться рукой земли, но вспомнил о простыне и досадливо выругался.
- Юбки - это зло, - пробурчал Мирддин, слепо глядя себе под ноги. - Рожалки там, шесть беременных. Я бы запер всё, что шевелится, в одну избу и наглухо эти самые ставни и забил. Серебром. И к дьяволу освятить... Наречь домом божьим. Никуда до констеблей не денутся. Ну поболеют чуть, кожа клоками слезет... Но нам их не на чучело, так?
- Пир на улице, - проворчал Раймон. - Моя вина, каюсь, я себя лучше ощущаю на воздухе. Но план мне нравится. Придётся просто чуть объединить и дополнить заманиванием. Возможно, очень героическим - в избу, до окна, а там уже как получится. Подпол и ходы на тебе, серебряное литьё на мне. Главное - успеть... и раздразнить, хотя они, кажется, уже. Готова к празднику, солнце моё? А то темнеет как-то.
- Святить тоже тебе. Я не рукоположен.
Шафран коротко оглянулся за спину, где мелких зубастых гаденышей стало уже больше, почти как Эмма уцепился за локоть и величаво кивнул в сторону уже накрытых столов.
- Но крест зачем-то ношу.
- Все мы... зачем-то их носим, - Раймон выпрямил спину и повёл женотень к собравшимся, держась той стороны, что ближе к избе. Хвала богам, что упыри, как и полагалось, не любили огонь, и немногие фонари едва рассеивали наступающую зимнюю тьму. Начавшие меняться морды так тоже легче было скрыть - и хорошо, потому что позволяло притворяться подольше. Время. Неожиданность. Подготовка. Идеально, если не обращать внимание на мелочи вроде того, что в деревне мог обретаться, например, обращённый михаилит, а то и не один. На западе братьев хватало, и не верилось, что ни один не задержался на ночь. А раз о ловушке никто не знал, то... - Ладно. Кстати, к сану ведь полагается и чтение проповедей. Придётся прочитать, да позабористее. Чтобы себя забыли, заслушавшись.

На столах, которые ради дорогих гостей накрыли нарядной, шитой золотом скатертью, стояли все те же колбасы, овощи и жаркое. Голодными, вожделеющими глазами глядели на них взрослые упыри, истекая нетерпением. Упырята были более непосредственны - они пялились на Раймона так, словно он был дорогим леденцом из сахара. "Дети есть дети", - мрачно откомментировал это Шафран, отправляясь в уборную. Вилял задом он при этом так, что Эмму непременно бы унесло от такого. Но упыри - ценили. Глядели на него мечтательно, а парочка помоложе даже побежала проводить "прелестную леди".
- Вот, значица, - торжественно начал староста, поднимаясь на ноги. Уступить место у двери он отказался категорически и в проеме казался широким. - Господина Фламберга мальчишкою помним еще, тока ус пробивался. А теперича - рыцарь, оженился да и на пир к нам! Помюча, как баламутня того бил... У-у! - Хаси проиграл бровями, изображая то ли баламутня, то ли Раймона. - Девки аж кипятком ссалися, с героизму. А ить, не сплохуй Сьюли тогда, породнилися б! Ну да дело прошлое, а теперича за сэра Фламберга и вздрогнем. Здоровьичка вам, драгоценный вы наш!
Раймон, встав рядом с ним, улыбнулся упырям. Обращённый к старосте бок грел кинжал с серебряной проволокой на лезвии, а под манжетой приятной шероховатостью отзывался камешек Эммы.
- Благодарю, мастер Хаси! С баламутнем-то оно, конечно, благодарение Богу, даровавшему мне победу именем Господа нашего! Но настоящее спасибо - наставникам, ордену, самой святой резиденции. По сей день помню, как привёл отец к замковым воротам. Столько спален, столько мальчишек, каких приводят родители, считайте, кажинный светлый день. Сколько радости бьётся в каменных стенах - впрочем, не могу отрицать, и страха тоже, поелику тяжело отказываться от жизни знакомой, получая жизнь новую. А сейчас, поговаривают, магистры восхотели принимать и девочек. Представить только, целое крыло ведь небось отведут, чтобы и учиться, и бегать свободно. И ведь всё равно от греха, наверное, не уберечься, представьте только. Ну да и к лучшему, к лучшему, ежели дети прямо в ордене рождаться будут. Эх...
Сделав паузу, он смочил губы в вине, оглядывая толпу. Упыри согласно кивали, умиленно вздыхали и всячески выражали одобрение таким планам капитула. Задержавщись взглядом на особенно крупном мужике в толстенном шерстяном оверкоте, Раймон даже залюбовался. От упоминания Бога почти никто и не поморщился. Вероятно, действительно праздники случались часто, а возможность проверить реакции нежити подвернулась и до Брайнса. Хотя, вероятно, с ним эксперимент стоило повторить, потому что гуль и чернокнижник просто обязаны были реагировать и эмоционировать иначе. Можно будет написать целый научный трактат на базе сравнения... хоть тогда-то его простит брат-библиарий за те книжки?.. В любом случае, обязательно нужно было рассказать магистрам о народной реакции на идею.
Но главное, упыри - слушали, пусть и не кривились. Слышали его - как... почти как люди. Боль, заинтересованность, растущий голод. Жаль, староста лишь вздрогнул, но не отшатнулся. Интересно, сколько они ещё позволят, прежде чем кинутся? Шафран, верно, уже избавился от провожатых. Жаль, только двое. Хотя - кто говорит, что заботы бывает много? Раймон повернулся к старосте, озабоченно нахмурившись.
- Мастер Хаси, а, может, ваш зятёк проведает, как там леди? Я бы сам, но дурной гость бросит такое собрание, только начав говорить. А его она, сталбыть, уже знает, уместно получится. Да и почти родня, пусть неслучившаяся.
- Братья по Сьюли, - ехидно заметил Хаси и в интонациях его совершенно определенно угадывалась Немайн. Впрочем, упыриный староста справился с собой и махнул рукой громиле. Тот, не выказывая никакого неудовольствия, встал, направился куда-то за избу.

- Так вот о братьях, - с облегчением подхватил Раймон. Немайн. Божество, приносящее магию... и частушки. Это было хорошо - и то, и другое. Боги... нет, Бог! Сейчас было важнее помнить архиепископа, ощущение благоговения и торжественности, сладкий запах ладана. Любовь, прощение - и пламенеющий меч для врагов человеческих, кому жалость не полагалась. Нежити, что держала под землёй беременных женщин, делала колбасы из путников. Иногда очень легко было ощущать себя карающей десницей. Не единственный, наименее существенный и важный аспект, узкий, но иногда спасать было нечего, любить некого, жалеть вредно - и Слово звучало иначе, оставаясь Словом. - Возможно, в скором времени по тракту начнут путешествовать женщины, подростки на практике. Представьте, как прибудет такая в вашу славную деревню с мечом на поясе, убивать баламутней, гравейров, вомперов и прочих упырей. Но, конечно, у братьев есть свои преимущества. Например, пока наш всемилостивый король не решил иначе, сан положен только мужчинам. С сочувствием вижу я, что не хватает вам пастыря, так этому делу можно помочь хоть как-то. Не каждый михаилит - священник, но некоторые, подобно Иисусу, могут сказать над чашей: сие есть кровь Моя. Во имя Отца и Сына, и Святого Духа, аминь.
Вино, конечно, было не тем. Недостаточно сладкое, недостаточно превозносимое, но это не имело значения - не по-настоящему. Символы, вбирающие смыслы, и густое ягодное вино именно здесь лучше сходило за кровь, чем кагор. Откуда-то из-за частокола донесся приглушенный взвизг и поскуливание с уханьем, а крест, торжественно осенивший кубок, словно вспорол ночной воздух запретом. А потом начался ад.
- Ну вот зачем, - Раймон выплеснул освящённое вино из кубка в лицо бросившегося старосты и нырнул под жадно вытянутые руки. - Я михаилит?
Упыри плевались, хлебнув из кружек и кубков, вскакивали. Целые пласты вонючей синюшней плоти отваливались с лиц, превращая крестьян в зрелище, от которого родила бы и девственница. Впрочем, новый сын Божий тут бы определённо не помешал. Хотя, вероятно, его бы просто сожрали в течение полуминуты. Вместе с матерью.
- И-и-и! - донёсся из хижины морочный голос Эммы, приправленный запахами рожениц, крохами собранными Раймоном по памяти, в основном из Билберри - спасибо культистам.
Несколько упырей и спавшая под столом гончая радостно бросились на звук. Ещё полдюжины почему-то кинулись за угол хижины - навстречу Шафрану. Бедняги.
- Мог бы быть пахарем. Ходить с широкой харей, пахнуть порохом... стоп. Причём тут порох?
От частокола часто щёлкал арбалет - и вился радостный голос Немайн, выводившей:
- Славный парень - Робин Гуд,
Как стрелок он очень крут!
Тут не обошлось, ей-ей,
Без эльфийских-то корней!
Староста кинулся снова, щёлкая огромными зубами, и Раймон поспешно отступил. Лица на Хаси не оставалось - только почти голый череп, покрытый ещё ошмётами мяса и пучками тонких выбеленных волос. Кусаться это явно не мешало, а боль, увы, не только мешала и отвлекала, но и злила. Остальные... их просто было слишком много. Выхватив кинжал, Раймон завертелся волчком, пинком опрокинул стол с фонарём. Гулям не мешал мрак, но в момент перехода было очень удобно бросить ещё пару-тройку мороков, не сберегая сил. Проскальзывая между когтистых лап двух возникших рядом Раймонов, он впечатал сапог в колено очаровательно зубастой и остроухой девушке в красивом розовом платье. Регенерирует, сомнений нет, но раздробленные кости и суставы требовали времени.
Роза недовольно ржала, Солнце - молчал, и вот это было куда хуже. Ощущая за спиной присутствие Шафрана, Раймон увернулся от пролетевшего мимо цепа раз, другой - а потом деревянная рукоять полыхнула иссиня-белым пламенем. Это как минимум должно было отжечь упырю пальцы, и тогда... уже отворачиваясь, чтобы потянуть Шафрана к конюшням, он поймал краем глаза мертвеца и чуть не сбился с шага: тот пылал весь, целиком, как сухое полено, а на клыкастом лице расплывалась широкая блаженная улыбка.
- А мог бы быть птичкой, - прошипел он, всаживая кинжал в сердце упыря через огонь. - Летать себе, петь... какого хера?
- Равных не найти по силе,
И оружие при мне -
Враз любому я громиле
Лютней дам по голове! - ответил голос богини.
- Мур, - радостно согласился с ней ласковый бас от порога избы и всё стихло. Лишь Шафран зло выругался, подталкивая локтем в бок.
- Брат Кот. Года три как пропал. Тракт говорил, чтоб посматривал я, вдруг чего... вот и свиделись. Вот жопа-то.
Брат Кот выглядел хорошо. Настолько хорошо, насколько вообще может выглядеть клыкастый неупокоенный михаилит, одетый в неприлично короткую рясу поверх щегольских штанов и держащий в руках огромную секиру. Он был небрит и усат, в глазах и лице угадывался давешний кот, которому так не понравилась Эмма, даже длинные волосы были выкрашены полоской. Но упыри при виде его затихли, почтительно склонились.

Раймон тяжело вздохнул. Ну, точно. Подумай о плохих вариантах - точно сбудутся. А женщины под землёй, небось, рожают детей исключительно из любви и уважения к упырям. Но план в любом случае пошёл лесом. При таком раскладе получалось, что живы они с Шафраном только потому, что зачем-то нужны были живыми. И варианты этого "зачем-то" ему не нравились категорически.
- Госпожа Немайн, не могли бы вы, пожалуйста, ёб... стукнуть чем-нибудь по коновязи и выпустить лошадей? Буду очень признателен.
Услышав шум крыльев, он без стеснения уставился на Кота и покачал головой.
- И впрямь жопа. Это ж жуть какая. Такой прославленный поединщик, а стоит с топором, как пахарь какой. До чего докатился, смотреть больно.
- Драпать надо, - печально пробурчал Шафран, пиная камешек. - Это ж Кот. Порубит в салат.
Упырь не отреагировал, и Раймон мысленно закатил глаза. Знаменитый фехтовальщик некогда прославился тем, что готов был даже проигрывать некоторые турниры, потому что иначе ему бы запретили участие. Толпа, победы, восторженные крики - всё ради этого, ну и, разумеется, ради "мур", которое теперь стало на удивление безмозглым. Мозг упыря... но всё же, осталось же там что-то! Он продолжил, стараясь говорить как можно проще.
- И ведь точно, порубит. На дрова. А девки-то как визжать от восторга будут. Вон те, - он печально кивнул на троицу упыриц, к которым подползала четвёртая, с раздробленным коленом. - Ленточки в воздух бросать. И юбки на землю. И лучшие куски подсовывать. А выиграет Кот, как пить дать. Даже страшно вызов принимать, да бежать некуда. Так что, если предложит бой один на один, выбора нет. Побьёт, скотина шерстяная.
Бой с бывшим михаилитом, помноженным на скорость гуля, не радовал вовсе, даже с поправкой на заторможенный разум - да и ведь чем дальше в ночь, тем лучше они соображали, тем быстрее двигались. И всё-таки это был лучший шанс. Такое количество нежити с лидером их просто снесло бы, а поединок - так ведь снег скользкий. Особенно когда камешки прыгают.
- Мур, - согласился с его мыслями Кот, не прекращая улыбаться. Свиристель с ограды еще постреливал, но реже, хоть и бил точнее, а потом он и вовсе зашелся тревожным чириканьем, которое сменила ругань. Раймон коротко оглянулся и выругался тоже, правда, про себя, и одновременно - возгордился безмерно и совершенно небиблейски. Эмма, неведомо когда успевшая избавится от юбок, неспешно шла мимо упырей, демонстрируя длинные ноги, затянутые в кожаные штаны. Беременной её теперь мог счесть только гуль-оптимист, а сожрать - только самоубийца, особенно, после того, как глянул бы на одухотворенное, сияющее огнем веры лицо.
- Но Ты, Господи, щит предо мною, слава моя, и Ты возносишь голову мою. Ибо Господь сострадателен и милостив и прощает грехи, и спасает во время скорби.
Псалмы упырям не нравились. Они падали оземь, закрывая уши, отшатывались от молитвенницы подальше - и попадали под выстрел Свиристеля.
- Щит мой в Боге, спасающем правых сердцем. Только Он – твердыня моя, спасение моё, убежище моё: не поколеблюсь более.
Узкая ладошка легла на плечо Раймона, ненадолго, чтобы потом молитвенно встретиться со своей товаркой у груди.
- ..ибо Я Господь, Бог твой; держу тебя за правую руку твою, говорю тебе: «не бойся, Я помогаю тебе", - продолжила она, со спокойным интересом наблюдая, как Кот спускается с крылечка.
Арбалет щелкнул снова, вгоняя блеснувший серебром болт в плечо упокойнику, но бывший михаилит лишь фыркнул и выдернул его.
- Братья, - промурлыкал он, - с-соплячье. Сдавайтесь. Поживете еще. А ты, - взгляд мутно-желтых глаз уперся в Раймона. - Даже с женой.
- Михаилиты умирают, но не сдаются, - вздохнул Раймон, с видимой неохотой доставая меч. А Свиристелю надо будет по шее, по шее. Чтобы следил, за чем поручено, а не отвлекался на отстрел того, что и так скорее всего помрёт без вожака. Ну или драпал, если вдруг помрут не упыри. Правда, отрицать того, что и от присутствия Эммы, и от молитв становилось легче, он не мог. Но всё равно - по шее! - Сперва побей, брат. Как же ты дошёл до нежизни такой?
- Ногами, - пробурчал Кот, неспешно выдергивая следующий болт, - ты подумай, мальчик. Сейчас я тебя зарублю. Рыжий пойдет на харчи, юнец с забора - госпожам. Женщина - к их сонму. А могли бы пожить, все.
"К госпожам? Остатки вежливости со старых времён, или они там в самом деле.. госпожи? Называл ли так крестьянок Кот, любивший города и ристалища, в прошлой жизни?"
- Лопнете, - почти равнодушно пробурчал Шафран, заступая плечом Эмму.
- Он даёт утомленному силу, и изнемогшему дарует крепость, - не переводя дыхания, согласилась та, - все заботы ваши возложите на Него, ибо Он печется о вас.
- Требуй круг...

Дыхание Немайн обожгло ухо, взвизгнула неосторожно высунувшаяся из-за теряющих человеческое упырей лесавка, в бок которой врезался болт - спустившийся с забора Свиристель пробивался в конюшни, откуда доносилось злое ржание Розы - и где так и молчал Солнце.
"Круг. Где, если легенды не врут, ни упыри не помешают, ни Шафран уже не сможет выбивать кочки под ногами слишком шустрой нежити. Зато молитва - остаётся молитвой. И не рассказывал ли Бойд сказок о том, что богини могли встать за плечом и в тинге?"
Раймон улыбнулся упырю.
- Я бы предпочёл пожить иначе. А что, брат, не очертить ли нам тут круг? Чтобы и не помешал никто, и на арену было похоже. Помнишь, как в старые добрые времена. Кто выйдет, стало быть, тот и победил.
Кот пошевелил усами, небрежно закинув секиру на плечо. Снова оглядел Эмму и Шафрана, прислушался к шуму в конюшнях.
- Мур, - согласился он под оживленный гул упырей. - Круг. Хорошо. Чей выкормыш? Потом письмо Гарри напишет, что нашел кости.
- Магистру де Круа я сообщу лично, - улыбнулся Раймон в ответ. - Знакомец. Помнишь его, Кот? Но круг так круг. Только вот... тебе - верю, но упыри твои, сам понимаешь, - он развёл руками. - Пока Шафран обводить будет, да пока драка, не хочется, чтобы они моих спутников обижали. Лошадей тоже, а то ведь как потом уезжать? Так что, брат Кот, приказал бы ты им смирно стоять. А потом - если я тебя упокою, то и кодла - моя, так? Что захочу, то с ними и сделаю. Знаю, шансов у меня нет, но сделаем, как полагается. Пусть поклянутся... ну хоть нежизнью своей, раз жизни не осталось.
На миг Раймону захотелось потребовать клятву именем Великой Королевы - хотя бы ради того, чтобы потом наслаждаться мыслью, как богиня ищет клятвопреступников в аду, - но привлекать внимание не стоило. В конце концов, Эмма в таком случае стояла за кругом, не внутри. И хорошо. Потому что Раймон вовсе не был уверен в том, что справится. Ну вот надо было Коту становиться нежитью? Сила, скорость, регенерация... тупость. Секира вместо меча. Пальцы даже у упырей отрастали не мгновенно, но ещё предстояло увидеть, как двигается этот хозяин деревни. И надеяться, что это окажется не последним, что пришлось увидеть: в конце концов, Кот был ажно целым михаилитом, но и - всего лишь упырём.
В этот раз "мур" вышло чуть более задумчивым.
- Дык эта, - вклинился староста, пока Кот, наморщив лоб, что-то соображал, - солового-то задрали убыры уж. Оголодали, а тут жеребчик.
Эмма сбилась на одном из псалмов, вздохнула и:
- Узами человеческими влёк Я их, узами любви, и был для них как бы поднимающий ярмо с челюстей их, и ласково подкладывал пищу им, - прозвучало как-то угрожающе.
"Вот же гадство. Надо было сразу сказать Шафрану. Или отвязать их самому - но ведь всё равно могли потом проверить. А ещё лучше было не заезжать по-дурости в эту чёртову деревню".
В общем, нужно было просто - думать. Раймон проводил взглядом Свиристеля, выводившего из конюшни Розу.
- Ладно. За исключением жеребчика, чтоб он в горле застрял.
Хотя, скорее всего - уже, судя по изгвазданной одежде молодого михаилита.
- Хор-рошо, - проворчал Кот. - Они клянутся госпожами.
Упыри согласно кивнули, не сводя алчных взглядов с Шафрана, который тоже слушал сказки, а потому без лишних слов отчерчивал кинжалом обширный круг, бесцеремонно отпихивая двух выживших упыриц.
"А госпожи не клянутся ничем - и ничем же не связаны, приди им мысль вмешаться".
И всё же, что-то не складывалось. Эмма - к их сонму? По доброй воле - никогда, значит, допустим, был способ... убеждать. Трансформировать. Относилось это ко всем упырям? Тот, что сгорел, словно сам призывал огонь, радовался ему, очищался. И при этом оставался гулем. А женщины - чем становились они? Или, может - не все? Ковен, который, сохраняя себя, умел изменять других?
Раймон крест-накрест взмахнул мечом, разминая руки - стояние на холоде делало своё дело.
- Госпожа, они ведь невкусные?
- Отмщением аз воздам, - глухо отозвалась Эмма, опускаясь на колени, будто перед алтарем.
- На меч не принимай, - Шафран зачем-то перекрестился, довершая круг, - ныряй и в сторону. И в локти, в локти работай. Эх, сюда бы покороче чего...
Кот уже стоял в круге, скинув с себя рясу. И было видно, что его закололи - под левым соском зияла черная дыра, будто от атама. Но упыриного михаилита это чуть не тревожило, напротив, глядел он на Раймона, наклонив голову по-кошачьи, ухмылялся, не спуская секиры с плеча.
- Что покороче не помешало бы, - согласился Раймон, стягивая оверкот, рубашку и перехватывая заново талию поясом с кинжалом. - И не только. Почему в сказках не говорят самого важного?
Например, того, как именно призывать богинь, чтобы они встали за плечо и что, собственно, это означает. Или - что делать с глупыми михаилитами, которые ленятся даже запастись облатками заранее. Или солью. Или полынью. В сказках героям обычно просто везло. В жизни - как получалось, но полагаться на это стал бы только идиот. Собственно, вот как он? Раймон глянул на противника через круг. Кот любил побеждать - но вызывал на бой не собратьев, а паркетных рыцарей без опыта настоящей рубки. Любил красоваться - и играть с мышами, как и положено полосатому котику. Почему бы и нет? Но если уж играть в героический поединок...
- Аз воздам! - он широко, от души перекрестил меч. - Да благословит Господь клинок этот на погибель врагам Его. Аминь. К слову, Шафран, заметь, подземные госпожи ничем не клялись. И я не отказался бы от во-он того кубка с вином и, думаю, чем-то ещё. Не смотрел, когда благословлял.
За кубком и еще чем-нибудь Эмма и Мирддин метнулись одновременно, а у круга уже опускался на колени Свиристель, широко крестясь - на сказках Бойда выросло ни одно поколение.
- Господь есть Бог ревнитель и мститель, мститель Господь и страшен во гневе: мстит Господь врагам своим и не пощадит противников Своих...
- Ибо гнев Господа на все народы, и ярость Его на все воинство их, - подхватила Эмма, рухнув рядом.
От их дуэта упыри попятились назад, жалобно заскулив. Шафран же задумчиво всучил кубок - и небольшой мешочек с раздернутыми завязками.
- Перец и соль. В сапоге ношу, на удачу.
- Благодарю, - вздохнул Раймон, в очередной раз давая себе клятву стать более предусмотрительным, и зная, что забудет это за оградой. Алые капли замерзали на лезвии, потёки стыли на обмотанной вокруг руки ленте Эммы, и он вступил в круг, приглашая кивком Кота.
- Мешочек, - лениво процедил тот, - убирай.
- Рыцарь, который боится маленького мешочка, - вздохнул Раймон. - Девки ж любить не будут. Представь, как бы маршалы в Лондоне смеялись. Или недостаточно силён?
- Я еще многое помню, - неожиданно грустно признался Кот и в лице мелькнуло что-то живое, человеческое. - Убери. Мур.
Раймон подбросил мешочек на руке.
- Сдаётся мне, если бы помнил, попросил бы меня его оставить, Кот. Ради гордости, былой жизни, настоящих чувств, а не тени, которая остаётся. Ну выброшу я его. Ну услужишь ты тем, кого раньше гонял. Этого хочешь, по-настоящему? Ты ведь орденский. Всё помнишь - а всё забыл, получается, ради ковена. Как же ты так? Что сам - даже верить не хочется.
- Ногами, говорю же, - огрызнулся Кот, опуская секиру, - как и ты. Или тебе страшно без соли мертвечину жрать?
Становление упыря человеком - и Раймон вовсе не был уверен, что это к добру. Драться с полностью осознающим себя гулем, причём злым, а не тоскующим, не хотелось. И всё же видеть Кота таким было... приятнее. И опаснее. Он ухмыльнулся.
- Стандартные орденские методики же. Как от правил и уставов отступать? Без соли-то, понятно, вкус не тот, а перец остроты танцу добавляет. Что мне потом де Круа сказать? Что ногами пришёл, а уйти не смог?
- Что восприемнику твоему написать, юнец? - Кот плавно повел плечами, беря наизготовку секиру, и рявкнул Шафрану. - Замыкай круг!
- Ну, как же, - Раймон вскинул руку, останавливая Миррдина. - Пиши, значит, магистру Циркону, что де брат Кот зарубил, в здравом уме и ясной памяти, вместо того, чтобы похерить хозяек и уйти в священную рощу на Авалоне. Или... а ведь держат они душу где-то, так? Вряд ли отдали - связи б такой не было. Ну тогда, к примеру, вместо того, чтобы уйти на великий круг и, мать его, жить. Напишешь, Кот? Тогда закрывай круг нахер!

Из какой сказки возникли слова про священную рощу, он не помнил и сам. Тень души - куда она могла уйти? Только раствориться в общем мире, стать малой частью большого. И всё же - это было нечто иное, чем не-жизнь упыря. Больше предложить ему было нечего. Не сейчас. Сейчас всё решалось границей, начерченной кинжалом Шафрана.
- Закрывай! - Рявкнул Кот, и грудь у него двинулась, будто он вздохнул.
Мирддин кивнул, воздевая руки к небу, к убывающей Луне.
- Четырьмя стихиями клянусь! Я призвал силы и сотворил этот круг. Я очистил его. Через него не пройдет ничто живое и, - он запнулся, - неживое. Ничто и никто из него не может выйти. Круг кончится, когда один из двух будет свободен.
- Да будет так, - прошелестела Немайн и над кривоватым творением Шафрана вспыхнуло алое пламя, подчеркивающее неразрываемый круг. Трое живых, оставшихся за стенами, глядели на него с немым восторгом, смешанным с удивлением.
- Вот дья... - начал было Свиристель, но осекся и поднялся на ноги. - Не выйдет, брат Шафран, говоришь?
Шафран задумчиво почесал затылок и потянул свою скьявону.
- И не клялись мы ни в чём...
А потом пламя полыхнуло ярче, скрывая внешний мир от взглядов. И одновременно, Кот прыгнул, со свистом махнув секирой наискось. Раймон резко отпрыгнул, подставляя меч под углом снизу - под руки Кота, не под тяжёлое лезвие.
- Внизу, так?
- Я заснул. Под боком у чёртовой Сьюли, которая еще не была упырицей, - невпопад ответил Кот, уклоняясь и отмахиваясь, отступая на пару шагов назад. - А проснулся - на алтаре. Тебя когда-нибудь поили афродизиями, чтоб стоял, как каменный? Насильно? Половина упырят - мои.
Он красиво подбросил секиру, ловя далеко отставленной за спиной рукой. И плашмя махнул снова, норовя снести голову.
Игра. Пусть смертельно опасная, но бой топором - не фехтование. Направление удара изменить уже нельзя, будь ты хоть дважды гулем - хотя пока что бывший - или уже михаилит - был не быстрее и не сильнее самого Раймона, если только не притворялся, не усыплял бдительность. Играл.
Присев под ударом, Раймон ударил под руки - в живот, под рёбрами, - не на полный выпад, не теряя равновесия. Нет. Афродизиями так его не поили - никогда. Но как лежала на алтаре Эмма - он помнил, и понадеялся, что Сьюли будет ещё нежива, когда круг распадётся. Когда освободится один из двоих.
- А что там за кот?
Про этого Кота никогда не говорили, что он был метаморфом - перевертышем. Но совпадение было слишком ярким, чтобы о нём забыть.
- Кот - это Кот. Я. Имянаречение помнишь? "Двое - но один." Джейми Стоун - внизу, Кот - в коте. Тело до поры - спит. Мур? Хорош трепаться, юнец, пора выходить.
Секира взвыла над его головой, и стало ясно, что Кот больше не играет. Тело отреагировало само, как на тренировках. В сторону, вперёд, вольт, вписываясь в возвратное движение тяжёлого лезвия и одновременно вытряхивая из мешочка соль с перцем в лицо не-живого. С гулями - получалось. Михаилит Кот успел ударить ногой под колено, и Раймон с вольта полетел на землю. Перекатился, вслепую отмахнулся мечом - и задел, пусть кончиком. Шипение распадающейся плоти на миг почти заглушило молитвы, уханье и рычание снаружи, из-за круга.
Тело Кота выглядело жутко. Соль выела глаза, растворила половину лица, стекавшего сгустками на плечо и грудь. Правая нога над сапогом выглядела... сжавшейся. Ткань дорогих штанов намокла и обвисла, а над кругом плыл гадкий гнилой запах, от которого сводило горло. И всё равно Кот слепо вскинул секиру к плечу. Поверил он в Авалон или нет, а сдаваться просто так явно не собирался, и осуждать его было трудно - Раймон и сам не был уверен, возьмут ли эту тень на Авалон, или удастся ли найти и освободить душу. Но в любом случае, продлевать бой - означало только издеваться, и Раймон, поднимаясь, осторожно высвободил ногу из сапога. Кот сейчас полагался только на слух, так что...
Он двинулся по кругу, постепенно сближаясь, нарочито хрустя снежными островками. И когда до удара остался только шаг - сбросил сапог вперёд. Подошва под грузом стальной пластины глухо стукнула в землю, как на выпаде, а Раймон, пригнувшись, метнулся в другую сторону, ещё не чувствуя мороза - зато предвкушая боль в ноге. Удар по рукам - сильный, с проносом, и секира грохнула в землю. Раймон ударил нод колени, сбивая Кота на землю, и опустился рядом, доставая серебряный кинжал.
- Голову отруби, - говорил Кот удивительно чисто и спокойно, - не хочу снова... Чтоб собрали. Потом у них не получалось... так. С братьями-то.
- И так слишком часто тороплюсь, - проворчал Раймон, глядя, как пальцы отсечённой руки то сжимаются, то разжимаются на древке секиры. - Можешь сказать, где оба филактория, брат?
- Внизу, Джейми - внизу. Там - хрусталь. Как у... Циркона амулеты, видел? Кот к твоей женщине подбирается. Он любит... девочек. Его - утопить. Мур?
"С удовольствием".
А вот у Бойда амулетов было как грязи. Вопросов у Раймона - тоже, а вот времени, кажется, не хватало снова, категорически.
- Скажи, как пройти вниз? Есть ли ловушки? И что тут за вампиры?
- Через подпол в церкви. Ловушки... Там - бабы. Они - хуже. Они - вампиры. Убей уже? Больно.
Кот обреченно закрыл остатки век и даже попытался вздохнуть. Не получилось. Зато зубы лязгнули так, что по кругу звон пошел.
Ещё что-то из слов старосты оказалось хоть частично правдой - только не с того угла. И, как и остальное, оно вовсе не радовало. Раймон поднял глаза на огненный занавес. Убивать прежде ему приходилось. Из милосердия - нет. И он снова медлил там, где стоило поспешить хотя бы из жалости. Тень души? Нет, вторая половинка, ипостась михаилита. Фламберга, вероятно, загнали бы в филакторий в виде меча, предварительно разрубив. Но если разделить одно надвое, не остаётся ли оно одним?

- Госпожа Немайн, отдаю вам душу этого воина, - серебряное лезвие рассекло шею так, словно она была из масла. - Но, прошу, сохраните её пока - в покое? На случай, если двое ещё могут стать одним.
- Ты бы хоть призыв выучил, чемпион, - в этот раз Немайн почему-то говорила с французским прононсом и "чемпион" у нее прозвучало, как "шампиньон". - Вот почему некоторым рыжим всегда достаются воспитанные? Или я хуже? Скажи, mon douce, я - хуже? Принимаю и благодарю, сохраняю и покою.
Купол дрогнул, рассыпаясь искрами. Бледная, измученная Эмма сидела на земле, гладя кота, уютно мурчащего у нее на коленях. Рядом расположился Свиристель. Он, насвистывая, заряжал арбалет, хотя и берёг прокушенную руку. И лишь Шафран, матерясь, добивал Сьюли, которая проявляла нежданную для упырицы прыть и даже успела зацепить Мирддина длинными когтями.
- Некоторые рыжие, - заметил Раймон, поднимаясь на ноги, - в ответ на предложенные души месяц назад сказали, буквально: "Ещё один хам". Видимо, это неисправимо. Благодарю. Шафран, кончай её уже, солнце ещё не взошло.
Натянув успевший остыть сапог, он подошёл к Эмме и тронул плечо - просто чтобы убедиться, что она жива, не ранена, здесь. Огненный круг приглушал не только магию.
Эмма прижалась щекой к руке, удерживая ревниво встопорщившего усы кота.
- Я подумала, что он может пригодиться, - пояснила она.
- Ну что за баба привязчивая, - высказался Мирддин, отрубивший голову Сьюли как раз в момент приказа, - что ты в ней нашел-то, Фламберг? Толстая, злая, кусается...
- А ещё, кажется, именно она сдала Кота, - дополнил список приятных характеристик Раймон, чуть не вздрогнув. Повторённые слова михаилита напомнили, что он сам - тоже ночевал здесь, так же спал. Разница только в том, что Кот приехал позже. Но это всё ждало. Бабы-вампиры... - Что под землёй?
- Херь навроде землянки, - Шафран руками обрисовал купол, - девки мечутся, если я правильно понимаю, что земля говорит. Ну да дверь им открыть сложно, обвал же...
- Бедняжки. Дорогая, благодарю за этот трофей. Ой как пригодится - если выживем! Только для надёжности...
Кот закрыл глаза и провалился в сон едва ли не до того, как его коснулся морок. Раймон даже удивлённо сморгнул - настолько глупого и ленивого животного видеть не доводилось давно. Если подумать - почти оскорбление ордену. Морок раскинулся шире, захватывая и Эмму, и Шафрана и Свиристеля, вплетая ветром ничего не значащие слова, какие всегда говорятся после битвы. Иногда было проще говорить, не говоря - а магичить после исчезновения круга было легко и приятно.
"Кот говорил, бабы - вампиры. Вход - через подпол в церкви. Тело Джейми тоже внизу, и, признаться, противно оставлять его там и на пару дней - или когда там с неба на крыльях ужаса свалится Верховный".
Свиристель кивнул, чирикнув нечто невразумительное. И начал говорить. Жестами, очень быстро.
"За церковью гравейры топчутся. Не добрался до них - леди сбежала. Как кошка. Только отвернулся, уже юбки на заборе, а сама внизу. Могу мышей послать к бабам. Трудно, но хоть дорогу посмотрят."
Мыши - звучало хорошо, выглядело жестами - ещё лучше. Раймон кивнул - и только потом спохватился.
"Мыши - это чудесно, но зачем посылать только их? Пожалуй, я хочу взглянуть на этих гравейров".

Гравейры не хотели ничего. Они смирно сидели у обломков алтаря, поглядывали в звёздное небо и тянули носом воздух. Крупный самец, чья спина была украшена костяным гребнем, с наслаждением чесал за ухом, которое мало отличалось от человеческого, еще парочка предавалась утехам с пылом молодоженов. Остальные пять просто созерцали это, и в мертвых глазах читалось одобрение. Картина выглядела настолько умилительной, что существовать сама по себе не могла никоим образом. И эти странные деревенские упыри, на которых действовали мороки. Стоя на руинах церкви, Раймон потянулся к гравейрам, осторожно нащупывая границы - и вынужден был признать, что те действительно не хотят ничего. Удивительно, но не менее удивительной была морочная нить, связывавшая нежить друг с другом, с надгробиями, с... Раймон всмотрелся и мысленно выругался. Деревню, кладбище, поле покрывала целая сеть из тончайших нитей магии, цепляясь и за не-живое, и за неживое. Мороки, что сигнальные, что управляющие покачивались, пересекались, чуть ли не звенели тонко под ветром, а точно под центром паутины таилась найденная Шафраном землянка.
"Почему гравейрам ничего не приказали? Почему они просто лежат здесь и ничегошеньки не делают?"
Вбрось хозяйки в свалку этот десяток - и как знать, что бы он застал закругом после освобождения Кота. И, к слову о хозяйках. Раймон пробежался по нитям, уходившим под землю, в логово бабпиров. Не видения, которые мог получить Свиристель от мышей, не ощущение земли Шафрана, только чувства и ощущения, текущие по кольцу к Эмме.
Та лишь вздохнула, приложив пальцы к вискам, заставив напарников Раймона отвести глаза - стройное тело вытянулось струной, и без юбок это было особенно заметно.
- Радость от толчка ножкой в утробе, успокоенность и паника, голод и ярость, - принялась перечислять она, - сонливость, привкус крови, роженица хочет вишню... Ой. Она там рожает.
Над всем, что сказала Эмма, висело ощущение полной, абсолютной бесчеловечности. Нечеловечности.
- Помогать рожать не станем , - Раймон помедлил, прикидывая, потом тряхнул головой. - Даже если рожают нормальных детей. И там ещё кое-что.
Какие-то сгустки, куда нитям магии ходу не было. Твёрдые, гладкие - и магия соскальзывала, не касаясь толком стенок, не давая ни понять, ни почувствовать, что внутри. Пять... нет, шесть, разного размера, от небольших, размером едва со взрослого мужчину, и до целой комнаты. Форма того, чего не было, ни о чём не говорила тоже, и Раймон мысленно пожал плечами. Кот говорил о хрустале и амулетах, и в целом он мог представить, как человека можно сохранить в кристалле, но глыба с избу размером? Скорее - защищённые зоны, на которые хорошо было бы заглянуть перед тем, как спускаться - если спускаться. Но зачем разные размеры и формы? Обустраивали, как получалось? Но здесь не было скал, которые помешали бы рыть, куда захочется и сколько захочется. Не успели? Или оно как-то... растёт? Мысль нравилась не слишком. С другой стороны, что в этой деревне вообще нравилось?
Коротко рассказав о том, что удалось нащупать, Раймон осторожно тронул морочную нить, идущую к вожаку гравейров. Переключить её на себя, пока никто не мешал, оказалось нетрудно. Просто перерезать брошенный поводок. Пучок поводков. Один конец - на себя, а оставшийся бесхозным - на ближайшие избы. Пусть сигналы идут им. Мороки умели многое, но заставить постройки ходить - всё же было выше всякого воображения. Предполагая, что бабпиры об этих границах знали. Убедившись, что нежить всё ещё ничего не хочет, он взглянул на Свиристеля.
- Мыши? Посмотреть бы сперва, что там за интересности.
- Я не могу не спросить, господа михаилиты, - задумчиво проговорила Эмма, проследив за порскнувшими в лаз полёвками. - Памятуя о Коте, разумеется. Вряд ли гуль был способен оплодтворять, так? Но там - беременные и одна даже рожает. Значит, около года там живёт мужчина, который обеспечил беременности. Или не живет, памятуя о Коте же. Точнее, его словах. Или скоро перестанет жить.
- Или жил девять месяцев назад. Шафран? - поинтересовался Раймон. Сам он никаких мужчин не чувствовал, но в этих чёртовых комнатах могла прятаться целая рота.
Тот лишь грустно покачал головой, зачем-то ткнув пальцем в Луну.
- Убывающая. Раз - работаю, три - нет.
- Мужчины, - пробурчала Эмма, - михаилиты... Верите ли, беременной можно быть на разном сроке. Ну вот, скажем, можно рожать на девятом месяце, а можно счастливо прислушиваться к пинкам ножкой на четвертом. Тогда мы имеем еще одного несчастного, который там был четыре месяца назад, милый?
- А то и не одного, - мрачно согласился Раймон. - А то и не несчастного. Не вижу ни хрена. Свиристель?
Молодой михаилит, всё это время сидевший на корточках, вскинул голову, глянув на него по-мышиному - быстро, жадно, наклонив голову.
- Писк, - сообщил он, - тьфу... Тяжко, не понимаю. Лаз широкий, лошадь протащить можно, глубоко. Направо и налево ходы. Из налево пахнет гнилью, из направо - бабами. Куда?
- Налево. Аккуратно и незаметно, - там, откуда тянуло гулями или ещё чем равно неприятным, как раз располагалась самая крупная зона, стены которой не могли пробить ни он, ни Эмма. Остальные оставались справа от мыши, рядом и за землянкой.
- Я - мышь, а не этот... гиппопотам.

Свиристель вздохнул, согнал севшую на спину сороку, увлеченно отковыривающую клювом колечко кольчуги, и продолжил.
- Земля. Сырая. Алтарь, контур не пойму. На алтаре - мужик. Большой. Алтарь как из друзы, кажется. В полу - ячейки. В них - люди. Или нелюди, черт знает. С потолка - коконы из кристаллов. Прошла баба без пуза, от мужика, что ли - пахнет... Ну, вы поняли. Потолок, стены, пол - усеяны кристаллами. Не вижу ничего толком, как отрезает от мыши.
- Не понимаю, - почти также вздохнула Эмма, - для меня там только беременные.
- Для меня - десяток, и поди разбери, беременных или нет, - проворчал Раймон, пробежавшись по нитям уже увереннее. То же, что и тогда, у частокола, точно. - И ни бабы, ни мужика не чувствую. Шафран, ты тоже говорил только о шестерых?
- А? - Шафран, до того сосредоточенно разглядывавший гравейров, вскинулся. - Шесть беременных, да. А остальных я за детенышей посчитал. Они с половины срока как люди... ну... по ощущениям.
Раймон покачал головой. На это расхождение стоило обратить внимание раньше, но кто же знал. Всё на бегу, да ещё... чужие дым и зеркала.
- Там точно есть четыре того, что... не внутри женщин. Значит, похоже на детей половины срока, говоришь? Ладно, это уже совсем интересно. - он взглянул на Эмму.
Можно ли было совместить эмпатию и его мороки? Он видел эти штуки, Эмма - нет, не могла даже определить, где они. Но если показать, ткнуть морочным пальцем? Теплые руки обвились вокруг шеи - Эмме не нужны были слова.
Земля откликнулась холодом и сыростью, предвкушением весеннего тепла, сном травы. Промелькнула перед глазами - за глазами? - открываясь лакунами. Любопытство, страх, радость и счастье материнства источала смешливая рыженькая девушка лет тринадцати. Ей все было вновь - и толчки ребенка во чреве, и её пятеро подружек, суетливо бегающие по комнатам. А еще она не могла забыть, как горячо и больно в первый раз входил в нее лежащий на алтаре. Его глаза и отчаяние в них, губу, прокушенную в бессильной попытке сдержать себя. Девочке его было жаль - сначала, но сейчас, когда в ней зрело дитя - смешно. Глупый, глупый самец, спящий в коконе. Все они - глупые. Все. И тот, что пах мятой. И тот, что громко ругался на госпожу Ирис? Ириду? Ирену? Все глупые, потому спят и себя не сознают, иначе - навредят. Госпожа Сильвия - Сильвана? Сильве? - любила делать им больно. И другие госпожи. Но для боли надо будить, а самцы - сильные и злые. Лучше так, лучше так... Матери должны носить детей, дети - служить Матерям, а самцы - отдавать семя.
Эмма приникла плотнее, прижалась губами к шее - отголоском чужой страсти. Ирис-Ирида-Ирена, что представляла себя рослой блондинкой с алыми губами, огладила пока еще плоский живот, скользнула рукой вниз, к средоточию женского. В ней уже жила новая жизнь, что вскоре станет нежизнью, но совокупляться с самцом для этого было противно. Как же она раньше не вспомнила о суккубе? Алая, яркая страсть, лиловое томление - воспоминание о горячих руках суккуба, о губах и пальцах, и... Кто из этих презренных, что сейчас были в небытие, сочетаясь с бытием, отец - она не знала. Все четверо. Никто. О, если бы Матерь могла сама, не принимая липкое, мерзкое в себя, родить свой народ! О, как далеко еще до богини! Но те трое наверху - они могут дать сильное семя... Один - на алтарь вместо нынешнего, два - в раствор, что в соседней комнатке, и от трех выжатых можно будет избавиться. Накормить детей. Пусть только сойдут... Им будет больно и сладко, от ног до макушки! Глупые мальчишки и пока еще глупая девчонка!...
Раймон поймал падающую Эмму, ещё не успев открыть глаз. Впрочем, открывать их и не хотелось - мир вокруг был слишком ярким, несмотря на ночь, а в голове бились чужие, сталкивающиеся и одновременно сливающиеся образы, чувства, мысли. И снова пришлось прибегать к морокам, чтобы рассказать - руки были заняты тем, чтобы устроить Эмму удобнее, касаться её, успокаивая собственные чувства, задвигая подальше вину за такое испытание, отсекая чужие эмоции. Кроме покоя и запаха можжевельника сейчас ему отдать было нечего.
"Кроме матерей-богинь, самцов и нежити, та женщина, которую никто не почувствовал - скорее всего суккуб на вызове в числе прочих приятностей".
И это всё до жути напоминало Билберри: церковь, заколотую Бойдом жрицу и чернокнижников, смешение старого и тёмного. Даже эти чёртовы роды. Матерь... мать их! Всё-таки жесты иногда получались, возможно, менее точными, зато выражали больше.
"И они ждут глупых нас".
С этим спорить было тяжело. По крайней мере, себя назвать здесь умным Раймон не мог.
"Итак, кто хочет на алтарь, а кто - в раствор? Обещают больно и сладко, а затем - отдых в кристаллах"
Шафран кивнул головой, покрутил пальцем у виска и заговорил.
"Ждут? Это их проблема. Мужиков, конечно, жаль, но я предлагаю туда, где ждут, пустить гравейров с простеньким мороком. На случай, если что-то там срабатывает именно на мужчину. Или человека. А самим - через крышу. Землянка - она землянка и есть. Земля, бревна накатом. Разберем тихо и минут за десять. К тому же, куда они там денутся? Я завал могу обновлять, даже трупоеды не прокопают выход." Он покосился на приходящую в себя Эмму, вздохнул и собрался было продолжить, но в разговор вступил Свиристель.
"Сорока говорит, от старого кладбище, что за частоколом, идут еще гравейры. Четыре, шесть, восемь... Либо принимаем бой, либо вниз. Предлагаю всем вниз, а я пока постреляю. С забора."
"Или - фламберговы питомцы сцепятся с теми, а мы пока крышу разберем", - судя по лицу, Шафрану очень не хотелось идти через парадный вход, и Раймон его совершенно не осуждал. И ещё тревожило то, что в таком месте обязательно должен быть запасной выход, но понять, где - он не мог. И никто не пытался играть с его мороками, отбирать гравейров обратно, хоть как-то мешать - отчего было только подозрительнее. Они что, собирались играть в просто перепуганных девчонок, которых требуется спасти? Новые гравейры этой личины даже не рушили. Впрочем... вечные игры. Кто что знает, чего не знает, о чём догадывается, подозревает, на что надеется. Раймон коротко кивнул Шафрану.
"Контроля над гравейрами - мало, но последне звучит хорошо. Только - ты не можешь сказать, что за запертой дверью?"
Мыши продолжали осматривать комнаты и тоннели, вспышками выдавая то женщин, то мечи и кольчуги на стенах, то голубые ванны, где лежали мужчины, то таз с желтоватой жидкостью под ногами роженицы, то коконы. Бабпиры как одна носили золотые венцы, и такие же украшали засушенные женские головы по стенам. Алые с жёлтым одежды матерей-богинь, серые лица, тусклые волосы. И дверь, плотно пригнанная так, что для мышей не оставалось ни щёлки.
Шафран раздраженно ткнул в полумесяц, кокетливо выглядывающий из-за тучки.
"В полнолуние я тебе скажу даже сколько раз в день ты мочишься! Ладно..."
Мирддин сел на землю, поджав ноги и закатил глаза. Просидел он так недолго и, получив подзатыльник от Свиристеля, заговорил, фыркнув.
"Херь. То ли тетка, то ли гуль. Думает. Выход наружу где-то в деревне. Боль. Сладострастие. Почему-то ощущение цепи."
Последний - или почти последний кирпичик, из которых состояла эта деревня. То ли херь, то ли тётка там, куда, словно в пустоту, уходили морочные нити. Паучиха. А вот матери обходились без управления - теперь. Раймон готов был прозакладывать голову, что в начале их тоже вели, пока сознание не подстроится окончательно. Не укладывалось в картину только одно. Даже с учётом этих голов, с учётом постоянной смены матерей женщин в деревне было маловато. Специально рожали больше мальчиков, умели это регулировать, или для девочек находили и другие применения? Но, право, не ждать же, пока та "госпожа" родит!
"Четыре-шесть часов." Эмма не знала языка жестов, не умела в мороки, но ощущение часов, острых стрелок передала точно. И накинула на шею спящего и даже похрапывающего кота - как воротник.
Слишком долго, а, значит, слишком опасно. Приняв решение, Раймон тронул нити "своих" гравейров. Простое послание - чем проще, тем лучше. Во-он та свежая стая наверняка идёт отнимать самок. Вон, как вожак гребни топорщит - готовится грызть. Проводив взглядом нежить, он снова поглядел на Шафрана, подняв бровь.
"Вообще-то я думал, ты просто землю послушаешь, но так тоже хорошо. А сколько жалоб-то было! Но нам всё ещё нужно знать, где второй выход, потому что из них порой получаются лучшие входы. И вот что я думаю, мы сделаем..."

Второй выход нашёлся в пополе дома старосты, под красивым полосатым ковриком. Кто бы этим лазом не пользовался, об удобстве он явно не заботился: узкую, извилистую нору освещали только гнилушки, едва рассеивая подземельный мрак. Впрочем, факел из лучин, обнаруженных тут же, горел исправно; прятаться всё равно не имело смысла - продраться через мешанину сигнальных нитей так, чтобы их не задеть или незаметно отсоединить, Раймон бы не смог. Разве только паучиха отвлеклась бы на что-то, но полагаться на такое не стоило. Наскоро пробежавшись по нитям и убедившись, что тоннель пуст, Раймон ступил внутрь - под доносившиеся от руин церкви треск раздираемой земли, скрежет брёвен и сухое щёлканье тетив арбалетов. Чуть позже порыв ветра донёс приглушенные крики - в камере под разобранной крышей умирали непраздные госпожи. Тоннель отсёк звуки, отрезав на середине юное, почти детское: "Спаси!..", и только по кольцу докатилась вспышка узнавания от Эммы: самая старшая из матерей, сморщенная, с клоками седых волос определённо походила на Кейт Симс. Раймон только плотнее сжал губы. Сеть плелась странно, с чёрной аурой, совпадениями - а ничем кроме совпадения это быть не могло. Кот пропал задолго до Билберри, да и устроить такую сеть - такое подземье! - за месяц было решительно невозможно, потому что...
Что задумываться стоило в другое время, он понял слишком поздно - когда словно из ниоткуда в пах выметнулось что-то небольшое, с ребёнка, белёсое даже в свете факела. Ачери. Мелкий призрак, который никак не должен был нападать на пахнущего железом взрослого мужчину. Мерзких тварей по большей части интересовали дети, молодые женщины - но не воины. Слишком опасная цель, что Раймон и подтвердил, с проклятьем прибивая тварь к земляной стене тоннеля кинжалом, ощущая, как штанина промокает от крови. К счастью, рана оказалась не слишком глубокой и двигаться почти не мешала - хватило просто перетянуть её полосой ткани. Хорошо, что успел повернуться и принять укус на бедро. Отлично, что ачери не кинулся в глаза. Но какого дьявола? Пусть тут рассадник призраков маленьких девочек, но они всё равно не должны так вот нападать, если только не... Заметив сорвавшийся с тельца кончик управляющей нити, Раймон выругался снова, покрепче. Вторая сеть, никак не связанная с первой. Ловушка для простаков - думаешь, что всё видишь, а тут... паучиха была вовсе не глупа.
"И сильна, как бык упряжный, - признал Раймон, попытавшись перехватить группу греллов, ожидавшую его поодаль. На этот раз, в отличие от гравейров, воля другого мага отшвырнула его прочь - не без труда, но уверенно. - Странно только, что не послала всех сразу. Впрочем, кто я такой, чтобы ругаться на маленькие милости? Хочет, чтобы я добрался без особенных проблем - пускай".
Оставалась возможность, что паучиха просто отвлеклась на умирающих матерей, но на это Раймон рассчитывал не слишком. Скорее - ждут. Ну а раз так... он для пробы дёрнул нить, ведущую к одной из летающих ядовитых тварей. Перехватить её он не мог, а вот порвать - пожалуйста. Ломать - не строить. Убивать ошеломлённых одиноких тварей оказалось почти скучно, пусть на это и ушёл почти весь накопитель - и небольшой, но уверенный огонёк с факела. Греллы горели неохотно, морщились толстой шкурой, широко разевали клювы, пытались достать щупальцами с ядовитыми стрекалами - и умирали, опускаясь на пол бесформенными комками.
Оржавенник, встретившийся следом, вовсе промахнулся плевком и умер на кинжале, всё ещё пытаясь дотянуться до Раймона клыками. Долгопята он сжёг издали, так, что тварь, полагавшаяся разве что на неожиданность и ужас жертвы, едва успела тонко, жалобно пискнуть.
С умруном, стоявшим перед кругой дверью, повозиться пришлось дольше. Его опутывала третья сеть, совсем крошечная - но второй раз Раймон на эту ловушку не попался и заметил нежить заранее, но не учёл того, что этот кровосос, в отличие от обычных, не боится ни железа, ни серебра, ни полыни. Заложенный покойник, старый, уже высохший, сам кинулся на кинжал, и Раймон чуть запоздал с вольтом, получил по плечу и ударился о стену так, что зазвенело в голове. Дожигал корчащегося умруна он с особенным удовольствием.
А вот дверь поддаваться не хотела никак. Сложный замок почти открылся, потом почти открылся снова, словно неведомый механик сделал так, что механизм немного менялся каждый раз, когда взломщик будет близок к успеху. Наконец, потеряв терпение, Раймон просто выдернул факел из пола и послал огонь вперёд, ко вкусному дереву. Спустя несколько жарких секунд замок и петли звякнули о твёрдую землю, и Раймон шагнул вперёд, остановившись на пороге в горке золы и пепла.

Насколько хватало факела, пещера была прекрасна. Стены покрывали кристаллы, друзы, и они сверкали жёлтым, переливались нежно сиреневым и фиолетовым, тлели синим с золотыми искорками и шли сияющими волнами зелени. Но на это Раймон почти не смотрел. Его внимание приковали два массивных каменных столба в центре комнаты, между которыми на толстых покрытых солью цепях висел гроб - хрустальный ящик, весь покрытый друзами, как шипами. А с потолка над гробом свисали на золотых цепочках маленькие кристаллические подвески, от которых тянуло... да, от одной определённо тянуло Котом. Прочие... Раймон потянулся было к остальным - и отшатнулся, инстинктивно закрывая лицо, словно так было проще прервать контакт. В комнате были все - каждая тварь, каждое создание этой проклятой деревни. Всё, что в ней жило - и не жило. Комната, куда сходились все нити - и не только. Тряхнув головой, чтобы разогнать звон внутри, он снова взглянул на гроб, пытаясь понять, что внутри. То ли тётка, то ли гуль, говорил Шафран? На ум приходили скорее сказки о спящих принцессах - только вот становиться женихом у Раймона не было совершенно никакого желания. Впору было жалеть, что ему не подчиняется земля - огонь и мороки кристаллам не могли сделать практически ничего. А чтобы разбить их, пришлось бы войти внутрь, чего отчего-то не хотелось. Разве что...
В воздухе запахло ирисами. Терпкий, чуть земляной аромат, смешанный с травами. И над гробом повисла... повис образ. Зыбкий, похожий на привидение, мерцающий. Эмма глядела ласково и чуть укоризненно, заплетая косу.
- Чего ты хочешь, мужчина? - А вот голос, звучавший сразу в голове, был непохож. Ниже, с ленцой и хрипотцой, со странными, гортанными гласными, как порой говорил Бойд.
То ли глаза привыкли к полумраку, то ли в камере стало светлее от мерцания, но теперь Раймон смутно, но мог разглядеть и дальнюю стену, где бок о бок в нишах стояли двенадцать женщин, закованных в соль, с золотыми венцами на головах. Соляные столпы, словно по Библии, плюс одна ниша с краю, стоявшая пустой. Рядом с нишами на стене висел вросший в соль красивый витой ключ с гранёным драгоценным камнем на рукояти, и Рамйон чуть не хмыкнул. Мечом бить - не разбить, а вот тронуть ключиком - и гроб расколется, и выйдет... невесть что, херотётка, которую, как и в сказках, вряд ли заточили просто так. Раскалывать, проверять, на что она будет способна на свободе, не хотелось. И без того он слишком раскрыл разум, перехватывая сети, и без того то, что жило в гробу, выглядело слишком умелым - и действовало, прячась за словами. Раймон вежливо кивнул хрустальному ящику и прислонился к обугленному косяку, давая отдых ноге, сначала ушибленной Котом, а затем укушенной.
- Да вот, восхищаюсь замыслом. Это кто же такое выстроил?
Когда морочную сеть только начинают строить, вмешаться в это легко, если знаешь, что делать - и Раймон изгибал нити, не пуская их к себе, отводя от верхней камере, где уже не оставалось матерей. И драгоценная пещера плыла: сверкающие кристалл мешались с нитями, каплями сведений с подвесок, падавшими на гроб, командами, уходившими от гроба к застывшим в соли женщинам - и куда-то дальше. Куда? Перед внутренним взглядом сменялись образы, не видениями, скорее чувством. Гравейры, ванны с растворами, кладбище, надгробия - тёмная нить, светлая, мёртвая, рабочая, - нежить у реки, сонмы и сонмы нежити, целые стаи, которым ничего не стоило просто задавить троих михаилитов и Эмму числом. Почему паучиха этого не сделала? Почему отправили лишь ещё стаю гравейров, зная, что их наверняка столкнут с уведённой стаей? Лишь потому, что в свалке ценных самцов и ещё более ценную женщину могли убить или поранить, или их всех просто не считают опасными? Впрочем, пока что Раймон был склонен согласиться. Не входя внутрь - что он мог сделать? Огонь соскользнёт с граней, мороки разобьются о спящие разумы.
Дверь, что вела к Матерям, дрогнула под сильными ударами. Галлюцинация с лицом Эммы сокрушенно вздохнула и покачала головой.
- Строили, - с упреком произнесла она, - не для того, чтобы ломали. Поди сюда, красивый.
Последнее прозвучало с интонациями Ю, морочная Эмма дрогнула, рассыпаясь столбиками зеленых цифр и символов.

Женщина, приглядывающая за рабами, была прекрасна и обнажена под ало-золотым балахоном. Не ёжась от холодного ветра, не взирая на снег, она милостиво и благосклонно улыбалась дюжим мужчинам, копающим землю. И - раскидывала сети. Лишь чуть она вздрогнула, когда над лесом пролетел крик глашатая: "Умер король Эдуард Третий!.." И повернулась. На Раймона смотрела Кейт Симс.
- Иди сюда, - позвала она, протягивая руку, - я дам тебе всё, что захочешь.
"Полторы сотни лет?"
Кажется, в очередной раз кто-то дорылся до чего-то не того. И... чёрт, ведь никто не заплатит, даже за потерянную лошадь! Раймон вежливо покачал головой.
- Нет, спасибо, кажется, у меня всё уже есть.
Он не чувствовал даже особенного давления, понуждения к... ну хоть к чему-то. Ну, ладно, женщина не боялась одного глупого михаилита, но там, судя по звукам, ломали дверь ещё двое, а ей было - всё равно. Вся эта деревня, кажется, несла шлейф безразличия к опасности такой плотый и густой, словно навредить тут не мог никто и ничем. На всякий случай Раймон коснулся кольца, проверяя. Шафран и Свиристель действительно нашли где-то топор и рубили дверь под отчётливое неодобрение Эммы. Что-то про замок и женскую руку?.. Раймон бросил взгляд на ключ, висевший на такой высоте, чтобы его было удобно взять невысокому мужчине или женщине ростом с Эмму. И - снова, чтобы его взять или коснуться, требовалось войти в камеру и ещё сбить соль. А что потом? В то, что он висит там просто так, не верилось - слишком продуманной оказалась система, слишком сложно устроенной. И ключ как... ключ? И строили не для того, чтобы ломали, да? И разве честно, что читали только его - при морочной связи, которая совершенно точно могла идти в обе стороны? Стоило вглядеться. Вслушаться. с
- А для чего? Коконы, подвески, гроб этот, женщины... ключ?
От второй слева женщины потянуло смертной усталостью, пренебрежением и самоуверенностью.
- Мы - Матери, - невысокая, светловолосая женщина стояла, горделиво вскинув голову.
- Мы - Матери, - вторили ей другие, стоявшие в кругу.
- Мы - даруем и караем, мы - правь и кривь, мы - Богиня.
- Мы - Богиня...
У ног их лежали хобии и гравейры, гули, прочая нежить из бестиариев. У ног их лежали мужчины, копавшие Родильню. И были там крестьяне с женами и детьми, но глаза их полнились слезами.
В пробитой двери сверкнуло лезвие топора, и Раймон... сам не понял, что заставило его оглянуться. Лёгкий трепет очередной морочной нити, интуиция, предчувствие, сохраняющее жизнь на тракте, дуновение ветра, донёсшее тень запаха? Семь хобий подкрадывались, как опытные засадники, не хватало только кривых ножей в пастях. В свете лучин на Раймона, не моргая, удивлённо и как-то обиженно глядели семь пар глазок.
"Ну мать вашу!.."
Иногда экономить силы не следовало. Коридор полыхнул так, что в рёве огня потерялся даже возмущённый писк ядовитых гномиков. В лицо ударило жаром, заставив отвернуться, и клочок ткани Раймон поймал скорее инстинктивно, выхватив яркие краски краем глаза. Поймал в ладонь и недоверчиво уставился на ярко-алую маленькую шапочку колпачком, с прорезями для ушей и приставшими шерстинками.
- Фламберг, - глухо донесся сквозь пролом голос Шафрана, - поджарил кого-то. Развлекается, з-зараза.
Топор снова ухнул в дверь, а кристаллы померкли. И во тьме послышался треск осыпающейся соли.
"Вам таких развлечений..."
Не обращая внимание на холод в животе, Раймон послал по погасшей пещере волну лёгкого голубоватого пламени - прохладного, просто осветить и заодно смыть мороки, которых, на его вкус, становилось слишком много. Увидев, что осыпается соль с третьего столба, он едва не выругался снова, но вместо этого глубоко вздохнул, успокаивая и сердце, и дыхание.
- Госпожа Немайн, а всё-таки, как именно вас следует призывать?
- Nemhain Morrean, fàilte! - Поспешно отозвалась богиня, незримо касаясь горячими ладонями плеч. Делясь собой. Тепло, лёгкость и сила с холодной злостью вливались в тело, смешивались с тревогой и тоской Эммы, с дошедшей по кольцу самоуверенностью и жаждой крови оживающей женщины. Раймон вдохнул снова, полной грудью, ощущая, как проходит боль в ноге и крикнул через комнату:
- Хой, Шафран! Очистишь пол от этой дряни?
Не дожидаясь ответа, он взмахнул рукой в сторону гаснущих подвесок, сбивая их магией. Он не знал, поможет это, или сделает хуже, но комната вытягивала из них то, что ещё оставалось человеческого в... коконах?
"И не из них, - поправил он себя. - Через них".
И уже вслух, глядя, как заходится в сухом кашле, расправляет руки одна из матерей, как трескаются ещё два столпа, добавил:
- Хороший призыв, короткий, даже я запомню. А скажите, госпожа, если я сотру в пыль вон то и вон там, вы сможете это забрать?
Дрянь дрогнула и молча сдвинулась к стенам, открывая лучи пентакля размером в комнату. Немайн согласно промолчала, и Раймон кивнул сам себе, поднимая руку.
- Тогда - отдаю. Ибо нехрен.
Женщина горела ярким, весёлым пламенем, но шла - медленно, упрямо - пока Раймон магией не перебил ей колени и не дожёг. По пещере разнёсся приятный запах печёных яблок. Те же, что ещё не успели выбраться из соли... Кристаллы идеально годились, чтобы проводить магию. Кристаллы очень походили на сталь тем, как принимали тепло. Соль плавилась изнутри толстых коконов, сперва неторопливо, но потом взрывалась ленивым бульканьем, в котором вскоре всплывали выбеленные кости, мутные пятна, оседали на дно золотые высверки. А ещё соляный раствор не пропускал звуков, и Раймон ощущал только, как бьют в спешно поднятые морочные щиты боль, приказы, неверие, ужас, сменяя друг друга и одновременно. Муки и жуть растягивались во времени, их хватало на всех, и Раймон, не видя, увидел, как бледнеет и прислоняется к стене Эмма.
- Свиристель!
Поймав брошенный арбалет, он вскинул его к плечу и выстрелил. Утяжелённый болт прошил соляный панцирь, прибивая голову той, что жила дольше прочих, к каменной стен

Тишину можно было попробовать на вкус. Потрогать руками, переложить с места на место. В сущности, люди всегда стремятся к одному - к полноте покоя, безмятежной пристани среди войны и злоумышлений. К такой вот тишине, звенящей, пронзительной, когда не верится, что всё закончилось...
- ... как в Белтейн на Маг Туиред, - Немайн говорила задумчиво, смакуя каждое слово, будто упиваясь этой тишиной. - Когда мы познали вкус победы и окровавленный Барру Беван взбежал по стенам крепости, что принадлежала Фир Болг... Когда зеленое с воронами знамя взметнулось, затрепетало, я поняла - нет ничего слаще тишины после боя.
Эмма отшатнулась от стены, скрылась в глубине комнаты, а следом за нею и Свиристель - отголоском чувств в ваннах начали просыпаться мужчины. Лишь Шафран глядел на гроб так, точно видел средоточие всех паутин, половина из которых потухла и погасла со смертью матерей.
- Ты очень потратился, брат Фламберг? - Поинтересовался он.
- А под ноль, - кивнул Раймон, провожая Эмму взглядом. Помимо гроба ещё предстояло придумать, что делать с ничего не понимающими голыми мужиками - и Котом, который всё ещё жил где-то там, хоть и едва. - Но если госпожа не откажется уделить толику силы в браслет, то это, думаю, мы решим. Как думаешь, сможешь зарыть эту херню так глубоко, чтобы уж точно никто не дорылся? Ну а потом... потом надо собрать трофеи и сдать, пусть даже никто не заплатит. Может, хоть Свиристелю премия будет, - он говорил всё медленнее, размышляя о вариантах. Трофеев было до черта настолько, что поди довези. С другой стороны, их было настолько до черта, что грех было не воспользоваться. И, если подумать, представить и... нет, такое лучше не думать, а сразу делать, потому что иначе будет ой. Раймон поднял взгляд на Шафрана и улыбнулся. - Скажи, а из плаща ведь легко сделать балахон?

Быки медленно тянулись, освещая тракт огоньками, поселившимися в глазницах. Эмма устало припала к плечу Раймона - и картина для запоздавших путников была почти трогательной: чета жнецов в в черных балахонах и с косами за спиной справляли свою темную свадьбу. Вокруг гарцевали дружки в таких же хламидах, зловеще хохоча и помахивая кольями с женскими головами, за телегой уныло плелись умертвия, а на самой арбе зыбкой, подрагивающей кучей лежало угощение для пира: лапы гравейров, обугленные тела хобий, лесавки и прочая дрянь, название которой Эмма выучить не успела. Роза, временно оставшаяся без всадника, сошла бы за приданое - или подарок к свадьбе.
Но путники, опрометчиво запоздавшие, отчего-то не спешили умиляться и желать долгих лет, детишек-жнецов и осыпать монетами. Они исправно пугались, крестились, падали в обморок вместе с лошадью, отчего становилось грустно и тоскливо. Солнце тоже бы с удовольствием упал в обморок от такого. Если бы Раймон ему позволил. Но для тоски было слишком устало. Для радости - тоже. А потому Эмма боролась с дремотой и оживилась, лишь ухватив из речи мужчин знакомое имя.
- ... я этого скоге неделю выслеживал. Логово нашел, ну и обнёс, как водится, - задумчиво и звонко рассказывал Свиристель, нет - Стив Гаррет. - А толка нет, водит кругами, птиц морочит, зараза. Выходило, что на живца брать, да только где его взять? А тут этот... чернявый летит следом, глаза выпучив - за милю видать. Я в лесок и свернул, а он аккурат до скоге и пролетел. Ну, пока суть да дело, тварь ему совсем мозги вскипятила. Слабенькую блискавку сотворил, а радости на лице, будто он половину леса спалил. И сцепились мы с фэа гадостным на поле ратном... кхм... в общем, дурачок этот скоге защищать полез. Я и подколол его, чтоб под ногами не путался. А потом шестьдесят за целебство затребовал. Гляжу в чек, что он дал - подпись цирконья и печать. И имя - Гарольд Брайнс, - михаилит растерянно глянул на рассмеявшуюся Эмму, - первый раз мне платили за то, что я сам и покалечил! Потом уже, в Брентвуде узнал, что Брайнс этот еще и библию катарскую у дома шлюхи читал. На лавке сидя.
Рядом тихо фыркнул Раймон, приветственно помахав косой встречному всаднику - пузатому чиновнику. Тот зачем-то круто дёрнул повод и погнал заржавшего коня в лес, непрестанно оглядываясь.
- Шестьдесят, за собственный удар? Вот жеж. Мы взяли только тридцать, причём и виноваты-то были жабдар и бруха! Продешевили, продешевили. Но кто ж тогда знал, что это - знатный чернокнижник, культист, берущий контракты на жертвоприношения магистров Тракта? К слову, хорошо, что взял чеком, птичка ты наша певчая - этот торговец имеет привычку обирать мертвецов, - помедлив, Раймон негромко засмеялся, удивлённо качая головой. - Чек от Циркона на шестьдесят фунтов? Так получается, это те деньги, которые ему вернули за купленную случайно ренегатскую лошадь. Вот уж круговорот орденских средств - и лошадь вернулась, и деньги.
Эмма согласно кивнула, слабо улыбаясь. Экономика у Брайнса была так своеобразна, что выходило, будто ему вообще лучше не торговать... Додумать помешал взрыв хохота среди на мгновение воцарившейся тишины. Свиристель и Шафран ржали так, как никогда не могли себе позволить ни боги Гомера, ни их собственные лошади. От этого смеха неспешно едущий мимо возок с сонным кучером рванул вперед и, подскочив на кочке, чуть было не завалился на бок.
- Тракта - в жертву?! - Сквозь смех вопросил Мирддин. - Н-ну, Фламберг... Сколько лет прошло, а я до сих пор не понимаю, где ты шутишь, а где правду говоришь. К слову, Брайнс - это не тот, который где-то в Суррее архангела Гавриила с колокольни спёр? Проезжал через городишко, там об этом только и судачат.
Архангела Гавриила, как подозревала Эмма, украл братец Эд. Не ведая, что Раймон здесь его переиграл, спихнув все кражи реликвий на несчастного торговца, которого впору было пожалеть, если бы не казалось так смешно. Пожалуй, они с Раймоном в неприятности влипали не реже Брайнса, но не так нелепо.
- Я всегда правдив, как поп на похоронах, - проворчал Раймон, но голос его звучал не очень-то и возмущённо. - Но про статую-то с трудом верится. Вот сколько мы церквей ограбили, но такое? Это ж поди её стащи вниз, да ещё с колокольни! Торговец, чую, или разбил бы, или потерял по дороге, но ведь констебулат не ошибается, верно?
- Да там статуя-то была, - отмахнулся Шафран, не обращая внимания на грабёж церквей, точно знал. - Такую и шлюха в дырявом подоле донесет. Видел я этого Гавриила разок, издали - ну чисто имп с перепоя - мелкий, дракон какой-то скукоженный и на червяка похож. Про него молва шла, что, дескать, чудодейственный он, стоит на колокольне, нежить устрашает в окресностях. Да только нежить не очень-то проникалась и устрашалась. Вообще, неладное что-то. Твари непуганые, много их, в стаи собираются так, как нашим монахам в страшном сне не приснилось бы.
Свиристель согласно кивнул, взмахивая своей пикой. А Эмма лишь вздохнула. Разговоры о стадах нежити, которая почему-то не подчинялась обычным своим нежитевым законам, она слышала уже в который раз. Гораздо любопытнее было, что скажут при виде такой процессии разбойники, засевшие в кустах у обочины и предвкушающие поживу.
- Там в кустах люди, - тихо проговорила она, - ждут.

Люди в кустах изнывали от нетерпения, и свадьба жнецов, решивших не томить их ожиданием, не стала для них сюрпризом. Не совсем сюрпризом. Запутавшись в попытках понять для себя ту смесь крайнего изумления, страха и почти детского восхищения, что испускали абсолютно все разбойники, Эмма тряхнула головой, уютнее устраиваясь на плече.
- Эт-та, - проговорил один из тех, что вышел на дорогу. - Чё... Ых... Мда-а... Ой, ма-моч-ки...
- Quo vadis, mortis? - глухо отозвался из-под капюшона Раймон.
По лезвиям кос пробежали бледные тусклые огоньки, напоминая то ли о святом Эразме, то ли о болоте.
Где-то сверху тренькнула тетива, которую не удержала трясущаяся рука, а в кустах послышалось шуршание и глухой стук упавшего тела, хоть стрелу небрежно отбил пикой Свиристель.
- Че? - Тупо переспросил разбойник. - Эт - та, вы того... езжайте, да. А мы туточки вот...
- Я хочу его душу, - Эмма приподняла голову, тяжело вздыхая. - В подарок.
Солнце было не вернуть, стань они хоть жнецами. Солнце был один такой, нервный, пугливый, но - памятный. Но так, в деланной беспечности, в злых шуточках в тон Раймону, о нем не думалось. И смертно побледневший разбойник спасал, отодвигая тяжелые думы. "Самка мрачного жнеца", - отголоском донеслось от Раймона, вызывая еще и желание треснуть его по голове. Ущипнуть. Пнуть? Эмма еще раз вздохнула, осознавая, что жизнь жены михаилита тяжка. Даже рукоприкладство не доступно, потому что тело - в кольчуге, в сапогах - пластины, а на голове - капюшон, скрывающий лицо и уши.
- Только его? - Раймон медленно повернул голову, оценивая наваленную на телеге гору нежити. - Места хватит для всех. Все эти имена... его, его, вот его и тех тоже, и особенно лучника, - перечисляя, он безошибочно тыкал скрюченным пальцем туда, где прятались разбойники, - уже в книгах. Сочтены и взвешены.
- И женщины у ручья, - неожиданным басом дополнил Шафран, отчего в кустах застонал мужчина, и на дорогу вывалился юноша, лихорадочно отвязывая с пояса кошель.
- Возьмите, я... я... её жизнь хочу откупить, только не Меган, прошу!
- Я не хочу всех, - капризно заметила Эмма, - я хочу того, бледного. И служанку.
А лучше - новую одежду. Её сумки подрали убыры и вместо платьев из бархата и шелка теперь там были живописнейшие лохмотья, которые только на шабаш впору. В таком виде перед малоуважаемым свёкром представать было никак нельзя.
- Золото, жемчуга, и жёны их украшают себя одеждой многоценною, - с сомнением, но созвучно прогудел Раймон. - Почитают Господа не целомудрием и стыдливостью. Но Меган и плод её... - он помедлил. - Спасены будут, если перевесит душу добровольно отданное.
Разбойники подходили по одному, складывая к подножию телеги кошели и мешочки. Не все были полными, не все радовали слух звоном, но Свиристель, как самый младший из мрачных жнецов, поднимал их медленно и взвешивал на руке, замотанной в балахон так, будто и в самом деле прикидывал, стоит ли душа столько. Эмма мельком глянула на мужчин, спасенных у Матерей, стоявших, опустив головы и плечи - и печально, совершенно по-жидовски подумала, что всё это придется делить на ораву. И что пора бы заканчивать представление - самка мрачного жнеца могла уснуть в самый неподходящий момент.
- Эт-та, - разбойник тоскливо проводил взглядом мешочки, которые Стив вложил в раззявленную пасть гравейра, - можно, мы пойдем?
- Идите - и помните о смерти.
Эмма согласно кивнула словам Раймона, поднимая руку в благословляющем жесте и чувствуя себя матерью-настоятельницей. Причем, монастырь, кажется, был мужским, и от него отказались прежние приоры. Вечные мальчишки, чьим причудам она потакала сейчас, подыгрывая.
Быки тронулись, напоследок полыхнув огнем из глаз и пастей; чуть запахло жареным мясом, но разбойников уже не было на дороге, а Кромли становился все ближе, манил обещанием ванны, ужина и краткого мига забвения сном.

28 февраля 1535 г. Кромли.

Таверна "Том и Том" не была лучше или хуже всех виденных таверн, и в ней даже не оказалось свежих фруктов. Но зато хозяин раскланивался с Раймоном так, будто давно мечтал, чтобы рыцарь по имени Фламберг остановился здесь.
- Наслышаны - с, - твердил он, - наслышаны-с. И дурное, не скрою, а и хорошего много. Да и вот законники-с говорят, что вы не виновны, и о том объявление на площади было. Рад-с, сэр Фламберг, оченно рад.
Эмме было все равно. Трактирщик не врал и даже особо не трепетал, а влажные после стирки юбки мешали больше его трепотни. К тому же, Свиристель, сдавший констеблю телегу с останками и вереницу несчастных, отправился отсыпаться, Шафран снова исчез и от единения на двоих было попросту хорошо. Спокойно. На столе вырастали островки зелени, архипелаг из жареного мяса, горные вершины сыра и плескались алые озера вина в кубках.
- Солнце жалко, - Эмма отодвинула от себя тарелку. Есть не хотелось, пить - тоже, да и вообще она предпочла бы сон под тяжелым и очень теплым одеялом.
- Жалко, - эхом отозвался Раймон, взял кусочек сыра, но есть не стал, катая его меж пальцами. - Моя вина. Кто ж знал, что это окажется самая обычная сказка? Нет, попалось бы что-нибудь другое. Хотя бы, не знаю... ну вот о славной невинной падчерице, которую изгнала из замка и отравила злая королева-мачеха?
- Или о другой падчерице, что вечно чистила золу, но вышла замуж за принца. Хм, - Эмма мягко отняла сыр, возвращая его на тарелку, - тебе не кажется, что у всех этих девушек одна и та же мачеха?
Если вина и была, то Эммы. Не поняла еще по встречным крестьянам, что мертвы и они, и быки. Не догадалась у ворот. Да и за оградой осознала это слишком поздно.
Раймон фыркнул, проводил кусочек сыра тоскливым взглядом и вместо него подобрал с блюда подвявший зелёный лист, который и принялся крутить за черенок.
- Если так, то нас, вероятно, вскоре проклянут все короли, принцы, королевские лесничие и виночерпии - мы только что полностью уничтожили мастерскую, где этих мачех делали по образцу. Только что солью не засеяли, но для этого её пришлось бы поднимать снизу-вверх, нудно, устало и долго. И на ком теперь жениться этим бедолагам?
- На несчастных сиротках. Одетых весьма завлекательно, между прочим. В рыболовные сети, например.
Лист пришлось отобрать тоже - верчение раздражало, напоминая почему-то, что Эмма тоже сейчас ни одета, ни раздета, как та сметливая Эльза из сказки. Счастье, что твари не разодрали платье глейстиг, иначе Раймон в приступе самоуничижения вертел бы сразу блюдо с мясом, наверное.
Блюдо вертелось не слишком хорошо, но всё-таки проворачивалось на гладких досках. Раймон вздохнул.
- Так ведь сироток они в итоге выгоняли. Значит, мачехи выглядели привлекательнее, обладали выдающимися достоинствами, широким кругозором... - он помедлил. - Неудивительно, если впитывали чужие знания вместе с жизнью. Кстати, хорошо вспомнила - нам, кажется, стоит заглянуть на побережье. Сети порой производят удивительное впечатление - проверено сказками.
- Как думаешь, жир быстро отстирается с оверкота?.. - начала было Эмма, но осеклась.
Тот самый крестьянин, чью дочь осквернил братец Эд, подошел к столу, уставившись на Раймона. Злости или жажды мщения в нем не чуялось, но после упыриной деревни себе не доверялось. Крестьянин, не подозревая о ее сомнениях, решительно одёрнул алый джеркин и рухнул в ноги, пытаясь ухватить сапог Раймона под столом.
- Спасибо! Спасибо, господин!
Раймон подскочил, прижимаясь к стене, и только через секунду смущённо положил обратно на стол выправленный и начищенный кинжал.
- Э... да вы, отец, поднимайтесь. И хоть скажите, за что благодарите?
В голосе за удивлением мелькнула мрачная тень Эдмунда.

- Так это, - мужчина споро поднялся и, не чинясь, уселся за стол. - Силле во сне мне являлась. Ну вот как живая, с ромашками на голове, в платье зеленом нарядном. Смеётся. Не скорби, говорит, отец. В земле меня нет, а тут - лето всегда, весело, госпожа добрая. Мол, кланяйся Фламбергу, как свидишься, он помог, дорожку открыл. Спасибо вам, и леди. Иначе б идти доченьке к Сатане на вертел, после такого-то...
Немайн порой была полезна - это пришлось признать, скрепя сердце. Эмма вздохнула, двигая к мужчине блюдо с многострадальным сыром. Слышать это из уст человека, который умирал вместе с дочерью, было странно. Но и проклятые всеми Матери отступали от такого, оставляя лишь память о Солнце.
Раймон каким-то механическим движением, будто не слишком осознанно добавил к сыру нетронутый кубок густого виноградного вина.
- Лето в краю, где высокие деревья... - он опустился на скамью рядом с мужчиной, улыбнулся Эмме. - Хорошо слышать, что радостно ей. И, раз уж нашли - расскажите нам, отец, про вашу Силле. Что вспомнится из весёлого.
- Так, - честно призадумался крестьянин, - она вообще веселая, Силле моя. Мать её я здесь, на побережье и украл, честно скажу. Из северянок она была, миссис Тоул, высокая, сильная, а все равно этим, ну которые, попалась.
Тоул понизил голос и вздохнул. От него потянуло тихой, светлой грустью, заставившей Эмму коснуться его руки.
- А Силле уж потом народилась, - оживился тот, - всегда на майский день ей ленты покупал. Небогато мы живем, леди вот знает, земля не родит, а майский день лорд Дик праздновать разрешал, хоть и супружница его - дочь церкви верная. И как наденет моя Силле венок, да платье алое - краше её никого нет!
Для крестьянина дочь была еще жива - Эмма чувствовала это ярко, ощущая даже запах ромашек, видя зелень её платья. Будто этот ночной визит вернул и самого Тоула к жизни, дал какое-то обещание.
- А вы не думайте, господин, у нас в деревне никто на вас не грешит. - Продолжал крестьянин. - И всем говорим, что не вы это. Неужто ж я лорда Эда не узнал бы? Сперва-то с лордом Диком спутал, а потом - уж нет. Не в обиду леди сказать, а гадёнок он с детства. Констеблю-то лорду поверить интереснее, известное дело, а мы вас еще и за леди нашу благословлять всю жизнь будем. Расцвела - и не узнать. И за Силле я вам должник вечный. Отцу-то узнать, что дочь не в котле варят - счастье. А она ведь как живая была, теплая, рукой касалась. Цветами пахло и летом взаправдашним, вот как будто из страны фей. Нельзя было не поверить.
"Расцвела - и не узнать..." Гадкий, худенький, забитый утёнок Эмма, ходившая в деревню с нянькой, чтобы хотя бы там попить молока, теперь могла себе позволить расцвести. Её ценили и любили, баловали и если иногда на голову выливался отвар, то это только укрепляло косу. Красота женщины не в нарядах, не в чератх лица или статной фигуре. Она - в уверенности, в доверии, в плече, что заступает перед ней опасности. Эмма улыбнулась Раймону в ответ, опуская глаза.
Раймон положил ладонь на руку Эммы.
- Такие сны, отец, не лгут. Есть и будут у вашей Силле платья, ленты, лето, чтобы плясать - и, главное, жизнь. Радуйтесь за дочь, а я буду радоваться леди. Кстати, - он заговорщески наклонился ближе. - Знаете, это ведь она меня украла, в монастыре-то. Всю обитель заморочила, потому как душу михаилитскую пропащую спасать нужно было, а то пропал бы. И спасла ведь!
Крестьянин отмахнулся, рассмеявшись, и поднялся на ноги.
- Весёлый вы, господин - и правильно. Так и надо. Беды - они что? Так, испытания ниспосылаемые, перемелются - мука будет. Благодарствуйте за всё, и за Силле, и за леди, и за обхождение приятное, душевное. Знаю, что плату не возьмете, так я молиться за вас стану. Билл Тоул меня зовут, если понадоблюсь когда. Пора мне.
Он неловко поклонился, посторонившись, чтобы пропустить трактирщика, бережно несшего тонкий сверточек голубиного письма. И ушел, оглядываясь и улыбаясь Эмме. И стало печально, будто Билл Тоул унес с собой частицу света и тепла, привкус парного молока, ощущение рук крестьянки, плетущей косу, запах скошенных трав, песни и смех людей, что веселились вопреки всему. Но печаль была - светлая.
Раймон меж тем кивком отпустил трактирщика, развернул записку, прочитал... Изумление на лице сменилось злостью, даже гневом, но в итоге всё накрыло смирение, приправленное тёмной ухмылкой. Не говоря ни слова, он протянул листочек Эмме.
"Брайнс проболтался мне о Р.Б. Ересь. Связаны все. Клайвелл."
Эмма пожала плечами, сжигая записку в пламени свечи. Не следовало мешать людям самоубиваться. Особенно, если они хотели это сделать особо жестоко.

Здесь и далее - Хелла, Спектр, аз есмь

Джеймс Клайвелл

25 февраля 1535 г. Бермондси.

И, всё-таки, зря он тогда ушёл. Эта мысль не покидала Джеймса во сне, с нею же он и проснулся в тиши еще спящего дома, задолго до заутрени, раньше матушки. С этой мыслью пришлось умываться. Тихо, без плеска, стараясь не разбудить Мэри, что было совершенно напрасно. Жена спала чутко, как бывалый стражник, улавливала настроение и всё равно пришлось бы просить испечь что-то к допросу. Да и валлийцу хотя бы бутыль с вином следовало отвезти. Надевая перешитую тунику, показавшуюся несравнимо приятнее роскошной одежды Фламберга, уронив взгляд на аккуратно увязанный узел с нарядами михаилита, он вздохнул. Но не о том, что не мог, да и не хотел себе позволить такое. О новом своем бегстве. На этот раз от Мэри. И, всё же, будить не стал, жалея сон своей такой юной супруги.
Внизу камин еще не разжигали, не горел и очаг. Бесшумной тенью шел Джеймс по дому, складывая дрова, наполняя теплом кухню и маленькую гостиную, зажигая свечи. Сочиняя записку для Мэри.
"Маленькая.
Прости, что вернулся поздно и ушёл рано. Я отправляюсь к нашим друзьям-лесным и надеюсь быть к полудню дома..."
Потому что дорога известная, нахоженая и по ней зачастили ездить михаилиты. Бед и препятствий быть не должно. Потому что он обещал возвращаться всегда. И думать, что в последний раз можно вернуться в гробу, Джеймс сейчас не хотел.
"... и надеюсь пообедать с тобой и Бесси, прежде чем уйти в "Тишину". Знаешь, быть может, нам стоит примириться с миссис Элизабет?.."
Мать, как-никак. Набожная ханжа, но считать себя Брайнсом Джеймс не хотел тоже. Ведь когда-то она могла быть и ласковой, и детей его вырастила после смерти Дейзи. И её было жаль, ведь бесилась миссис Элизабет от того, что оставалась одна, чувствовала себя ненужной.
"Маленькая, если найдешь время, приготовь пирог посытнее. Узники тоскуют по домашнему..."
А Фламберг, кажется, вообще никогда не отказывался от хорошей еды. Запихав в сумку бутыль домашнего вина, подхватив узелок с одеждой, Джеймс отправился за Белкой.
До избушки, за ранним часом, пришлось считать шаги и повороты. И, кажется, разбудить если не всю лесную братию, то большую часть её. Впрочем, их рыжий предводитель, которого Джеймс упорно именовал для себя валлийцем, хоть его и звали Айроном ап Рисом, принял и бутыль с вином, и благосклонно отнесся к просьбе подкинуть одежду купцу, едущему подальше от Лондона. Взамен пришлось рассказать историю, что Джеймс сделал с затаенным удовольствием, повествуя о негодяйском мерзавце Эде Фицалане, несправедливо подставленном им благородном рыцаре Фламберге и прекрасной леди Берилл, из-за которой и разгорелся весь сыр-бор. Получалось в духе сэра Мэлори, но поделать с собой он ничего не мог. Джеймса несло. В его повествовании Эдмунд выходил из теней вооруженным до зубов, что было почти правдой, дышал огнем, как дракон, и призывал себе на помощь страшных демонов. И закончив свое повествование радушным "Вы в Бермондси-то выбирайтесь по двое-трое, я скажу страже, чтоб не трогали, если дебоширить не будете", Джеймс откланялся.
Время шло к полудню, когда он, наконец, вооружившись прихваченными в лавке букиниста русским "Домостроем" для Мэри и "Травником" для Бесси, заявился домой.

- Мистер Клоуз?!
Джеймс поспешно пригладил волосы, мимоходом проведя ладонью по лицу. Просто, чтобы убедиться, что брови остались на месте, а не уползли на макушку. На смотрителя тюрьмы было жалко глядеть. Всегда невозмутимый и любезный, он стоял в своем кабинете с растерянной улыбкой, держа в руках клетку с отвратительного вида тварью. Тварь, похожая то ли на обезьяну, то ли на короля, скалилась, демонстрируя впечатляющий набор зубов и всем своим видом показывала, что ни Клоуз, ни Джеймс, ни тюрьма ей не нравятся.
- Что это за дьявол? И какого черта тут происходит?
Неладное Джеймс почуял еще с угодливой и жалкой улыбки стражника, впустившего его в ворота. А увидев до блеска отмытые полы и свежепобеленные стены, укрепился в своих подозрениях, что дело тут излишне чистое. Эвон, до сих пор щелоком двери пахнут.
Смотритель тюрьмы поклонился и снова улыбнулся.
- Видите ли, мистер Клайвелл, - начал он, - наш Ролло слегка переусердствовал. Конечно, дела тюрьмы констебля не касаются, но...
- Но, мистер Клоуз?..
Картины рисовались печальные. Глядя на тварь в клетке Джеймс живо представлял, как чернокнижник, сидевший тут с незапамятных времен, призывает орды демонов, а Фламерг - кому же еще? - гибнет в неравной схватке с ними.
- Он нарисовал пентакль, - печально, точно помогал в этом, сознался Клоуз, - и начал выпускать тварей. Пришлось побеспокоить сэра Фламберга, кого же еще?..
Джеймс мысленно застонал, с сожалением отмечая, что худшие опасения оправдываются.
- Не заставляйте вас пытать, мистер Клоуз. Что с ним?
- С Ролло?! О, он совершенно здоров. Только устал. И сэр Фламберг здоров. Его навестила жена и я не осмелился просить её покинуть сии стены, ведь была ночь. А вот юный Томас из лесной банды... Он упал в пентакль и исчез.
Клоуз развел руками, отчего клетка с тварью упала на пол с грохотом, какому позавидовали бы и королевские канониры.
"Самый милый из разбойников..." Джеймс задавил уголек ревности, тяжело вздохнув. Дожился, констебль. Теперь из тюрем сбегали через пентакли, арестанты утихомиривали чернокнижников, а смотрители нянчились с обезьянами. А ведь лечебница для душевнобольных находилась в Суррее...
- Что ж, - меланхолично проговорил он, - будем ловить снова. Пошлите за госпожой Инхинн, будьте любезны.
Не дожидаясь ответа, Джеймс вышел из конторки, чтобы подняться в камеру Фламберга.

Из-за двери глухо доносились голоса, явно не унывающие. Заключённого... заключённых проблемы тюрьмы, кажется, не волновали вовсе.
- А потом он как оскалился, этот Ролло! Клыки как у анку какого. Смотрит и шипит - потому что нормально говорить зубы мешают. Причём стихами. Кто его знает, куда он там подключился, но от этих стихов демоны полезли просто табунами!
- И как же они все поместились в камере?
Эмма-Берилл, должно быть, к байкам своего супруга была привычна. По крайней мере, говорила она со скепсисом, хоть в голосе и слышалась улыбка.
- Так я ж изгонял! - удивился Фламберг. - Постом, молитивой и чистотой сердца, по стандартной орденской методе.
Джеймс вздохнул, толкая дверь под тихий смех леди Фламберг. Узник не унывал - и это было хорошо. Распорядок тюрьмы нарушался - плохо. Но ведь он всё равно намеревался сегодня отпускать михаилита, а потому - было безразлично.
- Добрый день, леди, сэр Фламберг. Лорд Эд велел кланяться, если болт можно считать родственным приветствием.
Фламберг быстро оглядел его с ног до головы, но его опередила обеспокоенная Эмма.
- Вы целы?
- Да, а вот плащу не повезло. И таверну, где вы остановились, он сжег. Впрочем, - Джеймс улыбнулся, усаживаясь на стул, - мальчишка трусоват и, кажется, опасается, что вы будете с подмогой. Одежда сегодня уехала далеко, а нам с вами осталось убедить случайных свидетелей, что дознание было.
Письма коллегам о невиновности Фламберга Джеймс собирался разослать сразу после, а о своем грядущем визите к Ю и разговоре с ней о репутации михаилита - предпочел умолчать. Незачем.
- Одежда страдает всегда, - согласился михаилит и тоскливо покосился на плечо. - Но хорошо, когда только она. Значит, я сжёг ещё и таверну... небось, ещё кого-то убил, изнасиловал и проклял? Начинает казаться, что от такой репутации стоит не отказываться, а раздувать. Это сколько же платить будут, лишь бы уехал!
Эмма покосилась на него не менее тоскливо и осторожно, медленно пнула в сапог.
- Повесят. Или сожгут. А уж что сначала сделают с госпожой - я и говорить не хочу. Не все крестьяне побоятся, сэр Фламберг, а если зачинщик найдется, то не поможет и магия.
Джеймс поднялся, тихо прошелся по камере, не понимая, почему уговаривает сейчас Фламберга не дурить и не паясничать. Быть может, от того, что не хотел бы встретить на первом же перекрестке два тела, качающиеся на ветвях?
- Но, наверное, вам не хотелось бы задерживаться? Предлагаю спуститься вниз и познакомиться с госпожой Инхинн.

Сложным это оказалось занятием - не допрашивать. Тяжелым. Приходилось думать о доме, Мэри и дерзновенно мечтать выспаться - глаза закрывались будто сами собой. Впрочем, плохо было не только ему. Женщины, кажется, вовсе взаимно то ли усиливали, то ли подавляли друг друга, а Фламберг выглядел таким невозмутимым, что поневоле чудилось, что он озадачен. Но всё заканчивается в этом мире - закончился и допрос. И едва дверь захлопнулась за уже свободными узниками, Джеймс со стоном улегся на дыбу. Не самое удобное ложе, но спина на нем - отдыхала. Разумеется, если её не растягивали.
- Кто битым жизнью был, тот большего добьется.
Пуд соли съевший, выше ценит мед.
Кто слезы лил, тот искренней смеется.
Кто умирал, тот знает, что живет, - пожаловался он Анастасии, - вы меня спасаете, дорогая. Право, не знаю, как отплачу. Разве что - пыточной Тауэра и Потрошителем в цепях.
- Только глупец отказывается, когда предлагают, - Инхинн задумчиво пригубила вино, качнула пёрышком. - Но при всём желании повидать Тауэр и такого примечательного человека... или не очень человека, если я ещё не разучилась ловить оттенки... я бы с удовольствием получила день-два для прогулки на природе. Скажите, Джеймс, что вы знаете о семействе Грейстоков?
- Лорды, принятые при дворе. Два баронских рода, связанные родством по женской линии, поместья в Камберленде, Уэстморленде, Нортумберленде, Дареме и Йоркшире. Герб - три венка на бело-синей полоске. Пожалуй, всё.
Джеймс поднял голову, удивленно уставившись на Инхинн. Зачем ей могли бы понадобиться бароны Грейстоки, что такого любопытного госпожа палач могла услышать в мыслях Фламберга? Или... Эммы?
- И, кажется, Эдвард Грейсток содержит в любовницах бруху.
- Хороший вкус, - пробормотала Анастасия и передёрнула плечами. - В мыслях леди Эммы чувства того крестьянина пахли, как у Грейстоков, что бы это ни значило, а я не люблю оставаться в дурах. Одно поместье, кажется, недалеко, так что я думала покататься, погулять, послушать. День, два - не больше. Но бруха - это... - она покачала бутылкой, - немножко неудобно.
Джеймс устало уронил голову обратно на дыбу, закрыв глаза ладонью. Женщины подле него были авантюристками. Все, без исключения, даже миссис Элизабет. Даже палач, которую нельзя было отпускать одну. Но и в чёртово Билберри ехать не хотелось. К тому же, совсем не палаческое это дело - следствие.
- К тому же, эта бруха отказалась доедать Гарольда Брайнса, - пополнил он список преступлений Грейстоков. - Аккурат перед тем, как он в ваши руки попал. Но просто так я вас отпустить не могу. Слишком опасно. Надо уведомить валлийца - чтобы пропустил, Фостера - чтобы прикрыл.
- И у брухи тоже хороший вкус, - ещё более мрачно пробурчала Инхинн. - Я уже не уверена, что хочу отпускаться. Некромаги, если они там есть - одно, но некромаг, у которого бруха в любовницах не нравится мне вообще. Анастасия Инхинн у мамочки - да хранит Господь её душу - одна такая. Надо будет кинуть монетку. У вас есть шиллинг?
- Бросайте клещи, - лениво посоветовал Джеймс, доставая монету из сапога, - но в Билберри теперь негде остановиться даже. "Грифон", таверна, наверное, уже развалился без хозяина, да и люди с трудом отказываются от своих убеждений. Уверен, там новая секта, а вы выглядите как идеальная жертва. И михаилита, способного сдержать их пыл, мы только что отпустили. Быть может, вы отложите прогулку, а я тем временем спишусь с магистром Цирконом и уговорю его сопровождать вас?
"Соглашайся же, Анастасия..." Пришлось встать, чтобы передать монету Инхинн. И было любопытно, доводилось ли отцу Бернару удерживать своего прекрасного палача от авантюр.
На словах о Раймоне Инхинн нарочито вздрогнула, чуть не выронив гадательный шиллинг.
- Благодарю - и беру! Кто угодно, лишь бы не эта пара. Очень надеюсь, что мне никогда не придётся работать с леди Эммой. Король, - она подбросила сверкающую монетку и прихлопнула ладонью. - Постоянное эхо мыслей - всё равно, что смотреть в бесконечную череду кривых зеркал. Мысли вызывают чувства, чувства приводят к искажённым мыслям, они вызывают чувства, те приводят к бррр! - палач подняла руку.
С тыльной стороны ладони в потолок грустно смотрел Генрих VIII.
- Значит, ехать - с магистром. Одной и в самом деле было бы... неприятно. Кстати. Кажется, я никогда не спрашивала... как оно было - в Билберри?
- Cтрашно, - глухо признался Джеймс, - не страшнее, чем в монастыре, но... Причем, страшны были не культисты. Михаилиты. Два чудовища, способные на время убрать человечность, жалость. Молниеносные, смертоносные, страшные. Впрочем, магистр удержал руку, не тронул Брайнса.
А зря, должно быть. Для Брайнса смерть была бы лучшим выходом, при таком-то числе преступлений.
- Об этом человеке слишком много говорят и думают, - пожаловалась Инхинн, накручивая на палец косичку с пёрышком. - Что странно, потому что сам он - не думает, хоть и говорит. Чудовища. Занятно. Мне прежде не приходилось иметь дело с михаилитами, но этот Фламберг - обычный. А вы говорите так, словно там был кто-то другой. Интересно. Впрочем, не так необычно, что внутри кроется что-то иное. Необычно, когда оно так глубоко.
- Я не читаю мысли, дорогая, - пожал плечами Джеймс, - не понимаю чувства, как леди. Но я - чую. Нутром. Иногда. И могу отличить, когда Фламберг - обычный и его можно называть Раймоном, а когда - механизм для убийства. С магистром - тоже самое. Надеюсь, вам не доведется в этом убедиться. Они будто скрываются под личиной, как...
"Как мне пришлось скрыться в Актёре". Джеймс вздохнул, касаясь серьги - новый жест, пришедший взамен почёсывания шрамов, был изящнее, но лучше бы обойтись без него.
Палач сделала глоток и указала бутылкой.
- Хотите, вытащу?
- Нет. Пусть её. Об ошибках должно помнить.

Джеймс глянул на Анастасию, удержав взгляд на пёрышках. Он никогда не спрашивал, для чего госпожа Инхинн обзавелась таким украшением, а палач - не говорила.
- Вы ведь с пёрышками не расстаетесь.
- С этими? - Инхинн пропустила яркие перья меж пальцев и скупо улыбнулась. - Верно. Что ж, коли не торопитесь... случилось это когда-то давно в Вене с моей близкой подругой. Понимаете, она мечтала летать - по-настоящему. Не как маги - подниматься в воздух и перемещаться в нём под действием заклинаний, а птицей, пусть большой. Химеризация - великий грех, как вы знаете, и официально подобных исследований, факультетов не найти нигде, ни по ту сторону пролива, ни по эту. А для нелегального она была слишком тихой и скромной, правильной. Но именно тогда Кортес привёз из нового света золото, легенды и яркие перья, каких прежде не знали. Говорят, что для дикарей они были дороже драгоценностей. Ими украшали одежду, плащи, из них делали невесомые знамёна, с которыми не сравнить тяжёлое полотно. Университет купил несколько как забаву для студиозусов - под стекло. Чучела целиком были слишком дороги.
Палач прервалась на несколько долгих глотков и довольно выдохнула.
- Хорошее вино. Вы умеете во взятки, сразу видно годы службы короне! Так вот. Какие это были перья! Глубокий синий, пурпурный, но главное - яркий переливающийся зелёный, глубже изумруда, дальше радуги. Испанцы уверяли, что это цвет местных правителей - до прихода цивилизации, разумеется. Кортес потерял в La Noche Triste затонувшие сокровища, дикари - сгоревшие перья и сгоревших правителей... неважно. Хотя порой она видела во сне пирамиды с парящими над ними знамёнами из перьев. Всё чаще. Mania. Официальных факультетов нет. Но зато... вы, Джеймс, удивитесь, сколько запрещённых книг хранился в запертых комнатах. Труды со всего света стекаются в Вену и Гейдельберг вместе с теми, кто ищут знаний или денег, а находят эшафот. Часть гримуаров, самое интересное, не доходит до королевских магов - университеты платят больше. А запоры? Тьфу. После стольких лет обучения, после стольких дознаний на практике даже такая криворукая женщина, как я, способна вот так, - она прищёлкнула пальцами, - открыть любой замок. На личную сокровищницу ректора у неё ушло полгода. Ещё год - на то, чтобы понять принцип работы, а потом... оставалось всего лишь выждать, пока звёзды выстроятся в правильный узор, - Анастасия задумчиво замолчала, играя с верхней пуговицей рубашки.
- Утром её нашли. Наполовину человек в изумрудных перьях, наполовину птица, изломанная, хрипящая, у открытого окна башни. Морочники-следователи говорили, что она ползла туда уже потом, чтобы упасть. Университет взял со всех смертную клятву - молчать. Слишком постыдно, слишком опасно, слишком плохо для репутации, а семья девушки была влиятельна. Прошло ещё полгода в тёмной комнате под постоянным присмотром целителей, прежде чем ректор счёл, что звёзды выстроились в правильный узор для обратного ритуала. Впрочем, ректор ли? Тогда у нас гостил Яхья-эфенди, и говорили... не суть. Рассчитывали, что можно будет хотя бы показать тело родственникам, но не повезло. Оно выжило. Получило диплом с отличием, а преподаватели сразу же выпустили в мир - вежливым пинком и подальше. Ну а поскольку запоры даже для такой, как я - ничто, Джеймс, я позаимствовала пару перьев как напоминание. Но это, - она коснулась косы, - не они. Понимаете, носила, как дура, несколько лет, и только потом поняла, что - а смысл? Ну а эти - они просто очень красивые и мне идут. По крайней мере, никто до сих пор не сказал обратного.
Смертная клятва, кажется, была бессильна против пыточной и хорошего вина от миссис Элизабет. Джеймс кивнул, соглашаясь и с тем, что перья Инхинн к лицу, и запоры - ерунда, и химеризация - зло, невольно вспоминая на словах о Кортесе "Горностай". Забавно, но с коллегой-палачом он беседовал сейчас так, как не говорил с женой. О Мэри хотелось заботиться, баловать и лелеять, Мэри была нежной, верной и бесстрашной, но о себе Джеймс с ней не разговаривал. И ни о чем не спрашивал.
- Они в самом деле вам к лицу. А во взятки я не умею, о всезнающая. Всего лишь наблюдаю и делаю выводы. Вам ведь легче после вина?
Инхинн неопределённо помахала в воздухе свободной рукой и бросила шиллинг обратно.
- Как и стихи, оно приглушает чувства. Вино, прикосновения, концентрация, медитации. Секс. Тренировки и блоки тоже помогают, но даже с ними есть постоянный фон. Кто-то ощущает его слабее, кто-то сильнее, а я - вовсе дефектная. Бракованная лучшая выпускница. Ну хоть лечить похмелье и выводить алкоголь научилась почти сразу. А что помогает не наблюдать и не делать выводов?
- Ничего не помогает, - сознался Джеймс, ловя монету, - дьяволова привычка. Порой даже во сне беспокоит. Я учился в Академии Уолси, и там нас заставляли запоминать и описывать человека. Любого, на какого пальцем укажет наставник. И делать выводы. Не скажу, что преуспел в науках. Я вообще, кажется, больше на лютне бренчал, чем учился, но вот это в кровь вошло прочно. Хотя всегда тянуло в море. Но бастарду нельзя выбирать стезю, благо, что отец фамилию свою дал.
Не беспокойся! Путь начертан твой - вчера,
Страстям разрешено играть с тобой - вчера.
О чем тебе тужить? Без твоего согласья
Дней будущих твоих уставлен строй - вчера.
Пожалуй, пора было домой. Стыдно становилось перед Мэри, которой внимание доставалось лишь в постели, да в краткий миг, когда он возвращался домой вечером. К тому же, в сердце ворочалось глухое беспокойство, точно в доме его ждала беда.
- Прежде чем уйду, Анастасия... Спасибо вам. Михаилиты не отказали в помощи, когда нужно было укрыть детей в резиденции. Я не мог отказать в помощи им. Но без вашего понимания ничего бы не вышло.
- Если бы он был виновен в изнасилованиях и убийствах, - заметила Инхинн, отмахнувшись, - вы бы его не привели. Окажись он виновен, я бы его не выпустила. Как ни крути, благодарить - не за что. А в остальном - тем более. Просто старая тётка, которая отнимает время у вашей семьи. Идите уже. Кровать гораздо удобнее дыбы - это я знаю точно и наверняка.
- И теплее жаровни, - со вздохом согласился Джеймс. - Простите, когда-нибудь я привыкну, что вы читатете мысли и перестану думать так... Внятно. Если раньше не убьют.
Он улыбнулся на прощание, выходя.
Вечерний Бермондси всегда напоминал Джеймсу птичник. Гордо выпятив грудь, шествовали по улицам кумушки, походя на индюшек. Как цыплята, пищали, суетились и играли в подтаявшем снегу дети. Неловко переваливаясь с ноги на ногу, подобно неуклюжему утенку, семенила внучка миссис Мерсер, закутанная в три платка. Гусями гоготали наемники у таверны, павами фланировали мимо них шлюхи, притворяясь добропорядочными барышнями. Так и добежал Джеймс до дома, не имея ни единой мысли в голове, раскланиваясь с птицами-горожанами и по привычке запоминая лавки, не сбившие сосульки с крыш.

Дома его встретили лица. Возмущённое - миссис Элизабет, виноватое - Бесси и чуть нахмуренное, словно на горизонте самой кромкой мелькнули тучи - Мэри. И это было плохо. Сложно. Если умудрились огорчиться все трое, то дело и впрямь нешуточное. Джеймс вздохнул, стягивая сапоги - Мэри убила бы за то, что он разносит уличную слякоть по чистым полам и трусливо возмечтал о монастыре. Мужском. Женский у него был дома.
- Что случилось? - Осведомился он констебльским тоном. - Бесси?
- Я разбила герань, - тихо призналась та. - Эдвардову. Хотела пересадить, но что-то... и она просто взяла и выскользнула из рук. И умерла.
Джеймс устало потер лицо руками, понимая, что монастырь становится всё желаннее. Скандал - из-за цветка?! Его девочки... женщины определенно сбрендили всем скопом.
- Что-то, Бесси?
Дочь кивнула.
- Что-то. Как тень коснулась, жаркая, острая. Коснулось и ушло. Словно смотрела. Словно...
- Словно кто-то прошёл над могилой, - Мэри шагнула ближе, коснулась плеча плечом. - Джек говорил так перед тем, как всё началось - когда ещё говорил.
- О Господи! - Миссис Элизабет сокрушенно всплеснула руками и уселась в кресло. - Джеймс, я уже в который раз говорю, что вы мудрите с девочкой. Лучше бы об Эдварде этом думала, хоть и михаилит он! Девочке должно не с цветами говорить, а мальчикам глазки строить!
- Да, - смиренно согласился Джеймс, кивая головой, - спасибо, матушка, что вы не говорили с цветами.
Джек Берроуз теперь волновал меньше. Быть может, потому что сам Джеймс с удовольствием походил бы по его могиле. Или - помог бы? Не зная - чем, но понимая, что шурин изменился, будто его душа сменила свою суть. Но для Бесси того же он не желал. Впрочем, такое чувство могло быть и отголоском уроков миссис Фионы.
- Бесси, я думаю, Эдвард поймёт. И подыщет на замену герань попрочнее. А с этой оторви веточки и поставь в воду. Вот увидишь, через неделю они уже пустят корешки. Верно, Мэри?
Жена промолчала, а Бесси покачала головой.
- Не хочу. Эта тень словно осталась там, в цветке. Знаешь, они вбирают ведь всё - чувства, мысли, ещё что-то неуловимое. Пожалуй, я отнесу её в садик миссис Фи.
- Как хочешь, солнышко.
Но на мельницу съездить стоило, всё-таки. Вопреки своему нежеланию и словам Мэри. Поглядеть, как там поживает родственник, навестить младенца у Браунов, если магистр его еще не забрал. А сейчас - обнять Мэри, игнорируя возмущенне фырканье миссис Элизабет. Слишком молчалива она была, и не могли ведь кумушки так споро донести о попойке в пыточной? Хотя бы потому, что кумушек Джеймс там не заметил.
- Чем я виноват, о королева ветров?
Мэри с улыбкой подняла на него взгляд.
- Вообще-то я просто беспокоюсь о Бесси, но если так - ты в чём-то виноват? Я знаю только то, что ты занимался делом этого михаилита, Фламберга.
- Конечно, виноват. В подлоге, даче взятки и спаивании палача. За первые два преступления - четвертуют, за последнее - порицают.
Джеймс подхватил её на руки, протанцевав к креслу и опускаясь в него со своей драгоценной ношей. Даже самому себе он казался странным. Почти месяц был его браку, а привыкнуть к Мэри он всё не мог, точно боялся утратить новизну, рухнуть в рутину быта, разочаровать. Тяжело быть мужем девушки, вполовину младшей. Приходится быть и отцом, и супругом, и братом, невольно задумываясь о том, что с другой было бы проще. С той же Инхинн не приходилось подбирать слова и темы.
- Бесси беспокоит и меня, но показывать её лекарю - незачем, а священнику - ни к чему. Возможно, миссис Элизабет права, и ей в самом деле стоит больше внимания уделять не учебе, но Эдварду?
- Не священник, ни лекарь, - покачала головой Мэри, - но и не Эдвард. Возможно, если бы он был близко, но, Джеймс, он ей просто не интересен. Может быть, только сейчас. Может быть, ему нужно выйти на тракт, повзрослеть и тогда - кто знает? Сейчас в её жизни, - она улыбнулась, коснулась губами его щеки, - образ нужного мужчины стоит на недосягаемой высоте, и, право же, я не думаю, что это стоит менять. Может быть, миссис Элизабет и права в том, что ей нужно больше времени уделять мальчикам, но ведь это зависит и от них. Бесси - не затворница и никогда такой не будет. И всё же что-то меня тревожит. Не в ней, нет - за неё. Что-то носится в воздухе в последние месяцы, на что я не могу указать, что не могу выразить.
- Напротив, это Бесси еще слишком маленькая. Ну подумай, Мэри. Мальчик присылает ей стихи, которые дочь любит, цветы - в горшках, потому что она жалеет сорванные. И я уже боюсь, что когда он выйдет на тракт, у нас по дому будут бегать какие-нибудь хухлики, только потому что Бесс считает их милыми. Пожалуй, я бы даже порадовался, если б Эдвард еще чуть повзрослел и просил её руки... Носится в воздухе, говоришь?
Дьяволова привычка, на которую совсем недавно Джеймс жаловался Инхинн, мешала и сейчас. От простой жалобы жены строились множество цепочек, простое "носится в воздухе" цепляло и дневник брата-лекаря с его намерениями, и Джека, и Гленголл, и даже, краем - Гарольда Брайнса.
- Стал бы михаилит для неё хорошим мужем? - вполголоса сказала Мэри и тряхнула головой. - Носится. Я ведь хожу, разговариваю - когда со мной говорят. В приюте порой попадаются странные люди. Впрочем, на улицах Бермондси на них мне тоже везёт. И если свести всё воедино, то что-то сдвинулось. Что-то случается то тут, то там, вроде бы разное, а похожее. Прости. Я, наверное, слишком долго жила мельницей. Там всё было просто. Доходы, налоги, места, где можно было спрятать тело-другое... - она улыбнулась и потёрлась затылком о плечо. - Шучу. Но всё-таки порой не могу об этом не думать. Бесси сейчас часто нет дома, миссис Элизабет тоже постоянно пропадает по своим церковным делам и возвращается уставшей. Слишком много думаю.
- Я тоже ношусь. - Джеймс отстранил плечо, нахмурившись. - И, пожалуйста, не ходи в приют, твоя предшественница принесла оттуда потливую лихорадку. К слову, самый милый из разбойников сбежал. Или самоубился. Пока не знаю.
Миссис Элизабет, пропадающая из дома и возвращающаяся уставшей, была подозрительна. Настолько, что Джеймс пропустил мимо ушей и мельницу, и что-то разное, но схожее. Потому и позволил себе жестокие слова о Дейзи и сбежавшем висельнике. Неужто матушка связалась с одной из многочисленных сект? Впрочем, с её упорством и властностью, она могла и свою создать, и возглавить уже имеющуюся.
- Тебе скучно, Мэри?
- Сбежал. А я теперь - подследственная? - Мэри отстранилась тоже, удивлённо на него взглянув. - Хорошо, ходить перестану, хотя бы в память о предшественнице. Правда, вот тогда мне, возможно, будет скучно.
"А ты с ним говорила?!" - Хотел было спросить Джеймс, но лишь покаянно и смиренно вздохнул, снова прижимая жену к себе, касаясь губами теплой макушки.
- Прости. Глупая ревность старого мужа. Но в приют и впрямь лучше не ходить, маленькая. Бывало, что туда и прокаженных привозили. Дейзи заразилась там, сгорела за три дня. И если это я смог пережить, смогла справиться с этим Бесси, то тебя... Я уйду следом.
Ребенок мог бы помочь. Младенец вообще никому не давал скучать, особенно ночами. Порой Джеймсу казалось, что Артур специально отсыпался днем, чтобы голосить ночью. Ребенок... Или алхимическая лаборатория. И почаще брать Мэри в поездки.
- В пристройке управы пылится наследство от прошлого констебля, о'Малли. Он надеялся, что однажды в Бермондси появится алхимик. Я думаю, город не будет возражать, если все это достанется тебе. С алхимией всё становится веселее, верно?
"Особенно - руины дома".
Мэри вздохнула.

- Ох, Джеймс, я просто хотела быть полезной. Достойной. На виду, как пример, не уступая - но ты прав. Прости меня, и не думай об этих глупостях. И - алхимическая лаборатория?! Правда? - радость, вспыхнувшая в голосе, тут же пригасла. - Кумушки тебя распнут. Город и так бурлит из-за палача. Скажи, она правда?.. Ну... работает голая?
- Госпожа Инхинн снимает лишь рубашку. Не всегда. Когда необходимо сбить с мысли, со лжи, усугубить пытку. И кумушкам придется потерпеть, маленькая, если хотят жить спокойно, как жили. Смириться и с миссис Клайвелл, и с Инхинн, и с мисс Кон. Хм, многовато женщин при управе выходит. Том изворчится. Что еще болтают?
Болтали про него всякое - и всегда. После первого еврейского погрома называли жестоким упырем, после резни - хоронили еще живым, а уж когда в промежутке успел жениться... Дейзи приходилось на людях быть чопорной и холодной, как миссис Элизабет. И тоже - чтобы быть достойной. Достойной - чего, дьявольщина? Сомнительная честь: каждый раз, когда муж отправляется утром в управу, готовиться стать вдовой.
Прерывая его мысли, Мэри неожиданно прыснула.
- Да ведь о чём только не говорят! О чём хочешь послушать, дорогой? Местные новости, английские? О культуре, здоровье, преступности, религии, сплетни из мира животных? Вот, например, о соседях. Констебль Фостер из дружественной Бермондси деревушке Билберри, славной новопреставившимся - к счастью - святым Августином - метаморф. Об этом, ссылаясь на проститутку Мелани, совершенно авторитетно заявила миссис Мерсер. Знаешь, по её словам, переданных со слов Мелани, получается, что Фостер перекидывается в сокола и летает над лесом, выслеживая разбойников, каковых и пожирает. Куда констебль девает остатки массы после перекидывания и как восполняет - миссис Мерсер затруднилась ответить, но я думаю, набирает он массу, если находит разбойника. Склёвывает, и вот... Растёт. Правда, тогда непонятно, как он летит обратно, но, может, пешком? Получается, ещё и голым, и в крови... Или сбрасывает большую часть себя, а потом, вернувшись, пожирает? Или это просто очень большой сокол? Я только ещё не придумала, откуда берутся перья и куда потом исчезают. У одежды ведь совершенно иная структура.
- Не хочу представлять, - пробурчал Джеймс, - что происходит, когда Фостер не находит разбойника. На службу он тогда является в перьях, видимо.
В каждой сплетне всегда была доля сплетни. Но, кажется, не сейчас. Звучало настолько бредово, что невольно хотелось проверить, построена ли в Бедламе больница для душевнобольных, которую давно уже обещала корона. Правда, тогда туда переехала бы добрая половина Бермондси. И недобрая - тоже.
- Ищет, пока не находит, - твёрдо ответила Мэри. - Но, может быть, у него в тюрьме запас есть? Как консервы? Прокрадывается... а потом заключённые пропадают, - она с нарочитым подозрением подняла взгляд на Джеймса и улыбнулась снова. - Кроме того в городке расцветает ковен. Потому что я - как-то не очень и, вероятно бесплодна, потому что летаю по шабашам и отдаюсь Люциферу вместе с мисс Кон и Клементиной под присмотром госпожи Инхинн. И это, между прочим, почти обидно, потому что Клементину считают более злобной и страшной ведьмой, чем меня. Еврейка в принципе стоит вне категорий, это понятно, но - Клементина? А ещё ты утопил, наконец, рыжую побирушку в Темзе вместе с господами из спортивных новостей.
Джеймс фыркнул, и, не удержавшись, рассмеялся. Странно, что они бывшую проститутку Али к сонму шабашниц не причислили.
- С которыми господами? - Сквозь смех поинтересовался он.
- Теми, что совершили заплыв по Темзе к морю после встречи на высшем уровне у складов, - пояснила Мэри. - Миссис Доусон самолично видела застрявшее тело, когда по старой привычке отправилась стирать туда, где когда-то утонул её первый супруг. В общем, как я понимаю, жентльмены из группировки Бермондси аргументированно пояснили жентльменам из Брайтона, что за проход в Лондон нужно платить. Поскольку брайтонские господа платить не захотели, наши - лондонские - жентльмены несколько улучшили экосистему водоема. Судя по всему, аргументировали и холодным оружием, и магией, но рыбам, наверное, это всё равно. Кстати, о магии, миссис Элизабет очень страдает от дружбы некоего констебля с михаилитами. Между прочим, после каждого визита приходится святить дом заново, а теперь он ещё и на сапогах богомерзость небось приносит!
Джентльмены поступили очень опрометчиво. Джеймс лишь вздохнул, представляя лицо Норфолка, когда тот увидит счета от михаилитов за упокоение брайтонских. Однако, кумушки порой знали больше его самого. И, пожалуй, великолепную Ю стоило навестить теперь не только ради репутации Фламберга.
- Если бы у Гленголл сменилась власть, мы бы уже поняли... Продолжай, моя злобная ведьма.
- Не такая злобная, как Клементина, - пробурчала Мэри. - Наверное, у неё достоинств больше. Вот ещё: Бирмингем поразила страшная вспышка химерной болезни. Счет жертвам уже идет на десятки тысяч, власти в панике, но всё скрывают, а карантинные мероприятия - которых нет, потому что власти всё скрывают, не помогают, и вскоре оно наверняка доползёт и до Бермондси - и мы все превратимся в странных созданий. Хотя, мне кажется, миссис Паркинсон уже, так что, возможно, паника запоздала. При этом главный городской специалист по экзотическим болезням михаилит-ренегат Армстронг сурово молчит и лишь демонстрирует кубики в земле, которые, по словам очевидцев, являются консервированным лекарством. Вроде отвара. И ими собираются нас всех лечить. Заранее. Как думаешь, можно добыть один такой кубик и разобрать, или не стоит?
- Миссис Паркинсон кубик все равно не поможет уже. Дальше?
Странно было ощущать себя констеблем не маленького городка, который уже почти влился в Лондон, а большого сумасшедшего дома, возглавляемого даже не лекарем, а старыми сплетницами из сонма маменькиных подружек. Настолько странно, что Джеймс попросту махнул рукой в мыслях и слушал болтовню Мэри с праздным интересом человека, отдыхающего после длинного дня.
- Ммм, что Фламберг сошёл с ума и насилует старушек девственницами... или наоборот... ты и сам знаешь. Сэр Ланселот обрюхатил Персефону Паркинсон и сбежал... ну, это не интересно, обычное дело. О! Бермондси до сих пор потряхивает: недавно ведь проезжал этот рыцарь-менестрель, сэр Генрих Руссильон. Концерты на улице, как ни странно, давать отказался, но сердца разбивал всё равно направо и налево одним своим видом. Кажется, ехал прямиком в Бери-Сент-Эдмундс, на турнир, посвященный трехлетней годовщине свадьбы местного синьора.
- Значит, в Бермондси будет прибавление... От заезжего рыцаря, который даже не сгодился в стражу. А Фламберг, конечно, насилует. Как иначе-то?
Сэра Генриха Руссильона Джеймс не знал. Даже не слышал о таком. Но коль уж Мэри он был известен, оставалось лишь признать собственную необразованность.
- Пожалуй, придется обязать тебя писать для меня отчеты, маленькая.
- Я могу, - гордо согласилась Мэри. - Хотя они могут быть не очень точными... но в лучшую сторону! А почему не сгодился сэр Ланселот?
- Потому что еще на смотре, - вздохнул Джеймс, - спросил капитана стражи, когда атака на лесных разбойников, которые строят в лесу форт. Сэр Рональд решил, что нам не нужны такие... храбрые стражи.
Бермондси нужны были умные стражи. Осторожные, хитрые - близость Лондона и уличных королей набрасывала свой флёр на городок и тех, кто его берёг.
А еще Бермондси был нужен выспавшийся констебль. И, пожалуй, ничего не должно случиться, если это констебль проспит до полудня, наверстывая время, потраченное на Морли, лесное братство и беседы с Фламбергом. А потом... нет, завтра Джеймс к обворожительной Ю не пойдет. Завтра он останется дома, с Мэри и Бесси, не уведомляя миссис Элизабет. Как знать, быть может, маменька снова отправится по своим религиозным делам, а Джеймс, как почтительный сын, незаметно за нею присмотрит? Не выпуская из рук жену, он поднялся на ноги и прошествовал в опочивальню, как выразились бы однообразно романтичные миннезингеры.

27 февраля 1535 г. Бермондси.

Много спать было вредно. Проспав почти весь предыдущий день и так и не выследив миссис Элизабет, потому что та пекла пироги, Джеймс рысил в управу по совсем уже весенней слякоти. Спешил так, будто за спиной стоял Квинт с кнутом, которого в руках у надсмотрщика никогда не видел. Дома, в сытой неге постели, тело разнеживалось удивительно быстро, ленилось и не хотело ничего. Ни отжиманий, ни бега, ни меча. Джеймс леность себе позволить не мог. Констебль - лицо Бермондси, ворот в Лондон, его видят чаще городского магистрата, а потому становиться кругленьким и мягким домашним котом на длинных лапках Джеймс не собирался. Потому и бежал, провожаемый взглядами горожан и одобрительными выкриками наемников. И в управе, где уже был Скрайб, тоже ходил, перечитывая послание от сэра Ричарда Рича, королевского судьи и бенефициара уничтожения монастырей, "малый молот Реформации". Джеймс помнил лицо этого мужчины, немногим старше его самого - мягкое, добродушное, как у милого домашнего спаниеля. Томас Мор называл его великим диктатором и любителем игр, и в устах бывшего лорда-канцлера это было бы комплиментом, если забыть о тоне. И этот законник, стряпчий короля, велел старшему констеблю Клайвеллу явиться в Бери-Сент-Эдмундс, где барон и судья был намерен его дождаться. Явиться как можно скорее, оставив временно лондонское дело, Бермондси и жену. Впрочем, жену, вероятно, можно было взять с собой? Кажется, там намечался турнир? И Мэри могла бы послушать музыку, поглядеть на рыцарей, пока Джеймсом будут затыкать очередную клоаку.
И день длился, длился, тек рутиной, которую разбавили лишь вести о поножовщине в Доках да записка от Ю, уведомлявшая, что договоренности останутся прежними. И выходило, что даже дела любимой гадюки Стального Рика - да и самого Рика - волновали больше, чем приказ Рича.
Судья был далеко, чего хотел - неизвестно, да и Бермондси это вряд ли касалось. А вот хозяева Гленголл определяли жизнь городка и его обитателей. И беспокойным казалось, что брайтонские утоплен
ники шли через Бермондси к Лондону, ведь здесь тоже могла вспыхнуть резня. Не в силах справиться с волнением, Джеймс отправился домой, когда еще не стемнело. Чтобы просто убедиться, что дочь и жена дома, а мать снова не сбежала по своим религиозным делам.

И, право, лучше бы остался в управе. От Мэри, лютни и вольного напевания городских баек Джеймса отвлек стук в дверь. Досадуя на полураздетость, на поздний час и дьявола, которому приспичило явиться именно сейчас, Джеймс распахнул дверь - и обомлел. На пороге стоял чёртов торговец. Потрепанный жизнью и отрастивший кудлатую бороду. Невольно выругавшись, Джеймс прикрыл дверь и позволил себе мгновение на улыбку. В доме, дьявольщина, были три женщины! Одна из которых - вообще дочь! И потому стоящий на пороге культист, лжец и преступник был... не опасен, нет. Но - нежелателен. Руки и тело работали сами, привычно захватывая за грудки, впечатывая в стену, спрашивая обычное стражническое "Ну?" Брайнс, как и обычно, ничего внятного не говорил. Сказал он позже, по дороге к тюрьме и Инхинн, которая почти наверняка там ночевала. Задал небрежный вопрос о том, что для самого Джеймса было неважно, но... "Не туатский ли ваш загар, часом?" - осведомился торговец так, будто они были закадычными друзьями. Первые два мгновения Джеймс просто осмысливал, пытаясь понять, причём тут Туата Де Даннан, место из сказок и легенд. А потом - вспомнил потрепанную ворону, что сопровождала его к Морли - и от Морли, письмо Бесси, в котором та рассказывала о птице на окне у магистра, о магистре, помолодевшем лет эдак на двадцать, о Древе Жизни у того на спине, которое он и не скрывал, о цветах среди зимы миссис Фионы... И остановился. Идти к Инхинн, не выяснив, что известно Брайнсу было неправильно. Или - правильно, поскольку торговец любил врать, а Анастасия, все же, понимала. Всё понимала. Но, черти их задери, разве бы он, Джеймс не принял бы спокойно, скажи магистр, что исповедует древнюю веру?! Разве он не помог Фламбергу, закрыв глаза на вопросы, которые не следовало задавать?! Разве... Будь Фиона какой-нибудь богинюшкой, как ласково порой именовал их отец, или фэа, разве Джеймс не согласился бы с этим? Особенно, если бы ему пообещали безопасность Бесси? О, каррамба...
А Брайнс, меж тем, говорил. Вещал такое, что не встречайся Джеймс с культистами почти каждый день, не наблюдай он, на что те способны - не поверил бы. Но все эти Ролло, братья-лекари и люцифериты доказывали, что хотя бы Ад - существует. На их призывы кто-то или что-то отклилось, чары им удавались. Почему бы невезучий, хоть и чёртов, торговец не мог получить гейсы от древних богинь, мужем и полководцем одной из которых был Бойд? Джеймс прислонился к стене, чувствуя, как веселой, яркой каруселью кружится голова, наблюдая, как сливается в черное пятно Гарольд Брайнс, а на его месте возникает Роберт Бойд. Лорд Портенкросс. Магистр Циркон. Держащий под руку рыжую красотку, покорившую короля, если слухи не врали. И королева, говорят, понесла...
С трудом удержавшись от стона, Джеймс заставил себя думать и решать. О том, чтобы отдать и магистра, и Брайнса церковному суду речи не было. Во-первых, михаилиту Джеймс был обязан и надеялся оставаться таковым - надежнее резиденции убежище было сложно придумать. Во-вторых, безграничное уважение, что он питал к магистру, к Фламбергу... Дьявольщина, в цепочку ересей включался и Фламберг, и Эмма, и еще множество тех, кто был рядом с Бойдом! Представив костры веры, что не угасали бы неделями, жирный и сладковатый запах горелой человечины, королеву на одном эшафоте с нежной Бесси, юной Мэри и очаровательной Берилл, Джеймс на мгновение возмечтал попросту убить сейчас Брайнса и избавить мир от идиота. Вот так, небрежно, парой слов перечеркнуть жизни людей! Людей, ни словом, ни делом не оговоривших того же торговца, знающих о чести и человечности, о взаимопомощи, любящих!
Следующим представился Фламберг, рвущийся к эшафоту, где горела его Эмма, удерживаемый дюжими стражами, кричащий от страшной боли. Не своей. Её. Хотел ли Джеймс видеть тоже самое? Хотел ли он того же для дочери, жены и матушки? Понимал ли Брайнс, на что он обрёк констебля, которого хотел предупредить об опасности? Кажется, нет.
Впрочем, как и всегда. Джеймс глубоко вздохнул, отлип от стены, принимаясь размышлять. Было очевидно, что Брайнс не знает ровным счетом ничего. Он не понимал, что говорит ересь - а значит, ковен его еще не принял, не связал обетом тайны, не просветил о последствиях. И чтобы войти в круг окончательно, ему нужна была жертва. По крайней мере, то, что Джеймс читал в отчетах коллег и книгах, не противоречило поведению этого недокультиста. Да и глаз в последнее время набивался почему-то только на секты, а это позволяло выводить общую схему их организации. Итак, жертва. Возможно, не одна. Но почему - Бесс? Элизабет Клайвелл как агнец для дьявола косвенно доказывала причастность древних богинь к ее воспитанию, ведь логично было предположить, что это мешало бы чем-то преисподней. Наверное, подобного не хотело и небесное воинство, но о них давно ничего не слышали, и рассматривать их как угрозу пока не стоило. К тому же, Гарольд Брайнс был совсем не похож на ангела. Побеседовать с магистром Джеймс мог и лично, да и помощь михаилитов в деле культистов была бы не лишней. Оставалось узнать имя человека, который начал вводить торговца в свой круг, чтобы от него уже раскручивать ленту к верхушке. Разумеется, всё это можно было вывести, просто побеседовав с Вальтером. Швед замечал и запоминал многое, напоминая Джеймсу самого себя. Но у торговца должен был шанс хоть как-то оправдаться. Тем паче, что текст писем для Фламберга и Циркона уже сложился, а зачарованные голуби Бесси летали даже ночью.
Провожая уходящего торговца недоуменным и злым взглядом, Джеймс домой не спешил. Сколько он знал Дженни, девочка почти наверняка отиралась где-то поблизости, выслушивая и вынюхивая. И та действительно соткалась из теней - такая же маленькая, в той же повязке на глазу, но с неожиданно чёрными и коротко остриженными волосами. Соткалась, подстроилась под шаг. Провела рукавом по лбу, недоумённо уставилась на следы штукатурки и пожала плечами.
- Вот жеж изгваздалась где-то... вечер добрый, господин Клайвелл. Не простынете?
- Наверное, головой о стену билась? - Участливо поинтересовался Джеймс, улыбаясь. - Ну здравствуй, Дженни. Позволишь пригласить на ужин и ночлег? Бесси очень рада будет.
"И я - тоже." Дитя было живо, стрижено и перекрашено, что само по себе говорило о передрягах, в которых побывала девочка.
- А выпустите утром? - полусерьёзно уточнила девочка и кивнула. - Повидаюсь-то с удовольствием, и зайду тоже. Пожалуй, только там-то, в Бирмингеме дудлевском и поняла, как соскучилась.
Джеймс вздохнул, опускаясь перед ней на корточки. Не выпустил бы, но ведь все равно сбежит. Дженни было нужно богачество, о котором она мечтала. Приемный отец-констебль мог дать разве что сытую жизнь да достойного мужа.
- Выпущу. Я бы предложил тебе остаться - навсегда. И почитал бы за дочь, наравне с Бесси, но ты почти наверняка откажешься. Просто помни, что у тебя есть дом. И где бы ни странствовала, тебя в нём ждут.
Он поднялся на ноги снова, потрепав когда-то рыжие волосы. И замолчал, не зная, как сказать, что сожалеет и о Соверене, и о том, что отпустил с Брайнсом.
- Тяжко пришлось, в Бирмингеме? - Преувеличенно бодро вопросил Джеймс, морщась от этой бодрости.
- Дом... - Дженни отвернулась, словно внезапно заинтересовавшись покосившимся забором, через который можно было легко перешагнуть, не то, что перелезть. - Вот люди, не берегутся совсем, - голос её стал глуше. - Не могу я, мистер Джеймс, правда не могу. Пока что. Не вот так вот, понимаете? Ай, да что там, сама толком ничего не понимаю. Лучше вот. Держите-ка, чтобы не в доме, чтобы не я, значит, за порог тащила. Подобралось по дороге, вот как раз в Бирмингеме этом, а я и обещала отдать, кому надо - да и не по Дженни шапка.
Распахнув курточку, она вытянула из-за спины изрядно помятую папочку серой кожи.
Не глядя, Джеймс сунул папку подмышку, покачав головой. Он - понимал. Не бродяжкой, принятой из жалости, но - самостоятельной и самодостаточной, с глазом. Наверное, надо было не отпускать сейчас, ведь дитя толком не понимало, что ждёт его в будущем. Наверное. Но Джеймс - отпускал. Сам не зная, почему.
- Я посмотрю позже, хорошо? Скажи мне, чего ждать следом за этим... идиотом? Какие беды он ведет за собой сюда?
- А, - Дженни оживилась, посмотрела на руку так, будто хотела загибать пальцы, но передумала. - Ну, это я рассказать завсегда могу! Значит, гонются за нами поляйцевые наёмники мессира Армстронга, который Бирмингем держит. А может уже и не гонются, если их моль пожрала, но, думаю, ещё прискачут, потому как злые. И думаю я, вот за эту папочку и злые. А может и не только, на пидемью эту. Потому что её, кажется, этот вот странный дядька и устроил после того, как гуле-тётеньку на кладбище того-этого, туда-сюда, да и порвал и покушал тоже. Потому что оборотень, да злющий и до девок охочий! А ещё какие-то говорящие цветки хотят от него... секунду... - она помедлила, вскинув глаз к небу, - исседованья внутрибошечной жидкости... и ещё какой-то. Только я не понимаю, если в бошке-то и впрямь жидкость бывает, а в спине мозги откуда? Это что же мы, до задницы думаем, выходит?! Но цветки, наверное, не придут, они только плавают, а ходить, думаю, не умеют. Хотя, по Темзе...
Джеймс, собравшийся было снова вздохнуть, поперхнулся воздухом и надолго закашлялся. После магистра - еретика и мужа древней богини он думал, что его уже ничем не удивить. Но Брайнс - оборотень, с польскими наемниками из Бирмингема на хвосте, насилующий упыриц на кладбище, чтобы потом их сожрать... Это было чересчур, даже если забыть о говорящих цветах.
- Вот же дерьмо, - откашлявшись, сипло проговорил он, - а мне как раз надо в дорогу. Передашь для Ю весточку, на ухо? А цветки стараются зря, нет у Брайнса мозгов.
- Да, они, кажется, тоже не нашли, - успокоенно протянула Дженни и внезапно помрачнела. - Передам. Уж как там потом получится, не знаю, но увидеться придётся, что есть, то есть. Улучу минутку.
- Скажешь: "Не всем дано трижды подумать, потом - промолчать", запомнишь? И пойдем уже ужинать.
Джеймс хмыкнул, улыбаясь девочке - и позволил себе взять её за руку. Пусть хотя бы у неё будет вечер давно забытого детства. Тёплого, беззаботного, с домом, камином, ужином и сестрой. С маленькой комнаткой на двоих, где стояли кровати, было много книжек и цветов, а огромное, во всю стену, окно прикрывали тонкие занавески, сшитые бабушкой.

28 февраля 1535 г. Бермондси.

- Мэри, ты поедешь со мной?
Утро начиналось тяжело - с першения в горле и того томного, тяжелого состояния, что предшествует болезни. И ехать никуда не хотелось, памятуя о злых поляйцевых наемниках и культистах. Казалось бы, Бери-Сент-Эдмундс совсем недалеко, полтора дня пути, в любой момент можно вернуться, если в галоп. Да и страшно почему-то не было, будто отбоялся Джеймс, выгорел страхом. Но Ричард Рич не принял бы оправданиями ни наемников, ни культистов, ни болезнь. Даже с ледяным равнодушием не согласился б. И Джеймс, с трудом открыв глаза, прислушиваясь к грохоту посуды внизу, задал этот вопрос.
Мэри вздохнула и придвинулась ближе.
- М-м. Сегодня я хотела ещё раз поговорить с миссис Фионой, а завтра нужно было... да, конечно, поеду. А если мы встретим по дороге любителя соболей, можно, я его убью? Ты всё-таки заболел.
- Шкурьев и сервизиев, - хмыкнув, поправил её Джеймс. - С миссис Фионой я поговорю, когда вернемся. Сам. И, возможно, не только с ней. За домом присмотрит матушка, а ты... мы почти не видимся. Посмотрим на турнир и этого певца... Как его?.. Сэра Кого-то-там. Я не думаю, что уезжаем надолго.
Ищеек сэр Ричард Рич обычно вызывал, если в местечке, куда он прибыл по делам веры, коими занимался чаще и охотнее, чем судейством, на жалобы жителей нельзя было закрыть глаза. Обычно подобное решалось в два-три дня, после чего ищейка возвращалась на свою цепь, а Рич ехал дальше.
- Звучит интересно, - с улыбкой согласилась жена, подняв на него взгляд. - Особенно, конечно, компания, даже без турнира и певца - тем более, что мне ничуть не хуже играют дома. Обещаю стараться не мешать. И перед выездом я сделаю отвар из трав с мёдом.
- Ты не можешь помешать, маленькая.
"А торговца и впрямь следовало убить. Почему я этого не сделал?"
Джеймс, без раздумий и сожалений убивший Соверена, подписавший повешение для Графа, во имя блага оставивший Тельму в погребе, послушно резавший людей на арене - и не смог убить Брайнса, от которого проблем становилось так много, что уже даже смешно не было? Пользы торговец не приносил никакой, зато упорно тянул за собой в ад всех.
"Нет, убить бы смог. Не захотел?"
Не пожелал, точно кровью этой мрази можно было испачкать руки. Бесчестная тварь, посчитавшая, что можно торговаться, болтающая не о своих секретах, что ему были даже не доверены! Узнай Кромвель об этом... Всего каких-то пять лет назад пылали костры веры, что поджигал Томас Мор, отправляя в ад протестантов. Михаилиты, наследники тамплиеров, их дети и семьи, а с ними - и Артур Клайвелл, все они будут гореть только потому что дебил Брайнс мелет языком, как чертова мельница, а оговора хватит, чтобы запустить лапы казны в кубышку Ордена! Близости леди Бойд ко двору станет достаточно, чтобы обезглавить королеву, а лорда Бойда - чтобы вздернуть самого Джеймса рядом с Фламбергом. Брайнс, конечно, легко не отделается. Ему припомнят и катарскую библию, и работорговлю, и все те преступления, что висят на нем, причем, не привлекая к дознанию палача-телепата. Хватит и обычного. Чёртова торговца будут колесовать, и Джеймс надеялся увидеть это до того, как глаза закроет смертная пелена.
Он коснулся губами щеки Мэри, жадно и отчаянно прижимая. Его позднее счастье, его якорь, его маяк, его бухта, она не должна была знать о древних богинях ничего, чтобы не подумать случайно, не оговориться, если...
"Если её будут допрашивать."
- Но в дорогу тебе придётся надеть кольчугу. Ту, что из арсенала для тебя утащили. Беспокойно мне. Мэри, - Джеймс помедлил, вздыхая, - если со мной что-то случится, не оставляй Бесси и Артура, прошу.
Мэри приподнялась на локте, неожиданно серьезно вглядываясь ему в лицо.
- Что-то случилось. Вчера ты так не говорил, хоть и знал уже о поездке. Что-то поменялось... за ночь? Нет. Эта девочка не говорила ничего такого. Значит... - её глаза сузились. - Гарольд Брайнс?
- Не спрашивай, не выпытывай, Левконоя...
Джеймс впился поцелуем в её губы, отвлекая и Мэри, и себя от мыслей. Запрещая себе думать о трепле Брайнсе. В конце концов, оставалась надежда, что Ю Ликиу прибьет того над барной стойкой.

Здесь и далее - со Спектром

Роберт Бойд

25 февраля 1535 г. Портенкросс.

Одеяло было не тем - это Роб понял еще сквозь сон. Слишком тяжелым, грубым и пахнущим овчиной. К тому же, мёрзли щёки и плечо, точно спал он не в тёплой неге резиденции, а в остывающем к утру Портенкроссе. И воздух пах морем. Тем самым, что громко шумело утренним прибоем за окном, заигрывало со ступенями замка, звало к себе. Воистину, бойтесь своих желаний, ибо иногда они исполняются! Хотел же быть поближе к неистовой - получи. Наслаждайся, Роб Бойд. И не смей роптать, что в далеком Бермондси сидит в тюрьме сын и нуждается в помощи! Илоту ведь не дозволено негодовать, а всё, что дала ему богиня - благо. Радуйся же, мчись на встречу возлюбленной госпоже и супруге, мать её фоморам на потеху! С уже умирающей в страшных муках надеждой Роб несмело открыл один глаз - и тут же его закрыл, увидев серый потолок Портенкросса. Он и в самом деле был в Шотландии, за окном воцарялась весна, а крестьяне почти наверняка приступили к пахоте, чтобы сохранить еще не стаявший снег в недрах, увлажнить этим землю. Которая, в свою очередь, нуждалась в плодородии и благословении. А потом за шумом моря пришло радостное мурлыканье. Голос Ларк - на удивление неплохой - без слов выводил суррейский мотив о пастушке, пьяном крестьянском сыне и его огромном волкодаве.
- Go hifreann leat*! - Рявкнул Роб, осознавая, что паршивка снова заявилась к нему в спальню, причем в его же доме, и что спит он, по своему обыкновению, без штанов. И лишь потом открыл глаза, злобно уставившись на Ларк. Вопреки ожиданиям и воспоминаниям, девчонка была одета в приличное зеленое платье, кружевной передник и держала в руках эту штуку из гусиных перьев, которой прислуга обычно смахивала пыль. - Тебе в моих комнатах мёдом намазано, что ли?!
- Миледи матушка любит чистоту, - невозмутимо ответила мелкая паршивка, обметая резное изножье кровати. - И говорит, мне полезно чем-то занимать руки. И ноги. Dia dhuit ar maidin!
Миледи матушка... Застонав, Роб закрыл лицо подушкой. Эдак выходило, что он - милорд батюшка и это отчего-то не радовало. И утро - тоже. Потому что... утро же! В общем, хорошо, что одеяло было плотным. Плохо, что пакостница не спешила убраться вместе со своей метёлкой, несмотря на приказ. Дисциплине, кажется, необходимо было учить не только полк.
- Выйди вон, Ларк, - раздраженно потребовал он. - Наводи чистоту в... на кухне!
- А на кухню меня не пускают. Говорят, только под ногами путаюсь да сладкое тесто таскаю, - пожаловалась Ларк, но всё же, взмахнув метёлочкой, направилась к дверям. - А я считаю, что если тесто делают вкусным, то таскать его просто необходимо. Получается, неразрешимое про-ти-во-ре-чи-е. То есть, у кого метла, тот и победил.
Стяпуха была чуть старше самого Роба. И утверждала, что помнит, как он малышом проказил здесь, в Портенкроссе. Сам Роб за собой такого не помнил, но почитал за лучшее не спорить с женщинами. Тем паче, если они готовят еду и мастерски владеют метлой. Он покосился на Ларк и сел на постели. В пятнадцать лет у его матушки уже родился Лекс. Эта же тимброва дочь всё еще была щенком и таскала сладкое тесто с кухни. И коль уж приняли её на воспитание...
- Зачем ты разделась перед Брайнсом, дитя моё?
Ларк задержалась в дверях, помахивая метелочкой - но не оглянулась.
- Леди Бадб говорила, что это и испытание тоже. Ну, для этого, Брайнса. И когда он попросил одежду во второй раз, я решила проверить, как он, ну, отреагирует. И выходит так, - девушка подняла руку и пошевелила пальцами, загнула мизинец, - что тунику мою взял и прикрылся. По имени меня ни разу не назвал, да и вообще никак не назвал, - к мизинцу добавился безымянный, - госпожу фамильярничал, - указательный, - пялился на меня, как матрос после долгого плавания.
Сжав руку в кулак, она с некоторым сомнением посмотрела на торчащий большой палец.
- Ну и нюхал гадость всякую. Тоже мне, оборотень. Брр. Сам звал ведь, а мне потом в спешке в стену уходить из-за какой-то дряни. А от карманных миров голова болит...
Наконец-то обнаружив одежду, лежащую на краю кровати, Роб поспешно натянул штаны и лишь потом позволил себе откинуть осточертевшее одеяло. Кажется, за божественным он начал забывать, как обращаться с детьми. Сладкое тесто... А еще постоянно забывалось, что сахар - пища избранных, доступная лишь дворянам побогаче. Откуда дочери лесника было попробовать что-то, кроме мёда, ведь даже при всём достатке Джека Тимбра сахар ему оставался не по карману? К счастью, дорожная сумка тоже была тут. И даже кольчугу и меч неистовая не позабыла.
- Чем пахла гадость? - Поинтересовался Роб, разворачивая девочку к себе и всучая ей бумажный кулек с леденцами, который возил для мальчишек. В конце концов, не нотации же было читать? А уши у оборотней почти также чувствительны, как нос.
Конфеты Ларк прижала к груди, чуть не урча от удовольствия. А на слова - поморщилась.
- Некромагией. Смертью и душами. Желанием говорить правду... выжатым, брр, - её передёрнуло.
Тинктура эмоций? Роб на мгновение задумался, кивнув самому себе. Пожалуй, теперь торговец становился даже любопытным. И отчасти - опасным, если додумался прихватить гадостей поразнообразнее и сообразил, как их применять.
- Ступай, Ларк. И не раздевайся, пожалуйста, перед мужчинами, даже для проверки. Я не хочу драться на дуэли с каждым, кто попытался облапать мою воспитанницу.
К тому же, некоторым лапы попросту придётся отрывать. Он хмыкнул, возвращаясь к кровати, чтобы надеть рубашку и зашнуровать сапоги. Если уж посчастливилось оказаться в Портенкроссе, то следовало хотя бы взглянуть на Ранульфа и сбежать подальше от Вест-Килбрайд, пока не заявился староста, требующий выполнения долга перед землёй.

Ранульф был тяжёлым. То есть, он, разумеется, был лёгким, как и любой полуторгодовалый ребенок, но осознание, что - сын, тяжелело ответственностью. Мальчик поначалу дичился, не хотел идти в руки, за что няньки удостоились злобной отповеди. Ребёнок обязан был гулять почаще, в компании сверстников, видеть взрослых и вообще - больше времени проводить в деревне, нежели в замке. Впрочем, уговорить Райна удалось быстро, хоть и не без жертв: мальчишка завладел рыцарской цепью и расставаться с нею не пожелал. Так и спускались в трапезную: Райн, сидя на шее, наматывал на голову Роба цепь, приговаривая: "Касиво", что на его детском языке, кажется, обозначало восхищение собственными трудами по украшению отца. Странно это было, необычно - везти малыша, в то время, как плечи помнили другую тяжесть, иных мальчишек. Тридцать шестилеток, но - трое сыновей, остальные хоть и дороги, хоть и получили свое внимание, свои сказки, своё детство, так и остались просто воспитанниками. А теперь первый сам учился драть уши негодяям, второй, должно быть, обхаживал свою Сильвану, а третий сидел в тюрьме. Вместе с женой. Мысль об этом была также приятна, как осознание спешности, с которой неистовая выдернула Роба сюда, в Портенкросс. Последнее и вовсе заставляло думать о том, что могло произойти в замке и в деревнях, заставившее самостоятельную и самодостаточную разумницу-жёнушку оторваться от игры в управление поместьем и потребовать лэрда этих земель. Или... весна? Слово отзывалось зубной болью и Роб скривился. Снова тракты превратятся в жидкую кашу, размажутся грязью, в которой будут застревать возки и телеги, оскальзываться лошади, а на прачек будет уходить годовой доход. Но главное - чёртово освящение пахоты!
Тяжело вздохнув, он толкнул дверь в трапезную.

Бадб ела хлеб с мёдом с таким нескрываемым удовольствием, что Роб нет-нет, да и поглядывал на неё недоумённо. Во-первых, стряпуха расстаралась - не иначе, как для лэрда! - и поставила на стол яства хоть и незатейливые, но разнообразные, которые он всё равно не ел, потому что всё было сладким: пшеничная каша, перепелки в меду, овощи с шафраном. Райну, впрочем, нравилось. И лопал мальчик с таким же блаженством, какое красовалось и на лице неистовой.
Во-вторых, Роба порой смущали причуды жёнушки, которые заставляли задуматься, что она, всё же, женщина. И может понести. В-третьих, молчащая и уплетающая за обе щеки сласти Бадб была попросту необычна и умилительна, что неплохо дополняло "во-вторых" и совсем не сочеталось с "во-первых".
- Mo leannan, - наконец, решил спросить он, улучив момент между кусками хлеба, - ты здорова?
- За двоих, - небрежно отозвалась его милая и сделала паузу, помахивая в воздухе куском хлеба. - Сказала бы я, но на самом деле во мне чувствуется некоторая пустота, - богиня поймала языком каплю мёда и вздохнула. - Скажи, дорогой, насколько чтят здесь теперь старые ритуалы?
Роб снова оглядел её, вздернув бровь. Если неистовая продолжит заполнять пустоту так, скоро её не то, что на руках носить нельзя будет, перекатывать придется.
- Кое-где оставляют молоко для Бригитт и празднуют Белтайн, где-то - только Йоль, почти все отправляют Самайн, но богам не молятся. Лишь наши крестьяне порой, когда священник не видит, ходят к дубу. Быть может, тебе стоит выпить вина? Слипнется же всё.
- И не больше? - уточнила Бадб, взглянув на него неожиданно остро. - Остатки старого, так? На чём мы могли бы выстроить новое. Подправить тут, показать там, провести ритуал - другой... кстати, ты заметил, что весна шумит? Чудесно, правда?
- Весна - пора безумств, - согласился с ней Роб, рассеянно поигрывая двузубой вилкой, - вот и стряпуха, кажется, влюбилась. Всё сладкое. Куда ты ведешь, душа моя?
Замечание о ритуалах он попросту пропустил мимо ушей. Не жрец, да и не любил Роб, когда таинство превращали в потеху. Не хотелось, чтобы на Бадб жадно смотрели юнцы, на него - девки, а старики гадали, каким будет урожай по тому, сколько раз лэрд смог. Можно омолодить тело, но разуму по-прежнему было пятьдесят. И понималось, что землю, как и женщину, брали не количеством, а пониманием. Сокровенно и уединенно.
- В долину Клайдсайд, - без улыбки ответила богиня. - Где изрубленные воины поднимаются, земля парит, словно в мае, где чистое небо, и жрецы бродят по земле, прославляя старину. Славно звучит, правда? Мёд, кстати, оттуда. Вкусный и свежий, летний.
- Тогда тебе его тем более не стоит есть. Отравишься.
Дугласы... Отец был уверен, что они - исчадия ада, корень всему злу на земле. Изнасилованная и убитая сестра была тому подтверждением. Насилие можно пережить, забыть, раны затянутся. Смерть же конечна. Для христианки Кинни - тем паче. Роб рассеянно согнул вилку и раздраженно бросил ее на стол, погладив по голове испуганно встрепенувшегося Райна.
- Что там, у этих дьяволовых темнолицых? Что тебя тревожит?
Бадб подозрительно покосилась на мёд, но всё же откусила ещё кусок и передёрнула плечами.
- Туата не получает с этого ничего. Даже если мёд кажется правильным, он - неправильный. Может быть, такой могли бы собирать твои волкодавы у себя на мельнице, понимаешь? Сладкий, летний. Полный магии так, как может ей полнится только мёд. Я не понимаю, что там происходит, Роб. Если кто-то делает по-старому, то - где оно?
Роб кивнул, отгоняя этим вопрос, зудевший еще с Лилли, от Розали, прятавшийся глубоко, но всплывавший каждый раз, как неистовая звала его по имени. А вместе с ним - и признание, что...
- Возможно, стоит посмотреть, что там. Если ты с сестрицами от этого ничего не имеешь, значит, очередные конкуренты. И наплевать, пусть это даже кто-то из истаявших. Пьедестал не бесконечен.
И как же было заманчиво спросить, кого Бадб видит в нем! Он коснулся рыжей косицы на руке и на мгновение закрыл глаза, отгоняя это желание. Для вопросов еще будет время. Если Роб, конечно, вернется. С некоторых пор выживать должно было стать сложнее, благо, что проверить случая не представилось. Сложнее - но и проще. В конце концов, лекарем он был и без Тростника. Жаль, что Бадб, как и Розали, ошибалась. Что, черти их дери, они вообще находили в этом мальчишке, который умер в тот момент, когда рука Роба Бойда вонзила нож в горло его возлюбленной? Даже искра уже не теплилась, слившись с сознанием. Осталась лишь память, а она была важнее всего. Память - это целостность, это - знания и контроль, это - ты. Роб помнил всё, но Тростником ему было не стать. Даже во имя Бадб.
- Михаилиту Циркону, думаю, будет простительно забрести туда совершенно случайно. Только вот, - Роб замялся и взял на руки ребенка, немедленно испачкавшего рубашку липкими ручками. - Должен предупредить. Наш контракт... Когда Роб Бойд закончит свой земной путь, к Бадб не вернется Тростник. Нельзя воскресить того, кто самоубился, слившись со мной. Не уберёг, прости. Розали ему оказалась дороже, а осознание того, что теперь она возненавидит - смертельным.
Райн высвободился, заслышав шаги няньки, и Роб поспешно ретировался к окну, подальше от невоздержанной в своём гневе жёнушки, рука которой была очень тяжелой. Бадб, впрочем, подниматься со скамьи не спешила, разглядывая его задумчиво, пристально. Даже подпёрла подбородок рукой. А потом вскинула бровь.
- Нельзя ли? Если подумать, то мне на ум приходят некоторые варианты... - помедлив, она скупо улыбнулась, не отрывая от него пристального взгляда. - Скажи, зачем мне был нужен Тростник? Тогда, в камне, населённом духами, раньше, ещё раньше, но не совсем давно?
- Не знаю, - честно признался Роб, с тоской поглядывая на распахнутое окно. Выпрыгнуть он не успевал, спасаться на кухне, наверное, было постыдно для лэрда.
Шотландцы видали всякое и если бьёт мужа, значит, есть за что, но...
К тому же, он и в самом деле так и не решил для себя загадку, на кой ляд Бадб вообще понадобился кто-то. Зачем богине полководец - ясно. Неистовая импульсивна для тактики, порой поспешлива, часто - гневлива. Роб, пожалуй, мог объяснить ещё спутника, попутчика. Бессмертие в самом деле было скучным, а вечность - унылой своим однообразием. Но вот любовник оставался тайной, хотя отрицать, что неистовая в постели хороша, он не мог. Однако, Роберт Бойд самонадеянно полагал, что со всем перечисленным справляется если не лучше своего старого платья, то хотя бы не хуже. И потому тростниковая мания женщин ему была непонятна.

Богиня, не переставая улыбаться, кивнула.
- Что же. Михаилиту Циркону действительно простительно будет забрести к темнолицым, но не одному. А то ведь в самом деле, перевалы неспокойны, Дугласов много, - её улыбка стала шире. - Ещё один михаилит... или лучше оруженосец... хочешь оруженосца?
Роб прислонился плечом к простенку, вздохнув. Еще бы няньку Ранульфа предложила. Да и с каких пор генерал нуждается в разрешении, чтобы взять оруженосца?
- Я, право, не знаю, радоваться ли твоей заботе или оскорбляться тому, что ты то ли не хочешь, чтобы я остался с тобой в вечности, то ли считаешь мальчишкой, неспособным без няньки выжить, то ли удачно сочетаешь первое и второе. Так зачем тебе был нужен Ард, душа моя?
- Разумеется, - не сбилась с тона Бадб, - если не нравится так, можно придумать ещё какой-нибудь облик, под которым я смогу путешествовать за компанию, не срывая михаилитских масок...
- А что, облик птицы тебя уже не устраивает?
Удержаться от колкости было сложно. Неистовая упорно не отвечала на вопрос, но зато исправно говорила невпопад, продолжая свою речь. Благо, терпением Роб запасся с избытком.
- Знаешь, mo leannan, думаю, тебе лучше остаться в замке. Но перед тем снизойти и ответить на вопрос.
Бадб нахмурилась, откладывая недоеденный кусок.
- А я бы, может, дождалась твоего ответа, муженёк. Tha fiòs agam orm**. И моей компании, значит, не желаешь? В замке сидеть, говоришь?
Роб скептически оглядел её, начиная с рыжей макушки и заканчивая туфельками, выглядывающими из-под стола. Иногда Бадб бывала невыносимо глупа. Не дура, конечно, как Розали, но и не умница, которой он привыкал гордиться.
- Без меня, - терпеливо пояснил он, - ренессанс не остановится уже. Ты воспитаешь себе другого полководца, а это ты умеешь делать, mo mhaighstir. Да и фамилия у тебя теперь есть. Без Неистовой всякий смысл в деле возрождения пропадает, случись с тобой что-то. И это если опустить, что мы с тобой - не чужие, как ты изволила говорить. Разумеется, я не могу запереть тебя за вышивкой, запретить являться на зов культистов или отправиться со мной. Ибо всего лишь илот и брачный браслет этого не отменяет. Oir is toigh leam, amadan.***
И стало легко.
- Dè am bal a tha na cheannard eile, и что значит ду?.. - начала было Бадб, но осеклась и уставилась на него, широко распахнув глаза. - Ta gràdh?****
- Дура - значит дура, - пожал плечами Роб, тяжело вздыхая. - Рыжая, вздорная, бессмертная дура. И даже надежды нет, что поумнеешь. Хм, а может, тебя ответ не устраивает?
Сильные мира сего не стеснялись говорить о своих чувствах. Даже султан Сулейман боготворил свою Роксолану, которая, говорят, тоже была рыжей. Даже он, турок! Что уж говорить о вечно одиноком шотландце с побережья, выбравшем, быть может, не ту? Знающем, что будет выбирать её снова и снова, без колебаний и сомнений, стряхивая пепел утрат и морщась от разочарования и тоски.
- Ну, а полководец... Кто-то же должен красиво отдавать команды, если меня не станет. Фицалан, наверное, подойдет.
Задумчиво кивнув, Бадб выскользнула из-за стола и шагнула ближе. Провела ладонью по волосам, отчего те ещё больше распушились и, кажется, стали даже ярче, оттеняя крашенную шерсть тартана.
- А ведь это могло бы быть такое прекрасное свадебное путешествие, - вкрадчиво заговорила она. - Прогулка. Горы, перевалы, разбойники, дикие звери и неправильные друиды. А так, разумеется, придётся обжираться хлебом и мёдом. Мы, кстати, приобрели два бочонка. Конечно, потом можно не влезть в доспехи, и какой тогда ренессанс, но если отказывают в такой малости, несчастной женщине приходится утешать себя, как может.
Роб стукнулся головой о стену у окна, понимая, что следом за его отказом последует приказ. Ну почему, почему она не хочет какую-нибудь грушу, мать её? Персик? Шкуру Гарольда Брайнса, наконец? Почему она упряма, как стадо коз, завидевших капусту?
- Math*, - проговорил он неохотно, - но прежде ответь на вопрос.
- Ard a dh 'fheumas mi clach ma tha**... - негромко, низким тоном проговорила Бадб ему на ухо, прижав к стене грудью. - Память, Роб Бойд. Время, когда были - мы, когда сёстры летали над землёй, накрывая её тенью крыл. Время, когда полки сотрясали холмы и долины шагами, а небо - боевыми кличами. Время, когда Туата и мир были словно одно. Слитно и раздельно одновременно. Время, когда я-мы были больше, чем тенью. Время, которое ушло, которому не повториться. Ушло, - добавила она почти удивлённо, и встряхнула головой. - Искра памяти о тени для тени, что помнит всё равно. Mo chreach! Я заливаю себя светом, играя с поместьем, в ренессанс, я пытаюсь, но... можно ли снова зайти в ту же реку, обмакнув лишь рукав? Знаешь, я завидую Фи. Ей не нужно лететь откуда-то. Главное - куда. Если в прошлом гаснут свечи, тень сливается со мраком. И одновременно так становится... так легко. Спасибо за то, что он погас. Mo bheatha.
- Не умрешь, не мечтай, - проворчал Роб, с облегчением вздыхая и привлекая её к себе. - Ты знаешь, тюльпаны - это единственные цветы, которые продолжают расти после того, как их срезали. Ты когда-нибудь смотрела на них внимательно? Они жаждут солнце, ищут его. Они остаются сильными, даже если увядают.
Пальцы путались в рыжих локонах, и говорил он с неистовой сейчас, будто с маленькой. Она не была тюльпаном, цветком-однодневкой, но Роб почти видел, как опадают лепестки, словно слёзы.
- Ты никогда не перестанешь тянуться к свету, моя Бадб.
А вот знать, что она сделала бы с ним, получив своего Тростника - не хотелось.

---------------
* убирайся к черту
** Свой ответ я знаю.
*** Люблю я тебя, дура.
**** На кой фаберже мне другой полководец ...... Любишь?
* хорошо
** Зачем мне нужен был Тростник...