Уилл вытер со лба пот, поднимаясь на ноги. Он оглянулся, ища взглядом костры, но за спиной была только увлажнённая туманом тьма. Это, наверное, было продолжением иллюзии, причём намекало она на брак по расчёту, что было свинством. На земле не было следов от прыжка, так что без моста было неясно, как он оказался перед воротами. Уилл сделал шаг назад и осмотрел здание - света не было ни в одном окне. Он не понимал, что происходило. Но рука до сих пор неприятно пульсировала, а в ногах ощущалась слабость. Раз уж судьба подарила ему такой бесценный опыт, нужно было проследить, чтобы руку не оторвали на самом деле. Скорее всего, он так и оставался в иллюзии, правда в этом мире иллюзией было всё. Это было видно ещё на феевской тропинке. В любом случае, кажется, кроме ворот идти было некуда.
За воротами пришлось закрыть лицо рукой. По снежной долине, играя льдинками, гулял ветер. Холод прогрызался через одежду и кожу. Снежной долине не было видно конца, прямо впереди виднелись аккуратные домики, а в стороне от них ровная гора, напоминающая занесённую снегом пирамиду. Музыки как не бывало. Уилл укутался поплотнее и пошел в сторону домиков, из труб которых поднимался дым. Теперь он совершенно потерял грань между реальным и чудящимся. Создавалось впечатление, что в этом мире мысли и образы перетекали в реальность, а реальность перетекала в образы и мыли. И между ними не было никакой грани. Причём перетекало всё не только по воле богини, но и само собой. Представлялась только что нарисованная картина, с которой падали на пол капли зелёной краски. И там, куда они попадали, тут же прорастала трава. Обидно было то, что в этом, на половину воображаемом мире, боль и холод были страшнее реальных. Уилл потёр руки, проходя мимо домиков, к центру деревни. Там пришлось остановиться. Чуть в стороне стоял крест с распятой девушкой. Ветер трепал светлые волосы, на снегу темнели брызги крови, из живота убитой доставая до земли вываливались кишки. Уилл тяжело вздохнул. Зачем ему всё это показывали? Чтобы напугать, заставить о чём-то задуматься? Что-нибудь банальное, вроде не ценишь свою жену. Или это всё было просто из-за плохого настроения и скверного характера богини? Он подошел ближе, чтобы рассмотреть лицо убитой. Делал это Уилл с полной уверенностью, что сейчас на него сейчас набросится какая-нибудь в. Но спокойно пройти мимо он всё равно бы не смог, потому что оп комплекции девушка могла быть Алеттой.
Лицо девушки ему было незнакомо. Симпатичное при жизни, а сейчас искривлённое гримасой страха, оно вызывала только желание тяжело вздохнуть. Уилл сделал шаг назад. На девушке не было ни одежды, ни татуировок, по которым можно было бы что-то узнать. Он ещё раз посмотрел на замёрзшие на снегу брызги крови, вернул взгляд к волосам. На ветру они напоминали изорванное в бою знамя. Удивительно, что бродя по краю чёрт знает какого мира, он должен был встретить именно её. Интересно, девушка прожила жизнь, чувствовала страх и боль перед смертью или просто была образом, который вызвала Морриган. Или для Морриган не было разницы, создавать сиюминутный образ или прожившую шестнадцать лет со своими мыслями и страхами девушку. Уилл развернулся на снегу и пошел к ближайшему из домиков.
Дверь распахнулась сама, до того, как Уилл успел постучать. Внутри была богатая гостиная, пели и веселились его ровесники. Уилл вошел, слегка поклонившись. После вида распятой девушки, он бы не удивился если бы и тут ели человечину и пили кровь.
- Вечер в хату. Что празднуете?
- Ему, - одна из девушек ткнула пальцем в худощавого юношу-ровесника Уилла, - отец замок купил. А ты егерь? Нам сказали, что к нам придет егерь, охоту делать.
Уилл посмотрел на юношу, изобразив на лице уважение.
- Почётно. Нет, я тут ищу свою жену - молодая, восемнадцать лет, волосы светлые, глаза голубые. Зовут Алетта. Не видела? - Какой-то деревушка была маленькой, для празднования такого подарка.
- Хочешь выпить? - Не слушая его, девушка махнула кубком, из которого вместо вина выплеснулась зловонная жижа с опарышами.
Уилл взял протянутый кубок, скептически взглянув на содержимое. Остальная еда на столе, вроде бы, была нормальной. Может, это было что-то вроде национального напитка.
- Мне бы всё-таки найти Алетту. Так что, не видела её?
- Котлеты вкусные, - охотно согласился рыжий паренек. - Эй, слуга, котлет!
Почти сразу же в дверях возник льстиво улыбающийся, стройный мужчина с подносом, на котором парили коровьи лепешки.
Уилл закатил глаза, чувствуя раздражение. Он протолкнулся к юноше, которому подарили замок и поклонился.
- Здравствуйте, позвольте поздравить вас! Меня зовут Уилфред!
- Егерь пришел! - искренне обрадовался тот. - Сейчас повеселимся!
Страшно захотелось сломать виновнику торжества нос.
- Я рыцарь, а не егерь. А на кого вы собрались охотиться? Может я и пригожусь. - Видимо, охоты, как и оторванной руки, ему было не избежать.
- Егерь-рыцарь, - еще больше обрадовался парень, - такой дорогой! Только тупой. Это ты должен найти охоту. По моим пожеланиям, смекаешь? Я хочу белую козочку.
Уилл сдержался и не стал кидаться на богатея с кулаками. У мира, кажется, были какие-то собственные представления о нормальности, и им, наверное, стоило следовать. Он постарался говорить на праздничный манер.
- Да, действительно, дорогой. Вот только за такое платится не деньгами, а чем-то более ценным. Мне нужна моя жена, девушка по имени Алетта. Тогда уже можно будет и поговорить про охоту. Вы знаете где она?
- Он служанку какую-то ищет. Котлет хочет, - глумливо пояснил всем рыжий. - На кухне она. Туда иди.
- Мать твоя служанка и аспида брат. - Уилл пнул ногой дверь в коридор. Со служанки, действительно, могло быть больше толку, чем с пьяных дураков. Да и обороняться в дверном проёме должно было быть легче.
На удивление, толпа просто рассмеялась и продолжила пить, а Уилл свободно вышел в тёмный коридор без единой двери. Выглядело всё подозрительно и дальше он пошел прислушиваясь. Через несколько минут, когда пьяных криков стало совсем не слышно, на полу впереди показалось что-то знакомое. Уилл пригляделся и понял, что это его собственные оторванные ноги. То, что ноги его можно было понять по кускам штанов. Уилл склонился, взял одну из ног и покрутил её в руке.
- Посредственные ноги.
Впереди из тьмы проступила лужа рвоты и валяющаяся в ней рука. Понятное дело, его собственная, и почему-то жутко аппетитная на вид. Уилл бросил ногу вперёд по коридору и поднял с пола руку, отряхивая её от рвоты. - Ну, это стоит избавления сразу от нескольких ядов или очень серьёзного исцеления, я серьёзно. Глаз за глаз, рука за руку, ну ты понимаешь. - Он полил руку бренди, и укусил за край. - Интересно, это было каннибализмом или больше походило на какое-то очень изощрённо самоистязание. Руку пронзила боль, как будто он укусил сам себя. Уилл вздохнул.
- Ну и хрень.
Уилл положил руку в сумку, но та тут же растеклась в вонючую жижу. Дрянь просачивалась через ткань и капала на пол. Уилл вздохнул, переложив самое полезное за пазуху и выкинув сумку в угол. Впереди показалась дверь, из-за которой пробивался свет.
В кухне за столом сидел незнакомый юноша, тоже примерно его возраста. Незнакомец был одет в странную одежду - что-то вроде прилегающей к телу рубахи без рукавов и странные синие штаны из плотного на вид материала, обуви на нём не было совсем. Юноша рыдал.
- Здравствуйте, что-то случилось? - Уилл с интересом осматривал кухню. Кажется, он петлял, без видимого направления. История начинала напоминать пустыню. Ещё, стало жаль, что он не узнал, почему распяли девушку. Стоило спросить об этом сразу.
- Вы пришли меня спасти? Мы отдыхать поехали. В горнолыжный отель. А потом началось это!
Парень горько зарыдал.
- Горно что? - Уилл сел напротив. - Что началось? - Может нужно было раскрутить одну из историй, и тогда бы его выкинуло... выкинуло куда-нибудь.
- Горнолыжный, - вздохнул тот. - Я - Макс, Макс Воропаев. Чемпион России по снуоборду. Неужели не слышал? Сначала всё норм было. Мажоры эти девочек привезли, управляющий отелем бухло принёс. А потом они с ума сошли. Сперва Маринка. Она заорала, что вокруг призраки и ушла на кухню. И не вернулась. Ну как, вернулась, но без глаз, вонючая, будто сдохла месяц назад...
Уилл закинул руку на спинку соседнего стула.
- Не знаю, я б в такой ситуации хватал свою бабу и валил. Ты зачем тут сидишь? - Странно, вроде как он должен был понимать в этой стране любого, но в речи незнакомца были слова, которых Уилл никогда не слышал.
- А ты отсюда выйти пробовал? Везде эта долина. Я уже на доске со склона спускался, там вроде как избушка егеря видна, под склоном. У самого края проваливаешься в снег - и снова отель.
Уилл убрал руку, облокотившись на стол. Кажется, это были первые внятные слова за сегодня.
- А кто эти, которые празднуют подаренный замок? И почему распяли девушку?
- В отеле все мертвые, - твердо заверил его Макс, - где-то Танька еще прячется, она жива пока. Не знаю, кого ты видел, но это не мои.
Уилл почесал затылок. Ниточка того, что было понятно, так же легко выскользнула из его рук, как до этого в них появилась.
- Наверное это какое-то пересечение времён и мест, потому что ни о России, ни о чемпионах России я слыхать не слышал. И одежда у тебя странная. Может, есть предположения, почему всё началось? Не знаю, вы плясали на древних могилах, пытались призвать демонов?
- Иди ты в жопу, - обиделся на него Макс.
- Да ладно тебе. Извини. - Уилл виновато повёл плечами. - Знаешь, я тут ищу свою жену. Зовут Алетта, глаза голубые, волосы светлые, роста... - Он показал рукой в воздухе. - Ну вот примерно такого. Никого похожего не видел? - Вопрос уже звучал почти так же заезженно, как Отче наш, хотя Уилл не помнил, чтобы когда-то так часто молился.
- На Танюху похожа, - задумчиво просветил его парень. - И еще на половину Москвы.
- Ну, половина Москвы здесь и не ходит. - Развёл руками Уилл. - Выходит не видел... а это что? - Он кивнул в сторону железной мисочки с блестящими красными бусинками. Славно бы было, окажись бусинки едой, потому что он готов был сдохнуть с голоду. А собственная рука оказалась совсем не сытной.
- Икра. Красная. Её из рыбы делают.
Макса, кажется, не смущали странные вопросы.
- Не ядовитая? Можно я попробую? - Разговор на удивления напоминал нормальный, это при том, что сидели они черти знает где, а смолой Уилл, наверняка, обзавёлся именно съев что-то из пустыни или провалившегося в ад города. Ну, не то чтобы из-за этого, он не собирался пробовать икру.
Житель горнолыжной России просто кивнул. Икра оказался вкусной, но не то чтобы сытной. Когда Уилл попытался проглотить очередную порцию, он почувствовал на зубах что-то странное, так и замер, болезненно оттопырив пальцы. А когда догадался, сплюнул на землю. В икре было ухо, по размеру женское.
- Твою мать, Макс. - Отсутствие возможности хоть где-нибудь спокойно поесть навевала тоску и разочарованность в мире. - У тебя в икре ухо, если это запланировано, то я, трахайся оно колесом, на твоём месте не жаловался бы.
- Это Рузанны, - приглядевшись, меланхолично заметил Макс. - Это её серьга с брюликом.
Уилл запрокинул голову
- А, ну тогда понятно. Спасибо, сразу легче стало. Я уж думал кого-нибудь другого. - Судя по спокойной реакции, ни его одного кусали гобелены. - Ладно, я попробую пойти дальше. А ты бы попытался выбраться ещё раз, пока силы есть. Про демонов, конечно, шутки, но кто знает - бывает и такое помогает.
- Ага, - грустно кивнул Макс на прощание.
Уилл открыл дверь и в глаза ударил белый свет. Прямо как когда он вошел в ворота. Пришлось прищуриться и секунду привыкать. Дверь выходила во двор, где всё было занесено каким-то мусором. Среди мусора были и миски, на подобии той, в которой лежало ухо. А это значило, что он всё ещё был в одном месте с Максом. Уилл осмотрелся. Кроме снежных пейзажей в далике, был виден ряд сарайчиков с непропорционально большими крышами. К ряду вела тропинка из босых женских следов. Наверное, там пряталась тронувшаяся умом, подруга россиянина. Уилл остановился, рассматривая снег под ногами. К сумасшедшей женщине не хотелось. И он не понимал, почему не менялось место. От чего это зависело? Если подумать, то первым местом был замок с гобеленом и клеткой, оттуда он попал в снежную деревню с распятой девушкой. А из деревни в курорт. Один раз он переместился, когда его съели, второй, просто пройдясь по коридору. Так что способ перехода был непонятен. Пока что, больше всего походило на то, что нужно было просто идти вперёд. Но что если и его заперло в этом курорте? Может просто из-за свойства места, может из-за того что он здесь что-то съел. Уилл ещё раз посмотрел на тропинку и следы. В любом случае, сначала нужно было посмотреть на девушку, а потом, или просто так же как Макс, попробовать спуститься вниз, или вернуться в комнату, где еа полу валялось ухо.
Истошный вопль согнал с заснеженной ветки любопытную сороку. Из сарая выбежала растрепанная девушка в в почти прозрачной рубахе и странных штанах, расписанных яркими птицами.
- Я не могу больше, - рыдала она, - не могу! Убей меня, сожри, хватит!
Девушка рванула рубаху на груди, ткань затрещала, но не поддалась, а сама девица зажмурилась и с кулаками кинулась на Уилла.
Уилл отошел в сторону, поставив незнакомке подножку. Та споткнулась, плюхнувшись на снег, и заревела. Девушка не переставала дрожать. Может идея с подножкой была не такой уж хорошой.
- Да... пойдём в тот домик, я попробую развести огонь.
- Да кто ты такой вообще? - Всхлипывая, спросила та. - Да ты знаешь, кто мой отец? Мой отец - мент и депутат!
- Какие страшные слова... Это вообще законно, что он сразу и одно и другое? - Уилл вздохнул, протягивая девушке руку. - Слушай, тебе самой было полезно освежиться. Идём, я дам тебе свой оверкот, пока будет сохнуть твоя одежда.
- Ты егерь? Пойдём отсюда, умоляю! Мой отец тебе заплатит! Много! Я - Татьяна Белозёрова, слышал?
Девушка схватилась за руку, доверчиво прижалась к груди.
Уилл уже несколько раз слышал про этого егеря, и судьба так и подталкивала выдать себя за него. -
Пойдём, ты сначала согреешься. - Но девушка не поддавалась на уговоры, продолжая что-то бормотать и упираться. Уилл хмыкнул, и пошел дальше. Белозёрова всё равно вряд ли осталась бы стоять мокрая на снегу. Белозёрова пробежала мимо него и, путаясь ногами в снегу, понеслась за домики. Уилл несколько минут наблюдал как девушка, тяжело дыша, бежит по снегу. Холод снова начал покусывать лицо и руки. Сцена была странной и одновременно красивой. Отбежав от него на сотню ярдов россиянка споткнулась и упала без сил. Уилл пошел за ней, и за локоть притащил обратно. На то, чтобы сопротивляться у дочери мэнта сил уже не было. Подойдя к соседнему с тем, из которого выбежала девушка, домику, Уилл осторожно приоткрыл дверь, прислушиваясь к тому, что могло быть внутри. Уже начинало темнеть, а могло случиться так, что вся чертовщина на курорте начиналась именно ночью.
Изнутри донесся шум, а через секунду натужные стоны какого-то мужчины: "О, Рузанна!". Уилл собрался просто проверить другой домик, но не успел. Женщина в темноте завизжала как сумасшедшая и выбежала на улицу, подскользнувшись и плюхнувшись на снег. Выглядела предположительная Рузанна, как абсолютно голая, измазанная в старой крови сарацинка. Рассмотреть, на месте ли ухо, Уилл не смог, из-за длинных волос. В этот же момент Татьяна Белозёрова вывернулась из его руки и подбежала к Рузанне. Обе девушки разревелись. Уилл несколько секунд ждал, что кто-то выбежит из здания вслед за женщиной, но никого так и не показалось. Он ещё раз взглянул на девушек. Может быть, голая Рузанна и почти голая Татьяна выглядели бы соблазнительно, если бы они так его не раздражали. Сарацинка схватила его за руку.
- Вы... вы - егерь? - Голос у Рузанны был сиплый. - Там... там Гарик! Он... пойдемте!
Уилл захотелось проломить кому-нибудь голову. Он молча зашел в домик. Внутри горел камин, было расставлено много свечей. На стене, распятый головой вниз висел тот самый парень, которому купили замок. У убитого было перерезано горло. Перед смертью ему выпустили кишки. Уилл резко сделал шаг в сторону, так чтобы сзади была стена и Рузанна не могла ударить его в спину.
Кроме той, через которую вошел Уилл, из комнаты вели две двери. Весь пол был измазан кровью, но видны на ней были только следы девушки, а он отчётливо слышал мужской голос. В голову приходило только то, что девушка перерезала горло юноше пере тем как выбежать из комнаты.
- Кто это сделал?
- Не... не знаю, - всхлипнула Рузанна, кутаясь в покрывало с кресла, - он же только что меня... Кто это был тогда?!
Уилл потёр рукой лицо. Он ничего не понимал. Из комнаты в самом деле доносились звуки, которые трудно было с чем-то спутать и хрупкая девушка не смогла бы кого-то распять. Может быть, это было как-то связанно с самим место. Что-то вроде кары за прелюбодеяние. Он упёрся спиной о стену. Какая-то глупость, но тогда он мог погибнуть, просто соврав, что он егерь.
- Вы, я так понимаю, женаты не были? Что делала пред смертью девушка, распятая на улице?
- Но на улице нет распятой девушки! - Взвизгнула Татьяна, а Рузанна зарыдала, зажимая рот руками.
Уилл оттолкнулся от стены, прошел по коридору и открыл дверь, которая выходила на нужную сторону деревушки. Креста с девушкой, действительно, больше не было на месте. Не было видно даже красных пятне на снегу. Татьяна вышла в коридор за ним. Уилл спросил, не оборачиваясь.
- Кто-нибудь хоть примерно может мне объяснить, что происходит? Когда и почему это началось? Почему вы думаете, что вас спасёт именно егерь?
- Когда сюда ехали, Гарик рассказывал, что типа тут древнее зло живет и его егерь охраняет, - глухо ответила Татьяна. - Чтобы не вышло. Но ведь этого не бывает!
Эта Белозёрова могла быть полезной, когда переставала реветь. Нужно было не отпускать её из поля зрения. Уилл вздохнул, стараясь говорить спокойно.
- Что ещё он говорил? Может быть, что-то о том как вернуть это зло в заточение или где найти егеря? Или вообще, как это зло выглядит?
- Да откуда ему это знать? - удивилась девушка. - Он типа поржать, нас пугал.
Судя по всему, нужно было идти к пирамиде - если что-то в деревне и выглядело, как место заточения древнего зла, то это была именно она. Услышь он про зло и егеря минут двадцать, ни за что бы не поверил, но иначе было непонятно, как исчез крест. Уилл вздохнул, осматривая девушку.
- Тебе бы переодеться и обуться, а то простынешь. Здесь есть где достать одежду и обувь?
- Ты дебил? - Девушка воззрилась на него с удивлением. - Да я отсюда голышом уйду, только уйти бы! Нахер еще одежду искать, если пора выбираться?
Уилл пожал плечами.
- Ты говоришь так, как будто знаешь где выход. Ну, просвети меня. - Он сам собирался идти к пирамиде, но до неё было три часа пути по снегу.
- Ты егерь, ты и веди к выходу, - истерично выкрикнула девушка, - делай хоть что-то!
- Я иду к пирамиде. Туда три часа пути пешком, хочешь - иди босяком, хочешь - оставайся тут. Дело твоё. - Уилл пошел назад по коридору, потирая глаза. Хотелось есть и спать, он совсем не представлял, где мог быть выход. И что важнее - в месте, куда он попал, явно не было Алетты.
В комнате на полу, прямо под распятым лежала мёртвая Рузанна. На горле у девушки остались следы удушья, глаза выходили из орбит. Уилл резко обернулся, но Татьяны в коридоре уже не было. Он быстро вышел на улицу. Оставленные девушкой на снегу следы вели куда-то в сторону холмов, но уже темнело и через пару минут без факела он бы их уже не разглядел. Уилл, тяжело протопав по дощатому полу, открыл вторую дверь. Нужно было найти что-нибудь горящее. С улицы всё сильнее тянуло холодом, угли в камине тлели, испуская последний свет, так что в комнате за его спиной быстро темнело. Теперь Уилл как-то остро ощутил, что он один. Может из-за темноты, может из-за двух свежих трупов за спиной, может от мысли что он стоит один в каком-то домике, а вокруг снежная ночная долина, с кучей полубезумных от страха людей и чем-то, что их убивает, но стало жутко. Когда он пригляделся, оказалась что комната перед его глазами раздваивается. На изображение такой же богато украшенной комнатушки налаживалась картинка старого, дряхлого сарая, с кучей опарышей на полу. Уилл подвинул ногой гнилой мусор, толкнул стул. Выходило, что он как будто был в двух комнатах одновременно. Теперь в голове была полная мешанина. Ничего не было понятно. Может, он всё-таки был этим самым егерем и должен был как-то спасти девушек, может ещё что-то. Уилл разломал несколько стульев на факелы, замотал обломки в одеяло, которое одновременно выглядело как гнилая стружка. От накладывающихся друг на другу изображений начинала болеть голова. Уилл взял одеяло под мышку, зажег один из факелов в камине и вышел на улицу.
Нечёткие следы Татьяны гуськом уходили в темноту. Вьюга била в лицо, пыталась сбить с факела пламя. Уилл упорно делал шаг за шагом, удивляясь, как девушка смогла убежать даже на такое расстояние. Через несколько минут он окончательно потерял направление. Вьюга занесла следы, оставив его в густой темноте с хлипким, едва дающим свет огоньком. Где-то впереди послышались шаги, Уилл пригляделся и увидел шагающего ему на встречу Гарика. Парень выглядел потаскано, но улыбался. По снегу за ним волочились висящие из живота кишки. Уилл остановился, глядя в глаза живому трупу. Вокруг не было видно ничего. Ни одного огонька из окон домов, ни горы, ни холмов, ни леса. Только темнота, и вылетающие из неё колючие снежинки.
- Куда идёшь?
Неожиданно Гарик с мерзким хлюпающим звуком прыгнул на него. В прыжке изо рта покойника вывалился весь в язвах фиолетовый язык. Уилл едва успел увернуться, чуть не упав в снег. Живой мертвец прытко развернулся на снегу и опять прыгнул. Уилл попытался воткнуть факел в ему рот, но промахнулся, попова в лицо. Силой заставил огонь вспыхнуть сильнее, и лицо распятого занялось, как будто было сделано из соломы. Но даже обгорая до костей, Гарик впечатал Уилл в холодный снег, пытаясь задушить. Вьюга хватала с обгорающего лица кусочки пламени и кидала их на снег. Уилл схватился руками за запястья мертвеца и упёрся ногами ему в грудь. Казалось, что у него сейчас лопнет кожа на шее. Он попробовал сделать так, чтобы у Гарика порвались сухожилия, но сила провалилась, не вызвав эффекта. Он попытался оттолкнуть труп ногами, но гад только грустно засмеялся, вцепившись в, чудом подставленную перед горлом, руку. Уилл начинал паниковать. Не хватало воздуха. Поле зрения сузилось, почернев по краям. Он ударил в горящие шейные позвонки, но только ободрал кожу с пальцев. Сильнее упёрся ногами в грудь трупа и перекинул его через себя. Мёртвая хватка сорвалась с горла и Уилл хрипло вдохнул. Дышать было больно, как будто в горло и на шею налили кипятка. Он быстро перевернулся, готовясь отбиваться дальше, но Гарик отполз куда-то во тьму и затих.
Уилл поднялся, кашляя. Было такое чувство, будто он сейчас выплюнет гортань. Он бы сейчас, наверное, согласился отдать пару лет жизни какой-нибудь вселенской силе, чтобы выбраться из снежной долины. Но вселенская сила, наверняка, была не дура, и прекрасно понимала, что такими темпами жить ему осталось далек не пару, и даже не лет. Уилл поднял с земли едва тлеющий факел и лёгким потоком силы снова разжег пламя. Из темноты в любую секунду мог выползти Гарик.

Через пару секунд послышался шорох и хлюпанье - Гарик повернул куда-то всторону. Уилл седлал пару шагов и смог разобрать на снегу неестественно длинные следы ног и рук. Кроме них в темноте и вьюге не было видно совсем ничего, так что всё что оставалось - это идти по следам мертвеца, надеясь, что тот выведет его к домам. Уилл пошел вперёд, вслушиваясь во вьюгу. Иди он так три часа, наверное начала бы заикаться - шум собственных шагов и завывания ветра постоянно создавали впечатление, что он не услышал чего-то ещё. Факел постоянно норовил потухнуть, и если бы не магия, точно бы потух. Вскоре впереди показались очертания домика и навеса. Зайдя под дощатый навес, Уилл повёл оклемавшимся под крышей факелом, и подняв его вверх застыл. Вверху, прибитая спиной и руками к брёвнам навеса, висела мёртвая Татьяна. Волосы и внутренности девушки свисали вниз, и слегка покачивались при каждом завывании бури. Не сказать, чтобы при виде мёртвой девушки он почувствовал что-то новое. Слишком часто в последнее время он видел мёртвых девушек. Но, наверное из-за того, что сказал Макс о похожести Алетты и Татьяны, хотя девушки были совсем непохожи, было немного хуже. Следов мертвеца нигде не было, они удачно исчезали прямо перед домом, так как будто его специально сюда вывели и теперь на время оставили. Уилл пригляделся к двери. Она двоилась, напоминая одновременно обычную дверь и вход в заброшенную мазанку. Он достал нож, держа его так, чтобы лезвие не бросалось в глаза и вошел внутрь. Там, кроме четырёх очагов по разным сторонам мазанки, совсем ничего не было. Очаги никак не соотносились ни с пирамидой, ни со сторонами света. Уилл потёр глаза. Он сейчас поспорил бы на немалые деньги, что когда он выйдет на улицу, Татьяны на прошлом месте уже не будет.
Он уставал, хотел спать. И это было плохо, это значило, что нужно было выбраться до того, как он начнёт валиться с ног. Потому что засыпать в таком месте было равносильно самоубийству. Уилл вышел на улицу, освящая себе дорогу факелом. Странно, что никого не убили прямо на его глазах. Татьяны на месте не было. Уилл вдохнул морозный воздух с привкусом горящей в его руке доски. Интересно, кроме него, остался ещё хоть кто-то живой? Встречи с двумя Гариками Уилл бы не пережил. Пирамиды, к которой он хотел идти днём уже не было видно. Да и пойди он сразу, всё равно бы не дошел - слишком быстро темнело. Раз выходило, что он был егерем, а ничего другого в голову не шло, нужно было что-то с этим делать. Уилл попытался вспомнить как выглядело здание, в которое он постучался в самом начале. Вспомнить в мельчайших подробностях, вместе с плачущим на кухне Максом. Он прогнал картинку перед мысленным взором, попытался сосредоточиться на получившемся образе и пошел вперёд. Кто знает, может быть, егерь в этой долине был устроен примерно так же, как тропинки фэа.
Через пару минут Уилл вышел к зданию, но не сказать, чтобы это была какая-то особая сила. Скорее, он просто смог сориентироваться среди домов. Внутри уже не было и намёка на веселье. В комнате осталась одна одетая в нормальное платье девушка. Та самая, которая до этого протянула ему напиток. Кресло было повёрнуто к камину, а девушка дрожала, подобрав под себя ноги. Уилл чувствовал себя тошно. Создавалось провокационное и явно папистское ощущение, что во всех смертях был виноват он. Уилл подтащил одно из кресел к камину. В почти полной тишине комнаты, когда только изредка потрескивал камин, каждый шаг был громким. Уже какой раз он чувствовал себя виноватым в чужих смертях, это при том, что он никогда не брал на себя ответственность за чужие жизни. А вообще, вопрос решался легко - если бы он не выбрался из деревни живым, об ответственности не было бы и речи. С мёртвого никакого спросу нет. Уилл сел в кресло. Даже при том, что это могло стоить ему жизни, очень захотелось заснуть.
- Ты не знаешь, больше никто не выжил? Макс там.
- Не знаю, - всхлипнула девушка. - Мне страшно!
- Нормальная реакция, когда все вокруг умирают. - Уилл запрокинул голову на спинку кресла. - Причём от силы, которой просто не видно и не слышно. По крайней мере услышать и увидеть её не могу я. - Он убрал голову со спинки и уставился на девушку. Интересно, если бы он просидел так до утра, а потом бы потащил её с собой до пирамиды, девка бы выжила? - Ты видела как кого-нибудь убили?
- Они просто уходят... В туалет или за едой. А потом возвращаются. Мёртвые, - девушка дёрнула плечами. - Я с трудом убежала от Рузанны. Ей кто-то оторвал ухо, а кишки вытащил через задницу!
- Вообще, интересный вопрос, насколько девка без уха захочет трахаться. Ты видела хоть раз, чтобы часть тела человека, который ещё не погиб, валялась где-нибудь и одновременно была на месте. То-есть у того, кто ещё не погиб? - Уилл не сводил взгляда с девушки.
Та съежилась и расплакалась.
- Я ничего не знаю! Что пристал ко мне? Кто ты вообще? Мент?
- Нет. - Вздохнул Уилл. - Мент - это отец Татьяны. Я правильно понимаю, что умирали только те, кто оставались одни? Трудно поверить что при этом вы не додумались бы ходить парами.
- Я ничего не знаю, - билась в истерике девушка, - ничего!
Уилл на минуту замолчал. Может, для цинизма время было не лучшим. Или он просто так справлялся с собственными нервами? Нужно было понимать, что если ситуация вгоняла в отчаяние его, то видевшая всё с самого начала женщина, просто сходила с ума. Уилл так и не знал, хотел он просто узнать, что-то полезное, или помочь. Насколько вообще стоило брать на себя ответственность за чью-то жизнь, когда он даже не понимал от чего люди умирали. Уилл протянул девушке полупустую флягу с бренди. Приличную часть он выхлебал ещё по дороге от лагеря с солдатами-людоедами, но молодой женщине бы хватило.
- Не хочешь выпить? Может, полегчает. По крайней мере, ты сейчас не сидишь совсем одна.
- Иди в жопу, придурок! - отозвалась та.
Уилл пожал плечами, чувствуя резки укол раздражения.
- Знаешь, у вас, россиян, очень однообразный выбор слов и очень фаталистичное отношение к жизни. Ну, дело твоё. - Он достал меч, взяв его за остриё у самой рукояти. В конце концов ему было чем заняться и без этих уговоров.
Уилл вышел, прошел по коридоры, открыл дверь кухни и обнаружил что Макса там уже не было. Он прошел через комнату и открыл дверь на улицу, снаружи было так неестественно темно, что он бы не разглядел следов на снегу, даже если бы они были. Холод с улицы ударил в лицо и Уилл закрыл дверью. То, что он оставил женщину, показывало что он нервничал. Сказывалась усталость, и то, что он так ничего и не понимал. Уилл закрыл дверь плотнее. Снаружи бродили живые мертвецы, а из-за того, что он оставил девушку, теперь они могли бродить и внутри. Это была ошибка, стоило потащить её с собой, хотя бы для того, чтобы избежать ещё одной схватки. Не говоря уже о потенциальном спасении жизни, в которое Уилл не верил. Судя по всему, он был не в состоянии спасти самого себя. Уилл быстро пошел обратно по коридору, по дороге остановился у единственной каморки. Каморка была последней комнатой в здании.
Уилл открыл маленькую дверь и ему сразу плюнули в лицо. Судя по тому, что жижу тут же захотелось слизать, это было что-то вроде переваренных костей. Свет плохо проникал в каморку, но даже так было видно, что никого внутри не было. Тварь могла быть на потолке. Уилл левой рукой пустил туда несколько больших языков пламени, те на один вдох осветили комнату, ударились о стены и погасли. Никаких звуков, ни запаха обгорелой плоти в воздухе не появилось. Он сделал пол шага в каморку, так чтобы за ним не могла захлопнуться дверь. Внутри никого не было. Враг не мог изменить цвет и слиться со стеной, из каморки не было других выходов. Это могло быть то, что убивало людей. Уилл не мог представить, как это что-то умудрялось распинать людей на крестах, но оно было невидимым. Так что "это" хотя бы походило на убийцу. Он захлопнул дверь и бегом вернулся в комнату с камином. Живая девушка испуганно уставилась на него. Уилл облегчённо выдохнул и вытер рукавом лицо.
- Притворяться покойником и пугать тебя не стану. Как по мне, с нас обоих этой херни хватит на пол жизни вперёд.
- Хватит-хватит, - охотно согласились голосом Макса за спиной. - Хватит-хватит.
Девушка сдавленно пискнула и горло ей смяла невидимая рука.
Голос звучал как будто ото всюду одновременно. Уилл рванулся к девушке, и не наткнувшись ни на какое сопротивление сшиб её на пол, попытавшись при этом не убить. План заключался в том, чтобы после этого обдать всю комнату пламенем и так хотя бы отпугнуть противника, но сделать это он не успел. Девушка хрипнула. Сверху послышался смех и Уилла рывком за пояс вышвырнуло обратно в коридор. Он бросил быстрый взгляд назад, но там ожидаемо никого не было, поднялся и опять побежал к девушке, обжигая стены огнём. Стены обуглились, но не загорелись. Россиянка истошно закричала, и картина пред его глазами неожиданно скололась. Одновременно с комнатой Уилл увидел развалины, душащего и трахающего девку Макса. Картина тут же пропала. Уилл, чуть не подскользнувшись от неожиданности, всё-таки добежал до девушки и стал тянуть её на улицу. Он не понимал, как можно было переключиться между измерениями, но первым делом нужно было вытащить девку. Невидимый и неуязвимый Макс вцепился ему в волосы.
Уилл попытался достать из-за голенища нож, за что тут же получил в пах ногой, чудом не выпустил Макса, всё-таки достал клинок и ударил. На пол прыснула тёмная кровь. Наверное, он попал в печень. Макс рассмеялся, так как будто тыкали в него зубочисткой, а не ножом. Уилл занёс руку, чтобы ударить ещё раз, но противник исчез прямо у него из руки.
Ещё секунду было слышно только собственное тяжелое дыхание, но ожидаемой атаки не последовало. Макс просто испарился, и судя по смеху, собирался вернуться потом. Уилл обратил внимание на лежащую без сознание девушку. По крайней мере она была жива. Он с трудом поднялся. Видимо, Макс мог проваливаться в другое измерение полностью и тогда его невозможно было достать. Надеяться, на то, что получится выследить маньяка по следам или каплям крови тоже не приходилось. В комнате, где задушили Рузанну никаких следов на крови не было. После драки болело всё тело. Уилл вернул клинок за голенище другой ноги, на случай если во время боя Макс захочет его вытащить, взвалил россиянку на спину и пошел по коридору.
Ни в коридоре, ни на кухне следов крови не было. Вещи лежали в тех же местал, что и до этого. Уилл надеялся, что после ранения Макс будет выпадать в реальность, но видимо, для этого тот, по крайней мере, потерял слишком мало крови. На улице стало ещё темнее, за дверью как будто была толща чернил, в которой просто не могло всплыть солнце. Уилл сделал волокуши, и несколько факелов. Оставалось надеяться, что он сумеет отбиться от очередного мертвяка и не упасть без сил прямо в снегу.
Уилл шагал в почти полной темноте, через непрекрощающийся снег. Как, пытаясь вернуть жену, он вообще оказался в таком месте? Зачем тащил за собой девку, и главное - какого хрена она была такой тяжелой? Голова, в тех местах где Макс выдернул из неё волосы, болела и Уилл жалел что не успел ударить ножом ещё хотя бы пару раз. Через несколько минут впереди показались два силуэта. Это были Гарик и Рузанна. Девушка кокетливо глядела на Уилла, покручивая в воздухе собственные кишки. Уилл корил себя за то, что не сжег тела. Эмоции Гарика понять было невозможно, потому что вместо лица у того был обгоревший череп. Ситуация напоминала странную парудию на дуэль из какого-нибудь романа. Уилл резко метнул в Руззану сгусток огня, попав, как и хотел, прямо в корпус. Девушка вспыхнула, забив руками по телу, но огонь к ней как будто прилип. Гарик тут же прыгнул к нему. Уилл, даже ожидая атаки, не смог увернуться и они оба свалились в снег.
- Иди к нам, егерь, - прошипел Гарик, облизывая шею Уилла шершавым, вонючим языком. - Так приятно, так свободно...
- Как ты нахер вообще разговариваешь? - Уилл упёрся рукой в грудь Гарика и поджег его в упор, чувствуя как пламя облизывает его самого. Мертвец успел несколько раз больно укусить, но Уилл упёрся ногами в корпус и откинул пылающий тру в сторону. В воздухе воняло горелым мясом, снег бил в лицо. Он с трудом поднялся, сбрасывая с себя на землю лоскутки огня.
- Так вы мне осточертели, что уже не жалко и себя обжечь. - Рузанна уже догорела, Гарик метался в снегу ещё с минуту. Уилл молча смотрел как догорает труп, в душе понимая что Гарик не виноват, но всё равно чувствуя какое-то удовлетворение. Наверное, это всё-таки можно было назвать избавлением от страданий. По крайней мере он избавил себя, от новых укусов и ссадин.
Неожиданно сильно захотелось погрызть обгорелые кости обоих трупов. Это, видимо, была смола.
- Не, брат. Я сам голодный, но это жрать не будем. Выберемся, найдём коровьи кости. - В последнее время симбиот уже не казался какой-то карой небесной. Проблем хватало и без него, так что проще было смириться. Тем более, без смолы Уилл бы помер ещё на мельнице. Неожиданно очнулась девка, и перевязанная так и попыталась куда-то уползти. Хорошо было бы, не сойди она с ума. Уилл стал у беглянки на пути.
- Ты куда?
- Я домой хочу! - Провыла та. - Ты точно егерь, да? Я никогда не видела, чтобы люди огнем кидались, только в "Аватаре"! Ты чёртов Зуко?
- Я рад, что ты в здравом уме. Вроде бы. С вами - россиянами тут никогда наверняка не скажешь. Я пытаюсь найти выход. - Уилл закатил глаза. - Если это сакральная фраза и она так важна, то да я егерь и я попытаюсь вернуть тебя домой. По крайней мере, пока мне это по пути. Идти можешь? - Последнее, чем ему хотелось заниматься - это отправлять домой кого-то, кроме себя и Алетты, но драться с трупом было и того хуже.
- Пойдем, - мгновенно перестала рыдать та. - Домой! А ты все-таки трахнул Катару?
- Не припоминаю за собой такого. - Уилл поджег один факел от другого и протянул его девушке. Обувь у той была странная - что-то вроде белых башмаков из кожи, но по крайней мере она не ходила по снегу босиком. - Эти мертвецы хорошо горят, в крайнем случае, попробуй поджечь. Меня зовут Уиллом, а тебя?
- Меня зовут Активиа Отданон, - торжественно провозгласила девушка. - Из рода гордых горцев Отданонов! Круто, я попаданка!
Уилл в сложившейся ситуации видел мало весёлого, но по крайней мере девушка не думало об изнасиловании и не дрожала от страха. - Что-то мне подсказывает, что имя не настоящее, ну да бог с тобой. По крайней мере, с тем, что ты попала, не поспоришь. Слушай, ты знала Макса и до этого? Может быть, он чем-то выделялся?
- Нет. Он нас тут уже встречал. Он друга Гарика, ой, герцога Доширака! Слушай, егерь, отдай свою куртку? Мне холодно. Активиа поежилась.
Уилл отдал Активии факел и снял оверкот. "Если простыну и умру, попаду в рай за доброту". Он обменял оверкот на факел. Кажется, прозвища, которые придумывала Активия, были чем-то кроме "Барабаки Антония-Валерия". По крайней мере они так звучали.
- С такими друзьями и врагов не надо. Он не говорил ничего странного про пирамиду, егеря или домик егеря?
- Ничего! - Радостно ответила девушка, кутаясь в оверкот и с изумлением рассматривая ткань. - Это что, настоящая шерсть?
- Ну а из какой ему ещё быть? Для меня твоя одежда тоже выглядит странно. Особенно башмаки. - Было несовсем понятно, куда они шли. Ну, видимо к выходу, где Уилл смог бы отправить Активию домой и вернуть себе свой оверкот из настоящей шерсти. Потому что без него было холодно. - Кстати, я ищу девушку по имени Алетта. Светлые волосы, голубые глаза. Характер почти такой же скверный как у меня. Платье той же тематики, что и у Рузанны с Татьяной. Не видела её?
- Ты странный какой-то, егерь, - задумчиво сообщила ему Активиа, - говоришь "тематика", как мой брат, а сам при этом не понимаешь, из какой ткани может быть куртка. Ты тоже попаданец? Из какого года? Небось, из двухтысячных, там все странные были.
Через несколько минут безрезультатного блуждания, Уилл ощутил давящий массив пирамиды и повёл Активию в его сторону. Макс говорил что-то о спуске, стоило проверить на себе, возвращало ли оттуда обратно к зданиям.
- Хм, если ты даже не из двухтысячных, то разброс у нас немалый. Я из Англии тысяча пятьсот тридцать пятого года, если ты считаешь от Рождества Христова. Но, раз в вашем мире метание огня - это что-то необычное, то мы не просто из разных временных периодов. У вас в мире был Генрих Восьмой?
- Откуда же мне знать? Я учусь в МГИМО на дипломата, а не на историка! Это вообще кто - Генрих Восьмой?
Уиллу оставалось посочувствовать российской дипломатии и её будущему. МГИМО - вообще звучало страшно. Он пожал плечами.
- Король Англии. Ну хоть Англия в вашем мире есть?
Ответить Активия не успела. Из темноты, прямо Уиллу на спину, выпрыгнула Татьяна. Девка тяжело ударилась о него, вцепившись в одежду и кожу когтями. Уилл закрыл заднюю сторону шеи левой рукой, а правой попытался поджечь туловище мертвячки. Слабый, неподготовленный огонь просто скользнул по мёртвому телу, а Татьяна перебросила через его голову кишку и стала душить. При всём этом Уилл даже не упал, так и оставаясь на ногах. Обе руки у Татьяны были заняты кишкой, так что Уилл схватил мёртвую женщину за плечи и перебросил через себя в снег. Татьяна тут же вскочила, и побежала в сторону Активии, та испуганно завизжала и понеслась куда-то вперёд, Татьяна развернулась к нему, и в эту же секунду Уилл метнул в неё плотный сгусток огня. Покойница вспыхнула как факел. Активия не останавливалась, при этом визжа как маленький поросенок. Уилл, тяжело дыша, быстрым шагом пошел за девушкой. Нельзя было терять её из виду.
- Активия! - Гарик говорил о каком-то блаженстве, может быть, ожившие мертвецы всё время чувствовали экстаз и смерть от огня для них была не такой болезненной, как для живых. По крайней мере, горели они быстро. Через секунду на секунду исчезла в темноте и тут же показалась снова. Теперь она уже бежала в сторону Уилла, раскинув руки для объятий.
- Мой герой, - верещала Активиа, - мой принц! Ты в своём мире ведь принц? Герцог? О, ты - король! Элрик из Мельнибоне!
- Ага, ага, а теперь идём дальше. - Уилл аккуратно отцепил от себя девушку.
- Значит, я теперь буду королевой Англии, - мечтательно заключила та, приникая еще плотнее. - Как Елизавета Вторая. Ты ведь женишься на мне?
- Я уже женат, так что стандартной истории из романа не выйдет. Ладно, ты конечно тёплая, но идём дальше, пока на нас ещё кто-нибудь не выскочил. - Уилл пошел вперёд, потащив девушку за руку. Неужели могло дойти до того, чтобы на престол взошла дочь Генриха. Это сулило или раннюю смерть монарха или какую-нибудь междоусобицу. В общем, ничего хорошего, тем более для комиссара. Особенно, если на трон Елизавета взойдёт ещё ребёнком. - Хм, королева Англии... Может ты помнишь, когда правила Елизавета Первая?
- Я на дипломата учусь, - напомнила ему девушка. - Не знаю. Наверное, перед Елизаветой Второй. Только не понимаю, зачем ты женился. Я - лучше. Твоя жена читала "Камасутру"?
Уилл пожал плечами.
- Не знаю, а что такое "Камасутра"? - Каких-то больших недостатков в Алетте Уилл не видел, скорее, он вёл себя как придурок. Например, когда поверил слухам. Хотя, при всё этом, в последнее время чувство было такое, будто он стал монахом. И почему девки так не липли к нему до свадьбы?
- Это о том, как заниматься сексом. Ну, - Активиа задумалась, - о плотской любви, если по-твоему. Я такое умею...

Они совсем приблизились к пирамиде и впереди уже были видны черепа и стекающие по ступенькам ручейки крови. Место, явно, претендовало на то, что бы быть центром всей долины. Стало не по себе, появилось острое чувство незащищённости. Уилл достал из-за голенища нож, вслушиваясь в землю под ногами.
- Хм, надо отдать тебе должное, ты умеешь себе зарекомендовать. Но, как не прискорбно, брак - это дело святое. - Не сказать, чтобы ему нравились открыто распутные женщины.
Они пошли вверх по скользким ступенькам. Уилл, достаточно быстро, окончательно замёрз и устал. Пирамида, явно, была рассчитана не на зимнее время. Она, судя по всему, была для жертвоприношения, а с такими скользкими ступеньками и жертва и приносящие её рисковали оказаться в самом низу с переломанными шеями. Его не покидало чувство, что он ведёт Активию не туда. Заводит её в самое опасное место, как овцу на убой, но при этом оставить девушку внизу было ещё не хуже. А он должен был найти выход, пока ещё мог ходить. Смешно, разговаривая с Максом Уилл хотел дать тому совет, пробовать выбраться пока есть силы. Как оказалось, на практике всё было не так просто. А Максу, сволочная его душа, оно вообще было не нужно.
Макс сидел на одной из ступенек вверху и задумчиво ел икру. Выражение лица у него было точно таким же, как когда они встретились. Выглядело так, как будто он сейчас снова переживал спокойную стадию своего безумия. Следовало ли сразу попытаться его убить? Может, сначала нужно было поговорить и узнать что-то ещё? Но так он рисковал устроить драку на скользких ступеньках. Уилл почувствовал себя уставшим и растерянным, зразу за этим пришло короткое чувство уверенности. Он резко дернул рукой назад, превращая ступеньки под Максом и с пол десятка ступенек снизу от него в косую плоскость. И он и Активия стояли в стороне от линии, по которой должен был свалиться Макс.
Россиянин только сделал ещё более скучающее выражение лица, оставшись сидеть на месте. Уиллу от досады захотелось что-нибудь пнуть, но из пинаемого поблизости была только Активия. Значит, перемещаясь между пространствами, тот мог выбирать между физическим присутствием и внешней видимостью. Сейчас, приглядевшись, Уилл заметил, что на одежде Макса совсем не было крови. Если подумать, после стольких убийств, он должен был быть измазан в крови ещё при их первой встрече. Это значило, что явление было ещё более сложным и непонятным. Уилл вздохнул.
- Я вижу ты совсем заскучал. Скажи, а что лежит вверху на алтаре?
- Ты лежишь, - равнодушно ответил Макс. - Отдавший своё сердце черному солнцу
Захотелось быстро подняться на ступеньках и посмотреть на алтарь. Уиллу почему-то поверилось, что там действительно могла желать его точная копия. Его же труп со вспоротой грудью и запрокинутой головой. Но больше всего это было похоже на угрозу. Уилл криво улыбнулся.
- И зачем бы мне это понадобилось?
- А тебе? Любопытно, сможешь ли ты найти хотя бы себя.
Макс протянул руку, и на груди Уилла начало расплываться кровавое пятно. Россиянин улыбнулся и споро, будто всю жизнь занимался этим, побежал наверх.
Уилл схватился рукой за грудь, но рука провалилась в кровавую дыру. Его что, убили? Никакой боли не было, но может так и бывало перед смертью. Он где-то слышал, что иногда перед смертью человек даже испытывает экстаз. С секунду Уилл ждал, что упадёт и покатится вниз по ступенькам. Он не слышал ударов собственного сердца, у него в груди была реальная дыра. Вся одежда была в крови, кровь капала на сапоги и ступеньки. Как вообще можно было так убить? Это было нечестно. Если уж и умирать, то от ножа, имея хоть какие-то шансы. Не от простого движения руки. Но он не падал, он был жив. Накатила злость. В первую очередь потому, что он ничего не понимал. Ни смысла пирамиды, ни того, почему ему вырвали сердце. Он пошел вверх, уверенно, ступенька за ступенькой.
Наверху пирамиды была площадка сорок на восемьдесят шагов с большим алтарём по середине. На алтаре лежал сладко спящий Дик Фицалан. Перед алтарём с занесённым каменным клинком стоял Макс. Макс был в мантии с рунами, в таких же рунах был весь алтарь. Было очень холодно. Уилл топнул ногой по замёрзшему камню, искривил вибрацию и попробовал метнуть в Макса камень. Метнуть так, чтобы тому прошибло грудь навылет, но его команду как будто остановились. Чувство было такое, как будто он попробовал бросить камень рукой, но кто-то очень сильный схватил его за запястье. Уилл побежал вперёд, готовясь метнуть в Макса огонь, если тот попробует ударить. Что происходило? Был Дик реальным или это просто был образ из его памяти. Тогда намного очевиднее было бы увидеть на алтаре Алетту.
- На, - Макс вложил нож в руку Уилла, будто ничего иного сделать не мог. - Убей его.
Дик дышал, подойдя ближе он мог сказать это наверняка. Шрам на шее был точно таким же, как когда он видел Фицалана в последний раз. Уилл одной рукой отодвинул рукав Дика, не переставая следить за Максом. Вместо татуировок на руке были недавно зажившие рубцы. Он ничего не понимал. Это мог быть Дик, но в целом всё это было полной чертовщиной.
- Хм... - Уилл отпустил рукав и посмотрел в глаза Максу, готовясь ударить того ножом. - Может тебе ещё аллеманду станцевать? Назови хоть одну причину не вспороть тебе брюхо прямо сейчас.
- Назови хоть одну причину, чтобы не убить его, - Макс кивнул на Фицалана, слабо улыбавшегося во сне.
Внешностью Макс немного напоминал Кромвеля. Видимо, это были общие черты, склонных к массовым убийствам людей. Ужасная ситуация, которой никогда не должно было быть. Холодно, в руке у него каменный нож, который, кажется, ещё немного и примерзнет к коже. Ветер бьёт так, что можно упасть. Напротив стоит совершенно безумный Макс. Между ними лежит спящий Фицалан. И ничего не понятно. Пройдёт ли нож насквозь, когда он ударит Макса? Что будет с дырой в его собственной груди? Что всё это значит? Но ему нужно что-то сделать, нельзя не делать ничего, иначе всё это не закончится. Вспомнился тот день, когда он убил главу города. Бездумно, механически. Как будто проткнул кусок мяса вертелом. Было бы легче проткнуть Макса, когда они пытались задушить друг друга на полу. Уилл стиснул зубы. Он провёл языком по передним зубам, не переставая смотреть на Макса. Он просто не мог убить этого сына шлюхи, пока не понимал что происходит.
- Он мой сюзерен. Теперь твоя очередь - причина не убивать тебя?
- Тебе наплевать на это, - удивился Макс. - Тебе на всё наплевать, о бездушная деревянная куколка. Так забери его сердце себе и, быть может, у тебя появятся чувства.
- Хреновая причина, мои соболезнования. - Уилл ударил каменным ножом Максу под ребро. Из раны хлынула чёрная гнилая жижа. Уилл прыгнул через камень, оттолкнувшись от него ногой и сшиб Макса на землю, больно ударившись коленями. Вторым клинком в размаха ударил прямо в глаз.
Макс дико рассмеялся и начал рассыпаться на маленькие кубики. Следом за ним медленно посыпалась пирамида и весь мир - белая долина до самого горизонта и небо. Голубые кубики, похожие на подкрашенный лёд посыпались прямо на землю. Уилл быстро обернулся к Активии, и в этот же момент, перескочив через алтарь, девушка с визгом упала на него. Дик, ангельски улыбаясь, полетел вверх к райскому сиянию. Сапогом до него Уилл бы уже не докинул.
Пред глазами всё поплыло. Было похоже на то, что он опять надышался спор. Откуда-то появились зелёные искры и сразу шесть Активий, танцуя и улыбаясь, предлагали ему купить Активию - какую-то бело-зелёную коробочку. В ушах играла странная музыка.
Уилл открыл глаза. Вверху лениво плыли тяжелые тёмные тучи. Всё тело болело, и кажется он лежал на том же мосту. Каменного клинка в руке уже не было, рядом прижимаясь к нему, лежала Активия. Часть обзора заслоняла голова Ниса.
- А ничего такая у тебя леди. Только одета странно, ну да кто в Ши одевается, как в большом мире? Домой, значит, идём?
Уилл потёр глаз рукой с ножом. Хотелось провалиться под землю, но он прекрасно понимал, что уж это-то ему обеспечат. Буквально в следующей же цитадели.
- Это не она, мы идём дальше.
- Ага, - Нис задумчиво почесал бороду, покосившись на Активию. - Это ты из каждого замка будешь по бабе притаскивать? Я столько не выпью, с этим... гаремом странствовать.
- Я - Активия Отданон, - вмешалась девушка, всем телом прижимаясь к Уиллу, - дочь Актимеля Отданона, и ты не смеешь называть меня бабой, грязный варвар!
Уилл поднялся, вернув нож за голенище. Этот нож ему нравился, пока что он был самой надёжной вещью в его жизни.
- В будущем буду осторожнее. - Он так и не понял, что это было и почему Активия не вернулась в свой мир, но девку нужно было оставить в ближайшем городе. В Англии она не прожила бы и дня, хотя бы из-за привычки называть себя королевой.

По дороге Уилл узнал у Ниса, что до следующей цитадели было пять дней пути, и что ничего похоже на женские монастыри в этой стране не было. Шли они по чему-то похожему на очень длинный канатный мост. Всю дорогу Активия ныла, постоянно вставляя в речь непонятные слова. У неё болели ноги, ей нужен был педикюр, шугаринг, джакузи, она хотела мяса, капучино и кольцо с рубином. Уилл чувствовал страшную усталость, так что просто не обращал на девку внимания. Алетты могло не быть и в следующей цитадели, и в цитадели, что будет за той. Конечно, если он до этого доживёт. Ну, по крайней мере пока что он был жив.

Джеймс Клайвелл

14 апреля 1535 г. Бермондси.

Дни тянулись медленно и странно. Мэри то спала спокойно, то снова цепенела, и Джеймс нетерпеливо поглядывал на небо, где неспешно округлялась Луна.
И ничего не оставалось, как только заняться делами городка.
Приглядывать одним глазом за приезжими - Джеймсу не нравились ни Вайтбрэд, ни его жена, ни дочь. Впрочем, баронет с дружком ему тоже по сердцу не пришлись, равно как и толпа других, желающих поселиться в Бермондси.
Бегать по тесным улочкам за воришками и даже случайно поймать осточертевшего мистера Джета, упорно жрущего чужих гусей.
Допрашивать сидящих в тюрьме и отдавать особо упёртых милейшей Анастасии Инхинн. Вместе с бутылкой ежевичного вина, отчего возникали опасения, что прекрасная палач сопьется.
Много писать и еще больше - упражняться с мечом и кинжалом, не позволяя телу обрасти дурным жирком.
Сокрушаться, что хвост не отрастает.
Ужинать дома, с каплей "Гранде дель Маре", бренчать на лютне, подпевая ей и прогоняя голосом тени, жадно глядящие на Мэри из углов.
И жать, ждать чёртова полнолуния, злясь от собственного бессилия.
В один из таких вечеров в дверь постучался Харза, в глазах которого плескалось почти жреческое безумие.
- Собирайтесь, - коротко велел он. - И приманку, то есть жену прихватите. Сдаётся мне, без неё никак.
Джеймс только кивнул, соглашаясь. Предвкушение погони, привкус чужой крови на языке вскипели в венах, приподнимая дыбом волоски в бороде, заставляя лихорадочно покусывать губы.

В Лондоне царил туман. Серый, сырой, он скрадывал шаги, жадно обгладывал дома, забивался в улочки, и всё казалось далёким. Надвигающиеся тучи предвещали грозу. Где-то вдали завыла собака - длинный тягучий жалобный вой, наполненный страхом. Ей ответила другая собака, затем третья, четвертая, наконец эти звуки слились в дикое бешеное завывание, исходившее, казалось, из каждой точки города. И казалось, что это - один из коридоров мрака, снова узкие ходы монастыря, в которых заточены души, мир в которых был слишком гнилым, чтобы они вознеслись или пали в преисподнюю. Ладошка Мэри была рукой призрака - белой, холодной, но жена уверенно следовала за Джеймсом, и серые стены нависали над нею, давя своей затхлостью.
Небо - потолок? - пахло отчаяньем и болью, давило мёртвой тишиной, осыпаясь под ноги чёрной пылью.
"Будто горели ангелы".
- Как вы обычно охотитесь, Харза?
Вопрос туманную пелену не разогнал, напротив - голос звучал глухо, как через подушку.
- Честно? Как Господь на макушку плюнет. Но еще рано, рано...
Харза говорил также, глуше, спокойно разглядывая закоулки, отфыркиваясь от пыли, будто она была обыденностью.
- Рано, - отстранённо согласилась Мэри, и шагнула в сторону, к одной из подворотен. - Всё - рано, и всё поздно, и всё - вовремя, когда стоишь под звёздами, глядя на луну. Луна и туман - почти факел и зеркала, верно? И туман гасит ветер.
Навстречу из белёсого марева выплыли две фигуры. Юнцы были одеты как на вечеринку, и улыбались так, словно их уже заждались - с томным предвкушением, глядя прямо перед собой и не обращая внимания ни на пепел, ни на Джеймса с Мэри и Харзой. Только каблуки ровно, одинаково стучали по мостовой.
Промедлив самую чуть, Джеймс пошел за ними, подчиняясь наитию. Судя по вдохновенному лицу Харзы, то же чутье вело и михаилита.
- Мэри, всё хорошо?
- Замечательно, - жена мечтательно огляделась, задержав взгляд на покатой крыше добротного двухэтажного особняка. - Мы идём в гору? Ты чувствуешь, как подрагивает влага под ногами. Как течёт чернота, которая суть время, суть общность, суть отсутствие цвета. Алые прожилки в тумане, голоса, которым так трудно не отвечать. Знаешь, их много. Если меня разделать на кусочки, то хватит ли?
Юнцы одновременно повернули в узкий проулок, где несмотря на сырость воняло отбросами. Их это, впрочем, не смущало. Поворот, другой. В окнах домов горел свет, но, как ни странно, оттуда не доносилось ни звука, словно все жители разом уснули.
- Шаг потише, - идущий позади Харза протиснулся вперёд. - Херь там.
- Погоди.

Джеймс уцепил его за локоть, разворачивая к себе. И снял с пояса веревку, накрепко привязывая запястье Мэри к своему. Город, всё же, принадлежал констеблям, а не туманной хери.
- Не спеши. Я знал этого человека, когда он был живым. Это - охотник, и вряд ли он перестал быть таковым после смерти. Подумай, есть ли там еще... херь? Где? Как много их? Можно ли вывести схему их расстановки?
- Я думал, ты - как все, - с уважением проговорил Харза, опасливо оглядываясь назад. - А ты, оказывается, и в самом деле... Я чую двух - то ли бабы, то ли мертвячки. И много-много хери вокруг. Схема? Думаю, её нет или не вижу. В любом случае, она на жопу похожа.
Тяжёлая клёпаная дверь позади скрипнула, отворяясь. На пороге стоял седой грузный мужчина в розовой ночной рубашке и таком же колпаке, глядя пустыми глазами на стену. Где-то дальше стукнули ставни, раздалось шарканье.
- Жопа - это та часть тела, которая сзади, - пояснила Мэри. - И только иногда - со всех сторон, как в загоне.
"Поговори еще, милорд".
Отвечал, без сомнения, Рочфорд. Вот только беседовать с ним становилось некогда.
Джеймс потянул из ножен кинжал, тоскливо предчувствуя дыбу и руки госпожи Инхинн - корона очень не любила, когда ее подданных убивали просто так. Даже если это делал констебль. Даже - защищаясь. Да и поди докажи, что защищался вот от этого толстяка в колпаке.
- Мэри, а куда тебе хочется сейчас пойти?
- Хочется. Мне хочется, - Мэри вздохнула, глядя на то, как следом за розовым мужчиной, переваливаясь, выходит вовсе необъятная женщина, телеса которой не скрывал даже широкий балахон. - Туда, где пролились чистота и невинность, где я поняла, как!.. Такое чувство, такая любовь... Я помню отпечаток лица в камнях мостовой, и не могу не думать, не встречать...
- Хорошо, - покладисто согласился Джеймс, - а где же Рочфорд тогда?
Идти на место убиения Фанни не хотелось. Но выбора, кажется, не было. Толпа глухо ворчала, оттесняя в улочку, клацала зубами и бросалась не хуже цепных собак, вынуждая вертеться, колоть и отбиваться. Джеймс мельком успел заметить, как на Харзу бросились сразу двое мертвенно-бледных девиц, как михаилит располовинил одну еще в полёте. Он даже успел уныло подумать, что на дыбе, должно быть, лежать очень неудобно, когда тебя на ней растягивают...

На камнях переулка Джеймс снова увидел эту тропу из черного пепла. Фанни, моложавая и даже красивая, шла по ней спотыкаясь и зябко ёжась. И хотелось окликнуть её, вернуть. Но горожане были против.
И когда тропа оказалась залита кровью, Фанни исчезла, оставив только сырую мглу и совсем уже отчаявшегося Джеймса.
"Я ведь тебя найду, милорд. И лучше сдохни сам".
В переулке на кинжал кинулась какая-то шлюха, под веселый смех из тумана. Мэри немедленно дёрнулась туда, но верёвка выдержала, а Джеймс добавил к списку убитых еще и потаскуху.
- Если умеешь смеяться, значит, умеешь и говорить. Хотя говорить и не интересно. Чего хочет твой хозяин?
- Её. Оставь мне, и можешь идти, куда пожелаешь, сладенький, - туман взвихрился, открыв тощую женщину, которой совершенно не шло белое платье. Она с улыбкой согнула палец, и рядом остановился ещё один сноходец: голый парень лет пятнадцати. - Как с ними интересно играть! Всегда мечтала о куклах.
- Я не сладенький. И тебе это платье не к лицу. Только и умеешь, что в куклы играть, потому что кому ты иначе понравишься? Неудивительно, что он мою жену хочет. Свои-то страшные, как смертный грех.
"Мистер Джеймс Клайвелл, вы не джентльмен!" - зазвучал в голове голос маменьки, и Джеймс с ним охотно согласился. Потому что если отдавать свою жену какой-то тощей метле в белом - джентльменство, то к дьяволу его.
- Да как ты!.. - женщина зашипела, обнажив иглы клыков, а потом внезапно ухмыльнулась, пристально глядя на Мэри. - Твоя? Нет. Наша. Ну, солнышко?..
Мэри отшатнулась, а потом медленно подняла ко рту руку. На рукаве серели пятна чьей-то крови. Вампирша оскалилась сильнее, скупо, не отводя взгляда, кивнула на голого парня.
- Или тебе этого вскрыть? Аж пышет.
- Маленькая, этот человек почти наверняка не мыл руки, ел всякую дрянь и если ты его попробуешь, то потом будешь мыть рот с мылом и пускать пузыри, как те крысы. И к тому же потеряешь материал для лабораторных исследований, - нежно, точно собирался целовать жену в полутьме алхимической каморки, проговорил Джеймс. - Хочешь, мы вот эту непотребную страшилу добудем? Представляешь, какие реактивы из нее можно получить?
"И джентльменом уже не стану, кажется".
- Хочу, - Мэри дёрганым движением убрала руку за спину. - Всё равно они никому не нужны. Всегда можно наделать новых. А как?
- Она сейчас сама придёт, маленькая. Потому что - такая же курица, как миссис Мерсер, мир её праху. Считает, что ты можешь быть чьей-то, будто Мэри Клайвелл - вещь. А её хозяин думает, что может быть сильнее нежности и дружбы, страсти и любви. Дура страшная и Рочфорд ей подстать.
Оставалось надеяться, что эти слова Мэри будет помнить и после того, как прекрасная Анастасия поднимет голову Джеймса на потеху толпе. И что сейчас они помогут удержать жену от желаний чёртова мёртвого виконта. Впрочем, вампиршу это окончательно разозлило.
"Спасибо, Задранец!"
Склочный напарник по арене в спарке ходил плохо, но помог вспомнить, каково это - закрывать кого-то собой. И теперь, облитый своей, вампирьей и кровью голого мальчика Джеймс благодарил упрямца, желавшего отомстить за брата.
- Держи, маленькая, - кинжал не слишком подходил для отпиливания головы, но если попасть между позвонками, дело шло быстрее и проще. И им так замечательно было выламывать клыки изо рта! - Ты найдешь им применение. Веди к этому надоедливому упырю. Ты ведь знаешь, где он?
- Где?.. - Мэри стиснула клыки в руке так, что побелели костяшки. - Упырь... да. Но я... мне нужно - каплю её крови. Всего одну. Маленькую. Чтобы знать то, что делили. Очень нужно.
- Нет уж. И без того потом на поклон в резиденцию ехать. Пожалуй, зубы я пока спрячу в сапог, хорошо?
С трудом разжав кулачок, Джеймс отобрал клыки и потащил жену подальше от вампирши. В конце концов, ему нравилась милая, нежная и очень умная Мэри, а не кровожадная почти упырица.

Мэри шла молча, глядя вперёд, спотыкаясь о выбоины в мостовой. Туман редел, расступался перед ногами, трогал сапоги белёсыми щупальцами. Из пелены выступил было полуодетый чернявый мужчина, взглянул на Джеймса и остановился, недоумённо хмурясь. Впереди слышались стоны. В них звучала не столько боль, сколько недоумение и обида.
"Сдаться будет лучше самому. Не так уж просто доказать случайность своего присутствия здесь, а добровольная выдача смягчает наказание".
Становилось тоскливо и страшно. Мэри вела его в оранжерею, а выходило - на эшафот. Люди всё еще кусались, получали кинжалом в бок, узнавали, и от этого хотелось выть. Никогда до этого Джеймс не чувствовал такой обречённости и такого стылого страха, убивающих разум.
Соображения хватило только на то, чтобы открепить брошь и зажать ее в кулаке - сгодится бить по несговорчивой вампирьей морде.
Мрачно, предвкушая собственное повешение, глядел Джеймс на оранжерею. Мэри дёрнула головой, с крыши донёсся резкий хлопок, и тут же слева пахнуло теплом.
- Привёл. Молодец. Идеальный муж: приводит жену к другому, а потом - вешаться, - Рочфорд говорил с ленцой, не скрывая удовольствия. С мертвенно бледного лица медленно сходили розоватые пятна. - Джентри, а джентльмен.
Джеймс, не размениваясь на слова, продемонстрировал средний палец. Причем, на той руке, к которой была привязана Мэри, так что получилось, будто жена одобрительно взмахивает.
- Перетопчешься. Лорд, а засранец.
- Какие аристократические манеры! - С восхищением протянул упырь. - Не родня Ричарду Фицалану?
- Потешил самолюбие? Думаешь, с богами сравнялся?
Было чертовски больно. Но не так, как на арене, когда в плоть врезалась грязная сталь и в раны набивался песок. Наверное, поэтому Джеймс и не упал оземь, лишь слегка сбилось дыхание.
- Наслаждаешься? Но ты - всего-то мертвяк. Добыча орденцев. Тысяча за голову, две за живого, чтобы в вивисектарии на части разобрать.
- Не сравнялся, потому что нет иных богов, кроме нас. Думаешь, твой тебя защитит? Думаешь, приползёт твоя орденская шавка, не уберёгшаяся даже от бесполезных баб?
Вампир исчез с хлопком. Мэри отшатнулась, дёрнув верёвку, и пальцы Рочфорда только скользнули по её плечу, порвав когтями и платье, и кожу. Новый хлопок, и раскрасневшийся упырь встал перед Джеймсом, медленно слизывая кровь.
- Я вообще не думаю, законник же. Ты, кажется, тоже. Не думаешь.
"Pour retrouver ma douce amie..."
Шаг, веревка на шее, боль в треснувших ребрах и провалившийся в атаке злой Рочфорд.
"Oh mes boués, ouh là ouh là là..."
Вампир пинает веревки, исчезает, Мэри делает шажок, и...
"Aux mille mers j'ai navigué..."
И Рочфорд снова воплощается, но уже там, где выставлен кулак с брошью.
"Pique la baleine, joli baleinier!"
Ногой вампир бил тоже больно. Хоть и выл, как резаная свинья. И метался по дворику оранжереи, то исчезая, то появляясь, как она же, если бы свиньи умели исчезать. А потом остановился, глядя на Мэри слепыми, жуткими глазами, раздирая пульсирующую дыру в груди.
- Охереть. Констебль вертит на... кхм... руке вампира. Кому скажу - не поверят. Хотя, про этого - еще как поверят!
Харза явился как раз в тот момент, когда Мэри принялась с тем же выражением глядеть на Джеймса, за что и получила отрезвляющую оплеуху. Которая все равно не помогла.
- Где тебя носило, михаилит? Я уже жену бить начал, а тебя всё нет!
Джеймс тряхнул головой, чувствуя, как азарт боя начинает отступать - преждевременно! - и наваливается боль. Болела, казалось, каждая косточка.
- Его невест дожигал, - Харза с интересом, пристально глядел на Рочфорда, не обращая внимания на шипение Мэри. - Живучие, паскуды.
Покойный виконт орал и пытался встать, но не мог. Будто с землёй сроднился. И даже не попытался цапнуть Харзу, прибившего его к земле мечом. Свой кинжал, чтобы михаилит сделал то же с головой вампира, Джеймс отдал безропотно. И с благодарностью принял объемистую флягу, остро вонявшую земляным маслом и выпивкой.
Чиркнули кремни, а Рочфорд взвыл в последний раз, быстро умолкнув, когда хлебнул огня.
Привкус этой победы горчил оседающей в руках Мэри, напрасными смертями людей, близкими пытками и казнью.
- Проткни меня пару раз кинжалом, - обреченно проговорил Джеймс минут через сорок, наблюдая, как Харза собирает останки Джорджа Болейна в мешочки. - И я знаю, где тут прячут лодку.
Пора было возвращаться.

15 апреля 1535 г. Бермондси.

- Арестуй меня, Том...
Тюремная камера была тюремной камерой.
Джеймс глядел на серые стены, и не чувствовал ничего. Ни отчаяния, ни тоски, ни разочарования. Будто зашел сюда по делам закона и намеревался уйти домой вскоре.
Только вот домой его никто не отпустил бы - за дверями мягко переступала стража, и был Джеймс Клайвелл здесь не констеблем, а заключенным. Преступником, подозреваемым в убийствах.
Человеком, ждущим дознания и пыток.
Совсем, как те, кого он сюда сажал.
И если Джеймсу кого-то было по-настоящему жаль, так это убитых им.
Могло ли иначе быть? Без напрасной крови на руках?
Погано, что Джеймс ответ знал достоверно. Сожги он тогда Рочфорда вместе с оранжереей - и всего этого можно было избежать. Остался бы жить толстяк в розовом колпаке, его толстуха-жена, тот голый мальчик тоже жил бы, и ни о чём не ведал.
За его недомыслие снова платили другие.
Джеймс устало опустился на пол, прижимаясь спиной к холодной стене.
Сидеть здесь ему было еще долго.
Нужно привыкать.

Инхинн явилась далеко заполдень. Грохнула дверь в конце коридора, прозвучал приглушенный разговор и, наконец, раздался звук отпираемого замка. Палач вплыла в камеру с почти мечтательной улыбкой, ослепляя белизной рубашки и распространяя густой аромат сосновой хвои, смешанной с горной мятой. На ногах были надеты мягкие и пушистые турецкие туфли, а с плеча, едва не падая, свисала плотно набитая чем-то сумка.
- Какой мужчина в нашей тюрьме! И ещё одет! Непорядок, - она наклонила голову набок, качнув перьями, и надула губы. - Но я ценю, что ради такого свидания готовы перебить половину Лондона!
- О кумир! Я подобных тебе не встречал.
Я до встречи с тобой горевал и скучал,
Дай мне полную чарку и выпей со мною,
Пока чарок из нас не наделал гончар, - со вздохом продекламировал Джеймс, с трудом поднимаясь на ноги. Раны болели, от кровопотери потряхивало, и то, что прекрасная Инхинн, которую он уже начал бояться, отнимет одежду - не радовало. Хоть он и знал протоколы.
- Замечательные туфли, дорогая. Они пробуждают во мне желание раздеться. Невзирая на холод.
- Туфли прекрасны. С ними думаешь только о том, как бы не потерять. Помогает сосредоточиться, - палач прислонилась к стене и вытащила из сумки пузатую бутыль вина. Посмотрела на неё с некоторым сомнением и помахала в воздухе. - Чарку забыла. Но это, наверное, не страшно, так проще растянуть до ночи.
- До ночи? Польщён. Я бы продержал пациента дня три. Вы видели Мэри?
Пожалуй, это был самый важный вопрос. Пальцы споткнулись на одной из пуговиц рубашки. Красивые, резные, пришитые Мэри, они изрядно раздражали Джеймса - завязки были удобнее. Тогда - раздражали. Сейчас хотелось оторвать хоть одну, чтобы оставить себе напоминание о доме и жене.
Инхинн вздрогнула, передёрнула плечами и шагнула ближе, с профессиональным интересом рассматривая укусы, порезы, колотые раны и целые созвездия синюшных кровоподтёков.
- Ещё бы нет. И Мэри, и за Мэри, и про Мэри. Знаете, Джеймс, за этот день её в моей жизни стало столько, что, кажется, придётся жениться. Бесси отправим в резиденцию, там ей будут рады. Миссис Элизабет... о, ну, эта точно справится. В общем, Мэри занимается орденский лекарь. Кататония, эмоциональное истощение, умеренная кровопотеря, угасающий импринтинг к носферату... однако, какое кусачее население в нашей славной столице! Никогда бы не подумала. И зубы как на подбор, только у этого двух не хватало...
- Рёбра тоже сломаны. Болят, как сволочи, - вздрагивая от прикосновений, пробурчал Джеймс.
Происходящее всё больше напоминало закулисье арены. Раздевают, не спрашивая желаний. Лечат - и то насильно. Всего-то разницы, что там давали оружие и кормили, а тут дадут петлю, а перед пыткой он сам есть не станет.
- Серьгу не потеряйте, дорогая. Я не хочу в один не самый прекрасный день обнаружить себя на рынке. Кого по мою душу прислали?
Мэри и Бесси, миссис Элизабет и все орденские лекари на свете сейчас не имели никакого значения.
Если не получится выпутаться, то Бесси дорога в монастырь, Мэри - в новое замужество, а миссис Элизабет... Она воистину справится со всем сама. А значит, пока статус кво не был восстановлен, следовало думать о себе - во имя дочери и жены.
- Эзру Харта, - Инхинн провела пальцами вдоль рёбер, и боль угасла, сменившись мерзким ощущением смещающихся костей. - Замечательный дознаватель, просто гордость дознания Британии и окрестностей вплоть до самых дальних окраин. Остроносый такой.
- Не помню такого. Ну да познакомимся. Скажите, прелестная Анастасия, я до эшафота сам потом дойду или волочь будут?
"Эзра Харт..."
Человек с таким именем не сулил ничего хорошего. Скорее всего - педантичен. Возможно - спрашивает слишком многое и не всегда по протоколу.
Следовало быть осторожнее, задумываться в тех местах, где это необходимо, путаться в мелочах, но твёрдо стоять на своём - невиновен.
- А вы как предпочитаете, Джеймс? - Инхинн наклонила голову, и перо качнулось, словно кивая. - Что ж, здоровье я подправила, пейте вино - полезно при потере крови.
- Я предпочитаю, чтобы своими ногами - и домой.
В ухе, из которого палач извлекла серьгу, было непривычно пусто. Почти, как в голове.
Джеймс тоскливо проводил взглядом Анастасию, послушал, как хлопают двери и улегся на низенький короткий топчан, делая первый глоток вина.
Горького, вяжущего язык и утоляющего многие печали. И многие боли.

К ночи бутылка опустела, и Джеймсу стало хорошо настолько, что даже тюремное рубище перестало колоться пенькой. И плечи расправились сами, будто не на дознание собирался, а в ратный подвиг. На дракона!
Дракон Эзра Харт.
Джеймс хихикнул, представив себе гордость дознания окраин в чешуе и с огнём из пасти. Морда у остроносого воображалась преотвратная, и даже чем-то похожая на брата-лекаря. За неимением иных врагов, Джеймс фантазировал об известных.
"Любопытно, разденется ли Инхинн? Я-то привык, а вот Эрзе может быть весьма тесно в штанах".
Впрочем, ответ он скоро получил. В пыточной - его пыточной! - куда его привел знакомый стражник, старательно отводящий глаза, диспутировали Анастасия и Эрза Харт.
- А этот ремень следует подтянуть, сладкая моя, - сухопарый и кудрявый дознаватель ходил вокруг дыбы, почти обнюхивая её своим острым носом, больше похожим на клюв. - Что же вы, подмастерий распустили? Ай, и этот ремень - тоже.
Инхинн невозмутимо тронула пальцами указанную кожаную ленту, дёрнула и нахмурилась, вслушиваясь в басовитое гудение. Потом укоризненно мотнула головой.
- Не знаю, господин дознаватель, как принято у вас в Кале, а здесь натягивают ремни так, чтобы они не лопались и обеспечивали идеальное, выверенное напряжение согласно формулам, выведенным по тональности. Кожу я отбирала сама, разумеется.
- До-диез, - продолжал настаивать Харт. - А надо - ре. И я нахожу, что вот это железо на жаровне недостаточно раскалено!
- По ре определяют только те, кто не могут работать с до-диез, - с ноткой профессионального превосходства заметила палач, скидывая с плеч ярко-голубую рубашку и с удовольствием поводя плечами. - А протоколы не оговаривают температуру до начала пытки, особенно в присутствии палача нужной квалификации. И пожалуйста, не дышите так жарко на инвентарь, вы сбиваете уровень влажности.
" А бумаги он заранее разложил", - подметил Джеймс, стягивая на ходу рубище и укладываясь на дыбу. В спине противно заныло, зазудело притухшим было страхом.
- Я здесь полежу, - беспечно, вопреки этому мерзкому чувству, проговорил он. - Вы не отвлекайтесь, продолжайте свой спор.
Дознаватель глядел на него долгие пару ударов сердца.
- А почему подозреваемый не обрит? - Недовольно осведомился он у Инхинн. - К слову, вас еще не приглашали к инструменту.
- Потому что дело не об ереси, - ответил за своего палача Джеймс, даже не думая подниматься. - Священнику я исповедался накануне, а защищать буду сам себя. К слову, покажите материалы защите.
Харт нехотя протянул аккуратно сложенные стопки, и Джеймс углубился в чтение, с интересом хмыкая на особо эпичных местах.
Впрочем, выходило не так уж и плохо.
Во-первых, к документам была прикреплена отписка из капитула михаилитов. За подписью Верховного. И это было хорошо, потому как михаилиты, верные традициям дыма и зеркал, не сказали ровным счетом ничего, насыпав много слов.

"Миссис Клайвелл начала чахнуть с характерной симптоматикой жертвы, связанной с вампиром-носферату. Мистеру Клайвеллу был предложен вариант охоты в полнолуние, когда брату Харзе проще работать, за сдельную оплату. В результате охоты были выявлены непредвиденные препятствия в виде трех упыриц и зачарования населения через некромороки, характерные для высших вампиров. С населением брат Харза не контактировал, но видел нападения на констебля с последующими ранениями мистера Клайвелла. После чего на брата Харзу набросились вампиры-самки, и с констеблем он встретился только при упокоении вампира-матки, по методике Армстронга. Вампир был упокоен, прах передан в алхимические лаборатории для изучения. Миссис Клайвелл оказана помощь орденского лекаря. Кроме того, следует упомянуть, что брату Харзе необходима компенсация в размере стоимости меча работы орденских кузнецов."

Во-вторых, показания Харзы не разнились с таковыми у орденцев, Мэри всё ещё была в беспамятстве, а немногочисленные свидетели из Лондона не сказали ничего вразумительного. Видели, был весь в крови, бежал, волочил за собой девушку, но убивал ли - кто знает? Зато подробно описанные ранения, сопровождаемые рисунками, Джеймс прочёл с превеликим интересом.
"Как я вообще до дома дошел?!"
Выходило - бежал он от горожан, которые только и делали, что кусали, хватали за тело, тыкали кинжалами, драли когтями, ломали рёбра и напрыгивали со спины, выдирая куски плоти. Отчего лондонцы так ополчились на констебля Бермондси, бумаги умалчивали. Разве что некто Джозами Белл упоминал некое умопомрачение, охватившее его и заставлявшее алкать крови.
- Мне всё ясно, - заключил Джеймс, возвращая стопку Харту. - Госпожа Инхинн, привязывайте.
- На один оборот, милочка, - сухо скомандовал Харт, шурша бумагами за столом. - Итак, приступим. Мистер Клайвелл, где вы находились в ночь с четырнадцатого на пятнадцатое?
- Какого года? - разочарованного поинтересовался Джеймс, запрещая себе прислушиваться к щелчку ворота дыбы, к напряжению в теле, обещающему боль, но еще не ставшему ею.
Конечно, дерзить было чревато. Но выбитого из колеи дознавателя проще водить за нос. Вот если бы Инхинн еще прогнулась кошкой, как умеет, привлекая к прелестям взгляд...
- Три оборота. Этого года, мистер Клайвелл, и этого месяца. Впрочем, я запишу, что подследственный отказался отвечать на этот вопрос. Но утолите любопытство дознания - зачем вам понадобилась прогулка ночью, когда добрые люди уже спят? Да еще и с женой?
- Протестую, - выдохнуть боль в этот раз получилось одним словом. - Подзащитный намеревался отвечать на вопрос, уточняя год, поскольку дознаватель нарушил правила ведения допроса, не озвучив его сам. Требую это внести в протокол дознания. Кроме того, обращаю ваше внимание, что в ночь с четырнадцатого на пятнадцатое апреля сего года подзащитный находился в Лондоне не только с женой, замороченной вампиром, как это следует из прикрепленных к делу бумаг, но и с михаилитом Харзой с целью избавления миссис Клайвелл от наваждения и упокоения тварей.
Поспешливым был этот Эрза Харт. Любой юрист-первокурсник знает, что воздействие нужно наращивать постепенно, чтобы пациент успел прочувствовать и понять, как дорого стоит ложь.
Палач, подхватив на ходу перо, подошла к Эрзе и наклонилась над столом, что-то быстро записывая на листочке бумаги.
- Как же звали этого... вампира? Знатного ли рода он или, напротив - джентри. А может быть франклин?
Эрза встал, подойдя вплотную к дыбе. Задумчиво потыкал в бицепс, тоскливо покосившись на собственную руку. Вздохнул, поманив Инхинн пальцем.
- Всё же, ремень плохо натянут, солнышко.
Инхинн встала с другой стороны дыбы, лениво потянулась и терпеливо вздохнула.
- Растяжение, господин дознаватель, определяется в первую очередь напряжением суставов, сухожилий и тканей через натяжение ремней. Настоящий палач не ограничен внешним, которое служит лишь камертоном по настройке тела.
- Будьте любезны, не любезничайте в процессе допроса. Я ревную.
Джеймс вздохнул, набирая побольше воздуха. Напряжение суставов, сухожилий и прочего он находил вполне удовлетворительным и предпочел бы не ощущать вовсе.
- А что до личности вампира, то я у него документы и Акт о Супрематии не спрашивал. Да и в сословные книги поглядеть не мог, а потому на ваш вопрос ответа не знаю.
- Еще два оборота, конфеточка. И приготовьте железо.
Эрза уселся на край дыбы, аккуратно раскладывая бумаги на коленях.
- Если подумать, мистер Клайвелл, то вы - хороший законник. Умный. Слышал, отличником в Академии не были, но своё взяли. Лучший меч королевской стражи, в драке - что хорёк. Дипломат, опять же. А врёте, как матрос, убивший под причалом шлюху. Как звали этого вампира?
- Он не представился.
Боль уже была почти нестерпимой. Даже выпитый декокт из вина не притуплял ощущения рвущихся мышц, адского пламени, пляшущего по разрывам. Но сказать имя - бросить и Бесси, и Мэри, и службу, и обожаемую Инхинн, которую этот гадёныш совершенно неприлично лапал глазами и очевидно бесил.
И всё ради сомнительного удовольствия свариться в котле?
Увольте.
- Оборот и железо. Пока - на живот. У вас вся стража так сложена, дорогуша, или только этот?
Харт ласково погладил Инхинн по груди, и ойкнул, удивленно придерживая безвольно повисшую руку. Палач, поднимая железный прут, невозмутимо ответила:
- С сержанта Хантера какой-то заезжий скульптор хотел лепить Ареса. А эксперт-михаилит!.. Вместе: как триптих. Арес, Аполлон и этот... и Артемида возводят стены Трои.
- Да... не... знаю... я его имени, твою мать!
Инхинн жалела своего констебля, смягчая боль - и Джеймс был ей благодарен. Иначе и Актёр бы не помог, прижигай она живот, как положено.
"Думай, что ты на арене, а не в пыточной. И, дьявол, Эрза - не цезарь, чтобы под него лечь!"
- Снимите железо, госпожа Инхинн. Для протокола - я не знаю имени вампира, его сословия, поскольку обмениваться любезностями с нежитью - не в моей компетенции. Я не знаю, почему он выбрал мою жену в жертвы, и как пометил её! Я всего лишь защищал свою жизнь, жизнь своей жены.
"И шёл бы ты в задницу, Эрза Харт".
Колесо резко щёлкнуло, унося руки вверх, вместе с головой и мыслями.
И стало легко, будто на крыльях дыбы Джеймс возносился в рай.

"Нет, это не рай".
Мордатый серо-полосатый кот, восседающий на кровати, на святого Петра похож не был. По крайней мере, Джеймс его представлял не так.
- Вам не мешало бы побриться, дорогая. Надо же, за несколько часов так обрасти и усохнуть...
Кот юмора не оценил, и Джеймс принялся озираться, разглядывая шелковое море, разлившееся по стенам, шкуры на одеяле, шкафы и сундуки, книги, бутыли с вином, кубки и высокие канделябры на три свечи. Плечи под тугими повязками нудно ныли, но были на месте - и это радовало. Как радовало и отсутствие камеры, что означало оправдание и очищение. Полные и безоговорочные.
- Теперь могу хвастаться, что палач сама в постель затащила. И не отпускала сутки-другие. Но я бы очень хотел пройтись сейчас по улицам Бермондси, показывая жадной своре, что констебль жив и здоров, а потом - к Мэри. Вымаливать прощение за оплеуху. Но тебе, мистер Кот, всё равно. Иначе прелестная Инхинн не держала бы тебя.
Кот облизнулся, зевнул и спрыгнул на пол, без особого интереса изучая угол книжного шкафа.
- Ты не слишком общителен, кот, - упрекнул его Джеймс, пробуя пошевелить руками и понимая: рано. - Мог бы хоть книгу принести. И почитать. Впрочем, если ты начнешь читать книги вслух, я снова сдамся. Но уже - в Бетлемскую лечебницу. Интересно, а в этом раю кормят? Признаться, не отказался бы.
Наверное, сейчас было самое время проникнуться сочувствием к тем, кого обрекал на пытки, заречься вести дознание так, но отчего-то не получалось.
Довелось поменяться местами? Плохо.
Всё уже закончилось? Вот и хорошо.
Раскаялся ли Джеймс? Не в чем каяться.
Он повторил бы то же самое, если доведётся. Потому как всякий посягнувший на его семью, от семьи же и получал. И Мэри, даже замороченная, умела открыть дорогу. И вообще, где носит Инхинн?!
Кот лениво прошёлся по округлой комнате, полюбовался колышущимися от сквозняка драпировками и решительно направился к сундуку, на котором была сложена одежда Джеймса. Обнюхал свисающий край рукава оверкота, затем определённо заинтересованно тронул лапой голенище сапога.
- Эй! Не смей! Фу! Это мои любимые сапоги, морда твоя кошачья! Договоримся? За миску сметаны. Две!
Договариваться с котами еще не приходилось. Дома Джеймс попросту бы взял его за шкирку, как делал это с котенком Бесси, и вынес на улицу.
"Чёртова беспомощность!"
Животное фыркнуло, величественно задрало хвост и прыгнуло обратно на кровать, у самой головы. Ткнулось слюнявой мордой в ухо и принялось увлечённо грызть серьгу, словно ничего вкуснее не пробовало. Кот даже упирался лапами, чтобы потянуть посильнее. Скинуть его Джеймс не мог. Зато получилось извернуться и укусить мохнатого засранца за лапу. Шерсть мерзко скрипела на зубах.
- Вот же скотина, - пожаловался он мирозданию, тоскливо глядя на дверь, в которой всё не появлялась палач. - Не вкусный и шерстяной.
- Я его не на ужин заводила.
Анастасия Инхинн не столько вошла, сколько ворвалась в комнату, на ходу сдирая с себя рубашку одной рукой. Во второй она несла мелкую миску.
- Чёртов педант! Три. Часа. Протоколов. И, главное, после претензий к работе ему ещё хватило наглости приставать! Ну конечно, палач не человек, а клещи с титьками... К слову, я так понимаю, что если ты готов есть сырых котов, стало лучше? Дай-ка гляну.
- Лучше, - покорно согласился Джеймс, - даже говорить могу. Замечу, госпожа Инхинн, твой кот напал на меня и коварно пытался отгрызть ухо!
А вот палачу почему-то сочувствовалось. То ли из приязни, то ли от понимания тяжести ремесла, то ли потому что у Инхинн теперь болела голова, а бутылки ежевичного вина под рукой не было. И рук, кажется, тоже не было, иначе почему они не шевелились?
- Но я должен просить прощения, что тебе пришлось всё это вытерпеть. Хочешь, в следующий раз притащу в пыточную кретина без мыслей? Чтобы голова не болела.
- Впервые вижу человека, который извиняется за неудобства перед пытавшим его палачом, - Инхинн поставила на пол мисочку со сливками и провела тёплыми пальцами по его плечам. - Ненавижу дознавателей, которые мешают работе... И нет, спасибо, одного Брайнса мне тогда хватило с такой лихвой, что ещё долго не забуду. Полностью безмысленных, увы, не бывает, и от нестабильного отклика становится только хуже. Так. Несколько дней - без нагрузок и под наблюдением. Время от времени я буду проверять, как всё заживает... заодно, наверное, присмотрю за твоей Мэри, хотя Сапфир этот и хорош, и доступ к декоктам у него, конечно, куда лучше. Но всё равно не помешает, да и у меня есть свои методы.
- Не могу обещать, что больше не принесу на себе политику. В конце концов, я не доверюсь другим палачам. Но извиняюсь я не перед мастером своего дела, а... прошу прощения у человека, к которому испытываю приязнь. Но если так проще - буду молчать. И постараюсь не думать.
Что было очень сложно. Потому что Джеймс - убей, а не понимал, почему должен ненавидеть Инхинн. За пытку? Которая её стараниями прошла легче и мягче, чем могла бы? Но - у каждого своё ремесло и место в жизни. И глупо мечтать о мести сапожнику, который хорошо шьёт. Или врачу, который умеет лечить.
- Но, - тут же нарушил он своё обещание молчать, - без нагрузок не обойдётся. Мне нужно дойти до управы, оттуда - до дома, и каждый день появляться на улицах. Сама понимаешь, маленький город - что курятник. Стоит разок щёлкнуть клювом, и молодые петухи начинают наглеть.
- М-мастер... - Инхинн остранённо погладила кота, не обратившего на неё никакого внимания, и с усталым вздохом подняла крышку сундука. На свет появилась новая рубашка из простого беленого льна. - Ну правильно, его там и не было. Её. Ладно, уж как-нибудь прощаю. И хочу отгул - тюрьма всё-таки приедается, а Бермондси... полно Хартов. Ты уж постарайся как-нибудь за день-полтора не дать никому ломать себе руки, а то вернусь и доломаю - всем сразу, причём без помощи дыбы. К слову, наш славный дознаватель отправился к Саутенду.
- Если Том намедни играл в догонялки с лесными, есть шанс - не доедет мистер Харт. Но я надеюсь, в отгул ты отправишься не в Билберри. Иначе я отправлюсь следом. Вот так, с переломами и совершенно бесполезным. Как кота-то зовут?
Джеймс приподнялся в постели, рассеянно улыбнувшись. Магистр держал слово, а мастера, который умел держать лицо в ситуации, когда холодным ремесленником остаться невозможно, отпускать в одиночку было нельзя. Не к странным существам, которых леди де Три описывала столь опасными.
- Никак, - отозвалась Инхинн, подворачивая рукава. Кот поднял было морду от миски, но тут же вернулся к сливкам. - Имя придаёт слишком много определённости. И он все же чуть, но отличается от сундука.
- Никак, - хорошее имя, - конверт, протянутый Анастасией, был запечатан Норфолком. Джеймс разворачивал его медленно, предчувствуя новую беду.
"Поздравляю, сэр Джеймс".
- Сверни мне шею, о Феофано...

"Поздравляю, сэр Джеймс. Оправдываться ты умеешь. Передай мои поздравления сэру Инхинн. Патенты прилагаются. Жалованье - нет. Зато теперь дежуришь у дверей королевы. График прилагается тоже. Норфолк".

Думая о рыцарстве и графике, Джеймс дошёл домой. Момент, о котором мечтает каждый мальчишка и втайне - каждый мужчина, был безвозвратно испорчен. Не произносилась торжественная клятва, не преклонялись колени, не было бдений и меча на плече. Только патент и график дежурств у дверей королевы. И всей пользы - жена и дочь теперь стали леди. Причём, первая пока это не поймёт, а вторая еще слишком мала.
- Леди Бесси, я дома!
Сон - лучший лекарь. С ним не сравнятся ни Сапфир, ни Инхинн, ни даже мавр. Сон дома - ценен вдвойне.

---

Чтобы найти мне свою любовь опять,
Ой мои друзья, ой ла ла...

Я проплыл тысячу морей...
Пронзи кита, весёлый китобой...

Джеймс резко сел во тьме; в горле застрял крик, пальцы стискивали простыню. В груди колотилось сердце.
Приснится же такое - полуголый палач, дыба, раскалённое железо на животе. Благо, что до эшафота дело не дошло.
Он взял будильник с тумбочки и посмотрел на время. Пять двадцать.
"Мать твою..."
Слишком рано для начала дня, и никакого шанса уговорить себя поспать еще. Это будет день на две пачки сигарет. И чтобы встретиться с утром, ему требовался резкий удар кофеина.
Себя Джеймс осознал только после холодного душа и мятной зубной пасты. Точнее, он с удивлением обнаружил себя на кухне с туркой в одной руке и с куском сыра в другой. Ему совершенно определенно требовалась жена. Хотя бы для того, чтобы кто-то будил его по пути к настолько крепкому кофе, что после него не чувствовался даже никотин.
Плечи противно болели, будто после тренажёров, но Джеймс вчера пренебрёг тренировкой, а Мэри выглядела такой легкой, что её можно было бы носить кварталами, но не довелось.
Итак, мальчишка-нарк сидел в обезьяннике при департаменте, утро началось задолго до своего начала, за мисс Берроуз заезжать было рано, а Джеймс изнывал от безделья, прихлёбывая кофе из неудобной чашки с толстой ручкой и кусая сыр прямо от куска.
И это было первым разочарованием.

Вторым стал вчерашний наркоман на крыльце Скотленд-Ярда. Парнишке было так плохо, что его трясло и шатало, будто осину в сильный ветер да еще и с Иудой на ветвях. Сопровождала его Уинн Гархард, которая воплощала в себе все разочарования мира.
Эту редкую и очень дорогую рыбку в море адвокатуры могли позволить себе немногие. А те, кто позволяли, были уверены - за них повоюют.
Джеймс обреченно оглядел и русые вьющие волосы Гархард, которые все равно выбивались из-под кепи, как она их ни укладывала, и узкую серую юбку до колена, и пиджак, и блузку, и даже сумку, больше похожую на чемодан. Если Господь Бог существовал, то он не мог придумать лучшего способа сообщить, что день будет на редкость неудачным.
- Доброе утро, мисс Гархард. Как неожиданно и радостно видеть вас.
- А по лицу и не скажешь, что рады. Неужели леди экспертизе не понравился спектакль? - Адвокат прищурилась на него из-под козырька и улыбнулась. - Всё же интересно, что такое тяжёлое курил режиссер... Кстати, не желаете это обсудить? В вашем кабинете, а то здесь слишком ветрено.
- Прошу, - пришлось посторониться, пропуская юристку. - Но должен предупредить, у меня поганый кофе и вообще нет пирожных. И там накурено. И вполне возможно, что выпил кофе и накурил Джонс. Он, конечно, не режиссёр и даже не ваш подзащитный, но похмеляться предпочитает именно так.
Не будь Джеймсу наплевать, он подосадовал бы, что о Мэри треплются. Но догадываясь, что Уинн Гархард хочет говорить отнюдь не о спектакле, понимая - для напускного равнодушия самое время, он потянул тяжелую дубовую дверь, распахивая её перед адвокатом.
- А мистер Стоун пока что отдохнёт от переживаний, - подытожила мисс Гархард и подтолкнула подопечного к ожидавшему у обочины чёрному Роллс-Ройсу.
Парень сделал шаг, споткнулся и замер, не выражая особенного желания идти в машину. Задняя дверь распахнулась, за ней мелькнул мрачный седовласый мужчина в дорогом коричневом костюме, и юный наркоман со вздохом побрёл дальше, бросив на Джеймса обвиняющий взгляд через плечо.
- Вот и всё. А что, ваш напарник ещё не отравился? Жаль... но ничего, придётся потерпеть.
Будь Джеймс поэтом или хотя бы писателем, он сравнил бы отдел с ульем, налипшим на дубе. На пятом этаже, сиречь. Улей этот жужжал деловито, поглядывал трутнями то мрачно, то позабавленно, а рабочими пчелками - сочувственно и одобрительно. Пролетевшая мимо королева-матка, обычно откликающаяся на "шеф", от трутней отличалась только некоторой взмыленностью, но зато мрачность могла бы раздавать взаймы. Шеф оглядел адвоката без интереса и, коротко велев зайти после, скрылся в своём кабинете, оставив Джеймса на растерзание Уинн Гархард.
- Боюсь, Джонса отравить так же сложно, как и одного из Борджиа.
В кабинете было прохладно и могло бы быть тихо, но в открытые окна истошно кричала машинами улица. Надрывалась гудками и людьми, и - воробьями, орущими уже совсем по-весеннему.
Причем, орали и люди, и птицы.
- Что я должен переписать в протоколах, мисс Гархард, чтобы не поссориться с вами?
- Бедный мальчик, - адвокат со вздохом достала из сумки картонную папку и положила на стол. Открывать, впрочем, не стала. - Неудивительно, что с таким набором ему нужны специальные препараты, исключительно для собственного применения. Крайне необходимые. Запущенный туберкулёз, рак, психические заболевания и нечто под совершенно зубодробительным названием... как там его... ах, да! "Crimean-Congo hemorrhagic fever orthonairovirus". Странно, как он вообще ходит. А, да, ещё боли в позвоночнике, но это новое. Бедняжка ухитрился как-то очень неудачно упасть на спину.
- Я надеюсь, - меланхолично заметил Джеймс, скидывая пиджак на стул и напрочь игнорируя ушибленную спину бедняжки-наркомана, равно как и букет его болезней, с которыми попросту не выживали, - взамен вы согласитесь защищать ближайшего маньяка, которого мне доведется сцапать. Бесплатно, разумеется. И хотя мне любопытно, кто встречает таких неизлечимо больных Стоунов на дорогих машинах, спрашивать, пожалуй не буду. Скажите только, ваш подзащитный как-то связан с тем летуном, что намедни изволил навернуться на герцогиню?
- Бедный маньяк. И собачка, - почти тем же тоном сказала мисс Гархард и улыбнулась. - Кто же скажет такое несчастному адвокату? Уж точно не шеф, который смотрел так, словно проглотил три лимона с перуанского дерева и не стал запрещать совать нос, куда не просят? Возможно, мистер Клайвелл, но интуицию на икру не намажешь.
- Значит, связан. Несмотря на то, что лучше бы намазывать наоборот. Я перепишу протокол, мисс Гархард. Вы позволите не провожать вас? Кажется, сейчас теми же перунскими деревьями будут кормить меня.
Гарри Норбург порой бывал очень Генри. А иногда и распоследним Генрихом. Полный, но еще крепкий, лысоватый, но зато с тщательно закрашенной сединой в черных волосах, он вызывал невольный трепет у всякого детектива и инспектора. По крайней мере, Норбург так думал. Или Джеймс заблуждался.
Мысли вернулись к Мэри, к мисс Берроуз-экспертизе. Если шеф закончит выволочку пораньше, можно было бы сбежать с работы и утащить её в чертов Гайд-парк. Кормить констеблей уточками и бездомными.

- Ты почему не брит? - Вопрошал Генри Норбург. - Роняешь честь отдела расследований, да ещё перед чужими! Перед адвокатессой этой! А детектив должен быть свеж и бодр! Должен не шептаться с адвокатами по углам - небось, ещё и папочку оставила? Ещё и не пустую? Знаю, что оставила. И особенно детектив не должен водить экспертизы на спектакль, чтобы потом отдел гудел как пчелиный улей, причём не по делу, а о мёде. И билет от осведомителя, небось? Не отнекивайся, знаю, что от него. Какие вообще спектакли, когда у нас тут маньяк?
Сначала Джеймс хотел заметить, что небрит всегда. Чуть ли не с рождения. Потому что почти бородат же! Потом - что и свеж, и бодр, и вообще не шептался, а Мэри водил и будет водить, даже если осведомители вдруг все вымрут, как динозавры - и плевать на улей. Потом хотел спросить, откуда взялся маньяк, но...
- Гарри, а вы лимоны у шефа "Симпсон и Стрель" берете? - вместо правильного вопроса рассеянно поинтересовался он, с трудом припомнив название конторы, где работала Гархард.
- Ещё хвост отрастил, ходишь, как эта стажёрка, Томасита, только без сисек, никакой пользы... - Норбург осёкся и подозрительно уставился на него. - Какие ещё лимоны? На тебя режиссёр надышал, что ли?
- Наркоман покусал. Но хвост я отрежу и принесу к вашему подножию. Жертвой начальственному величию. Откуда маньяк, шеф?
Томаситу - или как там её? - Джеймс припоминал смутно. Слишком экзотичной на его вкус оказалась стажерка-негритянка, чтобы её запоминать. Маньяк казался интереснее, особенно, если Джонс снова уйдет в запой и не будет болтаться под ногами. Особенно, если позволят собрать рабочую группу. Особенно, если полевым экспертом дадут Мэри.
- Тебе биологически или по теориям мозгоправов? - ядовито поинтересовался шеф.
Продолжить ему помешал стук двери. Джонс вошёл преувеличенно прямо, наполняя кабинет изысканным букетом из нескольких сортов перегара, и застыл, преданно глядя на начальство и всем видом выражая готовность работать.
- Честь отдела, - горько поморщился Гарри Норбург. - Хорошо, журналисты не видят... пока. Казанова и алкаш, ни один маньяк не устоит. Точно придам вам Томаситу, пусть хоть кто-то работает на отношения с общественностью. Бюстом. Так вот, герои, сбежавшую девку найдёте в больнице.
- Помилуйте, шеф, какой из Джонса Казанова? Алкаш, конечно, отменный, но зато выхлопом за химическое оружие сойдёт. Верно, Генри?
Джеймс просиял улыбкой, одновременно отрицая обвинения в распутстве - еще маркизом де Садом назвал бы! - и уже привычно упрекая Норбурга в том, что напарником достался Джонс, которому доверять бы стала разве что хромая, слепая, глухонемая и тупая монашка из провинциального ирландского монастыря.
- В какой больнице мне искать жертву? Кого придадите в группу из профайлеров? Кто полевым экспертом? Или снова - работать тихо и не отсвечивать до поры?
- Работать тихо - пока получится, - Норбург покосился на заваленный бумагами стол, тяжело вздохнул. - Лабораторное начальство обещало выделить эксперта, разбирайтесь сами, больше пока никого, а там - посмотрим. Ну а девка пока под лапой святого Варфоломея. Очень подходяще, хотя эта лишилась всего лишь пальца.
- Шеф, но я не хочу Данделли! Или еще кого-то из тех любимчиков лабораторного начальства, которые курят на крыльце, а в деле смыслят не больше сушеной сардины. Вы уж посодействуйте, чтобы выделили кого потолковее.
Джеймс рассеянно потеребил лист фикуса, растущего у начальственной двери.
Лишенная пальца жертва маньяка - маньяка ли? - наводила на мысли то ли о наказании во время этих новых, хоть и давно забытых, практик, то ли о воспитании, то ли вообще о секте, где практиковались ампутации. Кажется, он мог даже припомнить одну такую, русскую. Но выводы до разговора со спасенной девушкой было делать рано. А до осмотра места преступления - еще и поспешливо.
- Дружище Генри, - проникновенно проговорил Джеймс, когда за спиной захлопнулась дверь, зажав злополучный лист. - Предлагаю разделиться. Ты пишешь протоколы, а я занимаюсь всякой неважной ерундой. Жертвой, например. Экспертами. Врачами. Ну и прочим, разумеется.
- Да что я, рыжий, что ли? - обиженно ответил напарник и осёкся. - Ну то есть, да, рыжий, но не в этом смысле. И улиц, между прочим, стоптал почти вдвое больше, чем некоторые - а теперь что, за стол гонишь?
Математические исчисления были нехитрыми и говорили о том, что если Джонс и топтал улицы, то будучи ребенком. Ибо был старше Джеймса чуть больше, чем на десять лет.
- Ты не рыжий, Генри. Ты цвета шляпы. Но кому, как не тебе, быть Ниро Вульфом? Кто будет анализировать, думать и делать выводы? Кто-то же должен стать мозгом, и уж точно не я. К слову, на твоем столе я забыл папку адвокатши, смекаешь?
"Смекаешь..."
Слово всплыло в памяти странно-звонко, с забавным китайским акцентом, точно Джеймс слышал его у...
"У кого? Должно быть, в китайском квартале подхватил".
Генри наградил его странным взглядом, но при упоминании папки с удовольствием кивнул, хоть и несколько настороженно.
- Ну, если думать, то тогда, конечно... это и в самом деле нужно. Но если что интересное, вроде обысков или задержаний - то всё равно вдвоём, тут уж без вариантов. Иначе кто тебе спину прикрывать будет? Ну а беседы с дев... э... потерпевшей - уступаю. Кстати, ребята на тебя злы, по-дружбе говорю. Ты если с экспертизой играешь, хоть бы скидывался, что ли, а то ни себе, ни людям.
- Знаешь, Генри, - задумчиво и проникновенно проговорил Джеймс, почесывая щеку. Всякий раз, когда он собирался угрожать, нападала странная чесотка. - Каждому, кто продолжит играть на мисс Берроуз, я разобью морду. Совершенно не злясь, а в порядке... - "Рыцарства" - в общем, засуньте себе это пари в задницу. Так и передай злым ребятам.
Спину прикрывать Генри не доверил бы никто, Мэри становилась почти святой, а покупать беседы с потерпевшей и свободу от напарника за премии от адвоката было всё равно неправильно. Равно, как и принимать премии.
Но такова была суть закона, и если уж приходилось его вертеть, то Джеймс предпочитал делать это сам.
На этой здравой и даже позитивной мысли он хмыкнул самому себе и отправился в варфоломеев госпиталь.
Опрашивать.

Добрый самаритянин благостно пялился на Джеймса с фрески. Рассказывали, что Хогарт работал бесплатно, расписывая главную лестницу, потому что однажды услышал, будто для работы над северным крылом пригласили венецианского мастера. Конан Дойл и вовсе писал, что здесь, в Бартс, произошла первая встреча Холмса и Ватсона. И, разумеется, жемчужиной в ожерелье всего прочего был документ, где под актом передачи госпиталя Лондонскому Сити стоит оригинальная подпись Генриха Восьмого с королевской печатью.
Но всего этого на лестнице не наблюдалось, зато самаритянин своей лихой и косой улыбкой на блаженно-возвышенном лице неуловимо кого-то напоминал.
"Эх, где мой Холмс?"
Себя с великим сыщиком Джеймс не ассоциировал - не тот склад ума. Там, где Холмс вооружался дедукцией, ему было проще выбить стул из-под подозреваемого в допросной. А потому не испытывал в Бартс священного трепета от паломничества в эту детективную Мекку.
Камнем Каабы в ней была Дженни Мур, двадцати четырех лет, проживающая на Данби-стрит в Бермондси и счастливая обладательница истощения, обезвоживания и поверхностного гастрита вкупе с лейкоцитозом.
Первое и второе говорили о том, что мисс Мур долгое время недоедала и крайне мало пила, последнее - что где-то в её измученном теле было воспаление - уж не от ампутации ли большого пальца на левой руке? А вот гастрит хоть и мог свидетельствовать о плохом питании, но был у каждого первого.
Охраняла её та самая Томасита, и бюст у нее оказался столь впечатляющим, что Джеймс сначала увидел его, и только потом книгу, которую читала негритянка.
"Крёстный отец?"
- Один законник с портфелем награбит больше, чем сто невежд - с автоматами, - задумчиво процитировал он, отметив, как испуганно глянула на него Дженни Мур, прикрыв больничный завтрак руками. Высокая, очень худая, с неровно обрезанными соломенными волосами, она походила на узника Освенцима. Или жертву маньяка.
То, как молодая женщина прятала еду, говорило о многом.
Во-первых, ее могли лишать пищи по самым разным причинам и, вернее всего, делали это. А значит - он воспитывает.
Во-вторых, женщина могла бороться за пайку с такими же, как она. Что свидетельствовало - он коллекционирует.
В-третьих, её могли заставлять делиться едой с самим маньяком. И хоть Джеймсу претило думать о нём, как о маньяке, пока приходилось.
Не было у него достойной клички, да и сродниться с ним не получалось.
- Джеймс Клайвелл, - мягко улыбаясь, представился Джеймс сразу обеим дамам. - А что, мисс Томасита, у вас есть пирожные?
- Конечно, - стажёрка кивнула так рьяно, что мотнулись кудри, связанные в толстый хвост. - Тут недалеко, в столовке, вкусные, с кремом. Сейчас принесу.
- Вы любите с кремом, мисс Дженни?
На самом деле, не было важно, любит ли Мур пирожные с кремом или без оного. Но пирожные, книги, кофе или чай, музыка и спорт, привычка грызть ногти, вздергивать бровь или хмуриться, и многие другие неважные мелочи составляли цельную Дженни с Данби-стрит. Человека. Женщину, чем-то привлекшую маньяка.
Джеймс уселся на стул, с интересом оглядывая палату - пустую, чистую, даже без цветов или открытки на тумбочке у кровати.
- Любила, - голос её оказался низким, с хрипотцой, почти грубым. И смотрела мисс Мур хмурясь, пряча в ресницах недоверие. - Раньше. Но доктор всё равно говорит, мне их сейчас нельзя.
- Если очень хочется, то немного себе можно позволить, - значит, преступник был мужчиной. Этот вывод Джеймс себе позволил прочесть и в недоверии, и в нахмуренности, и в хрипотце. - Знаете, мисс Дженни, я в детстве очень любил булочки с корицей. Из тех, внутрь которых кладут масло. Мне нравилось, как они истекают горячим, ароматным паром, который прячется где-то внутри, и я спешил надкусить булку, найти источник этого аромата, и так увлекался, что съедал три или пять. Недостойно будущего детектива, а?
"Ну же, девочка, говори со мной!"
Больше всего в таких жертвах Джеймс боялся того, что Анна Фрейд называла идентификацией с агрессором, а весь мир - стокгольмским синдромом. Боялся примерно так же, как потерпевшие боялись его самого, проникаясь симпатией к преступнику. А потому - говорил о себе, чтобы увидеть за этим страхом не очередную Кристин Энмарк, а, к примеру, Дженни Мур.
- Ужасно, - губы Дженни тронула улыбка, но смотрела она всё ещё настороженно. - Нашли? Источник? Всё ещё ищете? Нет, вряд ли, иначе вы вряд ли прошли бы в дверь. Говорят, детективов кормят ноги... они заодно сжирают булочки, или становится просто не до сдобы?
- Теперь я ищу другие источники. Сублимирую, наверное. А ноги... они порой просто отваливаются к концу дня, да и язык стирается. До костей, сказал бы я, будь они в нём. Я иногда думаю, как хорошо, должно быть, работать библиотекарем. Тишина, удобное кресло, и лишь книги едва слышно шепчут свои истории. Как называется книга о вас, мисс Дженни?
На самом деле, в детстве Джеймс хотел стать археологом. Чтобы широкополая шляпа, кнут и приключения. И никаких тонких кисточек, которыми годами, слой за слоем, снимаешь налет времени. Но вырос в детектива, который тоже суть археолог, только инструменты другие.
- "Не найдена" неизвестного автора, рукопись обнаружена на чердаке старого заколоченного дома в доках, половина страниц сожрана мышами, оставшееся - неразборчиво, - Дженни склонила голову набок, разглядывая его. - А ваша?
- "Диалоги о рыбалке", издание то ли тысяча семисотого, то ли вообще тысяча пятисотого года. Очень много мыслей автора и ни слова о рыбах. Вы так и остались на том чердаке, верно?
Общество, врачи, даже родители обычно не понимали - и не принимали вырвавшихся из лап насильника. то жертвы читали за сочувствием в глазах, в жалких, неловких улыбках, в жестах и разговорах. И потому они предпочитали остаться душой там. Маньяк хотя бы не делал вид, что сопереживает. Джеймс потянулся было за сигаретой, но пачка осталась в машине, машина - возле Ярда, который упорно хотелось обозвать управой. Иными словами, в ближайшие пару часов курение отменялось.
- А вам нравится возиться в пыльных книгах? - Дженни дёрнула пальцами и криво усмехнулась. - Господи, как курить-то охота, но тоже не разрешают. Про чердак я для красоты. На самом деле это, конечно, был подвал. Большой, обустроенный.
- Я люблю книги, - признал Джеймс, принимаясь крутить карандаш, неведомо откуда взявшийся в кармане. - Но беда иной литературы, мне кажется, в том, что мыслящие люди не пишут, а пишущие не мыслят. Но это не относится к Титу Лукрецию Кару. О природе вещей часто думать приходится, знаете ли. Вот сейчас, к примеру, я поневоле думаю о сущности подвалов, хотя хотел бы об одной прекрасной книге, написанной почти рукой античного философа. Хотите, я в следующий раз принесу контрабанду? Сигареты, пирожные, и... Что там еще вам запрещают врачи?
"Или твой маньяк".
Чем больше говорил Джеймс с девушкой, тем меньше нравился ему разговор. Подвал, не разрешают - и всё это обезличенно, без особых эмоций, будто она не только всё ещё была там, но и хорошо поддавалась воспитанию.
А Мэри, меж тем, ждала. По крайней мере, он надеялся на это.
- Ментоловых. Тех, что так ругал доктор Плетчер за то, что от них якобы труднее отказаться. Что бы он понимал, дилетант. Как захочу - так и брошу, - Дженни надула губы и медленно выдохнула. - Подвалы же в сути своей разнятся, но имеют и общее, детектив. При разнице форм и цветов, при одиночестве или стайности у них всегда будут толстые стены, не выпускающие наружу ни крики, ни кровь, всегда будут глухие низкие потолки. В них могут быть лампы, могут не быть, но даже если они горят за проволочной оплёткой, настоящего света нет. Суть подвала - неопределённость и стабильность. Что сказал бы об этом Тит Лукреций? Наверное, ничего. Римляне любили свои подвалы, хоть и называли их иначе.
Неопределенность и стабильность Джеймсу тоже не нравились. Хотя бы потому, что он чуть было не пропустил самое важное - она хотела курить. Значит, либо попала в лапы к похитителю недавно, либо ей приносили сигареты. Ментоловые. Иначе у неё уже угас бы абстинентный синдром. Но если девушке давали курить, то...
То говорило это снова-таки о двух вещах - она умела подчиняться и получать выгоду из этого, и она подчинялась, потому что нашла в таком своём положении определенную сладость.
- Кар сказал бы что-то вроде "Выражай словами мысли, ибо дырявого подвала не наполнишь", - пожал плечами Джеймс. - При всей их одиночности или стайности, подвалы находятся в домах. А дома - на улицах или еще где-то. Где, как думаете, дом с таким погребом разместил бы... доктор Плетчер?
- Да не знаю я, где этот подвал, детектив, - Дженни передёрнула плечами и тоскливо оглядела палату. - Поймал он меня у дома, когда дверь открывала. Тряпка на лицо, запах - а очнулась уже там. Сколько вёз - не знаю, куда - тоже. И когда увозил - тоже... одурманил, а очнулась в леске на обочине. Пока ещё в себя пришла, пока мешок с головы содрала и веревки, пока к дороге. Знаете, детектив, вот это чувство я не забуду никогда. Когда лежишь в полутрипе, под жопой мокро, птицы, суки, орут и веточки где-то шух-шух... а ты лежишь и меееееедленно думаешь: а это тебя отпустили? Или сейчас вот этот хруст - значит, убивать идут и закапывать? А может спугнули? И главное: а что теперь? И живот пустой, и крутит прямо так от этого свежего воздуха, что хоть помирай.
Суки, то есть птицы, за окном орали, невзирая на вечный лондонский дождь. Джеймс улыбнулся и со вздохом протянул Дженни мятный леденец, завалявшийся в кармане. Не сигарета, но и не пустота в животе. К тому же, сегодня он исчерпал вопросы к девушке - никто не может сказать больше, чем позволяет ему психика.
Пора было возвращаться домой.

20 апреля 1535 г. Бермондси.

Неделю после пытки Джеймс помнил смутно. Его насильно будила Инхинн, насильно гоняла вокруг дома и насильно же укладывала спать, ничего не рассказывая и на вопросы не отвечая. На неё хотелось злиться, но времени для этого не было. По крайней мере, вечно сонному Джеймсу казалось так. И, возможно, к лучшему.
Потому что успевай он осознавать происходящее, поневоле задумался бы - его нарочно выводят из строя. Возможно, чтобы благополучно бунтовать или воровать. Или совмещать бунт с преступлениями.
Впрочем, этим утром за окном бунтовали только птицы. Судя по воплям - потому что кто-то разорил их гнездо. И рядом спала Мэри, разметав по подушкам белые локоны. Жена отчаянно пахла декоктами, но хотя бы не цепенела, как это было при Рочфорде. А значит, эта жизненная веха была закончена, и начиналась другая.
Выясняющая, куда изредка исчезает матушка, например. Или сжигающая мельницу вместо с Джеком Берроузом. Или вздергивающая Эрзу Харта - "Ничего личного, господин дознаватель! Но вы не понравились моему палачу!" - на дубе у дороги. Или... Да мало ли дел у констебля?
И было еще одно дело. Пожалуй, самое важное.
- Взглянула косо - врежь ей в глаз,
Чтоб впредь коситься зареклась,
Поднимет шум и тарарам -
Ты ей, злодейке, по губам!
А кто не поступает так,
Тот сам себе заклятый враг, - пробормотал Джеймс себе под нос куплет из фаблио, осторожно перекладывая голову Мэри себе на плечо. - Надеюсь, она это не запомнила.
Если жена и услышала, то виду не подала. Значит, с тяжелым "Я ударил тебя, прости" можно было подождать.
- Я ударил тебя. Простишь?
- А бить надо так, чтобы глаза через ухо вылетали, - наставительно пробормотала Мэри, не приходя в сознание. - Потому что фррр...
В управе, пожалуй, ей стоило бывать пореже - наставления Хантера юным стражам были отнюдь не для её - не менее юных! - ушей.
Джеймс вздохнул, снова садясь на любимого конька. Девочка-жена, девочка-женщина, такая серьезная, умная, но всё еще маленькая. Нежная фиалка, роза без шипов, как назвали бы её придворные поэты. Гибкая ива, которую не сломает ветер, сколь сильным он бы ни был. А ветров нынче становилось предостаточно. С севера задували бунтовские бореи, которые непременно отзовутся и на юге, и даже в почти тихом Бермондси. И тогда всех законников, способных держаться в седле, вместе с армией бросят на бунтовщиков. Вешать, четвертовать, распинать на копьях и придавать флёр законности беззаконному истреблению народа королём. Наступало время, когда людям с совестью придется выбирать - честь или смерть. К счастью, совести или чести у Джеймса не было, а потому он всегда выбирал благополучие своей семьи. В конце концов, юрист, повитуха и зубодёр будут нужны при любой власти.
- Знаешь, я побывал в постели Инхинн. Правда, руки у меня были сломаны, и потому пришлось терпеть тиранства от её кота. А еще я мечтаю достать Эрзу Харта. Казалось бы, он всего-то выполнял свою работу, но увидеть его на соборном дубе в нашем лесу так заманчиво...
- Зачем сажать Харта на дерево?.. - Мэри вздохнула, закинула на него ногу. - Он ведь уже не маленький, по дубам лазать. И даже змея у него нету, и у кота тоже нету, а постель с ним наверняка холодная и неудобная.
- Дыбой называется, - не без удовольствия проворчал Джеймс, гладя эту ногу - длинную и крепкую.
Нового змея, пожалуй, стоило снова выпросить у великолепной Ю. Правда, для этого пришлось бы идти в таверну на углу Гленголл, слушать ехидные шуточки про нефритовых соколов, будь они неладны вместе с королём, и даже повстречать Квинта, быть может.
"Интересно, бывала ли Фламиника у Гленголл?..."
Спросить об этом алую даму мог разве что некромант, но Джеймс все равно не удержался от вздоха. Анна Стенхоуп-Сеймур крепко засела в памяти Фламиникой. Чужой женщиной, которой он не обладал и которая владела им. Казалось бы, её нет, седлай волну - и вперед. К счастью и к освобождению.
Не выходило.
Арена укоренилась в крови, возвращаясь серьгой в ухе, вездесущим Квинтом, горячим песком. Напоминая о себе рыночной толпой, смуглым безволосым телом, привычкой отжиматься и ожесточенно рубить воздух мечом по утрам. Шепча на ухо Фламиникой, прихватывая шею её зубами.
Арена не хотела уходить, а сам изжить её Джеймс не мог.
- А еще я жалею о твоём отце. Будь он жив, всё было бы по-другому. Мне наверняка пришлось бы ухаживать за тобой - долго и безрезультатно. Потому что ни один отец не выдаст свою дочь замуж за констебля много старше её. Но всё же, не могу не думать о том, что он сказал бы о нашем браке.
- Папа, - Мэри закинула ногу дальше, села сверху, - одобрил бы всё, что нравится любимой дочери, а если бы не одобрил, то подумал бы ещё раз - и мудро промолчал. А потом ещё долго заказывал бы благодарственные мессы, потому что кто такую дочь вытерпит, да ещё и потакать будет на каждом шагу? С такими разговорами, такими интересами? Не трогая даже пальцем...
- Смею надеяться, что он одобрил бы и сэра Джеймса. Ты знаешь, маленькая, что стала леди Мэри? Почти как дочь короля, только лучше.
Жена, сидящая сверху, самокопанию не способствовала. Вдобавок, отлично разгоняла тени и оказывала воистину тонизирующее действие на организм, как выразился бы иной лекарь. И что самое главное - напрочь отбивала желание идти на службу, заменяя его другим, гораздо более приятным.
В конце концов, самоуничижаться можно было и после.
А супруге Джеймс задолжал многое.

23-24 апреля 1535 г. Хемптон-корт.

У рыцаря существуют обязанности перед королем и королевой, и наплевать, что ты - рыцарь случайный, посвященный по прихоти начальника. И вообще - констебль.
Когда пришла бумага с приказом заступить на дежурство у покоев королевы, Джеймс первый раз выругался - грязно, по портовому, и полчаса всерьез думал уйти с Мэри в лес. К страшным лесным разбойникам. Но лес в это время года был сырым, а Джеймс привык к теплу дома, да и кто взял бы замуж дочь бандита Бесси? А потому, скрипя зубами, пришлось собираться.
Второй раз он выругался, когда в королевских оружейнях ему показали, в чём нужно дежурить. Тяжелый миланский доспех, без сомнения, был красив. Украшен вычурной чеканкой, с ажурным забралом, с оленьими рогами на шлеме. Но как кого-то охранять в нем, Джеймс представлял смутно. Разве что не надевать и глушить тяжеленной латной рукавицей всех покушающихся.
В третий раз пришлось помянуть по матушке апостолов, собирая это чертово сооружение у дверей королевы, под заинтересованными взглядами двух фрейлин. Первую, рыжеволосую, красивую чуть угловатым шотландским лицом и темными, зелеными глазами представили как леди Бойд. Джеймс откланялся ей, оценив вкус магистра и спешно заставив себя забыть о словах Гарольда Брайнса. Потому что если думать о древних богинях при королевском дворе, можно домыслить до государственных, религиозных и прочих переворотов и казни всех к ним причастных. А магистр явно хотел жить, к тому же разве пожилой михаилит не имел право на семейное счастье, пусть и с богиней?
Представив физиономию Роберта Бойда, которому нынче нельзя было дать больше тридцати, Джеймс фыркнул, нахлобучил на плечи доспехов шлем и аккуратно примостил внутри забрала две крупные белые бусины, отобранные у второй фрейлины под её жеманное "хи-хи". Мисс Лилли Каффли ему напоминала шлюху из борделя мадам Аглаи - белые кудряшки, низкий вырез с пышной грудью в нем, тупой и невинный взгляд. И если с леди Бойд было бы любопытно побеседовать, то мисс Каффли вызывала только одно желание - сбежать к Мэри.
Но всё было не так плохо. Истукан у двери издали напоминал человека, замеревшего по стойке смирно, в темном углу кабинета нашлась удивительно напоминающая лавку кушетка, и Джеймс, почувствовавший себя в родной управе, принялся тихо чистить кинжал, чтобы скоротать время.
- Я вам так сочувствую, миледи! Потерять ребёнка, да еще и в вашем почтенном возрасте - это горе! И ведь ваш супруг уже немолод! Но вы крепитесь, Господь милостив. И король тоже. Хи-хи.
Леди Бадб на этот укол Лилли только хмыкнула, Джеймс хотел было присоединиться к ней, но вовремя вспомнил, что к беседе его не приглашали.
- Какое счастье, мисс, что вы еще не испытали этого горя, - задумчиво сообщил он, наплевав на этикет. - К слову, магистр рассказывал в Билберри, что шотландцы даже в таком случае поминают дитя в молитвах. Ведь смерти нет. Скажите, мисс Лилли, это не будет оскорбительно, если я попрошу вас принести немного эля? Мы, олухи из городской стражи, не привыкли к сладким винам. К тому же, от них в сон клонит.
До кухонь было минут тридцать пешим ходом - Джеймс считал. В юбках и туфельках на каблуке - все сорок. И это означало, что согласие мисс Каффли хоть и лишало приятного глазу общества, зато давало возможность поговорить с леди Бойд.
- Вы такой милый негодяй, сэр Джеймс, - вздохнула мисс Лилли. - Такой милый, что я не могу вам отказать. Хи-хи.
"Интересно, почему это я - негодяй?"
Проводив её взглядом, Джеймс запер дверь, на всякий случай заклинив её еще и ножичком для бумаг, подергал запоры на окнах и наконец позволил себе хмыкнуть. Ему не нравились комната, хлипкие двери и зуд в шрамах. Оставалось лишь надеяться, что чесались они совершенно напрасно, а интуиция в этот раз просто решила напомнить о себе.
- Я не могу поблагодарить вашу... сестру за обучение Бесси, миледи. И попросить у неё прощения за невоспитанность жителей Бермондси. Надеюсь, ни она, ни вы не обижены на меня за это?
- Ничуть, - леди Бадб улыбнулась плотно сжатыми губами. - Но о Бесси она мне все уши прокаркала. И я более чем уверена, что моя странная сестра только одобряла бы невоспитанность - хотя бы потому, что за ней обычно следуют воспитательные меры. Любительница воспитывать. Как только такая уродилась в Колхаунах. Горная, одно слово, все мы странные, почти как михаилиты. И поэтому я благодарю за любезные слова, сэр Джеймс, и не могу не спросить, перестала ли ваша матушка ездить в Лондон по вечерам? И как здоровье супруги?
Джеймс снова хмыкнул, с интересом и немым восхищением глядя на эту женщину. Магистру крайне повезло, хоть он с этим и не согласился бы. Проследить, куда девается матушка, руки - да и ноги - так не дошли, а леди Бойд принесла ответ на блюдечке с почти голубой каёмочкой.
- Мэри здорова, благодарю вас. Хотя, признаться, это очень странно. С таким-то мужем. И я бы спросил о здоровье магистра, но... Значит, в Лондон?
- Лондон, - с удовольствием вздохнула леди, разглаживая ленту на платье. - Город такой. Столица британского королевства, центр его политический, культурной и религиозной жизни. Очень религиозной и очень центр. А уж богатый какой! Наших бы горцев сюда, просвещаться. Потому что история-то какая! Древняя, аж пылью покрылась. Золотой.
- Лондон.
Джеймс заходил было по маленькому кабинету, но сразу же остановился - шуметь здесь запрещалось. Матушка, любезная миссис Элизабет, всегда была очень культурной и очень религиозной, а значит, ей подходила столица. И Джеймс не удивился бы узнав, что она еще и центр. То есть, глава и просветитель в какой-нибудь очередной секте.
"Жена - алхимик, дочь - язычница, мать - культистка. Звучит, как проклятье".
Оставалось решить, нужно ли жить миссис Элизабет.
- Не уверен, что ваши горцы нуждаются в таком просвещении, миледи. Иногда лучше ничего не знать. Но я любопытен. Знаете, оно меня постоянно губит. Из-за него даже гладиатором довелось побывать.
Джеймс вздохнул, хмыкнул и неожиданно для себя принялся рассказывать о крови и песке - горячих, липнущих к ногам и рукам, делающих рукоять меча мерзкой, скользкой и шершавой, от чего к концу боев на ладонях непременно появляются мозоли, хотя казалось, что такое уже невозможно. О жадной, кричащей толпе, пробуждающей в крови нечто такое, отчего хочется кричать им в ответ, и убивать, убивать, убивать...
- Это же любопытство привело меня сюда, и я этому рад. Магистр с такой гордостью говорит о вас, что не познакомиться с вами - тяжкий грех. И любопытство понуждает меня спросить: как вы думаете, наше дежурство обойдется без приключений?

- Я думаю... - Бадб склонила голову, глядя на дверь, - что сейчас к нам постучат.
Дверь и правда дрогнула, словно её пытались открыть, а затем раздался стук - негромкий, почти нежный.
- Я ведь принесла эль... хи-хи, - голос мисс Лилли звучал обиженно.
- Рано.
Джеймс метнулся к окну, подальше от доспехов и облюбованного до того угла. Маги, к сожалению, были везде и вокруг, и забывать об их способностях не годилось.
- Кто там? - буднично осведомился он, доставая кинжал.
- Ваша Лилли пришла, эля вам принесла, - отозвался нежный голос. - Бежит эль из бочечки, наполняет кружечки, в рот сам прыгает, а потом и в земельку, хи-хи!
Джеймс вопросительно глянул на леди Бойд, та отрицательно помотала головой, а чувство самосохранения вдобавок подсказало отодвинуться еще и от окна. Потому что если пришли в дверь, то придут и в окно.
- Миледи, вы не против разыграть партию, как выразился бы ваш супруг?..
Королеву необходимо было уводить. Возможно, не разбудив и аккуратно вернув, когда всё закончится, а в кабинете вместо двух фрейлин и одного рыцаря останется только труп этого самого рыцаря. И еще двух. Тех, которые стояли у дверей и выпускали Лилли за элем.
"Если они не в доле, то уже мертвы".
- Никого нет дома!
"Никого. Совсем".
Через щели в ставнях пробился легкий ночной ветерок, ласковой рукой взъерошил никак не желающие отрастать волосы и нежно прошептал эти два слова, от которых спину продрало мурашками.
- Мэри?
- А кто тогда говорит? Ну и шутник же вы, сэр Джеймс, хи-хи! - Откликнулись за дверью. - Как же никому не быть, когда и вы там, рыцарь славный, и леди Бадб, и Её Величество?
Бадб меж тем охотно кивнула и бесшумно, словно вовсе не касаясь скрипучего паркета, подошла к двери, ведущей в королевскую опочивальню. Коснулась косяка пальцами и замерла, склонив голову и прикрыв глаза.
- А никто не говорит, - сипло сообщил Джеймс дверям, - это вам кажется. Креститься надо.
Жутью шибало так, что он разве что с ног не валился. Казалось бы, после монастыря и Рочфорда должен привыкнуть, да и что те вампиры против сестры Делис, но невнятное нечто за дверями заставило вытащить кинжал и по-волчьи, хищно потянуть воздух носом в надежде уловить запах Мэри и успокоиться.
- А вот и перекрещусь, хи-хи, - радостно согласились за дверью. - И снова, и ещё, и дверь перекрещу, вот так вот, ибо благодать!
Раздался мерзкий скрип когтей по дереву, за которым почти потерялся новый шёпоток, уже в другое ухо, словно отразился от юбки леди Бойд.
"В Лондоне такой тяжёлый воздух... "
"Шла бы ты домой, маленькая."
Запах Мэри скорее отсутствовал, зато в воздухе почти нащупывалось слово "взаимозависимость". Хорошее, длинное, вкусное волей, нитью к сильному сердцу. Джеймс уже собирался было осознать, что это сердце питалось тёмными желаниями, но внезапно всё стало очень быстро. В тёмном углу мелькнула тень с отвратной рожей, и в ту же секунду доспехи сплющились в непотребную лепешку, будто на них уронили наковальню. Грохот наверняка слышали даже в Билберри, а слегка оглушенный Джеймс метнулся вперёд, к отвратной роже, на ходу постигая, что низменные чувства тянут в том числе и из него.
- Focáil draoidheachd! Bheir Cuchulainn sùil orra airson bliadhna!
Леди Бойд, высказавшаяся в лучшем стиле своего супруга, со всей дури саданула ногой по двери, задрав юбки. И будь у Джеймса время рассматривать, он непременно отметил бы искры и щелканье замка. Но времени хватило только на то, чтобы в традициях городской стражи завалить жуть на пол, заламывая ей руки за спину. Жуть, кажется, удивилась этому не меньше его самого, потому что вместо того, чтобы испариться, начала выворачиваться и даже вывернулась, отшвырнув его к углу.
"Не хочу. А почему у них такие большие зубы?"
Под этот вопрос от Мэри-ветра дверь треснула, а после разлетелась щепками.
Джеймс обреченно хмыкнул.
- Миледи, у вас всё хорошо?
С другой стороны, если этих тварей можно было заломать, значит, они убивались. А разбивать в щепки мог любой таран. Чего тут бояться? К тому же, перед лицом жён - своей и чужой.
Джеймс швырнул тяжеленную Библию, окованную серебром в то, что просочилось в кабинет, а себя - на первую тварь, вознамерившуюся войти к королеве.
И спустя мгновение уже валялся на полу, пытаясь вывернуться из цепких лап тени. Вторая тем временем вошла в спальню, и на Джеймса накатила апатия. Хотелось просто лежать, уткнувшись лицом в мягкий ковер и ждать, когда эта тварь откусит руку.
"Руку?!"
Осознание, что его пытаются жрать прямо сквозь кольчугу, подстегнуло. И тварь, вылетевшая из опочивальни - тоже. Она тут же втянулась обратно, но это говорило о том, что леди Бойд жива.
- Мэри, погуляй снаружи. Пожалуйста. Последи, чтобы никто больше не вошел.
Фраза была длинной. Очень длинной, и от неё снова стало медленно и тягуче, холодно от вязкого ужаса. Жуть впилась в плечо сильнее, до крови, отхлебнув вместе с нею ярости. Джеймс покорно расслабился, позволяя ей испить еще и смирения. А потом тварь неохотно оторвалась и поплелась в коридор, следом за первой.
- Мать вашу...
Джеймс тоже вышел туда вслед за ними, не глядя ни на стражников у дверей, которых сплющили прямо в доспехах, ни на пару растерзанных фрейлин, не вслушиваясь в шум пробуждающегося замка. Его занимало только одно - кто?
"У кого хватит столько наглости и умения, кроме михаилитов?"
Из Хемптон-Корт таверну на углу Гленголл видно не было, но Джеймс готов был поклясться, что ниточка тянулась оттуда. Только у Рика и его любимой гадюки нашлись бы такие очень дорогие убийцы.
Жути, точно уловив его мысли, развернулись, не доходя до конца коридора пятидесяти шагов, и Джеймс уже было приготовился дать бой, но те предпочли сделать вид, что не видят его.
Разрываемая на части служанка кричала страшно. Сравнит это можно было лишь со взбесившейся мельницей, затянувшей в жернова свою требу.
"А ты ничего, молодожен, чисто мельница бешеная."
Эспада в память постучался не вовремя, отгоняя уже было наклюнувшееся сочувствие к служанке. Джеймс тряхнул головой, и побежал в кабинет, надеясь опередить тварей, расправляющихся с уже хрипящей девушкой. Но крики не стихли, а тени, влетевшие вслед за ним, стали мерзко-алыми от выпитой крови. И кинжал удалось воткнуть лишь в одну. В ту, которая напилась смирения. Жуткая боль от незримых когтей разгорелась под рёбрами, и твари исчезли, будто их и не было.
- Миледи, у вас всё хорошо?
Джеймс устало привалился к двери, возле которой валялись блины из доспехов, а потом и сполз на пол, зажимая бок шторой. Настоятельница из монастыря Марии Магдалины, что в Бермондси, непременно убила бы его взглядом. Но её тут не было, а королева купит себе новые. Когда тебе спасают жизнь, всегда хорошо купить обновку.
- Разве бывает плохо после хорошей драки? - Леди Бадб с довольной улыбкой выплыла из дверей. Платье поспешно затягивало длинные порезы, за которыми не было видно крови. - Даже жаль, что её величество всё пропустило. Впрочем, наверное, к лучшему, поскольку ей вредно волноваться и лишний раз волновать его величество.
Её величество, должно быть, и в самом деле сейчас была скорее "оно". А богине войны драка сходила за хорошую ванну. Наверное.
Хмыкнув обилию допущений, Джеймс попробовал встать, но не смог - ноги не слушались. И хотелось сказать, что не следует леди Бойд выходить к малознакомому констеблю, демонстрируя починку платья и отсутствие ран, если не мечтает стать вдовой, потому как законникам только дай кость - они её тотчас схватят. Но вслух он, по заведенной привычке, сказал другое:
- Спасибо за помощь, миледи. Без вас я не справился бы. Если Джеймс Клайвелл сможет чем-то отплатить за это, и за Бесси, то...
Он смущенно развел руками, улыбаясь. Король влетел в маленький кабинет с мечом наголо. Он был растрёпан, губы у него припухли, а на шее алел мазок кармина.
- Анна жива? Ребёнок? О, леди Бадб! Мы с вами ещё не овдовели? - Не дожидаясь ответа, он бросил взгляд на груду доспехов, резко повернулся к Джеймсу и прищурился. - Сэр... Клайвелл, верно? Из которых Клайвеллов? - "Из незаконнорожденных".- Эй, лекаря сюда! А то помрёт, и поди ответов добейся без некроманта! - "Не дождётесь!" - Не баб... леди же спрашивать. - "Почему нет?" - Какого беса творится? - "Крайне поганого, кажется". - Какого дьявола не в доспехах? - "А как их сплющенными надевать?" - Почему дверь к её величеству открыта?! - "Откуда я знаю?!"

Джеймс в очередной раз попытался подняться и изобразить почтение, но счел это занятие безнадёжным и сел поудобнее. Генрих Тюдор Нероном не был, но даже перед тем доводилось лежать.
- Лланелли, Ваше Величество, - обстоятельно ответил он, преданно глядя на короля и втайне мечтая пнуть этого рыжего полуэльфа-валлица за нефритовых-мать-их-соколов. - Мой дед принадлежал вашему, если изволите вспомнить. Не в доспехах потому, что не привык. Городская стража не носит тяжелую броню, иначе нипочём не успеть за негодяями и мятежниками. А дверь открыли призрачные твари, осмелившиеся посягнуть на жизнь Её Величества. Леди Бойд хранила покой королевы, пока я тра... э... ценил оказанную мне честь, защищая дам. Королева жива, спит.
Меж тем народу прибавлялось. Гвардейцы злобно зыркали на возбуждённых встрёпанных придворных, дамы любопытно заглядывали в комнату снаружи и на всякий случай испуганно повизгивали. Где-то в задних рядах жаловалась на то, что всё пропустила, мисс Лилли. Повинуясь призыву короля, невзрачный человечек в чёрном присел рядом с Джеймсом и принялся за работу, неодобрительно качая головой. К чему неодобрение относилось, он не пояснял, а Джеймс не спрашивал. Не хотелось, к тому же, когда кого-то отпихиваешь от себя, не до разговоров. А король нетерпеливо кивнул.
- Лланелли... хорошо, сэр Джеймс. За службу благодарю. - "Служу Альбиону!" - Пока - словами, но, помня себя молодым рыцарем, дополню бумажной. - "Лучше монетами." - Только почему облик такой не нефритовый, скажите на милость? Взгляд соколиный - это ладно, красиво, но нефритовость где?! - "Чтоб ты сдох". - Мы зря рассылаем указы? - "Здравая мысль".- Если одежду леди шьёт, так... к слову, вы ведь недавно женаты? На простолюдинке? - "На инфанте с мельницы". - Кто-то шептал, а кто - забыл, поверишь ли? Совершенно неотличимые они, шептуны эти, ну и к лучшему. А дети есть? Повелеваю представить ко двору. - "Перетопчешься".- Мы лично хотим наставить леди Клайвелл о правильном нефритовом облике наших рыцарей, каковой и собираемся, начав со стражи, распространить дальше. Чтобы соседи устрашались и уважали. Потому что богатство и яркость наши - вот что им поперёк горла! Всем!
Представив соседей, которые будут совершенно неприлично ржать, завидев нефритовых стражей, молодой рыцарь о тридцати годах скорбно вздохнул, еще раз отпихнул от себя чёрного человека, который почти наверняка не мыл руки и вообще не был родной Анастасией Инхинн, и всё же поднялся на ноги.
- Ваше величество, - твердо проговорил он, - я благодарю вас за то внимание, что вы уделяете мне и моей семье, но сейчас прошу освободить меня от продолжения дежурства и отпустить домой.
- Что, лекаришка плохо работает? Не прививает желания греться в лучах нашей славы? - Удивился король и, не обращая внимания на возмущённое лицо лекаря, небрежно махнул рукой. - Разумеется. Ах, дорогая рыжая леди, вы умеете танцевать хайланд? Его танцуют только мужчины?! Хм. Мне кажется, что вы исполнили бы его с огненной страстью, такой же дикой, как ваши волосы. К слову, принцесса Елизавета вчера сказала три новых слова: "дуб", "эдикт" и "голову с плеч". Удивительно умный ребенок, вся в меня. Но, кажется, мне пора к её величеству. А, кто-нибудь приказал послать за сэром Френсисом?
- Леди Бойд, вы проводите раненого воина? Боюсь заблудиться в этих коридорах.
Женщины - и богини тоже! - умели вздыхать очень выразительно. Джеймс улыбнулся мисс Лилли, лихо, по-стражьи опрокинул в себя кружку эля, не забыв облобызать ей длань - Лилли, не кружке! - и ущипнуть за корсет стоящую рядом фрейлину. И протянул руку жене магистра, уводя её из этого безумного вертепа, где правил бал душевнобольной король, расточающий сомнительные комплименты. Актёр конкуренции не терпел, а Джеймс Клайвелл считал правильным избавить богиню - женщину! - от навязчивого внимания монаршьей особы. Не ожидая благодарности и не уповая на приязнь Роберта Бойда.
В конце концов, Мэри тоже не понравился бы король.

Домой Джеймс вернулся далеко за полночь, и не желая будить Мэри запахом крови, эля и собственными негромким матерком, расположился в гостиной у камина. Драная кольчуга полетела в угол, к ране на боку он приложил чистое полотно, из которого его маленькая жёнушка сшила бы чудную рубашку, а сам Джеймс рухнул в кресло. Некоторое время он сидел, закрыв глаза и прислушиваясь к треску дров в камине. И только отогревшись и попытавшись сесть поудобнее, понял - под ним что-то лежит.
"Что-то" оказалось кольчугой, перевязанной зеленой, в цвет платья леди Бойд, лентой.
Она оказалась лёгкой, как пушинка, эта воронёная плетёная железяка с длинными рукавами и длинным подолом. В ней, пожалуй, даже можно было спать, и после долгого дня на ногах она не оттянула бы плечи. И почему-то Джеймс был уверен, что эту кольчугу не пробьёт и снаряд из аркебузы, не прокусит самая страшная тварь михаилитского бестиария.
А еще она была дорогой. Настолько, что Джеймс не мог её принять ни даром, ни взяткой. Не мог понять и осмыслить, за что ему такая честь - или такое наказание.
До кольчуги всё казалось простым и понятным. Был Джеймс Клайвелл - констебль из Бермондси. Законник на страже великих врат, что находятся на границе ада и рая. Муж, носящий в себе ад и рай. Гладиатор, насильно сделанный таковым, дружащий с собственным бесом, но верный самому себе.
Был Роберт Бойд, нареченный Цирконом - магистр ордена архангела Михаила. Воин, пляшущий на лезвии ножа. Воспоминания стали для него тайной религией, борьба с прошлым - смыслом жизни.
И объединяли их разве что интерес Ордена к Бесси, да тот младенец, отданный Браунам на воспитание.
Кольчуга же становилась чем-то большим. Уже не взятка, еще не дар дружбы. Не лютня от Фламиники, напоминающая о низменной, грязной страсти. Не чистые, вышитые рукой Мэри рубашки, пахнущие её руками и её приязнью.
Кольчуга. Символ воинского единства, подаренный женщиной. Богиней войны.
"Кажется, пришло время подумать о вере".
Не будучи ревностным христианином, Джеймс, тем не менее, полагал, что в мире существуют некая высшая сила, заложившая механизмы бытия и позабывшая о своих чадах. Возможно, это даже был Бог матушки - суровый, несправедливый, мстительный, жадный. Но пока этот бог говорил устами миссис Элизабет и в жизнь Джеймса не вмешивался, взаимное существование Иеговы - Саваофа? - и Клайвеллов ничем не омрачалось.
По крайней мере, распятый сын божий не оставлял кольчуг на кресле и не заставлял думать о смысле этого подношения. По чести, он вообще не требовал мыслить, ибо блаженны нищие духом.
Существование Бадб, подтверждаемое невесомым доспехом, ломало жизнь. О трёпе Гарольда Брайнса легко было забыть - словам культиста, убийцы и лгуна никто не поверит. Легко было смириться и принять молодость магистра - Роберт Бойд никогда не выглядел на свои почтенные пятьдесят три. Очень просто - согласиться, чтобы в охоте на Эда Фицалана сопровождала ворона. В конце концов, маги-зверятники за отдельную плату воспитают охотничью птицу даже из белки.
Но рыжая богиня, принявшая облик весьма соблазнительной горянки - а Джеймс подозревал, что в этом облике она была задолго до того, как появились горцы - усугубляла и трёп, и магистрову молодость, и ворон-ищеек.
Вызывала почти детский протест, нежелание верить хоть во что-то, хоть в кого-то, заставляла недоумевать, зачем умному, битому жизнью Бойду поклоняться - Христу, служить - Бадб, когда можно не поклоняться и не служить.
Кольчуга легла на спинку второго кресла, а Джеймс, морщась от боли, стараясь не греметь, стянул с себя окровавленную одежду. Поддоспешник, колет, рубашку можно было смело выбрасывать, потому как зашивать такую бахрому смысла не имело. Штаны еще могли быть спасены холодной водой, но затевать стирку среди ночи не хотелось. А значит, завтра Мэри отнимет их для своих опытов, выдав взамен свежие, пахнущие чистотой и ветром.
Тем самым ветром, на крыльях которого примчала в Хемптон-корт, не покидая постели.
Странностей становилось всё больше, ответов всё меньше.
Матушка, посещающая Лондон. Мэри, летающая во сне. Бесси - воспитанница древних богинь.
В ряду этих женщин Джеймс чувствовал себя лишним.
"А если грёбаный Генрих Восьмой решит явиться ко мне в дом, я подам в отставку."
Но король пока не являлся, зато на лестнице возникла заспанная, и оттого особенно умильная, Мэри с миской, от которой разило ромом и в которой плескался моток шелка. Как и положено жене законника, который часто приползает со службы не в том виде, в каком ушел, она завела привычку ждать с иглами, ланцетами, корпией и ворохом полотна для перевязки.
- Я почти целый, - поспешно просветил жену Джеймс, прикрывая драной рубашкой кровавое пятно на подушке кресла. - Подумаешь, какие-то невидимые твари! У них и зубы-то ненастоящие. Не стоило просыпаться, маленькая.
- Я всё равно уже разбилась, - уточнила Мэри, ставя миску на пол. - А если зубы могут кусать, то, значит, они достаточно настоящие. Если бы ненастоящее не умело кусаться, у михаилитов наверняка работы было бы втрое меньше, потому что ненастоящего гораздо больше, не говоря уже о том, что оно по-настоящему кусачее настоящего уже просто от чувства ненастоящности.
Добрую минуту Джеймс просто стоял и пытался разобраться в хитросплетениях настоящего, что наговорила Мэри, но сдался.
- Это ты напрасно, - не одобрил разбивание он. - Хотя, когда не видят - проще, но... Кажется, мне нужен твой совет, моя лесная принцесса. Помнишь, к нам однажды заходил Гарольд Брайнс? Он принёс на хвосте нечто такое, что способно привести очень высоких людей на аутодафе. Что забавно, твой муж может отправить их на свидание с костром в любой момент, и эта кольчуга - взятка, еще плотнее связывающей нас. А может статься, это просто жест расположения.
- Мне не нравятся костры, которых можно избежать, - мягко, но твёрдо заметила Мэри, взглянув на плетёную броню. - Зато нравятся кольчуги, которые не прокусывают даже ненастоящие твари. Не нравятся гости, которые не стучат в двери, принося подарки, зато нравится забота о по-настоящему важном - то есть, о непокусательности. Наверное, это всё сводит уравнение к столь любимому на востоке нулю. И ещё мне кажется, что для костра взятка чересчур мала, а для констебля сэра Джеймса Клайвелла - слишком велика. Стоит, небось, как три мельницы. Четыре. С подсобкой. Но поскольку мельницы на себя всё равно не наденешь, значит, кольчугу - можно, потому что её всё равно, что нету.
"Сэр Джеймс".
Кисло покосившись на жену, он потёр заштопанный и перевязанный бок, прежде чем подхватить Мэри на руки и рухнуть в кресло. Несомненно, она была права. В конце концов, не Джеймс самолично, но волей королевской, а значит - взятка эта королю. И разбираться с нею его величеству. Но переступить через себя оказалось так же сложно, как и признать, что матушки снова нет дома.
- Значит, мы её оставим. И будем надевать только по важным покусательным событиям, верно? К слову, не хочешь прогуляться со мной в Лондон как-нибудь вечером, маленькая? Не как в прошлый раз, а просто чтобы приглядеть за миссис Элизабет. А то что это она в таком почтенном возрасте по ночам в столицу бегает?
- Приглядеть, - скепсиса в голосе Мэри хватило бы, чтобы утопить ту самую мельницу, если не две. - Значит, не как в прошлый раз, а хуже, и повод вдвойне покусательный? Потому что просто так миссис Элизабет бегать не станет. Конечно, хочу.
- Авантюристка.
Прозвучало это беззлобно и без осуждения. Джеймсу слишком хотелось спать, и тратить остатки сил на воспитание юной жены оттого не хотелось вовсе. Как и всегда, впрочем. Придётся и дальше ей оставаться невоспитанной авантюристкой, летающей над Лондоном во сне.
"А рыцарем я всё равно выгляжу нелепо!"

МЭРИ КЛАЙВЕЛЛ


Брат Сапфир всегда закрывал окна. Мягко улыбался, говорил про уличный шум, мешающий здоровому сну и ещё чему-то со сложными греческими словами – и закрывал, а потом готовил в стеклянной мисочке ещё одну порцию декоктов. От них хотелось спать ещё больше, чем от закрытых окон, а спорить не хотелось вовсе. Хотелось лежать и слушать голоса на улице – пытаясь отделить людские от прочих, – шорох дождя – почти всегда настоящий, – и мягкое отсутствие звука волчьих шагов. Почти наверняка ненастоящее.
“Девонька, выпейте микстуру. Вот так, молодец, а теперь баиньки”.

Анастасия Инхинн всегда закрывала вопросы, даже не задавая и не интересуясь ответами. Наверное, забывала их сразу, как только убивала вопрос. Говорила о разном, то резко, то мягко, но всегда – заботливо. Хмурилась, трогала тёплыми пальцами, ничуть не подозрительно нюхала декокты. Возможно, таковы все телепаты. Может быть, таковы все палачи. От этого хотелось молчать ещё больше, чем от микстур. Интересно, слышит ли она то, что говорит в голове у человека кто-то ещё, а ему – кто-то ещё?
“Детка, пей смело. Хорошая микстура. Вот так, молодец, а теперь тебе нужно поспать”.

Лёгкий западный ветер толкнул неплотно закрытый ставень, колыхнул занавески. Пробежался по полу, ударился в дверь и отскочил к кровати, поднимаясь с дыханием к потолку. Стук входной двери спугнул, и ветер выскочил за окно, метнулся за угол – и совершенно невежливо запутался в юбках пожилой дамы, спешившей на окраину. Может, ей и послышалось в свисте тихое “Простите. Наверное”, но дама только запахнула шаль плотнее и ускорила шаг, так что ветру оставалось только скользить к Темзе. Скользить, сплетаться с другими, обмениваться тихим свистом, а потом на волне прохладного бриза перевалить через вал на пустой пляжик. Знакомый? С прошлого круга? Позапрошлого? Тогда был лёд, была... девочка? Яркая, горячая.
Ветер помедлил, закрутился, играя песчинками – и отстал. Ещё здесь были паруса? Большие упругие паруса у игрушки, которую так забавно было гонять по волнам.
Река ревниво дохнула холодом, втянула в себя, понесла к морю, и ветер едва успел выскочить на другую сторону.
“Не хочу-у-у!”
Ещё нет. А как это ветер может что-то хотеть? Вопрос оказался настолько для Анастасии Инхинн, что ветер сам не заметил, как оказался у открытого окошка где-то в доках – и это наверняка очень не одобрил бы брат Сапфир. Лондонская сырость слишком легко заползает в дома, говорил он, мягко улыбаясь. А там и дышать становится тяжелее, добавлял он. Поэтому я закрою это окошко, а ты, девонька, выпей…
Голоса ударили в ветер изнутри, смешали так, что он забыл и вопросы, и ответы.
– Холодная! Фууу!
– Не кривись, маленький Том, ешь. Ничего другого у нас нет. Скоро вернётся папа. Говорят, “Саломею” уже видели недалеко…
Вернётся. Скоро? Внезапно ветру захотелось увидеть – и он прыгнул в комнату, закружился, ощупывая что-то большое и что-то маленькое, пылающее, клокочущее горлом и грудью. Видеть не получалось. Правда ли скоро? Ветер помнил странное, когда уходят – и не знаешь, вернутся ли. Откуда?
– Холодно!
– И правда. Сейчас, Том, погоди, закрою окно.
Ветер едва успел выпрыгнуть на улицу, в тяжёлый, полный липкой сажи воздух. Здесь, в узких улочках, было слишком много тумана, и ветер, пытаясь выбраться, рванулся дальше вдоль реки, от моря. Может быть, там, за мостами, на площади будет свободнее? Может быть, там не будет хотеться помогать, спасать, менять – потому что это точно не дело ветра. Наверное? Возможности. Последствия.

Дворец из двух башен, соединённых аркой, под которой так приятно проскакивать. Закрытые окна – и отдушины в стенах, чтобы ветер мог свистеть по зданию, выстужая плесень. И снова – один большой, и один маленький. Только холодные.
– Следует подготовить ритуал. Михаилиты - плохие ученики, с этими их обрядами, воспитанием. Что ты слышал?
– Последний раз - Ланкастер.
– А до того?
Колебание воздуха – большое неторопливо поворачивается. Ветер чувствует взгляд и становится плотнее, плотнее, пока не сжимается в точку и проскальзывает в щель между досок, оставляя за спиной дрожь слов. Странно. Ведь у ветра нет спины. И получается, что у ветра – нет а у нас, получается – есть?
– Готовься. Скоро.
Эти звуки так и гудят в воздухе, и ветер сначала отлетает поодаль, потом ещё дальше, а потом несётся далеко, в весенний ночной лес, туда, где слышно совсем другое.

– Так а что, Харт, по душе тебе оленина? Жёсткая, конечно, как жизнь в славной Англии, а всё бесплатная. А бесплатно, как известно, и испорченное вино сладко, а?
Мужчина со связанными ногами спокойно сидит у костра, не обращая внимания на слова, и сосредоточенно ест.
Х-хаа-т. Ветер свистит имя, путается в верёвках, затем прыгает к лицу, прямо в запах горелого оленя. От этого слова, свиста что-то сдвигается внутри, уплотняется, а человек продолжает жевать. Огонь вспыхивает сильнее, ревёт, и ветер чувствует, как становится совсем лёгким, сухим, горячим и горьким. А человек продолжает жевать. Харт. Костёр вспыхивает ещё ярче, и кто-то другой лениво шевелится у шалаша, встаёт.
– Эй, Том! Снова, что ли, дров переложил? Смотри, сам за новыми пойдёшь. И бок горелый сам есть будешь.
Ветер слышит это из вышины, дёргает за крыло сову и ныряет ниже, в интересное. В одном из шалашей плачет ребё… резкий взмах руки режет воздух, женщина вздыхает, поднимая младенца к груди, и ветер завистливо шмыгает прочь. Лес большой. А плотнеть всё равно не нравится. Лучше быть лёгким, нестись по лесам, взлетать по склонам в небо. Разогнаться – и взлететь, вот… ой, стена. Больно же!

– А я ему, значит, и говорю: "Верховный, к сожалению уровень подготовки большинства этих мальчиков не только не позволяет им без сучка и задоринки прочесть королевское уложение, но и правильно использовать слово" бля" после прочтения".
Ф-вья! Ветер смеётся, свистит в зубцах стен резиденции михаилитов. Зачем – здесь, почему? Где-то внутри знакомое дыхание, от которого тоже хочется стать чем-то другим, но почему стражники так странно играют? Вот они есть, вот их нет, а вот снова – но никак не ухватить за усы!
– Сколько лет уже мертвый, - один из стражей щелкает гардой об оковку ножен, - а всё понять не могу, чем им тут намазано. А ну, кыш!
Фью! Тоже, придумали – кыш! Не птица же, не гусь какой. Но звон металла раскатывается, нарастает, отбрасывает прочь – обидно, хоть и не гусь. Ну и ладно. Тем более что до дыхания всё равно далеко, а до эха другого – ещё дальше. И не везде стоят эти, с ножнами. И вообще, половину времени их вовсе нету, а туда же. Куда?
Туда, где не началось, но попыталось продолжиться. Наверное.

Как же легко в лесу! Как хорошо над холмами. Плохо летать в Лондоне. Тяжело пробиваться через туман, не зная, хватит ли сил до следующего островка. Белёсые волны гасят ветер, голоса и крики шуршат вокруг, отщипывают кусочки, и нас словно становится меньше. Но мы – часть всего. Если прислушаться, можно уловить эхо ветров, умчавшихся далеко в море. Весь мир состоит из струн, и они касаются друг друга, играют мелодию размером с мир. Какую ноту добавляем мы? И почему нас тянет туда, словно...
Ветер медлит, и мы медлим вместе с ним. Этот остров… невидимые волки бродят по осколкам стекла, щёлкают зубами, обкусывая нас до самой основы. Теперь моя очередь смотреть на них с разных сторон. И это – то, к чему я прислушивалась вместо важного? Вот эти мелкие облезлые твари, какими и михаилит побрезгует? Я подхватываю маленькое эхо богини и подбрасываю повыше – благо, здесь уже нет стеклянной крыши. Потом ловлю, не давая упасть – и подбрасываю снова. Сейчас это так легко, потому что одна из струн дотягивается даже до далёких заснеженных гор, с хохотом срывает странные бамбуковые колокольчики, закручивается вокруг колонн и статуй всё плотнее...
Волки смотрят, раскрыв красные пасти, и мне сразу становится скучно. Месть – это не про меня. Убийства – не про меня. Я помню, как стояла, как мной смотрело и говорило нечто, но это – они. Не я. Клетка в клетке в клетке, бесконечные ряды клеток – не я! Мне даже волки никогда не нравились! Кровь, крики и стоны – тоже не я! Ну разве что стоны. Чуть-чуть. Может ли ветер довольно потягиваться? Может ли чувствовать… одиночество, когда он никогда не один?
Я подкидываю богиню в последний раз. Упав, она сидит на большом осколке и обиженно на меня смотрит. Пусть. В следующий раз – напою микстурой, так и знай. Натравлю брата Сапфира! Вот так, хорошая девонька!

Отсюда проще свистеть куда-то ещё, и я – свищу по переулкам, улочкам, мимо людей, рядом с которыми даже ветру порой лучше не свистеть, потому что обидятся. Вон какие зу… ножи страшные! И усы. Только взгляды тусклые, но тут уже ничего не поделать. Я тоже слишком долго билась в клетке – а мне повезло куда больше. Во всём. И что может ветер? Разве что бросить пыль в глаза, но где же вы видели пыль в весеннем Лондоне? Свистнуть в уши, заставить прикрыть глаза рукой, выбить слезу – но это не те слёзы, неправильные. Я раздуваюсь от беспомощности – человек бы лопнул! – и плыву в сторону странной ломаной пустоты, словно кто-то создал себе собственный воздух, другой. Маг?
И сколько же тут цветов! На миг я забываюсь, только качаю тяжёлыми бутонами, нежно трогаю листья, ныряю в нежные кувшинчики со сладким нектаром. Маленькая оранжерея. Маленькая богиня? Нет. Женщина. Воздух идёт волнами от плавных движений, качает, и мне хочется спать. Как она может так двигаться? Не подчиняясь ветру, а создавая свой, внутри себя, а потом выбрасывая в мир? Сколько же силы… я ощупываю женщину, пытаясь понять, как она работает, но быстро сдаюсь. К тому же, я влажная, холодная, и она может простудиться. Хотя вряд ли. Внутри такой жар, что это скорее я испарюсь. А потом прольюсь дождём, но это ведь тоже не я?
Но это настолько странно, что я кручусь вокруг ещё какое-то время, пытаясь уловить… не слова, не чувство, а что-то более тонкое. Движение воздуха внутри, движение воздуха снаружи. Направление, цель. А когда понимаю – срываюсь с места и лечу дальше, изо всех сил, раздирая туман в клочья.
Дворец. Королева. К дьяволу дворец и королеву. Ведь там сегодня...

Уфф, чуть не затянуло! Это ещё что такое? Взлетев на башню, я утыкаюсь в… нечто. Представляете смерч из мокрой земли вокруг костра? Вот и я не представляла. И они пускают вот это к королеве?! Двор – воистину странное место. Наверное, я хочу, чтобы меня здесь представили. Смерч медленно меряет меня взглядом, и я на всякий случай прячусь за своим рыцарем. Страшно!
А потом раздаётся стук в дверь, звучит голос – да только воздух за дверью кивает мне отсутствием дыхания, а, значит, там...
- Никого нет дома!
Вот, правильно, никого, ни за дверью, ни дома. Совсем. Даже миссис Элизабет. Зато по стене снаружи что-то лезет, что-то такое, что внутри кажется больше, чем снаружи. Неуловимо женское. Лезет, жуёт густой воздух, проталкивается. Наверное, ему тоже тяжело в этом городе? Мне почему-то не жалко. Лучше бы куда-нибудь ещё лез кусать. Тоже мне, волк нашёлся. У него даже подушечки неправильные! Хотя в городе и правда тяжело. Не хочу ему представляться.
В Лондоне такой тяжёлый воздух...
"Шла бы ты домой, маленькая".
Слова так и не прозвучали, но я всё равно на всякий случай обиделась. Какая же маленькая, когда вон какая большая! Когда надуюсь, так в целую комнату не помещусь! Или в залу! И будешь меня такую кормить, вот! Как жениться – так не маленькая, и в постели вон не маленькая, а как на тварей смотреть!.. И дома ведь всё равно никого нет. А вдруг я вернусь – и там правда никого? А вдруг я вернусь, тихо закрою за собой окно – и буду ждать, и ждать, и ждать, и не дождусь. Разве лучше – не видеть? Легче – когда не видят? Но я ведь и так не вижу, только знаю. Только чувствую, как режут воздух когти, как теплеет от крови воздух, и… ветер не умеет помогать. Возможности. Последствия. Вопросы.
Не хочу. А почему у них такие большие зубы? У цветочной женщины их не было.
Воздух становился ещё тяжелее, полнится густой влагой, пропитывает меня алым железом. Так уже было. Так ещё будет? Могу ли я ещё спуститься вниз, или просто упаду – и разобьюсь на красные осколки, как в тех снах?
- Мэри, погуляй снаружи. Пожалуйста. Последи, чтобы никто больше не вошел.
Леди Мэри! Маленькая хозяйка, ветер в голове. Имя выметает из башни не хуже, чем ураганом, и мокрые камни мостовой несутся навстречу. Погуляй. Выпей микстуру. Она хорошая.
Послушно разбиваюсь.
Вернись. Пожалуйста.
Я буду ждать.

РОБЕРТ БОЙД

20 апреля 1535 г. Хексем, Нортамберленд.

Трактирная жизнь состоит из вспышек.
- Ох ты, милая - моя,
а не королевина!
Если мало моего -
попроси у мерина!
Коричной вонью и дрянным ромом тянуло от наемника в углу, горланившего похабные песенки. Он надрался уже порядочно, и говорил стихами, надеясь заполучить в постель подавальщицу.
От неё нестерпимо пахло острым и терпким женским потом. Она была неопрятна, подмышки темнели влажными кругами, а коричневая юбка - вся в соломе! - неряшливо обвисала на тощих бёдрах. Зато загривок у нее был так жирен, так широка спина, что даже у человека самого равнодушного невольно поднималась рука, чтобы шлёпнуть между лопаток. Но ей Роб улыбался, будто эта потасканная уже девица была принцессой Уэльской и Афродитой в одном флаконе.
Подавальщицы знают всё, но отдают это отнюдь не за звонкую монету.
Новая вспышка - монахи у камина. Озябшие старцы с тонзурами, оглядывающие зал цепко, настороженно. Эти пропахли дорожной пылью и травой. Идут ли из своего монастыря, спасаясь от комиссаров, такие же ли подслухи, как он сам - кто ведает?
- ... доплывает он, значит, до середины озера. А там его водяник - хвать за яйца! И спрашивает: еще два или без двух? Мужик подумал-подумал, - травить байки потрепанным, но зато хорошо вооруженным наемникам, от которых сейчас отличался мало, Роб мог часами. Не задумываясь и не прекращая прислушиваться, присматриваться, принюхиваться. - И говорит, что мол, еще два. Выплывает на берег, глядит - а у него четыре...
– Разжиревшие монахи прячут золото в сундуках, а тем временем бедняки за стенами монастырей голодают, - громко ржали за соседним столом будущие самоубийцы. Подумать только, на Севере - и так погано говорить о монахах!
– Я слышал про монахиню, которая забрюхатела от священника.
– Все сестры – шлюхи. Или калеки. Слабоумные, от которых отказались родные.
- Мужик и подумал: поплыву-ка я обратно, - усмехнувшись их браваде, продолжал Роб. -Там водяник снова спросит про еще два или без двух. Я скажу, что без двух - и всё будет хорошо. Доплывает он до середины, а водяной его и спрашивает: еще четыре или без четырёх?...
За хохотом собутыльников он, как тот болотник, ухватил новую вспышку.
– Третий герцог Бекингем был казнен по обвинению в государственной измене пятнадцать лет назад, - глухо говорил некто, одетый как наёмник, но с дорогим кинжалом на поясе.
- Шестнадцать, - поправил его собеседник, прихлёбывая из кружки виски с таким видом, будто это было лучшее провансальское вино.
- И он был арестован, - задумчиво продолжал первый, - поскольку возглавил заговор, имевший целью низложение монарха, после чего сам занял бы трон как ближайший родственник короля. Некоторые считали, что его претензии на трон гораздо более обоснованны, чем у Генриха Тюдора.
- Думаю, сейчас неподходящее место и время для этих слов, но мы оба прекрасно знаем, что обвинения, предъявленные моему дяде, были ложными.
"Стаффорд?"
Когда-то - самая влиятельная семья Англии после Говардов. Нынче же - опальная, но, кажется, не прекратившая мутить воду. Снова улыбнувшись подавальщице, Роб проводил её взглядом.
Здесь, в Хексеме, откуда было рукой подать до Портенкросса, он чувствовал себя если не дома, то хотя бы похоже. Здесь никто не удивлялся ни его акценту, ни его росту - все были такими же. Не интересовались рисунками на запястьях - многие оказывались расписаны похлеще его.
Здесь, на Севере, где всё еще сохранились в целостности друидские круги и жертвенники, Роб особо остро ощущал свою принадлежность Бадб. Он видел её во всём и во всех - в сильных мужчинах, пахнущих сталью и войной. В женщинах - красивых и не очень, но всегда крепких и домовитых. Даже в яром католичестве, которое тонкой патиной прикрывало древние обычаи.
- Воронам Севера скоро будет славная пожива, - прячась за гоготом наемников, тихо говорил один из Маклейнов, с намёком поглядывая на изрезанную рунами бирюзу, которую крутил в пальцах Роб. - Поговаривают, что король велел вести сюда армию. "Произвести в каждом городе, деревне и поселении ужасающе казни множества жителей, виновных в бунте, чтобы преподать другим урок устрашения, "- так сказал он. Роберт Аск - мерзкий законник, но он платит деньги, да, сэр.
"Будут ли твои вороны пировать на телах этих мужчин и женщин, mo leannan? Дашь ли ты им тем самым шанс на новую жизнь? Потому что, дьявольщина, ничего иного для них мы не сделаем".
Если Бадб и хотела что-то сказать, то вряд ли успела бы. В дверь таверны вошла настолько странная даже для этих мест компания, что она, без сомнения, привлекла и её внимание. Первой была женщина, столь богато расписанная шрамами, что иной михаилит рядом с нею был младенцем. Одетая по-наёмничьи, она притягивала взгляды, но большая часть сидевших в таверне знали её, окликая Джамесиной.
Не успел Роб подумать плохо о матери, нарёкшей девочку Разрушительницей, как за сей прелестной особой появился Колхаун. Этот имел вид лихой - благодаря шлему, и придурочный - благодаря пыльному мешку, которым его стукнули за углом. На какое имя откликался этот Колхаун, Роб не знал, но принадлежность к семье легко опознавалась по килту и пряжке для ремня с придурочным оленем, высунувшим язык.
"Прости, Викка, за таких родственников..."
Третьим стал Эдвин Баркли. Этот всегда довольный жизнью искатель приключений и отец то ли семерых, то ли восьмерых детей бился при Флоддене в одном ряду с братьями Роба, но в отличие от них вернулся домой. И именно поэтому Роб вложил надоевшую бирюзу в ладонь Маклейна и тихонько переполз за темный стол в углу. Вспоминать о героической гибели Лекса и Джейми не хотелось до дрожи.
Троица протолкалась к последнему свободному столу и Баркли махнул подавальщице, громкогласно требуя вина. О поднос стукнула золотая монетка.
Монах в рубище, сидевший в ярде от Роба, фыркнул и опустил кружку, в которой, плескалась вода, слабо разбавленная элем. Оттолкнулся руками от стола, поднялся и уставился через зал на Эдвина.
- Богачи, - слово он почти выплюнул, и это определённо привлекло внимание. Зал притих в ожидании развлечения, и монах выпрямился во весь рост - а роста в нём было немало, пусть даже плечи и не поражали шириной. - Как, я спрашиваю, может вознестись на небеса тот, в чьём кошеле звенит золото? Все мы слышали святую сестру Винифред из Кентерберри!
Зал ответил одобрительным гулом, но монах ещё не закончил.
- Но обещая грешникам воду кипящую и жаб, достаточно ли далеко она заходит? Нет, потому что нельзя зайти достаточно далеко в служении Господу нашему единому и единственному. И не отрицая, что есть святые среди богатеев, скажу я, что мало их! Пустым останется ушко игольное, и почему? А потому что если Господь - повелитель душ наших, то кого же заботят мирские вещи? Не Его, нет. Дьявола!
- Горе живущим на земле и на море! - пробурчал Роб тихо. Так, чтобы слышал его только монах. - Потому что к вам сошёл диавол в сильной ярости, зная, что немного ему остаётся времени.
Воистину, наступали последние времена. Проповедовали сестры Винифред из Кентербери, счастливо избежавшие и лап Кромвеля, и внимания тварей, и даже не повстречавшиеся еще с Раймоном, которому удивительно везло на всяких сектантов. Проповедовали, обещали жаб в кипятке, что само по себе звучало как воплощение мечты иного француза. Посылали своих учеников - нести свет истины. Ибо таковые лжеапостолы, лукавые делатели, принимают вид Апостолов Христовых. И не удивительно: потому что сам сатана принимает вид Ангела света.
Проповедник бросил на него злой взгляд и снова обратился к залу.
- И всё материальное, всё тварное - лишь ловушка диавола! Хуже ли собрание верных в пещере, а не в роскоши и позолоте? Рубит ли меч лучше, если рукоять усыпана жемчугом? Мы с вами, друзья, - он понизил голос, обводя собравшихся широким взмахом руки. - Мы с вами не знали богатства - в основном. Немногое тянет нас вниз, и пройдём мы по мосту праведников налегке. Но достаточно ли этого, братья мои? Довольно ли пройти самому, зная, что другие оступятся? Нет! Нет, говорю я вам.
- Во имя Маргариты девы, - вступил Колхаун, оторвавшись от кубка. - Что же, твоё священство, ты предлагаешь? За чужие грехи вы и помолитесь, а у нас и своих бед хватает.
- Предлагаю, - монах помедлил, покачал головой, глядя на равнинника. - Предлагаю, сын мой, чтобы мир не стонал под поступью львиной. Горе вам, богатые - но разве не люди они? Разве не жаль души их? Разве не нужно протянуть руку... и избавить от того, что тянет в геенну? Если око твоё соблазняет тебя - вырви око. Если богатство соседа соблазняет его...
- Вырви соседа, и жену соседа, - пьяно заржал наёмник, сидевший рядом с Джамесиной. - Ежели вы про то, святой отец, что надо лишать ближнего богатств его - так оглядитесь получшее. Потому как кажинный грабитель это умеет.
Священник скорбно улыбнулся.
- Грабитель, друг, берёт всё себе. Разве уйдёт так грех? Нет, просто перейдёт другому. Но если забрал ты золото, и бросил в волны морские - мир стал чуть ближе к святым небесам.
Представив глаза жены и орденских при виде магистра Циркона, выбрасывающего заработок в волны морские, Роб тихо фыркнул. Смешком ему отделаться не удалось, и против воли он засмеялся, выплёскивая в смехе напряжение и усталость этих дней.
- Клянусь женой, тебе надо прочитать эту проповедь в резиденции михаилитов, брат мой, - наконец-то позволив себе раскатить по залу таверны своё - отцовское! - "р-р", просветил он монаха. - Ни минуты не откладывая. Готов даже подать монету-другую, чтоб путь легче стал. Это ведь всё равно, что бросить их в волны морские.
Тут и там завсегдатаи подхватывали смех, но монах не дал ему разгореться.
- Михаилиты! - слово он выкрикнул так, что на шее вздулись жилы. - Жестоковыйные, правды не знающие гордецы, бредущие к той же пропасти, что поглотила рыцарей Иерусалимского храма!
- Бойд? Ты? - перебил его Баркли, поднимаясь.
Монах осёкся, нахмурился, сбился со слова, подозрительно глядя на Роба. Впрочем, речь монаха по вкусу таверне не пришлась. Михаилитов здесь всё ещё уважали.
- Я, - недовольная усмешка вышла грустной. - И мне вдвойне странно, что этого... tolla-thonen слушают те, кто оплакивали со мной Фэйрли. А что, расстрига, убившие там мужчин, женщин, детей, даже скот - были твоими братьями? Они тоже святы, ведь не взяли ни пенни?
Апостолам Винифред в эти края путь теперь был заказан. Роб лениво, увальнем, поднялся из-за стола, одергивая мешковатый колет. Собственная циничность порой поражала и его самого, благо, что её не видел никто, кроме неистовой. Отдать память Фэйрли на размен - и только, чтобы освободить площадку для своих проповедников? Прикрывшись при этом Орденом? Кажется, Бадб очень не повезло с мужем.
- Не мои то братья, - монах сложил руки на груди и вскинул голову. - Но если всё было так, как ты говоришь, то видать, и у тех, кто убивал безбожников в этом Фэйрли, есть крупицы святости в душе.
Это мог бы быть красивый, точный удар. От которого монах непременно упал бы бездыханным, да еще и с трещиной в челюсти. Но Роб вздохнул, напомнил себе, что его только что оскорбили, да и какой лэрд спустит панибратство? И ударил резко, от души - но неправильно. Уводя кулак от замечательного местечка под ухом к зубам проповедника.
Рассеченный кулак он лечить не стал - ни к чему трактирным гулякам знать, что этот Бойд еще и лекарь. Только задумчиво слизал кровь, убирая грязь от нечищеных зубов монаха. От этого увлекательного занятия пришлось оторваться для объятий с Баркли. Таверна при этом шумела одобрительно, неодобрительно и желанием драки, монах валялся на полу, делая вид, что умер, и Роб отчетливо почувствовал себя женихом на свадьбе. Разве что вместо в меру красивой, упоительно грудастой и обязательно невинно-развратной невесты обниматься лез Эдвин-Шесть-Сыновей.
- И тебе доброго вечера, Нед, - обреченно, и это удалось скрыть за приветливой улыбкой, поздоровался Роб.
О том, что сказали бы об ударе покойный отец, Бадб, братья-михаилиты и воспитанники последовательно, думать получалось только так - обреченно и с идиотской ухмылкой.
- Отличный удар, - одобрительно заметил Баркли, ногой отодвигая монаха дальше под лавку. - Даже лорд Роберт вспомнился. О, и улыбался он так же, как сейчас помню. Аккурат перед тем, как уши драть, ха! Но однако, отлично выглядишь. Неужто декокты михаилитские такие чудеса творят?
- Женитьба всё, - авторитетно добавил подошедший Колхаун, сверкая шлемом. - Мы, Колхауны, такие. Как один породистые.
Лорд Роберт умел бить так, что кулаком сваливал быка, а не то, что тощеватого монаха. К тому же, Робу до оскомины приелись умиление и удивление окружающих от его омолодившейся физиономии. В конце концов, братец Джордан тоже еще стариком не глядел, и хоть и был на десяток лет старше, но от любовницы прижил бастарда, а кланом управлял железной рукой. Породистые Колхауны в родне настроение не улучшали тоже. Благо, что их было много. Очень много. Настолько, что они сами друг друга не знали, а потому сумасбродная рыжая богиня с прохудившейся крышей из их сонма не выбивалась.
- Вы правы, любезный... зять, - как зовут этого человека в шлеме, Роб так и не вспомнил. А возможно, попросту не знал. - Главное, удачно жениться, тогда и декокты не понадобятся. Всех дочерей пристроил, Нед?
- Ну-у, если уж ты об этом заговорил... - Баркли окинул его неожиданно оценивающим, рассчётливым взглядом. - Так вышло, что моя младшая как раз свободна. Так что, если тебе нужна в Портенкроссе настоящая хозяйка, а не эта Колхаун...
- Ничего ему не надо! - перебил Колхаун, сдвинув шлем на затылок и вытирая пот со лба. - Но славно, что встретились, славно, вовремя. Понимаете, любезный свояк, бабы морские совсем стыд потеряли. Верите ли, товары морем не пропускают и только ржут нагло. Может, решить бы, по-родственному?
- Почему это мне не надо?
Сначала Роб хотел обидеться. Разумеется, он не намеревался уподобиться тем северным лордам, что обзаводятся и жёной, и парой-тройкой конкубин - женщины хороши в строго ограниченных количествах. Но развязность и наглость новоиспеченной родни, которая и роднёй-то не была, слегка бесила. К тому же, где-то там бродил усыновлённый Ясень, настоятельно требующий жены. Том об этом не знал, но Роб справедливо полагал, что мальчик рано или поздно если не сотрется под самый корень, то намотает на него какую-нибудь стыдную болезнь.
- И сколько младшенькой лет? К слову, драгоценный зять, если я возьмусь за кеаск, то непременно за сотню-другую соверенов. По-родственному скостив вам такую же сотню-другую, положенную магистру.
- Вроде бы восемнадцать, - задумчиво ответил Баркли. - Точнее надо Дайорбхоргуил спросить, она-то знает, но думается мне, как раз будет.
- Если сотня, то ещё ничего, - ворчливо считал Колхаун, подняв взгляд закопчёному потолку. - Две, без магистерских - ну, если не только ноги присобачить, а и всё, что между ними, тогда ладно, чтобы как у всех было...
От изумленной оплеухи новоявленного родственничка спасла Бадб, решившая спуститься с небес. Сиречь, со второго этажа таверны.
- День добрый, родич. Овец искать приехал? Как Фераза? Хоть бы в постели шлем снимали... День добрый, лэрд. Как обычно, за неприятностями?..
Роб подсунул ей уже уставший кровить кулак, жестом попросив помолчать. А затем, залпом допив кружку рома, уставился на Колхауна. От этого взгляда воспитанники начинали прикрывать уши и задницы, но поименованный родичем завязыванием всего перечисленного в бантик не отделался бы.
- Мы после поговорим, Нед, простишь? Как только отловлю своего старшенького, который приемный, так сразу о дочерях и поговорим. Так что вы, дражайший родич моей жены, не поделили с кеаск, говорите? И какие еще, черти их забери, ноги?!
Колхаун опустил взгляд, уважительно глянул на него и кивнул.
- Вот, сразу специалиста видно. Значит, какие ноги... чтобы длинные, крепкие, и побледнее, без прозелени. И коленки мне круглые нравятся, а ещё лодыжки потоньше. Ну и между - как полагается. За такое-то и двух сотен не жалко, - он задумчиво скривился, кивнул. - Не жалко. Конечно, ещё что-то с конями решить надо бы... и чтобы они над шлемом не насмехались!
Шлем под пальцами звучал гулко и звонко. Роб на мгновение задумался, пуст ли шлем наполовину, или же наполовину полон, но отмёл эту мысль как лишнюю.
- Mo leannan, - Бадб как раз закончила бинтовать, и с интересом слушала разговор, - я не понимаю, что он глаголит. Почему никто никогда не говорит по делу? Зачем ему ноги? Причём, судя по описанию, женские? С ними кеаск его точно засмеют.
Картина представлялась презабавная. Колхаун в шлеме, крепкий и коренастый, стоял на изящных женских ножках с круглыми коленками и тонкими щиколотками. Роб догадывался, что ноги нужны кеаск, но не ржать, как те кони, не мог. Правда, делать это приходилось молча, пряча смех за невозмутимой миной.
- И кони, - согласилась Бадб, завязывая узел. - Родич Орвил хочет сказать, что безжалостно обманул невинных морских дев, обещав за... определённые преференции табун коней и жениться. На ком-то из кеаск, не на лошади. Какой именно - бес его знает, потому что все одинаковые, безногие. И товары не пропускают. Но если одной приделать ноги и, э, то, что между, он согласный. Скрепя шлем.
Сдерживать смех решительно не получалось. Потому что к родичу Орвилу на стройных девичьих ножках добавилась кеаск. Она томно приподнималась на руках, волоча за собой рыбий хвост и длинную фату. Роб будто воочию услышал торжественный хорал в церкви и увидел недоуменную физиономию священника, лихорадочно размышляющего изгонять ли ему морскую бесовку или же венчать.
- Обратитесь к брату Фламбергу, дорогой родственник моей жены, - отсмеявшись, посоветовал он, предвкушая с какой миной Раймон будет выслушивать всё это, если у Колхауна хватит дури его отыскать. - Увы, мы с леди Бойд имели иные планы, но если свадьба с кеаск состоится, то непременно вас посетим. Кланяйтесь милейшей Феразе.
Пожалуй, на этом можно было бы закончить северные дела. Раскачивать Ковентри было рано, в резиденцию ехать хотелось неспешно, да и в мире за пеленой ждал в феечьей норе Ясень.
"Хм, как неприлично-то получилось..."

22 апреля 1535 г. Тайнмут, Уиршир.

Шторм обычно налетает не сразу. Он даёт о себе знать тяжелой зыбью, тревожащей камни, уплотнившимся воздухом и тревожным штилем. Он кричит испуганными чайками и буревестниками, благовестящими о буре. И тогда главное ухватить его за руку, удержать, не позволяя наброситься на берег, где волны непременно ворвутся в жизнь людей, унося своё по праву, отдавая жертву тёмной бездне. Или наоборот - шторм можно подстегнуть, призвать, упиваясь буйством стихии.
Роб сидел на камне, одетый лишь в тонкие холщовые штаны. Волны ревели, швырялись цепными псами, обдавая холодом и укутывая в пену. Та шипела, сползая с плеч и коленей, но Роб не мёрз. Силы стихии бушевали в крови, хмелем били в голову, и это согревало лучше плотской любви, лучше рома.
Хотя с Бадб морю было не сравниться.
- Как думаешь, mo leannan, ты смогла бы заменить собой Исиду в резиденции?
По чести, этот разговор он обещал Филину уже давно. Немцу-верховному льстила мысль, что оберегать мальчишек и хранить ушедших михаилитов в их призрачном воинстве будет настоящая богиня, не статуя. Конечно, михаилиты викканами не станут, но детская вера и признательность призраков на весах Ренессанса стоили дорого. К тому же, Роб отдавал себе отчет, что египетский подарок храмовников с Родоса - не лучшее украшение капеллы в преддверии грядущей войны с иными богами.
Но вместо того, чтобы мчать в резиденцию, он сидел на скалистом побережье Тайнмута, изменяя неистовой с морем. Слишком устал, чтобы метаться по Альбиону в надежде успеть всё и сразу.
- Заменить... очень заманчиво, - задумчиво согласилась Бадб, кидая в море подобранные тут же камешки. - Особенно когда какой-то из следующих капитулов решит, что личной богине лучше бы в банке. Но это будет потом, а сейчас - заманчиво настолько, что и сестрице отдавать не хочу. Поставить алтарь с барельефами, большую статую... бронзовую. Нет, из того же, что вот твой меч. Чтобы послушники не помяли, как те лампады. Мятая богиня - плохой покровитель. Богини должны быть гладкими, выпуклыми...
- С полированными на удачу сиськами.
Наслаждение от моря не могла испортить даже мысль о тысячи мальчишечьих рук, прикасающихся к прелестям Бадб. Расслабленность - даже старая солдатская шутка про дурака, три железных шарика и пустую комнату, всплывшая в памяти. Аксиома педагогики: мальчишки способны погнуть что угодно.
- Но, думаю, мы сойдемся на красивом алтаре с барельефами. В виде триумфальной колонны в римском стиле. Статую проще запихать в банку. К тому же, теперь наступило время вспомнить, что ты вполне можешь жить без старшей сестры. Я не хочу однажды обнаружить её в резиденции, к тому же, будем откровенны, она уже мешает. И это придется пережить.
Пережить придется многое. И смерть Морриган, и отработку новых методик экзорцизма, ибо отсутствующий в этом мире Христос вполне мог обидеться в том. И перестать откликаться на молитвы, несмотря на то, что михаилиты всегда были и будут христианским орденом.
- Интересно, когда именно додумаются сделать банкой весь мир, - пробормотала Бадб и встряхнулась. - Без... сестры я проживу. Наверное. Живут же люди без части себя. Но остаётся ещё тот, что нагло хапнул сиддх, причём чужой. И если бы только его!
- Она не часть тебя. Я не помню... не знаю, как у вас там произошло, но легенды говорят, что даже матери у вас разные. А легенды обычно не врут, а если и лгут, то в мелочах.
Недовольно дернув плечами, Роб хмыкнул, и море отозвалось рёвом волн, с силой ударивших о скалы. Иногда очень хотелось сбросить с себя все узы, и говорить со стихиями - так, наплевав на связь между могуществом и ответственностью.
- А с сиддхом придется договариваться. Не вижу смысла выгонять оттуда возможного союзника. К слову, они зачем-то стучались к Эмме, и значит, её братец будет кровно заинтересован уговорить их не тревожить возлюбленную сестру. Только... Ему бы свиту посольскую. Ну, знаешь, дары, верительные грамоты, доступные красотки... Барру Беван, мать его Титанию. Даже почетно для этого германца, что к нему послами идут два принца крови - человечий и эльфя... э... дини ши.
Если Беван вернулся из своего самоубийственного похода за браслетами Темной Госпожи. Но так или иначе, обжулить хитровые.... хитроумного Барру было непросто, а за доступную красотку он сейчас сходил, даже если закрыть глаза.
- Если свиту, то я бы ещё добавила Леночку, - рассудительно заметила Бадб. - А может и ещё кого из Туата достать? Кто его знает, этого трикстера, после великанов-то. Главное, чтобы не рожал никого больше. А вот дары...
- Дары. Может, в твоём шатре поменьше хлама станет и я перестану бояться, что сломаю спросонья ногу. Леночку... Она в очередной раз трахнет Фицалана. И посла отравит худая, но очень ревнивая Хизер. И тогда придется вмешиваться тебе. Любимая игрушка, как-никак.
Рыбаки, по мнению Роба, пейзаж только портили. Лодчонка у них была старая, ободранная, с дырявым парусом. Конечно, они не были виноваты, что Дик Фицалан вызывал исключительно опасение, недоверие и ревность, но зачем они плавали тут, когда приходилось признать - посол из него выйдет толковый.
- Полезная, - согласилась Бадб, тоже глядя на рыбаков. - Хотя пока и не настолько полезная, как могла бы. Зеркало может работать и без... излишеств.
Волна вздыбилась, перевернула лодку, но тут же успокоилась, позволяя выплыть отчаянно богохульствующим людям. А Роб снова придавил поднявшую голову ревность. Неистовой это зеркало было полезно именно с излишествами, принцем-наследником Хереварда Уэйка и вообще славным парнем, одной левой укладывающим рыцарей на турнирах, а белозубой - и такой ангельской! - улыбкой - девиц. Ибо та вера, которую принесут люди, видящие этого красавчика рядом с богиней, с лихвой окупит все излишества.
- Знаешь, mo leannan, - задумчиво проговорил он, протягивая руку спорхнувшему с ближайшего дерева почтовому голубю. - Я не хочу, чтобы этот милый мальчик блестел в твоем шатре. Или в нашей опочивальне в Портенкроссе. Или... Нигде. Пусть приносит пользу вот так, поодаль. А то ведь ему полк еще вести, если вдруг я утону сейчас. На дне, знаешь ли, девки морские. С белками.
Последнее прозвучало рассеянно - голубь принес письмо от Джеймса Клайвелла.
"Дорогой магистр, осмелюсь напомнить вам о своей просьбе сопровождать госпожу Анастасию Инхинн в её путешествии. Никому, кроме вас я не могу доверить своего друга и ценнейшего палача дознания Бермондси. Даже самому себе. Джеймс Клайвелл"
- Вот дьявол, снова бабу выгуливать.

24 апреля 1535 г. Резиденция - Бермондси.

На кухне Резиденции красили яйца. К этому веселому, воистину праздничному обычаю всегда привлекали мальчишек-воспитанников, а потому кухня галдела, смеялась, визжала, пахла едой и детьми, красками и Пасхой. И царила в душе какая-то упоительная грусть - сладкая, легкая и тихая, было сожаление без боли об утраченной чистоте детства.
Большинство из этих детей никогда яиц-то вволю не ели, не то, что разрисовывать их. Но радостно возили кисточками по скорлупе, выводя в меру таланта кто листья и цветы, а кто и вовсе нечто непонятное, но яркое.
Роб задумчиво хлебал вкуснейший суп с добрым кусом говядины, не обращая никакого внимания на то, что одно не в меру усердное дитя уже перешло на роспись его руки, от удовольствия высунув язык. Мальцы нуждались в шалостях и в снисхождении к этим шалостям. Конечно, им еще были необходимы подзатыльники, но уж этого в резиденции им доставалось в избытке.
- А теперь суши, да так, чтобы никто с рукава это уже никто не отстирал.
По совести, "это" вполне было способно напугать какую-нибудь впечатлительную лесавку. Мальчик изобразил то ли огурец на ножках, то ли худого человека, спрятавшегося в бочку. Вся эта конструкция была украшена пышными усами, сделавшими бы честь любому ландскнехту, согласись тот носить их синими. Бочка-огурец при этом щеголяла ярким малиновым горохом и желтыми шипами.
- А это - кто? - Осведомился Роб, прихлопывая ладонью огоньки, пляшущие по рукаву. Дитя перестаралось и высушило рисунок всеми известными способами, наделав мелких, аккуратных дырочек в грубом полотне.
- А это - вы, - застенчиво сообщил ребенок, прежде чем ускакать к тем, кто красил гусиные яйца, и оставить Роба в недоумении и раздумьях, где у него находятся желтые шипы.
С собой на рукаве он и отправился к госпоже Анастасии Инхинн, не желая откладывать на послезавтра то, во что можно влипнуть уже прямо сейчас.

Тюрьму в Бермондси Роб оценил еще в прошлый свой визит, навещая в ней Раймона. Старинный замок с высокими башнями и толстыми стенами, в котором осаду можно было держать вечность и еще день, надежно скрывал как опасных, так и не очень преступников. Но даже здесь чувствовалась педантичность, присущая Джеймсу Клайвеллу - чисто выметенные камни во дворе, свежая побелка на стенах и вымуштрованные стражники в начищенных до блеска кольчугах.
И, разумеется, госпожа Анастасия Инхинн в королевской башне.
"В самом деле, где еще жить палачу-телепату?"
Не будь Роб женат, стар и так озадачен грядущей войной, он непременно оценил бы и голубые глаза, и прекрасно развитое тело, и серую рубашку молодой женщины. Но в совокупности перечисленного, еще согретый теплом орденской кухни и вниманием детей, Роб заметил только цветные пёрышки в волосах палача.
- Феникс - птица счастья, но права на счастье - птичьи, - пробормотал он себе под нос, но тут же улыбнулся. - Добрый день. Надеюсь, у вас есть что-то более подходящее для путешествия, ибо в случае чего Джеймс попросту оторвет мне голову, а я к ней привык. Позвольте представиться - брат Циркон.
- Анастасия Инхинн, - палач отступила и махнула рукой, приглашая зайти. - Во что-нибудь... подходящее сейчас переоденусь. Вопрос только в том, подходящее для где, когда и зачем именно. Потому что возникает у меня странное чувство, что речь пойдёт не о Билберри, брат Циркон, и не вполне о светском визите. Хм...
Достав из сундука глухое платье цвета мышиной шкурки, она приложила его к себе и задумчиво нахмурилась.
- О, кот!
Коту Роб обрадовался почти как родному. Будто всю жизнь мечтал увидеть самого обычного тупого кота в камере палача, среди шелков и ковров. Но на "кис-кис" пушистая скотина только зевнула и смерила его презрительным взглядом, а колдовать было лень. Поэтому пришлось одобрительно покивать при виде платья.
- Для церкви - в самый раз, - сообщил Роб, - и цвет такой милый. Жаль, оно на кольчугу не похоже. И даже на какую-нибудь завалящую кирасу не смахивает, разве что издали. И знаете, я очень не люблю светские визиты. Верите ли, весь этот этикет, поклоны, бассданс очень утомляют. Хотите на увеселительную прогулку по памятным местам милой сердцу родины?
- Ого, - Инхинн бросила платье на кота, достала вместо него льняную рубашку и кожаный жилет и стянула с плеч шелк. - Кольчуга есть в оружейной. Под меня. Кираса... вот этого - нет, простите. К слову, а чьё сердце-то, и надёжно ли оно упокоено?
- Так английское же, - удивление в голосе было искренним. Роб нечасто встречал женщин, раздевающихся без стеснения. Точнее, если не считать неистовую - не встречал совсем. - Несокрушимое и вечно живое. Почти как те, с кем увеселяться будем. Кстати, откуда такое желание познакомиться поближе с лордами из Билберри?
- Значит, ещё не упокоено. Недоработали, - палач покачала головой и принялась застёгивать пуговицы. Под брошенным платьем так и храпел кот. - Откуда желание... что, от этого зависит, какую именно крышу или забор предложат леди?
Присесть не предлагали, но Роб всё равно уселся на стул, с наслаждением вытянув ноги. С некоторых пор пикировки с женщинами его утомляли, в чем, несомненно, была виновата жёнушка. Трудно получать удовольствие от острого языка, когда над головой дамокловым мечом висит "утренняя звезда".
- Ну что вы, чтобы я - и по крышам, да с леди? Всего лишь пытаюсь понять, не упадёт ли дама в обморок при виде какого-нибудь грустного бербаланга. И не придётся ли её за косу... цветные пёрышки оттаскивать от красавчика-некромага.
Хью Мадженнис вспомнился некстати. Роб, привыкший к неусыпному надзору телепатки Бадб, по привычке не прятал образы и ощущения. И Анастасия Инхинн, должно быть, увидела поспешное повествование о мальчиках из Лилли, распотрошенной культистке Джеки, услышала её "Красивый, только шрам портит".
И ощутила привкус ехидного триумфа. Бордельная ведьма, живущая теперь с кровью Роба, наверняка тоже почувствует себя погано, вздумай её коллеги поколдовать над склянкой Эвана.
- Не упадёт, - заверила Инхинн, надевая жилет, повела плечами. - Ибо кого только не видела грустным. Но это что же, вы думаете, не некромага придётся оттаскивать от дамы, а наоборот? Даже как-то обидно стало. Кстати, интересно. Джеймс порой тоже так тщательно думает не о том... неужто Мэри - тоже из ваших?
"Ваших, наших, ихних..."
Почтенную миссис Клайвелл Роб не знал. Не был удостоен честь быть представленным, если выражаться выспренно и по-придворному. А потому в числе "ваших" воображал её с трудом. Зато - ярко, с развевающимися светлыми саксонскими волосами, в тартане. Кажется, она - мельничиха? Тем лучше. У "егошних", как говорили босяки на улице, тоже была мельница в краю вечного лета, где пчёлы гудят над цветущими яблонями.
- Я бы знал, будь это так, - серьезно сообщил он. - Но вы ведь хотите спросить не о миссис Клайвелл, думается.
- Возможно, - признала Инхинн, принимаясь отвязывать от волос перья. - Мне много всего интересно, брат Циркон, в том числе лорды и вечное лето. Все женщины - немного кошки, а все телепаты - особенно. Не такие кошки, как вот этот вот храпун, конечно... хотя, он же кот. Про котов складывают совсем другие поговорки.
- Вечное лето утомляет. Представьте, из столетия в столетие ничего не меняется. Та же погода. Те же лица. Те же желания и мысли. Сдохнуть, как весело. К слову, перья можете не отвязывать. Михаилитам, у которых спутница выглядит, как ведьма, подают больше. Проверено Фламбергом.
Роб улыбнулся как тот кот, пряча за ухмылку и мысль о том, что неплохо бы вернуть эту кошку в целости, и здравое желание заткнуться в присутствии палача на службе короля.
- А михаилиту, у которого спутница выглядит как палач? Могу прихватить клещи, - Инхинн склонила голову, внимательно на него глядя. - И всё же, любезный брат, куда именно намерены увезти леди?
- Это самое простое, сестра моя во Христе. Знаете, у нас в резиденции хорошая библиотека. Очень. Брат-библиарий противный, как чёрт, но зато карты братьев-храмовников хранятся, как у боженьки за пазухой. Смекаете? Вот и я не смекал, пока Филин не решил накануне Пасхи почистить капеллу. И не выволок оттуда Исиду... э... статую некоей женщины, увенчанной рогами. И тогда до меня дошло, что строй я привычный мир сам, то обязательно совместил бы пару карт, наложил их друг на друга. Чтобы получить доску для игры в сенет.
Роб полез в сапог, доставая скрученный в трубку лист. Ему хотелось ошибаться в своих догадках, пришедших ночью в комнате под крышей, под смех западного ветра, который тогда показался девичьим и слишком живым. Но зрела уверенность - он прав. И подле Оксфорда чертовы мумии разместили то, что храмовники называли Долиной Цариц, а подле Челмсфорда - заупокойный храм какого-то царя, создавая тем самым в Англии точки силы из родного Египта. Причем, и цариц, и царя, и прочих они слепили из подручных материалов - крестьян, дворян, наемников, добавляя жертв тварям.
- Выбирайте, госпожа. Но сразу скажу, что в Лутон я не поеду, ибо надоело. Соглашайтесь на леса под Кембриджем. Зловредные привидения, адские гончие - есть на что посмотреть и кому себя показать.
- Согласна, - немедленно отозвалась Инхинн, едва глянув на прочие отметки. - Гончие и призраки - это замечательно. Особенно призраки. Любите ли вы их так же, как люблю я, брат Циркон?
- Роб. Я очень люблю призраков, госпожа Инхинн. Настолько, что даже не против, чтобы вы прекратили меня цирконить.
В конце концов, это могло быть занимательное путешествие, для приятного разнообразия - обыденное и вполне михаилитское, почти без политики и божественного. А если надоест, то всегда можно позвать Бадб.
"Любопытно, что там Ясень?"

Ричард Фицалан

17 апреля 1535 г. Стратфорд-на-Эйвоне.

- Как выглядели люди, приходящие в бордель Герберта?
Спрашивать об этом Хизер было неприятно. Мерзко, точно говорить с нею о прошлом - неправильно и постыдно, будто это могло бросить тень на целомудрие Хи, которого у нее имелось побольше, чем у всех девственниц двора. Поэтому Дик лениво поглядывал на улочки Стратфорда, на суетящихся людей, на неспешно фланирующих по набережной Эйвона купчих, на ландскнехтов, одетых, что бойцовские петухи - ярко и пышно. На одуряюще белые, розовые и алые сады, захлёбывающиеся в сливовом и яблоневом цвете.
Он хотел этот город, эту невесту, ждущую своего графа на кружевных подушках. Почти видел, как бесстыдно раскинуты ноги-реки, почти слышал, как постанывает она в нетерпении...
Наверное, в этом была виновата Алетта, которую Дик оставил в объятиях Харпера. Чёртово собственничество мешало жить и требовало компенсации если не женщиной, то Уорикширом.
- По-всякому, - голос Хизер прозвучал резко, да и город она оглядывала не с вожделением, а скорее тоскливо и нервно. - Прости. Я понимаю, о чём ты спрашиваешь, но выделять... лица - тяжело. Да и не все их показывали, а имён я не знаю вовсе. Как выглядели... три синих ромба в сером поле под красной звездой - и чёрная маска, сочившаяся любопытством и смехом. Шотландец со скин ду, расплатившийся за меня бочкой мёда. Помню, как улыбалась ему Лилитана - радостно, а не как обычно. Троица огромных ландскнехтов с усами - как вон те, но они все на одно лицо. Монахи... даже один аббат. Два эльфа, чёрный и белый. Взяли целую ночь и ещё день. Они так внимательно смотрели, слушали, играли... много их было. Очень. И очень же - по-всякому, так что мне нечего ответить.
- Не ёрзай в седле, Хи. Три синих ромба в сером поле под красной звездой... Юный Рейдж, что ли? И шотландец с мёдом...
Дик скривился, припоминая приторную сладость мёда, купленного госпожой для Портенкросса. Кухарка совала его везде, отчего порой хотелось просто солёной рыбы с куском тёмного хлеба. Вряд ли торговец был тот же самый, да и не важным это было. А вот то, что Лилитана радостно его приветствовала - заставляло задуматься.
- Как думаешь, если я туда пойду, смогу сойти за любителя таких местечек?
Хи фыркнула.
- Только не кусай их там слишком сильно, пожалуйста. Или слишком много. А лучше не кусай вовсе. Но если новому владельцу получится сломать руку или ногу!..
- Ты совершенно бесполезная, женщина, - беззлобно фыркнул Дик в ответ. - Я не спрашиваю тебя, кусать мне или не кусать. Я интересуюсь, как мне сойти за... своего. Нашла время для ревности.
Если подумать, то для ревности время - всегда, но именно сейчас нужно было понять, как себя вести в борделе. Что вообще мог говорить тот, кто пришёл к обучаемой для кого-то?
С Томасом, пожалуй, блефовать было проще. И потому, что это - братец, и потому, что Дик успел почитать дневники тётушки. Здесь же под рукой была только Хи, не желающая ничего рассказывать.
- Я... - Хи нахмурилась, поморщилась и покачала головой. - Я не знаю. Ко мне обычно приходили уже после того, как встретятся с Лилитаной, так что остаётся только гадать по обрывкам слов. Но всё же, если подумать, если выделить, то те люди, они интересовались... не женщинами. Не как женщинами. И борделем - не как борделем, а как... чем-то ещё. Изучали.
"Зачем мне всё это нужно?"
Кажется, наступило время подумать о смысле жизни. Ведь Дик мог отвезти Хизер в одно из своих новых поместий, куда-нибудь подальше на Севере, а то и в Фэйрли, где её уж точно не найдёт никакой Норфолк - и приятно согреваться мыслью, что его ждут. А навещать вовсе раз в год. Все так жили в это суматошное время, и большинство женщин были довольны. Чем Хизер лучше их?
Но пока расставаться не хотелось. Привязался? Не наигрался? Повзрослел? Всё сразу?
Как бы то ни было, если не хозяйствовать на земле, наслаждаясь пасторалями сквайра, то иного пути, как в бордель, Дик пока не видел.
- Я понимаю, что тебе неприятно вспоминать, но попробуй припомнить обрывки этих слов. И что делали эти люди?
Хи покачала головой.
- Не помню слов, ускользает. А если так интересно, что со мной там делали, давай снимем комнату, и покажу. Только делать я буду, потому что сколько можно? Ты и без слов этих замечательно умеешь вести себя так, словно инспектор, который ничего не понимает в работе, зато уж что-что, а достанет всех. И прихвати ворох красных ленточек.
- Дерзишь. Но комнату мы все равно снимем, потому как тебе придётся переодеться в пажа.
Хизер нельзя было оставлять одну. И хоть тащить ее в бордель - опасно, но так она хотя бы оставалась рядом.
Дик еще раз оглядел улочки Стратфорда, пообещав себе, что этот город рано или поздно станет его.
В конце концов, он всегда добивался, чего хотел.

- ...она быстро учится. Хорошая камеристка, огромная проблема, вот только, - Хизер помедлила, затем пожала плечами. - Я не понимаю, для кого она проблема, но кажется, что в центре сети для Фицаланов - Харпер, а уже к нему прилагается этот цветочек. Когда и как взорвётся это предназначение и кого прихватит с собой? Как знать.
Cмоченные элем пряди липли к пальцам и к щипцам, гребень путался в густых волосах, но Дик упорно накручивал локоны, осознавая и понимая себя в новой роли. Ни с одной из женщин, и уж тем более с Риссой, у него не было такого. Не было вечера, когда можно позволить себе спокойствие и даже умиротворение, глядя на огонь в камине, на свет, пляшущий по лицу Хи, на тёплый шёлк волос, на полупустую бутыль с вином.
- Мы можем отказать ей от места. Признаться, я бы и кретина этого с большим удовольствием подарил кому-то. Но - рано. Хоть и королевская подачка, а не меч, всё ж. Ты уже думала, где хочешь венчаться?
Наверное, кто-то из её клиентов причёсывал и переодевал послушную куколку, чтобы вдоволь наиграться, разбить фарфор кожи, достать до самой сути - и тоже разбить. Быть может, кто-то из них задавал такой же вопрос, воображая её невинной невестой, а себя - заботливым женихом. Пожалуй, Дик сейчас был даже жесток, возвращая Хи к таким воспоминаниям за несколько часов до визита в бордель, где её истязали.
Но время бежало всё быстрее, и его уже не хватало на тишину, камин и разговоры.
- Лилитана всегда сначала осматривала меня сама, - отстранённо заметила Хизер, - у неё был слабый талант к целительству. И только иногда привозили настоящего врача, смуглого, сладкого, как приторный стоялый мёд. Лица я не видела, оно всегда было закрыто маской. Странно. Словно что-то необычное в том, чтобы осмотреть болящую шлюху. И пахло от него мелом. Ненавижу этот запах почти так же, как вонь горящих волос. Он смотрел внутрь, делал что-то - внутри, так, что и не почешешься.
Плотная косынка, какую носят эти мятежники, голландские моряки, туго облегла голову Хи, и Дик вознамерился было запихать обожженный палец за щеку, как это делал маленький Генри, но вовремя одумался. Не шесть лет, всё же.
- В следующий раз просто острижем тебя налысо, - неуклюже пошутил он, усаживая Хизер к себе на колени. - И никакого запаха жжёных волос. Врач, значит?
Наверное, всё это шлюшье приключение стоило закончить только для того, чтобы она смогла если не забыть прошлое, то хотя бы не вспоминать.
Дик замер, удивленно прислушиваясь к самому себе. С каких пор его волновало, что чувствует женщина, пусть эта женщина и была его? Разве могла утеха в постели чувствовать что-то, кроме благодарности за оказанную ей честь, или?... Он осекся в этой мысли, понимая, что давно уже не думает так. Что служит Войне, которая хоть и богиня, но всё-таки - женщина, а с Хизер попросту спокойно и даже уютно, когда она довольна сама.
- Когда бритва скользит по голове - это приятно, - согласилась Хизер. - Хуже, когда волосы заставляют отрастать слишком быстро. Они словно вытягивают что-то из... черепа? Крема, притирания, специи. Восток и при этом почему-то юг, ведь на западе ничего нет, а о севере надо молчать.
- Что именно нельзя говорить о севере?
"Делали ли что-то подобное с Алеттой?"
Мысль показалась Дику нелепой настолько, что он едва удержался от смешка. Дочь знатного рода, принятую ко двору, никто не станет воспитывать пытками. Только мягким, ненавязчивым внушением. Которое сломать было еще сложнее, чем мучения Хи.
Хи поёжилась и глянула на закрытое ставнями окно.
- Ничего нельзя. Холодно там и покойно, только бродят львы меж крестов, и пешки шагают в стороны и назад. Получается, что можно - о погоде и шахматах, в которые я всё равно не умею играть. Но фигурки там красивые. Особенно короли. Вот забавно - королева может всё, а без короля всё равно проигрыш. Ты подаришь мне ленту?
Шахматы Дик не любил. Хоть и умел играть, как и всякий дворянский сын. Но его деятельная натура не терпела омфалоскепсиса, и просиживать часами над партиями он так и не научился. Рожь сама не посеется, пока сквайр изволит пешки двигать.
- Mon amour, давай успокоимся, сосредоточимся и вспомним весь список запрещенных разговоров о севере. А за каждый пункт тебе будет лента. Но не красная. А, скажем, серебряная с жемчугом. Годится? Итак, перво-наперво о севере говорить нельзя?..
- Никому и никогда нельзя говорить о севере, даже если пешка доходит до последней линии, - строго заметила Хизер, всё так же глядя в окно. - Или особенно. Дура. Бесполезная дура. Не больше одной ленты за раз. Вторая будет настоящей, тёплой.
- Ты не дура, - убежденно проговорил Дик, слегка встряхивая её. - Пешка, дошедшая до последней линии, становится ферзём, Хи. Королевой, если угодно. А она без короля - никто. Но ведь я - кто-то. И ты - тоже. Значит, мне можно сказать.
Вечер давно перестал быть уютным и томным, но заметил Дик это только сейчас, огорчившись глубине убеждений, вложенных в Хизер.
- Кто-то - значит, не тот, - Хи нахмурилась и подняла голову, дохнула в шею. - А тот или не тот, неважно, потому что задача не в том, чтобы спрашивать. Задача - смотреть, как солнце восходит слева, а заходит справа. Чувствовать, как кивают маки под ветром с великой реки. Слышать - не слушая. Не спрашивать. Не отвечать. И алое - на белом.
И Дик почувствовал. Да еще как! Зубы у Хи были острыми, что у хорька, а кусалась она больно, до крови.
- Рехнулась? - Прошипел он, наблюдая, как медленно, с желтоватой пеной выливается из бутылки ей на голову недопитое вино, как стекает оно по косынке, заползая по шее под платье. - Я тебе не какой-то там грязный восточный царёк, милая. Рекомендую вырубить это нетленными буквами прямо поверх той дряни, что в тебя напихали.
И тут же, не обращая внимания на возмущенный вопль и попытки вскочить, прижал к себе, потому что за наказанием всегда шло утешение, а слова лучше отпечатывались в душе, когда их вписывали лаской. Но теперь он мог надеяться, что Хизер не сорвется с поводка в знакомом борделе, заменившем ей семью и дом.
Потому-то почти не злился Дик этому укусу, надевая на Хи сто одежек, превращавших изящную девичью фигуру в угловатую юношескую. И если он туже, чем надо затягивал какой-нибудь шнурок, то это не от злобы.
Ибо - "Никто не ищи своего, но каждый пользы другого."

В подвале таверны, где некогда располагался бордель Сладкого Герберта, было удивительно чисто. И что странно - холодно. Дик, запомнивший эту комнату вонючей, маленькой и душной, разгороженной тряпками на клетушки, замер на пороге, разглядывая невесть откуда взявшиеся проемы в комнатки и коридоры, завешенные полотняными шторами разных цветов. Невзирая на посетителей, полы здесь мыла густо набеленная девушка в чудной московитской одежде с совершенно невозможным арселе в виде башенки. Кажется, этот убор называли кокошником, но внимание привлекал не он, а ноги девицы - голые, тощие и бледные, будто украденные у дохлой курицы. У стены скучающе переминались две женщины: полная и почти голая, прикрытая лишь бусами синего цвета, но зато с криво намотанным тюрбаном, и беловолосая, раскрашенная вайдой, будто недавно из хоранова полка сбежала. У этой не было даже бус, зато имелись тряпочки, которые кое-как прикрывали её прелести.
Бордель-маман, а вернее - отец и благодетель увеселительного заведения был коренастым низеньким мужчиной с упитанным брюшком.
- О, господин, добро пожаловать, добро! - Распорядитель борделя поклонился и подобострастно заглянул Дику в глаза. - Милорд привёл сына, чтобы мои девочки обучили его всем тайнам любви со всех концов мира? Возможно, сладкая Зулейха обучит его всем тонкостям обращения с женщинами? Или, может быть, ему больше подойдёт славная Аннуска?
Русоволосая девушка подняла голову и улыбнулась, демонстрируя редкие чёрные зубы. Надменно оглядев её, Дик с ленивым, презрительным интересом изучил красный нос, деревянную ногу и оранжевый платок здешнего предводителя шлюх, мимоходом отметив, что Хи при виде него вздрогнула.
"Сивый Пью?"
- Что это? - брезгливо вопросил он, принимаясь наматывать на палец узкую красную ленту. Одну из тех, которые пришлось купить еще по дороге в Стратфорд и которые змеями свернулись в неприметном кожаном кошеле на поясе. Свой вопрос Дик не адресовал чему-то определенному, но тон определенно удался. В конце концов, плох тот лейтенант, что не мечтает стать генералом. Или хотя бы полковником. А значит, и умение придираться ни к чему - пригодится.
- Так бабы, господин, - Пью расплылся в подобострастной улыбке, заглядывая в лицо. - Вон баба, а вон еще, и третья тоже баба.
- Я вижу, - сурово согласился Дик, не отводя глаз, - что не женщины. Ну, показывайте, дражайший Пью. Рассказывайте. Про розы без шипов, значит. И о том, как негоже лилиям прясть. И прикажите этой с тряпкой выпрямиться и стоять почтительно. Что это за воспитание, мессир Пью?!
"Ну же, Хи, помоги мне!"
Он обернулся на "сына", не смягчая взгляд, но надеясь, что за презрительной улыбкой Хизер уловит растерянность.
Хизер молчала, глядя на Пью с равнодушным интересом.
- А и отличное воспитание, господин, - новый хозяин борделя склонился ещё ниже, деревянная нога гулко стукнула об пол. - Наилучшее, хозяйственное. В это время никто и не ходит вот, так чего им, у стены стоять, как караулу у Вестминстра? Аннуска, кончай там, лучше петли смажь. Так что, говорите, рассказывать, господин? О каких это лильях?
- Нет у вас никаких лилий, драгоценнейший.
Дик шагнул вперед, отодвигая Пью в сторону. Три минуты разговора - а он не продвинулся в своих изысканиях ни на ярд. Ни на его половину. Даже на мизинец не сдвинулся.
- Никогда не нравился мне этот этап, - задумчиво сообщил он Хи. - Слишком грязно и с таким... управляющим - еще и ненадежно. Полы моют, подумать только.
Он провел рукой в белой перчатке по стене и с недоумением воззрился на нее, точно нашел там вековую грязь, которой не было.
- Чему вы еще их учите? Только отвечайте по существу, мессир Пью, я устал выслушивать чушь об Аннусках и мытье полов.
Пью подошёл ближе, почти навалившись на него со спины, жарко дохнул гнилыми зубами и дешевым вином.
- Дык, бабы, господин проверяющий. Чего надо - сами умеют, а если кто и нет, так подмахивать научить недолго, чай, сами знаете, и сынок ваш, чай, тоже знает. Ну а другое-что - как привезти изволите, так и поучим, поучим. Но пока ничего нет... или вот этот милый мальчик, под вкусы нашего славного двора? Личико закрыто, но глазки так и сверкают, так и горят. Ой, как такое полюбят!..
Порой зуботычина была доходчивее и понятнее миллиона слов.
Дик досадливо хмыкнул, глядя на окровавленную перчатку. Вопреки ожиданиям, из носа Пью текла самая обычная кровь, а не какая-нибудь вонючая жижа, которая просто обязана была содержаться в теле такого гнусного создания.
- Вы забываетесь, мессир Пью, - алая ленточка на ухе бордельного заправилы выглядела бы забавно, будь у Дика желание веселиться. - Именно поэтому вы сами повяжете себе вот это на шею. К тому же, хочу напомнить, что если я пожелаю привезти кого-то на воспитание, то явно не в ваш... гадюшник. В котором не розы растить, а свиней только. Вдругорядь спрашиваю, что вы имеете сообщить о цветах, и лучше бы вам отвечать без экивоков, предъявив дневники оранжереи. Я очень не хочу испачкать вторую перчатку.
Аннуска без слов и даже взгляда помогла Пью подняться, а бывший моряк улыбнулся без тени обиды, размазывая кровь рукавом.
- Бочдо же зразу гадюшгик, гозбодин. У мас взё, как в лучших домах, и куда зкажут, туда и бривезёте... Но пожалуйте, гозбодин, что езть - сдарый Бью бокажед.
Проковыляв в угол, где до того женщина в сарафане оттирала пол, он вставил кончик деревянной ноги в неприметное отверстие от сучка и с усилием повернулся. Люк оказался небольшим, не больше ярда. За ним открывалась узкая лестница, тонущая во тьме, из которой пахнуло сухостью и прохладной.
- Дневнигов нету, уж не обеззудьте. Сдарый Пью всё в голове, в голове... по сдаринке. Не обужен мудросдям.
Дик в ответ протянул мягкий платок с пышным французским гербом, прихваченный из Рочфорда, тайком позаимствованный у кого-то из гостей. Для вытирания носа сводника сгодился бы и этот кусочек полотна, зато ищейки, буде такие в борделях, становились на чужой след.
- Deprivatio, - одобрительно сообщил он Хи спустя пару минут, довольно поглаживая стены маленького каменного мешка, в котором сесть бы смог разве что карлик. Лекарский кабинет и пыточная уже были осмотрены, и найдены удовлетворительными, хоть и - но в тайне - омерзительными. - Ну что же, мессир Пью, вы справляетесь получше предшественника, но всё же, недостаточно. Почему нет клоповника? Но, думаю, вы новую розу не выпустите из цветника, не так ли?
Девушку, которая займет место Хизер, Дик не жалел. Всех не спасешь, да и зачем ему новая тощая шлюха, предназначенные не ему? Но зато - сочувствовал своей. Пройти через подобное и сохранить разум могла, наверное, только Хизер.
Лицо Пью на миг исказилось злобой, но он тут же отвернулся, жестом гася свет в лекарском кабинете.
- Уж не выбужжю, газбадин. Здесь - нет. Да дольго не жлюд новых роз, а сдарая с гагим-до оборванзем сбежала. Броде и рызарь, а жлюгу уволог, как последний матроз позле долгого рейза. Но больже нет. Герберд за то убогоилзя, но Бью будед жидь. Но на глобовниг, газбадин, надо бы золода. Фонды подистрадилизь.
Хизер не среагировала ни на оборванца, ни на рыцаря, ни на розу-шлюху. Сейчас она напоминала Дику статую - холодную, бесчувственную. Или... Эмму. Поняв, что сравнение с сестрой ему не нравится, Дик нахмурился, направляясь к выходу из подземелья.
- Так зарабатывайте, мессир Пью. Берите воспитанников, девок покрасивее подыщите для клиентов. А Герберта жаль, жаль... И Лилитану тоже. Не берите себе помощниц, мой дорогой. Они перед смертью болтают. Но я сообщу о ваших требованиях золота. И даже порекомендую направить к вам розу по вашим желаниям. Для кого вы хотите учить?
- О брозьбе золота, - гнусаво, но гладко поправил Пью, сморкаясь. - А ужить, дак... вод для Фгамбегга. Кодорый мигаилид да по монажгам. Кодорые Физаган. Чдо заму её, чдо прабильную вювовницу. Не король, дак кондзорд будед - авозь и наградид старого Бью.
- У вас великолепный вкус, мессир Пью.
Об Эмму обломала бы зубы вся эта шлюхосекта - Дик проверял. Не женщина, алмаз в броне. Но однажды отыскать сестрицу в подобном заведении ему не хотелось. И зрело убеждение, что в таком случае он раскатает этот бордель по брёвнышку. Вместе с таверной, городом и графством. Без помощи "Фгамбегга".
- Неужели вы всему этому научились на своём корабле?
- На горабле тофе, - признал Пью. - Но, зами зваеде, не дольго. У Авя зе Тви вовелозь бобыдь, вовелозь. Вод гдо маздер дак маздер, двугих дагих и ве вивел, а ув згольго пвавав!
У зятя была очень, очень неподходящая для Фицаланов родня. Подумать только, брат мужа сестры - мастер обучения шлюх! Хуже только, если Аль де Три окажется психом вроде Эда, католическим кардиналом вроде Тома, да еще и работорговцем.
- Наслышан, как же. А в садовники где вас принимали, если не секрет?
- Даг в Заудэнве, газбадин. Вде, сдало быдь, жлюговогово. Выло. Свыхав, вольже неду, бзё вазвомано гагим-до ивиодом.
"Дерьмо!"
- Не каким-то, мессир Пью, а комиссаром Харпером. Тем, которого на прелестной де Манвиль женили. К слову, о прелестницах. Напомните мне, где жила Лилитана. И вот еще что... Посоветуйте, куда внезапно нагрянуть? Где не ждут проверки?
"Дьявольщина!"
Вассал Дику достался такой же, как и зять. Только если от Раймона де Три избавиться было уже невозможно, то Уилла Харпера хотелось утопить. Оторвать ему руки, пришить на задницу, а потом - утопить. Держать голову под водой, изредка поднимая кретина и наслаждаясь тем, как жадно тот хватает воздух.
- Дак бедь мы в чужие дела не лезем, газбадин, - Пью даже развёл руками в знак раскаяния и невозможности угодить. - За своими б узледидь. Ну а з Вивиданой бросдо. Гаг на зевер бойдёде, дак с граю возовый бомик. С дзведочгами. Зейчаз-то дам бабульга живёд. Возидся.
А бабулек Дик вообще уламывать не любил. Часами пить поссет, слушая о том, как мило дорогой сыночек писал в младенчестве через голову, почему невестка - ведьма, а соседка ворует репу?
Увольте.
Но записи Лилитаны были нужны. И потому он величаво кивнул, похлопав Пью по плечу. И прежде чем выйти из борделя, улыбнулся той, что изображала из себя героиню арабских стихов. В жизни шлюхи должно быть хоть одно светлое воспоминание, и Дик на эту роль подходил.
"От скромности не сдохну".

Дождь не пролился - упал. Будто кто-то опрокинул бадью с водой, и теперь ехидно хихикал, наблюдая за поспешно покидающими улицы людьми. Погрозив небесной канцелярии кулаком, Дик повернулся было к Хи, но осведомиться о том, жива ли она, не успел. Вслед за дождем рухнул мокрый и смертельно уставший голубь. Посланный, без сомнения, Алеттой.
"Милорд Фицалан, мы наслышаны о том, какого славного ягнёнка подают в Питерсборо, в "Низкалом льве". Господину мужу моему не терпится отведать тамошней кухни, и, нам кажется, вы тоже могли бы её оценить, ибо нравилась она и королям. Даже жаль, что сломанные ноги мешают мне отправиться в путь немедленно.
Передавайте наш любезнейший привет леди Хизер. Надеемся, с ней всё хорошо?"
- Он сломал ей ноги, - обреченно сообщил Дик, накидывая свой плащ на Хизер. - Но это не мешает ей назначать свидание в Питерсборо. Не удивлюсь, если там очередной бордель. Ты вообще жива?
Странный сплав.
Ярость. Кретин не смог уберечь жену! Небось, даже от поместья не отъехал, да и ноги сломаны оказались его стараниями! Не то, чтобы Дика это... А впрочем, волновало. Алетту сосватал он сам, и такой вассал-зять-сыночек портил не только свои отношения с Рольфом.
Усталость. Бабы порядком утомили Дика. Они ломали ноги, болели, дрались панталонами, дулись и требовали не пойми чего. От них хотелось сбежать в полк, к морю, где... Где была Леночка, которая занималась примерно тем же.
- Бедняжечка Алетта, - равнодушно ответила Хи, передёрнув плечами. - Что, и в самом деле только ноги? Интересно, баронет это сделал до, после или в процессе исполнения супружеского долга? Наверное, в процессе. Комиссары такие затейники.
- Значит, жива. Даже язвишь.
Из таверны следовало съехать. В ночь, будто ревизор спешно покидал город. А потом дел становилось так много, что Дик даже тяжело вздохнул.
Затемнить лицо и волосы, переодеться попроще и переодеть Хи.
Найти вдовушку на окраине, сдающую дом. А то и напроситься в гости к той старушке.
Отыскать записи Лилитаны и успеть в Питерсборо.
И всё это - за какие-то пару дней.
- Но коль уж говорить начала, может, поделишься наблюдениями о борделе? Ты наверняка увидела больше меня.
- Пью всегда любил устраиваться, как навсегда, - глухо ответила Хизер, потирая запястье. - Рядом с ним понимаешь, что никуда уже не денешься, оно в движениях, во взглядах. Кроме Аннуски, эта меня просто пугает. И, наверное кроме той, в тюрбане, которая просто странная. Смотрит неправильно, словно живая.
- Новая Лилитана? Или такая же, как ты, способная куда-нибудь деться?
Впрочем, "как живая" можно было трактовать многоранно. В том числе, и буквально, понимая, что Пью мог привлекать к работе в борделе нежить. Дик вздохнул, уволакивая Хи в узкий, тёмный переулок. Там, без лишних глаз, разоблачаться и менять личины казалось не в пример проще.
- Нет, просто... - Хи замялась, подбирая слова, покачала головой. - Словно думает не о том, не чувствует, что принадлежит борделю, Пью, и не особенно этого скрывает. Не понимает даже, что надо скрывать. Может, новенькая, но тогда я не понимаю, почему она стояла - там.
Дик вообще ничего не понимал, но очень хотел понимать. Он медленно припомнил, что сладкая Зулейха носила тюрбан, из-под которого не выбивались косы, а значит - вполне могла оказаться брюнеткой. Из чертова Хокуэлла. Впрочем, кретин Харпер говорил, что все они там были тощими, а здешняя шлюха, напротив, оказалась что твой пирожок.
"Отожралась".
К тому же, грёбаному вассалу верить стал бы только такой же идиот, как и Уилл Харпер. Дик мысленно пнул себя, на будущее зарубив на носу, что щупать следует весь товар, остервенело почесал под тугими повязками запястье и вздохнул. Ужасно хотелось назвать Хи бесполезной.
- Как считаешь, она могла быть из Хокуэлла?
Хизер только фыркнула.
- А кто же её знает? Словно я видела когда этот Хокуэлл или этих чернявых. Надо было вассала с собой брать, чтобы смотрел, щупал и опознавал. Он ведь их ощупывал, надеюсь? Или совсем дурак...
- Совсем дурак...
Пришлось снова вздохнуть, недовольно нахмуриться и отправиться к той таверне, где оставили лошадей. Старушка в таком нужном и полезном домике наверняка уже заждалась, хоть сама и не ведала этого.

Мадам почтенная матушка какого-то гренадера - а иначе Дик её назвать и не мог - и в самом деле жила в домике на окраине, столь адски диссонируя и со своим обиталищем, и с окраиной, что хотелось перекреститься. На голове уважаемой дамы красовался крестьянский чепец, какой носили прислужницы прекрасной Алиенор Аквитанской, мощное тело,которому позавидовали бы и хорановы - бойдовы! - бойцы, она облекала в объемистые немецкие одежды, а плечи прикрыла дорогим парчовым платком. С угла плата печально взирал на мир византийскими глазами какой-то святой. Всё это великолепие завершал собой тощий и облезлый кот, безуспешно пытавшийся вырваться из весьма мозолистых лап старушки.
- Хороший цыплёночек, - бабка ущипнула Хизер за щеку и от души приложилась к заднице Дика, заставляя задуматься, кто из них был так поименован, - годится.
- Для чего годится, госпожа? - Вежливо поинтересовался Дик, размышляя, не стоит ли ответить ей той же любезностью.
- На лопату и в печь. Ха! - Старушка взмахнула котом, от чего бедное животное обреченно зажмурилось. - Ха! Где служил, солдат?
- Нигде. То есть, я служу. Я слышал, вы сдаёте комнату?
Хи пришлось спрятать за себя - Дик не доверял старушкам, размахивающим котами. А оглядеть цветник, в котором будто окопы рыли, получилось само собой. Среди рвов и траншей грустно поникли головками белые, розовые и желтые лилии, у забора мученически умирали алые розы, которые кто-то накрепко привязал к перекладинам, а на крыльце стояли ящики с фиалками. Мёртвыми фиалками.
- Вы любите цветы, госпожа?
- Женщины любят цветы, сынок, - это у бабки вышло назидательно-генеральски. - А комнату я сдаю. Но только семейным. Чтоб прилично было. Потому что когда неприлично - соседи ворчат. А мне уже надоело переезжать.
- А мы семейные, - клятвенно заверил Дик, последовательно демонстрируя Хи, её окольцованную руку и аметист на ней. - И цветы тоже любим. Правда, Хи... льда?
Новопоименованная Хильда вполне могла огреть очередной кружевной ерундой из гардероба. Но, всё же, не сейчас, а потому Дика упоительно несло.
- Хильда очень любит цветы, мы вот и книги покупаем о них, и записи у садовников. Когда-нибудь, когда у нас будет собственный дом - такой же милый и уютный, как ваш, госпожа! - мы обязательно сделаем там сад. Ах, госпожа матушка, неужели вы сами разбили этот цветник? Без всяких трактатов?
Госпожа-старушка сочувственно кивнула, пошире открывая дверь, за которую уцепился кот.
- Московитская медведица тебе матушка, сынок. А меня следует звать миссис Портер, да. Гризельда Портер. Ты заходи, заходи. Контуженным ночной воздух вреден. Надо же, во дворе как после роты пьяных горцев, а он цветник видит.
- Ужасно, - понимающе вздохнула Хильда. - А знали бы вы, что он видит в... мельницах!.. Но это безобидно, правда. Просто лампы в том замке были слишком тяжёлыми, а слуги ленились их закреплять, вот и...
"Бесполезная женщина".
Тычок Хи почти наверняка почувствовала даже сквозь накидку, корсаж и корсет. Дик улыбнулся, и будь здесь Рисса, она бы уже принялась молиться.
- Ну что вы, миссис Портер, я прекрасно вижу и ямы, и траншеи, и даже вон тот ров у забора, сооруженный по всем правилам фортификационного искусства. Но хочу заметить, что в Италии нынче модно уподоблять свои дворы полю битвы.
У итальянцев выбора не было - их без перерыва завоевывали, а потому Дик даже не лгал. Почти не лгал. Но если почтенная Гризельда с таким же упорством ломала и домик, то записи Лилитаны она наверняка нашла. И вряд ли в них было написано что-то вроде "Вчера герцог Саффолк трахал Хизер Пиннс". Скорее уж пространные рассуждения о том, как чудесно розы растут на удобренной почве.
- Потому, - продолжил он, - я подумал, что вы руководствовались трудами садоводов. Я слышал, в этом доме раньше жила цветочница?
Миссис Портер кивнула и умилённо вздохнула. Бравада сошла с неё, точно смытая снова начавшимся дождиком, а старушка подтолкнула Дика внутрь, в бежевые недра домика, поближе к камину.
- Жила. Даже имя цветочное у неё было - Лилли Таннос. Говорят, твари в лесу сожрали. Только непонятное она пишет. Значит, за комнату я беру десять фунтов в день, а если столоваться у меня желаете - то все тридцать.
- Воля ваша, миссис Портер, а вы берёте унизительно мало. Особенно, за ужин и дневники цветочницы.
Не прекращая улыбаться, Дик усадил Хи в кресло, любезно кланяясь старушке. Сейчас почтенная матрона обязана была подозрительно осведомиться, на что ему эти дневники, а то и накинуть цену, ибо такая корова нужна самой. Но отпираться ей было уже поздно - миссис признала, что покойница Лилитана писала непонятное.
- За дневники я ничего не беру, мой милый. Они ведь бесполезные были совсем, - миссис Портер ловко плеснула из глиняного кувшина в кружку. Запахло крепким ромом. - Я их сожгла. В камине. Прочитала - и сожгла. Может, где и завалялась страничка-другая, так и ту мыши утащили, небось.
Сказав это, старушка резко выдохнула и влила в себя пойло.
В кувшине и впрямь был ром. Ядрёный, вонючий горлодёр, но Дик, опечаленный тщетностью своих усилий и провалом поисков, понял это только на пятом глотке.
- Это вы зря, миссис Портер, - выдохнул он наконец, глядя на хмурую Хизер. - Дневники цветоводов полезны. Очень. Ну что же, будем искать. Или вы вспомните прочитанное?
- Вот еще, бесполезным голову забивать, - невозмутимо ответила старушка, отнимая кувшин и наливая из него снова. - Ну вот разве что... "Если вы решили приобрести луковицы лилий, прежде всего обратите внимание на их состояние: они должны быть довольно крупные, мясистые, здоровые, а чешуйки не должны быть пересушенными".
Дик задумчиво покосился на Хи, которая только недавно начала становиться мясистой и здоровой, а крупной и вовсе никогда не была. Впрочем, в классификации шлюх она относилась к розам. Кто знает, быть может черенки этих царственных растений надо подсушивать перед посадкой?
- Это очень занимательно, - согласился он, постукивая по столу совереном. - Может быть, вы вспомните что-то еще?
- Лилия способна расти на одном месте несколько лет, а частые пересадки могут замедлить ее развитие. Поэтому место для посадки необходимо выбирать тщательно, чтобы ближайших года три-четыре не тревожить растение. Также необходимо удалить все мертвые чешуйки, а корешки укоротить. Лилии достаточно неприхотливы в уходе. В период цветения они нуждаются в умеренном поливе. В жаркую засушливую погоду, когда в земле почти нет влаги, их необходимо поливать обильно. После цветения полив можно прекратить вовсе.
Старушка запила свой спич выпивкой и глянула на Хи, покачав головой.
- Срезая лилии, обязательно оставляйте достаточно большую часть облиственного стебля, - назидательно договорила она.
В голове уже шумело, и комната покачивалась, и хотелось кричать. Наверное, отец чувствовал себя так же, и Дик сейчас выглядел таким же безумцем, как и он?
Но одно понималось ясно и твёрдо - срезать лилии позволить нельзя. Как нельзя обнаружить себя срезанным цветком.
- А про розы там что было? - Нетрезво поинтересовался Дик.
- На вопрос, когда высаживать розы, на юге ответят: конечно же, осенью! Растения успевают хорошо укорениться до морозов, - медленно проговорила миссис Портер, на которую ром не оказывал никакого влияния. - В северных регионах и средней полосе осенняя посадка считается ненадежной. При быстром наступлении холодов растения уходят на зимовку неукоренившимися и сильно пострадают от морозов.
Старушки раздваивались и сливались в одну, Хизер и вовсе было уже четыре, но от мороза они пока не страдали. Или это касалось не её, но... другой? Холода наступили быстро, почти мгновенно, опалив и его самого, а теперь она, значит, не укоренилась?
"Бред какой-то".
Мысль оказалась внезапно трезвой, будто думал её не Дик, а кто-то иной, наблюдающий за ним со стороны.
- Что-то еще, миссис Портер?
Все шестеро бабок вздохнули и почесали голову под чепцом.
- Но посадка роз весной имеет свои недостатки. Такие розы могут отставать в росте. Это отставание примерно идет на недели две. Также такие королевы более капризны и требуют большего присмотра и заботы. Если сроки сдвинуть, розочки не успеют окрепнуть до первых заморозков. При этом очень важно, чтобы почки растений еще не начали развиваться. Если вы не успеваете с посадкой осенью и не хотите, чтобы саженцы пропали, можно попробовать их сохранить до весны, прикопав и присыпав декоктами, купленными у михаилитов.
- Обязательно у михаилитов, - заметила Хи, подпирая Дика плечом. - Спасибо, матушка-медве... э... спасибо, но нам, кажется, пора спать. А то ещё ведь отвары наутро варить из тех цветов, да погорчее. Сказала бы, что из одуванчиков да ландышей, потому что красивые, но нет, придётся обойтись чабрецом да полынью.
- Но я не хочу с чабрецом! Ненавижу чабрец. Он пахнет клопами. Почти как декокты, только клопами. И спать я не хочу! Про розы так интересно слушать! Продолжайте же, миссис Портвейн, умоляю вас!
Язык молол чушь, что чёртова мельница. Дик нахмурился, пытаясь удержать его, но получалось плохо. Только на волнах пьяной мути плескалось убеждение, что он узнал еще не всё.
- Вы знаете, деточка, его стоит хорошо окатить холодной водой, - задумчиво сообщила мадам Портвейн, сочувственно кивая Хи, и снова приложилась к кружке. - Совсем мельницы пить не умеют. Вот в моё время - только лей на лопасти, и сразу все розы, мой юный цветовод, любят тепло и солнечный свет, не переносят сквозняки и при этом уважают перины в гостевой, непременно из утиного пуха. Утонуть можно, а уж тепла-то тепла! Идеальное место что для лёжки, что для посадки. Главное, никаких ветров, потому как горцы северные, а лапы-то у них горячущие, ух! Как молодку из юбок-то высадят, так обильно поливают водой, чтобы она, значит, осела и плотнее прижалась. Холодно же, если ветрюга с ледника. Так говорит леди Лейс, уж кому знать, как не ей. Её-то с полкувшина не развозило. Один только раз помню, как она с башни голый зад казала, так мы тогда третий бочонок раскупоривали. Эх, монастырское креплёноё!..
В ответ на это Дик смог только кивнуть и направиться в эту самую гостевую, надеясь, что там будут перины, но не найдётся ни одного горца. Потому что у них горячущие лапы и какой-то ух. Ухов полагалось быть два, но ведь в горах всякое случается? Особенно, если леди Лейс голый зад с башни показывает. Запросто можно без одного уха остаться. И только утопая в перине, безуспешно борясь с головокружением и сном, Дик осознал - времени у него мало. Особенно, если он хочет сохранить эту бесполезную женщину Хизер вереском, а не окрепшей розой. На этой мысли он и заснул.

18 апреля 1535 г. Стратфорд-на-Эйвоне.

Утром Дик в полной мере осознал, почему пьет вино разве что за ужином, да и то разбавленное. Яркий солнечный свет резал глаза, а грохот горшков на маленькой кухне звучал не хуже боевых барабанов.
Из-за этого думать получалось плохо, а не думать не получалось вовсе.
Ему не нужна была чужая жена - со своими бы разобраться. Не волновало, что будет с этой юной розой, которую неведомый садовник решил привить к его стеблю...
"К стеблю... Да вы пошляк, милорд Дик!"
Отмахнувшись от этой мысли, он нахмурился, возвращаясь к цветам.
Так вот, его не волновала судьба розы, но зато жутко бесило, что прививают, не спросив разрешения. Где они были, в конце концов, когда отец пинками гнал к алтарю с Клариссой?
Разум подсказывал, что никто из этих девочек еще не родился тогда, но врожденное упрямство бунтовало и вызывало тошноту.
И если уж его не спрашивали, какой черенок прибить к родословному древу, Дик сам хотел поглядеть на чёртова садовода и поинтересоваться... Чем?
Мысль снова утекла в сторону, к Хизер. Которая упорно не воспринималась капризной королевой, хоть и требовала присмотра и заботы. Сказать по чести, ему и этот колючий отросток вереска был не нужен. Идеальная леди Фицалан та, которая сидит в поместье мужа и рожает в год по ребенку. Обеспечивает продолжение рода. Она должна быть крепка здоровьем, быть может, не слишком знатна, но плодовита, в меру умна, очень домовита и покорна воле супруга. Эдакая домашняя курочка, которую хоть и ко двору не вывезешь, но и состояние не спустит на очередного священника-извращенца. Хи такой не была, и в Дике зрела уверенность, что присмотри он подобную девицу, Хизер её тут же отравит.
Приходилось мириться с тем, что есть.
- Хи, ты хотела бы ребенка?
В конце концов, госпожа носила имя Подательницы Жизни, и если умолить её, то вполне могла исцелить Хизер от тех недугов, что привили ей эти горе-воспитатели.
Которые, судя по воспоминаниям старушки о дневнике, были как в Британии-матушке, так и на континенте. Лилии, способные расти на одном месте несколько лет, должно быть воспитывались строже, нежели английские розы. И выбирать их предписывалось крупные, мясистые, здоровые. Плодовитые. Что говорило о скором прибавлении в семействах французской знати и увеличении числа наследников на престол. А значит, и о приближении междоусобных воин, обычно плавно перетекающих в войны с Англией.
Хизер застыла на полушаге с кружкой мерзко пахнущего отвара в руках и изумлённо уставилась на него.
- Что, прямо сейчас?!
- А чего тянуть?
В конце концов, долг перед родом забывать не следовало, ведь маленький Ричард остался единственным наследником Фицаланов, а теперь еще и Греев. Возможно, беременность и младенец, делающий их кровными родственниками, смогли бы прервать этот цикл дрессировки, разрушить связи, влекущие к Норфолку. Если эту женщину вообще могло что-то увлечь против её воли. Сейчас Дик понимал - в борделе она оставалась от безысходности.
И эти цветы... Какого дьявола он оказался в числе растений, позволяющих совать немытые от навоза и земли руки в свою судьбу?
С этим следовало разобраться. И, возможно, вырвать пару-другую этих самых рук.
- Ладно.
Дик кивнул покорности Хи, задумчиво глядя в потолок. Было что-то странное - лежать в доме Лилитаны, в той же самой комнатке, где она принимала гостей. Которые тоже могли писать дневники.
Он подскочил, в спешке не попадая ногами в штаны, заметался по комнате, и только потом сообразил, что Хизер меланхолично, не меняя выражения лица, раздевается. Порой свой мысли надо было высказывать точнее.
- Одевайся, - покаянно и примирительно проговорил Дик, - я не это имел в виду. То есть, я не против обзавестись парой-тройкой ребятишек, но не прямо сейчас, разумеется. Не заслужил у госпожи милости для тебя, да и привыкнуть нам друг к другу нужно. И та... другая, тебе не соперница, не надумывай.
Под кроватью, в самом пыльном углу, валялся канареечно-желтый шарф. "Блестящая блудница", - гласила вышивка на нём.
"Вот же чертовщина".
С этой мыслью вернулось похмелье. Дик осушил до дна кружку с отваром, горько скривившись от мерзкого вкуса, и уставился на шарф так, как иной солдат смотрит на вошь.
Шарф ничуть не смущался, и нестерпимо для такого утра вонял сиренью. Ничего не говоря при том, хотя мог бы. Наверняка он повидал немало роз и лилий, быть может, даже задушил цветочек-другой.
- Интересно, чей ты, господин шарф?
С тряпками расшаркиваться еще не приходилось, и Дик хмыкнул, бережно сворачивая кусок материи с бахромой. Блестящая блудница, кем бы она ни была, становилась в очередь на отрывание рук.
- К тому же, - продолжил он для Хизер, - я не хочу слышать от своей женщины, что на голову мне упал канделябр. Это не помогает в поисках, которые нужны и тебе. Однако, я безмерно благодарен тебе за эти отвары, хоть они на вкус и гадкие. Но главное, что действенные! И вообще, хочу представить тебя матушке.
Матушка, чтимая Маргарита Фицалан, тощей шлюхе вряд ли порадуется. Впрочем, интересоваться её мнением Дик не собирался. А уж в свете того, что леди Леони называла маменьку в числе тех, кто мог бы возвести его на престол...
Теперь он остолбенело глядел на окно с тошнотворно пестрой занавеской, складывая два и два. Значит, матушка, леди Леони и дорогой братец Том имели виды на смену власти в Англии, а бордели при этом поставляли черенки роз, сиречь, будущих королев?...
- Ну твою же мать!
Это высказывание оказалось лишним. Мысли ушли, не прощаясь, а Дик устало уселся на край кровати. Пора было отправляться в путь. Иначе как узнать, что хотела трепетная роза из рочфордовского сада от его стебля?

20 апреля 1535 г. Питерборо, Кембриджшир.

Питерборо Дика не впечатлил. Обычный маленький городишко, каких много в Англии, торгующий сукном и овцами. "Низкалый Лев" восторгов не вызвал тоже. Не менее обычная таверна под прохудившейся крышей. Наверное, поэтому он и не остановился в этом месте, а отправился в скромный особняк дальнего родственника, лорда Кроухерста. Быть может, нарушив инкогнито, неведомо зачем бережно охраняемое.
Кузена Ричарда ожидаемо дома не было, слуги встретили радушно, и Дик, с нескрываемым наслаждением растянувшись в бадье с горячей водой, наконец смог подумать.
Всю дорогу до Питерборо он вёз Хи в своём седле, прижимая к себе и делясь собой. Это казалось правильным и немного приглушало чувство, будто душа у Хизер ломалась со скрипом и треском, не выдерживая напряжения этих дней.
Быть может, она не подходила на роль леди Фицалан, но отказаться от неё Дик уже не мог.
Впрочем, следовало обмыслить не на глазах расцветающую Хи, но то, зачем его, Ричарда Фицалана, к чертям занесло сюда.
- О плющ, повисший на ветвях:
Когда раскидистому клёну
Он обовьет и ствол, и крону,
Он юн и свеж, а клён зачах.
Как там говорил этот неугомонный грек Феогнид, протестующий против браков между разоряющейся знатью и богатыми представителями худородного демоса?
"Женщина не может сообразоваться с движениями кормы и, не имея под собою якоря, оторвав веревки, часто находит другую пристань"?
Это Дик познал в полной мере. Рисса, не успев отчалить, тут же пристала к многим другим пристаням, да еще и новую лодку собиралась к старой привести. И не допускай Дик возможности, что ребенок будет его, эту женщину вместе с веревкой уже обнаружили бы в каком-нибудь ирландском монастыре для падших горлиц. Или в борделе.
Госпожа бы этого не одобрила, но порой следовало жить собственным умом, а не волей богов.
К счастью, самые знаменитые философы обыкновенно имели некрасивых жен. Хорошенькие заставили бы их забыть о всякой философии.
И Хизер была чудо как хороша на тёплом и золотом от солнца подоконнике, с аптекарскими весами в руках, с травами в подоле. Она дивно пахла вечерним отваром, который всё равно не помогал...
Восторженно-романтичные мысли оборвались тревожной нотой, и Дик пригладил рукой мокрые волосы, второй раз за день размышляя, кой дьявол выдернул его из остывающей воды и погнал сюда. Впрочем, нельзя было сказать, что не вовремя, и за редкий шанс увидеть, чем травили - или привораживали - дьявола стоило поблагодарить.
Ревнивую мысль о Фламберге, наблюдающем такие картинки с завидной регулярностью, Дик прихлопнул, едва она оформилась.
- Ты сейчас похожа на Катарину Сиенскую, - сообщил он своей отравительнице и привораживательнице. - Ты знаешь, что её считают покровительницей травничества и одновременно умоляют о том, чтобы избавила от плотских искушений?
- Как думаешь, чего она захочет получить? - Поинтересовалась Хи, пересыпая из чашечки в пакетик щепоть лаванды. - И любопытный намёк, хотя я, конечно, не так набожна, рвения к церкви мало, да и писать толком не умею. Но, наверное, научусь?
- Из тебя будет поганая монашка, даже не мечтай, - Дик удивленно вздёрнул бровь, осознавая, что и здесь оказался в немилости. Ну ладно - богиня. Её он оскорбил, надерзил ей, да еще и наказание не отбыл до конца. Но Хи?! - А чего она хочет получить - известно. Не велика алхимия. Независимости через покровительство, денег и изредка меня. Как бы самонадеянно это не звучало. А писать надо учиться, конечно. Леди Фицалан придётся вести много корреспонденции. А королеве - тем паче.
- Ого, всего лишь изредка? Не каждый день? - Хизер убрала очередной конвертик и упёрла руки в бока. - О, да, для королевы это, конечно, огромная разница. Даже не знаю, как радость-то проявить. Хочешь сегодня отвар погуще? На окошке-то выстоится как раз, пока заявятся, пока вот изредка.
- Леди не упирают руки в бока, - просветил её Дик, складывая свои на груди. - Это жест торговки. Надеюсь, ты не думаешь, что меня греет мысль торговать собой? Или заполучить в постель девчонку, перетр... перебывавшую в опочивальнях у всего двора? И особенно - у горе-вассала? Разумеется, я постараюсь этого избежать, но её знания нужно добыть в первую очередь ради тебя. И отвар не хочу сегодня вовсе. Равно, как и в ближайшие дни. Пока не остынешь.
Пожалуй, лучше было ретироваться. Тактически отступить в гостиную особняка, взять в руки какую-нибудь книгу и сделать вид, что ничего не было. Прежний Дик вряд ли поступил бы так. Потому что бежать от женщины, которую можно приколотить к стене - не в его правилах. Дик нынешний только вздёрнул бровь, медленно пятясь к двери.
- О? - Хизер послушно убрала руки с боков, скрестила их под грудью и шагнула следом. - Значит, ещё и отварам не доверяешь? Знаешь, дорогой, так ведь получается, что от вон того сравнения с Катариной Сиенской отстаётся только то самое отсутствие плотских искушений. Точно надо учиться красиво писать. Буду как эти, греческие философы в драных хламидах, потому что на таких ни одна порядочная женщина и не поглядит!
Из зануды его то ли понизили, то ли повысили до дорогого, но поразмышлять о том, что это сулит, Дик решил позже. Так же, как и о том, зачем Хи желает, чтобы на неё глядели приличные женщины. Хотя драную хламиду мог ей организовать прямо сейчас. Но вместо этого он поклонился, выходя из комнаты.
Воистину, нет существа более странного, чем женщина. Придя к ней за теплом, получаешь скандал.
Чёртовы греческие философы ухмылялись в своих могилах и согласно кивали.

Спустя разговор с вассалом.

Чёртовы греческие философы разве что вокруг не стояли, а их ухмылки Дик вполне мог пощупать. Еще пара минут - и конкубина Хизер останется соломенной вдовой, своими же стараниями.
Тот поцелуй горчил, вяз на языке и что стоило попросту от души приложиться ей по уху, чтобы знала своё место? Пожалуй, только собственная бесхребетность.
Дик досадливо пнул собственное тело, распластавшееся у ступенек особняка, и вздохнул, когда нога прошла насквозь. Думая найти в бывшей шлюхе тихую, благодарную прелесть, он обрел отравительницу и ревнивицу.
"Зашибу!"
Он сладко зажмурился, представляя, как будет гонять эту бледную поганку хорошо вымоченном в соленой воде кнутом, содрав с неё платье и даже камизу. И мрачно осознал, что не сделает это. Потому что прикипел к тощей заразе, и ценил, уважал и почитал превыше бывшей жены. Однако же, наказать её стоило.
Дик зашагал по крыльцу, глядя на растерянного Харпера, размышляя о Хоране и о том, что тот сказал бы. Почти наверняка - ничего. Ароматные палочки, которые тот грыз, зачастую говорили красноречивее полковника, и Дику хотелось верить - они не одобряли. Ничего не одобряли.
Равно, как и госпожа, которая встретит его по ту сторону с... постыдной палкой. Даже не с кнутом. И вздует так, что умирать ему расхочется.
Не то, чтобы Дик и сейчас этого хотел. Более того, не верил, что Хизер сделала это насмерть. Но ярость мешала думать, голова болела даже призрачная, а Хи мечталось отодрать. Хорошенько. Во всех смыслах.
- Ого, - заметила голова Хизер, высунувшись из стены рядом с дверью. - Ну хоть не под колёса, или копыта, или ноги. Надо было больше дозу делать, чтобы не мёрз теперь тут... Ой, а что этот вивисектор с тобой делает?
- Я тебя убью, женщина, - задумчиво сообщил Дик, разворачиваясь к ней. - Дай очухаться. Я сначала тебя убью, а потом заделаю ребенка и будешь рожать каждый год. По двойне. Тройне. Поди сюда, лапочка.
Призрака, наверное, убить было нельзя. Но, с другой стороны, михаилиты же как-то справлялись. Значит, справится и он, Зеркало.
- Зачем бы это? - Подозрительно осведомилась Хи. - Мне, между прочим, и тут хорошо. Ты знал, что у стен внутри так интересно? Камешки разноцветные. А черепица вообще в дырку. И тут водятся мыши. И ещё что-то. И мне кажется, в подвале есть потайные комнаты.
- Сейчас узнаешь, любовь моя, - мечтательно посулил Дик, пропустивший мимо ушей мышей, успевший хихикнуть нелепой рифме и прослушать про потайные комнаты. - Сейчас ты всё узнаешь. Ох, если бы ты только знала, как мне больно! Я ведь тебе доверяю! Неужто, скажи ты, что твоему величеству не нравится вся эта затея, я не послушал бы? Вот что ты сделала с нашей жизнью?!
На этой патетической ноте он рванулся вперед, стараясь ухватить Хизер за призрачную косу.
- Странно, а манускрипты говорили, что яд безболезненный, - удивлённо донёсся призрачный голос из толщи стены. - Или всё-таки ударился, пока падал? Или это магический коновал... кстати, что он там делает с нашими телами?! Извращенец водолюбивый! А про затею - конечно, не нравится! Да только с каких пор мужики в таком слушают? Если понимают - а всё одно делают?!
Дик взвыл, рванулся еще раз - и остановился. Она и в самом деле имела право на ревность. Равно, как и он на гнев.
- Ты же умная, Хи. Ты понимаешь, что мы не справимся сами с этим твоим воспитанием. Выходи, не трону. И потом не трону, когда очнёмся. И за придурочной этой не пойду. А если и пойду, то только в крайнем случае и с тобой. Чего тебе вообще не хватает? Я с тебя разве что пыль не сдуваю - а всё равно недовольна!
- Да не в пыли дело, - Хизер проявилась вплотную, неожиданно серьёзная, закусила губу. - Просто эта... придурочная которая, она такая... правильная. А я даже и у алтаря так и не побывала. И получается... Да к дьяволу этот алтарь, - она тряхнула головой, рассыпав призрачные волосы, почему-то уже распущенные. - Как в Портенкроссе. По древнему обычаю. Хотя и алтарь, конечно, тоже не помешает.
- Хорошо. Будет и по древнему обычаю. Надеюсь, жена меня травить не будет, в отличие от невесты?
Дик досадливо вздохнул, чувствуя, как его неудержимо влечет в тело. Зачем женщины хотели быть правильными и идти под венец, он не понимал, и подозревал, что так и не поймет никогда. Но, право, стоило отравиться, чтобы наконец-то поговорить.

Брак Дику представлялся всепожирающим чудовищем. Не успев вырваться из лап первого, он попадал ко второму, и из счастливого, довольного жизнью Дика превращался в мрачного Ричарда Фицалана.
В того самого, который мог всю ночь тщательно смазывать старый арбалет, подновлять болты к нему, глядеть на лес с крыльца охотничьего домика, но не идти к жене.
В особняке Кроухерста старых арбалетов не было. Именно поэтому Дик чистил кольчугу. Вдумчиво, долго, проходя щеткой по каждому звену, прислушиваясь к шагам слуг и размышляя.
Нового ярма он не хотел. Не сейчас, когда мир качался и был готов рухнуть, когда нужно было думать не о бабах, а о том, как сохранить благосостояние, о срочном весеннем севе, о котором, впрочем, уже распорядился, о постройке новых амбаров, о защитной магии для них, о покупке коз, овец и коров, свиней и гусей, об ополчении... О хозяйстве. А выходило, что бесполезная женщина Хи сбивала его своими беспочвенными требованиями.
Она жила, как не жили иные жёны. Ни в чём не получала отказа, её холили и лелеяли, ненавязчиво учили, оберегали и заботились. Дик вздохнул, понимая, что начинает думать о себе отстраненно, попробовал поразмыслить о выпасах для скота, но мысли всё равно соскальзывали к алтарю и браку.
Даже у алтаря несчастная, забитая, угнетаемая Хизер не постояла. На вкус Дика, если кто-то хочет постоять у алтаря, он идет и стоит. Не требуя, чтобы туда вели и подле него окольцовывали.
А брак по древнему обычаю вообще выглядел смертным приговором. Конечно, разводились и там, но илоту, который суть лицо богини, никто не позволит менять жён, как перчатки.
Илот не волен над собой, и в этом была лазейка - госпожа могла запретить женитьбу. Наложить гейс безбрачия, наконец. Но нужно ли это было с Хи?
Так или иначе, жениться - что в холодную воду окунуться. И маленький Ричард не должен оставаться единственным наследником. Дети так хрупки, так часто умирают, и долг перед родом и семьей требовал многого. Он настоятельно просил умной, сметливой леди, способной сохранить и приумножить состояние. Намекал на троих-четырех мальчишек. На расширение земель, и чтоб плодородными были. На заключение брачных союзов с другими семьями, а значит нужны и девчонки. Много девчонок.
Дик обреченно стукнулся головой о холодную каменную стену, да так и замер. Ему хотелось просто жить, наслаждаться свободой и молодостью, силой и умениями, изредка бывать при дворе, и очень часто - в поместьях. Хотелось чувствовать запахи пашни, смотреть, как дерутся за червяка грачи, гнать оленя по лесу.
Но вместо этого он взваливал на себя хомут и тащил непосильную телегу.
"Merde".

22 апреля 1535 г. Безымянная деревня Сливовая. Бордель.

Для безымянной деревеньки бордель был очень приличным. Дик долго рассматривал двухэтажный, внизу каменный дом, круглую башенку в одном из углов, цветные стекла во многих окнах и красивый фонарь из позолоченного металла и алого стекла. Внутри пахло специями, мозаика на полу изображала двух женщин, сплетенных в любовном объятии, а девиц сюда будто привезли прямо из заповедника, где выращивали в меру пышных красавиц.
Впрочем, Дика они интересовали. После отравления хотелось спать и пить, да и Хизер надежно держала своей ручкой за... за шиворот, незримо обещая оторвать всё, что в этой самой ручке.
Зато здесь играли в карты, и Дик впервые помянул добрым словом батюшку, когда с небрежной улыбкой выиграл тридцать фунтов, проиграв всего десять.
– Подумать только – нам заказали свечи для королевской свадьбы! – воскликнул один из игроков, Джил, дородный торговец свечами.
– Да, нам и еще шести другим мастерским, – согласился с ним его сосед, рыжий Рональд. – Четыре сотни восковых свечей для благодарственного молебна, мессы и свадебного пира. Я так рад, что свадьба состоится на виду у всех. Обожаю свадьбы; наверное, потому, что видел слишком много похорон.
Звякнул колокольчик над дверью, и прежде чем Дик успел спросить, на ком женится пока еще женатый король, вошел новый мужчина.
Он был на добрый десяток лет старше Дика, крепкого сложения, но носил свой вес легко, расправив плечи и высоко держа голову. На щеках играл здоровый румянец, тщательно расчесанные каштановые волосы были того же тона, что и карие глаза.
– О моя дорогая! – воскликнул он, целуя руку одной из шлюх, словнобыл благородным рыцарем, а та – его дамой. – Я возвещаю вам великую радость, как говорится в Евангелии!
– Мне сходить за вином, мистер Кристофер? – спросила хозяйка борделя.
– Разумеется, – ответил Кристофер. Но как только та вышла из комнаты, он снова обратился к залу: – Свечных дел мастера приобрели землю для нового места собраний Гильдии за Мейден-лейн в Лондоне, там, где сейчас стоит таверна «Петух На Воротах». Бог мне судья, место отличное, не хуже, чем у членов старших гильдий, и мы построим там великолепный холл для собраний. Это даст нам возможность сблизиться с гильдиями, которые находятся под патронажем аристократии или королевской семьи, наподобие вышивальщиков или галантерейщиков, и отдалиться от тех, кто делает сальные свечки для бедных – вонючие и грязные. Вдобавок король Генрих даровал нам новый девиз, «Истина – это Свет», вместо прежнего: «Верность связывает меня», принадлежавшего королю Ричарду, упокой, Господи, его душу. – Он понизил голос и быстро перекрестился. – А в довершение всего, у гильдии должен быть новый герб, и художник хочет, чтобы ты позировала для него, Верайна!
Шлюха, поименованная Верайной, жеманно захихикала, а Дик вздохнул, ставя на кон еще десятку. По всему выходило, что короля тоже не спрашивали, на ком жениться. И даже если он не хотел в жены Север, то выбора у него не оставалось - заставят. Или убьют.
- Когда ворон в петлю влез — пес соколом вспорхнул с небес! — громко рассмеялся Джил, и стены комнаты задрожали от его пронзительного голоса.
Кристофер впился поцелуем в губы Верайны, а оторвавшись, уставился на Дика, заставляя пожалеть об отсутствии маски.
- Да это никак Суррей! - Громко провозгласил он, - Ваше высочество!
- Его высочество...
- ... Фицалан...
- Наследник Уэйка...
- Господа, - голос звучал хрипло, и Дик глотнул вина, чтобы его слышали все. - Я прошу молчать о моём визите. В конце концов, никто ниоткуда не слетит, если моё высочество окажется на дыбе.
Сердце билось бешено, норовило вырваться из груди. Первый раз в жизни Дик не знал, что делать.
Признать себя принцем и претендентом? Но ведь здесь почти наверняка были соглядатаи, и это неминуемо приведет его на плаху.
Равно, как и отрицание идеалов этих людей. Обезглавят прям тут, на столике-маркетри, и кровь польется прямо на карты, на лицо червонной королевы , которое, как все знали, было изображением прекрасной Елизаветы Йоркской, жены Генриха Седьмого.
- Что хуже, люди, захватывающие власть или власть, захватывающая людей, господа? - Дик поудобнее уселся в кресле, доставая из колоды пикового короля. Хозяева всего, что он задумал сделать, символа мудрости, могущества и холостячества. Дику не хотелось, чтобы карта была его отражением, но люди увидят её именно так. - Тот, в чьих руках власть, всегда одинок. Я не хочу этого, понимаете? Я не могу поступиться своими клятвами, забыть об обязанностях, сойти со своего пути. Но - сегодняшние литавры есть завтрашний наш набат, и разве мы все не верны королю?
По всему выходило, что заключительная часть его речи отвечала чаяниям большинства этих свечников. Гудя, как улей, они потянулись к выходу. Пошёл с ними и Дик, размышляя о неосторожно оброненных искрах, из которых скоро разгорится огонь. Тот вольётся в уже бушующее пламя, и...
"Госпожа оторвёт мне уши, а потом заставит их сожрать".
Ну уж Хизер могла быть довольна. Дик возвращался трезвым, не пропахшим женщинами, да еще и с небольшим выигрышем.
А о крамольных речах ей было знать необязательно.

22 апреля 1535 г. Лонгфрамлингтон, Нортумберленд.

Лонгфрамлингтон Дику нравился. Было в нём что-то крепкое, устоявшееся, что не могло разрушить ни время, ни монастырь, где обитала матушка. Что-то, что обитало в кромлехе на окраине, в дьяволовой дороге Дере-стрит, в древних холмах, от которых тонко, едва уловимо пахло госпожой.
И было даже жаль, что Дик не понимал, какого черта его понесло сюда. О матушке он не думал и не вспоминал, да и в её благословении на брак с Хи не нуждался. Быть может, в этом была виновата Эмма, близкое присутствие которой ощущалось остро. Сестра совершенно определенно была рядом, но искать её он не стал - дорогой зять Фламберг не лучился счастьем, лицезрея братьев своей жены.
Возможно, в Лонгфрамлингтон Дика привела тайная надежда попасть в мир за пеленой, не упрашивая о том госпожу. Хоть это и было неправильно.
- Мать сама выбрала этот монастырь после смерти отца, - задумчиво рассказывал он Хи, глядя на башни церкви святой Марии Девы, посвященной почему-то святому Лоуренсу. - Тогда я не задумывался об этом. Кларисса меня разве что святой водой не поливала, что со сломанными пальцами было делать трудно. Дети просили есть. Эмма порывалась дерзить, но сейчас понимаю, что за дерзостью она прятала голод и страх. Веришь ли, мы хлеб из коры ели. Мои крестьяне имели хотя бы молоко от тощих коров, у нас же не было ничего. И мать уехала, забрав единственного мула. Страшно подумать, как давно сварилась эта каша, что сейчас выплескивается на Англию. Все эти годы она, Маргарита Фицалан, царила здесь, как паучиха дергая за ниточки.
- Ужас какой, - вежливо заметила Хизер, поправляя перчатки. - И какое неуважение к матери и невесте христовой. И к этой славной паучихе, стало быть, мы всё это время едем представляться? Упорно и молчаливо? К слову, о насекомых... а как умер твой отец?
- Я его убил, - невозмутимо просветил её Дик. - Запер в чулане, когда он заболел оспой. Запретил давать еду и воду, ухаживать за ним. Ничуть не раскаиваюсь.
Потому что чем дальше, тем больше Ричард Фицалан-старший сходил с ума. Да и денег на лекаря и лекарства не было. А заболей все, то и рода Фицаланов не стало бы.
Хизер так же спокойно кивнула.
- Ну и правильно. Никто не заболел ведь, и имение ты сохранил, а это главное. Скажи, а ты - такой потому, что не хочешь быть похожим? На него?
Дик опешил. Ему хотелось назвать Хи дурочкой, но дурой она не была. Женщина, способная сложить воедино отказ от вина и отваров, его собственные удила, которыми он сдерживал себя, помножить всё это на отца, и сделать верный вывод был кем угодно, но не дурой.
- Он был совершенно сберндившим, mon amour. Когда не играл в карты и не пил, а делал он это постоянно - сражался с призраками. Призраков папенька видел во всём и всех. Однажды заставил меня надеть доспехи и два часа избивал деревянным мечом. Эда привязал к собачьей будке и приказал лаять, как собаке. Эмму... Эмму он ненавидел, люто. Со дня рождения, когда вышвырнул ту повитуху за порог. Всё бормотал, что должен потушить её огонь, должен, должен...
Тряхнув головой, Дик замолчал. Он предпочел бы забыть о том, как вытаскивал Томаса из нужника, куда его забросил отец в надежде утопить. Не вспоминать о своём страхе, о слезах в глазах Эммы. Она боялась перепадов отцовского настроения больше побоев. Сжималась вся, когда он принимался бушевать, когда орал, унижая словами, обещая убить мать и няньку. Она привыкла улавливать малейшие колебания его настроения, будто от неё зависело душевное спокойствие всей семьи. И никто их них не имел права злиться и обижаться.
Дик всё детство пытался понять, чем они вызывали такую ненависть. Но так и не понял. Знал лишь одно - он не должен сойти с ума.

Спустя переговоры с Харпером.

Ванну после комиссара пришлось принять еще раз - Дик чувствовал себя изнасилованным, и даже скупое "неплохо" от госпожи это ощущение не сгладило. Но с очищением не справилась даже вода, исповеди он не любил, а за окном было так темно, что казалось, будто эта влажная весенняя тьма глядит на него тысячью глаз. Поежившись, Дик завернулся в простыню и отправился к Хи.
Хизер уже собиралась спать, и в ночной рубашке, с распущенными по плечами волосами выглядела уютной, домашней. Мечтой выглядела. И становилось жаль, что на эту мечту сейчас выльется ушат комиссарских помоев, но иначе пережить эти пустые переговоры Дик не мог.
- Как считаешь, это очень глупо - загнать комиссара в долги, которые он вряд ли сможет отдать? И очень жестоко - требовать у него кровь женщины, которая доверяет мне?
Хизер медленно опустила расчёску и уставилась на него широко раскрытыми глазами.
- Ничего себе, как яд на мозг влияет. Такому нас и не учили даже... почему ты думаешь, что Алетта тебе доверяет? Только потому, что договорилась о встрече?
- Я предпочту думать о доверии, нежели об ядах, ma cherie. Знаешь, если подумать, то письма и встречи приятнее отравленного поцелуя. Что до Алетты... Разумеется, Харпер опозорит её больше, чем скабрезный рассказ о несостоявшемся свидании при дворе. Сделает больнее, чем возмущенное письмо сэру Рольфу с известием о недостойном поведении дочери. И она, в общем-то, ничего не теряет от таких моих поступков. Но... требовать её кровь всё равно было неправильно. Даже исполняя волю госпожи.
Дик рухнул на кровать, блаженно откинулся на подушку и замер, закрыв глаза. После длинного перегона, дурацких переговоров и мерзкого комиссаришки постель казалась восхитительной. Чего нельзя было сказать о его, Ричардовых, мыслях. Хи дерзила, это бесило, раздражение смешивалось с насилием над разумом, которое совершил гадкий баронет, а от этой гремучей смеси хотелось к...
"Эмме".
- Мир вообще не слишком-то правильный, - заметила Хи, и кровать промнулась, когда она наклонилась ближе. - Но сестрица, конечно, и не травит, и не бесит. Фламберг выглядел вполне довольным. Так что я даже не могу сказать: ну и вали к своей блондинке.
- Я бы спросил - к которой, но не буду. Потому что привалил. Хотя леди, конечно, так не говорят.
Слепив таким образом ехидство, занудство и чистую правду, Дик вздохнул. По всему выходило, что переговоры он провалил. И это кололо самолюбие больше, чем кретин-вассал и его шлюховатая жена. По-хорошему, стоило покрутить пальцем у виска и выгнать Харпера взашей сразу после его возмутительного обращения к госпоже. Не дожидаясь, когда богиня - или лэрд? - заинтересуется предложениями скотины-комиссара. Не позволяя себе тщеславно надеяться, что способен послужить. Впрочем, смирение и самоуничижение поощрялись только в христианстве.
- Мне надоело с тобой препираться, ревнивая женщина. Вспомни на миг, что ты еще и умная. Ты понимаешь, что я своими руками вымостил ему желтыми кирпичами дорогу к последнему оплоту легионов?
- Как умная женщина я могла бы сказать, что дорогу он бы открыл и без тебя. Хоть жёлтую, хоть коричневую, - Хи вздохнула. - И что так за ним хотя бы присмотрят, хотя так присмотреть нельзя. Но вопрос ведь не в этом, а в том, что ты собираешься с этим делать?
Как будто он мог хоть что-то сделать. Разве что убить Харпера до того, как тот войдет в мир за пеленой. Но тогда идти вызволять Алетту придётся уже Дику, а это было чревато пинками от госпожи. Да и кто его впустит на дорогу к цитадели Морриган?
Войти с Харзой - оскорбить хозяйку. Просить её о милости - но Бадб не проведешь.
Сложно будет убедить богиню, что идти за Алеттой он собрался, заботясь о безопасности убежищ.
К тому же, Дик сам для себя не мог объяснить, на кой ему эта девица, и сомневался в исключительной ценности её знаний.
- Ничего. Завтра навестим мать - если монастырь еще не рухнул под натиском грёбаного комиссара. А после поедем глядеть, что там у Дакра. Или тебя лучше оставить здесь?
В конце концов, если Харпера позволили впустить, это было зачем-то нужно.
"Может, и впрямь оставить?.."

23 апреля 1535 г. Лонгфрамлингтон.

"Дорогая Кат.
Должно быть, я - никудышный друг, если до сих пор не спросил о здоровье Карла. И, что самое непростительное, не написал вам..."

К матушке идти не хотелось отчаянно. А уж вести к ней Хизер - тем паче. Именно поэтому Дик, сменивший белое и черное на унылое серое, сидел в кабинете и писал письмо Кат Эдцарт, Диане-охотнице его снов. К счастью, хотя бы во сны Хи еще не засунула свой нос.
Она теперь была везде. Ревновала, дерзила, выводила из себя так, будто хотела самоубиться его руками. И если бы Дик не вложил в неё столь многое, то жить ей в отдаленном поместье с надежной охраной, которую не перекупить ни нежными взглядами, ни прелестями. В Фэйрли, например. А то и под присмотром матушки в монастыре. Но...
Дик вспоминал, как впервые она засмеялась, играя с волчонком. Как ждала его в Балсаме, пусть и волнуясь за саму себя. Как пряталась за спину у тётки, бежала к нему, спасаясь от призрачной росомахи. Вспоминал, как сидел у её постели, ожидая пробуждения после той смертельной выходки Эда, вместо того, чтобы валять по сеновалу Леночку - кретин!
Он еще отчетливо помнил, как она молчала вместе с ним на крылечке констебля в Саутенде, сочувствуя смерти маленького Генри.
Сочувствуя ли?
Глядя на нынешнюю обнаглевшую Хизер-отравительницу, Дик сомневался, что она способна чувствовать хоть что-то, кроме себялюбия.

"Но, право, вы должны меня простить. Внезапные хлопоты с наследством, свалившимся на меня, не позволяют мне навестить вас уже лордом Греем. Вы, однажды сказавшая, что я гляжу на мир волчьими глазами, должно быть, повеселились бы такому моему наименованию..."

Наверное, Кат тоже была такой. Все женщины так или иначе привязаны только к себе, и лишь некоторые - еще и к детям. Но порой так хотелось завыть от невозможности обрести покой и понимание! Дик до смерти устал пикироваться, рычать, язвить и сдерживать недостойное, но заманчивое желание прибить Хизер к стене футовыми гвоздями. И он решительно не понимал, как дражайший зять умудряется мирно жить с сестрицей, ведь Эмма могла быть сущей ведьмой. А таланты Роберта Бойда к сосуществованию с женой-богиней и вовсе вызывали восхищение.
Впрочем, это было всего лишь разочарование в Хи, в её неблагодарности, и оно заставляло писать прекрасной Кат, хотя хотелось мягкой, уступчивой и женственной Леночке.

"Расскажите мне всё. О том, как вы живете сейчас, о вашей матушке и шторах, о деревне, об охоте. А потом, когда пройдет первая обида на меня, напишите - смею ли я надеяться на визит к вам?.."

Пожалуй, стоило избавиться от Хизер. Бесплодная, со скверным характером, она была способна предать его, и недоверие разрушало даже то хорошее, что Дик питал к ней. И всё же, отказаться от неё не мог.
Письмо он убрал в конверт. Тонкий, невесомый, чтобы его мог нести голубь. Но иначе своё уважение и свою приязнь к Кат Дик доказать пока не мог.
За окном уже алело утро, яркими красками вызывая головную боль. Здесь, на Севере, каждый рассвет был похож на мигрень.
Дверь распахнулась без стука, и Хизер ступила в кабинет - в алом платье с длинным рукавом, из-под которого едва выглядывал гранатовый браслет балсамского ювелира, споря выделкой с колечком. Рука была судорожна сжата. В кружевном вырезе платья на белой коже каменной кровью блеснуло парное колье. Девушка окинула Дика ничего не выражающим взглядом, усмехнулась, вскинув бровь не хуже Фламберга, и уселась на край стола, болтая ногой.
- Ну что, когда уже к мамаше пойдём? А это тут что? - она плавным движением схватила конверт и подняла к свету. - Что, очередной бабе пишешь? Михаилитской, комиссарской, бывшей лордской, а то, может, брухе? Понимаю так, что нежить справная. Но так не пойдёт.
Письмо смялось в пальцах, конверт лопнул, вместе с ним терпение, а Хизер улыбнулась шире, оперев подбородок на кулак. Хрупкая и все еще худенькая, она не была королевским гвардейцем, да и те падали на турнирах от руки вошедшего в раж Дика. Её попросту снесло к стене, и где-то внутри, за затылком мягко стукнуло виной и раскаяньем - он обещал не трогать и пальцем. Но кулак - это несколько пальцев, а значит, слово своё Дик почти сдержал?
Казалось, он думал об этом долго. Бесконечно долго, но осознал Дик себя сжимающим горло Хизер.
- Бьёшь... Как... Баба...
- Как скажешь, дорогая, - покладисто согласился Дик, крепче сжимая горло.
В себя он пришел почему-то в кресле, с пером в руках. На столе лежало заново написанное письмо к Кат, Хизер сломанной куклой валялась под книжной полкой, дверь бесстыдно демонстрировала коридор и лестницу и всё это совокупно почему-то успокаивало.
- Вот кретин-то, - обозвал самого себя Дик, подходя к Хи. Странно, что даже в этом упоительном бешенстве. прогоняющем головную боль, он удержался, не сломал ей шею. Всего лишь сдавил мягкие, беззащитные хрящи, отчего она теперь медленно, но верно задыхалась. Ничего не поправимого, если бы не хотелось добить.
Дик глянул на гранаты колье, врезавшиеся в нежную кожу. На обручальное кольцо на пальце. Горестно вздохнул и принялся разжимать кулачок, все еще судорожно стиснутый. Женщина, носившая подарки, сделанные им по доброй воле и от чистого сердца, заслуживала шанса.
"Прости, так будет лучше".
Записка, влажная от пота, мятая, написанная кривым почерком, заставила сесть на пол.
- И ты дура, - мрачный укор достался умирающей Хизер. - Какого дьявола?! Впрочем, я понимаю - какого, но Норфолку все равно не отдам. Мучайся. Badb Catha, fàilte!
Воздух взорвался вихрем иссиня-чёрных перьев. В глубине мелькнула тёмная зелень, и богиня ступила на паркет. Бросила взгляд на Хизер и покачала головой.
- Что, гаденыш, напакостил? Но позвал кстати. У нас как раз есть для тебя новое задание. Да и поговорить о выборе женщин было бы неплохо. Особенно когда женщины мешают илотам обрести нужную гладкость.
- Я не гаденыш, госпожа, - мрачно уведомил Дик богиню, не поднимаясь с пола. - Я неизлечимый дурак. Кретин. Недоумок. Еще и псих. Но если уж пришли, быть может, исправите мою... пакость? А то ведь о задании думать не смогу, вы же знаете.
Наверное, Хизер не была виновата в том, что гладкость зеркала он так и не обрел. Её воспитывали для Норфолка, а Дик им не был. Хотя, если внимательно подумать, вполне мог стать. Но даже сопротивляясь своему воспитанию, она попросту не могла не портить ему нервы. К сожалению, он это в полной мере понял только сейчас. К счастью, при этом Дик служил богине, которая могла подарить Хи еще одну жизнь взаймы. Если, конечно, хотела.
- Третий раз последним будет.
Бадб наклонилась над Хизер, и та замерцала, распадаясь на множество отражений. Когда они снова сошлись в одно, девушка выгнула спину, со свистом втягивая воздух.
- Руки заживут и так. Но я правда советую подумать, что ты будешь с ней делать. И сразу скажу, что такая тонкая работа - не для меня, и такая грубая - тоже не для меня.
- Я не осмелился бы просить об этом, госпожа. Вы и без того делаете для меня столь незаслуженно мной многое, что я никогда не смогу отплатить вам.
Хи дышала, Бадб по голове пока не била, и Дик позволил себе подняться. Не забывая о почтительном и очень благодарном поклоне. А вот что делать - было очевидно. Держать в ежовых рукавицах эту тощую засранку, пока не получится уговорить Фламберга и Эмму поспособствовать. Лабиринты разума могли решить многие проблемы, а уж подле сестрицы Дик чувствовал себя способным на всё.
"Хотел Кат, а придётся жить с Хи. А потому третьего раза не будет. Если уж убивать, то окончательно".
- Задание, госпожа?
- Ага, - богиня хмыкнула, скрестила руки под грудью. - Знаешь, ведь ты и зеркало - одно. Чем больше ряби тут, тем больше искажений там, ну и наоборот. А уж если до осколков дойдёт - пиши пропало, поэтому ты бы действительно поосторожнее. Такие вот глупышки - они вот как новомодный порох. Тлеет, а потом бах - и у королевства половины задницы нету. И вообще, вон, у Баркли дочка на выданье. Конечно, её в монастырь обещали, но ради такого дела... правильная шотландская девочка пойдёт только на пользу. Эта вон даже ножнами бить не умеет, только травить.
Девочка Баркли повесилась бы только от мысли о браке с английским псом. Дик тяжело вздохнул, стукнулся головой о стену у окна, понимая - впервые с ним говорят так, будто он стал частью жизни этой женщины-богини, будто и в самом деле был нужен.
- Я понимаю, госпожа, что та же Кат подошла бы лучше. Но... Ответственность. Если уж утащил Хи из борделя, надо волочь дальше. Хотя ноша порой непосильна. По чести сказать, сейчас я не хочу никого. И особенно не хочу комиссаршу. За миг до вашего визита я даже обрадовался, что стал свободен, что теперь нет необходимости копаться в грязном белье шлюх, подгонять никудышного вассала... Скажите, госпожа, лэрд... тоже был рад избавиться от обязательств?
- Лэрд, - уведомила его богиня, хмурясь, - не несёт работу в семью, чего и тебе желаю. Так вот, о задании: ты отправишься посланником к сволочному северному трикстеру, который наложил наглые лапы на один из закрытых... уже не закрытых сидхов. Союзник, чтоб его его же конём.
- И о чём мне нужно договориться, госпожа?
Хизер признаков жизни пока не подавала и Дик, мгновение поколебавшись, поднял ее на руки, чтобы уложить на кушетку. Воспитание или нет, но если уж она не умерла, то простывать не имела права. Посольская жена с соплями портит вид процессии, мешает ходу переговоров кашлем и вообще становится обузой.
- Обо всём. Потому что чем дальше, тем всё - важнее, а время - вода, - веселее Бадб не стала, зато резким жестом протянула ему свёрнутую записку.
Писал, без сомнения, лэрд. Рассыпал бисер букв по бумаге, а вода размывала чернила, заставляя вчитываться в лаконичные фразы.
"Захваченный сиддх поменять на три взвода хороших бойцов. Отбор бойцов провести, советуясь с Беваном. Добиться договора о военном и мирном союзничестве. Обсуждение вопроса о соседстве на Альбионе перенести на послевоенное время, но намекнуть, что хозяева Альбиона не возражают".
Не возражают.
Дик еще раз вчитался в записку, кивнул самому себе и бережно свернул её, убирая в рукав. Приятно льстило, что его считали способным заключать такие сделки и союзы. И эта приятность даже заглушала тревогу, облегчала груз, именуемый ответственностью.
Вот только все эти северные трикстеры отличались плодовитостью, если Дик верно помнил рассказываемые наемниками саги. И очень любили скреплять союзы браками. И об это стоило позаботиться заранее.
В конце концов, лучше Хи, чем какая-нибудь восьминогая кобыла.
Дик задумчиво вытащил кинжал и шагнул кo все еще бессознательной Хизер, чтобы отсечь длинную светлую прядь.
- Скрепите этот брак, госпожа, - низко склонив голову, попросил он. - Ведь тогда его не сможет разрушить никто. Только... у меня нет браслета.
- Ого, - Бадб с улыбкой вскинула бровь и протянула руку. Через миг в пальцах заискрился серебряный браслет - переплетение тонких нитей, скреплённых оленьими рогами. Отдавать его, впрочем, богиня не торопилась, качая на весу. - Но ведь у тебя уже есть браслет. Даже целых два. А, и раз так просишь, то ни косицу, ни браслет не снять будет без моего соизволения.
- Я не хочу делить честь быть вашим илотом, госпожа.
Христианское "пока смерть не разлучит вас" как способ бегства из брака здесь не сработало бы. Но пока Дик в побеге и не нуждался, а если Хи не запомнит этот момент, которого так алкала, то сама виновата. Молчащая, сейчас она могла даже сойти за трепетную невесту.
Прядь на запястье выплеталась сама собой, сложной вязью, связывая жизни.
Ты мог уволочь её из родительского дома, принудить к браку, но судьбы скреплял локон. И в этом заключалась странная, но понятная философия, которую Дик часто слышал в Портенкроссе: локон на руке, а баба - на шее. Сам взвалил - сам и тащи, не обижай и уважай, ведь это ты лишил её родителей, братьев и сестер.
К счастью, у Хизер не было ни родителей, ни братьев, ни сестер. А похищена она и вовсе из борделя, который сложно счесть родным домом.
Он задумчиво оглядел новые кандалы, подивясь своей бесчувственности. Перед венчанием с Риссой Дик волновался и предвкушал. Сейчас - не испытывал ничего, только лёгкую досаду.
- Уноси её на... куда-нибудь, это самое долго и счастливо, наставления юным неокрепшим душам опустим за отсутствием, пожелания принимаются ко вниманию и рассматриваются в порядке очерёдности и важности. И вообще, где уже договор?!
"А где дары, свита и... как его?.. Беван?"
Вслух это Дик не озвучил, лишь улыбнулся богине, поднимая на руки Хизер.
Теперь договор он выбьет из северного трикстера только потому, что пришлось жениться. И лучше бы этому германцу не артачиться.

Когда Хизер наконец очнулась, бесконечное туманное утро уже перешло в теплый апрельский полдень. Солнце пыталось пробиться сквозь плотные шторы, чертило тонкими пыльными лучиками узоры на полу спальни, а Дик, скрытый пологом кровати, с ленивым интересом изучал, как ошарашенная Хи глядит на брачный браслет.
- Не хочу из-за тебя на эшафот, - негромко пояснил он. - А жена - собственность мужа. Пить хочешь, придурочная?
- Так было надо, - хрипловато ответила Хизер, потянула за браслет и нахмурилась. - А почему оно на мне и почему не снимается?
- Я спросил, хочешь ли ты пить. В следующий раз, когда проигнорируешь мой вопрос, я буду воплощать его сам. Не спрашивая о желаниях. А не снимается оно, потому что брак скрепила богиня. И жену я взял правом сильного. Вставай и одевайся. Мы идём к матушке.
Дик вышел из-за полога, чтобы протянуть глиняную кружку со вчерашним отваром. Чудно нахолодавший за ночь, он слабо пах мятой и наверняка пришелся бы по вкусу Хизер. Теперь, успокоившись и почти смирившись с женитьбой, Дик снова мог сопереживать ей, пряча свои чувства за невозмутимостью сатрапа.
С таким настроением он и отправился к монастырю матушки. Почти побежал.
Потому что шпили монастырской церкви пропали с небокрая, будто их корова языком слизнула. А когда добежал, увидел, что вместо обители раскинулось поле, с летними, серебристыми ковылями, с черной, жирной землёй. Поле, о котором мечтал любой хлебопашец. Посреди этого богатства стоял михаилит Харза, задумчиво почёсывая затылок, а рядом бродила чернявая девица, по виду - еврейка, радостно тыча палочкой в почву.
- Ты, кажется, что-то сказать хотела? - Без интереса осведомился Дик у Хизер, рассматривая внезапно свалившееся на деревню счастье.
- Сколько земли освободилось, - задумчиво ответила та, глядя почему-то на еврейку. - Интересно, кому достанется.
- Короне. А после тому, кто предложит лучшую цену. Полагаю, монастырь можно считать реформированным, а меня, Эмму и Тома - сиротами. Но с чего тебя стала волновать земля? Её травить не интересно, думаю.
Стоило скорбеть по матушке, но отчего-то не получалось. Дик присел, нагребая в ладонь жирной, черной почвы, пахнущей будущими урожаями. Бесполезный Харпер за эту делянку мог получить награду, будь у страны, имеющей ничтожное число плодородных земель, нормальный король.
- Расписка, милорд. От вашего вассала, милорд.
Бесшумно подошедший Харза выглядел всё ещё озадаченным. И с таким числом в расписке, это было неудивительно.
"Десять тысяч!"
Дик даже хотел протереть глаза, чтобы убедиться, что лишние нули ему не мерещатся, но вовремя вспомнил о земле в руке. И немедленно возжелал закопать Харпера прямо здесь, на месте гибели маменьки, требой её посмертию.
- Такое чувство, миледи, - обратился он к Хи, - будто я деньги на ветер бросаю. С другой стороны, - это уже предназначалось Харзе, - мы ведь можем договориться, чтобы обратная дверь для моего вассала открылась вашими усилиями, но не сразу и не здесь?
- Если подумать, то открывать двери туда проще, чем обратно. Да еще и не здесь. Это ведь искать другой активный кромлех, рассчитывать флуктуации, - говоря, Харза набивал мешочки и склянки землей, травой, даже червяками и цикадами. - Бруха ждать утомится, да и жалованье в Бермондси теряем.
- А говорили, михаилиты дорожат своей репутацией, - сокрушенно покачал головой Дик. - Мой вассал - кретин, брат Харза. Он сам вряд ли додумался о дороге назад, к тому же эту дверь вы не открывали. Иначе не чесались бы так озадаченно, а мчали в Орден. Думаю, Харпер, по заведенной им привычке, происходящей от скудоумия, сам трогал немытыми руками какую-то гадость. Потому предлагаю сойтись на двери оттуда - и останемся добрыми знакомцами. А чтобы ваша роза Сарона не утомилась, я позволю вам остановиться в моем особняке вместо таверны.
Недостойное желание предложить вдвое больше, но чтобы Харпер не вернулся наверняка, Дик сдержал. Убить вассала можно было и бесплатно.
- Мне крайне любопытно, милорд, как ваше занудство терпит миледи. Но - договорились. Надеюсь, в особняке найдется управляющий, который поменяет эту расписку на звонкие монеты?
Михаилит огладил свою бородку и улыбнулся Хизер.
- Спросите о том миледи.
Дик тоже потянулся было к подбородку, но отдёрнул руку. Нельзя позволять зеркалу жить своими желаниями, особенно - столь внезапно проснувшимися на этом месте, где мир вывернулся.
Потому и земля эта казалась прекрасной - понял он. Зеркалу нравилось иное, непривычное, интересное и заманчивое для отражений.
"Удержи меня, Господи, от безумия".
Но Бог молчал, как и всегда.

24 апреля 1535 г. Лонгфрамлингтон.

"Любезный зять."
Дик с сомнением поглядел на эту надпись, замаравшую тонкую белую бумагу, и решительно смял еще не начатое письмо.
Раймон де Три был кем угодно, но никак не любезным, и не зятем.
"Уважаемый сэр."
Это было ближе к истине, но Дик еще помнил свои слова и по-прежнему считал михаилитов пародией на рыцарство. Лгать человеку, у которого ищешь помощи, не следовало.
"Дорогой брат!"
Если уж уволок сестру, то пусть именуется теперь братом, как это было принято веке эдак в тринадцатом.
"Право, не полагал вас обременить просьбами, равно, как и пишу, не надеясь на ваше согласие. Однако, уповая на родственные чувства, осмелюсь. С некоторых пор самочувствие леди Хизер беспокоит меня, и я полагаю, что причиной нездоровья явились условия воспитания, в которых несчастная жила до того, как наша семья осчастливила её. К слову, эти наставники полагают, что способны дать достойное образование любовнице консорта моей сестры, а возможно - и самой сестре, но об этом при встрече. Боюсь, без вашего мудрого совета и участия мне не справится с этим. Ричард Фицалан, лорд Грей и ваш брат."
И посол.
Странное чувство, когда над тобой то ли издеваются, то ли искренне доверяют, то ли проверяют. Послом Дику быть не доводилось, но что делать - он представлял. Дипломатия - наука тонкая, и суть её отнюдь не в дарах, которыми обмениваются через послов владыки. Но - и в них тоже.
Благо, что в каждом доме леди Леони находилось все необходимое, будто тётушка пророчила именно такую судьбу своему наследнику. Вот и здесь, в Лонгфрамлингтоне, нашлись и библиотека, и новомодная шпага.
А потому Дик, ожидая путешествия в Ирландию, фехтовал и читал.
Трикстер у северных германцев был только один. Локи. А значит, дары ему нужны были особенные. Богатые и - полезные. Что-то, чем можно подшутить над ближним своим. Что-то, что может порадовать его жену Сигюн, если та еще существовала.
Колчан стрел из омелы?
Чашу и змею?
Пинок под задницу, чтобы не повадно было чужие сиддхи занимать и из них чужих сестер беспокоить?
Дик нахмурился, скомкав очередную бумагу, на которой отчетливо вырисовывался профиль Эммы. Пора было признать - к ней его влекло всегда. Даже к той серой мышке, какой когда-то выглядела сестрица. Даже к монашке. Даже к леди де Три. Хизер, Леночка и прочие стали лишь бледной тенью, слабой заменой.
Идеальным подарком ему самому была бы Эмма.
Но чего хотел Локи? Что могло купить его расположение и его союз?
И Дика осенило.
Божество, бежавшее из пещеры с ядом, оставившее там преданную Сигюн, хотело только одного - отомстить. Найти жалкие остатки своей родни, растоптать их, выйти на волю, наконец. Последнее, должно быть, ему уже удалось. Первое мог ему пообещать Дик. А вот средства для мести стоило подарить.
И для этого не годилось ни копьё Кухулина, ни кельпи, ни волшебные единороги.
Не годились даже феечки-волкодавы, как называл их лэрд.
Подарить себя Дик не мог, потому что себе не принадлежал.
Хизер подарком была сомнительным, поскольку даже бог лжи и коварства не справился бы с её сумасшествием.
Но - она была женой. Леди Фицалан. И принадлежала своему мужу, даже по обычаям гэлов. А еще она довела бы до могилы и Одина, если тому не посчастливилось выжить.
"Нет. Нельзя. Ты не бросил её в борделе, не отдал ко двору короля, не убил. Не оставил в одном из замков, начав охоту за Эммой. Нельзя".
Третий комок бумаги, на котором вилась ветка вереска, полетел в стену.
Идеальный сомнительный подарок Дакра нужен был самому.
Но теперь Дик знал, о чём думать. И что дарить.
С превеликим интересом он глядел на подписанную Харпером вассальную клятву, прощаясь с этой обузой.
Харпер был идеален. Сын еретика, чернокнижника, лжеца и горе-торговца. Комиссар, воплощающий иное мышление. Бомба замедленного действия, способная своими неумелыми шагами и действиями довести до истерики прекрасную Фрейю. Отличная шутка для бога злых шуток.
А чтобы Локи не чувствовал себя обиженным, Дик приложил бы к этому еще одну крайне забавную вещь, какую северный божок, запертый в чужом сиддхе вряд ли видел. Библию святого Патрика.
Потрепанная книжонка, которую хранили в главном храме Дублина, по поверьям изгоняла змей. К тому же, для Локи священная книга христиан выглядела бы как книга смешных историй, а сила, заключенная в ней, не позволила бы его родне вновь повесить над лицом гадюку.
"Решено".

Раймон и Эмма де Три


Когда-то. Резиденция. Форрест-хилл, что недалеко от Лондона. Или не она. Такие люди непредсказуемые, да и локи так и скачут, так и скачут...

- Ну рассказывай, Рэй де Три, - Филин глядел ласково и говорил медоточиво. - Или лучше назвать отроком? Ибо взрослый мужчина, рыцарь и муж, не притащит двух вампирят в резиденцию, где полно вкусных детей. И уж точно не сделает это, привязав их к своей жене.
- Упокаивайте, - разрешил Раймон, любуясь тем, как играет сладкое монастырское вино в огоньках канделябра. - Как отрок говорю. Жаль, будет, конечно. Могли бы пригодится. Ещё больше жаль, что привязывать было больше не к кому. Но помилуйте, что же рассказывать? Не про перехват писем же и не про ту несчастную троицу - потому что ни в жизть не поверю, что и то, и другое можно долго не замечать.
- А я не могу поверить, что лучший морочник Ордена оказался столь глуп, что принялся писать - подумать только! - комиссару! И какому! Харперу! Ты другого кретина не мог отыскать? Хотя... где ж еще такого отыщешь?
Верховный взвесил в руке кубок, с прищуром разглядывая Раймона.

Наверное, оттого, что лес окутал густой туман, крапчатый красивый домик, казалось, парит над землёй, покачивая высокими трубами. Режет небо острыми коньками крыши, посматривает на чужаков подслеповатыми стёклами окон, но без особенного интереса. Так. Потому что не те.
Раймон и ощущал себя не тем. Не землевладельцем, не помещиком, не хозяином, потому что сегодня михаилит тут, а завтра - там, и похоронят его скорее всего какие-нибудь твари, причём не в земле. Даже сейчас, здесь, в безмолвной белизне трудно было отделаться от мысли, что вот сейчас из тумана вынырнут культисты, глейстиг со всем кланом, чудом Господним вылечившийся Эд с прочими братьями под ручку, папенька с выводком мутантов, культистки и гадские культислы, архиепископ в повозке, запряжённой орденскими предателями, наёмники Листа, всё ещё алчущие награды - а то и он сам в поисках своей души, развлекающейся в резиденции. А ещё, конечно, не стоило забывать о католиках, севере и милорде Кромвеле, и о том, что писем комиссарам писать стоит поменьше, и о пирамидах тоже. И об оленях, особенно о них, потому что этому поместью они бы очень пригодились.
"Но если ты в доме настолько чужой, что словно тебя и вовсе нет, а всё проблемы - твои, смогут ли они здесь существовать? Не испарятся ли, сольются с туманом и низкими облаками? Было бы неплохо".
Не доезжая до покосившихся ворот, Раймон придержал всхрапнувшую Розу.
- А ведь любопытно, что любезный шурин подарил нам именно приданое мисс Освестри.
- Потому что незаконнорожденная бесприданница никому не нужна, кроме него, - равнодушно пожала плечами Эмма. - Наверное, он долго, тщательно выбирал, кем её представить. Ведь по возрасту и внешности она может быть и племянницей, и кузиной.

- Потому что псих же, - Раймон даже моргнул удивлённо. Словно в ордене хоть когда хоть один морочник дожил до седин. Или до места в капитуле. - В смысле, Харпер. Если уж писать, то именно такому. Почти родня ведь. Этот, будущий завещанный вассал. Надо хотя бы письмами заранее приучать, а то достанется вот такой - и что с ним делать, без писем-то? Но всё ещё не очень понятно, о чём рассказывать. Не о том же, как прожигали коридор за коридором в этом чёртовом... простите, канцлерском замке, где за каждым углом - то гуль, то белошвейка... простите, горничная. Или стражник, ещё хуже. Вы когда-нибудь видели заводных стражников, у которых полетели шестерёнки? Нет?..
- Видел, - помрачнев, заметил Филин. - В тысяча пятисотом. Мне было двадцать пять, Бойду - семнадцать, Ежу - двадцать. И за каждым углом то гуль, то бербаланг, то стражники. Ты когда-нибудь видел, как люди поджариваются в своих панцирях, не осознавая, что они уже не люди? Мне досталась самая грязная работа - поднимать их после громовержца и заставлять делать вид, будто в замке началась чума. Грёбаная де Молейн...
Ёж не пережил эпидемию. Вместо него в дверях встречал Саламандра, наставник магии стихий. Раймон хорошо его помнил, и моложавый михаилит уж точно мог и хотел встречать воспитанников с дороги, но всё ж таки отчего-то казался не на своём месте. Или времени. Камни ещё не забыли Ежа, который в свои двадцать, наверное и не умел, и не хотел сдерживаться. Раймон откинулся на спинку кресла, недоумевая, почему его так удивляет упоминание Молейн. В конце концов...
- Генрих Второй - кретин, - негромко процитировал он. - Наплодил бастардов, а толку ни к бесу. В схему скрещивания взять некого, даже на поля.
А вот Эмма в схему укладывалась. Почти.

Пыль. Ричард Фицалан, наверное, старался следить за домом - тут валялась забытая лестница, там подновили фундамент, - но всё равно дом дышал пылью, затхлостью. Словно у него кончился завод - но не совсем. Пружинок хватало ещё как минимум на любопытных крыс, на то, чтобы колыхнуть под внезапным сквозняком белыми покрывалами, кое-где накинутыми на мебель. Здесь было настолько тихо, что не хотелось скрипеть половицами. Просто стоять и слушать, как далеко в прошлом рвёт лес собачий лай, как перекликаются егеря, хрипят кони. Смотреть, как властно ступает Генрих - седьмой по счёту Генрихов, как улыбается спутнице.
- Странно, - Эмма коснулась пальцами запыленного портрета, с которого надменно глядела на мир беловолосая дама в высоком эннене. - Я должна бы чувствовать себя дома, но... Нет. Не то. И даже новые шторы не помогут, хотя этой комнате подойдут тяжелые мохнатые портьеры. Но и продавать его жаль, будто он - старый пёс. Их тех, кого бросили хозяева, а потому людям доверять нельзя.
- И даже с яркими ковриками он не станет похож на поместье у моря... да и не нужно ему это, - Раймон всё же прошёлся по комнате, огладил пальцами комод, оставив три чистые полосы. Оживился. - Зато у тебя теперь есть два вампира! Конечно, не котёнок, но ведь двое, а значит, вдвое лучше. И это если ещё по весу не брать. Хотя один, кажется, рано или поздно сбежит. Уж слишком с девками кокетничает и всё ищет какую-то... как её... Мину, кажется?..
Ник поднял голову от удивительно чистой книги, услышав, что о них говорят, заставив Эмму с улыбкой хмыкнуть. Этот умудрился даже в забытом охотничьем домике отыскать чтиво.
- Надеюсь, Майк не отыщет тут эту самую Мину. Я не хочу в восемнадцать лет стать бабушкой.

- Что погано, дитя моё, её сожгли в тысяча триста пятидесятом. И тем самым мы уже, - Верховный подлил вино и задумался, - наверное, четвёртое поколение, кто не может отловить чёртову ведьму и упокоить. То там, то здесь, а все одно - нигде.
- С такой Кейт - ещё и восьмое будет, - уверенно заметил Раймон и передёрнул плечами. - К слову, о неуловимых, ну, скажем, лучниках. Мэр Ланкастера свято уверен в том, что всегда найдёт михаилита для грязной работёнки, потому что капитул за всем не уследит. Но чуется мне, что капитул не следит только там, где не очень-то и хочет, а? И четыреста фунтов на телегу нежили всё ж таки оскорбление. Не гулеревня ведь, которая, как ни крути, ещё и налоги платила, пока не пришли злые мы. И лучников в гулеревне не было, совсем- и слава Богу. В общем, может быть, стоит последить? Здесь мне, правда, становится интересно, насколько капитул следил за той несчастной троицей...
- Тебя, как я погляжу, твой комиссар покусал. - резюмировал Филин, безмятежно улыбаясь. - Занимай свободное кресло - и следи. За троицами. Хоть за несчастными, хоть за святыми. К слову, мы как раз подумываем, что нужен магистр над верой.
- О! - Раймон заглянул в пустой кубок и вздохнул. - А над какой именно?..

Уильям на рисунке был похож на Дика Фицалана. В небрежном наброске чернилами угадывались и ангельски-невинная улыбка, и складка меж бровей от привычки хмуриться, и даже поворот головы. Вот только у Ричарда на шее не болталась серебряная подвеска-стрела, да и леди Матильда на Хизер Освестри не походила.
- Дочь Роберта Глостерского, надо же, - Эмма растерянно провела пальцами по портрету светловолосой красавицы. - внучка короля Генриха Первого. Но ведь наша родословная идет от Уильяма и его жены, Мод?..
- Что-то мне эта история напоминает, - отвлёкшись от изучения полок с тем, что некогда было запасами на зиму, Раймон прищёлкнул пальцами. - Точно, монастырь! Тот, который в Уэльбеке грабили, с нишами и кольцом... Кстати не кстати, что-то надо делать с Ланкастером. Мне не нравятся засады с лучниками, хотя надо честно признать, что они очень удобны, когда надо чем-то кормить котят. Но всё же, корм - кормом, а обида - обидой. И нет, Ник, я всё ещё не могу объяснить, почему одних людей есть можно, а других нет. Ситуативное это, си-ту-а-тив-но-е, вот. Те лучники были правильным кормом. Тот торговец с семьёй - нет. И не надо мне заливать про то, что всего лишь на дочку засмотрелся и что глаза у неё голубые...

- А мысли у тебя - темные, дитя моё.
Филин с явным удовольствием кивнул самому себе. Назидательный тон ему удался особо хорошо.
- Ну вот что ты хочешь получить из этих вампирьих мальчишек? И надо ли их натаскивать на кровь родни? А то уж больно много её у тебя. Письма пишут, после девятнадцати лет разлуки-то. Кстати, от твоего шотландского папеньки давно вестей не было. Жив ли он?
- А их давно не было? Надо же... - Раймон задумчиво потёр подбородок, потом педантично поднял палец. - Разлучились мы с роднёй, получается, ещё до рождения, что годами измерять даже странно. Чего стоит год нерождённого человека?
- Ты еще и греческого философа слопал. Воля твоя, Раймон, но педагогика - наука точная. Если ты не Эразм Роттердамский, конечно. Вызвать кого-то из братьев тебе в подмогу?
Письмо заскользило по столешнице и упёрлось в кубок. Что же, любопытство, пусть и губило кошек и михаилитов, пороком не являлось.
"Знаете, отец вас никогда не вспоминал. Братья - тоже. Может быть, вас любила матушка, но она умерла..."
Дочитав, Раймон вскинул бровь и взял ещё наполовину полный кувшин.
- И правда, чего же стоят михаилиты?
"Скажите, Раймон, у вас ведь было другое детство? Вы вдоволь ели и спали, а когда вы болели, у вашего изголовья сидел кто-то заботливый? Любящий?"

- А мне, значит, надлежит выйти замуж за чистокровного француза или немца, желательно незнатного...
Майк книги искать не умел. Зато отлично годился для выбивания пыли из старинного, греховно мягкого кресла, на котором теперь и возлежала Эмма, перекинув ноги через подлокотник. Дневник Кэт де Молейн она читала вслух, с выражением, задумчиво откусывая от зеленого яблока, случайно завалявшегося в сумках. Домик такими не радовал. Да, кажется, и не хотел.
- Представляешь, гадкий норманн, потомку женского пола за номером... много цифр... нельзя за тебя замуж! А все потому, что Дик, то есть, Уильям польстился на Матильду Глостерскую, обрюхатил её и бросил жену с преобладающими линиями!
- Норманн - почти француз! - возмутился Раймон, заглядывая в дневник ей через плечо. - Почти чистокровный - ну, насколько это тогда вообще встречалось, конечно, и если сделать поправку на испанскую кровь, потому что испанцы почти немцы... и почти незнатный, учитывая, что отдан ордену и от всех титулов осталось только свежеполученное рыцарство... хотя бы за ненумерованного рыцаря-то можно? И где же, любопытно, в этом списке мисс Освестри, которая почти сестра и почти подходит?
- Так в стене же. Леди Освестри - это Матильда Глостерская. Она в лесу родила, сбежав из отцовского дома, эта суровая женщина. А Уильяма замуровали в Уэльбеке, хотя семейная хроника гласит, что он умер в своей постели. Знаешь, как пишет госпожа де Молейн? "Волей Господа Глостер не смог убить младенца, но зато расправился с дочерью. Однако же, Эдмунда Фицалана воспитала первая жена Уилла, и Господь сохранил его для потомства". Скажи, все некромантки так набожны?
Эмма снова беспечно откусила от яблока и сладко потянулась.

- К слову, как справляется Бренн? - Раймон отпил ещё вина, почти жалея о том, что кувшин почти уже опустел. Почти. - Да и Лист. Вот уж правда странная компания, воистину морочная, потому что мороки - много, а толк если и выйдет, то непонятно, кому боком. И на какую именно кровь, говорите, лучше натаскивать этих котят?
Филин хмыкнул, выуживая из-под стола запыленную бутыль.
- Бренн - хорош. Рука твёрдая, почти всем клинковым владеет. С детьми возится с упоением. Не наставник - чудо. Намедни Снежинку гонял, пока тот пощады не запросил. С Листиком - сложнее. Тощий, слабый, за книгами сидит постоянно. Будем готовить для монахов-исследователей. Кровь же, милое мое дитя, не водица. Тебе в самом деле не мешают ни те родичи, что в Корнуолле, ни те, что в Суррее?
- Мешают?.. - Раймон покатал слово на языке, сглотнул вместе с вином и пожал плечами. - Знаете, не понимаю, почему, но у них всех такое слабое здоровье. Не иначе, оттого, что в детстве недоедали. Одна Эмма и крепкая. Наверное, еду у остальных отбирала. Сколько же странного в этом мире.
- И в самом деле, - согласился магистр, лихо выбивая пробку из бутылки. - Но чтобы леди Эмма - и отбирала? Они ей сами приносили. В зубах.

- Эти одеяла лучше сжечь, - непреклонно заявила Эмма, брезгливо держа то ли волчью, то ли заячью шкуру двумя пальцами. От меха воняло сыростью, а по всей спаленке метались возмущенные моли. Каждая с кулак. - Я уверена, они в сумерках ползают по домику и жрут крыс.
- И даже вампирятами не под силу очистить то, что тут сходит за ванну, если это, конечно, она, - согласился Раймон. Он попытался открыть окно, но ставни были прибиты намертво. - Дьявол... но если одеяла жрут крыс, то они хотя бы полезные. В отличие от некоторых удивительно ревнивых родичей.
Эмма набожно вздохнула.
- Ревную о вас ревностью Божиею, потому что я обручил вас единому мужу, - елейно пропела она, подражая сестре Эмилии. - Будем же братолюбивы, ибо блаженны нищие духом.
- Ибо они упокоятся, - умилённо кивнул Раймон и отшатнулся от особенно крупной моли. - Не думал, что когда-нибудь это скажу, но кажется, лучше ночевать в лесу. Даже если сжечь одеяла в ванной вместе с крысами. Или не ночевать вовсе.
- До резиденции, - мечтательно заключила Эмма и швырнула одеяло под кровать.

Джеймс Клайвелл
28 апреля 1535 г. Бермондси.

Вопреки опасениям, король не явился в гости ни на следующий день, ни два дня спустя. Впрочем, пожелай Его Величество учудить этакое, Джеймс всё равно не смог бы его принять. Суета сует правит миром, а законники - слуги её.
Во-первых, некие залётные джентльмены вознамерились обнести купеческие склады на Темзе. И отчего-то именно в Бермондси, нет бы в Лондоне. О джентльменах известил новый босяк, занявший место Дженни, а Джеймсу пришлось прихватить Хантера и стражу, устроить облаву и отловить заезжих господ аккурат во время ограбления.
Во-вторых, горожане, а особенно - горожанки внезапно вспомнили, что управа - для жалоб. И начали их писать и приносить, завалив стол клерка бумагой. Джеймс принимал их с благосклонной улыбкой, представляя лицо Брухи, которой придётся разбирать всё это великолепие. Потому как нечего в свадебно-психологические путешествия ездить!
В том, что он ревнует Бруху, Джеймс не признавался даже самому себе.
В-третьих и в-главных, среди всей этой суеты хотелось быть с Мэри. Глядеть, как она с упоением переливает реактивы из колбы в колбу, жалобно сетовать, когда нечищеный кинжал отнимали с целью найти на нём кровь или какие-то потожировые следы. Распевать вечерами глупые песенки под лютню. Читать с Бесси книги о травах и зверях. Засыпать, чувствуя на плече приятную тяжесть головы Мэри.
Просыпаться от странного сна, в котором Джеймсу казалось, что на него уронили дерево - кот Бесси повадился спать на животе, а когда его спихивали, то глядел с явным укором. "Ну ты чего, хорошо ж лежим".
Приглядывать за матушкой не получалось, но это было к лучшему. Добыча не должна догадываться, что за ней спустили ищейку. Особенно, если ищейка и добыча живут в одном доме.
Этот день тоже начался обычно. Таз с водой, отжимания с котом на спине, снова умывание, пробежка до управы, оттуда - по городку, потом заглянуть в бордель и к Гарри, понамекать заезжим наемникам, что тут вешают раньше, чем думают, похвалить рыбу на рынке, изъять у мавра-торговца мешочки с киноварью, ляпис-лазурью и прочими дорогими красителями, бросить серебрушку мальчонке-босяку, вспомнить о Дженни, унять боль и тревогу, умчаться разнимать драку - и домой. К Мэри.
- Я пришел к тебе с приветом и принёс мешок сокровищ, - радостно оповестил он свою маленькую женушку, водружая красители на стол. Конечно, они были ядовиты, но Мэри обычно аккуратна. К тому же, гадость для алхимии её неизменно радовала больше, чем цветы. - Ограбил мавра, а то чего он их без квитка продаёт?
Матушка хлопотала на кухне, и Джеймс поднял бровь, взглядом вопрошая, отлучалась ли она куда-то сегодня.
После долгого и вдумчивого поцелуя Мэри легко покачала головой и вскинула бровь, глядя на мешочки.
- И то правда, в его жизни и так чрезмерно красок, а нам - пригодится, особенно если Его Величество ещё что-нибудь придумает. Говорят, за океаном люди себе лица красят, как те кельты - только красным, гербовым. Флажным. Представляешь, если к нефритовому ещё и алые крестики на щеках и лбу будут?
- Я не буду ходить с крестиками, - заявил Джеймс, устало опускаясь на лавку. - Что я, крестоносец какой, что ли?
И вскинутая бровь жены, и раскрашенные лица, и крестики говорили только об одном - маменька снова куда-то собралась. А значит, нужно было дать ей повод воплотить свои намерения.
- Скажи, у нас есть что-нибудь, мать его, нефритовое? Особенно - штора? При дворе нечем кровь с рук вытереть, а еще королевский дворец!
- Платье не отдам, - твёрдо ответила Мэри и внезапно задумчиво нахмурилась. - Впрочем, для такого благородного дела могу пожертвовать один рукав... нефритовый. Или два.
- О прекрасная и благородная дама!
Джеймс покосился на матушку, без сомнения, наматывающую на отсутствующий ус, поправил собственный, приосанился и повлёк Мэри к камину. Распевать трубадурские песенки в ожидании вечера и мнимого дежурства.

К вечеру он слегка устал, обзавелся хрипотцой в голосе и до костей стер пальцы, бренча по струнам. Когда за окнами стемнело, Джеймс поднялся из кресла, наскоро поцеловал Мэри, будто опаздывал куда-то. И переборов себя, надел эту слишком лёгкую кольчугу, которую всё еще считал взяткой. И беспечно насвистывая дурацкую песенку про тринадцать матросов и одну старую шлюху, вышел из дома, чтобы дойти до ближайшей тени. Отсюда, от дома миссис Пайнс, из вонючего угла, куда гадили её собаки, просматривалась вся улица.
Матушка появилась минут через двадцать. Она была наглухо замотана в черное, шла неспешно и даже величаво, в своей манере. Джеймс дёрнулся было следом, поддавшись привычке ищейки, но вовремя вспомнил, что в первую очередь он хотел провести время с Мэри, а слежка за маменькой - вторична, пусть даже если миссис Элизабет посещала в Лондоне какие-нибудь оргии. Если припомнить, что Джеймс был бастардом, удивляться этому не пришлось бы.
Жену долго ждать не пришлось. Фигурка, закутанная в тёмный плащ с глубоким капюшоном, под которым не было видно волос, соткалась из вечернего тумана бесшумно, словно ветер, и остановилась рядом, чуть не подпрыгивая от возбуждения.
- Оттуда теплом тянет. И дымом, и лошадью, - шепотом поделилась Мэри, кивая на едва заметный уже силуэт матушки. - Чуть дальше.
- Ага, - таким же шепотом согласился с нею Джеймс, - только поспокойнее, а то мы всю слежку к дьяволу провалим. Что ты за сыщик, если скачешь, как коза? Веди за лошадью, хорошо?
В том, что матушка поедет верхом, а то еще и в карете, он не сомневался. Иначе миссис Элизабет нипочем не успевала бы обстряпывать свои делишки, следить за домом и не вызывать подозрений столь долгое время.
- Солидные миссис констебрыцарь не скачут, - важно, но тихо уведомила Мэри, принюхиваясь, и кивнула. - Идём уже, а то всё пропустим. Самое интересное. Только там... словно что-то есть, и чего-то нету. Одновременно. И сразу везде. Странно.
Последнее Джеймсу не понравилось вовсе. Немедленно вспомнилась сестра Делис, которая хоть и не приходила с укоряющим перстом во снах, но умудрялась пугать даже в закоулках памяти. Но спорить с такой довольной своей полезностью женой он не стал, только покладисто кивнул и поспешил за маменькой, приноравливая свою рысь к шажкам Мэри.
Идти приходилось сквозь сырой туман, грозивший к утру обернуться дождем. Карета маменьки виднелась сквозь него плохо, и Джеймс усомнился бы, что это именно она, но в этом время суток знать обычно или готовилась почивать, или что-то праздновала, а потому ошибиться было сложно. Хотя и возникал вопрос, откуда у миссис Элизабет деньги на карету.
- Погано будет, если я всё это время оплачивал расходы какого-нибудь культа, - тихо поделился размышлениями со своей Мэри он.
- Ничего, всегда может оказаться так, что это культ оплачивает и карету, и статуэтки, а может и не только, - утешила жена и нахмурилась. - Знаешь, это есть и нету становится плотнее. А за каретой идти легко. Там в жаровне, кажется, ещё и пряности какие-то, невкусные. Сладкие.
Жить на средства культа хотелось еще меньше, чем оплачивать его прихоти. Джеймс недовольно хмыкнул этому, уплотненности бытия и его отсутствия, и пожал плечами.
- Если это есть и нету заинтересуется нами, то ты продолжаешь следить за каретой. Стараясь, чтоб тебя не возжелал очередной вампир или какое-нибудь пакостное божество. А я занимаюсь странностями. Хорошо?
- Словно они меня желают, только когда я сама этого хочу, - обиженно заметила Мэри. - И так вон закуталась, как могла, но божества, небось, могут так смотреть, словно плаща и нету, и вообще ничего под ним нету. Как у этих вон.

Джеймс глянул на "этих", вдохнул побольше воздуха - и... Ничего сказать не смог.
Нечего было говорить. Потому что две женщины выглядели так чудно, так жутко-странно, что говорить не хотелось. Только сесть на холодную мостовую и рыдать. Или чтоб они сели на мостовую и рыдали.
Первая из них несла на плече огромный меч в виде Раймона де Три. Фламберг в виде Фламберга - каламбур, и Джеймс непременно посмеялся бы ему, не будь вторая одета в шубу из невозмутимых пушистых Эмм Фицалан. Причем, меч был жутко зазубрен, а Эммы - ожидаемо серьезными. Картину безумия дополняли монашеские клобуки и золотые цепи с массивыми распятиями. Распятия улыбались - и от этого внезапно появлялись слова.
- Je renie des bottes! Что они, мать их, такое?!
- Петрушка, - радостно сообщила шубная женщина и качнула дымящимся кадилом.
- Ржанка, - торжественно представилась клеймороноска. - Едите ли вы существо?
- А там карета уезжает, - тоскливо промолвила Мэри, переминаясь с ноги на ногу.
- А вы? - Вежливо поинтересовался Джеймс, легким тычком отправляя её за каретой. Маменькины культисты были почти наверняка не такими странными.
- А мы не уезжаем, - сообщила Петрушка.
- Потому что только приехали, - согласилась Ржанка. - В деревню с посылками для мальчиков и девочек. Петрушка вот прогреет, а я четвертую.
Крестное знамение и впрямь походило на четвертование. Джеймс вежливо кивнул, придерживая рванувшуюся было Мэри.
- В дом, каким бы он ни был, за ней не ходи. Старайся отставать на три корпуса, держись непринужденно и жди меня у ближайшего угла подле нужного места. А теперь - иди. Значит, - обратился он к странным монашкам, - вы недавно приехали? Сколько же вас, таких?
Если допустить, что Петрушка была травой или намёком на апостола Петра, то Ржанка оставалась загадкой. На птицу не похожа, а разгадывать тайны имени не хватало времени. В общем-то, эти жуткие дамы вообще были делом лондонских законников, а Джеймсу оставалось разве что отнять у них меч и подарить его Раймону де Три.
- Двенадцать осталось ради комиссара, - задумчиво заметила Ржанка, перекладывая меч на другое плечо.
- Только что приехали, - одновременно ответила Петрушка. - А почему? Потому что стоит не ехать, стоит ехать не туда и не так, и является видение, да и говорит: передайте, пожалуйста, Бесси, что следующий урок будет через сон.
- Передайте, пожалуйста, видению, что я премного благодарен, но правом отца запрещаю эти уроки, - не менее задумчиво ответил Джеймс, прикидывая, что монашек аккурат по числу апостолов. - Однако, сёстры, вынужден вас покинуть. Дела.
В конце концов, не обязан был констебль Джеймс Клайвелл пытаться успеть за каждым культистом в Англии. Семейные ценности важнее. Особенно, если они ценны для единственной и неповторимой маменьки.
- А что, сёстры, - улыбнувшись благословению, подозрительно напоминающему трискель, радостно хмыкнул Джеймс, - может, в память что оставите? А то поменяемся? Я вам - плащ и кинжал, а вы мне - шубку и меч. У меня кинжал самый что не на есть пригодный для четвертования. Его сама сестра Делис того... видела! И плащ тоже! Поглядите, какой! Пурпурный от пунцового отличает! Потому что к вам хочет. А шубка и меч - ко мне. По рукам?
А еще орденские дела поневоле становились семейными ценностями, ведь в резиденции воспитывался Артур. Стоило представить, как городская стража хватает этих монашек, узнает в мече намозолившую всем рожу Фламберга, как в резиденцию вламываются стражи, что вязать и пытать... Джеймс расплылся в самой кретинской из своих улыбок, обещая себе непременно поговорить с Робом Бойдом о том, что творят родственницы его жены.
- При ногах! - синхронно отозвались монашки, широко улыбаясь.
Дослушивать их Джеймс не стал. Наскоро увязав шубу в собственный оверкот и замотав меч в кушак, он мельком глянул на обнаженную Петрушку, которая скрутила плащ в валик, обвязавшись им через плечо, и припустил за Мэри.
Вечер, начавшийся столь странно, обязан был закончиться нормально по закону противоречий.

- Она вошла туда? - драматический шепот Джеймсу удавался тем лучше, чем больше осознавалось, что Мэри ждёт на углу неподалеку от того особняка на Морли. Он тряхнул головой, отгоняя почудившийся ему стук каблуков Фламиники и задумчиво уставился на пристанище всех содомских грехов Лондона.
- Ага, - кивнула Мэри. - Оставила карету поодаль, за пару улиц, а сама пешком. Вон те двое даже глазом не моргнули.
Упомянутые двое, казалось, не моргали вовсе - не умели. Похабного вида орки в парадных ливреях стояли у дверей как влитые, зыркая по сторонам.

- Всё, что пожелаете, любой наряд, - торговец с поклоном обвёл полутёмную лавку и пихнул старшую из трёх дочек, любопытно косившуюся на Мэри. - Целуй! Ручку его целуй, небось, святая! Сам нефритовый паладин Его Величества! Вот этими самыми ручками срамных папистов и резал небось. Целуй, говорю!
- А она правда ведьма?.. - громким шепотом спросила младшая и тут же спряталась за пышные формы жены торговца, кое-как укутанные в халат. - Цепная?
- А то ж, - важно заметила средняя, упитанная, в веснушках. - Цепная и есть, как собака, только женщина.
Время и впрямь было позднее, и озаботься Джеймс заранее одеждой для посещения особняка, не пришлось бы сейчас будить этих восторженных людей.
- Нет, не ведьма, - коротко отвечал он, стараясь надеть белоснежную рубашку тонкого льна, шитую серебром, и не позволить поцеловать себе руку. - Этими и резал, почтеннейший, других рук у меня нет. А вместо поцелуев не откажите в помощи, отправьте вот этот узел михаилитам в резиденцию, не мешкая. Святые братья всячески помогают мне в поприще паладинства.
Оверкот с шубой и меч пришлось завернуть еще и в ткань, нагло конфискованную с прилавка. Намертво завязав узлы, Джеймс скрепил их сургучом, найденным в той же лавке, отпечатывая на нем оттиск броши. Верховный магистр просто обязан был понять послание.
- Отправим, как же не отправить, - торговец принял узел как реликвию, на вытянутые руки, словно боялся помять или дыхнуть. - А ногами, ногами тоже топтали? А потом - палач, да? Ведьма та богомерзкая, коя своих небось вдвойне терзать рада, господину угождая?
- А сказать, что ведьма, он не может, - наставительно прошептала веснушчатая. - Потому что не принято таковое. Но и без того всё понятно, что и метки есть, а эта... ну, зубатая... сказать стыдно.
- Жаль, господин?... впрочем, не важно. Жаль, говорю, что ваши дети столь невоспитанны, что позволяют себе оскорблять мою жену и честную слугу Его Величеству, - посокрушался Джеймс, не скрывая желания оторвать мерзавкам уши. - Подумать только, истовую христианку обзывать ведьмой! А вы... Палача на службе короля богомерзите! Мэри, ты там оскорбилась уже?
Выбирать вычурную одежду для себя он не стал. Никто не ждёт от гладиатора роскошеств. А вот Мэри следовало выглядеть светской львицей.
- Немножко, - заметила Мэри, безмятежно разглядывая лавку. - Кажется, вот на тот отрез тончайшего голубого шёлка.
- И роскошествуют богопротивно, фу, - продолжила средняя мерзавка, а прочие закивали. - Словно и не трудится Его Величество, устанавливая новой веры законы и порядки. Комиссаров на них нетути, чтобы, значит, католикоистребители тоже правильные были, серенькие.
"З-зараза".
- Я думаю, теперь уже оскорбился я. Вон на те сапожки с серебряным шитьем. Они тебе замечательно подойдут.
Злоупотреблять привилегиями было легко и даже приятно - именно поэтому Джеймс всегда запрещал себе это. Он улыбнулся мелким поганкам, торговцу, его жене - и сложил плащ кокетливыми складками на плече.
Гладиатор Актёр был готов выйти на арену.

У дверей особняка всё также стояли двое орков.
- Не трудитесь, господа, - ленивая вальяжность звезды арены Джеймсу удавалась особенно хорошо. - В списках нас нет, приём - закрытый, разумеется. Полагаю, и гости все уже внутри, кому положено. Однако, если вы спросите у миссис Элизабет, кем я ей прихожусь... В общем, я иду к маме.
Прозвучало это грустно, по-детски. Мамой женщину, родившую его, Джеймс не называл никогда. Матушкой, маменькой, миссис Элизабет - как только научился говорить, но теплого, нежного "мама" не выходило.
Левый орк вытащил из рукава платочек и промокнул слезящиеся глаза. Правый же, прежде чем ответить, не торопясь достал из-за ворота сложенный лист, всмотрелся в него и важно покивал.
- Позвольте спросить, господин Актёр, а спутница тоже - к маме?
- Ну разумеется. Семья - единственная опора.
А это вышло набожно и как-то молитвенно. Оставалось только просиять улыбкой, будто орки были дамой с пирожным в первом ряду и аккуратно отодвинуть правого, шагая вперёд.
- Прошу, господин Актёр, - прогудели в спину, и дверь отворилась, словно только этого и ждала.
За ней, склонившись в поклоне, стоял нестарый ещё мужчина в чёрном оверкоте. Длинные тонкие пряди чёрных волос закрывали лицо.
- Рифф, к вашим услугам. Не угодно ли, сэр, леди?
- Только если вы быстро ходите и говорите строго по делу. И учтите, я не желаю разглядывать местные красоты. Ведите меня к миссис Элизабет, по пути рассказывая, чему посвящено сегодняшнее собрание. Запамятовал. У меня вообще после арены с головой плохо. Верно, дорогая?
По коже снова продрало мурашками. Здесь до сих пор пахло духами Фламиники, слышались её шаги, смешки Рочфорда. Или Джеймсу только казалось.
Мэри приобняла за плечо, прижалась так, что губы коснулись уха.
- Конечно, констебль. Но пусть я не могу пожаловаться на внимание, а всё же замечу: бродить в компании призрака не слишком приятно. Сидеть или лежать - тоже. Да и вампиршей я недавно уже была, и в любом случае этот дворецкий не похож на лапочку.
- Я тебя услышал, маленькая.
Нелапочка тем временем, приволакивая ногу и тем самым вызывая подозрения, что быстро не получится, прошёл к участку стены между двумя лампами, нажал на безвкусную бронзовую завитушку, и стена уползла в сторону, открывая узкий тёмный коридор. Впрочем, там почти сразу начали вспыхивать алые лампы, расставленные через равные промежутки.
"Матерь божья и все апостолы её сыночка, не проговориться бы Мэри, что в компании призраков неизменно верховодит сестра Делис".
Впрочем, стоило признать - в монастыре очень не хватало таких самогорящих ламп. Конечно, они добавили бы жути, но и дорогу к брату-лекарю осветили.
"Брат-лекарь..."
За всеми злодеями не угнаться, но монах задолжал Хантеру нож.
Коридор меж тем медленно уплывал назад и словно удлинялся, а на стенах начали появляться портреты в золочёных рамах. Лорд Рочфорд на туше тигра. Лорд Рочфорд на туше слона. Лорд Рочфорд на индийском радже.
- Брат сэр Рочфорд, как вам наверняка известно, - внезапно заскрипел провожатый, - изволили исчезнуть из сего мира, и поелику печаль братства велика, решило оно устроить праздник поминовения, как подобает в случае такой утраты.
- Праздник поминовения?
Рифф походил на старый, дырявый баркас. Он также покачивался на волнах коридора и также раздражал своей неспешностью. Джеймс хмыкнул, с трудом подавляя недостойное сына миссис Элизабет желание взвалить малопочтенного старца на плечо и припустить вперед, уточняя дорогу.
- Разумеется, - степенно кивнул проводник. - Поминовения. Ведь не помянешь - он и не придёт, верно я говорю? Поэтому всё общество во главе с вашей, значит, Великой праматерью безлунной полночи, и поминает. Усердно и по всем правилам науки.

Сначала Джеймс хотел изумиться. Потом просто снова хмыкнул, почесал зазудевшую щеку и пришел к выводу, что не мог столь умный сын родиться у глупой матери, способной призвать своевременно почившего вампира обратно. Значит, стоило принять за аксиому, что великая праматерь чего-то там если и призывала Рочфорда, то Рочфорду от этого будет только хуже. Возможно, его даже отчитают за неджентльменское поведение, недостойное рыцаря и лорда.
- Может, стоит поспешить? Эдак мы с госпожой все пропустим. Маленькая, ты ведь хочешь поглядеть на праматерь и виконта?
Мэри пробормотала себе под нос что-то неразборчивое, и с милой улыбкой кивнула. Рифф же ускорил шаг - хватило этого ровно на два шага, до поворота, и тоже закивал. Заговорил одышливо:
- Разумеется, господин Актёр. Разумеется, пропустите, потому что уже давно поминают. Только Праматерь и ждали, и как только она пришла, сразу же и начали. Ведь не какие-то любители, знаете, и нарисовано всё заранее, и написано, и свечи из жира девственниц в чернилах из каракатиц расставлены, и у михаилитов купленные компоненции, и даже кошка, магистрами целованная, где-то бегает, тварь мелкая...
- Что с воздухом, Мэри?
Девственниц, компоненции и кошек Джеймс пропустил мимо ушей. Потому что всё это было избыточно и совершенно в духе маменьки. Разве что не хватало фарфоровых статуэток. А вот внезапная одышка у дворецкого заставляла задуматься о пригодности коридора в частности и особняка в целом для жизни, пожалеть, что потащил Мэри и переколоть свою брошь прямо на грудь жене. Чтоб если кому вдоветь, то точно не Джеймсу.
- С воздухом? - Мэри удивлённо на него взглянула, затем задумалась и неуверенно пожала плечами. - Кажется, сейчас - ничего? После того, как ты надел брошь. До этого было чуть тяжело, но не слишком, словно просто... спёртый. А сейчас хорошо.
- А вот и врата, - пробормотал Рифф, всем телом наваливаясь на простую, ничем не украшенную створку. Дверь дрогнула, скрипнула, но не открылась. - Вот же... а сколько смазывал. Ведь сегодня только... смазывал...
Врата, как бы они привычно не выглядели, Джеймс предпочитал не открывать. Самолично, по крайней мере. Кто этих магов-культистов знает, чего наворожили? Эдак толкнешь - и без руки останешься, приобретя пару-тройку проклятий. Потому он только нетерпеливо вздохнул, глотнув спёртого воздуха, и воззрился на Риффа. Тот в ответ тяжело всхрипнул, безуспешно толкнул дверь снова, ещё раз - и сполз на пол, свернувшись уютным клубком. Захрапел на весь коридор, заглушая слабое потрескивание дерева позади и в стенах.
- Ой, - невозмутимо заметила Мэри. - Кажется, не откроет.
В который раз за день воздержавшись от крепкого словца и пожалев, что не прихватил с собой Хантера, Джеймс со всей дури пнул дверь. Та, разумеется, немедленно распахнулась, оставив в косяке пару тонких корешков, и на Джеймса коварно напал Томас Таллис. Автор мотетов попросту упал ничком, не поздоровавшись, но зато стала видна квадратная комната, расписанная пентаграммой и с расставленными по углам фарфоровыми статуэтками. Маменька была в своем обычае и пихала их даже в свои культистские сборища. На алтаре в центре пентаграммы и вовсе сидел какой-то дальний родич Роба Бойда, только сказочно красивый, очень молодой и голый.
- Виконт Рочфорд как-то очень изменился за прошедший месяц, - задумчиво заметила Мэри. - Как ад-то действует, надо же.
- Матушка?
Миссис Элизабет творила невообразимое. Она стояла в охранном круге, мрачно тыкая в воздух атамом, по виду - фарфоровым. А по полу семенами во время посева валялись тела придворных юнцов из свиты короля. Джеймс хмыкнул, уложил Томаса Таллиса так, чтоб двери закрыться не смогли - ему все равно не нравились эти мотеты! - с интересом оглядел обнаженного красавца на алтаре и перевел взгляд на маменьку. Выходцы из ада могли подождать пять минут, пока констебль Бермондси изволит допрашивать собственную мать.
- Сын, - кивнула мать. - Вы и миссис Клайвелл слишком легко одеты. Весна нынче холодная. Миссис Клайвелл, вы надели теплые юбки?
Джеймс хмыкнул снова. Матушка, кажется, не видела разницы между залом, полным умирающих культистов, и кухней их маленького дома.
- Кто это, миссис Элизабет? - Кивнул он в сторону голого мужика в пентаграмме. - И зачем он вам понадобился вместо Рочфорда?
- Сын, - кивнуло это. Голос его оказался глубоким и низким, приятным. - Твой контейнер прав, вы слишком легко одеты. А воздух холодит, чувствуете? Впрочем, нет, пока ещё нет.
- Ага.
Хотелось сесть на пол и завыть.
"Когда говорит он ложь, говорит своё, ибо он — лжец и отец лжи", - напомнил себе Джеймс. Отец, у него, всё же был другим. Может быть, он присутствовал в жизни меньше, чем того хотелось, и демоном его почти наверняка называли, но...
Он дал фамилию. А с ней - возможность учиться, получить должность, обзавестись семьёй. Привести в дом Мэри. Бастарду всегда непросто. А безымянному - проще умереть.
- Приятно познакомиться, - любезно кивнул Джеймс, уподобляясь своим родичам. - Контейнер, правда, утверждала, что у меня отец другой, но родителей не выбирают, так? Для чего же вы пожаловали, батюшка? Неужели, чтобы повидать маменьку и меня?
- Именно так, - кельтский красавец расплёл ноги, поднялся, протянул руку, ощупывая воздух над краем пентаграммы. - Перекусить, спросить, доволен ли ты моим даром, сынок? Наследством, что открывает двери? Хорошая вещь, помню, как любил выйти на берег, взглянуть вдаль и шагнуть.

- Ага.
Желание повыть становилось всё сильнее.
- А как вас величать, батюшка? Маменька не изволили говорить, да и двери открывать не научила. Только молиться вот. Отче наш, сущий на небесах, да святится имя твоё, знаете ли. И дальше - да прииде Царствие Твоё, да будет воля Твоя... Особенно мне нравится часть про и не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого.
Пентаграммы в рисунках всех этих пиктов, кельтов и прочих народов, некогда населявших Британию, Джеймс не припоминал. Разве что разного рода коловраты отдаленно на неё походили. Из чего можно было сделать, что новоявленный отец сродни чёрту. А если эта гипотеза была верна, то строчки из "Отче наш" могли причинить ему некоторое неудобство.
- Ну зачем вам эти двери, сын? - Набожно перекрестилась миссис Элизабет. - Вы и без них умный, красивый и совершенно неподходящий этой женщине, которую женой называете. Недостойна она. Потому что exorcizamus te, omnis immundus spiritus, omnis satanica potestas, omnis incursio infernalis adversarii...
Занимайся Джеймс юриспруденцией, его после сегодняшнего вечера непременно окрестили бы адвокатом дьявола. Полюбовавшись на корчи демонически кельтского красавца, он хмыкнул и улыбнулся маменьке.
- Я люблю Мэри, - почти нежно сообщил он. - И попрошу вас уважать её. Потому что imperat tibi majestas Christi, aeternum Dei Verbum, caro factum, qui pro salute generis nostri tua invidia perditi...
- Amor, - прошипел кельт, которого била крупная дрожь. Улыбаться он, впрочем, не перестал. - А как хорошо было бы снова любить Дейзи. Мне оно - только пальцами прищёлкнуть. Тело новое - вот, свеженькое, юное. Получше котла будет, а, сынок?
- Не понимаю, что в словах "Я люблю Мэри" вам неясно, дражайший папенька. Так как, говорите, ваше имя? Потому что Deus coeli, Deus terrae, Deus Angelorum, Deus Archangelorum, Deus Patriarcharum, Deus Prophetarum, Deus Apostolorum, Deus Martyrum, а имени я все равно не знаю.
Конечно, Дейзи не была ангелом божьим, и почти наверняка варилась в каком-то котле, но чертям от этого лучше не стало. Зная нрав покойницы, Джеймс вполне мог допустить, что черти ночуют дома, не задерживаются в управе и покладисто соглашаются убавить огонь.
- Араун. Вы - Джеймс ап Араун, сын, - грустно вздохнула миссис Элизабет, не забывая креститься. - Хотя я бы назвала его Ануиром - лжецом. Боже, как он сладко лгал... Per Christum Dominum nostrum.
Джеймс покатал это имя пузырем по мыслям, и когда Мэри бросила чужой тростью в статуэтки, одобрительно хмыкнул Джеймс Клайвелл, а не какой-то там ап Араун, прости-господи.
- Сразу мне эти статуэтки не понравились, - довольно сообщила Мэри под звон фарфора и корчи кельта. Последний, впрочем, быстро ретировался обратно в преисподнюю, оставив кучу незаданных вопросов и чувство крайнего неудовольствия у Джеймса. Пожалуй, это был его самый полезный отцовский совет - в самом деле, следовало поспешить и убраться из особняка подальше, обеспечив себе алиби. Вдругорядь оказаться на дыбе Джеймс не хотел.
- Ну, и где тут потайной выход, маменька?

Дома Джеймс так и не уснул. Время близилось к утру, а он расхаживал по маленькой гостиной, меряя шагами полосатый коврик у очага. Два шага вперед, два влево, поворот. Узнать, что ты не Клайвелл - такое происходило не каждый день. Не Клайвелл. Что дальше? Не Джеймс? Не законник? Не отец двоих детей? Не муж для Мэри?
Откровение оказалось из тех, какие так просто и не переваришь. Даже "Горностай" теперь казался наследством голого мужика с алтаря, а потому его не хотелось. Зачем знать, что где-то в ином мире ждет корабль, если шагнуть к нему можно только при помощи дара этого слащавого красавчика.
"Ну маменька, ну сукина дочь!"
Нагулять сына - полбеды. Бастарду хоть и тяжко живется, но жизнь - заманчивая штука. Нагулять сына от какого-то чертовски древнего демона - настоящая беда. Теперь, когда появилось время подумать об этом, Джеймсу хотелось не просто завыть - зарыдать. Волновавшие ранее богиня-жена-леди Бойд и её кольчуга померкли перед собственным неожиданным горем.
- Я порой жалею, что из меня вышел плохой валлиец. Потому что иначе бы помнил, кем был этот Араун. То ли король Неблагого Двора у фэа, то ли повелитель загробной жизни. Так или иначе, я надеюсь, что этот кретин с алтаря - всего лишь тёзка. Надеюсь, и не знаю - кто я. Кто я, Мэри?
Вопрос был тем важнее, чем больше Джеймс думал об этом. Мэри была странной, но не настолько, чтобы жить с сыном хер знает кого из ада. А без Мэри стало бы совсем худо.
- Ты - это ты, - рассудительно заметила Мэри и прикрыла зевок ладонью. - Пошли спать уже, а то коврик протопчешь, а он мне, в отличие от статуэток, нравится. А с утра я в монастырь. Бермондсийский. Ой, нет, он ведь уже не монастырь. Значит, к михаилитам. Ой, они тоже жуткие грешники, достаточно на Тракта посмотреть. Ужасно. Страсти какие. Значит, утром придётся остаться дома. Замаливать грехи с миссис Элизабет.
Конечно, родня не определяла человека, но порой человеку приходилось переживать о своей родне. Иногда эти переживания были такими, что родственникам лучше и не знать о них.
- Я - это я, - со вздохом признал Джеймс. - Сын миссис Элизабет от какого-то адского ху... типа. Эх, где Инхинн, когда мне так хочется разложить на решетке над углям матушку-другую? А то ведь с таким количеством отцов, матерей тоже должно быть пропорциональное количество.
Желательно - шесть. Чтобы на каждого отца по четыре и можно было выбирать самую здравомыслящую. Или просто подходящую ситуации. Нынешняя мать Джеймса категорически не устраивала.
- Адский хуй в отцах - это неудобно, - признала жена, задумчиво тронув нос пальцем. - Но, может, если его не призывать, он и не придёт? А про матушек - тссс, накличешь ещё! А вдруг и она тоже не та? Тогда у Бесси получается третья бабушка, например... например, леди Бойд, раз уж тут кельтские демоны? Воздух вокруг неё и в ней уж очень странный, по сну помню.
Мэри, употребляющая крепкие словечки, была так же внезапна, как тот, кого нельзя призывать - в отцах. Джеймс попробовал уложить в голове леди Бойд в роли своей матери, представил лицо Циркона при этом, и отказался от этой затеи. Третий батюшка, судя по воображаемому, такому был не рад. Более того - он негодовал.
- Ты на мельнице времени не теряла, гляжу. Осталось научиться алебардой махать - и хоть сейчас в городскую стражу.
Забавно, что Джеймс совсем перестал переживать о матушке - главе культа имени батюшки. Не волновало ни то, что за ним и родительницей могут явиться, ни то, что он совершенно не знал, в чем заключается служение. Не удивляло даже то, что миссис Элизабет не изумилась, увидев его. Будто ждала сына и преемника.
"Уйду на арену".
Там тоже предлагали преемничество, вдобавок там было всё просто и понятно.
"Господи, - была следующая мысль, - только бы никто не призвал Фламинику!"
На этой здравой и в чем-то даже новой мысли пришлось остановиться. За окном уже светало, в управе ждали старушки с украденными гусями и мелкие воришки, совсем не похожие на Дженни.
И это было почти хорошо.

Раймон и Эмма де Три

28 апреля 1535 г.

Ещё более где-то по дороге на запад, но, кажется, вблизи гулеревни, потому что далеко от неё той ночью не уехали.

Почему Свиристель решил не селиться в этом трактире, а снял комнату у вдовушки, стало понятно сразу, стоило лишь открыть дверь. Умный юный михаилит. Не то что глупые старые. В лицо шибануло изысканным ароматом горелого мяса, блевотины, мочи и прелого сена. Полутёмное низкое помещение напоминало о Гленголл, о тюрьмах... о проклятом Харпере, который зассал драться даже после того, как его назвали некроёбом. Сопляк. Да, Раймон был старше, тяжелее, опытнее, но порой надо просто бить, хотя бы для того, чтобы не было стыдно перед собой же.
"А порой и просто так".
Полгода. Жалкие полгода на то, чтобы привыкнуть к другим тавернам, где не зыркают так на леди, где михаилита принимают за своего, потому что он такой же грязный и вонючий. Быстро же человек принимает хорошее. Или он уже об этом думал?..
- Я слышала, это называется изнеженностью. Или привередливостью, - Эмма не морщила брезгливо нос, но в голосе угадывалось отвращение. - Скажи, такие места всегда... такие?
- Ну нет, что ты. Они со временем становятся хуже, - Раймон надменно кивнул стряпухе, суетившейся у очага прямо в зале, и двинулся к свободному столику. На нормальную - и когда он успел поменять привычки? - еду здесь рассчитывать не стоило, но уж пара не совсем обгорелых кусков и сыр должны были найтись. Наверное.
"Вот в таким моменты начинаешь действительно ценить резиденцию, несмотря на шпионов, Верховных, суету, забредающих время от времени демонов. К слову, о демонах".
Раймон снова достал письмо новообретённой сестры и подозрительно уставился на слова, которые успел уже запомнить чуть не наизусть.

"Вы, наверное, меня не знаете. И вряд ли помните, потому что родилась я у матушки уже после того, как вас отдали ордену. Знаете, отец вас никогда не вспоминал. Братья - тоже. Может быть, вас любила матушка, но она умерла, рожая меня, и не могла сказать, какой вы, Раймон. Хочу верить, что вы похожи на неё, потому что иначе мне некого просить. Знаете, меня отдали в монастырь, где я была почти счастлива простым трудом и вышивкой. Меня научили быть травницей и лекаркой, а скоро я приняла бы постриг, и если бы не покаяния... Но отец повелел забрать меня. А братец Аль учит, как ублажить мужчину, но притом бережет моё девство. Все говорят про какой-то "Просветитель" и Север, о том, что нужно быть послушной и покорной, умелой и интересной. И про вас. Теперь о вас говорят все, даже морские девчонки. Отец мычит, пускает слюни, но я понимаю, что он недоволен вами. Скажите, Раймон, у вас ведь было другое детство? Вы вдоволь ели и спали, а когда вы болели, у вашего изголовья сидел кто-то заботливый? Любящий? Я слышала, вы женились. Она - любит вас? Мне многое хотелось бы узнать, поскольку кажется, что никого роднее у меня нет. Вы ведь были бы против, чтобы меня учили - такому? Чтобы меня отправили на Север, к безбожникам? Скажите, Раймон, сколько нужно заплатить михаилиту за спасение от тварей?
Ваша сестра, Елизавета де Три."

Перечитав, он покачал головой и опустил письмо на стол. Аккуратный почерк, без исправлений, красивый, ровный. И фразы, словно специально собранные так, чтобы потоптаться сразу по всем мозолям, причём, кажется, не только его, но и Эммы. Спрашивается, откуда?
- И откуда оно вот такое? Если бы не ссылка на кеаск, то оно выглядит как есть ловушкой. Да и с ними, хотя у этих, хм, морских девчонок вроде бы и нет поводов нам вредить, а старый мир всё ещё живёт по старым правилам. Отстаёт, так сказать, от нашего, правильного в своём лицемерии общества.
- Я написала бы такое же письмо, взбреди мне просить о помощи Дика. Монастырская выучка.
Эмма подвинула листочек к себе и вытащила шпильку из волос, тыча ею в мелкие буковки.
- Видишь? Округлые буквы - как для гобеленного шитья. Рано или поздно привыкаешь писать так всегда, особенно если много рисунков перенесла на ткань. Да и слова... Ну кто нынче говорит "девство", кроме невест Христовых? Или - "я была почти счастлива простым трудом и вышивкой"? Это же похоже на цитату из Катарины Сиенской. Она тоже радовалась труду и молитве. Разве что я, наверное, просила бы кеаск помочь мне бежать, если уж они целуются с моим братом.
- А она не попросила, - Раймон кивнул, тоскливо оглядывая поданное мясо, кровавое с одного конца и чёрное с другого. - И почему? Некуда бежать? Никак бежать? А голубей при этом отправляет. Да и кеаск в эту картину простого труда и вышивки с ублажениями укладываются плохо. Потому что следят ведь, чтобы ни голубей, ни других мужчин, и особенно ни других женщин, потому что самые опасные, что с хвостами, что с ногами. И всё равно похоже на ловушку, но... не всё ли равно?
Таверна меж тем гудела спокойно, привычно, как все. Разве что с новыми нотками. Ползли по залу нити ожидания, тревоги, предвкушения, но главное - страха. Не обычного, из-за налогов или сурового синьора, другого. Таверна упорно напоминала о времени, которым он, дурак, не-мастер, так и не научился толком управлять, а, значит, и не мог ни повернуть вспять, ни остановить. И в метаниях по Англии, то на север, то на юг, то на запад иль восток это ощущение становилось особенно острым. Песок через пальцы, но, с другой стороны, не всё ли равно? Сколько бы его ни осталось, делаешь то, что можешь сделать.
- Не хочу в ловушку, - Эмма для разнообразия решила перечить. Даже брови нахмурила и ногой под столом притопнула. - Хочу вишню и спокойно почитать... Скажем, глупый роман о любви варвара - галла и прекрасной римлянки.
- Непокорность есть такой же грех, что волшебство, и противление то же, что идолопоклонство, - назидательно сообщила ей кружка с ромом, поерзав, будто сидела на вилах. - Особенно непокорность богоданному мужу. Ах да, вы же во грехе живете. А что, дорогой друг, где ваша фляжка?
- Изыди, - миролюбимо посоветовал Раймон, пальцем рисуя на кружке небольшой крест. - Не видишь, люди о важном говорят. То бишь, не о тебе. Поясняю потому, что как известно, разум выпущенной сущности скалируется до разума сущности выпускающей. Ну и от сосуда, конечно. Бренди был дорогой, хороший, разума у Харпера нет вовсе, а, значит, получаешься богатым кретином. Разорившимся, потому что эль тут говённый. Ну, схожее к схожему... а варвар, небось, мускулистый, высокий, голубоглазый?
- Он же галл, - кружка креста не устрашилась, лишь передвинулась ближе к краю. - А не какой-нибудь шотландский кельт. Значит, белокожий, темноволосый, с отвратительным грубым голосом и шевелюрой, зачесанной на затылок известью. Забавно, правда? Вылитый Харпер. Но мне ближе норманны. Викинги! Суровые люди, захватывающие монастыри! Грабящие их! Как думаешь, в какой следующий наведаться?
Набожно вздохнувшая Эмма накрыла говорящую кружку очень грязной тряпкой, сходящей здесь за салфетку.
- Прискорбно признавать, но он прав. Галл и в самом деле темноволос, зато римлянка - рыжая!
- С хвостом и рыбой в зубах, - согласился Раймон. - Потому что Тибр же. А тебе сказано уже - изыди. Скучный бес из фляги. Ну вот монастыри, погрязшие в противлении реформации, конечно же захватываются и грабятся исключительно по воле его королевского величества, милорда Кромвеля или вот его высокопреосвященства. К слову, накрытая кружка - тоже сосуд. Только пахнет хуже. Сейчас...
Изгонять демонов или говорить с ними было откровенно лень. Три дня в резиденции позволили спокойно выспаться, отдохнуть, сбить этот проклятый дорожный ритм, который только нарастал в последние недели. И возвращаться к делам не хотелось вовсе, по крайней мере - к демонским. Личные - ещё куда ни шло, да и то... и думалось скорее о том, что и кровати в этой таверне наверняка такие же поганые, как еда. А хотелось бы мягкую, удобную, которая выдержала бы двоих... Нет, кружка даже в этом толком не тянула на настоящего дьявола, равно как он сам на Иисуса.
"Интересно, изгонялась бы христианская нечисть именем Немайн? И есть ли в этом трактире вишни?"
"Сейчас" кружка ждать не стала. Махнула со стола, разбившись о соседнюю лавку. Раймон с ленивым интересом глядел, как демонстративно оборванные завсегдатаи отряхивают одежду - словно эль мог сделать её грязнее! - как хмурятся и плохо смотрят, и ждал. А потом таверну снова наполнил ровный гул голосов, эль впитался в гнилую солому, и он чуть разочарованно вздохнул. А, впрочем, к лучшему. Лень.
Зато не лень было толстому, волосатому не хуже иной овцы трактирщику.
- Сморжовник, господин. Сам делал.
"Телепат, что ли? Что за мир, вокруг сплошные телепаты..."
На желтой от жира тарелке лежали грязные ягоды, похожие одновременно на крыжовник, яблоко и смородину, но почему-то покрытые тонкими волосками. Трактирщик, принесший их, горделиво глядел на это чудо природы, почесывая кудрявую грудь.
- Я их сращиваю, значит. Дар мне такой от Господа дан. Вкусные!
Эмма тоже глядела на ягоды, но с интересом натурфилософа, явно прикидывая, какие отвары или настойки можно получить.
- Вот что бывает, если поженить ту штору и ягодный куст, - негромко пробурчала она.
"Вот кому свою лабораторию в резиденции. Или в поместье. Разумеется, у моря".
Раймон вздохнул, задумчиво взирая на плод волосатого сращивания. Некоторые ягоды шевелились и пытались выбраться из блюда, но сил не хватало. Жаль.
"А если такими накормить демона, они выберутся с какой стороны?"
- Леди не хочет сморжовник. А я - тем более. Знаешь же, что михаилиты едят только мясо, а пьют только крепкое. Ну и слабое тоже, конечно, но ягоды не пьют, - уже договаривая, Раймон понял ошибку. Наверняка этот тип ещё и настойку из своей гордости гнал. - Ты бы, уважаемый, его это... поставщику королевского двора предложил. Такого наверняка даже там не видали.
- Дык, я предложил, - радостно сообщил тип, выпячивая отсутствие пуза. - Вкусное! Извольте опробовать! А поставщик покамест не ответил. Пирократия же.
Повинуясь его жесту, подавальщица споро притащила чумазый кувшин, в котором что-то пищало. Любопытная Эмма тут же засунула в него нос, а потом и палец.
- Оно пушистое, - с восторгом сообщила она. - Ласковое! Палец облизывает. Ой. А это они его живьем пьют, что ли?..