с Леокатой

- Спасибо, mo ghaol**, - выдохнул Роб, опираясь на дерево, чтобы перевести дыхание. Так быстро бегать и так много колдовать ему не приходилось с тех пор, как практика завела его вместе с группой мальчишек на одно очень неспокойное кладбище, - Рози, ну теперь-то ты меня понимаешь? Моргни раз, если да.
В ответ оборотень закрыл глаза.
- Я буду рассказывать, а ты моргай, - обреченно продолжил он, наблюдая за этим, - должно быть, этот ваш старый прид... блаженный обнаружил тебя или во время трансформации, или на логове. И тебе пришлось его убить. Но людей ты не трогаешь, боишься. Сколько полнолуний ты пережила? Два, три? Или, судя по этой паршивке Ларк, у вас это родовое? Отсюда и селениты? Ты не хочешь, чтобы это вышло за пределы деревни? Пытаешься привязать её? Кругу тебя ведь кто-то из наших научил, старая школа... И прекрати стыдиться, это твоя вторая суть, никто не посмеет тебя осудить за это.
Спиной он практически почувствовал, как Бадб на последних словах закатила глаза. Но Рози еле заметно кивнула, всё ещё глядя в сторону.
- Ваш. Полг'да н'зад... добр-рый. Со шр-рамом. Вежлив, тихр'й. Помог. Связать.
Для слов волчья пасть подходила плохо, и слова получались смятыми, комканными, лающими. Но - получались.
- Седой и на меня похожий, но старше? - Подозрительно осведомился Роб, снова срываясь в акцент. - Впрочем...
Он покосился на Бадб, припоминая, что оголтелые сестрички снимали ликантропию щелчком пальцев и, помявшись, продолжил:
- Я могу попросить Госпожу Ворон, чтобы она сняла с тебя это проклятье, если хочешь. Я даже попытаюсь упросить её принять Ларк в свиту, потому как мерзавка, уж прости, коровами не ограничится, а служить госпоже - великая честь. Вопрос в том, хочешь ли этого ты, и согласится ли на это госпожа?
Великая честь. Роб прямо-таки ощутил на шее тяжелую руку Бадб, поскольку слова прозвучали двояко и провокационно: не уходят от такой великой чести в смерть. И все же, это было лучшим выходом для сидящей на дереве девчонки. Которая, к тому же, явно томилась и явно была готова дать жизнь новому поколению оборотней.
- В свиту-у? Но ведь эт'... - глаза Рози метнулись к Бадб, но тут же, едва ли успев разглядеть богиню, словно обжегшись, она снова посмотрела на Роба. Говорить ей становилось явно всё легче. - А как же... цер-рковь? Господь? И снять пр-роклятье - ценой души? Я хочу, больше всего на свете, но та, кого ты называешь госпожой, она ведь...
Рыжая, скорая на расправу своекорыстница. Впрочем, христианский бог тоже частенько бывал невоздержан в гневе, а уж как был охоч до выгоды богоизбранный народ...
- Госпоже твоя душа ни к чему. Она правила этими землями задолго до прихода сюда миссионеров, принесших твое проклятие, - Роб снова глянул на Бадб, призывая к терпению, и стянул перчатки. - Собирать души - удел слабых. К тому же, Рози, в глазах Творца ты грешна. Ты воруешь коров, чтобы есть - и нарушаешь заповедь "Не укради". Ты убила блаженного - и нарушила "Не убий". И ты ведь даже покаяться не можешь, не обнаружив своей сущности. Знаешь ли ты, что святые мужи говорят о ликантропах, Рози? Амвросий Медиоланский высказывался в том духе, что человеческая душа не способна существовать в теле животного, поскольку между человеком и животным есть принципиальная разница: человек, как творение и подобие бога не может быть изменён. Каждый раз, перекидываясь, ты грешишь, меняя свой облик на звериный. А ваш священник тебя подверг бы экзорцизму, а потом сжег. Невежда, он считает, что оборотни добровольно одержимы дьяволом, ведь так его учили. Для Ларк же вассальная клятва - возможность остепениться, научиться использовать волка во благо. До полнолуния три ночи, что ты будешь делать, если её волчица войдет в охоту? Если отправится искать самца? Селениты её не удержат, поверь. Они не помешали ей явиться ко мне полуобнаженной, чтобы продать твою жизнь за сто фунтов. Она - не ты. Она не стыдится этого и не боится, скорее - жаждет. И есть вероятность, что через месяц-другой сюда вернется кто-то из наших, не я. Он не будет думать, чудовища ли вы, просто зарубит обеих. А умирать ты не хочешь, иначе давно бы кинулась на рогатину мужа.
Кажется, демонстрировать оковы становилось уже традицией. Роб поддернул рукава кольчуги, показывая рисунки и вздохнул, понимая, что играет нечестно, связывая узел из тоненьких ниток, торчащих из ткани мира, но не трогая основной канвы. Но Бадб нужны последователи, а они покупались благими делами. И иногда - подзатыльниками, но об этом Рози знать было не нужно. Роб улыбнулся женщине своей самой обаятельной, самой открытой и мальчишечьей улыбкой, думая о том, что снова стал тенью неистовой, хотя теперь и тенью сильной, способной возвести её на престол и сложить к ногам богини дома Господни, церкви сиречь. Если бы они ей были нужны. Серый кардинал в темно-синей рубашке. А ведь он так спокойно старился, уже поглаживая камень пустого саркофага в капелле!

Со Спектром

Оборотень долго молчал, но, наконец, Рози мелко кивнула.
- Так будет лучше. Я надеялась, но... пути назад ведь нет? - как ни странно, в хриплом голосе прозвучала чуть ли не надежда.
- Увы, - сокрушенно развел руками Роб, - только покаяние через муки сожжения. И тебя не задушат из милости, ведь оборотень - порождение дьявола. Напротив, буду подкидывать сырые дрова, чтобы горела долго, задыхаясь в дыму. Подумай еще и о том, что у вас с Джеком могут быть дети. И они не будут нести в себе этот страшный дар. Но, если ты согласна, мне нужен твой хвост. Вряд ли Джек порадуется, что его жена была оборотнем, иначе ты ему уже бы рассказала.
Вряд ли Джек порадуется и тому, что его жена служит неистовой, но уж это было меньшим из зол. К тому моменту, когда супруги смогут поговорить об этом, Роб малодушно надеялся быть далеко.
Рози кивнула снова и попыталась взглянуть туда, где сидела на дереве Ларк, но каменная шкура сжимала слишком плотно.
- Хорошо. И для себя, и за дочь, я согласна, - и добавила с горечью: - Думаю, она тоже будет рада.
- Вихрь, роняй паршивку, - с облегчением улыбнулся Роб, поворачиваясь к Бадб, - mo mhaighstir***, не откажи в любезности, освободи миссис Рози, чтобы я мог освободить ее от хвоста.
Шум ломающихся веток и глухой удар оземь он встретил злой улыбкой, подумав, что Жаворонок-то оказался не летающий. Хвост и вовсе отрубил одним ударом, тут же излечив рану Рози. И - отвернулся, не желая смущать женщину, которая начала трансформацию. Бадб не медлила ни мгновения больше, отзывая волка из души и тела Рози Тимбр. А потом были клятвы. Как ей клянутся в верности другие, Роб видел много раз. А вот принимал эту клятву с нею - впервые. Стоя за спиной, положив руку с косицей на плечо - жены? Да, пожалуй, именно так: жены - подсказывая Ларк слова формулы полного подчинения, каковую и не помышлял менять для этой мерзавки, он осознал, что связан теперь с неистовой неразрывно.
Глядя на Бадб, на рыжеволосую, обжигающую взглядом густо подведенных глаз, гибкую и сильную, его Бадб, Роб невольно подумал о том, что не зря они оба остались не у дел. Ушло их время, осиротели души, еще более ожесточились сердца. Гордыня, ревность, ненависти овладели неистовой, но их Роб вполне мог понять. Разве не то же он чувствовал, ожидая её у шатров героев? Но... Да, пусть герой, но армиями богини командовать будет не этот вот очередной Кухулин! Да, пусть Розали, но, черт побери, рыжая ведь! Черное и белое давно смазались, превратились в серое, в его полутона и оттенки. Зло, что причинила неистовая, не забылось, не простилось, но значения оно уже не имело. Боль не вечна, она уходит, унося за собой обиду и ненависть. Что бы между ними не было, сколько бы зла они не причинили друг другу, сейчас Роб смотрел на Бадб, как некогда - с восхищением и страстью. Наверное, поэтому слова, произнесенные после окончания обрядов, после того, как все ушли, сопровождаемые Вихрем, больно оскорбили и его самого.
- А теперь, mo Magaidh****, тебе придется меня ударить.
Бадб, которая, казалось, стала выше, со вспыхнувшими глазами шагнула к нему, лицом к лицу. Нахмурила брови, ржавой ночью, резкими тенями сгоняя сияющее удовольствие от клятв. Погружая во тьму саму поляну.
- Magaidh?!
- Бадб Маргарет Колхаун, леди Бойд, - поспешно отступая назад и ухмыляясь, сообщил ей Роб. - Ну не могу же я ко двору представить древнюю богиню, Ворону Битв? Ко двум дворам.
Кажется, придать поляне вид битвы с оборотнем стало гораздо проще, чем представлялось раньше. Да и синяки у него теперь будут вполне правдоподобные.
- Колхаун... - Бадб приостановилась, словно пробуя слово на вкус, и вскинула руки, сжимая воздух.
Чёрный фламберг, возникнув из ниоткуда, свистнул в страшном диагональном ударе, с двух рук, с шага, через шею и грудь.

_________________________________________
* Сила ветра есть у меня
** любовь моя
*** госпожа, хозяйка
**** Мэгги

с Леокатой

- Ну хорошее же имя, - только и успел произнести Роб, ныряя под меч и уходя от атаки поворотом с шагом назад.
- Focáil robin*, - прошипела Бадб, крутнувшись следом за мечом в ореоле волос, и выбросила левую руку в его сторону.
Земля дёрнулась не хуже коврика, выдернутого из-под ног шаловливыми послушниками. Точнее, двух ковриков. В разные стороны.
- Девять дней как нет, - не согласился с такой трактовкой Роб, с удивлением в падении ловя восходящий поток и лихорадочно уплотняя его, призывая на помощь ветерок. Плащ хлопнул за спиной и развернулся будто парус, затрепетав краями, - голодный паек, Мэг, к семейному счастью не приводит.
Отчего-то не покидало ощущение, что им сейчас пересчитают деревья. Вдумчиво и не пропуская ни одного. Но навстречу понёсся не благородный дуб, а куст терновника. Колючий, в длинных крепких иглах.
- Маргарет Колхаун! Marbhfháisc ort!** Убью! Оба эти твои двора, начисто!
Куст вспыхнул ярким пламенем, с гулом вознёсшимся высоко в небо. Ударил в лицо жаром почти пророческим.
- Что же ты творишь, cuthach?*** - Риторически вопросил Роб, сваливаясь со своего воздушного скакуна прямо в подтаявший снег. - Тебе же это все стирать теперь, как примерной женушке!
Время он, меж тем, не терял. Перекатившись прямо по луже, через плечо, Роб резко взмахнул рукой с косицей, призывая заключенный в ней ветер, заставляя его сбить огонь с куста прямо в Бадб Маргарет, леди Бойд. В разлившемся под ногами озерце на секунду всплеснуло неожиданно алым отражение плаща. Богиня же шагнула прямо через завесу огня, небрежно, но с намёком наматывая на кулак его пряди, словно живые ленточки. Языки пламени, впрочем, сбежать не пытались, наоборот, льнули к Бадб, ласкались, словно маленькие голодные и очень солнечные котята. Часть их облюбовала фламберг, который Бадб держала в одной левой руке, и теперь радостно прыгали по изгибам лезвия. Темнея на глазах, но не намереваясь гаснуть.
- Я слышала, что огонь очищает тоже. Даже сама пробовала. Пожалуй, любовь моя, я начну с удаления волос. Везде. Знаешь, недавно стала свидетельницей такой замечательной пытки!.. Сама не поверила. Многому научилась. Особенно запомнились кипящие изнутри глаза.
- Затейница, - не слишком искренне порадовался Роб, пятясь и размышляя, не пора ли вытаскивать меч, - но, моя Бадб, боюсь, после таких ласк я не смогу служить тебе также верно, как и сейчас.
Битва магистра михаилитов и жуткого оборотня, вероятно, войдет в анналы истории этой деревушки и ее будут передавать из уст в уста, сидя у очагов, длинными зимними вечерами. В подтверждение мысли фламберг прошёлся по стволу осины, без труда перерубив. От пенька начал подниматься дымок. А вокруг, медленно проявляясь, возникал Tuatha Dé Danann, пробиваясь нежной зеленью через мрачный шервудский лес, светом - через тьму, летом в зиме. Дрожал дымкой и птичьим пением.
- После того, как я тебя убью, - ласково заверила Бадб, улыбаясь широко и радостно, - служить будет некому. Доставай меч. Покажи, на что способен. Ты ведь хотел меня убить, когда-то, и снова, и опять. Так давай!
Роб вздрогнул, медленно, покорно доставая меч. И с размаху вогнал его в мерзлую землю, падая вслед за ним на колени.
- Убивай, - согласился он, - если хочешь. Но оружие против тебя я поднимать не стану, даже по приказу.
Извилистый клинок взвыл на полном замахе... и застыл у шеи. Богиня же выдала длинную и совершенно неприличную фразу, перечислив подряд качества некоторых шотландцев, их предков и закончив красочным описанием ошибочности творения мира целиком и в частностях. Выдохнувшись, она схватила его за плечи и встряхнула.
- Почему?!
- Потому что, mo thlachd tlachdmhor,**** - ладони перехватили запястья неистовой, резким рывком увлекая вниз, сопровождая этот рывок подсечкой, - я не хочу этого. Потому что какими именами я не называл бы тебя, ты все равно остаешься Бадб. Моей Бадб. А Маргарет Колхаун - это лишь маска, не стоящая внимания.
А еще потому что, куда бы он не бежал от неё, сбежать все равно не удавалось. Да и не хотелось, по чести. Но это Роб спрятал так далеко, на задворках рассудка, что и сам не поверил в эту мысль.
После подсечки он упал сверху, но теперь богиня вывернулась, перевернув обоих на бок. Впилась в губы поцелуем, долгим, полным того же лета, что тонко, на грани слуха, пищало вокруг, не разворачиваясь полностью.
А потом Бадб фыркнула. Снова. И залилась смехом, запрокинув голову назад.
- Ха! Представляешь, что сказали бы те фрейлины при дворе, если бы увидели?! Ладно! Колхаун так Колхаун. Позволяет вести себя интересно. Бить по шее за "Мэгги", прилюдно даже. Хороший клан, мне нравится.
- Боюсь, после этого разговора, - проворчал Роб усаживаясь, судя по ощущениям, прямо в очередную лужу и бережно пристраивая неистовую у себя на колене, - я буду обращаться к тебе исключительно официально, с перечислением полного титула. Что, конечно, существенно удлинит беседу. К слову, мне гораздо более интересны не фрейлины, а то, на ком ты будешь натаскивать эту паскудницу Ларк. Я бы предложил тебе опробовать её на Брайнсе.
А если мерзавка отравится, укусив чертова торговца, как именовал его Клайвелл, то не беда. Одной меньше.



----------------------------------------------------------------
* крайне неприличная малиновка (которая неприлична и сама по себе)
** Чтобы ты сдох!
*** бешеная
**** восхитительно неистовая

Черт его знает, как дополз до дома Тимбров. Ушибы и ожоги, полученные в пылу героического увиливания от сражения с Бадб, болели. О том, как выглядела поляна с логовом, вспоминать даже не хотелось. В хижине, постояв у порога и послушав тишину, Роб бросил обгорелый и грязный хвост на обеденный стол и с трудом заставил себя умыться. Заснул он почти мгновенно, блаженно вытянувшись под теплым одеялом и спрятав голову под подушку, чтобы не мешал шум кузницы. И проспал весь день, давая телу отдых, залечивая синяки и вздувшиеся, наполненные жидкостью, ожоги. К счастью, ему ничего не снилось, ни о чем не думалось и не мечталось. Пробуждение приятным назвать было нельзя - ломило плечи, точно мечом размахивал вчера он. Но зато Джек Тимбр, явно с наущения Рози, отдал триста фунтов, двести из которых перешли сопротивляющемуся Вихрю, а сто, в присутствии Тимбров, Ларк. С трудом удержавшись от того, чтобы отвесить еще и подзатыльник соплячке, Роб покосился на сумерки за окном и со вздохом отправился собираться в дорогу, благо, что до Равенсхеда было полчаса галопом. Письма, за которые его били ночью, требовали отправки.

Со Спектром

20 января 1535 г. Равенсхед. Раннее утро.

Утро в Равенсхеде началось с дурного, гнетущего предчувствия. Стараясь не столько осознать его, сколько прогнать, Роб даже тщательно побрился, хотя светлую щетину все равно особо видно не было, а за кольчугу она пока не цепляла. Синий шелк рубашки приятно холодил плечи, но странное ощущение не отгонял. Объяснение предчувствию нашлось уже после утреннего правила, после ванны, которую сонная служанка, взбодрившаяся лишь после щипка пониже талии, с кокетливой улыбкой наполнила горячей водой и хвоей, во время прогулки с Девоной, которую Роб, все же, надеялся выучить хоть чему-то без чар. За ажурным, нарядным заборчиком таверны зацокали копыта и во двор въехал Раймон. Эмма, как и положено, держалась чуть позади, не мешаясь под рукой. Сердце пропустило удар, рухнув, по ощущениям, в пятки и тут же забилось бешено, радостно, забивая этой радостью волнение и страх. Лишь пройдя половину двора навстречу детям, он сообразил, что забыл закрыться от Эммы, как делал всегда, уважая её желание тишины. Но, не раздумывая и не закрываясь, продолжил путь, не в силах сдерживать радость.
Эмма обняла его на краткий миг, когда помогал ей спешиться, тепло и родственно, несмело улыбнулась, и по этой улыбке Роб понял, что Раймон, кажется, знает все.
- Не волнуйся, cèile-cèile*, - улыбнулся в ответ он, - не людоед же твой муж. И не глупец. Не подеремся.
- Людей есть не приходилось, это верно, - бросая повод Розы мальчишке, улыбнулся Раймон. - Хотя, как знать? Помню я очень подозрительное мясо в одном трактире в Сассексе, пусть владелец и клялся, что это - честная свинина. А вот с глупостью можно и поспорить, ибо умные люди сидят спокойно дома и уж точно не влипают в такие неприятности. Но, однако, тракт и свежий воздух оказывают поистине волшебное действие. Поделишься рецептом?
- Дорого продал себя. А потом еще и удачно женился.
Удивившись мрачности в собственном голосе, Роб привычно подтянул рукава оверкота, в который уж раз демонстрируя набивших оскомину воронов и триксели. И браслет-косицу, который не горел и даже не пачкался. Эмма сочувственно вздохнула, точно чувствуя отголосок той боли, с которой отпечатывались эти рисунки, заставляя пожалеть о решении не прятать чувства.
Татуировки Раймон оглядел разве мельком, зато на пряди рыжих волос потяжелевший взгляд на пару мгновений задержал. Хмыкнул.
- Ого. И знакомо, и иначе. Познакомишь со счастливой новобрачной?
- Обязательно, но позже, - с тоской, какую и не подумал прятать, вздохнул Роб, - от завтрака вы, надеюсь, не откажетесь?

с Леокатой

В таверне, поманив улыбкой подавальщицу, он глянул на Раймона, обреченно подумав, что придется рассказывать все. О прошлом, которое хотел забыть, но не мог. О настоящем и о будущем. Впрочем, разговор Роб начал не с этого, дождавшись, когда принесут одуряюще пахнущий пирог с олениной и вино.
- Ты болты нашел, Раймон? - Пожалуй, это волновало его не меньше, нежели знание любимцем прошлого Fuar a'Ghaoth. Час боли для Морриган, в который можно было успеть многое, был бесценен.
- Да, - прежде, чем ответить, тот тоже подождал, пока девушка, кидавшая на Роба заинтересованные взгляды, отойдёт подальше. И с явным удовольствием разделывая пирог на исходящие паром куски. - Мы заезжали в резиденцию на пару дней. А то всё трактиры, заимки, хотелось отдохнуть нормально, без необходимости оглядываться. Надо сказать, немало всё изменилось, даже не ожидал.
- Верховный писал, что вы были. И про Рысь тоже.
Помедлив, подумав о том, что тянуть кота за яй... хм, за хвост и откладывать то, что должно быть сказано, Роб вздохнул, глянув на Эмму, отложившую в сторон пирог и принявшуюся за свежую клубнику, которую трактирщик, полный и круглолицый, принес с ледника.
- Иногда, - тихо заговорил он, - я до сих пор слышу во сне лязг боевых колесниц и крики умирающих. Тех, кого он - и я тоже - вел в бой. Уж не знаю, кто сболтнул, но... Я - не Тростник, Раймон. Он истек в кровавую дорогу, по которой уходил от своей хозяйки. Я - Роб Бойд, который все помнит и бережно хранит его искру в душе. Я помню, каково быть им, помню те силы, ту мощь, что давала ему хозяйка. Но быть снова им не хочу. Но и насовсем убежать у него... у меня не получилось. Джерри попал в беду, и неистовая принесла эту весть на крыле. Преследуя свои цели, разумеется. И чтобы успеть, я пошел на сделку. Продал себя, иначе не успел бы, верхом от резиденции до Блита. Сожрали б пауки. А молодая физиономия - часть сделки. Не нравится ей на морщины и седину смотреть. Никогда не нравилось, хоть и говорила об этом, как о продлении срока.
Эмма, с явным сожалением отодвинувшая от себя ягоды, вздохнула тоже, но устало.
- Не лжет, - сообщила она, улыбнувшись Раймону, - и очень волнуется.
Трусит, пожалуй, было бы более точным словом, но Эмма ведь только училась правильно использовать свой редкий дар. Роб благодарно кивнул ей и выжидающе взглянул на Раймона. А тот неожиданно ухмыльнулся.
- Только не говори, что ты против такого довеска. Вон, как эта смотрит... Но я понял. Неистовая, Бадб, да? Кажется, доводилось недавно слышать её голос. Во сне, который наяву. Так что получается, - он поднял бровь, - теперь есть две древние богини, от которых нужно как-то избавиться? Хм. Две... части богини?
- Одна. Что думает мелкая поганка - Фи - не знает никто. А Бадб... Частью сделки был договор: она не участвует в играх Королевы с вами. Прости, что не сказал раньше. Я надеялся дожить спокойно, отойдя от дел и, быть может, увидев ваших детей. Когда ты свободен, когда есть ради кого и чего жить... Когда волен видеть солнце и облака, его скрывающие, когда грустишь и радуешься, не скрывая это от той, что может счесть излишние слова и мысли оскорблением... Это дорого стоит, Раймон. Так дорого, что не хочешь вспоминать и говорить.
Пригубив вино, Роб грустно подумал о том, что мог бы рассказать то, чего не было в легендах. Как говорить дозволялось лишь в постели или когда обращается госпожа. Как приветствовали армии своего командира криком, от которого дрожала земля Маг Туиред. Как победу присвоил Луг, а истинный победитель остался лишь в сказаниях отдаленных местечек Ирландии, где живут потомки тех воинов. Как встретил ту, первую Розали, и тайком, когда неистовая бывала не такой всевидящей, навещал её. Как она родила ему троих мальчиков. Как искал друида, который бы подсказал, как сбежать, разорвать клятву крови и как уходил со вскрытыми венами, омывая себя, прокладывая дорогу и смывая следы собственной кровью, узнав, что она убила и Розали, и детей. Как упал у врат Туат Де Данаан, оплакивая семью и слыша слова неистовой: "Проклинаю тебя, мой возлюбленный, и ненавижу. Из пыли рожден был, в пыли и погибнешь. Не снискать тебе более славы вождя - на войне ты добьешься лишь смерти, ибо смертен отныне". Впрочем, грусть немного ушла, когда он перехватил взгляд подавальщицы.

Со Спектром

- А что эта смотрит - так с того проку нет, - со смешком добавил Роб, отстраненно отмечая дрожь пальцев на кубке, - Неистовая оторвет всё, прости, Эмма.
Раймон громко вздохнул.
- Ну уж нет, раз человек ради других продаёт себя в вечные мужья, такое не может остаться безнаказанным. Конечно, недовольным брачными ночами ты не выглядишь, но это уже дело принципа. А то что они? Хотя, желание молодой древней жены оторвать за лишние жесты всё, что висит, я тоже понимаю, но что поделать. Придётся всё-таки её убить. Одна, две, разница не так и велика, правда, дорогая?
Эмма рассеянно кивнула, не сводя глаз с подрагивающих на кубке пальцев.
- Бри Лейт - где это? - Мягко спросила она, кладя руку на запястье Раймона.
Вопрос этот заставил Роба встряхнуться. И порадоваться сметливости леди де Три, умело переводящей разговор в иное русло. Он глубоко вздохнул, прогоняя остатки дрожи, успокаиваясь. И, наконец-то, смог понять, что Раймон повторил для него то, на что так и не получил ответа.
- Это в Ирландии, недалеко от деревни Ардаг, графство Лонгхорд. Но, Эмма, это ведь сиддх Миддхира, в который он привел жену свою Этейн, почти... царство мертвых. И, спасибо, Раймон, леди Бойд, конечно, бывает резка, однако убивать её не стоит. Она еще пригодится, хотя бы и в Самайн.
- Счастливый муж, понимаю, - снова вздохнул тот и отпил вина. - Да ещё и помолодевший. Чёрт, мне уже хочется посмотреть на эту Неистовую. Что ж с тобой поделать, подождём хотя бы и до Самайна. Что до Бри Лейт, то - лишь почти. Фэа оттуда как-то добираются до Эммы. Общаются. Предлагают. В том числе оружие - за помощь.
- Focáil faidhie!** - не утерпел Роб, залпом допивая кубок и снова подзывая подавальщицу, которая теперь глазела на Раймона, - какое у них там оружие, если Миддхир ушел давно? Ни за что не поверю, что он забыл там свой серп, которым убивали даже богов...
Пожалуй, вот об этом стоило спросить Бадб. Воспользоваться привилегиями, из-за которых он так переживал сейчас, и позвать милую Мэгги на завтрак. Раз уж Раймону так любопытно с ней познакомиться, будто древние богини не набили ему оскомину. Правда, хотелось, чтобы неистовая сейчас была чуть сдержаннее. Не покладистой, нет, но ведь умела же она держать себя так, что лавочница Болейн, мнящая себя королевой, искусала б локти, а гордая испанка Арагонская удавилась от зависти! Роб улыбнулся Эмме, с интересом глянувшей на него, почувствовавшей эту странную смесь из гордости, стыда, нежности и ненависти, таящихся в глубинах разума, у самого его дна, испытываемую им сейчас.
- А все ж, сын мой, - привычное обращение слетело с губ так легко, будто и не было этих неприятных минут, когда ни разум, ни тело не подчинялись ему, отдавшись во власть страха, - что там с Рысем вышло?
Эмма, рассмеявшаяся его акценту, внезапно напомнила еще и о преемничестве. И если уж Раймон был так непривычно любезен, что принял прошлое... Хмыкнув негромко, Роб отпил из вновь наполненного кубка. Нет, на согласие занять кресло в капитуле рассчитывать, все же, не стоило.
- Oighre*** и молодой огонь, - ядовито проворчал Раймон, словно услышав мысли, но усмехнулся тоже. - Согласно исключительно болтливым импам одной из твоих своячениц. Преемник и чуть ли не заместитель - согласно уже Верховному. Столько прозваний, даже не знаю, что и думать!.. А с Рысью ничего особенного. Пришлось дочищать за ним хобий, что, по традиции, продолжилось не приятным количеством монет, а чужедушцем. Потом, правда, всё равно заплатили, но осадок-то остался. В менее богатой деревне могло бы оказаться куда грустнее, сам понимаешь. Представляешь, убил старшего самца, оставив тяжёлую самку и двух молодых, скотина ленивая. Встречу - морду начищу. Кстати, о мордах... - он прервался, чтобы плеснуть ещё вина и себе, и Робу, потом небрежно продолжил. - Очень удачно мы тебя здесь встретили. Будет, кому из тюрьмы вытаскивать. Или могилу рыть.

с Леокатой

Рысь скотиной ленивой не был. Скорее, хитрой и наглой. Теобальд Батлер, нареченный Рысью, считал возможным работу не завершать. Объяснял он это во время очередной чистки морды тем, что все равно заплатят, а проверить не смогут. После каждого мордобития мерзавец утихал, но ненадолго, да еще и принимался развлекаться рассказами обидных баек об орденцах. Роб однажды с удивлением узнал, что шрам на лице у него от того, что неудачно упал, убегая из спальни любовницы от разъяренного рогоносца. Именно из-за Рыси капитул принял решение обязать михаилитов приносить заказчикам характерные части по числу убитых особей. Впрочем, этой рысьей скотине все равно было наплевать. А потому замечание Раймона Роб встретил вздернутой бровью и здоровой долей скепсиса. Бровь поползла еще выше, хотя казалось - уже и некуда, когда он услышал о тюрьме и могиле.
- Помилуй, Раймон, зима же! Если ты хочешь могилу, тебе придется сначала прогреть землю. Заодно и место присмотришь, - неискренне возмутился он, - dè a-rithist****? Проклятье... Что опять? Ты нашел где-то новых сектантов?
- Да когда это их искать надо было? - удивился Раймон. - Сами лезут. Но - нет. Разве что в общем смысле, как представителей культа Эммы, - он помедлил и задумчиво кивнул сам себе. - А хорошо звучит. В общем - нет. Просто надо убить одного человека тут. Или не одного, как пойдёт. Понимаешь, не нравятся мне контракты на нас с Эммой. К тому же, контракты жмотные. Тысяча за Эмму ещё куда ни шло, но всего триста за мою голову? Или это потому, что её живой хотят...
Роб вздохнул, роняя голову на руки. Неизвестно, каким был достойный родитель Раймона, но вот эта страсть балансировать на острие клинка у молодого михаилита была явно не от него.
- Тогда какого черта мы тут сидим? На живца приманиваем?
Если Бадб хотела познакомиться с одним из своих пасынков лично, то ей лучше было бы явиться прямо сейчас. Пока Роб, по ее точному определению, не сунул нос куда-то еще.
- Мы сидим тут потому, что я не очень хочу взламывать книжную лавку, которая расположена чуть не в соседнем доме, средь бела дня, - любезно пояснил Раймон. - Особенно с учётом того, что там может быть мастер-иллюзионист... кстати, потомок человека и скоге. Кроме того, мы тут сидим потому, что явно требуется отпраздновать омоложение, свадьбу, возвращение к корням, снятие покровов, будущие экспедиции, магистерское кре-...
Договорить он не успел, глянул в сторону и вверх, где спустя миг раздался уверенный стук каблуков.
Чтобы понять, что увидел Раймон, Робу поворачиваться не надо было - потеплели оковы, напоминая, что сидеть в её присутствии - неуважение. Впрочем, он и без того бы встал, удивляясь странной радости и печалясь осознанию, что неистовая, все же, уводит его из этого мира, привязывает все крепче к себе. Подавая руку величественной, даже величавой Бадб, павой спускающейся с лестницы, Роб печально глянул на побледневшую Эмму и поспешно набросил на себя Циркона, поворачиваясь к детям.
- Бадб, - "Маргарет Колхаун", - душа войны. И леди Бойд.


-------------------
*невестка
** очень нецензурные фэа
*** наследник
****что опять, снова

После полудня.

Раймону удивляться он не переставал с того момента, как впервые увидел упрямым шестилеткой. Уже тогда у него было свое мнение, а когда этот отпрыск славного рода де Три впервые зло заморочил соседа по спальне, которого впоследствии нарекут Псом за верность оредну, Роб честно призадумался - так ли благи были намерения отца Раймона, привезшего мальчишку в резиденцию. Тогда - еще в монастырь. Боги свидетели, он старался дать этим мальчикам то тепло, что они недополучили в семье, но воспитались и выросли отчего-то михаилиты. Вот и сейчас, равнодушно наблюдая за снующим, точно его ужалили в самое больное, приказчиком Листа, Роб недоумевал, откуда у Раймона такое упрямство и такая мстительность, будто он был Бойдом. Эмма, кажется, не желала сдерживать Фламберга в этих его проявлениях, считая нужным сглаживать только самое ершистое, самое острое. И ведь спокойным принятием Раймоном его прошлого он обязан ей! Прекрасно понимая, что без этой спокойной умницы разговор прошел бы иначе, менее приятно, Роб с плохо скрываемой гордостью глянул на невестку, пропуская мимо ушей странное замечание Раймона о желании наведаться в лавку ночью. Будто Лист ночевал в ней. Но... Хочется мальчику поиграть в ночную тень - пусть играет. От набитых шишек вреда не бывает. Впрочем, не волновала его и чаровница. Чтобы понять, как ей противостоять, хватило раза. Но и суккуба того Раймон припомнил очень вовремя, пробуждая забавные - и не очень, но все равно дорогие воспоминания.
Вернулся в резиденцию он тогда поздно, чуть навеселе и, кажется, с какой-то девицей, что подцепил в том милом тратирчике в Форрест-Хилл. Барышни, охочие до перчинки, стекались туда со всего Лондона и окрестностей в надежде заполучить михаилита в постель, а то и окольцевать. И если с первым у них закавык не возникало, то со вторым наблюдались очевидные проблемы. Сегодня милый друг здесь, а завтра унесся на тракт - и ищи ветра в поле. Роб смутно припоминал, что до его комнаты девушка не дошла, осталась где-то в гостевых. Что к лучшему, он всегда был переборчив в женщинах, благо, от них отбоя не было. И увидев, кого привел и... хм, оставил ночевать, вполне мог надолго рассориться с самим собой. В комнате, в этой чистой, теплой, уютной комнате, где не было украшений, но зато была мягкая кровать и теплое одеяло, его ждала еще одна девица. Одетая скудно, точнее вовсе раздетая - пышную грудь прикрывали лишь какие-то металлические щитки, соединенные между собой тонкой цепочкой и непонятным образом держащиеся на персях. Чресла и вовсе не скрывались под поясом из монеток. Пока Роб ошеломленно пялился на неё, пытаясь решить загадку этих нагрудных щитков, чувствуя, как стремительно трезвеет, барышня, извиваясь телом подобно змее и зазывно улыбаясь, направилась к нему, суля блаженство низким, чуть хрипловатым голосом записной соблазнительницы. Блаженства Роб не хотел вовсе, тем более от странной особы, неизвестно как попавшей в комнату. И лишь окончательно стряхнув хмель, он понял, что его чаруют.
- Иди сюда, лапочка, - ухмыльнулся он, распахивая объятия и прислушиваясь к тихому хихиканью на лестнице. "Лапочка" просияла улыбкой, порхнула к нему. И тут же взвыла от боли, когда Роб, намотав на кулак длинную черную косу, поволок ее к двери.
- Кто это сделал? - Вопросил он трагически не успевших сбежать юнцов, среди которых были и Раймон, и Джерри, и даже Том, называющий его отцом. - Tolla-thonen, а ну...марш по спальням, пока уши отрывать не начал!
Юноши, пряча ухмылки, вежливо поклонились и степенно, неспешно, оглядываясь, начали спускаться по лестнице.
- Еще раз кто-то из ваших придет на их вызов, - вежливо обратился Роб к суккубу, для убедительности приподнимая её в воздух за волосы, - накормлю облатками и проведу обряд крещения. Узнаете, каково с душой жить. Пшла вон.
Демоница взвизгнула, полетев в стену, но исчезла, не успев познакомиться с камнями резиденции. А Роба из воспоминаний вырвал новый вопрос Раймона. Возможно, нужно было сначала спросить, зачем ему грабить монастырь, но... Он так живо почувствовал себя снова наставником, с таким наслаждением представил, как будет сейчас откручивать уши этому гаденышу, что успокоился лишь, когда на ногу упал тяжелый деревянный щит. И удивился снова, узнав, что Раймон работает на Кранмера, да еще и ищет венец leam-leat Альфреда, которого назвали Великим. И вот тут пришлось думать уже серьезно, подбирая варианты, для чего архиепископу нужен такой мощный и такой древний артефакт. И почему за ним он послал норманна по крови. Думал об этом Роб вплоть до того момента, когда запыхавшаяся Эмма влетела на задний двор оружейной лавки, где он пытался осознать, какой дьявол так понапутал ходы в подземелье и почему воздух ощущается так странно. И снова возгордился. Леди де Три четко, внятно, без эмоций изложила произошедшее и даже указала направление, куда её мужа увлекала чаровница. Впрочем, успел он лишь к шапочному разбору, хотя и ему досталась доля чар, которые на него уже не действовали. Равно, как и слова Раймона удивили лишь поначалу. Должно быть, воспоминания о том, каким ребенком был Раймон, о бессонных ночах у его постели, когда мальчик болел, о том, как впервые посадил его на лошадь и вручил меч, смягчили Роба, иначе он непременно бы отвесил подзатыльник, не взирая на то, что Фламберг давно вырос, стал рыцарем и вообще женат. И, наверное, именно поэтому Роб дослушал его спич до конца и даже не назвал паяцем, как сделал бы это раньше. А на неудовольствие Бадб он и вовсе не обратил внимание. Поговорит с чаровницей - поймет, что уставший, старый муж просто так не беспокоит свою неистовую.

исключительно Леоката

Или не поймет... Сдерживая вскрик от боли, обжигающей, мешающей дышать, глядя на испуганную Эмму, Роб подумал, как мало ценит он свою жизнь, когда рядом дети. И даже порадовался, что забыл надеть кольчугу. Болты из арбалета, да еще и почти в упор, увлекли бы кольца от нее внутрь. И исцелять себя было бы гораздо сложнее. А ведь мог бы, мог проверить, подошел ли кто к лестнице! Но предпочел рискнуть, спуститься первым - и успеть в самый последний миг, закрыть собой, мимоходом осознав, что ждали девушку, самого его убили бы сразу. Стараясь не дышать жадно и глубоко, хотя уже хотелось, Роб продолжал закрывать девушку собой. Биться он был еще способен, подстегивая тело силами исцеления, не задумываясь о том, что может не хватить на полное оздоровление после извлечения болтов. Впрочем, даже в этом смертельном ранении были свои плюсы. Ворчливая досада Бадб, которую почувствовал даже он, не обладая даром Эммы, отголосок слов о лучших годах, были сродни признанию в любви. Неистовая привыкла к нему, а Роб, кажется, уже плохо представлял себя без нее. Хотя и хотелось порой просто тишины и ласковых рук. А вот поступок Раймона его и порадовал, и огорчил одновременно. Исцелиться он мог и сам, без сделок с богиней, которая не откажется от платы за то, что и жертв-то не требует. Не хотелось Робу втягивать своих мальчиков в эти игры с верой, к этому они должны были идти сами. Впрочем, неистовая его и не исцеляла. Ей оказалось проще вернуть его на час назад, нежели излечивать раны. Что было, конечно, хорошо, но очень уж больно. За то, что Роб назвал свою женушку злодейкой, совершенно непочтительно, ведь злой Бадб не была, это было противно её сути, возмездия не последовало, а значит, тот поцелуй, который он позволил себе, не омрачался ничем. Даже приближающимся полукровкой скоге. Чары фэа на него не действовали, спасибо Тростнику, да и трудно чаровать того, кто помнит, как остатки фоморов присягали на верность новым хозяевам этих земель. Но неистовую он все же прикрыл собой по неизжитой
привычке. Когда-то фоморы вполне были способны убивать богов, и если сейчас их потомки-фэа подчинены, это не значит, что они утратили такие способности. Мальчик-скоге оказался тонким и звонким, что девица, с длинными белыми волосами и яркими зелеными глазами. Он уже начал колдовать, когда Роб, ничтоже сумняшеся, подлтолкнул его потоком из отнорка. Пряча за себя еще и Эмму, которую-таки смог извлечь из рук Раймона, разглядывая это дитя странного брака (ну какой идиот мог польститься на скоге?), Роб хотел было спросить неистовую, нужен ли ей в свиту такой полу-фэа. Но не спросил. Нельзя было отбирать у Фламберга месть.

Добавлено:
21 января 1535 г. Равенсхед.

Во сне он видел оскал смерти. С громким граем носились над побоищем вороны стаи неистовой, хохотала меж ними Немайн, устрашая этим страхом воинов Конайре Мора. Бился в священном экстазе ríastrad Кухулин, отвергнувший Морриган. Забавно, что во многих сагах теперь Fuar a 'Ghaoth стали путать с Псом, приписывая его деяния этому полубогу. Забавно, что Робу от этого даже не было горько. Лишь иногда, в подобных снах, когда Тростник поднимался и расправлял плечи, с наслаждениям прислушиваясь к звукам битвы, ему становилось больно от того, что его не помнят. Но наступало утро, боль уходила, рассеивалась, оставляя жизнь и её краски, её наслаждения и огорчения. Да и сны беспокоили не так уж часто. Так было и сейчас. Правда, проснулся он не утром, скорее в полдень, от тихой поступи служанки, весь вечер намекающей на то, что непрочь согреть его холодной ночью. В иное время Роб, быть может, призадумался бы над её намеками, хотя пухленькая, что фламандка, девушка и не была в его вкусе. В иное - но не сейчас. Тому, кто знает любовь богини, не стоит размениваться на смертных. Даже если божественная супруга и не навещает его так часто, как хотелось бы. Утреннее правило он решил пропустить. Во-первых, есть хотелось отчаянно. Во-вторых, взгляд Эммы на починку вещей его изумил и порадовал, равно, как и то, сколь быстро работала невестка, точно вышивальщица-фэа. Отогнав от себя странную догадку о том, кто мог бы быть прабабкой девушки, Роб спустился вниз, как раз вовремя, чтобы попрощаться с Джерри, отъезжающим в резиденцию. Взяв с него обещание не спешить, не лезть к паукам в Блите и монахам в Серлби, не рисковать зря, он крепко обнял своего самого поспешливого мальчика, с неохотой и трудом отпуская от себя. И внезапно понял, что скучает по Ясеню. Вздохнув, Роб вернулся в таверну, откуда соблазнительно пахло жареной рыбой и свежим хлебом.

и снова исключительно Леоката. Вив ля ОБВМы!

22 - 24 января 1535 г. Равенсхед - Корстенд - Уэльбек - что за чертова беспокойная жизнь? - Резиденция.

Странно переплетаются пути человеческие. Кажется, разошелся с кем-то навечно, надеясь не встретиться - ан нет. Ленточка твоего тракта сворачивает в узкую колею, связывается узлом с другой. И пока не разрубишь его (узел, не другого!), не двинешься дальше. А еще, все же, после раймонова монастыря нужно было заехать в резиденцию. Ибо холодно стоять вот так, полуголым, в заброшенном храме, пуст и за спиною Бадб. Тартан, оставшийся лежать на комоде в комнате под крышей, в замке, мог бы хоть чуть согреть. Если бы Роб успел его ухватить. Неистовая выдернула, не предупреждая, его с утреннего правила, на полувзмахе мечом. И не объясняя перенесла сюда, судя по запаху моря и крикам чаек - на побережье, в разрушенную церковь, где сестрички вершили свой суд над непонимающим его сути Гарольдом Брайнсом. Пока богини произносили речи, Роб мёрз, веселил Бадб россказнями о том, что примерно также происходят заседания капитула, только магистры обычно не так привлекательны. Но - мысленно. Для того, чтобы говорить с неистовой слова были не нужны, но они дополняли мысли, придавали им окраску и ... Чего уж запираться от самого себя - богиня просто была остроумной собеседницей. А вот Брайнс остроумным не был, хотя и пытался. Честно пытался. И, кажется, хотел выбраться из ловушки, в какую его поймала Немайн. Или не хотел. Торговец, как всегда, был противоречив и непоследователен, исправно путался в показаниях и бесил неистовую. А что она бесилась - было видно уже даже по тому спокойному, суровому тону, каким богиня выносила суждения. И по той вспышке гнева, с какой она накинулась на этого leam-leat Брайнса, прочитав его мысли. Возлюбленная и госпожа...
... Рыжая, невоздержанная, гневливая негодяйка. Не думающая о том, что скажет её паства, глядя на такую вспыльчивую и скорую на расправу богиню. Обнимая неистовую, пытаясь своим холодом смягчить её жар, своей лаской притушить огонь её скуки, Роб раздумывал о том, как с достоинством завершить эту отчасти даже забавную ситуацию. Ответ был один - тинг, но не с этим не умеющим торговаться торговцем, который, кажется, даже не понимал, что сейчас спасается его жизнь. А... С Хродгейром. С Барсуком, которому было место в капитуле, а не на наемной службе у уличных королей. С хитрым, умным и спокойным Вальтером. Договориться, а если Бадб и пожелает боя, то он будет хотя бы с равным противником, которому и проиграть не зазорно. Мало чести биться с Брайнсом, толком не умеющим меч в руках держать. Нет сладости в такой победе - лишь разочарование самим собой. И Вальтер не подвел его, точно мысли прочитал. С умилением наблюдая за тем, как Бадб капризничает, требуя коров (ну хоть в чем-то на нормальную женщину похожа!), желанных ей уже шестьсот лет, Роб снова размышлял. Просчитывал варианты, отметая те, что казались абсурдными или нежелательными. И - мерз, мечтая о завтраке, чуть раздражаясь капризам Бадб, которые высказывались ему мысленно. Хочу персик, грушу... В Персии они наверняка есть, сходи. Или в Туат. И все это - пока он пояснял незадачливому Брайнсу, где искать коров, что такое гейсы и в какие сроки все нужно успеть, остро чувствуя себя перед очередным воспитанником. От которых, впрочем, он тоже вытерпел уже немало. Но - они были детьми, которым зачастую приходилось не просто объяснять на пальцах, а разжевывать, терпеливо, повторяя раз за разом. А то и помогать мыслям подзатыльником, чем, впрочем, Роб никогда не злоупотреблял. Брайнс же был мужчиной, не отроком. Но вел себя примерно также, вызывая глухое раздражение, спрятанное под любезностью. Впрочем, и самому от мальчишества удержаться было сложно.
Flùr lag Magaidh... Прозвучало это красиво, но тянуло на очередное мордобитие. Даже если сейчас неистовая удержала свою руку, преисполнившиись воистину ангельским терпением. Хотя и вышвырнула его обратно во двор, откуда забрала, с явным раздражением, больно стукнув о камни, отчего бок болел даже ночью, когда они с Раймоном грабили этот чертов монастырь. Роб не помнил Альфреда, но он помнил страх, какой овладел сестричками, когда пришли даны. Боги уже ослабели, уже ушли в холмы, а кто - и за море, уже ковалась новая история - христианская, а оголетлые богини продолжали тешиться своими играми. И доигрались. Тот, кто должен был стать освободителем, погубил их. Тогда Тростнику было все равно, хотелось лишь немного солнца и ветра, свободного, под свободными же небесами, не заключенными в оковы холмов. Хотелось счастья, любви и семьи, раз уж отобрали упоение битвой. С тех пор Роб позврослел. Да и помудрел, хотелось надеяться. Когда ты лежишь в свивальниках и от нечего делать пялишься на грудь твоей же кормилицы, остается только размышлять. Учиться. Превращать полководца и стратега в мыслителя. И понимать - что счастье заключается в жизни, в каждом её проявлении. В небе над головой и земле под ногами. В улыбке девушки, провожающей взглядом. В том, чтобы найти - но не заменить! - детей. Черт побери, да счастье было даже в том, что Раймон украл послушницу в монастыре! И хотя и хотелось чуть нежности, чуть тепла, открытых, на которые Бадб способна не была, Роб мог жить и без них. В конце концов, он не был замурован в стены, как эти несчастные. Не слышал плач умирающего младенца - своего! - и рыдания жены, которая до последнего прижимала его к груди. Не бился, пытаясь вырваться из плена стены, успеть, спасти. Вечно врозь, на расстоянии вытянутой руки, отделенные стеной.
Так, что, должно быть, этот Арундел слышал даже стук сердец женщины и ребенка, мог говорить, если не заткнули рот. Но взять за руку, обнять, чтобы хотя бы последние часы не были такими страшными, такими одинокими - не мог. Как не смог, не успел он сам. Подобно этой стене разделил могильный холм его с Розали и детьми. Был он так же холоден и нем, нес в себе такую же трагедию, несмотря на то, что Роб остался жив. И живой, свободный Роб пообещал этой женщине, что тосковала в стене, воссоединить её с супругом, во чтобы то ни стало. Даже если придется искать их души в ветвях Древа, умолять Бадб об этом. И - не допустить того же для Раймона и Эммы, не позволить Морриган их разлучить. А для этого снова нужно было учить мальчика. Показывать примером, как смертный - и только смертный - может заступить дорогу богине. Говорить об омеле, ветвях рябины и древнем оружии. Дубинка, впрочем, тоже была оружием. Вполне древним, многократно проверенным и опробованным. В том числе - и на собственной спине. И, пожалуй, не стоило позволять себе злость, изрядно приправленную тревогой за детей. Перекати-поле Раймон, все же, хоть и остепенялся, но о семье имел представление смутное, тяга к приключениям и риску, не сдерживаемая Эммой, пока перевешивала прелести очага. И демон, да еще князь... Это прозвучало как tá tú ag tabhairt dom roinnt seafóid*. Сдерживаться было сложно и это грозило дракой. Если бы не умница Эмма. Снова. Кажется, Роб все больше и больше влезал в долги к этой девочке, способной возглавить дипломатический корпус. Благодарности, что он испытывал за эти примирения с Раймоном, было недостаточно. Ни одна цена, ни одна плата не окупила бы того, что она удерживала Раймона в равновесии, не позволяла разрушить дружбу. Даже омела с ветвей священного Древа.

В резиденции, куда Роб прибыл измотанным сутками галопа, его ждал сюрприз неприятный. Мальчик, воспитанник, которого все уже сейчас кликали Волчонком, радостно улыбаясь, вручил баллок, уже оплаканный Робом. Выругавшись, отчего парнишка разулыбался еще больше, он отдал новокупленное оружие Волчонку ("Используй с честью, сын мой!"), а старый вогнал в ножны, не задумываясь о том, что на нем могут быть какие-то послания. Отмахиваясь от вопросов встречаемых по пути наставников, магистров и просто воспитанников ("Да, я", "Да, свежий воздух полезен", "Да, шрама тоже нет. Целебный источник в лесах."), скользнул в стену, устало поднимаясь к себе, в большую, но теплую и уютную комнату под крышей, где не было ничего лишнего, но были кровать, вино и лестница наверх, к парапету, к ветру и свободе. Там, где за спиной расправлялись невидимые крылья, где ветер звал, манил в полет, нашептывал тайны, приносил запахи странствий и дальних стран, Роб снова достал кинжал, с размаху вгоняя его в деревянную балку. Баллок сломался, будто был деревянным, но огорчения это не принесло. Оскверненный руками ренегата клинок не дал бы ни удачи, ни победы, не спас бы. Да и намек был понят. Ну что же, мистер Армстронг, тракт короткий, рано или поздно встреча состоится. И лишь после хаммама, после ужина, свежего белья, приятно ласкающего тело, долгих и нудных объяснений с капитулом по поводу молодости, когда Роб уже рухнул в постель, вспомнился второй сюрприз - хухлика, который бегает по саду, зачем-то отнимая у мальчишек овсяное печенье, выпустила из замка Бесси Клайвелл.

В кабинете Роба всегда было темно, даже днем, а потому свечи были везде. В подсвечниках на столе и на подоконнике, на полках, толстые, тонкие,белые и желтоватые, они наполняли комнату мягким, уютным светом. Роб любил этот кабинет. Любил за простые, чисто выбеленные стены и один-единственный гобелен на стене, изображавший не дев или охоту, а лес, зеленый, веселый, похожий на те, которые шумели когда-то по всему Альбиону, росли так густо, что белка могла по деревьям пробежать от моря до моря. И стол со столешницей из пестрого мрамора, стоящий у зарешеченного окна, любил тоже. Мрамор, гладкий, полированный, прохладный, пах той скалой, откуда его забрали. Степлялся под руками солнцем, согревавшим его, как по льду скользили по нему бумаги и письма, а иногда - и чернильница. Но больше всего Роб любил массивные песочные часы в на высоких резных ножках, стоящие на этом столе. Их подарил Ясень во время одного из своих нечастых визитов в резиденцию, и они напоминали не только о Томасе, но и беге времени, увлекаемого песчинками, о бренности бытия и об одиночестве. Вот и сейчас, этой темной, теплой полночью, когда замок уже засыпал, когда замолкал смех мальчишек из спален, и тихо прохаживался по коридорам ночной воспитатель, которому выпало бдить в эту ночь, оберегая покой детей, когда так уютно, так приятно обнимало теплое, тяжелое одеяло, взгляд спустившегося в кабинет Роба привлекли именно они. Он косился на них, пока зажигал свечи, с удовольствием ощущая их жаркие огоньки ладонями, пока снова рассматривал в зеркале, прячущемся за гобеленами, самого себя. Часы были неизменны, хоть и утекали временем. Роб - переменчив. Молодость, этот дорого обошедшийся ему дар неистовой, все еще была непривычна. Странно было видеть, как темно-синяя туника до колен, что он носил... дома, обтягивала и раздавшиеся плечи, и грудь, точно и не его была. И лицо - его и чужое одновременно, покрытое загаром тракта и Туата, уже обросшее светлой щетиной, тоже было непривычно, хотя и, безусловно, знакомо. Так выглядел, так улыбался и смотрел на мир Роберт Бойд, второй раз встретив Розали, по которой теперь носил траур. Скорбь ушла - память осталась. "Все стирается временем, но само время пребывает благодаря памяти нестареющим и неуничтожимым", - сказал Филострат Флавий-старший. И Роб, пожалуй, согласился бы с ним, предварительно горячо возблагодарив Орден за образование, но - увы: он слишком дорожил воспоминаниями. Не мог отказаться от траура так же легко, как от ксифоса, от этого кольца, которое не носил уже лет двадцать, но все еще крутил на пальце. Достав его из кармашка на поясе, золотое, украшенное вязью из трилистников по ободку, с гравировкой "Р и Р" внутри, Роб резко распахнул окно, намереваясь выбросить еще и эту ниточку к Розали, распрощаться... И не смог. Сжав ладонь он опустился на стул, погладил свободной рукой столешницу. Кольцо зазвенело по мрамору, покатилось к миниатюре, опирающейся на песочные часы. Розали на ней была живой, нежной. В полоборота смотрела она на художника, вскинув голову, а рыжие локоны текли по шее и обнаженным плечам. Rosam, как называл её Роб, в любом наряде выглядела целомудренно и изящно, даже в любимом ею простом коричневом платье, не украшенном ничем. Она всегда встречала его улыбкой и нежным поцелуем, уютом дома, что он купил в Лондоне для них двоих, рискуя жизнью на тракте ради каждого пенни. Розали дарила ему то, о чем он мечтал всегда - семью и ласку. Портрет упал на стол, демонстрируя серость холста с тыльной стороны, а Роб прихлопнул его рукой, не желая вспоминать, как вернулся с тракта и вместо жены обнаружил могильный холмик на кладбище. Снова. Неистовая мстительно дала ему несколько лет счастья и свободы, чтобы забрать поболезненнее. И - все же. Кольцо он убрал в нижний ящик стола. Если выбросить не смог - то хотя бы при себе его держать не стоило. И не только из-за ревности богини, но еще и потому, что Розали ему больше никогда не повстречать. Портрет отправился туда же, хотя и хотелось смотреть на него вечно.
А вот ключ от этого ящика Роб выбросил в окно.

с Леокатой

Nostalgie, как называют хандру поэтичные французы, впрочем, от дел отвлечь не могла. На столе, как и всегда во время долгих отлучек, скопилось немало писем и свитков, они требовали прочтения и резолюций. И, как и всегда, Роб сгреб их в охапку, усаживаясь в кресле у камина - многие слезницы отлично подходили для растопки.
"Змей поганый, - гласил первый свиток, заляпанный чем-то жирным и написанный явно рукой трактирного писаря, - пожевамши и выплюнувши, а твареборец его зарубить отказался, потому как денег хочет. А скудова деньги, ежели завсегда корона платила?"
- Если бы змей тебя пожевамши, - проворчал Роб, отправляя бумагу в камин, - то ты бы не писамши.
С трудом люди привыкали к тому, что корону больше не заботила безопасность тракта. На михаилитов смотрели то ли как на чудо, то ли как на демонов, не понимая, что эти чудо-демоны тоже хотели есть и спать, что у них иногда бывали семьи, да и детей учить надо было на что-то. И поддерживать хозяйство Ордена: замок, конюшни, кузницы, вивисектарий и учебные корпуса. Записки о Рыси и его проделках он отложил в плетеную корзину, с которой являлся на заседания капитула. Магистрам порой полезно было послушать о том, что вытворяют на тракте михаилиты, а ему самому - поработать и подумать.
Письмо от брата, в котором старший Роберт выражал удивление браком младшего, но поздравлял и прилагал приглашение пока что к английскому двору, поскольку сам присутствовал при нем, отправилось на столик у кресла. Отчего-то Бадб, блистающая при дворе, усмешки не вызывала. Скорее ревность. Неистовая, которая бывала и величавой, яркая, живая, неизбежно привлечет внимание придворных щеголей, а то и короля. И становилось горячо и злобно, когда Роб представлял, как...
"А ежели он не женится на ней, - выхватил он строчку из следующего послания и хмыкнул, - то ребеночка сами в ордене своем богопротивном воспитывать будете! А любодейку в монастырь отдам!"
В начале письма было написано имя любодейки - Дженни Смит, осьмнадцати лет. По всему выходило, что это - заневестившаяся деревенская девица. Имя того, кто должен был на ней жениться, обнаружилось ниже - Ворон. Был и адрес - Фоббинг, что в Эссексе. Рассмеявшись, Роб отправил и это письмо в корзину с проблемами. Кажется, нужно было спасать любодейку Дженни Смит от такого брака.
Погрузившись в очередное длинное и вдумчивое послание, где корявым рубленым почерком описывалась просьба убить "вомпера что к жене ночерами ходютъ, а канстеблу знать токмо смишна", Роб не сразу обратил внимание на стук в окно. Один. Два. Два и один. Четыре...
Ждать, когда неистовая досчитает до семи, шести и один, то бишь, он в этот раз не стал. Распахнул окно поспешно и отошел в сторону, давая дорогу Бадб.
- Пришла, - лениво констатировал он, скрывая под этой ленью вспышку радости, - неужели снова соскучилась?
На этот раз изменение - трансформация, как сказали бы алхимики - прошло медленее, чем обычно. И выглядела Бадб и так же, и иначе. Теми же остались камни и бусы, тем же - цвет волос. Но зелёное платье поднималось выше, закрывая грудь и плечи, оставляя небольшое полукружье под самым горлом, подчёркивая белизну лишённой загара кожи ярко алой лентой. Такая же оторочка, только темнее, охватывала запястья и шла по шнурам завязок от горла до талии. На словах Роба глаза вспыхнули было, но снова пригасли. Впрочем, это могло быть просто частью перехода от птицы к не-человеку, мига, когда блестящие чёрные бусины обретали чувство и мысль.
- Какой лестный тон. Кажется, уже не скучаю, - как почти всегда, сразу после изменения, голос звучал чуть хрипло и резко, отголоском карканья. Но быстро выправлялся. - Скажи только, зачем ты спасал этого Брайнса - и можешь закрывать окно снова. Я понимаю, зачем удерживал - и благодарна. Но так - зачем?
- Идём? - Всё это время, пока неистовая перекидывалась и говорила, Роб разыскивал по кабинету пояс с мечом и кинжалом, и теперь, застегнув его поверх туники, протягивал руку. - В оранжерею? Там не должно так ломить крылья, как здесь: ты говорила об этом, помню. И там лето. Да и беседовать проще будет.
Отповедь эту он заслужил, пожалуй. И мыслями, и словами, и действиями. И очень просто оказалось закрыть сейчас поспешно окно, чтобы не улетела, не оставила снова в одиночестве.
Бадб только вздохнула, накрывая его ладонь своей. Даже не хмурясь и не злясь, словно и не неистовой её называли испокон веков. Бывший накопитель скользнул по запястью, закрыв красную ленту.
- Весь ваш замок - он необычен. Когда-нибудь - расскажешь, что именно здесь происходит? Вроде бы христианство, но ведь и не оно. Странное. Странные камни, воздух. Не как в храмах, иначе, но что-то есть тоже. Полуоформленное. Нетерпеливое. Словно он - ждёт? Но в оранжерее, ты прав, этого меньше всего. Стеклянный замок в замке.
- Расскажу, моя Бадб.

Неприметный выступ у пола открыл потайной ход, ведущий во внутренний двор. Бережно, заботливо придерживая Бадб под руку, точно она могла споткнуться или упасть на узкой лесенке, Роб мысленно вздыхал. Её присутствие было приятно, оно волновало, будоражило. Заставляло желать - и искать частых встреч, хотя бы просто для того, чтобы говорить. Но стоило неистовой исчезнуть надолго, как это наваждение отступало, а на смену возвращалась злость. Должно быть, ему было суждено вечно рваться между огней, искать покой - и не находить его, уподобляясь мотыльку, что летит на свет, но лишь обжигает крылья. И с этим нужно было что-то делать, иначе... Иначе он снова сбежит, но на этот раз просто потому, что упрям, как распоследний поганый осел.
В оранжерее, где царило лето, пышно цвели герани и вереск, нежно пах флер д'оранж, Роб подвел свою неистовую к персиковому дереву. И понимая, что брат-садовник, отличающийся редким талантом говорить с растениями, жестоко убьет его мотыгой, сорвал для неё единственный, большой и розовый персик, покрытый светлым пушком.
- Ты просила, mo leannan, - улыбаясь мольбе о прощении, что зазвучала в голосе, вздохнул он, - купить не успел, так хоть украду.
- Он тебя убьёт, - утверждение это, озвучившее мысли, чуть сбил стон наслаждения, с которым Бадб запустила зубы в нежную мякоть. - Спасибо! Я думала, что хочу грушу, но именно этот персик - он прекрасен и идеален. Правда, садовник всё равно тебя убьёт. Я чувствую его мысли в дереве, в листве, в камнях дорожки... очень ревнивый человек, даже страшно. Хочешь? - разломив фрукт надвое, богиня протянула половину Робу. - Сладкий. И умирать будет легче.
Роб вздернул бровь, представляя, как садовник будет с ним расправляться, и дурашливо улыбнулся. Если бы этому ревнивому хранителю сада и оранжереи пришлось убивать всех, кто делал набеги на его царство, то в мире не было бы михаилитов. Сады травили лошадями, вытаптывали, в них дрались и ломали кусты, они регулярно горели зимой и замерзали летом. А из оранжереи тащили цветы и плоды все, у кого была в том нужда. Но половинку персика он принял, не удержавшись от того, чтобы поцеловать горячие, сладкие и липкие от сока пальцы.
- Тогда ты получишь, что хотела, - с той же улыбкой пожал плечами Роб, - и гораздо раньше, чем думал я.
Пожалуй, не стоило сейчас говорить - или думать, о том, что садовник прощал грехи за привезенный новый саженец. Или диковинные семена. Достаточно было с умилением любоваться Бадб, расправляющейся с персиком, сдерживая желание поязвить. Ведь можно было обставить этот персик как жертву богине. Или вывернуть все так, чтобы она еще и виновата осталась в предполагаемом будущем убийстве садовником. Или просто - нахамить, обозвать обидно, по почтительно. Но... все хорошо в меру. Иногда стоило забыть об обидах и понять, что неистовая, также, как и он, не знает, что делать и что говорить. И что она, в отличие от него, не умеет жить семейно. От растерянности, от задумчивости, столь несвойственной Бадб, становилось больно.
- А спасал я Брайнса, моя Бадб, - полукруглая оранжерея напоминала ему сейчас холм. Но проводником в этом Tuatha De Danann был на этот раз Роб. Увлекая богиню вглубь, туда, где журчал фонтанчик с золотыми рыбками, он снова порадовался её присутствию - и мысленно пнул за те слова, какими встретил, - потому что не хочу, чтобы твои последователи видели вспыльчивую, мстительную богиню, способную из-за мысли порубить блажного в гуляш. Пусть они видят справедливую, готовую за оскорбление принять виру, но не пролить крови. Да и нет никакой чести в том, чтобы его убить. Слишком просто. К тому же, - удержаться от ухмылки было сложно, - разве я мог упустить случай обнять тебя?
Не мог, разумеется. Отказаться от объятий - и не поддразнить лишний раз Морриган? Не ощутить даже сквозь доспех жар тела неистовой? Не возгордиться непомерно тем, что эта рыжая - его?
Дева, с весьма печальным видом льющая воду из разбитого кувшина в чашу фонтана, выросла среди буйства зелени и цветов, внезапно, хоть Роб и ждал её появления. Струя, мелодично бормоча свою незатейливую песенку, падала на гладь, рассыпалась прохладной водяной пылью, медленно оседающей на листьях и цветах, на самой деве, на одежде и волосах.
- И, видимо, не зря спасал, - опуская руку в воду, чтобы подманить рыбок, задумчиво проговорил Роб, - ты ведь пришла,пусть и для того, чтобы спросить - зачем? И даже не дерешься, хоть и не ласкова. Впрочем, сам виноват... Знаешь, мы можем быть если не счастливы, то хотя бы вместе. Вдвоем. Память не стереть, несмотря на то, что ты это пыталась, но её можно отпустить. И мне станет проще, если ты согласишься помочь. Я могу быть и любовником, и советником, и илотом, хотя последнего и не хочу, но я плохо представляю, что такое быть мужем войны. Тебе скучно и одиноко, но развлечь тебя можно весьма... воинственно. В заботе и защите ты не нуждаешься, но, смею надеяться, они тебе хотя бы приятны. А нехамящий я надоем также скоро, как и хамящий. Помоги мне, bean bheag, хоть намеком.

с Леокатой

Бадб, касаясь его горячим бедром, тронула ветку мандаринового дерева, тяжёлую от белоснежных цветов.
- Когда-то давным-давно Фи показала то, о чём мы, старшие, никогда не задумывались. Всегда она была странной, с самого момента, как появилась, не родившись. Наша - и ничья. Ничто - но и всё. Без атрибутов, без законов, но сама и атрибут, и закон. И всё же, я совсем забыла... если заглянуть глубоко, то там, в долях...
Кончики цветков расплылись, втянулись сами в себя, обретая округлую бахристую форму. Порозовели, сначала едва заметно, потом - совсем, оттеняя белизну. Выпустили длинные, жёлтые с чёрным тычинки. И, наконец, на мандариновом дереве налился округлый красновато-жёлтый плод, за ним - ещё один. Богиня с усталым вздохом, словно магия могла утомить ту, что ей являлась, отпустила ветку. Персики качнулись, плывя в окружении белого и розового.
- Всё - есть во всём. Но я не знаю, что - всё. Не знаю, что тебе ответить. Сейчас мне не скучно. Станет ли? Не станет?
- Постараюсь, чтобы не стало, - не менее устало вздохнул Роб, прижимая её к себе с удовольствием, от которого уж точно никогда не уставал, - раз снова связался. Как там у христиан? В богатстве и бедности, болезни и здравии, любить и лелеять, пока смерть не... хм, соединит нас? И что, скажи на милость, ты сделала с наручами и оружием?
Оружие, что оставил Тростник, было гораздо хуже нынешнего орденского, хотя наручи, украшенные Древом, Робу и нравились. Но оно было - памятью, которую приятно было бы сохранить хотя бы во имя прошлого. Настоящему и будущему его нынешний меч пригодится гораздо больше, и как символ, и как средство.
Бадб что-то еле слышно пробормотала себе под нос, потом заговорила громче.
- Закинула туда, где солнце не светит. Возможно, пинком. И забыла. Что? У меня было плохое настроение, - помедлив, она добавила почти извиняющимся тоном. - Могу сделать новые. Или попробую вспомнить.
- Охотно верю, у меня тоже настроение было не очень в тот день, - хмыкнул Роб, - мокрые пеленки его отнюдь не улучшают. Но ни старых, ни новых не нужно, если только сама этого не хочешь. Тебе завтра придется явиться ко двору, моя леди Бойд, пришло письмо от брата и приглашение. Быть может, тебе стоит взять с собой эту striapach из Равенсхеда?
Про туники Тростника он спрашивать не стал. Несомненно, они были там же, где и все остальное. Воспоминание о белокурой чаровнице окатило холодом, до дрожи и зябких мурашек. Подумать только, ей почти удалось разлучить чету де Три! Девицу нельзя было оставлять в живых, иначе её подобрала бы Морриган, а уж она-то нашла бы ей применение! Но и убивать такой талант тоже было нельзя.
- Придётся, да? Отлично, - Бадб, к которой явно вернулось хорошее настроение, улыбнулась с неожиданным предвкушением. - Фрейлины!.. Ржавчина на доспехах гвардии!.. Дуэли!.. И striapach из Равенсхеда на поводке, - она посмотрела на Роба, смерив его изучающим взглядом. - Что ж, значит, новые наручи... и ещё кое-что. Кстати, любовь моя, не одолжишь меч на минутку?
- Никаких дуэлей, - со вздохом протягивая оружие неистовой, строго предупредил он, - если они будут из-за тебя - изревнуюсь. А если в них будешь участвовать ты... Мне, наверное, будут очень сочувствовать.
Леди Бойд, с легкостью управляющаяся клеймором получше гвардейцев, пожалуй, была хорошим поводом для короля, чтобы заключить мир с Шотландией. Роб рассмеялся, представив лица Генриха и его совета, когда они, с опаской поглядывая на Бадб, будут обсуждать этот вопрос. И уселся на край фонтана, с удовольствием вдыхая влажный воздух.
- Те, кто того стоят, будут тебе завидовать, - отмахнулась богиня, взвешивая оружие в руке, потом кивнула. - Неплохо. Ковали здесь?
Не дожидаясь ответа, она взялась за лезвие у гарды, провела ладонью по клинку до острия. Металл под руками сперва потемнел, затем сверкнул серебром, прежде чем вернуть себе родной цвет. Волна ярого жара смешалась с прохладой фонтана и унеслась вверх, к крыше. Сталь же, словно и не было никаких превращений, снова выглядела, как обычно.
- Хочешь заодно узор? Как у восточного булата? На суть он не влияет никак, но определённая красота в нём есть.
- Нет, моя Бадб, не стоит, - не раздумывая, отказался Роб, - не люблю. Меч красив сам по себе. Как и поединок. Как и война. Кстати... От полков что-то осталось еще?
Если о ком-то Роб и сожалел, так о тех, кого бросил в своем бегстве. Полководец, вождь, не должен покидать доверившихся ему, и если им суждено истаять - то такова и его участь. Но он жил, а они исчезали в холмах, сливались с тенями, развеивались, и в их взглядах был укор. Пусть даже Роб их и не видел.

И снова богиня помедлила, прежде чем ответить. И заговорила нехотя. Морщась, как от боли.
- Что-то - осталось. Все те, что ушли в Туата и остались за пеленой, когда разошлись миры, всё - там, mo ceannard*. Но я боюсь, это уже не те воины, что ты помнишь. Прошло много времени, даже в безвременье. Но - там. Все лагеря, что возвели в gleann an earraich**, все, кто оттуда не ушли.
- Я виноват перед ними, - с грустью, принимая свой меч из рук неистовой, признал он, опуская голову, - да и Грейстоки эти беспокоят. Если придется стоять за земли, я предпочел бы это делать с ними. Но... примут ли они меня снова?
Роб спросил бы об этом армию, пусть бы и её остатки. Если воины принимают командира, признают его волю, то и сами они становятся подобны ему. Если жив он - возвращается жизнь и к ним. Был и еще один вопрос, не менее важный, но отнюдь не мешающий разговору с полками.
- Что там происходит? В Туата? Раймон отказался от омелы, что ему предлагала Немайн, и я...
Как и всегда. Взял на себя больше, чем смог бы вытянуть - и тянул, упрямо, огрызаясь и откусываясь от тех, кто мог бы помешать.
- Я обещала не вмешиваться в игры между сёстрами и твоим Раймоном, - задумчиво вспомнила Бадб и отряхнула ладони, с которых почему-то осыпалась светлая крошка. - Но Туата, конечно, дело совсем другое. Мало ли в нём занятий? И там происходим мы, как всегда. Очень происходим. Ты помнишь, как бывало, когда мы... ссорились?
- Я и не вмешиваю тебя, mo shòlas, попробую дойти сам. А если ты приведешь своего мужа в свой же шатер, то кто посмеет тебя упрекнуть в нарушении договоров? А вот то, что происходите вы... Наверное, стоит на это посмотреть, чтобы хорошо вспомнить?
И получить по шее. Или не только по ней. Если сестрички ссорились, в Туата становилось опасно жить, а уж путешествовать - и вовсе было самоубийственно.
- О, Туата просто невероятен, - пробормотала Бадб, скривившись, как от боли. - Особенно после суда над этим Брайнсом. Я спрашивала, помнишь ли ты, как оно бывало... так вот, сейчас там нет ни огненных бурь, ни наводнений. Ну, почти нет. Но поверь мне, mo leannan, никогда ещё мир за вуалью не был так интересен.
Роб обошелся бы и менее интересным миром, но его мнения, как обычно, никто не спрашивал. Да и поделать ничего с этим не мог - никогда не мог. Но ожидание сейчас было бы губительным, ведь примирению сестричек ничего не способствовало, напротив - ссоры должны были усугубляться, что еще дальше отодвинуло бы Туата. Идти нужно было прямо сейчас.
- Тогда, быть может, ты покажешь мне, где мы сейчас с тобой живем, моя Бадб? Надеюсь, что назад ты вернешь меня не через столетия.
Богиня поморщилась снова, и на этот раз в глазах блеснули гнев и досада. Впрочем, для разнообразия направленные не на него.
- Даже вместе с Немайн не могу обещать, что верну в эту ночь. Хотя мы постараемся. В самом худшем случае - несколько дней. Скорее - один-два. Уверен ли ты, что хочешь шагнуть за грань сейчас? Может, - она светло улыбнулась, - хочется поспать эту ночь в комфорте?
- Уверен, что хочется провести ее с тобой, - заверил её Роб, - пусть и за гранью.
Пусть и не ночь. Да и уйти к вершине придется почти сразу. Но сейчас он не сомневался, не позволял себе сомневаться. Кто начинает с сомнения - заканчивает уверенностью.
- Льстец.
Но поцелуй, горячий и страстный, выдавал удовольствие. И с ним мир вокруг, мир, как он есть, погас, рассыпавшись перьями.



-------------------------------------------------------
* полководец
** долина родников

Cо Спектром и Лео

Ричард Фицалан

8 января 1535 г. Тракт.

- Едва засеребрится
Высокая луна,-
С утеса в Рейн глядится
Красавица одна.То глянет вверх незряче,
То вновь посмотрит вниз
На парусник рыбачий…
Пловец, остерегись!
Краса ее заманит
Тебя в пучину вод,
Взгляд сладко одурманит,
Напев с ума сведет...

- Эх, - ностальгически и как-то мечтательно воскликнул Эдцард, ехавший рядом с Ричардом, - сестра у меня, Ричард, самая настоящая Лорелея ведь! Никого нет красивее Кат!
Путешествовали они с караваном, как и положено рыцарям, и как-то быстро перешли на "ты". Сзади тянулись обозы с со слугами, доспехами и припасами, вокруг гарцевали пажи и оруженосцы. Высокие, заснеженные ели по обе стороны тракта дышали спокойствием и умиротворением, походили на белоснежные стены храма, стрельчатыми колоннами возносили к пронзительному голубому, к мягкому серому, к белоснежным облакам и мягким, похожим на хвост лисицы, пегим тучкам из которых то и дело начинал сыпать мелкий снежок.
- И охота у нас такая, что просто восторг и изумление, - продолжал Карл, лениво поглядывая по сторонам, - леса ведь вокруг. Я слышал, у тебя в поместье тоже лес неплох?
- Неплох, - пожал плечами Ричард, - жаль, нестроевой. Ничего, кроме охоты, и не возьмешь.
- И разве же этого мало? - подхватил Эдцард. - Деньги - тьфу. Турнир вон выиграл, и ещё будет. Земли можно получить. А вот хорошую охоту - разве найдёшь так просто? Нет, друг, переживания - вот самое ценное. Восторг, добыча, чувство!
Для Эдцарда это, может быть, было и немало, для Фицалана - слишком мало. Да и восторог, чувство... О, да! Восторг - от того, что сегодня и завтра у детей будет мясо, а чувство, конечно, непременно возникнет, когда Кларисса осмелится сказать, что день нынче - постный. Но, все же, хоть в чем-то Карл был прав. Быть может, хоть охота отвлечет его от переживаний, от сосущей пустоты в сердце, от воспоминаний о сестре. К тому же, стоило признать, приятно было путешествовать вот так, как то положено и достойно. Не заботясь об охране и обеде. О чистоте одежды. Со слугами.
- Волчья охота интересна, - пожал плечами Ричард, - хотя у меня волков мало. Кат, говоришь?
- Кат, - радостно закивал Эдцарт, - Кейт по-английски. Но... Кейт ведь много, а Кат - одна. Эх, да сам увидишь скоро! Заночуем в охотничьем домике. Признаться, я в этом домике с дочерью купца одного... в пятнадцать лет. Эх!
В голосе немца звучали ностальгические нотки, изрядно приправленные теплотой воспоминаний.
Охотничий домик отличался от того, что принадлежал Ричарду. Больше похожий на маленький замок, он оказался способен вместить всю свиту Эдцарта, хотя немец и извинялся долго перед Фицаланом за скромность обстановки и тесноту. Но ведь было и тепло до сладкой истомы, уютно по-домашнему. И постель, мягкая и покрытая одеялом из шкур, была чистой и сухой. И сон на ней пришел быстро, отгоняя тяжелые думы об Эмме, тягу к ней.

с Филиппой

18 января 1535 г. Охотничий домик.
Понедельник
Возраст Луны 10 дней, Нарастающая Луна 4 дня до Полнолуния

Спалось Дику плохо. Несмотря на теплую, мягкую постель в прогретой комнате охотничьего домика Эдцардов. Несмотря на чудесное, пахнущее апельсинами и корицей одеяло на волчьем меху. А может быть - именно благодаря ему. Снилась Эмма. С криками вырывающаяся из чьих-то рук, сжимающих горло и умудряющихся лапать ее одновременно. Отвешивающая хлесткую пощечину какой-то девчонке. Смеющаяся и толкующая о птицах. Сны эти перемежались странными и незнакомыми образами. Констебль Бермондси, вонзающий кинжал в мерзкого, страшного человека на продуваемом всеми ветрами обрыве. Светловолосая, очаровательно хрупкая девушка, лежащая под этим обрывом. Хижина в лесу, окруженная ульями, над которыми вопреки зиме почему-то кружили пчелы и - темные глаза во тьме погреба. Зовущие и молящие. Высокий, светловолосый мужчина, михаилит, с огромной дьявольской гончей, переваливающий через полуразрушенную стену, бережно извлекающий из паучьего кокона другого. Невероятные, пронизывающие, страстные и одновременно ненавидящие глаза рыжеволосой женщины, юной - и бесконечно старой. Дик ворочался, просыпался, вскрикивая, засыпал снова, чтобы снова же увидеть эти глаза, отразиться в них, отражая самому - и обнаружить, что смотрит на свежую повязку на плече Фламберга, на полуобнаженную женщину, склонившуюся над распяленным на дыбе абсолютно лысым мужчиной, почувствовать безразличие и ложь пытуемого - и снова проснуться, боясь заснуть. За окном кокетливо выглядывала из-за горизонта Эос, томно потягиваясь и простирая свои розовые персты, а Дик лежал, уставившись в расписной потолок, глядел на совершенно не трогающие его картины утех греческих богов, и лишь одна мысль билась птицей, ласточкой, пыталась вырваться на волю. Одна мысль: "Что происходит?"
Сколько времени прошло - он не знал, метался на своем ложе в бреду, не в силах подняться. Сквозь жар и тяжелый сон, сдавливающие грудь, Ричард то звал матушку, чего не делал уже давно, то Эмму, то проклинал Клариссу, вздыхая негодующе. Ему мерещилось лето и высокая трава с алыми, невиданными цветами, жужжащими в них пчелами, снились высокие деревья с горячей корой. Изредка он чувствовал, как лба касается прохладная рука, слышал нежный голос, чувствовал боль в ноге - и снова проваливался в забытье, блуждая по лабиринтам, во тьме, чувствуя чужое отчаяние и надежду, не видя выхода. Иногда Дику чудилось, что он снова ребенок, снова слышит, как жутко кричит мать, детский плач, крики повитухи - и звенящую тишину. Тогда ему становилось страшно и страх этот разгоняла все та же рука, приносящая прохладу. Наконец, он проснулся, ранним утром, под веселое - и веселящее пение птиц, под треск яблоневых дров в камине, источающих тонкий, приятный аромат, под тепло волчьего одеяло. Проснулся - и потянулся к кружке с травяным отваром, пахнущим мятой и ромашкой, которую кто-то заботливо поставил рядом с кроватью.
- Ой, вы очнулись!
Дверь отворилась бесшумно, и, если бы Ричард не заметил краем глаза движение, то удивлённый женский голос застал бы его врасплох. То, что навестила его не служанка, стало ясно с первого взгляда. Об этом говорили и красное с зеленым кантом дорожное платье богатой ткани, и богатое, непривычное для славной Англии тяжёлое ожерелье из крупных серебряных дисков на груди, и золотая сетка на волосах, из-под которой упрямо выбивались светлые пряди, падая на лоб. Но главное: незнакомка ставила ногу, шла - не как горничная, пусть и доверенная. Пусть даже та, которой позволяли бы носить хозяйские платья. На Карла Эдцарта при этом девушка походила только мастью, а в остальном была на голову ниже и едва ли не вдвое тоньше, хотя худой её назвать было нельзя тоже. Разве что светилась в светло-голубых глазах та же жажда жизни, та же лёгкость тяжеловесного немца. Девушка наклонила голову и с явным удовольствием оглядела пациента.
- Ха! А Карл думал, что и не проснётесь. Уж больно лихорадка странная была. Ну и кто теперь скажет, что Кат не понимает в настоях! О, - спохватившись, она присела в книксене, качнув ожерельем. - Ка... Кейт Эдцарт. Добро пожаловать в мир живых, милорд Фицалан.
- Кат... Карл говорил о вас, но я не думал, что...
Ричард приподнялся на подушке, разглядывая девушку с плохо скрываемым восхищением и невольно сравнивая её с Клариссой. Супруга также была светловолоса и голубоглаза, но не было в ней ни стати, ни гордости, ни ума. Как есть, девчонка пугливая! Сожмется, дрожит зайцем, да молится, будто и не муж он ей, а случай заезжий.
Младшая Эдцарт затрепетала ресницами, глядя в пол, но уже через миг сморщила чуть курносый нос и фыркнула. В два шага подошла к кровати и явно привычным жестом, не смущаясь, тронула тыльной стороной ладони его лоб, всмотрелась в глаза. Рука оказалась сухой, прохладной и - мозолистой, причём не от иглы и веретена. Судя по всему, Кат никто не запрещал играть с оружием.
- Хм-м, а жара, кажется, уже нет. Странно. Кстати, а рыжая - это Эмма или Кларисса? - с живым интересом поинтересовалась девушка.
- Ни та, ни другая, - серьезно ответил ей Ричард, - Эмма - сестра, Кларисса - жена. Обе блондинки.
Нога-предательница не болела и вообще чувствовалась странно. Точно её и вовсе не было. Дик даже пошевелил пальцами под одеялом, чтобы убедиться, что она на месте. Пальцы исправно шевелились, но от этого простого движения почему-то захотелось есть.
- Вам везёт на светловолосых женщин, - не менее серьёзно кивнула меж тем Кат, и просияла улыбкой. - По крайней мере, повезло, что я охотилась в этой стороне. Знала ведь, что брат скоро вернётся... и он привёз гостя! У нас так редко бывают гости не из окрестных семей! И, раз вы проснулись, то вскоре сможете сидеть верхом. Опухоль я сняла вытяжками, просто телу нужно привыкнуть и восстановить силы... ой! Ну, конечно, какая я глупая! Вы, должно быть, голодны до смерти. Но это не беда. Кат обо всём позаботилась.
Она дважды хлопнула в ладоши, и, сдув чёлку, продолжила.
- Конечно, леди нельзя так вот говорить, про "до смерти", и вы должны пообещать, что не расскажете матушке.
Леди, безусловно, так говорить не должна была. И держаться столь вольно ей не подобало. Но Дик менялся - и понимал это. Сны, странные, необъяснимые, волнующие вымывали из него нечто звериное, жестокое, отцовское. Он чувствовал чужую боль вместе с сестрой, сопереживая, пропуская через себя - и возвращая её в мир. Видел отблески груза веков светловолосого михаилита, понимая, что он, Ричард Фицалан, рядом с ним - книжное дитя, чью голову кружил запах борьбы, слетающий с пожелтевших страниц. Его терзали метания констебля Бермондси, который любил - не любя, мечтал - не мечтая. Завидовал Фламбергу, способному на такую нежность, такую любовь к Эмме. И - понимал, что хочет говорить с рыжеволосой и огнеглазой, потому что только она возвращала его из блужданий по зеркальным лабиринтам. Обязан говорить с ней. Он не мог не меняться, понимая, видя все это. Но и полюбить Клариссу тоже не мог, точно душа протестовала против этого.
- Никогда не расскажу, - улыбнулся Ричард в ответ, - и буду благодарен, если вы никому не расскажете, что надменный лорд Фицалан был беспомощен, как дитя. Голодное дитя. Хорошая охота была, Кат?
- Пф-ф! Разве то - охота? По дороге, что нашлось, а здесь-то надолго не отлучалась, потому что ну как же...
Кат второй раз смахнула непослушную прядь и нетерпеливо покосилась на дверь. Словно по сигналу, та отворилась, и в комнату, вместе с волной вкусного запаха вошла суровая дама лет тридцати. При виде подопечной, которая и не подумала отойти от кровати Ричарда, дуэнья явно едва удержалась от вздоха и, чопорно присев, опустила на столик поднос с тарелками. От супа, наполовину прикрытого для тепла фарфоровой крышкой, поднимался пряный, отдающий восточными специями пар, а рядом на вытянутом блюде были разложены куски аккуратно разделанной птицы.
- Парочка глупых фазанов. Но ничего, поправитесь - поохотимся по-настоящему, - покосившись на поджавшую губы женщину, Кат еле заметно вздохнула. - разумеется, с Карлом и подобающей свитой.
- Благодарю вас, леди Ка... Кейт, - вслед за девушкой покосившись на дуэнью, вздохнул Ричард, - за приглашение и заботу. Впрочем, не могу не признать, что в одиночной охоте есть свои прелести. А в парной - тем более. Свита зачастую лишь мешает, распугивает зверя...
Пожалуй, стоило рявкнуть на дуэнью, чтобы ушла. Говорить округлыми фразами и полунамеками Дик мог долго. Но с Кат - не хотел. Он предпочел бы рассказать о манускрипте об охоте за авторством Гастона де Фуа, который хранился в поместье, о своей любимой гончей по кличке Феба, о том, что фазан - умная и осторожная дичь, когда не в лесу, где крылья путаются и бьются о ветки, а в поле. Но, глянув на стража целомудрия леди Эдцарт, принялся за еду. Обо всем этом он скажет позже, когда рядом не будет цербера в юбке.
Но больше цербера, больше Кат, чье присутствие волновало и было приятно до... хм. Больше всех этих женщин его волновали сны. Отчего-то Дик странным образом четко осознавал, что видимое им - правда, оно было или происходит на самом деле. И сам еще не знал - радует его это или огорчает. Даже одиночество без сестры легко связывалось с этими снами, ведь возникли они сразу после... Чего? Как назвать это? После того, как осознал? Отразил? Да, пожалуй, отразил - самое верное. И выходит, что он - зеркало?

Джеймс Клайвелл


20 января 1535 г. Камбурн, Ноттингемшир.
Воскресенье
Возраст Луны 16 дней, Убывающая Луна 5 дней до Последняя четверть

Больше всего на свете Джеймс не любил объясняться с родственниками умерших. Ну вот как пояснить безутешной вдове, увидевшей перстень мужа, уехавшего в Лондон год назад, что все её надежды были напрасны? А супруг и вовсе сгинул на алтаре дьяволопоклонников? Или юноше, недавно отрастившему усы, что теперь он - глава семьи? От подобных разговоров потом долго зудели шрамы, болела голова и был мокрым оверкот, который вдовы обильно орошали слезами, отчего-то видя в Джеймсе утешителя. Утешителем он, традиционно, был плохим. Не потому что не умел - не хотел. Джеймс вообще ничего сейчас не хотел - даже домой. Виной ли тому был нависший дамокловым мечом брак, с которым он, казалось, смирился, врожденная ли склонность к путешествиям? Кто знает. Мэри, стройная, гибкая, красивая, юная, хороша была, покуда светила маяком, но издали. Джеймс отторгал, не мог принять её увлечений механизмами, порохом, ее мечты об алхимической лаборатории. Хотелось, наконец, домашнего уюта и нежности. И снова получалось, что этого не будет. Ни большие голубые глаза, ни живой ум, ни... Хайям не могли дать покоя. Попеняв себе, что снова думает о женщинах, вместо того, чтобы работать, Джеймс потрепал Белку за гриву, улыбнувшись мысли, что, пожалуй, лишь лошадь молчалива, верна и не требует нарядов, шкатулок и разговоров. По крайней мере, если Белке и не нравилась попона, то она об этом ничего не говорила.


24 января 1535 г . Хантингдон. Ноттингемшир.

Хантингдон, что расположился на берегу реки Грейт-Уз, был невелик, но красив, да и зажиточен так, как и полагалось торговому городу на пересечении торговых путей. Камень для домов сюда свозили со всего побережья, и аккуратные уютные дома, выстроившиеся по улицам, щеголяли то побелкой, то желтоватым, разных оттенков, песчаником стен, то красным кирпичом. Тычущие в небо трубами каминов терракотовые крыши, возведённые под разными углами, на разной высоте даже при равном количестве этажей, придавали Хантингдон даже какой-то залихвацкий, весёлый флёр, словно город заломил поля шляпы, не особенно заботясь о симметрии. И украсил перьями, не забывая, впрочем, и о том, что есть время для веселья - а есть и для дел серьёзных, полезных.
Встречали путника солидный каменный мост, на котором могли разъехаться два фургона, приветствовали два шпиля на башне церкви святого Иоанна. Утешала скорби похожая чем-то на крепость церковь святой Марии, торжественность квадратной башни которой нарушали только странные каменные овечки во фронтонах, похожие почему-то больше то ли на свинок, то ли вовсе, прости Господи, чертей богопротивных.
Стоило пройти чуть дальше, и радовала взгляд любителей порядка совмещённая с мэрией управа: бело-жёлтая, какая-то очень квадратная и сияющая, почти игрушечная, с инктрустациями, колоннами и арками, под кокетливо выгнутой крышей. Окружали ратушную площадь солидные, мощные особняки местных аристократов и богатых купцов.

- А я говорю вам, сэр Френсис, - голос местного констебля, говорившего твердо, но почтительно, был слышен еще за дверями управы, - не входит в мои обязанности слежка. У меня, - он потряс пачкой бумаг в воздухе, как раз в тот момент, когда Клайвелл вошел в контору, - и без того дел много.
На скрип двери повернулся и тот, кого назвали сэром Френсисом. Темноволосый и темноглазый, статный, модно одетый, он оглядел Джеймса холодно, но чуть склонил голову. С
- Роуленд Уайт, - местный констебль представился чуть настороженно, осматриваяКлайвелла рассеянным взглядом, - и сэр Френсис Гастингс, граф Хантигдон.
- Джеймс Клайвелл, констебль Бермондси, - с трудом подавил желание щелкнуть каблуками Джеймс, разглядывая графа и размышляя о том, как сообщить этому гордому аристократу новость о смерти одного из его родственников.
Граф снова глянул на Клавйелла, но уже задумчиво. И улыбнулся.
- Вот вы-то мне и нужны, констебль, - сообщил он.
За годы службы короне Джеймс отвык удивляться. Не удивился он и теперь. Причина обращения владетельного графа Хантигдона к констеблям была проста и банальна. Юная супруга его милости, прелестница Мария, совершенно опрометчиво полюбила какого-то не менее юного, но зато менее знатного, а точнее - вовсе незнатного юношу. Сей герой-любовник посещал её в дни, когда Гастингс бывал при дворе, с каждым посещением принося с собой ветку белого шиповника. Так продолжалось довольно-таки долго, пока в один прекрасный - или не очень - день граф не обнаружил неверную супругу с любовником в спальне. Застреленными из арбалета. Разумеется, схоронили их в разных могилах. Разумеется, убийцу не нашли. И вот сейчас, через месяц после похорон, тоскующий - или снова-таки не очень - граф решил во чтобы то ни стало найти и наказать. И сулил за это награду. Любую, деньгами ли, драгоценностями. Но Джеймс предпочел бы лошадью. Породистой, смирной и резвой, такой, чтобы без опаски можно было отпускать на ней Бесси. Тоска по детям нахлынула штормовой волной, резко, лишая дыхания и зрения. Даже брак представлялся уже не таким нежеланным, а Мэри - отнюдь не странной. В конце концов, с его службой, с разгуливающим на свободе братом-лекарем, видеть её он будет не так часто, чтобы надоесть. Или чтобы надоела. И Джеймс согласился.
Резонно рассудив, что юноша, столь опрометчиво навещавший графскую жену, цветы среди зимы не мог взять нигде, кроме как в оранжерее, коих в Хантигдоне было три, Джеймс направился в ближайшую. Внутри, среди царившего лета, буйства зелени и красок, точно в иной мир попал, он расспросил садовника, хмурого и неразговорчивого мужчину, поведавшего, что шиповник здесь не выращивают. Не розы, чай, такое холопство растить. Немало позабавившись термину, но не поверив на слово, Джеймс еще и сам обощел оранжерею. Шиповника, ожидаемо, не нашел, но зато обнаружил арбалет, впору наемному убийце только. Маленький, черный, на пружине, с десятком тяжелых болтов. В то, что он нужен, чтобы стрелять сонь и кроликов, Джеймс не поверил снова, но отступился, направившись ко второму цветочнику.
Тот, напротив, был приветлив и весел, и тут же попытался продать ему какой-то вычурный цветок. Скептически оглядев его и чуть не расчихавшись от терпкого запаха, Джеймс вежливо отказался и задал вопрос о шиповнике. И тут же почувствовал, как фортуна прикоснулась к плечу. Юный прелестник действительно бывал в этой оранжерее, покупал здесь белый - и только белый шиповник, как символ чистой, незапятнанной любви. В то, что юношу убили именно за платонические чувства, верилось с трудом. Если только... Если только допустить, что графиню подставили, что этот несчастный мальчик действительно вздыхал по ней - но платонически, издали, даря цветы - но ничего более. Оставалось выяснить, был ли у убиенного соперник или недоброжелатель - у графини. Ответ на это мог бы дать сам Хантигдон, но он спешно уехал. Зато камеристка покойной говорила много и охотно, стреляя глазами так, что, пожалуй, могла бы и свечу зажечь. И то, что она говорила, нравилось Джеймсу все меньше и меньше.
Графинюшка, как её любовно называла служанка, была той еще штучкой. В частые отлучки супруга она принимала у себя в спальне не только этого шиповникодарителя, но и многих, многих других. И раздавались оттуда отнюдь не мотеты и стихи, а стоны и страстные крики. В день убийства графиня и вовсе услала слуг, что означало, что ожидала она кого-то высокого.
Не любил Джеймс, чтобы его водили за нос, ох как не любил! Опрашивать все неисчислимое множество любовников графини было бесполезно - занятие на месяцы. А уж если учесть, что они наверняка будут запираться... И, казалось, зашел бы он в этом расследовании в тупик. Но, "чуйство", интуиция будто подтолкнули его выглянуть в окно спальни покойной. Там, на раскидистом дубе напротив, виднелся черный, трепещущий язычок ткани. По деревьям Джеймс не карабкался с детства, но навык этот, должно быть, не забывался, потому что к нужной ветке он взлетел споро, и, побалансировав на опасно похрустывающим сучке, дотянулся до обрывка, расшитого серебряной нитью. А дальше было совсем просто - достаточно было перерыть половину гардероба графа, чтобы найти плащ с латкой, по размеру подходящей к найденному клочку. Да и ткань, и вышивка были такими же... Но - и снова но! Обрывок плаща выглядел так, будто бы его аккуратно вырезали, и шерсть плаща была слишком прочной, чтобы порваться, зацепившись за ветку. Его снова водили по кругу, запутывали следы. Делать нечего, пришлось возвращаться к садовнику, у которого видел этот замечательно-убийственный арбалет. Нить расследования скользила меж пальцев, вырывалась из рук, выскальзывала угрем. И узнав, что арбалет достался цветочнику в дар от графской камеристки, Джеймс невероятно удивился. Расколоть девушку было уже делом легким - и не таких кололи. Не убийца из подворотни и не наемник из Доков. А людей Джеймс, как выразился Хантер, был запугивать горазд. При мысли о сержанте снова затосковалось по дому. Хантер, пожалуй, был единственным, с кем можно было говорить о работе, кто ценил и понимал методы работы Джеймса, кто не осуждал жестокость. Девочка-служанка рыдала, захлебываясь, размазывала слезы по лицу, мешала с кровью из разбитой губы. Но - говорила правду, интуиция чутко подсказывала, когда камеристка пыталась увернуться, а оплеухи направляли её на путь если не истинный, то истины.
Стрелять её научил отец-браконьер, а арбалет взяла из оружейной графа, у него было много оружия и пропажу одного Гастингс просто не заметил. Юноша, что носил шиповник, прежде был её возлюбленным, но увидев графиню... Утонченная красота аристократка вскружила ему голову, а её доступность - то, что было значительно ниже головы. Месть как мотив. Джеймс хмыкнул и только теперь заметил побелевшего от откровений девушки графа, стоящего в дверях.
Лошадь ему, все же, отдали, хотя Хантигдон и выглядел ошарашенным, да и голову держал так, будто количество рогов оттягивало шею назад и в сторону. Распрощавшись с ним, отдав серебрушку гонцу при управе, чтобы отогнал серую, почти стальную красавицу-лошадку в Бермондси, Джеймс направил Белку к воротам, когда на плечо уселся один из голубей Бесси.

"Дорогой отец, у меня чудесная новость!

Миссис Элизабет всё-таки примирилась с тем, что меня нужно учить магии, и, пусть очень нехотя, не переставая ворчать, но занялась поисками - и как удачно! Я бы никогда не подумала, что кто-нибудь подходящий отыщется прямо у нас здесь. Ведь Бермондси мал, и если бы кто-нибудь умел вот такое вот - я бы знала, правда? Или ты знал бы точно. Но бабушка, кажется, не пропускает вообще ничего из того, что происходит в городе. Во время собрания, посвященного уменьшению количества пожертвований церкви, миссис Паркинсон обмолвилась о том, что домик на окраине больше не пустует. А миссис Аддингтон добавила, что слышала о том, что молодая вдова, которая там поселилась, очень хороша с растениями - и наверняка ей помогает сам дьявол. Но потом эта вдова - её зовут Фиона - появилась на заутрене, поэтому от версии с дьяволом бабушка, пусть не сразу, но отказалась. Потом они послали на разведку миссис Мерсер, та взяла с собой миссис Олдридж, и они всё узнали. И теперь у меня есть учитель! Папа, она замечательная! Хотя и немного странная, но я думаю, если она недавно (вычеркнуто). В общем, это нормально. Знаешь, она вырастила розу на клумбе - прямо на улице! И та не мёрзнет! Миссис Фиона даже говорит, что со временем я научусь её понимать. Интересно, о чём говорят цветы? Как ты думаешь?
Всё ли у тебя хорошо?

Целую,
твоя Бесси.

P.S. давно не видела Дженни. Ты ничего о ней не знаешь?"

"Солнышко, у меня тоже чудесная новость!

В Хантигдоне мне довелось помочь в одном непростом деле милорду Гастингсу, и за это он отблагодарил лошадью. Она светло-серая, почти стальная, очень стройная, но крепкая, с длинной белой гривой и длинным хвостом. Зовут её Кеаск, и она воистину была бы похожа на русалку, будь она человеком. Её приведет тебе мистер Джонс, гонец при управе Хантигдона. Отдашь лошадку на конюшни стражи и попросишь мистера Хантера, чтобы он поговорил с конюхом. Сам я вынужден заехать еще в один городок по делам службы, а после сразу же направлюсь домой. И я рад, что вся эта свора (вычеркнуто) весь этот курятник (вычеркнуто) все эти малодостоиные сплетницы сделали хоть что-то полезное и нашли тебе учителя. Надеюсь, тебе нравятся эти занятия и вскоре ты сможешь сказать мне, о чем же говорят растения, поскольку я не имею ни малейшего понятия, моя звезда. Все ли хорошо у Артура? Не навещала ли вас Мэри? Найдешь ли ты возможность передать ей вторую записку, что принесет этот же голубь? Что касается Дженни, я опасаюсь, что она пострадала во время недавних событий в Бермондси, от рук мерзкого негодяя по прозвищу Соверен. Обратись к мистеру Хантеру и если он её отыщет, пригласи к нам в дом. Пусть поживет пока с нами, а если миссис Элизабет будет против - просто разбей одну из статуэток (вычеркнуто) просто скажи, что это мое пожелание. Но следи, чтобы наклонности Дженни к шалостям и злым проказам, к воровству мисс Хейзелнат держала в узде. У меня все хорошо, мое солнышко, моя доченька, но я невероятно скучаю по тебе, по Артуру и по нашему дому.

Обнимаю, папа"

Второе письмо он писал вдумчиво, расправляя листок на седле и стряхивая в сторону капли чернил с походного пера. Он скучал и по Мэри, отмечая, что мечтает о ней уже как о части своей семьи, своего быта. И - страшился ответа, если таковой будет. Вдруг девушка передумала, решила разорвать помолвку? Или вовсе - он ей не люб, не по душе и не по нраву?

"Мэри,
моя дорогая невеста.

Должно быть, ты не поверишь, если я скажу, что думал о тебе каждую минуту, вспоминая улыбку и голос, глаза и прядь волос, что вечно выбивается из-под шапки. В Брентвуде я нашел часовые инструменты, настолько маленькие, что удержать их смогут, пожалуй, лишь твои пальцы, и шкатулку. Музыкальную, с двумя соловьями, которые умеют крутить хвостиками и головками. Не сомневаюсь, тебе будет любопытно разобрать ее, хоть кумушки и не одобрят такой подарок к венчанию. Но, чтобы успокоить их, я купил для тебя еще и ожерелье из аквамаринов и обручальное кольцо с ними же. Сейчас я выезжаю из Хантигдона, заеду в еще один городок по соседству и, надеюсь, вскоре смогу тебя обнять. А в ближайшее воскресенье после возвращения - назвать миссис Клайвелл, если мне будет оказана эта честь.

Твой Джеймс."

Голубь вспорхнул и быстро исчез за вершинами деревьев, а Джеймс со вздохом проводил его взглядом. Если бы он мог летать, как эта птица!..

Гарольд Брайнс.


22 января 1535 г. Корстенд. Раннее утро.

Корстенд... Запах моря, рыбы и крики чаек. Хлопки парусов и окрики рыбаков. Шум прибоя, что выносил кипенные шапки пены к берегам, омывал пирсы и пляжи, охапками швырял пряно пахнущие багряные водоросли на берег, в которых путались ракушки и мелкие крабики. Добротные, деревянные дома на каменных высоких фундаментах плотно подступали к морю, радовали глаз резными ставнями и красными черепичными крышами. Везде сохли сети, колыхались на ветру серыми одеяниями, звенели поплавками. Церковь, о которой говорили моряки, были видна издали. Высоко возносился ввысь шпиль без креста, мрачно глядели на деревню провалы окон в серых, унылых стенах. Казалось, что даже здесь, в Корстенде были слышны голоса призраков. А может быть, это всего лишь пел ветер.
- Не люблю я настолько открытые места, - проворчал Вальтер, опёршись на луку. - Слишком легко нас будет заметить, при свете-то. И с суши, и с моря. С другой стороны, ночью - нежить чувствует себя куда как вольготнее. Так что помереть легче тоже.
Городок торговцу понравился - он всегда любил чувство надёжности, ухоженности. В том, что касается моря, это имело особое значение и могло стоить моряку или даже всей команде жизней. Корстенд выглядел, как город, в котором жили моряки, хорошо понимающие эту простую истину. Беспокоили Гарольда древние боги, которых упомянул любитель парусов. Если Велиал имел в виду не Реформацию, а их, то у Гарольда было на одну существенную проблему больше.
- Мне вот интересно, отчего город не выглядит заброшенным - добротные, ухоженные дома, будто и нет поблизости проклятого храма.
- Проклятье проклятью рознь, - рассудительно заметил северянин. - Может, что там живёт, наружу и не суётся, а польза ведь от него рыбакам тоже есть. Так что... не сниматься же, если в остальном место хорошее? Отстроили вон новую церковь в самой деревне, и живут себе, близко не ходят. Это мы туда вот прёмся.
- Как бы нам ещё "спасибо" не сказали, если нам таки удастся сделать что-то с призраком. - Торговец обернулся и взглянул на деревню. Была хорошо видна новая церковь, и добротные домики по кругу. - Хотя, я, конечно, предпочёл бы просто забрать плиту и свалить до заката. - Он развернулся и осмотрел храм, к которому они приближались. - Даже не так, до обеда.
- Хороший план. Как я погляжу, "спасибо" за разгром предположительно некогда святого алтаря тебя не смущает. Что же, за желание разделаться с этим побыстрее осуждать не могу. Я бы тоже разделался поскорее, только вот... каменная плита, да? Надеюсь, ты не забыл веревки и хотя бы ломик?
- Ломика нет. - Если бы всё пошло хорошо, стоило уехать даже не заезжая в город, но скорее всего ему понадобиться лекарь и не один день отдыха. "Как обычно" - вздохнул торговец. Что делать с гримуаром, когда и если он его всё-таки получит? Таскать с собой по всей Англии - не лучшая идея. Можно было бы оставить его у Амалии. Неизвестно, если так вообще можно, но лучшего варианта торговец просто не видел.
Вальтер тяжело вздохнул и повернулся в седле. Когда он выпрямился снова, в руках его был ярдовый узкий свёрток.
- Продаю. Всего лишь за фунт. Главное ведь - привезти товар туда, где на него есть спрос, верно? Ещё за фунт - моток крепкой верёвки.
Увидев ломик и верёвки, торговец улыбнулся.
- Вальтер, да у тебя талант, могу написать рекомендательное письмо в Любек. - Торговец протянул северянину монеты, как раз когда на них опустилась тень башни. Башня нависала над ними огромной надгробной плитой, которая, казалось, вот-вот обрушиться на чужаков, а потом вернётся в прежнее состояние, как ни в чём не бывало, а от них с Вальтером не останется ни следа, ни пятнышка. Гарольд сам не заметил, как улыбка исчезла с его лица.
- От письма не откажусь, - совершенно серьезно кивнул Вальтер, придерживая коня. - Вот как вернёмся, так и сразу. Что ж, дальше всё зависит от тебя. В мою оплату возня с чужими святынями не входит, уж прости. Лучше я подожду поодаль, подышу свежим воздухом. Уж больно ветер тут, на утёсе, хороший. Правильный.

С Ричем и Спектром

Внутри церковь выглядела еще более заброшенной, чем снаружи. Обломки серого камня лежали россыпями, вперемежку со стеклами витражей, с черепицей крыши, с остатками скамеек, будто нарочно попадались под ноги. В храме не было ни крестов, ни статуй, даже алтарь, бесстыдно обнаженный без покрова, был затянут серой от пыли паутиной. И у его подножия тускло светилась белизной плита. Украшенная кометами и спиралями, вписанными в спирали же, она хоть и была слегка затерта ногами прихожан, но рисунки виднелись четко, подчеркивали красоту белого с зелеными прожилками камня.
Призрака пока видно не было, Гарольд подошел ближе к плите. Кельтские символы необычно смотрелась посреди христианского хвара, на чудо христианской религии плита никак не походила. Благо у торговца был лёгкий способ проверить, он опустился на колено и аккуратно прикоснулся к холодному камню. Ничего не произошло, он с облегчением вздохнул, к боли Гарольд привыкал медленно. Он отложил верёвку, взял в обе руки до жгучей боли холодный лом и ударил в щель между плитой и полом. От плиты откололся маленький краешек. Торговец выругался - сломать плиту было бы совсем глупо и очень обидно. Он еще раз попробовал вбить ломик, в этот раз плита приподнялась, и тут же упала, потеряв ещё один краешек. Торговец скрипнул зубами, и ворча, в этот раз со всей силой налёг на несчастный ломик. Плита поддалась. Гарольд положил холодный инструмент за пояс. Поднял с пола верёвку и начал обматывать плиту. Таких габаритов он никак не ожидал, знал бы, заранее купил бы в городе телегу. Но в целом, наверное, уже можно было облегчённо вздохнуть, видимо, днём дух не появлялся. Настроение поднялось, Гарольд ожидал выбраться из храма, как минимум, с синяками и переломами. Он ещё раз проверил, чтобы всё сидело хорошо, и потащил плиту к выходу.
Воздух в церкви дрогнул горячей волной - и замер, не докатившись до Гарольда, зыбким маревом задрожал вокруг, смыкаясь в красноватый купол. Наступила тишина, плотная и звенящая, точно время остановилось, а затем на алтаре, точно по хлопку ладоней, возникла молодая женщина, чью белизну кожи и алые губы подчеркивало ярко-красное платье, не скрывающее ни высокой груди, ни тонкой талии. Длинные, черные волосы плащом укрывали ее, водопадом стекали к полу, на узком, скуластом лице сияли черные глаза, подведенные густо, отчего казались еще больше и глубже. Женщина с интересом оглядела Гарольда - и рассмеялась, звонко, весело, рассыпала хрустальными осколками этот смех по церкви.
- Зачем ты это сделал? - Спросила она с улыбкой, усаживаясь полубоком и опираясь на руку.
"Да, будь оно всё неладно!"
Торговец, лицо которого уже слегка покраснело, обречённо вздохнул, выпустив тёплое облачко пара. Ну, ещё бы всё прошло легко.
- Понравился узор, хочу в саду поставить, забор подпирать. - с лёгкой иронией. - А что, вам эта плита очень нужна?
Женщина расхохоталась еще звонче, погрозила ему пальцем и вздохнула.
- Mór-ríoghain, Badb Catha, Fhio, - глядя на Гарольда позвала она, не прекращая улыбаться, - сестры, у нас гость!
Тут же тени из углов и перекрестий окон потянулись к алтарю, завихрились, соткались в рослую, очень стройную и очень величественную женщину, закутанную в черное с головы до ног. Голову ее венчала острозубая корона, а губы, такие же алые и полные, как и у первой, были сурово поджаты. Она была прекрасна, точно самая прекрасная статуя. И казалась такой же холодной и недоступной.
"Кхм..." У Гарольда резко заболела голова. Это было уже совсем не похоже на призраков. Куда он опять залез?

- Neamhain, - голос женщины был наполнен презрения, - ты побеспокоила нас ради... вот этого?
Взгляд также не сулил ничего хорошего Гарольду.
- Разумеется, Mór-ríoghain, - безмятежно пожимая плечами, ответила ей та, что была поименована Немайн, - разве не должны мы мстить за осквернение святынь?
Судя по тону, цитировала она как раз-таки Морриган, с изрядной долей яда и сарказма.
"Немалой чести я удостоился". Видимо, это и были древние боги, против которых боролся Велиал. И Гарольд умудрился в считанные дни не то, что попасться им на глаза, а прям- таки разграбить их святилище. Жутко захотелось забиться в угол и изчезнуть.
Следующими появились сразу двое, соткавшись из лучистого алого света, прошедшего через случайно уцелевший осколок цветного стекла. Некогда витраж, вероятно, изображал ад. Или, напротив, рассвет во имя веры. Женщина медленно и величественно опустилась на пол - беззвучно, несмотря на то, что тело её облегала броня, равной которой Гарольду не доводилось видеть и на турнирах в Аугсбурге. Плавно выгибался на плечах и груди украшенный гравировками из трикселей и листьев лавра панцирь, стекая синеватой сталью к тонкой талии. Щитки плотно облегали бёдра и ноги до самых пластинчатых сапог. Наручи переходили в суставчатые перчатки, и в правой руке женщина держала пылавший тёмным пламенем полуторный фламберг. Над головой сиял нимб рыжих волос, обрамлявших суровое, хмурое лицо, в котором не было ни капли жалости. Качнулась у виска косичка со вплетёнными бусинами. Опал богатыми складками шитый золотом алый плащ.
Вторым оказался... Циркон, помолодевший лет на двадцать, лишившийся морщинок и шрама на лице и шее. Тем не менее, нахальства во взгляде светлых серых глаз он не утратил, равно, как и кошачьего наклона головы, зато обзавелся татуировками-браслетами на запястьях. На левой руке рисунок прикрывала причудливо сплетенная косичка из рыжих прядей, зато на правой можно было рассмотреть переплетение воронов и трикселей.
У Гарольда уже голова шла кругом, с тех пор, как он впервые встретил михаилитов, они никак не хотели отвязаться от него. Был ли это на самом деле магистр или просто кто-то, принявший его облик, или чей облик принял он? Как михаилиты вообще были связаны с демонами и богинями?
И последней проявилась в самом тёмном углу молодая черноволосая девушка-подросток, прячась и в тени, и под плотно запахнутым плащом. Возникла - и одарила Гарольда равнодушным взглядом тёмных глаз, после чего принялась чистить ногти неведомо откуда возникшим ножиком.
- Fuar a 'Ghaoth! - просияла улыбкой Немайн. - Ты снова с нами!
- Не совсем так, госпожа, - чуть склонился в почтительном поклоне магистр, стоявший за спиной рыжеволосой, сложив руки на груди. Он не потрудился накинуть хотя бы рубашку и стоял в серых штанах и сапогах, демонстрируя тело, точно выточенное резцом скульптора. - Точнее, совсем не так.
- Почему илот говорит в присутствии высоких, о Бадб? - Рассерженно напустилась Морриган на рыжую.
Та тяжело вздохнула, отчего панцирь претерпел некоторые интересные трансформации, словно состоял из жидкого металла.
- Так ведь хам он, о Морриган. Даже илота толком не получилось, пришлось брать в мужья.
Неужели он должен был убить магистра? Может это был какой-то демон или полубог, выглядевший как он? В это верилось охотней, чем в неожиданно помолодевшего мужа богини. Весёлая семейка, видимо, имела что обсудить и без него. Гарольд взял верёвку, захотелось протолкать плиту вперёд и посмотреть, как на неё подействует сфера. Но, понятное дело, его стёрли бы в порошок, попробуй он сейчас уйти. Оставалось только ждать и слушать, если ему и правда надо было убить любовника Бадб, ценнее информации и представить себе было нельзя.
- Я запрещаю этот брак, Бадб. Не может одна из нас взять в мужья илота, чей удел - вечно благодарить за милость и преданно служить, преклонив колени. Не может одна из нас облечься в броню, точно христианская шлюха. Это противно сути нашей и природе нашей. Снимай браслет, раб, - обратилась она уже к магистру, - иначе его снимут с рукой. И пади, когда с тобой говорит Королева.
Циркон досадливо закатил глаза, кладя руку с рыжей косицей на плечо Бадб.
- Не тебе клялся, о Морриган, не перед тобой и склонюсь, - язвительно ответил он, глядя, меж тем, на Гарольда взглядом, каким мясник смотрит на бычка перед закланием.
- Хм, - Бадб медленно, почти сладострастно провела рукой по груди, неторопливо потянулась, придав лицу задумчивое выражение. Потом сокрушённо покачала головой. - Нет, о старшая. Нахожу я, что доспех этот не противоречит моей природе, а брак - моей сути. Поэтому - не подчинюсь. Мы - и суть, и природа.
Такой раскол мог помочь ему в будущем с заданием Велиала, конечно, если Гарольд выживет. Магистр вызывал явное недовольство Морриган, может быть, в будущем она была бы не прочь устранить его руками Гарольда. Чувствовалось противостояние Морриган с Бадб и Немайн. И всё-таки, как он не думал, ситуация становилась всё хуже. Голова не прекращала болеть.

С Ричем и Спектром

- Великолепный доспех, - будто между прочим заметила Немайн, садясь на алтаре, как на троне, - но мы собрались не за тем, чтобы говорить о браке сестрицы Бадб и Тростника, который не он. Этот человек, - изящная рука простерлась в сторону Гарольда, - осквернил плиту от моего жертвенника, открыл священные останки моих жриц, хранившиеся под ней. Много лет заботилась я о людях в этих землях, указывая им путь в бурю. Много лет я берегла эту деревню, но теперь... Я обвиняю его и требую наказания!
- Таково твоё древнее право, о Немайн, - величаво кивнула Морриган, сурово оглядывая Гарольда. - Говори, смертный! Чем оправдаешь ты этот поступок?
Ситуация скатывалась к его скорой кончине - предполагаемая защитница превратилась в обвинительницу. Времени на долгие рассуждения уже не было. Торговец поклонился.
- Моё уважение, великие богини. Клянусь, я не знал, что это ваша плита, я думал, я граблю заброшенный христианский храм. Местные, насколько я слышал, считают, что на башне появляется призрак, а то, что благодаря этому маяку корабли не тонут - это счастливая случайность. А чудесные исцеления людей приписывают доброте и милости покравителя христиан. - Торговец внимательно следил за реакцией Немайн на его слова. Дело было безнадёжное - он перешел дорогу богам. Было непонятно, почему его ещё просто не прикончили. В древних обычаях Гарольд не разбирался, и только слышал истории о снятии кожи с живых людей и других языческих пытках.
Циркон едва слышно хмыкнул, мягко переступил с ноги на ногу и повел плечами, покрытыми ровным, золотистым загаром, неожиданным среди зимы.
- Призрак, - усмехнулась Немайн, неотрывно глядящая на Гарольда, - это я. Значит, ты еще и грабитель?
- Не совсем. - Уверенно ответил торговец. Видимо, нелюбовь к христианству - это не всё, что нужно было ему для спасения, но Морриган должно было понравиться.- Я посчитал, что плита стоит тут без дела, не принося людям никакой пользы, и никому толком не принадлежит. Я не крал её, а пришел открыто, белым днём.
- Думал, что грабит, но пришёл просто взять, - Бадб нахмурилась ещё больше. - Мы чувствуем здесь противоречие. Увёртки. Словно бы человек, вошедший в чужое жилище днём, и забравший самое ценное - не грабитель. Словно такие вещи могут никому не принадлежать.
- Мы думаем, этот смертный - лжец, - Немайн кокетливо глянула в сторону вздернувшего бровь магистра, но быстро отвела взгляд и снова уставилась на Гарольда. - Мы думаем, ложь должна быть наказана.
- Лжец мерзостен, - согласилась с сестрами Морриган, темнея лицом. - Что ответишь, смертный?
Торговец пожал плечами.
- А кому принадлежит плита? Богине Немайн, жителям деревни, королю, английской или римской церквям? Большинство людей, которые считают, что плита их, сделали меньше моего и даже не поработали ломом. - Он был трупом, что бы сейчас Гарольд не говорил, а, скорее, нёс - он был трупом. Все знали, что древние боги отличались жестокостью, а он оскорбил не только их покойных последователей, но и их самих. К горлу подступила тошнота. - Да и на жилище это место не особо походит, как и на место покаяния усопших. Тут царит разруха.
Циркон, должно быть, то ли озябнув, то ли устав стоять на одном месте, мягко и неслышно подошел к Бадб вплотную, чуть развернувшись к Гарольду спиной, отчего стала видна известная еще по утреннему фехтованию в Билберри татуировка - Древо Жизни, раскинувшее ветви по широким плечам, корнями уходящее к пояснице, рассеченное множеством шрамов. Почтительно наклонился к рыжеволосой богине, что-то говоря на ухо так тихо, что слышно не было. Но ответила, вопреки ожиданиям, не Бадб.
- Храмы и жертвенники, капища и священные деревья всегда остаются таковыми, даже если от них остались лишь камни и щепки, - торжественно произнесла Морриган, складывая руки на груди, - это неизменно. Так было и так будет. Сестры, какое наказание мы положим этому смертному? Хочешь ли ты еще что-то сказать, нареченный Гарольдом?
Казалось, у него сейчас взорвётся голова, но перед этим его хорошенько стошнит прямо на пол. Зря он продал душу - повремени, Гарольд пару недель, сейчас была бы хотя бы призрачная надежда попасть не в да. Стало очень обидно и горько.
- Странно, что вас не оскорбило строительство целого христианского храма, какое-то избирательное у вас правосудие - наказываете, кого можете. - Никаких шансов. - Но это я так, в целом - нет.
Немайн вспыхнула тёмным пламенем, платье исчезло, обнажив небольшую, но крепкую и приятно округлую грудь, вокруг ног забилась темно-зеленая юбка, разметались, встали дыбом длинные волосы.
- Храм построили вокруг нашей плиты, - голосом, в котором слились голоса всех богинь, громко, сказала она, протягивая руку подлетающему ворону, - христиане не тревожили останки наших жриц, не ломали плиту, что приплыла с нами из-за моря! Вот тебе первый гейс, нареченный Гарольдом: не обидь ворона трижды!
- А когда здесь стоял храм, вы ходили к христианскому владыке в гости, чтобы посмотреть на свою плиту? - Окончательно потеряв страх, поинтересовался торговец.
- Вот тебе второй гейс, нареченный Гарольдом, - величаво и степенно проговорила Морриган, не обращая внимания на его выпад, - не ешь мяса, которое не сам убил.
Торговец вздохнул, отряхнул штаны и сел на плиту. Видимо, богини решили повеселиться, перед тем, как его убивать.
Фи, взмахнув полами плаща, перепорхнула ближе, потеряв по дороге нож, и уставилась на Гарольда снизу-вверх непроницаемыми чёрными глазами. Её голос звучал тихо и на удивление мелодично, но слышался в нём звон цепей, звучал диссонансами хаос, словно стояло за этим бледным лицом больше одной богини - и больше четырёх тоже. Фи протянула ему сложенные лодочкой руки, в которых плескалась тёмная маслянистая жидкость, и с ухмылкой развела ладони. Влага проливалась на плиты пола неторопливо, пытаясь уцепиться за пальцы.
- Не испей хмельного из рук девы. Вот третий гейс тебе, смертный, наречённый Гарольдом, приобретший, потерявший, отказавшийся и потерянный.
"Симпатичная девочка, даром, что меня проклинает". Но это значило, что у него была надежда, проклятье - это далеко не смерть. И пока запреты казались вполне терпимыми, он смог бы с этим жить.

Девушка, видимо, особо любила говорить загадками, что было нехорошо, учитывая, что за нарушение непонятых запретов, тоже полагалось наказание. Надежда забилась в груди, даже тошнота немного отступила.
- Виновен ты перед лицом нашим в настоящем, не имеешь прошлого, творишь будущее, - тяжело уронила закованная в броню Бадб, не трогаясь с места. Лишь опёрлась на рукоять фламберга руками. Меч при этом странным образом начал походить на опутанный тёмным огнём крест. Языки пламени лизали ей руки, поднимаясь с лезвия, но богиня даже не морщилась. - Посему быть четвёртому гейсу. Не омочи ног в соленой воде, наречённый Гарольдом, - она неожиданно усмехнулась, - ибо соль - вредна.
Торговец открыл рот от удивления, но тут же вернул совершенно спокойное и даже скучающее выражение лица. Море, забрать у него море - единственное, что он умел и, наверное, даже любил. Да, боялся и любил. Хорошо, что это сука любила помолодевшего магистра, хорошо, что Гарольду надо было его прикончить, даже не прикончить, а отправить в ад. У него не было причин вредить лично ему, но забрать у него море! Жалко Гарольд не мог убить её, не мог утопить, расцарапав ей лицо о каменистое дно. Приступ гнева подступил тошнотой к горлу, и Гарольд с огромным трудом его подавил. Мало, что могло его задеть, но море - солёные брызги, чайки, бриз! Откуда она узнала? Что он ей нашептал, этот гад?
- Всё? Я свободен? - Последняя фраза отдавала лёгким раздражением.
Фи весело рассмеялась на два голоса и отпрыгнула, крутанувшись в пируэте. Сейчас она больше всего напоминала небольшую остролицую ворону, распахнувшую крылья. Казалось, с полы плаща срываются перья и, не долетев до пола, тают в холодном воздухе.
- Ха! Он говорит о свободе! Оно! Нам!
Немайн расхохоталась следом, заворачиваясь в темное пламя, точно в саван, сжимаясь и уменьшаясь. Смех, издевательский, злобный еще звенел под куполом, когда на алтарь уселась крупный иссиня-черный ворон. Морриган сурово кивнула и состарилась. Роскошная мантия и корона будто растворились в воздухе, черные косы побелели, а лицо покрылось морщинами. Из церкви, не обращая внимания на купол, вышла старуха-нищенка, грязная и оборванная.
Приступ ярости сменился осознанием бессилия. Именно за высокомерие он и не любил сильных, за бессилие и невозможность ответить за себя. А ведь, он ещё легко отделался, и раз уж так хотел ходить по морю, то не должен был лезть в святилище. Но Бадб, надо же было ей постараться и найти запрет, который бы его по-настоящему задел! И ведь даже святилище было не её. То есть, именно ей он ведь ничего не сделал!
Бадб же вытащила острие фламберга из камня, закинула лезвие на плечо и шагнула к Гарольду, расплываясь в радостной, широкой улыбке, полной предвкушения.
- Хочешь меня убить? Я вижу, у тебя на поясе висит клинок. Паршивый, краденый у чужих мёртвецов, но всё же. Или он - только для того, чтобы пугать крестьян? Давай, ты против сути, содержания меча. Покажи, что ты его понимаешь, что танцуешь ветром, что вращаешься, как частички железа в земле - вместе с миром, что пляшешь, как огонь, что переливаешься, как вода! Такого развлечения у нас не было уже больше... очень давно. Ну, как? Хочешь убить? Убьёшь? Уйдёшь? Сбежишь с плитой на горбу? Ну же!
Вот ещё одна, одарённая силой и кичащаяся ей. Ведь Бадб - то знала, что для него это верная смерть. Так чего она добивалась? Если уж так захотела его изрубить, зачем устроила эту нелепую сценку? Может быть пыталась создать видимость законности, дуэли и смерти на дуэли? Хорошо быть сильным, иметь возможность играть в такие игры, плохо быть слабым и знать, что прими ты вызов - и тебе не прожить ещё и мгновения.
Циркон покачал головой и вздохнул.
- Mo leannan, mo mhaighstir,* не пачкай меч. Позволь мне.

С Ричем и Спектром

С места он двигаться не спешил, лишь положил руку на рукоять меча и склонил голову по-кошачьи, но почтительно.
- Нет, пожалуй, нет. - Гарольд смотрел богине прямо в глаза. - Я возьму плиту и благополучно получу то, что хочу получить, пусть и ценой гейсов. Может, когда-то, но не сегодня.
- Не сегодня... - протянула Бадб, и оглянулась на магистра, подняв бровь. - Не хочет. Но при этом мне чудится здесь вызов. Странное сочетание. По-моему, я такого и не видела. Или забыла. Иногда приходится забывать вещи. Но эта наглость, за которую он уже получил отметину... mo gràdh,** ты прав про меч, хоть огонь и очищает. И, всё же, отметины - мало?
Циркон легко, изящно, точно танцор, прошел к ней и, не раздумывая, обнял сзади за талию, притягивая к себе, но и чуть отстраняя от Гарольда.
- Позволь мне, mo dhànachd***, - проговорил он, целуя богиню в висок, там, где раскачивалась косичка с бусинами, - позволь смыть твою обиду кровью. Пусть назовет поединщика, заступника. Брайнс, - теперь магистр смотрел на Гарольда, спокойно и с прищуром. И говорил мерно, успокаивающе. - Барсук с тобой?
Гарольд не совсем понял, неужели Циркон предлагал бескровный выход. Попроси Гарольд выступить вместо него Вальтера, магистр был бы не обязан кромсать того на куски, северянин-то никого не оскорблял, ему-то не запрещали выходить в море. Зачем это было Циркону? В любом случае, просто так отпускать его не собирались, стоило хотя бы попробовать.
- Насколько я понимаю, я имею право выставить вместо себя чемпиона, ввиду того, что я торговец, а не воин? - Гарольд уже почти привык к постоянной головной боли, не покидающей его ни на секунду с начала всей этой бессмыслицы.
- Верно, - любезно согласился магистр, бережно поправляя рыжую прядь, выбившуюся из косички богини, - можешь поставить кого-то вместо себя, можешь сам.
Он вообще выглядел мирным, даже - умиротворенным, этот михаилит, будто говорил не о возможном кровопролитии, а успокаивал и свою госпожу, и Гарольда. Точно примирял.
- В таком случае, я бы хотел узнать, согласится ли Вальтер занять моё место.
Один из воронов, что восседал над куполом, на проломленной крыше церкви, сорвался с места, повинуясь взмаху руки магистра, и с громким граем улетел.
- Его сейчас пригласят, - не меняя тона, сообщил Циркон и оторвался от своей рыжей богини, - прости, mo chridhe****.
Он почти вплотную подошел к Гарольду, обдав запахом чистого тела и хвои. Сложил ладони чашей, которая немедленно начала наполняться водой. И - резко развел их, отчего перед торговцем на время возникла водяная преграда. Которая, впрочем, оказалась еще и зеркалом, пусть и весьма посредственным. Капельки воды блестели и отражали, чуть искажали реальность, но рассмотреть черную татуировку - ворона, расправившего крылья - на виске, где начинался шрам от яда змеи, было можно.
- Видишь? - Мягко поинтересовался магистр, странным, ломаным движением руки обращая это зеркало в туман, который тут же начал расползаться по церкви. - Первый гейс нарушен. Госпожа носит имя Вороны Битв.
В голосе его слышалось сочувствие. Он оглянулся на богиню и вернулся к ней, снова заключая в объятия.
Гарольду стало грустно, не из-за какой-то татуировки, а из-за магистра. Он не мог понять, чего тот хотел добиться. Выходило, что просто спасти торговцу жизнь. А Гарольду надо было убить этого человека. Конечно, будь Циркон гадом, было бы намного проще. Гарольд провёл по чёрному ворону указательным и средним пальцами. А выходило, что гадом был сам Гарольд.
Вальтера долго ждать не пришлось. Северянин вошёл в церковь спокойно, словно не было в руинах, красноватом куполе и собравшейся компании - включая женщину в тяжёлых доспехах - ничего особенного. Словно еженедельно видел вывороченные из-под алтарей резные плиты. Словно не позвала его чёрная птица. И словно с магистром они встречались по десять раз на дню. Пройдя под купол, он поклонился Бадб, кивнул Циркону и вопросительно глянул на Гарольда, сунув большие пальцы рук за пояс.
Гарольд попытался припомнить, видел ли он хоть раз, чтобы северянин искренне удивился. Может быть, когда узнал, что он продал душу? Создавалось впечатление, что Вальтер три раза был в аду, а на четвёртый ему стало скучно. Интересно, мог ли северянин посчитать эту ситуацию поводом к выполнению своих обещанний? Вряд ли. Вряд ли, сейчас-то ему не грозил арест, да и происходило всё в рамках каких-то пусть и непонятных Гарольду, но законов. Надо было признать, что богиня ещё ни разу не переступила законы своей культуры, будто ей было перед кем отвечать.

- Вальтер, так случилось, что меня вызвали на дуэль. И я хочу просить тебя выступить моим чемпионом. Бой, если я верно понимаю древние традиции, будет идти до первой крови.
- До первой крови... Хм, - Вальтер раздумчиво покивал и перевёл взгляд на магистра. - Мастер Циркон, так ведь, может, если обида невелика, сойдёмся на вире? Признаться, трудно поверить мне, что мог мой приятель всерьёз, в здравом рассудке оскорбить такую величественную госпожу - или вас. Не ведомо мне, как принято здесь, но на севере, - он с удовольствием вздохнул и переступил с ноги на ногу. Ещё и покачался для устойчивости, словно готовясь к долгому, солидному стоянию, - за обиду не обязательно платят кровью. Золото тоже цену имеет. Или что иное.
Гарольд сдержал вздох. Сам чёрт мог сломать себе ноги об эти языческие обычаи. Из ценного у него был, пожалуй, только атам. Но он и так был слишком многим обязан Вальтеру, чтобы просить того иди на дуэль против магистра, который, к тому же больше походил сейчас на полубога. А вот если бы Вальтер решил бы вдруг отказаться, то-то бы веселье началось, когда защитнику Бадб пришлось бы изрубить Гарольда в мясо.
Циркон, с явной неохотой оторвавшийся от своей рыжей богини, подошел к Вальтеру и поклонился. Низко, с уважением, но не теряя достоинства. И - заговорил, раскатывая в речи "р-р", как это делали шотландцы, гортанно произнося слова:
- Госпожу мою и супругу, - последнее слово прозвучало с гордостью, - ваш приятель, всерьез, в здравом рассудке, оскорбил словом, мыслью и делом. Госпожа моя и супруга, Бадб, Дух Войны и Ворона Битв, пожелала, чтобы оскорбление было смыто не водой, но первой кровью. Право, не знаю, какую виру согласится принять богиня, мастер Барсук. И что ей может предложить нареченный Гарольдом.
Странные обычаи, которые уже порядком надоели Гарольду. То они величественно ждут поклонов, то сами кланяются. Хотя, скорее всего, в их, да и не только в их понимании, это действительно выглядело, как хамство. Другой вопрос, как он сам должен был относиться к чужим богам, которые как будто забыли, что их время ушло. Что христиане уже сотни лет воюют между собой, споря, как правильно называть подсвечник в храме. Он достал из-за пазухи атам.
- Пожалуй, ничего ценнее него у меня нет, а, может быть, никогда и не было. - То-то будет веселье, если кинжал завтра окажется у него на поясе. Не должен, конечно, потому что Бадб всё-таки богиня, да и отдавал он его сам. - Я, конечно, совсем не уверен, посчитает ли богиня этот атам достаточной компенсацией.
И всё же, второй ворон смотрелся бы неплохо. Надо было позже расспросить Вальтера о последствиях этих проклятий.
При виде затупленного клинка Бадб, которая до того скучающе зевала, даже не пытаясь этого скрывать, чуть оживилась и подошла ближе. Атам она разглядывала с нескрываемым удовольствием, даже потыкала пальцем - не беря, впрочем, колдовской инструмент в руку.
- Да-а, вещь, действительно ценная, но не моя. Чего же я хочу, чего хочу, если уж мне отказывают в толике крови, - она капризно выпятила губы и задумалась, постукивая носком латного сапога по полу, потом просияла. - Хочу бычка и корову из стада, что породил Финнбеннах! Да! Наконец-то. Чтобы мне их отдали.
"Это, что грек какой-то? Казалось бы, должен быть какой-нибудь пикт, шотландец или ирландец". В любом случае, это было лучшим выходом, чем рисковать здоровьем Вальтера и очень рисковать своей жизнью. Кроме того, так у него был бы шанс обсудить снятие гейса - пока самого болезненного из всех.
- Не могли бы вы поподробней рассказать об этом стаде?
Циркон, наблюдавший за богиней с умиленно-позабавленным лицом, услышав вопрос Гарольда, улыбнулся по-мальчишечьи открыто, белозубо.
- Ну, - задумчиво протянул он серьезным голосом, - я не фермер, конечно. Но кое-чему отец учил и меня, попробую рассказать, подробности-то. Так вот, эти коровы дают за сутки сто десять пинт молока, очень жирного, пригодного и для изготовления масла без особых затрат, и для пахты. Они крупные и рослые, сгодятся как в еду, так и ходить в плуге и даже в телеге. А быки очень плодовиты и передают эти качества потомству от любой коровы. Масти, кажется, обычной - пестрые. Само стадо же большое...
Видимо, кровопролитие было, действительно, противно Циркону. И походило на то, что магистр и правда любил богиню. Или притворялся, так, как сам Гарольд никогда бы не смог. "Бывает же". Он вернулся к проблеме. Вопрос заключался в том, что Гарольд ни разу в жизни не видел ничего похожего на этих коров. Впрочем, за этот месяц он многое, очень многое увидел впервые.
- И где его можно найти? - Обратился он к мужчине. Это было очень важно, учитывая, что он не мог ходить по морю. Если стадо было не в Британии, то это была ловушка, простейшая из ловушек.
- Там же, где и шесть веков назад, - пожал плечами Циркон, - в Коннахте, в долине недалеко от Голуэя. Только бери сразу шесть, путь из Ирландии долгий, дороги неспокойны. Больше приведешь - не страшно, а вот меньше...

С Ричем и Спектром

"Чудесно, а то, что мне пять минут назад запретили ходить по морю - это, видимо, мелочи". Даже если ввиду действительно имелось только не мочить ног в солёной воде, это всё равно было почти самоубийство. Можно было, конечно, найти корабль побольше, и всё же, выходить в море, боясь солёной воды... А тащить краденых коров из Ирландии в Эссекс, так вообще чудное занятие.
- Могу ли я привести их к капищу богини, ведь любое капище - место силы и власти его покровительницы?
- Госпожа желает получить коров именно здесь, - сокрушенно развел руками магистр, - именно перед этим местом, где была плита.
"Создаётся впечатление, что госпожа, не столько хочет коров, сколько хочет, чтобы я провалился или нарушил её же гейс". Он мог украсть коров, ну или договориться, что, конечно, вряд ли. Единственным разумным путём было привезти их кораблём, но для этого нужны были огромные деньги, а зная Англию - и куча поддельных бумаг. Возможно, но жутко опасно и трудно.
- Расстояния выходят немалые, тем более для обычного торговца. Я могу просить о существенной отсрочке?
- Госпожа желает получить коров за день до Самайна.
Магистр переступил с ноги на ногу и зябко повел плечами, нахмурившись своим мыслям. Но, взглянув на богиню, снова улыбнулся, уже ей - и ласково.
"Забавное совпадение в сроках". Видимо, Циркону тоже надоело торчать чёрт знает где.
- Немалый срок, и всё же, может госпожа смилостивится, и позволит передать коров, в одном из мест её силы? Животные будут здоровей, если им не придётся преодолевать такое огромное расстояние, да и я смогу быстрее выполнить свои обязательства.
- Госпожа смилостивится, - со смешком согласился магистр, - ибо flùr lag Magaidh*****...То есть, коровы, конечно же, нужны здоровыми, ты прав. Передашь их, отогнав к озеру Лох-Корриб.
- Спасибо. - Теперь, хотя бы не надо было вести героическую борьбу с английской бюрократией. Хотя, до озера должно быть путь тоже был неблизкий, особенно с огромными ворованными коровами. Он не без отчаянья представил, как всё это будет выглядеть.
- Ещё хотелось бы узнать, какое наказание милостивая богиня определила за нарушение гейса? Ведь, если это смерть, путешествие в Ирландию становится суицидальной затеей, и я даже близко не успею добраться до коров.
Циркон вздохнул, зачем-то потер шею и с сожалением покосился на алтарь, где перетаптывалась ворона-Немайн. Но садиться не стал, лишь снова вздохнул, прежде чем ответить.
- За нарушение гейсов полагается смерть, Брайнс. В Самайн, когда развязываются узлы, связывающие дороги жизни. Но и с гейсами можно жить, если не нарушать. Или найти способ снять. Если Морриган, Великая Королева, не захочет забрать тебя в Туат де Дананн рабом, то тебе снимут кожу, заживо. А еще живое тело замуруют в расщелине священного дуба, на котором твоя шкура и будет сохнуть.
"Радужно". В целом, этого он и ожидал от древних богинь. Особо замечательными становились туманные формулировки, про воронов и дев с водой.
- Я понимаю, что и так много выпросил, но можно ли отложить действие гейса на время моего путешествия в Ирландию, ведь мало будет толку умри я, не успев даже отплыть из Лондона? Пожалуйста, позвольте мне выполнить это обязательство, а потом уже запирайте в Британии.
И ведь, именно Бадб постаралась и выдумала самый болезненный для него запрет. Не поленилась же! Учитывая, что Циркон, по сути, спас Гарольду жизнь, слабо верилось, что идея принадлежала ему.
- Это невозможно, Гарольд, - устало ответил магистр, - таковы правила. Им подчиняются даже боги. Ищи того, кто подскажет, как снять гейсы.
Немайн весело раскаркалась, взмыла в воздух, пронзая купол, рассыпавшийся яркими, красными искрами.
Очевидно, имелось ввиду, что он в прямом смысле не мог опускать ноги в солёную воду. Иначе это была глупость и почти обман.
- Ищи светоч, - насмешливо каркнула Фи, заворачиваясь в плащ и взлетая к зияющему провалом окну. - Брайнс!
Гарольд взглянул на девочку. "Эх, одна формулировка точнее другой". И всё же, Фи хотя бы не требовала за это клятвы или глаза. Гарольд вздохнул и достаточно искренне процедил:
- Спасибо.
Бадб и Циркон исчезли одновременно, пока он выговаривал это короткое слово. С ними сгинул и красный купол, преграждавший выход.

Наступила пищащая в ушах тишина, Гарольд секунду смотрел в никуда, потом вздрогнул. Надо было побыстрее выбираться из храма, да и из местности тоже. Жители могли по-разному отреагировать на произошедшее. Он заходил по храму в поисках чего-нибудь ценного. Азиатка упоминала "мелочь", а ему не хотелось давать никакого повода для расторжения договора - ни треснувшей плиты, ни ненайденной мелочи. В нише под алтарём нашлись чёрного янтаря чётки и потир, на вид, достаточно дорогие, особенно выполненный из золота и украшенный драгоценными камнями потир. В колонах торговец заметил несколько белых с зелёными прожилками камней. Камни, что интересно, были украшены трикселями. Становилось действительно интересно, кто строил этот христианский храм? Убрав, что за пазуху, что в дешевую, купленную по дороге сумку, Гарольд потащил плиту к выходу.
Вальтер, который всё это время бродил вокруг, разглядывая обломки, но ничего не касаясь, только хмыкнул - но помощи не предложил. Даже не распрямил сложенных за спиной рук. На Гарольда, впрочем, он посматривал без раздражения или осуждения, скорее, с любопытством.

Вытащив тяжелую плиту на улицу, Гарольд уселся на ледяные ступени храма. От его вздоха лениво поплыло бесформенное серое облачко пара, оно на секунду закрыло, красное, поднимающееся над морем, солнце и растворилось. Гарольд ещё несколько мгновений смотрел туда, где растаяло облако, затем опустил взгляд на удивительно спокойное море. Над ним солнце всё бодрее прожигало полотно неба, разгоняя в стороны рваные облака. Недавняя наигранная бодрость уступила место искреннему бессилию. Он уже едва понимал в какую сторону его несёт, как так вышло, и что будет дальше. Будущее - непростое, не сулило ничего хорошего, всё было так плохо, что просто не верилось. Ему даже нельзя было позволить себе умереть. Было ощущение, что всегда до этого был какой-то выход, какая-то надежда. Несмотря на всё, надежда на избавление после смерти... Сейчас не было даже её. Он просто не мог сдаться.
Сколько всего - демон, богини, магистр. Его жизнью, как игрушкой играл человек, которого Гарольд должен был убить. И самое безумное, в итоге Циркон спас его. Он сам был слишком слабым человеком для всего этого, слишком мало умел. Хотя другого Гарольд и не заслуживал. Захотел рискнуть жизнью Вальтера. А если ему просто показалось, что магистр намекал на этот выход, а если бы во время боя что-то пошло не так? Его так возмущало, что кто-то играет его жизнью, а ведь, как же мало он думал о чужих жизнях! А хуже всего было с Цирконом. Зачем тот его спас? Он уже смирился с тем, что никакой причины, кроме милосердия быть не могло. И этого человека он хочет убить? Зачем? За какие-то блестящие фокусы? За возможность самоутвердиться? Гарольд закрыл лицо холодными руками. А ведь, если у него хватило бы сил, хватило бы воли, сколько ещё надо было бы убить. Ну глупо же было предположить, что демон захочет в жертву какого-то ублюдка.
Торговец поднялся и заскрипел к склону. Он всегда оправдывал свою нелюбовь к сильным их высокомерием, двуличием. Но Циркон... Гарольд не увидел в нём ничего из этого. А даже и если бы увидел, какое он имел право отнимать его жизнь? Да, мир суровое место, но всегда надо знать, зачем и что ты делаешь. Когда он убивал до этого, он спасал себе жизнь или обеспечивал пропитание, без которого мог и умереть. А сейчас, что он хотел сейчас? Это же просто глупо! Он остановился, далеко внизу под ногами море игриво ощупывало песчаный берег. А может быть, там вообще ничего не было, после смерти? И всё, совсем всё было враньём. Гарольд ещё раз вздохнул, вытащил из-за пазухи договор, развернул его и ещё раз вчитался. Там не было ничего нового.
Нахлынула вязкая апатия, стало лень даже разворачиваться и идти обратно к ступенькам, лень даже сделать шаг вперёд. И почему именно сейчас столько людей были к нему добры? Известно почему, потому что без их помощи он бы умер. Гарольд улыбнулся. И, возможно, не хотел бы сейчас зарезать кого-то из них. Ну, а какой у него сейчас был выбор? Он либо находил силы и шел дальше, либо сдавался и обрекал себя на вечные муки, а о таком решении невозможно не пожалеть. Он знал, что невозможно. А почему ему вообще не было всё равно, кого и как убивать, с чего такая сентиментальность в последнее время? Ну, а что могло быть хуже, чем убить невинного и беззащитного человека? Если это и была война, в которой он выступал простым наёмником, то он всё-таки выбрал не ту сторону. Просто потому, что для такого задания Гарольд не подходил, может когда-то в юности, когда чужая жизнь не стоила ничего, но не сейчас.
Торговец пошел обратно к плите. Времени на эти терзания у него не было, он знал, что сейчас надо двигаться. Знал, что ничего хуже, чем поражение для него не было. Он мог долго страдать морально, но ад, наверняка, попасть в ад... Надо было всё закончить, вернуть себе душу и всё исправить, тем более у него ещё было время подумать, потому что сейчас надо было вернуть плиту, потом отправиться за быками. Что бы он не решил, эти две вещи всё равно надо было сделать, и сделать их надо было быстро.

-----------------------------------------------------------------------------------
* моя возлюбленная и госпожа
** любимый
*** моя судьба
**** сердце мое
*****нежный цветок Мэгги

С Ричем и Спектром

Море, шумливая и непокорная стихия, вечный страж Англии, пело у подножия утеса. Непредсказуемое, всегда особенное и неповторимое, оно казалось сейчас тихим и ласковым, беззаботным. А вот толпа, собравшаяся на склоне, беззаботной отнюдь не была. Да и встретили люди Гарольда не пением, но тяжелым, нехорошим молчанием, злыми взглядами и вилами. Дюжие рыбаки с суровыми, обветренными лицами, одетые добротно и тепло, рассматривали Гарольда так, как, должно быть, глядели на улов - оценивающе, серьезно, будто прикидывая, как будут разделывать такую крупную рыбу. Из-за их спин высовывались женские личики, по большей части замотанные в пуховые платки по самые горящие любопытством глаза. И чуть поодаль нетерпеливо приплясывали ребятишки, молчавшие тоже.
Захотелось заорать. Только он чудом умудрился дважды спастись - в первый раз, от кары за плиту, второй раз, от смертельной дуэли. И тут опять. Как же всё надоело. А эти наглые рожи, смотрят на него, как будто всё знают, как будто имеют право вот так вот смотреть. На секунду показалось, что резкий приступ острой боли в голове, перейдёт в судорогу. Стоило попробовать напугать местных, намекнуть, что его прислали опасные люди.
- По какому поводу сбор, уважаемые? - достаточно громко поинтересовался Гарольд, делая ироничный акцент на последнем слове. "Спокойней, спокойней, ты хамишь. Ты воруешь у них святыню, они имеют право злиться".
Вместо ответа в него полетели комья смерзшейся земли, а толпа загомонила:
- Вор!
- ... еще и издевается!
- Вешать! Без суда!
Краем глаза Гарольд заметил, как Вальтер, предусмотрительно уведший коня в сторону ещё пока он говорил, спокойно достал из сумки лист бумаги, карандаш и начал что-то размашисто рисовать.
Гарольд отвёл лошадь назад, голова у него болела и без шишек. Всё было ещё хуже чем ему показалось сначала. Жалко он не мог читать мысли Вальтера, это было бы полезно и в стычке со змеем, и особенно сейчас. Оставалось только гадать, что хочет делать северянин, и не рисует ли Вальтер пейзажи от скуки, а сейчас надо было говорить хоть что-то. Выдать себя за посланника, кого-то сильного, очевидно не вышло. Видимо, одеждой не вышел.
- Люди, успокойтесь, да шучу я. - Он спешился, - ну стал бы нормальный человек воровать плиту посреди бела дня? - Гарольд судорожно искал способы себя оправдать голова разве что не скрипела.
Рыбаки честно изобразили на лице размышления, а затем из толпы вывинтился рослый, лысый мужчина, с округлым лицом и острой бородкой, с хитрым прищуром и чуть глуповатой улыбкой.
- Разве нормальный человек будет на лице ворона носить? - Поинтересовался он спокойно, упирая руки в бок. - Как есть приспешник дьявольский, а плиту нашу для дел своих темных тянешь.
Гарольду всё жутко надоело, захотелось вернуться в дом Амалии и пролежать в постели ещё хотя бы три дня. Зачем он так рано уехал?
- Ворон - это наказание древних и злых сил, за то, что я забрал плиту. Ещё утром у меня его не было. И не думайте упрекать меня. - "Надо, Гарольд, надо." - Что Бог наказал. - От боли зазвенело в ушах, даже снег перестал белить глаза. - Бог в этом месте уже давно не обитает, с тех пор, как храм рухнул и его никто не восстановил. И если случались с вами какие чудеса и блага, то, то всё взамен на бессмертную душу и за несчастья в будущем. - Людей совсем без бед не бывало. Гарольд следил за реакцией толпы, если Вальтеру пришло на ум что-то стоящее, то ему следовало поспешить.
- Ага, - еще больше прищурился рыбак, - значит, в заботе о наших душах, ты эту плиту и украл? Ты, мил-человек, видать, и не христианин вовсе. Бог - он везде. "Ибо где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них", - слыхал такое? А ежели мы все сейчас перекрестимся тут, не испепелишься ли ты? Или псалом хором споем? Ибо не могут злые силы заклеймить истинно верующего, так, люди?

Вальтер, не переставая рисовать, еле слышно хмыкнул, но его смешок перекрыл одобрительный гул селян.
Гарольду захотелось сломать мужчине нос, не убить его, конечно, но хорошенько вмазать.
О, нет, он не отдаст эту грёбанную плиту. Плиту из-за которой он не мог ходить по морю, нормально есть мясо, и чёрт знает, что ещё делать.
- Вы, добрый человек, думайте, что говорите и в чём кого обвиняете. Вы, я посмотрю, больше христианин, чем я, а восстановлением храма никак не озаботились, и камешка не поставили. И не обвиняйте меня, что я что-то оттуда вынес, ибо бесовские знаки на плите, не видите вы, что ли? Как есть, давно ушедших древних богов символы! Или,может, вы им втайне кланяться ходите, а добрый человек? Ибо с чего бы христианину туда ходить, раз новая церковь в городе стоит? - Переспорить христианина было невозможно, было возможно сломать христианину нос, но не когда христиан пятнадцать.
- Ага, - снова повторил рыбак и покачался на ногах, вставая устойчивее, - а почём ты знаешь, что символы бесовские? Да еще и древних богов? Нешто сам им поклоняешься? А что храм не восстанавливали, так то дело не твое, а епископское. Ты зубы-то нам тут не заговаривай, возвращай плиту, откуда взял.
"Какие же они конченные! Этих гадов невозможно переспорить, они слышат то, что хотят услышать! Ну разве ты не понимаешь, что, если сейчас начнётся драка, то не только я лишусь жизни? И вот одна или даже две из этих, с интересом и улыбками, глядящих на представления женщин, станут вдовами, а их дети сиротами". Гарольд подавил мелкую дрожь в руках.
Мужчины угрожающе заворчали, в толпе мелькнули гарпуны и багры, а женщины восторженно пискнули, предвкушая развлечение.
Вальтер, закончив с рисунками, сложил их тонкой стопкой и улыбнулся - Гарольду.
- Мученическая смерть, друг мой, дело хорошее. Сразу в рай. А проклятье аккурат на них и перейдёт. Так оно всегда и бывает. Ибо кто же Каина тронет...
Надо было что-то придумать, иначе смерть и ад.
- Ладно. Только, я боюсь проклятья. - Он слегка повысил голос. - Мужики, кто хочет за хорошую плату затащить плиту обратно в храм? Дела тут на пять минут, а как сказал мистер, доброму христианину бояться проклятья незачем.
- А когда выламывал - не боялся? - Осведомился рыбак, задумчиво поигрывая топориком, что держал в руках. - Сам ломал - сам и тащи. И сам на место ее того, вставляй. Во искупление, значит. Может и отпустим тогда.
- Да чего ты с ним беседуешь, Вегейр? - не выдержал рослый, с каштановыми волосами до плеч мужчина, одетый лишь в штаны да яркую, пеструю рубаху, сшитую из лоскутов, подкидывая в воздух чекан и тут же ловя его. - Айда морду чистить, люди!
Но нападать, меж тем, рыбаки не поспешили, а лишь рассредоточились по холму, намереваясь захватить Гарольда и Вальтера в кольцо.
Северянин выругался сквозь зубы, причём помянув не аборигенов, а почему-то каких-то торговцев, и махнул рукой, веером рассыпая рисунки. Листы бумаги с рядами странных знаков, походивших то на улыбку, то на домик, то вообще непонятно, на что, вели себя странно. Ветер, казалось, на них не действует вовсе, как и притяжение земли. Четыре листка застыли у самой земли, развернувшись к рыбакам, и воздух между ними пошёл лёгкой рябью.
- Щит, - тихо буркнул Вальтер, разминая руку, словно она занемела. - На какое-то время хватит. Потом попробуем разогнать.
Гарольд вздохнул. Всё опять, уже в который раз, шло через известное место. Когда-нибудь он станет отшельником, где-нибудь в горах в маленькой избушке с крышей из мха, ароматными настойками, чистой речушкой неподалёку.
"Ну хоть что-то?" Захотелось вытащить меч и замахать им, как безумец.

С Ричем и Спектром

- Позовите местного священника, ибо "Кто верует, что будет Суд, тот не судит ни одного человека, но себя паче блюдет и охраняет даже от, малого и неважного худа". И не вам быть судьями чужих падений, есть на них судья праведный.
Оставалось только надеяться, что Божий суд обойдётся без крови. Гарольду как будто вылили ведро кипятка на голову, так, что он скрипнул зубами, но боль моментально исчезла.
Рыбаки, завидев щит Вальтера, остановились, но удивления не высказали, лишь разглядывали его скептически, больше уделяя внимания письменам.
- Как есть - бесовщина, - пришел к выводу один из них, - эвон, чего понакалякано, как дьявол когтем писал.
- Остановитесь, дети мои! - Послышался старческий голос из-за спин толпы и рыбаки почтительно замерли. К холму приближались два священника. Первый, закутанный в теплый тулуп, был сед и благообразен, с ясными серыми очами. В руках он держал четки и, судя по шепоткам толпы, был местным пастырем. Рядом с ним степенно шагал, опираясь на посох, высокий мужчина в коричневой францисканской рясе. Капюшон он откинул за спину, и Гарольд отчётливо видел худощавое, но приятное лицо с тонкими губами и внимательными, умными светло-карими глазами. С прозеленью. - Устыдитесь перед лицом Господа нашего и гостя нашего, мудрого брата Альберта фон Больштедта, что приехал к нам из Вены! Ибо кто вы, если не невежи?
- Guten Tag, Herr Priester. Здравствуйте, Святой отец. - У Гарольда уже голова шла кругом, слишком много всего за одно гадкое утро, слишком много. Ещё и этот дойч непонятно откуда взялся, тоже не к добру. Ну, священник хотя бы призвал толпу к порядку, другое дело, что он мог с такой же уверенностью руководить сожжением Гарольда. Но дойч, точно был не к добру, тем более южанин.
Францисканец кивнул, без боязни подошёл к одному из листков Вальтера и после короткого изучения кивнул снова.
- Восток... Dominus vobiscum. Да пребудет с вами Господь, дети мои, и благословение Его.
Говоря, брат Альберт, не отрываясь, смотрел Гарольду в глаза. Татуировка его, кажется, не интересовала. Толпа благоговейно замолчала и перекрестилась, опустив головы.
Гарольд на мгновение встретился глазами со священником и тоже опустил взгляд и перекрестился. От боли кружилась голова.
- Прими эту облатку, сын мой, - важно произнес деревенский священник, держа в руках опреснок, - ибо суть она тело Христово и благословение его да снизойдет на тебя!
Гарольда пронял ужас. "Чёртов Велиал, какая уязвимость! Как тупо!" Можно было попробовать незаметно выплюнуть хлеб. Выхода у Гарольда не было, либо он жрёт, либо его бьют, а теперь, скорее всего, ещё и сжигают. Главное было не свалиться на землю и не подать вида. Он собрался с силами, и сделал шаг навстречу священнику, сквозь щит, который исчез с легким хлопком.
Священник протянул облатку сначала Вальтеру, который её принял отчасти даже благоговейно, а затем повернулся к Гарольду. У него загудело всё тело, но он так же почтительно, как Вальтер принял облатку из рук священника.
Гарольда затошнило, затошнило так, как мало когда до этого. Тело просто отказывалось принимать комок. Надо было срочно что-то делать. Торговец приготовился сплюнуть, низко поклонился, при этом крестясь, и когда рука проходила мимо рта, мягко взял мизинцем и безымянным пальцем облатку, а когда отводил руку вправо, отпустил комок, так, чтобы тот упал в рукав. - Оставалось только надеяться, что местные не были внимательней большинство картёжников.
Вроде бы всё получилось, и Гарольд даже сдержал блаженную улыбку, но его резко затошнило ещё сильнее. "Да чтоб вас всех!" Он был трупом. Нервы как будто лопнули. Мир закружился в красном вихре. Головная боль перешла в гул, безумный гул от которого трещали зубы. Ненависть и отчаянье переросли в животную ярость. Торговец рванулся к священнику, правой рукой взял того за левую, а левой за горло.
- Не дви... и тут он не смог сдержать порыва и его стошнило прямо на рясу.
Люди вокруг заволновались, Вегейр дёрнулся было, но замер, не решаясь броситься.
- О, Господи боже мой, Иисусе Христе, - францисканец с ужасом на лице умиротворяюще протянул руку к Гарольду. - Что же вы...
Пальцы коснулись плеча, и мир мгновенно погас. Последним, что он ощутил, был крепкий удар в затылок, но накатившая волна беспамятства смыла боль.

Где-то когда-то

Боли не было. Не было вообще никаких чувств и эмоций. Так бывает в те недолгие мгновения, когда ты пробудился ото сна, но еще не открыл глаз. Мерное покачивание, точно колыбель убаюкивает младенца по воле материнской руки, плеск воды - вот, пожалуй, и все. Гарольд открыл глаза и алое, горячее небо рухнуло вниз, заполняя весь мир.
- Очнулся?
Голос был нежный, девичий, но с ехидцей. Небо перестало вести себя шкодливым щенком и отодвинулось на приличествующую небу высоту. Рядом с Гарольдом, опираясь на странного вида посох, стояла лекарка Берилл. Одетая так, что, должно быть, Фламберг если бы и одобрил, то только на ложе. Небольшая, но крепкая и высокая грудь была чуть прикрыта небольшой тряпочкой черного шелка, больше похожей на очень низко опущенный и очень коротко обрезанный корсет. А бедра, плавно изгибающиеся, и вовсе были обтянуты лишь короткой черной юбкой, не скрывающей ни ягодиц, ни длинных стройных ног с тонкими щиколотками, обвитых шнурками сандалий. Кожа у лекарки чуть отливала красным, но это могло быть и отсветом неба.
Гарольд взялся левой рукой за гудящую голову. Опять он где-то очнулся. Он ещё мутными глазами взглянул на, очевидно, поддельную лекарку.
"Ну, не худший из всех разов". Тон голоса, да и всё остальное было очень похоже на Берилл. Сон? Тогда у него была потрясающая фантазия. Боль в голове наконец-то начала стихать. Глупо же он сорвался. Впрочем, после такого, мало у кого выдержали бы нервы. Место выглядело спокойными, и относительно безопасным, по крайней мере - пока.
- Здравствуйте, где я?
- В Аду, - буднично просветила Берилл, поигрывая посохом, - где ж ты еще можешь быть, Гарольд?
- Хм. - "Хреново, если так". - конечно, он не поверил.
Гарольд бегло прошелся взглядом по окрестностям. Утес, на котором лежал Гарольд под алым небом, возвышался среди черно-желтого затопленного леса. Было очень тихо, лишь плеск, когда в воду падали ветки, нарушал эту тишину. Лес вздыхал этим болотом, колыхался под горячим ветром, открывая новые воды, покрытые ряской, кувшинками, лотосами... Корявые, черные стволы обвивали лианы. По коре к воде свисали бороды мха и сползали пятна лишайников. И мангры сменялись тополями. И выглядело это очень гармонично.
К горлу подступила тошнота, в груди щекотно заворочалась маленькая змея. Это уже был край, хуже быть просто не могло. В такое просто не верилось. Место, куда он попал на христианский ад не походило, хотя кто мог знать? Гарольд резким движение нащупал контракт за пазухой. Может это была какая-то галлюцинация? Может так его обезвредил австриец? Соль, надо было найти соли, вода рядом была. Гарольд попытался подняться. Можно было попробовать нарушить контракт и стать рабом. Но сначала, был ли он действительно в аду? Пока ни чертей, ни видно не было.
- Признаться, обитатели ада представлялись мне куда менее симпатичными.
Может, это ещё один демон? Учитывая, что один из них походил на михаилита - это бы не было удивительно.
Берилл скептически вздернула бровь и ковырнула ножкой камень утеса. Камень, вопреки ожиданиям, не откатился, не улетел, а вывинтился из черной, жирной, усыпанной пеплом почвы и с недовольным рыком уковылял на тонких ножках в сторону, где и угнездился снова. Воздух, горячий, металлически-тяжелый, пах гарью и яблоками.
- Это все, что ты хочешь сказать сейчас, Гарольд? - Полюбопытствовала она. - Поднимайся, пора идти. Тебя уже заждались.
Гарольд, грустнея на глазах, проследил за побеспокоеным камнем. Он был в аду. В нём как-будто всё рухнуло. Не осталось ни мечтаний, ни надежд. Захотелось упасть на землю и пролежать так до скончания времён, может быть, посмотреть, как Берилл будет его поднимать. Наверняка, просто каблуком, что в общем-то уже мало значило. Хотя, если она была демоном, ситуация обещала быть куда более весёлой. Ничего не помогало отвлечься - он был в аду. Никаких шансов. Отсюда его не вытащила бы ни солёная вода, ни все ангелы на свете. Никакие трепыхания не имели смысла. Гарольд поднялся, отряхнул штаны. Очевидно, повременить было нельзя.

С Ричем и Спектром

- А что тут ещё можно сказать? Остаться лежать здесь я, понятное дело, не могу.
И ведь у него были шансы - можно было притвориться больным или придумать что-то ещё. Но зачем было сейчас мучить себя сожалениями? Мир стал как будто бы серым. Мысли, до этого судорожно метавшиеся из стороны в сторону, осели и медленно поплыли неведомо куда.
- Почему же? - Удивилась Берилл, сжимая посох как-то странно, отчего он превратился в трехзубые, вычурные вилы, украшенные алыми камнями. - Лежи. Тогда я просто тебя понесу.
Она топнула ножкой, и её медленно, очень медленно облекло длинное белое платье, с вышивкой на рукавах, наподобие того, что носили девушки в Новгороде, сменяя черную юбку и черный корсет; на голове появился венок из черных же маков, а в руках - кувшин. От которого почему-то пахло ромом.
Торговец без особого стеснения проследил за чудной переменой. "Упрекает в работорговле?"
- Я всё-таки пешочком. - Он охватил взглядам неправильный пейзаж. Гарольд не чувствовал себя ни плохо, ни хорошо, а никак. Что, наверное, было хуже всего. - Любите новгородские наряды?
- Я их вообще не люблю, - пожала плечами михаилитка и, схватив за руку, поволокла Гарольда с утеса.

Они шли по полям, засыпанным по колено черным пушистым пеплом, из которого, подобно бледным цветам, то и дело высовывались руки: мужские, женские, детские... На горизонте возвышали серые горы, резко, четко выделявшиеся на багрянце неба. Стон стоял над долиной, полный неизбывной, страшной муки. Пухлая женская ручка, так похожая на руку Амалии, вынырнула из пепла, схватила Берилл за подол, но лекарка отпихнула её посохом.
- Видишь? - Вопросила она, указывая на несчастных, - это те, кто носили в себе черные мысли, злоумышляли против других, желали зла. Теперь они погребены под пеплом этих умышлений, задыхаются в нем, и лишь изредка им дозволен глоток воздуха, пахнущего яблоками, горячего, который лишь усиливает их страдания.
А ведь Амалия, наверняка, тоже должна была попасть сюда. Будь у него чуть больше ума и воли, может быть она получила бы шанс на спасение. Амалия показалась Гарольду неплохим человеком, обречённым на страдания из-за страха голода и смерти. И, может быть, верни он ей душу, у Амалии появился бы шанс. Хотя, наверняка, он её совсем не знал. Гарольд вздохнул. Было очень грустно.
- Вижу, но, думаю, мне не сюда. - Ему глубже, гораздо глубже.
Цепкая рука с длинными, ухоженными ноготками, холод которой чувствовался даже сквозь штанину, ухватила Гарольда за сапог и потащила в пепел, в то время, как пара других, явно мужских, мозолистых, с широкими запястьями, поднырнула под пояс штанов, принимаясь шарить там грубо и бесцеремонно. Берилл взирала на это все с воистину королевским спокойствием.
- Разве ты не желал зла? - Ласково поинтересовалась она. - Не помышлял в сердце своем об убийстве детей? О мести?
- Желал и помышлял. - Он пожал бы плечами, но сейчас не мог. - Но, это не худший из моих грехов. - Хотелось забыться сном, исчезнуть. Ему, точно, было не сюда. А сейчас его должны были вытащить и поволочь дальше, круг за кругом, и где-то ближе к концу, да, ближе к последнему кругу, оставить его навечно.
Руки все настойчивее лезли в штаны, подбирались к самому сокровенному, щекотали, щупали. Из пепла вынырнула детская головка, с глазами мутными, подернутыми серой пленкой, с изъязвленными веками.
- Свеш-ш-ший, - прошипела она губами, с которых отваливались кусочки плоти, - вкус - с - ный.
Гарольд почувствовал раздражение и забился ногами, пытаясь попасть каблуками по гадким рукам и опираясь, на них выбраться из пепла. Удалось ему это на удивление легко. Берилл кивнула, посохом огрела ребенка, который, облизываясь лиловым, распухшим языком, подбирался к Гарольду и быстрым шагом повлекла торговца туда, где виднелось что-то розовое. Вблизи оказалось, что это овечки. Милые, пушисто-кудрявые, нежно-розовые. Но поедали они отнюдь не траву. С тупым безразличием рвали эти агнцы плоть лежащих у них под ногами людей, острыми копытцами вспарывая животы, вгрызаясь в печень, разбрасывая кишки и брызгая кровью, когда встряхивались.
- А здесь те, кто алкал. Сил, власти, богатства. Те, кто завидовал сильным мира сего, - проговорила лекарка, поглаживая одну, особо крупную овцу, меланхолично жующую сердце, - и они пожирают сами себя, как алчность пожирала их.
Осматривая ужасную картину, Гарольд почувствовал дрожь в ногах и руках - мало о чём о думал больше, чем о силе. Наверное, он завидовал, тем кто ею обладал. Да не "наверное", а по-настоящему завидовал. Это место подходило для его наказания куда больше предыдущего. И всё-таки это, точно, был не худший его грех. Гарольд взглотнул.
- Да, я жаждал силы - честно признал он - но это не самый скверный из моих грехов.
- Привереда, - фыркнула Берилл, но тут же осеклась и посерьезнела, - душу-то ради нее продал. Неужели овечки не нравятся? Хочешь стать одной из них?
- Нет, никогда не любил розовый цвет. Да и мелочь это, по сравнению со многим другим, что я успел за жизнь наделать. - Гарольд попытался забить этого мелкого гада обратно в закоулки его души, но страх всё настырней сновал туда-сюда, даже не думаю подчиняться. Хотелось сохранить хоть немного достоинства, хотя он знал, что скоро от всего этого не останется и следа, как не осталось от надежды и порывов. Он был в аду, здесь от него не должно было остаться ничего, кроме безумия и страданий, здесь он должен перестать быть человеком, как те твари, что пытались затащить его в пепел или эти овцы.
- Ничто не сравнится с продажей души, Гарольд, - зловеще придвинулась Берилл, - даже выкупив ее, ты остаешься проклятым. Навечно, ведь это хула, отказ от крещения! Не думай, что пытаясь увильнуть от порученного тебе, избежишь ты мести преисподней...
Каждое слово демона стальным эхом отдавалось у Гарольда в груди, как будто его вбивали в землю огромным молотом.
Посох в руках лекарки снова превратился в вилы, а сама она облеклась в тот же фривольный костюм. Казалось, даже воздух взвыл тысячью голосов, когда страшное оружие взмыло над головой девушки.
Растерявшись, Гарольд в последний момент попытался увернуться, но не успел и вила с силой вонзились ему в левое плечо.

Гарольд моргнул и замер - он лежал на земле, рядом стояли Вальтер и австриец и прочие. Показалось, что с двух сторон на него несутся лавины, грохот которых быстро переходит в невыносимый писк. Побледневший Гарольд сел, хватаясь руками за голову. Неожиданно левое плечо пронзила ужасная боль, как будто его пытались разрубить топором. Захотелось закричать. Это было слишком для него, да для любого человека это было слишком. Ад, рай, древние боги. Может он просто сошел с ума? Он до крови вонзил ногти себе в голову. Огромный груз проблем, всех проблем в мире рухнул на его, только что полностью свободные, плечи, и одновременно с этим - надежда, страх, ненависть, радость. Гарольду показалось, что он сейчас заплачет.
Он отпустил голову, и взглянул на свои грязные ладони. С кончика указательного пальца покатилась капля крови. Уйти в какой-нибудь монастырь. Спрятаться там от Велиала и его контракта, прожить остатки жизнь, вымаливая прощение. Но Бадб могла заходить в храмы, и её не успокоили бы никакие молитвы, она прикончит его или возьмёт в рабы, в любом случае, Гарольда ждал ад. Что он натворил, договор с демоном. Эти суки, их задания только больше затягивали его душу в ад, вопреки всем договорам. Даже если бы ему удалось принести в жертву, этих троих, его всё равно бы ждали выжженные поля и яблочный аромат.
Может потребовать вечную жизнь? И опять быть обманутым, любым из миллиона способов. Как же глупо было ждать хоть сколько бы то ни было честной сделки с демоном. А что ещё ему было делать, кроме как пытаться обрести вечную жизнь. В рай путь был закрыт, а хуже ада ничего быть не могло. Ладно он - насильник, вор, обманщик, убийца, но люди, которые просто завидовали, люди, которые только думали о злодействе. А что ждёт его? Что ждёт его - сукиного сына?!
Его, для кого хула, это, наверное, меньшее из преступлений. Да, чёрт возьми, это вообще не преступление. Почему лекарка назвала его худшим из всех? Почему, отречение от одного из, как оказалось, многих богов, было хуже всего на свете? Мир оказался совсем не таким, как он думал, и как его учили христианские пастыри. Ведь, если древние боги были на островах, то они были везде, и в Италии, и во Франции, и в Африке. Значит, мог быть и Асгард, и Вальхалла. Так почему величайшим грехом был отказ от этого бога? Каждый раз наказание за произнесённое слова сливалось, и тонуло в боли жгущей плечо.
Может это, действительно, были просто демоны, паразиты на теле созданного единственным Богом мира? Но ведь многие из них вообще олицетворяли другое начала мира и человека.
А он, он сам - блоха, меньше блохи, под этим огромным куполом. Как спастись он мог спастись? Но если все грехи прощались за искренне раскаянье? Нет, его бы просто прикончили или Бадб, или Велиал, кто первый бы добрался. Он не мог выйти из этого круга, в котором он сам себя запер. Выполни он задание ада, и ему дорога в преисподнюю, не выполни - и ему тоже дорога в ад, только быстрее. Ни в какие договора с демонами Гарольд не верил, больше любого убийства они хотели овладеть его душой.
"Стоп". Он посмотрел на шепчущихся людей. Сейчас надо было думать о другом.
- Простите, святой отец. - изображать боль не пришлось, казалось, что его пронзили каким-то особенными зазубренными вилами, хотя ни раны, ни крови Гарольд не чувствовал. - Приступ, со мной изредка случается. Я искренне извиняюсь.
- Ибо если вы будете прощать людям согрешения их, то простит и вам Отец ваш Небесный, а если не будете прощать людям согрешения их, то и Отец ваш не простит вам согрешений ваших, - сдавленно проговорил священник, потирая горло и жестом успокаивая толпу, готовую ринуться на Гарольда, - Бог простит вас, сын мой.
- Не мстите за себя, возлюбленные, но дайте место гневу Божьему, - сурово добавил учёный гость из Вены, глядя на Гарольда. - Ибо нет надежды на покаяние для того, кто предался тьме. Нет надежды на спасение, нет lux aeterna и нет жизни вечной, ибо отказался от неё нечестивец и обрек себя смерти.
Гарольд с силой потёр плечо, пытаясь хоть как-то унять боль. Сухое горло, казалось, ещё помнило раскалённый воздух ада.
- Вальтер, помоги мне, пожалуйста, подняться. - Шея, непонятно от чего тоже противно ныла, видимо, он всё-таки упал не сам.
Пока северянин помогал ему встать, Гарольд тихо попросил у него флягу и сделал несколько глубоких глотков. Ситуация была не из приятных, он очень глупо и не вовремя сорвался. Было бы лучше продолжить разговор со священниками где-то подальше от толпы, но кто его теперь пустит?
- Святые отцы, прошу вас, пользуясь своими знаниями и следуя воле господа рассудить нас в этом недостойном споре. Вы проявите такую милость?
- Сказано: судия же мне Господь. - Проговорил корстендский священник, - Бог – судия праведный, и Бог, всякий день строго взыскивающий. И если праведник едва спасается, то нечестивый и грешный где явится?
- Они решили, что настолько отвратного язычника, друг мой, истинному христианину даже пальцем касаться не стоит, - добавил Вальтер не без удовольствия. - Конечно, пришлось ещё убеждать, что не стоит касаться и кончиком багра или дрыном, но - получилось. Так что ты будешь идти, пока оная плита тебя не накроет. Хоть до скончания веков. Хуже наказания святые отцы не знают.
Гарольд вздохнул. Всё шло подозрительно легко, очень подозрительно. А голова, которая и до этого могла ни до чего не додуматься, сейчас не переставала гудеть. Особенно настораживал немец. Это непоколебимое спокойствие, даже когда Гарольд схватил за горло местного священника, да и в целом странное желание помочь расхитителю храмов. Альберто удивлял не только своим поведением, которое можно было хоть, как-то оправдать духовным саном, но и широкими познаниями в магии - он с первого взгляда определил что за символы использовал Вальтер, да и в целом не стал шарахаться их.
- Так тому и быть. - "Чёрт с ним" - хотелось побыстрее выбраться из города и принять ванну, смыть с себя невидимый пепел, расслабиться, забыться.
- И мы можем просто идти? - Недоверчиво, вполголоса спросил он у Вальтера, протягивая флягу обратно.
- Можем, - кивнул тот. - Брат Альберт плиту эту да камни буквально обнюхал и вынес вердикт, что не бывать такому в христианском храме. Даже разрушенном. Потир и чётки, разумеется, мы, как и планировали, передали местной церкви.
Орк не должен был настаивать на этих безделушках, в конце концов явного отношения к плите они не имели, так, лежали рядом.
- Ну, и хорошо. - Испытывать судьбу дальнейшими расспросами он не стал. Гарольд отвязал плиту от лошади, приладил всё так, чтобы было удобно и потащил. Вальтер двинулся следом на лошади. Толпа некоторое мучительно долгое время шла следом, испытывая его, и без того потрёпанные тюрьмой, плетью и демонами, силы. Даже когда людям надоело и они отстали, Гарольд ещё с десяток очень длинных минут тащил плиту, чтобы лишний раз не рисковать. Только потом он, хорошенько осмотревшись, привязал плиту к весёлой от непривычной легкости пути лошади. Взобравшись в седло, он оглянулся, за спиной уже давно не было видно разрушенного храма.

С Ричем и Спектром

Разгорячённый работой Гарольд вдохнул полной грудью, свежий воздух бодрил, приятно щекоча горло. Заснеженные ели плавно сменяли друг друга. Зубастое солнце скупо дарило тепло, пока только обещая далёкую весну. Казалось бы, такой груз должен был быть на его плечах, но нет. Гарольд чувствовал себя живым, как никогда. Только сейчас он понимал, что в аду он ощущал не только отсутствие солнца, свежего воздуха, бриза, там не было чего-то большего. Не было как будто самой основы мира, в котором он родился, всей его сути. И только сейчас, побывав в преисподней Гарольд смог это что-то уловить, вдохнуть, погрузиться. Вся суета, вся злость и зависть ушли, как что-то детское и глупое.
Если его, как и большинство людей ждал такой ужас, так зачем было мучить себя такими мелочами при жизни, такой короткой, и такой замечательной? Он не злился на местных, да и не за что было злиться. Тяжелое по началу перетаскивание плиты даже принесло удовольствие - Гарольд почувствовал, как его тело восстанавливаться после тюрьмы и многих травм, как играют мышцы, как жадно он поглощает воздух. Всё что с ним происходило в последнее время заставляло взглянуть на многие вещи по-новому, какое значение сейчас имели деньги, за которые он готов был удавиться ещё месяц назад? А чего бы они стояли, погибни он прямо в храме или останься в аду? Гарольд погладил приунывшую от тяжелого груза лошадь по шее. Завтра надо было периодически идти пешком, чтобы хоть как-то облегчить длинную дорогу для лошади.
Как и убеждало христианство, древние боги, действительно, очень походили на демонов. Сейчас случившееся в храме казалось придурковатой сказкой, но Гарольд знал, что ему теперь прийдётся жить, ни на секунду не выпуская этого храма из головы. И всё-таки, назвать Нейман, Бадб, Морриган и Фи демонами он не мог. Что-то в них было другое, то, что безуспешно пытался изобразить Велиал. Душа? Если это понятие вообще было применимо к богам. Был в них и желание помочь, и гнев, и доброта. Ему всегда казалось, что все эти качества никак не могли быть свойственны богам, высшим существам, отрешенным от мира и его суеты. И, конечно, они не давали увидеть ту же самую Бадб в свете всевышнего величия. Она спорила, злилась и миловала, шутила и, видимо, даже любила, как женщина, а не как творец. И одновременно с этим, та огромная сила, которой владели древние богини, делали их чем-то большим, чем просто одна душа и одно сознание. И всё-таки, казалось, что они были кем-то, кто выше королей, но играет в те же игры.
И ценности кельтских религий были намного практичней, чувствовалось, что они были предназначены для жизни на грешной земле, со всеми её причудами и проблемами. Они не пытались выйти за пределы этой жизни, но гораздо лучше упорядочивали её, чем идеалы христианские. Жесткие законы и возведённая в ранг абсолютной ценности справедливость, вместо обещанного, но такого туманного для большинства наказания, и такой же награды. Сегодня он увидел это предельно чётко, встретившись с древним - и новым религиозными судами, по очереди. И кара, которую избрали богини была, конечно, намного эффективней, но одновременно с этим решение священника, наверное, приблизило жителей к раю и, может быть, отдалило Гарольда. Хотя, сейчас он был убеждён, что в рай попадают только дети, потому что все остальные были грешны, а каялись с надеждой на выгоду, а не от сожаления об ошибках, как минимум большинство. Боги, боги, боги. Жалко, он не мог побывать в раю и увидеть, что было там, за что люди терпели насилие, издевательства, муки и лишения. Что могло быть лучше, той жизни, которую он проживал сейчас? И почему он должен был стремиться к окончанию её и попаданию в рай, а не погружаться в этот водоворот, пытаться его продлить?
Рай был чем-то влекущим. На стволе одной из елей на мгновение появилась рыжая белка, она секунду разглядывала всадников, а потом также быстро исчезла. Но разве он мог дать ему эту дорогу, этот холод который пробирал до костей, и одновременно заставлял радоваться? Несколько дней голода, после которых еда была такой вкусной, как ни что другое. Если рай был абсолютным блаженством, мог он дать ему те переживания, к которым он начинал привыкать? То ощущение силы и толкающего к действию страха?
В конце концов, это лёгкое волнение перед встречей с Амалией. Гарольд вздохнул. Которая, может быть, и вовсе не хотела с ним встречаться. Ему очень хотелось верить, что она была честна, хотя бы большую часть времени. Но и слепым Гарольд тоже не был. И то, что демонесса приняла облик Берилл, в точности, как и Амалия, он не упустил. Но в поддельную доброту Амалии, которая была рассчитана только на вовлечение ещё одного человека, так не хотелось верить. Гарольд отложил эти неприятные и лишние мысли, но в Брентвуд решил не заезжать.

22 января 1535 г. Саутенд-он-Си. Полночь.

Таверна за прошедшие полтора суток ничуть не изменилась. Дело шло к полночи и люди медленно расходились. Работу надо было искать срочно, после оплаты ночлега и очень позднего ужина, денег у него практически не осталось. Плиту пришлось тащить в комнату, предварительно попросив у трактирщика старого материала, и хорошенько её обмотав и перевязав. Конечно, без удивлённых, и даже очень удивлённых взглядов не обошлось, но если бы плиту украли или разбили, Гарольд бы просто выгрыз себе вены от досады. Выпивку он взял сам из рук того же краснолицего моряка. Конечно, такое обращение с артефактом создавало дополнительные риски, убеждая окружающих в ценности плиты. С двумя кружками местного эля он подошел к столу, где уже устроился Вальтер. Поставив одну кружку перед собой, вторую перед северянином, торговец уселся. В таверне ему нравилось, тем более ночью, когда с каждым ушедшим посетителем, зал становился всё меньше и от того уютней. На всё ещё мелькающие среди людей взгляды, Гарольд попытался просто не обращать внимания.
- Что это были за знаки, которые ты применил у храма, если не секрет? Выглядело очень впечатляюще.
Вальтер ответил не сразу, сначала с удовольствием пригубил эль, долго не отрываясь от кружки, потом с выдохом поставил её на стол.
- Подарок Марико. Из меня паршивый маг, но ритуалы, пусть и требуют времени, доступны всем. Эти - очень, очень издалека, с востока. Чистые, стихийные. Хотя, правду сказать, предпочёл бы их не использовать там, где ищут еретиков. Жаль, слишком много глаз видели, но выбора-то особо не было.
Гарольд тоже выпил, полностью насладиться прохладным элем ему помешала какая-то тень страха, что он мог чего-то не учесть. Сделав ещё пару уже менее осторожных глотков, он поставил кружку на стол.
- Много ошибок с моей стороны, благо живыми выбрались. - Он смотрел на пламя в камин, то весело переливалось, как будто специально, завлекая к себе.
- Слушай, можешь рассказать мне, что знаешь о той целительнице, которая лечила меня после нападение бруксы, Берилл, кажется? - Почему-то именно её образ никак не хотел оставить Гарольда в покое. - Ничего особенного, просто она приснилась мне, пока я валялся у стен храма.
- Интересный, должно быть, сон был, - заметил Вальтер, подняв бровь.
- Не то слово. - Гарольд по-мальчишески улыбнулся, переводя взгляд с огня на Вальтера. - Приснилось, что оказался в аду, а она в меня вилами тычет, да ещё и дуется при этом, мол чем-то не угодил. - Люди один за другим покидали таверну, каждый второй косился на него, благо без особого зла во взгляде, но со странным, почти болезненным любопытством. Гарольд сделал ещё глоток. - Знал бы ты, как я расстроился, очнувшись на поляне - вил стало больше, а лекарок критически меньше.
- Ну, что тут сказать, - Вальтер отпил ещё эля и прокашлялся. - Госпожа Берилл - очень милая, воспитанная молодая леди. Загляденье.
"Эх, Вальтер, я тебе такое, а ты мне".
- Я и не спорю, что загляденье, но всё-таки заглядений гораздо больше, чем тех, кто умеет читать мысли или исцелять на таком уровне. - Гарольд упёрся спиной о спинку стула, и вытянулся, чувствуя, как приятно расслабляются мышцы. - Признаться честно, такая парочка мне встретилась чуть ли не впервые в жизни. - Он не спеша принялся за поданную кашу.
Северянин усмехнулся и покачал головой.
- Лекарка хорошая, спору нет, и пары такой, может, орден михаилитов ещё не видывал, но мыслей она, всё же, не читает. Чувства. Но, не знаю уж, к чему она тебе с вилами привиделась, а расстался ты с ними, конечно, плохо. Зря. С такими-то необычными людьми.
Гарольд вспомнил хорошо поставленный, но явно сдержанный удар михаилита, и то, как они с Велиалом были до безумия похожи.
- Зря. - Видимо, Вальтер ничего не знал, но стоило всё-таки убедиться до конца. Северянин намного больше самого Гарольда общался с парой, а упустить, что-то вот так, не хотелось. - Кстати, что очень интересно, тот, с кем я заключил контракт, как брат- близнец и даже больше похож на Фламберга. От того сон с Берилл и не показался мне обычным совпадением или глупой фантазией. - Гарольд почти прикончил свою кружку и принялся добивать кашу. Хотелось верить, что демоны принимают облик михаилита и его спутницы просто так, но сама пара была слишком странной.
Вальтер рассмеялся, громко и от души.
- Друг мой, так в этом как раз ничего удивительного нет. Их орден создан по следам тамплиеров, а те, как известно, поклонялись Бафомету. Михаилиты недалеко ушли, просто сменили окрас. Ты разве сам не думал там, в церкви, что это похоже на борьбу фракций? Дилетанты против профессионалов? Не задумывался, что они появились как раз ко дню мессы? Что зарезали всех, даже детей - причём одной женщине констебль сломал шею по приказу Берилл? Что жертвоприношение всё-таки состоялось, только сгорел в нём у перевёрнутого креста - священник? Что Фламберг был с самого начала замешан в историю с демонами и этим твоим атамом? Что рыцарскую цепь ему дали за эту резню? Нет, друг Гарольд. Ничего удивительного в том, что демоны принимают их облик. Я почти уверен, что для преисподней Фламберг и Берилл - любимая пара. Возлюбленная. Если, собственно, сами - не демоны. Такого я не исключал бы тоже, учитывая то, что говорят об обрядах в их резиденции. Скажи, сложно ли представить Берилл - демоницей, которая упивается кровью и огнём? Фламберга - демоном-воителем, который заливает мир пламенем? - сделав паузу, Вальтер усмехнулся снова, куда мягче. - На самом деле, конечно, всё иначе. Берилл - на самом деле хорошая, внимательная девочка, которая умеет понимать и лечить. Уж точно не демон, хотя и далеко не нежный цветочек. Но что михаилит привлёк внимание ада - разве странно? Они же экзорцизмами занимаются. Небось каждый второй демон кого-то из них да видел. А где Фламберг - там и Берилл. Их ведь не разделить, понимаешь? А почему их показали именно тебе... не знаю. Но это ведь демоны, так? Смутить, сбить с толку, облапошить - их работа. А уж какое обличье принять, чтобы скрыть внутреннюю пустоту... может, он им нравится? Уважают? Уж точно это не намек на то, что и ад подкинет тебе плошку с лекарством.
Гарольд, до этого внимательно слушавший, улыбнулся шутке северянина. То, о чём говорил Вальтер было не лишено основания. Удивляла и необычная его разговорчивость. Хотя её можно было объяснить редкой для Гарольда прямотой и честностью, которую Вальтер ценил. В конце концов, сам Гарольд не часто начинал разговор, хотя с Вальтером и было о чём поговорить. Слегка посерьезнев, он кивнул.
- Звучит обоснованно. - Было бы полезно порасспрашивать эту пару о контрактах и прочем, но кто стал бы с ним о таком говорить? Да и Фламберг казался Гарольду всё более опасным человеком. - Чего только не встретишь, путешествуя по матушке Англии. - Гарольд задумался. - Мне вот интересно, как это Берилл не заподозрила ловушку, раз она, как ты говоришь, умеет чувствовать эмоции других?
Вальтер задумался, постукивая пальцами по кружке. Потом пожал плечами.
- Этого я не знаю. Но поставь себя на её место. Вот ты в таверне, полной народу, и все говорят о своём, в полный голос, а то и кричат. Да ещё к празднику готовятся. Спорят о подготовке, ругаются. Через какое время отключишься и перестанешь слушать?
"Уникальный и, скорее всего, жутко неприятный дар". Гарольду казалось, что женщина читала именно мысли, но Вальтер, наверняка, знал лучше. Конечно, сложно было представить, что чувствует человек, наделённый таким даром, в окружении сумасшедших оккультистов. Да и общаться с таким счастливчиком должно быть было не легко, впрочем, Гарольда это совсем не касалось.
- Я думаю остаться в городе на денёк - другой и подыскать себе какую-нибудь работу. - Гарольд оглядел почти опустевший зал - тебя это не сильно расстроит?
Вальтер поколебался, но пожал плечами.
- Раз надо работать, значит, надо. Деньги, конечно, из воздуха не берутся.

Пламя лениво потрескивало в камине, нагоняя дремоту после слишком длинного дня. Гарольд тяжело уселся на маленькую скамейку, предварительно подвинув её поближе к камину. Вальтер ушел спать, да и в целом людей в зале осталось очень мало. Усталые руки легли на колени, кисти повисли у самого пламени. Он остался один, как много раз до этого, и сейчас, в тишине собственного разума. Когда все заботы вот-вот должны были отступить перед сном, можно было спокойно отдохнуть и подумать. Не метаясь из стороны в сторону, не боясь и не спеша. Подумать не для результата, не для срочного и судьбоносного решения, а для себя. Во всё, что с ним происходило просто не верилось. Гарольд напоминал себе щепку, попавшую в ураган. Наверное, именно сейчас, когда его собственная жизнь ничего не стоила и несколько раз только чудом не прерывалась, стало особо неприятно лишать жизни кого-то другого. Никому не приятно быть овцой на закланье. Кем был магистр? Человек, который спас его в храме, казалось, имел не так много общего с тем, кто вырезал оккультистов в Билберри. Больше задумчивости? Да, наверное, именно так он бы это и назвал. Если в таверне Циркон напоминал уверенно работающий, сокрушительный механизм, который чуть не перемолол самого Гарольда, то сейчас в нём стало больше сомнения, и, человечности что ли? Хотя, всё это могло ему только казаться.
Огонь ощущался не совсем как обычно. Он не спешил отдавать внутреннее тепло. Гарольд не знал, как иначе это назвать, потому что жар от камина шел неплохой, а вот какого-то глубинного тепла не хватало. Пламя, как будто молчало, хмурилось, отворачивалось. Гарольд протянул руку ещё ближе к камину, задержал дыхание, пытаясь услышать едва доносившийся ритм потрескивания и лёгкого гудения. Глупое ребячество, которое, тем не менее, помогало расслабиться. Когда он уловил, что-то похожее на этот ритм, вдохнул, одновременно с ним, и постарался дышать так же томно и медленно. Через несколько мгновений он почувствовал, как пламя в камине поднимается и опускается, разжигается и тушится в такт его собственному дыханию. Сил он, вроде бы, не использовал, а, если и использовал - то не заметил. Возможно, ему просто казалось, но по телу расплылось мягкое тепло.
Конечно, покоя не давали образы богов - они вызывали совершенно разные чувства. Морриган была грозной, страшной, величественной и тёмной. Она ему не очень нравилась, хотя и была ближе остальных к тем представлениям о богах, которыми Гарольд когда-то руководствовался. Одновременно с этим, она, казалось, больше других ценила древние обычаи и законы. Меньше других была склонна нарушать их, из-за своей мимолётной прихоти. Немайн - первая богиня, которую он встретил, была очень загадочна, из всего произошедшего в храме, он, пожалуй, практически ничего о ней не узнал. Она шутила, смотрела, как её сёстры спорят, но оставалась, как-то поодаль. Выжидала? Или просто не спешила явно занять чьей-то стороны, хотя и открыто симпатизировала Бадб. Бадб - наверное, самая человечная из богинь. В ней он увидел больше бойкой жизни, чем, пожалуй, во всех других вместе взятых. Сейчас Гарольд думал, даже не о фактах, хотя магистр в качестве мужа, был ой каким фактом, - он просто упорядочивал чувства. И последняя Фи, о ней так и вообще невозможно было ничего толком сказать. Вроде бы она и дала ему совет, и одновременно с этим как будто не имела своей позиции, как будто споры её сестёр вообще не стоили её внимания. Может быть она вела себя более подобающе богине, даже чем Морриган. Было в её отрешенности, возможно показной, что-то необычное.
От тепла, которое всё бодрее передавал огонь начинала гудеть кровь в висках. Гарольд поднялся, отпустив пламя, которое ещё несколько мгновений следило за ним. С хрустом потянулся и пошел спать.

Со Спектром

Роберт "Циркон" Бойд

Когда-то, где-то

По каменному языку, выступавшему над прекрасной зелёной долиной, разносился мелодичный звон молоточка, которому вторила песня, исполняемая сильным голосом.
- Immi daga uimpi geneta,
lana beððos et’ iouintutos.
Blatus ceti, cantla carami.
Бабд менее всего походила на милую невинную девушку, которая любит лесные цветочки и песенки, но пела на удивление искренне, явно проживая непростую судьбу героини. А на куплетах волка голос приобретал почти рычащие нотки. И молот начинал звучать как-то неприятно. Злобно. Хотя и мелодично. И вроде бы увеличивался в размерах.
- Aia gnata uimpi iouinca,
pid in cete tu toue suoine,
pid uregisi peli doniobi?*
- Вот что должна была ответить на это правильная гэльская женщина? - прервав пение, вопросила богиня. - Правильно, иди сюда, пробью серый лоб шестопером. А на деле?
Оставалось только гадать, зачем ей вообще молоток. Металл и кожа под пальцами жили собственной жизнью, выгибаясь там, где надо, образуя вмятины и стыки там, куда укажет палец. Но Бадб явно нравилось давать распоряжения молотом. Возможно, это было частью каких-то ограничений, ритуалом - а, может, ей просто нравилось работать тяжелым инструментом, который в принципе мог мять не только сталь. Паре дини ши почти не оставалось работы за исключением подволакивания новых отливок, и они в основном проводили время, шушукаясь и поглядывая на Роба. Умильно прядая при этом длинными ушами. Поправляя волосы, которые ерошил тёплый сухой ветер, поднявшийся, стоило только солнцу окрасить мир закатным багрянцем.
За что не любил Роб Туата, так это за ощущение собственной ненужности и бессилия. Ибо кто он здесь, в мире богов, в доме Бадб? Украшение в её ожерелье, компания - была надежда, что приятная- в постели. Иными словами, в Туата Де Даннан Роб чувствовал себя женщиной. Вот и сейчас, когда неистовая с увлечением "ковала" доспех для него, он маялся бездельем, разгуливая между шатром и Бадб, то любуясь видами, то усаживаясь на траве. И с трудом терпел этих то ли эльфов, то ли фэа, которых,все же, уважал за то, что в свое время они составили, причем добровольно, знатную долю засадного полка. Впрочем, командира этого полка, Барру Бевана, барда и меткого стрелка, Роб вспомнил сейчас с вящим удовольствием. Рослого дини частенько принимали за Роба, тем паче, что оба тогда были длинноволосы и собирали волосы в хвост, перехваченный алым шнурком. Чем Барру и пользовался, по мелочи, безобидно подшучивая, и используя сходство для того, чтобы увлечь фоморов туда, где был расположен засадный полк. Беван, летящий на белом жеребце через поле битвы, был велколепен и воистину выглядел, как непобедимый рыцарь ши.
- Если бы все гэльские женщины ходили с шестоперами и умели ими пользоваться, мы бы давно вымерли, - с улыбкой проворчал он в ответ на замечание неистовой, раздумывая, стоит ли говорить о том, что предпочел бы сейчас чуть иное времяпрепровождение, нежели наблюдать, как богиня развлекается с металлом. И тут же устыдил3ся этих мыслей, лишь вздохнул, снова обменявшись взглядами с остроухими. - Скажи, mo gobha**, чем тебя так взбесил Брайнс, что ты взъярилась?
- Если бы все гэльские женщины ходили с шестопёрами... - Бадб даже прищурилась от явно приятной мысли и с удовольствием вывела следующий куплет.
- Aia mape coime, adrete!
In blatugabagli uorete,
cante snon celiIui in cete!*
Закончив и с песней, и - хотя бы временно - с работой, она протянула Робу готовые наручи. Обожгла улыбкой, которая, как и слова напева, к цветочкам относилась разве что метафорически.
- Примерь. Брайнс, Брайнс. Этот человек служит одному из христианских богов... нет. Демону? Князю? Которому почему-то стоят поперек горла древние. Кроме того, он хотел "утопить эту суку, расцарапав ей лицо о каменистое дно". Меня, значит. Не то чтобы мне не нравились собаки, сам понимаешь, но всё равно как-то обидно. Подумаешь, маленький гейс. А кроме того, - буднично завершила богиня после небольшой паузы, - ему поручено тебя убить. И не просто убить, а отправить в их ад.
- Тогда тем более, хорошо, что ты его не убила, - не менее буднично просветил её Роб, прилаживая на предплечье наруч, длинный и легкий, впору лучнику, от локтя до запястий, да еще и украшенный Древом, на котором почему-то росли листья лавра, - представь, если бы князья нашли более умного наёмника? Пришлось бы трепетать в ужасе. А что преисподней не нравится - вполне понятно. Возвращаемся мы - уходят в тень они.
Было как-то даже унизительно, что демоны отправили за ним торговца. Обидно. Хотя Брайнс и казался непредсказуемым, а оттого - опасным, достойным противником он не был. Ему бы жить спокойно, торговать по мелочи, может быть - растить детишек. Но торговец упрямо лез в приключения. И Робу его было жаль.
- Если ты не возражаешь, моя Бадб, я, все же, хотел бы взглянуть на остатки армий. Многовато противников у нас, не находишь? Чужие боги, демоны...
- Армий?
Богиня шагнула ближе. Почему-то, несмотря на отсутствие горна, мехов, от неё пахнуло железом, углём и сухим жаром. Взмахом руки заставила исчезнуть двух фэа.
- Сейчас, когда заходит солнце? Прямо сейчас? Хочешь спуститься вниз, где лес гудит крылами насекомых, где не видно, как пылает алым горизонт? Где не ветер сушит пот на коже, а влажный воздух сам льнёт, обволакивает одеялом? Противники были, есть и будут, но иногда...
Роб мысленно вздохнул, протягивая руки для объятий. Древо жизни на наручах полыхнуло багрянцем, отражая закат, и на мгновение, на удар сердца, показалось, что оно охвачено огнем. Вовремя - и не вовремя вспомнила неистовая о красотах заката и о том, что иногда следует откладывать дела и заботы. Рыжие локоны Бадб шелковыми петлями путались в пальцах, ловили руки в ловушку цвета меди, червонного золота, скользили по рукам. Точно также, как и у... Роб прикусил до боли губу, не желая оскорблять этой мыслью богиню и прижал её к себе крепче, плотнее, приникая в поцелуе. Память не стереть, но можно научиться не вспоминать.

---------------------------------------------
* народная гаэльская песенка о сером волке и соблазняющей его девице.
** мой кузнец

с Леокатой

1-й день в Туата

Солнце ещё не успело разогреть лес, и пологие лучи его, проходя через лиственный полог, погружали мир в зелёноватую дымку. Оправдывая название, орхидеи, крупные, разноцветные, в жемчужных каплях росы смотрели на Роба чуть ли не с каждого дерева. Башнями возвышались морщинистые стволы, перевитые лианами. Яркие хвостатые птички, не обращая внимание на пришельца, метались вокруг, смешно пища и охотясь на медлительных жуков. И невероятно, забыто пахло землёй и листвой. По словам Бадб, от места, где они появились, до лагеря было не больше часа ходьбы. Сама Бадб исчезла почти сразу, сославшись на необходимость подготовиться к представлению ко двору. Уточнить, что она под этим подразумевала, Роб не успел, но улыбка богини казалась этим утром подозрительно приятной.
Плотно утоптанная тропа, узкая, извилистая, походила скорее на полосу препятствий. Она резко петляла каждые несколько шагов, огибая деревья, её пересекали выступавшие из земли бугристые корни. Окончательно в мысли о предназначении этого места Роба убедили подвешенные на разных расстояниях чурбаны, выбитые ударами мечей до фигуристых женских силуэтов. И всё же, для многотысячной армии подобного было очень мало. Разве что вокруг были разбросаны и другие тренировочные площадки. Долина, по уверениям Бадб, была огромна.
Звуки бега сзади он услышал, пройдя в нарастающей духоте не больше получаса. Поспешно сойдя с тропки, Роб обернулся. Воспитанники, бегающие такими же тропами по лесу вокруг Форрест-Хилл, в пылу могли и затоптать неосторожного путника, лишь потом сообразив, что пронеслись по кому-то. Да и чурбаны не нравились тем больше, чем пристальнее он их рассматривал. Шутки воинов часто грубы, но, черт побери, за такую неистовая прежде могла отпинать, не то, чтобы просто по шее настучать! Или же Туата действительно менялся так быстро, как Роб и представить себе не мог. Но всё же, он ждал их, этих воинов, с опасливой надеждой.
Смущало только то, что бежала, явно, не толпа. И, кажется, не очень воин, хотя стук босых пяток... додумать он не успел. Из-за ствола вынеслась хрупкая невысокая фэа, сжимая в руке недлинный мечик. Зеленоватая кожа потемнела от усилий, но остроухое личико под облаком белых пушистых волос, перехваченных по лбу яркой лентой, сияло от удовольствия. Бёдра снизу и грудь - сверху едва-едва прикрывало короткое платьице цвета коры и листьев. Фэа на бегу увернулась от дерева, другого, заметила Роба и врезалась в третье. С гулом.
- Ой, - ошарашенно откомментировал это Роб, изумленно рассматривая этого... воина, - цела?
Пожалуй, в Туата произошли очень и очень странные перемены, если уж в остатках его - его ли? - войска бегают такие вот девочки-фэа. Еще и с мечом, хм... Элитный отряд "Волкодавы" - всех волков смехом уморят.
- О-ох...
Пушистая фэа неуверенно села и уставилась на него, потирая лоб рукоятью мечика, который так и не выпустила из руки. Судя по слегка расплывчатому, но очень изумлённому взгляду, видела она больше, чем одного Роба.
- Цела? Я?.. Да, я цела. Какое-то дерево. Да мы с ним лучшие друзья. Или не с этим?.. Со всеми? А-а!
Запутавшийся в волосах лист, наконец, скользнул вниз, закрывая лицо. Фэа, попытавшись отбиться, замахала руками и опрокинулась снова. И так и осталась лежать, задумчиво глядя в небо. Мечик, начищенный, ухоженный, смотрел тоже. Вроде как на Роба и почему-то - укоризненно.
- А я вас знаю. Это, как... генерал. Дре-евний. Но красивый! А я - Флу. Хм, наверное, надо полностью. Флубудифлуба, вот. Приятно познакомиться?
С трудом удержавшись от того, чтобы хлопнуть себя ладонью по лицу, Роб мысленно выругался ("Аinnis cacamas!"), пропуская мимо ушей это "ди-ду-ко?" фэа, которым гэлы выражали радость от знакомства и которое он привычно перевел в общепринятое "приятно познакомиться", а затем снова вступил на тропу, размышляя, как ему представляться. Тростником он уже не был, Роба Бойда здесь еще не знали.
- Когда с генералом говоришь, нужно встать, - мягко упрекнул он девчушку, - а еще лучше - проводить его в лагерь. Не слишком поспешая, чтобы не подружиться снова с очередным деревом.
Древний генерал... Никогда Роб еще не ощущал себя таким старым. А ведь там, в мире-как-он-есть, блистала при дворе сейчас Бадб, вызывая недоумение братца. "Бес в ребро?" - поинтересовался Роберт Джордан в письме, не подозревая, что омолодившемуся Робу бес, кажется, бил в иное место, потому что при воспоминании о неистовой... Тряхнув головой, он улыбнулся и подал руку девочке.
- Проводишь в лагерь, Флу? Боюсь, сам не найду дорогу, давно не был.
- Лагерь? Да, конечно! Только...
Фэа помедлила, не отпуская его руку. Впрочем, создавалось ощущение, что она об этом просто забыла. Или не придавала значения. А спустя миг, подняв на него взгляд, Флу вздохнула.
- Только вам там не понравится. Наверное.

Со Спектром

- ... так вот, и сначала всё было замечательно! Ящерки, звери, красота! Представьте, летит во-от такенная зубастая кожаная штука, а с ней орхидеи свисают, потому что все лианы по дороге собрала! - Флу повела его короткой дорогой. То есть, через лес. И у неё не возникало никаких проблем с тем, чтобы проскальзывать под шипастыми ветками, пригнувшись чуть не к земле, или протиснуться между ядовитыми лианами. Насекомые игнорировали фэа тоже, хотя это было уже совсем странно. Поэтому и говорить она могла, не боясь того, что проглотит какого-нибудь неразборчивого жука. Могла - и говорила. - И другие ящерки, без крыльев. Барру всё думал, как их под седло приручить, но плюнул. Говорит, мозга слишком мало, непригодные. А по мне - какая разница? Жрать-то мозга хватает? Значит, и под седло можно.
Впрочем, все эти ветки-лианы и Робу доставляли мало забот. А вот трескотня фэа - утомляла, хотя бы тем, что в неё нельзя было втиснуться, задать вопрос, уточнить.
- Погоди, - взмолился он, воспользовавшись паузой, - сначала было замечательно, говоришь? А потом? Что-то не так пошло? И Барру? Беван?
- А потом стало ещё лучше! - порадовала Флу, на ходу подразнив пальцем совершенно чудовищную по размерам мухоловку. Та схлопнулась со звуком, напоминающим шлепок по мокрой доске, но фэа была уже далеко. - Чернокрылый так радовался. И до сих пор радуется. А Барру ушёл. Говорил, искать приключений. Великанов, или ещё кого-то, я уже не помню. И не вернулся. Наверное, нашёл?
Рыцарь дини ши был в своем обычае. Исчезнуть, чтобы найти неприятности на все уязвимые места - и так не вовремя!
- Хорошо, - согласился Роб, - то есть, плохо. Чему радуется Корвин и почему мне должно не понравиться в лагере?
Сейчас он снова чувствовал себя в наставнической замка, с болтливым и непоследовательным воспитанником. Странно, что фэа взрослели не взрослея, и некоторые из них навечно оставались подростками. И не менее странно, что он не узнавал ни одной тропки Туата, будто не прожил здесь долго, не бежал отсюда. Сейчас, пожалуй, он без проводника и не справился бы.
- Барру и отряд увёл, - продолжила радовать фэа, отвечая на вопросы по одной ей ведомому принципу. - Большой! А Корвин - конечно, радуется. Здесь ведь место замечательное. Красота. Воды вдоволь, растёт всё так, что не успел фрукт сорвать, а уже новый лезет. Нас много. Ну, их. Всего, в общем, много, а порядка - мало. Да сами увидите! Может, ещё и понравится, - в голосе прозвучало неприкрытое сомнение, но Флу тут же оправилась. - А вы здесь почему? Знаете, все говорят о браке! Это так мило! Корвин наверняка устроит пир! Он их обожает! Вы любите пиры?
- Флу, - Роб глубоко вздохнул, мысленно пообещав себе если не убить Бевана, то хотя бы просто очень невежливо спросить при встрече, какого черта ему не сиделось на месте, - давай представим, что мы на поле боя и надо докладывать четко, коротко и по делу. Что всего много - это хорошо, что порядка мало - плохо. Но! Что именно происходит?
О браке, разумеется, болтали. Событие столетий: Тростник связал неистовую брачной клятвой, добился возвышения. Как такое было не обсудить, не заглянуть под покрывало супружеского ложа? Такую новость в Туата пропустить не могли. Да и не только в Туата, наверное. В иное время Робу даже польстило бы такое внимание, как и то, что преисподняя послала за ним наемника, похоже, сразу же после брачной ночи. Недели, то есть. Но - не сейчас, да и поступок демонов скорее оскорблял, если только торговец не был маневром, призванным отвлечь от настоящего убийцы.
- Слушаюсь, генерал! - Флу выпрямилась во весь рост - впрочем, даже так не доставая Робу до плеча - и тут же ойкнула, пригибаясь под бугистой веткой. - Флубудифлуба Фихедариен-на-Грейн, первый разведчик второй сотни засадного полка! В лагере осталось примерно шесть тысяч существ, из них способных встать в строй согласно утренней перекличке - двести три. Этого не достаточно ни для охраны стен, ни для счистки зелени, но, к несчастью, никаких угроз не замечено за последние двести циклов. Лет. Если их можно так назвать. Командир Барру Беван ушёл в леса сто пятьдесят циклов назад, забрав с собой элитные сотни войск правого рога и центра. Про рог левый высказался непечатно и коротко. Дисциплина на большей части лагеря отсутствует, потому что командир Корвин так же высказался коротко и ёмко про трату сил без необходимости. Если позволите: "ни одна богами траханая ящерица не приходит, так что, мне к ней переться? Хер с ними. Всё равно всё закончилось, и ничего не будет", - приостановившись, чтобы перевести дух, фэа с опаской глянула на Роба. - Генерал?..
Циркон хоть и не был склонен к излишним разговорам, но приходил всегда вовремя, когда у Роба из вразумительного оставалось лишь длинное, витиеватое и весьма неприличное. Вот и сейчас, когда Роба Бойда так и подмывало рассказать о сложных и запутанных взаимоотношениях Бевана, дьявола и грязного жида с одной из улочек Форрест-Хилл, Циркон просто коротко кивнул в знак того, что услышал фэа и жестом предложил вести его дальше. Менялся Туата - менялся и его полководец, привнося сдержанность капитула ордена архангела Михаила, замешивая на этой сдержанности упрямство и бесшабашность Роба Бойда, холодность и рассчетливость Циркона, и лишь самую чуть, меньше половины от того, что мог бы - магию Тростника.

с Леокатой

Лагерь он сперва услышал. Крики и нечто, похожее на расстроенный хор, выводящий песню про дриаду и лесоруба, переливались через стены, били в небо и отражались в лес. А затем деревья расступились, открывая вид на длинную серо-зелёную стену. Говоря про зелень, Флу явно не преувеличивала. Кое-где кустарники даже ухитрились обвалить кладку, и теперь радостно пировали на останках. И по большей части на стену можно было без каких-либо проблем залезть по вьюнкам и лианам. Кое-где - просто подняться, как по лестнице. А то и шагнуть. Картину совершенно счастливого общества дополняло немаленькое стадо коров, пасущееся у реки между городом и лесом. Как ни странно, деревья, окружавшие лагерь, близко подходить и не думали. Лес стоял плотной зелёной стеной, как прикинул Роб, совершенно ровным кольцом, оставляя как минимум две сотни шагов поля. И пней от корчёвки видно не было. Как и стражи на полуобвалившихся башнях. Тяжёлые ворота стояли нараспашку, перекосившись и надёжно увязнув в мягкой земле.
Хор, прервавшись на миг, грянул снова. Аккомпанировали ему пронзительные, но весьма довольные женские взвизги. Флу поёжилась и скромно обвела рукой поселение.
- Э-э, вот. В общем.
"В общем" Робу не понравилось настолько, что он даже промолчал, лишь прищурился. И зачем-то подергал один из кустарников на стене. Куст, ожидаемо, не оторвался, но зато рухнула пара камней, от которых Роб едва успел спасти ногу.
- Замечательно.
Проходя в ворота, он пнул их раздраженно, точно они в чем-то были виноваты, и вздохнул. Кажется, сегодня он не уйдет за омелой, а непременно дождется Бадб, для разговора. Потому что, как бы ей не напоминали эти воины и эти форты о нем самом, так поступать с ними не следовало. Война она, в конце концов, или капризная, взбалмошная девчонка?!
- Хорошо хоть, деревья не мешают, - бормотала за плечом Флу. - Как Мю с ними поговорила, так больше и не лезут. Боятся заразиться...
Уточнить, чем может дерево заразиться в человеческом лагере, Роб не успел. Из того, что когда-то явно было караулкой, вывалился, помахивая пустым бурдюком, молодой, но обладавший округлым пузом и густой бородой мужчина. Заметив Роба, он болезненно прищурился на солнце и тут же раскинул руки, расплываясь в широкой улыбке.
- Генерал! Сколько лет! А все на площади, только мы тут, как дураки... Дай, поцелую!..
- Командир третьей сотни полка левой руки, - прошептала фэа и на всякий случай отодвинулась на шаг. Видимо, опасаясь быть раздавленной надвигающимися объятиями.
- Вот tolla-thon, - не удержался Роб, отступая вслед за ней назад и в сторону, - поцелует он... Что празднуете-то?
Пожалуй, стоило признать, что с надеждой на скорее восстановление хотя бы части войска, он изрядно погорячился. Особенно, если они все выглядели вот так, как этот пузан.
- Так жизнь? - удивился молодой старик, моргая. - Ну, это. Рай ведь. Как есть. Каждый день. Мы вот каждый день и это. Благодарим.
С тяжелым вздохом Роб призвал себя к терпению. Хотя это было и непросто - близость с неистовой наполняла его силой, но и её ярость, её раздражительность переходили к нему тоже.
- Никто и никогда не забывает, где оставил свой боевой меч, воин, - серьезно произнес он, обращаясь и к спившемуся сотнику, и к девочке фэа, - ибо нет вина слаще для воителя, чем упоение битвой. И нет для сотника важнее ничего, чем честь и слава его сотни, при всех его больших и малых недостатках должен стоять он верно и бессменно на страже порядка и дисциплины, а не нарушать их, чтобы каждый в его сотне мог спокойно жить и работать, нести свою службу, зная, что в бой поведет их тот, кто вселит в них безграничное мужество. Слышишь меня, сотник?
Сказал - и понял, что злость на неистовую угасла. Пусть - не досмотрела, не удержала, не уберегла. Но ведь и он - сбежал. Не виноваты были и эти воины, что оставшись без командира, без дела пустились во все тяжкие. А еще Роб понял, что скучает по богине, по женщине. По жене. И хоть и не следовало отвлекать Бадб от королевского приема, не сказать, не показать этого, не дать ей почувствовать он не мог. Мир начинается, когда оба противника делают шаги навстречу. Пока шагала только неистовая. Теперь же был его черед.
Сотник, меж тем, стоял, глупо отвесив челюсть, но в глазах его плескалось невыразимое уважение. Даже без способностей богини читать мысли, было понятно, о чём он думает. К сожалению - не о том. Но, по крайней мере, больше попыток поцеловать он не предпринимал, вместо этого попытавшись выпрямиться. Мужчину шатнуло, и он прислонился к стене караулки, нагретой солнцем. А потом сполз по ней на землю.
- Это... точно! Мужество. И меч. Он где-то есть, я помню. Найду, обещаю. Немедленно. И сразу - внушать. Вот только отдохну. Мужику - надо отдыхать после трудов, верно, шмакодявка?
Флу не ответила. По молчанию было понятно, что стоило это ей немалых усилий.
- Ты потрудись сначала, сотник, - злобно буркнул Роб, откликом от неистовой ловя взгляд английского короля, устремленный прямо в декольте Бадб. За этот взгляд можно было устроить и дворцовый переворот. Или хотя бы просто... Одноглазый король смотрелся бы героически, наверное. - А то, кажется, вино тебя победило. Идем, Флу, покажи мне, где здесь площадь.
Площадь найти было легко. Лагерь некогда строили почему-то по римской традиции, с прямыми улицами, разделявшими казармы и дома офицеров. Сейчас часть построек обвалилась, но нигде - настолько, чтобы нельзя было перебраться. Помогал и шум. Не мешали искать и слонявшиеся парочки и целые группы людей, которые почти не обращали на Роба и фэа внимания. К охране здесь явно относились... не относились. Или просто знали Флу. Но, нужно было отдать обитателям должное. Дисциплина или нет, а мусора и грязи Роб не видел. Только пыль - и то немного, потому что зелень в город пустили давно, и она успела обосноваться. Радостно. Платя лагерю и тенью, и прохладой, и даже ягодами и фруктами. Журчала по канавкам и акведукам чистая родниковая вода, какая-то светленькая дриада, устроившись почему-то на плоской крыше, увлечённо полоскала яркий коврик. И в плане отожранности сотник, к некоторому облегчению, оказался скорее исключением. Хотя и не вполне. А площадь раскрылась сразу, яркими цветами в венках, лентами на шестах, весельем и звоном кружек. Из чего бы ни гнали выпивку остатки полков, пахло неплохо. Яблоками и почему-то малиной. Жаренным мясом пахло тоже. И говядиной, и чем-то более тонким.
За яркой, украшенной листьями, цветами и лентами толпой, в самом центре, где у римлян жил полководец, позвышался помост с каменным троном, на котором сидел Корвин Чернокрылый. Почти не изменившийся за все века, с той же хитрецой в тёмных глазах, с той же полуусмешкой, обращённой сразу к трём полуобнажённым фэа, чудом умещавшимся у него на коленях.
- Они даже трофеи давно убрали. И знамёна, - с горечью пожаловалась Флу, хотя она-то никак не могла успеть повоевать под теми знамёнами. По крайней мере - в мире, как он есть. Каким он казался отсюда, из Туата.
Роб кивнул ей, вступая на площадь и остановился, с интересом рассматривая новоявленного короля. Лэрда. И негромко, по-птичьи свистнул, переливчато, что тот Свиристель. Впрочем, юный михаилит не мог знать, как Тростник сообщал разведчикам о своем приходе.

Со Спектром

Сначала показалось, что его не заметили, но затем, словно волны от брошенного камня, стали поворачиваться головы. Не все услышали свист, но те, кто были дальше - переспрашивали. Впрочем, нарастал и недовольный гул: солдатам явно хотелось продолжать праздник. Но шепотки ширились, передавай из уст в уста: "Тростник!..", "лэрд!..". Преобладали, впрочем, ругательные вариации, самой популярной из которых было: "Вот жопа!". Корвин, присмотревшись, махнул рукой музыкантам и поднялся, небрежно свалив девушек с колен. Приветственно вскинул руку и на миг замер, походя на литую статую, восхваляющую совершенство тела. Голоса, глубокого, звучного, за прошедшие века он не потерял тоже.
- Тростник! Сколько лет, сколько лет! Как ра-аз вовремя. Поднимайся же.
- Нет, - отрицательно мотнул головой Роб, улыбаясь чуть косо, - лучше уж ты спускайся, càraid*, пожмем руки. Сколько лет... И - как раз вовремя, гляжу.
Весточка от Бадб снова потревожила его. Вместо пиршественного стола - сумрачный будуар, вместо Корвина - Нэн Болейн, глядящая на неистовую печально, с надеждой, которая крепла с каждым словом, что говорила ей леди Бойд. Роб улыбнулся, но уже широко, искренне, оглядывая тех, кто сидел за столами, хоть улыбка предназначалась и не им.
Корвин секунду помедлил, а потом ответил улыбкой Робу, но явно предназначенной всем остальным, кто уже вставали из-за столов.
- А и подойду.
Подхватив полный бурдюк, он спрыгнул с помоста и пошёл - не проталкиваясь, потому что люди, раздавшись, создали живой коридор. И смотрели с опаской, любопытством, стыдом, в замешательстве, испуганно. И почти никто - воодушевлённо.
Флу неслышно приблизилась к плечу.
- Я... приведу наших. Соскучилась. Хорошо, генерал?
- Конечно, Флу.
"Сражаться в строю - не доблесть. Против строя - самоубийство". Корвин, конечно, Сенеку-старшего не читал. Он вообще, кажется, все это время, пока Роб учился, предавался пьянству. И взгляды воинов, которые, как известно, бывшими не бывают, не предвещали ничего хорошего. Но, все же, он ждал приближения Чернокрылого спокойно, не позволяя Циркону всползти холодным змеем на плечи. В конце концов, это ведь был Корвин, а не какой-нибудь грязный бербаланг - пожиратель мертвых. Впрочем, Роб предпочел бы сейчас бербаланга.
Местный король шёл лёгким, танцующим шагом, так, что подпрыгивала на груди гирлянда из жёлтых и красных цветов. Подходя, он поднял бурдюк над головой и ловко сдавил, выплеснув глоток прямо в рот, после чего довольно вздохнул и протянул мех Робу.
- За встречу, Тростник. Добро, так сказать, пожаловать. А не поднялся - зря. Второй трон бы принесли, хороший, крепкий.
- Не по чину мне трон, Корвин.
"Да и тебе тоже" не прозвучало. Но - подразумевалось, повисло в воздухе, тревожно и настороженно. А вот в мехе оказалось яблочное вино, очень легкое, пряное, сладкое. Но и пил его Роб, не забывая поглядывать по сторонам, отступив на шаг назад. За излишнюю подозрительность в капитуле его называли "чертовым мнительным шотландцем", но именно эта мнительность зачастую и спасала жизнь, когда приходилось особенно осторожно балансировать над пропастью. Впрочем, бывшие солдаты, возбуждённо переговариваясь, стояли на месте. Да и оружия на пир здесь почти никто не носил - не считая, конечно, ножей. Длинных и весьма неприятных на вид.
Корвин же развёл руками, словно в удивлении.
- Ну, если даже посидеть со старыми друзьями не хочешь, отпраздновать, ну, скажем, собственный брак - то о чём же мы говорим? Я-то думал, ты проведать решил. Обрадовался, что не забыл нас. Выпить, повспоминать. Помнишь тот охват на склонах Уиклоу? Когда засадники забудились и случайно вышли в тыл? Хорошее время было. И ведь выжили! А теперь можем спокойно вспоминать былое, пить яблочное вино - хвала Бадб за милость.
- Я все помню, Корвин. Даже то, что хотел бы забыть. Помню, как умирали воины и их крики до сих пор слышу во сне. И если пить - так за то, чтобы они нашли путь меж звезд, к селениям предков. И до сих пор бьюсь - с самим собой. И даже сейчас, когда мы говорим о моем браке, когда ты совершенно справедливо упрекаешь в том, что забыл и не хочу праздновать... Это снова - битва, но кто выиграл в ней, кто проиграл - будет абсолютно неважно. Между нами не будет разницы, не будет победителя и побежденного. Ведь проиграем - оба. Особенно, когда сюда придут чужие боги. Или орды демонов. Или вовсе те, кто древнее нас. И не будет уже милости Бадб. Ни для меня, ни для вас. Мы снова будем равны, ибо смерть - примиряет.
Роб, который помнил все, говорил с тяжелой болью. Циркон, который помнил то, что помнил Роб, добавлял к ней горечи. И лишь Тростник радовался тому, что снова видит этих пьянчуг. И от этого ломило висок так, что пришлось еще раз отхлебнуть из бурдюка, салютуя им же бывшим солдатам.

с Леокатой

Люди вокруг затихли, ожидая ответа. Корвин помолчал, глядя на него темным, непроницаемым взглядом. Не торопясь, отпил ещё вина, смакуя каждый глоток. Потом пожал плечами.
- Много веков как не важно. Что осталось от нас в том мире? Что осталось нам в том мире? Ничего. Только игры в чёртовой стране фей... и эти фейки, и это вино. Есть и покрепче, если хочешь. Беван ищет приключений - его дело. Говоришь, умрём? А сейчас мы - что? Живы? Таем? Так стоит хотя бы таять весело. Какое нам дело? Что ты можешь предложить, раз пришёл отнять у нас...
За спиной Роба раздался стук подошв. Корвин замолчал, и впервые за разговор глаза его вспыхнули злостью. Празднующие возбуждённо загомонили.
На вид в строю было сотни полторы-две. Часть лиц принадлежали фэа, причём Флу, действительно, оказалась не единственной представительницей отряда боевых волкодавов. И отличала этих людей расхлябанность, которая даётся только долгими тренировками именно в такой вот нарочитой небрежности. Мужчина немногим моложе Роба, стоявший впереди, вытащил изо рта палочку, которую зачем-то лениво жевал, и кивнул. Смотрел он так, словно появление Тростника не вызывало ровно никакого удивлёния.
- Лэрд. Засадный полк ждёт приказаний. Гералт Хоран, начальник полусотни чего-то там, в прошлом.
Флу, стоя рядом с ним, радостно закивала.
- А он говорил, говорил, что вы вернётесь! Что даже и сомнений никаких нету, точно-точно знает!
- Роберт Бойд из клана Бойд, - честно представился ему Роб, которому до смерти надоело, что его кличут Тростником, - в прошлом и сейчас - Fuar a 'Ghaoth, Canan Ard.
И чуть отодвинул Корвина, оглядывая собравшихся у столов. Их было много для того, чтобы его услышал каждый, но мало - чтобы за них бороться. Пир мертвецов, которые сами загоняли себя в небытие. Их презирал сейчас даже Тростник. И - все же. Каждый из них стоил борьбы. Роб обогнул Чернокрылого и решительно зашагал к высокому, по плечи, помосту. Сейчас он отчаянно сожалел о вечном своём трауре. Туника цвета зелени Туата, цветов стягов Бадб, была бы уместнее и ярче, но и эта, темная-синяя над серым, дорогого китайского шелка, какого не видели здесь, тоже была хороша. Она уравнивала его с ними, с воинами, которым не нужен был трон, но и выделяла, ненавязчиво подчеркивая положение. Кресло Корвина он отодвинул чуть пренебрежительно, но не пинком, как хотел сначала.
- Воины! - Голос, многократно усиленный разреженным воздухом, как в родных горах, намеренно создаваемым сейчас Робом, далеко разнесся по площади. - Содружинники! Вместе мы одолели многое! Мы шли под зелеными стягами, чтобы эти земли стали нашими, чтобы на них воцарился порядок. Вспомните, что вы обещали мне при Маг Туиред и как вы на моих глазах клялись друг другу не возвращаться без победы. Вы - те самые люди, что гоняли фоморов, màthair dha na miannan aca**, от того дуба и до этого сиддха. Вы не можете таять, потому что помните. Это говорю вам я, Роберт Бойд из клана Бойд, который помнит всё. Пришел час решать свою судьбу самим, не оглядываясь на прошлое, но глядя в будущее.
Он на мгновение замолк, посмотрев на засадный полк. Нет, на то, что Хоран собрал из остатков тех, старых полков. Они его ждали. И ведь могли истаять, прождав безуспешно. Потому что Роб был твердо намерен прожить жизнь со вкусом и спокойно умереть. Совсем, как эти... выпивохи, что смотрели на него, кто с интересом, кто сомневаясь, кто скучающе.
- Все знают, кто я, кем я был, от чего отказался, когда бежал, - продолжил он, - сейчас я - младше вас. Мне пятьдесят три года и я смертен. Я - магистр... один из полководцев воинского братства. И мне понятно ваше желание жить хотя бы весело, потому что совсем недавно я хотел того же. Но... ведь можно жить - интересно. Потому пришел не отнять, но - дать. Мне принадлежит замок Портенкросс, в Шотландии, в мире-как-он-есть. Там самый крепкий виски и самые красивые девочки, а не эти... феечки. Там - спокойно, но и неспокойно тоже, потому что кланы воюют между собой, со своим королем, а король - с Англией. Туда я уведу всех, кто вспомнит присягу госпоже и мне. Всех, кто захочет снова вдохнуть воздух гор, почуять страх врага, прижать к себе горячую девчонку. Кто будет готов совершенствовать себя для битвы, как это положено воину. Мне нужны вы там, ведь госпожа медленно, шаг за шагом, но возвращает власть над этими землями. Нужны верные командиры, ведь часть из вас я уведу за собой в новые земли. В те, о которых мы и помышлять не могли раньше. Никто больше не истает, говорю вам я, тот что был и остается Fuar a 'Ghaoth, Canan Ard! Скуки больше не будет, клянусь честью клана вам я, Роб Бойд из клана Бойд! Напомните этой земле, под кого она легла, как полковая шлюха, призываю вас я, ваш лэрд!
Воистину, репутацию легко потерять, но сложно вернуть. Сейчас, когда ковалась новая история, когда Туата услышал его имя, имя Роберта Бойда, лорда Портенкросса, он был как никогда искренен. Тростник - для потомков, пусть в хрониках он будет скорее еще одним титулом магистра михаилитов, возвысившегося до консорта богини. Сейчас с воинами говорил не Ard. Робу вести их за собой, Робу - и говорить. Кивнув Хорану, чтобы вывел своих людей ближе, вперед, перед всеми, Роб уселся на помост, игнорируя это дурацкое кресло.
- Вопросы?
- Вопросы, сомнения, предложения, - почти лениво отозвался с другого конца площади Корвин. У него не было помоста, зато ничего не помешало легко взбежать на горку обрушенных камней. Невысоко, но всё же он возвышался над толпой на половину корпуса. - Он говорит - интересно. Хотя видит Мать, мы исполнили всё, чего можно ожидать. Пожить интересно, разгромить очередных фоморов, а потом вас снова забудут на века. Конечно, вы нужны - сейчас, когда они помирились. Но мы все знаем Неистовую, так?
В толпе, замершей после речи Роба, согласно зашумели, хотя по большей части бывшие солдаты хранили молчание. И ждали, пока станет ясно, к чему ведёт Корвин. А тот - продолжал, уперев руки в бока.

Со Спектром

- Обещают страх врага, земли, девочек. Но первым мы наелись, последнее - одинаково у всех, так? Ну а земля... - он помедлил, оглядывая толпу, и посмотрел в глаза Роба через толпу, через строй сборного засадного полка и через головы Флу и Хорана, который снова меланхолично жевал палочку, поглядывая без особого интереса. - Землю эту не нужно завоевывать, и она останется нашей навек, пока всё не исчезнет. Так говорит та, для кого постоянство дороже прочего. Для кого традиция - не пустой звук. Я предлагаю вам остаться здесь, под крылом Великой Королевы. И под моим. Стократ заслуженная вами - вашими руками, вашим потом! Вашей кровью! - награ...
Чернокрылый внезапно осёкся и с гневным криком опрокинулся назад, словно ноги перестали держать. Пил он много веков или нет, но полководец успел сгруппироваться, повернуться плечом - чего и ждали. Толстая спица, завертев небесно-голубой лентой, мягко вошла в висок и тут же вырвалась обратно, рассыпая капли крови с узкого ромбовидного острия. На плиты Корвин Чернокрылый упал уже мёртвым. В наступившей тишине высокая фэа с оливковой кожей и чёрными густыми волосами по пояс, перехваченными двумя ремешками, спокойно принялась вытирать спицы кусочком ткани. Закончив, убрала их в чехол и только тогда посмотрела на обмершую толпу. Обвела взглядом круг бледных лиц и закатила глаза.
- Смотреть нужно, куда падаешь.
- Ты же... это... - мужчина в одной набедренной повязке сделал движение рукой, словно подсекал рыбу, и фэа нетерпеливо вздохнула.
- Ну неуклюжая я. Что теперь, на праздники не ходить?
- Это не постоянство, - запоздало, после минутного молчания, просветил Корвина Роб, - это однообразие. Оно хорошо, когда вот тут, - звук от кулака, постучавшего в лоб, получился удивительно звонким, - пусто. Однако же, что-то Морриган не поспешила на помощь своему заступнику. Воистину, предателей презирают даже те, кому они сослужили службу.
В голосе звучали горечь и боль. "Верным из верных" звали Корвина Чернокрылого, обласканного воинской удачей от Немайн, боевым неистовством от Бадб. Терять старого друга, соратника, плечом к плечу с которым сражался, оказалось страшно. Вдвойне страшно от того, что произошло это не в битве, а от руки девушки-фэа. Втройне - потому что Корвин предал его, предал неистовую, подталкивал к предательству остальных.
- Я не брошу вас больше, - покаянно произнес Роб, неотрывно глядя на мертвого Чернокрылого, - клянусь семьей.
На последних словах толпа разом вздохнула, и тут поднялся Хоран. Поднялся буквально - встав на спину какого-то бедолаги. И заорал на всю площадь и без ветра так, что голос отдался эхом от беленых стен нарядных домиков.
- Ну же, трусливые clann a tha a striapach! Вы слышали Бойда! Станете таять вечно, пока другие за вас сражаются?! Я лично - хочу взглянуть в глаза потомков! Небось, земли уже на королевство, если ваши такие же бесхребетные! Каких вам, мать, ещё клятв надо, чтобы свою вспомнить?! Да вас любой фомор!..
Кто-то начал пробираться к краю толпы, но в основном - люди слушали. И не оглядывались. Выпрямлялись.
Флу, запрыгнув на помост, подошла вплотную, глядя, как и Роб, туда, где стояла над телом тонкая черноволосая фэа.
- Так было нужно, правда. Иначе... Это ничего?
- Это жизнь, дитя моё, - вздохнул Роб, не желая произносить очередную просветительскую речь, уже для этой девчушки, - ничего. Он был воином, а значит - был готов умереть. Ступай, пригласи сюда Хорана.

с Леокатой

Кажется, незаметно, исподволь, Флу превращалась в адъютанта. Роб снова вздохнул, понимая, что за омелой сегодня уже не пойдет и мысленно пожаловался на это неистовой, присовокупив образ мертвого Корвина и ласковое "mo dhruim"***. Ощутив в ответ тёплое касание ладони к руке.
Хоран вскарабкался к нему почти сразу - только передал сперва обязанность орать и организовывать помощникам. Несмотря на то, что толпа редела, оставшихся всё же было гораздо больше. Правда, было неизвестно, сколько ещё исчезнут в процессе муштры, которой явно требовалось немало.
- Так было нужно, - повторил Гералт слова Флу, только без вопроса или сомнения. Без горечи. - Столько... веков, и всё же - так было нужно. Муилен сделала только то, что я приказал.
- Да не съем же я её, - вспылил Роб, досадливо возводя очи горе, - все равно была необходимость... в уборке. Я не за тем позвал. Время не терпит, Портенкросс ждет. Два месяца хватит на то, чтобы напомнить этому сброду, кто они?
Возможно, Тростник и убил бы эту Муилен за Корвина, потому что не следует поднимать руку на командира. Роб уже не был уверен в том, что сделал бы Ard. Одно знал точно - ни он, ни Тростник не повели бы в мир сборище пьянчуг, больше похожих на разбойников, чем на воинов, под стягом Бадб. Впрочем, и сам стяг нужно было переделать. Зелень Туата теперь упорно ассоциировалась с цветами Тюдоров. Но... Стоило взять оттенок чуть темнее, а на полотнище пустить ворона, сжимающего в лапах лавровую ветвь... Представив это знамя, вьющееся над башнями его - их - замка, над головой знаменосца, Роб по-кошачьи сощурился, расплываясь в улыбке. И еще - одежда для воинов, цвета травы, на которой лежат свет и тень от листвы вековечного леса...
- Хватит, - с облегчением кивнул Хоран, и хищно осклабился. - Устроим экстренный курс. Жаль, ящериц боольше нет, но... знаешь, командир, я вот подумал. Считалось, что они просто ушли, а вдруг это Королева? Уж очень удобно всё получилось. Так, и если Королева сделала мир безопасней, может, Ворона сделает его снова интересней? Тогда два месяца, и хорошо. Кого отсеем, кто останется... стыдиться не придётся. А доспехи и оружие мы сохранили. Хотя... - он оглядел Роба внимательно, задержав взгляд на шёлке, на рукояти и навершии меча, и болезненно поморщился, - сколько прошло времени там, снаружи?
- Много, - честно сознался Роб, вытаскивая из сапога нож и вручая его Хорану, - восемь веков. Доспехи и оружие будут другие, Гералт, и постараюсь, чтобы побыстрее. Снаружи придется многому учиться заново. Арбалетам, пороху, даже фехтованию. В замке есть небольшой гарнизон, но вас разместят в деревне. Из сержанта гарнизона, Вестона Броуди, выжмешь все, что он знает. Остальное - будем нарабатывать в боях, хвала Бадб, этого в Шотландии хватает всегда.
Только сейчас Роб осознал, как отчаянно хочет спать. Дорога из Уэльбека, бессонная ночь сначала с бумагами, потом с Бадб, длинный и суматошный день, омраченный смертью Корвина, измотали его. Даже шатер Бадб представлялся теперь уютным и, как ни странно, домом.
- Восемь... - впервые броня Гералта дала трещину, и взгляд слегка поплыл. - Арбылеты, порошок... - он почти зримо встряхнулся и решительно кивнул. - Надо, так разберемся, - с этими словами бывший начальник полусотни неожиданно ухмыльнулся. - А, всё же, хорошо. Знал, что снова придётся в дело.
- Откуда? - Несмотря на усталость, заинтересовался Роб. - Признаться, я не помышлял, что вернусь. Знаешь ли, пока вырос, пока магистром становился, старился - не до того было.
Если бы не Вихрь и чертовы Дуглас, тамплиер и их паучья королева. И не наблюдатель, который наверняка был с мистером Армстронгом одним лицом. И Бадб, поймавшая в сети так надежно, что паучиха позавидовала бы. Впрочем, если не вспоминать поочередно о прокушенной губе, подзатыльнике и горящих кустах, сети эти были довольно-таки приятными.
Хоран почему-то посмотрел вверх, чуть опасливо, словно ожидал чего-то увидеть, и вздохнул.
- Ну, командир... мы Бадб сколько раз видели, за войны-то? И такая это, просто говоря, упёртая баба, что хоть упряжку волов против ставь - не утащат. Не могло такого быть, чтобы не достала. Никак.
Сказать точнее Роб и не смог бы, пожалуй. Глянув вслед за Хораном наверх, где, все же, не кружился черно-рыжий ворон, он рассмеялся и хлопнул Гералта по плечу.
- У вас есть здесь свободный дом? - Поинтересовался он, - мне б умыться и отдохнуть немного.

Со Спектром

2- й день в Туата

- Куда прешь, Ith mo bhod? Как меч держишь?! - Орал безвестный сержант, казалось, прямо под ухом, отчего Роб себя чувствовал юным новобранцем. Но, подобно этому новобранцу, упорно не просыпался, хотя и прислушивался к чеканному шагу строю, к ругани младших командиров - трех сотен Хорана хватило для того, чтобы муштровать пятитысячное войско. А сам Гералт из бывшего командира полусотни возвысился, кажется, неожиданно для самого себя и к собственному нескрываемому ужасу, до полковника. Остаток дня и вечер Роб вместо отдыха посвятил лекции для новоиспеченного командования. Пришлось говорить о многом, рисуя куском древесного угля на выбеленной стене: о современном строении армии, об организации "копья", столь любимого владыками и их полководцами. На ходу меняя, создавая свое, компилируя древних стратегов. Разбивая людей по отделениям и взводам, уходя от сотничества. И понимая, что снова опережает время, что никто, кроме этих людей и фэа, слушавших его с изумленно-серьезным видом, пока не примет этой системы, напиши он об этом даже труд. Но - говорил, заражая своим пылом и слушателей, сначала робко, а потом все смелее задававших вопросы. Приходилось повествовать и об изменившихся обычаях, об этикете, михаилитах, размножившихся тварях. О том, что не все фэа одинаково полезны. О многом - и малом для тех, кто восемьсот лет провел в Туата. То, как они слушали, давало надежду на то, что приспособятся, смогут. Особенно, когда снова почувствуют жизнь. Когда разрастется деревня под Портенкроссом, в которую они начнут приводить жен, обзаводиться детьми, воспитывать их в почтении к древним богам...
На мгновение Робу показалось, что Древа на спине касается рука неистовой, медленно обводя пальцем рисунок. Развернувшись с улыбкой, Бадб он не обнаружил, но не огорчился этому. Как и не огорчился исчезновению синей туники - вместо нее на краю кровати лежала стопка одежда. Темно-зеленая, того цвета, какого бывает листва на солнце, туника была ничуть не хуже. Расшитая серебрянной вязью трикселей по вороту, рукавам и подолу, она была точно впору, а ворот открывал шею. Неистовая подумала обо всем: о черных штанах, чуть широких, а потому пригодных и для верховой езды, и для долгого бега; о мягких сапогах, без шнуровки, зато на ремешках, плотно обхватывающих ногу. Даже о новом поясе - и о том подумала. И эта забота была приятна так, что Роб сейчас желал бы сказать ей об этом, глядя в глаза, не взирая на то, что она читает мысли. Благодарить, прижимая к себе, вдыхая аромат её волос, пахнущих стихиями. Странно, но лишь в самые сокровенные моменты неистовая переставала благоухать дождем, лесным пожаром, горечью земли и ветром, а становилась собой - или просто женщиной, сводящей с ума запахом чистой кожи с едва уловимой ноткой жасмина, терпко-сладкой. Странно, что он начал понимать и ценить это только сейчас. "Спасибо, моя Бадб!"
Впрочем, дело Раймона не ждало. Наскоро умывшись, Роб вышел из этого маленького, но уютного домика на площади, который вчера уже успели окрестить тростниковой хижиной. Если пылившие мимо ново-новобранцы и хотели смотреть на него злобно, сил и времени для этого у них, кажется, не было. И воздух неожиданно стал куда менее свеж, чем вчера. Пах кисловато. Хоран, хотя и смотрел вчера так, словно у него отобрали любимую игрушку, взялся за дело так, что стало понятно: планировал он это давно. Возможно, как раз те два-три века, о которых говорила Флу. Игрушка же, внезапно ставшая младшими командирами, пока что от души радовалась. И гоняла от души. Зато феечки, составлявшие немалую часть населения лагеря, взирали с тревогой, сожалением и какой-то грустью. Но и одобрительно тоже. И на Роба поглядывали, стреляя глазками, очень умилительно. Оценивающе. Почему-то казалось, что не как на полководца.
- Генерал, - вчерашняя убийца Корвина стояла, прислонившись к стене, настолько неподвижно, что Роб её едва заметил. - Доброе утро. Меня звут Муилен Фихедариен-на-Грейн.
- Генерал! - Голос Флу прорезал топот и тяжелое дыхание толпы, как нож. Светлая голова в прыжке вынырнула из потной толпы, огляделась в прыжке и скрылась обратно. Спустя секунду фэа, чистая, свежая, как утренний цветок, вынырнула из строя бегущих недо-солдат и широко улыбнулась. - И Мю! Мю!!
- А иногда я - просто предлог, - не меняя тона, продолжила Муилен.

с Леокатой

- Доброе утро, Муилен, - по привычке хотелось добавить "мисс". И, возможно, стоило, ведь туатовцам нужно было привыкать к правилам внешнего мира, - доброе утро, Флу.
"Mu", то есть "О". Действительно, смерть Корвина нуждалась лишь в предлоге, и Муилен оказалась лучшим из них. Роб улыбнулся обеим фэа и подмигнул стреляющим глазками феечкам, втайне надеясь на то, что ни одна из этих трясогузок не отправится вслед за полком в замок. Судя по ответной улыбке, от которой даже через улицу пахнуло жаром, особо надеяться на это не стоило.
- Мне к Вершине нужно, дамы, - сообщил он, все еще улыбаясь, - и, кажется, снова необходим проводник.
Муилен кивнула и откачнулась от стены, заодно выскользнув из крепких объятий Флубудифлубы.
- Хоран поручил мне вас провожать, потому что я это умею. А Флу... Флу... ну, она тоже. Умеет провожать.
- И потому что эти lairgen chac ни bhod не понимают, и полковник почему-то решил, что слышать много ругани нам вредно. Странный он, - пожала плечами Флу и мечтательно вздохнула. - Полко-о-овник. Это звучит так!.. Так!..
- Хоран просто считает тебя воспитанной, - мягко пояснила Муилен.
Флу, подняв на неё огромные карие глаза, хлопнула ресницами, и её сестра решительно повернулась к Робу.
- До вершины далеко. Я бы предложила через врата, но они в последнее время не очень надёжны. Приходится сосредотачиваться больше, чем необходимо, и то...
- Брикс вернулся с крокодилом на заднице... маленьким... - прошептала Флу. Почему-то мечтательно.
- ... и то бывает всякое. Но всегда можно вернуться по нити.
"Крокодил на заднице" звучал совсем не радостно, но слишком уж напоминал будни михаилитов. С чем только не возвращались воины ордена на задницах и различных частях тела! И, кажется, Хоран знал толк в ругательствах. А еще Раймон рисковал остаться без столь желанной ему Морриган. Потому что Роб сам уже был готов убить её за все эти не очень надежные вещи, что происходили сейчас в Туата.
- По нити? Врата?
Сёстры рода Фихедариен-на-Грейн переглянулись, став на миг до странности похожими. Начала объяснять Муилен.
- Когда-то наша мать съела в лесу яблоко, с одной стороны зелёное, с другой - красное. С чёрными семечками. Поговаривают, что с любимого дерева Фи, но, может, врут? А потом, когда мы родились, дом стал... странным. Двери начали открываться не туда, пропадали комнаты, крылья порой вращались не по ветру, а иногда - без ветра.
- Понимаете, мы живём в мельнице, - вклинилась Флу, и Мю кивнула.
- Да. Это было очень неудобно. Постоянно приходилось переключать вал. Но со временем мы поняли, что этим можно пользоваться не только для игры в прятки или для того, чтобы спуститься вниз, не спускаясь. Или подняться, не поднимаясь. Поняли, научились использовать.
- Оставили только нужные двери!
- Вы когда-нибудь ткали гобелены? Мир - это ткань. Если её сложить, то можно выйти где-то ещё. Главное - понять, куда вам нужно. Представить точно, чётко и без сомнений. Ещё главное - вернуться. А для этого нужно помнить ту нить, с которой ушёл. Держаться за неё.
- Мю - лучший ткач! - с гордостью добавила Флубудифлуба.
- Но сейчас всё... - Муилен помедлила, подбирая слово, - мятое. И мокрое, - она с отвращением сморщила нос. - Вы не представляете, как легко тянется мокрая ткань! Потом всё в складках.
Гобелены Роб никогда не ткал, но мысль Муилен понял. Как игла проходит сквозь складки ткани, так и Мю могла провести по Туата. И этот способ был ненадежен. Ведь нитка могла выскочить, оборваться, а игла - потеряться в складках, которые в таком случае просто распадались. К тому же, Туата сейчас, вероятно, напоминал коврик из лоскутов, которым любят покрывать полы шотландцы. Мысль, неоформленная, нечеткая, билась в голове, не находя выхода. Перед глазами мелькали картинки, как сложить ткань так, чтобы... Роб тряхнул головой, загоняя её поглубже, оставляя её для спокойного размышления у камина.
- И что вы советуете, Муилен? Как лучше идти?
- Двери, - не задумываясь, ответила та. - Без них идти не меньше месяца даже с нами. Это если просто идти, - в голосе её звучало отчётливое сомнение в том, что там - где бы это там ни было - просто ходят.
- Двери так двери.
Поразительно, как часто люди совершают выбор среди двух равно неудачных вариантов. Удивительно, что они не задумываются об этом. Месяц, а то и больше продираться по сумрачному лесу к вершине - или оказаться вблизи нее, но через мокрую и мятую ткань? Выбор очевиден - вернуться в резиденцию. Но Роб, все же, мрачно хмыкнул и жестом предложил сестрам вести его.

Со Спектром

Мельница оказалась в добром дне пути, причём никто сейчас не мог сказать точно, что происходит с границами зоны, где ещё вчера царили мир и покой. Возможно, они царили и до сих пор, но поручиться в этом никто не мог, и неуверенность эта несколько удлиняла путь. А спустя три часа над головами начала собираться гроза, чего, по радостным уверениям Флу, здесь не случалось уже лет как сто. Если не больше. Что могло пролиться из вала иссиня-чёрных, с каким-то багровым рантом туч, не хотелось даже думать. Но думалось всё равно. Жаркий лес, кажется, задумался тоже, замер в недвижной духоте. По крайней мере, вокруг всё постепенно стихало. Пропали жужжание насекомых, птицы пищали реже, но куда заполошеннее, отчаяннее. Даже попадавшиеся змеи шипели как-то неуверенно и без задора, норовя снова скрыться под гниющими стволами и во мшистых ямах.
Помрачнело даже личико Флу, вернувшейся в очередной раз из леса. Фэа, сменившая платьице на зелёную в коричневое пятно тунику и такие же штаны, с самого начала похода шныряла вокруг, то уходя вперёд, то возникая из очередного отнорка, только для того, чтобы скрыться снова.
- Сойллейр нет, сосна нараспашку. И везде следы копыт, раздвоенных. Я не стала уходить далеко, но ведут они в сторону, к abhainn.
Муилен кивнула и повернулась к Робу.
- Сойл - из зелёных дам. Подружка. Я думала попробовать переждать грозу - она пустила бы нас в своё дерево. Оно пониже других.
Переждать грозу?! Роб удивленно уставился на фэа, медленно соображая от изумления, что они вряд ли помнили, как богини сгоняли грозовые тучи к полю боя - для него. Гроза - это дармовая природная сила для мага-стихийника, это облака, несущие в себе ливневые дожди и молнии, даже град, это - шквальный ветер, это - могучая конвекция потоков от земли. И - скрытая теплота, которая высвобождается, когда пар собирается в облачные капли. Уже сейчас, когда гроза только наползала, Роба потряхивало от излишка сил, которыми щедро делился влажный воздух. А вот дриаду спасать не хотелось. Кто это были - сатиры? Черти? Единороги, которым девственницы были нужны, вопреки сказкам, отнюдь не для того, чтобы катать на спине? Впрочем, дриада-дева казалась такой нелепицей, что Роб чуть не расхохотался. Но эти девчушки все равно боялись грозы, а он сам устал от бесконечной трепотни.
- Показывай, что там, - со вздохом буркнул он Флу. Откуда-то издалека накатила волна умилённого веселья, похожая чем-то на летний дождь.

с Леокатой

В старой, на несколько обхватов раскрытой сосне, действительно могли бы поместиться все - если бы требовалось прятаться. Но Флу, игнорируя раскаты грома, повела дальше, куда уводили, рассыпаясь веером следы копыт, глубоко врезавшиеся в мягкую землю поверх едва заметных отпечатков ног дриады, мимо старых стволов с содранными чем-то острым полосами коры. И ни черти, ни сатиры не обладали четырьмя ногами. Всё прочее же бегало быстрее зелёных дам. Оставалось гадать только, почему та не забралась на дерево.
Хоба, распластавшегося на толстой ветке, Роб почувствовал прежде, чем тот заговорил. Увидеть же едва смог и позже: магия мелких фэа всегда хорошо работала на скрытность. Хобы не становились невидимыми, как те же импы или скоге, но вышивки, густо покрывавшие куртку и шапку, заставляли невольно отводить взгляд в сторону. Не замечать.
- Пс. Дурни. Они же вернутся.
- Кто - они? - Поинтересовался Роб, с неудовольствием думая, что никто и никогда не говорит сразу по делу. Каждый считает нужным с глубокомысленным видом изрекать очевидные для них, но непонятные другим вещи, не поясняя ничего. Отчего бы вот этому конкретному фэа для разнообразия не начать с того вопроса, который Роб вынужден был задать?
И тут хлынул дождь. Ледяной, острый, словно смерзался на лету. Ответ безымянного хоба почти утонул в шелесте и жалобах листьев, но на границе восприятия в водяной взвеси Роб и без того ощутил массивные горячие тела, плотные, тяжёлые.
- Единороги, дурень. Любимая охотничья стая Королевы.
- Замечательно! - Даже обрадовался Роб, встряхиваясь, как охотничий пес, что под дождем было, конечно же, напрасным, но помогло взбодриться, принять и пропустить сквозь себя потоки воды. - И куда, говоришь, они эту... как ее... Сойллейр погнали?
Охотничья стая Морриган... Покосившись на своих фэа, он едва слышно вздохнул. Какими хорошими бы разведчиками и бойцами они не были, Роб не мог избавиться от мысли, что это - девчушки. А потому и вопрос этот он задал, чтобы дать себе время подумать, решить, куда деть этих... волкодавов.
- К реке, - вместо хоба ответила Муилен и кивнула в ту сторону, где вдалеке вода разбивалась о воду. - там большой луг в излучине, его не заливает даже в половодье.
- Течение быстрое, а плавать Сойл не умеет, - негромко добавила Флу, перехватывая тканью намокшие волосы заново, плотнее.
- Даже если бы прорвалась через тех, кто наверняка ждали впереди, - закончила Мю. - Они очень давно не подходили так близко. Все отвыкли.
- Со мной или здесь подождете? - Коротко поинтересовался уже Циркон, не Роберт Бойд, наматывая на руку поток воды, как веревку. Лассо, как называли это испанцы. Дождину, как описывал это чтимый батюшка, лорд Килмарнок.
- Ого!.. - прошептала Флу, большими глазами глядя на водяную плеть.
Муилен вздохнула и повернула сестру лицом к реке.
- Мы пойдём. Это наша подруга.
Циркон коротко кивнул, указывая на место за спиной обеим, и затанцевал по следам тварей, мягко и бесшумно перепрыгивая по корням деревьев. Роб отстраненно наблюдал за этим, лишь изредка поправляя шаг, заставляя тело переступать споро, но аккуратно, приманивая самые холодные струи дождя, чтобы гасить тепло разгоряченного этой рысью тела.

Со Спектром

К реке они опоздали - или почти опоздали. Стало это понятно, как только встретился первый единорог. Белоснежное величественное создание, выплывшее из капель на границе леса, с увлечением грызло длинными острыми зубами зеленоватое предплечье, держа его довольно короткими, но мощными щупальцами, которые росли из плеч. По длинному витому рогу стекала вода, смешиваясь с тёмной кровью. Самец был уже немолод и опытен: шкуру испещряли многочисленные рубцы, и шёл он степенно, тяжело, без присущей молодняку игривости. Острые раздвоенные копыта глубоко взрывали землю. "Отличная скотинка". Чья это была мысль - Циркона ли, Роба Бойда ли - было неважно. Важно было то, что тварь магию поглощала. Тянула в себя, уподобляясь смерчу. И эту магию Циркон сейчас собирался ему дать, вот только вряд ли единорог ей порадовался бы. У любой твари в теле есть вода: в крови, в тканях, в коже. В глазах. И эта вода... ну, она замерзает. Ленивый на магию Роб, все же, уступил здесь, под ливнем, когда сама природа щедро делилась с ним силой, чтобы полюбоваться на то, как корчится от боли, задыхаясь, тварь. Всего-то затрат - охладить настолько, насколько это возможно, и без того холодные струи над единорогом, смещая хрупкий баланс, и без того нарушенный грозой, в воздухе и влаге. Дождаться, когда тварь остынет так, что кровь в ней начнет течь медленно и лениво - и сделать то же, но уже для крови, заставляя разрушаться мельчайшие частицы, из которой она состояла. Двояковогнутые, округлые, они суетливо сновали, перенося воздух, но от жуткого холода останавливались, лопались, заставляли скотину судорожно вздыхать. Должно быть, для девочек-фэа это выглядело странно: постоял, через прищур оглядывая единорога, и молча рванулся вперед, на ходу вытаскивая меч. И единорог даже успел отбить первый удар рогом, увести клинок в сторону, точно опытный фехтовальщик, когда Роб, развернувшись в вольте, почти снес ему голову. И - все же - срубил ее, возвратным ударом.
Восхищённое "Ого!" от Флу он на этот раз не услышал, но понял и непроизнесённым. Хуже было то, что перед смертью монстр успел коротко и тонко, почти как человек, вскрикнуть. И через воду, раздвигая дождь плечами, уже двигались горячие тела, расходясь полукругом, мерно, но всё ускоряя шаг. Гоня перед собой волны магии, которую единороги и сами брали из грозы - и переваривали, разбивая на мельчайшие части, сбивая в основу всего, в самый хаос, клубящийся, тёмный, затягивающий. У фэа, от такого, вероятно, могла болеть голова. Могли они и впадать в панику. Роб фэа не был.
- На деревья, живо! - рявкнул он на своих феечек, не озираясь. И захлестнул водяным лассо пару молодых дубков, и нескольких их соседей, на уровне коленей единорогов, нагоняя верный туман, чтобы скрыть эти водяные путы. Отчаянно пожалев при этом, что нет копья, он взметнулся на ближайшее дерево.
- Ну вот оно мне надо? - Риторически вопросил Роб сам себя, ползя по ветке, нависшей над тропками.
- Не надо, конечно, - с собой соглашаться было легко и приятно, а вот доставать кинжал из такой позиции - не слишком. К тому же, ветка была мокрой и скользкой, а холодный ливень, которым он продолжал охлаждать себя, заодно смывая запахи, больно барабанил по спине. Впрочем, ждать долго не пришлось. Двое из стада упали от водяных силков, перекатившись через голову на рыси, заржав от боли. Мю Роб отправил туда, уже падая на несущегося под веткой крупного самца, совмещая приказ и замах кинжалом.
Уже соскакивая с рухнувшего жеребца, он быстро оглядел поляну. Вожачка (что за мания - даже думать с акцентом?) оказалась в четырех шагах от него, а вот еще двое - проскочили мимо, разворачиваясь двойкой, будто опытные кавалеристы. Позавидовав выучке, о которой его солдатам нужно было еще напоминать, Роб потянул меч из ножен, лихорадочно наматывая на руку вторую водяную плеть. Попытка заговорить кобылу оказалась неудачной, она, кажется, вовсе не слышала о том, что и её тоже когда-то создал Кернуннос, а у Роба не было желания читать ей лекцию о том, кому она должна подчиняться. Вообразив себя в мантии наподобие той, что носили ученые мужи в академиях и университетах, а эту кобылу - за партой, он рассмеялся чуть ли не в голос. И тут же почувствовал призыв, накативший волной из тёмных, блеклых, словно подёрнутых плёнкой глаз старой самки. Приятное тепло, сковывающее руки, лишающее воли, от которого хотелось пасть на колени, отбросив меч.

с Леокатой

"Розали. Только она одна. Всю жизнь - и в посмертии. А не эта злобная, неспособная любить, рыжая мерзавка". Оковы погорячели и сжались, хотя Роб точно знал, что Бадб этому не поверила. Но - иногда в положении илота были свои преимущества. Самка откачнулась, словно её ударили, оскалилась, обнажив конические зубы на совершенно нелошадиных, слишком вытянутых и узких челюстях, и двинулась к Робу, чуть боком, вынуждая разворачиваться. Щупальца на плечах угрожающе шевелились. И на них виднелись шипы, которых, Роб мог поклясться, только что не было.
Сбоку, с края поляны раздалось хриплое ржание и тут же перешло в тонкий захлёбывающийся визг. В каплях дождя беззвучно танцевала вокруг пытающихся подняться единорогов Флу с изящным, тонким клинком, совершенно непохожим на тренировочный мечик, и по шкурам текли, не смешивалась с водой, ручьи тёмной, почти чёрной крови. А слева прозвенел громкий, переливчатый свист, сложная трель, в которой сплетались вызов, насмешка и ощущение гниющего, тающего мяса. Два монстра, которые шли тяжелым, сотрясающим поляну галопом, развернулись, как по команде, и устремились на Муилен. Фэа стояла под ледяными каплями спокойно, заложив руки за спину, и разглядывала надвигающихся единорогов равнодушно, наклонив голову. Водяной петлей захлестнув шею и ноги кобылы, Роб перекинул свои импровизированные путы через ствол дубка. Самка, заржав, пала на ноги совершенно, как обычная лошадь - и в ту же секунду Роб рванулся к ней, сходу пронзая грудь мечом. Хотя в бестиариях и не было ничего про внутреннее устройство мутированных единорогов, точно нацеленный клинок ушёл глубоко, туда, где наверняка находилось хоть что-то жизненно важное. Монстр издал странный захлёбывающийся звук, почти шипение - и ударил головой, разинув зубастую пасть. Щупальца, свернувшись было, хлестнули горизонтально, за спину. Увернувшись от пасти, Роб поднырнул под щупальца и краем сознания успел ещё уловить, как один единорог из напавшей на Муилен пары рушится на землю с полного галопа, а второй пытается развернуться, скользя по мокрой траве. Мю же, короткий предлог, рождённый из косточек яблока Фи, шагнула сквозь, и с точки зрения дождя это было - странно. Она прошла, не дробя капель, не между ними, а словно облегая, включая на долю секунды в себя - и при этом не касаясь. От этого у дождя кружилась голова. Голова кружилась и у Роба, но не от Мю, а от этой пляски, от упоения боем, от горечи смерти на губах.
Кружилась голова еще и у Циркона, иначе никак было не объяснить то, что он так медленно ударил крошащимся кинжалом в шею кобылы, одновременно вытягивая меч и отталкиваясь пинком от её груди, мстительно стараясь попасть в рану. Нога отозвалась болью на костяных выростах, но Робу размышлять об этом было некогда. Тварь как-то болезненно вздохнула и опустила голову, вознамерившись насадить его на рог. С таким заманчивым предложением Роб ну никак не мог согласиться, а потому встретил её на противоходе, приняв удар на гарду. И тут же рубанул по шее снизу, разворачивая меч по диагонали. Кобыла рухнула на траву, окропив её темной кровью, а Роб, наконец, смог взглянуть на своих волкодавов. Жертвы Мю еще шевелились и тяжело дышали, но встать уже не могли.
- Все целы, дамы?
- Оно мне тунику продырявило... - пожаловалась Флу, горестно показывая на дыру в ткани. Края выглядели обгоревшими и, кажется, расширялись. Медленно.
- Зашью, - пообещала Муилен и потыкала носком сапога единорога. Тот не пошевелился, и фэа с видимым удовольствием кивнула. - Мерзкие твари. На вас не попала кровь?
- Не меньше восьмисот за такое брать, - пробубнил Роб себе под нос, не сразу расслышав вопрос и отрубая мечом рог у самки, - кровь?
На руке, что держала кинжал, споро затягивался ожог. Роб без интереса глянул на него и пожал плечами. Бывало и хуже, после того же жабдара.
- Быть может, попробуем отыскать эту вашу Сойллейр?
Или то, что от нее осталось. Во всяком случае, уходить после этого побоища, не взглянув хотя бы на останки той, ради которой оно и затевалось, было обидно.