Sekigahara no haishou, Проигравшие на Секигахаре

[Далара >>>]

- Господину смешно! – обделенному и товаром, и местью торговцу ничего не оставалось делать, как обрушить свое нытье на зеваку. – А попробовал бы господин уследить!!!
Он уселся на землю, обмахиваясь платком.
- Этот маленький дьявол, которого пригрел на своей груди великий сегун, еще укусит его, как змея... Всему Эдо от него нет никакого покоя! Он берет все, что ему вздумается!
- Разве же это не подходящее качество для любимца правителя? – возразил его собеседник. – Очаровательная непосредственность ребенка, вдруг наделенного высшим вниманием, разве можно за нее винить?
Вблизи стало заметно, что по темным планкам бумажного веера струятся линиями и завитками написанные черной тушью знаки. Такой веер в торговых рядах не купишь, только заказывать у мастера за громадные деньги.
- Да выпороть его мало! – причитал торговец, почуявший, что можно выклянчить возмещение убытка с разговорчивого молодого человека. – Ему шалости, а всем остальным слезы...
Если бы он меньше внимания уделял неожиданному слушателю и больше толпе вокруг, то заметил бы, что удачливые воришки не только не скрылись из вида, а под прикрытием чьей-то тачки пробираются назад, к брошенному хозяином лотку.
- Неужто всех обворовали? – изумился молодой человек.
Но смотрел он не на собеседника, а на процессию, которая вдруг застряла на углу, перегородив пол дороги. Ее участники сбились в кучу и спорили, кто из них додумался свернуть не на ту улицу и как теперь попасть, куда надо. Каждый отговаривался, что шел за остальными.
- Если еще не всех, то полови... Ах вы, бесстыдники!!! – торговец взвился над землей, как кошка, на которую выплеснули помои.
Мальчишки, обирающие сладости, не стали дожидаться, когда их постигнет справедливое возмездие, воробьями брызнули во все стороны. Двое, что были покрепче остальных, некоторое время волокли лоток, но потом все же бросили и помчались уже налегке.

(мы очень быстро перемещаемся, да)

[SonGoku >>>]

- Некоторые люди очень беспечны, - заметил подросток в алом суйкане, останавливаясь рядом с молодым человеком и обкусывая засахаренное яблоко, которое держал в руке.
- И невнимательны тоже. Стоит им чем-то увлечься, и можно творить с ними что угодно. Смотри, он похож на крестьянина, что бегает, раскинув руки, по полю, гоняя птиц, - состоятельный наблюдатель всего безобразия прикрыл краем веера рот и рассмеялся. - В твоей стае есть умные птицы, не отпускай их улетать далеко.
Мальчишка беспечно кивнул.
- Они ждут крошек, которые я бросаю им после еды, - заметил он. – Даже если они улетят, то вернутся.
На остроносом молодом лице мелькнула почти отеческая гордость. Узоры на веере будто перетекли в новую форму, и владелец закрыл его, посерьезнев.
- У сёгуна много крошек, как и у его сына. И птицы на них прилетают самые разные. Им всем хочется забрать себе побольше, подчас им неважно, с чьего стола. Сейчас ты в фаворе, но человеческое сердце непостоянно, и вскоре твое место может занять соперник. Он уже наметил цель. И если заслужить расположение господина Иэясу ему вряд ли удастся, то простачок-наследник скорее всего попадет в его сети.
Мальчишка хищно раздул ноздри, будто маленький тигр, почуявший соперника. Даже яблоко было забыто и полетело в сухую уличную пыль, потеряв свою прелесть.
- Никто не смеет охотиться в моих угодьях. Кто он?
- Ты скор на расправу, - улыбнулся старший собеседник, приложив веер к узкому подбородку. – Но ты не найдешь его в Эдо, он сейчас в столице.
- Я не могу ждать, - отрезал младший, вытирая липкие пальцы.
Ветер откуда-то принес облако (оно на мгновение скрыло солнце, напоминая, что до лета еще далеко) и унес его дальше. Мальчишка вдруг улыбнулся, как будто придумал невероятно смешную новую каверзу.
- Покажи мне, кто он.
- Идем, здесь не лучшее место.
И невзрачно одетый молодой человек с дорогим веером в сопровождении юного любимца Токугавы не спеша удалились.

(а мы же)

[Далара >>>]

Они вошли в маленькую рощицу, окруженную вечно зеленым кустарником. По краям крошечного прудика, больше достойного быть названным лужей, лежала тонкая прозрачная корочка льда. Темная из-за гниющей на дне палой листвы вода была спокойна. Молодой человек опустился на камень у края пруда и раскрыл веер. Мальчишка остановился рядом с ним; отражение пламенело красным, как листва кленов по осени. Знаки на веере снова перетекли в другую форму, по ним будто пробежала искра. Старший пробормотал над ним несколько слов и коснулся кончиком веера воды.
- Возьми палку и помешай воду, - велел он своему юному спутнику.
Мальчишка нахмурился, но прикусил губу, заставив замолчать любопытство. Палок после зимы в роще было достаточно, и он, выбрав самую чистую, исполнил приказ. Колдун, прищурившись, вглядывался в бурную рябь и беззвучно, одними губами, говорил. Достал из холщового мешочка, который держал за пазухой, горстку сухого риса и ссыпал в пруд.
- Мешай лучше. Да, так. Теперь остановись. Нет, палку оставь, пусть лежит.
Вода медленно успокаивалась, разглаживалась, снова делаясь похожей на полированную поверхность зеркала.
- Теперь загляни.
Если юный наглец ожидал увидеть свое отражение или хотя бы собственный темный силуэт на фоне светлого неба, то он просчитался; не было ни неба, ни сосредоточенного смуглого лица, ни взлохмаченных ветром длинных волос. Мальчик, который смотрел из воды, был одет и причесан, как положено молодому придворному, он был старше и, кажется, выше ростом. За спиной угадывалась китайская ширма с танцующими птицами. Впрочем, может быть, там шел снег или с веток облетали белые лепестки. Четко видно было только лицо, окружение расплывалось, шло рябью и обманывало.
- Я запомнил тебя, - едва слышно выдохнул Акира. – Я клянусь, ты увидишь рассвет. Ты будешь любоваться, как восходит солнце... но недолго.

(на этом пока все)

[SonGoku >>>]

Киото, храм Рёан

Дайме сделал неуверенный шаг, потом ещё, ноги плохо гнулись, поэтому человек шёл словно ему вшили туда деревянные палки, но уже через несколько шагов дело пошло лучше. Кое-как доковыляв до ворот храма, кукла остановилась и, раскрыв рот, забулькала:
- Они были где-то у источника...
Речь дайме стала более внятной, хотя артикуляция всё равно оставляла желать лучшего.
Монахи больше не упрямились, хотя не могли не узнать Онодэру, и открыли ворота. Они даже отправили служку за настоятелем, потому что заподозрили, что в плачевном состоянии побирушки виноват не кто иной, как самурай, доставивший его сюда.
Речь дайме стала более внятной, хотя артикуляция всё равно оставляла желать лучшего.
Монахи больше не упрямились, хотя не могли не узнать Онодэру, и открыли ворота. Они даже отправили служку за настоятелем, потому что заподозрили, что в плачевном состоянии побирушки виноват не кто иной, как самурай, доставивший его сюда.
- Добрый господин... так помог... мне, - нищий попробовал свободной рукой махнуть, указывая на воина. - Источник... умыться бы...
То ли те сочли, что негоже входить в храм (даже в хозяйственные помещения), не очистившись от духовной (да и вполне физической тоже не помешает) грязи, то ли решили: пусть все идет, как идет, но послушник, ежась от холода и обхватив себя за плечи великоватыми для горожанина ладонями в цыпках и трещинках, повел гостя туда, где в каменном рьюсуи за ночь скопилась вода. Онодэра Тодзаэмон вдруг подумал, что все происходящее напоминает ему пьесу, которую разыгрывают актеры с накрашенными лицами, и - что хуже всего! – он один из них. Прошел год со времени их невольного расставания, но ему показалось, будто юный слепой музыкант изменился настолько разительно, словно минули годы. На каменном столбике рядом с ним сидела крупная пушистая из-за утреннего морозца сова и сонно неторопливо моргала, рядом клубился искристый, совсем зимний туман. На мгновение показалось, будто клубы и ленты его сложились в фигуру придворного в старинной одежде, но Онодэра мотнул головой, и наваждение улетучилось, испарившись под солнечными лучами.
- Кто здесь? – спросил юноша.

(уже с доном и вновь в столице)

[дон Алесандро >>>]

Те же, там же.

Старый каро, который не боялся ни демонов, ни людей, все-таки поежился, когда на нем остановился слепой взгляд не по-человечески светлых глаз.
- Гляди не на поверхность... а в глубину... - нищий нескладно бухнулся на колени и запустил руки в каменную чашу, после чего с толи третьей то ли пятой попытки зачерпнул ладонями воды и плеснул себе в лицо.
- Я слеп.
- А... я... рад приветствовать... такую... высокочтимую компанию, - артикуляция губ нищего оставала желать лучшего, но прогресс уже был.
Онодэра отступил на шаг, готовый вмешаться по первому знаку и убеждая себя, что этот вонючий бродяга и оборванец сейчас вместилище духа его умершего господина. К удивлению каро, выходило на редкость удачно.

- Я вас знаю?
- И очень неплохо, - проворчал себе под нос Тодзаэмон.
- Что-то я не удивлён... что никто не узнал меня... палые листья способны скрыть даже жемчужину, - нищий всё ещё стоял на коленях. - Но пусть... вас это не смущает...
Оборванец неловко провёл рукой перед собой.
- Я... Тайра... но... Акаихигэ... приветствую... всех...
Голова бродяги упала ему на грудь, будто до этого её держала веревочка, а теперь её перерезали. Во вскрике птицы Онодэре почудилось восклицание. Музыкант протянул на звук голоса руку, но не к птице, а к человеку; кончики длинных чутких пальцев едва касались рванья, в которое был закутан бродяга.
- Но я чувствую вонь, - сказал Иэмон. – И это не запах разлагающегося мертвеца.
- Постоянно вдыхая... жасмин... можно забыть, как он пахнет...
Нищий с завидным упрямством пытался уложить свои руки на колени, дело видимо было настолько увлекательное что нищий так и не поднял головы.
- Я умер, это правда - мужчина наконец уложил руки на колени и вскинул голову, - Но это тело... лишь временный сосуд... дух не может пройти в храм... без труда...
Нищий скорчил страшную рожу, по-видимому, это должно было быть улыбкой.

(и Сон)

[SonGoku >>>]

Эдо

Разговор близился к завершению, когда бесшумно отодвинулась затянутая тонкой бумагой перегородка: сначала на ширину ладони, чтобы можно было разглядеть девочку, сидящую на пятках, и край лакового подноса на полу возле ее колена. Уже было произнесено все, что намечалось, и то, что собирались оставить невысказанным, и даже то, что не предполагалось говорить вовсе. Хозяин остался не слишком доволен гостем, но понимал, что не время избавляться от него (ни гнать взашей, ни подослать впоследствии нужных людей), и потому кипятился еще сильнее. В свою очередь гость не стремился задерживаться в недостроенном замке Эдо дольше необходимого и утомлять своим присутствием его владельца.
И поэтому появление музыкантов и танцовщицы оказалось как никогда кстати.
Девочка была прелестна. На умело набеленном лице уверенной рукой черным были подведены необычного разреза глаза и ярко-алым – губы, как будто она только что приникала ртом к свежей ране. Из сложной прически, украшенной цветами и ярко-синими, почти лазоревыми шнурами, не выбивалось и волоска. Лишь при повторном, более пристальном взгляде можно было заметить, что танцовщица высоковата для своих лет и широковата в плечах. Да и руки у нее как у деревенской простушки, крепкие в запястьях и сильные. Чуть приподнятые брови придавали девочке вид надменный и беззащитный одновременно.
- В Эдо хорошие дожди, - неуклюже пошутил кто-то из присутствующих.
Мужчины давно уже вышли из того статуса, когда уважение к артистам еще было хорошим тоном. Сейчас большинство из них рассматривало девочку так, словно им предлагали ее купить - за отчетливо несоразмерную цену. И только один смотрел на нее в упор, не мигая, проницательным, словно бы знающим все взглядом.
Следом вошли и деловито расселись музыканты, годами не старше танцовщицы. Не глядя на них, девочка вновь опустилась на пол в центре свободного пространства, достала из-за пояса сложенный веер и, положив его перед собой, склонилась в поклоне, ожидая разрешения начать танец. Один из гостей - напыщенный грузный мужчина - кивнул ей. "Но мало семян", - пробормотал кто-то. Его не поддержали: шутка была уже слишком грубой.
Пронзительно, как вспугнутая в зарослях птица, вскрикнула лютня-кото, звонко и размеренно застучали палочки-сяку, пока еще не подгоняя танцовщицу, но обещая, что танец не останется тягучим и плавным, как в самом начале, заныл, вызывая у слушателей томление в низу живота, хичирики. Девочка двигалась плавно и молча, упрямо сжимая накрашенные губы, как будто не слышала понуканий гостей. Ее ладони походили на две рыбки, играющие в горном ручье; они то прятались в расшитых узором в виде морских брызг рукавах, так что не было видно даже кончиков пальцев, то выскальзывали, дразня и обещая ласки и удовольствия.

(это мы начали вместе с Китти, но она уснула, так что "продолжение следует")

[SonGoku >>>]

Пожилой мужчина, одетый скромнее прочих, сидел дальше всех, в углу. Он прикрывал рот веером и покашливал, отчего складывалось впечатление, что он слишком болен, чтобы уделять внимание своему окружению. Если бы какой-нибудь гость удосужился взглянуть ему в глаза, увидел бы хитрый блеск и внимательный взгляд. Но никто не смотрел. Каждый был уверен, что бесполезный старик пришел с кем-то из соседей. Тот же наблюдал за каждым движением танцовщицы так, будто не видел ничего великолепнее в жизни, словно бы не замечая музыкантов. Наконец, не выдержав, он наклонился к сидящему впереди молодому мужчине и сиплым голосом поделился:
- Подобного мастерства не увидеть и в Киото.
- На лицо хороша, - подумав, согласился вельможа.
Девочка, как будто подслушав мимолетный обмен репликами, сместилась из центра комнаты поближе к зрителям, позволяя разглядеть себя и насладиться (пока лишь с виду). Хичирики в руках музыканта застучали быстрее, взбодрив ритм и сердца зрителей. Расшитая захваченными морской пеной журавлями лазурного цвета верхняя роба-учикаке сползла с плеч, открывая длинную шею.
- И не только лицо, - счел уместным вставить тот же мужчина.
Часть почетных гостей все еще была (или делала вид что была) увлечена саке и беседой, но все больше пар глаз обращались к танцовщице, их взгляды застывали на изящной линии подбородка, или шее, такой тонкой под тяжелой прической. Тот, что разговаривал со стариком, невольно подумал: сколько из них уже уверено, что этим вечером танцовщица уйдет именно с ними. Хозяин вечера смотрел на чашку саке непроницаемым взглядом.
Но если и были произнесены мысленно пожелания, чтобы представление не кончалось, музыканты их не услышали и завершили мелодию. Но не раньше, чем уставшая танцовщица вновь опустилась на пол рядом с тем самым вельможей, который хвалил ее лицо.
- Если в дальнем пути
мне приютом послужит под вечер
сень вишневых дерев,
о цветы, скитальца примите,
эту ночь проведу я с вами!
Девочка поклонилась и, не спрашивая позволения (хоть и опустив смущенно ресницы), взяла с подноса перед гостем небольшую бутылочку и подлила из нее в чашку молодому человеку.
Тот поблагодарил кивком, сумев спрятать вспыхнувшее внутри сладкое чувство победы.
- Ваши таланты выше любой похвалы.
- Господин слишком добр, - отозвалась танцовщица, чей пояс был не без намерения завязан спереди, а не сзади. – Но пусть он подождет до утра и тогда оценит все мои умения.
Гости поспешили, но и не без тайной зависти, поздравить молодого вельможу из столицы с завидным призом, хотя его сосед наклонился к самому уху и, закрывая лицо веером, предупредил, что «грозный старец, как и его сын, не в восторге».
- Господин предпочтет не ждать его со слишком большим нетерпением, - проговорил мужчина почти для себя одного.
Девочка встала и сделала несколько шагов к выходу, длинный подол тяжелой, громоздкой накидки волочился по полу. Но, как будто вдруг передумав, танцовщица остановилась. Оглянулась на своего избранника.
- Если господин будет медлить, добычу схватит другой охотник.
Воин покачал головой и тоже поднялся на ноги. Вскоре тонкая ткань двери скрыла обе фигуры.

(с Китти, у которой траблзы, поэтому она не выкладывает сама, ун-ун)

[дон Алесандро >>>]

Всё ещё Киото.

- Сиятельный князь не побрезговал даже таким сосудом, - раздался голос, для Онодэры слышимый лишь шумом ветра в голых ветвях кустарника. - Значит, его заботит нечто очень важное, и он пришел сюда не затем, чтобы мы еще раз сыграли для него.
Хотя песок под ногами молодого человека в черной придворной одежде был покрыт тонким слоем инея, изо рта Самми не вырывался пар. Непохоже было, что флейтист испытывает те трудности, с которыми столкнулся Акаихигэ на храмовой земле.
- Тогда зачем же он здесь? – Иэмон поплотнее закутался в старый дофуку, грея дыханием озябшие пальцы.
- Да, поведай же, что привело еще одного неспокойного в этот храм? – прозвучал скрипучий размеренный голос совы. Пестрая птица не спускала бессмысленно-прозрачных глаз с нищего, пытаясь разглядеть, наверное, немножко больше доступного человеческому глазу. Морозный воздух глухо хлопнул под серыми крыльями совы, когда та соскочила на неровную землю. – Отчего ж именно сюда собираются духи, ни перед чем не останавливаясь?
- Полагаю, - сказал слепой музыкант, - я знаю частичный ответ.
Он раскрыл казалось бы пустую ладонь. Губы слепца сложились в уверенную улыбку.
- Опиши мне его. Опиши так, чтобы я тоже понял. Для поэта задача не слишком сложна.
Первый солнечный луч, пробившись сквозь сосновую хвою, высветил полированный кусочек нефрита в руке Иэмона.
- Опиши.
Нищий не мигая смотрел на камень:
- Средь летнего зноя
Вдруг повеет прохладой ветер
Разве этого мало?

(трое нас )

[SonGoku >>>]

- Как вишни расцвели!
Они с коня согнали
И князя-гордеца, - не остался в долгу Иэмон.
Из горла мужчины послышался странный звук, который однако быстро превратился в смех.
- Да, согнали... - он как будто вспомнил что-то - как всё-таки...
Но он не закончил мысли.
- Я рад что... твоё мастерство не притупилось... а лишь ещё больше расцвело... талант в крови...
Слепой музыкант медленно сжал пальцы; зеленую искорку еще можно было различить, но недолго.
- Сегодня мне все рассказывают о моих предках, о которых только я ничего не знаю, - сказал он. – Ты расскажешь мне, кто я такой в обмен на этот осколок?
На лбу просителя выступил пот.
- Хм... ты уверен? - голос нищего обрёл интонацию, в нём боролись желание и осторожность.
Флейтист отвернулся и устремил взгляд на облака в хрустально-морозной чаше небес, словно ему достаточно было только слышать собеседников. Шуршание тяжелого шелка походило на ветер в листве вечно зеленых пиний.
- Он с легкостью откажется от денег и даже еды, но неужто князь думает, будто Иэмон откажется хоть от крошечной крупинки знания о себе? Бива уже рассказала ему многое, но она никогда не называет имен, ей они не нужны.

(ага, тут еще Далара, невидимая обычному глазу)

[дон Алесандро >>>]

- Она их… не запоминает… Нет возможности, – нищий вдруг начал заваливаться набок, он резко вскинул руку и упёрся о камни. – Ты был вторым, а стал первым, а я был первым, но стал вторым.
- Нас зовут общие… знакомые… но мы оба бежим от них.
Голова нищего снова закатилась.
- Мы вообще… очень… похожи.
Иэмон побледнел.
- У моей бивы есть имя. Какое?
Лицо нищего перекосило, видно было, что эмоции не так уж невозможны для него.
- Сейдзан…
- Кто мне ее дал?
Мужчина вздрогнул, вначале он привёл голову в нужную позицию, потом разгладил лицо, оно стало похоже на маску, никаких эмоций, никакого выражения. Сложнее всего было привести руку и всё туловище в нормальное положение, нищий пару раз чуть не завалился полностью, но всё же Акаихигэ сумел выправить свою куклу.
- Её дали тебе и не тебе... - мужчина застыл с раскрытым ртом, но потом его отпустило – Ее принесла белая река*.
- Воистину мои молитвы были услышаны, - Иэмон разжал кулак, капля светящегося нефрита напоминала слезу, - так величественно и ярко тому доказательство. Забирай.
- Тодзаэмон... возьми... пожалуйста... - голос нищего вдруг стал хриплым-хриплым, будто у бедняги прихватило горло.

----------
*Белая река по японски shirokawa, так звали императора, который по преданиям подарил драгоценную биву Сейдзан, на которой мог играть лишь посвященный, Тайра-но Цунемасе.

(все сразу)

Сообщение отредактировал SonGoku - 2-07-2008, 16:31

[SonGoku >>>]

Замок Эдо

Никто не удивился, что молодой господин Мацудайра не задержался в Эдо, а довольно быстро завершил все дела и собрался в обратный путь до столицы. Злые языки поговаривали, что тут не обошлось без юной танцовщицы. И непременно добавляли, что, когда речь заходит о женщинах, мужчины лишаются разума. Те, кто не присутствовал на достопамятном вечере, но наслушался рассказов о нем, превозносили красоту девочки. Те, кому посчастливилось быть свидетелями, не оспаривали похвал.
Зато все недоумевали, почему не видать танцовщицы, хоть паланкин для нее приготовили и даже наняли дополнительную охрану. Вместо нее возле молодого Мацудайры крутились Акира и Мори, которые за последнее время, к всеобщему изумлению, вдруг заделались закадычными друзьями. Мальчики были одеты по-дорожному, чем вызвали еще один шквал любопытства. Но о них позабыли, стоило через двор просеменить девочке в широкополой плоской дорожной шляпе. Все насторожились - напрасно, тонкая, сотканная из конопляной нити вуаль карамуши, прикрепленная к шляпе, хранила свою владелицу не только от укусов москитов, но и от назойливых любопытных взглядов.

[Далара >>>]

Над полями еще висел влажный белесый туман, когда путешественники тронулись в путь. Прозрачные лучи солнца серебрили капельки недолговечной росы в траве и рождали отливающие синевой блики на длинных перьях большого ворона. Птица казалась сонной и пушистой, вот-вот сунет голову под крыло и заснет черным столбиком на коньке крыши храма. Но круглый глаз пернатого пристально следил, как медленно удаляется группа людей с паланкинами. Монахи чинно ходили внизу, никому из них и в голову не пришло взглянуть на птицу, особенно на ее глаза цвета неба в солнечный день.
Когда процессия скрылась из виду, ворон снялся со своего поста и перелетел на другую крышу, вновь провожая взглядом молодого Мацудайру, Акиру с Мори и паланкин с танцовщицей. Так следовал он за ними, пока не кончились вплотную стоящие деревни около Эдо, и только тогда снялся с последнего насеста и взял курс на запад.

Киото встретил холодным весенним дождем, быстро, впрочем, кончившимся. Тошимару зашел пообедать, отряхивая с длинных распущенных волос мелкие капли. Хозяин заведения тепло приветствовал гостя, захаживающего хоть и не часто, зато из всей округи именно сюда.
- Давно вас не было, мастер. Снова позвали куда-нибудь проводить церемонии? - начал охочий до разговоров хозяин, пока жена на кухне гремела посудой, готовя еду.
- Да, - колдун отпил предложенное разогретое саке, - в Эдо. Только сейчас вернулся.
- Оо-о, - уважительно протянул хозяин. - А у нас тут что-то неспокойно. То какая-то неразбериха случилась на заставе. То в городе видели человека в шкуре белого тигра. То нашли мертвыми целое скопище нищих, говорят они поубивали друг друга, но что-то мне не верится, да и горшечник видел...
Но гость его уже не слушал, всматривался, прищуря один глаз, во что-то на дальней стене. Хозяин посмотрел туда же и ничего не увидел. На вопрос, в чем дело, колдун не ответил, зато с большим аппетитом съел обед. Но от хозяина не укрылось, как он все поглядывает на пустую стенку, будто там что-то интересное, хотя даже если бы Тошимару видел сквозь стену, за ней был лишь задний двор и малюсенький сад.

Сообщение отредактировал Далара - 17-07-2008, 7:23

[SonGoku >>>]

Кюсю, "не тот" берег

И откуда взялось столько народа в крохотной рыбацкой деревне? Должно быть, необычный корабль заметили издалека и давно – и трудно было не увидеть такую громадину! – и передавали весть о нем от поселения к поселению до тех пор, пока на каменистой полоске у воды, над которой сторожевой башней поднимался маяк, не собрался пестрый люд почти со всего побережья. У пушки все еще спорили, не надо ли потратить (и на этот раз с большим успехом) очередное ядро, когда внизу кто-то высказал предположение, что их посетил Такабунэ со всеми семью богами на борту, и вот-вот наступит всеобщая благодать... Если что и наступило после столь смелого заявления, так это мертвая тишина. Воины, оставленные присматривать за маяком, проливом и единственной пушкой, на которую местные жители давно положили глаз и желали уволочь, чтобы приспособить для хозяйственных нужд, более склонялись к мысли, что это прибыл никто иной, как его светлость князь Хосокава-младший, волею и словом сегуна новый хозяин здешних земель. Они затруднились бы ответить, почему Тадаоки-доно избрал несколько экстравагантное средство передвижения, но были наслышаны о вспыльчивости своего теперешнего господина и опасались крупных неприятностей из-за поспешного решения обстрелять вышеуказанное средство.

[Bishop >>>]

- Можно идти на берег, - рядом с огромной фигурой сегуна остановилась миниатюрная, тоже словно сошедшая со старой картины на шелке.
Темно-зеленая ткань учики капюшоном охватывала голову спутницы ожившей легенды, а плечи повязывал щегольской алый бант. Из-под крупных складок мужской одежды виднелась и собственная - тускло-багровая.
- Нашла себе мужа? – хмыкнул сегун, скосив на женщину глаза.
На мгновение – знакомая ухмылка тронула губы, потом «повелитель войск, усмиритель варваров, великий воин, под чьим командованием... и так далее» вновь постарался сохранить серьезный вид. Он, прищурившись, разглядывал берег.
- Исключительно высокого положения, - заверила его Рыжая, скромно потупив взгляд. - Господин сегун изволит иногда вкушать смертную пищу?
Кажется, господин сегун не отказался бы от длительного вкушения пищи и смертной, и из Облачной равнины, даже из Йоми - если другой не найдется. Но признаваться в том не хотел.
- Пойдем, - улыбнулась кицунэ.
Подобраться к берегу очень близко не удалось, там, где вода не бурлила вокруг острых скал, что едва выступали над поверхностью, там с шипением облизывала каменистые отмели.
- Подать шлюпку, - рявкнул Сичибеи, замельтешили вокруг пираты, словно свита господина.

(soshite Роджер и Китти)

Сообщение отредактировал Bishop - 28-07-2008, 13:13

[Далара >>>]

Сегун ждал в величественном молчании – давалось оно с трудом, края губ все время подрагивали. Затем первым спустился в непривычного вида лодку. Стоять в ней было трудно, она раскачивалась, норовила опрокинуться, и Мицуке не стал дразнить удачу. Он сел. Неподалеку примостился Киба и еще несколько пиратов, из тех, что выглядели поприличнее.
Рыжая с совсем - ну ни капельки - не лукавым видом свернулась в самом удобном углу.
Со ссаживанием на берег снова возникла заминка - старательно сотворенный придворный наряд кицунэ вовсе не предназначался для выкарабкивания из лодок. Мицуке смилостивился, не мог долго сердиться на сумасбродную подругу. Сгреб кицунэ, что стояла с выражением на востроносом личике: «меня снимет отсюда кто-нибудь или что здесь за глухомань?», понес по мелководью на берег. Рыжая выпрямила спину и шею так, словно участвовала в важной религиозной церемонии, но все-таки потеряла дзори и вмиг растеряла немалую часть значительности. Выковыряв обутку из серой гальки, лиса с сумрачным и серьезным видом заняла место позади военного правителя.
- Тихо идите вперед, не думайте и не оглядывайтесь, господин усмиритель варваров, - пробурчали Мицуке в спину.

(те же, я пока помогаю)

[Sayonara >>>]

Бесполезно-роскошный простор, торжественная пустота столичных домов знатных вельмож, придворные обычаи и порядки, грозный надзор матерей и кормилиц, дорогие ткани, крепко стягивающие молодое тело, - все это нарочно было направлено на искоренение и подавление всяческих чувств, всяческой чувствительности да свободолюбия у юных голубокровных наследниц древних родов, ведь женщина при дворе – лишь товар, лишь залог или дорогая игрушка, которой дозволено только уважать и бояться мужчину, но никак не любить его. И как бы не обожал О-Санго ее почтенный отец, как бы не баловал, сколько бы и чего бы не позволял ей делать, брак в их семействе оставался всего только договором, а о любви можно было узнать лишь из героических сказаний и изящных творений печальных поэтов. Поначалу единственный и потому горячо любимый ребенок, одинокая, мечтательная и увлекающаяся девочка, О-Санго жаждала неясной и туманной свободы да идеально-светлой, безмятежной любви и боялась будущего брака как глупых, мучительных пут, от которых не избавиться.
Она поступала так, как ей хотелось, но в рамках светских приличий; думала, что это и есть свобода, но в глубине души чувствовала свое бессилие перед собой, перед своей детскостью, неопытностью, бессилие стать свободной полностью. А когда девушка сбежала из дома, попала на поле настоящего сражения, мир показался ей злым, жестоким и бессердечным, и это, быть может, навсегда разбило бы ее юное и чистое сердце и стремление его к облачной свободе, если бы не Мицуке.
Мицуке стал глотком свободы, ее олицетворением для О-Санго. Она поверила в него, как в храброго героя седого сказания, восхитилась им, может быть, лишь оттого, что Мицуке был первым живым, новым человеком, встреченным маленькой барышней после шестнадцати лет бесчувственного заключения. Впрочем, О-Санго так и не разубедилась в удивительности молодого самурая; она поклонялась ему, обожала его, как обожают учителя или отца, хотела стать такой же – свободной и независимой.

[Bishop >>>]

И, забыв о том, что она не мужчина, которому все дозволено, девчушка без раздумий ринулась за Мицуке, ведь там, где он, много приключений, там – желанная свобода, которую она наконец-то познала.
А Мицуке, путеводная ее звезда, теперь был всем для О-Санго; она ушла от отца – его заменил молодой самурай; у нее никогда не было друга – им стал Мицуке; она училась жить – он же был ее наставником. Но это было лишь восхищение, мальчишеское, быть может, даже восхищение. О-Санго была еще ребенком, открытым, чувствительным, но ребенком. Она только-только начала познавать мир, окружающий ее, людей, близких ей, и потому вовсе ничего не понимала ни в себе, ни в своих чувствах. И когда отношение ее к Мицуке стало меняться, когда тихо и осторожно взросло в ее груди что-то теплое и неясное пока, переросшее позже во влюбленность, она не уловила, что это не осознала, не поняла, как не понимала и не видела вполне очевидных чувств Тенкье. Она была слепа не потому, что не хотела любить, а потому, что не умела. Дивилась тому щемящему и непонятному, что шевелилось в груди, где-то ниже сердца, почти в животе, и смутно понимала, что что-то изменилось, что-то возникло новое, спрятанное пока глубоко, но он этого не менее необъятное, не менее всеобъемлющее. Привыкшая не скрывать никаких своих чувств, это О-Санго таила и от других, и от себя – будто чувствовала, что не время еще, а на самом деле боялась. И не знала, что этот теплый, щемящий комочек, до тошноты подбирающийся к горлу, - любовь.
Но любовь окрепла, созрела и дала себя осознать, прикоснуться к себе. О-Санго удивилась поначалу, удивилась самой себе, а потом ей стало стыдно. И она лишь отмахивалась, от себя эту трепетную, но назойливую пташку-любовь, но в то же время понимала, что никуда теперь от нее не деться, не избавиться, что любовь теперь – единое целое с ее душой. И О-Санго ненавидела себя – ненавидела за то, что любовь в корне меняла и ее, и отношение ее к Мицуке, и девушка терялась – потому что не знала, что делать теперь со всеми этими нахлынувшими чувствами, с теплом, с нежностью; что, в конце концов, делать с самой собой.

(помогаю Сай - она все писала)

[Далара >>>]

Тайкан проводил строгим взглядом «группу представителей» и остался на палубе. Праздно облокотился на пахнущую смолой и деревом балюстраду вдоль борта. Со стороны казалось, что монах погрузился в пристойные для его сана раздумья о природе вещей, смысле бытия и Будде. На деле глаза под полуопущенными ресницами лихорадочно блестели. Прибрежные скалы и горы в глубине острова его не интересовали, зато пролив вызывал странное подрагивание губ, норовивших сложиться то в усмешку, то в гримасу.
- Если ты хотел избавиться от юноши, что ж не дал пойти с ними? – сказал монах пронзительному соленому ветру, что хлопал полами одежды и холодил бритый затылок.
- Возможности безграничны, - тот же самый голос звучал теперь иначе, так разнятся свет солнца и свечи.
- Почему не воспользоваться этой?
- В свите лже-Ашикаги? Много чести.
Тайкан повернулся спиной к берегу, подставил лицо ветру.
- Тогда и впрямь хорошо, что меня там нет. Твое неверие все испортило бы.

[SonGoku >>>]

На мачте, одной лапой вцепившись в ее оплетку, сидел одинокий тануки и от расстройства чувств грыз позаимствованный на камбузе сухарик, зажатый во второй лапе. Дыньку не взяли на берег, и маленький оборотень переживал, как там справятся без него. Хотя и был вынужден признать, что пока все там складывалось весьма удачно. То ли расстояние скрадывало мелкие детали, придавая процессии торжественный вид, то ли кое-кто напустил чар, и теперь по берегу к толпе шествовал впереди свиты не грубоватый, по-деревенски ленивый мавашимоно, а воистину первый из сегунов Ашикага. Правда, троюродный брат мамы по прадедушкиной линии утверждал, что Такауджи-доно не отличался высоким ростом и крепостью сложения, а ему можно верить, потому что в юности он жил неподалеку от деревни, где вырос Ашикага, и потом даже перебрался в Камакуру, чтобы быть поближе к сегуну. Вся родня утверждала, что склонностью к путешествиям и авантюрам Дынька пошел именно в него.
Хэнге горько вздохнул, обнаружив, что еда закончилась и слез вниз, на палубу, чтобы раздобыть себе еще пропитания. От волнения у него всегда разыгрывался жуткий аппетит.
Прямо на тануки, задумчиво глядя себе под ноги, брела растрепанная О-Санго с чистой миской в чумазых руках. В нескольких шагах от мачты она рассеянно подняла лицо и, встретившись взглядом с Дынькой, вздрогнула, замерла на месте – словно на стенку наткнулась. Недружелюбно изучив зверька, девчушка угрюмо надула щеки и резко развернулась, собираясь уйти. Ничего не оставалось, как вцепиться зубами в подол ее одежды, благо тот, как и положено, волочился за барышней следом.
Тануки повезло, что хозяйка практичного облачения не проявила должной ловкости, сбивая неожиданную ношу ногой.

(уже не помню, кто с кем, но игроки прикла)

[Sayonara >>>]

- Чего тебе? - неласково бросила О-Санго, останавливаясь и выдирая ткань из крепких дынькиных зубов.
- Давай мириться, - предложил хэнге, для переговоров приобретая человеческий облик.
- Мириться? - барышня удивилась так, будто и не ожидала этого. - А потом ты снова выкинешь какую-нибудь штуку? Нет уж, спасибо, - она тряхнула головой и отвернулась.
- Но я же йокай! Я не могу поступать серьезно... – Дынька расстроился до слез и даже шмыгнул несколько раз, опровергая собственное утверждение. – Такова наша природа.
- Неужели нельзя сделать так, чтобы твоя природа не задевала других, а? - укоризненно, но уже мягче ответила О-Санго и исподтишка бросила обиженно-ласковый взгляд на печального собеседника.
За спиной девушки остановился монах со сползшей повязкой на голове, оглядел растрепанную макушку барышни, криво воткнутые заколки, выбившиеся из прически длинные пряди и грустного хэнге, у которого из-под штанов вылезал кончик хвоста, вероятно, от расстройства.
- Это вы ссоритесь или наоборот? – уточнил Тайкан.
- Пока еще миримся, - хором ответили спорщики.
- Тогда вы все делаете неправильно, - заключил монах. - Дынька, ты должен приготовить угощение и предложить О-Санго. А она должна принять и разделить его с тобой. В таком случае мир между вами будет хорошим.
Хэнге затанцевал на месте от нетерпения: угощение – это очень важно, заключенное за едой перемирие нерушимо и свято. Он был готов заняться ее приготовлением (хороших и жирных улиток на корабле, разумеется, не отыщешь, зато много айвы и засахаренные яблоки тоже найдутся. Тайкан отрезал все возможные пути отступления для О-Санго, и ей ничего не оставалось, кроме как простить Дыньку.
- Только обещай мне безобразничать меньше, - строго начала барышня. - Самую малость, - и, не удержавшись, улыбнулась.

(таки трое нас тут: Сон, Далара и я)