Эльф напишет концовку… пусть это будет Эльф. Впрочем... Неважно.
Мрамор пола качается – то приближается, то отдаляется – как прибой… Серый прибой в белых прожилках и чёрных линиях, нарезающих его на ровные квадраты. Их пятьдесят ше… или нет, пусть будет пятьдесят, если считать от блестящего бока металлической пепельницы и до ботинок мужчины, сидящего через проход. Или это не мужчина? Или не ботинки? Scheisse*, как они называются, эти кожаные искусственные копыта.
Солнце… идёт на посадку вместе с Боингом. Кажется, это Турецкие авиалинии. Впечаталось в бок, точно дублон какой…
Почему дублон? Возможно потому, что жду Ампэро…

Зима втёрлась в доверие к Саратову, как кошка. Белая, пушистая, ничейная кошка. И город, расслабленный сибарит, вальяжно возлегающий на своих холмах, пропустили мурлыкнувшую интриганку в своё сердце.
Зимний, особенно ночной, Саратов волшебен. Мелкие неспешные снежинки в жёлтом, тягучем от света фонарей киселе воздуха, исполняли свою павану .
И казалось, Нигите улавливал этот ритм, и тень его, взрезавшаяся в проспект, двигалась в такт, дополняя и придавая действу завершённость.
Новый год ещё казался «Future Indefinite**», а прошлое и настоящее не царапали когтями душу, при условии, что таковая имелась.
«What can I do», - спросил карман придушенным голосом Криса Нормана.
Потом, точно пойманный малёк, тельце телефона забилось в руке и, сдавшись, приникло к уху, выплёвывая сладкий яд, расточаемый Эльфом:
- Дорогой, ты был сам шик. Народ ссал кипятком так, что на потолке до сих пор жёлтые пятна.
- Я рад.
- Ты врёшь своему лучшему другу, и этим разбиваешь на хер его любящее сердце. Ты не рад. Тебе фиолетово, и это настораживает. Кто она?
- Эльф…
- Эльфир Растямович, попрошу. Если мой друг не радуется нашему общему успеху, он мне ни разу не друг, а обычный унылый и банальный компаньон. А уж если скрывает имя…
- Нет никакой «её».
- Он? Ну что я могу сказать… Во-первых, теперь точно Эльфир Растямович. Во-вторых, я всегда подозревал…
- Не зли меня, – в голосе Нигите…

Впрочем, Эльф Бильгитдинов не знал никакого Нигите. Зато водил крепкую дружбу, помноженную на совместное дело с Ником – Никитой. И если второй, агрессивный, быстро выходящий из себя, резкий и безумный являлся демиургом интеллектуальной и духовной начинки творческого проекта «Сцена не для всех», то первый, импресарио и продюсер от Аллаха, беспутным сыном коего по собственному определению являлся, заворачивал всё созданное в яркие обёртки воплощений.
За долгое время общения, мерчендайзер этих экспрессивных мысленных кульбитов, по сравнению с которыми полотна Полока, стань они спектаклем, выглядели бы картинками для дошкольников, понял три вещи. Первое: мастера нельзя отвлекать. То, что художника обидеть может каждый, истинна старая и без стеснения отдававшаяся всякому, кто хочет изречь не самую глупую банальность для придания себе веса. Другое дело, что есть такие художники, которые сами могут обидеть до травматологии. А Ник в порыве вдохновения точно производил коктейль - Red Bull пополам с абсентом, что в совокупности с двухметровым ростом генерировало разрушительнейший эффект. После восьмой жалобы (а ещё более вероятно после двух административных и одного уголовного, которое удалось замять) Эльф, по совместительству владелец и режиссер экспериментального театра «Дорога из жёлтого», запретил не то что лезть с советами к сценаристу – стучать каблуками рядом с местом его пребывания.
Вторая вещь – это невмешательство в личную жизнь. ..

Свет льётся через стекло… Или это не стекло? Акрил? Пластик? Плевать. Глаза режет. Сейчас я встану. Она сидит и смотрит на меня. Миниюбка. Джинсовая. Ноги чуть разведены… Намеренно? Она демонстратор. Все люди демонстраторы. Эта показывает свои блондинистые волосы, розовую помаду… ярко… слишком ярко…. Надо взять себя в руки. Тьфу, дурацкое выражение. Понахватался. Белые стринги.. . Плащ. Кто-то забыл плащ. Он висит такой же одинокий и никому ненужный, как я. Или я нужный. Интресно,
Ампэро я нужен? Такой как есть – зеленокожий… Она называла меня «Мой Халк»…

Ник врывался в и без того истеричную и эклектичную жизнь репетирующего улья как пожар. Даром, что все актёры и актрисы были фрик на фрике, но то, что требовал мастер, изобразить порой было невозможно. В силу вступали как физиологические возможности организмов (включая зрительские), так и уголовный кодекс.
- Эта сцена должна играться не так, – в голосе Ника сквозила злоба в искристом сиянии инея. – Ты должна быть полностью голой и в крови. Твоей, …ть, крови! Что непонятного?
- Может мне её и расчленить полностью? – зверел в свою очередь Эльф
- Пошёл ты в жопу, – срывалась на визг очередная жертва творческой тирании (тату в виде змеи на левой руке, зелень мешается с пурпуром, летучая мышь на пояснице, вязь рун вокруг щиколотки; пропирсингованные соски, язык и пупок; каштановый ирокез). – Лечись иди, псих …ный!
И это была третья вещь, которую осознал Бильгитдинов – Никита был болен. МДП***, - сказала русская психиатрия, осмотрев неожиданно угасшего мастера, приволочённого под её очки и очи. Сказала отстранённо, озабоченная совсем иными проблемами, накатав небрежным почерком схему дальнейшего приобщения к реальности. Не очень обрадовавшись диагнозу и сервису, этого покорного сапрофита Эльф потащил за границу. Ну–у– у, - сказала американская писхиатрия после вежливого Hallo и белозубой дежурной улыбки. Тут на лицо СДВГ взрослых и, конечно же, биполярное аффективное расстройство****. Вот эти таблетки и вот эти, и ещё вот эти, когда начнёт возбуждаться. А это чек. И кстати - что у него с зубами?
А что у него с зубами? Ну, к стоматологу не ходил ни разу – счастье же. Хоть здесь повезло. И Эльф принялся следить, чтобы мастер не забывал пить таблетки. Так возник новый, возможно менее экспрессивный, но как показало время, куда более востребованный реконвалесцентный спектакль «Гадкий утёнок», затронувший все аспекты ксенофобии, а так же подаривший зрителю такое количество откровенной эротики, что Тинто Брасс умылся бы горючими слезами…

- Не зли меня, – в голосе Нигите не было злости. В крови уютно плели свои незримые серотониновые сети дизоксин и оланзапин, и не было ему дело ни до шумного успеха «Гадкого утёнка», ни до Эльфа, по большому счёту.
Он просто впитывал красоту Саратовской зимы, вдыхал морозный чистый воздух и шёл не откуда-то и куда-то, а просто…
Она сперва была просто чёрным, вырезанным ножницами медового света, силуэтом. Потом оказалась рядом. И разбилась. Рассыпалась на сотни кадрированных изображений. На части пазла. Полуулыбка, выбившаяся из-под капюшона прядь… Лёгкая, точно танцующая на ветру, глаза такие чёрные, что ночное небо показалось сизым…

- Эльф? Зачем он здесь?

Эльфир просто опустился рядом. Закинул ногу на ногу.
- Плащ кто-то забыл, – буднично и как-то отрешённо…
- Зачем ты здесь?
- Во-первых, у тебя таблетки кончились четыре дня назад.
- Плевать, – я начинал злиться. Это было тяжело и напоминало скорей гримасу или пародию на меня того, прошлого
- Тебе может и плевать. Мне – нет.
- Это с хера ли? Что, курица несущая золотые яйца…
- Заткни фонтан. Ты уже давно не главная моя курица. И, учитывая, какие у тебя зубы…
Зубы у меня гранитные.
- …, хрен его знает что у тебя с яйцами. И проверять я не хочу.
Странно, я никогда не замечал, как мало Эльф жестикулирует.
– Я здесь, потому что я твой друг.
- Нет у меня друзей.
- Дебил ты, Ник. Знаешь, с какого времени я знаю, что ты не человек? Ещё когда мы «Несобачье сердце» ставили. Вот и посчитай. Восемь лет уже, получается. Сперва – да. Напрягало. Весь интернет перелопатил. Думал, может ты после Чернобыля какого, – хмыкает хрипловато. - А потом, когда ты с катушек съехал, как-то все равно стало. Хочешь думать, что ты такой одинокий – ради Аллаха, Великого и милосердного, хоть ужуйся соплями. Только колёсами закинься сперва.
На его широкой мясистой ладони лежат таблетки. Ни дать ни взять педофил, заманивающий мальчика конфетками. Но мальчик ведётся. Проглатываю
предлагаемое, отворачиваюсь.
Я перебираю воспоминания, как бусины чёток – вот мы с Ампэро сидим в каком-то кафе, прямо рядом с гигантским окном. Пьём чай с мёдом, лимоном и имбирём. Прохожие смотрят на нас, мы – на них. И не понятно, кто именно рыбы в аквариуме – мы ли, разморённые, хохочущие в уюте и тепле, или они мчащиеся сквозь ветер и снежную муть. Или когда я скинул человеческий облик. Ждал чего угодно – страха, отвращения. А она заржала в голос и сказала: «Класс!» Мы трахались как обезумевшие, а она насаживалась на меня и рычала сорванным сиплым голосом: «Ты мой Халк!».
Испанская студентка с русскими корнями. Она знала три языка. И шептала ласковости на всех трёх, накручивая мои чёрные волосы себе на запястье… И на трёх же орала, как одержимая, когда мы ссорились.
Потом она улетела в свой Арагон. Ничего не обещала…

Реальность подёргивается зыбью. Окно вдруг изгибается мне на встречу, делая мир ярким-ярким, и обнимает своими прозрачными квадратными руками-обрубками, швыряя в лицом конфетти из самолётов, птиц, облаков ветроуловителей…
Пустующие ряды кресел ожидания смазываются и расплываются.
И всё исчезает.
«Эльф, сука», - успеваю подумать я. - «Снотвор…»

- И давно он так?
Стройная, поджарая, загорелая девушка смотрит на монитор, где в зеленоватом свете, посреди комнаты с мягкими стенами, сидит, уставившись в одну точку, высокий юноша
- Давно. Иногда начинает разговаривать… За двоих… Мы записали и проанализировали несколько бесед. Он идентифицирует себя как не человека. Что касается другой совокупности личности, она пытается рационализировать исходную патологию и приписывает первому «я» ряд психически заболеваний. Когда истощается, придумывает что его усыпляют подсунутыми сендатиками и отключается… на время. Из записей также становится ясно, что себя пациент ощущает в зале ожидания аэропорта…

* распространённое ругательство на немецком (варианты переводов от «дерьмо» до «б…во»)
**будущее неопределённое, насколько помнит автор это одно из времён в английском языке
***Маниакально-депрессивный психоз
**** Синдром дефицита внимания и активности (что касается биполярного расстройства, то это примерно тоже что и МДП, только по зарубежному)