Мор, Двенадцать шагов к отчаянию

[Хелькэ >>>]

Бакалавр. Улица, аптека, фонарь Стержень.
(и героический Вуззл)

Он шел молча, опустив голову и спрятав руки в глубоких карманах плаща.
Повторяя про себя имена
Абсурд, глупость, нелепица, находящая себе такие неопровержимые подтверждения, что впору завыть волком, смиряясь с необходимостью и отсутствием выбора. Что за роль в этой пьесе твоя, бакалавр? А может, ты и не актер вовсе, а драматург?
Вон сколько персонажей, в чью жизнь вмешивайся - не хочу.
И правда не хотелось. Как насмешка… ну что здесь может зависеть от него? А вот зависит же, у дверей Георгия – черная птица, падальщик-Исполнитель. Беседовать с ним Даниилу не хотелось, и он свернул к аптеке, чтобы выполнить обещания – Ларе, Марии…
Мария. До безумия прекрасная, до прекрасного безумная, как раз для этого города. Хозяйка? Алая? А ведь и правда хозяйка. Есть у нее что-то, чего у других нет, и очень важное это «что-то», непонятное только, как и сама Мария... бакалавр не видел таких никогда. И сейчас был уверен: он придет к ней еще не раз.
Расплатившись с аптекарем (как меняются цены изо дня в день!), Даниил направился в Кожевенный квартал. Надеясь, что Гаруспик не забыл об их уговоре.
До Кожевников он не дошел всего ничего – похоже, этот город, находил особое удовольствие в том, чтобы вмешиваться в планы молодого бакалавра Данковскго самым бесцеремонным образом. Неподалеку от пустыря, где среди густой травы одиноко торчала нелепая лестница, пронзающая небеса, его окликнули. Даниил не поручился бы, что это был тот же самый патрульный, который конвоировал его два дня назад к дому местного коменданта, но лицо показалось смутно знакомым. Смотрел он, впрочем, куда благосклоннее – на сей раз столичного гостя не подозревали во всех мыслимых и немыслимых грехах.
Патрульный был лаконичен и деловит: передав на словах пожелание господина Сабурова как можно скорее увидеть бакалавра Данковского, он откланялся и поспешил по каким-то служебным делам. Очевидно, приказа тащить бакалавра к начальству хоть на аркане не поступало, а потому на это раз Даниилу была оставлена возможность проделать короткий путь до Стержня без наручников и почетного караула за спиной.
Посещение коменданта не входило изначально в планы Данковского - его ждал Артемий. Но то ли любопытство, свойственное натуре, то ли сам факт того, что просьба исходила от главы одной из правящих семей (что определенно предвещает или нечто дурное, или нечто важное) - одно из двух этих обстоятельств, а то и оба сразу, заставили Даниила несколько изменить путь.
Бакалавр направился в Стержень, надеясь зайти к Бураху потом. А также на то, что гаруспик догадается его подождать, не пойдя куда-нибудь по своим делам.
Дом Сабуровых взирал на гостя с мрачной решимостью, но за стеклянной мутью окон, где-то в самой глубине занавешенных глаз, нервно вздрагивала тревога. Та же самая тревога дохнула бакалавру в лицо, едва он переступил порог. Казалось, неуверенность, плененная, связанная по рукам и ногам, но не утратившая норова, тонко улыбалась из угла комнаты.
Александр поднялся из-за рабочего стола навстречу гостю, протянул руку для приветствия, кивком указал на стул.
- Вас быстро отыскали, - лицо Сабурова странно осунулось за последние дни и казалось сейчас затвердевшей маской, надежно укрывающей любые проявления слабости. – Хорошо. Дело не терпит отлагательств. Чем скорее мы разберемся с этой проблемой, тем быстрее сможем победить эпидемию. Или хотя бы не допустить распространения заразы.
- И что это за дело? - спросил Даниил, садясь. - Не поймите превратно, но на сегодняшний день у меня уже были планы, так что... Это, видимо, первостепенно, если от сего вопроса зависит победа над чумой.
- Понимаете, Даниил, - Сабуров пытливо всматривался в лицо собеседника, - ничего не появляется из ниоткуда. Ничего. И если несколько дней назад чумы не было, а сегодня она есть, значит кому-то это было нужно, кто-то за этим стоит. Впрочем, выяснять это – не ваша задача. А вот поискать корни проблемы вы, как человек науки, человек с особым, аналитическим складом ума вполне бы могли.
- Этим и занят, комендант, - откликнулся бакалавр. Каины, должно быть, не поставили Александра в известность о том, чем он тут занимается... впрочем, Данковский и сам уже забыл, давал ли знать об этом Каиным. - Пока у меня есть версия, что началось все с Термитника, но версия, как и подобает любому, даже самому наивному предположению, требует проверки.
Он сцепил кончики пальцев и подался вперед, чувствуя, что почему-то вместо того, чтобы расслабиться, удобно усевшись, он только ощущает большее напряжение под взглядом Сабурова.
- Но у вас, возможно, есть другие варианты?.. - вопрос повис в воздухе оборванной нитью.
Комендант не спешил отвечать. Молчал, выстукивая несложный ритм по затертой столешнице. Та откликалась охотно, будто тугой барабан.
- Термитник… - сбивчивая дробь перекатывалась по комнате, выдавая замешательство хозяина. – Да, это выглядит правдоподобным. Слишком правдоподобным, как мне кажется, но вы правы, исключать нельзя ни самых невероятных версий, ни самых простодушных. Проверьте, Даниил. Термитник проверьте, Гнилое поле, кладбище. В Бойни вам не попасть, и я тут помочь бессилен. Что еще? Да что угодно! Водопровод или колодец этот, что младший Ольгимский выкопал. А может, реки из болот заразу разносят.
- Колодец? - насторожился бакалавр. - А чем примечателен именно колодец Ольгимского, что вы о нем вспомнили? Разве в городе не полно других колодцев?
- Не полно, - пальцы выдали новую серию отрывистых звуков. – Собственно, это колодец – единственный источник, ведущий под землю. И вырыт совсем недавно. Заставляет задуматься, не так ли?
- Черт возьми, - согласился Данковский, хмурясь, - в самом деле. Нужно будет потолковать с ним. Подземный источник заражения... это может быть вполне реально, vae*. Вы знаете, как найти этого господина?
- Знать – это моя работа, - Сабуров скрипнул зубами.
Вот только в последние дни я выполняю ее не слишком успешно – невысказанная мысль повисла в воздухе горькой пылью.
- Ольгимский-младший живет в домишке возле станции, - Александр встряхнулся, треснувшая было маска уверенности обрела былую твердость, - с тех пор, как их разногласия с отцом стали… неразрешимыми.
- Благодарю. Думаю, с него мы и начнем. С вашего позволения...
Даниил поднялся, подхватив саквояж.
- Если, конечно, это все, что вы хотели сказать, комендант, - рядом с эти человеком хотелось говорить таким же чеканным, твердым армейским тоном, держать осанку и... избегать встречаться глазами. Сейчас Сабуров казался жестче, злее, чем в первую встречу.
И более уставшим.
- Это все, - Александр отрывисто кивнул. – Не буду больше задерживать, и вам, и мне есть чем заняться. Если будут новости, - он проглотил вертящееся на языке “немедленно доложить”, - дайте знать.

-----
* - увы (лат.)

[Барон Суббота >>>]

Бака и Гару
(с Хелькэ)

С некоторым облегчением, что Сабуров не только не помешал его планам, но и добавил пищи для размышлений, Даниил Данковский продолжил путь в Кожевенный квартал. Надеясь вместе с тем, что Артемию не пришло в голову покинуть дом, раз уж бакалавр не явился в условленное время.
Заглянуть в окно не вышло - ставни предупредительно-глухи. Даниил, как и подобает приличному человеку, отправился к двери, пробормотав: "Mihi janua frequentes..."*
Стук вышел, однако, неприлично громким.
Гаруспик, не очень торопясь шёл к дому отца. Нет, он шёл к своему дому, к родовому гнезду семьи менху, который сейчас был всего-навсего местом встречи.
Аретмий невольно улыбнулся, когда понял, насколько его мысли торжественны и неуместны. Он свернул от Костного столба и увидел, нет, сперва услышал, что ойнон Данковский уже на месте. Грохот, который издавала обманчиво изнеженная рука Даниила встречаясь с дверью разносился по всему переулку, так что, Гаруспик подошёл к нему незамеченным, хотя и не скрывался.
- Доброе утро, ойнон, - негромко сказал он.
Тот резко обернулся, насторожившись, но успокоился, узнав Бураха.
- Доброе. Я тут несколько припозднился по милости коменданта Сабурова, и уже не думал застать тебя. Кажется, вполне оправданно... однако случайность снова свела нас. Что выманило менху из дома в такую рань?
- Наследие отца, - коротко ответил Артемий. - А что от тебя хотел комендант?
- Как выяснилось, того же, чего хотел я сам, - пожал плечами Данковский. - Поиск источника, Бурах... и он назвал многие из возможных, о которых я не имел представления. Гнилое поле (ты знаешь, что это?), кладбище, тот же Термитник, и, что самое любопытное - колодец, который выкопал Младший Влад.
- Колодец? Об остальном я знаю и уже думал, но что это за колодец, ойнон?
- Вроде бы его недавно прорыли, - припомнил бакалавр. – И Сабуров, как мне показалось, несколько обеспокоен из-за этого колодца – вроде бы у вас их не принято копать, или что-то в этом роде, - Даниил вздохнул, всем своим видом говоря: «Дремучая все-таки провинция!», и передразнил гаруспика: - Но что это за суеверие, менху?
- Это не суеверие, ойнон. Даже степные духи, и те не причём. Просто источники можно копать только там, где указала Хозяйка Земли, иначе воды нормальной не будет - одни неприятности. Раньше такого бы вообще не допустили, а сейчас... сейчас я даже не могу понять, есть ли в Городе Хозяйка!
- Есть, - уверенно сказал Данковский. - Мария же, Алая Хозяйка. Я с ней утром беседовал. Правда, эти ваши Хозяйки, те еще... - он махнул рукой. - Загадочные очень.
Артемий зачем-то оглянулся, потом молча отпер дверь и почти втолкнул Данковского внутрь.
- Марию эту, ойнон, я не видел ещё, но чувствую - не вошла она в силу! Она же Алая, власть такой пропустить трудно будет.
"А вообще, надо бы узнать, кто тут в наследницах ходит, и поговорить с ними. Всё же, вместе жить потом... возможно."
- Тебе виднее, - отозвался бакалавр, шагая по коридорчику. Дойдя до кабинета, он поразмыслил секунду, затем присел на край стола, кинув на пол саквояж, и вопросил: - Так что, куда отправимся? Я бы предложил сначала к Владу. Кстати, что ты думаешь об этом, Гнилом поле и кладбище? Стоит искать там истоки заражения?
- На гнилое поле свозят отходы из Боен. Я был там недавно и видел, как в выгребную яму бросают туши заражённых быков. Болезнь там может и есть, но источник её где-то ещё, ойнон. Что до кладбища...да, может и там, - Гаруспик на несколько секунд задумался, поднеся руку к подбородку и поглаживая уже изрядно отросшую светлую щетину. - Если мы пойдём к Владу, то потом сможем пройти через склады и добраться до Термитника по железной дороге, а по пути завернём на кладбище. Проверим всё, ойнон, но идти придётся быстро. Готов ли ты?
- Конечно.
"С того самого дня, что я тут появился", с горечью подумал он, "я постоянно бегаю. То за кем-то, то от кого-то. Или вместе с кем-то. Fata mea, за что?!"**
Артемий повернулся было к двери, но кое-что вспомнил и остановился.
- Попробуй, ойнон, - на стол рядом с Данковским были выставлены бутыли с экстрактами.
- Попробовать..? - Даниил изумленно поднял брови. - Ты же не имеешь в виду, чтобы я это выпил?
- Почему нет? Это спиртовая настойка сочетания сортов твири по рецептам моего отца. Улучшает сопротивляемость болезни, а это, мне кажется, лишним не будет.
Гаруспик прикинул, стоит ли ему показать пример и решил, что нет - не стоит. Нехватало ещё опьянеть...

- А ты уверен, что все правильно приготовлено? Побочные эффекты есть? Еще и спирт... Бурах, ты не шутишь?
Жидкость в бутылках доверия не вызывала.
- Нет, ойнон, я не шучу. Это уже пили я и Андрей Стаматин, побочных эффектов не заметили.
Данковский дернул плечом.
- Это еще ни о чем не говорит. Ладно, допустим... - он протянул руку к одной из бутылочек. - Везде одинаковые, да?
- Да, - Бурах решил не тревожить тонкую нервную систему столичного гостя и несколько покривил душой. В конце концов, там всюду настой твирина...
Откупорив священный сосуд (и внутренне содрогнувшись), бакалавр все же поднес его ко рту и сделал пару глотков. Уже от первого глаза его округлились, и третий глоток стал последним, к счастью, не буквально.
Настойка отдавала свежими травами и не совсем свежим алкоголем.
- Хуже коньяка, - пожаловался Даниил. - Иммунитет, значит, повышает?
- Повышает, - кивнул Гаруспик, покопался в кармане и извлёк на свет половину сухаря. - Закусишь?
- Хвалю твою предусмотрительность, - проворчал врач, покорно "закусывая". - Учти, Бурах, если через несколько часов я скончаюсь в страшных муках, оставив город на произвол судьбы, это будет на твоей совести, буде таковая имеется.
- Как скажешь, - покладисто кивнул Артемий и протянул Данковскому одну из бутылей. - Возьми и носи с собой. Я потом ещё сделаю.
- Спасибо, - убирая "лекарство" в саквояж, Даниил подумал: как было бы славно, если бы некоторые из необходимых вещей были бы... не такими необходимыми. - Ну что, к Ольгимскому?
- К Ольгимскому, - кивнул менху. - Путь знаешь?
- Знаю. Сабуров подсказал. К Станции нам, и искать домик рядом с ней.
- Тогда двинемся.
"Нехорошее место выбрал Младший Влад!" - подумалось Гаруспику вслед. - "Чую."

__________
*- «двери мне часто открывались»
** - «судьба моя»

Сообщение отредактировал Orrofin - 7-05-2009, 21:06

[Woozzle >>>]

Самозванка. Письма на тот свет.
(..а пока игроки занимаются всякой фигней учатся, мастера развлекаются сами.)

Когда пелена липкого, обессиленного забытья неохотно потянулась вверх, выпуская Клару из объятий сна - открыв глаза и слабо сощурившись, она увидела:
Кошка.
...совсем не напоминающая милого домашнего зверя: хищница-альбиноска, навострившая когти, и казалось, озирающаяся из картинной рамы, где были заперта, по сторонам - кто здесь? нет ли опасности? прыгнуть?!
Завораживающий блеск багрово-алых глаз. Кошка была ей знакома, но память капризно морщилась, стоило только попробовать вспомнить, в чьем доме висит эта картина, неуловимо похожая на саму хозяйку дома. Такие же гордость, оскал, напоминающий улыбку, и примятый в душе, упрятанный поглубже страх чего-то вокруг.
- Слава богу, ты очнулась!.. - взволнованный, чуть резкий голос, изобилующий нервными скрипичными вскриками, откуда-то сзади. - Хочешь пить? Ты совсем бледная, не заболела ли, девочка? Ах, и почему я не осталась дома...
Хозяйка обошла диван, на котором под грудой пестрых одеял была устроена девочка, и сразу же сходство с кошачьим портретом на стене получило немедленное подтверждение: Анна Ангел, певица из Каравана... Так значит, меркнущее сознание не подвело, и дом, до порога которого они едва доползли, действительно оказался "Вербами".
Клара помнила, каким вязким был воздух – будто город всерьез задался целью помешать ей добраться сюда. Помнила, как мучительно давался каждый шаг. Как отзывался резью в правом подреберье и накатывающей волнами тошнотой. Как саднило пересохшее горло. Как кусачим жуком-древогрызом боль ввинчивалась в висок и забиралась все глубже и глубже. Помнила мысль – единственную – добраться, дойти, доползти. Не помнила только одного. Зачем?.. Что тянуло ее сюда – именно сюда, в «Вербы», что заставило проделать весь этот путь? И.. что-то еще? Клара прикрыла глаза, силясь вспомнить, что же она упустила из виду.
Мальчик. Ну конечно же, мальчик, Уж. Рядом его не было, а разглядеть всю комнату не позволял ворох одеял, навалившийся душной тяжестью на грудь.
- А я… - голос не подчинился, сорвался иссохшим листом. – Разве я была одна?..
- Я возвращалась из лавки с продуктами, - Анна всплеснула руками, едва не уронив предложенную девочке кружку с чем-то дымящимся, пристроенную на трюмо. – И увидела вас двоих на ступенях; тогда еще подумала, такие маленькие - и песчанка… Позвала патрульных. Того мальчика они унесли, сказали, что он болен. А тебя оставили, помогли занести внутрь… Ты правда не чумная? – хозяйка непроизвольно отшатнулась. – Что с тобой случилось? Ну не молчи!
Тяжелое молчание, должно быть, действовало на Анну угнетающе - процарапывая иглами горло, наружу рвались слова - бессвязные, дрожащие, взволнованные...
Все-таки болен… Будто чьи-то холодные, жесткие пальцы сжали Кларино горло. Жалость? Страх? Не то, нет. Обида – горький лед. На того, кто вкладывал силу в ее руки, на того, кто решал, разить она будет или исцелять. Но чтобы вот так… Душу вынуть, все жилы вытянуть, перевить их в жизнь для другого – так ли важно, для него ли старалась, для себя ли, для своей совести – и все зря?!
- Кто же знает, не чумная ли? – бескровные губы сложились в узкую полосочку. – Да ты не бойся, милая, теперь ведь уже поздно бояться… если что.
Казалось, Анна сейчас не остановится и побежит - подальше от неумолимой, быть может, смерти, которую она сама обогрела и укрыла. Но всплеснувшийся волной страх в глазах все-таки успокоился темной водой омута, и Ангел поникла:
- Ах, и правда, девочка... Почему-то я тебе верю... тебе, слышишь? Сама не знаю, взглянешь на тебя - и слова против не сказать. Ты пей, пей, не стесняйся! - чуть дрогнувшая рука махнула в сторону остывающего чая. - Или тебе принести чего-нибудь?
Не дождавшись ответа, Анна, помедлив, присела на краешек кресла напротив - и замерла, глядя на Клару. Изредка по-птичьи наклоняя голову, то вправо, то влево, будто рассматривала красивую и опасную игрушку.
- Может и правду говорят, что ты из святых? - восковой змейкой прокрался вопрос, обращенный вроде бы в пустоту. - Рассказывали, видели тебя в чумных кварталах, как ты шла среди больных, касаясь их рукой, и выходила оттуда живой и здоровой, как ни в чем не бывало...
- Рассказывают, - устало кивнула головой Клара. – Чего только не рассказываю про меня, милая. Поверишь ли – уже и сама не знаю, где правда, где ложь. Была я в чумных кварталах, и вышла, видишь… живой и здоровой. Вот только не скажу, что как ни в чем не бывало.
Тонкая рука выбралась из-под одеяла, потянулась к стакану. Первый глоток подарил вместо желаемого облегчения новый комок боли, ощетинился иглами, прокатился по пищеводу. Потом стало легче. Теплый чай, казалось, разливался по всему телу, согревая, баюкая, унося горькие мысли.
- А из святых ли, - девочка откинулась на подушки, - это людям виднее. Уж лучше бы – из простых, из обычных. Святым-то не в пример тяжелее живется…
- С них и спрос другой, - Анна дернула подбородком, отводя взгляд. - Совсем другой, милая... Знаешь, я тебе соврала. Не из лавки я шла, с кладбища. Не могу больше - как во сне вижу этих, кричащих, так что-то тянет идти, шептать им молитвы и провожать... Видно такова судьба всех нас, кому отвратителен этот пир во время поветрия - не оставаться в стороне...
Знакомые, окрепшие нотки - голос актера, почувствовавшего под собой спасительные подмостки. Легкая взвесь приправ, придающих голосу трагической убедительности и сладкой горечи.
- Знаешь, я только тебя попрошу, когда окрепнешь - ты пей, я еще заварю!.. - поможешь мне, правда? Не за себя ведь прошу, за других. Мне-то ничего не нужно, уж ты знаешь, милая...
Самозванка не удивилась. Чему удивляться - тут ведь все просто, в этом городе… Для одних она, Клара, - шабнак, проклятая ведьма, и костер уже давно выплясывает жгучий танец, ждет не дождется, мечтает обнять, закружить в вихре огненных искр. Для других – святая, а значит – нужная, полезная. Если и привечали ее здесь, кров ли давали, пищу, стакан чая – то только в расчете на помощь. А впрочем… Нет, не только. Вспомнился глупый храбрый мальчик Уж, который не побоялся пойти и в чумной квартал. Вспомнился угрюмый юноша Ноткин и горсточка подаренного им арахиса. Вспомнилась прозрачная девочка Ласка, отломившая для нее краюху от каравая и ничего не попросившая взамен - с кладбища девочка.
- Не так много я могу, - дрогнули ресницы, скрывая мелькнувшее в глазах сожаление. – Не так много, как ты думаешь. И не так много, как мне хотелось бы. Но ты расскажи, что там, на кладбище, может и сумею чем помочь…
- Думаешь, я за свою помощь расплачиваться тебя буду заставлять? - Анна вспыхнула, краска прильнула к лицу мягкими мазками невидимой кисти, - Ложь, все ложь! Я только хотела помочь, мне стало так жалко тебя... Неужели никто, совсем никто в этом городе мне не верит? Кому как не тебе знать это, чудотворица? - последнее слово она едва ли не выкрикнула Кларе прямо в лицо. - Ты, которую клеймят за твоей спиной и называют виновником всех бед; я-то думала, ты поймешь меня...
Опустив голову изваянием скорбящей души, Анна едва заметно искоса метнула взгляд на Клару и отвернулась.
- Веришь, нет, - глухо раздалось из-за спины, - ничего мне от тебя не надо. Хотела только попросить, чтобы ты навестила бедняжку Ласку. Ей так одиноко там, а со мной она не говорит... Придешь? Я тебе хлеба и молока там, поднести мертвым. И цветов на могилы. Видишь, ничего мне не жалко…
Ах, какой искренней она казалась, какой настоящей обидной звенел ее голос – будто чистая, прозрачная душа плакала хрустальными слезами. Подлинная, неподдельная скорбь – без единой ноты фальши, правильная, как… идеально сыгранная роль. В каждом жесте Анны, в каждом ее слове сквозила отточенность, натура актрисы, впитавшаяся в кровь, въевшаяся в кости, неотделимая теперь от естества. Наверное, она даже сама верила в то, что говорила. И Самозванка поверила тоже – с опаской, с оглядкой, но все же поверила.
- Схожу, - кивнула она и попыталась подняться, но тут же обессилено опустилась обратно. – И цветов отнесу, и молока, и Ласку утешу. Вот только посижу… еще минутку…
Девочка одним глотком допила холодный чай и закрыла глаза.
- Конечно, отдыхай, милая!.. Сколько угодно, сколько пожелаешь. - оказавшись рядом, Анна набросила ей на плечи плед, отпустив чуть позже, чем можно было. Ее руки были словно кукольные - белые, ломкие и жесткие, не привыкшие к тяжелой работе или уходу за больным. - Мой дом всегда для тебя открыт. Я буду в зале. Не хочу тебе мешать. Вот корзинка для Ласки, и знаешь что - не говори ей, что это от меня. Хотя бедная девочка и так почти не спрашивает...
Звук шагов вкупе со затихающим голосом скоро растворился в тишине коридора, и в комнате Самозванки долгое время было слышно только потрескивание дров в камине. Тихий, едва слышный звук заставил ее вздрогнуть, вспомнив такой же - только в несколько раз больше - костер перед столбом, к которому привязывали ведьму, злодейку, шабнак-адыр... Но жар, исходящий от очага, был совсем другим – не злым, жадным, норовящим пожрать все вокруг, а ласковым, томным, убаюкивающим. Клара, которая и правда собиралась отдохнуть совсем чуть-чуть, сама не заметила, как комната растворилась в этом тепле, оставив лишь маленький кокон-плед. Кокон, ставший для нее целыми миром – уютным и любящим.

[Черон >>>]

(...и продолжают развлекаться)

Потом она проснулась – резко, как от толчка. Нахлынуло странное, невесть откуда взявшееся ощущение – время, время утекает, как вода в сухой песок, нужно куда-то идти, что-то делать, торопиться жить. Она судорожно отбросила плед – как липкую паутину, сковывающую движения.
На этот раз ровная поверхность пола не норовила выскользнуть из-под ног, и Кларе без особого труда удалось сделать несколько шагов. Хищная кошка-альбинос с картины пристально следила за каждым жестом – наверное, точно так же она провожала бы взглядом убегающую из комнаты мышь.
Корзинка для Ласки оказалась довольно увесистой – не поскупилась Анна в трудные времена, видать и впрямь от всего сердца помочь хотела.
Паркет под ногами отзывался глухим стуком на каждый шаг.
- Зря ты не разбудила меня, милая, - тонко улыбнулась Клара, выходя в зал. – Так ведь и всю жизнь проспать можно… Пойду я - к Ласке, как обещала. А за чай тебе спасибо. И за приют.
Анна рассеянно смотрела на огонь. Когда шаги Самозванки разбудили хрупкую тишину, повисшую в доме, она встрепенулась и сделала несколько шагов навстречу девочке, все еще стараясь не встречаться с ней взглядом.
- Глупости какие, - бледная улыбка, которая очень старается, но так и не может быть искренней, - Кто угодно сделал бы так же... Разве можно было тебя бросить на улице, такую несчастную? Ты иди, не бойся. Ласку утешь... добрая девочка. Заходи как-нибудь еще? Я буду очень ждать...
Дверь на цепочке Анна приоткрыла едва на столько, чтобы можно было протиснуться - и тут же захлопнула, словно боялась, что с первым же дуновением ветра в дом прокрадется вездесущая Песчаная Язва, иссушив горло на вдохе. Гулкий удар, раскатившийся по полупустой набережной - и "Вербы" застыли мертвым обликом, ничем не отличаясь от заколоченных, покинутых домов.
Потом и в самом деле подул ветер. Но сейчас он не казался таким холодным – должно быть огонь камина подарил Кларе маленькую частичку себя, поселился в ее груди и теперь горел, слабо вздрагивая в такт дыханию девочки. Дорога сама ложилась под ноги – ровной, гладкой лентой, не петляя, не запутывая, не насмехаясь щербинками и выбитыми булыжниками. Иди, девочка, там твой дом. Небо пристально смотрело сверху - не заблудилась бы, не свернула с пути; подстегивало упругими нитями дождя. Клара покорно брела, стараясь лишь сберечь частицу тепла внутри себя, но чувствовала, как она тает, тает с каждой минутой. Там твой дом – монотонный мотив, что нашептывал город, что мурлыкал ветер и бессвязно бормотал дождь, накрепко засел в голове. И правда – где же, если не там?.. Черная яма – твоя колыбель, даже первый твой кусок хлеба одолжен у мертвых. Клара ежилась – от этих мыслей и от капель, ледяной сталью скользящих по щекам. И от страха, царапающего нутро – все сильнее с каждым шагом, приближающим ее к кладбищу.
Деревянная створка ворот, спрятавшаяся за горизонтом железнодорожной насыпи, безвольно полуоткрыта. Она жалобно скрипела, когда безжалостный ветер мотал ее туда-обратно, и этот тоскливый стон высохшего дерева оставался единственным звуком, взрезающим - во всех смыслах - повисшую вокруг могильную тишину.
За воротами - расчерченное невидимыми линиями шахматное поле с одинаковыми серыми каменными клеточками. Фигуры уже съели друг друга, партия окончена, игроки - огромный иссушенный силуэт женщины-демона, и коленопреклоненная девочка, чьи растрепавшиеся волосы дергает вездесущий ветер - замерли с обеих сторон доски.
На которую падали все новые и новые фигуры.
Ласка безлично брела между рядов надгробий, едва различимая среди шелестящего моря травы. Остановилась - бледные, холодные пальцы легли на камень и замерли на длительность утекающего момента.
Хлесткий порыв ветра бил по щекам, отрезвляя - и обход продолжался вновь.
Смотреть на хрупкую фигурку, кружащую по кладбищу в ритуальном шествии, было жутковато, но Клара не могла отвести глаз. Так и стояла в проем приоткрытых ворот, взявшись за тяжелую створку – чтобы тягучий скрип не прервал обряда, не отвлек маленькую смотрительницу, не сбил с положенного круга. Казалось, стоит ей отвлечься лишь на минуту, вернуться из своего зыбкого полузабытья в мир живых, и мир рухнет. Задрожит бездушное небо над головой, расколется надвое, рассыплет хлопья серого пепла – на кладбище, взбухшее гнойным нарывом, на обессиленный город, на увядающую степь. Клара даже дышать перестала, и только дождь беззастенчиво стучал по крыше маленькой сторожки.
...кажущеся-равнодушные шаги измеряют землю, перед глазами движутся каменные маски уснувших в земле - все, как одна, неотличимые на вид. Кто придумал хоронить таких разных людей под одной личиной?.. Земля молчит. Только едва слышно отзывается стоном под ногами - под дрожащими лучами прозрачного солнца ей душно, она снова зовет ночь, под покрывалом которой ее спящие дети смогут петь. Снова камень с навершием в виде бычьих рогов. И еще один. Нелепое, робкое подношение каплей оставшегося еще собственного тепла - если привычные дары вы отказываетесь принимать, то возьмите этот, настоящий!..
Казалось, в своем исступленном шествии Ласка и не заметит - пройдет мимо, не разобрав, как будто вместо живой плоти перед ней сухой гранитный лик, требующий подношения.
Но все-таки - нет.
Она замерла, запнувшись на полушаге, и медленно подняла взгляд, не сразу встретившись глазами с Самозванкой. На смотрительницу было страшно смотреть - разметавшиеся волосы словно побледнели и выцвели, впавшие щеки, заострившийся нос...
Только тогда Клара почувствовала, как мучительно не хватает воздуха – почувствовала и тут же вдохнула полной грудью. Легкие обожгло холодом – будто не водной взвесью наполнено все вокруг, а колкой ледяной кошкой. Светлые до прозрачности глаза Ласки все еще выжидающе смотрели в лицо, и Клара заторопилась, опасаясь, что девочка, так и не вымолив ни слова, двинется дальше, вернется к своим мертвым…
- Здравствуй, милая, не знаю, помнишь ли меня… А я сердечности твоей не забыла, - Самозванка неловко протянула корзину. – Возьми вот – тут молоко, и хлеб, и цветы еще, говорят. Нет, не от меня это все – люди добрые передали…
Молчание. Тоненькая, исхудавшая ручка едва удерживала перенятый гостинец, словно кукольная. Сухие губы вдруг треснули горизонтально, скупо плеснув на свободу словами - такими же мертвенными и пересохшими:
- Спасибо... Только зря. Они ничего не хотят, только все время шепчутся и зовут что-то... или кого-то. Может быть, тебя?
Клара отшатнулась. В ноздри вдруг ударил острый запах свежей земли, щедро перевитый с терпким духом кладбищенских трав. Здесь твой дом, девочка. И колыбель уже вырыта.
- Что ты говоришь такое, - голос звенел показной беззаботностью, выдавали глаза, затуманенные суеверным страхом, – зачем я им, скажи на милость?
- Не знаю, - Ласка безвольно мотнула головой, оборачиваясь через плечо назад - к своим, едва ли не родным, тех, которого нельзя было оторвать от себя даже на минуту. - Говорят, все люди зовут смерть. Но им-то звать ее незачем... не знаю... Помоги мне, - вдруг вспыхнуло едва сдерживаемым, прорвавшимся наружу отчаянием. Девочка ломко наклонилась вперед, едва не выронив корзинку из рук. - подойти к ним... Скажи им в ответ то, что они хотят услышать. Мне почему-то кажется, что ты сможешь... а если нет - помоги поискать, что их беспокоит. Если еще одна такая ночь...
Уже не робким туманом - бешеным вихрем – метнулся по нутру страх. Подойти к ним? Ощутить их неслышное дыхание, что колышет землю под ногами? Позволить стеблям трав обнять лодыжки, вытягивая силы, волю, жизнь? Нет-нет, она ничем не может помочь!
Губы Ласки шевелились, но Клара уже не слышала ее бледного голоса – вместо него визгливыми колокольчиками звенели в ушах слова Анны Ангел – говорят, что ты из святых...
Нет, тряхнула головой Клара. Не из святых, нет. Жаль – молчала в ответ маленькая смотрительница кладбища. Без укоризны молчала, с горькой бесцветной обреченностью. А Кларе вдруг снова вспомнился свежий каравай в ее ладонях и ноздреватая краюха, роняющая теплые крошки.
- Ну хорошо, - против воли Клара шагнула вперед. – Посмотрю, что у тебя за напасть.

[Woozzle >>>]

(..и все еще продолжают..)

Безликое серое поле, уставленное менгирами - каждый посвящен всего лишь самому себе, маленькому богу - молчало. Стоило положить руку на камень, однако, как становилась понятна причина беспокойства Ласки - под пальцами ощутимо чувствовалась дрожь, отзывающаяся надсадной болью где-то в области сердца.
Еще один удар хлыста-ветра по качнувшимся вершинкам травы.
Даже здесь - в месте, где должно было закончиться все, терзавшее этих несчастных при жизни - и даже здесь им нет покоя...
Дрожь земли отдавалась дрожью во всем Кларином теле – а может быть, это пробирающийся под одежду холод делал свое дело, выгрызая из девочки остатки тепла. Того тепла, которое она унесла из дома Анны Ангел, которое бережно хранила весь неблизкий путь.
Пустая могила под ногами заставила сердце сжаться в ледяной комок. Та самая могила, что, наверное, хранит еще отпечаток ее, Клариного тела, - ждет ее, не хочет принять никакой другой жертвы. Нет. Не та. И совсем в другой стороне даже, как можно было так обознаться?..
Клара помотала головой, прогоняя навязчивый липкий страх, отвернулась от пустующей ямы и склонилась к надгробью. Серый гранит, тонкая вязь букв по поверхности, выбитый рисунок – птица, парящая над степью. Бледные ладони с траурной каймой под обломанными ногтями легко коснулись камня – чуть шершавого и неожиданно теплого на ощупь. Клара не знала, что еще делать. Как говорить с ними – давно умершими, укрытыми земляным одеялом от всех ветров.
- Что же не спится тебе?.. – ветер подхватил тихие слова и отшвырнул в сторону.
Нет ответа. Да и какой может быть ответ, когда вся суть, тело земли дрожит, словно наполненная гноем рана, которая грозится вот-вот треснуть по затянутому шву?.. Так и представлялось, как поперек степи проходил рваный разрез, захлебываясь толчками истекающей кровью - как будто мертвые каким-то чудом удерживали ее в своих телах, даже будучи похоронены десятки лет назад.
На плечо Самозванки - легко, почти невесомо, как высушенная, легла холодная рука.
- Я пойду вокруг ограды, - прошептала Ласка. - Может быть, дождем вымыло камень, и их ложе пересеклось водой... Ты пойдешь - тоже?
Не дождавшись ответа, смотрительница невесомо, силуэтом из веточек и сухих травинок, подхваченных ветром, подалась назад, отстранившись из каменного кольца кладбища. Она пошла по краю, держась руками за ограду - словно боялась упасть.
Зря, твердила внутренняя уверенность.
Зря.
Но Клара покорно шагала за Лаской – след в след, не отставая. Рассеянно скользила взглядом по спине с острыми лопатками – тонкой и хрупкой, как болотный камыш. Как же ее не колышет ветром, подумалось невзначай.
Рука скользил по грубой каменной кладке кладбищенского забора, будто вторя движениям смотрительницы. Щекотливым комом в груди шевелилось непонимание – зачем? Зачем она здесь? Чем она может помочь?..
- Послушай, - тишина треснула, как первый лед под тяжестью стопы. – Если бы ручей пробил себе путь на погост, это было бы заметно?
- Наверное... - слабо кивнула Ласка. Странно - но казалось, что здесь, отгороженной кладкой стены от запертых за ней могил, девочке становилось только хуже. - А почему ты спрашиваешь?
Минутное молчание - передышка, возможность собраться с мыслями, облечь смутные предчувствия в слова. Еще часть ограды, оставшаяся за спиной – без единой выбоины.
- Это трудно объяснить, - наконец заговорила Клара, - но думаю, ты меня поймешь. Ты ведь тоже умеешь чувствовать то, что неподвластно другим. Просто вот здесь, - девочка приложила ладонь к груди, - бьется что-то, будто выстукивает – «не то, не то, не там». Я еще не знаю, можно ли ему верить, все это так… непривычно. Наверное, все-таки нужно дойти до конца.
- Не знаю... - юная смотрительница выглядела совсем удрученно-потерянной. - Наверное, одна Хозяйка Земли и может сказать. Не сможем помочь - пойду к Катерине, поклонюсь и взмолюсь, чтобы поговорила с ними...
Ограда растянулась неожиданно далеко. Изнутри она казалась намного меньше, а сейчас - все длилась, не собираясь заканчиваться, глухой стеной разделяя степь пополам на два мира - живой, опустевший и бескрайний, и сдавленный в каменных оковах мертвый мир.
И второй собирался стать первым.
- Смотри, - Ласка вытянула руку, указывая куда-то вглубь степи. - Что это такое?..
- Что? – степь была подернута туманной дымкой, и Клара, сколько ни вглядывалась, не могла рассмотреть ничего необычного. – Разве там что-то есть? Трава… Камень какой-то…
Самозванка осеклась. “Камень” вдруг приподнялся и, неуклюже ковыляя, направился к девочкам. Немая оторопь зашила губы грубыми стежками, повисла на плечах, корнями проросла в ноги.
Чем ближе существо подходило, тем более странным казалось. Странным? Нереальным, невероятным, невозможным. Порождение нелепого бреда на грани сна и яви, когда муть дремоты еще не отступила до конца, и едва пробудившееся сознание бродит впотьмах, натыкаясь на углы и рисуя безумные картины по ломким очертаниям предметов.
- ...к-кто ты? - первой не выдержала Ласка. Она едва стояла на подкашивающихся ногах, округлившимися глазами следя за приближением степного существа. Толстые ножки-обрубки мерно перебирали шаги, подтаскивая округлое, словно бы глиняное тело ближе - глаза отказывались верить, подернувшись маревом, рассудок твердил "все это сон, подобного не может быть"...
Существо не ответило. Беззвучно поводя в воздухе гибкой шеей, оно повернулось - если у нее на самом деле имелось лицо - в сторону Самозванки. И застыло, покачивая головой, словно змея перед гипнотизером.
Робость холодной шелковой лентой скользнула вдоль позвонков и растаяла без следа. Странно, но Клара больше не ощущала страха – то ли уже устала бояться, то ли привыкла к причудам этого невозможного города. То ли просто осознала, что порой тот, кто выглядит точь-в-точь как ты, бывает стократ опаснее самого нелепого из чудовищ.
В глазах странного существа Клара видела себя – чумазую девочку с усталым взглядом, и на миг ей показалось, что это не просто отражение.
А вот слов – нужных слов – не было. Молчание становилось неприятным и вязким, как прогорклое масло.
- ..или что ты? – продолжила Самозванка вопрос смотрительницы.
- Я ищу хозяев, - глухой, продолжающий непрошенную мысль о змее шелест в ответ. Как будто с треском пересыпаются высушенные зерна... да звучит ли на самом деле этот голос, или он появляется в голове?
- Ты знаешь их, девочка без лица?..
- Откуда же мне знать, если я тебя не видела никогда?..
Ответ прозвучал раньше, чем Клара успела задуматься, и лишь потом каленым жалом в висок вонзилось понимание – девочка без лица. Пальцы неуверенно скользнули по линии скул, по глазам, по подбородку, будто проверяя – есть ли? Не оплавилось ли огарком отгоревшей свечи, не смялось в комок бездушной глины? Есть. Не смялось.
- Почему ты назвал меня так? – голос тлел недоумением и еще – чуть заметной обидой.
- Потому что я вижу тебя такой, - был ответ. Такой же свистящий и мертвенный, но вдруг едва блеснувший - или это только казалось? - затаенной интонацией сожаления... или сострадания? - Ты ломаешь пальцами кукол и собираешь из обломков новых. Как они. Уходи отсюда, - существо, чуть завалившись, качнулось назад, всплеснув глиняными ручками. - Эти люди не любят безлицых. Они прогонят и тебя.

[Черон >>>]

(...и вы не поверите...)

Неожиданно оборвав речь, пришелец из степи развернулся и поспешно, переваливаясь, зашагал в сторону канатной дороги, откуда и явился. Словно и впрямь морок, сотканный ветром - только что был, а сейчас протираешь глаза, пытаясь понять - на самом деле? или дымная твирь, ударившая в голову, заставила пригрезиться?..
- Подожди, постой! – окрик рассыпался пылью по верхушкам трав.
Клара все еще вглядывалась в степь – до рези в глазах, ожидая, что он вернется, расскажет больше, объяснит. Тщетно.
- Странное оно, - в долгом взгляде, впившемся в Ласку, дрожала настороженность. – Странное и непонятное. Ты ведь видишь мое лицо?
- Вижу, - после заминки кивнула Ласка, и зябко повела плечами. - Кто оно такое?.. Может, это был дух? Как тот, про которых рассказывал дед Исидор?..
- Какого же хозяина может искать дух? – возразила Клара, без особой, впрочем, уверенности. – Кем бы оно ни было… Может быть, это оно тревожит погост? Плачет, зовет, печалится… Вот они и не спят, бедные, слыша его шелестящую поступь, чувствуя его смятение?
- Я не думаю, - смотрительница медленно, неуверенно покачала головой. - Ты слышала, как оно говорило?.. Мне кажется, оно само - несчастно и покинуто. Как будто оно уже очень давно живет в степи, и вместе с тем вышло блуждать совсем недавно... может, хозяева - это Нина и Виктория, которые умерли?
- Вот оно и ищет своего хозяина – среди мертвых, не умея различить их, не зная, как позвать, - Кларе казалось, что слова Ласки даже подтверждают ее случайную мысль.
- Может быть... - она снова мотнула головой. - Только разве можно не узнать Хозяйку? Даже мертвых, их слышат все, кто только подойдет к склепу, они оставляют свой след везде - в воздухе, земле, как будто там другой город. И... - тонкие губы чуть скривились, с сомнением выпустив на свободу недосказанную фразу, - это существо сказало "моих хозяев", а ни разу в жизни не было, чтобы Нина с Викторией владели чем-то вместе. Может быть только людьми, - совсем тихо добавила Ласка, - Всеми людьми вместе. Городом.
Самозванка не стала спорить. Даже если и правда это неуклюжее создание будит своей скорбью тех, кто должен спать вечно – сейчас оно ушло, растворилось в терпком степном тумане, и правды спросить не у кого.
- А время уже, наверное, к полудню, - рассеянно обронила она. – Пойдем дальше? Обойдем ограду, быть может и отыщем что…
Не произнося ни слова в ответ, смотрительница последовала за Кларой - так же отрешенно, придерживаясь руками за поверхность стены... но взгляд ее все чаще испуганной птицей бросался в сторону - туда, где простиралось море шелестящей твири.
Оставленный было в ворохе трав след таинственного скитальца в считанные минуты выровняло ветром - и действительно казалось - может и вправду не было здесь никого?..
Тоскливые шепоты лежащих под землей были ответом.
Каменная стена все длилась и длилась – казалось, что ей не будет конца, что она просто рассекает степь надвое. Там, за этой стеной, остался холодный серый город – с визгливым лаем дворовых собак, с оголтелыми криками фанатиков, с черными крысами, снующими по мостовым. С пятнами алого пульсирующего мха на стенах домов в зараженных кварталах… Здесь – отныне и навсегда – только ветер, плещущий запахом твири, только небо, прожигающее холодным взглядом, только тихие голоса неупокоенных из-под земли. Да две девочки, в молчании бредущие вдоль ограды – до конца времен. От этих мыслей сначала сделалось тревожно и зябко, а потом вдруг повеяло уютным усталым безразличием – в самом деле, если уж не суждено согреться, может и лучше вот так идти неизвестно куда, не просить помощи и не возвращать долгов, не ждать ничего и ничего не обещать… Не быть святой и не быть ведьмой.
Клара уже смирилась с этой долей, она плыла в туманном полузабытьи, сминая тугие травы, но бесконечная стена - будто назло – вдруг завернула влево. Впереди замаячила насыпь, по которой стальным ручьем текли рельсы.
Не быть.
Содрать опостылевшую маску собственного лица...
- Спасибо тебе, - обернувшись, Ласка поклонилась ей - так, что хотелось сорваться с места и поддержать, чтобы ее, как бумажную, не уронил ветер, - Не знаю, станет ли от этой стражи лучше... Все-таки, наверное, нужно говорить с Хозяйкой. А это... существо, - снова чуть неуверенная пауза, слова ледяными каплями жгут губы, - оно приходило к тебе. Мне кажется, я когда-то видела его, но только издалека. А с тобой оно заговорило... Знаешь, - смотрительница чуть склонила голову набок, - вы как будто похожи...
- Похожи? Чем же? – вспомнив несуразное создание, его безжизненный голос и прозрачный взгляд, Клара зябко передернула плечами. – Я ведь хозяев не ищу, я сама себе хозяйка.
Последние слова прозвучали с вызовом – слабым, чуть заметным, как дыхание спящего ребенка, но от щекочущей двусмысленности сказанного Самозванка почувствовала себя неловко. Однако глаз не опустила и поправляться не стала.
- Кто знает, - дрогнули, чуть опустившись, белесые веки. - Не зря ведь он заговорил с тобой... Куда же ты теперь пойдешь, милая? Если ты сама себе хозяйка - есть у тебя, где укрыться от холода и дождя? Я бы с радостью приютила тебя, только негде...
Податься и впрямь было некуда – только обрюзгшее небо верно служило ей крышей над головой все эти дни, да иногда укрывала от непогоды случайная милость горожан – ненадежная, как первый ледок на речке.
- А я еще не решила, милая, - и даже душой кривить не пришлось. Клара сорвала гибкий стебелек и рассеянно повертела его в пальцах, думая о своем. Затем, чуть улыбнувшись, добавила: - Я ведь помочь тебе обещала, верно? Хочешь, схожу к Катерине, расскажу ей о твоей беде. Чтобы не оставлять тебе их, сирых, надолго…
- Правда? - Ласка вскинула голову, в глазах льдистой крошкой недоверие перемешалось с надеждой, - Зачем тебе это делать?.. Или ты хочешь замолвить словечко перед Катериной? Впрочем, как бы то ни было... - помявшись, девочка коротко склонилась; тяжелые, спутанные волосы спадали едва ли не до земли, - спасибо тебе. Я думала, чудотворицам нет дела до мертвых, и их заботят одни только живые, но оказалось, все совсем не так...
- Так ведь горько им там, слышу я их шепот – и сердце заходится. Как будто в ладонях холодных качается – вверх и вниз, вверх и вниз, - бледные губы сложились в тонкую линию. – Уж не знаю, как ты это выдерживаешь…
- Привыкла я, милая, - узкие плечи снова дрогнули, словно по ним пробежал холодок. - Всегда. С самого детства, как мой папа... Они мне теперь все родные. - Ласка коротко обвела рукой могильное поле, скалившееся гнилыми каменными зубами. - И мама с папой давно умерли, а я все равно их слышу... И они меня.
- Бедная ты… И семья рядом, а совета не попросишь и от невзгод не укроешь… разве что колыбельную на ночь споешь… - слова прозвучали горьким шелестящим выдохом. – Пойду я – может, Катерина что и подскажет. А ты бы отдохнула, милая. Ты ведь как колосок в бурю – того и гляди вырвет с корнем.
Клара не стала дожидаться ответа – что проку в пустых словах? Тяжелые створки, провожая гостью, скрипнули с затаенной надеждой.
Силуэт смотрительницы, смотревшей ей вслед, казался почти окаменелым.
Застывший посреди кладбищенского поля еще одним надгробием, чуть повыше прочих - и в отличие от них, прижизненном.
Ветер насмешливо хлопал по плечам тонкую фигурку – на фоне ярких палых листьев она казалась серой, вырезанной из мятой газетной бумаги.

[Барон Суббота >>>]

В глубины

(с Бакалавром)
Дорога от дома Бурахов до убежища Младего Влада не заняла много времени. Сейчас, подставив бока лучам нежданного солнца, на первый взгляд Город уже не напоминал смертельно больное животное. Но то - на первый. Артемий содрогался, каждой жилкой чувствуя, как что-то чужое пропитывает улицы, заглядывает невидимо в глаза прохожим, тянется невесомыми щупальцами в самые отдалённые уголки. Даже там, где пока не было видно никаких следов болезни, Бурах подозрительно озирался, так что, когда два врача миновали небольшой парк и их взглядам предстал дощатый забор, менху пребывал в не самом лучшем расположении духа.
- Надеюсь, мы застанем его, - высказал опасения бакалавр, поглядывающий на кирпичный домик с заколоченными окнами. "Он там что, этот Влад, без света живет?" - Бурах, а ты знаком с ним?
- Не могу вспомнить, - качнул головой менху. - Хотя мы примерно одного возраста и видеться когда-то могли.
- Понятно, - вздохнул Даниил. Попытка получить хоть какое-то представление до непосредственного знакомства благополучно провалилась.
Он постучал в дверь, и сразу ему захотелось воровато оглянуться по сторонам - не видит ли их кто-то из прохожих? Это место, расположитьяс в котором Влада побудили некие весьма странные с точки зрения бакалавра стремления, вызывало исключительно подозрения. Небольшой домик, окна забиты, на самой окраине да еще и рядом со станцией, которую Даниил принял бы за заброшенную уже много лет как, не приедь он сюда на поезде... сколько-сколько? Четыре дня назад!
Целая вечность.
Отзвук раскатистой дроби уже давно растворился в горьковатом осеннем воздухе, а дом с глухими окнами по-прежнему хранил тишину. Ни ответа, ни стука шагов, ни случайного шороха – ничего. То ли ошибся Сабуров, и тут, на отшибе, никто не жил кроме вездесущих крыс, то ли хозяин попросту отправился куда-то по делам. Чуть слышно шуршало время, облетевшими листьями отмеряя свой бег. Тоскливо взирали заколоченные ставни, неподкупным стражем молчала заколоченная дверь – здесь никого нет. Один лишь колодец казался неподвластным всеобщей меланхолии. Подставлял новенькие кирпичные бока редким солнечным лучам и с любопытством косился на гостей.
- Кажется, наследник Проекта Быков нас не ждёт, - хмуро произнёс Гаруспик и подошёл к колодцу. - Впрочем, он подождёт. Не о нём речь. Ойнон, у тебя есть носовой платок? Или какая-нибудь тряпка?
- Пожалуйста, - Даниил вытянул из кармана безобразно белый платок и протянул Бураху. - Интересно, для чего.
- Спасибо, - Артемий принял платок, достал из кармана бутыль и в считанные секунды пропитал платок твирином. Всё это было проделанно аккуратно, с хирургической чёткостью и точностью, так, что на кожу перчаток не попало ни капли.
- Я хотел бы узнать, как глубоко копал землю Младший Влад, - пояснил он, чиркнул спичкой и бросил моментально вспыхнувший платок вниз.
Бакалавр задумчиво проводил взглядом вещицу и мрачно взглянул на гаруспика.
- Видимо, фонаря тебе было мало, - ядовито произнес он. - А на нем была красивая вышивка.
Огонек стал совсем крошечным где-то далеко внизу...
- Метров тридцать, - констатировал Данковский. - И что дальше?
- Глубоко, - констатировал менху и сел, привалившись спиной к колодцу. - Раньше такие копать не осмеливались. Эх, Влад, что же ты наделал...
Он закрыл глаза и с силой вжал затылок в холодные камни. Было во всяём этом море что-то неправильное. Что-то ошибочное, изначально искажённое, как если бы причина, породившая его была бы лишь следствием совсем другого гниения, того, что внутри.
- Ойнон, нам надо найти очень длинную верёвку с грузом и спустить её вниз., - сказал Бурах спустя несколько мгновений и открыл глаза. - Посмотрим, что за воду собирался достать Ольгимский. Куда там мы собирались дальше?
Бакалавр вздохнул, присев на край колодца и машинально проводя пальцем по блестящему, чуть шероховатому кирпичу.
- Потом, наверное, кладбище, - "как символично", подумал он тут же, "особенно если что-нибудь пойдет не так". - Тут прямо по рельсам, не очень далеко. Потом через город сразу к Термитнику, а по пути... впрочем, погоди, я посмотрю вокруг дома, вдруг повезет, - тут Даниил вдруг запнулся. – Стой, ты что же, Бурах, лезть внутрь собрался?!
- Именно так, а ты мне поможешь, - кивнул Гаруспик. - Так что там с верёвкой?
Он понимал, что спускаться вниз при условии, что источник болезни там - почти самоубийство, и сейчас продумывал методы предосторожности.
- И ещё, одолжи шарф. Верну.
- Жечь не будешь? - Данковский уже возвращался с веревкой, которую, видимо, хотели опустить в колодец, но не успели надстроить верх, и потому повесили на гвоздь с обратной стороны дома. - Надо привязать к чему-нибудь... сколько весишь, Бурах? Вдруг оборвется.
- Не оборвётся, - он поднялся, немного подумал и стащил с себя куртку. - И жечь не буду, честное слово.
Бакалавр размотал кроваво-алую ткань и протянул гаруспику.
- Пожалуйста.
Затем он привязал один конец веревки к столбику, торчащему из земли (видимо, заготовка для какой-то будущей пристройки), а второй бросил в колодец.
- Если ты не вернешься оттуда, - печально сказал он Артемию, - я буду очень переживать из-за шарфа.
Курткой Бурах не ограничился. Следом за ней к ногам Данковского легло всё содержимое его карманов и сапоги с портянками в придачу.
- Верю, - так же серьёзно покивал он, принимая шарф. - Но я не собираюсь отвязывать от себя верёвку. Вытащишь тело если что.
Бутылка с твирином перекочевала в его пальцы так непринуждённо, что момент, когда её содержимое переместилось на шарф Данковского был абсолютно неуловим.
- Ну, я пошёл, - сказал Гаруспик, невозмутимо завязывая благоухающей твирином тканью нижнюю часть лица, затянул верёвочную петлю вокруг пояса и встал на край колодца. - Готов?
- Готов, - откликнулся Даниил, придерживая веревку. - Тебя подтолкнуть, менху?
Искоса глядя на Бураха, бакалавр подумал, что и сам бы не прочь спуститься туда - детство и юность его прошли без подобных авантюр (возможно, потому он и стоял сейчас здесь, целый невредимый), но что-то странное и непривычное внутри так и подначивало наверстать упущенное.
Впрочем, Данковский сразу же списал это на чувство легкого опьянения, явно вызванное настойкой гаруспика.
Менху молча лез вниз. Особых трудностей это не вызывало - ни силой ни выносливостью его природа не обидела, так что единственной проблемой был чрезвычайно узкий лаз, за который он вечно задевал плечами и головой.
А ещё света становилось всё меньше и меньше. И от запаха твирина начинала кружиться голова, но на последнее он предпочитал не жаловаться, понимая, что это может спасти ему жизнь.
- Ойнон, - позвал он погромче. - У тебя фонарь с собой есть?
- Издеваешься? - крикнул ему вниз Данковский. - Хотя, вообще-то есть!
Похвалив свою предусмотрительность, бакалавр дотянулся одной рукой до саквояжа, открыл его и извлек наружу средних размеров масляный фонарь.
- И как прикажешь его спустить? - задумчиво вопросил он у черноты, в которой все-таки виднелись широкие плечи и задранная вверх голова Артемия..
"Бросай!" - хотел было саркастически ответить Гаруспик, но вспомнил некоторые подробности их первой встречи и решил не рисковать.
- Сейчас я поднимусь, - отозвался он и принялся двигаться вверх.
Через несколько минут, его торс вновь показался над краями колодца.
- Привяжи её к верёвке рядом со мной.

Сообщение отредактировал Orrofin - 5-06-2009, 21:20

[Хелькэ >>>]

(продолжение)

- Как будет угодно моему дорогому коллеге, - пропел Данковский, улыбнувшись, но тут же посерьезнел. - Как там, внутри? Глубоко спустился?
- Обычный колодец пока, - Артемий уселся на край и тщательно проверил узел у себя на поясе. - Только щели очень плотно замазаны.
- Воды еще не видно? - скоро привязывание фонаря завершилось. - Спички у тебя есть, можешь продолжить изыскания.
- Воды нет. А спички в куртке.
Даниил смерил его мрачным взглядом, нашарил коробок в одном из карманов и сунул Артемию.
- Знаете, сэр Ланселот, - сообщил он с кислой миной, - вам скоро придется поискать нового оруженосца по причине преждевременного износа прежнего.
- Отдохни, ойнон, - серьёзно ответил менху, одновременно возясь с разжиганием лампы. - Может быть, скоро придётся меня вытаскивать.
С этими словами Гаруспик снова двинулся вниз. На этот раз к списку неудобств прибавилась ещё и лампа, медленно, но верно нагревающая и постоянно прикасающаяся к животу.
"Надеюсь, колодец кончится быстрее, чем запахнет палёным", - подумал Артемий, и, словно в ответ на его мысли, лаз стал сужаться, пока окончательно не превратился в шкуродёр. Это, впрочем, длилось не долго - ноги менху коснулись глинистой почты.
- Ойнон, ты меня слышишь? - прокричал он , подняв голову вверх.
- Слышу, слышу, - слышно было, конечно, плохо, поэтому Данковский ответил как можно громче. - Тебя что, уже назад тащить?
- Неет! Я ещё осмотрюсь!
Он отвязал лампу и поднял её повыше. Подрагивающий, желтоватый луч света выхватил из темноты глинистые стены, покрытые багряными прожилками. Запаха менху ощутить не мог, но кожей чувствовал, что воздух тут влажный, тёплый, будто в кишечнике гигантского животного. Это вызывало оторопь.
- Тут тоннель! - прокричал он. - Я пойду дальше!
Лампа нещадно чадила, добавляя к затхлому запаху подземелья едкую нотку гари. Свод тоннеля нависал склизкими наростами, заставляя мощного Бураха все больше сгибаться – будто тяжесть многих метров земли, оставшихся сверху, непосильной ношей давила на плечи. Тонкой иглой непонятное беспокойство сверлило висок. Причины для тревог, несомненно, были, но то, что именно сейчас царапало душу, оставалось пока туманным и неясным. Невнятная мысль надоедливой мухой билась о стенки черепной коробки, но не давалась в руки. Зачем Младшему Владу колодец такой глубины? И этот странный тоннель?.. И сколько сил было потрачено, чтобы прокопать его?.. Стоп. Рука с фонарем метнулась в сторону, вверх, снова в сторону, вырывая у темноты куски стен, будто обрывки землистого пергамента. Бугристая, спрессованная почва, набухшие вены матери Бодхо, странные наросты-опухоли, истекающие влагой – полно, да разве это может быть создано человеком?!
А пока гаруспик пробирался по подземному тоннелю, Даниил стоял над колодцем, нагнувшись, и кричал в безответную глубину:
- Куда это – «дальше»?! Какой тоннель, черт тебя дери? А ну возвращайся!
Артемий не спешил ни вернуться, ни хотя бы ответить на вопросы, и бакалавр так и представлял себе, как тот злорадно ухмыляется, скрываясь в темноте и слушая его возмущенные вопли.
- Эй! Если ты сейчас же не вернешься, мне придется оставить твои вещи и лезть за тобой!
Но угроза не подействовала, и Данковский принял решение спуститься. Вытянув веревку и обвязав ее вокруг пояса, в точности как Бурах, он подергал за нее («Держится вроде крепко») и начал спуск. Ему, человеку скорее научной, нежели физической, деятельности, было довольно трудно, и иногда он упирался ногами в стены колодца и останавливался, чтобы дать отдохнуть рукам. Затем путь в глубину продолжался; воздух становился все более спертым, а светлый круглый кусочек неба где-то над головой все уменьшался и уменьшался… Еще было удивительно темно, а лампу утащил в коридор Бурах.
Наконец, когда сил уже почти не осталось, он достиг земли – и поразился тому, что было вокруг. Стены – если можно было их так назвать – напоминали скорее чьи-то внутренности, чем пласты земли, багровые, алые, с редкими прожилками. И, кажется, даже сочились кровью.
Находиться тут было откровенно неприятно… тем более, в одиночестве.
- Гару-у-успик! – крикнул он, уже идя по туннелю. – Я надеюсь, ты не ушел далеко?
Артемий подпрыгнул от неожиданности, когда сзади раздался истошный, явно нечеловеческий вопль. Последствия такого акробатического этюда представить легко: потолок радостно приветствовал его затылок, а горячая лампа так и прильнула к груди.
- Аррргх, ойнон?! - с трудом подавляя проклятия, Гаруспик смог обернуться и узреть долговязую фигуру Данковского.
- Ойнон, ты идиот!
- Вообще-то, я бакалавр, - оскорбился Даниил. - И я подумал, что раз ты не отвечаешь, с тобой случилось что-нибудь плохое. Например, эта... шабнак-адыр вылезла и утащила тебя в свое логово. Или оползень. Или ты просто заблудился.
- Я тебя сейчас сам вылезу и утащу в своё логово! И оползнем там заблужу!!! - фонарь в руке бушующего Гаруспика качался с явной угрозой, свет метался по его лицу, повязка колыхалась. Всё это придавало менху облик скорее хтонического чудовища, чем человека.
- А если здесь Песчаная Язва?! Я зачем, по-твоему, лицо завязал?! А ну, живо наверх, и пока не сделаешь себе такой же намордник, чтоб не возвращался!
Он перевёл дух и добавил, уже спокойнее:
- Возьми мою портянку, вылей на неё половину из любой бутылки - и будет нормально. Эх, теоретик ты, ойнон, сразу видно.
- Да в гробу я видел твои портянки, менху, - радостно отвечал Данковский. – Сам-то ты почему-то шарф у меня взял вместо того, чтобы их на себя намотать. Или это у вас такие обычаи установления дружбы в степи – я одену на голову твои портянки, ты мои, и пока Песчаная Язва не разлучит нас? И потом, кто мне утром сказал, что настойка повышает иммунитет и сопротивление болезни?
- Так что я, совсем дурак что ли с ног на лицо мотать, если ещё что-то есть? - удивился Артемий. - А настойка, конечно, иммунитет повышает, но если здесь источник, то лишняя осторожность нам не повредит.
- А я, по-твоему, выходит, совсем дурак? - снова оскорбился бакалавр. - Замечательно. И какое может быть сотрудничество в таких условиях?
В порыве он взмахнул рукой и задел стену, после чего с содроганием отдернул руку и обеспокоенно принялся ее рассматривать. Стена была неприятно теплой и влажной, и словно пульсировала...
- Не совсем, всё же, - вздохнул Гаруспик. - Но у тебя что, есть выбор? Или ты таскаешь с собой смену шарфов?
- Лучше умереть от Песчанки, - с кривой улыбкой произнес Даниил. - А ты и так достаточно надо мной поиздевался. Кстати, у тебя в руке фонарь и я за ним слежу. Пусть он только попробует сделать неосторожное движение в мою сторону.
Артемий долго собирался что-то ответить, подбирал слова, потом взглядом прикинул расстояние от фонаря до головы Данковского, понял, что вытащить оглушённого бакалавра он отсюда не сможет, и со вздохом развернулся лицом к тоннелю.
- Идём. И учти, завтрашнее утро станет для тебя кошмаром, ойнон!
- Я выпил не так много настойки, - попытался протестовать бакалавр.
- Да, но когда мы отсюда выберемся, я в тебя волью ещё бутылку крепчайшего, что смогу сделать, - мрачно пообещал грозный менху. - И не думай сопротивляться - это в лечебных целях!

[Genazi >>>]

Самозванка. Волны гасят ветер.
... И крыса в цили... Вуззлы.

Идти вперед. Идти вперед, бережливо отмеривая порции тяжелого воздуха, что медленно стекая в легкие, застывает в каждом их пузырьке капелькой хладно-душного студня.
Идти вперед. Идти вперед, малодушно подумывая то ли о самоубийстве, то ли просто об убийстве, все еще тоскливым голосом спрашивая у себя самой: а с какой стороны зеркала, собственно, находится враг?
Идти вперед. Идти вперед, стараясь не замечать проходящие мимо размытые фигурки-гестальты, что то тут, то там, застывают в различных позах, изображая то ли ужас, то ли благоговение.
Идти вперед. Просто идти вперед.
…

Имение Сабуровых, издалека напоминало скорее католического покроя церковь, нежели жилое помещение. Нечто очень строгое, мрачное и серое – похожее на те самые виды церквей, в которые прихожане ходят не из интереса, или какой-либо надобности, а скорее из страха перед зданием, и тем, что оно олицетворяет – Божественный Закон, никак не меньше. Впрочем, чем ближе Клара подходила к дому Сабуровых, тем слабее становился морок, покрывавший глаза, из церкви-инквизитора превращаясь в тусклый и унылый дом, от которого словно бы веяло усталостью и гнетом долгих лет.

…

Девичий ободранный кулачок дробно стучится в дверь. Тук-тук-тук, Катерина. Это опять я.
Голодная тишина в ответ. Тишина, в которую, как в ненасытное брюхо, уходят звуки, чтобы раствориться без следа. И стук костяшек о потрескавшееся дерево, и сбивчивое дыхание, и склочный ветер, воющий из-за плеча – все сгодится на корм ненасытной утробе.
От случайного движения всхлипнула и подалась дверь – входи, девочка, утроба примет и тебя.
Дом, затаившись, ждал.
Самозванка только лишь улыбнулась, открывая дверь шире, и пронизывая тьму тусклыми лучами солнечного света – уж она-то видела слишком много, чтобы теперь бояться какой-то там темноты. Ну, или того, что за нею скрывалось.
Гулкий отзвук шагов рассыпался по светлому паркету деревянной дробью. Плотно зашторенные окна гильотинным ножом отсекали комнату от остального мира – будто для той, что жила здесь, сегодня было невыносимо даже то блеклое солнце, что изредка выныривало из туч.
Взгляд бегло скользил по неброским деталям интерьера. Пробежался по обитым малахитовой зеленью стенам, коснулся маленького столика, зацепился, как за досадную помеху, за бокал, перекатывающий по полу. Двинулся дальше – к спинке кресла, развернутого от двери, и застыл, не в силах оторваться от руки, безжизненно свисающей с подлокотника.
Первая же, самая простая, самая очевидная мысль, что возникла в голове Клары, как только она увидела эту руку, прошибла девушку холодным потом и стайкою острых игл, что легко пробежались по спине, исчезая где-то под лопатками.
Глядя на эту руку, сейчас больше похожую на вялую плеть, Самозванка с ужасом прокручивала перед глазами образы обвиняющих взглядов судий, что едва ли поверят «проходившей мимо и заметившей случайно» девочке, на которой и так уже полным полно подозрений. А теперь еще и это…
Душные кольца страха сомкнулись на тонкой шее, постепенно стягиваясь, становясь все уже, наполняя дыхание дрожью и хрипами.
- Госпожа?.. – наконец тихо спросила она, осторожно прикоснувшись к обтянутому черною тканью плечу.
Тело, обвисшее в кресле, дернулось, будто прошитое острой судорогой, и на Кларином запястье больно сомкнулась рука, больше похожая на высохшую птичью лапу. Катерина медленно обернулась, из ее глаз на Самозванку – в самую душу – глянула застывшая пустота. Страдальческий излом губ дрогнул, силясь выпустить царапающие горло слова.
- Отыскала ты… - сбивчивый хриплый выдох прервал вопрос, - своё зеркало?..
Мутная волна ужаса отступила, впрочем лишь для того, чтобы уступить место страху иного толка. Этот страх, возникший от одного лишь пугающего взгляда этих глаз, в глубине зрачков которых, плескалась темно-серая, слепая пустота, проникал, казалось было, в сами кости, замораживал движения и мысли, оставляя несчастную жертву тщетно пытаться сказать хоть что-нибудь осмысленное.
- Я… Да, - медленно ответила Хозяйке Клара, все еще не в силах оторвать взгляда от этой тянущей пустоты. – Да, я отыскала.
- Хорошо, - почти беззвучно выдохнула Катерина, выдохнула так, будто совсем не была уверена в том, хорошо ли. – И что же увидела?
- А что я должна была увидеть? – вопросом на вопрос ответила Клара, глядя в глаза уже смелее – та пустота, что так пугала девушку, на проверку оказалась не более, чем стылым осадком усталости, уже знакомым ей, Самозванке, по взглядам большинства женщин, что жили в трущобах.
Цепкие пальцы, что по-прежнему стискивали запястье, сжались сильнее, бескровное лицо Хозяйки будто бы стало еще ближе.
- Значит, ничего, - холодно кивнула она. - Зачем же явилась тогда?
Глаза же Клары сузились, превратившись в две щелки, с неприязнью изучающие лицо Катерины:
- Осторожнее с выводами, Госпожа. Вдруг, да невзначай соврете?.. Каждое ваше слово стоило бы взвешивать на трех весах, и только потом облачать его в реальную оболочку...
- Ты ведь за помощью пришла, девочка, - все тот же обжигающий лед в голосе, все та же болезненная муть в глазах. – Ты бы спесь свою за дверью оставила – глядишь, и выветрилась бы на холодке.
- Да неужели мне помощь нужнее, чем вам, Хозяйка? – ответила Клара, и во взгляде её виднелись лезвийно-острые осколки от короны той, что когда-то звали Чудотворницей.
- Ты пока и себе-то помочь не можешь, Чудотворница, - змеиное шипение обожгло губы.
Клара, еще некоторое время внимательно изучала искаженное в гневной гримасе лицо, отпечатывая в памяти гневно сощуренные глаза и сжатый в змеиную линию контур бледных губ. И на долю мгновения, ей показалось, что лик этот не выглядит яростным, перекошенным ненавистью – скорее обиженным. Разочарованным.
Эдакая замесь усталости, уныния и непрерывной боли, что вспыхнула от нечаянного прикосновения.
- Вам наверное будет приятно слышать, но я это прекрасно понимаю. Более того, понимаю яснее и четче, чем кто бы то ни был… - ответила она, отведя взгляд в сторону. – Другой вопрос, чем это может нам помочь…
И тут же, будто напор волны, что остервенело бьется в случайную преграду, но вновь обретает плавность, едва устранив ее, иссякла озлобленность Катерины. Оставила после себя лишь привычную чуть отрешенную усталость да горечь на языке.
- Что в этом может быть приятного, - ресницы дрогнули, прикрывая утомленные глаза, - когда мой город, мой дом, на пороге смерти…
- Вы забыли упомянуть о себе, госпожа, - обронила Клара, теперь уже спокойно и почти безразлично глядя на свою собеседницу. – Но об этом ли сейчас нужно говорить? Это ли вы хотели мне сказать с самого начала?
- Разве это я пришла в твой дом, нарушила твое уединение, впустила в твой отрешенный покой колючие звуки? – слабо усмехнулась Катерина. – Что хотела сказать ты, Клара?
- Девочка Ласка, - сказала только Клара, и остановилась, словно поток слов-мыслей, готовый превратиться в звук, бессильно ударился о стены плотины и застыл. – Кладбище…
Взгляд Самозванки приобрел некую отрешенность – девушка прокручивала в памяти образ странного, непонятного и жалкого существа, что видела сегодня. Как назвать то, чего прежде не видел никогда? Какое имя подарить тому, что никогда не должно было существовать?
- Сегодня я видела нечто странное. На кладбище. Нечто, похожее то ли на духа, то ли на демона, то ли на уродливую куклу…
Губы её теперь еле двигались, голос стал почти неслышен, приобретая некие странные нотки, что можно было наречь «потусторонними».
- Так вот это нечто искало своих хозяев. И, мне кажется, что именно это беспокоит тех, что опекает Ласка.
- Кладбище неспокойно? - Катерина прикоснулась пальцами к вискам и долго, медленно их массировала. – Это дурной знак. Как странно, как пугающе начинает сбываться мой сон. Скоро кладбище будет повсюду… Дух этот... Чую его, но не могу разглядеть его сути. Не так быстро. Не так просто, девочка. Ты вот что – сходи пока, найди для меня кое-кого, а как вернешься – будет тебе ответ. А может быть, и сама разгадаешь все свои загадки.
- И к кому же вы хотите меня отправить, госпожа? – смиренно, хоть и несколько вымученно, вопросила Клара. Однако это было почти незаметно - только лишь чуть нервно дернулась сжатая в кулак ладонь.
- К чему такой страдальческий тон? Я оказываю тебе услугу, давая возможность свести знакомство с этим… - Катерина на миг запнулась, - существом. Ты найдешь его в Театре, или где-нибудь около.
Какое-то время Хозяйка молчала, словно подбирая слова. Пальцы механически скользил взад-вперед по подлокотнику кресла.
- Его зовут Крысиный Пророк. Да, это крыса, - наконец закончила она.
Взгляд Самозванки был столь красноречив, что и слов не нужно было для полного выражения всего того, что она думает о подобном предложении:
- К-крысу?.. – наконец спросила она, чуть отступив назад.
- Не совсем обычную крысу. То есть совсем необычную. И сотри, пожалуйста, это выражение с лица, - легкий ветерок раздражения вплелся в голос и тут же растаял без следа. – Чему ты удивляешься? Разве ты не видела в этом городе вещей более странных, чем крыса в сюртуке и цилиндре?
«Видела. Немолодую уже женщину, просящую найти ей крысу в сюртуке и с цилиндром» - подумала Клара, глубоко вдохнув.
- Хо-хорошо… - наконец сумела сказать она, - И что мне передать этой… крысе?
- А ничего. Привет передай. От Земляной Хозяйки, - коротко откликнулась Сабурова.
… Когда дверь дома Катерины захлопнулась за спиною Самозванки, та вдруг вспомнила старую сказку, где герою предлагают «найти то, не знаю что, пойти туда, не знаю куда». Клара знала куда ей нужно идти, и кого искать, но легче от этого явно не становилась.
Впустив в легкие душный воздух улиц, она еле слышно пробормотала:
- Крыса… В цилиндре?
Крыса - подтвердили скрипуче ступени. В цилиндре - зло хохотнул неугомонный ветер. Этот город привык не удивляться ничему.

Сообщение отредактировал Genazi - 13-06-2009, 23:16

[Woozzle >>>]

Самозванка. Крысиный Вергилий.
Вот теперь - и правда крыса. Нет, это я не про Дженази, хотя он тоже здесь есть.

Сомнения и странные мысли поглощали её целиком и полностью, вытесняя ощущение времени, а образ канализационной крысы во фраке и при цилиндре, что вот уже минут двадцать мелькал перед глазами, казалось, скоро доведет её до нервного тремора.
Дома, улицы, люди – все это превратилось в одно большое буро-серое пятно, и цепляющееся за реальность сознание не могло зацепиться, соскальзывая взглядом неприметным стенам домов. Только лишь на горизонте виднелся жирный, отвратительно живо выглядящий, словно клещ-паразит… Только лишь на горизонте виднелся Многогранник.
Клара так засмотрелась на эту невозможную махину, что, завернув в очередной раз, едва не врезалась в знакомое уже сооружение – мрачное чумное чучело с дохлыми крысами, подвешенными за длинные хвосты. Ветер трогал плешивые тушки, покачивал их взад и вперед – будто не мог найти себе другой, более увлекательной игры. Крысы скалили белые зубы – злорадно и весело, им уже давно все было безразлично.
Разом вспомнились все неурядицы вчерашнего дня. И долгий, выматывающий, тянущий силы разговор с постовым, и стены домов, поросшие кровавой плесенью, и крики обреченных, рвущиеся из заколоченных окон. И люди – совсем не похожие на людей – бездумно плывущие в этом океане боли и горечи.
Постовой, впрочем, не бросился наперерез - остановить, задержать, как тот, давешний. За минувшие сутки работы у них прибавилось, хотя идиотов, желающих проникнуть в зараженный район стало куда меньше. Останется чумазая девчонка по эту сторону заграждения или рискнет, чтобы стать одной из скомканных страданием кукол – какая право разница?..
Пугающе абсурдная, кажущаяся нереальной, картина – хлипкая деревянная перегородка, что, будто бы обладая неведомой и чудодейственной силой, отделяла мир живой, но тусклый, от мира мертвого, но исполненного красок и запахов. Это место играло на контрастах и противопоставлениях – чистые, пыльные стены незримо соперничали с влажно-бурыми наростами на своих менее удачливых соседках. Пряный, тяжелый воздух превращался в холодную, неповоротливую и отвратительную массу, которую, казалось, можно резать ножом на аккуратные порции и подавать на стол своим врагам…
Жаль, что врага, который мог бы распробовать это блюдо, все еще не предвидится. А вот другой, что змеится злорадной ухмылкой силуэтами чумного квартала – слишком близок, слишком реален, слишком…
Клара сделала шаг.
Ничего не изменилось – как будто. Пульсирующая, казавшаяся жадно-живой бурая поросль на стенах домов не выбросила гибкие щупальца, чтобы скрутить нарушительницу, тяжелый, наполненный терпким тленом воздух не обжигал горла и не застревал в легких, ворохи перепачканных тягучим кармином листьев под ногами отзывались горьким шелестом – точь-в-точь таким же, как всегда. Только извечный задира-ветер взметнул впереди клубы зловонной мусорной пыли и затаился – до поры.
Шаг за шагом, вперед, до боли сжимая напряженные ладони, ногтями впиваясь в кожу - скрывая постыдную дрожь в руках, словно давя в кулаке маленький страх, что мелко пакостит, нашептывая на ухо патетичные позывы к спасению тела, прокручивает перед глазами образы мертвых девичьих тел, превращает ноги в сырые глиняные трубки.
Но в подобном сравнении кроется мелкое, но явное заблуждение – ибо страх не был порождением разума Клары.
Являясь существом более грозным и могущественным, он проявлял себя извне – словно экспериментатор-садист, он наводил мороки, иллюзии, обращая дома в клетки, из которых вот-вот выпрыгнут бесплотные звери, вгрызающиеся в плоть ядовитыми зубами. Он давил на сознание, то тут, то там являя полуразмытые фигурки, будто бы специально слепленные для того, чтобы помогать делу страха – безглазые, безносые, еще не мертвые, но уже не живые, словно самоходные куклы одетые в жутковатые одежды…
Все это пульсировало в странном ритме, выделяя неприятно-мокрую, хладную субстанцию, что, проникая через беззащитные поры кожи, стекала в кости, замораживая, иссушая, грозя обратить в еще одну деталь картины – закономерную, правильную.
Живому здесь не должно быть – оно портит гармонию из грязи, стонов и воющих ветров, что катят беспорядочно мелкие крупицы яда вперемешку с обрывками мертвой материи.
Живому здесь быть не должно – и Клара стремилась покинуть эту юдоль скорби так быстро, как только могла – хотя каждый шаг приходилось делать с оглядкой. Не тронуть липких багровых стен, не ступить в облако серый пыли, взвивающейся из-под ног, не коснуться покрытых язвами рук, что тянутся со всех сторон – истово, будто молят о помощи. Беги, чудотворница. Как поможешь им, если и одного мальчишку, верного своего рыцаря спасти не сумела?..
Клара бежала. Когда впереди показалась очередная криво сколоченная крестовина с наспех накинутым балахоном и строгие силуэты патрульных, облегчение захлестнуло ватной, поглощающей волной.
И вместе с облегчением, вместе с радостью и осознанием того, что ловушка захлопнулась, оставив жертву вне своей клетки – вместе со всем этим Клара чувствовала нечто вроде стыда. Стыда и сомнения – такое чувствует арестант, принимающий свою вину, но тем не менее, сбегающий из хладной темницы.
Но ощущение это было так мимолетно, что таяло по мере того, как зона свободы и жизни становилась все ближе…
Ни взгляда на патрульного, что неуклюже пытался не заметить её, ни взгляда на мерзкие чумные знаки, что служат гораздо более эффективным заслоном от невольных самоубийц – только облегчение…
Клара сделала шаг. И сразу стало легче дышать – будто граница, отделяющая владения госпожи Чумы, была не просто чертой, проведенной людьми, но стеклянной стеной, за которую нет хода страшной хозяйке зараженных домов. Даже дождь, который осыпал хрупкие плечи колючими каплями, казался здесь иным – живым, отдающим запахом мокрой шерсти и прелых листьев, а не жгучим смрадом гниения. Словно там, за незримой стенкой, остались все страдания города, вся его боль, здесь же бурлила жизнь. Бодро шагали по своим делам рабочие, опасливо оглядываясь, спешили домой усталые женщины, на лавочке возле Театра пьянчуга любовно разглядывал бутыль с мутным пойлом.
Театр. Большое, и немного пугающее здание, здесь, в тесном захолустном городишке выглядевшее… Немного странно. И эта странность заключалась не в архитектуре, не в размерах и даже не в его предназначении – совсем нет. Скорее, в неком ощущении отличности ото всех остальных зданий. Ощущении чуждости этого строения, даже несмотря на какую-то общность, и…
Путающиеся мысли, глупые, неуместные мысли. Какое ей, Кларе, дело до какого-то там театра? Важно то, что находится внутри него. Ну, или где-то около.
С опаскою оглянувшись на пьянчугу, Клара быстрым шагом направилась к дверям дома представлений. Ладонь немного неуверенно ткнулась в прохладное и шершавое дерево.
Можешь сразу продолжить еще чуть-чуть: дверь закрыта)
Ладонь немного неуверенно толкнула прохладную и шершавую поверхность. Затем чуть сильнее. Затем – уже в полную силу и с некоторым напряжением.
Закрыто.

Сообщение отредактировал Woozzle - 27-06-2009, 17:54

[Genazi >>>]

... Крыса. Крыса-крыса... Но кто сказал что крыса? Зато Вуззлы тут есть действительно.



«Ну что ж – видимо это судьба» - торопливо откликнулась пугливая частичка разума, все еще считающая затею с крысами, фраками и Хозяйками-морфинистками, немного глупой. Ну, или много глупой – смотря как посмотреть.
«Ну что ж – видимо придется идти другим путем» - ответила ей другая часть, которую все еще мучило немного брезгливое любопытство.
- Эй, многоуважаемый! – окликнула она пьяницу, что все еще гипнотизировал мутным взглядом бутылку. – А давно ли закрыт театр?
Бродяга поднял на нее глаза – воспаленные, больные, в сеточке мелких красных прожилок-нитей. Казалось, смысл заданного вопроса доходит до него с трудом – он сосредоточенно морщил лоб, ожесточенно тер пальцами небритый подбородок и грыз пересохшие губы.
- Да кто ж его знает, Театр этот, когда его открывают, когда закрывают, - наконец флегматично изрек он. - Ить собственной жизнью живет, как хочет.
Ехидно каркнув, будто подтверждая слова мужчины, с крыши здания серным смерчем сорвалась ворона. Сделала круг над площадью и, тяжело вспарывая вязкие небеса, улетела прочь. Пьяница проводил ее тоскующим взором.
- Водички не найдется у тебя, деточка?.. – мутный взгляд вновь прицепился к лицу Самозванки. – Пить хочется, сил нет.
- А если я скажу нет – ты не сильно обидишься? – Самозванка чуть рассеянно развела руками. – У самой в горле пересохло, да так, что дыхание горло дерет.
Все еще озираясь на двери театра, словно бы ожидая, что они вот-вот откроются сами собою, она отстраненным тоном спросила:
- А не видел ли ты здесь… Крысу? Ну, особенную крысу?
- Да тут полно крыс, - он отчетливо поморщился. – И все, как на подбор, особенные. Черные, здоровые. Гадость.
Проследив за Клариным взглядом, пьянчуга тоже покосился на мрачное здание театра и хрипло добавил в пространство:
- А там, на задворках, ить фонтан был. Передохну вот еще немного и доковыляю не спеша…
- Работающий? – Клара встрепенулась – Может, мне стоит сходить - заодно и тебе попить принесу, м? Только вот в чем…
- А вот я сейчас… - пьяница полез во внутренний карман видавшей виды куртки и извлек на свет бутыль – точь-в-точь такую же, что сжимал в руке, но пустую. – Спасибо тебе, деточка. Добрая такая. Святая ить, не иначе, - он вытер ладонью глаза и громко сглотнул.
- «Святая», значит? - повторила почти неслышно Клара, прислушиваясь к звучанию слова, катая его на языке, пробуя на вкус. Неприятно-незаслуженное, чуть горьковатое, но вместе с тем приторно-сладкое слово.
«Удивительно, как легко некоторые разбрасываются не то, что словами, даже целыми титулами…» - подумала она, уже направившись прямиком к фонтану – бутылка в её руках была неприятно липкой, а стеклянные бока её были заляпаны следами чьих-то грязных пальцев.
Чуть живая струйка обтрепанного уличного фонтанчика заворчала, наполняя бутыль. Медленно, тягуче, будто нехотя – так, должно быть, бежит время, заполняя мутный сосуд жизни. На четверть, на половину, на две трети – все кажется, что ему не будет конца. Остается ждать, переминаться с ноги на ногу да смотреть по сторонам. Не пропустить бы только момент, когда захлестнет, хлынет из горлышка, смывая налет с зеленоватого стекла, холодом окатит пальцы. Вода перельется – не страшно, девочка, а вот если время…
Пустырь позади Театра порос колючей травой, вторя ветру и ворчливому фонтану, она шептала на разные голоса. Низкий свистящий тон перевивался с высоким и ласковым, горькому возражал случайно-теплый… Не разобрать смысла, да и не нужно – пусть шепчутся.
- Никак по воду пришла, Чудотворница? – от общего месива шепчущих голосов вдруг отделился один, насмешливо-едкий.
Какими-то обрывками здравого смысла, что еще не до конца успел уничтожить ядовитый воздух этого города, Клара поняла, что в страхе оглядываться по сторонам и спрашивать «кто здесь!?» - явно не самый лучший выход их ситуации. Кроме того, что-то подсказывало девушка, что обладатель голоса и являлся…
- По воду, конечно по воду. Что еще здесь может быть полезного, кроме воды? – спокойно ответила Самозванка, чувствуя как холодная вода, захлестнув, морозит чуть дрожащие пальцы влажным прикосновением.
- И правда – что же еще. Смотри не пролей, когда обратно понесешь, бутыль уж больно велика, - тихий, но выразительный смешок в ответ – тот, кто задал вопрос, явно наслаждался ситуацией. – Да что же ты ручки свои чудодейственные морозишь?.. Живой воды из этой затхлой струйки даже ты не сотворишь.
- Тут бы обычную было бы где получить… - Клара вздохнула, а затем медленно, затаивая дыхание, словно бы наугад пуская стрелу в темноту. – Земляная Хозяйка просила передавать привет.
- Мне? – деланно удивился голос. – И ведь нашла кого прислать, право. А впрочем, так и есть: кому еще быть девочкой на посылках, как не Вестнице, - снизу донеслось отчетливое хихиканье.
- Вестница, да. Только обрадуешься ли ты этим вестям в следующий раз, франт во фраке? – вспылив, спросила Клара, опуская взгляд.
Крыса и правда выглядела заправским щеголем. Отутюженный, с иголочки фрак, цилиндр, изящная трость, едва касающаяся земли. Статуэтка из сувенирной лавки, да и только - если бы не хитрая звериная мордочка с остро поблескивающими черными глазками да пришептывающий ехидный голосок.
- Как невежливо, - ухмыльнулся Пророк, обнажив ряд острых зубов. – А что же за вести ты несешь нынче? Ведь не считать же вестями привет от бессильной Катерины…
- Бессильной?.. - эхом отозвалась Клара, что все еще внимательно разглядывала каждую деталь костюма странного существа. До сих пор не верилось в живость этой искусно вылепленной куколки, ибо даже в то существо что было на погосте... Даже его можно было назвать живым без сомнений. Но это... - Катерины?
- Я сказал бессильной? Ах, какая оплошность, - Крыса продолжала скалиться так многозначаще, что само слово «оплошность» казалось насмешкой. – Конечно же я имел ввиду – болезненной. Бедняжка, она так страдает. Я навещаю ее иногда. Ну так что – поделишься своими вестями?
- Но я очень ясно слышала, как... – Клара замерла, а затем, вздохнув и не закончив предложение, ответила. – Впрочем, ладно. Не слышал ли ты, любезный собеседник, о тех недавних событиях, что произошли на кладбище? Просто, мне почему-то кажется, что твои собратья давным-давно все тебе рассказали…
- Неспокойное кладбище – не лучшее место для добропорядочной крысы, - Пророк картинно покачал головой, увенчанной цилиндром. – Продуктовые лавки, погреба и мусорные баки – вот тут есть чем поживиться, а что, скажи на милость, делать крысе рядом с перешептывающимися покойниками?
Самозванка пожала плечами:
- Даже если взять в учет то, что там оставляет юная смотрительница? Или у крыс с некоторых пор появились моральные принципы, касающиеся еды и мертвых?.. Да и склады как раз рядом – что-то вы точно должны были слышать, скажешь нет?
- Моральные принципы, - покрытая шерстью мордочка сморщилась, усы мелко задрожали – Крыс смеялся так, будто услышал очень удачную шутку. Наконец, отерев свободной лапкой заслезившиеся от смеха глаза, он продолжил: Конечно же, нет. Но воровать у мертвых покойников и у покойников живых – не одинаково безопасно. А ты, значит, успокоить их хочешь? Знаю, как же. И кто виноват знаю, и как найти виновника.
- У меня такое ощущение, что скажешь ты мне это отнюдь не задаром, так ведь?
Клара вздохнула, и, сама того не замечая, приложилась к грязному горлышку бутылки. Слабая волна тошноты пришла прямо после осознания того, что эта бутылка, возможно, многое видела...
- Кха!.. Ффф... Впрочем, это не так важно. Так скажешь, или нет?
- Совершенно задаром, - довольно сощурился Пророк, - в конце концов, крысиному народу это только на пользу, ведь подарки маленькой смотрительницы пропадают зря. Идем, покажу тебе кое-что.
Крыс чинно прошествовал вперед, почти скрывшись среди густой травы, затянувшей пустырь. Несколько шагов вслед за ним, и Кларе открылся люк, прикрытый тяжелой чугунной крышкой.
- Спускайся, - скомандовал Пророк. – Пройдя сквозь землю, найдешь то, что ищешь. Да смотри, не упусти снова, - напутственная речь закончилась язвительным смешком.
Тяжелая крышка медленно и со скрипом смещалась с отверстия, открывая Кларе неуютную темноту, что слепо глядела не девушку из под земли.
- Ммм… Жаль что со мною нету клубка. Хотя, едва ли ты согласишься его подержать, или согласишься, но… Впрочем, к чему об этом думать? На роль Ариадны ты явно не годишься, сударь.
Пальцы Самозванки коснулись влажного и холодного металла лестницы. Но прежде тело её полностью скрылось в плещущейся в отверстии темноте, она успела сказать кое-что еще.
- А, и да… Я никогда не видела такой прелестной маски. Правда, тебе следует её чуть переделать – я видела твои уши.

[Барон Суббота >>>]

Дальше они шли молча - по крайней мере, некоторое время. Даниил был обижен, мрачен и всячески пытался показать это Артемию (ох уж это коренное население!..), но выходило не очень успешно. Чем глубже уводили коридоры в эти зловещие багровые пещеры с потеками на стенах, тем труднее - и просто неприятнее - становилось дышать, но, к скорому удивлению бакалавра, тем быстрее выветривался хмель.
"Впрочем, наверное, твирь не стоит именовать хмелем - абсолютно ничего общего", подумал Данковский и все-таки нарушил молчание:
- Бурах... мы все еще надеемся здесь что-то найти?
Гаруспик продолжал шагать, время от времени поводя плечами, как борец перед схваткой. Он кожей чувствовал какую-то запретность, инаковость этого места, и всё его естество убеждало убираться отсюда, но линия пути менху не давала ему свернуть.
- Думаю, ойнон, да, мы надеемся здесь что-то найти.
- Мне кажется, самого вида этих подземелий вполне достаточно, чтобы назвать этот колодец источником... - тут Даниил осекся.
Заразы? Здесь ничто не указывало на Песчаную Язву, хотя эти туннели и являли собой средоточие мерзости. Как ни прискорбно было признать, но возвращаться им, действительно, было еще рано - вот если бы обнаружить здесь нечто такое...
"Может, просто почва?" - бакалавр снова осторожно дотронулся до стены, теплой, чуть влажной и липкой. Следов на пальцах не осталось; это вселяло некую уверенность.
И все-таки в воздухе – в вязком, душном воздухе подземелья – дрожала тревога, неотступной тенью следуя за огнем, рассекающим темноту. В липкие сети эха ловила отзвуки уверенных шагов, подбирала оброненные слова и повторяла их ядовитым шепотом, щекотливыми пальцами мягко перебирала волосы на затылке. Заглушить ее вкрадчивый голос не могла нервная бравада недавнего разговора, а уж сейчас, когда воцарилась тишина, она и вовсе почувствовала себя хозяйкой положения.
Шли медленно - неровный пол тоннеля услужливо бросал под ноги кочки и впадины, любой неосторожный шаг мог закончиться падением. Слабеющий отсвет керосиновой лампы метался по стенам, не в силах охватить сколь бы то ни было значимого отрезка пути. Лучом скользнул по полу, дернулся вперед и вместо ожидаемой черноты тоннеля уткнулся в багровую стену. Тупик? Луч нервно рванулся влево – проход был. Узкий, дышащий жаркой влагой.. Пройти по нему в рост смог бы разве отощавший подросток. Фонарь нервно дернулся, луч ушел правее, высветив еще один проем – тоже не слишком просторный для взрослого мужчины, но все же обещающий хоть какую-то возможность пробираться вперед иначе, чем ползком.
Артемий прислушался к своим ощущениям, поскрёб щетину на подбородке и решительно вручил фонарь Бакалавру.
- Держи, ойнон. Я поползу туда, - сказал он, опускаясь на корточки и втискиваясь в узкий лаз.
Почему наследник менху сделал именно такой выбор? Он не мог бы объяснить этого даже себе. Это было наитие, подобное тому, что вело его нож по линиям тела. Гаруспик спокойно и без лишней суеты шёл по своему пути, пусть даже для этого приходилось встать на колени и протискиваться, отвоёвывая каждый миллиметр у враждебного пространства. Струйка пота влажными змейками стекали по его лбу и спине, падали на пол, и казалось, что багряная масса жадно впитывает солёную влагу, тихонько дрожа в ответ.
- Опять полез грудью на амбразуру, - усмехнулся Даниил, даже не заботясь, услышит его еще не успевший достаточно удалиться гаруспик или не услышит.
Была в этом человеке какая-то необъяснимая тяга к геройству, и даже не совсем к геройству - просто он первым шел вперед, не думая, что его место мог занять и кто-то другой; и даже, наверное, не совсем тяга - просто он не умел по-другому. И за это, несмотря на презрение к провинции и ее методам, копившееся годами, бакалавр все же уважал Бураха.
Хотя иногда - вот как часом ранее, к примеру, - это и бывало сложно.
- Есть там что? - через некоторое время окликнул Даниил.
- Там много чего есть, Бакалавр, - раздалось откуда-то сбоку тихое и чуть отстраненное. – Правда, никогда не думала, что человеку науки, ученому, потребуется что-то из здешних катакомб. Зачем ты здесь, столичный гость?
Голос был задумчив, и казалось, что говорящий сам же задает себе точно такой же вопрос.
Данковский резко обернулся, едва не расплескав все масло из фонаря.
- Ты? - он нахмурился. - И какая на этот раз?

Кого тут только нет! Много кого нет, но вот Хелькэ, Woozle, Джен-кун и некий скромный я здесь точно есть!

[Genazi >>>]

Неровный, дрожащий свет фонаря вычертил из тьмы худенькую девушку, почти девочку, что внимательным, тяжелым взглядом следила за лицом Даниила.
- Какая?.. Я? Бакалавр, что с тобою? Лицо у тебя… Странное. К чему хмуришься, к чему злишься? – девочка, названная Кларой, подошла к собеседнику чуть ближе, все еще не сводя с него взгляда, словно бы что-то выискивая на дне темных зрачков «столичного доктора»
- Что ты так смотришь на меня? Я не кусаюсь.
- Кто тебя знает, - бакалавр дернул плечом. - Я все никак не могу забыть одну из наших встреч. Не слишком радостную для меня... даже если ты и другая, ты поймешь, о чем я.
Он поднес свет поближе к ее лицу - рассмотреть внимательней, словно истинная сущность должна была яснее проявиться вблизи от фонаря.
Нет, та же Клара, что и всегда - проблема лишь в том, что Клара бывала... разной.
- Я здесь ищу источник мора. Со мной Бурах... а вот что ты здесь делаешь?
Клара покачала головою, закусив, кажущуюся бледной в свете фонаря, губу.
- Нет, все не так. Ты же сам говоришь, что видел. Другую, что принесла тебе проблемы, верно? Я могу только догадываться, что именно она сделала, но многие в последнее время обвиняют меня в этой эпидемии, пусть ложно, но все же… Если ты поверил своим глазам, поверил, что это – правда, тогда что ты делаешь здесь, ища… Причину мора? Где твоя логика, столичный доктор?
Данковский усмехнулся.
- А твоя? Видишь, я искал здесь источник болезни - а нашел тебя. Это подтверждает или опровергает слухи о том, что чума и ты - одно лицо, как думаешь?
Впрочем, почти сразу после того, как он произнес эти слова, его лицо посерьезнело:
- Однако я пока склонен искать причину заражения в другом. Не в тебе.
- Не играйся со словами, Бакалавр, - ответила ему Клара, внезапно посерьезнев. – Ты надеялся найти здесь ту причину, с которой тебе будет сподручней расправиться – с мелким, невидимым глазу, существом, которое вгрызается в плоть и загрязняет кровь – так ведь? Если так, то тогда перестань делать такое лицо, будто бы увидел чумную кухарку. Я же здесь… По причинам, которые раскрыть тебе не могу. В этом месте у каждого есть свои секреты, и руки каждого из держащих эти секреты связаны цепочками слов и обещаний. Твои руки. Мои руки. Руки Гаруспика.
Она быстро, словно бы выжидая момент, цепко схватила Даниила за запястье. Прохладная, немного влажная и грязная ладошка была худенькой, почти неосязаемой.
- Чувствуешь? Руки у меня теплые. Похожа ли я на степное отродье, на вещь мертвую, с соком травы вместо крови? Верь мне, верь, Даниил Данковский.
Бакалавр внимательно посмотрел на Клару - и отнял руку, убрав ее за спину.
- Верю. Но ты не трогай. Эти кровавые цветы на стенах мне постоянно снятся.
Снились не только они... еще были губы, растрескавшиеся и спекшиеся, которые с трудом выговаривали "Воды...", кожа, покрытая струпьями и гноящимися язвами, был человек в бинтах и холщовых тряпках, скрывавших лицо, и человек полз на коленях по переулку, умоляя убить его, взывая к милосердию...
Мор прорывался в сознание. Впрочем, там у него почти не было шансов победить бакалавра Данковского.
- Да, я ищу другой источник. Микроб. Клетку. Вирус. Дело не может быть в одной шабнак-адыр и ее отравляющем прикосновении.
- И все же, Бакалавр, ты опять обманываешь сам себя, - Клара вздохнула, с невольным отвращением изучая свои руки. Человеческие. Обычные, немного худые… Но все же человеческие! – Ища микроба, ища научное объяснение этой загадки, ты все еще «на всякий случай» поддаешься суеверию. Если ты так и будешь делать, то ничего у тебя не получится. Это как гнаться за двумя волками…
Клара опустила руки и улыбнулась.
- И в конечном итоге, быть убитым обоими. Выбери себе врага, Бакалавр. И когда выберешь, затачивай свое оружие только под него. Те средства, которые ты готовишь для микроба – не подойдут для девочки-чумы. Равно как и то, чем ты будешь бороться против чумы в человеческом обличье, может не сгодиться для мельчайшего существа в крови.
Сказав это, она направилась в сторону туннеля, из которого пришли Данковский и Бурах.
- Разумеется, можно бороться и с тем и другим, видеть обе стороны одной монеты, - Клара остановилась, - Но чаще всего, для этого требуется зеркало, Данковский. Зеркала у тебя нет. По крайней мере…
Девочка кивнула в сторону дыры, в которой исчез Гаруспик:
-По крайней мере, не искривленного. Удачи тебе, столичный гость.
- Чем богаты... - пробормотал Даниил, не то озадаченный, не то смущенный. - До свидания, Клара. Мы наверняка встретимся еще.

[Черон >>>]

Человеческая жизнь – валюта, поверженная сезонным колебаниям рынка, кому как не Ольгимским было в этом разбираться. Не имело значения, продается ли его рабочая сила, руки мясника или мастерового, ум инженера, или же дружеское расположение определенных людей в городе (которое подчас значило больше, чем десяток оттягощенных револьверами крепких рук) – все имело свою цену. И цена эта дрожала и билась в судорогах, словно тоже подхватила смертоносный тремор Песчанки.
Обычно жизнь измеряется годами.
Сейчас, сопровождаемая несмолкаемым ораторием умирающих, она перевела счет на часы.
И вечерний час, отмеченный глухим раскатом колокола, застал Младшего Влада врасплох не хуже подкравшегося из-за угла бритвенника.
– Проклятье, – повторил он, в третий раз оглядываясь по сторонам в поисках кого-нибудь из прохожих. Увы, желающих в сумерки забрести в почти заброшенную окраину Станции не находилось.
Вновь переведя взгляд на издевательски свисающую с края колодца веревку, он попытался рассуждать логично. Итак, если рабочие спустились в колодец в неурочное время и ни один из них не отзывается, значит...
Воображение услужливо рисовало картины одну страшнее другой – во время работ Ольгимскому пришлось наслышаться сказок о детях Суок, пожирающих незванных гостей ее недр (степняков, должно быть, удивило бы то, что их наниматель знал в подробностях и различных версиях каждую из передаваемых шепотом легенд), и разумеется, обладал достаточной долей разума, чтобы относиться к этому с приличествующим исследователю скептицизмом. Но стоило наклониться над провалом поглубже...
– Кто-нибудь меня слышит, черт возьми?!
Глухое эхо вернуло его голос россыпью расколотых слов. Из колодца повеяло теплой сыростью, будто огромный зверь, укрывшийся в глубине, вздохнул – осторожно и тихо, стремясь не выдать своего присутствия.
Ответ – настоящий, а не отраженный от бурых земляных стен провала – прозвучал из-за спины.
– Земля может и не вернуть того, что забрала, – знакомый, чуть отрешенный голос мягко коснулся слуха. – Да и просишь ты неправильно…
Влад рывком обернулся.
– Ты здесь?.. – и сразу же заметил Капеллу, как всегда в одиночестве, сумрачно улыбающуюся каким-то своим грустным мыслям. Он успел поймать промелькнувшую против воли нотку участия и задушить несчастную в зародыше. Вместо этого пришло легкое раздражение. Как всегда – когда нужно действовать, принимать решения и выполнять, приходится выслушивать туманные возвестия...
– Ну, в таком случае, почему бы не попросить тебе? – слегка смягчившись, предложил Ольгимский. – Что до Земли, то раз уж она позволила вырыть этот колодец... не поздно ли одумалась?
Прозрачный, будто бы невидящий взгляд Капеллы рассеянно скользнул по его лицу, затем метнулся дальше – к колодцу.
– Зато ты бы мог одуматься вовремя, – несколько шагов, разделявшие их, растаяли, и тонкая ладошка Капеллы коснулась руки брата. – Зачем тебе эта яма? – она, поежившись, взглянула вниз.
– Мне не нравится, что мои люди сгинули неизвестно где, – честно ответил Влад, слегка вздрогнув от неожиданного прикосновения. Немного помедлив, он успокаивающе накрыл своей рукой ладонь сестры – та едва заметно дрожала. – По крайней мере, уберечь их я должен был, пусть даже и от гнева Земли – в конце концов, это был мой замысел...
Он вздохнул, опираясь локтями о парапет и устало глядя вниз.
– Я же рассказывал тебе. Это просто разработки. Нельзя же вечно зависеть от источников, половина из которых сейчас еще и считается чумными... – младший Ольгимский старательно пытался не смотреть сестре прямо в глаза, спасаясь в темном провале колодца. – Как думаешь... кто-нибудь из детей мог залезть сюда поиграть? Если они знали о колодце, то надеюсь, были достаточно умны, чтобы спускать на веревке хотя бы кошку, а не друг друга...
– Кошку они бы не стали, – без улыбки ответила Капелла. Тихие слова размеренно падали в черную глубину и где-то далеко внизу застывали мелкими камушками. – Спичку я сегодня не видела… – коротко, словно бы невпопад.
Порыв ветра растрепал волосы, бросил на лицо медную прядь, взметнул под ногами клуб рыжих листьев и умчался прочь.
– Беспокойно, – недолгое молчание оборвалось едва различимым шепотом. – Что там, на дне?
"Песок, красная глина, соляной пласт, уходящий на юго-запад. Вода... Песчаник, мергель..."
– Не знаю, – после долгого молчания ответил Влад, мотнув коротко остриженной головой. – Людей там не едят, точно тебе говорю... – шутка вышла натянутой.
– Во всяком случае, я спускался почти до конца, – продолжил он после заминки. – Мы пробились в какие-то старые ходы – судя по глубине, они будут старше Симона. Глухо, сыро... и тепло. Странно, но так. Один из рабочих клялся, что приложил руку к стене, и она была горячей. Проклятье, что же теперь делать... если обращаться за помощью к Сабурову, слухи о моем колодце сразу расползутся по всей округе, а ты знаешь, как здесь относятся к подобным вещам. Может быть, – в его глазах мелькнула слабая надежда, – никто и не спускался? Хотя ума не приложу, кому понадобилось скинуть веревку и оставить ее так...
– Шила в мешке не утаишь, – тонкие девичьи пальцы выбрались из теплой ладони, и коснулись чуть влажной кирпичной кладки. – Да и как утаить, когда все на виду?
Капелла смотрела странно. Пытливо, напряженно, будто силясь отыскать что-то в лице брата, который все так же старательно избегал ее взгляда. Она всегда была такой – не по-детски серьезной, не по-детски рассудительной – той особой пронзительной рассудительностью, которая заставляет взрослых чувствовать себя неуютно.
– Помощи просить все равно придется, – девочка коротко вздохнула. – Если, конечно, ты не собираешься отправиться туда сам. Ты ведь не собираешься?
– Не хотелось бы, – передернул плечами брат, отворачиваясь от безмятежной пустоты в провале. – Но просить об этом Сабурова – все равно что самому рыть себе могилу... Он ведь готов ухватиться за любое, пусть даже сфабрикованное обвинение, чтобы сбросить с себя тот груз ответственности, который на него возложен. Он ведь на самом деле боится их – Влад горько усмехнулся, махнув рукой в сторону реки, за которой прижалось к берегу мрачное тело "Стержня". – всех тех, кого оберегает и хранит...
– Но даже к нему ты пойдешь скорее, чем… – Капелла не договорила, горечь тронула уголки губ, заставив их дрогнуть. – Может быть, все-таки попросишь папу? Он мог бы помочь. Он ведь все равно тебя любит, хотя вы и спорите все время.
– Ни за что. – резкий ответ оборвал Викторию на полуслове. – Я уверен, что он с большой радостью воспримет новость о том, что у меня что-то не так – если все еще тешит себя надеждой, что его наследник наконец "возьмется за ум"...
Тягучее, отравленное молчание некоторое время висело, разлитое в воздухе.
– Попробую упросить кого-нибудь из знакомых одонхе, – скорее для себя, чем для сестры, пробормотал Влад. – Других вариантов нет. Ты-то зачем сюда пришла?.. Отец не любит, когда ты бегаешь в, – он делано-страдальчески оттянул уголки рта, – грязных кварталах получеловеков.
– Вы такие разные, – хрупкие плечи опустились, рука скользнула вниз, даже голос, казалось, сник, стал тише и глуше, – но в чем-то совсем одинаковые. И ни один не хочет переступить через свое упрямство.
На вопрос брата она так и не ответила. Замолчала, вскинула голову и долго смотрела в небо – привычно угрюмое, вспухшее свинцовыми тучами в прожилках дождевых вен. Небо копило воду, чтобы вновь выплеснуть ее на измученный город.

(и Клювоголовый под маской Капеллы)

[Барон Суббота >>>]

В глубинах Бодхо

С Чероном

Тем временем, Артемий продолжал пробираться всё дальше в глубины подземного лабиринта. Он уже полностью разуверился в гипотезе, что всё это прорыл Ольгимский. Менее всего это место походило на нечто рукотворное. Тёплые, мягкие и чуть пульсирующие стены, пронзительные шёпоты темноты, далёкое, басовитое биение, заставляющее внутренности вибрировать, всё это создавало впечатление нахождения в громадной утробе.
"Как младенец в лоне матери, - подумалось Бураху. - Или, как комочек пищи в желудке..."
Тоннель уводил вперед, извиваясь и то ныряя глубже, то закручиваясь спиралью. Иногда на пути попадались небольшие пещеры, словно вздутия на пищеводе Бодхо - из них уводили в стороны лазы поменьше, и создавалось впечатление, что все пространство под городом пронизано этими ходами - как, в конце концов, центральные кварталы еще не рухнули под землю?
Неожиданно ход, изогнув свой хребет вправо, обнажил в стороне одну из таких пещер, выдающуюся в сторону еще дальше обычного. Но внимание Гаруспика привлекло не это - а то, что полумрак пещеры освещала неприкаянная четверка факелов в кольцах, вбитых в стену.
Пламя чадило и давало совсем немного света - похоже, кто бы тут ни был, навещал это место он довольно давно.
Артемий опустил лампу и поморгал, привыкая к свету факелов. Когда пляшущий и извивающийся под пальцами пламени полумрак вновь стал прозрачен для его глаз, менху взялся за рукоять ножа и медленно пошёл по кругу пещеры, внимательно рассматривая всё на своём пути.
Под ногой неприятно хрустнуло: череп. Воображение спешно нарисовало картину узника, прикованного к стене, но поторопилось - через оказался всего лишь крысиным. Чуть поодаль валялся еще один.
Истлевшие доски, покрывающие пол. Глиняный черепок. Пригоршня рассыпанных и изрядно проржавелых гильз, как навскидку определил глаз - пистолетных. Какая-то куча тряпья... Глина здесь плотнее, чем в тоннеле - только вот следов не разобрать...
Пещера сделала небольшой изгиб, не пытаясь, тем не менее, перерасти дальше в тоннель - однако в конце ее все равно было на что посмотреть. Во-первых, со стены свисала довольно крепкая на вид лестница из просмоленной веревки, уводившая в еще один прокопанный недавно, гораздо более грубый, чем основные тоннели, колодец.
Где-то там наверху виднелся закрытый люк. А почти под ним, на полу глиняной пещеры, там, куда опускалась лестница, была свалена еще одна куча тряпья - но эта, в отличие от первой, выглядела гораздо основательней.
А еще она была свалена не из одних только тряпок.
Из-под скомканой грязной рубахи торчала неестественно согнутая рука, застывшая в попытке процарапать глиняный пол. Сведенные судорогой пальцы. Серая, покрытая струпьями кожа... Хотя эти наблюдения были даже не обязательными - от кучи несло так, что запах заставлял морщиться за пару десятков шагов.
Гаруспик поправил на лице шарф, закрываясь запахом твирина от вони разлагающегося тела и подошёл ближе. Руки действовали словно сами по себе: перевернуть труп, достать нож, аккуратно разрезать тряпьё, быстро, еле касаясь раскрыть линию на плече.
"Всё зависит от цвета крови, - вспомнилось наставление отца. - У больного не бывает яркой крови"
Лужица алой ртути послушно, хоть и несколько неохотно, расплылась на плече, медленно стекая по предплечью. Темная и загустевшая, она все-таки не напоминала цветом о Песчанке, вторя другим признакам - отсутствию язв, гнойников, и в целом более-менее здоровому состоянию тел. Правда, беглый осмотр позволил заключить, что ран - во всяком случае, открыто видимых - на телах тоже не было. У некоторых были сломаны кости, но если они и правда были сброшены через люк сверху, то это могло случиться и после смерти...
Вытаращенные глаза мертвеца обреченно смотрели в потолок, сквозь склонившегося над ним Гаруспика, словно игнорировали бледную тень жизни. Ты умрешь, говорили они. Мы умерли, и уже давно (несколько дней назад, не меньше), скоро твоя очередь. А потом - всех остальных.
Выражение на лицах покойников - если посмертную маску можно наделить какими-то чувствами, кроме боли и ужаса - вызывало к жизни весьма неприятные мысли. В частности, о том, что чума - это далеко не все, из-за чего продолжают умирать люди.
Глаза Артемия встретили с глазами покойного, и труп содрогнулся бы, если бы мог: живой не испытывал никакого трепета перед картиной краха чьей-то личной Вселенной. Он просто делал своё дело, шёл по своей линии, исполняя предназначение, и многие поколения Бурахов, поступавших так же, одобрительно смотрели на последнего представителя рода, глядя в его широкую спину.
Гаруспик резал, аккуратно, точными движениями, он раскрывал тело сегмент за сегментом, стараясь определить причину смерти. И конечно же, в полном соответствии с медицинской наукой, он проверял внешние признаки: нет ли странгуляционной борозды, как располагаются трупные пятна, как шло окоченение и так далее. Менху работал и не замечал, что губы его шепчут Слова Прощания, настолько древние, что даже память об их истинном смысле истёрлась о жёсткие жернова эпох.
Есть!
Предчувствие не обмануло служителя - мягкие ткани вокруг легких были выжжены Песчаной язвой. Это не было похоже на то, что случилось с Симоном или отцом - здесь зараженные клетки едва присутствовали, как будто болезнь, едва укоренившись внутри, убила человека на ранней стадии и сама остановила развитие. Или смерть все-таки наступила по иным причинам... которые упорно не желали открываться менху. Как будто убитый и впрямь был сброшен головой вниз в колодец и свернул себе шею.
"В конце концов, а почему бы и нет? К тому же, это легко проверить", - Артемий ещё раз перевернул труп и внимательнейшим образом осмотрел тёмные следы под кожей трупа. Гематомы, пятна, слежалости, чуткие пальцы хирурга не пропускали ничего. Для опытного практика мёртвое тело подобно книге, написанной на иностранном языке. Вчитайся в хитросплетения непривычных оборотов и конструкций, и смысл текста станет тебе понятен. Если человек умер до того, как его сбросили в колодец - следы будут располагаться иначе, чем если бы он погиб от удара. Причём, сразу ли он погиб или медленно испускал дух - тоже будет отражено.
Окоченевшее тело с трудом поддавалось пальцам; мертвое дерево. Следов от ударов, во всяком случае, не наблюдалось - только неприятно двигались под кожей переломанные позвонки.
"Убили?" - спросили пальцы менху, нажимая на каждую косточку. - "Свернули шею?"
Ответ вырисовывался неутешительный. Люк, виднеющийся в колодце, внезапно стал выглядеть более угрожающим, чем казался на первый взгляд. Кто бы ни вырыл этот колодец, сделал он это явно не с той же целью, что и Младший Влад...
Гаруспик немного подумал, потом достал из кармана пустой пузырёк и поместил туда образцы поражённых песчанкой тканей. Затем он тщательно отчистил нож о лохмотья умершего и убрал его в ножны. Бурах припомнил неудачные вчерашние опыты с кровью Исидора, и у него сложилась интересная гипотеза: Песчаная Язва гибнет со смертью носителя. Это обстоятельство давало надежду, слабую и трепетную, освещённую лишь мрачными факелами тяжёлых решений, но единственную.
Бурах бросил последний взгляд на тело, давшее ему столь многие знания. По совести, долгу и правилу, эти останки следовало похоронить верным образом, но, увы, мгновения утекали и проносились мимо, безжалостные и краткоживущие. Времени было слишком мало, а потому, Артемий, сознавая свою неправоту, развернулся и пошёл обратно. Следовало поделиться узнанным с ойноном Данковским.

[Woozzle >>>]

( С Чероном, а как же)

- ...в городе гуляет бред, - коротко, отрывисто бросил он. - Рассказывали историю о горбатом водовозе, который тянул вдоль по рукаву Жилки бочку якобы из Сугага, а вода, которую он продавал, через час начинала свертываться и загустевать в кровь. Каково, а? Сказание об Улгое-Хромце, чуть ли не слово в слово... Сугуг Хадуг едва не разнесли по камушку, теперь на улице даже произносить это слово небезопасно. Тебе не кажется, сестра, - Влад коротко усмехнулся, - что этим людям уже не нужна никакая чума?
- Ты думаешь, это смешно? Ты думаешь, люди выдумывают себе сказки для развлечения? – Виктория смотрела без улыбки – прямо и будто бы сквозь. – Только ведь это не люди. Это все страх. Он в каждом доме – бродит по пятам, скрипит половицами, поет колыбельные на ночь. Потом их пересказывают друг другу на улицах, а страх идет следом и слушает – все ли так? Не упустили ли чего?..
- Страх, страдание, вина, - не оборачиваясь, Влад отрешенно кивнул, - В любой поэме, в любой самой примитивной детской сказке их ты обнаружишь с избытком. И даже не столько страх... Степное общество всегда поражало меня своей монолитной иерархией беспрекословного подчинения, роли в которой могут не меняться десятилетиями. Как будто каждый из них рождается не собой, а частью роя, поддерживающегося жизнедеятельность матки - Земли.
Пальцы, судорожно стискивающие каменный парапет, побелели.
- Я был во временном круге, который обосновался у Костного Столба. Поговорить с кем-нибудь из Уклада оказалось едва ли не сложнее, чем присутствовать при церемонии соларной жертвы! Впрочем, отец... - поджатые губы искривились горькой усмешкой, - ему, как видно, по-прежнему позволено все, словно он выторговал у нынешнего старшины душу. Неважно. Они не боятся, сестренка, - Влад обернулся, встретив бездонный взгляд юной Хозяйки, - Они даже не используют слово "болезнь". Кажется, они не вполне понимают, что началась чума - хотя это ерунда, обязаны понимать, только не показывают... Их "забирает Бодхо", и они уходят. Безропотно.
- Таков Уклад, - девочка печально кивнула. – Да и что они могут сделать? Роптать – много ли проку... Та, что бродит сейчас по улицам – неприкаянная, чужая, страшная - не услышит проклятий. А Смиренники говорят – кара. Судьба. Но и они своей судьбы боятся - и тоже не показывают. Как будто это можно скрыть.
Сумерки серым полотном стелились по крышам домов, спадали вниз, клочьями повисая на незрячих фонарях. Капелла поежилась – промозглый ветер привычно гладил по щекам, а странный, горчащий разговор оставлял зябкое чувство где-то глубоко внутри.
- Мы все одинаковые, видишь, - в отрешенном, прозрачном голосе звучала недетская усталость. – Мы не хотим звать ее по имени, словно все еще надеемся, что она уберется прочь. А она пришла насовсем. Какое имя дадите ей вы?
- Мы? - нотки непонимания напоминают интонацией опасный хруст тонкого льда; разве может быть теперь какое-то "мы" перед лицом неминуемой смерти? - Я не знаю. И не уверен, что хочу знать. Кажется, последнее, о чем я думаю, так это о том, что отсутствие имени - как страха перед смертью - тоже является частью какой-то исполинской ловушки, предусматривающей все. Когда тебя занимает работа, не слишком-то успеешь испугаться судьбы - время давит сильнее, чем страх. Но мне кажется... - его голос дрогнул, впервые сломив мерзлое напускное спокойствие по-настоящему, - что по этому городу бродит гостья страшнее костяной людоедки. Она еще не стучалась в мою дверь, но звуков ее имени мне хватило, чтобы во мне зародилось сомнение...
Аккомпанемент слов все медленнее сопровождает наступающую ночь, как монотонная речь погонщика - зверя, ведомого на убой. Солнце, вспыхивая последним беззвучным криком, увядает к горизонту.
- Ты знаешь, о ком я говорю.
- Знаю, - в слабом выдохе – шелест опавших листьев. - А ты, выходит, тоже сказки слушаешь? Откуда ж иначе тебе знать о ней. Но имя у нее хорошее, тут ты сплетням не верь. Ясное имя, светлое, да и сама она… - сомнение рассыпалось короткой дробью – тонкие пальчики пробежались по каменной кладке и застыли, не завершив движения. – И сама она не злая. Несчастная. Одинокая. Странная. Только в глазах у нее – метель, и растопить некому.
- Сказки... - голос плеснул едва прорывающимся наружу отчаянием. - Такие сказки, что подходят на улице и властно берут за руку - их попробуй не услышь!.. Ты, конечно, видишь людские души насквозь. Вот только она - не человек. Несчастная, одинокая... и с каждым ее словом к ней тянутся другие такие же, несчастные, не объединенные ничем, кроме боли... Чем не знамя для легиона? - в сильном волнении, невольно сжимая кулаки, он вновь метнулся к колодцу, словно ища спасения в слепой черноте провала, - Я знаю, что она опасна... но не могу остаться в стороне. Что-то словно тянет меня, и хорошо, если это всего лишь проклятое любопытство исследователя.
Чуть дрожащие руки сами по себе, невольно, перехватили веревку и принялись наматывать поперек ладони, где сразу же залегла красная полоса.
- Тебе ведь ведомо будущее, сестра.
- Нет сейчас будущего, - светлое небо в глазах Виктории сделалось хмурым, совсем таким же, как то, другое, что тревожно смотрело с высоты и грозило обрушиться на город мириадами дождевых капель. – Все повисло на ниточках, на тоненьких паутинках, и они рвутся одна за другой. Когда-то их было много, теперь – только три. Та, что окажется прочнее других, станет будущим. А может быть, ни одна не выдержит. Подумай только – вся жизнь на одной ниточке. Твоя, моя, каждого. Это ведь такой груз…
На ниточке, эхом повторяет ветер, завывающий где-то неподалеку в железных нутрах Станции – и непрошенной иллюстрацией к этом грозному пророчеству покачивается веревка, вытянутая из колодца.
- Уж не околдовала ли она и тебя?.. - сумрачно поинтересовался Влад, перебирая в пальцах моток, словно змею. – Иногда твое всеобъемлющее милосердие кажется мне… почти равнодушием. Мы должны спасать тех, кого можем… пока еще можно бороться. Если это и неизбежность, чей удар нельзя отразить – то можно хотя бы уйти из-под удара! И увести…
- Ты – не ниточка, - странное спокойствие в голосе Капеллы и впрямь можно было принять за равнодушие – если бы не побледневшие губы да лед пальцев, коснувшихся ладони брата. – Ты не знаешь, как это – держать все и не сметь оборваться. А потому не понимаешь до конца. Уйти из-под удара можно, если тебя бьют плетью. А если небо падает сверху? Куда ты убежишь от него, где спрячешься? Кого сумеешь спасти?..
- Уехать. - брат осторожно сжал пальцы маленькой Виктории, заглядывая в глаза-омуты, - Ты не можешь, да и я нужнее здесь – но другие?.. Падает не небо – это разрушаются узлы нашего города. Хтонические места, здания – Бойни, Многогранник, еще Театр, который, кажется, накопил для себя смерти с избытком, но все еще стоит... Право, иногда мне кажется, что моя Станция – ничуть не менее значимое место силы, чем прочие. По крайней мере, - тихий невеселый смешок, - только она может подарить спасение.
Капелла отвернулась от черного провала колодца и бросила горький взгляд в сторону Станции. Неуклюжая махина будто бы стала от слов Влада изящнее и горделивее.
Вновь начавшийся дождь рассыпал унылую дробь по вековой ржавчине металлической крыши.
- Ты ведь понимаешь, - тихие слова сплетались с порывами ветра и улетали прочь, едва коснувшись слуха, - скоро этот путь закроют. И не будет спасения ни для кого. Вот разве что ниточки спасут. Ты вспомни об этом, если в твою дверь однажды постучатся. Она или кто-то другой – кто мог бы выдержать всю тяжесть.
Молчание: шепоток травинок, прислушивающихся к разговору. Ветер, бредущий из Степи одноногим калекой, наконец добрался и сюда, плеснув холодом вперемешку со сладкой горечью трав – должно быть, именно так пахнет моровое поветрие… Тянется, жадно пытаясь обнять рукой живое, теплое – и в ужасе отдергивается, обнаруживая на теле своего Искомого стремительно разрастающуюся язву – еще не смерть, но предвестник скорой.
Двое - мужчина и девочка, уходили от жилы в земле, от края города, обрывающегося в степь. Двое - чем-то неуловимо похожи, но каждый словно шествовал по собственному стеклянному коридору.
Сладковатый запах неизбежности крался по пятам.

[Хелькэ >>>]

В недрах.
(С Оррофином)

После того, как девочка растворилась во тьме тоннеля, исчезнув вполне привычно и оставив после себя больше вопросов, нежели ответов (что также было привычно), бакалавр Данковский снова погрузился в тишину. Ничем не нарушаемую... даже подземный гул, ощущавшийся прежде, перестал слышаться из глубин земли.
Смущало, однако, то, что от Артемия тоже ничего не было слышно. Куда же вел этот маленький коридорчик, в который так опрометчиво направился гаруспик? Тишина только казалась мирной... это обманчиво звучащее Ничто...
Шорох! Бакалавр встрепенулся. Звуки из ответвления постепенно становились все громче и громче, и не было никаких сомнений, что Бурах возвращается ("Если только это не подземные демоны степей", скептически подумал Даниил). Демонам, что и говорить, тут было самое место.
- О... назад тем же путем? - усмехнулся врач, когда из лаза показались босые ноги Артемия. - Что-нибудь есть?
Толи лаз неким мистическим образом изменил свою ширину, то ли протискиваться из широкого в узкое всё же проще, но вернуться, повторив путь наоборот у Артемия не вышло. Каким образом решение проблемы пришло в его голову - решительно не ясно, однако, потомок рода Бурахов опустился на колени спиной к отверстию и пополз назад, изо всех сил отталкиваясь руками. Видимо, тот факт, что бёдра у него оказались уже, чем плечи сыграл свою роль: сантиметр за сантиметром Гаруспик втиснулся в лаз и медленно двинулся обратно, к ойнону. Выбравшись, он встал, расправил изрядно затёкшие плечи и, наконец, ответил:
- Да, ойнон, кое-что я нашёл. У тебя есть микроскоп?
- C собой? - брови Данковского поползли вверх. - Нет, конечно! А вот наверху - да, есть.
- Тогда пошли. Я кое-что нашёл, - Бурах поднял лампу на уровень глаз, проверил количество керосина и качнул головой. - Плохо. До выхода может не хватить. Пойдём быстрее.
- Да уж не заблудимся, наверное, - махнул рукой Данковский. Остановился на пару секунд. - Или..? Слушай, Бурах, угадай-ка, кого я встретил, пока ты ползал по норам?
- Шабнак-адыр, - честно попытался менху, сосредоточенно топающий к выходу и время от времени задевающий плечами стены.
- Почти, - мрачно посмотрел на него бакалавр. - Девочку, Клару.
- Ну, почему же тогда почти? - пробормотал себе под нос Артемий и спросил, уже громче: - И что же она тут позабыла?
Даниил пожал плечами. Его тень на стене, почти сливающаяся с темным багрянцем почвы, задрожала.
- Она так и не сказала, хотя я спрашивал. Как обычно, говорила что-то малопонятное. О болезни. Обо мне... о тебе.
- Что она говорила? Попробуй вспомнить, это важно, ойнон. Ты можешь в такое не верить, но оно может быть важнее всего, что мы узнали до этого момента, - Гаруспик темпа не снизил, но его голос зазвучал напряжённо, слова проскакивали быстрее, а предложения стали более пространны.
- Ерунду, - фыркнул врач. – Знаешь, эта ее привычка говорить загадками к добру для нее же самой не приведет, так я считаю. Посоветовала мне выбрать врага и не поддаваться суеверию «на всякий случай». Или микроб, или шабнак-адыр. Вроде как у песочной Язвы может быть только одна причина… вернее, бороться я должен только с одной. Ибо слаб вельми для того, чтобы супротив двух бороться! – мрачно продекламировал он. – Ну как?
- Она была бы мудра, - отозвался менху задумчиво, - если бы хоть на секунду взглянула бы на мир глазами не с высоты. Впрочем, истины в её словах это не умаляет. Тебе действительно стоит разобраться, во что на самом деле ты веришь: в Мор или в Песчаную язву. Сможешь ответить сейчас?
Они уже добрались до верёвки, и Гаруспик остановился, развернувшись лицом к Данковскому и пристально глядя ему в глаза. Или ещё куда-то, Бакалавр вряд ли мог этого разглядеть из-за слепящего света лампы.
Даниил пожал плечами.
- Верю в болезнь. В то, что люди умирают. В смерть верю. А в причину этого всего надо не верить - искать ее надо, Бурах. И бороться с ней, какой бы она ни оказалась. Впрочем, я могу сказать, что мне было бы привычнее бороться с микробом... а тебе, должно быть, со всякими демонами, да? Не подумай, что я издеваюсь, - уточнил он, - но если мы вздумаем объединиться, то обязанности придется разделять.
- Вера часто определяет реальность, потом преломляется в ней, рождая изменчивость. Ты ещё поймёшь это, ойнон, а пока, да, давай объединимся и разделим обязанности. Но для начала давай выберемся отсюда, а то масло скоро закончится. Ты первый.
Бурах посторонился и сделал приглашающий жест.
Данковский в недоумении остановился - на том самом месте, куда попал, едва спустившись, не так давно.
- Э... Конечно. Разумеется, сейчас. Вот только найду новую веревку... потому что старая исчезла.
- Это плохо, - менху не сразу поверил, но потом убедился, что путь наверх действительно был закрыт. Он со степняковской обстоятельностью проверил, нельзя ли выбраться из колодца без неё и лишь после этого подытожил: - Это очень плохо, ойнон!
Лампа с шипением погасла.

[Барон Суббота >>>]

Продолжение похождений бравых Бакалавра и Гаруспика под землёй

Темнота. Вязкая и непроницаемая, не разгоняемая даже серым маревом сверху, она превращала глаза в ненужный атавизм, в бессмысленную роскошь, но вместо утраченных картинок сознание моментально наполнялось звуками и запахами. Капает где-то далеко вода. Тихое, басовитое гудение. Влажный шелест и еле различимый скрип. Пахнет странно. Стоячей водой? Нет, не то. Уксусом? Тоже не то. Терпкий, одновременно и мягкий и пробирающий до костей запах ненавязчиво наполнял лёгкие с каждым вздохом.
- Это очень плохо, - в третий раз повторил менху. - Знаешь, ойнон, похоже, что наша линия готовится к рубцеванию. Странно это, когда дела идут хуже и хуже с такой плавностью. Нам придётся идти обратно.
- Похоже, что... о небо, ну куда могла деться эта треклятая веревка? - Данковский с силой и злостью ударил кулаком по стене, наконец-то не испугавшись ее странного тепла и влажности. - Какой умник мог ее втащить наружу?! Когда мы отсюда выберемся, я найду его и собственноручно...
Бакалавр осекся. Свод над головой начал неприятно давить, создавая ощущение собственной хрупкости - здесь, в недрах земли, где над тобой тонны и тонны камней и песка, а заодно и пара-тройка домов, может статься.
- Если мы отсюда выберемся, - поправился он. - Обратно - это куда, по-твоему?
- Туда, откуда сейчас пришли. Поищем иной выход. Их всегда больше, чем два, - в полной темноте Гаруспик как можно более аккуратно начинял свою трубку, извлечённую из кармана штанов. Получалось не очень.
Травяная смесь просыпалась и падала на пол туннеля, сама трубка так и норовила вывернуться из пальцев, а когда дело дошло до закуривания, менху сломал несколько спичек, прежде чем смог добыть огонь.
- Хоть как-то свет, - пояснил он, озаряя своё лицо багровым всполохом от затяжки. Получилось инфернально.
- Еще и дымить здесь будешь? У меня и от вашего надземного воздуха голова кругом, так ты еще тут, в духоте, собираешься трубочку курить? - Данковский поморщился. - Да и света-то не ахти как много.
Ситуация получалась сомнительная. Даниил, например, совсем не был уверен, что выходов обязательно два. Хотя Клара же откуда-то пришла... или спустилась по их веревке?
"Да нет", подумал он, "девчонка же..."
Впрочем, если она все-таки смогла по ней спуститься, почему ей не подняться тем же путем и не забрать веревку с собой по каким-то мистическим причинам? Мысли становились все мрачнее.
- А там, куда ты ползал, нет второго выхода - по какой-нибудь счастливой случайности? Подарок фатума, милость степных богов или еще что?..
- Вполне может быть, что есть, - туманно ответил менху. - Идём, ойнон и посмотрим, каково это место в темноте.
- Посмотрим в темноте, да, - кивнул Даниил. - Наверняка разглядим все до мельчайших подробностей.
- Ты можешь не прикрываться щитом неверия, ойнон, это не была метафора. Мир теней отличается от привычного нам. Здесь выход может и найтись.
Огонёк трубки проплыл мимо Данковского, а его локтя коснулась выставленная вперёд рука Бураха. У менху слова не расходились с делом, и он снова шёл в глубины катакомб, как к себе домой.
Бакалавр удивленно посмотрел на него.
- Хочешь сказать, при нормальном освещении выход мог не найтись?
Идти вперед за огоньком, в то время как самого "факелоносца" видно почти не было, казалось Даниилу... довольно забавным. Правда, лишь до такой степени, чтобы вызвать на лице кислую улыбку.
- Fiat lux, - пробормотал он себе под нос, стараясь нигде не споткнуться.
- И да, и нет, ойнон, - голос менху гулял и дробился, обрастая обертонами и отражаясь от стен, он приобретал мистическое звучание, покрывающее маревом и без того не слишком понятные слова. - Скажи мне, ойнон Данковский, приходилось ли тебе студентом гулять по ночной Столице?
- Конечно, - хмыкнул Даниил. - Да еще как гулять... и на столах плясали, и драки устраивали, и... ночью в Столице друга жизнь. Не такая, как днем.
Пожалуй, он скучал по тем временам. Ведь именно им он был обязан своим выбором - бороться не с болезнями, не со старостью, не с редкими видами микробов, а с самой смертью. Что означало - бороться со всеми проявлениями вышеперечисленного включая также причины их появления.
Почему неизлечимая болезнь выбирает именно этого человека?
Почему кто-то находит у себя седые волосы в пятьдесят лет, а кто-то - в тридцать?
Можно ли дать научное объяснение любому облику, в котором смерть является людям? Или есть что-то выше, что-то "над", что-то...
- Хорошее было время, - прервав свои мысли, добавил он.

[Хелькэ >>>]

(все те же и там же... и такие же бравые)

- Тогда ты понимаешь. Другая жизнь. Другие люди. Другие места. Темнота меняет всё, - спереди донеслось тихое хмыканье. - Впрочем, ойнон, прости и продолжай не верить в суеверия. Ведь я не смогу вместо тебя выстраивать ровные теории, так? Кстати, мы дошли обратно до сужения. Придётся ползти.
Странный он был человек, этот доктор из Столицы, последний раз видевший живого пациента во время практики в Университете. Теоретик, высоколобый и хладный, что сердцем, что разумом, на поверку он оказывался удивительно чувствительным духовно, способным понять линии мира если не во всей полноте, то хотя бы сердцем. Одна жалость - сильно мешал ему разум, на всякое, что не соответствовало книжной мудрости, ставящий клеймо: "Не бывает". Интересно, приходило ли ему в голову, что теоретическая наука - вещь куда более эфемерная и основанная на вере, чем любое "суеверие"? Менху этого не знал, но очень надеялся, что да.
Второй раз за этот день (или там, наверху, уже вечер?..) Данковский воззрился на лаз, чернеющий своей глубиной.
- Ты ползи первым, - кивнул он вперед, - источник света у тебя, о Люцифер.
«Сколько же трубок», подумал вместе с тем Даниил, «тебе придется выкурить до того, как мы выберемся наружу? И хватит ли табаку?»
А Бурах уже скрывался в лазе, успевшим стать почти привычным. Трубку он держал в зубах и очень скоро пожалел об этом из-за едкого дыма, раздражающего глаза. Секунды тянулись одна за одной, лаз вновь стал шкуродёром и наконец прекратился. Артемий отполз в сторону и сел прямо на землю, протирая безбожно слезящиеся глаза.
- Неприятно, - сдержанно высказался бакалавр, вылезая, вставая на ноги и отряхиваясь. Попытался оглядеться в темноте: трубка давала мало света, но глаза уже привыкли.
Груда тряпья на полу, что-то свисает со стены… вроде лестницы.
- А вот и вых… - начал Даниил, шагнув вперед, но тут же осекся, увидев, что это было за тряпье. – М-мать… здесь трупы?! Какого черта здесь делают трупы?!
- Лежат, - совершенно серьёзно ответил Бурах. - И мумифицируются, судя по отсутствию вони.
Даниил перевел дыхание. В пещере стало намного неуютнее.
- Это что же, их Младший Влад сюда собирает?.. Как думаешь?
- Может, и не он. Зачем тогда два хода рыть?
- Откуда мне знать? Может, это вообще все те, кто до нас спускался в колодец и тоже не смог вернуться тем же путем, что спустился.
- Ойнон, неужели ты и вправду последний раз настоящее тело видел во времена студенческой скамьи? - Артемий последний раз протёр глаза и подошёл к одному из трупов. - Смотри, у этого слизистая начала разлагаться лишь недавно, мягкие ткани, опять же, ещё не ссохлись, да и следы болезни, мной найденные не могут быть старыми. Нет, во всяком случае некоторых бросили сюда недавно.
- Неужели ты думаешь, я вижу так прекрасно, что мне отсюда видно слизистую? - огрызнулся Данковский. - А ты вообще герой, Бурах, ни слова мне не сказал о том, что тут нашел, и видимо, нарочно. От чего они умерли?
- От Песчаной Язвы, - не понятно почему, но слова менху дали необычно гулкое эхо, обратившись из констатации неприятного факта в окончательный приговор. - Я взял образцы тканей. Потому и спрашивал тебя про микроскоп.
- Понятно, - вздохнул Даниил. Обратил взгляд к лестнице, ведущей наверх, в темноту. - Не пора ли нам выбираться отсюда? Хотя бы для исследования этих тканей... впрочем, я не оставляю надежды заглянуть еще и в Термитник. Если все пойдет нормально.
- Пойдём, ойнон, - согласился Артемий и как всегда первым подверг прочность лестницы серьёзному испытанию. Несмотря на немалый вес крепкого, пусть и низкорослого менху, путь наверх затрещал, но выдержал.

[Черон >>>]

(на этот раз маски - собачьи)

Винтовая лестница, отмеченная цветами ржавчины на древнем кружеве металла, аукалась с раскатистым эхом: частые отзвуки шагов вспыхивали дробью, чтобы слиться в равномерный монотонный гул. Так же монотонно, в такт, поскрипывала дужка старенькой лампы, плещущей неровными сполохами. Темнота, привыкшая к уютному, тихому одиночеству в заброшенной башне, испуганно жалась к углам.
- Не скачи! – возмущенный шепот вклинился в звучную мелодию железных ступеней, прервав маленького виртуоза, отбивающего ритм стоптанными подошвами. – Топаешь так… так…что тебя даже в Бойнях слышно, вот!
Мальчишка, похожий на тонконого жеребенка, остановился и обиженно засопел. Эхо, лишившись ведущего голоса, разочарованно смокло.
- Ну и что такого! – насупленный взгляд из-под бровей. - Башня-то на отшибе, кругом степь… Ничего и не слышно.
- Сказано тебе – дело секретное. А ну как сюда двоедушники заявятся, да не вдвоем, а целой бандой? Объясняй им потом, чего мы тут забыли…
- Так уж и явятся... - проворчал в ответ мальчик, меняя ритм шагов на осторожное легато. - Откуда им знать? Разве что души доносят...
Темнота промолчала: как знать, может и вправду чья-то беззвучная душа затаилась в ее теле, прислушиваясь к торжественному шепоту разговора? Мгновение - и ее разделило пополам бабочкой огня: одна часть темноты осталась безмолвной и безликой, а другая - одетые в тень силуэты, украдкой переговаривающиеся между собой - двинулась по лестнице вслед. Выше и выше по ржавым ступеням.
- Говорят, схрон недавно нашли?
- Пытали пленного бандита. Раскололся на третий день, но не обманул...
Голоса смолкли, словно почувствовав, что нутро старой башни напряженно прислушивается, внемлет каждому слову – схрон? Двое, принесшие с собой свет, явились не просто так?.. Не стучать каблуками по проржавевшему металлу, не перекликаться с одичавшим эхом, не разглядывать потрепанную кладку стен. Двое явились за сокровищем, спрятанным здесь давным-давно и бережно хранимым долгие годы. Тьме не было дела до сокровищ, тьма не цепной пес, несущий вечную стражу, но привычка к заведенному порядку вещей, заставляла ее мягко красться по пятам, выжидая, когда двое потеряют осторожность и продолжат разговор. Привычка, а еще – любопытство.
- Почему нельзя сделать еще?..
- Ш-шш, - тень прижала палец ко рту, вернее - к пасти, потому что ночные гости собакоголовы. Плюшевые уши напряженно ловили эхо осторожных шагов. - Секрет безнадежно утрачен. Теперь - война за оставшиеся тайники. И хорошо, что дело еще не дошло до оружия...
Песьи головы торжественно-мрачно переглянулись: за то, что хранится здесь, каждый был готов рискнуть жизнью без лишних слов. Темнота наблюдала. Ей неведома была ценность сокровища - но она знала ценность крови.
Лестница мертвой змеей выгнула витую спину вверх.
- От восточного окна пятый камень. Где здесь окна?
- На самом верху. Тише...
В воздухе ощутимо пахло сыростью и – предвкушением. С каждой минованной ступенью, с каждым шагом вверх запах сырости становился слабее, зато предвкушение расплескивало свой особый будоражащий дух щедрыми волнами.
В окна тоже заглядывала тьма – пришлая, незваная, охочая до чужих тайн, и раздраженная хозяйка башни поневоле отвлеклась от силуэтов, скользящих вдоль стены.
Схватка была короткой и незаметной для чужих глаз – лишь пламя в тонком стекле яростно вскинулось, ощутив движение потоков. Две тьмы слились в одну; она все так же силилась заглянуть через плечо, но опасалась оскаленной пасти огня.
- Может быть, потушить? – собачья морда вопросительно указала на лампу. – Свет-то, поди, далеко видать...
- А как потом нужное место искать? - шикнули из темноты, приближая фонарь к стене: по кладке нехотя разбежались бледные тени. - Ничего, окна высокие, из города не увидят...
За годы, в течение которых это место было покинуто, темнота, как червь, проточила ходы сквозь стены, спасавшие от дождя, холода и любопытных глаз - но не от времени. Крошево разбитого стекла еще хрустело где-то на подошвах, сквозь ослепленные рамы порывом ворвался ветер - и замер, завороженный таинственностью момента. Короткопалая детская ладошка (неожиданно: где же когтистая собачья лапа?) коснулась стены - камень, второй, третий...
- Здесь шатается.
- Выбивать? - пламя лампы дрогнуло, потревоженное боязливой репликой. - А не развалится?..
Выбивать! – непременно бы откликнулась темнота, но душа, оживившая ее, была безголосой. Так и стояла за спинами, немо глядя на замурованный тайник.
Но ответа и не ждали. Звуки осторожных ударов, подхваченные заскучавшим было эхом, звонкими градинами покатились вниз по лестнице – подпрыгивая, ударяясь о перила, отражаясь от стен.
Испуганная этой сумасшедшей дробью, темнота металась по башне, и огонь, жадно облизываясь, следил за ее нервным танцем.
Камень шатался, но не спешил явить незваным гостям свои тайны.
- Ты не так стучишь! Дай мне!
Тени на миг переплелись, меняясь местами. Короткие, точеные удары вновь обрушились на заветный кирпич.
В конце концов он поддался, провалившись в нишу в стене и взметнув облачко пыли, искрящееся в неровных отсветах лампы. Благоговейно замершие руки вытащили его наружу, освободив тайник, в который тут же заглянул любопытный огонь - впервые за пять лет.
- Это правда оно?..
- Похоже… - шепот звучал теперь совсем иначе: трепетно, восторженно, на одном выдохе.
Картонная коробка, извлеченная из беззубой каменной пасти, не выглядела таким уж сокровищем. Ветхая, местами подгнившая, перетянутая разлохматившейся бечевкой – она, казалось, готова была развалиться от неосторожного движения, рассыпаться прахом, исчезнуть вместе со всем своим содержимым.
Торжественно опустив добычу на пол, силуэты склонились, как пред древним идолом – почтительные, немые, готовые свершить обряд. Бечева, покорная движениям пальцев – почти ритуальным – опала, свернувшись петлей. Крышка с тихим шорохом отошла, открывая пыльное нутро клада.
Пальцы благоговейно скользнули по маленьким перевязанным коробочкам внутри, осторожно вскрывая, размешивая ровную серую смесь порошка, пробуя на вкус - чуть-чуть, на кончике... Чудотворное снадобье, над созданием которого годами бьются ученые и целители, панацея, извлеченная не сквозь увеличительные стекла и колонки цифр, а протянутая на ладони детской игры. Это ведь так просто - возьми немного этого, затем другого, смешай с закрытыми глазами, ни в коем случае не подглядывая, добавь третьего... Это лечит от простуды, это утихомиривает боль, это от желудочных колик а взятое вместе - вытащит из рук смерти. Костяных цепких коготков, от которых не может не быть спасения, в конце концов разве смерть - не просто еще одна болезнь?..
Темнота потеряла дар речи вместе с охотниками, против воли влившись в потрясенное созерцание. Впрочем, это ненадолго - уж ей-то, вседлящейся и всеобъемлющей, удивляться детским играм?
- Теперь главное не попасться врагу, - хриплым голосом трепещет пламя лампы. - Обратный путь вдвойне рискованней...
Тени уходили медленно, будто став разом взрослее на целую сотню лет. Давил на плечи груз ответственности, ценность обретенной ноши, заставляя нервно коситься по сторонам и вздрагивать от малейшего движения воздуха. Опечаленное эхо робко перекатывало редкие шорохи, и тут же теряло их в черной, смолистой тишине.