Мор, Двенадцать шагов к отчаянию

[Хелькэ >>>]

Бакалавр.
/тут вообще-то Черон, а я так.../

- ...Не велено, - пробасил страж, простирая властную длань перед собой. Выглядел он странно - с одной стороны, уверенным в себе цепным псом на охране, с другой - в маленьких глазках то и дело пробегал нервный блеск, норовивший скосить взгляд за спину, в сторону Термитника. Что-то творилось со здешними бараками неладное. Приглядевшись, Бакалавр мог бы заметить, что окна Долгого корпуса, несмотря на позднее утро, напрочь темны - то ли занавешены изнутри чем-то, то ли...
Мысль продолжалась в неудачном направлении.
Тем временем патрульный успел оценить облик гостя, и несколько смягчить непрошибаемый взгляд рьяного служаки. Похоже, даже без плаща Данковского узнали - либо патруль оповестил предусмотрительный военачальник Сабуров, либо за день своих поисков по городу Даниил успел примелькаться. А может, просто выделялся из небольшого числа жителей поселения, в котором каждый знал друг друга.
- Не велено, говорю, - несколько смущенно повторил он. - Тут, значится, бунт устроили. Вон, глядите, - он кивнул квадратным подбородком на укрытые холстиной трупы, оттащенные в сторонку, - взбесились. И кидаются. Ждем вот трупоносов, а то... пахнут, значится...
Сначала бакалавр решил, что ослышался, но потом все же уточнил:
- Взбесились? То есть?
А сознание уже подсказывало: надо у Рубина узнать, не симптом ли это страшной болезни. Термитник - это огромное количество людей, насколько себе представлял Данковский, а если среди них есть хоть один заболевший - последствия могут быть ужасны.
- То и есть, - нахмурился охранник. - Утром, когда боос Влад... - тут он осекся, поняв, что сболтнул лишку, - в общем, когда пришли наши к воротам, их того, утащили. Потом вышла их, степняков, из ворот целая толпа, и потекли в город. Тут, понятное дело, мы встали, дорогу им того - а они и говорить отказались, Черви их шипят не пойми что, остальные кричат и ломятся. Ну, это... малость разозлились, дошло и до крови, кто был погорячее.
Патрульный передернул плечами. Видимо, вспоминания о стычке с целым гуртом разозленных мясников, каждый из которых не только мог кулаком свалить быка, но неоднократно это проделывал каждым рабочим днем, его не очень радовала.
- В общем, слава Матери, дочка смотрителя их образумила. Что-то им сказала, увела за собой - а то бы и полегли тут все... Мастер Сабуров подкрепление прислал, ждем вот. Они все ходят чего-то, то в один корпус, то в другой, то соберутся снова, то разбредутся... и чего им надо, неведомо.
"Ах, всего лишь убийство", хотел было ответить Данковский, но вовремя спохватился.
Вот до чего дошло за ночь, мысленно укорил он сам себя. Не мора надо бояться, а смерти в первую очередь. И с ней бороться. А здесь была как раз смерть... Термитник еще больше показался похожим на огромную язву, выступившую на теле Степи.
- Бедлам, одним словом, - вздохнул Даниил. - А, вот что спросить хотел: вы тут крыс не видели? Таких, черных, немного... облезлых?
- Крыс... - протянул страж, потерев подбородок, - Крыс вроде как не...
Он задумался, припоминая стершиеся из памяти за слоями бурных событий факты. Однако наступали и следующие события, оказавшиеся столь... стремительными, что о разговоре с Данковским патрульный позабыл начисто.
Из створок корпусов Термитника высыпали наружу люди. Много. Маленькая пестро-коричневая масса, напоминавшая издалека не столько организованную толпу, сколько стадо животных. И звуки, издаваемые ими, были похожи на какое-то звериное мычание и рокот... В момент пришло осознание - это был первый раз, когда Данковский увидел здешних древних обитателей, и при всей общей человечности они были... настолько другими, что поначалу воображение отказывалось воспринимать их как людей. Руки-обрубки, лица, напоминающие морды, и какие-то совершенно нечеловеческие белесые голые черепа с торчащими любопытными глазками... обрывки обмотанной рогожи, кожа и ремни... одноцветное.
Собеседник Данковского наблюдал это сборище, которое, слаженно переговариваясь, шло прямо к растянувшейся их цепи, с беспокойством.
- Черт возьми, быкоголовцы проклятые... - односложно шептал он, сжимая кулаки. - Эй, ребята! - вдруг он заорал во весь голос, замахав рукой остальным. - А ну сюда! Дер-ржать их, сволочей! Держать!..
Черви и мясники надвигались все ближе, патрульные стояли плотно сгрудившейся кучкой, кто-то украдкой потирал свинчатки о ткань, и плевал в кулаки, и над всем этим висело нехорошее молчание.
Кто-то еще успел крикнуть Данковскому "ходу, ходу отсюда!", когда они перешли на бег, и вломились в стену охранников, утробно урча и выкрикивая что-то нечленораздельное, почти заглушаемое хрустом костей.
На раздумья времени не было, Даниил резко развернулся и бросился прочь; глухие крики, доносившиеся сзади, только подстегивали – бежать, бежать! Никогда еще ему не было так страшно – насколько вообще может быть страшно мужчине. Безумная толпа за спиной, готовая рвать и терзать. И, в общем-то, только на это и способная кого угодно заставит испугаться. Он даже не знал, куда его несут ноги: свернув налево, туда, откуда и пришел, он понял, что скрыться не сможет – если в Степь, то догонят, если в какой-нибудь дом… дернув одну дверь, он убедился – заперта, рванулся дальше. «Мясная лавка» - бросилась в глаза вывеска. Деваться было некуда.
Хлопнув дверью так, что лавочник подскочил на стуле, Данковский заорал:
- Запирай дверь! Немедленно, иначе они ворвутся сюда!

[Барон Суббота >>>]

Гаруспик

(с Чероном)

Недолгое повисшее молчание в замке Двоедушников нарушил скрип открываемой двери. Вошел кто-то из детской гвардии Ноткина - вихрастый рыжий паренек лет десяти - и, с любопытством косясь на Гаруспика, чеканным шагом проследовал прямо к столу военачальника.
Ноткин коротко кивнул Бураху и устремил пытливый взор на докладчика, сразу сделавшись старше по меньшей мере в два раза.
- Слушаю, - говорит.
- Гость к нам, Ноткин, - парень кивнул на дверь, так и оставшуюся прикрытой. - Стах Рубин явился... только не к тебе.
На этот раз он совсем не смог сдержать любопытствующего взгляда на Гаруспика. Слухи здесь, особенно у детей, распространялись, наверное, быстрее самого быстрого невидимого зверя - чумы. О Бурахе уже знали, и как бы не больше, чем представлял о себе он сам.
- Вольно. Твой гость? - хмыкнул Ноткин, обращаясь теперь к Артемию. - Или не ждал?
- Ждал, - ответил Гаруспик. - Договорились мы со Стахом тут встретиться.
- Так пригласи, - кивнул он "гвардейцу", и тот торопливо кинулся к двери. Железные петли снова противни заскрипели, бия по нервам - не смазывают их здесь, что ли? - и в проем, осторожно, согнувшись едва ли не вдвое, ступил Рубин.
Он выглядел еще более обеспокоенным, чем утром. А значит - за это время успел свершиться еще один удар судьбы. Которые с этого дня грозили обрушиться на них и город неумолимо, сродни жестким струям осеннего ливня. Смывая - все.
Он односложно поздоровался с Ноткиным, кивнул Гаруспику и сразу спросил о главном:
- Нашел здесь, что искал?
- Нашёл, - коротко отозвался Артемий, повернувшись к Стаху. - Случилось что-то новое?
- Случилось, - Рубин мотнул головой. - И новое, и старое... Пойдем-ка лучше, поговорим в тихом месте. Не в обиду, Ноткин - тебе доверяю, но что твои ребята знаю, то узнает весь город через час - а нам сейчас паника нужна меньше всего. Ты пойми.
Ноткин, кажется, все-таки оскорбился, хотя и виду не подал.
- Ты гость, твоя воля, - с достоинством ответил он, добавив уже тише: - Шила в мешке все равно не утаишь.
- Пожалуй, - согласился Рубин. - Но все же лучше, чем бросать мешок гвоздей на дорогу... А пока просто держитесь подальше от Термитника.

...они покинули Замок, выбрались из лабиринта складов, и шли по аллеям сквера, где ветер нес по брусчатки пригоршни листьев. Рубин то и дело морщился, чувствуя в запахе ветра, прилетевшего с Боен, что-то неладное - нотку едкой горечи в дурмане твири, что приходил из степи осенью. То был приход чумы, или что-то другое, не менее страшное... а город пока выглядел спящим и не ведающим собственной беды. По такому скверу можно было гулять и год, и два, и три назад.
- Боос Влад, - начал Стах. - Я передал ему слова насчет Термитника, но ничего не вышло. Он оказался еще быстрее нас - представляешь, через несколько минут после моего прихода он уже получал вести от посыльного из Термитника. Отправил он его, понятное дело, еще до того, как я переступил его порог... и кто его предупредил, хотелось бы знать, да еще так рано? В общем, с Термитником беда и похоже, открытый мятеж. Охрану смели, кого-то убили, сейчас Сабуров выставил оцепление и все ждут. Шаткое равновесие, но если мясники соберутся - никакое ополчение их всех не сдержит. Дьявол, - ругнулся он, - мало нам одной чумы, так еще и это... Что думаешь?
- Думаю, что надо узнать, что у них, - сказал Бурах, заново раскуривая трубку. - А ещё. надо спросить с Тычика. Не знаешь, где его найти?
Терпкий. свежий дым сбежал по гортани, наполнил лёгкие, а через них ушёл прямо в голову, вновь делая мысли на диво лёгкими.
- Чего тут спрашивать, - мрачно хмыкнул Стах. - Как думаешь, что могло поднять всю эту толпу на мятеж, да еще не вчера, не месяц назад, а именно сегодня? Кроме чумы и нечего. А когда они узнали, что Влад собирается закрыть Термитник, и обречь их на верную смерть... - он покачал головой. - Нет, я их понимаю, конечно. Такое терпеть нельзя. Но и выпускать их из Термитника - значит распространить болезнь по городу. Слишком их много, а медикаментов нет, санитарный поезд еще только отгрузили, как говорят, и ничего, совсем ничего сделать не можем, вот проклятье...
- Тычика найти, - немного успокоившись, продолжил он, - Знаю. Нам сейчас прямиком в обратную сторону, к Ласке на кладбище. Только если захочешь с ним поговорить, придется тебе звать Георгия или Виктора, а им сейчас, чувствую, не до того будет. Сейчас в Термитнике смотрителя дочка... Тая. Ты ее не знаешь, конечно. Только она там осталась... и если жива, то до нее добраться все равно нельзя.
- Надо закрыть Термитник, - немного подумав, сказал Гаруспик. - Это закон - жертвуя одним, спасаешь другое.
Он не видел себя со стороны и не знал, насколько сейчас похож на отца. Дело даже не в куртке и трубке....голос, решение...взгляд.
- Логично, - кивнул Рубин. - Хоть и жестоко... однако мне кажется, мы не о том думаем. Надо закрыть или не надо - это сейчас даже не вопрос. Сможем ли закрыть, хватит сил остановить их? Болезнь, правда, должна была многих скосить... и все-таки мне кажется, надо подумать о другом для них укрытии. Может быть, увести в степь и поставить санитарный лагерь, если хватит рук... Но это все равно не то, - он рубанул ладонью воздух. - Мясники - это следствие. Бороться нужно будет с причиной, и для этого... думаю, кроме тела Симона нам начинать не с чего. Если хотя бы половина того, что Исидор говорил о силе бессмертного, окажется правдой - мы сможем сотворить лекарство. Вылечить всех - и степняков, и горожан.
Артемий качнул головой, то ли соглашаясь, то ли просто обозначая своё внимание к вопросу. Идея украсть тело Каина не слишком ему нравилась, ибо сказано: мёртвых - к Матери, но он понимал, что это шанс.
- Ты уже знаешь, где Каины держат тело? - спросил Гаруспик негромко.
- Точно - нет. Несомненно, оно в "Горнах" - больше негде... но в каком крыле - Виктора или Георгия? - остается только догадываться. Почти уверен, что не в доме Марии - она не любит мертвых... Здесь бы расспросить Данковского, если он заходил к Каиным - но его уже несколько часов как не слышно. Либо занялся самостоятельным поиском, либо что-то случилось.
- Итак, - Рубин медленно выдохнул, приводя мысли в порядок. - Нам нужно узнать, где тело, затем как-то выманить Каиных из дома (что само по себе непросто - они еще те затворники), и потом вынести труп, не привлекая внимания. Насчет последнего у меня есть мысль - Бессмертник поделился с добровольцами театральным реквизитом, и теперь те, кто переносят трупы, все одеты в птичьи балахоны. Маскировка, по-моему, идеальная. Раздобыть два балахона должно быть несложно...
- Другое дело выманить. Тут я, пожалуй, теряюсь в догадках...
Гаруспик задумался. Они уже пересекли реку и медленно приближались к Горнам. Этот район был ощутимо новее и богаче, чем Седло и тем более Земля. Даже вездесущих пьяниц почти не было видно, но...ощущение угрозы никуда не делось. Болезнь явно не собиралась различать богатых и бедных.
- Что может напугать или разозлить Каиных? - спросил Гаруспик. - Настолько, чтобы они сами вышли из дома.
- Постой-ка, - Рубин сбился с шага и на его лице рваной трещиной проступила неуместная улыбка. - Зачем придумывать... хоть это и кощунственно, можно воспользоваться лучшим предлогом из существующих - раз мы маскируемся под трупоносов, то можем вполне законно проверить Каменный Двор на наличие болезни... ах нет, черт, - он быстро увял. - Нас, выходящих с телом, они непременно остановят.
- Можно ещё поджечь дом, - Артемий был совершенно серьёзен. - Но если нас заметит хоть одна живая или не живая душа...
- Навряд ли, - Стах поддержал игру, - "Горны" каменные... Но все же мысль переодеться Исполнителями кажется мне удачной. Быть может, стоит действовать открыто... в конце концов, даже Каины не будут держать у себя труп вечно. Носильщики приходят в каждый дом, где есть мертвые, а после смерти Симон ничем не отличается от прочих...
- На том и порешим, - закончил он. - Кроме того, если Симон действительно умер от чумы, его и нужно как можно скорее вынести из дома. В склеп Каиных или в прозекторскую... черт возьми, да ко мне же! Мы почти никого и не обманываем... Только скрыть от Георгия то, как будет использоваться тело его брата. Решено, - Стах кивнул собственным мыслям, будто не замечая молчаливой тени Гаруспика, - итак, дело за балахонами Исполнителей.

[Черон >>>]

с господином с ножиком

...разговор из тех, что ведутся тайно, с оглядкой на посторонних, шепотками из-под надвинутых клобуков - из тех, в коих замышляется благо убивающее, кому поют песни молча, а порицают хором. По большей части, разговор в мыслях.
- Ты не знаешь города так, как я, - рассуждал Рубин, обращаясь словно бы не к Гаруспику, а в пространство перед собой. - Я слышал от Ольгимского, что он уже отправил сборщиков тел по кварталам - ума не приложу, зачем. По всем кварталам Узлов нет ни следа болезни, как будто мы рано подняли панику... откуда у него такая осведомленность? Или паранойя?.. впрочем, не важно. Я попробую поискать следы этих его патрулей - а ты, пожалуй, наведайся в Театр. Если Исполнители действуют пока только на территории Узлов, то у Бессмертника еще должна остаться парочка костюмов... Постарайся выменять два - но если не выйдет, то хотя бы один.
- Что знаешь об этом Бессмернике? - голос у Гаруспика на сей раз вышел не привычно раскатистый, а приглушённый, словно придавленный тяжёлым подкованным каблуком. - Расскажи коротко.
- Игрок, - подумав, ответил Стах. - Гедонист, актер, человек-с-сотней-лиц. Единственный, кажется, из этого города, кто одинаково относится ко всем и не нажил себе персональное семейство благородных врагов... Его власть - мистическая, ритуальная, к нему прислушиваются, но никто не воспринимает как силу. Что его, кажется, вовсе не волнует. Одно из этого радует - он не должен особо упорствовать и торговаться... Другое - не очень; не могу даже представить, как он отнесется к вспышке песчанки. Для него она может оказаться всего лишь еще одной веселой игрой.

- Мистическая и ритуальная, говоришь власть? Ну что ж, пообщаюсь с коллегой, - ответил Бурах, развернулся и двинулся в сторону моста через Глотку. Здание театра он успел приметить ранее. Странное, большое, располагающееся на чрезмерной для себя территории, оно чем-то было похоже на Собор. Чем-то на громаду Многогранника, что зависла над городом. Гаруспик миновал периметр ограды и его ботинки зашелестели гравием, которым была посыпана площадка перед главным входом. Театр навис над ним, как Арлекин над избиенным Пьеро, занёс руку-фронтон для последнего удара...и замер. Потому что не был Артемий Бурах безответной жертвой и смотрел сейчас на эту новопостроенную громаду, как на противника. Две раскрылась, словно линия на теле, и её скрип прозвучал болезненным стоном. Гаруспик шагнул внутрь.
В Театре было темно.
Глаза, привыкшие к тусклому свету блеклого утра, не сразу выхватывали из кольца сумрака сцену, не освещенную ничем, кроме - странно сказать! - образов Хозяек, выведенных тушью и белилами на декорациях.
Сцена была пуста, а единственный обитатель этого места теней был единственным зрителем творящегося спектакля пустоты - и занимал почетное место в партере, прямо по центру, с возможностью наблюдать центральные монологи героев с наилучшего расстояния. Однако, сегодня герои почему-то избрали своим появлением не сцену, а дверь...
- ...неужели таким образом хотят разрушить впечатление о себе как о кукле, - протянул голос, лишенный обладателя. - Попытка смелая, стоит сказать... и все же приветствую вас, Гаруспик. Не ожидал увидеть вас здесь.
- И тебе доброго утра, Марк, - поздоровался менху с тяжёлой, громоздкой силой поднимаясь на сцену. В университете столичном никто и никогда не видел такого Артемия Бураха. Движения неторопливы. как и всегда, но кажется, что сдерживает себя, старается аккуратным быть. Оттого и движения плавны, и глаза сосредоточены. Гаруспик до сих пор ещё не знал, насколько похож на своего отца.
Тишину разорвали несколько разрозненных и глухих хлопков - Бессмертник, улыбаясь, аплодировал.
- Неужто решили принять участие в представлении? Готов признать, у вас неплохое чувство сцены... осталось разве что познакомить вас с сюжетом. Но это уже, боюсь, будет несколько слишком... Ах, мое любопытство не находит выхода. В самом деле, что вам до нашего скромного пристанища актеров?

Сообщение отредактировал Черон - 25-10-2008, 22:10

[Барон Суббота >>>]

с господином в маске

- Я пришёл к тебе с делом, Бессмертник, - сказал он, спокойно изучая лицо Марка.- Остались ли у тебя ещё плащи и маски клювоголовых Исполнителей?
- Право слово, - Марк тихо смеялся, роняя отзвуки рассыпающегося восторга на пол, - ваши крючья намного искуснее орудий другого экзекутора душ - вернее, другой - что бродит сейчас по городу, ослепленная. Не поменяться ли вам с ней местами?.. Однако, зачем вам Маски, которые не просто плащи и балахоны? Не уверен, что вы все-таки решили пополнить собой нашу труппу...
Улыбка, словно приклеенная, не сходила с лица импрессарио, однако в его голосе промелькнула легкая смена акцентов. Казалось - ответ для него важен. И в этом царстве лжи и притворства одинаково опасным было и ответить прямо, и неумело уйти.
- Врать не буду - мы не собираемся стать Исполнителями, Марк. Правды тоже не скажу - чем меньше знаешь, тем меньше у тебя проблем. если я провалюсь. Я честен с тобой, Бессмертник, а потому скажу вот ещё что: если согласишься, получишь поддержку гаруспика этого города. Моё слово и помощь.
- Великолепно! - Марк привстал и отвесил короткий, исполненный насмешливого почтения поклон. - Ойнон еще только вошел в город, ставший на краю гибели, а обещает кусочек собственной власти? Браво!.. ох, нет, вы не трагик, совершеннейшим образом. Что ж, - он посерьезнел, - пожалуй, у меня найдется балахон из немногих оставшихся из войска, которое вооружил и защитил Ольгимский (как он думает). Прошу, Артемий, не могу отказать вам в такой безделице... в обмен на другую, столь же легкую и необременительную. Как думаете, что?
- Гаруспиков просят о раскрытии линий и принесении жертв, - явно процитировал менху.
- Ни в коем случае, - улыбнулся визави. - Ритуалы Земли плохо совмещаются со спектаклем, ойнон... А мне нужна от вас самая малость. Знаете ли вы, что в этом городе вас ждали? Где-то здесь была рождена ваша кукла. Одна из множества, надо сказать... но - в некотором роде ваша, изображающая вас. Принесите ее в Театр. Я, разумеется, поверю вам на слово, и передам Маску сейчас - а вы взамен навестите меня с этой игрушкой, когда вам выдастся время. Ведь в самом деле, что за толк тратить время на поиски марионетки, когда гибнут люди... верно? Итак, согласны?
- Согласен, Марк. Когда я приду в следующий раз, у меня будет кукла, - кивнул Бурахи протянул руку для скрепления договора.
- Да будет, - кивнул Марк, и, расцепив длани, удалился в неприметную боковую дверь гримерки. Через некоторое время он вернулся обратно с пестрым коричнево-желтым свертком и устрашающего вида клювастой головой в руках - одеяние Исполнителя, раскопанное неведомо где в кургане посреди великой Степи. Подарок не иначе как Матери Бодхо, и совершенно отличающийся от всего, что она порождала... кажется, маска косилась на Гаруспика собственным недобрым взглядом.
- ...что до удачи, то боюсь, эта капризная госпожа меньше всего сопутствует моим словами. Но я думаю, к вам она явится. Взглянуть на то, какая из вас получилась Маска...
Смех импрессарио обладал неприятным свойством надолго задерживаться в голове. Даже после того, как стены Театра оставались далеко за пределами видимости.

[Woozzle >>>]

Самозванка. Орели или решка, tertium non datur.

(Подобревший Клюв и наконец-то отловленный Дженази)

Плечо, на котором тащили Самозванку, перекинув, слов мешок с соломой, было жестким и больно давило на живот. Связанные руки затекли, ныла от удара левая скула, перед глазами непрерывно маячили чьи-то ноги и все те же листья. От этой красно-желтой кутерьмы уже начинало тошнить. Впрочем, если смотришь на мир, свешиваясь с чужого плеча вниз головой, причиной головокружения и вязкого комка, подступающего к горлу, могут быть не только листья.
Меня убьют. Это я понимаю очень четко. И страшно и холодно. И плакать хочется. Сейчас закрою глаза, закушу губу и заплачу. Плевать на вид, плевать на обязательства. Сейчас я… Сейчас…
Когда сквозь пальцы начинает протекать песок твоей жизни – нужно просто поплотнее сжать их. Нужно собраться, и думать рационально. Так говорят, по крайней мере. Это такая старая и замызганная истина, которую все знаю, но которой никто не пользуется. «От слов – к делу», «Не убий», «Не солги»…
… Не хочу. Не буду. Ни за что. Неужели так все закончится? Бездарно, так глупо, так бестолково? Неужели так все и закончится?
Ты можешь плакать. Ты можешь страдать и говорить, что «Так нечестно». Вселенная, разумеется ответит, «А? Ты не хочешь умирать? Ну что же, живи дальше» и извинится. Нужно только постараться. Подобрать правильные слова. И сказать надлежащим тоном, надлежащее количество раз.
… Не хочу! Не хочу умирать! Я не умру, не умру, не УМРУ, НЕ УМРУ, НЕ УМРУ!!!
Сдвинуть бы руки, да словно свинцовые. Такие маленькие ладошки, и такие тяжелые сейчас.
Время движется медленно, неповоротливо, словно пчела, угодившая в мед – тонкие крылышки слиплись, лапки ослабли, но ведь нужно же ползти, нужно биться, нужно… Кому? Клара бы сейчас, пожалуй, обрадовалась, если бы оно, время, застыло вовсе. Пусть в нелепой этой скрюченной позе, измученная, избитая – лишь бы не конец. Лишь бы не жадные жгучие лапы костра… Но время движется, движется, неуклюже и тяжело выталкивая прожитые минуты. Ничто не может длиться вечно.
Человек, который тащил девушку, остановился, сбросил на землю надоевший груз, помял онемевшее плечо.
Место, куда принесли Клару, было странным и страшным. Поросший высокой, местами пожухлой травой пустырь, обнесенный дощатым забором; огромные каменные глыбы, невесть как сюда попавшие, а возле них – костяной клык, безжалостно раздирающий податливую плоть земли. От одного взгляда на него девушке сделалось зябко – словно чьи-то холодные, безжизненные пальцы пробежались вдоль позвоночника – мягко тронули затылок под волосами, скользнули по тоненькой шее и вниз – к пояснице, оставляя после себя щедрую россыпь колючих мурашек. И чьи-то - свои? чужие?! – мысли в голове, насмешливые и неуместные. Ты ведь мечтала согреться, милая?
Мечты иногда сбываются - как умеют.
Ее снова поставили на ноги. Пять шагов до столба. Сил сопротивляться уже не было, казалось, что вся энергия вытекла из ее измученного тела, до самой последней капли была израсходована на эту сумасшедшую погоню и яростную стычку. Только гордость еще нашептывала на ухо: Держаться… Держаться до последнего... Я все-таки Вестница!
Хорошо бы оттолкнуть чужие неприятные руки и прошествовать к позорному столбу с видом победительницы, всем своим обликом внушая почтение и ужас. Но нет, ватная слабость - в ногах, отчаянное желание жить – в сердце, а сил хватит только на то, чтобы гордо вскинуть голову, и позволить себя тащить – безропотно, молчаливо. Только бы не доставить им радости увидеть свои слезы…
К костяному клыку Самозванку прикрутили быстро и споро, она и охнуть не успела, как все тот же шарф, который раньше согревал ее плечи, крест накрест обхватил щуплую фигурку и был завязан где-то сзади надежным узлом. Крепко-крепко - не пошевелиться, не вздохнуть. А из какой-то подворотни уже тащили охапку хвороста – сырого, кое-где подгнившего, дымить он будет больше, чем гореть, но и гореть, увы, будет.
Хворост кольцом сложили у ног полуобморочной Клары, плеснули на него из канистры; в ноздри ударил резкий запах керосина, вырывая из спасительного забытья. Помутневший мир вновь стал ясным, прозрачным, только в ушах стоял странный гул. Или это не в ушах?
А минуту спустя часть дощатого забора, ограждающего пустырь, была снесена напрочь, и на маленьком пятачке возле костного столба стало тесно. Появившиеся люди сильно отличались от тех горожан, с которыми Клара сталкивалась ранее. Узколицые, смуглые, черноволосые – они были схожи между собой, как бывают похожи дети одной матери. Дети матери Бодхо.
Они дышали гневом, Самозванке была непонятна их клокочущая речь, но в ней отчетливо звучали требовательные нотки. Горожане, однако, не спешили выполнять требований – быть может, не понимали сути претензий, либо просто не хотели уступить. Так и застыли возле Костного Столба: лица мрачны, кулаки стиснуты, разве что скрежета зубов не слышно.

Сообщение отредактировал Woozzle - 30-10-2008, 14:03

[Genazi >>>]

(Это провокация! В которой принимали участие жутковато добрый Клювоголовый и необязательный Джен-кун)

Вдох. Выдох. Вдох.
Жестокая вещь – надежда. Не зря эта дрянь была в самом потаенном уголке ящичка Пандоры, нет, совсем не зря. Эта хрупкая и большеглазая девочка, что говорит тебе тонким и мелодичным голоском: «Не все потеряно – шагни навстречу, не теряйся…», говорит, но знает, что лишь по прихоти судьбы определится – солгала ли она или нет. Шаг вперед – и ты падаешь вверх. Шаг вперед – и летишь в глубокую пропасть. Орел или решка, tertium non datur. Лишь краткий миг на ребре, пока монетка вертится на гладкой поверхности, словно не решившись, словно боясь упасть куда-то, стать определенностью и данностью. И в это время, надежда берет вверх над обреченностью, страхом и отрешенностью. Одним ударом изящно повергает всех своих противников на лопатки, тихо нашептывая: «Еще не все».
«Еще не все!» – Тонкой вязью из дымных символов и букв вертится в голове Клары. И сердце бьется сильнее, и адреналин толчками в кровь, и глаза начинают блестеть вновь. Словно полет. Вверх. Вниз. Спикируешь на облако, и останешься в мягком пухе, или упадешь вниз, на острые склоны гор. Патетика. Но в такие моменты только патетикой и спасаются.
«Не все. Еще не все. Еще…»
Еще несколько минут. Еще некоторый отрезок времени. Вертится монетка, выбирает твою судьбу, Самозванка.

Одни из смуглых вскинул руку, указывая на Клару, и выкрикнул что-то на своем гортанном наречии. Горожане взревели и бросились на пришлых. Самозванка, привязанная к клыку, не могла видеть всего пустыря, но и того, что происходило прямо перед ней, было достаточно.

Удар.
С хрустом ломается переносица, течет из носа красная, превращая лицо в жутковатую абстракцию. Это даже не драка. Это бойня. Вскрики разлетаются по пустырю, а следом за ними - омерзительно громкие хрусты и смачные шлепки, глухие удары о мягкую плоть.
Удар.
Падает на стоптанную землю рабочий со складов. Падает, силится подняться, но воздуха нет, а руки дрожат. С силой пинок в солнечное сплетение – вновь опускается на землю, хватая ртом спертый воздух, разрываемый острой болью изнутри. Не пошевельнуться, не вздохнуть.
Удар.
Истерично визжит какая-то девка, что громче всех кричала «Сжечь!», кричит, бестолково размахивая длинными руками, не знает куда деваться. Бежит, спасается. В панике, в страхе, в ужасе. Но это только пока. Пока не поскользнется, пока не упадет, а сверху не пройдутся по костлявой спине пара тяжелых сапог. А следом другие, не замечая. И ей уже не подняться. Затопчут. Такова жизнь, сестра – каждый за себя. Меркнет перед глазами мир, исчезает в волнах боли.
Удар.
Крики рвут перепонки, слышатся яростное рычание, убегают кто куда ослепшие и оглушенные паникой горожане – из монстра превратившись в растерянные мешки с мясом, что неуклюже скрываются прочь не замечая ничего. Из волков – в овец. Из стаи – в стадо.
Удар.
А на небольшом возвышении, привязанная к столбу, и прикрывшая от страха глаза, стоит девушка. Что в мыслях ее? «Я не хотела… Не хотела… Так»

Вскоре все было кончено. На пустыре в скрюченных, изломанных позах застыли несколько тел, выжившие горожане бежали прочь, оставляя поле боя и ценный трофей – девчонку, привязанную к столбу, - степнякам.
Победители хищно раздували ноздри, переговаривались – возбужденно, взвинчено, то и дело поглядывая на Клару. Девушка наблюдала за ними настороженным взглядом угодившего в капкан звереныша. Эти, смуглые, не проявляли враждебности, они дрались за нее, значит, зачем-то она была им нужна. Вопрос только, зачем. А впрочем, не спешат поднести спичку к облитому керосином хворосту – уже хорошо. А если еще и узел развяжут, снимут врезавшиеся в тело путы… Хотя бы вдохнуть полной грудью, пошевелить онемевшими руками. И суровое небо, впервые за время, проведенное в этом злом городе, откликнулось на немую мольбу Самозванки. Человек с тонкой царапиной на смуглой щеке, некоторое время напряженно вглядывающийся в лицо девушки, коротко кивнул своим мыслям и шагнул к столбу. Вытащил кляп, затем одним неуловимым движением оказался за спиной Клары; миг спустя развязанный шарф скользнул вниз и спящей змеей свернулся у ее ног.
И ноги подкашиваются. И тихо осесть на землю хочется. Уснуть, не просыпаться долго-долго. Почти вечно. Потом встать, и обнаружить себя где-нибудь в другом месте. Где-нибудь очень и очень далеко. И не хочется верить в эту свободу. Потому что знаешь – стоит поверить, и ударом по вере и по надежде, случится так, что… Ничего хорошего, в общем. Не верую, ибо нелепо. Не надеюсь, ибо боюсь.
- Куда…теперь меня? – Хрипло, почти неслышно.
Мужчина смотрел пытливо и внимательно, чуть наморщив лоб, словно пытался сложить смутно знакомые звуки в одно целое. Наконец, вздохнул и произнес короткую фразу. Мягко и успокаивающе, если только этот рыкающий голос можно назвать мягким. Затем склонился к Кларе и подхватил ее на руки – очень бережно, будто боясь повредить, и шагнул обратно к снесенному забору. Следом потянулись и остальные. Клара не вслушивалась в ускользающие звуки их разговоров – зачем? Смысла все равно не понять.
- Ведьма! – хриплый выкрик ворвался в монотонный говор степняков порывом ураганного ветра.
Клара вздрогнула – неужели опять? И голос такой знакомый…
..Она лежала слева, та самая старуха, что первой бросилась на Клару, что обвинила ее в убийстве своего сына. Слабая, истекающая кровью и – ненавистью. Только ненависть до сих пор заставляла ее держаться и хрипеть слова проклятия, приподнявшись на одном локте, только ненависть до сих пор поддерживала в ней жизнь.
- Ведьма… Все равно тебе гореть… - голос сорвался, но взгляд, все тот же выжигающий душу взгляд, был красноречивее любых слов.

[Барон Суббота >>>]

Гаруспик и Рубин

(С Исполнителем)

В скверике было спокойно и тихо. По единственной аллее неспешно прогуливался франт в дорогом костюме, склонился к бочке с водой помятый забулдыга, да сам Рубин, воспользовавшись краткой передышкой, примостился на скамейке. Ему невероятно повезло. Длинный плащ невнятного серо-коричневого цвета и клювоголовую маску он раздобыл довольно быстро: поплутав с полчаса по кварталам, наткнулся на человека, судорожно сжимающего это добро в руках. Выглядел тот весьма неважно: губы нервно подрагивали, пальцы ожесточенно стискивали маску, но смотрел он на нее с таким страхом и ненавистью, что казалось – возникни перед ним сейчас сама смерть, даже ее он испугается меньше. После недолгого разговора стало понятно – несчастный прекрасно помнил первую вспышку Песчанки; получив это жутковатое одеяние, он сумел сложить два и два и сделать верные выводы, и теперь привычная, но не слишком приятная работа уже не кажется ему достойным способом заработать на хлеб. Одно дело, носить покойников, умерших от старости или, там от воспаления легких, Песчанка же – дело совсем другое. Он охотно согласился отдать Рубину плащ и маску в обмен на пару упаковок редких антибиотиков, после чего оставалось только сбегать в прозекторскую и вернуться с обещанными лекарствами.
Сейчас, сидя на лавочке в маленьком парке, Стах дожидался Бураха – если тот выберет верный тон в разговоре с Бессмертником, у них будет два костюма, при должном нахальстве вынести тело Симона из дома Каиных будет не так уж сложно. Если же нет, идти за телом придется кому-то одному, это подозрительнее, но все же Рубин верил, что удача не отвернется от них и в этом случае. Просто не может отвернуться, только не сейчас, когда на карту поставлено столь многое. Впрочем, гадать раньше времени не было никакого смысла. Все, что было необходимо – дождаться, когда Артемий вернется из театра, а значит, пока дорога, идущая от Сердечника пуста, можно позволить отдохнуть и сбитым ногам, и издерганному разуму.
Гаруспик не стал рисковать и переоделся заранее, свернув в глухой тупичок между домами. Сперва он разгладил плащ, потёр его ткань между пальцев, словно покупатель в лавке, выбирающий ткань для жены, вздохнул и быстро замотался в плащ прямо поверх курки. Гром не грянул и земля не качнулась. От плаща пахло пылью и, совсем немного, мышами и чем-то неуловимым, вроде запаха твири, и всё же иным.
"Как степной камень, нагретый солнцем", - почему-то подумалось Артемию.
Поняв, что плащ самый обычный, он перестал мешкать и натянул на голову клювастую маску из начищенной меди.
Увидев на дороге мрачную исполинскую фигуру, облаченную в тот же костюм, что лежал в аккуратном свертке на его собственных коленях, Рубин вздрогнул. Память обдала душной волной, скручивая сердце, как мокрую тряпку. Заколоченные дома. Стены, сочащиеся кровью. Крики отчаяния и боли. Все возвращается, тоскливо подумал он. Нет, все уже вернулось.
Стах не сразу понял, почему этот тип в маске движется прямиком к нему, а догадавшись, мысленно обозвал себя идиотом. Ведь тоже мог бы переодеться заранее, сэкономить время. Впрочем, прохлаждаться в сквере в этаком костюме было бы тоже не слишком умно. К чему привлекать к себе лишнее внимание? Он поднялся со скамейки и шагнул навстречу Бураху.
- Ты двигай потихоньку. Я сейчас найду местечко поукромнее, натяну все это, - Стах указал на сверток, - и догоню.
Бурах медленно кивнул в ответ. Выглядело это скорее. как старомодный полупоклон - маска была тяжёлой и просто наклонить в ней голову было почти невозможно.
Брусчатка ложилась под ноги, а прохожие оглядывались через плечо. Гаруспик не знал, почему, но шаг его сделался медленным и плавным, он ссутулил плечи и теперь медленно брёл, словно печальный вестник смерти. Впрочем, в каком-то смысле он им и был.
Рубин догнал Гаруспика уже в Створках, возле Омута. Он семенил торопливо и немного неловко – оказалось, что идти с хорошей скоростью и не путаться в полах почти волочащегося по земле плаща, было не так-то просто. Лишь поравнявшись с Артемием, он вздохнул с облегчением и зашагал – поплыл! – степенно и важно, приноравливаясь к шагу спутника. Сердце гулко бухало под ребрами. Не дергаться, напомнил сам себе Стах. Все будет зависеть от уверенности и естественности. Он искоса глянул на Бураха. Понять, какие мысли обуревают его, какие эмоции скрыты от глаза отсвечивающей медью маской, было невозможно.
- Нервничаешь? – голос звучал глухо, словно все звонкие звуки оседали на внутренней стороне клюва.
- Молчи, - раздалось из под маски. Голос Гаруспика был неузнаваем, манера говорить - тем более. На мгновение Артемию подумалось, что Рубин может и решить, что ошибся, что подошёл просто к очередному Исполнителю. Он улыбнулся под маской.
Они миновали ворота Горнов и уверено взяли направление на дом Виктора.
Возле дверей Стах ненадолго замешкался, успокаивая нервы, медленно втягивая влажный воздух и так же медленно его выпуская. Трижды ударив в дверь кулаком – тяжело, уверенно, веско - он замер, ожидая ответа. Тягучая тишина длилась и длилась – минуту, другую, третью… Стах с тревогой подумал о том, что проникнуть в дом и вынести тело в отсутствие хозяина будет не в пример сложнее, но тут послышались неторопливые, усталые шаги. Дверь распахнулась, Виктор застыл на пороге, удивленно взирая на визитеров.
- Мы пришли исполнить свой долг, - после секундного молчания проговорил Гаруспик. ОН почти чувствовал, как от мельчайшей, не видимой глазу и неощутимой вибрации металлического клюва его голос искажается, становится ещё более низким и приобретает такое звучание, как если бы одну и ту же фразу произнесло три одинаковых Артемия одновременно.

Сообщение отредактировал Orrofin - 30-10-2008, 23:25

[Хелькэ >>>]

Бакалавр etc.
(при помощи когооо?! Правильно, Черона!)

Руки у торгаша тряслись. Похоже, он боялся Данковского, выглядевшего сейчас демоном прямиком из преисподней, гораздо больше чем каких-то неведомых опасностей, от которых следовало запирать двери. Когда засов, отчаяно застревая и цепляясь за каждый сантиметр, все-таки стукнул о дверной косяк, и установилась кратковременная тишина, бакалавр понял, почему на самом деле была испарина на лбу и подгибавшиеся колени.
Здесь, в кусочке отгороженного от страха мира, уже слышался нарастающий гул и топот. Оттуда, из-за спасительных, и таких хрупких полосок дерева.
- Ч-что... - хрипел хозяин, пытаясь справиться с комом в горле, - что там такое?! Кто вы? Что происходит?!
- Эти ваши рабочие из Термитника, - выдохнул Даниил, прислонившись к стене. Так было не спокойней, нет, просто лучше слышно, что там, снаружи. - Будто сошли с ума. Выплеснулись оттуда, бурля и клокоча, убили патруль, и едва не убили - меня. Я даже представить боюсь, что будет с горожанами, которые попадутся им по пути - они сметут все!
Переведя дыхание, он помолчал немного. Потом добавил:
- Да, я Даниил Данковский, доктор. Вчера приехал. Будем знакомы.
- Мясники... - лавочник побледнел, черты его лица сделались будто протравленными и стянутыми в липкие складки, выводя итог короткому разговору лучше всяких слов - знакомство не состоится.
- Они же сейчас будут здесь!..
Гул становился громче, а потом - резко, сразу прыгнул вперед, одновременно с ударом в задрожавшую дверь. За первым ударом последовал второй, третий... поначалу вразнобой, они ложились все ближе, слитно, и петли прогибались, не выдерживая напора, и хозяин лавки пытался спрятать тело под прилавком, и становилось немного нервически смешно от того, что спрятать ему ничего не удавалось...
Странное это ощущение - стоять за готовой рухнуть стеной, и ждать ее падения. Взгляд безошибочно доложил о безнадежности бегства - решетки на окнах, отсутствие черного хода, и даже мебели или занавеси, чтобы спрятаться...
...мор? о нем и вовсе позабылось...
Дверь громко упала, подняв облако пыли. Петли вывернули из дерева с таким же противным хрустом, с которым степняки врезались в цепь Сабуровских охранников.
Данковский отскочил в сторону, сжал кулаки - будь что будет, пусть хоть рвут на куски. Судьба, значит, такая.
С удивлением отметил, что никогда не был фаталистом, а потом мысли просто куда-то ушли... да, говорят, что перед смертью вся жизнь проносится перед глазами, но нет, не пронеслась. Прищуренные черные глаза смотрели только на пыль, взметнувшуюся вверх и медленно оседающую, на силуэты, замелькавшие в проеме...
...они входили по одному.
Совсем не так, как было поначалу - они меньше всего сейчас напоминали безумную толпу. Спокойные, уверенные в себе лю... существа... Хозяева положения. Некоторые из них совсем выбивались из облика человеков - те самые мелькавшие в толпе гладкие белые черепа, маленькие поблескивающие глазки... в которых виделась настороженность и любопытство. Другие - совсем как люди, только очень грубо сработанные неизвестным, но не очень старательным скульптором.
Они медленно обходили бакалавра, становясь полукругом и закрывая дверной проем. За их спинами уже бежали другие, нетерпеливые, становились цепочкой и начинали деловито разбирать мешки с продовольствием, перекидывая их друг другу и возбужденно переговариваясь на каком-то своем повизгивающе-скрипящем языке. На хозяина лавки, съежившегося в углу, никто не обращал внимания.
Те степняки, что обступили Данковского, только коротко переглядывались между собой, почти не бросая фраз. Этот невнятный паритет продолжался целую вечность - несколько неимоверно длинных секунд - пока один из мясников не шагнул вперед.
Против ожиданий, его голос оказался вполне человеческим - может быть, только оттененным невнятным искажением...
- Мы не знаем тебя, ойнон, - хрипло протянул он. - Кто ты такой?
- Я из Столицы, - пересохшее от судорожного дыхания горло отказывалось говорить громко, будто выдавливая слова. - Я врач, моя фамилия Данковский. Приехал по приглашению Исидора Бураха... светлая память... - бакалавр нахмурился. - Почему вы спрашиваете? У тех патрульных вы тоже спросили имена, прежде чем..? - он осекся. Это прорывалась истерика.
Блеск оживления в замерших масках лиц. Тот, кто говорил с бакалавром, даже выступил на полшага вперед - это так подействовало имя Исидора? Не могли же эти дикари слышать о Танатике... Или, вдруг пронеслась совершенно смехотворная и безумная мысль, слава о мастере Данковском, оживляющем мертвых, донеслась и до темных недр здешних скотобоен. А мясники в перерывах между работой обсуждали последние достижения прикладной танатологии...
- Ты тоже менху, ойнон? - каким-то горловым звуком спросил тот, что говорил от имени остальных.
- Нет, но.. очень похоже на то, - Даниил попытался дословно припомнить, что говорил ему Артемий про этих менху, однако тщетно.
Странные люди: то рвут кого-то на куски, то ведут светские беседы. Воистину, неисповедимы пути - не только Господни, Данковский был атеистом, но пути вообще.
- Доктор, - заключил степняк, с трудом переварив непривычное горлу слово. - Ты пойдешь с нами, ойнон. Нам нужны лекарства... нужен менху, но Исидора нет. Ты поможешь нам, ойнон? Мы будем кланяться тебе, если ты прогонишь поветрие, что забралось в наш дом. Оно выгнало нас из дома - ты выгонишь его...
- Если у меня нет выбора, как я могу ответить? Вернее - зачем вам тогда мой ответ?
Бакалавр окинул взглядом мясников и червей еще раз. Слишком много, чтобы сказать "нет", и слишком не хочется говорить "да".
- Гаруспик, сын Бураха, помог бы вам больше, сдается мне.
- Невозможно заставить, - очень серьезно, почти размывая все ощущение звероподобного дикаря, ответил степняк. - Если ойнон не захочет помочь, болезнь не уйдет. Поэтому мы просим тебя.
- Значит, я согласен, - он развел руками. - Болезнь нужно победить. А уж с кем сражаться плечом к плечу - не так уж важно... куда вы отправитесь?

[Черон >>>]

и человек с саквояжем

Даниил Данковский снова оказался конвоируемым, и снова это происходило в каком-то смысле с его полного на то согласия, но не без принуждения. Второй раз за два дня; многовато... Кроме того, сегодня события не предвещали такого мирного исхода, как разговор с Сабуровым - потому что в Земле творились вещи непонятные.
Горожане почти пропали с улиц - но и мертвых тел, разбросанных по мостовым, не было. Если стычка у Термитника распугала народ, все могло обойтись и без жертв... как будто мало их обещает грядущая чума! Как бы то ни было, юго-восточную часть Земли вокруг пустыря с растущим из земли Костным Столбом сейчас полностью занимали степняки. Они хозяйничали в домах, тащили продовольствие, несли бочки с водой (не иначе, с какого-то источника поблизости), и вообще все это выглядело так, словно они собираются обосноваться тут надолго. При всем том не забывали и об охране - пару раз по Данковскому и его сопровождающим скользнули цепкие взгляды часовых.
Из Термитника шли новые и новые степные жители, некоторые тащили в импровизированных носилках других - раненые? больные?!
Среди этих смуглых, зверолицых, гортанно перекликивавшихся между собой на каком-то бычьем языке, Данковский издалека увидел девочку. Обычную, с мягкими чертами лица, совсем еще маленькую - лет пяти. В пестром полосатом желтом платьице. Как ни удивительно, ее, похоже, совсем не беспокоило присутствие вокруг степняков - она даже иногда бросала им какие-то фразы, звучавшие странно-повелительным тоном для тонких интонаций ребенка.
Странности ничуть не прояснились, когда бакалавра подвели к ней со всем возможным почтением и назвали Матерью.
- Привет, - непосредственно кивнула она. - Ты доктор, правда?
- Правда, - сказал Даниил. И зачем-то уточнил: - Бакалавр. А кто ты?
- Я Тая, - подчеркнуто серьезно сказала девочка. - Или меня называют Мать, но ты меня так не называй. Это для детей Бодхо.
- Почему - мать? Ты командуешь ими?
Это казалось смешным, если бы не выглядело правдоподобным. Совсем еще крошка, хорошо, если ей исполнилось шесть - и эти огромные, жуткие...
Дети Бодхо. Так похожие на чудовищ прежде, когда лавиной хлынули из Термитника, и ставшие сейчас людьми - почти людьми. Готовыми повиноваться ребенку.
- Я не командую! - гневно воскликнула Тая, совершенно по-детски надув губки. - Я с ними говорю. Раньше мой папа был смотрителем, он открывал и закрывал Врата Труда. А теперь я. Но это неважно, - подумав, добавила она. - Ты нам поможешь? Термитник заболел, как и сказал дядя Исидор, и мы теперь не можем там жить. Еще вчера оттуда все ушли в Короткий Корпус, но теперь и там появилась болезнь, и они все ушли и оттуда. Они хотят идти в город, а я говорю, нельзя же туда больным - тогда все и в городе заболеют, и дядя Исидор, и Капелла, и другие...
- Это ты верно говоришь, - кивнул бакалавр. - В город им никак нельзя. Только... как же я смогу вам помочь, Тая? Я еще не изучил болезнь, не могу ее прогнать.
- А ты изучи, - упрямо мотнула головой девочка. - Что тебе надо? Скажи - мы все принесем. И лекарства, которые Дед оставил, и больных покажем... только ты осторожно, сам не заболей.
- Дед - это Исидор? Он оставил какие-то лекарства? - поднял бровь Данковский. - Да, они... будут нужны мне. Только я хотел бы попросить тебя кое о чем. Можно мне сегодня повидаться с некоторыми людьми? Я думаю, что буду нуждаться в помощниках...
- Угу. Когда он приходил и смотрел на Тэхэ, он оставил какие-то настои... только они не помогают, - огорченно покачала головой Тая. - Если ты его встретишь, позовешь? Одонги его найти не могут; может быть, ушел...
- Помощники? - переспросила она, пристально вглядываясь в глаза Даниила, и становясь при этом отчего-то очень-очень серьезной. - А ты вернешься? Не забудешь про нас?
- Обязательно вернусь, - пообещал Даниил. - Даю честное слово - веришь? А Исидор, он...
Данковский замялся, не зная, как лучше сказать правда - да и говорить ли вообще? Хотя, Тая ведет себя как взрослая, и, наверное, можно говорить с ней как с равной.
Так странно - глядя сверху вниз.
- Исидор ушел. Совсем. Сын похоронил его в Степи сегодня ночью.
- Не надо честное слово, - она медленно опустила взгляд. - Если Исидора нет, только ты сможешь вылечить... Хорошо, иди. Тебя пропустят. Только еще, - вскинув голову, - пожалуйста, если главные захотят нас выгнать... скажи им, что мы не хотели зла. Мы бы пришли мирно, но они очень обижены, а я не смогла их удержать...
- Хорошо. Если надо будет, я скажу. До свидания, Тая.
Он до последнего думал удержат, заставят остаться. Стоит девочке махнуть рукой - в него вцепятся десятки рук, сотни клыков. Но то ли люди, то ли звери - дети Бодхо - не пошевелились, когда бакалавр вышел с пустыря, оставив их за спиной (как не хотелось подставлять им спину! Они ведь наверняка вооружены).
Даниил, слабо представляя, где именно находится, добрел до водовозной бочки, прислонился к ней спиной, глубоко вдохнул... Виски начинало ломить. Нужно было искать Рубина с Артемием - они помогут, только куда за ними идти?..
Но сначала - анальгетик.

[Woozzle >>>]

Самозванка. Смирение.
(Немножко клюва и чудотворные ножки ручки Дженази)

Боль. Кровь. Ненависть. Огонь, пожирающий изнутри – отражение того костра, так и не зажженного, так и не добравшиеся до тела проклятой шабнак. Лоскутья пламени обжигают душу, оставляя черные обугленные проплешины, заставляя корчиться на земле и хрипеть слова проклятия. Больно любить того, кого больше нет. Больно знать, что виновница не будет наказана. Ненавидеть – больно. А пламя забавляется с изодранной в клочки душой, отгрызая все новые и новые куски, превращая сердце в лохмотья…

Клара вздрогнула. Чужая ненависть – и чужая боль – хлестанула по нервам плетью, заставила вздрогнуть и сжаться в комок. И сразу же захотелось спрятаться, заснуть, впасть в забытье. Старуха скоро умрет, и вместе с ней угаснет эта ненависть и эта боль. Угаснет ли?
«Ты знаешь, что я не смогу так просто уйти от этого, верно?» - обращаясь непонятно к кому, подумала Клара - «Ты знаешь, что если я просто уйду…».
- Опусти меня, - Промолвила девушка, и голос её звучал хоть и слегка неуверенно, но четко. Поймав удивленный взгляд степняка, она уже чуть громче и требовательнее повторила:
- Опусти меня. Здесь… Еще не все закончено так, как нужно, - Она взглядом указала в сторону ненавистной старухи, что все еще сыпала проклятьями и обещаниями разнообразных кар.
- Убить? – Хрипло и кратко осведомился тот, разлепив наконец губы.
- Опусти меня. Просто опусти на землю, вот и все.
Когда её ступни коснулись земли, Клара почувствовала резкий приступ тошноты. Голова все еще кружилась, а почти пустой желудок сжимался в спазмах. Невольно она схватилась за рукав своего спасителя, чтобы не упасть. Но, через секунду придя в себя, она разжала пальцы и, кивнув степняку, медленным шагом направилась в сторону своей немезиды. Та ловила взглядом каждое движение Самозванки, и из груди ее вырывалось тяжелое, с присвистом дыхание.
Восемь шагов до неё. Что ей сказать? Что сделать? Как поступить?
Восемь.
Рассказать о Законе?
Семь.
Просить прощения?
Шесть.
Плюнуть в лицо?
Пять.
Простить?
Четыре.
Попытаться оправдаться?
Три.
Обвинить?
Два.
Спасти?
Один.
Убить?
Ноль.
Клара присела на корточки, и долго-долго смотрела в ненавистное лицо. Сейча этот полотно покрытое морщинами - воплощение ненависти, злости, отчаяния. Женщина попыталась плюнуть ей в лицо, но красный сгусток завяз на губах и подбородке.
- Пришла…Добить хочешь? Да?.. Мара… Шабнак… Не последняя… - Шептала она с ненавистью. – Умрешь…
- Я не Шабнак и не мара, женщина. И, быть может, ты не умрешь здесь и сейчас.
- Да?.. И что же ты тогда хочешь, ты… - Ругательства застыли у неё на языке. Самозванка сжала ладонями затылок женщины, и промолвила:
- Только кое-что проверить.
Старуха вздрогнула и отшатнулась - прочь, подальше от обманчиво ласковых ладоней, вырваться, не позволить осквернить себя. Сил не хватило. Подвела рука, служившая хлипкой, призрачной опорой, подогнулась; враз отяжелевшее тело опустилось на землю – слабое, покорное: делай, что пожелаешь, ведьма, вынимай хоть душу, хоть трепещущее сердце!
Холодные пальцы шабнак мягко коснулись волос. Боль, растекшаяся по всему телу, составляющая сейчас основу естества, вспыхнула с утроенной силой и заструилась по венам. Каждый вздох отдавался в легких горячими толчками; рана под ключицей пульсировала, словно в ней проворачивали раскаленный штырь; в глазах помутнело, и лишь усталое, недетское лицо склонившейся девочки-мары оставалось ясным – до мельчайшей черточки. Глубокая складка на лбу, спутанные пряди волос, заправленные за ухо, бисеринки пота над верхней губой…
Боль все текла и текла, стягивалась в колючий шипастый комок, который с трудом прорывался сквозь ткани. Ржавым гвоздем к магниту – к маленьким рукам, застывшим на затылке.

Пальцы Самозванки холодели все сильнее. Голова наполнилась сизыми комьями тумана – «сейчас» и «тогда» начали переплетаться воедино, разрушая чувство времени. Ком подкатил к горлу, а в желудке словно огненный шар – жжется, пульсирует.
Горячий пот выступил на лбу, и вмиг ошпарил холодом. Во рту пересохло, дыхание резкое и прерывистое.
Все рецепторы сошли с ума – и это было похоже на опьянение. Перед глазами двоилось, троилось, умножалось на сотни и возводилось в степени. Правый бок укололо острой болью, затылок заныл от тупой, руки покрывались десятками уколов, а мышцы ног свело судорогой. Словно кто-то перемалывает тело Самозванки, сжимает в тяжелых ладонях, и дышать уже почти невозможно…
На грани. Почти упала.

В этот миг голова старухи дернулась и откинулась назад; невидимый колючий сгусток забился в Клариных ладонях, царапая кожу. Та, в чьих безумных глазах лишь несколько минут назад полыхала ненависть, смотрела на девочку со странной смесью недоверия и трепета. Она больше не ощущала боли. Она больше не чувствовала, как жизнь тонкой струйкой вытекает из ран, да и сами раны затянулись, стали тонкими белесыми рубцами. И душа – опаленная, в ожогах и пятнах черной копоти – тоже была живой.
- Мара, - слабо прошептала старуха, но в голосе больше не было злобы. Усталость была – безмерная, тягучая усталость. – Зачем мне жить-то, девочка? Для чего?!
- Это твое право свободного выбора. Жить так, как ты хочешь. Придя к тебе, я не знала с чем шла – с жизнью или смертью. Закон решает за меня, и сам выбирает, кому жить, а кому – нет. Мне остается лишь смириться с его волей. Теперь ты понима…
Она не успела договорить. Усталость ударила резко – словно молотом по затылку, выбила сознание из тела.
- Это…смирение… - прошептала она, проваливаясь в спасительную темноту.
Все тот же смуглый мужчина шагнул к бесчувственному телу, поднял его – легко, словно оно вовсе ничего не весит, и, не оглядываясь на старуху, пошел прочь.

Сообщение отредактировал Woozzle - 5-11-2008, 21:57

[Хелькэ >>>]

Бакалавр
(при неоценимой помощи Черона)

Головная боль и не думала отступать. Через некоторое время, успокоил себя Даниил, конечно, будет полегче… а пока пусть будет невыносимо горький привкус анальгетика на языке и гримаса на лице как следствие.
Где искать Стаха, кроме прозекторской, бакалавр не представлял, прекрасно понимая при этом – даже такой Город становится весьма большим, когда нужно найти в нем одного конкретного человека. Он прошел мимо какой-то аптеки, мимо дома с лесами (тут еще что-то достраивается?) и оказался на набережной.
«Это же дом Сабурова», подумал он, глядя на темно-серую громаду слева. Отсюда Данковский уже знал дорогу.
По пути попадалось до странного мало людей. Как будто все, узнав об эпидемии и происшествии у Термитника, поспешили закрыться наглухо от мира и ждать в тесных комнатках – придет кто-нибудь или что-нибудь за ними сегодня, или нет.
Он поплутал немного на Складах, не сразу вспомнив, что идя в сторону прозекторской нужно придерживаться забора с левой стороны… вот и знакомая бочка, немилосердно чадящая дымом. Даниил постучал, но открывать никто и не собирался. Он подергал дверь – заперто.
- Ну конечно, - пробормотал он, - я так и думал.
Искать Рубина по всему Городу, действительно, не хотелось, и Даниил решил до поры до времени махнуть рукой. Может, случится где-нибудь встретиться… по дороге в Многогранник. Каин просил зайти туда, когда будет время – а сейчас оно, в общем-то, было. Мясники могут и до вечера подождать.

До Станции он дошел по рельсам, а оттуда – как утром прошлого дня, направился в Каменный двор. Мост, улочка, аптека («Не забыть зайти», отметил врач), Горны и Собор… и Башня.
Почему-то она напоминала ему огромную осу, занесшую над городом дало – на первый взгляд. Со второго же взгляда он отмечал, что «оса» стоит на лесенке, спускающейся с этой конструкции на землю – и тут ему становилось не по себе. Как, черт возьми?..
Поднимался Данковский с опаской. Что мешает Многограннику обрушиться прямо сейчас, под его весом? «Соломинка сломала спину верблюду», разве не так? А ведь там внутри дети (что они там вообще делают? Куда смотрят родители?!).
Он старался не смотреть вниз. Площадки чередовались с лестницами, казавшимися невероятно хрупкими сейчас, когда звучали его шаги – звучали в открытое пространство, вверх до неба и вниз до земли. Наконец последние ступеньки… и очень странный вход. Если эту дыру можно было так назвать.
И - ни следа живой души, которая могла бы подсказать, как спускаться в это жерло. Оставалось стоять в растерянности, наблюдая едва покачивающуюся панораму закутанного в туман города и лениво текущего Горхона. Отсюда, сверху, он казался мирным и чистым - как будто не было ни кровавой драки у Термитника, и жадная тень Песчаной Язвы еще не повисла над жителями.
...однако, как же люди проникают в эту чертову конструкцию?!
- ...вход ищешь? - чуть глухой, тонкий девичий голосок внезапно гулко донесся откуда-то издалека, сзади.
- Напрасно, - голос чуть погрустнел. - Меня сюда тоже не пускают... боятся? Я здесь, сюда смотри!
Наконец бакалавру удалось разобрать, что девочка машет ему рукой с самой земли, у подножия лестницы Многогранника, и зовет спуститься. Странно, но - казалось даже отсюда - было в ней что-то знакомое, вместе с тем что Даниил мог быть уверен - этот голос он слышит в первый раз.
- Я сейчас! - крикнул Данковсикй и заспешил вниз. Впрочем, спешка эта была ровно такой, чтобы не пропустить какой-нибудь поворот... достигнув земли при этом куда быстрее, чем хотелось бы.
Через несколько минут он шагнул на выложенную камнем площадку внизу - на ней распускался звездой багровый цветок. И стояла... да Клара же.
- Что значит - не пускают? Почему?
- Не знаю... - она несмело улыбалась и говорили рассеянно, словно на самом деле ее ничуть не волновал ни нелепый Многогранник, ни ее там присутствие. А заботил ее, выходит, один заблудший туда бакалавр? Что ж, может быть, и так... - Они меня выпустили - выгнали меня! - а назад не пускают... Пойдем домой? Давай я тебя провожу, если хочешь. - и тут она снова на миг показалась будто не принадлежащей себе, заговорив внезапно каким-то отстраненным голосом (так вещать пристало бы юной пророчице, а не мерзнущей в своей рваной куртке девочке).
- Ты ведь не бессмертен на самом деле, - сказала она. - Ты всегда знал, что последует за веками лжи и обмана. И сейчас ты не удивлен.
- Куда пойдем? О чем ты? - нахмурился Даниил.
Ах, эта Клара.. и в тот раз она говорила загадками, и сейчас. Только загадки изменились.
- Бессмертия ведь нет, - добавил он, помолчав несколько секунд. - Но я пытаюсь его придумать.
- Смотри, - она окинула рукой город, который был виден отсюда - часть Каменного Двора, выходящего к реке. - Смотри внимательно, лжец.
...это было медленно, неотвратимо, и больше всего напоминало страшный сон, порожденный мрачными рассказами Рубина, когда Стах болезненно кривился от воспоминаний, словно от застарелой раны. Зрачки подернулись стеклянной пленкой - медленно, в неверном мареве, Данковский видел, как стены домов Двора порастают гнилостной красной пленкой, что выползает из трещинок - похоже на то, как кто-то вытер окровавленные пальцы о город, как о первое, что попалось под руку. Кровавая плесень, мутнеющие окна - о господи, на самом ли деле это, или фантасмагорический кошмар, морфиновое видение?! Клара вела его за руку по площади Собора, и Даниил воочию мог убедиться, что окна его растресканы, что гордые белокаменные дома Каиных все покрылись змеящимися трещинами и пыль осела на них, опустевших. И облака, похожие на оскаленные черепа, и небо, вдруг потемневшее...
Страшно было касаться этих дрожащих стен, не ясно - настоящих ли, или пригрезившихся - сон, это все сон, от которого невозможно пробудиться!
Страшно коснуться, потому что склизская кровавая плесень обнимет руку, потянется выше, и одним слитным движением ты почувствуешь огненный жар по всему телу, охвативший тебя, словно демон. И кашель, застрявший в горле - потому что так убивает чума.
Она поворачивает голову - медленно, продираясь сквозь пелену кошмара.
- Теперь ты видишь?.. Царствие мое грядет, и ложный бог падет первым...
Бакалавр отшатнулся – и мир перед ним завертелся, выбивая землю из-под ног. В самом безумном сне не могло привидеться такое… вокруг мелькали красные (кровь!) пятна, покрывающие каменную кладку, и слышались стоны, хрипы… зловонное, с присвистом дыхания Песчаной Язвы, которая протягивала тонкие костлявые пальцы, Кларины пальцы, к домам, к людям, к нему самому…
Он почувствовал, что падает.
Проваливается. Куда?..

Следующим воспоминанием была раскалывающаяся голова. Ах, нет, не воспоминанием – она действительно раскалывалась, словно в нее ввинчивали бур. И над головой, прямо перед открывшимися глазами почему-то было небо.
Даниил понял, что лежит на площади. Обморок? Попытка встать удалась, но сопровождалась болью – не только в голове, но во всем теле. Ноги отказывались твердо стоять на земле, перед глазами все плыло…
Что это было – видение или явь? От чего он потерял сознание, если все это – и пятна на стенах, и Клара-чума, - ему померещились? Руки дрожали даже сейчас – настолько сильным был вызванный наваждением ужас.
Он никогда не был мистиком, оставаясь человеком науки в любой, самой старнной ситуации. Но сейчас, сейчас он готов был поверить в морок. Ведь вокруг все осталось прежним – Собор, Горны, до…
Дома Каменного Двора, вперед по улице.
На стенах была кровавая плесень.

[Барон Суббота >>>]

Гаруспик и Виктор Каин

(с Трагиком, после сценической паузы)

Виктор не торопился пускать визитеров за порог, задумчиво глядя на мрачные птичьи маски.
- Новости сегодня разносятся быстро, - наконец глухо промолвил он. - Но разве не должно вам заниматься телами погибших от чумы?..
- Наше дело, забирать мёртвых, - отвечал Гаруспик, понимая. что быть узнанным ему не светит. - Не разбираться, кто и от чего. Забирать.
Рубин молчал, предусмотрительно опасаясь выдать себя голосом - и сутулился сильнее, скрывая огромный рост. Впрочем, на руку ему было то, что все Исполнители ходили согбенными, словно тяготясь ношей своих тяжелых масок. Как бы то ни было, держать речь доставалось незнакомому с Каиным Гаруспику.
- И вы сбросите его в трупную яму рядом с прочими прокаженными? - голос Виктора звучал мягко, даже несколько устало. - По обычаям нашей семьи Симон будет покоиться в склепе Каиных. Такой была его воля.
- Значит, мы отнесём его туда.
Артемию сутулиться нужды не было. При его росте и том факте, что одежды были немного велики, он и так казался согбенным. а маска, заставляющая наклонить голову, ещё более усиливала этот эффект.
- Тело будет сопровождать обряд и люди, провожающие Симона в последний путь. - на губах Виктора мелькнула неуместная печальная усмешка. - Боюсь, досточтимые Маски, вы очутились здесь раньше всех... впрочем, если вам под силу подождать около суток, процессия собралась бы без промедления. Впрочем, - его лицо оттенила задумчивость, - я не уверен, что сейчас, с приходом чумы, подходящее время для спешных церемоний...
Некоторое время Каин молча смотрел в нарисованные лики птичьих голов, затем неохотно наклонил голову.
- Справедливо. Но даже в таком случае тело Симона должно быть погребено с соблюдением обрядов Каменного Двора. Известны ли они вам, клювоголовые?
- Назови их.
Виктор нахмурился.
- Назвать? Вы думаете, я устрою вам уроки традиций? Если вы не в силах выполнить свою работу - занимайтесь теми, кем наполняют трупные ямы. Наша семья похоронит Симона так, как требуется для его Памяти. Уходите.
- Мы готовы взять тело и предоставить его врачам, - ответил Гаруспик таким монотонным голосом, что сам почувствовал себя неуютно. - Потом мы вернёмся сюда и поможем вам хоронить его, как предписывают ваши обряды.
- Если Симон погиб от чумы, - гулко добавил Рубин (голос звенел и вибрировал под маской столь же нечеловечески, как и голос Бураха, делая Стаха совершенно неузнаваемым), - то не до церемоний вам, гордые Каины! Его тело будет сожжено так же, как и тела погибших мясников. Песчаной Грязи безразлично, в ком существовать - и тело великого мага станет клоакой язвы, распространяя болезнь на вас и весь двор. Решайте, что вам дороже - обряд или достижение цели, благо Памяти мертвого нет разницы до ваших нелепых ритуалов...
Откуда Стах мог знать подобные подробности?!
Был ли он тайно посвящен в тонкости искусства Каиных, или быть может, сама Маска говорила за него, вкрадчиво нашептывая в уши тайное знание - но Виктор переменился в лице и неохотно склонился на попятную:
- О костре не может быть и речи. Тело Симона должно остаться в целости и сохранности, независимо от присутствия Песчанки в его теле... Хорошо. Я надеюсь, вы исполните свой долг с величайшей осторожностью.
- Всенепременнейше, - отозвался Гаруспик. - Мы сами возьмём тело. Покажи дорогу, Каин.
- Проходите, - Виктор посторонился, с тщательно скрываемой неохотой открывая проход в дом. - И не вздумайте пренебречь правилами, прячущие глаза.
...по глазам его было видно, что Каина занимает уже не столько судьба тела брата, сколько другие, неизвестные соображения - тени призраков из недалекого прошлого.

Сообщение отредактировал Orrofin - 17-11-2008, 21:44

[Хелькэ >>>]

Бакалавр у Георгия.
(деятельное участие принимали Черон и Хелькэ)

Точно такие же, как и в видении – если то было видение, – кровавые и жирные пятна покрывали стены домов. Словно это не люди внутри заразились Песчанкой, а само их жилище.
Вот как это выглядит… смотреть было невозможно, и все же он стоял, и смотрел, и слушал, как бьется его сердце, и как кто-то глухо плачет там, в Створках. «Ах да, Георгий… » - мысль появилась будто случайно. Медленно, шагая с трудом и по-прежнему не отрывая взгляда от багровых пятен на камне, Даниил направился к левому крылу Горнов. Два раза ударил в дверь кулаком, поморщившись от звука.
Плохие вести или встречали его, или следовали за ним эти два дня. Судьба-судьба…Дверь поддалась без всякого сопротивления, тихо скрипнув и отворившись внутрь. Дом старшего Каина выглядел пустым - но огонь в камине был зажжен, и отсветы пламени метались по стенам. Осторожно пройдя вымершую залу, Данковский наконец обнаружил хозяина в рабочей комнате - и в престранном состоянии.
Георгий был похож на восковую фигуру из столичного музея - седой старец восседал в кресле, закрыв глаза, в полной неподвижности - кажется, даже не дыша.
- Приветствую вас, - страшная мысль (еще одна жертва чумы! или дьявольского видения?) по счастью, не успела укрепиться в мыслях. Георгий был жив, но говорил, не открывая глаз и почти не разжимая губ, словно был в трансе. - Прошу простить мою невежливость, но это необходимо... Итак, вы узнали о чуме?
- Я только что видел ее лицо, - пробормотал бакалавр. - Там, у подножия Многогранника... она шествовала по площади, гладила руками стены домов, и на них появлялись пятна. Они и сейчас там... Чума совсем рядом с вами, Георгий.
- Что?! - с Каина в мгновение ока спало напускное спокойствие, и в широко распахнутых глазах заплескалась тревога. - О чем вы говорите, Даниил? Что значит - видели?
- Я не сошел с ума, - предостерег Даниил, - по крайней мере, мне так кажется. Я вовсе не шучу, хотя, верю, слова мои прозвучат странно. Болезнь явилась в этот город в облике маленькой девочки... и я даже знаю ее имя. Она встретилась мне возле Башни. Сказала что-то непонятное, а потом взмахнула рукой - и в Створках поселилась Песчанка.
- Возле Башни... - Георгий даже привстал, не в силах совладать с волнением. - Вот значит, как... теория Виктора получила такое подтверждение, о котором он и не смел мечтать. Думаете, это и есть разносчик?
- Не могу сказать с уверенностью, но... Мне кажется, это стоит проверить. А что за теория Виктора?
- Об этом вам лучше поговорить с ним, но боюсь, сегодня он не вернется... - Судья в отчаянии покачал головой. - Нам нанесли удар с самой неожиданной стороны... Проклятье! До меня дошли слухи о беспорядке в Термитнике - он оказался заражен первым. И теперь - с другого конца города... нас зажимают, как в клещи! Эта девочка - вы не смогли догнать ее?
- Она исчезла, точно ее и не было, - развел руками бакалавр. - А я потерял сознание и очнулся на площади.
Он потер ушибленный затылок и вспомнил о Тае Тычик.
- Да, о восстании... велите, пожалуйста, не трогать мясников, если их увидят в городе. Я буду работать с ними и в Термитнике.
- Сабуров мог уже и отдать приказ о подавлении бунта... Я отправлю к нему посыльного - надеюсь, это окажется не слишком поздно.
Георгий на некоторое время умолк, погруженный в собственные мысли. Его тяжелый взгляд иногда замирал напротив окна, где в тусклых сумерках едва различимо виднелись дома Каменного Двора, подернутые отвратительной плервой. Сначала казалось, что все произошло в одночасье - действительно по мановению руки девы-разносчицы - но теперь можно было разглядеть, что зараженных домов было не так уж много. Большая часть улицы была чиста... на короткое, впрочем, время. Судья прекрасно помнил, как расползалась эта плесень - в считанные дни болезнь проникала к соседям, поднималась по лестницам и прорастала в легких...
Эта девочка, должно быть, еще со вчерашнего дня обходила Двор. Или может быть - ночью, незамеченная никем?
Словно это повторялось не первый раз... ночью...
- Постойте, - Каин отвернулся от оконного стекла и, сощурившись, взглянул на бакалавра. - Если вы были рядом с ней, то вы тоже можете быть заражены.
Голос Судьи не выражал ни нотки страха за себя - в нем, скорее, звучало любопытство ученого, проверяющего, приживутся ли те или иные бактерии.
Даниил снова поморщился.
- Не исключено. Но это ведь можно проверить?
Конечно, он уже может быть больным. Или заразным. Вспомнив рассказы Рубина о том, что происходит с больными, вспомнив, как выглядело тело Исидора, Данковский внутренне содрогнулся. Черт, Язва резко изменила бы все его планы на ближайшее будущее!
"И, пожалуй," горько отметил он, "весьма сокращает это самое будущее. Venit mors velociter, rapit nos atrociter, nemini parcetur..." *
- Может быть, Рубин сможет отличить по памяти зараженную кровь от здоровой... Либо понадобится раздобыть свежий образец. Я не в курсе, к сожалению, особенностей крови степняков - возможно, она не подойдет для сравнения с вашей. Впрочем, - мрачно констатировал Судья, - уже завтра здесь будет множество зараженных горожан, чьи ткани будет пригодна для сличения.
- Надеюсь, вы останетесь живы, - чуть помедлив, добавил он. - Как только прибудет санитарный поезд с медикаментами из ближайшей станции, они поступят в ваше распоряжение. Что-то должно если не окончательно победить болезнь, то хотя бы сдержать ее развитие.
- Я тоже… надеюсь.
Попрощавшись, он вышел, но идти по той же дороге через Створки не хотелось. Бакалавр обошел Горны с другой стороны и по мосту вышел к Театру.
Теперь надо было найти аптеку – купить что-нибудь для повышения иммунитета для мясников. И себе.

-----------
* "смерть приходит внезапно, похищает нас безжалостно, не щадит никого..."

Сообщение отредактировал Хелькэ - 17-11-2008, 20:33

[Genazi >>>]

Самозванка. Правила
(Имели участие мессир Клювоголовый и Gen-kun)

Вечер спустился на мягких лапах, бесшумно и быстро. Тенью скользнул по затянутым тучам небесам, гибким тёмным зверем пробежался по крышам, тронул мостовые, осторожно пробуя когти, и заструился по улицам: неспешный, ленивый, источающий уверенность и силу. Признавая неоспоримую власть вальяжного хищника, день торопился скрыться, затеряться меж домов, раствориться в тусклом отсвете керосиновой лампы. Его невеликие силы заставляли лампу гореть чуть ярче, и оттого лицо, над которым склонились несколько смуглых мужчин и не по годам серьезная девочка, было различимо до самой мелкой черточки. Бледное до синевы, с ссадиной на скуле, с засохшей грязью и кровью в уголках губ, оно, тем не менее, казалось сейчас почти совершенным. Не лицом живого человека, а ликом святой, запечатленным на холсте кистью гениального живописца. Казалось – вырвется порывистый вздох из плотно сомкнутых губ, дрогнут тонкие веки, и из открывшихся глаз мадонны глянет вековая мудрость.
Но реальность, паршивая реальность никогда не входившая в мир пьес и постановок, никогда не учившаяся у величайших драматургов и писателей, подобно пьяному графоману, продолжила на свой лад эту сцену. А вкусом, если честно, реальность никогда не отличалась.
Клара проснулась от странного и нелепого ощущения. Во сне она плыла в темном озере, в бессветной пустоте – не ощущала и не чувствовала почти ничего – только усталость и странно ощущение тяги. Это продолжалось долго, долго, хоть и не «почти бесконечно». На каком-то часе или минуте этого странного состояния, Клара невольно подметила, что кто-то наблюдает за ней. Она всем телом чувствовала это нелепое ощущение, неосязаемый, но явственно чувствуемый взгляд. Взгляды. Много взглядов. Открыть глаза она не могла, да и не хотела – ей казалось, что если она хоть на миг поднимет веки, то увидит сотни тысяч широко распахнутых глаз, удивленных, сонных, насмехающихся, неправильных, серых, голубых, карих… Разных. И от этого ощущения становилось жутко. От этого ощущения в животе сжималась пружина, звеня и ломаясь, и когда этот неслышный звон достиг своего апогея…
… Клара с судорожным вздохом открыла глаза. Свет бил по сетчатке, ослепляя её, и от этого становилось только страшнее. В ушах все еще бились отголоски звона, а в сознание еще не до конца прояснилось.
Наконец, когда Клара чуть успокоилась, и оглянулась, мир вновь стал напоминать дурной сон с дурным постановщиком.
Ибо она увидела глаза. Много-много глаз, что очень внимательно изучали её. Но среди всех них, Клара выцепила лишь один взгляд – отличающийся от остальных. Такой же внимательный, чуть наивный, но странно цепкий, и, где-то в глубине этих карих глаз – жесткий и пугающий.
Именно так Самозванка впервые увидела Таю Тычик.
- Ты – дочь земли, - девочка смотрела тревожно; в ее глазах смешались вопрос, утверждение, ожидание…
Мясники безмолвно отступили назад, за границу освещенного круга. Похоже, странная девочка имела над ними какую-то особую, необъяснимую власть.
Ощущение сюрреализма происходящего не отпускало Клару. Все казалось каким-то странным, чересчур символичным и пафосным. Дочь. Дочь…
- Что это? Вопрос или утверждение? – Наконец промолвила Самозванка, сумев побороть непослушные губы.
- Разве ты не знаешь? Не чувствуешь связи с землей? Родства с детьми Бодхо? - малышка глядела все так же пытливо, словно пытаясь найти подтверждение своим словам в бескровном лице Самозванки.
- Кто такие дети Бодхо? Кто ты и что ты вкладываешь в «связь с землей»? – Вопросами на вопросы ответила Клара. Разговор получался нелепый и дурацкий.
- Мы, - она коротко дернула головой, словно показывая – все те, кто находится там, за ее спиной, и есть дети Бодхо. Те, что вытащили Клару из огня, те, что дрались за ее жизнь, те, что несли ее на руках – бережно и заботливо, как никто раньше.
- Зачем? - Внезапно очень тихо спросила Самозванка, внимательно глядя Тае в глаза. - Зачем вы...
- А чего они? – Тая дернула плечом, жест вышел донельзя обиженным и детским. – Нас вон в Термитнике заперли, а там зараза. Как будто мы не люди. И ты... как будто не человек. Но я же чувствую! Какая из тебя шабнак…
- Действительно, шабнак из меня не получилась, - Пробормотала Клара себе под нос, и потом, уже чуть более громко, продолжила - Заперли... Зараза. Так вот что действительно прогнило... Но чего вы хотите? Чего?
- Жить. Все хотят жить, - и вновь стремительная перемена. Тая, секунду назад казавшаяся раздосадованным ребенком, опять выглядела не по годам серьезной.
- Я тоже хочу, - Очень серьезно ответила Клара, не сводя взгляда с Таи, - Но похоже, судьба имеет другие взгляды на наши желания. Это удручает, но… Наверное, можно её перехитрить. Из этой западни можно выбраться, но только если отбросить их логику и их же законы, которые они, видимо считают истинными…
Неизвестно к кому была обращена последняя фраза, но в голосе её послышались несколько отрешенные и задумчивые нотки.
Тая склонила голову набок и слушала Клару с грустным и чуточку недоуменным выражением лица: так обычно смотрят дети, когда взрослые начинают говорить глупые вещи очень умными словами.
- Судьба… - она меланхолично теребила подол платьица. – Если это то, что играет с нами, как ты ее перехитришь? Ты разве знаешь правила?
- Все просто. Я не хочу знать их правила. Я не хочу их принимать. И мне не нужно знать законы, только для того что бы их потом нарушить, - Клара поморщилась, ибо боль, последствие совсем недавних побоев, шустро напомнила о себе. - Все происходящее уже неправильно. Злая судьба ставит ловушки тут и там - но их можно и нужно обойти... Ответь мне, девочка, которой подвластно так много - разве ты не хочешь изменить свою судьбу?
- А если та, новая, судьба будет намного хуже прежней? – рассудительно спросила Тая. – Нет уж, пусть остается, какая есть. Но ты можешь изменить чью-нибудь другую, – девочка на миг замешкалась, словно сбилась с мысли, но быстро продолжила: - ты ведь умеешь лечить?
- Умею. Лечить… - Клара вздохнула. Слухи летят по этому городу гораздо быстрее любых болезней. – Это только воля. Возможно, я смогу вылечить тебя. Его.
Самозванка махнула рукой в сторону одного из степняков.
- Или его. А вот того, может быть, не смогу. Я не знаю, веришь или нет. Мне неизвестно по каким принципам людям дается исцеление, а по каким – смерть. Я просто возлагаю руки, вот и все.
- А говоришь, что не хочешь знать правил, - невесело улыбнулась Тая. – Даже тех правил, которые решают, жизнь или смерть подарят кому-нибудь твои руки. Хотя, сейчас они нам и не нужны, эти глупые правила. Ведь если кто-то все равно умрет, какая ему разница – от чего? А вдруг повезет?
- Повезет или нет? Не слишком ли просто? «Достойному – жизнь, недостойному – смерть, вот и весь суд», говорят мне. Если это судьба – то я должна сложить руки и тихо умирать, ведь если город умирает, а он умирает, я это чувствую – таково его предназначение, нет? Я и сама в последнее время не знаю против кого и ради чего мне поднимать эти руки, выворачивать себя наизнанку. Нужно ли это, или нет? Не знаю. Когда я задумываюсь об этом, я начинаю запутываться в ниточках – все так непросто.
- А ты забудь про ниточки. Может быть, их и нет вовсе, а запутываешься ты в своих взрослых мыслях. Взрослые умные, но глупые, они всегда запутываются в том, чего нет. А в Термитнике – люди. Пока живые, но им уже все равно от чего умирать. Вдруг повезет, - повторила она, пристально глядя на Клару.
Что же ты хочешь? Чтобы я засучила рукава, и начала работать исцеляющим, а иногда и убивающим автоматом? – Клара усмехнулась, - Я могу. Но меня не хватит на всех. Это не дается мне так просто.
- Можно спасти хоть кого-то, - упрямо возразила девочка. – Но если не просто, то ладно. Ты и на ногах-то не держишься, наверное. Ты, если хочешь, можешь остаться с нами. У нас есть еда и крыша над головой – тут из домов все разбежались.
- Я не знаю, останусь или нет. Время дорого, а я еще не знаю чем буду платить, - лишь промолвила Самозванка тихо.
- Расскажешь мне сказку. Когда-нибудь, - лукаво ответила Тая. Не понять – всерьез ли, в шутку...
- Обязательно. Когда-нибудь, - улыбнулась Клара в ответ, но глаза её не потеплели.

Сообщение отредактировал Genazi - 20-11-2008, 0:15

[Барон Суббота >>>]

Процессия.

(в основном тут Че)

Мрачные вестники смерти шествовали по улицам, и птичьи маски их одаряли прохожих глумливыми ухмылками. Глядите, вещали они - мы провожаем падшего в его последний путь, и погребен он будет без всякой памяти, в огне и земле, не как человек, а как нелепая кукла! Таков будет конец каждого!
Удивительно, как тело бессмертного казалось... обычной человеческой плотью, без следа былого величия. Рубин с легким священным страхом ощущал на руках его тяжесть - и вспоминал, как видел лицо Симона в доме Виктора. Тогда оно казалось поразительно мертвым даже для трупа - очень спокойное, сосредоточенное, но лишенное всякого внутреннего огня, которым был наделен живой Симон Каин.
Таков будет конец каждого...
Масок боялись едва ли не больше, чем чумы, а потому избегали заступать им дорогу. Поэтому никто не слышал, как скорбные вестники судьбы едва слышно, шепотом переговаривались.
- Он так неожиданно легко нам поверил... - протянул Стах. - Сворачиваем здесь, иначе так и выйдем в склеп Каиных. Очень не хочется обманывать Виктора, но...
- Мы не обманем, - отвечал Артемий. - Проведём все необходимые пробы и вскрытие, а потом похороним. Симону-то уже разницы нет, как его похоронят.
Одинокий парнишка захотел перебежать им дорогу, но мать так вцепилась бедолаге в ухо, что тот даже заплакать забыл с перепугу.
- И тем не менее, - невесело хмыкнул Рубин, осторожно перехватывая конец ткани, из отреза которой были сделаны импровизированные носилки, - не думаю, что Виктор и Георгий сильно отблагодарят нас, когда узнают, что из Симона сделали материал для опытов и исследований... Они горды, Каины. Даже если это принесет немыслимую пользу, и может быть, спасет всех нас - они все равно обвинят нас во всех смертных грехах. Когда это откроется... тебе стоит поостеречься. Да и мне тоже.
- Путь превыше. Бойни меня поддержат, как принявешго наследство, Сабуров - тоже, он ведь прагматик. Так что, Каины нас совсем просто не возьмут, - Гаруспик говорил так. словно размышлял вслух. К тому же, у нас будет несколько дней.
- Да ты, я вижу, прямо к бою готовишься... - изумленный голос Рубина донесся из-под маски после некоторой паузы, - Думаю, всем не до того будет - это Каины готовы плюнуть на жизнь ради чести, а остальные предпочтут спасаться от Песчанки... Утром я слышал о каких-то беспорядках в Термитнике, так что Сабурову найдется, кого усмирять и карать. Я даже сомневаюсь, справится ли он один с порядком во всем городе... А Бойни - как знать, жив ли там вообще кто-то еще? Если заражение началось с них, а я не вижу, откуда ему еще взяться, то там, должно быть, одна кипящая клоака - не лучше, чем в Термитнике...
Тяжелые балахоны не давали идти быстро - пришлось семенить мелкими шагами, что создавало впечатление, будто Исполнители стелились над землей, как призраки. Мост через Глотку остался позади, и уже виднелись склады, среди которых и пряталась прозекторская Рубина.
- Мы не знаем, что именно творится в Термитнике и Бойнях, - Гаруспик без всякого почтения поправил клювом грозящуюся упасть руку Симона. - К тому же, в таком случае мы вполне може пользоваться этими одеждами. Не станут же Каины проверять всех Исполнителей?
- Под маской не спрячешься вечно. Кроме того, нам придется работать... А впрочем - потом настанет время позаботиться о собственных шкурах. Сейчас другие дела.
Посреди пустого лабиринта складов (вспоминался визит в замок двоедушников - это было словно целый день назад) звуки шагов Исполнителей раздавались особенно гулко. Солнце уже зашло, и в тусклом свете мерцавших со стороны Узлов фонарей Маски казались марой, обманом, наваждением.
Они с предосторожностями внесли тело в прозекторскую и аккуратно водворили его на операционном столе. Только тогда Рубин, облегченно вздохнув, снял тяжелую маску и выпустил ее из рук.
- Это было безумие, - он неверяще мотнул головой, - Во время чумы мы стали ворами, и подумать только, что именно украли...
- Стах, что сделано, то сделано, - на секунду Гаруспик испугался. что маска не снимется с его головы.
Нет. Снялась, а следом за ней и плащ. - Теперь давай приступим к делу. Времени мало. У тебя ещё халат, маска и перчатки есть?
- Найдется, - Рубин еще раз тряхнул головой; было видно, как его одолевает сонливость. - Проклятье, я не спал всю ночь... Не уверен, что сейчас лучшее время. И поздно, а керосина для лампы осталось всего ничего... Пожалуй, стоит разобраться с этим завтра.
- Я у тебя заночую, чтобы сразу утром и принялись, - утвердительным тоном сказал Артемий. - Найдётся лежак лишний?
- Хорошо. А пока решим, что делать с костюмами...

Сообщение отредактировал Orrofin - 20-11-2008, 22:35

[Хелькэ >>>]

Клара, Тая, Даниил
(Джен-кун, Черонка и Хелькэ соответственно)

Аптека была совершенно не похожа на столичную - никаких склянок в застекленных шкафчиках, никаких услужливых фармацевтов в белых халатах… Довольно грязная, смахивающая на посудную лавочка. И полненький лысый аптекарь, не очень дружелюбно разглядывающий посетителя, вздумавшего вырядиться в жюстокор и повязать платок на шею.
- Добрый вечер, - поздоровался Даниил. – Скажите, а как у вас с бактериостатиками?
Тот поднял одну бровь в знак вежливого недоумения.
- Ну… - растерялся Данковский. - Тетрациклины? Бета-лактамные антибиотики? Хоть что-нибудь?
- Антибиотики, - кивнул аптекарь, услышав наконец хоть что-то знакомое, - конечно… Посмотрите.
В ящиках стола они нашли (толстячок призвал бакалавра на помощь в поисках, сказав что-то вроде: «Вы-то, небось, лучше меня в этом разберетесь») упаковку мономицина и несколько коробочек иммунокорректоров, очень старых.
«Да, это вам не столица», мрачно думал Даниил, возвращаясь в Кожевенный. На таблетки ушла большая часть оставшихся денег… зато он выполнит обещание. Между домами, как муравьи, сновали мясники, от которых у Данковского холодок пробегал по спине; но у одного из них все же пришлось спросить, где Мать – опасливо глядя снизу вверх на татуированную щеку. Почему-то у всех мясников была такая метка.
… в указанном доме Таю обнаружить удалось не сразу – пришлось поплутать по комнатам. Девочка и несколько степняков окружили чью-то кровать, на которой… нет, только не это!
- Ты?! – бакалавр невольно сделал шаг назад. – Ты и сюда решила принести заразу?!
- Быть может и так, - просто ответила Клара, она же Самозванка, она же Чудотворница, смерив Бакалавра мрачным и неприветливым взглядом. – Но есть ли тебе до этого дело? На твоем месте, я бы давно уже шла вдоль шпал и в сторону Столицы – здесь становится слишком жарко для таких как ты, Даниил. Что ты делаешь здесь?
Девушка осторожно встала с постели, неловко покачнулась - утраченные силы медленно восстанавливались в этом проклятом городе.
- И позволь еще один вопрос... Достойно ли это ученого мужа - верить в то, что заразу распространяет какая-то девочка, будь она хоть трижды странной? Не ты ли, ученый, подвергаешь любые суеверия обстрелу из строгих фактов и логических выкладок?
- Не ты ли сегодня в Каменном Дворе коснулась рукою стен и на них расцвели кровавые пятна? - вопросом на вопрос ответил Бакалавр. - Не подходи ко мне. Я уже не знаю, кто ты и что ты, но не смей приближаться ко мне.
Взгляд его стал жестким, губы плотно сжались в тонкую ниточку.
"Ну что, девочка? Будешь оправдываться? Убежишь? Еще что-нибудь вытворишь?" Он ждал сейчас чего угодно.
Однако, Клара лишь очень удивленно посмотрела на сего, с позволения сказать, ученого мужа. А затем рассмеялась. Тихо, но с удовольствием, словно человек, который наконец понял - вся окружающая его бессмыслица, есть глупый розыгрыш, нелепая и неудачная шутка, не более. Отсмеявшись, она, все еще улыбаясь, промолвила:
- Надо же... И когда же я успела это сделать? Когда меня привязывали к позорному столбу? Когда я лежала без сознания? Бакалавр... Я не знаю что ты видел, и видел ли вообще... Но спроси у этих людей - все они ответят тебе что я делала этим днем.
Сказав это, Самозванка обвела тонкой ручкой стоящих подле неё степняков. Затем, уже более серьезным тоном, продолжила:
- Кажется теперь я знаю, кто разносит в этом месте слухи и сплетни. Но я и подумать не могла, что...
- Не видь я этого своими глазами, не говорил бы такого, - нахмурился он. - Девочка с голыми коленками, в такой же шапочке, как была у тебя, в такой же куртке... с таким же лицом, черт побери! Хочешь сходить в Створку - полюбоваться? Пожалуйста.
тут на какую-то минуту у него мелькнула мысль, что вот эта Клара - та же, что разговаривала с ним вчера, у дома Лары Равель; не по годам умная девочка, котоая словно знает больше, чем все остальные, а вот та, которую он встретил у Многогранника - как будто другая.
"Но там, у подножия Башни", подумал Даниил, "она ведь узнала меня."
- Твое лицо и глаза говорят, что… - Клара нахмурилась. Происходящее все больше и больше напоминало какую-то глупую трагикомедию, фарс. - Нет. Это глупость. Какой-то… Какая-то бессмыслица. Послушай. Я… Я не знаю что и кого ты видел, но… Это была не я, понимаешь? Этим существом просто не могла оказаться я.
- Я бы говорил то же самое на твоем месте, - покачал головой бакалавр. И опустил руки, расслабил пальцы, сжатые в кулаки. - Хотя, я здесь видел и слышал уже много такого, что на правду никак не тянуло, и все же оказывалось ею... Значит, тебя тоже приютили здесь?
Он глянул на Таю. Странная малышка с еще более странной властью над силами, ему пока непонятными. Уж она-то, наверное, знает, что делает?
В любом случае, всегда есть мясники, которые по одному мановению крохотного пальчика расправятся с кем угодно. Хоть с чумой, хоть с ним самим.
- Только не думай, что я буду доверять тебе.
- Только не думай, что я на это рассчитывала, - В тон ему ответила Клара, не сводя с Бакалавра внимательного взгляда.
- А за что они тебя хотели сжечь? - поинтересовался Данковский.
- Причины были, - Ответила ему Самозванка, отрешенно улыбнувшись. - Я убила. Убила одного человека, хоть и сама того не желала, и сама о том не ведала. Такой ответ тебя устроит?
- Звучт похоже на правду, - признал Данковский. - Но распространяться на эту тему тебе, должно быть, не хочется?
- Почему же? Все как раз наоборот... - сказала девушка, потерев ноющий висок. - Вчера я ранила одного патрульного. Неосознанно, опять же. Можешь мне не верить, но так было нужно. Второй испугался и убежал. Навстречу своей смерти, как я поняла. Вот и все - более мне ничего не известно. Но, местные жители видимо считали иначе... И причина смерти - пусть и косвенная для них стала настолько важной, что... Последствия ты видишь сам, Бакалавр.
- Да... - протянул он. - Вообще, я не хотел бы видеть многого из того, что мне довелось сегодня увидеть. Но тут уж... - и он неопределенно пожал плечами. Затем вздрогнул, будто вспомнив нечто важное.
- Тая, - обратился он к Матери, - у меня есть таблетки для твоих людей. На всех не хватит, конечно, но вот.
Достав из саквояжа коробку с желтыми иммуниками, он протянул ее девочке. И кивнул Кларе:
- Ты тоже возьми.
- Ой, - Тая крепко стиснула коробку и чуть встряхнула ее ("аскорбинки" с легким стуком перекатывались под крышкой). - Спасибо... А они правда помогают? А ты - девочка повернулась в сторону Самозванки, не дождавшись ответа Данковского - а ты правда убила охранника?
Глаза у нее были очень серьезные, и не понять, отчего - то ли от осознания, что крошечной коробки с иммуниками хватит от силы на десяток-другой степняков, то ли от тяжести Клариных грехов.
- Тогда тебе надо попросить прощения у Матери прощения...
- Я ранила одного. Только потому что он мешал мне пройти к вам. Вот и все. Что случилось с тем, другим - мне неведомо.
- Все равно, - Тая строго покачала пальчиком. Это выглядело бы смешно, если бы не понимание того, что все вокруг могут ждать одного гневного слова Матери, чтобы заставить тех, кто ее обидел, платить по десятикратному счету. - Ты нехорошо поступила... зачем так? Он же ничего тебе не сделал, просто охранял то, что ему сказали. Почему же только, - задумчиво протянула она, постукивая пальцем по губам, - одонхе тебя спасли…
- Помнишь ли ты наш недавний разговор, Мать? - Спросила Клара, устало вздохнув. - То что во мне... Я не могу управлять этим, не могу контролировать это. Силы, которые неведомы мне, решают - кому жить, а кому - нет. И если ты спросишь у меня, зачем вообще я подняла в тот день свои руки - я отвечу что хотела лишь усыпить его, сморить сном - лишь бы не мешал. Этого не случилось.
Самозванка перевела дыхание и продолжила:
- Заслуживающий исцеления - будет исцелен. Заслуживающий смерти...
- Ты не злая, - девочка осторожно кивнула, прикрыв глаза. - Но и не добрая... Ты Дочь Земли, как тебя называют теперь здесь... Но даже любимая дочь должна просить прощения у матери. Не у меня, конечно. Ты сама узнаешь, у кого.
Несколько секунд длилось молчание.
- А... где я могу остаться на ночь? - наконец спросил у Настоятельницы бакалавр. Ему уже хотелось уйти... почему-то. Только бы не находиться сейчас рядом с Кларой, которая, несмотря на все свои признания, все равно внушала опасения.
- В каком-нибудь доме, - Тая повела плечиками, словно это было само собой разумеющееся. - А разве у тебя нет своего?.. Ну, неважно - останься вот, скажем, напротив. Если одонгов не боишься.
- А стоит бояться? - скривил улыбку Данковский.

[Барон Суббота >>>]

Ночью тёмной сны опасны...

Ночь в степи наступала быстро. Вязкие, какие-то бесцветные сумерки тянулись и тянулись, словно желая ещё хоть мгновение повисеть над Городом, а потом кто-то перевернул в небе большую чернильницу и наступила тьма, в которой не было место даже звёздному свету. Фонари, долго и мучительно вынашиваемое детище богатства Ольгимских, пытались приподнять завесу мрака, но попытка выходила жалкой и неубедительной. Чернота неслышно клубилась вокруг светового заслона, в ней виделись смутные тени, словно пришедшие из тех времён, когда древние люди пришли в Степь и жались вокруг крошечного костерка. Неспокойно и тревожно было людям в ту ночь, и такие же сны являлись к Гаруспику, в забытьи судорожно сжимающему кулаки и мечущемуся в постели.

   Вот он сидит посреди Степи у костра, пылающего так, что даже сквозь одежду доходит непрекращающаяся волна жара. Вокруг него всё та же темнота, а по самой границе светового круга, осторожно и медленно, как по канату над пропастью, двигались тени. Человеческие и не очень, громадные и исчезающе маленькие, плотные и подобные туману, они все были лишены объёма и лиц, смазывались, обретая на единственный миг плоть, когда между ними и Гаруспиком был костёр. Волчьи глаза менху смотрели отрешённо, но цепко, выхватывая из общей вереницы лица и, словно скальпелем вглубь плоти, проникая в их прошлое.

   Вот идёт Червь. Его лицо, словно в кинофильме, который пустили задом наперёд, утратило гладкость, страшно смялось, один глаз скрылся под чудовищным кровоподтёком, потом кожа побледнела, черты заострились. Погиб в Кругу, напоив своей кровью Суок.

   Вот Твириновая Невеста. Её походка легка, лицо светло, а под левой грудью, уходя вниз, к лону, раскрывается тонкий, удивительно точный разрез. Принесена в жертву уверенной рукой опытного гаруспика.

   Вот степной дух-пересмешник. Черты переливаются, в бесконечном бурлении адского котла, глаза меняют цвет, форму, размер и положения. Рот, нос, скулы, лоб и подбородок плавают, меняются местами. Неожиданно всё это застывает, корчится судорожной попыткой вернуться к жизни и рассыпается прахом. Изгнан и пожран Суок.

   Вот целая вереница мясников с Боен. Их лица угрюмы ещё более чем при жизни, но длится это недолго – чудовищная метаморфоза сминает черты, словно папиросную бумагу, трескаются черепа, брызжет кровь и показывается наружу желтовато-серая масса мозга. Погибли в Термитнике.

   А вот, Мать Бодхо, неужели это Симон Каин?! Спокойное лицо, уверенная походка, насмешливый взгляд. Он кивает Гаруспику, но с ним ничего не происходит. Пути подобных ему не для того, чтобы их кто-то лицезрел.

   Вот…пустое место. Брешь в круге, разрыв кольца, ничто там, где должно быть что-то. Гаруспик встаёт и шагает прямо в костёр. За миг перед тем, как сгореть дотла он чувствует…

   …Степь. Жёсткие стебли хлещут по ногам, сырой, насыщенный вечерним туманом воздух мягко обволакивает лицо, оставляя в волосах капельки влаги. Рука сжимает плотную, вырезанную из дерева рукоять ножа. Тело движется само, находя себе путь в темноте, в которой нет, не было и не может быть звёзд, а глаза видят впереди что-то. Цель. Весь устремлённый к ней, обращённый в стрелу, которую властная тетива уже швырнула вон из уютного ложа вперёд, Гаруспик неслышным призраком летел сквозь Степь, не замечая того, что её иссохшая, твёрдостью меряющаяся с камнем земля сменилась податливой хлябью болота. Цель приближается, обретает объём и плоть. Лицо.

   Изрезанная каньонами морщин, обветренная и выдубленная кожа, подёрнутая сединой борода и усталые глаза старого волка, спокойно взирающего на смертельный прыжок молодого и сильного преемника. Отец. Он стоит прямо, но в этой прямоте чувствуется надрыв, надломленность.
«Ты принял, - шепчут сухие губы. – Неси»
Нож входит ниже левого соска, чуть сместившись к середине, входит с силой и глубоко, по самую крестовину, до самого сердца, до самой жизни, вспоров главнейшую линию по всей её длине.

   Пальцы отца вцепились Гаруспику в плечи, сжались, словно стремясь утащить, утянуть с собой по ту сторону жизни, но было уже поздно. Язвы открывались на теле Исидора со скоростью лесного пожара, кожа на скулах лопнула, обнажив кость, глаз вспучился и закис гноем. Тошнотворный запах гниения ударил в ноздри, и менху с силой отбросил тело в сторону, почти вывихнув ему суставы. Плеснула вода, и…

   … Вот, он сидит посреди Степи у костра, пылающего так, что даже сквозь одежду доходит непрекращающаяся волна жара. Вокруг него всё та же темнота, а по самой границе светового круга, осторожно и медленно, как по канату над пропастью, двигались тени. Человеческие и не очень, громадные и исчезающе маленькие, плотные и подобные туману, они все были лишены объёма и лиц, смазывались, обретая на единственный миг плоть, когда между ними и Гаруспиком был костёр. Волчьи глаза менху смотрели отрешённо, но цепко, выхватывая из общей вереницы лица и, словно скальпелем вглубь плоти, проникая в их прошлое. Вот идут одонг и Твириновая Невеста, дух-пересмешник и несколько мясников с Боен, Симон Каин и Исидор Бурах. Старый менху пристально и с уважением смотрит в глаза сыну, и, словно повинуясь его взгляду, пламя костра изгибается и дикой кошкой кидается на Гаруспика, охватывает его целиком, обращает кожу в ничто, плоть в золу, а кости в угли. Втыкается в землю почерневший нож и…

   …в судорожно распахнутые глаза кидается потолок прозекторской Рубина. Покрытый пылью, паутиной и разводами. Тяжёлое дыхание, липкое от пота тело, судорожно стиснутые кулаки и наливающиеся синевой странные следы на плечах, словно кто-то вцепился мертвой хваткой.

   Артемий Бурах проснулся и долго лежал в тишине.

Сообщение отредактировал Orrofin - 30-11-2008, 23:09

[Черон >>>]

Полночь.

В Театре, спрятавшись за пыльным бархатом кулис, тоненько плачет скрипка – приглушенно, сдавленно, словно опасаясь выдать свое присутствие. Подмостки освещаются огнями. Мертвенно-бледный голубоватый круг и кукла в змеином плаще, в растерянности застывшая посреди сцены. Круг слепящего света и кукла-мужчина с ножом в руке и лицом, скрытым под клювоголовой маской. Яркий огненно-красный круг и кукла-девочка в нем – потрепанная, со связанными за спиной руками, обложенная охапками хвороста.

- О, что за подлость и коварство! Она ведь пришла сюда с миром, своими холодными руками прогоняя болезнь - и какой прием ей приготовили, неблагодарные?
На границе тьмы и света застыл Трагик, опасливо прижавшись к полу и прикрываясь рукой от сполохов света. Непостижимым образом на бесстрастной маске вытравлено отчаянье и скорбь - он неотрывно смотрит в лицо куклы-девочки.
- Поделом. Она Самозванка, - в хриплом голосе Исполнителя не слышно ни тени сочувствия. – Впрочем, не она одна.
Он грозно нависает над куклой, словно в насмешку нацепившей жуткого вида клюв; желтый взгляд Маски не сулит святотатцу ничего хорошего.
- Когда разгневанная толпа вызывает актера на аутодафе, его роль обязательно стремится кто-то занять. И чаще всего это оказывается тот, кому предназначена совсем другая маска! Что же теперь будет? Болезнь наступает, а люди - подумать только, люди проливают кровь друг друга собственноручно, и строят представления на обмане.
- Люди не меняются. Реки находят новое русло, ветер точит камень, даже степь однажды может стать пустыней, и только люди остаются прежними, люди всегда одинаковы. Умирая, забери с собой врага. Если нет врага – забери друга. Если нет друга – обмани всех и отправь кого-нибудь вместо себя. Вот они – истинные заповеди двуногих. Вот он, закон, над которым не властен даже я.
- Неужели тебе до такой степени безразлично, что произойдет?!
- Что бы там ни произошло, существование отдельных фигур не играет роли. Пьеса должна быть сыграна до конца, невзирая на лица. Сгорит двуликая - легче будет договориться двум другим. Будет повержен в противостоянии с сильными мира сего второй самозванец – победителем выйдет последний оставшийся. Погибнут все трое – какая, право же, разница? Какой-нибудь финал мы увидим в любом случае.
- Право, я удивлен, почему ты до сих пор не оставил этого представления, пресытившись игрой. Ведь знать финал - это еще не все... Важно действие - а результат вторичен, будучи с самого начала исчислен, взвешен и определен.
- Ты даже прав на этот раз, хотя это и кажется невероятным. Важно действие. Действие! Но так ли существенно, какое именно? Костер для зрителя эффектнее, чем чудесное возложение рук. Костер осязаем и ярок, исцеление – дешевый фокус. Твоей юной протеже следовало бы сгореть, тогда ее и впрямь сочли бы святой. Но так – увы, увы. Слава шарлатанки – вот все, что уготовано ей в будущем.
- Порой мне кажется, что ты не вестник смерти, а ее погонщик. Но будущее Самозванки будет раскрашено не твоей излюбленной краской - об этом шепчутся за сценой, и значит, будет так. Но довольно об этом - что ты скажешь про третьего нашего гостя? Он единственный из всех, кто сегодня избежал смены масок. Или все-таки...
- О, этот… Что ж, по крайней мере, ему сегодня ничего не угрожало. Он, в некотором роде, был бессмертным. Какая ирония!
- Ах! Ты исключительно точен в плетении словес, мой собрат... впрочем, и бессмертные умирают. А призраки прошлого порой оказываются подозрительно похожи на неясную фигуру, выступающую из тумана будущего. Итак - это был день Масок. Своеобразный карнавал. Праздник. В нашу ли честь?..
- Праздник ли, будни – Закону все едино. Пусть надевают чужие личины, примеряют чужие имена, присваивают чужие тела и чужие души. Пусть играют. Время еще не вышло.

Прожектора вспыхивают ярче. Девочка-кукла корчится в алом круге, словно объятая настоящим огнем, кукла в голубоватом круге силится сорвать с головы маску – тщетно, кукла в змеиной коже покачивается из стороны в сторону, не замечая бьющего в глаза света. Скрипка, не сдерживаясь, рыдает за сценой. Маски немы и неподвижны - лишь в последний миг перед тем, как занавес падает, удается увидеть Трагика, осторожно ступающего в круг пламени.

[Woozzle >>>]

Шаг в не-настоящее

А ведь тогда казалось, что все и правда получится. Что будет город – живой, яркий, играющий полутонами. Она улыбалась в тот день в Соборе, рассказывая Служителю о грядущем: “Мы раскрасим этот город в новые цвета – в червонное золото и искрящийся янтарь, в нежный сиреневый и жесткий малахитово-черный, в глубокий аспидный уголь и трепетный беж с оттенком утренний зари”. Она бы могла нарисовать его, этот город будущего, так ясно видела залитые солнцем улочки, так отчетливо ощущала дыхание новой жизни. Тогда она еще умела рисовать – не кистью, грезами. Тогда она еще умела мечтать и верить в то, что мечты сбываются.

Скрип колеса – протяжный и жалобный, будто стон. Горестное мычание Боса Туроха. Что мы сделали, мама, мамочка, и что мы делаем?! Рваная рана в теле города там, где когда-то возвышалась зеркальная башня. Горячая кровь в бидонах – боль земли и ее горечь. Мы живем этой болью, мы пьем эту кровь, мы расплачиваемся за нее снами и сказками, мечтами и песнями, но нам уже почти нечем платить. Мы – нищие, у нас не осталось ничего, кроме этих стен – навечно серых.
Песиголовцев больше нет, и старые игры теперь совсем не радуют, хоть мы и пытаемся их оживить. Все стало серое, и когда выходишь на улицу, хочется просто сесть на землю и смотреть в пустоту - все не так, все неправильно, все зря... Мы пьем кровь и живем ей, мы похожи на упырей из сказок, и это так отвратительно - чувствовать, как в горле умирающе пульсирует горячая капля жизни.
Только для мясников, наверное, ничего не изменилось. У них нет игр. Они монотонно, бездушно убивают каждый день. Топор медленно поднимается и опускается, отсекая безличные части мяса, и это похоже на нас - как мы по кусочкам едим Землю, высасывая из ее прокушенной Башней артерии горько-соленую жизнь.
Она, должно быть, ненавидит нас. Она ненавидит нас, а мы не в силах ненавидеть ее. Мы не в силах отказаться от жизни, которую берем взаймы, не в силах выплеснуть поселившуюся в сердце тоску, не в силах заполнить пустоту, заполняющую наши души. Нищие духом. Мальчик, который когда-то был любопытным и отчаянно смелым, теперь практичен и благоразумен; девочка, знавшая цену одиночеству, устраивает в городе безликие праздники, и только Хранительница мертвых остается собой даже сейчас. Значит ли это, что она хранит и себя, и нас? Значит ли это, что мы уже мертвы?!
Кто-то предпочел запереться в себе, стараясь сохранить в четырех тесных стенах отзвуки тех мелодий, что звучали раньше. Быть может, им это удалось - или они просто медленно погружаются в память о самих себе, бывших когда-то живыми. Остальным просто незачем жить. Мы снова и снова приучаем себя не вздрагивать, когда взгляд не находит над крышами домов хрустальной Башни. Мы не знаем, куда идти в лабиринте тускло одинаковых улиц. Что-то кончается - воля терпеть все это, всю эту пыль, что оседает на лицах, и кровь, которой надо питаться.
Мы перестали видеть сны. Ночью мы просто проваливаемся в глухую пустоту, откуда смотрят в отчаянии ослепленные, выколотые глаза. С каждым глотком теплой подземной крови мы перебарываем отвращение, чтобы увидеть следующий блеклый рассвет.
Зачем?..
Затем. Мы уже не верим, но еще надеемся, что все может быть как раньше. Мы все еще помним, что солнечные блики могут радовать глаз и душу, что самые сладкие грезы рождаются в полночь, а вещие сны приходят под утро, что парящая в воздухе мерцающая пыль, отражаясь от зеркальной башни, сплетается в волшебные видения – осязаемые, настоящие, живые. Мы помним призрачную кошку, ведь она же - была? Или мы придумали ее сами – так ли уж это важно, если она сидела на пороге Ласкиной сторожки, точила невидимые когти о грубый косяк, и отметины эти видны до сих пор... Мы умеем выживать, умеем работать, умеем строить! Ведь всего-то и нужно – суметь воссоздать нелепый стеклянный многогранник на тонкой ножке. И все вернется, ведь правда?!
...живи, ухмыляется будто бы ветер. Работай. Строй. Ты силен, ты умел, ты знаешь, как правильно - ну же?!
Мы не умеем долго обманывать себя. Каждый раз, когда отчаянная надежда умирает, мы остро понимаем - невозможно. Тот, кто построил подобное, уже никогда не сможет повторить это. И никто другой не сможет тем более. В месте, где сознательно отказались от мечты, отрезали мечту остро отточенным ножом, настоящая жизнь уже невозможна. И это даже хуже, чем горький вкус крови и тоска при взгляде на небо. Понимание: мы живем для того, чтобы каждой клеточкой больного сердца осознавать - все кончено, и никогда, никогда теперь не будет так, как прежде.

[Барон Суббота >>>]

Вскрытие Бессмертного.

(вскрывали напару с Чероном)

Утро нисколько не напоминало своих тёплых и ласковых собратьев. Ни просыпающихся птиц, ни аккуратных касаний лучей народившегося солнца, только рассеянный, бесцветный и мутный свет, пинком вышвырнувший ночь за горизонт. Гаруспик лежал с открытыми глазами, вперив взор в потолок и почти не дышал. Демоны ночи, ещё не покинувшие его душу, сковали тело невидимыми цепями и нещадно хлестали мечущийся разум. Что это было? Кошмар, дитя напряжения последних дней и шока? Видение, посланное Матерью Бодхо? Дурман, навеянный курительной смесью отца? Или, вообще, невозможный шаг назад во времени, чтобы исполнить должное?
"Я убил отца своей рукой? - спрашивал себя Артемий. - Замкнул круг и сгорел в пламени, чтобы...чтобы что?"
Вопросам не было ни конца, ни ответов с мизерикордами наперевес.
В прозекторской было тихо. Отсюда, из-за тесно сдвинутых стен и прикрытых век, почти не верилось в чуму. В то, что в Земле уже, должно быть, охвачено эпидемией несколько кварталов, и то, что вчера казалось лишь тенью, нависшей над городом, овеществилось.
Взгляд Гаруспика метнулся по стенам, и мертвая, склоненная набок голова Симона как нельзя лучше напомнила ему о том, что смерть приходит не только в ночных кошмарах.
В это время где-то позади скрипнула дверь и тяжелые ботинки Рубина глухо стукнулись о порог. Шелест плаща, вешаемого на крючок...
- Уже не спишь, - прищурился Стах, устало опираясь о стену. - Тем лучше... Я почти ничего не успел узнать, но положение в городе удручающее.

Менху несколько долгих, растянувшихся, словно битум мгновений рассматривал лицо Рубина. Тяжёлый подбородок, обесцвеченные губы, ввалившиеся щёки, туго обтянутые кожей скулы, глаза, набрякшие тёмной усталостью, пересечённый резкой складкой лоб... Гаруспику почти показалось, что через эти черты начинают проступать другие, предсмертные, но нет, показалось. А, может быть, будущее просто ещё не предопределено, в отличие от прошлого.
- Что слышно? - слова вырвались из гортани, завибрировали меж стен и прервались надсадным кашлем. Ободранные вчерашним курением лёгкие жестоко мстили хозяину.
- Не столько слышно, сколько видно, - позволив себе чуть-чуть расслабиться, Рубин, хрипло выдохнув, поднялся, и принялся перебирать хирургические инструменты, сваленные в ящик стола. - В воздухе словно носится какая-то скверна. Я встретил мальчишку из знакомых, двоедушника. Перекинулись всего парой слов, но похоже, дела неладны не только в северной части, но и в Каменном Дворе... Чума распространяется с какой-то совершенно невозможной скоростью. Может быть, кто-то из беглых мясников - если болезнь действительно пришла из Термитника - добрался до владений Каиных... но что-то мне в это не верится.
Гаруспик задумчиво, похрустывая суставами, поднялся и потянулся, прикрыв глаза. Соединить виденное вчера в мысленную карту не выходило, как он ни старался, но было ясно, что с того места, где он недавно встретил ойнона Данковского до Каменных Дворов крысы, эти маленькие стрелы-смертники на службе у эпидемии, добраться вполне могли. Кроме того…
- Надо проверить тело Симона, - сказал он, открыв глаза. – Если его тело заражено, как и….
Внезапная догадка вспыхнула в мозгу вспышкой белого фосфора, опалив серое вещество страшными предчувствиями.
- Стах, тело отца мы нашли в воде. В болоте, которое связано с Глоткой и Горхоном. Вода может быть уже заражена, – сказал Гаруспик безжизненным, сухим и совершенно ему не подходящим тоном.
Рубин устало кивнул головой:
- Верно, пожалуй. Да еще за вчерашний день таких трупов мог набраться не один десяток - то побоище в Земле... Хорошо хоть, что воду город берет из подземных источников. Но от ловли рыбы придется отказаться... Надо будет предупредить коменданта. Хотя Сабуров умен, и сам должен догадаться установить первичные санитарные меры... к которым, скорее всего, припишет нашего знакомого бакалавра.
Стах наскоро разложил на отрезе марли скальпель, кишечные и кровоостанавливающие зажимы, набор щипцов и игл, и принялся протирать их, смачивая в склянке со спиртом.
- Я продезинфицирую инструмент, а ты подготовься.
- Где у тебя халаты, перчатки и прочее хозяйство лежит?
- Халат на крюке, - Стах, не глядя, дернул подбородком. - Перчатки здесь, в ящике.
Артемий принялся, не торопясь, с расстановкой одеваться, давая Рубину время как следует заняться инструментами.
Не слишком свежий халат лёг прямо поверх кожи и синяков на ней, отгородив своей белой бронёй Гаруспика от болезни, маска скрыла лицо, подобно забралу шлема, а перчатки на мгновение налились тяжестью боевых рукавиц.
- Протри и его, - не очень разборчиво сказал менху, кладя в кювету отцовский нож. Мысль о том, что в таком деле, как вскрытие Симона Каина, ему будет сопутствовать какой-то там скальпель, была неприятна.
Гаруспик не ответил. Он шагнул ближе, взял в правую руку нож, пару раз крутанул его между пальцами и....
Бакалавр Данковский наверняка оперировал бы иначе. Ему бы больше пошли сухие медленные, отточенные жесты, хоть сейчас для учебника фотографируй. Вместо этого у стола бушевал небольшой ураган. Резкий взмах, нож входит в подвздошную область и с резким хрустом вскрывает грудную клетку. Рассечённые мышцы и кожа расходятся, а Гаруспик, безликий, утративший индивидуальность и имя, Гаруспик уже раздвигает рёбра, пользуясь специальной распоркой. Ещё несколько молниеносных разрезов, и в таз обильно течёт густая, тёмная кровь. В кюветы по очереди ложатся желудок, печень, почки, селезёнка, небольшая заминка происходит с семиметровым канатом кишечника. который в итоге практически летит в руки Рубину, дескать, разбирайся! Распорка удаляется, рёбра возвращаются на своё место, но лишь для того, чтобы разойтись под восходящим ударом такой силы, что тело выгнуло дугой и швырнуло обратно на стол. Рассечённая грудина напоминает размыкающиеся челюсти, а Гаруспик уже, прямо руками, с каким-то сладострастным хрустом раздвигает рёбра. Громадное лезвие ножа движется со скоростью челнока в швейной машинке, и в кювету ложится ювелирно отслоённая лёгочная сорочка. Сердце, лёгкие и часть трахеи смог бы удалить и студент-первокурсник...